Книга: Обнаженная в зеркале



Обнаженная в зеркале
Обнаженная в зеркале

Джордж Сильвестр Вирек

Обнаженная в зеркале

© А. Гарибов (наследники), перевод, 2015

© В. Молодяков, послесловие, 2015

© Издательство «Водолей», оформление 2015


Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.


© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

Вниманию заинтересованных лиц[1]

Замысел этой книги возник у меня перед Второй мировой войной. Я намеревался назвать её «Тысяча и одна ночь Венеры» или «Великие любовники – великие лжецы»[2] и набросал несколько глав вместе с моим другом, покойным Эссад-Беем[3]. Мы условились, что он изложит историю по-немецки, а я на свой лад, по-английски. Смерть вырвала перо из руки Эссада. Он умер при трагических обстоятельствах в Италии в годы войны (в 1942 г. от заражения крови. – В.М.), поскольку не подходил под определение чистокровного арийца при гитлеровском режиме. Я благодарен ему за многие красочные подробности о Востоке и Средиземноморье.

Порой сюжеты убегают от авторов. Книга получилась иной, чем в первом варианте, слишком утяжелённом психологией моего друга и учителя, Колумба Бессознательного, Зигмунда Фрейда. В нынешнем виде она проще и, надеюсь, занимательнее. Этим превращением она обязана непрестанным возражениям моего молодого друга, которого назову Оводом[4]. Мы бились над каждой главой и едва ли не над каждой фразой.


Посвящаю книгу Оводу и Эссад-бею.

Нет нужды пояснять, что все персонажи, за исключением исторических и мифологических, целиком являются плодом моего воображения. Уверен, что некоторые герои: Казанова, Дон Жуан, Геракл, Ги де Лузиньян, Сократ, Юлий Цезарь, царь Соломон и Билкис, царица Савская – перевернулись бы в могилах и подали на меня в суд за клевету, если б могли. Однако чем больше правда, тем больше иск!

* * *[5]

Все персонажи и события этой книги, за исключением исторических личностей, с которыми автор обошелся с некоторой вольностью, целиком являются плодом моего воображения и не имеют никакого отношения к реальным людям или событиям.


Британское издание романа посвящено моему другу и коллеге, покойному Эссад-Бею, автору многих причудливых историй, и молодому американцу, которого я назвал Оводом. Американское издание я посвящаю замечательному, понимающему и искреннему другу, дорогой Джейн[6].

Предисловие

Эту книгу критики поднимут на смех или проигнорируют, поскольку она разрушает броню мужского тщеславия. Кажется, Киплинг заявил, что самки всех видов живых существ более смертны по сравнению с самцами. Однако тут он проявляет некоторую неосведомлённость. Женщины не только более смертны, но и более жизненны. С точки зрения биологии, мужчина не более чем высокоспециализированный ходячий фаллос. К сожалению, это одно из наименее удачных созданий природы, даже в юном возрасте, когда, согласно Кинзи[7], он имеет наивысшую потенцию. «Обнажённая в зеркале» ясно демонстрирует сексуальное превосходство женщины над противоположным полом. Эта книга развенчивает – в забавной манере, хотя и не без издевки – легенду о мужском превосходстве.

Я не всегда придерживался такого взгляда. В 1910 или 1911 гг., когда я впервые задумал серию о Вечном жиде («Мои первые 2000 лет. Автобиография Вечного жида», «Саломея, Вечная жидовка. Мои первые 2000 лет любви» и «Непобедимый Адам» – задача, которая была выполнена много лет спустя в сотрудничестве с Полом Элдриджем[8]), я смотрел на мужчину в полном расцвете сил, столь явно наделённого от природы всеми необходимыми для сексуального контакта аксессуарами, как на венец творения. Эти книги, опубликованные в 1928, 1930 и 1932 гг. соответственно, до сих пор продаются по всей Британской Империи и в Соединенных Штатах. В отличие от многих бестселлеров того времени, трилогия уже просуществовала более 30 лет из своих первых двух тысячелетий. Какое-то время она была эротической библией молодых американцев. Каждая книга независима от других, и тем не менее они взаимосвязаны. Один британский критик назвал «Саломею» «женой» первой книги. Если это так, то «Непобедимый Адам» является их сыном, полным кипучей энергии.

У каждой книги своя судьба. В Германии «Мои первые 2000 лет»[9] была сожжена на одном из первых нацистских аутодафе перед Институтом сексуальных исследований доктора Магнуса Хиршфельда[10]. Публиковать две другие книги запретили. Доктор Геббельс не мог вынести мысли о еврее, триумфально шествующем через два тысячелетия и три книги. Издателя заставили уничтожить набор и все отпечатанные экземпляры.

Все три книги – это, по сути, эротическая история человеческой расы. Возможно, поэтому они вызывают обострённую реакцию. Судьба «Моих первых 2000 лет» была полна превратностей. Немецкое издание было уничтожено гитлеровскими приспешниками. Выходу книги на испанском языке, о чём уже была достигнута договоренность с крупным издательством, помешал военный переворот.

Сотни книг были написаны про Вечного жида, известного под многими именами (Картафил, Салафиил, Агасфер и т. д.), который должен бродить по земле до второго пришествия Христа. Все мои предшественники, включая Эжена Сю[11], который возглавляет этот список, изображают его дряхлым стариком, который ищет спасения от своего проклятия в раскаянии и смерти. Мой персонаж Картафил наслаждается своими земными похождениями. Он вечно молод, красив и полон сил. В мире среди властителей, мудрецов и глупцов он ищет «непрерывного, бесконечного наслаждения» – цель, к которой стремится любой мужчина, полный сексуальной энергии. Однако за две тысячи лет он не может достичь окончательного удовлетворения своих устремлений из-за того, что я называю «двойное цветение страсти» – бисексуальность всех человеческих существ. Никто, кроме Саломеи, не может удовлетворить все стороны его либидо.

Платон первым высказал мысль о том, что первоначально все люди обладали гениталиями обоих полов. С тех пор как некое злое божество разделило человека надвое, каждая половинка стремится найти свою вторую, отсутствующую. Стремление воссоединиться со второй, необязательно лучшей, половиной объясняет секрет сексуального влечения. К сожалению, даже если эта теория оказалась бы верна с точки зрения антропологии, разделение никогда не бывает чётким и ясным. Никто не может быть стопроцентным Адамом и стопроцентной Евой. Каждый мужчина сохраняет некоторые женские признаки, включая рудиментарную матку. Каждая женщина, физически и психологически, обладает рудиментарными мужскими признаками. Две половинки редко соединяются вместе. Поэтому практически невозможно найти двух партнеров, идеально подходящих друг другу. Этим, видимо, объясняется то, что почти все любовные связи и браки заканчиваются разрывом.

Сюжет второй книги завязан на женском аналоге Картафила – Саломее, любимой внучке царя Ирода, которая проходит сквозь время в напрасных поисках совершенства. Саломея смеется над самомнением Картафила, но тем не менее не сомневается в мужском превосходстве. Она стремится сделать женщину «равной» мужчине. В конце концов она создает существо, у которого есть лучшие черты обоих полов и которое при этом не является монстром. Однако эксперимент опережает эволюцию на миллион лет, и замечательный гомункулус гибнет в результате природной катастрофы. В эксперименте длиною в век Саломеей движет то, что создатель психоанализа Зигмунд Фрейд определил как «женская зависть к мужскому пенису».

В центре третьей книги «Непобедимый Адам» – Котикокура, здоровый молодой человек с неистощимыми эротическими возможностями, которые Кинси приписывает подросткам. Несмотря на огромное самомнение, которое побуждает его в течение двух тысяч лет неотступно преследовать женщин, он не может найти любовь, поскольку не познал секрет нежности и понимания. Ему ничего не известно о «женщине внутри мужчины» и «мужчине внутри женщины».

Необходимо разъяснить эту теорию секса, потому что предлагаемая книга в каком-то смысле вытекает из трилогии о Вечном жиде. Лакшми, индийская богиня любви, спутница Саломеи в её путешествиях, появляется тут и там на страницах книги. По какой-то необъяснимой причине Лакшми иногда принимает облик черепахи. Стелла де ла Мар, искушённая героиня моей книги, каким-то таинственным образом владеет мудростью Лакшми. Индийская богиня незримо присутствует в объятиях всех возлюбленных. Она испытала ласки всех знаменитых любовников – от Геракла, который за одну ночь лишил девственности 50 девушек, до Казановы и Дон Жуана. Обладая этими знаниями, Стелле удаётся заинтриговать наивного, молодого американского профессора Адама Гринлифа, который ищет романтических приключений в круизе по Средиземноморью. Сознавая превосходство женщины над мужчиной, Стелла, не задумываясь, использует свою власть. «Обнажённая в зеркале» – это своего рода «Тысяча и одна ночь». Многочисленные истории в книге связаны между собой любовной интригой между Стеллой и Адамом Гринлифом.

Повторим, что женщина, несмотря на кажущуюся слабость по сравнению с мужчиной, на самом деле побеждает в любовной игре. Мир, состоящий из одних мужчин, обречён на вымирание. Мир, населённый одними женщинами, имеет шанс выжить. Женский пол является первостепенным, по сравнению с мужским. Как обнаружили ученые Рокфеллеровского института, женский организм (по крайней мере, у менее развитых видов) может воспроизводиться без помощи мужского организма. А более поздние эксперименты показали, что даже у млекопитающих яйцеклетку можно искусственно стимулировать для выполнения ею функции воспроизводства. Уколом иголки можно оплодотворить морского ежа или лягушку. Лёд, положенный вокруг фаллопиевых труб крольчихи, вызывает у неё беременность.

«Мы, несчастные мужчины, не являемся незаменимыми».

Но не воспринимайте всё это слишком серьезно. Сексуальные отношения сохранятся. В обозримом будущем юноши по-прежнему будут встречаться с девушками. Моя книга – не научный трактат, а забавный рассказ; шутка, слишком острая для моральных евнухов, и посвящённая великим любовным историям. Она позволяет заглянуть в спальни к величайшим любовникам. Разумеется, за исключением исторических и мифологических героев, все персонажи созданы моим воображением. Некоторые исторические фигуры – Казанова, Дон Жуан, Геракл, Ги де Лузиньян, Сократ, Ксантиппа, Клеопатра, Юлий Цезарь и его приятель Антоний, царь Соломон и Билкис, царица Савская, могут перевернуться в могилах и подать на меня в суд за клевету. Ну и что?

Глава 1

Профессор отправляется в отпуск

1.

АДАМ ГРИНЛИФ, доктор философии, со вздохом облегчения закрыл тетрадь со своими записями. Снял очки в массивной чёрной роговой оправе и аккуратно убрал их в футляр. Очки он носил главным образом для того, чтобы казаться старше и строже; на самом деле они лишь подчёркивали его молодость. Голубые глаза скользнули по классу, по обожавшим его ученицам, которым он улыбнулся на прощание. Это была несколько смущённая, мальчишеская улыбка, хотя Адам старался всем своим обликом демонстрировать холодную и одновременно вежливую сдержанность. Его каштановые волосы были аккуратно причёсаны, но одна непокорная прядь постоянно спадала на лоб.

Взволнованные ученицы Адама столпились вокруг кафедры. Он сердечно жал им руки, сохраняя при этом некоторую холодность, которая стала его второй натурой после двух лет преподавания в колледже для девочек.

В свои тридцать с небольшим молодой доцент-филолог добился значительных научных успехов, которые принесли ему известность далеко за пределами Покипси[12]. Он любил женскую аудиторию – несмотря на своё мужское высокомерие, а, возможно, именно из-за него.

«Когда вы отплываете, профессор?» – спросила, печально вздохнув, курносая девушка в цветастой блузке.

«Завтра. Я отправляюсь на “Мундании” в круиз по Средиземному морю», – механически ответил он.

Еще одна мисс, с кривыми зубами и кривой улыбкой, оттеснила одноклассницу, в то время как любимец университета Вассар[13] собирал портфель. Адам вежливо попрощался с ней, однако он явно спешил, и у барышни не было возможности завязать беседу. Она отошла от кафедры, пытаясь скрыть разочарование.

Адам вышел, а девушки остались в классе, разбившись на отдельные группы и переговариваясь.

– Не правда ли, он восхитителен? – вздохнула курносая.

– Я не думаю, что он такой уж искушённый, – ответила девушка с кривой улыбкой. – Он, конечно, много знает о литературе, но не думаю, чтобы он много знал о жизни.

– Ты настроена против него, потому что он не поставил тебе высший балл, несмотря на всё твоё кокетство.

– Мне плевать на оценки. И я вовсе не кокетничала с ним. Зато я слышала, что говорила про него профессор психологии.

– Кто именно? – спросила девушка из задних рядов.

– Мисс Пауэлл.

– А, эта старая дева…

Девицы рассмеялись и придвинулись ближе, чтобы ничего не пропустить. Обладательница кривых зубов зловеще усмехнулась.

– Она назвала его demi-vierge[14] в мужском обличье. Я подслушала, как она говорила это преподавательнице французского.

– А что это такое – demi-vierge? – спросила одна из девочек. – У меня плохо с французским.

– Demi-vierge в мужском обличье, – вступила в разговор костлявая девица с гнусавым голосом, – это парень, который не заводит с женщинами серьёзных отношений.

– О! Пауэлл просто ревнивая кошка! – решительно возразила курносая. – Она злится, что Гринлиф не увлекся ей, несмотря на её докторскую степень.

– Ну, похоже, он никем не увлекся, – заметила девушка с кривыми зубами. – Он проводит всё время за книгами. Ему не хватает темперамента.

Раздались протестующие возгласы.

– Я думаю, он просто соблюдает осторожность, – предположила барышня помоложе, прилепляя жвачку под профессорский стол.

– Несомненно, он настоящий мужчина, – вздохнула самая верная защитница Адама. – Говорят, – её голос понизился до шепота, – у него роман с замужней женщиной в Территауне[15].

Слушательницы недоверчиво охнули.

– Чушь! – заявила одна. – Это его сестра. Она преподаёт математику в старших классах.

– Откуда ты знаешь?

– Я слышала, как он упоминал о ней в разговоре с Пауэлл. Они оба приехали сюда из штата мускатного ореха[16].

– В любом случае, он себе на уме. И вообще, он прелесть, – воскликнула курносая.

Большинство девушек её поддержали.

– Кроме того, – продолжала она, почувствовав себя увереннее, – вы не можете отрицать, что он настоящий ученый. Он знает греческий, и староанглийский, и санскрит. И ещё он читает Ницше, – на этом имени она слегка запнулась, – в оригинале.

– Ну и что? Возможно, именно в этом источник его тщеславия. Он считает себя суперменом. Возможно, в глубине души он фашист и женоненавистник. Помните, как он декламировал эти строчки из «Локсли-Холл»?[17]

– Какие строчки?

– «Женщина – меньшее, чем мужчина.

Все ваши страсти, в сравнении с моими, —

Как Луна перед Солнцем,

Как вода, в сравнении с вином», – прочла она, пародируя манеру Адама.

Барышни захихикали.

– Если Гринлиф действительно так думает, ему лучше об этом помалкивать, – прошипела костлявая девица.

После этого в поднявшемся гуле было уже практически невозможно различить отдельные голоса, разве что курносая продолжала защищать своего кумира, а девица с кривыми зубами ещё глубже запустила коготки в отсутствующего профессора.

Когда курносая изобразила Адама как современного прогрессивного мыслителя, вмешалась ещё одна девушка.

– Я знаю кое-что, чего не знаете все вы, – заявила она с таинственным видом.

– Что? – поинтересовалась та, что с кривыми зубами.

– У него есть тайный порок!

Посыпались предположения.

– Он курит травку?

– Он алкоголик?

– Он колется?

– На людях он притворяется продвинутым. Он постоянно разглагольствует об Элиоте и Паунде, а на самом деле любит Киплинга и Суинберна[18].

– Что?!

Последовало гробовое молчание.

– Кто тебе это сказал?

– Мой брат. Он не раз слышал, как тот декламировал этих поэтов 19-го века в душевой YMCA[19].

Некоторые прыснули со смеху. У курносой был подавленный вид. Потом последовали крики, кудахтанье, визг. Всё это отдаленно напоминало крики гусей, которые спасли Рим от внезапного нападения врагов.



2.

В то время как ученицы продолжали перемывать косточки молодому профессору, Адам добрался до своей съёмной квартиры и готовился покинуть Нью-Йорк. Он закончил паковать багаж, попрощался с хозяйкой, на такси доехал до станции и дожидался поезда, что-то весело мурлыча себе под нос. Адам предвкушал двухмесячный круиз, во время которого ему предстояло посетить Испанию, Италию, Грецию и легендарные порты североафриканского побережья. Интерес к поездке имел не только научный характер – его влекла неистребимая надежда найти на далёких берегах великую любовь, которую до сих пор не удалось встретить дома. А неутолённый любовный голод не могли заглушить даже карьерные амбиции.

Примерно за час до отплытия Адам вступил на палубу плавучего небоскрёба, который должен был доставить его в экзотические страны, где он – с некоторым душевным трепетом – надеялся пережить Большое Любовное Приключение.

Причал и корабль были украшены цветными транспарантами, повсюду сновали взволнованные пассажиры. Оркестр играл национальные гимны стран, которые судно должно было посетить во время круиза. Везде царило радостное, почти детское возбуждение; лишь стюарды – гладко выбритые, в белых форменных куртках – молча выполняли свою работу. Для них не было ничего непривычного. Скоро заревут корабельные сирены, затрубят трубы, и два буксира выведут итальянский лайнер «Мундания» в море.

Адама никто не провожал; он терпеть не мог долгие прощания и предпочел в одиночестве побродить по кораблю, на котором ему предстояло провести столько времени. Переполняемый возбуждением и любопытством он расхаживал по застеленным коврами коридорам и разукрашенным залам, словно Тезей в Лабиринте.

Везде царило лихорадочное веселье, люди обнимались на прощание, хлопали друг друга по спине. Бар ещё не работал, однако в дальнем углу салона Адам заметил компанию из четырех мужчин и женщины, которая сидела к нему спиной. Очевидно, они принесли с собой шампанское и коктейли, а стюард лишь снабдил их бокалами и льдом. Несмотря на выпивку, мужчины казались подавленными.

Устав от прогулки, Адам пристроился неподалеку от компании, делая вид, что листает журнал. Он по-прежнему видел только спину женщины, но теперь мог слышать отрывки разговора. У неё были пышные золотистые волосы, собранные в греческий узел; они окружали голову, словно ореол. Адаму лишь оставалось рисовать в воображении черты её лица. На столе стояли пять бокалов, но к ним никто не притрагивался. Женщина оживлённо поворачивала голову то к одному, то к другому собеседнику, но те, казалось, пребывали в каком-то странном унынии.

– Когда же мы встретимся вновь? – с юношеским волнением спросил одни из них. – Никто никогда не знает, куда Вы направляетесь, и что собираетесь делать. Вы появляетесь и исчезаете, словно комета. На сколько Вы пропадёте на этот раз?

Женщина взяла бокал, и Адам впервые услышал её голос. Он звучал чуть хрипло, и смысл сказанного не имел для него никакого значения. Это могла быть какая-то банальность, но Адама пробрала дрожь. Он не смог бы объяснить, чем взволнован. В словах, в интонации не было ничего необычного, а вот при первом же звуке хрипловатого голоса Адама бросило в дрожь; чувства обострились; в нём пробудилось странное, мучительное желание. Но какое именно?

С напряжённым вниманием он вслушивался в слова незнакомой женщины.

– Я не знаю, джентльмены, когда мы встретимся вновь. Может, пройдёт несколько месяцев; может, столетие. Не надо хмуриться, Джимми, у тебя от этого такой глупый вид. Возможно, ты поймёшь, что я имею в виду, когда увидишь меня вновь. Где-нибудь, когда-нибудь…

– Хочу поблагодарить вас за внимание, которое вы мне уделили, – продолжала она. – Все вы были ко мне очень добры. Я никогда не чувствовала себя так комфортно в Америке со времен Монтесумы… Не смейся, Дональд, это так. Я знаю, что говорю. Я всегда любила Мексику…

Один из четверых встал. Адам смог хорошо рассмотреть его. Он был значительно старше остальных, на обветренном, угрюмом лице застыла циничная усмешка. Это могло быть лицо боксёра или гангстера, который сумел преуспеть в жизни. Мужчина потянулся к руке женщины, но тут другой, ещё почти юноша, попытался опередить его. Старший слегка оттолкнул молодого, а светловолосая женщина ласково провела рукой по каштановым кудрям юноши.

– Не переживай, Джерри. Мы ещё встретимся. Я уже говорила об этом, и повторяю вновь. Где-нибудь, как-нибудь, когда-нибудь. Не знаю, какое у меня тогда будет имя. Возможно, вы даже не узнаете меня…

– Разве я смогу Вас забыть?! – воскликнул юноша.

Адаму было неприятно зрелище полного подчинения молодого человека этой странной женщине.

– Типичный пример завышенной оценки сексуального объекта, – пробормотал он.

В этот момент раздался гудок. Мужчины поднялись, и Адам затрепетал от радости; он понял, что все они были лишь провожатыми, которые пришли проститься с загадочной дамой. Прежде чем он сумел рассмотреть её лицо, она исчезла вместе со своим эскортом.

– Кто эта блондинка? – спросил Адам услужливого стюарда.

– Леди Стелла де ла Мар, сэр. Ранее она уже путешествовала с нами.

– Стелла де ла Мар? Морская звезда? – задумчиво повторил Адам. – Очень необычное имя. Какой она национальности?

– У неё британский паспорт, сэр, но я слышал, как она говорила с арабами и китайцами на их родном языке.

Адам дал стюарду щедрые чаевые. Тот слегка поклонился. Спрятав деньги в карман и собирая со стола пустые бокалы, он прошептал:

– Она занимает каюту-люкс № 7, ту, что с балконом.

Глава 2

Зеркало

«МУНДАНИЯ» величественно вышла из гавани Нью-Йорка. Статуя Свободы растаяла в сером тумане. На какой-то миг показался мрачный остров Эллис[20]. Раздался гонг, приглашавший на обед. Пассажиры собирались в салоне-ресторане. И хотя половина населения мира в этот момент голодала, изысканность и разнообразие блюд в меню посрамили бы знаменитого римского гурмана Лукулла, чьи пиры являлись предметом зависти самих Цезарей.

Адам разместился за круглым столом между перезрелой красавицей миссис Ирмой Ривингтон (богатой разведённой) и пожилой вдовой судьи Верховного Суда. Напротив сидел какой-то балканский дипломат с большим носом и маленькими усиками, которые он время от времени нервно пощипывал. Рядом его немолодая, невзрачная сестра, далее джентльмен, чей выпирающий живот не мог быть скрыт даже отлично сшитым костюмом. Он представился как Освальд Ван Нордхайм, голландский химик, и поддерживал разговор, отпуская саркастические замечания. Его английский был так же безукоризнен, как и его одежда, однако, когда он увлекался беседой, в его речи проскальзывал лёгкий иностранный акцент.

Миссис Ривингтон отчаянно, но безуспешно флиртовала с Адамом и с дипломатом, который удостоил её короткой вежливой беседы. Адама не интересовала ни сама красотка, ни её вечернее платье, не скрывавшее пышную грудь. Он вежливо отвечал на вопросы о весёлой университетской жизни и о докладе Кинси, однако его мысли были далеко. Притворяясь, будто слушает болтовню спутников, Адам пытался отыскать глазами золотоволосую красавицу, завладевшую его воображением. Но всё напрасно! Леди Стеллы де ла Мар нигде не было видно.

После обеда он продолжил розыски неуловимой женщины и изучил список заказанных мест в ресторане. Оказалось, что Стелла не бронировала столик в главном салоне. Адам проверил гриль-бар и шикарный ресторан «Ритц» на верхней палубе. Всё напрасно: её решительно нигде не было. Она сверкнула, как комета, и исчезла. Очевидно, загадочная женщина заказывает еду к себе в каюту.

Следующие несколько дней, всё больше снедаемый любопытством, Адам бродил по палубам и барам, бывал в танцевальном зале и в казино в надежде хотя бы мельком увидеть неуловимую красавицу. Часами прохаживался перед салоном красоты. Видел пожилых матрон из сонных, провинциальных городков, скромных женщин среднего возраста из шумных больших городов, стаи охотниц за мужьями и несколько молодых привлекательных особ. Но Стеллы среди них не было.

Адам сразу же отказался участвовать в спортивных играх, которые привлекали как молодых, так и старых. Почтенные пожилые джентльмены перенапрягали сердце, истязая себя спортом; это был последний всплеск жизненных сил перед неизбежным наступлением дряхлости.

Но где бы Адам ни искал, он не обнаружил ни следа Стеллы. Каюта № 7 оставалась словно запечатанной.

От главного стюарда он узнал, что её каюту обслуживает молодой смуглолицый сицилиец по имени Феликс. Адам попытался завязать разговор с этим красивым, в южном, латинском стиле, юношей, но даже щедрые чаевые не помогли что-либо разузнать.

Преисполненный раздражения, Адам направился в бар и заказал выпить. Он сидел, потягивая коктейль, когда к нему подошел грузный Ван Нордхайм и сел рядом.

– Всё время в поиске, – с улыбкой заметил он. – Пожалуй, я буду называть Вас Гринлиф-искатель. Что же Вы ищете? Философский камень? Или пропавшую Венеру?

– Могу заверить, что не философский камень, – пробормотал Адам.

Ван Нордхайм рассмеялся.

– Кто эта леди? Как её зовут?

– А Вы случайно не знаете леди Стеллу де ла Мар? – вопросом на вопрос ответил Адам.

– У Вас хороший вкус, – заметил голландец, но ничего не пояснил.

Адам, хоть и без особой охоты, стал участвовать в некоторых развлечениях, однако ни пинг-понг, ни другие забавы не могли полностью увлечь его и оторвать от поисков. Хрипловатый голос той женщины до сих пор звучал у него в ушах.

«Мундания» приближалась к Европе. Побережье ещё не было видно, но чайки, предвестницы суши, уже кружили над кораблем в надежде на угощение. На следующий день «Мундания» должна была достичь Гибралтарского пролива, который древние считали концом мира.

Обед закончился. Стемнело. Адам одиноко сидел в зале; у него не было желания ни флиртовать, ни даже беседовать с кем-либо. Спустя полчаса он встал и угрюмо побрёл по бесконечным коридорам в свою скромную каюту. Подчиняясь какому-то непреодолимому импульсу, он выбрал маршрут, который вёл мимо каюты Стеллы.

Вдруг его сердце учащённо забилось. Дверь была приоткрыта, из каюты на пол коридора падал треугольник света. Забыв обо всех приличиях, Адам заглянул внутрь.

Стелла стояла перед высоким зеркалом совершенно обнажённая. Её нагота казалась абсолютно естественной. Задумчиво рассматривая себя в зеркале, она укладывала золотистые волосы вокруг головы в пучок на манер Психеи.

Адам застыл поражённый. Он знал это тело, знал его уже давно – по многочисленным иллюстрациям и скульптурам. Это же Афродита Праксителя! Словно ожил холодный мрамор. Она стояла перед ним живая, её тело трепетало от радости и земных желаний. В отличие от Венеры Милосской, она не прикрывала стыдливо свои женские прелести. Её лицо было так же божественно прекрасно, как и тело; в его чертах не было ничего порочного, не было в них и никакого смущения.

– Ну и ну! Так вот она – та, кем восхищался весь мир, – пробормотал Адам.

Скованность и стыдливость, унаследованные им от предков-пуритан, вдруг исчезли. Он шагнул внутрь – очарованный Тангейзер, восходящий на заколдованную гору, где обитает Венера.

Губы Стеллы дрогнули в улыбке, когда она повернулась к нему. В её глазах не было ни испуга, ни удивления. Адам был глубоко взволнован, но это не было обычное возбуждение, которое охватывает мужчину, когда он – намеренно или случайно – смотрит на красивую, обнажённую женщину. Помимо желания он, странным образом, испытывал благоговейный трепет.

– Леди, – воскликнул он, словно пытаясь извиниться за нежданное вторжение, – неужели Вы – Богиня Любви?

Женщина оставалась неподвижной и смотрела на него.

– Ты прав, – наконец, ответила она. – Это я. Сейчас я предпочитаю называться леди Стелла де ла Мар, но у меня много других имен. Некоторые называют меня Фрея[21], Фригг[22], или Лакшми[23]

– Лакшми?

– Да, индийская богиня любви. Другие же, – продолжала она, – предпочитают называть меня Венерой или, как ты, Афродитой…

Она по-прежнему улыбалась, но глаза её оставались серьезными.

– Почему же, великая богиня, ты спустилась на землю? – с легкой иронией спросил Адам, принимая игру.

Казалось, Стелла раздумывала над ответом; при этом она не делала попыток прикрыть наготу, словно быть обнажённой для неё – самое естественное состояние. Потом откинула голову назад и мечтательно сказала:

– Я ищу идеального любовника.

– В таком случае, – заявил Адам с уверенностью, которой вовсе не испытывал, – твои поиски закончились. Я перед тобой.

– Может, тебе лучше прикрыть дверь? – спросила Стелла.

Адам быстро подчинился. Потом бросил взгляд на Стеллу. Теперь настал подходящий психологический момент для решительного штурма, однако её скептическая улыбка привела его в замешательство. Чтобы скрыть смущение, он заговорил.

– Меня зовут Адам Гринлиф… э-э-э… Профессор Гринлиф.

– И ты считаешь себя идеальным любовником?

Она пристально разглядывала Адама; казалось, проницательный взгляд раздевает его. Он покраснел, от волнения у него слегка дрожали руки.

– Ты смущён, – заметила Стелла. – Пожалуй, мне лучше надеть платье.

Голос звучал совершенно беззаботно. Адам тяжело опустился на стул. Ни прочитанные книги, ни скромный личный опыт не могли подсказать ему, как действовать в такой необычной ситуации.

Стелла накинула пеньюар цвета морской волны. Длинное одеяние красиво облегало тело, под тонкой тканью вызывающе просвечивали твёрдые груди. «Что это, – подумал Адам, – розовые бутоны среди зелёной листвы или стрелы, направленные в меня, чтобы свести с ума?»

Луч света упал на волосы женщины и окрасил их в ярко-медный цвет, очертил классический профиль, от которого, казалось, исходило какое-то синеватое сияние.

Он должен что-то сказать, но что именно? Слова, которые легко приходили к нему во время лекций, теперь его покинули. Её губы казались созревшим фруктом. Может, ему следует подчиниться порыву и впиться в этот фрукт? Цвет губ был естественным. Никакая губная помада из арсенала Elizabeth Arden или Helena Rubinstein не могла бы превзойти этот восхитительный оттенок.

Продолжая одеваться, Стелла взглянула на него и улыбнулась. Ясно, что такую женщину нельзя покорить, действуя обычным образом. Она бы просто рассмеялась. К ней нужен особый подход. В голову Адаму пришла мысль: может, он сумеет заинтересовать её, если не будет спешить заняться с ней любовью. Он хотел не просто обладать этой женщиной, он стремился покорить её. Если она решила разыгрывать из себя «богиню», то он, Адам Гринлиф, примет позу божественной невозмутимости.

Стелла опустилась на кушетку, легко, словно цветок. Пристально посмотрела ему в глаза. Несмотря на решимость сохранять невозмутимое спокойствие, Адам был бледен от волнения.

– Завтра мы подойдем к Гибралтару, – сказал он безразличным тоном, пытаясь скрыть бурлившие чувства.

Стелла иронически улыбнулась.

Неужели она видит его насквозь? Неужели все его действия настолько очевидны и предсказуемы?

– Завтра, – мягко сказала она, – мы увидим Геркулесовы Столбы. А теперь, мне хочется спать…

Она бросила взгляд на дверь.

Адам попрощался с «богиней». Он испытывал сразу и облегчение, и обиду; и вообще чувствовал себя не в своей тарелке.

– Что принесёт завтрашний день? – думал он, возвращаясь в свою каюту.

Глава 3

Геракл

СКАЛА Гибралтара казалась кулаком, угрожающе поднятым в ласковое южное небо. Тут и там среди камней виднелись кактусы и алоэ, упорно цеплявшиеся за жизнь.

– Внушительный столб! – воскликнул Адам. – Геракл, несомненно, был сильным мужчиной, если сумел установить его здесь…

Стелла рассмеялась.

– Сильные мужчины не всегда оказываются теми, кем их считают.

– Геракл, наверняка, был силен, иначе он не смог бы совершить 12 подвигов.

– Ты, очевидно, не знаешь о его тринадцатом подвиге?

– Что же это было?

– Он за одну ночь лишил девственности 50 девушек, при этом не возбудил чувства ни в одной из них.

– Тогда этот любовный подвиг пропал впустую, – пошутил Адам.

– Любовь там вообще была ни при чём. Девушек Гераклу подарил царь за то, что тот убил свирепого льва… – Откуда тебе это известно?

– Я знала Геракла, – спокойно ответила она.

– Ты меня разыгрываешь. Ты где-то прочла эту историю. Наверно, в судовой библиотеке, там есть энциклопедия…

– Я никогда не читаю, – улыбнулась Стелла. – Я слишком занята, чтобы тратить время на книги.

Адам с удивлением отметил, что стая голубей (которые некогда считались священными птицами Афродиты) вьётся вокруг Стеллы, словно она и вправду богиня любви. Они продолжали прогулку. Испанцы, негры, марокканцы сновали вокруг них по узким улочкам города, который когда-то был крепостью. Одежды некоторых напоминали Адаму тоги римских сенаторов и греческих философов.

Тут и там встречались британские военные с неизменным стеком под мышкой, надменно шествовавшие сквозь толпу местных жителей. С другой стороны узкого пролива, разделяющего два континента, манила к себе экзотическая Африка. Адам купил у торговцев несколько сувениров. Стелле всё надоело. Сославшись на головную боль, исконную привилегию любой женщины (даже если она богиня), она убедила Адама вернуться на «Мунданию» первым же катером.



Когда они поднялись на борт, Адам увидел Ван Нордхайма, который сидел в кресле и читал книгу. Толстый голландец добродушно кивнул им. Адам проводил Стеллу в её каюту.

– Сейчас я немного устала, – ласково сказала он, – но ты заходи ко мне после обеда, и я тебе кое-что расскажу о Геракле.

Перспектива провести вечер с «богиней» улучшила настроение профессора, и он отправился к себе вздремнуть. Он ворочался в постели, и Стелла являлась ему то Афродитой Праксителя, то Венерой Милосской, чьи руки, чудесным образом возникшие вновь, обнимали его разгорячённое тело.

Проснувшись, он решил принять душ. Напрягая мышцы и разглядывая себя в зеркало, Адам размышлял: «Возможно, я не Геракл, но, думаю, Стелла не будет разочарована…»

Чувствуя себя посвежевшим после душа и преисполненный оптимизма, профессор быстро покончил с ужином, торопливо извинился перед дамами за столом и с мальчишеским нетерпением поспешил к каюте Стеллы.

Он постучал в дверь. Стелла сразу разрешила войти. Её голос звучал чуть более хрипло, чем обычно. Адам вошел. Она сидела в шезлонге. Рядом на маленьком столике стоял серебряный поднос с необычной формы фляжкой и наполовину наполненным бокалом. Стелла плеснула немного в другой стакан, для Адама.

– Выпей, – сказала она.

Он отхлебнул. Напиток подействовал на него как любовное зелье. Стелла казалась ещё более восхитительной, ещё более соблазнительной, чем накануне вечером. Забыв о намерении разыгрывать холодного любовника, он покрыл поцелуями тонкие руки Стеллы. Он крепко обнял её совершенное тело, стремясь превратить в явь недавние видения. Стелла не оттолкнула его, но лишь иронически взглянула из-под полуприкрытых век.

– Ты пытаешься повторить тринадцатый подвиг Геракла? – спросила она.

Ирония в её голосе оказалась каплей дегтя в бочке меда. Она остудила Адама. Он отпустил её и постарался придать себе безразличный вид. Поддерживая игру, в которую она, казалось, играла, он воскликнул:

– Неужели, богиня, ты стала бы осуждать меня за это?

– Я уже давно перестала осуждать мужчин, – равнодушно ответила она. – Несчастные создания! Но не пытайся идти по стопам Геракла. Парень был ненормальным. Придя в неистовство и буйствуя по всей Элладе, он убил собственных детей и лучшего друга. Его плохо воспитали. Я не сразу заметила его недостатки…

Адам недоуменно взглянул на неё. Шутка зашла слишком далеко. Или, может быть, она сама верит во всё это? В таком случае, ей надо показаться психиатру. Или она находится под воздействием какого-то наркотика?

Он почувствовал, как возбуждение покинуло его.

Широко открытые глаза Стеллы смотрели сквозь него куда-то в бесконечность. Слова, срывавшиеся с её губ, звучали как-то глухо, словно она была далеко от него в пространстве и времени. Не зная, как себя вести, он слушал её рассказ.

– Ты слышал про амазонок?

– Да. Воинственное племя женщин в Малой Азии. Они жили без мужчин и сражались, как мужчины.

– Страна амазонок на самом деле была страной не для мужчин. Они считали их людьми второго сорта, место которым лишь у домашнего очага. Никто из мужчин – под страхом смерти – не должен был входить в их лагерь или присутствовать на их военных состязаниях.

Символом могущества амазонок был волшебный пояс их царицы Ипполиты. Он защищал целомудрие той, что его носит. Царь решил заполучить его для своей дочери и нанял Геракла добыть его. Итак, во главе армии греческий герой отплыл в страну амазонок.

Ипполита и её женщины-подданные пришли в сильное волнение. До тех пор они знали лишь мужчин, которые трепетали перед ними, но теперь Эллада послала против них самого великого героя. Из своей башни я наблюдала, как греческий флот подходит к нашим берегам.

– Ты?! – воскликнул Адам. – Я полагал, что ты – Венера. Как же ты могла быть кем-то ещё?

– Тут нет ничего сложного. Я могу вселяться в любое тело по своему выбору. Для нас, богинь, это возможно. Я всегда там, где Любовь.

Она говорила совершенно серьёзно, словно сама верила в это.

– Что за актриса! – подумал Адам. – Или, возможно, она сошла с ума…

Он откинулся на спинку кресла, пристально глядя на Стеллу. Та продолжала рассказ, не обращая внимания на его изумление.

– Я до сих пор помню, как я тогда была одета. Платье из прозрачного белого шёлка, украшенное миртом. На мне также был волшебный пояс, отделанный жемчугом, от которого исходило синее сияние.

Греческая армия приближалась с шумом и громом, ударяя в щиты. Геракл первым ступил на берег. Как мне описать его? Громкий смех, знаменитую палицу, вьющиеся волосы… Он весь был воплощением силы. Могучие мускулы перекатывались под кожей…

Захваченный представлением, устроенным Стеллой, Адам вновь отхлебнул из стакана.

– Тогда я ещё не замечала тупой жестокости в его глазах. Вся эта телесная мощь скрывала отсутствие других качеств, без которых ни один мужчина не сможет удержать женщину, по крайней мере, на долгое время.

«На что она намекает? – подумал Адам. – Может, пытается преподать ему урок любви?»

– Однако все это я поняла уже потом, – продолжала Стелла. – Когда я впервые увидела его, меня словно током ударило. Сердце учащённо забилось. Любопытство, желание, нежность охватили меня с головы до ног. Это была любовь с первого взгляда.

Стелла говорила с таким увлечением, что на какой-то миг Адам почти поверил ей.

– Я не хотела начинать войну против этого героя. Я желала быть побеждённой им, и послала сказать Гераклу, что готова немедленно принять его во дворце. Женщинам я приказала быть наготове, если мои планы не осуществятся.

Он решительно вошел в мои покои. С его плеч ниспадала львиная шкура, на губах играла вызывающая улыбка. Я чувствовала себя, как влюблённая девчонка.

– Мы будем сражаться, и мы победим! – проревел он.

Звук его голоса потряс мой дворец.

– Тебе не нужно сражаться, ты и так – победитель, – нежно ответила я.

Он недоумённо уставился на меня. Я медленно развязала пояс и прошептала: «Он твой».

Он жадно схватил пояс мощными руками. Дальше не было произнесено ни слова. Мои ноги ослабели. Грудь бурно вздымалась. Мои одежды упали. Геракл привлек меня к себе. Я прильнула к его губам; они были красными и сладкими, как истекающий соком гранат. Он поднял меня и бросил на ложе. Мускулистые руки крепко обвились вокруг меня. Я чувствовала на щеке его горячее дыхание. Он покрыл меня жаркими поцелуями. Охваченная любовной лихорадкой, я ожидала чуда, но чуда не произошло.

– Почему? – робко спросил Адам.

– Геракл был груб, – резко ответила Стелла. – Тупая скотина, неспособная на высокие чувства. Он был заурядным самцом, хоть и обладающим силой пятидесяти обычных мужчин.

– Понятно, – пробормотал Адам.

– Пятьдесят умножить на ноль – всё равно будет ноль, – сердито продолжала Стелла. – Получив своё, Геракл уснул, громко храпя рядом со мной. Утром его страсть проснулась вновь. Он схватил меня. Я попыталась сопротивляться. Он одолел меня. Но я не испытывала никакого возбуждения…

– Геракл почувствовал твоё разочарование? – спросил Адам, чтобы хоть что-то сказать.

Стелла кивнула.

– Хотя он не был чуткой натурой, но понял, что его объятия не пробуждают во мне никаких чувств. Он поднялся и накинул львиную шкуру. Его лицо покраснело от досады. В ярости он задел плечом массивную колонну, поддерживающую потолок. Весь дом задрожал. Он бы разрушил весь дворец, если бы я его не остановила. «Геракл, неужели ты должен разрушать всё, к чему прикасаешься?» – спросила я с негодованием.

Не говоря ни слова, он схватил мой драгоценный пояс и стремительно вышел из комнаты. К счастью, ещё ночью я заменила настоящий пояс подделкой. Она тоже была блестящей, но не обладала никакой волшебной силой.

Стелла поднялась, подошла к Адаму и присела на ручку его кресла.

– Теперь ты понимаешь, – мягко сказала она, – почему Геркулесовы столбы не впечатляют меня?

– Так или иначе, он воздвиг себе внушительный памятник.

Стелла улыбнулась.

– У меня этот памятник не пробуждает никаких приятных воспоминаний…

Адам взглянул на часы. Время было позднее.

– Пожалуй, мне пора, – пробормотал он и сухо пожелал Стелле спокойной ночи.

Дверь её спальни была открыта. На кресле около кровати лежал пояс. Он был украшен жемчугом, и от него исходило синеватое свечение.

«Наверно, этот пояс и вдохновил её придумать эту историю», – подумал Адам.

Глава 4

Секрет Дон Жуана

АБСУРДНАЯ история, рассказанная Стеллой, до сих пор звучала у него в ушах. Несомненно, эта женщина наделена живым воображением и просто разыгрывает его. Она не сказала ничего, что нельзя было бы прочесть в книгах. Ну да его мужской интеллект сумеет разгадать игру, поймает её на каких-нибудь противоречиях или нелепом анахронизме.

Такая возможность представилась на следующее утро, когда «Мундания» покидала Гибралтар. Стелла прогуливалась по палубе, провожаемая алчными мужскими и критическими женскими взглядами. Адам, в легком костюме и легкомысленной кепке, с улыбкой приветствовал её. Она любезно позволила ему быть рядом.

– Меня заинтриговал твой рассказ о древнегреческом герое, божественная леди…

Стелла милостиво улыбнулась.

– Скажи мне, – продолжал Адам, – твои отношения с Адонисом принесли тебе больше удовольствия, чем встреча с Гераклом? Кажется, этот парень не оценил твоего пыла; он лишь в растерянности краснел от смущения, вместо того, чтобы действовать…

Но в нём молчит свинцовое желанье.

Она, как уголь в пламени, цветёт.

Он красен от стыда, но в страсти – лед![24]

Процитированные Адамом строчки задели Стеллу.

– Шекспир не знал, о чём говорит, – резко возразила она.

– Если не ошибаюсь, – с иронией заметил Адам, – парня убил кабан, прежде чем ты сумела его покорить?

– Он мне надоел, – раздражённо ответила Стелла.

– Для богини любви ты слишком сурова.

– Адонис, – продолжала она, – был милый мальчик, но ничего не знал о любви. Это обычная беда с такими юношами. Найдя волшебную лампу, они выпускают на волю самые сладострастные видения, но, встретив женщину из плоти и крови…

Она усмехнулась и пожала плечами.

– К тому же не следует принимать поэтов всерьёз. Посмотри, какой беспорядок царил в жизни самого Шекспира.

– А страсть Абеляра к Элоизе ты тоже ставишь под сомнение? – спросил Адам. – Наверно, это был страстный любовник, иначе дядя Элоизы не прибег бы к… некой хирургической операции, чтобы умерить любовный пыл молодого человека.

– Абеляр, – возразила Стелла, – втайне смирился с операцией. Он был поэт, но не мужчина. Вместо того чтобы проявить себя в деле, он теперь мог удовлетвориться написанием писем.

– Какая нелепость! – фыркнул Адам.

У него возникло подозрение, что Стелла сочиняет пародии на самые великие любовные истории. Возможно, она использует его как подопытного кролика, чтобы проверить, какой эффект производят её рассказы.

– Ты случайно не собираешь материал для книги? – саркастически спросил он.

– Я не пишу романы. Я их проживаю.

Тут перед ними возникла массивная фигура Ван Нордхайма под руку с Ирмой Ривингтон, многократно разведённой леди. Голландец вежливо поприветствовал их. Стелла холодно кивнула.

Итак, двое встретились, подумал Адам.

Адам и Стелла продолжали прогулку. Побережье Испании едва виднелось вдали.

– Испания – такая романтическая страна, – с притворной серьёзностью заметил Адам. – Здесь появился на свет Дон Жуан, величайший из любовников. Полагаю, ты встречалась с ним?

Он не мог скрыть сарказма в голосе.

– Дважды, – ответила она, зевнув.

Может, она устала от его расспросов? Или её рассердила его ирония? Тем не менее, Адам продолжал гнуть свою линию.

– В чём был секрет Дон Жуана?

– Я устала. Давай спустимся вниз и выпьем.

Адам охотно согласился. Они спустились в её каюту, Стелла смешала ему коктейль.

– Как же ты встретила Дон Жуана? – спросил Адам с прежним сарказмом.

Стелла лениво вытянулась в шезлонге.

– Это было на балу, который давал губернатор Севильи во время карнавала. По мере того как веселье разгоралось, присутствующие становились всё смелее и позволяли себе различные вольности. В ту ночь не одна девушка потеряла голову. Я была донной Анной, дочерью губернатора.

– Ты хочешь сказать, что завладела разумом и телом девушки? – уточнил Адам.

Последовала пауза, Стелла наморщила лоб, словно припоминая, потом продолжила:

– В то время я была этой девушкой. Анна не была обременена излишним умом, но ее твёрдые, вызывающе торчащие груди, не давали покоя поклонникам. Сознавая свое высокое положение, Анна ревностно оберегала собственное целомудрие, однако сейчас её сладострастный взор переходил с одного мужчины в зале на другого.

Развратная старая графиня шепнула ей, что Дон Жуан Тенорио, самый порочный мужчина в Испании, находится среди танцующих в масках. Следует сказать, что жениха самой Анны на балу не было, он выполнял какое-то поручение двора.

– Видишь, – показала ей старая карга, – вон тот высокий, длинноногий мужчина, у которого пестрый гульфик – это и есть Дон Жуан.

Между тем Дон Жуан отыскивал глазами меня – самую недоступную женщину в Севилье. На нём была разноцветная маска, а пестрый гульфик лишь подчеркивал то, что должен был бы скрывать.

Страсти достигли такого накала, когда тает лед холодных церемоний. Дон Жуан, однако, учтиво приблизился ко мне и вежливо пригласил на танец. Он заговорил со мной, подражая голосу моего жениха. Я притворилась, что ему удалось ввести меня в заблуждение.

– Откуда ты знала, как бы поступила девушка? – спросил Адам.

– Это мой секрет. Я женщина. Я знаю, как поступают женщины.

Заинтригованный, что ещё она сочинит, Адам сделал вид, что Стелла его убедила.

– Что случилось потом?

– В то время как некоторые пары продолжали кружиться в танце в бальном зале, мы нашли уединённый павильон в парке. Не было произнесено ни слова. Тяжело дыша от возбуждения, Дон Жуан скинул верхнюю одежду и привлек меня к себе. Наши губы соединились, тела сплелись.

Я предвкушала долгую ночь любви. Сладострастное напряжение стремительно нарастало, как вдруг я услышала шаги. Сердце у меня оборвалось, я закричала от ужаса. Это был мой отец, губернатор. Он выбрал то же укромное место для рандеву с донной Эльмирой, фрейлиной королевы.

В мгновение ока он обнажил шпагу. Дон Жуан схватил свою, которая лежала рядом на скамейке. В последовавшем коротком поединке шпага Дон Жуана пронзила сердце моего отца. Великий любовник натянул штаны и исчез в ночи. Я уговорила Эльмиру вернуться на бал, словно ничего не случилось. Однако, в конце концов, она проболталась. Анна была безнадежно скомпрометирована…

– Каким образом Дон Жуану удалось избежать наказания за убийство губернатора? – спросил Адам.

– У семьи Тенорио были, что называется, «связи». Дон Жуан легко отделался – был сослан в Неаполь. Там я встретила его во второй раз.

– Что? Вы снова встретились?

– Но ведь тогда нам помешали… На этот раз я была Изабеллой, герцогиней Неаполитанской. К тому времени Дон Жуан уже, как сказали бы сегодня, «поимел» 1003 женщины. Его рекорд возбудил моё любопытство. Его же влекла ко мне моя репутация. Меня называли «неаполитанской ведьмой». Имея много любовников, я была привередливой.

Как и в первый раз, Дон Жуан прибег к обману. Видимо, это входило в его технику обольщения и придавало пикантность любовным приключениям. На это раз он пришел, завернувшись в плащ, украденный его слугой у одного из моих любовников. Как и в прошлый раз, я притворилась, что ему удалось меня обмануть. Лишь в будуаре он открыл свое лицо.

– Дон Жуан! – воскликнула я в притворном удивлении.

Мне даже удалось покраснеть. Он целовал меня и вёл искусительные речи. Потом он скинул с себя одежду. Истинный любовник сначала раздел бы женщину…

«Я бы именно так и сделал», – хотел сказать Адам, но слова застряли у него в горле.

– Затем он раздел меня; его ловкие руки успели попрактиковаться на 1003 женщинах. Потом подвёл меня к большому зеркалу. В его глазах вспыхнуло желание, когда он рассматривал наши отражения. Должна признать, это было красивое зрелище. Он был прекрасно сложен. Никаких недостатков…

– Значит, ты, в конце концов, получила то, что хотела?

– Нет. Интуиция подсказывала мне, что больше всего его возбуждало собственное стройное тело, а не моё.

– Дон Жуан страдал нарциссизмом?

– Это было за несколько веков до Фрейда, – заметила Стелла. – Тем не менее, Дон Жуан почувствовал, что я заметила, какое удовольствие он получает от того, что разглядывает себя. Он попытался исправить впечатление, подхватив меня и бросив на постель. Но я не испытала ни экстаза, ни даже прилива страсти. Я не могла забыть, что Дон Жуан влюблён в себя – не в меня!

Он волочился за всеми женщинами, которые оказывались поблизости, – от королевы до служанки, – чтобы в очередной раз доказать свою мужскую силу. Сами женщины его мало интересовали. Именно охота на женщин, а не сами женщины, поддерживала огонь его страсти. Неразборчивость в средствах делала процесс соблазнения не таким скучным…

– Мне кажется, ты несправедлива, – возразил Адам. – В каждом мужчине заложен инстинкт охотника. И Дон Жуан не был исключением.

– Возможно. Но конечная цель мужской охоты – женщина.

– Необязательно женщина, но – женщины. Разнообразие придает любви особую пикантность, – заявил Адам, припомнив статью по вопросам секса одного итальянского исследователя.

– Мужчина, – возразила Стелла, – может любить более одной женщины одновременно. Однако настоящий мужчина получает больше удовольствия от одной женщины, чем Дон Жуан от 1003.

– А что случилось с Дон Жуаном в старости? – спросил Адам, вновь делая вид, что принимает рассказ Стелы за чистую монету.

– Вскоре после нашей встречи в Неаполе его не стало. Барселона была последним пунктом его любовного паломничества. Он умер в публичном доме.

В этот момент в каюту вошел, двигаясь с кошачьей грацией, молодой, смуглолицый итальянец в голубой униформе. Это был Феликс. Он подал Стелле поднос с несколькими радиограммами. Та вежливо поблагодарила его, в голосе звучали ласковые интонации. Адам с любопытством взглянул на неё. Неужели этот пышущий здоровьем молодой стюард мог заинтересовать «богиню»?

Глава 5

Влюбчивый крестоносец

АДАМ ГРИНЛИФ ворочался в постели. Ни мягкие подушки, ни нежное покачивание корабля на волнах не могли погрузить его в сон. В крови пылал огонь. Он порывисто сбросил с себя покрывало и уставился в темноту. Комната, казалось, была наполнена видениями прекрасных женских тел, однако все их контуры и черты лица вскоре слились в образ Стеллы. Её тело, от которого исходило сияние, манило и влекло Адама, но когда он протягивал руки, видение исчезало.

Кусая губы, он устало откинулся на подушку. Была ли Стелла авантюристской? Или, действительно, в неё перевоплотились все те страстные женщины, о любовных приключениях которых она так убедительно рассказывала? Может, она действительно была Венерой, в дурном, садистском расположении духа?

Впрочем, всё это, конечно, чушь или сумасшествие. Она всего лишь красивая, умная, образованная женщина, которая развлекается таким причудливым образом. С какой целью? Чем это всё закончится? Удастся ли ему в конце концов покорить её?

Страсть пульсировала в венах. Куда подевался его самоконтроль? Его мужское превосходство? Его циничное отношение к женщинам?

На корабле были и другие женщины, которых он мог бы заполучить, лишь поманив пальцем. Сам он иногда цинично называл любовь «психозом». Его влечение к Стелле – это «сердечный психоз», подумал он. Однако никакой самоанализ не мог вернуть ему спокойствие.

Должен же быть какой-то способ завоевать её… Может, нужны какие-то особые слова, необычные подходы, экзотические ласки…

Адам копался в своей памяти, пытаясь припомнить самые фантастические любовные позы; и с этими мыслями он, наконец, забылся тяжёлым, беспокойным сном.

Он проснулся от лёгкого прикосновения и вздрогнул. Открыв глаза, он увидел Феликса. Молодой, смуглолицый стюард смотрел на него с улыбкой, почтительной и в то же время чуть ироничной.

«Прошу прощения, сэр… Я дважды постучал, но никто не ответил, и я вошел…».

Испытывая лёгкое смущение, Адам, подобно своему тезке в раю, прикрылся покрывалом, словно фиговым листком.

– Леди Стелла, – продолжал юноша, – приглашает Вас присоединиться к ней за ланчем в полвторого.

– Который час? – спросил Адам.

Стюард взглянул на наручные часы.

– Почти двенадцать.

– Уже так поздно? Хорошо, поблагодарите леди Стеллу и передайте, что я с благодарностью принимаю её приглашение.

Адам принял душ и побрился с особой тщательностью. Надел белые брюки и синий пиджак спортивного покроя. Тщательно причесался и с удовольствием взглянул на своё молодое, приятное лицо с лёгким румянцем.

– Определенно, я не похож на профессора, и я не должен вести себя как профессор, – сказал себе Адам. – Я должен вести себя как светский человек, много повидавший и знающий жизнь…

На память ему пришла одна книга о сексуальной жизни полинезийцев, а также различные материалы об эротической технике восточных властителей. Одна поза – на рисунке 96, таблица 4, в индийской книге любви – всегда особенно интриговала его, пока что чисто теоретически. До сих пор у него не было возможности испробовать её на практике, однако она хранилась в тайных уголках памяти.

– Вот оно! – сказал он себе. – Я докажу ей, что не являюсь в любви дилетантом!

Стелла сидела на балконе и меланхолически курила длинную сигарету с турецким табаком; кольца дыма плыли в воздухе, наполняя его ароматом, отдаленно напоминавшим запах гашиша. Она лениво перебрасывалась словами с Ирмой Ривингтон, дамой, которая сидела в ресторане за одним столом с Адамом. Среди пассажиров ходили слухи, что никакого мистера Ривингтона никогда не было и что драгоценностями, украшавшими её пышную грудь и толстые пальцы, перезрелая кокетка обязана длинному списку фиктивных мужей.

Заметив голодный любовный блеск в голубых глазах Адама, она тактично удалилась. Стелла проводила миссис Ривингтон до двери, но не пыталась её задержать. Едва дверь закрылась, как Адам схватил её в объятия и чуть не разорвал на ней платье.

– Нет никакой необходимости, – спокойно заметила Стелла, – рвать платье, которое так легко снимается…

Одним быстрым движением она расстегнула несколько застежек. С волнующим шорохом платье упало на пол. Насмешливо и выжидающе Стелла смотрела на Адама.

Он медленно принял необходимую позу – как на рисунке 96, но тут раздался стук в дверь. Адам быстро поднялся из неудобной позы, испытывая одновременно и раздражение, и облегчение, оттого что ему не пришлось доводить представление до конца.

Разумеется, их потревожил вездесущий Феликс.

– Прибыли наши коктейли, – спокойно сказала Стелла, неторопливо надевая платье.

– Проклятый Феликс! – проворчал смущённый профессор.

Стюард молча подал коктейли; держался он скромно, хотя в глазах светилось любопытство. Возбуждение Адама полностью прошло. Ни второй, ни третий коктейль не смогли вернуть ему прежний пыл.

– Мой бедный друг, – заметила Стелла, когда Феликс удалился, – не думай, что твои маленькие хитрости, которые ты почерпнул из книг, могут заинтересовать или возбудить меня. Ты напоминаешь мне одного знакомого, Гвидо, с которым я впервые встретилась на юге Франции…

– Что за Гвидо?

– Гвидо де Лузиньян, король Иерусалимский и Кипрский.

– Мы называем его Ги, – вставил Адам и добавил с нескрываемым сарказмом. – Он тоже был одним из твоих поклонников?

Стелла улыбнулась.

– В то время как французские рыцари, устав от своих жен, отправились на поиски Святого Грааля и темнокожих арабских красавиц, Ги де Лузиньян «поддерживал огонь в их очагах». Рыцари пытались обеспечить целомудрие своих жен с помощью различных хитроумных приспособлений…»

– Пояс целомудрия?

– Именно. Однако они не позаботились о том, чтобы уничтожить всех мастеров. Отмычка, которой обладал Ги, пользовалась огромным спросом в каждом замке. Везде он был желанным гостем, и завоевал репутацию искусного любовника, поскольку изучил тайные любовные ритуалы Востока из книги, которой снабдила его одна из стареющих любовниц.

– Это была эпоха ревнивых мужей, супружеской неверности, бродячих менестрелей, – заметил Адам, довольный своей образованностью.

Стелла кивнула.

– Миннезингеры разносили славу о Ги от замка к замку. Он чуть не умер от удара в Париже. Но судьба готовила ему другое.

Альмарик, король Иерусалимский, был глубоко опечален. Бог не дал ему сына. Его дочь Сидония была настолько же внешне безобразна, насколько и целомудренна. У нее были кривые зубы и косоглазие. Несмотря на это, приданое – Королевство Иерусалимское – привлекало многих претендентов на её руку, включая французских рыцарей при дворе Альмарика. Однако принцесса всех холодно отвергала. Опасаясь, что королевство может быть потеряно для Франции, рыцари вызвали самого выдающегося любовника своей страны.

– И Ги согласился?

– Если бы тогда существовали фотографии, Ги, возможно, заколебался бы, прежде чем согласиться на этот брачный союз. Однако на портрете принцессы, который ему привезли из Святой Земли, не было видно ни кривых зубов, ни косоглазия.

– Что произошло, когда он увидел свою наречённую?

– Ги был расчётливым французом, поэтому он сказал себе: я всегда могу закрыть глаза…

– А что Сидония?

– Она влюбилась в него. Однако Ги дорого заплатил за свою победу. Каждую ночь Сидония требовала от него плату за свою руку и за трон отца. Все изысканные любовные приёмы Ги она считала обычным проявлением чувств и воспринимала как должное. Хотя она была вполне удовлетворена его знаками внимания, косые глаза ревниво следили за мужем. Когда Альмарик умер, Ги наследовал трон.

– Теперь-то уж он смог показать себя полновластным хозяином?

– У него не оказалось такой возможности, потому что вскоре после этого великий султан Саладин без труда присоединил Иерусалим к своим владениям.

– Что случилось с Ги?

– Ему пришлось уступить королевство, но он сохранил свои богатства и – хоть не стремился к этому – свою жену. Султану не нужна была Сидония. Таким образом, она отправилась в изгнание вместе с Ги. Французские рыцари, которые ушли с ним, добыли ему другое королевство. Так он оказался – без всяких усилий с его стороны – королем Кипра.

«Интересно, где она всё это вычитала», – удивился Адам. Стелла, между тем, продолжала свой рассказ, не замечая его скептицизма.

– Ги не был рожден для сражений. Когда византийский император Эммануил протянул руку к Кипру, Ги сдался. Старый император прибыл на Кипр, чтобы получить корону Ги. Императора сопровождала его любимая фаворитка Зенобия. Когда-то она была цирковой наездницей, теперь же занимала место рядом с монархом. Ги не был бы настоящим французом, если бы не попытался возместить потерю королевства победой в постели Зенобии.

Однажды прекрасным весенним вечером они встретились в маленьком храме любви. Ловелас средних лет использовал все свои приемы, чтобы покорить Зенобию. Комната была насыщена благовониями, привезенными из Тибета. Огромные зеркала отражали каждое движение любовников. Ги не пытался взять Зенобию быстрым приступом, но действовал постепенно и осторожно. Он по-своему сражался за свое королевство.

– Зенобия испытала то же, что и остальные женщины?

– Она ожидала испытать невероятное наслаждение и ни в чём не препятствовала ему. Одна изысканная ласка сменяла другую. Казалось, сами зеркала готовы были покраснеть. Зенобия была заинтригована, но не потрясена. Рвение, с которым Ги предавался любовным утехам, напоминало ей игры молодого слона. Когда Ги прибег к позиции, по-моему, 48, из книги любви, она про себя рассмеялась. В завершении Ги использовал самую изощрённую любовную практику малайцев…

– Что именно?

Стелла пожала плечами.

– Я точно не помню, однако, она очень сложна и требует большого умения, а потому высоко ценится. После последнего возгласа притворного наслаждения Ги взглянул на Зенобию как тщеславный актер, привыкший к аплодисментам в конце спектакля.

Зенобия знала, что такое любовь, и не раз в своей жизни испытывала страсть. Она понимала, что бедняга пытался таким образом заработать свой приз – королевство Кипр. Любовные упражнения Ги забавляли её. Каждое механическое движение уменьшало его шансы вернуть себе королевство. Если бы он действительно сумел поразить её, она, возможно, нашла бы способ помочь ему…

– Ги понял, что произошло? – хмуро спросил Адам, усваивая урок.

Стелла рассмеялась.

– Ги, определенно, считал себя победителем. В беседе, которая последовала за любовным спектаклем, он поделился с ней честолюбивыми замыслами. Он нарисовал перед Зенобией блестящую картину её будущего – на троне рядом с ним и в его постели. О Сидонии даже не упоминалось. Зенобия не говорила ни «да», ни «нет». Она лишь загадочно улыбалась. Он принял её улыбку за согласие…

– Возможно, если бы он был на двадцать лет моложе, – начал Адам…

– Возможно… Но он не был, и переговоры с императором окончились неудачей. Эммануил получил королевство Ги и его богатства, но, разумеется, не имел намерения брать себе Сидонию. Внешне Ги вел себя с холодным достоинством – но внутри у него всё кипело от гнева. Перед тем как покинуть Кипр, ему удалось встретиться с Зенобией наедине. «Что я неправильно сделал? – спросил он. – В чём я ошибся? Прошу, скажи мне…». Зенобия звонко рассмеялась. «Ты всё делал правильно, – мягко ответила она. – Твоя техника была великолепной. Было всё – кроме любви». «Любовь, как сказал один остроумный француз, это всего лишь последовательность приятных трений», – возразил Ги с присущим ему цинизмом. «Это правда, но не вся правда. Должно быть ещё что-то, что заставляет сердце женщины учащённо биться…».

– Фикция плюс фрикция, – усмехнулся Адам.

– Если кто-то жаждет любви, то все малайские или индийские ухищрения могут оказаться бесполезными. Ничто, порожденное истинной страстью, не может быть неестественным, запретным или смешным. Но для любви необходимы двое влюблённых. И этого не заменит никакое самое искусное мастерство.

Стелла улыбнулась, поднялась и предложила Адаму сигарету из украшенного драгоценными камнями портсигара. Он принял сигарету, но не закурил, а вместо этого встал и откланялся. Удрученный и пристыжённый, он побрел к себе. Его слегка утешало лишь то, что не успел сделать ничего такого, что окончательно унизило бы его в глазах Стеллы.

«Возможно, я показался ей чудаком, но хотя бы не…», подумал он, даже про себя не решившись употребить непристойное слово.

Глава 6

Помпейские любовники

СЛОВНО белый лебедь, «Мундания» тихо вошла в синие воды Неаполитанского залива. Программа развлечений предусматривала экскурсию в Помпеи, однако Стелла, по каким-то ей одной известным причинам, предпочла посетить мертвый город в сопровождении одного лишь Адама. Везувий благодушно взирал на некогда погребенный им город. Над кратером вулкана поднималось лёгкое белое облачко.

– Видимо, старый обманщик выглядел так же мирно и в тот самый день, перед тем как обрушить на город огненный ад, – заметил Адам.

– В то время море достигало того места, где мы сейчас стоим, – заметила Стелла. – Эта улица тогда была бы под водой.

«Откуда, черт возьми, она может это знать», – удивился Адам.

Шумные рестораны и отели выстроились вдоль дороги к месту, ставшему самым знаменитым кладбищем античного мира. «Словно кто-то открыл бар у кладбищенской ограды», – подумал Адам. Непрерывно тараторящие гиды предлагали всем свои услуги, но Стелла отмахнулась от них. Пройдя через тоннель, они оказались на мостовой мёртвого города. Древние дома и фонтаны, созданные людьми, которые умерли тысячелетия назад, глубокие колеи, оставленные римскими колесницами, – всё это глубоко взволновало Адама.

Стелла курила одну из своих странно пахнущих сигарет. Её дыхание участилось. Рука, до которой дотронулся Адам, была холодной и безжизненной. Он взял её руки в свои, словно мать, стремящаяся передать своё тепло ребенку. Длинные, тонкие пальцы Стелла слегка дрожали. В её глазах отражался ужас обречённого города в минуты гибели.

– Когда-то, – шёпотом сказала она, – воды этого фонтана были хрустально чистыми. Здесь старый поэт Квадратус[25] декламировал свои оды, которые никто не слушал. Мимо рабы несли в паланкине престарелого сенатора Насора на берег для морского купания… Представь себе Пятую Авеню без машин, с разрушенными небоскрёбами, обломками манекенов в витринах магазинов; или Бродвей, без театров, обезлюдевший; или Пиккадилли, пустынную и безжизненную…

Движения Стеллы были неуверенными, как у медиума в состоянии транса. Может, она ломала комедию?

– Всё это, – сухо заметил Адам, – может случиться и с нами, если начнётся атомная война. Да и во время Второй мировой войны бомбардировки не щадили мёртвые города…

– Но эти взрывы открыли новые сокровища, – ответила Стелла, затягиваясь сигаретой, и добавила, – Помпеи сильно изменились с моего прошлого посещения.

Она решительно повела Адама по улицам, не обращая внимания на толпы туристов в летних костюмах, которые смотрелись в этом мёртвом городе как призраки из другого мира. Стелла шла уверенно, словно она действительно знала все закутки и повороты извилистых улочек. Они остановились перед внушительным домом в узком переулке. Профессиональный гид выглянул из двери и выжидающе посмотрел на них.

– Простите, это дом Марка Сабина? – спросила она на неаполитанском диалекте.

– Этот человек и его семья, – ответил гид, – не живут здесь уже более 1900 лет, но я с удовольствием покажу вам дом.

– Спасибо, – улыбнулась ему Стелла, – но в этом нет необходимости.

Она провела Адама во внутренний дворик. Потом они бродили по дому.

– Это, – указала Стелла на цветную фреску, – царица амазонок Ипполита. Сабин не был настоящим знатоком, а его вкус был слишком академичен. Он питал слабость к дорогим второразрядным художникам и к дорогим второразрядным шлюхам. Ни он, ни его друг – Цецилий Юкунд – не разбирались ни в искусстве, ни в женщинах. Поэтому и то, и другое обходилось им в кругленькую сумму. Они платили по таланту за каждую фреску и по таланту за каждую женщину.

«Действительно ли этот Цецилий Юкунд когда-либо существовал?», – подумал Адам, но вслух ничего не сказал.

Когда они вошли в спальню Сабина, Стелла огляделась, словно это была комната, где она провела много счастливых часов. Но надолго здесь не задержалась. Вздохнув, она попросила Адама проводить её на виллу Цецилия Юкунда.

На одном перекрестке она остановилась.

– Как здесь тихо! В старые времена здесь стоял специальный человек – вроде нашего регулировщика, чтобы направлять носилки и колесницы…

«Что это, игра воображения? – подумал Адам. – Без сомнения, она читала Бульвер-Литтона[26]…»

Отмахнувшись от назойливого гида, Стелла вошла в роскошную резиденцию, которую когда-то занимал жизнерадостный Цецилий, словно это был её собственный дом.

– Неплохо, – заметил она, указывая на большую мраморную ванну – Вы, американцы, воображаете, что изобрели водопровод, но на самом деле римляне опередили вас на две тысячи лет…

В одной комнате она на мгновение остановилась, потом подошла к смотрителю.

«Что случилось с фреской, которая раньше находилась на этой стене?»

«Мадам, – с некоторым удивлением ответил тот, – ту фреску убрали много лет назад. Теперь она в музее, в Неаполе».

Покинув дом Цецилия, они пересекли старый цирк и оказались на пыльной улице.

– Когда-то эта улица шла вдоль берега гавани, – заметила Стелла.

Дома были неказистые, как в трущобах Нью-Йорка или Лондона. Стелла остановилась перед домом, который выглядел особенно неприглядно.

– Я словно чувствовала, что Везувий пощадит это место! – воскликнула она.

Она вошла в темный и грязный вестибюль. Проникавшие внутрь солнечные лучи безжалостно обнажали секреты античного борделя. Цветные фрески на стенах отличались от величественных картин в домах знатных горожан. Тут сатир соблазнял древесную нимфу; там Юпитер удерживал солнце, чтобы продлить ночь любви с одной из своих смертных возлюбленных. Мужчины, женщины, животные, гермафродиты сплелись в пылких объятиях, и, застыв в вечном экстазе, смотрели со стен на вторгшихся чужаков. Негр с уродливым лицом, но телом Адониса, отдавался ласкам старой римлянки. Весталки предавались бесстыдным обрядам. А сверху на них, безмятежно и понимающе, взирал Приап, греческий бог плодородия, символизирующий неисчерпаемую мужскую силу.

Адам вспомнил различные фаллические эмблемы, указывавшие дорогу к этому дому наслаждений. Он понял, почему патриций, владевший виллой по соседству, счел необходимым специально обозначить, что его дом не является борделем.

Стелла кокетливо взглянула на Адама.

– Археологи, – насмешливо сказал она, – называют это «Домом распутной любви». Какая чушь! Возлюбленные никогда не переступали порог этого дома. Любовь не нуждается в дополнительных обольщениях…

Адам взглянул на фрески. Может, Стелла намеренно пытается его возбудить? До сих пор, когда его страсть вспыхивала, она задувала огонь. На этот раз она узнаёт, что затеяла опасную игру. Он порывисто привлек её к себе, но она оставалась безучастной. Ее отрешённость привела Адама в ярость, он неловко обнял её. Стелла, оставаясь полной хозяйкой положения, убрала его руку оттуда, где ей было не место. Она вывела обессиленного профессора из «Дома распутной любви».

Спустя полчаса они сидели в тени дома Стефана Либида.

– Люди знают все об архитектуре этого дома, – заметила Стелла, – но ничего не знают о тех, кто жил и любил за этими стенами, ныне потрепанными временем. Стефан Либид, или для краткости Стив, был богатым патрицием.

– О, его ты тоже знала? – усмехнулся Адам.

– Каждая мать, имевшая дочь на выданье, бросала в его сторону алчные взоры, – продолжала Стелла, не обращая внимания на иронию Адама. – Самые известные куртизанки Рима и Помпей соперничали за его благосклонность. Им не приходилось жалеть о затраченных усилиях – сильный, красивый, страстный, он не скупился ни на ласки, ни на вознаграждение, платя по таланту за каждый миг близости. Жизнь в Помпеях была веселой и безмятежной, потому что, в отличие от Рима, этот город не стремился править миром.

Ты видел дом Цецилия Юкунда. У него был плохой вкус к искусству и к женщинам, однако он безмерно увлекался и тем, и другим. Тем не менее в собственной семье он был решительным приверженцем женского целомудрия. Его дочь Марсия воспитывалась, как девственная весталка; она была непорочной, возможно, единственная девственница в Помпеях. Её невинность привлекла внимание Стива.

Он посылал Марсии роскошные букеты, отпускал ей изысканные комплименты и терпеливо сносил скучные разговоры её отца. Стив хвалил посредственные, хоть и дорогие, фрески сенатора и его неказистых женщин. Когда он официально попросил руки Марсии, сенатор не сказал «нет». А Марсия твердо сказала «да».

Днем Марсия всегда находилась под тщательным присмотром. Однако по ночам она металась на белых простынях; в мечтах, отгоняя сон, ей являлись картины любви богов и людей. Ни одна женщина в Помпеях не могла быть в неведении о физической стороне любви, и Стив являлся Марсии в девичьих грезах.

– А сам Стив хранил целомудрие во время сватовства? – поинтересовался Адам.

– Стив иногда позволял себе развлечься с продажными гуриями, но в целом старался сберечь силы для первой брачной ночи.

По мере того как приближался день свадьбы, желание в возлюбленных разгоралось всё сильнее. К великому сожалению Стива, он не мог видеться со своей суженой иначе как в самой официальной обстановке.

За три дня до свадьбы Марсия отправилась осмотреть дом будущего супруга; её сопровождали три женщины-рабыни и две пожилые компаньонки. Едва девушка переступила порог дома, как солнце скрыло свое лицо. Как описать последовавшие ужасные события! Огромные тучи, насыщенные серой, поднялись над Везувием; почва сотрясалась от подземных толчков; из-под земли раздавался грохот взрывов; воздух наполнился криками людей и животных.

Небо почернело. Из земных недр вырывался пламень. С неба обрушились потоки пепла. Раскалённая лава, расплавленные камни накатывались на город. Сами морские воды отхлынули от берега.

Помпеи оказались одиноким кораблем в океане огня. Служанки Марсии в панике покинули госпожу, и сгорели, едва выбежав во двор.

Стив и Марсия остались одни.

На улице деревья корчились в огне, дрожали и рушились колонны храмов. Двое возлюбленных прижались друг к другу, осознавая неизбежность смерти. Коварный рок загасил свадебные лампады прежде, чем их успели зажечь…

– Почему Стив и Марсия не попытались спастись? – спросил Адам.

– Огонь и ядовитый дым преградили все пути к спасению. Бежать было некуда. Огонь охватывал один дом за другим; крышу виллы Стива уже покрывал толстый слой пепла. Возлюбленным ничего не оставалось, кроме как руку об руку ждать смерти.

Стив обращался к статуям предков с мольбой о спасении, но они не могли помочь ему. Он заклинал римских, греческих и египетских богов, но ни одно божество не вмешалось, чтобы спасти его и невесту.

– Почему же ты, богиня любви и влюблённых, не пришла им на помощь? – спросил Адам.

– Есть тайные силы, более могущественные, чем власть богов. Я не могла предотвратить катастрофу, но хотела посмотреть, как двое самых страстных влюбленных в Помпеях встретят свой конец. Стив намеревался мужественно встретить смерть рядом с Марсией. Девушка тоже не выказывала страха. Когда Стив обнял её дрожащими руками, она нарушила молчание.

– У нас осталось мало времени, – спокойно сказала она.

Он кивнул.

– В течение часа всё будет кончено, – с трудом выговорил он. – Наступил конец света…

– Тогда поспеши, мой любимый. Возьми меня, прежде чем я умру…

Стив был поражен её прямотой. Он не ожидал таких чувств от невинной девушки в такой момент. На щеках её пылал румянец, глаза сверкали нескрываемой страстью.

Стив не узнавал скромной Марсии в пылкой вакханке. Её глаза и губы говорили то, в чем не может ошибиться ни один мужчина. Кроме того, в поведении Марсии он увидел мужество, достойной римской женщины. Их страсть будет пылать, подобно огнедышащему вулкану. Марсия должна познать высшую степень чувственного и духовного наслаждения. Их души и тела сольются в единое целое перед тем, как они умрут, уйдут в царство мертвых, где нет ни тел, ни чувств.

– Ну, наконец-то хоть одна твоя любовная история будет иметь счастливое – хоть в каком-то смысле – завершение, – насмешливо заметил Адам. – Любовь Стива оказалась сильнее Везувия?

Стелла покачала головой.

– Именно Марсия, а не Стив, взяла ситуацию в свои руки. Её девственный огонь растопил его кровь, застывшую от ужаса перед извержением вулкана. Его руки скользили по её телу. Еще мгновение – и Марсия стала бы женщиной.

Смерть накрыла дом огненным занавесом. Марсия не слышала ни грома вулканических раскатов, ни подземного гула, ни треска раскалившихся стен.

Однако, в отличие от девушки, Стив слышал, как над ними затрещал потолок. В ужасе, с искаженным, бескровным лицом, он высвободился из объятий и безвольно лег рядом с ней.

Напрасно Марсия пыталась подвигнуть возлюбленного на последний – завершающий – акт страсти. Ни искорки жизни, ни проблеска желания уже не осталось в бессильном теле. Мужская сила совершенно покинула его.

Лава и пепел похоронили дом и весь город, виллы и трущобы, фонтаны и бани, пылающую страстью невесту и скованного страхом жениха.

Спустя почти две тысячи лет после катастрофы археологи обнаружили два скелета, лежавшие рука об руку. Поэты воспели их любовь; любовь, которая была сильнее смерти. Никто не знал, что из двоих лишь женщина осталась непобеждённой страхом, в то время как мужчина сдался. В самый последний момент девушка оказалась обманутой – как и все женщины.

Глава 7

Тиберий на Капри

НА СЛЕДУЮЩЕЕ утро Адам напрасно пытался увидеться со Стеллой. Дверь её каюты была заперта. Он неоднократно стучался, но безрезультатно. По ходу отчаянных поисков Адам столкнулся с Ван Нордхаймом.

– Ищете свою знакомую? – с улыбкой спросил толстый химик.

– Она куда-то бесследно исчезла. Я пытался связаться с ней по корабельному телефону, но она не отвечает.

– Леди Стелла, – многозначительно заметил Ван Нордхайм, – очень загадочная женщина. Очевидно, она занята не только поиском развлечений. Сегодня утром она получила две длинные радиограммы.

– Откуда Вы знаете?

– Я сам хотел послать радиограмму, но радист был занят расшифровкой двух длинных сообщений. Может быть, – добавил Ван Нордхайм, потирая двойной подбородок, – стюард леди де ла Мар мог бы сказать Вам, где она.

Однако от Феликса удалось добиться немного.

– Я думаю, – сказал он, немного поколебавшись, – её светлость сегодня рано утром отправилась в Неаполь.

– Когда она вернётся?

Феликс пожал плечами.

– Простите, сэр, ничего не могу Вам сказать.

Преисполненный раздражения, Адам с первым катером отправился на Капри. Осмотрев Голубой грот – обязательную для туристов достопримечательность, он стал искать какое-нибудь уединённое место. Нерасположенный с кем-либо говорить, профессор погрузился в размышления.

Где может быть Стелла?

Что она делает?

Внезапно Адам заметил, что он не один. На соседнем утесе показалась какая-то фигура. «Возможно, какой-нибудь праздный турист», – подумал Адам, раздражённый тем, что кто-то нарушил его одиночество. Внезапно он увидел, как затрепетала вуаль, и понял, что это женщина.

Любопытство заставило его двинуться в том направлении. Женщина повернулась, и сердце Адама замерло – это была Стелла. Как она могла оказаться здесь? Он сам отправился на Капри первым катером. Не на самолёте же она прилетела! «Возможно, – мрачно пошутил он про себя, – она умеет летать на метле, как ведьма».

Адам скорее почувствовал, чем увидел удаляющуюся фигуру мужчины. Кто это? Какой-нибудь местный рыбак? Или любовник? Он почувствовал укол ревности.

– Как ты оказалась здесь? – полюбопытствовал он.

– У меня собственные пути, – последовал лаконичный ответ.

– Как всегда, тайна на тайне, – усмехнулся Адам. – Должно быть какое-то разумное объяснение. Нельзя же всё время отделываться этими сказками.

– Так или иначе, но я здесь, – ответила Стелла с улыбкой, которая несколько смягчила Адама.

Тем не менее он повторил вопрос.

– Ладно, скажи, как ты попала сюда?

– Возможно, на крыльях воспоминаний.

– Каких воспоминаний? – переспросил он.

Неужели она опять начнёт рассказывать одну из своих невероятных историй?

Он попытался обнять её, но она отодвинулась.

– В чём дело? Откуда такая застенчивость? – спросил Адам.

– Я вспоминаю старого, угрюмого императора, который ненавидел весь мир, ненавидел себя…

– Какого императора?

– Тиберия, перед которым трепетал мир и который трепетал перед этим миром.

– О нет! – воскликнул Адам. – Только не ещё одна история!

Словно капризный ребенок, он повернулся спиной и пошёл прочь. Вернулся в деревню и сел за столик в трактире у гавани. Попивая местное вино, смотрел на снующие по заливу лодки. Теперь ему было немного стыдно из-за недавней вспышки. Он был груб. Но почему она так упорствует, навязывая ему свои нелепые истории?

Адаму уже хотелось вернуться и разыскать Стеллу, но его останавливала гордость. Он решил подождать в трактире и присоединиться к ней, когда она сядет на катер.

Но Стелла не появлялась.

– Что за непредсказуемая женщина! – простонал он. – Где, черт возьми, ее носит?

Маленький катер, пыхтя, неторопливо рассекал волны, когда его вдруг едва не перевернула огромная черепаха, показавшаяся из воды. Адам ухватился за поручень, чтобы не упасть. Животное развернулось и мрачно взглянуло на профессора, прежде чем исчезнуть в глубине.

Когда Адам поднялся на борт, Стелла как ни в чем не бывало сидела на палубе.

– Как ты сюда попала?! – спросил он, поражённый.

Стелла насмешливо взглянула на него, но ничего не ответила. Она поднялась, собираясь уйти, но Адам схватил её за руку и силой усадил обратно в кресло.

Стелла удивлённо взглянула на него, однако не выказала недовольства.

– Возможно, я был немного груб, – начал Адам, – но ты сводишь меня с ума. Я был в такой ярости, что готов был сбросить тебя в море.

– Такая опасность уже когда-то угрожала мне на Капри, – спокойно заметила Стелла.

Адам, который уже немного успокоился, предложил ей поужинать с ним в «Ритце». Стелла покачала головой.

– Думаю, нам будет уютнее в моей каюте.

Они ужинали на балконе. На Стеле было платье цвета морской волны. Лунный свет играл в складках платья и в золотистых волосах. Сейчас она действительно казалась Богиней Любви, вышедшей из морской пены. Бокалы шампанского, следовавшие один за другим, подстёгивали воображение Адама.

– Ты доволен посещением Капри? – спросила Стелла.

– Я видел Голубой грот и все остальное, что положено осматривать туристам.

– Значит, ты не видел развалины императорского дворца?

– Его я пропустил. Это ведь дворец Тиберия, тот самый, где старик устраивал знаменитые оргии? Однако, как и многое другое, эти истории, вероятно, всего лишь легенды.

– Легенды?

Дрожь пробежала по телу Стеллы.

– Ну, если все эти истории правдивы, то Тиберий, видимо, был настоящим мужчиной.

– Феба так не считала.

– Кто такая Феба?

– Золотоволосая красавица, самая известная проститутка в Антиохи. Молодые римские патриции платили огромные деньги за её благосклонность.

Они вернулись с балкона в каюту; Стелла присела на кушетку. Адам, у которого от выпитого вина уже слегка кружилась голова, присел на пол и положил голову ей на колени.

– А теперь расскажи мне о Фебе!

– Феба, – задумчиво начала Стелла, – чувствовала, что ей всё надоело. Ей нужны были новые ощущения. Слухи об извращенных развлечениях старого императора возбудили её любопытство. И тут вмешалась судьба. Как-то раз один из приближенных кесаря, выполнявший специальное поручение, пришел к ней за советом. Ему нужны были шесть самых распутных и шесть самых невинных девушек в Антиохи для императорских забав. Интерес Фебы к Тиберию резко возрос. Мужчина, которому нужны одновременно двенадцать женщин, должен быть необычным смертным…

– И Феба присоединилась к ним?

Стелла покачала головой.

– Нет. Она не хотела быть одной из дюжины. Кроме того, вряд ли её можно было назвать девушкой. Однако она намеревалась самостоятельно выяснить, что за мужчина этот Тиберий. Ей ещё не приходилось спать с императором. Дело стоило того, чтобы рискнуть отправиться на Капри.

– Рискнуть? Ведь плыть до Капри совсем недалеко.

– Тиберий был очень подозрителен. Он опасался абсолютно всех и не доверял никому – родственникам, слугам, военачальникам, советникам, жрецам. Капри день и ночь охранялся плавающими вокруг него галерами, чтобы никто не мог проникнуть туда незамеченным. Однако Феба, применив свои уловки, уговорила одного молодого моряка тайком провезти её на остров. Но недооценила императорских шпионов: едва ступив на берег, она была схвачена. Охранники начали допрашивать её, когда к ним присоединился личный телохранитель императора. Тиберий всегда заставлял своих подданных шпионить друг за другом…

– Как и сегодня многие диктаторы, – заметил Адам.

– У всех тиранов одни и те же повадки, – ответила Стелла. – Тем не менее Феба не была обескуражена тем, что её схватили. Она полагала, что её приведут к императору. Интуиция её не подвела.

Тиберий принял её на террасе своего дворца. Феба обратила внимание на светлые, но неестественно яркие глаза; тонкие, бескровные губы; длинный, выдающийся нос.

Император бросил на Фебу безразличный взгляд, словно она была забавным экспонатом в его зоопарке.

– Ты явилась сюда без Нашего разрешения. Наказание за такое преступление – смерть, – холодно сказал он.

Мысли стремительно проносились в голове у Фебы. Она вспомнила историю Фрины[27], которая привела в замешательство своих судей, скинув платье и оставшись перед ними обнажённой. Судьи, будучи греками, конечно, не решились осудить на казнь такую красоту.

– Но Тиберий не был греком…

– Тем не менее, когда её груди дерзко открылись ему навстречу, а солнечные лучи заиграли в золоте волос, на лице императора появилось довольное выражение. Феба сразу же заметила эту перемену. «Идущая на смерть приветствует тебя, Цезарь!» – хрипло крикнула она, подражая гладиаторам на арене цирка. Ей казалось, что она уже выиграла сражение. Однако она неверно оценила настроение тирана.

– Не ты будешь решать твою судьбу, – нахмурился он.

– Моя судьба в Ваших руках, – покорно ответила Феба.

Улыбка искривила лицо Тиберия, словно крокодил вылез из речного ила. Феба его заинтересовала, но ему надо было править миром – даже здесь, на Капри. Он взглянул на солнечные часы.

– Что! – воскликнул он с притворным возмущением. – Уже одиннадцать, а я сегодня ещё ничего не сделал для того, чтобы обеспечить себе бессмертие.

– Это – явный плагиат, – саркастически заметил Адам. – То же самое произнес Александр Великий. Видимо, все диктаторы помешаны на том, чтобы ежедневно совершать «великие дела».

– Какими бы ни были мотивы императора, – продолжала Стелла, – но он сделал жест рукой, и Фебу увели внутрь дворца, где её почтительно встретил главный евнух. Его помощники омыли и надушили ее. Один из младших евнухов, суетясь вокруг, уговаривал её согласиться сделать прическу, самую модную в Риме в этом сезоне. Прозрачное, золотисто-пурпурное одеяние почти не скрывало изгибы тела. Главный евнух внимательно рассматривал странной формы родинку над левой грудью.

– Когда-то я знал ребёнка с такой родинкой.

– Возможно, этим ребёнком была я. Меня зовут Феба. Я выросла при дворе царя Ирода…

– Я тоже когда-то служил этому царю. Как звали твою мать?

– Клео.

– Тогда, возможно, я твой отец! – воскликнул главный евнух.

Другие евнухи захихикали. Он бросил на них суровый взгляд.

– Это было до моего… превращения.

Феба сдержала смех. Чтобы переменить тему, она спросила:

– Как мне вести себя в присутствии Императора?

Главный евнух, который теперь проявлял к ней личный интерес, объяснил правила дворцового этикета.

– Не раскрывай рта, пока Император не обратится к тебе. Ни о чем не говори, пока Император не заговорит об этом первым. И, – добавил он торжественно, – не двигайся, пока Император не подаст знак.

Несмотря на внушительный живот, главный евнух кланялся каждый раз, когда упоминал императора.

– Но я не кукла, – возразила Феба. – Я не могу стоять неподвижно, как статуя.

– Мое дорогое дитя, – ответил он, – не вздумай нарушить дворцовый этикет. Кроме того, – он предостерегающе поднял руку, – не дотрагивайся до Его священной особы, пока Он не позволит. Подобная неучтивость наказывается медленным удушением.

– Я даже не могу его поцеловать?

Главный евнух бросил на неё испуганный взгляд.

– Только в ответ на Его ласки.

– А что случилось с двенадцатью девушками, которые прибыли сюда из Антиохи в прошлом месяце? – спросила Феба, пользуясь отеческим расположением главного евнуха. – Я сама выбирала их. Мне хотелось бы поговорить с ними.

Главный евнух улыбнулся, как улыбаются лишь змеи и евнухи.

– Любую женщину, которая не может доставить удовольствие Божественному Императору, сбрасывают со скалы в море.

– Кто-нибудь из них остаётся в живых?

– До сих пор никому этого не удавалось.

«Что ж, подумала Феба, смерть – достойная плата за ночь с цезарем».

Этой ночью рабы с факелами провели Фебу в личные покои императора – в башню, возвышавшуюся на скале над бушующим морем.

Удивительные цветы и редкие фрукты из самых дальних уголков империи, изысканные вина, приправленные возбуждающими средствами, и ложе, застеленное пышными мехами, – всё это ожидало Фебу. Император между тем всё еще был занят, правя миром. Любовь могла подождать. Раздираемая страхом и любопытством, Феба старалась побороть волнение.

Наконец, Тиберий вошел через потайную дверь, замаскированную гобеленом. Одетый в пурпурную тогу, он молча опустился на ложе рядом с ней. Феба смотрела на него, не говоря ни слова. Испещрённое морщинами лицо императора было мрачно, его сверкающие, холодные глаза – глаза василиска – впились в неё.

Медленно она сбросила одежды.

Тиберий пристально разглядывал её. Что-то, смутно напоминающее желание, блеснуло в его мрачных, бездонных глазах. Затем резким движением, неожиданным для человека его возраста, он сбросил тогу. Его тело оказалось на удивление молодым, мускулистым, напряжённым; ни намека на отвисший живот, столь частый у стариков.

Император опустился на ложе рядом с ней. Его руки обхватили её тело; движения их были неистовыми, безжалостными, пугающими.

Тянувшиеся минуты казались бесконечными, они ползли, словно змеи. Он ожёг поцелуем губы Фебы. Его зубы впились в её плоть. Его длинные пальцы с силой сомкнулись на её членах. Она едва сдержала крик боли.

Странный звук вырвался из горла императора. И вновь потянулись минуты, казавшиеся вечностью. Агония напряжённой неопределенности. Феба чувствовала кровь на губах. Однако ни высшей точки возбуждения, ни острого, болезненного наслаждения, ни последующего освобождения.

Вновь и вновь припадал Тиберий к её груди и терзал её плоть зубами. Потом замер. Возглас разочарования вырвался из его груди. Он вскочил на ноги.

– Вы все одинаковы! – закричал он.

Вожделение сменилось неистовой яростью. Сильные руки вцепились ей в волосы. Тяжелые удары посыпались на живот. Ногти терзали кожу.

В приступе гнева Тиберий схватил Фебу и потащил к окну.

Евнух не солгал. Это окно было и выходом, и концом жертв императора.

Тусклый, желтоватый свет луны осветил покрытое испариной лицо цезаря. Его глаза были темны, словно штормовое небо, закрытое тяжёлыми тучами. Его губы дрожали и кривились в злобной и болезненной ухмылке. Феба взглянула на бездну, разверзшуюся внизу, на волны, бушующие, подобно гневу цезаря.

Нарушая запрет евнуха, она воскликнула:

– О, Божественный Император, почему я должна расплачиваться за проступки других?

Зная, что скоро её уста сомкнутся навеки, мрачный тиран ответил с жестокой откровенностью:

– Никто из смертных не должен знать, что Цезарь не смог…

Его голос сорвался. Он вновь подхватил девушку и оттолкнул ставень, за которым её ждала гибель. Однако острый ум и находчивость Фебы вновь пришли ей на помощь.

– Женская некомпетентность вовсе не свидетельствует о твоей слабости, Август! – торопливо воскликнула она.

Тиберий ошеломлённо взглянул на неё. Затем с холодной, зловещей ухмылкой вновь бросил её на ложе.

Всё тело Фебы болело. Но её глаза внимательно изучали его тело, от пальцев ног до сверкающих, зловещих глаз.

– Цезарь, – вкрадчиво прошептала она, – не бывает бессильных мужчин; бывают неумелые женщины.

Она призвала на помощь всё свое искусство. Пренебрегая правилами придворного этикета, начала исследовать умелыми руками и губами все его эрогенные зоны. И, наконец, Тиберий ответил ей…

Она в очередной раз одержала победу.

Император, вновь ощутивший себя мужчиной и любовником, зарычал от наслаждения. Под влиянием нахлынувшего на него великодушия, вызванного утолённым, наконец, желанием, он предложил ей виллу на Капри и дворец в Риме, но Феба благоразумно отказалась.

– Твоя любовь, Цезарь, – сказала она, – драгоценнее любых сокровищ.

Тиберий был скуп и подозрителен. Раньше или позже, Фебе пришлось бы пожалеть о его щедрости.

– И чем всё это закончилось? Сколько продолжалась эта связь? – спросил Адам, невольно заинтригованный рассказом Стелы.

– Феба ласкалась к Цезарю, словно котенок, пока заря не окрасила башни императорского дворца. Тиберий, слишком мудрый и слишком старый, чтобы рассчитывать на повторение ночного чуда, удовлетворился старческими разглагольствованиями. Феба терпеливо слушала. Она была довольна собой и не противоречила императору, который в радужных красках рисовал её будущее как хозяйки Капри. Никогда не следует спорить с детьми, сумасшедшими и монархами.

Когда появились слуги с завтраком для цезаря, они были поражены, увидев Фебу живой, рядом с императором. Тиберий приказал принести из сокровищницы драгоценное жемчужное ожерелье для женщины, которая заставила его вновь почувствовать себя мужчиной. На радостях он приказал помиловать всех, кто был накануне приговорен к казни, за исключением своих близких родственников.

Пока Тиберий диктовал длинные указы, определявшие жизнь государства, Феба пошла прогуляться в императорских садах. Она так и не вернулась с прогулки, совершив побег с помощью главного евнуха, своего вероятного отца, через секретный туннель, который во времена Тиберия вел из дворца в Голубой Грот.

– Наверно, император был в бешенстве? Разве он не пытался вернуть Фебу?

– Разумеется. Разгневанный император приказал обезглавить трех офицеров и кастрировать семерых рабов. Но ни репрессии, ни суровые приказы, ни самые тщательные розыски не помогли отыскать беглянку. Жемчуга императора, а также собственные достоинства Фебы открывали любые ворота. В конце концов она вернулась на родину, где прожила до конца своей жизни, окружённая толпой пылких, молодых любовников.

– Откуда тебе всё это известно? – спросил Адам.

– Потому что Фебой была я, – улыбнулась Стелла.

Глава 8

Богиня из сточной канавы

– НЕАПОЛЬ – как всё здесь изменилось! Сейчас он похож на беззубый рот – лучших зубов не хватает. Все эти новомодные, шикарные отели… Нет, мне не нравится, что тут понастроили после войны. Тем не менее, улочки у гавани остались прежними. Жизнь по-прежнему течёт здесь беззаботно и беспорядочно, как и всегда в трущобах.

– Но не опасно ли посещать эти кварталы без сопровождения? – заметил Адам.

Стелла рассмеялась.

– Со мной ты в безопасности.

– Куда ты хочешь пойти?

– Есть нечто завораживающее в атмосфере лачуг и притонов. Может быть, это запах самой жизни…

Адам был шокирован.

– Стелла!

– Разве тебе никогда не хотелось ощутить жизнь в её неприкрашенном виде?

Её ноздри жадно раздувались. Покачивая бедрами, она направилась к маленькому мраморному столику в грязном кафе. Двое молодых мужчин, весьма потрепанного вида, но одетые с претензией на элегантность, потягивали дешевое вино. Они с удивлением взглянули на приближавшуюся к ним роскошно одетую иностранку и стали разглядывать её с наглостью профессиональных сутенёров.

Адам едва поверил своим ушам, когда Стелла по-приятельски заговорила с ними. Сутенёры понимающе усмехнулись. Они не встали со стульев, но на их лицах появилось довольное, почти блаженное выражение. Они что-то оживлённо затараторили.

Повернувшись к Адаму, она бросила чуть извиняющимся тоном:

– Со времени войны здесь многое изменилось. Но теперь я знаю, куда идти.

Адам последовал за Стелой, внутренне кипя от возмущения. Её каблуки звонко стучали по мостовой.

В кафе вдоль улицы, за пластмассовыми столиками, имитирующими мрамор, сидели дешёвые проститутки, поджидавшие клиентов. Они с любопытством глазели на Стеллу, словно стараясь запомнить каждое её движение. В сердце Адама боролись любопытство и отвращение.

– У девочек, – заметила Стелла, словно прочитав его мысли, – незавидная участь. Скоро сумерки, а они всё ждут, надеются кого-то встретить…

Адам удивленно уставился на неё.

– Экономическая необходимость выгоняет этих девушек на улицы.

– Чушь! Они вполне могли бы работать продавщицами в магазинах или швеями. Но эти девочки не хотят работать. Каждой из них нужен мужчина. Ожидание, предвкушение встречи – вот что движет ими.

Они свернули на узкую, темную улицу, пропитанную запахом человеческих экскрементов и гниющей рыбы. Стелла дружелюбно кивала маленьким, истощённым, размалёванным проституткам.

– Сейчас, – заметила она, – то время, между семью и девятью вечера, когда нервы особенно напряжены.

Бедра Стеллы двигались в эротическом ритме. Какая-то шлюха в изношенных туфлях, с набелёнными щеками и ярко накрашенными губами, изучала Адама, нахально улыбаясь. Её огромная грудь подымалась и опускалась в такт дыханию. Стелла внимательно всмотрелась в грубое, раскрашенное лицо.

– По-моему, я тебя знаю? Ты, наверно, Джульетта?

Девица непонимающе взглянула на неё. Чего от нее хочет эта странная женщина? Может, она ищет пару для какой-то оргии или съёмок в порнофильме? Несколько месяцев назад один американец снял её для подобных целей.

– Извините, я ошиблась.

Стелла, вздохнув, отвернулась и взяла Адама за руку.

– Когда-то это было место Джульетты…

Узкие улочки становились всё более зловещими и зловонными. Острый запах лука, гниющих овощей и человеческой мочи вызывал у Адама приступы тошноты. Стелла уверенно шла среди всей этой мерзости, направляясь к какой-то, одной ей известной цели.

Три пьяных матроса, горланя непристойные песни, вынырнули из притона им навстречу.

– Бандиты, – прошептал Адам своей спутнице. – Мы слишком хорошо одеты для этого квартала. Скорее, уходим отсюда!

Он потянул Стеллу за собой. Их поспешность привлекла внимание матросов, и те, преисполненные пьяной решимости, спотыкаясь, припустились за ними.

«Будто в кошмарном сне, – подумалось Адаму. – Ты бежишь и бежишь, пока тебя не настигает удар ножом…»

Стелла, хотя и ускорила шаг, не проявляла признаков беспокойства. Свернув за угол, она вдруг исчезла. Удивлённый Адам наугад последовал за ней. Несколько ступенек вели вниз, в какой-то подвал. Адам споткнулся и чуть не упал, но женская рука поддержала его. Это была Стелла. Дверь за ними захлопнулась. Они оказались в прокуренной таверне, которая располагалась в подвале.

Масляные лампы с абажурами из красной бумаги тускло освещали жалкую нору. Пахло копотью и пролитым, кислым вином. Сидевшие за столами сомнительные личности подозрительно разглядывали нарядную пару. Однако вся эта тягостная атмосфера ничуть не волновала Стеллу. Хозяин, тучный старик в грязном фартуке, не спеша направился к ним. Его живот колыхался при каждом шаге; поросячьи глазки, заплывшие жиром, внимательно изучали их.

– А, Джузеппе, – воскликнула Стелла. – Всё то же старое место. Я вижу, ничего не изменилось. Добрый вечер, Джузеппе. Тут за нами увязались какие-то парни… А это мой приятель, он американец.

Джузеппе, почуяв запах долларов, изобразил самое искреннее радушие.

– Как идут дела? – продолжала Стелла.

Хозяин неуверенно покачал головой.

– Простите меня, синьора, я не припоминаю, когда имел честь…

– Но ведь ты Джузеппе?

Хозяин кивнул.

– А твоего отца, и отца твоего отца, и его отца – их всех тоже звали Джузеппе?

– Конечно.

Хозяина словно прорвало, и Адам мог лишь изредка различить слово-другое в его скороговорке.

– Я устала. Дай мне закурить, – обратилась Стелла к хозяину.

Тот достал из кармана фартука помятую пачку итальянских сигарет. Адам тоже извлек свой портсигар, но Стелла предпочла сигареты хозяина.

– У тебя знаменитое заведение, – благосклонно заметила она.

Новый поток слов полился из беззубого рта хозяина, в котором одинокими островами торчали лишь несколько пожелтевших зубов. Адам расслышал лишь слово «Агамемнон».

– Джузеппе говорит, что когда-то в этой таверне пили грог моряки с флагмана адмирала Нельсона. Но это было во времена его прапрадедушки.

Адам напряг свою память. Эскадра Нельсона пришла в Неаполь в конце 1790-х. И это было начало знаменитого романа адмирала и леди Гамильтон.

– Джузеппе, – шутливо заметила Стелла, – мне кажется, ты даже толще, чем твой отец.

Все рассмеялись, включая Джузеппе, который казался польщённым. Толщина здесь считалась признаком процветания.

– Не прикажете ли подать бутылочку «Кьянти», ещё довоенного урожая? – почтительно спросил он.

– Прекрасно, – ответила Стелла, – однако, – она подмигнула хозяину, – чего бы мы действительно хотели, так это незаметно выскользнуть отсюда через маленькую заднюю дверь. Ну, ты знаешь…

И вновь подмигнула.

Вложив несколько долларов в руку ошеломлённого владельца, она повела Адама к раздвижной двери, скрытой от посторонних глаз старым холодильником.

– Открой, – приказала Стелла.

Её зрачки были неестественно расширены и сверкали; Адам видел такие глаза у голодного питона. Однако этот зловещий блеск прошёл так же быстро, как и появился. Стелла вновь приняла облик светской женщины, полностью владеющей собой.

Дверь за ними быстро закрылась, и они оказались в пыльном туннеле, где стоял тяжёлый запах. Пройдя по нему, они вышли через другую дверь на тёмный задний двор.

Стелла пересекла его. Высокие каблуки стучали по камням, словно она отбивала ритм для пляшущих молодых сатиров.

Она трижды постучала в дверь. В ней открылось окошко, показалось чье-то лицо.

«Словно притон, где незаконно торговали спиртным в Штатах в старые времена, или лондонский ночной частный клуб», – подумал Адам.

Загадочность места заинтриговала Адама, он почувствовал, как у него закипела кровь, несмотря на то, что чувство пристойности было оскорблено, как и его обоняние. Они вошли в прихожую с красными плюшевыми портьерами и непристойными гравюрами на стенах. В воздухе стоял тяжёлый, неприятный запах дешевых духов.

Женщина, закованная в броню жировых отложений, приветствовала их гнусной улыбкой. Толстый слой белой пудры, поверх которого были наложены румяна, покрывал лицо Мадам, скрывая пористую кожу на обрюзгших щеках. Огромные груди непристойно выпирали из корсажа неопрятного розового платья; большие ноги – ноги крестьянки – втиснуты в расшитые серебром туфли, которые ей явно малы.

– Совершенно очевидно, что нам не следует оставаться здесь. Это место не для тебя, – прошептал Адам Стелле.

Та шикнула на него.

– Как идут дела? – весело обратилась она к Мадам. – Та комната, крайняя, с купидонами, на втором этаже – она сейчас свободна?

– Синьора ошибается, – пробормотала толстуха. – Наш дом современный. У нас нет купидонов. Возможно, синьора имеет в виду кабинет с зеркалами?

– Да, конечно, – охотно согласилась Стелла. – Мне нравится эта комната. А давно умерла мамаша Барберина?

Старая карга покачала головой.

– Я не знаю никого с таким именем. Моей предшественницей в этом заведении была синьора Морена. А я – мамаша Бабетта.

Стелла перебросилась с хозяйкой ещё несколькими неразборчивыми фразами. Потом взяла Адама за руку.

– Разве тебе здесь не интересно? Я заказала комнату с зеркалами.

Они последовали за Мадам на второй этаж, пройдя через просторный салон, где прыщавый пианист в потрёпанном костюме, истошно завывая, пел неаполитанскую любовную песню. На одной из кушеток сидели два матроса. Рубашки на них были расстёгнуты, открывая бурную растительность на мощных торсах. У каждого на коленях сидело по девушке, одна в слегка порванном вечернем платье, вторая в чёрных, шёлковых штанах и расшитом золотом корсаже, кое-где в винных разводах.

Адам подозрительно взглянул на мужчин. Может, это двое из тех, что увязались за ними на улице? Матросы, однако, не проявили к нему ни малейшего любопытства. На их лицах застыло тупое выражение, глаза бессмысленно смотрели в пустоту. Но их тяжёлые, волосатые руки, казалось, жили отдельной жизнью. Словно независимые от хозяев, они путешествовали по пышным грудям и бедрам проституток.

– В этом месте специально создана атмосфера крутого притона, которая щекочет нервы богатым клиентам, – прошептала Стелла Адаму. – Разумеется, они платят полиции. Железная дверь, раздвигающиеся панели, секретные проходы… Хотя во всем этом нет никакой необходимости, это усиливает ощущение таинственности и возбуждает клиентов.

Стелла с любопытством взглянула на другие пары, укрывшиеся в нишах по стенам салона, и понимающе кивнула Мадам. Потом она подтолкнула Адама, чтобы он следовал за мамашей Бабеттой по слабо освещённой лестнице в небольшую комнату, обставленную с претензией на элегантность. Отличительной особенностью комнаты были высокие зеркала, два – по обеим сторонам кровати, и одно, занимавшее почти всю стену напротив нее. Кровать была с балдахином, застелена изысканным кружевным покрывалом. Также в комнате было несколько широких диванов с разноцветными подушками в восточном стиле. На стене висела картина с изображением обнажённого юноши и двух полуголых женщин, предававшихся изощрённой похоти. Пол покрывал персидский ковер красных оттенков; он был мягким, однако Адам подозревал, что его не чистили с тех самых пор, как положили. С одной из подпорок балдахина свисала веревка, напоминавшая обвившуюся змею.

– Шампанское и сэндвичи, – приказала Стелла. – И мы будем рады пригласить к себе тех матросов и их подружек.

На лице Адама явственно отразились отвращение и злость. Стелла сделала гримасу, словно шаловливый ребенок.

– По-моему, это будет забавно.

Адам ужаснулся при мысли, что придется общаться с этими волосатыми обезьянами, которых он видел внизу, с грубыми руками и животной похотью на лицах.

– Ты ведь это несерьёзно? – с надеждой спросил он.

Стелла бросилась на кровать и принялась кататься по ней, как котенок, который хочет, чтобы его приласкали. Она учащённо дышала. Воздух в комнате был тяжёлым, наполненным ароматом духов, а также запахом, оставшимся после многочисленных побывавших здесь мужских и женских тел. Адам чувствовал, как сквозь тошноту его охватывает животное возбуждение, хотя тошнота всё же преобладала. В этот момент он не хотел Стеллу. К тому же его беспокоила мысль о матросах и их подружках на одну ночь. Однако прежде чем он сумел побороть отвращение и приспособить свою ранимую нервную систему к атмосфере борделя, двое матросов уже входили к ним вместе со своими дешёвыми девицами.

Стелла безо всякого смущения поцеловала гостей. Две маленькие проститутки чувствовали себя скованно. Одна из них опустилась на колени у кровати, на которую опять упала Стелла, и погладила её ногу, затянутую в нейлоновый чулок.

– Это из Америки, – дружелюбно пояснила Стелла.

В комнату вкатили столик на колесах с Asti Spumante. Поначалу неожиданные гости чувствовали себя скованно, словно провинциалы, впервые попавшие в шикарный отель. Но Стелла сумела преодолеть их робость, постоянно подливая им в стаканы. Матросы, не привыкшие к шампанскому, спросили граппу, которую им сразу же принесли. Девушки продолжали накачиваться шампанским.

После нескольких глотков граппы, бесцветной жидкости, перегоняемой из остатков винограда, в голове у Адама всё завертелось. Последующие события лишь смутно запечатлелись в его сознании. Не обращая внимания на Стеллу, он ласкал девушку в чёрных штанах, которая уже избавилась от блузки. Здоровенный матрос с татуировкой на руке в виде голой женщины бросил на него злобный взгляд, и девушка отодвинулась.

Потом заиграла музыка – кто-то включил радио. Комнату наполнили венские вальсы, которые исполняли в лондонском отеле «Мэйфэр». Ведущий произнес: «Дамы и господа…». К кому он обращался? Действительно, дамы и господа! Два громилы и их шлюхи! Кто-то засмеялся. Возможно, это был он сам, Адам.

Он точно не знал, что происходило дальше. Видимо, он отключился. Его накрыла тьма. Потом Адам попытался пошевелиться, но не смог. Что-то врезалось в его тело – это была веревка. Он был плотно привязан к кровати. Потрясение привело его в сознание. Он увидел, что его одежда беспорядочно свалена в углу. Кто-то танцевал. Это была Стелла, совершенно голая. Но это было не то видение, что когда-то предстало ему в зеркале. Статуя ожила, и это было ужасно. Она больше не была мраморным воплощением мечты Праксителя. Это была Венера Vulgivaga[28] – богиня из сточной канавы.

Матрос, в одних штанах, попытался танцевать со Стелой. Другой, совершенно голый, татуированный гигант, оттолкнул его. Тот бросил на него злобный взгляд. Потаскушки забились в угол и со страхом и любопытством наблюдали за происходящим, ожидая, что сейчас начнется кровавая драка. Когда этого не произошло, одна из девиц потащила того, что послабее, на диван.

Верёвка больно врезалась в руки и ноги Адама, когда он попытался приподняться. Однако он видел две фигуры, отражённые в зеркале. Вторая проститутка бросила сердитый взгляд на Стеллу, которая завладела её громилой-кавалером.

Стелла в ответ улыбнулась и указала на Адама.

Адам почувствовал, как нежные пальцы и губы щекочут пальцы его ног. Они медленно продвигались вверх по телу. Разгорячённый, возбуждённый, шокированный, сам не свой, он тем не менее испытывал мучительное, сверхъестественное блаженство. Несмотря на связывавшую его веревку, тело само откликалось на ласки. Напряжённые нервы вибрировали от поцелуев отвратительной шлюхи. Это была пытка, которая, однако, доставляла острое, утончённое наслаждение. Врождённое чувство благопристойности почему-то молчало. Связанный по рукам и ногам, он в любом случае не мог сопротивляться. И это успокоило его совесть. Адам не протестовал и позволил девице продолжать.

Ещё одно смутное, кошмарное видение. Уже освобождённый от пут, Адам лежит, раскинув ноги, на кровати, посреди клубка тел. Уже неясно, где мужчины, где женщины, осталась лишь похоть. Что-то задело его лицо. Адам быстро перевернулся на живот. Две мускулистые руки, словно тисками, обхватили его тело. Он попытался высвободиться, но его словно пригвоздили к матрасу. Внезапно острая боль пронзила его тело. Едва сознавая, что происходит, он отчаянно отбивался, но выпитый алкоголь парализовал его судорожные усилия. Ошеломлённый и подавленный, он перестал сопротивляться. Снова ночной мрак поглотил его. Сознание куда-то уплыло, и Адам полностью отключился.

Прошли минуты, а, может, часы, прежде чем он вновь очнулся. Он сидел на полу, не в силах выговорить ни слова. Кто-то поднёс к его губам чашку с горячей, остро пахнущей жидкостью.

– Пей! – приказал женский голос.

Это была Стелла.

Может, всё это было дурным сном? Или реальностью?

Тело болело. Адам механически выпил кофе. Огляделся. Теперь он всё различал немного лучше.

Он сидел на полу, прислонившись к диванной подушке. Стелла, по-прежнему совершенно нагая, пристроилась рядышком с ним. Один из матросов, волосатый гигант, храпел на диване. Другой тоже спал пьяным сном, подоткнув под голову свои штаны. Девицы примостились вместе в углу.

Стелой овладела странная ностальгия. Говорила ли она с Адамом, или сама с собой?

– И вот, ты ждёшь и ждёшь, и, кажется, умираешь от желания, но в итоге всегда одно и то же…

Одна из девушек поднялась и легла рядом со спящим гигантом.

– Когда-то я думала, – продолжала Стелла, – что смогу найти полное удовлетворение в месте вроде этого, куда после долгих плаваний приходят изголодавшиеся по женщинам моряки. Я ошибалась.

В те дни у меня было, по сути, два мужа – но не было любовника. Оба мужчины хотели, чтобы я забыла о том, что когда-то была шлюхой, Эммой Харт. Один из них сделал меня своей женой. Он был вдвое старше меня. Дружбой со мной гордилась королева.

«Либо спятила она, либо я», – пробормотал Адам.

Стелла продолжала.

– Сначала я была любовницей капитана Пейна. Его преемник, Физерстон, решил дать мне образование. Зачем? Затем появился доктор Грэхем. Он выставлял меня обнажённой перед старыми джентльменами. Доктор называл меня Hygeia – богиня здоровья. Грэхем считал, что мой вид поможет любому обрести здоровье и помолодеть. Возможно, пожилые джентльмены и возбуждались при виде моего обнажённого тела, но их старческий пыл был жалок.

Затем появился сэр Чарльз Грэнвил. Он очень гордился тем, что «вытащил меня из сточной канавы». Он постоянно это повторял. Обучив меня хорошим манерам, он отослал меня в Неаполь к своему старому дяде, британскому послу в Королевстве обеих Сицилий. Гамильтон был богат, а Грэнвил постоянно нуждался в деньгах. Дядюшка был забавным стариканом. Страстный коллекционер, он собирал мраморные статуи обнажённых женщин. Впервые увидев меня, он заставил меня принимать позы его любимых статуй, а потом приглашал друзей любоваться мной.

Затем случилось чудо: Гамильтон заплатил долги Грэнвила. А я стала леди Гамильтон. Он женился на мне, чтобы получить возможность представить меня ко двору. Однако замужество и полученный титул не излечили моей страсти к красивым морякам. Меня влекло к мускулистым телам и крепким объятиям молодых матросов.

Ох, эти моряки! Они всегда привлекали меня… Я завела себе ещё одного, дополнительного, мужа – однорукого, пылкого адмирала Нельсона. Он оказался в центре всеобщего внимания, когда его эскадра пришла в Неаполь.

Нельсон отчаянно влюбился в меня.

И в моём собственном доме, и при дворе я встречала молодых, изысканных офицеров с кораблей Нельсона. Но мне хотелось заполучить настоящего матроса. Я буквально помешалась на этом. Мне хотелось почувствовать жизнь в её грубом, неприкрашенном виде. Время от времени, ссылаясь на острые приступы мигрени, я сбегала от своих старых мужей. Одевшись нарядно, но просто, я отправлялась в подвал Джузеппе. Тот, видимо, не знал, кто я такая, а, возможно, просто закрывал глаза.

Много раз я выскальзывала через секретную дверь и отправлялась в притон синьоры Барберины, где, как и сегодня, переплеталась жизнь высших и низших кругов. Но, увы! Поиски всегда оканчивались разочарованием. Да, действительно, моряки сходят на берег, изголодавшись по женщинам. Они набрасываются на тебя, бросают на кровать, но уже несколько минут спустя голод утолён, и они храпят. К тому же они всегда пьяны… В общем, я всегда возвращалась к своему однорукому любовнику и к мужу разочарованной.

Монотонно звучавший голос Стеллы в конце концов снова погрузил Адама в сон. Потом кто-то совал ему под нос уксус, кто-то одевал его.

Очнулся Адам у себя каюте. Он не обнаружил часов и бумажника, зато мучился таким похмельем, какого в жизни не испытывал.

– Вот уж погуляли, так погуляли! – воскликнул Феликс. – Осмелюсь сказать, сэр, Вы были в стельку пьяны. Я уложил Вас в постель и рассчитался с ребятами, которые Вас доставили…

– Сколько я тебе должен? – спросил Адам.

– Не так много – три тысячи лир, – пожал плечами Феликс.

Чувствуя себя совершенно обессилевшим, испытывая боль во всем теле, Адам вновь погрузился в сон и проспал почти сутки.

На следующее утро он встретил Стеллу на палубе. Она взглянула на его мрачную, всё ещё помятую физиономию, и на её губах появилась лёгкая, насмешливая улыбка.

– Что было с тобой той ночью? – спросил Адам.

Стелла недоумённо посмотрела на него.

– Когда те три бандита последовали за нами, – ответила она, наконец, – я свернула в аллею, полагая, что ты идёшь за мной. Но ты куда-то исчез. Я не знала, что и думать. Я громко позвала тебя несколько раз, но не получила ответа. К счастью, двое карабинеров совершали там обход, и они проводили меня на корабль. Кроме того, они пообещали поискать тебя. А где ты был?

В первый момент Адам был так поражён, что не смог ответить. Потом он всё же сумел выдавить из себя:

– Ты знаешь это не хуже меня. Мы же вместе были в пивной Джузеппе.

Стелла безмятежно подцепила вишенку из своего коктейля.

– Кто такой Джузеппе? – удивлённо спросила она.

Адам недоверчиво посмотрел на нее, однако невинная улыбка Стеллы заставила замолчать окончательно сбитого с толку профессора.

Глава 9

Покрывало с золотыми пчелами

НА СЛЕДУЮЩЕЕ утро Адам всё ещё чувствовал себя весьма скверно. Голова была тяжёлой, в мозгу словно стучали тысячи молоточков. Во рту ощущался горький привкус. Когда он сел в постели, боль пронзила всё тело, комната закружились перед глазами. Он прошёл в ванную и выпил три таблетки аспирина. Казалось, собственное лицо в зеркале насмехается над ним. Ему потребовалось некоторое время, чтобы взять себя в руки.

Побрившись (процедура отняла много времени и сил, поскольку бритва плясала в трясущихся руках), он набрался мужества, чтобы позвонить Стеле. Однако ему никто не ответил. Очевидно, Стелла была не в настроении общаться.

По-прежнему ощущая в голове тупую боль, он вышел на палубу. Яркий солнечный свет почти ослепил его, однако приятное тепло постепенно возвращало его к жизни. Он упал в шезлонг и попробовал почитать монографию одной исследовательницы «Любовная жизнь Верлена». Пока он пытался справиться с нелёгкой задачей, рядом присел доктор Освальд Ван Нордхайм.

– Доброе утро, – бодро приветствовал он его.

Адам вяло ответил.

– Вы сегодня неважно выглядите, – заметил голландец с сочувственной улыбкой. – Наверно, весело провели ночь.

Адам лишь грустно усмехнулся.

– Теперь я знаю, что они подразумевают, когда говорят: «Увидеть Неаполь и умереть», – продолжал толстяк, разглядывая Адама.

– Неужели я выгляжу так плохо?

– Нет, дело не в этом, – ответил химик. – У Вас странные глаза, будто Вас накачали наркотиками.

– Меня бы это не удивило. Я чувствую себя так, словно меня накачали Mickey Finn[29]. Откровенно говоря, я не могу точно вспомнить, что произошло. Я в полном замешательстве.

– Вы были один?

– Это самое забавное. Я уверен, что леди Стелла была со мной большую часть ночи, но она говорит, что мы разделились, и она вернулась на корабль гораздо раньше меня.

– Хм, – пожал плечами голландец. – Всё это очень интересно…

– Возможно, – рассуждал Адам, – она разыгрывает меня. Знаете, у нас с ней своего рода игра. Стелла утверждает, что является реинкарнацией Венеры. Она упорно придерживается этой роли и всячески подшучивает надо мной. Рассказывает невероятные истории. Хотя она действительно напоминает мне знаменитую статую греческого скульптора…

– В этом нет никаких сомнений. Я видел её вчера в ресторане в облегающем платье… Вы счастливчик. Если бы привлекательная женщина рассказывала мне такие истории…

– Ну, это, наверно, можно было бы устроить. Почему бы Вам не присоединиться к нам в одной из наших прогулок?

– Спасибо. Возможно, я так и сделаю. Только, боюсь, что леди Стелле это может не понравиться.

– Не думаю, что она будет возражать.

Толстяк-голландец поднялся.

– Я должен закончить свою прогулку до ланча.

Адам вновь откинулся на спинку кресла, мысленно улыбаясь. Значит, этот старый козел хотел бы поближе сойтись со Стеллой. Он попытался представить сцену любви между ними.

Он был всё ещё погружен в свои размышления, когда прозвучал гонг на обед.

Возвращаясь после обеда в каюту, Адам заметил на доске объявлений анонс бала-маскарада. Стоит ли ему идти туда? Будет ли там Стелла? Каким романтическим персонажем она предстанет? Ледой? Еленой Прекрасной? Афродитой, выходящей из морской пены?

В голове у него по-прежнему была полная неразбериха. Действительно ли Стелла участвовала в той оргии в борделе мамаши Бабетты? Возможно ли, что физическое воплощение леди Гамильтон всё ещё бродит по притонам Неаполя?

Адаму нравилось перебирать в уме фантастические догадки. Если Стелла может перевоплощаться в умерших обольстительниц, то разве не мог дух леди Гамильтон вселиться в неё? Или всё это была лишь игра его воображения, воспламенённого каким-то наркотиком, подмешанным в граппу?

Он вновь откинулся на подушку и провалился в сон. Спал долго, даже пропустил ужин.

Во сне ему явилась Стелла, танцующая непристойные танцы в доме мамаши Бабетты. Но теперь никакие моряки не стояли между ними. Он целовал её в губы. По его телу пробегала дрожь наслаждения. Стелла застенчиво уклонялась и пыталась высвободиться, но он упорно подталкивал её к дивану. Наконец, она полностью подчинилась. Но тут в мозгу внезапно сработал сигнал тревоги. Руки ухватились за что-то, явно не имеющее отношения к Стелле.

Адам открыл глаза. Над ним склонился Феликс, на губах которого играла озорная улыбка фавна. Он протянул ему записку от Стеллы. Не захочет ли Адам присоединиться к ней на балу?

– Вам лучше поспешить, сэр, потому что бал уже начался.

– Но у меня нет костюма.

– Я принес его Вам, сэр.

Молодой человек указал на ворох одежды, лежавший на кресле.

Не оставляя Адаму времени на раздумья, Феликс быстро облачил его в костюм. Когда он стал привязывать ему одну руку, Адам спросил:

– И кого я должен изображать?

– Лорда Нельсона.

– Нельсона?! Почему?

– Леди Стелла выбрала для Вас этот костюм, сэр.

Адам был удивлён. Что это – совпадение, или же она действительно была с ним в том жутком месте? Между тем Феликс ловко завершил облачение Адама. Тот взглянул на себя в зеркало. Сходство с историческим персонажем было весьма близким.

– Надеюсь, Вы хорошо проведёте время, сэр, – сказал Феликс и удалился.

Когда Адам вошел в зал под руку со Стеллой, все ахнули. Казалось, Стелла сошла с портрета леди Гамильтон кисти Ромни[30].

Зазвучала музыка. Стелла великолепно танцевала. Почти всё время её партнером был Адам. Дважды, правда, её приглашал капитан. В отличие от Адама, у него были свободными обе руки, и он прижимал к себе Стеллу крепче, чем было необходимо. Однако та, судя по всему, не возражала.

Ночное веселье было в самом разгаре, когда Адам уговорил предмет своей страсти выйти с ним на палубу. Полная луна озаряла всё вокруг волшебным светом. Несколько порций спиртного на голодный желудок привели Адама в приподнятое настроение. Такелаж судна украшали разноцветные воздушные шары. На мачтах горели китайские фонарики. На берегу светился огнями Неаполь, и в воде вокруг «Мундании» всё это отражалось, как в зеркале. Свободной рукой Адам привлёк к себе Стеллу.

Внезапно раздался пронзительный крик, и чьё-то тело полетело в воду с верхней палубы.

Стелла ахнула.

Не раздумывая, Адам прыгнул за борт.

Лишь оказавшись в воде, он сообразил, что одна его рука привязана к телу. Не имея возможности нормально плыть, Адам беспомощно барахтался в воде.

– Держитесь, – раздался рядом с ним спокойный голос.

Человек, которого он так безрассудно кинулся спасать, плавал, описывая круги вокруг него. Это был Феликс.

– Не бойтесь, сэр, – крикнул он. – Я не дам Вам утонуть.

Лицо юноши блестело в свете прожекторов с «Мундании». Мускулистыми руками он поддерживал барахтающегося профессора. Внезапно что-то ударило Адама по голове, и он ушёл под воду. Когда он всплыл, отплёвываясь, рядом с ним на воде качался спасательный жилет.

– Они нас им чуть не утопили, – заметил Феликс.

Адам ничего не ответил.

Потом к ним неторопливо приблизилась шлюпка, и матросы выловили пловцов. На палубе мокрого и дрожащего Адама завернули в одеяло. Однако, к его негодованию, всё внимание Стеллы сосредоточилось на Феликсе.

– Как это случилось? – спросила она его с беспокойством, на взгляд Адама, совершенно неоправданным.

В конце концов, парень не пострадал.

Феликс взглянул на неё с комичной ухмылкой.

– Ничего особенного. Я прикреплял фонарик на балконе и слишком перегнулся за борт.

– Бедный мальчик.

Она провела рукой по его мокрым волосам.

– Я должен пойти переодеться, – сказал Феликс и исчез.

Лишь теперь взгляд Стеллы остановился на незадачливом спасителе. Возможно, она осознала, что не уделила ему должного внимания. В конце концов, он прыгнул за борт для того, чтобы произвести впечатление на неё.

Совершенно не подходящим для этого кружевным носовым платком она принялась вытирать Адаму лицо.

– Ты поступил как герой. Я тобой горжусь. Но ты совершенно испортил костюм. Он порвался и вымок. Когда снимешь его, пришли в мою каюту. Я попытаюсь починить его.

Её участие тронуло Адама, но не помешало ему громко чихнуть.

– Тебе нужно побыстрее переодеться в сухое, – улыбнулась ему Стелла.

– Ты права.

Адам направился в каюту, сопровождаемый любопытными взглядами пассажиров, собравшихся на месте происшествия. Он снова чихнул. Грубое одеяло чуть не соскользнуло с него, но его поправила большая, сильная рука.

– Я пойду с Вами, помогу снять этот спасательный жилет, – раздался голос Ван Нордхайма.

В каюте, помогая Адаму снять мокрую одежду, он разглагольствовал.

– Большинство бед в жизни целых народов и отдельных людей происходит из-за бессмысленного героизма. Парню ничего не угрожало. Корабль стоял на якоре, а он – отличный пловец. Какого черта Вы прыгнули за борт с привязанной рукой? Чего Вы хотели – покрасоваться перед Вашей подружкой?

– По-видимому, я показал себя настоящим ослом, – проворчал Адам. – Наверно, выпил лишнего. Я сегодня не ужинал, и эти коктейли оказались для меня слишком крепкими.

В дверь постучали. Вошёл стюард с высоким стаканом на подносе.

– Я велел приготовить Вам пунш, – пояснил Ван Нордхайм. – Вам лучше выпить его, если Вы не хотите расплачиваться за своё геройство простудой. Тем более что завтра мы будем на острове Эльба.

Адам забрался в постель и потягивал пунш.

– Да, я знаю. Мы с леди Стеллой собираемся посетить виллу Наполеона. Может, Вы присоединитесь к нам? – добавил он, благодарный голландцу за заботу.

– Не в этот раз. У меня кое-какие дела.

– Наполеон… – сонно пробормотал Адам. – Он один из моих любимых героев.

– Этот герой, – заметил Ван Нордхайм, – никогда не подвергал свою жизнь ненужному риску, даже при Ватерлоо. И умер в собственной постели. Ладно, теперь Вам лучше отдохнуть.

Последних слов Адам уже не слышал. Он заснул.

Этой ночью Адаму не приснилась Стелла. Вместо неё в его снах то и дело являлся маленький, смуглолицый человек в смешной шляпе, с заложенными за спину руками.

Серые скалы Портоферрайо, словно костлявые руки, предстали перед путешественниками. Массивный мол, круто поднимавшийся из гавани, напоминал о недолгом пребывании Наполеона на Эльбе. Поблизости раскинулся маленький городок с белыми квадратами домов, соснами и смоковницами. Невысокие холмы спускались к морю.

Адам был в хорошем настроении. Пунш Ван Нордхайма остановил простуду, и он чувствовал себя совершенно здоровым, если не считать небольшой рези в горле. Под руку со Стеллой они шли по аллее, обсаженной высокими соснами, которые, словно гренадеры, охраняли подход к резиденции Наполеона. Сердце Адама учащённо забилось, когда он остановился перед входом в скромный, двухэтажный дом, некогда служивший прибежищем Корсиканцу. Волей-неволей им пришлось присоединиться к толпе шумных туристов, возглавляемых говорливым гидом. С шутками и смехом они обходили комнату за комнатой. Для Адама в доме по-прежнему обитала тень маленького корсиканского гиганта, дух его сестры, Полины Боргезе, и преданных маршалов, которые составляли крошечный двор Наполеона на Эльбе.

Утомлённые легкомысленной болтовней туристов, Стелла и Адам отстали от них и бродили по дому вдвоём. Стелла выказала удивительное знание расположения апартаментов.

– Сюда, – сказала она, решительно открывая одну из дверей.

Они оказались в спальне Наполеона.

Молча разглядывали они чёрное шёлковое покрывало на постели, расшитое золотыми пчелами и литерами «N». В воздухе витал дух великого человека, правившего в течение десяти месяцев этим маленьким островом, который был предоставлен ему, словно кость, брошенная старой собаке. Даже мебель, казалось, сохраняла в себе чары Наполеона. Адам, глубоко взволнованный, молча глядел на подушки, сложенные в изголовье кровати, на окружавшие его императорские гербы.

Гул голосов туристов стих в отдалении. Затихли звуки шагов.

– Они ушли, – заметила Стелла. – Мы совсем одни…

Она закурила.

Адам, не решаясь присесть на один из стульев, которыми пользовался его герой, беспокойно ходил по комнате.

– Перестань, – сказала Стелла, – ты действуешь мне на нервы. Сядь.

Она взяла его за руку и подвела к кровати.

– Я всё поправлю, если кто-то придёт.

Поколебавшись, Адам подчинился. Свет полуденного солнца, лившийся в окна, окрасил красноватым цветом наполеоновские знаки отличия – золотых пчел, корону и литеру «N».

– Это поразительно, – не мог сдержать своих чувств Адам, – сидеть на кровати, принадлежавшей самому великому человеку в истории, рядом с самой удивительной и загадочной из женщин…

Странные, таинственные чары овладели профессором.

Стелла откинулась на кровать. Её золотистые волосы закрыли золотую букву «N». Адам лёг рядом с ней. Его руки сами собой обняли её.

– Стелла! – прошептал он.

Казалось, его голос звучал откуда-то из другого мира.

– Да, – ответила колдунья, – да, Адам…

Голос, казалось, доносился откуда-то издалека, но её тело всё теснее прижималось к нему. Она обхватила руками его шею, приблизила его лицо к своему. Его руки блуждали по её телу. Ласки Стеллы, доставлявшие мучительное наслаждение, заставили Адама позабыть обо всём на свете.

Как часто он рисовал всё это в своих мечтах. И вот мечта стала явью.

Голова закружилась, он застонал от наслаждения.

Гул голосов. Шарканье ног. Голос гида, дребезжащий, как старая пластинка.

– А теперь, дамы и господа, мы пройдем в комнату, служившую императору спальней…

Подскочив, Адам торопливо приводил в порядок одежду. Стелла спокойно поднялась с постели, застегнула блузку и поправила причёску. Её проворные руки быстро разгладили смятое покрывало с золотыми пчелами и золотой буквой «N». Однако на лице застыло недовольное выражение. На какой-то момент она показалась Адаму разочарованной и старой.

– Похоже, – пробормотала она, словно разговаривая сама с собой, – никто не может обрести счастья в этой постели…

Дверь распахнулась. Толпа туристов, среди которых были и пассажиры с «Мундании», ввалилась в спальню. Адам чувствовал себя, как на иголках. Стелла сохраняла полное самообладание.

Миссис Ривингтон, которая была среди туристов, ухмыльнулась. Некоторые другие стали перешептываться.

«Новобрачные!» – громким шёпотом заметил кто-то.

Раздались смешки. Стелла и Адам с показным безразличием удалились, пока гид продолжал многословный рассказ. Адам не решался взглянуть на спутницу. Молча они шли среди сосен.

Наконец, Стелла нарушила молчание.

– Я должна поблагодарить тебя за то, что ты вовремя спохватился. Я бы не заметила этих туристов, даже если бы они уже стояли перед нами.

– Кто-то должен быть начеку, – самодовольно заметил Адам. – Мужчина всегда обязан сохранять присутствие духа…

Смех Стеллы хлестнул его, словно плетью.

– Ты так полагаешь, профессор? Присутствие духа может означать отсутствие чего-то более ценного. Помнишь, что произошло с одним нашим знакомым в Помпеях? Но времена изменились. Раньше, чтобы остановить пылкого любовника, требовалось землетрясение. А теперь для этого достаточно звука шагов туристов…

Глава 10

Дневник Синтии Грей

ВЕРНУВШИСЬ на корабль, Адам продолжал размышлять над последним замечанием Стелы, и в нём росло раздражение. Похоже, ей доставляет удовольствие насмехаться над ним. А что он должен был сделать? Любой джентльмен на его месте поступил бы таким же образом. Что она имела в виду, когда сказала, что никто не может обрести счастья в постели Наполеона? Может, она намекала, что и Наполеон был в числе её любовников? Какую неправдоподобную историю она сочинит на этот раз?

Испытывая одновременно раздражение и любопытство, Адам связался со Стеллой по корабельному телефону. На этот раз она ответила.

– Ты сказала, что никто не может обрести счастье в постели Наполеона… Почему? Наполеон был не только великим полководцем, но и великим любовником!

– Откуда это известно тебе?

– Вообще-то, я изучал историю. Читал книги. Вспомни о его пылкой страсти к Жозефине, и к этой австрийской дурочке, которая родила ему короля Римского.

– Мне известно обо всём этом, как и о его романе с той польской графиней. Однако я полагаю, что знаю о Наполеоне немного больше, чем ты. Твоё знание, профессор, имеет сугубо теоретический характер.

Адам улыбнулся.

– Наполеон был одним из твоих любовников? Ответа не последовало.

– Женщины, – продолжал Адам, – последовали за Наполеоном и на Эльбу, и на Святую Елену.

– Да, я знаю, – откликнулась Стелла. – Почему бы нам не предпринять розыски на Эльбе? Местные сведения могут пролить новый свет на твоего героя. Церковные архивы хранят много секретов. Возможно, у приходского священника в Портоферрайо можно узнать больше, чем из всех твоих книг по истории. У нас ещё есть время. Давай прогуляемся после ланча.

– Хорошо. Я зайду за тобой.

Во второй половине дня они вернулись на Эльбу. Стелла безошибочно нашла дорогу к дому приходского священника. Отец Бонифаций, краснолицый толстяк, встретил их приветливо.

– Добрый день, святой отец, – ласково поздоровалась Стелла. – Мы пришли, чтобы забрать кое-какие документы, мемуары…

Отец Бонифаций покачал головой.

– Я не понимаю, о чем Вы говорите. Мне ничего неизвестно о каких-либо документах или мемуарах.

– И, однако, – мягко, но решительно продолжала Стелла, – у Вас на хранении находится конверт, который отдала, – она помедлила, что-то подсчитывая в уме, – 135 лет назад леди Синтия Грей.

– Пожалуйста, присядьте, – проворчал отец Бонифаций, на которого произвела впечатление её уверенность. – Чего Вы, собственно, хотите?

Его тон был серьезен. Стелла ответила так же серьезно.

– Я говорю о дневнике Синтии Грей, который был отдан на сохранение местному приходскому священнику в 1813 году.

Священник, нахмурившись, размышлял.

– Смутно припоминаю… Когда я приехал сюда на должность помощника приходского священника, тот, действительно, говорил мне о каком-то дневнике, отданном женщиной на хранение одному из его предшественников. Однако я не намерен отдавать его, если он всё ещё существует… Кто сообщил Вам об этом? – добавил он подозрительно.

Стелла предпочла не заметить этот вопрос.

– Какие инструкции оставила леди Синтия Грей? – строго спросила она.

Голос звучал повелительно. В этот момент она действительно была похожа на богиню.

– Я точно не знаю, – запинаясь, ответил священник. – Всё это случилось задолго до моего рождения. В последний раз этот дневник попадался мне на глаза очень давно.

– Синтия Грей написала, что однажды появится женщина и потребует этот документ. Она предъявит доказательства, что имеет права на него. Ошибка исключается…

Священник попятился.

– Ошибка исключается! Теперь я припоминаю, именно эти слова содержались в письменной инструкции, которую вручила священнику английская леди.

– Будьте добры, дайте мне листок бумаги, – потребовала Стелла, – и я докажу своё право на этот документ.

Священник подчинился. Стелла написала несколько слов.

– А теперь, святой отец, пожалуйста, передайте мне дневник. Мы хотели бы поскорее вернуться на корабль.

Отец Бонифаций внимательно изучал сделанную надпись. Адам не мог различить слова, но причудливое написание букв напоминало стиль XVIII века.

Прочитав то, что написала Стелла, священник побледнел и пробормотал какую-то молитву по-латыни, словно изгоняя нечистого духа. Однако священные слова не оказали на Стеллу никакого воздействия. Бесстрастная и непоколебимая, она последовала за отцом Бонифацием, который, крестясь, подошел к старинному резному книжному шкафу. Порывшись несколько минут в груде пожелтевших манускриптов, он вытащил жёлтый конверт и почтительно передал его Стелле.

– Благодарю Вас, святой отец, – прошептала она, склоняя голову, словно хотела поцеловать ему руку.

Тот сделал вид, что не заметил её намерения.

Стелла и Адам вернулись на корабль.

Поздним вечером, когда Адам уже лежал в постели, вошёл Феликс. Он принес шкатулку, покрытую затейливой резьбой.

– Что это? – удивился Адам.

– Я не знаю, сэр, – ответил Феликс с ехидной усмешкой. – Это Вам прислала леди Стелла.

Феликс принял от Адама чаевые, поклонился и вышел.

Адам открыл шкатулку. Внутри она была отделана бархатом. Там лежал дневник. Стелла, видимо, очень ценила этот манускрипт, если выбрала для него столь ценный футляр.

Заинтригованный, Адам нацепил на нос очки в роговой оправе и погрузился в дневник Синтии Грей.


Эльба, 2 марта 1815: Как малодушно с его стороны – сбежать от меня! Он высадился во Франции. Неужели я виновата, что Бони не смог быть счастлив со мной?

Эльба, 15 марта 1815: Наполеон движется по южной Франции, имея при себе 400 гренадёров против всей Европы. В чём причина столь безрассудной храбрости? Страх, его страх перед женщиной! Я, Синтия Грей, заставила вращаться колесо истории. Чем всё это закончится? В этом забытом Богом уголке приходится питаться лишь слухами. Как, наверно, трепещут коронованные особы в Берлине и Вене? А Талейран? Кого эта старая лиса предаст теперь? Могу вообразить, какое возбуждение царит в Париже. Мария-Луиза то и дело падает в обморок. Неужели она воображает, что Бони пустился на эту отчаянную авантюру, чтобы вновь стать обладателем её сомнительных прелестей? Нет! Он сбежал, сбежал от меня – Синтии Грей! Интересно, он признаётся в этом хотя бы самому себе?

Эльба, 20 марта 1815. Император овладел Греноблем. Он побеждает одной лишь дерзостью. Если бы он был так же дерзок в постели!

Эльба, 23 марта 1815: Бони в Париже! Удача и победа опять с ним. Королевская армия перешла на его сторону. Сейчас Наполеон вновь наводит блеск на свои потускневшие регалии, а я тоскую одна в своей комнате, смотрю в окно, и чувствую, что мне всё это смертельно надоело.

Дом опустел. Жизнь скучна. Никто не стучит в дверь, никто её торжественно не открывает и не спешит с докладом к Его Величеству, как это было раньше, даже если Его Величество спал. Он всегда ждал, с нетерпением ждал новостей, словно судьба мира по-прежнему была в его руках. И почти всегда какие-нибудь глупые донесения прерывали наши моменты близости…

Однажды я набралась храбрости и сказала: «Сир, наверняка это может подождать…». Он бросил на меня надменный взгляд, именно так Император смотрит на простых смертных. Но, увы, это не был взгляд возлюбленного.

«Только я решаю, насколько важно то или иное донесение. Для этого нужно, чтобы каждое донесение немедленно мне доставляли. На Эльбе моя воля – закон, даже если сейчас это мое единственное владение».

«Да, Сир», – покорно ответила я.

Он настаивал, чтобы придворный этикет соблюдался даже в постели. Он всегда был «Сир» или «Ваше Величество», а не «Бони» или «Любимый».

Теперь всё тихо. Сбежав, он оставил после себя пустоту, которая затягивает меня. Отдаваясь Наполеону, женщины покорялись гению, но не мужчине.

Мне нужно покинуть это унылое место… Нет, я не поеду в Париж. Если я это сделаю, он, возможно, запрёт меня в тюрьму. Пожалуй, Бони с меня уже достаточно.

Эльба, 25 марта 1815: Я всё ещё здесь. Я смертельно устала. Все говорят только о политике, надоели и раздражают. Хотя после него любой покажется мелким и скучным. Иногда я совершаю долгие прогулки по местам, где мы с ним гуляли. Мысленно уношусь в прошлое.

Как я охотилась за ним!

Казалось, весь мир вращался вокруг Бони! Для одних он был полубог, для других демон, восставший из ада. Слухи о нём разогнали нашу сельскую скуку. Однажды летним днем я бесцельно бродила по парку. Красные, вьющиеся розы и зелёные лужайки больше не радовали меня. Я не могла выносить обычные разговоры за столом, если только не говорили о нём. Мир был для него горячим конём, и он гнал его во весь опор.

Меня неудержимо влекло к этому сверхчеловеку. Я приказала горничной собрать вещи.

Я последовала за ним в Москву. Я замерзала среди снегов необъятной России, несмотря на прекрасных соболей, которых купила так дёшево. Однако Император всё время ускользал от меня. Я никак не могла его настичь.

Однажды, в Вильно, я увидела его. Он прихлёбывал чай с ромом. Я хотела броситься ему в ноги, но, увидев восковую бледность на его лице, передумала. Бессмысленно говорить о любви с мужчиной, который находится на грани нервного срыва.

При Дрездене удача снова улыбнулась ему – он одержал победу. Но, увидев усталые и недовольные лица его ветеранов, я поняла, что близится катастрофа. Он был разбит под Лейпцигом. Я знала, что скоро у него появится свободное время для любви – и для меня. Плод созрел. Теперь уже скоро…

Эльба, 26 апреля 1815: Армия разбита, друзья предали. Наполеон сослан на Эльбу. Ему оставили титул и назначили ежегодное содержание в два миллиона франков. 400 гвардейцев последовали за ним в ссылку. Я прибыла на Эльбу через неделю после него. Теперь – или никогда.

Бони управлял крошечным королевством так же педантично, как ранее империей. Ежедневно муштровал свою маленькую армию. Я наблюдала за манёврами, и старалась всячески демонстрировать энтузиазм. В конце концов он обратил на меня внимание. Я – красивая женщина, а он был одинок.

Эльба, 2 июня 1815: Я помню наш первый ужин. Подавали рыбные блюда (рыбу я не очень люблю) и старые, изысканные вина в изящных бокалах с императорскими орлами.

«Из Парижа…», – заметил он, и его глаза увлажнились.

Как и многие военные, Бони склонен к сентиментальности. Чем больше крови проливает генерал, тем чувствительнее у него сердце.

После ужина Император провел меня в свою спальню. Было приятно лежать рядом с ним под императорским балдахином. Его телосложение не слишком привлекательно; толстый, кожа слишком белая, тело рыхлое. Я закрыла глаза. Прижавшись ко мне, он нашёптывал нежности.

Он схватил меня за руки; ему хотелось, чтобы я отбивалась от него, как игривый котенок. Его возбуждение росло. Стоны и всхлипывания срывались с губ. Теперь, думала я, последует неистовый штурм. Но всё уже было кончено… Со стоном он откинулся на подушку. Я была разочарована, но, естественно, скрыла это. В конце концов, я переспала с Наполеоном.

Эльба, 7 июня, 1815: Бони – великий стратег (так утверждают его маршалы), умный политик (так говорят его приверженцы), герой (так говорят его солдаты); но он не тот любовник, который способен удовлетворить женщину (это говорю я).

Эльба, 8 июня, 1815: Бони начинает бояться меня. Он понимает, что ночь за ночью его банальные ласки не могут доставить мне наслаждения. Он злится на меня.

Эльба, 10 июня, 1815: Моё присутствие начинает раздражать его. Он избегает меня днем, однако у него не хватает смелости прогнать меня ночью.

Эльба, 11 июня, 1815: Что-то носится в воздухе. Атмосфера накаляется. Гренадеры и офицеры гвардии постоянно о чём-то перешептываются, но замолкают при моём приближении. Наполеон ещё усерднее, чем обычно, муштрует свою маленькую армию. Мы с ним часто ссоримся из-за пустяков. Он всё время бахвалится, пытаясь самоутвердиться. Мол, мир снова будет у его ног. Африка будет его задним двором, Европа – скамеечкой для ног. «Они ещё увидят…»

Я уже увидела достаточно.

Эльба, 14 июня 1815: Он отплыл, сбежал. Сбежал от меня. Он не попрощался, лишь оставил записку, полную сарказма. Я не сделала его счастливым. Я не смогла стать его женщиной, его подругой.

Если он вернёт свой трон, женщины будут ползать у его ног и говорить, что он великий любовник. Я не стала ему лгать. Наполеон, дорогой сэр, почему из-за меня должна проливаться кровь на полях сражений? Победишь ты или проиграешь, ты никогда меня не забудешь. Ни в постели австрийской куклы, ни в объятиях польской шлюхи. Жозефина слишком стара, чтобы заставить тебя позабыть хоть кого-то. И вопреки всему, Бони, я тебя люблю.

Эльба, 25 июня 1815: Сегодня к острову подошел французский корабль. Один из офицеров принес мне пачку французских газет. Было забавно читать, как изменялись заголовки по мере продвижения Наполеона к Парижу.


ЧУДОВИЩЕ ПОКИНУЛО СВОЁ ЛОГОВО НА ЭЛЬБЕ.

КРОВОЖАДНЫЙ ЗВЕРЬ УСТРЕМИЛСЯ ВО ФРАНЦИЮ.

ГЕНЕРАЛ БОНАПАРТ БУДЕТ АРЕСТОВАН, КАК ТОЛЬКО СТУПИТ НА ФРАНЦУЗСКУЮ ЗЕМЛЮ.

БОНАПАРТ ЗАХВАТИЛ ГРЕНОБЛЬ.

НАПОЛЕОН НА ОКРАИНЕ ПАРИЖА, ГОТОВ ВОЗВРАТИТЬ СЕБЕ ТРОН.

СРЕДИ ВСЕОБЩЕГО ЛИКОВАНИЯ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО ИМПЕРАТОР ВСТУПАЕТ В СТОЛИЦУ.


Я слышала, что вся Европа вновь объединилась против Бони, даже его шурин, австрийский император, и этот хитрец Бернадот[31], король Швеции.

Эльба, 28 июня 1815: Новые слухи. Наполеон проиграл битву при Ватерлоо, где-то в Бельгии.

Эльба, 30 июня 1815: Бони отрекся от престола в пользу своего сына. Я в унынии. Природа не разделяет моего настроения. Море спокойное и безмятежно синее. Арнольфо, молодой рыбак, повезёт меня кататься на лодке. У него золотистая кожа и сильные руки.

Эльба, 20 июля 1815: Наполеон вручил свою судьбу нежным «заботам» Британии. Они сошлют его на какой-нибудь отдалённый, безлюдный остров. Все мечты об империи теперь разрушены навсегда. А я покидаю Эльбу. Ничто меня больше здесь не удерживает, даже сильные, загорелые руки Арнольфо. Однако никто не отнимет у меня воспоминания.

Возможно, я отправлюсь в Германию, чтобы встретиться с храбрым маршалом Блюхером, про которого все теперь говорят. Правда, я слышала, что он грубиян и дурно воспитан. Пожалуй, лучше вернуться домой и как-нибудь пригласить Веллингтона на уикенд. Он знаком с моей кузиной…

Я не возьму с собой этот дневник. В столь опасное время следует путешествовать налегке. Я оставлю эти записи у местного священника. Он позаботится о них, пока они мне не понадобятся.

Эльба, 23 июля 1815: Прощай, Эльба! Через час отплывает мой корабль.

Синтия Грей

Адам отложил поблёкшие листы. В записках Синтии он не обнаружил никаких анахронизмов. Конечно, это может быть подделка, но тогда записи вряд ли выглядели бы такими отрывочными. К тому же, в подлинности документа убеждает естественный, легкомысленный стиль, в котором леди Грей описывает свою связь с хозяином Эльбы.

Адам позвонил Стелле и сказал, что прочёл дневник.

– Оставь его себе, – ответила она, – на память.

– Скажи, что ты написала на том листе бумаги у священника?

– Возможно, на отца Бонифация произвело впечатление сходство моего почерка с почерком Синтии Грей…

Глава 11

Секрет Казановы

СТЕЛЛА, Адам и Ван Нордхайм едва спаслись от стаи голубей, которые упорно пытались устроиться на её плечах. Сидя в кафе с видом на площадь Святого Марка, Адам вспомнил, как на Гибралтаре голуби подобным же образом проявили интерес к Стелле.

Золотая мозаика собора Святого Марка сверкала на солнце. Рядом стоял, молчаливый и невозмутимый, с поднятой лапой, каменный лев, символ Венеции. Он опирался на книгу.

– Он рассматривает одну и ту же страницу уже десять веков, – заметил Ван Нордхайм.

Адам, потягивая кофе, ехидно заметил:

– Вы, леди Стелла, тоже застряли на одной странице – странице, посвящённой любовным разочарованиям. Но ведь это лишь первая половина истории. Поведайте нам вторую.

– Какую вторую? – спросила Стелла с невинным видом.

– У Вас, я полагаю, было хотя бы одно успешное любовное приключение, иначе Вы давно бы уже отказались от поисков любви.

– Да, – поддержал его Ван Нордхайм, – должны же Вы были встретить хотя бы одного настоящего любовника – в истории или в жизни. Может, в Венеции, может, где-то еще?

Стелла с сомнением покачала головой.

– И да, и нет. Действительно, была одна незабываемая ночь, и именно в Венеции. Однако… Героиней этого романа была Антония, молодая жена дожа. Всё произошло лишь в нескольких шагах отсюда.

Стелла лукаво улыбнулась, словно вспоминая какое-то забавное, но отнюдь не неприятное приключение. Потом насмешливо взглянула на своих спутников.

– Вы хотите узнать историю одной удивительной ночи в Венеции? Та Венеция, о которой я говорю, очень отличалась от романтических легенд, созданных поэтами и художниками. Венеция в то время царила на море. Из всех портов мира сюда свозилось всё самое ценное, самое удивительное и самое бесполезное. Во всех этих старых дворцах, в которых сейчас живут лишь воспоминания, расцветала, на первый взгляд, утончённая культура. Однако вся эта роскошь и великолепие были, по сути, фальшивыми. Сам собор не совсем настоящий – его варварская мозаика привезена из Византии. Выборы дожа были чистым притворством, подобно нынешним баталиям политических партий.

Мужчины и женщины в Венеции также были фальшивыми и лицемерными. Большинство светлых локонов венецианок на самом деле были всего лишь париками. Нежному цвету лиц, увековеченных современниками-художниками, они были обязаны секретным восточным снадобьям. Стройные, хрупкие фигуры были результатом диеты, массажа и корсетов. Природа не имела к этому никакого отношения. За пристойной внешностью этих небесных созданий скрывались похоть и порок.

Стелла немного отпила из бокала.

– А что насчет мужчин? – спросил Ван Нордхайм. – Они тоже были подделками?

Стелла рассмеялась.

– Мужчины были даже более фальшивыми, чем женщины. Для несведущего наблюдателя они были храбрыми воинами, искусными дипломатами. Стройные, мускулистые, они казались воплощением мужественности. На самом же деле они были совершенно не сведущими в любовных делах. Сознавая этот недостаток, венецианские мужья позволяли женам иметь приятеля – «чичисбея».

– Весьма необычно, – заметил Ван Нордхайм.

– Нет, – возразил Адам, – существование института жиголо – вполне почтенная традиция. Однако вернёмся к нашей истории.

Стелла сделала ещё глоток.

– Проблема с чичисбеями заключалась в том, что они были столь же неискусны в любви, как и мужья. Так что венецианские аристократки нигде не получали удовлетворения. Представьте себе разочарование девушки в первую брачную ночь, когда её супруг начинал раздеваться. Он снимает парик, и его лысина сияет в свете свечей, словно полная луна. Он снимает накладки с плеч и икр. Его юношеская стройность исчезает вместе с корсетом. Когда он снимает штаны с гульфиком, исчезают иллюзии о его мужских достоинствах. Последняя капля – когда он вынимает вставную челюсть и кладет в специальный стакан.

Женщинам было мало радости от таких любовников.

Антония (друзья называли ее Тони) отличалась большей смелостью, чем многие венецианки. У её супруга, достойного дожа, были кривые ноги и вставная челюсть, как и у большинства других. Приставленный к ней чичисбей средних лет имел покатые плечи и плешивый лоб. Ясно, что в таких обстоятельствах молодая женщина не отказывалась от развлечений на стороне.

Венецианская Торговая палата – так вы бы назвали это учреждение сегодня – распространяла слухи, что Венеция – «город любви», дабы привлечь туда побольше туристов. В рекламной кампании участвовали немытые гондольеры, вся страсть которых уходила на распевание романсов; на самом деле большинство их были платными агентами дожа и инквизиции.

И вот в городе распространились слухи о необычном приезжем: маге, алхимике, искателе приключений, возможно, шпионе. Его «везение» в азартных играх было настолько постоянным, что его уже выслали из нескольких стран. Загадочного человека звали Джакомо Джованни де Сенгаль, однако все знали его под именем Казанова.

– Итак, это был тот самый великий любовник. Полагаю, он был красив и одет по последней моде? – спросил Адам.

– Казанова вовсе не был красив или изысканно одет. У него был низкий лоб, густые брови и внушительный нос, который приводил женщин в возбуждение.

В отличие от большинства венецианцев, Казанова определенно был «любителем женщин». Они слетались к нему, как пчёлы на мед. Он обманывал их мужей и в постели, и за карточным столом. Везде: во дворцах и в карточных притонах – этот приятель сильных мира сего и любовник известных красавиц вызывал восхищение женщин и неприязнь мужчин. Ходили слухи, что он занимается магией.

– Он ведь был знаком с другим знаменитым мошенником, графом Калиостро? – вставил Ван Нордхайм.

– Да, но в отличие от него Казанова не претендовал на бессмертие; его интересы простирались в другом направлении.

Казанова познакомился с Антонией на каком-то приёме. На неё не произвела впечатления его репутация похитителя женских сердец. Опыт научил её не доверять слухам: претенденты на звание великих любовников, как правило, оказывались великим лжецами.

К несчастью Казановы, несколько фраз, которыми он обменялся с Антонией, улыбка, с которой она его выслушала, вызвали ревность дожа. Он не возражал против ухаживаний чичисбея, которого сам выбрал в соответствии с местным обычаем. Однако правителю Венеции не понравилось, что его жене оказывает знаки внимания карточный шулер.

Законы Венецианской республики были такими же фальшивыми и лицемерными, как и всё остальное в этом городе. Один взгляд дожа, кивок головы начальника полиции – и Казанова оказался в единственном подлинном учреждении: в темнице, известной как Свинцовая тюрьма. Он был обвинён в карточном жульничестве и в занятии магией без лицензии.

– И что же тогда предприняла несчастная Антония? – с иронией спросил Адам.

– Судьба иностранца с большим носом ничуть не интересовала Тони. Всё это было в порядке вещей. Несчастные заключённые, оказавшиеся в зловещей темнице, навсегда исчезали за свинцовыми стенами. Что же касается нескольких комплиментов, которые Казанова успел ей сказать, то у Антонии не было недостатка в восхищении со стороны поэтов и льстецов.

Казанова погиб бы в тюрьме, если бы последовавшие за его арестом события не возбудили у Антонии интерес к нему. На следующее утро к ней пришла юная Мария Пиа, жена адмирала. Глаза у неё были красны, и сама она была очень расстроена.

– Тони, – сказала она, – ты должна освободить его!

– Освободить кого? – удивилась жена дожа.

– Казанову, разумеется, – всхлипнула Мария Пиа.

Тони рассмеялась. Однако она была заинтригована. Хорошенькая Мария Пиа вряд ли стала бы переживать из-за мужчины, не обладавшего выдающимися достоинствами. (Тут Антония вспомнила про нос Казановы.)

– Он не так уж красив, – рискнула заметить Тони.

Пиа с упреком взглянула на неё.

– Казанова, – возмущенно ответила она, – единственный, кто достоин называться мужчиной. Другого такого я не встречала.

– Я попытаюсь помочь ему, но это будет непросто, – пообещала Тони.

Спустя два часа её посетила красавица Мариетта, молодая супруга министра иностранных дел. Она тоже была в слезах.

– Тони, – заявила она, – ты должна спасти его.

– Кого?

– Казанову, разумеется.

Она взглянула на Антонию глазами раненой лани.

– Он единственный мужчина в Венеции, которого действительно интересуют женщины. Это не притворство и не обычная галантность. Я не буду вдаваться в подробности, но он великолепный любовник…

Она восхищённо возвела глаза к небу.

Интерес Тони к любвеобильному иностранцу возрос. Видимо, он действительно незаурядный мужчина.

Потом её навестили ещё несколько женщин, и все просили за него. Золотоволосая Фиора, племянница папского посла; Тереза Жозефина, жена главнокомандующего армией республики; наконец, Марсела, вдова покойного первого министра, пышнотелая матрона.

«Интересно, где она всё это выкопала?» – подумал Адам, но ничего не сказал. Ван Нордхайм слушал Стеллу с живым интересом.

– К вечеру процессию просителей завершила Люсия, первая балерина Венеции. Она тоже была в отчаянии. Слезы душили её, когда она умоляла Антонию освободить заключённого.

– Люсия, – подозрительно спросила Тони, – Казанова богат? Он, наверно, осыпает своих возлюбленных подарками?

– Нет, он не богат. На самом деле, я пару раз ссужала его деньгами.

– Тогда объясни мне, какими исключительными достоинствами обладает этот человек?

– Он… Он самый лучший мужчина на свете!

«Это я уже слышала», – подумала Тони, которую забавляла вся эта ситуация.

– Казанова, – рассказывала балерина, и в её голосе звучало благоговение, – не знает усталости. Он силён, как лев, и нежен, как ручной олень. Его речь божественна. Дело даже не в словах, а в том, как он говорит. А когда говоришь ты сама, он слушает с искренним интересом, а не с притворным вниманием обычного ухажёра или откровенной скукой мужа. Нет ничего, чего бы он ни знал о любви. Поверь мне, этот мужчина – гений…

– Дитя мое, – ответила Тони, – я освобожу Казанову, если только для этого мне не придется подвергнуть опасности свою душу. Мужчина, который способен внушать такую страсть стольким женщинам, возможно, заключил союз с дьяволом. Я вмешаюсь в это дело, лишь если буду уверена, что он не занимается чёрной магией.

– Боже упаси! – воскликнула балерина. – Если, конечно, это не чёрная магия – удовлетворять все желания женщины. Я могла бы рассказать подробнее, но, по-моему, всё и так понятно…

Действительно, Тони выслушала достаточно и была крайне заинтригована. Какой каприз судьбы сделал карточного шулера столь неотразимым? Неужели возможно, чтобы тем самым даром, в котором было отказано великим воинам и героям, оказался так щедро наделен человек низкого происхождения и положения?

– Ты, разумеется, читала мемуары Казановы, – лукаво заметил Адам, – историю его многочисленных любовных побед и героического побега из венецианской Свинцовой тюрьмы?

– Да, – кивнула Стелла, – но там многое выдумано; на самом деле всё было по-другому.

– И Вам известна подлинная история? – спросил Ван Нордхайм.

Стелла улыбнулась и продолжила рассказ.

– Даже жене дожа было непросто получить доступ в печально знаменитую тюрьму, но для женщины, которой овладело любопытство, непреодолимых препятствий не существует. В конце концов, Тони раздобыла ключи от мрачной темницы и убедила стражников закрыть глаза в нужный момент. Когда она ночью пробиралась по коридорам подземелья, подкупленные надзиратели «спали».

Тяжёлая дверь со скрипом открылась. Казанова сидел на табурете, живое воплощение отчаяния. Он задрожал, думая, что пришёл его последний час. В его поведении не было ничего героического. Он выглядел как мышь, угодившая в мышеловку.

Узнав Тони, он бросился ей в ноги. Она знаком приказала ему взять скудные пожитки и следовать за ней. Они быстро достигли ворот тюрьмы. Невдалеке их ожидала гондола, чтобы доставить в маленький, уютный дворец, где Тони иногда развлекалась со своими неофициальными приятелями. Всю дорогу Казанова хранил молчание. Его руки, в которых он держал руки Тони, всё ещё дрожали; он глядел на неё с собачьей преданностью.

В палаццо его ожидали ванна с благовониями и чистая одежда. Выйдя к ужину в великолепном камзоле, он уже обрёл обычное хладнокровие. С веселой беззаботностью он болтал о забавных приключениях в игорных домах, дворцах и борделях. Он с легкостью рассказывал о Вольтере и Фридрихе Великом, словно они были его близкими друзьями. Казанова действительно был обаятельным мужчиной. Когда он говорил, то невольно забывалось, что перед вами всего лишь итальянец средних лет, незнатного происхождения, с низким лбом и большим носом.

– И Тони поддалась его обаянию? – спросил Адам.

– Болтовня заворожила её. Она была покорена его комплиментами каждой детали своего наряда. Он восхищался её китайскими серьгами и восторгался покроем её платья с большим декольте. Тони удивлялась, откуда этот мужчина столько знает о женщинах.

– Скажите, синьор Казанова, – спросила она, – Вы когда-нибудь были женаты?

Его глаза весело сверкнули.

– Если и был, то это одна из моих юношеских ошибок. Мужчине необходимы женщины, а жена – это досадная помеха.

– Можно сказать и наоборот, – возразила Тони. – Мужья, которые нас, женщин, содержат и защищают – необходимость; большинство прочих мужчин – докучные ухажёры.

– Постараюсь не слишком докучать вам, – с улыбкой ответил Казанова.

Затем он придвинулся к Тони, и ласковые руки осторожно коснулись её тела. Губы обожгли её лицо, потом он покрыл поцелуями её плечи. Каждое движение, каждая его ласка вызывала дрожь наслаждения. Это не было грубое, эгоистичное домогательство обычного мужчины, который стремится достичь лишь собственного удовлетворения. Казанова интуитивно подстраивался под настроение, под каждую эмоцию возлюбленной.

Когда Тони уже изнемогала от любовной игры, он перешёл к решительному штурму. Но как нежно и деликатно он это делал! Когда её стоны показали, что она готова сдаться, он взял её на руки и осторожно отнес в будуар. Он не только погасил все свечи, но и задернул тяжёлые, парчовые шторы на окне, чтобы в комнату не проникал свет факелов, которые всю ночь горят во дворе. Тони не могла сдержать улыбки. Такая скромность была бы естественной у неопытного юноши, но казалась странной у признанного адепта любви.

«Какая деликатность, – подумала Тони, – он ведет себя так, словно я девственница». (Нельзя сказать, что она была этим обижена.)

В непроглядной тьме Казанова скинул с себя одежду и очутился в её объятиях.

На лице Стеллы появилось отсутствующее выражение, словно она оказалась где-то очень далеко.

– Да, Мария Пиа, Мариетта, Фиора и Люсия не преувеличивали его достоинств. В любви Казанова был ласковым, но неистовым. Века ожидания воплотились в этих моментах наслаждения. Один экстаз сменялся другим. Казанова был неутомим – настоящий сверхчеловек. Самые безумные мечты поэтов и любовников обрели плоть и кровь. Но там, где человеческие силы должны были бы иссякнуть, он продолжал как ни в чём не бывало.

Это действительно была бы трагедия, если бы такой талант сгинул в тюрьме. Наконец, Тони попросила сделать передышку. Она начала опасаться, что он действительно вступил в сделку с дьяволом.

Это был подвиг, превосходящий возможности простого смертного; невероятный, непостижимый, сверхъестественный. На какое-то мгновение Тони забыла о своих страхах погубить душу, полностью отдавшись телесному наслаждению. Возвращая ласки, она кусала его за ухо, впивалась в его губы; однако когда она пыталась продвинуться дальше, Казанова, словно застенчивый мальчик, пресекал её поползновения.

Что за странное поведение, думала она. Зачем ему понадобилась полная темнота? Может, он хочет скрыть какое-нибудь уродство? Или какое-нибудь необычное родимое пятно? Возможно, дьявол, его хозяин, пометил его каким-то зловещим знаком?

Тони твёрдо решила разгадать загадку. Откинувшись на подушку, она прошептала:

– Я больше не могу. Мне нужно отдохнуть.

Казанова сразу же подчинился. Он прилёг рядом с ней, накрыл их бархатным одеялом и нежно взял её руки в свои. Тони ровно дышала, притворяясь спящей, а сама наблюдала за ним из-под полуприкрытых век. Когда Казанова решил, что она погрузилась в объятия Морфея, он осторожно высвободился из её объятий и отодвинулся.

Когда взошло солнце, и Тони проснулась, он уже сидел на кушетке, полностью одетый. Теперь Тони была совершенно уверена, что он что-то скрывает от неё. Но что это может быть?

За завтраком обсуждались планы бегства Казановы из Венеции. Они решили посвятить ещё одну ночь любви. А наутро судно, специально нанятое Тони, доставит Казанову к более дружественным берегам, где его не достанут длинные руки венецианского дожа.

Стелла подняла свой стакан, но он оказался пуст.

– Позвольте мне налить Вам, – предложил Ван Нордхайм. – Всё это так интересно. Пожалуйста, продолжайте.

– Вечером Тони вернулась в любовное гнездышко. В глазах Казановы по-прежнему светилась собачья преданность. Любовники принялись за изысканный ужин. Маленький паж Тони – африканский мальчик в короткой курточке и цветных шароварах, подавал восхитительное вино, привезённое специально для дожа с острова Самос. Казанова с наслаждением осушил несколько бокалов.

После ужина он повторил ритуал предыдущей ночи. Вновь загасил все свечи и задернул шторы на окне. «Возможно, – подумала Тони, – это часть договора с дьяволом: он может заниматься любовью лишь в темноте». Однако не было никаких сомнений в его мастерстве и огромном опыте в любовных делах. Он без устали ласкал возлюбленную, но каждый раз, когда она пыталась исследовать источник наслаждения, мягко и целомудренно пресекал её поползновения.

Тони терпеливо ждала, зная, что её любопытство скоро будет удовлетворено. И вот рука Казановы замерла, голова упала на её грудь. Он заснул. Снадобье, подмешанное в вино, сделало своё дело.

Убедившись, что он полностью отключился, Тони зажгла свечу на столике рядом с кроватью. Поначалу она ничего не могла понять, потом рассмеялась. В венецианских мужчинах было очень мало подлинного. Все эти парики, вставные челюсти, накладные плечи и икры… Но одно у них было настоящим. У Казановы были густые волосы, мускулистое тело и собственные зубы, но в одном отношении он был обделён природой. И исправил этот недостаток с помощью хитроумного приспособления. Это была искусная и впечатляющая работа, достойная Леонардо да Винчи или Бенвенуто Челлини.

– Стало быть, – заметил Ван Нордхайм, – у Казановы были все качества, необходимые для ублажения женщин, за исключением одного. Полагаю, он использовал это устройство не для собственного удовлетворения, но чтобы доставить наслаждение женщине.

– Если твоё объяснение верно, – вмешался Адам, – то Казанова всё-таки был великим любовником.

Стелла вздохнула. Потом, сославшись на головную боль (вероятно, мнимую), покинула их, сказав, что возвращается на корабль. Она не успела далеко отойти, когда к ней присоединился молодой человек. Судя по стройной фигуре и развязной походке, это был неизменный Феликс, хотя Адам не был точно уверен.

Мужчины встали и молча пошли вдоль Большого канала к Дворцу Дожей. Войдя в старинный дворец, они оказались во власти красочного прошлого древнего города.

– Рассказ Стеллы, – нарушил молчание Адам, – кажется мне явной выдумкой. Она любит искажать историю.

– Но она хорошая рассказчица, и в её устах всё это звучит весьма убедительно, – возразил Ван Нордхайм.

– Да, но ведь нельзя же принимать всерьёз…

Ван Нордхайм резко остановился.

– Посмотрите!

Он указал на картину в старинной золочёной раме. На портрете была изображена знатная высокомерная дама.

Холодок пробежал по спине Адама. Лицо, смотревшее на него с портрета, было лицом Стеллы! Подпись на раме была неразборчива, время сделало своё дело. Всё, что они смогли разобрать – «Антония, супруга дожа».

Глава 12

Тайна Сфинкса

СТЕЛЛА сидела на палубе рядом с Адамом.

– Если бы корабли оставляли за собой следы на воде, – задумчиво сказала она, – сколько глубоких морщин пролегло бы на глади океана.

Вдалеке, в синей дымке, показалось серое побережье Египта.

– Запланировано несколько экскурсий. Ты пойдешь со мной хотя бы на одну?

Стелла зевнула (даже это у неё получилось мило).

– Не думаю. Египет – это труп в гробу Ливийской пустыни, который нужен лишь, для того чтобы дать пожилым английским джентльменам достойную цель в жизни. Очень трогательное зрелище – когда старички в Каирском музее с энтузиазмом рассматривают мумии давно умерших людей. Они не думают о том, что их собственные тела, возможно, будут выставлены в музеях спустя несколько тысячелетий».

– Значит, ты не будешь сходить на берег?

– Наверно, нет. Но ты обязательно посмотри пирамиды.

На следующее утро Адам отправился на берег самостоятельно, не дожидаясь общей экскурсии.

В отличие от большинства американцев, Адам хорошо знал историю Старого Света. Он благоговейно ступил на землю города великого Македонянина. Александрия оказалась шумной и грязной. Адам медленно брел по Рю-Фуад, рассматривая снующие вокруг толпы людей; купил пачку крепких египетских сигарет и в конце концов чуть не потерял сознание от нахлынувших исторических ассоциаций и знойного африканского солнца. Остановил такси и проделал часть пути на машине. Отпустив такси и решив пройтись пешком, подвергся алчным домогательствам местных торговцев. Наконец, он добрался до небольшого вокзала, откуда белый железнодорожный вагон быстро домчал его через зеленый оазис до Каира.

Аль-Кахира, победительница, город, построенный в честь победы ислама над христианством, заслужил своё название. Он обрушился на него подобно тому, как хищник прыгает на жертву. Незнакомого с восточными нравами профессора чуть не разорвали на части местные темпераментные зазывалы, торговцы и гиды.

Горбоносый араб предложил ему мумию Нефертити. Пожилой левантиец с хитрыми глазами попытался всучить ему остатки александрийской библиотеки, которую разыскал какой-то шейх. Ошеломлённый их напором, Адам едва унёс ноги с восточного базара, где продавались подлинные египетские редкости, изготовленные в США.

Стремясь избавиться от назойливых посягательств, он пришел на могилу Мамелюков, но даже там не было покоя. Почтенный мулла предложил воспользоваться гаремом одного сластолюбивого паши во дворце, расположенном неподалёку.

Наконец, спасаясь от несносных приставаний, он попытался найти убежище в арабской кофейне, располагавшейся в прохладном подвале. Испытывая раздражение и одновременно посмеиваясь над своими приключениями, Адам подумал, что цыгане и египтяне, вероятно, родственные народы, поскольку и те и другие склонны к мошенничеству[32].

Старый патефон крутил пластинку с арабской любовной песней. Фальцет певца отдавался в барабанных перепонках Адама. Тучные мужчины, похожие на разбойников из музыкальной комедии, сидели вокруг за столиками, потягивая кофе и подсчитывая дневную добычу. Валюта всех стран, скромная дань мира потомкам Тутанхамона, мелькала в смуглых руках и исчезала в карманах колоритных персонажей. Красные фески качались вокруг, словно цветущие маки на поле.

Адам выпил отвратительный кофе, надеясь, что хотя бы тут попрошайки оставят его в покое. Однако испытания ещё не закончились. Прыщавый уличный мальчишка с влажными, как у верблюда, глазами чуть не умер от горя, когда Адам отказался купить у него пачку непристойных открыток. А затем ему вроде бы представилась возможность испытать настоящее приключение. Араб величественного вида, с лицом пророка, направился к нему. Почтенный шейх в белой одежде движением руки смахнул мальчишку в сторону, словно насекомое, церемонно поклонился Адаму, пристально глядя на него чёрными, блестящими глазами. Адам ожидал, что сейчас он произнесет какое-то высокопарное приветствие, но на уме у араба было другое.

– Не желает ли джентльмен, – вкрадчиво зашептал он, – чтобы я проводил его к пирамидам, где покоятся не только мумии царей, но хранится мудрость веков?

– Нет, благодарю, – ответил разочарованный Адам.

Араб спокойно воспринял отказ и наклонился ближе.

– Разумеется, – продолжал он, – джентльмен уже видел пирамиды. Я понимаю. Однако за пять фунтов я покажу то, что туристы редко видят – ночную пустыню.

Припомнив, что иногда происходит с легкомысленными туристами, доверившимися ночью незнакомым гидам, Адам решительно отказался.

– Но я могу предложить вам кое-что получше, – не сдавался искуситель. – Добавив ещё два фунта, вы сможете остаться в пустыне на всю ночь и слушать вой шакалов, бродящих вокруг вашей палатки.

– Иди ты к чёрту! – крикнул Адам.

Но и это ни коим образом не обескуражило настырного араба.

– Понимаю. Вы – человек с изощрёнными вкусами и особыми запросами. Вы хотите получить всё самое лучшее. За пятнадцать – всего пятнадцать! – фунтов Ваша палатка (с бродящими вокруг шакалами) подвергнется нападению шайки бедуинов, которые Вас похитят. Три часа спустя Вас, после жестокой схватки, освободит дружественное племя. Всё это при свете луны… Это приключение, которое предпочитают самые взыскательные туристы, особенно молодожёны.

Адаму казалось, что чёрные, блестящие глаза араба гипнотизируют его, и он уже почти готов был согласиться провести ночь в пустыне в окружении шакалов.

Однако спасение оказалось рядом. Тяжёлая рука опустилась на плечо араба, и строгий голос произнес:

– Если ты оставишь нас в покое, я дам тебе доллар и заплачу за твой кофе.

Рука араба жадно схватила бакшиш, словно сомкнулись челюсти хищника; почтительно кланяясь, он удалился за столик в углу и заказал кофе.

– Что Вы здесь делаете? – спросил Ван Нордхайм.

– Хотел познакомиться с жизнью арабов, – ответил Адам, – но, боюсь, откусил больше, чем могу проглотить.

– А что Вы, собственно, ищите? Вы не найдёте здесь красивых девушек, которых видели в фильмах.

– Знаю, – печально ответил Адам. – А как насчёт ночной жизни в этом городишке?

– Можете выбирать на свой вкус. Здесь Вы найдете всё, что Вам заблагорассудится. Однако эти развлечения быстро надоедают; местным жителям они точно уже надоели. Со времен фараонов они испытали все вообразимые чувственные наслаждения. Порок больше не доставляет им удовольствия.

– Может, они открыли что-то, о чём мы не подозреваем?

– Возможно. Мне иногда кажется, что арабы отвергают алкоголь, потому что находят более изощрённое наслаждение в опиуме. Они почитают в женщине в первую очередь мать, потому что знают другие радости, о которых мы, непосвящённые, понятия не имеем.

– Тогда, – легкомысленно откликнулся Адам, – давайте будем примитивными и выпьем виски.

– Здесь нам не подадут. Нужно идти в бар для туристов.

Официант принес счёт за две чашки кофе, которые выпил Адам, и за 18 чашек, поглощённых почтенным арабом.

Они направились в бар с характерным названием «Американский». Устроились за столиком с бутылкой виски, которое показалось им глотком свежего воздуха с родины, и принялись обсуждать нравы Востока.

К тому времени, когда бутылка опустела, у Адама шумело в голове, а голос звучал слегка нетвердо.

– Вот, мы проводим первый день в Египте, сидя в прокуренном зале и обсуждая абстрактные понятия. Не можем ли мы заняться чем-то более интересным, пока ещё ранний вечер?

– Разумеется, – согласился толстый химик, тоже слегка навеселе. – Почему бы не посмотреть пирамиды при лунном свете? Конечно, это достаточно традиционное занятие, однако оно развлечёт нас.

Обшарпанное такси везло их по берегу Нила к пункту назначения. Ночь накинула ажурную вуаль на город и пустыню. Звезды, сиявшие на тёмном небе, казались сверкающими, серебряными рыбинами в реке.

– Когда-то, – воскликнул Адам, несколько протрезвев от свежего ночного воздуха, – триремы убегающей от римлян Клеопатры скользили по этим водам.

– Да, – поддержал Ван Нордхайм, – а за ними плыли триремы Антония. Клеопатра была ставкой в его сражении с Октавианом при Акции.

– Там, по крайней мере, была великая страсть, – заметил Адам.

– Трудно анализировать ситуацию, когда речь идет о великой страсти, – откликнулся Ван Нордхайм. – Великая любовь часто вспыхивает по самым смутным и необъяснимым причинам. Волосы, как они растут на голове или теле, соблазнительная улыбка, длина ресниц или изгиб бровей… Какая-то деталь, которая не имеет значения сама по себе, вызывает любовное влечение.

Такси мчалось по широкой дороге к пирамидам. Виллы по обеим сторонам, в египетском и мавританском стиле, казались декорациями к приключенческому фильму. Сады и сама земля источали аромат экзотического прошлого. Навстречу поднимались массивные каменные громады Пирамид.

Машина остановилась на границе пустыни. Вблизи залитые солнцем пирамиды казались утомлёнными божествами, погружёнными в размышления о бесконечности.

– «Мена» – отель, пустынный коктейль, – крикнул водитель.

Знаменитый отель на границе с пустыней ярко сиял огнями. Мужчины и женщины в вечерних нарядах сидели в баре, потягивая напитки. Адам и Ван Нордхайм последовали их примеру. Коктейли не добавили трезвости, а зрелище пирамид подстегнуло воображение Адама.

– Отправимся в пустыню, – предложил он, – откуда всё произошло и куда всё вернется…

Ван Нордхайм взглянул на Адама с некоторым сарказмом, однако последовал за ним. Пустыня таинственно мерцала в бледном лунном свете. Легкий ветерок пробегал по песчаному океану, поднимая зыбь. Когда они проходили мимо великой пирамиды Хеопса, Адаму припомнилась древняя легенда о египетской принцессе, которая бросилась с её вершины (это случилось тысячи лет назад).

Справа возвышалась пирамида Хефрена. За ней виднелась каменная усыпальница фараона Мены. Чем дальше они брели по пыли веков, тем больше их охватывало чувство нереальности.

Наконец, они достигли таинственного лика, который, не мигая, взирает на людей с застывшей загадочной улыбкой. Сфинкс, нестареющий страж Ливийской пустыни. За этим чудовищным изображением ощущался неизвестный и тайный мир.

Вдруг Адам воскликнул:

– О Господи! Вы видите то же самое, что я?

Между могучих лап Сфинкса, обратившись к нему лицом, неподвижно стояла Стелла.

Мужчины осторожно двинулись в направлении видения. Про себя оба подумали, что нужно быть воздержаннее с употреблением спиртного.

– Мы либо пьяны, либо нам это снится, – пробормотал Адам.

Так до конца и не осознавая, спит он или пьян, Адам приближался к светящейся фигуре. Это, несомненно, была Стелла, но странным образом изменившаяся. Куда девались пышные формы Афродиты Праксителя, точёная фигура Венеры Милосской? Призрачная фигура между лап Сфинкса была стройной, почти детской, с маленькими, острыми грудями. Однако, изменившаяся и всё же неизменная, это была Стелла.

Адам, в крови которого было растворено полбутылки виски, не удивился этой трансформации. Казалось, тело Стеллы могло приспосабливаться к любым переменам её настроения. С пьяной развязностью он окликнул её:

– Богиня любви, мы воздали должное твоему брату Бахусу. Мы готовы принести жертву в твоём храме, если ты раскроешь нам тайну Сфинкса…

Стелла резко повернулась.

Её лицо было очень бледным. Казалось, между ней и Сфинксом существует какая-то незримая связь.

– Какую тайну? – спросила она.

Голос звучал странно, словно она пребывала в исступлении.

– Тайну любви, тайну Клеопатры, Цезаря и Антония…

Стелла не ответила. Она подошла ближе к Сфинксу и улыбнулась. Это была улыбка ребенка, смелая и в то же время робкая. Затем, обращаясь сразу и к Сфинксу, и к своим собеседникам, она вдруг монотонно заговорила на каком-то странном, непонятном языке. Не сразу Адам понял, что она говорит на древнегреческом.

– Я любила эту землю, подобно тому, как её любили все люди и все народы. Мы, Птолемеи, были очарованы пороками и тайнами Египта. А Египет, в свою очередь, любил нас. Я всегда возвращаюсь к тебе и ложусь у твоих ног, о Сфинкс! Непреодолимая сила влечёт меня через моря и пустыню к тебе. Прости меня, если я раскрываю наши тайны!

Ван Нордхайм, несмотря на винные пары в голове, наблюдал за Стеллой с профессиональной невозмутимостью учёного.

– Либо мы напились до чёртиков, – заметил он Адаму, – либо это – Стелла де ла Мар, которая ввела себя в состояние транса. Не перебивай её, пусть она говорит.

Двое мужчин молча смотрели на призрачную фигуру.

– Антоний, – с улыбкой сказала женщина, – постоянно повторял, что Сфинкс был моей матерью…

Стелла присела на песок. Глядя на луну, она заговорила скороговоркой, словно школьница, кающаяся в каком-то пустячном проступке.

– Всё это случилось потому, что я слишком люблю жизнь. Моё тело было молодым и сильным. Мы, Птолемеи, несмотря на кровосмесительные связи, отличались крепким здоровьем.

Улыбка на потрёпанном временем лице сфинкса, казалось, превратилась в саркастическую усмешку.

– Не усмехайся так, старое чудовище. Время не делает тебя краше. Когда я приходила к тебе с Антонием, у тебя ещё был нос…

Адам, несмотря на предупреждение Ван Нордхайма, встрял в этот странный монолог.

– А что там было с Цезарем?

Казалось, мысли Стеллы бродили где-то далеко. Она не ответила прямо на вопрос.

– Когда я ещё лежала в колыбели, моя нянька предсказала, что я стану царицей. Я вышла замуж за моего брата Птолемея, когда была ещё ребенком; мы вместе правили Египтом. Днём мы мастерили маленькие кораблики из бамбука и пускали их вниз по Нилу. Ночью мы сами отправлялись в плавания… Потом появился Цезарь; он навис над нами гигантской тенью, угрожая отобрать у нас Египет. Я опасалась за свою корону.

Армия брата окружила армию Цезаря, который оказался в трудном положении. Опьянённый победой, Птолемей больше не советовался со мной. Если бы он одолел Цезаря, то стал бы единоличным правителем. И отравил бы меня. Не нужно было быть предсказателем, чтобы понять его намерения. Это семейная традиция. Мы всегда любили и убивали друг друга.

Однако народ боготворил меня. И я решила связать свою судьбу с Цезарем и предоставить в его распоряжение все имевшиеся у меня средства, включая себя.

Я не могла проникнуть в ставку Цезаря, минуя стражников Птолемея. Я надела набедренную повязку и юношескую тунику, чтобы скрыть свою личность и пол, если бы меня обнаружили. Затем рабы завернули меня в ковер и тайком отнесли в палатку Цезаря. Так что это неправда, будто я была голой, когда ковер развернули перед ним. Цезарь поначалу принял меня за мальчика; он обращался со мной, как с мальчиком, даже после того, как выяснил, кто я…

Адам пожал плечами.

– Видимо, я всё ещё пьян. Я не очень понимаю… Она говорит странные вещи.

Стелла мечтательно глядела вдаль, в пустыню.

– Эта пустыня, – пробормотала она, быстро переходя с древнегреческого на английский, – видела странные вещи, странных богов, странных людей и странные любовные истории. Но вряд ли существовал человек более странный, чем Цезарь. Его страсть служила честолюбию, а честолюбие служило страсти. Подростком он пробирался в бани, где развлекались римские сенаторы. Он был их игрушкой. От них он узнавал о любви, но у них же учился политике. Трудно сказать, где кончается честолюбие и начинается страсть.

Цезарь трижды был женат. Не знаю, как складывались его отношения с другими женщинами. Я никогда не была любовницей Цезаря, я всегда была его Ганимедом. Мне приходилось соблюдать диету, чтобы оставаться стройной. От одной поклонницы Эроса я узнала в Александрии секреты такой любви. Юлия привязывало ко мне то, чего, кроме меня, не знала ни одна женщина… Но я никогда не болтала об этом. И Цезарь ценил мою скромность.

Я родила ребенка. Молва приписывала отцовство Цезарю. Он довольно улыбался. Я назвала мальчика Цезарионом. Цезарь оценил мой жест. На самом деле, я не уверена, что он был отцом ребенка. В таких случаях трудно определить наверняка, легко ошибиться. Цезарь признал отцовство из государственных соображений. Я правила Египтом по милости Цезаря.

Цезарион был прелестным мальчиком. Когда его задушили по приказу Октавиана, я проплакала три дня и три ночи. Октавиан был чудовищем, моим злым роком.

Я сопровождала Цезаря в Рим, не как пленница, но как правящая царица. Роман со мной несколько укрепил его репутацию, которая, несмотря на три брака, была существенно подорвана известным случаем с царем Вифинии.

Когда Цезарь погиб, весь Рим выражал соболезнования Кальпурнии, но оплакивал его вместе со мной. После кончины Цезаря я вернулась в Египет. Потом явился Антоний с сильным войском. Он вызвал меня к себе. Я пришла, увидела, победила.

Антоний никогда не любил женщину. Его браки были продиктованы соображениями целесообразности. Он не любил сестру Октавиана, он не любил даже меня. Он любил дух Цезаря во мне.

Антоний заставлял меня умащаться экзотическими притираниями, которые любил Цезарь. Он заставлял меня повторять мельчайшие подробности нашей любви с Цезарем. Поглощённый безумной страстью, Антоний следовал за мной, как собачонка. Я не любила его, но он был мне полезен. Вместе мы пускались в странные приключения. Мы наблюдали за юношами и их случайными подружками в борделях. Я даже позволила ему увидеть ритуал со священными кошками, за что, дорогой Сфинкс, я молю тебя о прощении.

Затем мне пришло послание от Октавиана с приказом убить Антония. Я получила ультиматум, когда принимала ванну в присутствии огромного раба-нубийца. Меня уже утомили потрёпанные жизнью римляне.

Я оказалась затянута в водоворот борьбы между Октавианом и Антонием. Я сопровождала Антония в Акцию со своим флотом, предпочитая соблюдать нейтралитет. Мне было нечего терять. Кто бы ни одержал победу, я завоевала бы победителя. Мне надоели все эти раздоры, надоел и сам Антоний. Он был слишком большим и не первой молодости, он раздражал меня. Октавиан был молод.

Когда мои галеры повернули назад, Антоний последовал за мной. Он потерял голову и проиграл битву.

Антоний покончил с собой. Я вернулась в Египет. Октавиан привёл свою армию к воротам моей столицы. Я встретила его без боязни, но, увидев его болезненное лицо, поняла, что проиграла. Он унаследовал честолюбие Цезаря без его страсти. Рим, а не любовный роман был его целью. Возможно, он подавлял свои желания с помощью наркотических снадобий, чтобы ничто не отвлекало от главной цели.

Я не смогла очаровать холодного римлянина. Возможно, годы не пощадили мою красоту – я уже не была ребенком, завёрнутым в ковер, на которого обратил свое благосклонное внимание Юлий Цезарь. Октавиан предложил назначить мне денежное содержание, но сначала хотел провести меня по улицам Рима в своей триумфальной процессии. Я почти не слушала его. В ушах у меня словно звучали голоса римлян: «Клеопатра утратила свою красоту! Октавиан смеется над её женскими уловками!»

Вернувшись во дворец, я долго размышляла, не следует ли мне достойно уйти из жизни, покончив с собой. И подумала о своих ручных змеях…

Я приказала служанке принести мне ларец с ядовитыми гадами. Но она не умела обращаться с ними, случайно открыла крышку, и одна из змей ужалила ее. Лицо служанки посинело, его исказила ужасная гримаса. Смерть была почти мгновенной.

Это, несомненно, был знак Изиды, или какого-то иного охранявшего меня божества. Я поняла, что мне незачем следовать примеру Антония. За час-другой под жарким египетским солнцем её тело изменится до неузнаваемости. Я надела на неё царский головной убор, на её безжизненный палец – своё кольцо, накрыла тело своим плащом, и – покинула дворец вместе с могучим, молодым нубийцем. Африка поглотила меня…

Ван Нордхайм понимал лишь половину из того, что рассказывала Стелла, поскольку не был знатоком древней истории. Всё это звучало слишком фантастично для его рационального ума; к тому же он устал и замёрз. Он повернулся и побрел прочь. Когда его плотная фигура исчезла из виду, Адам обнял Стеллу, словно пытаясь защитить её от неведомой опасности. Её губы потянулись к нему. Страсть вспыхнула, воспламенённая невероятными событиями этой ночи.

Заря окрасила небо розовым цветом.

Внезапно тишину нарушил глухой стук копыт. Уединение парочки было грубо нарушено мужчинами в военной форме, призванными следить за соблюдением нравственности в пустыне, чтобы ничто не оскорбило чувства британских моралистов обоего пола. Однако Ван Нордхайм, который не успел ещё отойти далеко, вовремя вернулся назад, чтобы предостеречь Адама. Когда блюстители нравственности приблизились к ним, их взорам предстали три человека, которые осматривали Сфинкса. Адам, изображая гида, рассказывал: «Сейчас невозможно разгадать архитектурный замысел, частью которого был Сфинкс. Фараон…»

Полицейский тронул Адама за плечо.

– Пожалуйста, Вашу лицензию. Если у Вас нет разрешения вести экскурсии, я буду вынужден Вас оштрафовать.

Адам забормотал извинения.

Полицейский вытащил из кармана какую-то книжку.

– За проведение экскурсии без разрешения в этой части пустыни полагается штраф в ю фунтов.

Адам покорно заплатил.

Пока он объяснялся с полицейским, Стелла и Ван Нордхайм исчезли. Вернувшись в отель «Мена» в дурном расположении духа, Адам увидел, что они завтракают.

– Забавно, – сказала Стелла, наливая Адаму кофе, – Ван пытается убедить меня, что я веду двойную жизнь. Он утверждает, что у меня раздвоение личности.

Адам подозрительно посмотрел на сидящую перед ним парочку. Интимное обращение «Ван» к толстому химику неприятно задело его. Они что, успели близко познакомиться? Может, Ван Нордхайм уже стал любовником Стеллы?

Он быстро допил кофе и под каким-то несуразным предлогом в одиночестве вернулся на «Мунданию».

Адам очень устал после ночных приключений. Упав на постель, он задремал. Во сне ему являлась Стелла в одежде юноши. Он пытался обнять её, но она каждый раз ускользала. Казалось, это продолжалось несколько часов. Трудно судить, как течёт время во сне. Наконец, дрожа от неукротимого желания, он сжал её в объятиях и овладел ей, как Цезарь Клеопатрой… Однако когда он утолил страсть в эротических снах, его врождённое пуританство восстало против этой необычной ситуации. Возбуждённый, но полный отвращения к себе, он долго лежал, уставившись в темноту, пока снова не погрузился в сон.

Глава 13

Царь Соломон и тысяча жён

ОБЕД на троих был накрыт на балконе в каюте Стеллы. «Мундания» медленно входила в гавань Хайфы. Стелла и два гостя – Ван Нордхайм и Адам – находились в приподнятом настроении. Крепкие коктейли и пикантные закуски были только прелюдией к симфонии кулинарных шедевров, сочинённой самой Стелой. Феликс прислуживал за столом, подавая блюда, которые доставлялись прямо с кухни. Одним из главных пунктов составленного Стеллой меню был восхитительный суп, приправленный редким французским вином. Однако когда шеф-повар обнаружил, что вино прокисло, он, не поставив в известность Стеллу, заменил суп другим изысканным блюдом – зелёным черепаховым супом. Когда Стелла вдохнула его аромат, черты её исказились гневом.

Никто не успел сказать ни слова, как она схватила тарелку и швырнула её в лицо оторопевшему Феликсу. Тарелка рассекла ему щеку, выступила кровь. Красивое лицо Феликса побелело от злости. Когда Стелла увидела кровь на его лице, она с милой улыбкой извинилась и промыла царапину, которая, к счастью, оказалась неглубокой. Под её легкими прикосновениями кровь остановилась, и боль ушла.

– Это предназначалось не тебе, а повару, – пояснила Феликсу Стелла.

Потом что-то прошептала ему на ухо по-итальянски, чего ни Адам, ни Ван Нордхайм не поняли. Блаженная улыбка растеклась по лицу юноши.

Обед продолжился как ни в чём не бывало.

– Я не понимаю, что Вас так рассердило? – с интересом спросил Ван Нордхайм, когда Феликс вышел из комнаты.

Неожиданная вспышка Стелы явно возбудила любопытство толстого химика.

Стелла раздражённо топнула ножкой.

– Это был суп из черепахи. А я люблю черепах. Я не хочу их есть. Сама мысль о черепаховом супе вызывает у меня тошноту.

– Обычная идиосинкразия, – спокойно заметил Ван Нордхайм.

– Индийская богиня любви, – пояснила Стелла, теперь уже с улыбкой, – часто принимает облик черепахи.

– Но почему именно черепаха? – удивился Адам. – Это существо не отличается красотой.

– Потому что, – ответила Стелла, – как сама жизнь и любовь, черепаха выходит из моря. Океан дал жизнь всему на земле. Что такое соки человеческого тела? Что такое кровь, как не морская вода…?

Мужчины переглянулись. Переварив всё услышанное, Адам, наклонившись к Стелле, заметил:

– Венера вышла из морской пены, а Лакшми, насколько я помню, возникла из океана молока, сбитого богами.

– Очевидно, – вмешался Ван Нордхайм, – речь идет о символе вещества, дающего жизнь…

– Вам не кажется, – прервала его Стелла, – что Вы слишком углубились в физиологию? Индуистские богословы толкуют эту легенду в метафизическом смысле.

– Похоже, – возразил тучный голландец, – что богословы стремятся толковать самые обычные функции организма самым диковинным образом. Величайший древний гимн физической любви – я имею в виду «Песнь Песней» Соломона – стал диалогом между Христом и Церковью.

Стелла лукаво улыбнулась.

– Я знаю о «Песне Песней» больше, чем все богословы, вместе взятые.

– Опять Ваша женская интуиция? – спросил Ван Нордхайм, пристально глядя на неё.

– Возможно, – ответила Стелла, похлопав его по руке. – Я расскажу Вам, когда мы будем в Иерусалиме. Вы ведь завтра поедете с нами?

– С огромным удовольствием.

Хайфа, где они причалили на следующее утро, не представляла особого интереса. Поэтому им хотелось поскорее попасть в Иерусалим, город царей. Стелла, взволнованная гораздо сильнее, чем её спутники, быстро направилась к ожидавшему их лимузину, который должен был отвезти их в Священный Город.

– Леди Стелла – феноменальная женщина, – заметил Адам.

– Она, действительно, феномен, – откликнулся Ван Нордхайм.

Во время поездки, которая заняла три часа, шум мотора практически не давал им возможности говорить. Открывавшийся вокруг пейзаж свидетельствовал о героических усилиях вырастить урожай на скудной почве.

– Царь Соломон был бы доволен, – заметила Стелла. – Его имя, на самом деле, означает «мирный».

– Он не был таким мирным, – возразил Адам, – пока не убил всех своих братьев и других людей, которые стояли между ним и троном.

– Он поступил мудро, – одобрил Ван Нордхайм. – Но разумно ли – для любого мужчины – иметь тысячу жен?

Стелла хитро улыбнулась.

– Ну, это была, главным образом, политика. Соломон женился на дочерях и сестрах всех соседних шейхов и князей, чтобы связать им руки; эти женщины стали не только его женами, но и заложницами. При его дворе были представительницы всех окрестных правящих домов. Несмотря на библейское предостережение против смешанных браков, он брал в жены моавитянок, аммонитянок, идумеянок, сидонянок, хеттеянок, египтянок и других. Он шаг за шагом укреплял своё царство.

– С тех пор это способ ничуть не устарел, – сухо заметил Ван Нордхайм.

После утомительной поездки автомобиль, наконец, остановился около мечети Омара. Стелла, на которой было изящное светлое платье, повела Адама и Ван Нордхайма к тому, что осталось от Храма Соломона – к Стене плача. Бородатые евреи, раскачиваясь взад-вперед, монотонно читали заунывные молитвы. Глаза Стеллы были полузакрыты. Она сложила ладони перед грудью, словно присоединяясь к причитаниям молящихся.

Они неторопливо осматривали Старый и Новый город. Стелла оставалась необычно молчаливой. С наступлением вечера они поужинали в роскошном отеле.

Потом через оливковые рощи они стали подниматься на вершину холма, возвышавшегося над Старым и Новым городом. Луна окутала землю таинственным, серебристым покровом, который скрывал шрамы недавних сражений. Стелла вздохнула, но ничего не сказала. Её платье мерцало в лунном свете.

– Словно листья лотоса… – вслух подумал Адам.

Стелла хорошо знала дорогу; она ни разу не замешкалась. В конце концов она привела их туда, откуда можно было увидеть двускатные крыши Старого города и плоские крыши Нового. Купола мечетей напоминали обнажённую женскую грудь. Магия лунного света околдовала Адама.

– Стелла, – прошептал он, – Священный город лежит у твоих ног…

– И не впервые, – ответила она.

Её лицо в свете луны казалось маской; движения были медленными и размеренными, словно сейчас она находилась там, где не существует времени.

– Похоже, она опять впала в сомнамбулическое состояние, – кивнул Адаму Ван Нордхайм.

Если Стелла и слышала, то не обратила никакого внимания. Между тем Адама раздражало присутствие Ван Нордхайма. Если бы он был наедине со Стелой, то в такую ночь могло бы случиться многое… Неужели этот толстый голландец тоже влюбился в Стеллу, несмотря на свой профессиональный скептицизм? В последнее время он стал их неразлучным компаньоном. Или это уловка Стелы, чтобы не оставаться наедине с Адамом – после его фиаско на Эльбе?

Сейчас сознание Стеллы было где-то далеко, явно не с ними. Несколько раздражённый её безразличием, Ван Нордхайм многозначительно напомнил:

– Вы обещали поведать нам историю про «Песнь Песней». Вы готовы рассказать нам сейчас?

– Да, – охотно согласилась она. – И это будет подлинная история.

– Неужели? – с иронией спросил Ван Нордхайм.

Глаза Стеллы вспыхнули странным, зелёным пламенем. Она показалась Адаму ещё прекраснее, чем раньше.

– Она очаровательна, – прошептал он Ван Нордхайму.

– Она впала в транс, – ответил голландец.

– Видимо, и то и другое.

Движимая какими-то яркими воспоминаниями, Стелла начала:

– Я сниму печать с тайны Соломона и Билкис Маке ды, царицы Савской, чьё тело было смуглым, как корица, а черты лица соперничали с очарованием луны. Она любила благовония и редкие шелка, философские беседы и красивых мужчин. Она была самым богатым властителем на всем Востоке. В ее столицу – Китор – шли караваны со всех четырех сторон света. Из Китая, Египта, Персии, Вавилона, Карфагена и многих других стран, чьи названия забыты уже многие тысячелетия, в её царство везли самые тонкие ткани, драгоценные камни, самых прославленных мудрецов, предсказателей и поэтов, а также самых крепких юношей.

Все соперничали за честь угодить царице. Один приносил волшебный меч, другой – удивительную ткань, сотканную из гривы горных львов. Какой-то принц положил к её ногам идола, вырезанного из зелёной яшмы; иные, особенно молодые, отдавали ей единственное, что имели, – себя самих.

Все возвращались домой, прославляя мудрость и доброту царицы. Билкис была счастлива, даже слишком, однако ей хотелось чего-то ещё – какого-то необыкновенного блаженства, каких-то новых, невероятных ощущений. Странствующие купцы принесли ей слухи о властителе, правящем в далекой Иудее, который считался самым мудрым и сильным из всех мужчин. Мудрость и сила, как знала царица, – это редкое сочетание. Но царь Соломон также превзошёл всех остальных властителей числом своих жен. Его гарем, насчитывавший тысячу жен и наложниц, не знал себе равных.

На его кольце было выгравировано тайное имя Бога. Это давало ему власть над людьми, ангелами и демонами, зверями, птицами и рыбами. Орел доставлял его приказания. Волшебный ковер мог переносить его по воздуху с сорока тысячами воинов. Два падших ангела, Уза и Азаэль, прикованные к скале Иеговой, открыли ему тайны мира и секреты ада. Асмодей, верховный демон, был его верным слугой.

Соломон построил себе великолепный дворец из золота, возвел роскошные покои, украшенные золотом, для тысячи своих жен. Птицы и звери сами приходили на кухню, чтобы пополнить его кладовую. Не было такого желания, какое он не мог бы удовлетворить, но мудрость была ему щитом от порока. Он был благочестивым человеком, почитавшим своего бога, Иегову, которому воздвигал величайший из храмов, когда-либо создававшихся человеком. В этом храме он насадил золотые деревья, плодоносящие круглый год. Соломон любил золото.

Билкис подумалось, что Соломон – единственный властитель в мире, достойный её. Она всё думала, как бы увидеться с ним, однако путешествие сулило почти непреодолимые препятствия и тяготы. Каравану потребовалось бы семь лет, чтобы дойти из Китора в Иерусалим. Царица уже почти примирилась с мыслью, что не встретится с великим монархом, когда один странный случай заставил её действовать.

Билкис поклонялась солнцу, которое покрыло всё её тело загаром цвета темного мёда. Как-то днём, когда она возносила молитвы Богу Солнца, ей на плечо села птица со странным оперением, торчащим хохолком и длинным, загнутым клювом. Царица никогда раньше не видела таких птиц. К ее крылу был привязан кусок пергамента. Билкис взяла его. Это было приглашение от царя Соломона. Он хотел, чтобы царица прибыла в его столицу. Если же она ослушается, Соломон угрожал вторгнуться в её царство с армией зверей, птиц, демонов и злых духов.

Билкис улыбнулась. Она не верила в духов и демонов, и не принимала всерьёз слухи о магических способностях Соломона. Она знала, что цари обычно окружают себя мистической атмосферой всемогущества и таинственности, чтобы внушать благоговейный страх народам. Сама она тоже порой прибегала к шарлатанским трюкам, чтобы произвести впечатление на министров и подданных.

Вернувшись во дворец, она описала странную птицу главному знатоку животных при её дворе. «Это, видимо, удод, – сказал он, – дикая горная курочка, которая не водится в наших краях».

Билкис посоветовалась с астрологами и географами, чтобы отыскать кратчайший путь в Иудею. После многочисленных споров и обсуждений они наметили маршрут, который сокращал путь вдвое. После этого царица отправила послание Соломону, в котором принимала его приглашение, а также караван с тремя тысячами прекрасных девушек и тремя тысячами красивых юношей, которые все родились в один день, все были одного роста, и все одеты в великолепные пурпурные наряды.

– Зачем понадобился этот роскошный подарок? – поинтересовался Ван Нордхайм.

– Билкис надеялась, что некоторые из её подданных попадут во дворец или в гарем Соломона. Это было своего рода разведывательное подразделение, призванное собрать о царе всю возможную информацию.

Спустя несколько месяцев царица пустилась в путь. Её сопровождала многочисленная свита, а также огромный караван, который вёз мешки с золотом, сундуки с драгоценными камнями, ларцы из слоновой кости с редкими пряностями и благовониями, а также семена бальзамового дерева, которое не росло в Иудее. Двадцать тысяч верблюдов и десять тысяч мулов везли царицу Билкис, её придворных и слуг через пустыню, через песчаные дюны и оазисы, через реки и горы в далекий Иерусалим.

Задолго до того, как она достигла царства Соломона, шпионы сообщили ему о приближении царицы. Царь послал своего министра Ванею навстречу ей. Министра сопровождал Хаппи[33], юноша прекрасный, как заря. Смуглый, с оливковым цветом лица, сияющий, с улыбкой на устах и весёлыми глазами; считалось, что он может доставить удовольствие любой женщине. Но Билкис не интересовали юноши. Все её мысли были поглощены предстоящей встречей с Великим Царем.

Посланники Соломона приветствовали царицу Билкис. Они поведали ей, что к Соломону, когда он в двенадцать лет взошел на трон, обратился Иегова и спросил, чего он желает больше всего. Юный правитель ответил: «Единственное, чего я желаю – это мудрость». Его скромность так понравилась Иегове, что он дал Соломону всего в избытке, включая мудрость.

От них она также услышала историю о двух матерях, которые родили детей под одной крышей. Один младенец умер, и каждая женщина утверждала, что ребенок, который остался в живых, именно её. За разрешением спора они обратились к царю. Трудный случай, но царь был мудр. «Я не могу решить, чей это ребенок, – сказал он. – Поэтому я прикажу разрубить его на две части, и отдам по половине каждой матери». Женщина, ребенок которой умер, молчала. Но настоящая мать кинулась к ногам царя. «Сохрани жизнь моему ребенку, даже если я должна буду расстаться с ним!» – воскликнула она. «Ребенок твой», – рассмеялся царь, довольный тем, что его хитрость удалась.

Когда Билкис приблизилась к окраинам Иерусалима, её встретили пять тысяч царских гвардейцев в золотых шлемах. Соломон принял царицу во дворце, который был целиком сооружён из стекла. Этот материал был неизвестен в Абиссинии. Билкис показалось, что Соломон сидит в бассейне с водой. Чтобы подойти к его трону, она приподняла подол платья, обнажив свои прелестные ножки. Это доставило удовольствие царю, который был большим ценителем женской красоты. А на Билкис, в свою очередь, произвели впечатление благородная осанка Соломона и густые волосы, умащённые благовониями. Его чёрные глаза казались бездонными. Рука, протянутая царице, была прекрасной формы и тоже приятно пахла. Губы прятались в пышной, тщательно расчёсанной бороде и усах.

Когда их взгляды встретились, в глазах Соломона был вызов. Билкис почувствовала, что путешествие было не напрасным. Теперь она не сомневалась в достоинствах Соломона. Однако прежде чем окончательно сдаться, она решила испытать его прозорливость, для чего приготовила несколько загадок, которые поставили бы в тупик самого умного человека. Я уже не помню их все…

– Может, ты приведёшь нам хотя бы пару? – попросил Адам.

Стелла наморщила лоб, припоминая, потом улыбнулась и продолжила.

– Скажи мне, Великий Царь, что это означает? Семь уходят, девять приходят, две источают, один пьёт?

Соломон снисходительно улыбнулся.

– Ответ прост. Семь дней означают женскую нечистоту, девять месяцев – её беременность, две – её груди, а один – это ребенок, которого она кормит.

Тогда Билкис задала другие, более сложные загадки, но Соломон с легкостью разгадал и их. Наконец, царица предложила самую запутанную головоломку.

– Женщина сказала своему сыну: «Твой отец – это мой отец, ты – мой сын, а я – твоя сестра». Если ты, Царь, разрешишь эту загадку, я провозглашу тебя мудрейшим из людей.

– Все просто, дорогая Царица, – ответил Соломон, – эта женщина – одна из дочерей Лота, которые родили детей от отца.

Поражённая его мудростью, царица приказала своим рабам внести дары. Глаза царя вспыхнули, когда он увидел сундук, в котором было 120 золотых талантов.

– А сколько это – золотой талант? – поинтересовался Ван Нордхайм.

– Один талант на нынешние деньги – это примерно 32 тысячи золотых долларов, – пояснил Адам.

– Но золото было не единственным подарком царицы. Сгибаясь под тяжестью ноши, слуги внесли драгоценности, каких никогда не видели в Иерусалиме. Короны, усыпанные бриллиантами, одежды, украшенные жемчугами. По лицу Соломона было видно, что он очень доволен дарами. «Это, – шепнул он своему казначею, – позволит мне завершить строительство храма».

Далее последовал торжественный обед из сотни блюд, которые подавались на золотых тарелках.

– А теперь, – сказал царь, когда последнее кушанье было съедено и последний кубок осушен, – тебе надо отдохнуть, а я должен управлять моим царством. Но вечером мы снова встретимся и будем беседовать о философии, пока утреннее солнце не позолотит виноградники.

Билкис Македа с нетерпением ожидала предстоящую встречу. «Этот человек, – призналась она своей служанке, – умеет выражать свои желания в такой изысканной манере. Большинство мужчин бывают так грубы…»

Царица омылась ароматной водой. Рабы уложили и надушили её волосы, покрасили золотой краской ногти на руках и на ногах, а также пупок. Нанесли пудру на смуглую кожу, которая придала ей самый соблазнительный оттенок. Её глаза казались таинственными озерами. Брови царицы были накрашены, а её любимый мальчик-раб часами трудился над тем, чтобы придать ресницам невероятную длину. Она знала, что именно такие ресницы у женщин были слабостью Соломона.

Когда всё было готово, царица присела, откинувшись, на ложе, полная сладострастного предвкушения. Это будет высший ритуал Любви; самая великая ночь; высшее воплощение её женской судьбы.

Трубы возвестили о появлении царя во всём великолепии. Лилии полей позавидовали бы его бесценному одеянию; чтобы создать другое такое, десяти тысячам мастеров пришлось бы трудиться десять тысяч лет. Он сел на богато украшенный трон; для Билкис установили роскошное кресло с балдахином.

Когда она предложила Соломону вино, тот отказался: «Мне не нужно возбуждать себя алкоголем. Пусть вином утешаются пьяницы».

Этот ответ порадовал Билкис. Соломон был уверен в своих силах и не прибегал к возбуждающим средствам, в отличие от многих других мужчин, которым надо было выпить, перед тем как заняться любовью. По сути, такие мужчины просто боятся женщин.

Царь взял царицу за руки и пристально разглядывал её лицо.

– У меня смуглая кожа, потому что солнце благосклонно взглянуло на меня, – кокетливо заметила Билкис.

– Ты красива.

– А твоя мудрость превосходит даже твою славу.

Левая рука Соломона легла ей под голову, а правая ласкала её. Полный восторга, он гладил её тело; потом, воодушевлённый, как никогда ранее, начал декламировать стихи, которые пережили его царство.

– О, ты прекрасна, возлюбленная моя. Глаза твои голубиные под кудрями твоими. Волосы твои – как стадо коз, сходящих с горы Галаадской. Зубы твои – как стадо выстриженных коз, выходящих из купальни.

Как лента алая, губы твои, и уста твои любезны, – продолжал он, нараспев. – Как половинки граната – ланиты твои под кудрями твоими. Шея твоя – как столп Давидов, сооружённый для оружия. Груди твои – как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями.

Царица, хотя и несколько озадаченная этими сравнениями, светилась от радости. Никогда ещё ни один мужчина не обращался к ней с такой страстью. Она сжала его руку и положила голову ему на плечо. Поглаживая иссиня-черные волосы, царь продолжал:

– Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста; пленила ты сердце моё одним взглядом очей твоих, одним ожерельем на шее твоей. О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста. О, как много ласки твои лучше вина, и благовония твои лучше всех ароматов. Сотовый мед каплет из уст твоих. Мёд и молоко под языком твоим. Благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана. Запертый сад – сестра моя, невеста, заключенный колодец, запечатанный источник.

Билкис не понимала всего, что говорил царь, не во всём улавливала смысл; однако, в конце концов, это была поэзия. Она была немного озадачена тем, что он называл её «сестрой», но, возможно, он имел в виду, что она, как и он сам, является монархом.

– На мой вкус всё это звучит такой же бессмыслицей, как сочинения современных поэтов, которые прикрывают пустоту своих мыслей всяческой галиматьей, – проворчал Ван Нордхайм.

Стелла не обратила внимания на его замечание. Стих за стихом, напевно, она продолжала декламировать «Песню Песней».

– О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая! Округление бёдер твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника. Живот твой – круглая чаша, в которой не истощается вино. Чрево твоё – ворох пшеницы среди лилий. Груди твои – как два козленка, двойни серны. Шея твоя – как столп из слоновой кости; глаза твои – озера Есевонские, что у ворот Батраббима. Нос твой – башня Ливанская, обращённая к Дамаску.

Лунный свет упал на ложе. Во взгляде царя, обращённом к царице, пылала страсть. Его глаза обещали всё, что только мужчина может обещать женщине. Соломон был поглощён чувством, которое стало источником его вдохновения и породило эти удивительные стихи. Царица была совершенно очарована. Перед ней действительно был великий любовник, который разжёг страсть до немыслимого накала. Не какой-то неопытный юнец, торопящийся получить удовольствие, но виртуоз галантности, умеющий изысканно ухаживать за женщиной.

Взошло солнце и позолотило виноградники. Знаток галантных манер закончил свои речи. Поцеловал её, обдав ароматом надушенной бороды, пробормотал: «Я должен присутствовать на заседании правительства» – и быстро удалился.

Очевидно, подумала Билкис, он откладывает самый последний шаг до того момента, когда я, совершенно покорённая, растаю и растворюсь в его объятиях. Это был своего рода изощрённый поединок, в конце которого оба должны были сдаться друг другу, испытав при этом невиданное блаженство.

Потом были вторая, третья и четвертая ночь, они пришли и ушли. Каждая из них была ночью счастья. Нельзя представить себе более обаятельного возлюбленного, чем Соломон; он был мудрым, опытным, деликатным. Его слова открывали новые глубины в душе царицы, и в её теле. Его руки были удивительно нежными…

– Давать волю рукам всегда было царской привилегией, – насмешливо заметил Ван Нордхайм.

Стелла не ответила на фривольную шутку и продолжала.

– Каждый раз, когда царь прикасался к ней, она жаждала его поцелуя, как иссохшая земля жаждет дождя. Однако когда наступало очередное утро, и солнце освещало виноградники и вершины гор, ее начинало томить какое-то неясное, тревожное чувство. Что-то было не так.

Возможно ли, что царь не любит её? Неужели он разжигает свое воображение любовными стихами лишь для того, чтобы потом получать ещё больше удовольствия от тысячи своих жен? Возможно, он думает об одной из них в то время, когда дарит ей, Билкис, лишь небрежные ласки?

Она решила разгадать секрет его воздержания. С помощью своих шпионов Билкис получила доступ в гарем Соломона. Она поговорила с 700 царскими женами и 300 наложницами. Это были женщины разных рас, с разным цветом кожи; блондинки, брюнетки, рыжие, среброволосые.

Все восхваляли мудрость и силу повелителя. Соломон был заботливым мужем, несмотря на то что каждая из его жен и наложниц могла рассчитывать лишь на одну тысячную его любви и внимания. Он угадывал их самые тайные желания, дарил им дорогие драгоценности и редкие благовония, строил храмы их богам – таинственной Астарте, кровожадному Молоху и всемогущему Ра. Этим и многим другим богам можно было беспрепятственно поклоняться в доме Соломона. Иногда его участие в ритуалах поклонения заморским богам даже вызывало недовольство части подданных, непримиримо настроенных к чужой вере.

Все это узнала Билкис Македа. Она также выяснила, что ежедневно каждая из тысячи жен Соломона готовит для него изысканный ужин в надежде, что царь разделит с ней трапезу и ложе.

– Бессмысленное расточительство, характерное для класса бездельников, – ядовито заметил Ван Нордхайм.

– Каждая из тысячи жен, – продолжала Стелла, – была убеждена, что царь провёл ночь с одной из остальных 999. И, как это зачастую бывает между женщинами, каждая хвасталась перед другими, что именно она удостоилась его благосклонности. Это надёжно утверждало его репутацию великого любовника. Но Билкис так и не сумела обнаружить ни одной, с кем бы Соломон действительно совершил заключительный ритуал супружества. Давно, в молодые годы, когда его гарем ещё был невелик, он хвастался, что у него будет семьдесят сыновей от семидесяти жен. Однако за то время, что он безраздельно властвовал над своими женщинами, у него родился лишь один хилый сын.

В трех тысячах притч, которыми Соломон утешал себя в старости, он признавал, что знает всё на свете, кроме пути орла в небе, пути змея на скале, пути корабля среди моря и пути мужчины к женщине.

Несмотря на это, а может быть, из-за этого, Билкис, которая родилась не вчера, но тысячи лет назад, была крайне заинтригована. Царственный поэт представлял собой психологическую проблему. Она намеревалась снять семь покровов с тайны царя Соломона.

К некоторому её удивлению, визиты Соломона к ней продолжались. Однажды ночью Билкис, которой надоели бесплодные игры в любовь, прервала речь царя долгим, страстным поцелуем. Это пробудило в нём более сильные чувства, чем тысяча стихов. Самый мудрый человек на свете, наверно, впервые со времен своей юности испытал острый порыв страсти. Но как странно проявилась эта страсть!

Вновь его левая рука оказалась под головой Билкис, а правая ласкала её тело. Но этим всё и ограничилось. На этот раз Билкис была сильно раздосадована. Любовь Соломона ограничивалась поверхностными ласками. Медленные движения тонких, чувствительных пальцев доводили её до неистового возбуждения, однако не утоляли её страсти. А царю этого было вполне достаточно. И когда солнце в очередной раз окрасило золотым цветом виноградники, Соломон, испытывая приятную усталость и довольный собой, распрощался с возлюбленной и отправился принимать послов иностранных держав.

Билкис решила вернуться в Абиссинию и Шебу, где мужчины были мужчинами. Она не жалела об этом приключении. Похвалы Соломона её красоте по-прежнему звучали в ушах. (Впоследствии она ежегодно посылала ему 66 талантов в знак признания его поэтического гения.)

Соломон проводил царицу до окраины Иерусалима. Они сидели рядом в носилках из золота и слоновой кости. Царь, как гласят древние сказания, дал царице Савской «всё, чего она желала и чего просила», и даже «сверх того».

– Что ещё подарить тебе на память? – спросил он, когда они прощались.

– Подари мне того юношу, подобного заре. И больше мне ничего не надо, – ответила царица.

Юноша отправился с ней в её столицу Китор. Он не обладал и десятой частью мудрости Соломона, но у него были свои достоинства, которые он развивал. Он был весьма силен и усерден. Он не читал стихов, но каждую ночь представлял доказательства своей преданности Билкис. Как и его прежний царственный повелитель, он не знал пути орла в небе, пути змея на скале, пути корабля среди моря; но, в отличие от Соломона, он знал путь мужчины к женщине. И царица была вполне удовлетворена его знаниями и сноровкой.

Когда по прошествии времени Билкис пресытилась молодым любовником, она дала ему в управление сатрапию на юге Аравии, населённую племенем, известным под именем феманитяне. Это место до сих пор носит его имя; имя, которое на иврите означает «счастливый». Римляне называли его «Счастливая Аравия» – «Arabia Felix».

Феликс!

Это имя поразило Адама, как удар молнии. Полный подозрений, что Стелла намеренно приплела Феликса к своей истории, чтобы досадить ему, Адаму, он сквозь зубы пробормотал «спокойной ночи» и откланялся.

Глава 14

Семейная жизнь Сократа

ПИРЕЙ не походил на другие шумные и грязные средиземноморские гавани. Он был сердцем цивилизации (с которой до сих пор не смогла сравниться ни одна другая), когда-то расцветшей в Элладе. Адам рисовал в воображении былое величие и славу Греции, стройные колонны её храмов, не замечая маленьких, неказистых домов. Даже в речи портовых грузчиков и проституток ему слышалась музыка «Илиады».

На какое-то время он даже позабыл о предмете своей страсти – вечно ускользающей Стелле. Адам пешком отправился из Пирея в Афины, однако Ван Нордхайм, который нанял машину, догнал его по дороге и предложил подвезти. Толстый голландец чуть заметно улыбался. Он не поддавался очарованию Пирея; всё это было ему давно знакомо.

Дорога пролегала среди оливковых рощ. Пейзажи Аттики заворожили Адама, хотя маленькие домики с плоскими крышами никак не напоминали величественные строения прошлого. Лишь кое-где можно было увидеть античные руины с дорическими или коринфскими колоннами, которые будили воспоминания об ушедшей эпохе эллинизма. Вдоль дороги паслись стада коров с круглыми, влажными глазами, которые наводили на мысли о волоокой Юноне[34] и тех славных временах, когда по улицам Афин бродили рука об руку Сократ и Платон.

Вдали, на фоне голубого неба, вставал снежно-белый силуэт Акрополя.

Когда автомобиль ехал по тихим улицам Афин, внимание Адама привлекло большое мраморное здание музея.

– Непременно пойдите туда и полюбуйтесь на гипсовые фигуры античных богов, – сказал Ван Нордхайм. – У меня есть кое-какие дела. Мы встретимся в баре отеля «Империал».

И он исчез в дверях ближайшего почтового отделения.

Изучив экспонаты музея (древность некоторых из них вызывала сомнение), Адам направился в бар. Ван Нордхайм сидел за столиком в углу.

– Вы знаете, – едва переведя дыхание, начал Адам, – я видел Стеллу…

– Я тоже, – сухо ответил голландец.

– Но я видел её в музее. Какой-то скульптор тысячи лет назад сумел передать каждую линию её тела.

– Вы настолько хорошо знакомы с её анатомией? – лукаво спросил Ван Нордхайм.

– Ну, я видел её, когда она плавала в бассейне, – неуверенно пробормотал Адам. – Кстати, а где она?

– Когда я видел её последний раз, она была с каким-то парнем, смахивающим на гангстера.

Адам нахмурился.

– Она мне ничего не передавала?

– Она что-то говорила насчет того, что встретится с Вами в Акрополе. На этот раз я к Вам не присоединяюсь. По-моему, она предпочитает встретиться с Вами наедине. Вряд ли Вы будете возражать против этого…

Адам ничего не ответил.

Петляя по узким, залитым солнцем улицам, такси в конце концов доставило Адама к древней цитадели. Молодые парочки с путеводителями в руках и непременным выражением восторга на лицах бродили среди сломанных колонн и разрушенных стен.

У подножия одной из колонн, растянувшись на каменном полу, лежал в пьяном оцепенении смуглый, толстый грек с длинными, печально поникшими усами. Его голова покоилась на пустой бутылке из-под какой-то местной выпивки, распространявшей вокруг запах смолы. Периодически приходя в себя, мужчина с пьяной улыбкой обводил взглядом окрестности. Время от времени он начинал напевать какую-то сентиментальную песенку. Его огромная голова была совершенно лысой; лоб избороздили морщины, словно плуг жизни много раз прошелся по этому полю.

Адам взглянул на изгоя с тем презрением, с каким англосаксы обычно относятся к человеческим порокам, и брезгливо поморщился. Помимо всего прочего, его возмущало такое непочтение к священной земле Акрополя. Пьяница осквернял её.

Между тем на сцене появился новый персонаж – крупная женщина, судя по виду, прачка. Тяжело отдуваясь, она несла ведро с мыльной водой. При виде толстого грека, пребывавшего в пьяной меланхолии, её обуяла ярость. Безобидная старуха превратилась в фурию. Казалось, её длинные волосы зашевелились, как змеи на голове Медузы Горгоны. Беззубый рот изверг поток грязных ругательств.

– Ты, пьяница, мерзавец, подонок! – заверещала она.

Женщина схватила мужчину за плечо и начала неистово трясти его.

– Ты только и умеешь, что накачиваться мастикой, ничтожество!

Пьяный толстяк поднял печальные, красные глаза на старую каргу. Его лоб наморщился от мыслительных усилий, и он стал похож на старую обезьяну.

– Дорогая, – заискивающе пробормотал он, борясь с икотой. – Я ничего такого не сделал. У меня была всего лишь одна маленькая пинта…

Разъярённая женщина схватила ведро и вылила его содержимое на голову мужчины.

Толстяк, принявший неожиданный душ, встряхнулся, вытер с глаз пену и всхлипнул, понемногу трезвея.

– Я знал, что за раскатами грома последует ливень…

Он с трудом поднялся и, спотыкаясь, поплёлся рядом с супругой, подгоняемый её пинками.

– Ну, просто современная Ксантиппа! – рассмеялся Адам.

– Если это Ксантиппа, то мужчина, вероятно, Сократ, – раздался рядом мелодичный голос.

Стелла появилась из-за античной колонны. Адам радостно схватил её руку.

– Как приятно увидеть тебя после этого неприглядного зрелища! В этой женщине, возможно, и возродилась Ксантиппа, но уж этот пьяница точно не Сократ. Тот дал новый импульс человеческой мысли. А этот опустившийся тип не может контролировать даже собственное тело.

– Ты неверно судишь о Ксантиппе.

– Воплощение сварливой жены…

Стелла присела на поваленную колонну, задумчиво глядя на раскинувшийся внизу город и холмы, покрытые оливковыми деревьями.

– Не забывай, мой друг, – начала она, и в её мягком голосе звучала легкая ирония, – что мы не имеем ни портрета, ни статуи Ксантиппы. Платон и другие почитатели Сократа намеренно очерняли её, приписывая ей вздорный характер. Это слишком просто – представить Ксантиппу обычной сварливой женой…

Она замолчала. Адам вновь почувствовал, что попадает под очарование её красоты. В спускавшихся сумерках он ощущал теплоту её дыхания и загадочное обаяние, которому не в силах был сопротивляться. А что если овладеть ей здесь, в тени руин древнего храма, где когда-то поклонялись Афродите.

Словно для того чтобы нарушить атмосферу очарования, Стелла заговорила. Она находилась рядом, но, казалось, была где-то далеко. Возможно, она вновь впала в транс, когда её мысли и душа путешествуют сквозь время и пространство.

– Жёны великих людей, – тихо сказала она, – отнюдь не почивают на ложе, усыпанном цветами. Их участь не более завидна, чем у большинства женщин.

Историю пишут мужчины, – продолжала Стелла с оттенком горечи в голосе, – хотя женщины присутствуют в ней наравне с ними. Насколько всё выглядело бы по-другому, если бы её писали женщины. Они бы не стали возводить в ранг героев всяких грязных, лысых, толстобрюхих, болтливых…

– Для Ксантиппы ни один мужчина не стал бы героем, – прервал её Адам.

Стелла придвинулась ближе к нему.

– Ксантиппа – это женщина, на которую наговорили много лишнего.

– Только не рассказывай мне, что это ты была Ксантиппой!

Она покачала головой и рассмеялась.

Солнце скрылось за невысокими холмами Аттики. Туристы покидали Акрополь. Стелла рассказывала, осторожно подбирая слова, словно пробудившиеся воспоминания даже сейчас, двадцать пять веков спустя, всё ещё были ей неприятны:

– Бедная Ксантиппа вряд ли понимала, что заставило её выйти замуж за Великого Философа. Возможно, у неё были какие-то духовные устремления, желание встречаться с «интеллектуалами», богемой, известными людьми, софистами и снобами, которые собирались вокруг Сократа. Вероятно, она ожидала, что с философом у неё установится большая духовная близость, чем с каким-нибудь торговцем или солдатом из её собственного окружения. Когда бы она ни встречала Сократа, окружённого молодыми почитателями, великий человек красноречиво рассуждал о божественных сторонах человеческой природы. Приверженец строгих нравственных принципов, он никогда не проявлял низменных страстей, которые всегда возмущали её в других мужчинах. Достойное поведение Великого Философа производило на Ксантиппу огромное впечатление. Его благородная сдержанность, полагала она, скрывает за собой дымящийся вулкан.

Если девушка решила завлечь какого-то мужчину, ей это, как правило, удается, даже если он обычно не поддаётся на женские уловки.

Родители Ксантиппы умерли, оставив ей небольшое состояние. Девушке казалось, что она сможет стать хорошей женой выдающегося и достойного человека. Аристократы оставались для неё недосягаемы, но этот мужчина, который заставил говорить о себе все Афины, был вполне доступен.

Их нежные встречи не были продолжительными, как это обычно бывает у молодых возлюбленных. Всякий раз, когда она слишком пылко отвечала на его ласки, он сразу отстранялся, хмурил лоб и начинал разглагольствовать о призрачности земного существования и вечной ценности добродетели.

Наконец, однажды, после изрядной дозы вина Сократ под влиянием минутной слабости сделал ей предложение. Лицо его было красным, как у варёного рака. Вероятно, причиной было вино, но Ксантиппа приписала это страсти.

Незадолго до свадьбы друзья Сократа устроили для него несколько пирушек. Разумеется, это были холостяцкие гулянки, с которых он неизменно возвращался совершенно без сил. Когда Ксантиппа пыталась выведать у него, о чём он беседовал со своими юными последователями-интеллектуалами, Сократ отвечал: «О бессмертии души».

Каждый раз, когда он приползал с этих гулянок, от него разило вином, а лысину кокетливо украшал миртовый венок. Сократ часто говорил о каком-то таинственном духе, у которого он черпает вдохновение. Он называл его «демон». Ксантиппа благоговейно внимала его откровениям. Она надеялась со временем заменить собой этого «демона», а также умерить вакхические возлияния. Брак, полагала она, изменит её избранника.

На свадьбе Сократ выглядел строгим и неприступным. Его два юных друга, Аристокл, по прозвищу «Платон», и Ксенофонт, произнесли торжественные речи, в которых восхваляли достоинства философа. Другие молодые поклонники Сократа, «эфебы», принесли цветы и подарки и осыпали его поцелуями. В общем, его поздравляли так, как в наше время чествуют невесту. Во время свадебного пира Сократ распространялся об общественном благе и супружеском счастье.

Наступила ночь. Ушли последние гости. Взволнованная Ксантиппа повела философа в спальню. Однако Сократ был слишком усталым, чтобы предаваться супружеским радостям. По крайней мере, такова была его отговорка. Вместо того чтобы остаться с молодой женой, он предпочёл пойти подышать свежим воздухом в компании с одним из своих молодых учеников, Федром, который ожидал снаружи. Когда он, наконец, вернулся, то был слишком утомлён, чтобы исполнять супружеские обязанности.

Прошло несколько недель, прежде чем Сократ, наконец, понял, что молодая, здоровая женщина ложится в постель с мужчиной не для того, чтобы выслушивать философские рассуждения или подвергаться испытанию его методом – socratic elenchus – «сократический поворот». Метод заключался в серии вопросов, подобранных таким образом, чтобы запутать человека, который на них отвечает.

Однажды ночью, когда его потная, лысая голова лежала рядом на подушке, Ксантиппа сумела не без некоторых усилий преодолеть странную сдержанность мужа. Когда он начал было что-то болтать о добродетели, целомудрии и воздержании, она не стала слушать, но заткнула ему рот поцелуями. Наконец, Сократа проняло. Его большие, неуклюжие руки робко прикоснулись к её телу. Он тяжело дышал, на лице застыло напряжённое выражение. Выполнение супружеских обязанностей явно давалось ему с большим трудом. Его лоб – лоб философа – покрылся испариной. Несколько торопливых движений, внезапный вскрик и всё. Если бы не этот вскрик, Ксантиппа не узнала бы, что их брачные отношения осуществились.

Всё произошло очень быстро, почти неощутимо. Но Сократ был весьма горд собой. Счастливая улыбка осветила некрасивое лицо. Он поднял голову и огляделся, словно оратор, ожидающий аплодисментов слушателей. Ксантиппа смотрела на него сияющими глазами. От великого человека она готова была принимать с благодарностью даже скромные знаки благосклонности. Снисходительно погладив её по голове, Сократ отвернулся и вскоре огласил ночь оглушительным храпом.

Совершив великий подвиг, он ходил гордый, как павлин, но не пытался его повторить.

Возможно, думала Ксантиппа, он должен привыкнуть к супружеской жизни. Потребуется время, чтобы он спустился на землю с тех высей, где парят его мысли.

Последующие редкие моменты семейного счастья (каждый из них искусно подготавливала Ксантиппа) никак не повлияли на образ жизни философа. Большую часть времени – почти каждое утро, день и вечер – он проводил в Академии, обсуждая философские вопросы со своими любимцами. Каждую ночь он возвращался слишком усталым и пьяным, чтобы быть способным на что-то большее, чем небрежная ласка.

Он никогда не работал, не приносил в дом никаких денег. Когда Ксантиппа заговорила с ним о том, что надо платить торговцам, он беззаботно ответил: «Мне нужно так мало, что я никогда ни в чем не нуждаюсь».

Когда Ксантиппа истратила всё своё наследство и прямо попросила у Сократа денег, он прибег к своему любимому приему с вопросами, и, в конце концов, совсем запутал её, заставив сдаться. Каждый раз, когда она обращалась к нему с практическими вопросами, он ссылался на то, что занят со своим «демоном». А в постели, когда она начинала нежно заигрывать с ним, печально ссылался на возраст и больное сердце.

Ладно, в конце концов, он великий человек, думала Ксантиппа, и стала зарабатывать на жизнь стиркой, чтобы содержать себя и философа.

Сократ никогда не носил обуви, и на день рождения Ксантиппа, с трудом скопив деньги, подарила ему пару позолоченных сандалий. Однако он отказался надеть их, а вскоре они вообще пропали из дома. Возможно, решила Ксантиппа, он заложил их, чтобы добыть деньги на выпивку.

В те времена не было принято, чтобы мужчины знакомили жен со своими друзьями. Ксантиппе казалось, что молодые поклонники Сократа отнимают у него слишком много времени. И вот однажды, переполненная злостью, раздражением и подозрениями, она последовала за Великим Философом, когда тот, завернувшись в тогу, босиком направился к ручейку в роще, где встречался с учениками.

Выйдя на окраину Афин, Сократ, казалось, превратился в другого человека. Осанка стала изящной, походка уверенной. Теперь это был полный сил сатир, возвращающийся в родные, дикие места из цивилизации, сковывающей его свободу.

Ксантиппа почувствовала укол совести – ведь она шпионила за мужем. В конце концов, подумала она, мудрецов и пророков нельзя судить по обычным меркам. Теперь она винила себя за то, что не относилась к философу с почтением, которого заслуживала его мудрость. Устыдившись, она чуть не повернула обратно, но какой-то внутренний голос велел ей следовать дальше.

Вскоре Сократ вышел на поляну, где уже были приготовлены столы, ложа и ковры. Ксантиппа, укрывшись за деревьями, наблюдала, как молодые «философы» бурно приветствовали её супруга. Один юноша, Федр, украсил его лысину миртовым венком. Тут она заметила на его ногах золочёные сандалии. Это поразило её, как удар в сердце.

Алкивиад, самый блестящий и самый распутный афинский олигарх, вновь и вновь наполнял кубок Сократа. «Эфебы» пели и плясали на лугу, демонстрируя свои стройные тела. Они не обращали особого внимания на заумные высказывания, которые непрерывно текли, словно мёд, из уст мужа Ксантиппы.

Философ заспорил с одним из софистов об идеальных отношениях между людьми. С помощью своего знаменитого метода он полностью разгромил оппонента. Платон тщательно записывал каждое слово. Ксенофонт тоже делал какие-то записи, в то время как Алкивиад с нежной улыбкой припал к коленям своего кумира.

Всякое притворство исчезло. Философский диспут превратился в оргию. Сократ взывал к божественному Эросу. Но тот, кто подчинил себе участников пира, явно не был небесного происхождения.

Юноши прекратили песни и танцы и предались другим развлечениям. Федр, чья нежная кожа напоминала персик, смело обнял Сократа.

Не то чтобы Ксантиппу сильно возмутили эти проявления «платонической» любви…

– А она была платонической? – поинтересовался Адам.

Стелла улыбнулась.

– Разумеется, – продолжал Адам, – все мы слышали об этом этапе в развитии греческой цивилизации, но лично я никогда не связывал наиболее неприглядные аспекты секса с такими выдающимися личностями, как Платон и Сократ…

Стелла с улыбкой пожала плечами.

– Ксантиппа, – возразила она, – не разделяла твоих предрассудков. Но её рассердила реакция Сократа на притязания Федра. Он не стал задавать юноше вопросы по своему обыкновению и не жаловался на больное сердце. Он также не стал советоваться со своим «демоном»; он сам превратился в демона. Вместо того чтобы заснуть и храпеть, философ стал читать отрывки из непристойных поэм. В его поведении не было обычной вялости, какую он всегда демонстрировал дома. Именно это больше всего поразило Ксантиппу. Она ревновала. И особенно её рассердили золочёные сандалии, которые она подарила мужу и которые теперь украшали ноги Федра.

Несчастная супруга философа побрела домой, как побитая собачонка. Там, расхаживая взад-вперед по комнате, она чувствовала, как в ней нарастает гнев. Она намеревалась поговорить с мужем начистоту и с нетерпением ожидала его возвращения домой.

Было далеко за полночь, когда он, наконец, появился. Тога была в винных разводах, растрёпанный миртовый венок косо сидел на голове. Икая, он попрощался с провожавшим его юношей в золотых сандалиях. Это окончательно вывело Ксантиппу из себя. Верблюд её терпения издох – последняя соломинка сломала ему спину.

Она схватила сосуд, который мистер Черчилль называл «утварь», и, подойдя к окну, вылила его неприглядное содержимое на голову ошеломленного философа. Их дальнейшая семейная жизнь достаточно хорошо известна, благодаря дошедшим до нас многочисленным историям.

Рассказ Стеллы развеял романтическое настроение Адама. Он предложил ей пойти выпить в бар отеля «Империал», однако, к его удивлению, она отказалась, сославшись на запланированную встречу. Что это за таинственная встреча, подумал он. Какой-нибудь шабаш ведьм с духами на руинах Акрополя?

Разочарованный, Адам пошел в бар, где выпил один за другим семь коктейлей с местной водкой. В голове у него шумело, когда он вернулся на корабль. Этой ночью ему приснилось, что он присутствует на пирушке, где председательствует пьяница с большим животом. Какой-то милый юноша подошел к Адаму и возложил ему на голову миртовый венок, а потом стал покрывать его тело нежными поцелуями. Когда Адам взглянул в лицо юноши, он узнал в нем Феликса.

В порыве неистовой страсти он привлёк его к себе и уложил рядом, отвечая на поцелуи. Однако тут, в соответствии с теорией Фрейда, цензор, сидящий в голове, изменил пол партнера, и Феликс превратился в девушку.

Проснувшись на следующее утро и встав с постели, Адам наступил ногой на чью-то шапку, валявшуюся на полу. Он поднял её и стал рассматривать. На ней было имя – Феликс.

Глава 15

Терпению приходит конец

НА ПУТИ между Афинами и Стамбулом море казалось более голубым, чем небо. Роскошный лайнер величественно и неторопливо рассекал воды, чуть заметно покачиваясь на волнах. Стаи дельфинов плыли за кораблем, их мокрые спины блестели на средиземноморском солнце. Адам был поглощён чтением увесистого тома немецкого женоненавистника Мёбиуса «Der Physiologische Schwachsinn der Weibes» («Физиологическое слабоумие женщин»). Внезапно по корабельному громкоговорителю объявили: «Дамы и господа, сейчас мы проплываем мимо острова Лесбос».

Пассажиры, вооружённые биноклями, принялись разглядывать остров, где «пылкая Сафо любила и пела». В голове Адама всплыли видения Суинберна о месте,

Где волны трав дробятся в пену лилий,

Где ветерок над морем серебрист.

Однако лилий видно не было, и ветерок был самый обычный. Зато вокруг бойко сновали рыбацкие лодки. В гавань Митилини медленно входило тяжело гружёное судно, пыхтя, словно толстая женщина. Вдали виднелись холмы, покрытые оливковыми деревьями, виноградными лозами и смоковницами.

Адам вернулся было к своему чтению, но тут его снова отвлекли – на этот раз пронзительный голос торговца книгами. Невысокий парень с плутовской физиономией катил по палубе тележку, нагружённую жёлтыми книжечками. Он громко выкрикивал: «Правда о Лесбосе! Все о Лесбосе! Не упустите шанс приобрести!»

Пассажиры, мужчины и женщины, смущённо усмехаясь, поспешно раскупали книжки, надеясь, вероятно, найти в них какие-то непристойные откровения. Адам тоже не устоял перед искушением. Однако, открыв книгу, он увидел длинные ряды цифр.

– Опять надули! – воскликнул Ван Нордхайм, который также приобрел экземпляр.

Вместо пикантных подробностей о любовной жизни на Лесбосе книга содержала статистические данные об импорте и экспорте.

Один возмущённый пассажир потребовал вернуть ему деньги. Продавец вежливо ответил: «В книге содержится именно то, что я Вам обещал – правда о Лесбосе. А чего Вы ожидали, сэр?»

– А какова правда о Лесбосе? – раздался голос за спиной Адама.

Мужчины обернулись. Это была Стелла.

– Насколько я знаю, остров знаменит тем, что здесь когда-то жила Сафо со своими подругами, – сказал голландец. – Она основала Лесбийское поэтическое общество, чтобы обессмертить себя.

– И ей это удалось, не правда ли? – спросила Стелла.

– Да, – согласился Ван Нордхайм, – но, к сожалению, большинство её стихотворений не сохранились.

– Возможно, если бы они сохранились, её имя не было бы так известно в наше время, – пробормотал Адам. – Своей славой Сафо обязана главным образом всяческим сплетням, окружавшим её имя. Люди забывают, – Адам бросил взгляд на Стеллу, – что в конце концов она всё же выполнила биологическое предназначение женщины – полюбила мужчину. А когда этот парень, Фаон, отверг её, поэтесса, которая была уже немолода, бросилась в море. Так что, – с улыбкой заключил он, – все женщины предпочитают мужчин, если имеют такую возможность.

– Необязательно, – возразил Ван Нордхайм.

– И тем не менее это так, – настаивал Адам, – если только они не страдают слабоумием. Однако, – он рассмеялся, указывая на толстый том, лежавший на кресле, – по мнению Мёбиуса, все женщины слабоумные.

Глаза Стеллы вспыхнули.

– Какая чушь! Ни одна женщина не предпочтет женщину мужчине, если её не постигло разочарование в мужчинах. Сафо, вероятно, утопилась, доведённая до исступления физиологической несостоятельностью неумелого любовника…

Остров Сафо растаял в голубой дымке. Стелла вернулась в каюту переодеться к обеду. Немного погуляв по палубе с Ван Нордхаймом, Адам решил зайти к ней. Он чувствовал, что его сердце запуталось в её золотистых волосах, как муха в паутине, и он никак не мог высвободиться. Адам был полон решимости доказать, что сам он, по крайней мере, не является несостоятельным как мужчина.

Стелла встретила его с милой улыбкой. Она уже успела переодеться в платье белого шёлка.

– Ты как раз вовремя, – сказала она, протягивая ему крепкий коктейль, приготовленный по собственному секретному рецепту.

По радио передавали джаз. Стелла откинулась в кресло, с наслаждением затягиваясь ароматным дымом сигареты. Адам присел напротив, обдумывая про себя, как лучше пойти на приступ. Однако резкая музыка мешала ему сосредоточиться.

– Терпеть не могу эту варварскую какофонию, – раздражённо заметил он.

– А мне нравится, – ответила Стелла, пуская кольца дыма. – В ней есть какая-то дикая, первобытная притягательность.

– Предпочитаю цивилизацию.

– Какую именно? – с иронией спросила Стелла. – Есть множество цивилизаций, которые превосходят то, что мы называем «цивилизацией» сегодня. Почитай Тойнби[35] вместо своего глупого немца. Это умерит твоё тщеславие. Попытайся научиться ценить красоту и радость в любом обличии.

– Я не нахожу ни красоты, ни радости в надсадных воплях твоего радио, – проворчал Адам.

Стелла рассмеялась.

– Вовсе не в нём причина твоего плохого настроения. Но почему ты его не выключишь?

Адам встал и выключил звук. В нём боролись злость и желание. В конце концов, он сбросил с себя личину профессора, превратившись в примитивного самца. Он порывисто обнял Стеллу, крепко прижав к себе. Она не сопротивлялась, её дыхание участилось, взгляд затуманился. Обоими, мужчиной и женщиной, овладела животная страсть. Прошлое, настоящее и будущее слились в одно трепетное мгновение. Адам понёс, скорее, поволок её к постели.

Динь-дон! Динь-дон! Динь-дон!

Сигнал, созывающий пассажиров на обед, разрушил волшебные чары. Следом раздался стук в дверь. Адам сразу отпустил Стеллу, и, словно испуганный мальчишка, которого застигли врасплох, быстро отошел от неё.

Усмешка промелькнула в зелёных глазах Стеллы. Она лениво подняла свою золотистую голову с подушки и сухо заметила:

– Немцы правы. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Этот орган для него важнее сердца…

Адам покраснел и затрясся от возмущения. Потом механически поправил галстук. Стелла так же безмятежно, как и тогда, в спальне Наполеона, оправила своё платье.

В дверь снова постучали.

– Войдите, – приказала Стелла.

Появился Феликс, на лице которого играла обычная дерзкая улыбка.

Адам, не сказав ни слова, вышел из каюты, с силой захлопнув за собой дверь. Однако на полпути к себе он вдруг осознал всю нелепость своего поведения, и повернул обратно. Когда он постучал в дверь Стеллы, ответа не последовало. Он попытался повернуть ручку, но дверь была заперта. Показалось ему, или из каюты до него действительно донёсся приглушенный смех? Может, разыгралось воображение?

Он вернулся к себе, раздражённый до крайности. Определенно, ему не удалось продемонстрировать мужское превосходство. Стелла абсолютно неправильно истолковала его поведение. Мёбиус прав! Все женщины слабоумные!

Адам решил, что в нынешнем настроении ему не следует идти на обед. Чтобы отвлечься, он попытался почитать Мёбиуса, но буквы прыгали у него перед глазами.

Он разделся и долго стоял под душем. Ледяная вода освежила его, пробудив аппетит. Адам пришёл в ресторан – последним – и в одиночестве проглотил свой обед. Потом поднялся на палубу, надеясь, что свежий бриз развеет плохое настроение. Завернув за угол, он увидел Стеллу, удобно устроившуюся в кресле. Она приветливо улыбнулась ему. Адам присел рядом, бормоча извинения за поспешный уход.

– Не надо ничего объяснять, – прервала она его. – Твоя реакция была вполне естественной. Голод у самцов – не только у людей – сильнее любовного влечения…

– Но ты не так меня поняла…

Стелла отмахнулась от его возражений.

– Один мой знакомый, молодой учёный, провел интересный эксперимент на крысах. Шестерых самцов он не кормил, и не пускал к ним самок. Затем он поместил в смежную клетку еду и шесть самок. Когда он открыл перегородку между клетками, самцы кинулись туда. Пять набросились на пищу, и лишь один предпочел самку. Тогда мой знакомый повторил эксперимент, но уже наоборот, с самками. Так вот, пять из шести кинулись к самцам! Лишь одна предпочла пищу сексу. Большинство мужчин ведут себя так же, как крысы-самцы…

Адам вымученно улыбнулся.

– Забавно, – выдавил он, чувствуя себя уязвленным.

Стелла жестом подозвала Ван Нордхайма, который как раз проходил мимо, и повторила ему свой анекдот. Толстый голландец попытался вступиться за честь мужского племени.

– Эксперимент, – заметил он, – доказывает лишь то, что мужские особи интересуются многими другими вещами, помимо секса.

Стелла, извинившись, откланялась.

– Я устала. Пойду в каюту, отдохну.

Мужчины прогуливались по палубе.

– Мой юный друг, – начал Ван Нордхайм, – я в течение некоторого времени наблюдаю за Вами и Стеллой. Очевидно, что она играет с Вами. Почему бы Вам не отплатить ей тем же? Здесь, на корабле, много других женщин. Может, Стелла станет больше ценить Вас, если Вы перестанете бегать за ней, как собачонка?

– Возможно, Вы правы, но…

В этот момент рядом с ними оказалась Ирма Ривингтон, разведённая зрелая красотка. Она подавала знаки Ван Нордхайму.

– Освальд! Освальд, дорогой…

Мужчины остановились. Миссис Ривингтон подошла и заговорила, обращаясь исключительно к химику, но при этом бросая пылкие взоры на Адама. Ван Нордхайм, понимающе улыбнулся, извинился и ушёл. Адам, полный решимости последовать совету голландца, присел рядом с соблазнительницей.

В этот день он больше не говорил со Стеллой. Он не зашёл к ней выпить коктейль, как у них было заведено, но вместо этого напропалую флиртовал с миссис Ривингтон в баре. Польщённая вниманием, Ирма охотно принимала ухаживания. Когда в баре появилась Стелла под руку с Ван Нордхаймом, Адам нарочито интимно накрыл руку Ирмы своей. Стелла, видимо, не обратила внимания на этот жест, но приветливо помахала рукой Адаму и его спутнице. Она села с голландцем за стойкой, спиной к ним, однако Адам знал, что она может видеть каждое его движение в большом зеркале на стене.

Поужинав с Ирмой в ресторане «Ритц», он направился с ней в танцевальный зал. Стелла танцевала с капитаном. Адам старался не обращать на неё внимания и танцевал исключительно с Ирмой. Танцы ещё не закончились, когда она предложила Адаму пойти выпить в её каюту. По пути они вновь встретили Стеллу. Адам холодно кивнул. В этот миг он безумно любил её и одновременно ненавидел. Ирма приветствовала Стеллу с преувеличенной вежливостью. Потом с ликующим видом потащила Адама за руку в свою каюту; так пиратский корабль – добычу после удачного грабежа. Дверь за ними бесшумно закрылась.

Ирма Ривингтон доверительно наклонилась к Адаму.

– Она потаскушка!

– Кто? – спросил Адам, хотя прекрасно понял, кого Ирма имеет в виду.

– Леди Стелла, разумеется. Мой парикмахер видел, как из её каюты выходил капитан – в четыре часа утра! Интересно, что она нашла в этом старом морже?

Злопыхательства миссис Ривингтон раздражали Адама. В ярком солнечном свете, заливавшем палубу, он впервые заметил морщинки под её яркими, близорукими глазами. Ни массаж, ни лосьоны не могли скрыть признаки старения.

Адам не устоял под напором чувств этой женщины; на какое-то время она стала лекарством от владевшего им недовольства. К тому же, у неё были свои достоинства. Но восемь часов спустя кровь остыла, тщеславие было удовлетворено, досада улетучилась. Адама начало утомлять её назойливое внимание.

Бунт Адама против Стеллы был вызван несколькими причинами. Его раздражали выпады против мужчин в целом, а также изобретательность, с которой она всё время выставляла его дураком. Ещё больше его злило то, что показное презрение Стеллы к мужчинам не мешало ей флиртовать направо и налево, в том числе с капитаном и Феликсом. Даже Ван Нордхайм был у него под подозрением.

Возвращаясь к себе, Адам вновь столкнулся со Стеллой под руку с голландцем. Он изо всех сил старался не смотреть на них, но её громкий смех в ответ на какое-то замечание тучного воздыхателя заставил его поднять глаза. Этот смех поразил его в сердце, как удар клинка. Когда их глаза встретились, Адам приветствовал её с напускным безразличием. Однако она, казалось, не заметила мрачного выражения на его лице. С улыбкой взглянув на взбунтовавшегося поклонника, словно королева на капризного пажа, она, явно ему назло, крепче оперлась на руку Ван Нордхайма. Адам с особой остротой почувствовал, что никакая Ирма не заставит его забыть «богиню».

Теперь он старался избегать темпераментную даму, однако на корабле, даже если это роскошный лайнер, не так уж много места, и зрелая красотка упорно преследовала свою жертву. Адам нигде не мог скрыться от её нежной привязанности, и это его раздражало. Ирма не желала выпускать из когтей молодого любовника. Для стареющей Цирцеи Адам был выигрышным билетом в любовной лотерее.

Случайно или намеренно, но Стелла постоянно встречалась на пути Адама, куда бы он ни направлялся. Раньше ему приходилось разыскивать её, порой безуспешно, по всему кораблю, от «Ритца» до багажного отделения. Теперь же Стелла, казалось, была повсюду, окружённая толпой воздыхателей. Во время каждой экскурсии с «Мундании» они оказывались на одном катере. Было это случайностью или подстроено? За партией в канасту[36] они оказывались за одним столом. В баре она тоже всегда сидела по соседству. И каждый раз она обдавала его презрением.

Постоянное кокетство Стеллы с другими мужчинами и демонстративное равнодушие к нему болезненно задевали гордость Адама. Он пытался затеять с ней ссору, но, сколько бы он её ни провоцировал, «богиня» игнорировала вызов. Когда он ей противоречил, это, казалось, лишь забавляло её. Его раздражение всё возрастало. А Ван Нордхайм никак не хотел ему помочь. Химик, который был в курсе конфликта между Адамом и Стеллой, лишь качал головой, но ничего не объяснял.

Ночью в своей каюте, избавившись от Ирмы, Адам мысленно возвращался к источнику всех несчастий – Стелле. Он пытался бороться со своей любовью, которая разгоралась всё сильнее. С презрением Адам повторял слова Саклинга[37]:

Если нет в ней любви,

Ничто её не проймет.

Дьявол её заберет!

Не желая признавать, что причина его неудач – различные неблагоприятные обстоятельства и его собственные комплексы, Адам возлагал всю вину исключительно на Стеллу. Это она, её упрямство и своенравие каждый раз лишали его заслуженной победы. И всё же, несмотря на всю обиду и негодование, он не мог вырвать её из сердца. Ярость питала страсть, и наоборот.

Глава 16

Щетка с серебряной ручкой

1.

АДАМ сидел, погружённый в свои мысли, когда его размышления прервал телефонный звонок. Удивление сменилось восторгом, когда он узнал голос в трубке. Это была Стелла.

– Адам, дорогой, ты не мог бы занести мне дневник Синтии Грей?

Почувствовав, что он колеблется, она сухо добавила:

– Не волнуйся, я не из тех, кто забирает подарки назад. Верну тебе через день-другой. Просто хочу уточнить один эпизод…

– Сейчас принесу!

Адам торжествующе усмехнулся. Его тактика оказалась успешной. Теперь она сама ищет встречи. Очевидно, просьба – лишь предлог, чтобы вернуть его. Конечно же, ей нет никакого дела до воспоминаний темпераментной англичанки, делившей с Наполеоном изгнание и постель на Эльбе.

Торопливо достав из чемодана резную шкатулку с загадочным манускриптом, Адам направился в каюту Стеллы. По пути он остановился у цветочного магазина. Какой-то экзотический зеленый цветок вызывающе глядел на него с витрины. Было что-то притягательное в его зловещей красоте, странным образом напомнившее ему Стеллу. Адам купил цветок.

Дверь в каюту Стеллы был чуть-чуть приоткрыта, как в тот памятный вечер, когда он впервые увидел её во всей прелести наготы. Он секунду помедлил, вспоминая ту удивительную встречу, но тут из каюты до него донеслись звуки, слишком напоминавшие воркованье двух влюбленных. Адам осторожно открыл дверь.

Увиденное ошеломило его. Стелла и Феликс стояли очень близко друг к другу. При его появлении они отпрянули. На лице юноши пылал румянец; в его голубой униформе, обычно столь аккуратной, царил беспорядок.

Сердце у Адама чуть не выскочило из груди. Его трясло от негодования. Он стал свидетелем любовной сцены? Или Стелла всё это подстроила, чтобы в очередной раз поиздеваться над ним? Что бы это ни было, она зашла слишком далеко!

Он смял орхидею, которую держал в руке, и швырнул её в ноги Стеллы. Потом, указав на Феликса, прогремел: «Вон!»

Тот улыбнулся Стелле и спокойно вышел и каюты. Его невозмутимый вид окончательно вывел Адама из себя. В неистовой ярости он захлопнул дверь и повернул ключ в замке. Дикарь, который сидит в каждом мужчине, окончательно взял верх над профессором.

Он бесцеремонно подхватил ошеломленную женщину, сел на кушетку и бросил её себе поперек коленей, как нашкодившего ребенка. Схватив массивную щётку для волос с серебряной ручкой, он стал шлепать её, нанося удар за ударом. Это был всплеск примитивной, первобытной ярости, неукротимой, как извержение вулкана.

Стелла была слишком поражена, чтобы звать на помощь. Она слегка извивалась у него на коленях, но по-настоящему не пыталась высвободиться.

– Ты скотина! – вот и всё, что она смогла выговорить.

В ответ Адам презрительно рассмеялся.

– Ты думаешь, что можешь делать из мужчин дураков! Я тебе покажу…

Глухие удары следовали один за другим. Каждый удар был местью за оскорбление, нанесённое Стеллой ему или его полу.

«Это тебе за клевету на бедного Сократа…»

«Это за старого Тиберия…»

«Это, – два удара, – за Эльбу».

Стелла попыталась что-то сказать, но у неё вырвался лишь стон. Адам, охваченный яростью, продолжал расправу.

«Это, – лицо вспыхнуло при воспоминании о перенесённом унижении, – за Неаполь».

«Это за Цезаря и Антония…»

«А это, – сильный удар, – за Феликса».

Стелла начала извиваться и корчиться.

Внезапно Адам осознал, что на коленях у него лежит женщина; он почувствовал тяжесть стройного тела, прижатого к его бедрам. Руки Адама обмякли, удары щеткой стали слабее.

«Это за царя Соломона…»

«Это, – удары ещё мягче, – за Дон Жуана и Казанову…»

«Это, – почти не удар, – за Геракла и других…»

«А это, – теперь он, скорее, ласкал её, – за бессонные ночи, когда я метался на кровати… из-за тебя, отвратительная, мерзкая, восхитительная распутница».

С этими словами он отпустил её.

– Ты поднял руку на женщину! – крикнула она.

Но в её голосе почему-то не было злости.

– Я полагаю, ты пытался быть сверхчеловеком в духе Ницше. Когда идёшь к женщине, не забудь взять хлыст…

– Это был не хлыст, а щётка для волос, – невозмутимо возразил Адам. – В любом случае, – сухо добавил он, – мне не нужны советы немцев, чтобы узнать то, что моим неотесанным англо-саксонским предкам было известно давно:

Женщина, собака и дерево гикори —

Чем больше их бьёшь, тем лучше они становятся.

На этот раз Стелла ничего не возразила. Она смотрела на него, и её глаза были влажны, но не от слёз. Наконец, словно сбросив с себя божественную надменность, она тихо, смиренно проговорила:

– Ты победил.

Он укротил её своенравие. Богиня превратилась в женщину.

Адам нежно подхватил Стеллу и отнёс на кровать. Он покрыл её тело поцелуями. Руки гладили то место, куда ещё недавно сыпались жестокие удары.

Любовники испытали радость высшего наслаждения. Адам был охвачен неистовой страстью, подобно Юпитеру, когда тот остановил солнце, чтобы продлить свидание со смертной подругой. С лица Стеллы совершенно исчезли крохотные морщинки, которые так часто появлялись как свидетельство недовольства и разочарования.

Осторожный стук в дверь на миг нарушил их блаженство.

– Леди Стелла, можно мне войти?

Это был капитан.

– Извините… я занята… позже… – всё, что смогла выговорить Стелла между поцелуями.

Адам рассмеялся.

Едва старый морской волк, тяжело топая и что-то ворча себе под нос, отошёл от двери каюты, как раздались пушечные выстрелы. Звук был таким сильным, что разбудил бы мертвого. Однако Стелла и Адам не замечали ничего, поглощённые страстными ласками. Позже они узнали, что пальба велась с греческого патрульного судна, которое преследовало контрабандистов.

Наконец, совершенно истощённые, любовники погрузились в блаженную негу и задремали. Внезапно последовал сильный удар, судно резко накренилось, стены каюты задрожали. Двигатели в машинном отделении стонали, словно женщина при родах. Завыла сирена, зазвонил судовой колокол. Стелла приподнялась из объятий Адама, но его руки удержали её, словно тиски.

«Всем пассажирам подняться на палубу! Команде стоять по местам!» – ревел голос в громкоговорителе.

Однако любовники не обращали на всю эту панику никакого внимания.

Раздались настойчивые удары в дверь.

– Леди Стелла! Спасайтесь! Мы натолкнулись на риф!

Феликс возился в замке запасным ключом. Открыв дверь, он просунул голову в каюту.

– Леди Стелла! Прошу Вас…

Он замолк.

– Убирайся к черту, придурок! – заорал на него Адам.

Его голос прозвучал так повелительно, а выражение лица было столь угрожающим, что юноша испуганно ретировался, захлопнув за собой дверь. Адам же не двинулся с места. Ощущение опасности лишь обострило его желание.

Стелла глядела на него, словно не веря своим глазам.

– Мой возлюбленный! Мой любимый! – восторженно воскликнула она. – Наконец-то, я нашла тебя! Не на Капри, не на Эльбе, не в Помпеях – но здесь!

Тревога оказалась ложной. Из-за ошибки штурмана корабль, действительно, налетел на песчаную отмель, но, к счастью, повреждения оказались незначительными. Через полчаса «Мундания» сумела сняться с отмели собственными силами. Пассажиры, которые ещё недавно в панике бежали к шлюпкам, теперь весело шли обедать.

2.

Вечером капитан, чтобы успокоить и развлечь пассажиров, устроил танцевальный вечер.

Стелла и Адам танцевали, не замечая никого вокруг. Напрасно несколько офицеров пытались пригласить Стеллу. Капитан, который спустился с мостика ради танца с ней, тоже ушёл обратно ни с чем. Для Стеллы сейчас существовал только Адам.

Вечер продолжался. Адам и Стелла уединились за столиком в углу в роскошном ресторане на верхней палубе. Голова у Адама кружилась от счастья. Он вновь и вновь наполнял бокалы Pommery.

– Стелла… – прошептал он, наклонившись к возлюбленной.

– Да, дорогой?

– Я хочу, чтобы так было всегда.

– Что ты имеешь в виду?

– У меня самые честные намерения. Ты выйдешь за меня замуж?

Стелла ласково улыбнулась.

– Милый, ты ещё молод. У тебя впереди вся жизнь, а я… – она пожала плечами. – К тому же, богини не выходят замуж.

– О, – добродушно отмахнулся он, – оставь этот вздор про «богов» и «богинь». Я твой мужчина, а ты моя женщина.

– Неужели вам, американцам, непременно надо жениться?

Адам удивленно взглянул на неё. Голова у него кружилась, вино разливалось по венам, и сейчас для него не существовало ничего, кроме его любви к Стелле.

– Я хочу, чтобы ты была со мной. И мне плевать на условности. Жизнь и любовь могут быть прекрасны и без формальностей. «Пойдем со мной, и будь моей женой…»

Стелла рассмеялась.

– Милый мальчик, ты же сам понимаешь, что несёшь ерунду. Что скажут у тебя на факультете, если ты будешь жить со мной во грехе в этом своем Покипси?

– К чёрту факультет! – грохнул кулаком по столу Адам.

Затем, на мгновение протрезвев, он представил, как будут сплетничать сослуживцы, как его вызывает к себе декан и читает нотацию о безнравственном поведении. Несколько упав духом, он удручённо пробормотал:

– Ты могла бы жить в Нью-Йорке. А я бы приезжал…

– Если бы мы жили вместе, ты бы бил меня каждый день?

– Конечно, а по субботам – дважды.

Стелла задумчиво посмотрела на него.

– Боюсь, после того, что мы пережили сегодня, всё, что бы нам ни предложила жизнь в дальнейшем, покажется пресным.

Адам, который уже хорошо набрался, чувствовал себя суперменом.

– Пойдём в каюту. Тебе не будет скучно и пресно, – заявил он с пьяной бравадой.

Он неуклюже попытался поцеловать Стеллу, но опрокинул бутылку. К счастью, она оказалась почти пустой. Стелла довела (скорее, дотащила) Адама, который то и дело отключался, до своей каюты. Там, после нескольких неловких попыток проявить ласку, он заснул в её объятиях.

Проснулся Адам в полдень, всё ещё ощущая последствия вчерашних возлияний. Он протянул руку, чтобы прикоснуться к возлюбленной, но нащупал лишь пустую подушку. Стеллы не было. Он огляделся. В комнате царил страшный беспорядок. Одежный шкаф был пуст. Все её вещи исчезли.

Адам кинулся к дежурному администратору, но тот проявил полную неосведомлённость.

– Куда она отправилась?

Молодой человек развел руками.

– Не знаю. Возможно, Вы сумеете что-то узнать у капитана.


Адам поспешил на мостик. Из рубки до него донеслись звуки, которые говорили о крупном скандале. Он узнал голоса капитана и Ван Нордхайма, но не смог разобрать ни слова. Когда он постучал, голоса смолкли.

– Войдите! – крикнул капитан.

– Извините за беспокойство, но не могли бы Вы мне сказать, что случилось с леди Стеллой?

Капитан поморщился.

– Не знаю, – раздражённо ответил он. – Леди Стелла решила завершить свой круиз здесь.

– Несомненно, у неё имелись на это веские причины, – проворчал Ван Нордхайм.

Озадаченный и удручённый, Адам повернулся, чтобы выйти.

– Подождите меня, – крикнул ему вдогонку голландец. – Я тоже ухожу.

Выйдя из рубки, толстый химик обнял Адама за плечи.

– Я вижу, Вы очень переживаете. Возможно, Вам следует выпить.

Ван Нордхайм повел Адама в угол бара. Тот, тронутый сочувствием, излил толстому химику душу.

Ван Нордхайм улыбнулся.

– Романы в круизах, как правило, недолговечны, – постарался он утешить молодого человека. – Стоит ли сожалеть, что всё так кончилось? Вы пережили удивительное приключение с удивительной женщиной. Теперь всё закончилось – и без каких-либо неприятных последствий для Вас.

– Я не понимаю, что Вы имеете в виду. Не могли бы Вы объяснить…

– К сожалению, не могу. По крайней мере, сейчас. Возможно, когда-нибудь, если мы снова встретимся, я смогу Вам всё рассказать.

Адам ещё больше помрачнел.

– Не унывайте, – попытался подбодрить его старый химик. – Видите ли, мой мальчик, Вы столкнулись с чем-то, что Вам не по зубам. Вы не пара этой женщине. Идите в каюту. Отдохните, помечтайте. Представьте, что она действительно была богиней. Собственно, для Вас она таковой и оказалась. Недалеко отсюда, – Ван Нордхайм взглянул в иллюминатор, – лежит остров Кифера[38], где, по легенде, родилась Богиня Любви. Именно там она поднялась из морской пены. Возможно, Ваша пропавшая Венера вернулась в то состояние, из которого возникла…

Адам печально улыбнулся. Подавленный, в полном замешательстве, он побрёл в каюту. Нервно жуя сигарету, пытался – увы, безуспешно – разгадать тайну Стеллы. Случайно его взгляд упал на чемодан. Он стоял не на обычном месте! Кто-то рылся в его вещах? Может, весь этот проклятый корабль во власти нечистой силы?

Подняв крышку, он увидел большой белый конверт, который лежал поверх вещей. В сердце вспыхнула надежда. Наверно, это весточка от Стеллы! Но увы! В конверте был лишь дневник леди Синтии. Стелла сдержала слово и вернула его. Но где резная шкатулка, в которой хранились откровения любовницы Наполеона? Она исчезла вместе со Стеллой. Адам вздохнул. Он рассчитывал сохранить её на память об их любви.

Адаму казалось невероятным, чтобы Стелла исчезла, не оставив ему ни строчки. Может, она что-то написала на самой рукописи? Дрожащими руками он расправил пожелтевшие листы. Ничего. Ни какой-нибудь подсказки, ни прощания.

Возможно, он слишком грубо обращался с хрупкими от времени страницами. Они вдруг рассыпались в прах прямо у него в руках. Осталось лишь несколько клочков, где можно было что-то разобрать, но и на них чернила быстро светлели. Удивительный документ исчез прямо на глазах.

Что это было – прощание Стеллы?

Глава 17

Следы на песке

ЧУВСТВУЯ себя более мудрым и печальным, Адам Гринлиф вернулся в Вассар, где продолжил читать лекции. Пылкое почитание со стороны учениц несколько залечило сердечную рану. Популярность его резко возросла, когда составленная им антология «Эрос: Великая любовная поэзия всех народов» получила признание критиков. Книга, включавшая «Песнь Песней» Соломона и лирику Сафо, в течение шести недель держалась в списке бестселлеров. За Адамом закрепилась репутация знатока женской психологии и глубокого аналитика любовных перипетий. Полученные за книгу деньги – неожиданное, но весьма приятное дополнение к университетскому жалованию – позволили отправиться на пасхальные каникулы во Флориду. Он выбрал Палм Бич, поскольку там остановился Ван Нордхайм. Они стали друзьями после драматического исчезновения Стеллы.

Как-то вечером перед закатом они гуляли по пляжу. В конце концов разговор, как обычно, зашёл о Стелле.

– Я пытался установить её национальность и подданство, – сообщил Адаму толстый химик, – но убедился лишь, что её британский паспорт – липа. Никакой леди Стеллы де ла Мар нет ни в Burkes Peerage[39], ни в Almanac de Gotha[40], ни в каком-либо другом справочнике старых аристократических фамилий.

– Может, она всё-таки богиня? – шутливо заметил Адам.

– Возможно, но богиня на службе у сатаны. Старые языческие боги низвергнуты. Теперь они – демоны. Кстати, Вы видели сегодняшние газеты?

Ван Нордхайм выудил из бездонного кармана своего пиджака страницу какой-то бульварной газеты с кричащим заголовком:

КОРОЛЬ ПРЕСТУПНОСТИ АРЕСТОВАН ФБР ПО НАВОДКЕ ООН.

На фотографии был изысканно одетый джентльмен с дерзкой усмешкой на лице.

– О Господи! – воскликнул поражённый профессор.

Он узнал мужчину с лицом боксёра, который провожал Стеллу, когда «Мундания» отплывала в круиз, оказавшийся для Адама столь драматическим.

– Я уже видел его. Это один из американских поклонников Стеллы. Но какое отношение это имеет к ней? Ведь в наше время гангстеры часто вращаются в высшем обществе…

– Я бы отдал пять лет жизни, чтобы заполучить эту женщину.

– Я тоже, – согласился Адам и подозрительно взглянул на Ван Нордхайма. – А почему она интересует вас?

– Мой дорогой Адам, я должен перед Вами извиниться и кое-что объяснить. Я не тот, кем Вы меня считаете.

– Что Вы хотите этим сказать? Вы биохимик…

– Верно. Но я также специальный следователь Комиссии по наркотикам при ООН. Я не мог сказать Вам об этом, пока ФБР не арестовало в Нью-Йорке одного из главарей международной банды преступников. Завтра Вы прочтёте в газетах об аналогичных арестах в трёх европейских странах.

– Но ведь Стеллу не… – воскликнул ошеломлённый Адам.

– Нет, не её. Она пока что остается Вашей пропавшей Венерой.

– Я Вас не понимаю. Какое отношение имеет Стелла к международным гангстерам?

– Уже несколько лет нам известно о существовании крупного преступного синдиката, действующего по всему миру. Он занимается торговлей живым товаром – людьми, а также азартными играми и наркотиками. Я подозреваю, что Ваша богиня тесно связана со всеми тремя сферами деятельности синдиката. Но она, как и некоторые другие главари преступной шайки, ускользнула от нас.

– О нет! – бурно запротестовал Адам. – Стелла, возможно, эксцентрична, но она, конечно же, не может быть преступницей.

– На мой взгляд, – в голосе голландца прозвучала нотка восхищения, – она незаурядная женщина и великая актриса. Если бы мне только удалось задержать её до того, как она сбежала в Греции.

– Но Вы этого не сделали. Если у Вас нет доказательств её преступной деятельности, Вы не имеете права обвинять её.

– Судите сами. Я готов открыть карты. До недавнего времени Нью-Йорк был штаб-квартирой синдиката. Его люди имели шпионов повсюду – даже в ООН. Они узнали, что мы планируем провести совместный с ФБР рейд и захватить их документацию. Эти записи помогли бы выявить всех, кто на них работал, кому они платили, кто руководил их бизнесом, легальным и нелегальным. Мы должны были соблюдать осторожность, поскольку не были уверены, кому из наших сотрудников можно доверять. К сожалению, преступники пронюхали о наших планах и уничтожили записи.

– Разве это не повредило бы их бизнесу?

– Безусловно. Но они были достаточно хитры и самые главные бухгалтерские книги сфотографировали на микроплёнку.

– Откуда Вам это известно?

– Всегда кто-нибудь проболтается. Нам также удалось узнать, что они намерены создать новую штаб-квартиру в какой-то балканской стране, и доставят туда микрофильм. Мы предупредили таможенные власти всех заинтересованных держав. Синдикат, понимая, что мы знаем о его планах, разослал большое число ложных агентов, чтобы таким образом сбить нас со следа настоящего курьера. Одним из подозреваемых был балканский дипломат, который иногда выполнял поручения синдиката. Отправляясь в круиз, я должен был следить за ним.

– Это, наверно, была нелегкая работа. «Мундания» – большое судно.

– Ну, у меня был помощник.

– Кто же это? – с иронией осведомился Адам.

Улыбка скользнула по лицу Ван Нордхайма.

– Миссис Ирма Ривингтон.

Адам открыл рот от изумления.

– Она является одним из лучших секретных агентов Скотланд-Ярда.

Адам судорожно сглотнул.

– Знаете, почему я выбрал Ваш стол? – продолжал голландец.

– Полагаю, из-за балканского дипломата.

– Именно. Когда он заснул после бурного свидания с Ирмой, она обыскала его сумку с секретными документами. Однако не нашла ничего интересного, кроме обычной корреспонденции, пяти дорогих колец и бриллиантового ожерелья на сумму около ста тысяч долларов.

– И что вы предприняли?

– Ничего. Мелкие контрабандисты нас не интересуют.

– Что происходило дальше?

– Незадолго до того, как мы подошли к Гибралтару, я получил сообщение о том, что на борту могут быть курьеры синдиката – мужчина и женщина. Когда Вы и леди Стелла вместе вернулись из Гибралтара, у меня возникли подозрения. Я решил, что Вами нужно заняться.

– Как Вы могли заподозрить меня?!

– Во-первых, потому что Вы столько времени проводили со Стеллой; во-вторых, потому что Вы казались таким на удивление невинным.

– Но ведь я преподаватель… – начал Адам с негодующим видом.

– Преподаватели – такие же люди, как и все остальные, их тоже можно купить, к тому же, относительно недорого. Вскоре я выяснил, что Вы не являетесь её сообщником, хотя она могла использовать вас втёмную… В ту ночь в Неаполитанском заливе, когда Вам пришлось пойти принять душ, я подмешал в Ваш пунш снотворное. Пока Вы вовсю храпели, Ирма тщательно обыскала ваши вещи. Мы проверили всё, и каюту, и одежду, но не нашли ничего предосудительного, разве что порнографическую книжку, пару любовных стихотворений и вашего Мёбиуса.

Ван Нордхайм хмыкнул. Адам смущённо улыбнулся.

– А потом?

– Ну, мы с Ирмой следили за Стеллой. Ирма попыталась подружиться с ней, но натолкнулась буквально на стену изо льда. Вскоре стало ясно, что леди Стелла не общается практически ни с кем на корабле. Много времени она проводила в своей каюте. А когда отлучалась, то поблизости всегда находился Феликс – либо рядом с каютой, либо внутри.

– Это ничего не доказывает, – фыркнул Адам. – Любая богатая женщина могла бы принять такие же меры предосторожности. Наверняка, у Стеллы были драгоценности, и поэтому она попросила стюарда присматривать за её каютой.

– Разумеется, я рассматривал и такую возможность. Вообще, я зашел в тупик. Неоднократно запрашивал своё ведомство, чтобы мне прислали словесный портрет женщины. Наконец, я его получил. И был поражён. Согласно нашим информаторам, это была женщина среднего возраста, крепкого телосложения, румяная блондинка с синими глазами. Поначалу это сбило меня со следа. Но однажды днём, когда Стелла сидела на палубе, я заметил странный блеск – солнечные лучи как-то по-особенному отразились в её глазах. Я понял, что она носит контактные линзы…

– Но ведь из-за этого цвет глаз не меняется?

– Ошибаетесь. Сегодня делают линзы всех цветов радуги. Женщина может менять цвет глаз под цвет своего платья.

Адам удивлённо покачал головой.

– Всё остальное просто, – продолжал голландец. – Корсет или накладки могут изменить фигуру, косметика – цвет лица. Краска для волос открывает самые широкие возможности – сегодня вы можете быть рыжей, завтра – брюнеткой. А Стелла мастерски пользуется косметикой. Вообще она может изменять свою внешность в зависимости от поставленной задачи, как голливудская звезда. Помните, как необычно она выглядела в Египте, когда разыгрывала из себя Клеопатру перед статуей Сфинкса?

– Ну, в ту ночь мы с вами были пьяны…

– Я не был слишком пьян, чтобы не заметить, что она находилась под воздействием какого-то наркотика. Её зрачки были сужены, как булавочные головки.

Адам припомнил необычное поведение Стелы, однако продолжал сомневаться.

– Если она наркоманка, то вряд ли синдикат доверил бы ей такую важную миссию.

– Бывают люди, – возразил Ван Нордхайм, – невосприимчивые к спиртному. Есть те, хотя их немного, кто может употреблять наркотики без вреда для себя – по крайней мере, в течение какого-то времени. Я наблюдал такие случаи в Китае и Индии.

– Невероятно!

– Так или иначе, но я сосредоточил внимание на вас двоих. Вот почему я постарался познакомиться поближе со Стелой и с Вами.

– Вы продолжали подозревать меня?

– Разумеется. Вы оставались под подозрением до тех пор, пока Стелла не исчезла вместе с Феликсом, оставив Вас в депрессии.

Адам поморщился.

– Я полагаю, – безжалостно продолжал Ван Нордхайм, – это работало на её образ богатой женщины, забавляющейся многочисленными любовными интрижками. Однако я не считаю, что она способна на подлинную любовь.

Адам свирепо взглянул на него.

– Возможно, – пошёл на уступку голландец, – в Вашем случае профессиональные интересы Стеллы совпали с её личным влечением.

– Но я всё ещё не понимаю, почему Вы пришли к выводу, что Стелла является эмиссаром преступного синдиката.

– Я не был окончательно уверен. Я уже говорил, что это было только подозрение, но в конце концов оно подтвердилось.

Чтобы всё окончательно выяснить, нужно было обыскать её каюту. Вот почему я часто оставался на судне, когда Вы со Стеллой отправлялись на экскурсии. Но около каюты постоянно крутился Феликс, словно сторожевой пес. В конце концов мне пришлось посвятить в свои дела капитана. Поначалу он упирался, несмотря на мои официальные полномочия. Полагаю, он тоже был неравнодушен к этой леди.

– Может, он был платным агентом этой шайки?

– Всё возможно, хотя мы не связывали его с синдикатом. Правда, после этого плавания он ушёл со своей должности… Видя колебания капитана, я связался с соответствующими инстанциями, и морской романтик получил приказ сотрудничать со мной. Он дал Феликсу какое-то поручение, которое заставило его покинуть пост, и мы смогли тщательно обыскать апартаменты Стеллы.

– Что Вы нашли?

– Ничего.

– А как насчёт Феликса?

– Само собой, мы обыскали и его комнатушку, но тоже безрезультатно. Проверили и вещи нескольких членов команды, которые были под подозрением. Между прочим, одним из них был тот парень, который столкнул Феликса за борт…

– Что?

– А Вы думали, он упал сам? Он очень ловкий малый. Но среди гангстеров чего только не бывает: ссоры, зависть, ревность…

– Пока всё это звучит абсолютно невероятно. У Вас по-прежнему нет ничего против Стеллы. Что случилось с микрофильмами? Где они были спрятаны?

Ван Нордхайм рассмеялся.

– В Вашем чемодане.

– Что за чушь!

– Вы сами дали мне ключ. Фильмы были в резной шкатулке, о которой Вы мне рассказали. У неё было двойное дно. Стелла, вероятно, держала её на полке в шкафу, в ней были всякие безделушки. Но когда ситуация обострилась, она нашла остроумное решение – отдала шкатулку Вам, уже после того, как Вашу каюту обыскали. Она полагала, что второго обыска не будет, и оказалась права. Короче говоря, она нас перехитрила.

– Я не заметил в этой шкатулке ничего необычного.

– Зато мы заметили. Именно потому она вернула Вам манускрипт без неё. Мы потом нашли её в мусорном баке. Шкатулка была разломана; видимо, Стелла покидала корабль в спешке.

– Всё это выглядит довольно странно… Но почему рукопись рассыпалась у меня в руках?

– Очевидно, Ваша богиня не хотела оставлять после себя никаких следов. Думаю, она пропитала бумагу какими-то химикалиями. Такое вполне возможно.

– Но почему она решила исчезнуть именно в тот момент? Из-за меня? Почему не раньше или не позже?

– Потому что мы были готовы арестовать её. Из того, что мы сумели выяснить позже, ясно, что она собиралась сойти в следующем порту. К сожалению, наши агенты поторопились арестовать одного из главарей синдиката. Остальные, видимо, поняли, что под колпаком, и послали Стелле какой-то сигнал тревоги. Она была достаточно умна, чтобы иметь на экстренный случай план бегства. Но мы всё равно возьмем её рано или поздно.

– Надеюсь, что нет. И почему, собственно, Вы так в этом уверены?

– Я довольно много общался со Стеллой, пока Вы… были заняты с Ирмой Ривингтон. Я ничего не смог из неё вытянуть, но получил отличный набор отпечатков её пальцев. В следующий раз мы её поймаем, как бы она ни выглядела.

– Значит, Вы специально подослали ко мне Ирму, чтобы самому поближе познакомиться со Стеллой? – поморщился Адам.

– Таков был замысел, – улыбнулся Ван Нордхайм. – Кроме того, Ирма устроила Вам последнюю проверку. Если она сделала что-то сверх того, то она вышла за рамки своих инструкций…

Несмотря на загар, Адам покраснел.

– Пока Вы хандрили после исчезновения Стеллы, – продолжал толстый голландец, – мы с Ирмой снова осмотрели её комнату.

– И вновь, – саркастически заметил Адам, – ничего не нашли?

– Я бы так не сказал. На полу мы нашли осколки стекла от разбитой склянки. Из неё на ковер вылилась и впиталась какая-то жидкость. Мы отдали её на анализ; это оказался наркотик, который мексиканцы называют «дьявольский корень». Мы называем его пейотль или мескалин. Полагаю, он входил в состав её коктейлей…

«Что за чушь!» – возмутился Адам, но тут ему припомнились некоторые странные обстоятельства, и его любопытство усилилось.

– И как действует этот ваш пейотль? – спросил он.

– Он вызывает разные видения. Некоторые индейские племена используют его в своих обрядах.

– Что-то вроде опиума?

– Этот наркотик получают из кактуса. Применять его можно в разных целях. Большинству людей от него становится плохо. Препарат Стеллы, судя по всему, прошёл специальную обработку. Он не пахнет и не имеет характерного горького привкуса. На синдикат работают хорошие химики…

– А этот пейотль усиливает сексуальное влечение?

– Не совсем. Но он стимулирует воображение, как бы поднимая вас над реальностью. Время и пространство странным образом искажаются. Реальное становится нереальным, и наоборот.

Адам прищёлкнул пальцами.

– Может, это объясняет, почему я иногда готов был поверить в её невероятные истории…

– Возможно, она сама в них верила, – улыбнулся химик.

– Вы хотите сказать, что она сама употребляла пейотль?

– Разумеется, хотя она также могла принимать и другие наркотики. Видите ли, пейотль не вызывает привыкания. И после того как прекращается его действие, голова остается ясной.

– Интересно, не принимал ли его Феликс? Он иногда вёл себя довольно странно в моей каюте…

– Не знаю.

– А что Вы думаете о его отношениях со Стеллой?

– Очевидно, он был больше, чем простой слуга, иначе они бы не исчезли вместе. Обычная ситуация, когда зрелая, опытная женщина заводит роман с юношей и использует его.

Адам вздохнул.

– Я думаю, – сказал он, охваченный внезапным прозрением, – он был для Стеллы тем, кем был юноша, подобный заре, для царицы Савской. Кстати, – бросил он подозрительный взгляд на Ван Нордхайма, – разве сами Вы не были хоть немножко влюблены в Стеллу?

Широкая усмешка появилась на лице голландца.

– Стелла, действительно, очень привлекательная женщина. Но мой интерес к ней имел сугубо профессиональный характер.

– Она определенно умеет манипулировать мужчинами и обводить их вокруг пальца. Феликс, капитан… я.

– Она – Калиостро в юбке. Помните, как князья Церкви, владетельные особы, хитрые коммерсанты – все попадали под его влияние. Они верили, что он прожил две тысячи лет, видел, как распяли Иисуса. Как и большинство великих шарлатанов, Стелла наполовину верила собственным сказкам.

– Но Вы должны признать, – заметил Адам, – что некоторые обстоятельства, касающиеся Стеллы, всё же не имеют разумного объяснения. Как насчёт дневника леди Синтии Грей в доме приходского священника на Эльбе?

– Это просто. Наверняка, всё было подстроено. Стелла могла заранее навестить священника и уговорить его поучаствовать в небольшом розыгрыше в обмен на значительный взнос в церковную кассу.

– Возможно. Но как вы объясните её необычайное сходство с Антонией, женой венецианского дожа? Вы сами привлекли моё внимание к портрету. Вряд ли Стелла подкупила сотрудников музея…

– Совпадение или самовнушение.

– А как насчет её удивительных знаний о тех местах, которые мы посещали?

– Несомненно, леди много читала и многое повидала.

Адам с сомнением покачал головой.

– Не понимаю, почему она находила садистское удовольствие в том, чтобы мучить меня и высмеивать всех мужчин?

На лице Ван Нордхайма появилось серьезное выражение.

– Стелла – необычная женщина. Скромная информация, которой мы располагаем, указывает, что она была ключевой фигурой, а возможно, и реальным руководителем филиала синдиката, который занималось торговлей живым товаром – женщинами. Она, вероятно, контролирует сеть роскошных борделей в десятках стран; это обстоятельство может объяснять её гипертрофированный интерес к сексу и презрение к мужчинам. Однако, несмотря на весь её ум и искушенность, я считаю Вашу леди Стеллу неким гибридом нимфоманки и патологической лгуньи.

Внезапно из глубин океана показалось громадное чудовище.

– О Боже, что это? – воскликнул Адам. – Черепаха! Помните, что Стелла рассказывала о какой-то богине, которая время от времени принимает обличье черепахи.

– Да, – согласился Ван Нордхайм. – Как она швырнула черепаший суп в Феликса!

– А однажды черепаха чуть не опрокинула катер, на котором я возвращался с Капри…

Огромное животное выползло из моря и с необычной быстротой поползло к двум мужчинам. Его зеленоватый панцирь блестел в лучах заходящего солнца.

– Пойдемте отсюда, – крикнул Ван Нордхайм. – Эти существа бывают злобными. Они могут в один миг отхватить вам ногу.

Но Адам, заворожённый зрелищем, не двинулся с места.

Светящиеся глаза, окруженные красными ободками, с ненавистью уставились на толстого голландца. Когда взгляд огромного пресмыкающегося обратился на Адама, в нём уже не было такой ярости, хотя угроза осталась.

– Пойдем отсюда, скорее! – вновь закричал Ван Нордхайм.

Он схватил Адама за руку и потащил прочь. На этот раз Адам последовал за ним.

Увидев, что мужчины ретировались, чудовище помедлило, поворачивая голову из стороны в сторону. Что-то похожее на улыбку (если черепахи могут улыбаться) появилось на мрачной морде. Затем, словно ей всё опротивело, черепаха вернулась в море.

Адам и Ван Нордхайм медленно вернулись на то место, откуда им пришлось бежать.

– Это была реальность или самовнушение? – язвительно спросил Адам. – Очевидно, это существо появилось в самый психологически подходящий момент – когда Вы оскорбили богиню. Мою богиню.

– Всё вполне реально, – проворчал голландец. – Черепахи здесь не редкость. Вот если бы на берег выползла акула…

Внезапно Адам остановился.

– Посмотрите сюда! Какие странные знаки оставило на песке это животное.

Мужчины склонились, изучая следы черепахи.

– Это напоминает какой-то рисунок-головоломку, – пробормотал Ван Нордхайм.

– Это напоминает санскрит, – пояснил Адам.

– Неужели?

– Да. И если немного знать этот язык, то можно прочитать – Стелла.

Автобиография[41]

Меня называли «буревестником американской литературы». Так оно и есть. Моя жизнь всегда была бурной. В момент моего рождения (31 декабря 1884 г.), в Мюнхене, в постель, где я появился на свет, влетела пуля от запоздалого выстрела.

Постоянно обгоняя время, я родился на два месяца раньше ожидаемого. Моя мать – уроженка Сан-Франциско и двоюродная сестра моего отца. Ее отец Вильгельм Вирек, современник Карла Шурца[42], приехал в США в 1849 г. с помощью (своей сестры) моей бабушки по отцовской линии Эдвины Вирек, которую называли «самой красивой актрисой Берлина за последние сто лет». Её бюст в Королевском театре был уничтожен во время Второй мировой войны точным бомбометанием.

Мне было одиннадцать лет, когда мой отец, такой же буревестник, решил эмигрировать в Соединённые Штаты. Некогда он был социал-демократическим депутатом Рейхстага. Просидев целый год в одной тюремной камере с партийным лидером (Августом) Бебелем, он обнаружил, что не верит в «диктатуру пролетариата», и покинул партию. Я был поражён, увидев, его портрет и переписку с Марксом в Музее Маркса-Энгельса в Москве (в 1929 г.). Энгельс, соавтор «Манифеста Коммунистической партии», был свидетелем на свадьбе моих родителей в Лондоне (в 1881 г.).

Мы – пишущая семья, разводящая книги, как кроликов. Мой отец Луи Вирек[43] – автор ряда научных книг. Моя жена редактировала многие образовательные издания. Мой сын Джордж Сильвестр младший, который погиб при Анцио, защищая Соединённые Штаты, редактировал сборник «Перед тем как Америка решит», изданный в Гарварде (в 1938 г.). Мой (старший) сын Питер Вирек[44], историк и поэт, удостоен Пулитцеровской премии за стихи.

В возрасте 12 лет я написал теософское эссе, основанное на чтении эзотерических книг. В 14 лет я набросал в школьной тетради по-немецки повесть «Элеонора, или Автобиография вырожденки». Это сочинение – посвященное Эмилю Золя и, по счастью, не опубликованное – ныне покоится в архиве профессора Альфреда Кинзи.

Мой первый сборничек, содержавший дюжину стихотворений на немецком языке с предисловием Людвига Льюисона[45], вызвал ажиотаж. Меня называли «вундеркиндом». Когда выдающийся драматург Людвиг Фульда[46] посетил США, он увез с собой все мои немецкие стихи и побудил фирму Котта, издававшую ещё Гёте, выпустить их. Это было в 1906 г.

Первый сборник моих английских стихотворений, появившийся годом позже, «Ниневия и другие стихотворения», произвёл фурор. Меня прославляли как ведущего американского поэта страсти и как освободителя американской поэзии от оков пуританизма. Тщеславный мальчишка, я решил стать американским классиком. Литературное приложение к «Нью-Йорк тайме» два раза подряд отводило первые полосы юному гению. Моими поэтическими предками были По, Уитмэн, Суинберн, Россетти, Уайльд, лорд Альфред Дуглас[47], Гейне и забытая ныне поэтесса Мари-Мадлен[48].

Когда я ещё учился в колледже, мой друг и советчик Джеймс Хьюнекер[49], обеспечил издание моей книги «Игра в любовь и другие пьесы». Хотя эти несколько заумные пьески не предназначались для сцены, одну из них поставили в Японии[50]. Городской колледж Нью-Йорка делал мне поблажки, позднее дававшиеся только спортсменам: в 1906 г. я получил степень бакалавра, несмотря на прискорбный провал по химии, физике и математике. Президент колледжа Джон Финли[51] нашёл мне работу в редакции «Current Literature». Почти десять лет я был заместителем редактора этого журнала. Я также редактировал собственный журнал «International», целью которого было представление американскому читателю наиболее смелых европейских авторов. Кроме того я был литературным редактором журнала на немецком языке «Deutsche Vorkaempfer», который издавал мой отец.

Я всегда хотел быть живым мостом между страной моего рождения и приёмной родиной. Подобно двум великим людям, дарившим меня своим доверием и дружбой, – Теодору Рузвельту и императору Вильгельму II, я считал, что будущее западной цивилизации зиждется на сотрудничестве трех стран, которым я обязан более всего, – Соединенных Штатов, Англии и Германии. Две мировых войны свели на нет мои усилия и почти полностью сломили меня.

Через неделю после начала Первой мировой войны на газетных прилавках появился мой журнал «Fatherland», ратовавший за «честную игру» в отношении Центральных Держав. Он стал мощным рупором общественного мнения и всего за несколько месяцев достиг тиража в 100 000 экземпляров. Когда США разорвали отношения с Германией, он был переименован в «American Monthly».

Несмотря на твердую поддержку военных усилий Соединенных Штатов, я был обвинен в изоляционистских и прогерманских настроениях. Военная партия подвергла меня бойкоту. Пять знаменитых авторов объединились под лозунгом «Больше никакого Вирека!». Мои стихи были выброшены из антологий, мое имя из справочника «Кто есть кто в Америке». Меня исключили из Американского поэтического общества, созданного главным образом моими же усилиями, и из Лиги авторов. Сейчас я – поэт без мандата.

Мои английские друзья Уэлсе, Зангвилл[52], Честертон, Дуглас, Шоу, Ле Гальенн[53], Фрэнк Гаррис[54] и другие остались не затронуты военной истерией. В Первую мировую войну меня чуть не линчевали, но не посадили в тюрьму, вопреки распространившимся слухам о том.

Я оставался изгоем почти десять лет. Только тогда моё имя снова появилось в «Кто есть кто». К собственному удивлению, я оказался на гребне волны. Я стал интервьюером высшего класса для таких изданий, как «Saturday Evening Post», газеты Хёрста и «Liberty». В «Liberty» я проработал почти десять в качестве советника редакции. Вместе с Полом Элдриджем я написал трилогию о Вечном Жиде, которая оставалась бестселлером на протяжении многих лет и до сих пор переиздается в США и Англии. Германское издание было сожжено нацистами на первом же аутодафе.

Я интервьюировал многих величайших современников – Фоша, Жоффра, Гинденбурга, Клемансо, Шоу, Гауптмана, Эйнштейна, Генри Форда, Шницлера[55], Фрейда, Гитлера, Муссолини и др. Вильгельм II, живший в изгнании в Доорне, стал моим другом. Я помогал ему писать статьи, которые печатались под его именем по всему миру. Собственный опыт Первой мировой войны я использовал в книге о пропаганде «Сеющий семена ненависти». Дружба с Фрейдом дала свои плоды в романах и «Плоть и кровь моя. Лирическая автобиография с нескромными примечаниями». Мою переписку с Вильгельмом II приобрел Гарвардский университет. Коллекция Йельского университета пополнилась письмами ко мне полковника Хауза[56], а копии адресованных мне писем «Колумба Бессознательного» хранятся в Архиве Фрейда в Библиотеке Конгресса.

Вторая мировая война принесла мне ещё больше испытаний. Я делал всё возможное, чтобы удержать мою страну, Америку, от участия в войне. Истории о (немецких) зверствах, которые начали стремительно тиражироваться, казались мне повторением аналогичных басен, которыми пропаганда кормила нас в Первую мировую. Я без колебаний стал советником Германской информационной библиотеки. Мир не помнит, что великий британский государственный деятель Ллойд-Джордж, посетив фюрера в 1936 г., назвал его «германским Джорджем Вашингтоном». Черчилль прославлял его как «бастион против большевизма». В 1938 г. он сказал, что желал бы Британии найти собственного Гитлера для воссоздания своего могущества, если она когда-нибудь проиграет войну. Стоит ли удивляться, что я не оценил патологический аспект гитлеровского гения? Впервые я интервьюировал его в 1923 г., когда он был сравнительно мало известен. Я написал: «Этот человек, если будет жив, будет делать историю – к лучшему или к худшему». Сбылось и то, и другое. Я назвал его «гиперкомпенсацией германского комплекса неполноценности».

Под воздействием военного психоза я был обвинён и сразу же заключен в тюрьму по невнятной статье одного из Актов Конгресса, который пришлось переписывать после моего процесса для придания ему законной силы. После освобождения Джордж Бернард Шоу написал мне в своей характерной манере: «Я вижу, что после пяти лет они Вас отпустили. Похоже, Вы выдержали всё это с исключительным присутствием духа. Большинство мучеников уже ни на что не годны». Я не претендую на звание мученика. Заточение расширило круг моего опыта, и я могу повторить вслед за Теренцием: «Я человек, ничто человеческое мне не чуждо». Общение с убийцами, бандитами, ворами и им подобными в условиях полного социального равенства вдохновило меня на роман «Ничто человеческое», выпущенный в Соединённых Штатах под псевдонимом «Стюарт Бентон» и в Англии под настоящим именем. Книга «Превращая людей в скотов», недавно изданная под моим именем, спокойно осмысливает тяготы тюремной жизни. После осуждения меня снова изъяли из «Кто есть кто»; двери большинства периодических изданий остаются для меня закрытыми. Будучи погребённым не впервые, я спокойно ожидаю повторного воскресения.

Книг и периодических изданий, где говорилось обо мне, слишком много, чтобы перечислять их. Как «Форест Квадрат» я фигурирую в четырех романах Эптона Синклера о Ланни Бэдде[57], как поэт-декадент Стрэскона в его же «Столице», опубликованной намного раньше (в 1908 г.). Поэт Алмахус в книге «Смотри на женщину» Эверетта Гарре[58] – тоже я. Многие сочинители, включая автора «Подполья» Джона Роя Карлсона[59], нашли во мне удобную мишень. В качестве вполне безобидного персонажа я появляюсь в «Великом Звере», биографии Алистера Кроули, одно время (в 1917 г.) редактировавшего мой «International». Профессор Тэнзилл[60] в «Чёрном ходе к войне» судит обо мне академично и беспристрастно.

Последняя сказка Джорджа Вирека

Лет пять назад имя американского писателя, поэта, журналиста и пиарщика Джорджа Сильвестра Вирека (1884–1962) было известно в России лишь единицам и требовало пространных пояснений. Ситуация изменилась с выходом «изборника» «Дом вампира и другие сочинения» (Тверь: Колонна, 2013) и серии статей пишущего эти строки, который ныне выпускает биографию «Джордж Вирек: больше чем одна жизнь» (М.: Круг, 2015). «Неизвестным» Вирека уже не назвать, необходимость излагать хронику его трудов и дней отпала, а историю замысла «Обнажённой в зеркале» он сам рассказал в двух предисловиях.

После четырех лет за решеткой 62-летний Джордж Сильвестр вышел на свободу в конце мая 1947 г. с безнадёжно погубленной репутацией, без средств и почти без друзей. Живший на деньги от продажи архива, гонорары за переиздания трилогии о Вечном Жиде и редкие новые публикации, он надеялся вернуться в литературу с рассказом о своём тюремном опыте. «Ничто человеческое» и «Превращая людей в скотов» увидели свет и были кое-кем замечены, но полноценное «воскресение» – как после остракизма в годы Первой мировой войны – так и не пришло.


Обнаженная в зеркале

Суперобложка британского издания. 1952.


Обнаженная в зеркале

Инскрипт Питеру Виреку.


Обнаженная в зеркале

Суперобложка американского издания. 1953.


Обнаженная в зеркале

Инскрипт Эдварду Грабицу.


В качестве подарка на 65-летие Вирек получил рекламную статью о себе, написанную старым приятелем Гарри Гэббетом: автор поведал, что его герой заканчивает новый эротический роман. Под названием «Глория» он вышел в 1952 г. в британском издательстве «Duckworth». Мнение Джорджа Сильвестра отразилось в дарственной надписи сыну: «Питеру от Патриарха. Один из первых з полученных. Попытка скрестить “Мои первые 2000 лет” и “1001 ночь” – несмотря на кошмарную суперобложку. Холиок 1952. Дж. С. □. 6 сентября – 30-я годовщина смерти Луи Вирека». Квадратик вместо фамилии – старая семейная шутка: по-немецки «viereck» означает «четырехугольник». А суперобложка и, правда, не слишком удачная.

В Америке интерес к сочинению политически одиозного автора проявил только Джосайя Вулфолк, он же «Джек Вудфорд» – плодовитый сочинитель детективного и эротического чтива: говорили, что ему каждый месяц приходилось менять пишущую машинку, – но время и обстоятельства знакомства писателя и издателя нам неизвестны. Американское издание под заглавием «Обнажённая в зеркале» увидело свет через год после британского. Пачка экземпляров была под рукой у Джорджа Сильвестра 31 декабря 1954 г. на праздновании его 70-летия – ими он одаривал гостей. А через несколько лет надписал роман любителю литературы Эдварду Грабицу: «Восхищаюсь вашим вкусом. Вам нравится эта книга. Мне тоже. Но больше никому не нравится».


Андрей Леонович Гарибов (1961–2014) первым перевел прозу Вирека на русский язык, но не успел увидеть «Обнажённую в зеркале» изданной. Эта книга – дань его памяти.

Василий Молодяков

Примечания

1

Предисловие автора к британскому изданию 1952 г. (Все подстрочные примечания принадлежат переводчику и редактору).

2

Так Вирек позднее озаглавил рецензию на биографию Казановы: Great Lovers Are Great Liars // Good Times. Vol. 2. № 16 (1955).

3

Эссад Бей – псевдоним Льва Нуссинбаума (1903–1942), писавшего по-немецки литератора и публициста, друга автора в 1930-е годы; Вирек обсуждал с ним замысел романа в 1938 г. или в 1939 г.

4

Неустановленное лицо.

5

Предисловие к американскому изданию 1953 г.

6

Джейн Шилдс – писательница и журналистка, знакомая Вирека с конца 1940-х годов.

7

Альфред Кинзи (1894–1936) – американский зоолог и сексолог, автор книг «Сексуальное поведение самца человека» (1948) и «Сексуальное поведение самки человека» (1953); знакомый Вирека с 1947 г.

8

Пол Элдридж (1888–1982) – американский беллетрист и драматург, написавший в соавторстве с Виреком 4 романа (кроме упомянутых «Князь Мир» (1933)); в 1933 г. разорвал с ним отношения.

9

Перевод книги выполнен в 1928 г. Густавом Майринком.

10

Магнус Хиршфельд (1865–1935) – сексолог, один из крупнейших исследователей гомосексуальности и бисексуальности; близкий знакомый Вирека в 1920–1930-е годы.

11

Эжен Сю (1804–1854) – французский писатель, представитель массовой социальной беллетристики 1840-х годов; автор романа «Вечный жид».

12

Город в штате Нью-Йорк.

13

Университет в штате Нью-Йорк.

14

demi-vierge (фр.) – девица легкого поведения.

15

Город в штате Нью-Йорк.

16

Прозвище штата Коннектикут.

17

Книга стихов английского поэта Альфреда Теннисона (1809–1892).

18

Томас Стернз Элиот (1888–1965) и Эзра Лумис Паунд (1885–1972) названы здесь как представители поэтического авангарда, Редьярд Джозеф Киплинг (1865–1936) и Алджернон Чарльз Суинберн (1837–1909) как поэты, давно вышедшие из моды. Суинберн был одним из любимых поэтов молодого Вирека.

19

YMCA: Young Men's Christian Association (англ.) – Христианский союз молодых людей (международная организация).

20

Остров в Нью-Йоркском заливе; в 1892–1943 гг. один из основных иммиграционных центров.

21

В северной мифологии богини любви и красоты.

22

В германской мифологии богиня брака и семейного очага, супруга Одина.

23

В индуистской мифологии богиня счастья и плодородия, супруга Вишну.

24

У. Шекспир. Венера и Адонис.

25

Иронический намёк на самого автора: «Viereck» по-немецки значит «четырехугольник»; Эптон Синклер карикатурно вывел его в нескольких романах под именем «Forrest Quadratt».

26

Эдвард Джордж Бульвер-Литтон (1803–1873) – английский писатель; автор романа «Последние дни Помпеи» (1834).

27

Афинская красавица-гетера, натурщица знаменитых художников Праксителя и Апеллеса.

28

Vulgivaga – общедоступная.

29

Вид алкогольных напитков, ликеры с соками.

30

Джордж Ромни (1734–1802) – английский художник.

31

Жан Батист Бернадот (1763–1844), маршал Франции, участник наполеоновских войн. В 1810 г. избран наследником шведского престола; в 1818–1844 гг. шведский король Карл XIV Юхан, основатель династии Бернадотов.

32

В оригинале игра слов: Gyp (англ.) – мошенничество, жульничество обман; мошенник; Gypsies (англ.) – цыгане; Egyptian (англ.) – египетский; египтянин, цыган.

33

В оригинале имя несет смысловую нагрузку: Happy (англ.) – счастливый.

34

Анахронизм: в греческой мифологии имя этой богини – Гера.

35

Арнольд Джозеф Тойнби (1889–1975), английский историк и социолог. В противовес «европоцентризму» выдвинул теорию сменяющих друг друга локальных цивилизаций.

36

Карточная игра.

37

Джон Саклинг (1609–1642) – английский поэт.

38

То же – Кипр.

39

Британское издание по генеалогии.

40

Авторитетный справочник по европейской генеалогии; основан в 1763 г. в городе Гота (Германия).

41

Twentieth Century Authors. First Supplement. (Ed.) Stanley J. Kunitz. N.Y., 1955. P. 1032–1034. Пояснения в скобках добавлены редактором.

42

Карл Шурц (1829–1906) – участник германской революции 1848 г., после её поражения эмигрировавший в США; генерал армии северян во время гражданской войны, сенатор (1869–1875), министр внутренних дел (1877–1881); пользовался большим авторитетом среди американцев германского происхождения.

43

Луи Вирек (1831–1921) после переезда в США занимался педагогикой и журналистикой, пропагандируя изучение и сохранение американцами германского происхождения родного языка и культуры.

44

Питер Вирек (1916–2006) – поэт, философ, историк, теоретик неоконсерватизма; получил Пулитцеровскую премию за первый сборник стихов «Террор и декор» (1948).

45

Людвиг Льюисон (1882–1955) – прозаик, критик, историк литературы; родился в Германии, в 1890 г. привезён родителями в США; близкий друг Вирека на протяжении более полувека.

46

Людвиг Фульда (1862–1939) – немецкий драматург, популярный в конце XIX и начале XX вв.

47

Лорд Альфред Дуглас (1870–1945) – интимный друг Оскара Уайльда; поэт и мемуарист; многолетний знакомый Вирека, который высоко ценил его поэзию.

48

Мари-Мадлен (настоящее имя Мари Мадлен баронесса фон Путкаммер; 1881–1944) – немецкая поэтесса. В собрании В.Э. Молодякова находится экземпляр сборника её стихов «На Кипре» (1900) с владельческой записью Вирека 1903 г. и его экслибрисом.

49

Джеймс Хьюнекер (1860–1921) – музыкальный, литературный и художественный критик.

50

Пьеса Вирека «Минутное настроение» в переводе реформатора японской сцены Каору Осанаи была поставлена в марте 1912 г. труппой «Субботний театр» в Токио.

51

Джон Финли (1863–1940) – деятель образования; с началом Первой мировой войны прославился жёсткими мерами против оппозиционных настроений в школах.

52

Израэль Зангвилл (1864–1926) – прозаик и публицист, деятель сионистского движения.

53

Ричард Ле Гальенн (1866–1947) – поэт, критик и мемуарист, знакомый Суинберна и Уайльда; ему посвящён первый английский сборник стихов Вирека.

54

Фрэнк Гаррис (1836–1931) – писатель и журналист, автор биографий Уайльда и Шоу, а также скандально известных мемуаров «Моя жизнь и любовь»; многолетний знакомый Вирека.

55

Артур Шницлер (1862–1931) – австрийский прозаик и драматург, популярный в конце XIX – начале XX вв.; врач по образованию, в творчестве уделял много внимания теме секса.

56

Эдвард Хауз (1838–1938) – почётный полковник техасской милиции, политический деятель; в 1911–1919 гг. ближайший советник В. Вильсона; знакомый Вирека в 1930-е годы.

57

Эптон Синклер (1878–1968) – популярный и плодовитый (серия о Ланни Бэдде (1940–1953) включает п романов) прозаик левой ориентации; многолетний знакомый и антагонист Вирека.

58

Эверет Гарре (1884–1948) – прозаик.

59

Джон Рой Карлсон (настоящее имя Аведис Деруньян; 1909–1991) – журналист, специализировавшийся на разоблачении «нацистской пропаганды» в США.

60

Чарльз Тэнзилл (1890–1964) – историк дипломатии; знакомый Вирека.


на главную | моя полка | | Обнаженная в зеркале |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 1
Средний рейтинг 1.0 из 5



Оцените эту книгу