Глава 1

Двое появились в ресторане в центре Москвы уже за полночь. Их глаза поблескивали, они были явно возбуждены, похлопывали друг друга по плечам, подмигивали.

В общем, вели себя так, как обычно ведут себя люди давным-давно знакомые, но продолжительное время не встречавшиеся.

— Ну ладно тебе прибедняться, — говорил Павел Свиридов в прошлом капитан ОМОН своему спутнику, подталкивая его в плечо, — проходи, проходи. Ресторан ночной, так что до утра посидим, отдохнем. Ты расскажешь, как там было.

— Да что рассказывать, — махнул рукой спутник Павла Свиридова Сергей Бородин, в недавнем прошлом капитан ФСБ.

Мужчины осмотрелись. В зале оглушительно гремела музыка, на сцене дергалась полуголая певица, воздух был синеватый от сигаретного дыма. Почти все столики были заняты.

Павел Свиридов тут же направился к официанту, развязно подмигнул ему и вытащил из кармана светлой куртки двадцатидолларовую бумажку.

— Мужчины хотят отдохнуть? — заискивающе улыбнувшись, осведомился официант, принимая купюру.

— Да, хотелось бы, именно отдохнуть, — ответил Свиридов, разжимая пальцы.

— Ну что ж, сейчас устроим в лучшем виде.

Когда-то этот ресторан был совсем не таким, как сейчас. Дешевая мебель, грязные скатерти, невзыскательные посетители и не очень разворотливые официантки. Сейчас же все изменилось к лучшему, кроме публики. Веселье было в самом разгаре, ресторан — полон девиц, готовых ко всякого рода услугам, лишь помани, лишь извлеки из кармана бумажник и раскрой его, как тут же любая из них, не церемонясь, сядет к тебе на колени и станет улыбаться, предлагая поехать к ней на квартиру. Но этим двум мужчинам никого не хотелось видеть, им просто хотелось посидеть вдвоем., А в этот ресторан их привели воспоминания.

Ведь когда-то много лет назад они любили сюда захаживать после службы, выпить пивка, водки, покурить, побалагурить, иногда даже пошуметь. Раньше они всегда встречали здесь знакомых. Их хорошо знали. А теперь многое изменилось и в их жизни и в интерьере ресторана, лишь окна остались на прежних местах и вид за окнами был тот же — улица, старинное здание напротив, фонари и проносящиеся автомобили.

— Нам бы, дорогой, — сказал Свиридов официанту, — где-нибудь у окошка так, чтобы по ногам не ходили и чтобы никто в душу не лез.

— Сейчас все устроим, хоть это и сложно, — тут же добавил официант с большой залысиной, доходящей почти до темечка, и мгновенно растворился в публике.

Появился он минуты через две-три.

— Господа, прошу за мной.

Мужчины двинулись за официантом, брезгливо поглядывая на его вихляющийся узкий зад.

— Мерзкий он какой-то, — сказал Сергей приятелю.

— Они здесь все такие. Раньше нормальные были, хоть и грязные, а теперь какой-то сброд.

— А ты глянь, Серега, по сторонам, — сказал Павел, — одни морды, сплошь уголовники.

— Какие это на хрен уголовники! Просто отморозки, это поросль, которая пробилась сквозь асфальт.

— Да, отморозки, — кивнул Павел.

Мужчины разговаривали между собой так, словно бы шли по залам музея и рассматривали экспонаты, размещенные в витринах, которые никак не могут отреагировать на их реплики.

— И девицы какие-то здесь…

— Я тебя понимаю, Серега, — сказал Павел Свиридов, — после Европы тебе, наверное, все здесь навозом пахнет.

— Нет, не пахнет, просто смотреть противно.

— А как там жилось? — задал вопрос Свиридов.

— Нормально. Только нам там не место. Отдохнуть можно, а вот жить я бы не согласился.

— Так тебе, как мне известно, никто вид на жительство и не предлагал.

— Ты же знаешь, я не спрашиваю. Если бы захотелось — остался бы.

— Значит, не захотелось?

— Не захотелось, — ответил Сергей Бородин.

Официант подвел их к столику.

— Вот, господа, садитесь. Чего желаете? — и вновь слово «господа» у него прозвучало фальшиво. — Что будете заказывать?

— А что у вас есть?

— Раньше здесь были дежурные блюда. — заметил Бородин и подмигнул своему приятелю. Тот кивнул.

— Раньше? — не понимающе пробормотал официант.

— Да, раньше, любезный, когда это заведение еще называлось «Золотая осень».

— А, так это было черт знает когда — в старорежимные времена. Я еще в школу ходил.

— Но было же все-таки!

Мужчины уселись. Официант стоял, ожидая заказа.

— Значит так, — сказал Павел Свиридов, даже не раскрывая меню, — нам две бутылки водки и самой хорошей. Водка должна быть холодной.

— Импортной или отечественной?

— Две бутылки «Абсолюта», — уточнил Павел.

— Что ж, хорошо, — даже не записывая пробормотал официант.

— Ну а на закуску сам смотри. В общем, принеси, чтобы можно было поесть и нормально сидеть.

— А девочек мужчины не хотят?

— Пока не хотим, — ответил Сергей Бородин. — Потом, может быть…

— Какие девочки, Серега! Ты что? — заметил Свиридов.

— Да мало ли… Может, захочется после первой.

Официант понял, такие мужчины привыкли женщин брать сами.

Свиридов с Бородиным положили на стол пачки сигарет, зажигалки, закурили и посмотрели друг на друга.

— Ну, рассказывай, Борода, как работалось тебе в Европе?

— Все нормально.

— Где ты его достал?

— Долгая песня.

— А мы с тобой не спешим, расскажи.

— Что рассказывать, — отмахнулся Сергей Бородин, но ему хотелось рассказать, хотелось поделиться своими подвигами. Тем более, он знал, Павел Свиридов — человек, которому можно рассказать почти все. А то, что все рассказывать никому нельзя, в этом Борода был убежден.

— Где ты его достал?

— Вначале я его зацепил в Париже. Но он же, сволочь, богат, на одном месте не сидит. Я его даже не спугнул. Правда, может, он что-нибудь и почувствовал, смылся. Я его две недели искал. Нашел в Каннах, думал, там все и сделаю. Но он уехал и оттуда. Слушай, Павел, какие у него бабы! Тебе такие и не снились.

— Поллюциями не страдаю. Ясное дело. Если бы у меня было столько денег, как у этого банкира, так и у меня баб наскреблось бы…

— Да, бабы у него что надо. И жил он не отказывая себе ни в чем. Яхту арендовал, плавал на ней с теми же бабами. В общем, к нему по привычному не подобраться, одни неудобства.

На столе появилась водка. На то время, пока официант расставлял бутылки и тарелки со снедью мужчины смолкли, лишь выпускали дым тонкими струйками. Бородин выпускал колечки, а Павел Свиридов выпускал дым тонкой прерывистой струйкой, время от времени попадая в центр белого расплывающегося кольца. Официант смотрел на этих двух широкоплечих мужчин как-то странно. В общем, эти двое были не похожи на всех остальных посетителей.

— Сделал дело и иди, любезный, — недовольно буркнул Бородин, когда официант попытался разлить водку в рюмки, — мы с таким делом сами справимся.

— Как желаете, — официант удалился.

Бородин сунул руку за пазуху, словно бы что-то поправляя, затем вытащил из внутреннего кармана носовой платок, вытер им ладони.

— Давай за встречу.

Мужчины подняли рюмки, быстро выпили, даже не чокаясь, будто на поминках. Немного поели и тут же на" лили по второй.

А вокруг кипела жизнь. Где-то в центре ресторана началась ссора, которая тут же переросла в драку, правда, быстротечную. Завизжали девицы, загремела разбитая посуда. А когда охранники ресторана оказались у столика, перед ними уже стоял, разведя руки в сторону, парень с массивной золотой цепью на шее и двумя перстнями на указательном пальце правой руки. Его рубашка была залита красным вином.

— Все нормально, ребята, идите на место. Мы сами разберемся.

— Как скажешь, Качан.

Охранники удалились и ресторан опять погрузился в бурное подобие жизни. Пили, курили, кричали, тискали девиц, целовались, хохотали. Кто-то начинал петь, кто-то громко кричал. В общем, жизнь клокотала, как вода в стоящем на огне чайнике.

И как кусочек, как осколок льда выглядел тот столик, за которым сидели Павел Свиридов и Сергей Бородин. Они молча пили водку маленькими рюмками. Они ее даже не смаковали, а просто наливали рюмки и опрокидывали их в рот. А затем вилками подхватывали то маслину, то кусочек семги. К еде они относились с большим почтением, чем к выпивке — они не просто ели, а смаковали.

— И что было дальше?

— А дальше в Монако я попал в неприятную историю.

— В какую?

— Меня прихватила их полиция. Слава богу, успел от оружия избавиться. Продержали они меня несколько часов. У меня с собой были деньги, а деньги, как ты понимаешь, решают все. Они меня отпустили, предложив убраться из страны в течение двадцати четырех часов.

Самое интересное то, что пистолет я нашел. Он лежал там же, где я его оставил — в кустах.

— Повезло, — сказал Свиридов.

— А этот козел, пока со мной разбирались полицейские, сел в машину и укатил. А я-то думал он на яхте плавает. Словом, опять пришлось менять страну и транспорт.

— А где же ты его все-таки достал?

— Никогда не догадаешься. Достал я его в Италии.

Какого черта он туда поехал? Вообще он носился по Европе, как ошпаренный, словно у него иголка в заднице торчала или ему жопу перцем намазали. Нигде больше чем на трое суток не задерживался. Я столько денег извел пока за ним ездил! Правда, зато потом месяц отдохнул и уже ни о чем не думал.

— Домой хотелось? — спросил Свиридов.

— И да и нет. Вначале не хотелось, а недели через три тошно стало. Скука там дикая, Паша. Там либо работать надо, либо быть больным. Я и приехал туда на работу. Работу сделал, отдохнул, сил набрался и не знаю чем заняться. Бабы надоели. Ты же знаешь, я не большой любитель трахаться. Так, когда очень захочется, под настроение… А итальянки, к твоему сведению, гнусные — маленькие, черненькие, коротконогие. В общем, как наши цыганки или молдаванки. Ты же знаешь какие молдаванки гнусные? Мы же с тобой ездили пару раз в Кишинев.

— По-моему, там были цыганки, — засмеялся Свиридов.

— Вот видишь, ты тоже их отличить не можешь.

Да еще язык у них на молдавский похож.

— А как ты, кстати, с языковым барьером?

— Как, как… По-английски, ты же знаешь, я говорю неплохо, но в Европе, по-моему, его только англичане и знают. А все остальное можно показать на пальцах.

А можно показать деньги, это тоже сразу же решает кучу проблем.

И действительно, Сергей Бородин выглядел загоревшим, отдохнувшим. Но его загар был вызывающе не местным, и его это выделяло среди людей, находившихся в ресторане.

Первая бутылка была выпита, а Бородин со Свиридовым лишь немного раскраснелись, лишь чуть-чуть стали развязнее и движения их сделались несколько раскованнее. Они уже сидели расслабившись, откинувшись на спинки кресел, и наслаждались тем, что видят друг друга, и никто не мешает им вести неторопливую беседу.

— Я его уложил со второго выстрела в лифте отеля.

Я все рассчитал, — сказал Бородин. — Он вошел в лифт, я поднялся по лестнице бегом. Нажал кнопку и изготовился. Дверь лифта открылась… Ты бы видел его глаза!

Он меня узнал. Хотел крикнуть, но, наверное, не смог.

А вот в штаны наделал наверняка. Я выстрелил, он упал.

На всякий случай я еще раз нажал на спуск. Лифт закрылся и помчался вверх, а там, по-моему, двадцать семь этажей. Я спокойно спустился, сел в машину и уехал. А утром об этом было напечатано в газетах, показали по телевизору. Я понял, работу свою сделал и могу отдохнуть. Заслужил.

— Да, нелегкая работа… А какого хрена, Серега, он ехал в лифте один, без охраны?

— Вот этого я не знаю. Времени на раздумье у меня не было. Если бы я не хлопнул его в отеле, то не знаю где бы я его достал снова. Может, он сел бы в самолет и улетел куда-нибудь в Чикаго или в Сан-Франциско. Он вел себя так, словно бы за ним гонится стая бешеных псов.

— Еще бы! Если бы ты прихватил столько чужих денег, думаю, носился бы еще почище.

— Мне чужого не надо.

— Мне тоже, я зарабатывать умею — головой и руками.

— Но в таком случае, я не носился бы, а залег где-нибудь, переждал годик-другой, а потом бы зажил.

— Это тебе только кажется, — сказал Свиридов.

Мужчины были уверены, что им никто не помешает и они вот так, за неторопливыми разговорами будут сидеть до утра, а затем возьмут такси и поедут туда, где их ждут. Но судьбе было угодно распорядиться иначе.

Пару раз к их столику подходили девицы, предлагая себя, предлагая сначала потанцевать, затем выпить.

Или наоборот, вначале выпить, затем потанцевать, а уж поздней пусть мужчины делают что хотят, они на все согласны. Но каждый раз девицы нарывались даже не на грубость, а на презрительные взгляды, на недовольные гримасы и им приходилось ретироваться, при этом соблазнительно виляя задами и при этом корча недовольные рожи. Ведь новых клиентов в ресторане не прибавлялось, а все сидевшие уже сделали свой выбор. К тому же на вид эти двое были похожи на тех, кто может легко потратить сотню-другую баксов, потратить не жалея и не задумываясь.

Может быть, они и досидели бы до утра, но в ресторане произошли еще две короткие стычки, два скандала.

Правда, они пока мужчин не касались, и Бородин со Свиридовым лишь удостоили происходящие рядом с ними события брезгливыми презрительными взглядами.

— Ну, расскажи, Паша, что у вас здесь в Москве или где ты был?

— Я был там.

— Тогда понятно. Кениг — город хороший.

— Я в Москве всего лишь пару дней.

— Кого возил?

— Есть один очень богатый лох, коньяком торгует. А потом я три дня под городом сидел, его ломал Жутко там.

— И мне придется туда скоро съездить.

— Не завидую, — сказал Павел Свиридов. — Хотя какая-то прелесть в этом все-таки есть. Знаешь, иногда интересно посмотреть на этих козлов, когда они корчатся и разговаривают совсем по-другому, чем здесь — тихо, шепотом. Тут-то они крутые, на мерсах ездят с охраной, баб меняют, как туалетную бумагу в пятизвездочном отеле. А там они совсем другие, там в дерьмо превращаются, за корку хлеба плясать готовы.

— Да, придется еще под Кенигом попотеть, — сказал Бородин и тут же, повернув голову, увидел, как к их столику, покачивая бедрами, направляется роскошная блондинка в шитой блестками блузке.

Девица подошла, оперлась о край столика двумя руками и молча посмотрела в глаза Бородину:

— А ты мне нравишься, — прошептала она, облизывая ярко накрашенные губы, — может, развлечемся, а?

— А ты мне не нравишься, — сказал Сергей Бородин, опрокидывая в рот рюмку водки.

— Ты уверен?

— Абсолютно…

— А поконкретнее.

— Не нравишься и все тут.

— Чего это я тебе не нравлюсь? Всем нравлюсь, а ты что, какой-то особенный? Может, импотент? Может, у тебя не стоит или тебе вообще бабы не нравятся?

— Нет, бабы нравятся. Но ты не баба.

— Ты по жизни ничего не понимаешь.

— Ты фарфоровая собачка, жизни в тебе нет.

— Попробуй — увидишь.

— Мордочка у тебя ничего, но я наглых не люблю.

Иди отсюда, — спокойно ответил Бородин.

Девица презрительно скривилась и обратила свое внимание на Павла Свиридова. Тот встретил ее взгляд с таким же презрением, как и его друг.

— Слушай, иди отсюда, не мешай. Видишь, два серьезных человека ведут неторопливую беседу, а ты тут со своими предложениями. Не созрели мы еще, не созрели.

Иди. Да и пахнет от тебя.

— Духами?

— Потом пахнет. А я грязных не люблю, небось только полгода прошло, как ты задницу мыть научилась.

— Козлы вонючие! — сказала девица и грязно громко выругалась.

Ни Бородин, ни Свиридов на это не отреагировали.

Бородин вытряхнул из пачки сигарету. Девица потянулась к его пачке, но он несильно хлопнул ее по руке.

— Не трогай, не твое.

— Что, тебе жалко?

— Да, жалко, — сказал Сергей Бородин. — Попросила бы — дал.

— Я тебе себя предлагала, так ты же не хочешь.

— Ладно, иди. Возьми сигарету и топай. Ровненько топай к своему столику, а то там тебя, небось, заждались, — Бородин посмотрел в глубину зала — туда, откуда пришла девица в блестящей блузке.

За ней наблюдали двое парней и еще две девицы сидели за тем же столиком с сигаретами в пальцах.

— Ну как знаешь, — зло пробурчала девица, — сейчас вас здесь не будет.

— А это мы еще посмотрим, — буркнул Бородин, взял бутылку и наполнил рюмку. А затем посмотрел по сторонам, ища взглядом официанта.

Тот появился тут же, словно бы вырос из-под земли.

— Послушай, это блюдо мы не заказывали, — он указал на девушку.

— Тут многие заказывают это блюдо.

— Это — несвежее, — уточнил Бородин.

— Я тут, понимаете… Я не могу вмешаться, они тут хозяева.

— А ты кто?

— Я официант.

— Так вот скажи им, чтобы не лезли к нам без мыла, — вставил свои пять копеек Павел Свиридов. — И принеси еще бутылочку водки. Только холодной.

— Сейчас будет сделано.

Девица, стояла рядом со своими подругами, активно жестикулировала и громко говорила. Время от времени Бородин и Свиридов слышали грязные ругательства в свой адрес. Расторопный официант принес бутылку водки, забрал грязные тарелки, добавил салфеток и шепнул:

— Поосторожнее. Лучше с ними не заводитесь.

— Вот как?

— Даже хозяин их побаивается.

— Хорошо, — сказал Свиридов, наполняя рюмки.

— Мы к ним цепляться не станем.

Мужчины выпили уже по бутылке водки и начали третью, а пьяны не были, лишь слегка захмелели — ровно настолько, чтобы веселее смотреть на мир и разговаривать более раскованно. Сергей Бородин увидел, как двое здоровенных парней в кожанках направляются к их столику. Идут не торопясь, явно чувствуя, что никто в этом зале противостоять им не может. Парни подошли.

Один кивнул другому.

Тот подошел к соседнему столику, взял два кресла и толкнул к столу, за которым сидели Бородин и Свиридов. Парни уселись, продолжая молчать.

Бородин покосился на них, а затем сказал отчетливо и довольно дружелюбно, всем своим видом показывая, что не хочет скандала:

— А вас, ребята, никто не приглашал.

— Нас не приглашают даже на похороны, мы сами приходим.

— Ах, вы сами приходите! — хмыкнул Свиридов — Да, сами, и на твои придем.

Один из парней запустил руку в карман куртки и вытащил нож — бельгийский, длинный. Нажал кнопку, выскочило тонкое сверкающее лезвие.

— Мы сами приходим, — сказал он, цепляя острием клинка прозрачный как янтарь кусочек семги и медленно отправляя его в рот. — А когда приходим мы, то дураков уносят, а умные договариваются с нами.

— Слушай, родной, — устало произнес Бородин, — видишь, здесь два человека, в общем-то почтенных по сравнению с вами. Никого не трогают, ни к кому не лезут. Сидят, разговаривают. А вот ты пришел со своим другом и начинаешь хамить. Это может не понравиться.

— Кому?

— Мне и моему другу.

— Слушай, козел, — сказал парень, сдвигая тарелки на край стола, — если ты еще что-нибудь вякнешь, то тебя отсюда унесут, правда, Алик?

Тот уже не выглядел таким уверенным. Он понял, что перед ним не какие-нибудь залетные провинциалы-командированные, случайно попавшие в этот ресторан.

Эти знают себе цену и скорее всего, могут за себя постоять. Но кто они — на бизнесменов не похожи, так же не похожи и на бандитов. Странные мужики, трудно было понять что они из себя представляют. Ни наколок, ни дорогих перстней. Выбритые, недавно постриженные, пахнут хорошим одеколоном, одеты прилично — дорого, но не вызывающе. Кем они могли быть трудно было понять, не заглянув в их карманы. То, что они не сотрудники каких-нибудь органов было понятно. Сотрудники ФСБ или МВД не станут проводить время в ночнике, не обращая никакого внимания на публику. То, что они не военные, тоже понятно. В общем, странные мужики.

И именно это не понравилось Алику и его приятелю. Бородин со Свиридовым казались здесь чужеродным телом, куском льда в кипящей воде, притом льда, который не хочет таять.

— Вы обидели нашу подружку, обидели крошку Зину. Она хотела трахнуться, заработать немного денег для своей маленькой дочурки, которую ей сделал такой же урод, как ты. А если женщина просит, ей отказывать нельзя.

— Ты что, ее сутенер? — из-подо лба взглянул на Алика Бородин.

— Я сутенер? — Алик оскалился, показывая крепкие белые зубы, затем тронул массивную в палец толщиной золотую цепь на мускулистой шее. — Я здесь козырной, меня тут каждый таксист знает. Я тут каждый вечер бываю, а вот вас вижу…

— Ладно, я тебя не знаю и я тебя не видел. Иди, Алик, своей дорогой, — сказал Свиридов, — и приятеля забери, и нож свой закрой, а то ненароком пальцы порежешь.

— Что ты сказал? — принялся свирепеть Алик.

Такого в своем ресторане он стерпеть не мог. Ведь сейчас весь зал на него смотрел, даже певица на маленькой сцене перестала дергаться и, сжимая в пальцах перед лицом похожий на член микрофон, застыла в ожидании жестокой развязки. Охрана бара делала вид, что ничего не происходит.

Сергей Бородин чуть-чуть отодвинул свое кресло от стола, положил локти на скатерть.

— Слушай, Алик, иди отсюда подобру-поздорову, а не то тебя унесут. Видишь, мы заняты разговором?

— А это мы сейчас посмотрим кого понесут.

Лезвие ножа блеснуло прямо перед лицом Бородина.

Но тот даже не вздрогнул, сразу поняв, что пока его лишь пытаются напугать. Павел Свиридов сделал такое же движение, что и Алик, но пустой рукой. Парень сразу отшатнулся.

— Что же ты боишься, если такой козырной? Рука-то у меня пустая.

— Сука!

Разъяренный Алик еще раз взмахнул рукой, пытаясь пригвоздить кисть Свиридова к столешнице. Нож воткнулся в доски. Рука Павла Свиридова сдвинулась чуть-чуть в сторону.

— Не попал ты, Алик, — сказал Бородин.

А второй отморозок уже вскочил с места и в его руке тоже сверкнул нож. Бородин понял, сейчас этот урод воспользуется ножом, попытается ударить прямо в горло или в живот. Сергей Бородин положил правую руку себе на грудь и посмотрел в глаза парню.

— Угомонись, я тебя прошу.

— У меня тоже терпение не резиновое, — Свиридов сидел со скучающим видом.

Алик стоял и ждал что сделает его друг. Ведь тот должен был броситься на одного из двоих противников.

И тут Алик понял, что его друг струсил.

— Козел ты моченый, — сказал Алик, выдергивая нож из стола и взмахивая рукой, готовясь нанести удар сверху, в то место, где шея сходится с плечом. Он метил в Павла Свиридова, хотя и глядел на Бородина.

И тут под столом раздался какой-то странный звук, негромкий но отчетливый. Алика словно ударили в лоб.

Его глаза закатились, он качнулся и с ножом, занесенным для удара, начал медленно падать на Павла Свиридова. Тот легко качнулся в кресле, и Алик девяностокилограммовой тушей загремел прямо на стол, опрокидывая посуду, бутылки и все, что скопилось на скатерти.

Нож скрежетнул по столешнице, зигзагом разрезая скатерть, оставляя за собой царапину.

— И ты хочешь? — негромко спросил Бородин, глядя прямо в глаза второму отморозку.

— Я…я…

— Головка ты от… — дальше Бородин произнес мат, первый за этот вечер.

А затем быстро нагнулся и вложил свой пистолет с глушителем, предварительно вытерев рукоятку краем скатерти, в левую руку Алика. Он проделал это так ловко и быстро, что никто даже и глазом моргнуть не успел.

— Вот видишь, — обратился он к Павлу, — стрелять не умеет, а оружие с собой носит. Вот ведь незадача! — а затем приложил пальцы к артерии на шее Алика и сокрушенно покачал головой:

— Представляешь, саданул себе прямо в голову. Девять граммов такую тушу свалили. Наповал, как быка.

Свиридов участливо покачал головой и добавил:

— Аппетит у меня что-то пропал, гнусное место.

Пойдем отсюда, что ли?

— Погоди, нельзя же вот так все оставлять. Мы же свидетели и не рассчитались.

— Свидетелей хватит и без нас, — махнул рукой Свиридов.

К их столику уже подбежали трое охранников ресторана, но никто не прикасался к распростертой туше Алика. В одной руке у мертвого парня был пистолет с коротким глушителем, а в другой он сжимал нож с длинным узким лезвием.

— Вот ведь не повезло парню, — Бородин был явно расстроен. Он говорил так, словно бы сам верил своим словам. — Ни с того ни с сего, представляете, ребята, подбежал к нам, ножичком размахивать начал… Да что я говорю, вы же сами все видели.

Минуты через три появился ОМОН — ребята в пятнистом камуфляже с короткими автоматами.

Ни Свиридов, ни Бородин даже не пытались убегать.

Они сидели возле стены, спокойно курили, стряхивали пепел на чистые тарелки и переглядывались, сокрушенно покачивая головами. Руководил нарядом ОМОН дюжий майор. Он глянул на распростертое тело бандита и понял, вмешательство врача уже не требуется. Затем посмотрел на Бородина и Свиридова.

Павел поднялся, завидев майора, и широко улыбнулся:

— Петя, привет!

Майор дернулся, отпрянув в сторону, затем пристально посмотрел на Свиридова.

— Паша, ты?

— Я, а то кто же!

— Что у вас здесь случилось?

— Да вот парень ножичком и пистолетиком играть надумал и, видишь, не повезло ему. Пьяный в задницу…

Знаешь, движения у пьяных неточные. Нажал на курок, пистолет, дурак, сработал и прямо в голову.

— Понятно, понятно… — майор покачал головой и крепко сжал руку своему бывшему коллеге, капитану ОМОН Павлу Свиридову.

— А это, Петя, тоже наш коллега.

Майор ОМОН пожал ладонь Сергея Бородина.

— Очень приятно, очень приятно, — сказал он чуть хрипловатым баском. — И как вас угораздило прийти в этот ресторан? Сюда же нормальный человек не сунется.

— Да мы, Петя, хотели просто с Сергеем посидеть.

Давно не виделись.

— Где ты, кстати, сейчас работаешь?

— Да так, кручусь, — ответил Павел Свиридов.

В это время омоновцы обыскивали публику, особенно с ней не церемонились. На столы рядком выкладывались ножи, газовые пистолеты, кастеты. Собрался неплохой арсенал. Защелкивались наручники, кое-кого из дюжих парней били и били по-настоящему. Все омоновцы были в масках, кроме майора, источавшего жизнерадостные улыбки.

— Давно я тебя не видел, Павел, — сказал майор. — Встретились мы с тобой как-то не по-людски.

— Да уж — правда. А вот давай, Петя, сейчас ты тут разберешься, если надо, мы с Сергеем чего подпишем да поедем ко мне, покатим бутылочку-другую водки, вспомним прошлое, за жизнь поговорим.

— Хорошо было бы, Паша, только я на службе. Сейчас следственная группа приедет… В общем, сейчас начнется. И не мне тебе объяснять.

— Тогда приезжай завтра, — сказал Павел майору ОМОН.

— Завтра можно, я как раз выходной.

— Вот и давай, подруливай. Посидим, поговорим, молодость вспомним. Правда, честно говоря, — соврал Павел Свиридов, — я думал, ты уже подполковник или полковник, а все еще в майорах ходишь.

— Да ну их к черту — звания! — махнул рукой крепко сбитый майор ОМОН. — Сейчас звездочки недорого стоят. А ты, смотрю, преуспеваешь?

— Временами… Ты же знаешь, в наши дни крутиться приходится много.

Никому даже в голову не пришло как следует обыскать знакомых майора, они сами выкладывали на стол содержимое своих карманов. Официант, обслуживающий столик Бородина и Свиридова, смотрел на все происходящее широко открытыми глазами так, как смотрят на экран телевизора, когда по нему показывают что-нибудь сенсационное и скандальное. Он никак не ожидал, что эти двое, только что на глазах у многочисленных свидетелей пристрелившие одного из местных отморозков, короля ресторана, будут спокойно разговаривать с омоновцами, пожимать друг другу руки, курить, улыбаться и договариваться о завтрашней встрече. Он даже не решился подойти к Бородину и положить перед ним счет.

Бородин сам подозвал его и сказал:

— Мы, конечно, кое-чего не доели и не допили, но давай уж расплатимся за все. Как ты думаешь, стольника хватит? — глядя прямо в глаза до смерти перепуганному, очумевшему официанту спросил Бородин. И не дожидаясь ответа, резко сунул руку за пазуху.

В этот момент официант вздрогнул. Ему показалось, что сейчас в руке у ночного гостя окажется пистолет или нож и ему не поздоровится.

«Я все видел и естественно, никому не скажу даже под страшными пытками», — подумал официант.

— Да бери, бери, — и Бородин сунул в нагрудный карман рубашки официанта новую стодолларовую банкноту. — А теперь иди, дорогой. Претензий, надеюсь, к нам нет?

— Нет-нет, что вы, господа!

На этот раз «господа» из уст официанта прозвучало вполне естественно, и он попятился.

— Извините за неудобства.

Может, он и продолжал бы идти спиной, если бы не натолкнулся на дубинку омоновца. Руки официанта тут же взлетели вверх.

Бородин, Свиридов и майор ОМОН громко расхохотались, громко и вполне жизнерадостно. Их явно рассмешил жест официанта, подумавшего, что в спину уперся ствол автомата.

— На труп не наступи, а то уничтожишь улики, — хрипло пробасил майор и подмигнул Бородину.

А затем отозвал Павла Свиридова:

— Слушай, Паша, что за мужик с тобой?

— Он в ФСБ служил.

— Из ФСБ, говоришь? — с уважением, но с неприязнью пробасил майор.

— Это мой старый кореш. Мы с ним в одном классе учились, жили в одном дворе. Давно не виделись, решили водки выпить, прошлое вспомнить, а тут — незадача.

— Это он пульнул? — глядя в глаза Свиридова, прошептал майор ОМОН.

— Да ты что, Петя! Я пульнул.

— Ты? — широко раскрыв глаза, сказал майор и тут же пожал руку. — Молодец, не разучился значит.

— Такое не забывается, Петя.

Послышался вой сирены, и за окном замелькали синие сполохи.

— Летят, как на пожар. А куда уже лететь, ему ведь хрен уже поможешь, правда, Паша? — сказал Бородин. , — Правда, Серега, он уже и остыть, наверное, успел.

В ресторане появились новые люди и тут же занялись своим делом. А майор ОМОН обнял за плечи своего бывшего сослуживца, махнул рукой, указывая на угловой столик.

— Пошли — посидим, кое-что запишем в протокол.

— Пойдем, запишем, — безучастно ухмыльнулся Павел Свиридов. — Идем, Серега, подписи надо будет поставить. Любят в нашей стране автографы брать.

— Ну что ж поделаешь, любят так любят.

Никому даже и в голову не пришло повторно обыскать Свиридова и Бородина, а ведь у Бородина под светлой курткой имелась кожаная кобура, из которой он и извлек пистолет. Но их обыскивать не стали, доверившись майору. В общем, то, что они рассказали вполне походило на правду и всех устроило. Второй отморозок, который махал ножичком у столика, сейчас стоял на коленях лицом к стене, с руками, скованными наручниками, заведенными за спину. Его широкие плечи вздрагивали, а стриженый затылок был красен, и на нем наливалась синевой большая шишка, след удара дубинкой.

— А нож у него забрали? — спросил Сергей Бородин у веселого майора.

— Да, забрали. И наркотики у него еще оказались, и баксов полный карман. Все забрали. Это друг покойного, Колька Ломоть, — сказал майор, представляя Бородину и Свиридову их недавнего соперника. — Под залог из-под следствия выпустили, а теперь уж точно упекут.

И мало, думаю, не дадут.

— Да брось ты, Петя, хоть меня не смеши, — сказал Свиридов, — через пару месяцев опять гулять будет.

Ты же это знаешь не хуже нашего.

— Да, распоясались, суки! И ОМОН им не указ.

— А что, боятся вас еще? — спросил Свиридов, глядя на лицо майора.

— Боятся, когда они поодиночке, а нас много. А когда их много, а нас мало…

— Знаю, вы тогда не лезете.

— Это точно. Кому же охота за такую зарплату дырку в животе получить или пулю в лоб схлопотать?

— Точно, Петя, никому не охота. А может, бросай ты это дело, а? Мужик ты толковый, здоровый, как бык.

— Мне до пенсии осталось три года. Вот дотяну лямку и брошу. Уж поверь, брошу, вот здесь мне эта служба! — и майор провел ребром ладони по шее, но почему-то добавил, — в печенках сидит! Всяких наркоманов, отморозков, синих надоело ловить. Они сейчас наглые, не то что раньше. Их ловишь, ловишь, душишь, душишь, а они как грибы после дождичка. Одного посадишь, на следующий день их уже двое. В общем, оборзели в конец. А приличные люди в этот ресторан теперь не ходят, разве что по вызову.

— Так что, Петя, мы с Серегой, по-твоему, не приличные люди?

— Так вы же не пришли сюда, а забрели случайно, по старой памяти.

Когда протокол был подписан и все формальности утрясены, Бородин подозвал официанта и попросил принести бутылку водки. В опустевшем ресторане задержались майор ОМОН и Свиридов с Бородиным. У двери майора ждали его ребята, так ни разу за все время операции не снявшие маски.

Тело унесли. На полу оставался лишь очерченный мелом контур, толстый и неряшливый, будто выведенный пьяной рукой. Бутылка водки на троих была выпита быстро.

— Ну, мужики, знайте, я бы с вами посидел, но дела ждут.

И действительно, майора уже звал один из его парней, сжимая в руке рацию.

— Вот видите, и посидеть не дадут. Чиркни-ка мне свой адрес, Паша.

Свиридов тут же на салфетке написал телефон и адрес. Майор спрятал салфетку в карман на рукаве камуфляжной куртки, пригладил липучку, взглянул на шеврон с двуглавым орлом, подмигнул Бородину:

— До встречи, мужики. А может, вас куда подбросить?

— Мы сами доберемся, спасибо, Петя.

Мужчины пожали друг другу руки и распрощались.

— Ловко ты! — сказал Павел, глядя в глаза Сергею Бородину.

— А что мне оставалось? Ведь он мог и полоснуть.

— Да ну, брось ты! Я бы его сделал.

— Сделал — не сделал… Думай еще. В общем, ты, Паша, мой должник, я тебе жизнь спас.

— Ладно, один ноль в твою пользу, — мужчины ударили по рукам и не сговариваясь обернулись на ярко освещенное окно ресторана, где маячил силуэт знакомого официанта. — Больше в этот ресторан никогда не пойду, — сказал Свиридов.

— Да уж, прошлого не вернешь, все засрано. Даже этот святой ресторан.

— Куда сейчас? — спросил Бородин. — А куда ты хочешь?

— Я одно знаю — спать не хочу.

— Поехали за город, на дачу, а? Вот сейчас, знаешь, Серега, я бы и от бабы не отказался.

— Я бы тоже.

— Вернемся, бабы, может, еще не разошлись?

— На хрен тебе здешние бабы! У меня блокнотик с собой. Сейчас позвоним и через час будут в любом количестве, любого качества. И знаешь что теперь бабы спрашивают?

— Откуда мне знать, — Бородин пожал плечами.

— Они сейчас задают один и тот же вопрос: сколько заплатишь и сколько с собой презервативов брать.

Бородин расхохотался:

— Ну что ж, хорошо. На эти два вопроса у меня есть весомые ответы. А у тебя?

— И у меня тоже. Но учти, я угощаю, вернулся из командировки, плавно перетекшей в отпуск.

— Ты, так ты. А завтра, даст бог, я тебя угощу.

— Вот и договорились. Давай, звони своим подругам.

— Нашел подруг, я ни лиц, ни задов их не знаю.

— Значит, секс по телефону?

— Какой скажешь, такой и будет.

Глава 2

Редко можно найти человека, который не любил бы рассматривать собственные фотографии. Исключением не являлся и Борис Рублев. Правда, времени у него на это почти никогда не оставалось. Даже альбома за всю свою сорокалетнюю жизнь он так и не завел, хотя порывался сделать это много раз. Но, как правило, все было недосуг. То одним был занят, то другим, руки так и не доходили до фотографий, сложенных в две картонные папки, на которых его же рукой было написано на одной фиолетовыми чернилами, а на другой красным карандашом: «Борис Рублев. Фотографии».

Может быть, желание покопаться в прошлом, посмотреть и перебрать фотографии было связано с тем, что утром Борис Рублев, стоя перед зеркалом и глядя на свое намыленное лицо, держа в правой руке бритву, вдруг подумал: «Мыльная пена напоминает седую бороду. А вот бороды я так никогда и не носил. Может, попробовать?»

Но его правая рука, повинуясь совершенно иному приказу, повернулась к щеке, и бритва принялась снимать пену вместе со щетиной.

Борис Рублев брился тщательно. Он вообще все любил делать старательно и аккуратно. Комбат брился на этот раз довольно долго, может быть, потому что никуда не спешил. Дважды порезался — один раз у виска, а второй на подбородке.

— Вот незадача! — пробурчал Борис Рублев, сплевывая мыльную пену в умывальник. — Никогда не получается, чтобы без порезов.

Наконец с бритьем было покончено. Рублев холодной водой ополоснул лицо, избавляясь от остатков пены, а затем налил в ладонь терпкого одеколона, запах которого напоминал цветущий табак, и принялся похлопывать себя по щекам. Когда щеки перестало жечь, он посмотрел на свое отражение в зеркале и только сейчас, словно бы впервые, увидел свое лицо и подумал: "Черт побери, а я уже совсем не мальчик! Совсем не тот юноша, каким был.

А каким я был?" — тут же спросил сам себя Рублев.

И ему страстно захотелось разобрать свои фотографии.

«Что это со мной? — подумал Рублев, — сентиментальным я стал, что ли?»

Ему даже в голову не пришло, что тяга к фотографиям всегда приходит у мужчины в определенные моменты — именно в те, когда его жизнь начинает меняться. Человек может и сам не знать о том, что его ждут перемены.

Но внутреннее чутье подсказывает, что впереди вскоре может начаться другая жизнь и надо подвести итоги, надо оглянуться назад, все взвесить и только после этого можно делать единственно верный шаг, который не приведет к ошибке и о котором не станешь потом жалеть.

Борис Рублев тщательно вымыл бритву, закрыл флакон с одеколоном, навел порядок в ванной комнате.

После этого он перешел на кухню, где заварил большую чашку крепкого-крепкого чая и вместе с чашкой, с зажженной сигаретой и пепельницей вернулся в комнату.

Он забрался на антресоли, достал чемоданчик — тот самый, который служил ему еще в те времена, когда он был курсантом военного училища. Где только не побывал этот маленький коричневый чемодан, потертый и старомодный!

Хотя, как видел Рублев, такие чемоданчики, вернее, похожие, опять входят в моду. Опять становятся актуальными металлические уголки, блестящие замочки и вся та дребедень, которой он восхищался, будучи еще безусым юнцом.

«Хотя нет, — тут же одернул себя Борис, — в училище у меня уже были усы. Вернее, настоящие усы не разрешали носить, выкручивались каждый как мог, а вот бриться уже приходилось каждый день. Правда, сейчас бриться приходится и утром, и вечером, если хочется, чтобы выглядел как положено и лицо не казалось грязным».

Пальцы отщелкнули замочки, и на стол легли две пухлые картонные папки с тесемками, которые были завязаны на тугие узлы.

"А почему они завязаны на узлы? — подумал Рублев. — Неужели я и не собирался эти папки развязывать?

Он принялся распутывать узлы, затем сердито выругался, дважды чертыхнулся, сходил на кухню, взял нож и разрезал тесемки. Зачем тратить время? Лучше вот так — раз и все. Узел — не замок.

Он раскрыл первую папку. Какие-то старые газеты, несколько грамот, дипломы и множество фотографий.

Почти все черно-белые, почти все пожелтевшие, а некоторые подмоченные и высушенные.

— Сколько же их здесь? — подумал Рублев.

Первая папка, которая лежала сейчас перед ним раскрытой, хранила фотографии, связанные с его детством, с родителями, с братом Андреем и годами, проведенными в военном училище. Вот самая первая фотография, маленькая, 9 на 14, обрезанная фигурным резаком — отец, мать и он, Борис Рублев. Мальчик в шароварах, в белой рубашке, в вязаной жилетке и матросской шапке. «Неужели это я? — сам себя спросил Рублев. — Ну конечно же я, а кто же еще? Хотя, может быть, брат Андрей. Нет, нет, это я, у Андрея совсем другие глаза».

Хотя в детстве, как вспомнил Борис, они были очень похожи на фотографиях, но не в жизни.

«Конечно же это я! Мама почему-то смотрит в объектив грустно, а отец улыбается. А у меня на лице абсолютно безучастное выражение».

И тут Рублев вспомнил рассказ матери о том, что когда ему было года два, он очень сильно заболел.

И врачи не могли толком ответить что у мальчика. Давали всякие таблетки, капли, водили на рентген, но все старания оставались безрезультатными — мальчик болел, худел. И тогда мать сказала отцу, чтобы тот позвал фотографа и они сфотографировались все вместе.

Отец почему-то был уверен, что с сыном ничего не случится, что он будет жить. А вот мать волновалась, ведь Борис был первенцем. Отец привел своего фотографа, какого-то старого знакомого, может быть, даже сослуживца, и тот долго усаживал отца, мать и ребенка, то открывал, то закрывал шторы на окне, а затем сделал несколько фотоснимков. Все это Борис Рублев знал из рассказов матери и отца. Правда, рассказ расходился в некоторых деталях, но, как понимал Борис, соответствовал истине.

Удивительное дело, но после того, как фотограф принес конверт с фотографиями и они с отцом распили бутылку водки в маленькой тесной кухоньке, маленький Борис пошел на поправку. Боли в животе, которые не давали ребенку уснуть, постепенно исчезли.

«Какая она грустная на этой фотографии! Какие у нее печальные глаза и усталое лицо, хотя на снимке мать еще очень молодая, ей не больше двадцати четырех лет! Да и отец намного моложе меня. Интересно, почему я так мало похож на мать? — Борис повернул фотографию к свету и долго всматривался в лицо матери. — Да, мы не похожи. Не те брови, не те глаза. А вот выражение лица похожее. Особенно когда я улыбаюсь. Сразу видно, что я ее сын, мы одна семья, в моих жилах течет ее кровь. А вот общаться мне с отцом почему-то всегда было сложно. Почему-то он от меня хотел слишком многого, проверял уроки. Вот на Андрея он не ругался почти никогда. Зато меня любила мать, оберегала меня».

— Я помню, — вдруг сказал Рублев.

Во втором или третьем классе ему захотелось купить понравившиеся солнцезащитные очки за три рубля, и он взял у отца без спросу деньги. Отец заметил это лишь на следующий день. Разозлился, схватил за плечо и стал трясти.

«Ты взял деньги?» — спрашивал он, заглядывая в глаза, сдвинув брови. Борису хотелось сказать, что это он взял деньги, ему очень хотелось купить очки, какие они замечательные! Не сказал, не признался, а начал врать. «Да нет, нет, папа, я не брал твои деньги, не брал!»

Когда на следующий день отец спросил откуда у него очки, мать сказала: «Это я дала Боре деньги на очки».

Борис и сейчас помнил как он побежал на чердак, забился в самый дальний угол. Было нестерпимо стыдно за свой дурацкий поступок, за упрямство, за вранье.

И чтобы хоть как-то избавиться от чувства стыда, он тогда положил на пол солнцезащитные очки и принялся их ломать и бить. Он и сейчас помнил, как трещала, разламываясь, роговая оправа, как хрустели стекла. Облегчение не наступило, а стало еще хуже.

И он побежал с чердака домой. Мать сидела на маленьком стульчике на кухне и чистила картошку к ужину. Борис подбежал к ней, обнял за шею и сквозь рыдания запричитал:

"Мама! Мамочка, это я взял у папы деньги! Это я!

Накажи меня, мамочка! Накажи, только не смотри на меня так!"

Мать как могла утешила и вечером, за ужином, они обо всем рассказали отцу. Вернее, рассказал сам Борис, мать лишь поправляла его. Отец тогда погладил его по голове и по плечу и сказал: «Настоящий мужчина всегда должен говорить правду. Всегда. Даже самую горькую и неприятную. Ты меня понял, Борис?» — по-взрослому обратился он к сыну.

После того поступка Борис Рублев старался никогда не врать и много раз страдал в жизни лишь из-за своей честности и откровенности.

Все эти воспоминания пронеслись в голове Бориса Рублева за какие-то пару минут. Так бывает иногда, вся твоя жизнь, бесконечные годы укладываются в один-два эпизода. Они дают возможность перенестись в прошлое легко и быстро.

А вот следующая пачка фотографий разного формата, но преимущественно небольших, была связана с Афганистаном. Естественно, фотографироваться там было запрещено, но запреты запретами, а желание послать снимок родственникам было неистребимо. И солдаты, и офицеры тайком фотографировались и переправляли снимки из жаркого Афганистана в Союз. Кто-то шел в отпуск и его снабжали конвертами с карточками, а затем отпускник бросал письма в почтовый ящик в родном городе, и они приходили. Правда, как прекрасно понимал Борис Рублев, пока снимки и письма шли из Афганистана в какую-нибудь небольшую деревушку под Смоленском или в Сибирский поселок на берегу реки, человек, увидевший на карточке сына, племянника, брата, не мог быть уверенным, что в этот момент родственник еще не числился в списке пропавших без вести или погибших. И очень часто вслед за фотографиями в Союз шел цинковый гроб.

Вот они, фотографии! Вот он, Борис Рублев, со своими ребятами на броне БТР, вот возле машины, вот Борис Рублев перед картой инструктирует группу. Фотоснимки иногда изымались, люди из особого отдела следили за тем, чтобы у солдат не было карточек. Но разве может какой-нибудь капитан или майор-особист уследить за десантником! Тот всегда найдет куда спрятать небольшую фотографию.

Фотографии часто делались аппаратами, отнятыми у «духов». Правда, бывало другое. Приезжал в часть какой-нибудь корреспондент из «Комсомольской правды», «Известий» или еще из какой-нибудь центральной газеты и тогда снимки делались в открытую. Утюжилась форма, подшивались воротнички. Эти снимки хоть и были качественными, но не нравились Борису Рублеву.

Слишком уж неестественными казались улыбки на этих фотографиях, а глаза солдат и офицеров оставались грустными, хоть и выправка, хоть и форма, хоть и награды сияют. Все на них не то. Комбат любил обыкновенные любительские снимки. На них человек получался таким, каким был в жизни.

Вот фотография Андрюши Подберезского, еще совсем молоденького. Он стоит рядом с Комбатом, положив руку ему на плечо, и Комбат обнимает Андрея. Они только что вернулись с очень рискованного задания, летали на вертолетах в горы. Там, в ущелье, «духи» завалили выезд и хотели расстрелять колонну. Если бы не Комбат с ребятами, то наверняка из того ущелья со страшным названием «Змеиная тропа» не вернулся бы никто. У мертвых отрезали бы головы, оставшихся в живых парней убили бы. А так Комбат и его десантники успели. Они ударили в тыл, опрокинули «духов» в то же ущелье, куда они собирались сбросить колонну, и исход тяжелого боя был предрешен. Правда, потеряли тогда много — убитыми двенадцать человек и раненых оказалось около тридцати.

«Меня тоже тогда зацепило», — вспомнил Комбат, — правда, на фотоснимке этого не видно. Повязка, пропитанная кровью, была прикрыта курткой. А вот Андрею Подберезскому все время везло, как будто родился в рубашке. Пули обходили его. Даже в самых рискованных, невероятных ситуациях Андрей Подберезский оставался целым.

Но и ему однажды не повезло, причем, по глупости.

Парень поскользнулся, сорвался с утеса и подвернул ногу. Его пришлось волочь на плечах. Ребята тогда отстреливались, прикрывали отходивших и, что случалось редко, никто не погиб. Так что, в общем, все кончилось хорошо.

«А вот еще снимок: Комбат и его парни, — почему-то в третьем лице подумал о себе Борис Рублев, — расположились возле палатки с банками импортного пива в руках. Тогда еще такое пиво в России не продавалось, а там, в Афганистане, оно уже имелось. У кого мы отбили это пиво, как оно попало к нам?»

Борис Рублев пытался вспомнить, но вместо этого перед глазами проплывали лица парней, взрывы, и ему даже казалось, что сейчас, когда он сидит в своей квартире, ощущает сладковатый запах тротила и пороха.

Этот запах щекочет, щиплет ноздри, на глаза наворачиваются слезы.

— Что за чертовщина какая-то! — буркнул Рублев, сбивая пепел с уже давно погасшей сигареты.

«На этих фотографиях, — вдруг подумал Борис, — мертвых больше, чем живых. Странное дело, люди на фотографиях остаются живыми, хотя они давным-давно мертвы, их нет на этом свете. Но я вас помню, ребята, я не забыл никого. Вы все мои друзья, все мои боевые товарищи. То, что я остался жив, не моя вина. Я не хотел терять никого из вас — никого! Лучше бы погиб я, лучше бы меня снял афганский снайпер, прострелил мне сердце, а вы остались бы в живых. Тяжело смотреть снимки, очень тяжело… Хотя я на них молод и бесшабашен. Теперь я понимаю, почему тесемки были завязаны на тугие узлы».

Комбат рассматривал одну карточку за другой, время от времени он останавливался, прикрывал глаза, проводил ладонью по глянцевой, скользкой поверхности карточки.

— Эх, ребята, ребята… Где же вы теперь?

«Разбросала нас всех судьба. Кто в Сибири, кто на Севере, кто в Питере, кто в Москве, в Смоленске. Вы везде — в Беларуси, на Украине, в Чечне, в Таджикистане».

И тут Борису Рублеву попалась фотография, на которой был изображен его брат. Фотографию Андрей Рублев прислал Борису в Афганистан.

"Нет, нет, не в Афганистан, — тут же уточнил Борис, — эту фотографию я получил в госпитале. Да, да, в Ташкенте. Из Кабула меня перевезли на самолете в Ташкент и три часа со мной возились военные хирурги, пытались спасти ногу. Слава богу, это им удалось.

Что-что, а хирурги там хорошие и свое дело знают туго.

Да, я помню, как сестра принесла конверт. Я разорвал его и увидел фотографию улыбающегося Андрея, снятого на фоне Адмиралтейства. Я даже знаю что там написано, — Рублев перевернул снимок и прочел аккуратные строки, написанные младшим братом:

«Старшему брату Борису, который сейчас защищает родину, от младшего брата, студента-бездельника. Держись, Борис, я тебя жду и буду рад встрече».

«Да, после этого мне предоставили отпуск, и я поехал прямо в Ленинград. Тогда еще город назывался Ленинградом. Но мы называли его Питером. Я еще прихрамывал, опирался на палочку, на груди у меня блестел орден Красной Звезды — второй, полученный мной в Афгане. И я с Андреем замочил орден, опустив его в стакан с водкой. Да, было такое в моей жизни».

Странно, но на очень редких фотографиях попадались женщины. Борис Рублев сокрушенно покачал головой:

«Никогда мне не везло с женским полом. Встречались какие-то не те, даже фотографироваться с ними не хотелось. И хранить их фотографии тоже. Ну ничего, может, сейчас моя жизнь наконец наладится. Кстати, надо бы позвонить Светлане, она просила, чтобы я показал ей фотографии. Но естественно, все показывать не стоит. Вот этот снимок ее точно напугает».

На фотографии был снят момент зачистки небольшого полуразрушенного горного селения. На заднем плане десантники вели пленных «духов». Комбат отдавал распоряжения, в пятнистой форме, в шляпе, с автоматом в руках.

«Да, такие снимки ей показывать не стоит, она может подумать… Хотя черт с ним, ведь это же было в моей жизни, этого не вычеркнуть. Пусть смотрит. Покажу ей все фотографии».

Затем Борису попался еще один снимок, на котором он был снят вместе с Андреем. На многих снимках, как и на этом, Борис Рублев снимался не с автоматом или пистолетом в руках, а со стаканом и бутылкой. Ведь как водится, мысль сфотографироваться приходит в тот момент, когда человек весел, когда ему хорошо. Откуда-то появляется фотоаппарат и начинают снимать застолье.

А те, кого снимают, даже, не успевают приготовиться.

Они все расслаблены, улыбаются друг другу, держат поднятыми стаканы, бутылки, сигареты, дымок которых застыл на снимках навсегда.

«А вот Андрей, вот я. Мне лет тринадцать, Андрею и того меньше. Мы стоим у крыльца. Я держу в руках велосипед. Кстати, я давно не видел Андрея», — подумал Комбат и ему почему-то стало грустно.

После смерти родителей они виделись редко. Служба, служба, — находил себе оправдание Борис. «Дела, дела», — оправдывался Рублев-младший.

«Надо бы с ним встретиться, — решил Борис и отложив фотографии, взял телефон. — Какой же у него номер? — попытался вспомнить Борис, но это ему не удалось. — Хотя какого черта? Дома его все равно сейчас не будет. Ладно, позвоню в банк. Андрей говорил, что в банке у него номер бесплатный, даже если ему из-за границы звонить».

Комбат взял блокнот — тот, где были телефоны его ребят, — где рядом со многими фамилиями стояли черные крестики. Этих уже не было в живых, Комбат потерял их навсегда. Он нашел два телефона своего младшего брата и принялся названивать в Питер. Но все время линия оказывалась занятой.

Наконец послышался звонкий женский голос:

— Алло, говорите!

— Это «Золотой дукат»?

— Банк слушает!

— Добрый вечер, девушка. Мне бы Андрея Ивановича Рублева.

— Андрея Ивановича? — воскликнула девушка.

— Да-да, Андрея Рублева.

— А кто его спрашивает и по какому делу?

— Спрашивает старший брат, — пробурчал в трубку Борис.

— Ах, сейчас соединяю, минутку.., извините.

Послышались далекие голоса, а затем раздался далекий голос Андрея:

— Алло, Рублев слушает!

— Рублев говорит, — сказал Борис в трубку. — Здорово, братец.

— Привет. Чего это ты звонишь?

— Давно тебя не слышал. Хотел спросить как ты, что ты собираешься делать.

— Все нормально. Работы только очень много. А ты чем занят, Борис? — вопросом на вопрос ответил Андрей.

— Считай, ничем. Вот фотографии старые рассматривал, тебя нашел.

— А, старый стал, брат, сентиментальный. Увидел, наверное, меня на фотографии и — решил позвонить.

Вспомнил о том, что у тебя есть младший брат и о нем надо заботиться.

— Ты уже большой, Андрей, что о тебе заботиться?

Сам-то чего не звонишь?

— Набирал как-то пару раз, но мне не удалось застать тебя дома.

— Может, выезжал куда… — сказал Борис. — Как ты смотришь на то, что я к тебе подскачу?

— Положительно смотрю. Только предупреди.

— Что, боишься, застану у тебя какую-нибудь даму?

— И этого тоже, — проворчал в трубку Андрей. — А больше всего я боюсь, Борис, твоих друзей.

— Чего это вдруг тебе мои друзья не нравятся?

— Нет, они мне нравятся, — ответил Андрей. — Просто если ты с ними встречаешься, то это кончается длинной пьянкой до утра. И потом невозможно работать.

Жизнь — не вечный праздник.

— Ладно, ладно, обещаю, — сказал Борис Рублев, — подобного не будет, не переживай.

— Ну что еще?

— А ты занят?

— Да, занят, — сказал Андрей, — важные клиенты сейчас прибудут.

— Ну, тогда до встречи. Буду выезжать — позвоню.

— Пока, брат.

И тут же Борис Рублев набрал номер Андрея Подберезского. Трубку сняли сразу же.

— Алло!

— Подберезского можно?

— Слушаю, Комбат, — послышался отчетливый голос Андрея Подберезского.

— Андрюха, здорово! Как ты жив?

— Все в порядке. Комбат.

— — Ничего не беспокоит?

— Да ну, что ты, ничего не беспокоит. Все работает чики-чики.

— Я за тебя рад.

— Слушай, Комбат, подъезжай ко мне в тир, а?

— А что такое?

— Здесь у меня минут через сорок появится один мужичок. Стреляет, я тебе дам!

— Лучше тебя, Андрюха?

— По-моему, даже лучше тебя, Комбат.

— Не может быть! — хохотнул в трубку Борис Рублев.

— Вот тебе и не может быть!

— Что, действительно хорошо стреляет? Кто такой?

Я его знаю?

— Да нет, не знаешь. Не из наших, Комбат. Он даже в армии не служил.

— Спортсмен, что ли?

— И не спортсмен. Он всего лишь два раза ко мне заходил, на спор здесь триста баксов выиграл.

— Так что ты хочешь, Подберезский, чтобы я проиграл ему деньги?

— Нет. Я ему сказал, что у меня есть мужик, который стреляет лучше чем он.

— Это ты напрасно, Андрюха. Хотя, вообще пострелять не мешало бы.

— Тогда подъезжай, не тяни.

— Вот так, брошу все и поеду?

— Бросай и приезжай. Тут может, наши подойдут, так что развлечемся.

— Вот развлекаться не хочу, а пострелять не против. Хотя из твоего пневматического оружия стрелять любят только дети.

— Тебе оружие не нравится? И то тебе не так, и то не эдак. Приезжай и стреляй хоть весь день.

— Ладно, не огорчайся, приеду. Ты же знаешь, я люблю по-настоящему.

— Да знаю. Я тоже люблю по-настоящему. Но даже если я приволоку тебе «калашник» с боевыми патронами, скажешь, что плохо.

— Это почему?

— Скажешь, что мишени не живые™ — Ты так не шути, Андрюха.

— Приезжай ко мне в тир.

— Приеду, — Комбат положил трубку и выругался.

«Интересно, кто же это там такой завелся, что так хорошо стреляет, если даже Андрюху на лопатки уложил? А Подберезский ведь в батальоне был один из лучших, если не самый лучший. Наверное, действительно мастер. Хотя.., не спортсмен, в армии не служил.» Интересно, интересно…"

Услышанное от Подберезского Комбата заинтриговало. Он вообще любил тех, кто умел делать что-нибудь не просто так, а хорошо, лучше всех.

«Ладно, надо будет съездить. Надо будет глянуть».

* * *

Минут через сорок Комбат уже спускался в подвальное помещение. Открыл огромную железную дверь и сразу же услышал звуки выстрелов, громкую музыку.

В тире людей было немного, человека четыре. Андрей Подберезский сидел в маленькой комнатке за рабочим столом и разглядывал мишени, лежащие перед ним.

Время от времени он поднимал одну из мишеней и смотрел на свет. При этом его простоватое лицо делалось загадочным, на губах появлялась улыбка, а глаза сужались и сверкали.

— Здорово, Комбат! — увидев своего бывшего командира, Подберезский вскочил, выбрался из-за стола, и Борису Рублеву даже показалось, что сейчас правая рука Подберезского коснется виска — он отдаст честь.

— Не надо церемоний, Андрюха, — Комбат крепко пожал руку своего боевого товарища, затем мужчины обнялись. — Так что, все у тебя с бабами в порядке? — на ухо спросил Комбат, похлопывая Подберезского по широкой спине.

— Порядок, Борис Иванович. Еще какой порядок!

Наверстываю упущенное.

— Да я знал, что все будет хорошо. А ты панику развел. Ребра, кстати, как?

— Да никак. Я их просто не чувствую. Срослись, наверное.

— И слава богу. Где твой стрелок?

Подберезский взглянул на часы:

— С минуты на минуту будет. А ты, может, хочешь разогреться?

— Не хочу.

Комбат уселся напротив Андрюхи, вытащил пачку сигарет, закурил. Подберезский включил вытяжку. Та загудела и все потонуло в гуле, мишени на столе зашевелились от движения воздуха.

— Что ты смотришь?

— Смотрю, как он стрелял в прошлый раз.

Комбат взял одну из мишеней, поднял на свет и удовлетворенно цокнул языком.

— Да, неплохо. С какого расстояния садил?

— С какого? — хихикнул Подберезский. — А ты как думаешь?

— Думаю, метров с пятнадцати или десяти.

— Э, нет, Комбат, с двадцати пяти.

— Ничего себе! — не удержал свое восхищение Борис Рублев.

Появился помощник Подберезского:

— Там Мансур пришел, — сказал он очень громко — так, чтобы перекричать гудящую вытяжку.

— А, Мансур! Пойдем, пойдем, Борис Иванович, познакомлю. Ты увидишь что за парень. Если бы у нас такие были…

— Ладно, пойдем.

Обнявшись за плечи, Борис Рублев и Подберезский чуть протиснулись в дверь. Оба здоровенные, широкоплечие, уверенные в себе мужчины. То, что увидел Комбат, его удивило. Перед ним стоял мальчишка лет девятнадцати. Черные прямые волосы, длинные, почти до плеч, раскосые глаза, широкие скулы, немного робкая улыбка, белые зубы. Цвет кожи немного желтоватый, как воск.

Комбат все понял. Этот Мансур, скорее всего, узбек и не мудрено, что он так хорошо стреляет.

— Познакомься, Мансур, это Борис Рублев.

— Мансур, — парень подал руку, узкую и длинную ладонь Она буквально спряталась в лапе Комбата — так, как прячется расческа.

— А я Борис Рублев.

— Вы, наверное, десантник? — сказал парень абсолютно без восточного акцента.

— Десантником когда-то был.

— Он мой комбат, — с гордостью произнес Подберезский.

— Говорят, ты хорошо стреляешь?

— Не знаю, вроде бы ничего, — пожал плечами Мансур и тряхнул головой. Черно-синие волосы разлетелись, парень вновь робко улыбнулся.

Комбату нравились такие ребята — не наглые, не самоуверенные.

— Ну, покажи как ты стреляешь. Хотелось бы посмотреть.

— Мансур так просто не стреляет.

— А для меня покажи.

— Для вас? — сказал Мансур. — Это можно.

Андрей Подберезский тут же принес пистолет.

— Ну вот, давай.

Мансур взял пистолет, подключенный к гибкому шлангу в две руки, прищурил и без того узкие глаза, пошире расставил ноги, а затем бросил короткий взгляд на зрителей — на Бориса Рублева и Подберезского.

— По какой мишени? Сколько надо?

— А сколько ты можешь? — спросил комбат.

Мансур пожал плечами.

— Давай по левой, по большой.

— По большой? — разочарованно переспросил узбек.

— Да, да, по большой.

— По большой, так по большой, — пробормотал Мансур и почти без остановок, секунды за три с половиной расстрелял всю обойму.

Зрение у Бориса Рублева было прекрасное. Но на таком расстоянии было тяжело определить насколько хорошо стрелял Мансур.

— Андрей, посмотри мишень и повесь другую.

Андрей направился в глубину тира. Все, кто были в помещении тира стояли у стен, следя за спором двух замечательных стрелков. Ведь все присутствующие были завсегдатаями заведения Подберезского и о том, что Борис Рублев стреляет отлично, знали не понаслышке.

Подберезский неторопливо, вразвалочку направился к мишени. А Мансур положил на стойку пистолет, вытер о джинсы вспотевшие ладони и пригладил черные, как крыло ворона, волосы.

— Сколько ты думаешь, выбил? — спросил Комбат.

— Не знаю, — пожал плечами Мансур.

Когда Подберезский добрался до мишени, то громко свистнул, даже не засовывая в рот пальцы. И Комбат понял, что результат стрельбы узбека даже превзошел ожидания Подберезского. Он аккуратно снял мишень и держа ее перед собой, двинулся к Комбату. Вся сердцевина мишени была дырявой — сплошная рваная дыра — и ни одна из пуль не вышла за пятерку.

Комбат хмыкнул:

— Да, брат, стреляешь знатно.

— Нет, не очень. Вот мой отец стрелял, так стрелял!

Правда, не из пистолета, а из карабина. Ему не было равных. А я стреляю так себе.

— Где ты учишься или работаешь? — спросил Комбат.

Мансур замялся, не ответил. И Рублев понял, что парень безработный, а признаться в этом не желает.

— Ну что ж, Андрюха, придется мне отвечать.

— Попробуй, Борис Иванович, — Подберезский подал пистолет.

Комбат в отличие от своего соперника стрелял, держа пистолет в одной правой руке и стрелял не так быстро. Когда патроны кончились, Рублев вздохнул, подавая оружие Подберезскому. И тот с пистолетом буквально сорвался с места и побежал к мишени. Радостного свиста Комбат не услышал. Подберезский шел, держа мишень за спиной, и его лицо было явно расстроенным..

Комбат поморщился:

«Видимо, не очень хорошо отстрелялся».

А когда до Комбата и Мансура оставалось шага три, Подберезский вытащил из-за спины мишень и показал сначала Мансуру, затем Рублеву. У Комбата результат был лучше, чем у парня — ни одна из пуль не вышла за пределы цифры "б". В мишени зияла такая же дыра, как и в предыдущей.

— Ну как, — буркнул Комбат, — не очень у меня получилось?

— Нет, получилось хорошо.

— Давайте на спор?

— В смысле на деньги? — переспросил Рублев.

— Да.

— А что ты ставишь?

— Пятьдесят долларов, — сказал Мансур.

Комбат задумался.

— Ну ладно, давай и я ставлю пятьдесят.

Андрей перезарядил пистолеты.

— Ты стреляешь в первую мишень, я во вторую, — сказал Рублев.

— Хорошо, — Мансур кивнул, затем откинул со лба прядь черных волос.

На этот раз результат стрельбы Мансура был лучше, чем у Комбата, и Борису Рублеву пришлось отдать пятьдесят долларов победителю.

Парень лукаво улыбнулся, подмигнул Подберезскому:

— Ты что, собрался уходить, Мансур?

— А что делать? — узбек пожал плечами.

— Ну, может еще кто подойдет… Давай еще раз, — завелся Борис Рублев.

Мансур посмотрел на него, словно бы прикидывая, сколько еще денег можно выиграть у этого сильного мужчины.

— Я ставлю сто.

— Сколько? — переспросил Рублев.

— Мансур ставит сто, — узбек вытащил из кармана деньги и положил на стойку.

— И я ставлю сто. Давай из трех выстрелов — кто больше? — предложил Рублев.

— Из трех? — задумался Мансур. — Хорошо.

Он кивнул, вновь откинул со лба черные волосы, вытер руки о потертые джинсы.

Подберезский подал оружие, затем сбегал поменял мишени. Комбат сосредоточился. Он прикрыл глаза, досчитал до десяти.

«Ну, теперь я готов. Я ему сейчас покажу как это делается».

А Мансур, в отличие от Комбата, оставался совершенно спокоен. Он стоял, прислонившись спиной к стене, и смотрел как его соперник готовится к стрельбе. Зрение у парня было настолько сильным, что он прекрасно видел мишень, видел настолько хорошо, что ему даже казалось, он различает цифры на белом поле мишени — маленькие цифры величиной с муху, хотя расстояние до мишени составляло двадцать пять метров.

— Ты будешь стрелять первым? — спросил Рублев.

— Могу я, можете вы, — сказал Мансур.

— Тогда давай начну я.

Комбат стал, медленно, очень медленно поднял правую руку с пистолетом, сосредоточился. Он знал, для того, чтобы попасть в цель, в маленький черный кружочек, нужно представить, что пуля, вылетающая из ствола пистолета, уже оказалась в центре кружочка.

Нужно мысленно нарисовать траекторию полета, начертить и только после этого нажимать на спусковой крючок.

Комбат медлил. Подберезский, его помощник и еще трое присутствующих мужчин с интересом смотрели чем же закончится спор двух классных стрелков.

Прогремел первый выстрел. Через две секунды второй и еще через две секунды третий.

— Стой, Андрей, не ходи смотреть мишень, — Комбат перевел дыхание и локтем вытер вспотевший лоб. — Теперь ты.

Но Мансура не надо было приглашать. Он уже стоял на огневом рубеже. Быстро, двумя руками поднял пистолет и буквально за четыре секунды произвел три выстрела. А затем все вместе, все присутствующие, сдерживая напряжение, направились в глубину тира. Глаза Мансура удивленно расширились. Он взглянул на Бориса Рублева так, словно перед ним был не живой человек, а пришелец из чужих миров.

— Да, я проиграл, — радостным голосом сказал узбек.

— Ну вот видишь, — грустным голосом ответил Комбат, — больше я не играю.

— Мансур понял: нельзя быть хвастливым.

— Ты правильно понял. И я понял, нельзя быть хвастливым.

Подойдя к стойке, Комбат взял пятьдесят долларов из выигранных и отдал Мансуру.

— Нет, Мансур не возьмет деньги, он их проиграл. Я же живу с этого.

— Бери, бери, ты стреляешь великолепно. Но у тебя просто маловато опыта. Со временем опыт придет, ты еще молод. А я уже настрелялся за свою жизнь, Мансур, настрелялся выше крыши, до чертиков в глазах.

Так что бери свои баксы и по рукам.

Мансур мялся. Восточная гордость не позволяла ему взять деньги. Но Комбат понимал, эти пятьдесят долларов у парня последние и может, забери он их, Мансуру даже не за что будет начинать спор о меткости с менее удачливым спорщиком.

— Ты как, Мансур, насчет пойти перекусить?

— Не знаю, — растерянно ответил парень.

— Тогда пойдем, — предложил Комбат.

— А зачем ходить, — встрял в разговор Андрей Подберезский, — сейчас все принесут — пиццу, пиво, колу.

Кто что захочет, то и принесут.

— За счет заведения? — заулыбался Борис.

— Да, за счет заведения. Андрей Подберезский ценит хороших стрелков и сочтет за честь угостить их обедом. Тьфу, ты, Мансур, и мне уже передалась твоя манера говорить о себе, как о ком-то третьем.

— Ну что, Мансур, не откажемся?

— Мансур не откажется, — сказал парень.

— Тогда прекрасно.

На этом стрельба по мишеням закончилась и уже минут через тридцать все присутствующие сидели в маленькой комнатке Андрея Подберезского и с удовольствием ели горячую пиццу, принесенную с улицы, запивая ее кто пивом, а кто колой.

Глава 3

Тринадцатилетний Виктор Самсонов сидел за письменным столом, покусывал кончик карандаша и время от времени ерошил левой рукой свои волосы. Перед ним на столе лежала книжка комиксов. Он перелистывал страницу за страницей, рассматривая яркие картинки. Синий гладкий монстр с петушиным гребнем хладнокровно расправлялся со всеми встречными-поперечными.

— Ух ты! Ничего себе! Во класс! — иногда восклицал парнишка и оглядывался по сторонам, словно бы у него за спиной стоял кто-то невидимый, но ужасный.

Наконец он услышал как скрипнули половицы в соседней комнате.

— Витя, ну что, ты пойдешь со мной? — послышался немного скрипучий голос деда.

— Нет, не пойду, — бросил парнишка, переворачивая еще одну страницу.

— Но ты же обещал! — в дверях появился Илья Андреевич. На нем был теплый свитер, в руках — нераскуренная трубка.

— Ай, деда, не пойду.

— Почему же? Книжкой увлекся?

— Холодно на улице.

— Но ты же обещал, — повторил Илья Андреевич, подходя к внуку и заглядывая ему через плечо. — Опять эти дурацкие комиксы разглядываешь? А я-то думал — книжку читаешь.

— Ну почему дурацкие, — принялся спорить Витя, — они очень даже не дурацкие.

— Про что здесь?

— Про полицейского, дед. Такой классный полицейский, всех бомбит направо и налево! И даже инопланетян.

Не то что каких-то там гангстеров или грабителей.

— Инопланетян, говоришь? — проскрежетал старик. — Что-то я твоего полицейского здесь не вижу.

— Он переоделся, притворился инопланетянином.

— Не понимаю я этих комиксов. Кино или мультики — это пожалуйста, но картинки не для меня…

Хотя в общем-то Илья Андреевич стариком себя еще не считал. Ведь ему было всего лишь шестьдесят лет, и он упорно всех убеждал, что шестьдесят лет — самый расцвет для серьезного мужчины. Правда, ему никто не верил — ни дочь, ни сын, ни даже внук Витя.

— Так ты идешь или нет? — повторил старик и заглянул в глаза мальчишке.

— Ну ладно уж, дедушка, только недолго.

— Тогда давай собирайся. И оденься потеплей, сапоги обязательно, а то промочишь ноги.

— Так дождя же нет! — мальчишка взглянул на окно, за стеклом которого голубели сумерки.

— Пока нет, так через полчаса может пойти. Все равно трава сырая…

— Я сейчас. И ты собирайся.

— Я уже собрался, — ответил старик.

В комнату сунул длинную черную морду огромный пес. Он тряхнул головой, словно бы приглашая мальчика отправиться на прогулку, а не сидеть дома.

— Иду, Томас, так и быть.

Мальчик соскочил со стула, подбежал к огромному догу, схватил его за шею и попытался повалить на бок. Пес поддался, нежно зарычал и принялся махать хвостом.

— Ну, тише, бандит, — закричал Витя. — Дедушка, дедушка, он на меня опять напал!

— Томас ни на кого не нападает, — послышался голос Ильи Андреевича, — наверное, Витя, ты сам к нему пристаешь.

— Да не трогал я его! — ответил мальчик, продолжая трепать огромного дога. Тот урчал, но подобные заигрывания со стороны мальчика были ему явно по душе. — Сейчас я на тебя сяду, а ты стой спокойно, — прошептал Витя на ухо псу, забираясь на его спину.

Тот стоял, широко расставив лапы, наклонив голову.

— Ну вот, класс! А теперь пошел, поехал! Пошел, пошел, Томас!

Мальчик сидел верхом на спине дога, вцепившись руками в широкий ошейник, украшенный железными пластинками.

— Ты скоро? — послышался из прихожей голос Ильи Андреевича.

— Сейчас иду. Уже собираюсь, — Мальчик суетливо принялся одеваться.

Пес ходил рядом с ним, время от времени тыча носом ему в грудь.

— Отвяжись, Томас! Вымахал огромный как корова, а ума ни на грош. Правильно мама говорит, зря мы тебя кормим.

Услышав шутливо-сердитый голос ребенка, огромный дог зарычал, но зарычал тоже не всерьез, а понарошку.

И приподняв верхнюю губу, показал огромные желтоватые клыки величиной с палец ребенка.

— У, какой ты страшный! — Витя толкнул пса, но тот остался стоять, словно был отлит из бронзы — Хороший, хороший, — прошептал Витя, надевая куртку с капюшоном. Его сапоги были в прихожей. — Пошли, псина. Сейчас набегаешься, наскачешься, придешь мокрый и грязный. А вот мыть я тебя не буду, пусть дед моет. Хорошо?

Пес тряхнул головой, будто и в самом деле все понимал — соглашался.

— Дед, а ты поводок взял? — спросил Витя.

— Да, взял.

— Ну вот и хорошо.

Витя с резиновыми сапогами в руках забежал в свою комнату и быстро пролистал комикс до самой последней страницы.

— Ничего себе! — глядя на последнюю полосу картинок сказал он. — Разве так бывает? А вообще-то бывает, — тут же сам себе бросил он и усевшись на стул, натянул резиновые сапоги, ярко-красные, на толстой рифленой подошве.

Дед уже стоял на крыльце. На нем был надет длинный плащ, в одной руке он держал палку, вечную свою спутницу на прогулках, а в другой — нераскуренную трубку, с которой тоже никогда не расставался, разве что на ночь.

— Ну что ж, пошли.

Огромный дог радостно выскочил на крыльцо и едва не поскользнулся. Но удержался. Затем поднял голову и стал принюхиваться.

— Что нюхаешь, Томас, — сказал Илья Андреевич, — пойдем, пойдем. Только дай я поводок пристегну.

Пес приблизился к хозяину, покорно подставил шею.

Карабин звонко щелкнул, и тогда Илья Андреевич потрепал пса по шелковистой холке.

— Ну, вперед — пойдем. Рядом, рядом!

Огромный дог был прекрасно выдрессирован и ни на шаг не отходил от хозяина без разрешения. Хотя в общем-то он был своенравным и довольно непокорным, подчинялся по любви. Во всяком случае, дом, если хозяева куда-то отлучались, можно было ему доверить — никто в дверь не войдет.

Постукивая когтями по бетонной дорожке, пес помчался в голубые сумерки, его хозяин и Витя направились к калитке.

— Куда пойдем, дедушка?

— Пойдем сходим подальше, пойдем к берегу. Потому что здесь, на пустыре, бегают коты. А Томас, когда видит кота; начинает сходить с ума. Побежит — не догонишь.

Коты — напасть, из-за них он вообще теряет голову.

— А чего так, дед?

— Как это чего, — удивился дед, — дог — охотничий пес, в нем живы инстинкты.

Огромному Томасу было четыре с половиной года.

У него уже имелись две медали — серебряная и бронзовая, привезенные с выставки в Калининграде. Илья Андреевич был уверен, что еще через год его Томас завоюет золотую медаль, обязательно завоюет. И когда домашние начинали спорить с Ильей Андреевичем о том, что содержание такого огромного кобеля обходится дорого, дед раздраженно махал рукой.

— Я его кормлю за свои деньги. Так что это не ваше дело. К тому же Томас очень хороший и умный пес.

И еще, я уверен, он завоюет парочку золотых медалей и о нем обязательно напишут в газетах.

Калитка скрипнула — мальчик, мужчина и дог оказались на улице, на старой, еще немецкой веерной брусчатке. Этот поселок с несколько странным названием Янтарный-2 стоял на этом месте уже несколько сот лет.

Все дома в нем были добротные, из хорошего кирпича.

А многие еще сохраняли на крышах красную черепицу.

Война этого поселка, носившего до сорок пятого года немецкое название, даже не коснулась. Взрывы отгремели рядом с ним, хотя по брусчатке туда и назад, не один раз, лязгая гусеницами, скрежеща и ревя двигателями проносились танки. Но брусчатка, как и поселок, приобретший новое название — Янтарный, выстояли. Он находился в двенадцати километрах от Калининграда. Местные жители, правда, Калининград по старинке называли Кенигсбергом или по-простому Кенигом. Поселок был небольшой — сто сорок пять домов, новых не строили. В поселке имелась остановка. Сел в автобус и минут через двадцать пять окажешься в Калининграде. И ровно за такое время можно было добраться из Калининграда до Янтарного.

С моря дул влажный, пропахший водорослями ветер.

Илья Андреевич повернулся к нему спиной и принялся раскуривать трубку. Он все делал обстоятельно, старательно и вскоре ароматный дым засвидетельствовал — трубка разгорелась как следует.

— Ну вот, теперь можно идти дальше.

Был уже седьмой час. Смеркалось. На деревьях — а все дома поселка утопали в садах — поблескивали созревшие яблоки, и время от времени Налетавший ветер гнал по брусчатке свежесорванные листья с кленов и яблонь.

— Осень, — прочувствованно сказал Илья Андреевич, обращаясь сам к себе.

— Что ты там говоришь? — поинтересовался Витя.

— Я говорю — осень наступила.

— Так она уже, дедушка, целый месяц как наступила. Я считаю, как пойдешь в школу, так и осень.

— Это ты точно говоришь. Только вот комиксы свои бросил бы. Я говорю-говорю твоим матери и отцу, чтобы не возили тебе эти дурацкие книжки. Ты от них оторваться не можешь, лучше бы читал что-нибудь хорошее.

— Что например?

— Ну, «Робинзон Крузо» Дефо.

— Так я его читал уже два раза.

— Ну, тогда Стивенсона.

— И Стивенсона я читал.

Илья Андреевич задумался.

— Что, у вас все в школе комиксы смотрят?

— Да, дед, угадал, все на комиксах завернуты. Особенно мальчишки.

— А девчонки?

— А, девчонки… — мальчишка махнул рукой, — у них свои проблемы.

— Понятно, понятно. Ну ладно, давай я тебя отпущу, — сказал Илья Андреевич, обращаясь к псу.

Тот замер, как вкопанный.

Хозяин отщелкнул карабин, сложил поводок и хлопнул дога по спине.

— Ну, иди вперед. Пойдем к берегу.

— К берегу? — переспросил Витя, понимая, что это довольно-таки далекая прогулка. Но тем не менее, если дед решил, лучше с ним не спорить, все равно сделает по-своему. Придется идти.

Пес не побежал вперед, а неторопливо шел рядом с хозяином. Остановился у столба, сделал свое собачье дело.

Витя скривился:

— Фу, какой невоспитанный!

Когда Томас услышал «Фу», сказанное Витей, он побежал вперед, словно бы давая понять, что к столбу не имеет никакого отношения.

Уже когда Илья Андреевич, Витя и огромный Томас выходили за поселок, им встретилась старуха, в прошлом учительница немецкого языка. Она ходила в очках с толстыми стеклами, в теплом платке и несколько странном пальто. Странном, потому что оно одновременно было похоже на шинель и на плащ, и цвета оно было неопределенного — какое-то серо-буро-малиновое как считал мальчик.

— Добрый вечер, Илья Андреевич! — сказала старая женщина первой.

— Здравствуйте, здравствуйте, уважаемая Розалина Григорьевна.

— Добрый вечер, — бросил Витя.

— И куда это вы собрались?

— Да вот, решили прогуляться, Розалина Григорьевна.

Старуха вела двух коз, белую и черную. Она, как помнил Илья Андреевич, уже лет двадцать или больше разводила коз. Вязала из их шерсти свитера, шарфы, шапки, а из молока делала сыри. Старухе было где-то за восемьдесят. По мужу ее фамилия была Шифер. Ее муж был русским немцем. После войны, году в пятидесятом, его схватили, посадили в тюрьму, отправили в лагеря, откуда он и не вернулся. Детей у Розалины Григорьевны не было.

Козы, увидев огромного дога, тут же прижались друг к дружке и наставили на пса-гиганта рога. А пес даже не обратил на них внимания.

— И куда вы — далеко собрались, Илья Андреевич? — спросила Розалина Григорьевна.

— Пойдем сходим к карьеру.

— Не ходили бы вы лучше туда.

— А что такое?

— Да уж не знаю, не знаю… Что-то там неладно.

— Неужели?

— Я слышала какое-то рычание и даже мои козочки не хотят там пастись, убегают. Вот вчера — вырвали кол, к которому были привязаны, и только я ушла, как они за мной следом побежали.

Илья Андреевич абсолютно не придал значения словам старой школьной учительницы, как он считал давным-давно выжившей из ума.

А старуха пожала плечами, сухенькими и острыми, дернула за веревочку, и козы, стуча копытами по брусчатке, неспешно двинулись за ней, дергая хозяйку из стороны в сторону, причем так сильно, что старая учительница чуть удерживалась на уставших ногах.

— Ах что б вы… Волка на вас нет! Он бы вас задрал, непослушных таких. А ну, не прыгайте, идите смирно!

А то я сейчас вам покажу! — слышался в сумерках певучий, немного гортанный голос Розалины Григорьевны Шифер.

— Дед, а сколько ей лет? — спросил Витя, заходя вперед и бросая взгляд на Илью Андреевича.

— Кому, Шифер?

— Ну да, ей.

— Наверное, лет девяносто будет.

— А ты у нее учился, дед?

— Да. Я тебе рассказывал. Все в нашем поселке учились у нее.

— А кем был ее муж немец?

— Ее муж был аптекарем, причем очень хорошим.

Всех лечил в поселке. К нему даже приезжали из Кенига.

— А, аптекарь… Не интересно.

— Почему не интересно? Тоже хорошая профессия.

— А где аптека стояла, дед?

— Аптека была у них дома.

— Дома? — словно бы не поверил Витя.

— Ну да, дома. У них был самый большой дом в Янтарном.

— А-а, — махнул рукой Витя, — конечно, в таком доме не только аптеку, а целую больницу или школу можно устроить.

Действительно, дом Розалины Григорьевны был двухэтажный, крытый красной черепицей, с металлическим забором. Правда, сейчас большую часть этого дома выкупили у нее новые люди, не из поселка, а приехавшие из Черняховска.

— Слушай, дед, — спросил Витя, — а как ты думаешь, наш Томас волка мог бы задрать?

— Волка? Конечно смог бы. Ведь он огромный, весит, наверное, килограммов восемьдесят.

— А тигра?

— На счет тигра не знаю. Но я читал, что с догами охотились на медведей, тигров и даже, наверное, на львов.

— Да, классный пес.

— Ничего, — подытожил Илья Андреевич рассуждения своего внука.

А Томас уже убежал далеко вперед и исчез из виду.

Он прыгал в высокой траве.

— Позови-ка его, — сказал Илья Андреевич, выдыхая голубовато-белесое облачко дыма.

— Томас, Томас, сюда! — звонко прокричал Витя, а затем трижды свистнул, сунув пальцы в рот.

Пес появился абсолютно неожиданно. Он сделал три гигантских прыжка и застыл прямо перед Витей.

— Ух ты, какой огромный! — воскликнул мальчик. — И уже успел вымазаться. Дед, гляди, лапы в грязи.

— Так что же ты хотел, у него же сапог нет. Иди, иди, гуляй, хороший.

Пес, услышав разрешение хозяина, бросился вначале вправо, а затем влево.

— Рано темнеет, — заметил Илья Андреевич, оглядываясь на поселок, в окнах уже зажглись огни.

— Мама, наверное, скоро с отцом приедут, — заметил Виктор.

— Конечно приедут.

Илья Андреевич Самсонов был зубным врачом. Два раза в неделю он выезжал в Калининград, где занимался частной практикой. А в остальные дни недели желающие вылечить зубы приезжали к нему в Янтарный-2.

У Ильи Андреевича имелся небольшой кабинет с креслом, которое он купил в поликлинике. В общем семья Ильи Андреевича жила по нынешним временам неплохо, хотя могла бы жить и лучше, если бы Илья Андреевич, как считали зять с дочкой, продолжал работать по-настоящему, то есть, каждый день с утра до вечера.

Илья Андреевич вытащил из кармана часы на длинной блестящей цепочке и близоруко щурясь, принялся смотреть на неподвижные с виду стрелки.

— Еще полчаса погуляем и пойдем к поселку.

— Почему полчаса? — переспросил Витя.

— Пусть набегается, напрыгается.

Постепенно старик с внуком уходили все дальше и дальше от дороги к берегу моря — туда, где еще со времен войны остались полуразрушенные фортификационные сооружения и карьеры, из которых после войны для отстраивающегося полуразрушенного Калининграда брали песок и камень. Поговаривали, что там, под фортификационными сооружениями, полно шахт, складов с оружием. И местные жители даже говорили, что где-то там в глубине под холмами находится затопленный заминированный военный завод, на котором при Гитлере работали узники концлагерей. Затопленный он или заминированный никто толком не знал. Но даже теперь, через столько лет после войны, туда боялись ходить. Ведь вся территория была огорожена проволокой и время от времени на покосившихся бетонных столбиках подновлялись таблички «Проход запрещен!». Что именно подразумевают эти таблички все знали. Ведь у военных людей так и не дошли руки до того, чтобы разминировать всю территорию. Правда, последние лет восемь-десять никто на минах не взрывался. Но тем не менее, ходить туда, особенно в сумерках или ночью было небезопасно. Мало ли на что можно наступить? Тронешь какой-нибудь камень, а мина давным-давно проржавевшая, может взорваться.

Уже не одна корова подорвалась там на минах.

Илья Андреевич прекрасно помнил, как кое-кто из его сверстников погиб, взорвавшись на минах, а кое-кто остался инвалидом. Это были одноклассники, хорошо знакомые ребята и девчонки, ужасно любопытные, как все подростки, уверенные в том, что уж с ними-то ничего не случится. А оно случалось. Смерть подстерегала в бетонных бункерах дотов, в шахтах с ржавыми прутьями ступенек. В общем, везде и повсюду на берегу залива. Пушки немцы взорвали сами и их оттуда забрали на металлолом сразу же после войны, что-то тогда и разминировали. А большинство мин, снарядов, бомб так и осталось лежать в земле. Словом, по пустырю можно было гулять. Но за покосившиеся бетонные столбики лучше было не соваться. Хотя всех подростков тянуло за проволоку словно магнитом. Ведь там было множество лазов, ходов в запутанные подземные лабиринты, в полузатопленные и полуразрушенные выработки.

Витя Самсонов туда лазал, но не далеко, а здесь, сразу за столбами. И еще мальчишки любили заплыть на лодках со стороны залива, высадиться на берег, как десантники, и шнырять по бункерам. Снарядов и патронов они, в отличие от своих отцов и дедов, уже не находили. Металл давным-давно съела ржавчина, соленая вода. Но иногда счастливцам попадались довольно интересные вещички — больше всего ценились черепа и человеческие кости.

— Томас! Томас! — вновь звонко крикнул Витя. — Где ты? Иди сюда! — и свистнул.

Пес не появился.

— Дед, что это с ним? На голос не отзывается. Ну-ка, позови ты.

Илья Андреевич вытряс пепел из своей старой трубки, посмотрел на темнеющее небо, на горизонт. Илья Андреевич прекрасно знал, что стоит взобраться на холмы, как сразу же откроется бесконечная панорама, будет видно темно-свинцовое осеннее море, уходящие под утлом к берегу свайные волноломы. Он приложил руки ко рту и своим надтреснутым, уже несильным голосом прокричал:

— Томас, ко мне! Томас, ко мне!

Послышалось какое-то рычание, затем далекий глухой лай.

— Бежит, — сказал Илья Андреевич и принялся набивать трубку душистым табаком.

Вите дым не нравился, а вот как пахнет свежий табак он любил.

— Дед, дай понюхать, — обратился внук.

— Подойди, понюхай, — старик развернул кисет.

Мальчик сунул в него нос, а затем принялся чихать.

— Да постучи же по спине, дед. От этого твоего табака…

— Ты же сам просил, — рассмеялся Илья Андреевич. — Ладно, пойдем искать пса.

Он взял Витю за плечо и они двинулись по сухой траве, то спускаясь в низины, то выбираясь — туда, к холмам, где начиналась территория когда-то аккуратно огороженная проволокой, а сейчас лишь обозначенная покосившимися бетонными столбиками с табличками.

Вновь послышался лай.

— Томас! — крикнул Илья Андреевич, а Витя, сунув пальцы в рот, звонко свистнул.

— Сюда, сюда, скорее!

Когда мужчина и мальчик добрались до густых зарослей колючего кустарника, Илья Андреевич остановился и тяжело перевел дух.

— Ну и забрели мы с тобой, Витя, сегодня черт знает куда. Уже и поселка не видно.

— Как это не видно, дед! Вон огоньки, видишь?

— Где?

— Вон, вон, — мальчик показал рукой на едва заметную цепочку мерцающих огоньков.

— А, вижу.

Шагах в пятидесяти от них послышалось рычание, тявканье, какая-то возня, затем Томас протяжно заскулил, завыл и вновь зло зарычал.

— Что это там? — спросил мальчик, прикладывая ладонь к уху.

— Да черт его знает! Может кота какого ловит, они здесь бегают, на мышей охотятся.

— Нет, дед, ты что! Разве на котов он так рычит? Он же их не боится.

— Томас никого не боится.

— Но рычит по-странному.

— Может залез куда под камень, кот чертов, а Томас достать его не может.

— Жалко кота, — сказал мальчик.

И вдруг послышался жуткий громкий вой, затем тявканье, рычание, треск ломаемых кустов.

— Пошли за мной! — закричал Илья Андреевич, хватая Витю за плечо и таща вперед. — Скорее, скорее, что-то там неладное! Бегом!

Они стали продираться сквозь колючие кусты, которые царапались, цеплялись за одежду. Витя прикрывал лицо как мог и едва поспевал за дедом.

— Томас, сюда, ко мне! Назад! Фу! Фу! — кричал Илья Андреевич надсадным треснутым голосом, он боялся, что Томас напал на какого-нибудь бомжа. — Иди сюда!

А в кустах продолжалась возня, страшное рычание, тявканье и раздавались непонятные клокочущие жуткие звуки. Для того, чтобы подобраться к тому месту, где рычал и тявкал Томас, надо было перелезть через глубокий овраг. И Илья Андреевич с внуком растерялись.

Они испуганно озирались по сторонам, не зная куда направиться, чтобы скорее попасть на ту сторону.

А пес продолжал рычать. Затем вдруг жалобно трижды тявкнул и завизжал тонко, надсадно и жутко. И тут же послышался хрип, густой, басовитый, ни на что человеческое не похожий.

— Пойдем вниз, — бросил Илья Андреевич и спрыгнул на дно оврага.

Мальчик помедлил, метнулся в сторону, словно бы собираясь с силами, затем прыгнул вниз, заскользил, зацепился за кусты, несколько раз перевернулся, покатился по сухой колючей траве и тут же вскочил на ноги.

Дед стоял рядом, прислушиваясь к тому, что творится в зарослях кустарника. А оттуда раздавалось глухое придавленное рычание и очень странные звуки, словно бы кто-то ломал толстые сырые палки. Противно-скрежещущий хруст раздавался из зарослей.

— Давай, давай, Витя, скорее, скорее! — старик с мальчиком принялись выбираться из оврага.

Наконец, перепачкавшись с ног до головы, они сумели это сделать. Илья Андреевич за руку втащил Витю на край оврага.

— Пошли быстрее!

Витя на всякий случай прихватил большой камень, как ему казалось очень большой. На самом же деле камень оказался чуть больше яблока. Илья Андреевич держал перед собой крепкую суковатую палку, с которой он всегда ходил на прогулки. Палка кое-где была погрызена Томасом, ведь Илья Андреевич бросал ее в высокую траву, а пес приносил ее назад.

— Томас! Томас! — уже не на шутку испугавшись выкрикивал Илья Андреевич.

— Томас! — вторил ему Витя и несколько раз попытался свистнуть. Но то ли пальцы были перепачканы землей, то ли рот полон слюны, свистнуть ему не удавалось.

Наконец они добрались до того места, откуда совсем недавно слышались страшные звуки. Огромный дог лежал на небольшой песчаной поляне. Илья Андреевич опустился на колени и приподнял голову пса. Та повернулась легко — так, словно не было позвоночника, — пасть оскалена, глаза пса вырваны. Так же был разорван и его живот. Ошметки внутренностей лежали на песке. Томас был мертв.

Что-то грузное и большое зашуршало, зашелестело в кустах.

Воцарилась жуткая тишина.

— Что с ним, деда? Что? — воскликнул мальчик, затем увидел сизоватые внутренности, кровь, огромную зияющую рану на шее пса и как-то странно, словно бы мышь, запищал. А затем поднялся с колен и испуганно огляделся по сторонам, завертелся на одной ноге.

— Сволочи! Сволочи! — закричал мальчик и бросил камень в кусты, в ту сторону, где слышались треск и шелест ветвей кустарника. — Что это, дед? Что это?

Глаза Ильи Андреевича Самсонова были широко открыты и полны ужаса. Его рот кривился, руки дрожали.

Он морщился. А затем отвернулся, прополз несколько шагов на коленях и его начало тошнить. Витя смотрел на своего деда, на его спину и плечи, судорожно вздрагивающие.

А Илью Андреевича рвало. Время от времени Витя слышал голос:

— Господи, господи, да что это? Да что это такое?

Будь ты неладен, фашист чертов!

К кому относились эти слова Витя прекрасно понимал. Но кто здесь, на пустыре мог растерзать их огромного восьмидесятикилограммового Томаса мальчику было абсолютно непонятно. Медведи и тигры здесь не во" дались, это Витя знал наверняка. Значит, человек.

Но какой же это должен быть человек, чтобы справиться с огромным злым псом? Тем более, посторонних Томас к себе не подпускал никогда. Чужим он даже не позволял погладить себя и дать кусочек сахара. Томас в таких случаях всегда рычал, и слюна начинала капать с его огромных клыков. А теперь тот самый грозный Томас, искромсанный и разодранный, с вырванными внутренностями, с развороченным животом и разодранным горлом лежал на песке.

— Пойдем, Витя, пойдем… — Илья Андреевич рукавом вытирал рот. — Идем, скорее…

— Подожди!

Но страх уже передался и мальчику. И они вдвоем быстро-быстро бросились прочь от страшного места, от своего мертвого растерзанного пса. Они бежали по пустырю, спотыкались, падали, словно бы какая-то жуткая сила, нечеловеческий страх гнал их с пустыря к поселку.

«Скорее туда», скорее к дому, где крепкая дверь с замками, которую сразу же надо закрыть, повернуть ключи, задвинуть засовы. И только тогда, только там, за толстыми каменными стенами можно перевести дух.

Тем более, в доме есть ружье. Оно хранится в цинковом узком ящике, привинченном к стене. Ружье надо будет вытащить, зарядить сразу же два ствола и сесть, держа оружие готовым к бою. А потом, когда в дверь начнут ломиться, надо стрелять", — все эти мысли проносились в голове Ильи Андреевича Самсонова.

А Витя вообще ни о чем не думал. Он хотел как можно скорее добежать до дома, где отец и мать и только там он почувствует себя в безопасности. Только там, с отцом, ему станет относительно спокойно. Мальчику казалось, что он слышит сопение, шелест, треск кустов за спиной всего лишь в нескольких шагах, на расстоянии одного прыжка. Его сердце билось в груди, как маленькое животное бьется в клетке, стучит о прутья в надежде вырваться, обрести свободу.

Илья Андреевич только сейчас во время бешеного бега, вернее побега, понял, что он действительно уже не тот, что он действительно стар, что ему не хватает воздуха, что ноги сделались ватными, цепляются и он не может быстро бежать, даже обуреваемый страхом.

Но они все-таки добрались до поселка, взбежали по откосу на брусчатку и уже стоя у ограды первого дома тяжело засопели, переводя дыхание.

— Пойдем, пойдем, — зашептал Илья Андреевич, хватая за руку Витю. — Скорее!

Свою суковатую палку с отметинами зубов Томаса Илья Андреевич где-то потерял. Он и сам не помнил где выронил ее из рук. А без палки чувствовал себя совершенно безоружным.

— Пошли, пошли, — ответил ему мальчик. — Дед, не стой. Скорее к дому!

Загремела калитка. В доме уже горел свет, за окном мелькнул силуэт отца. Мальчик первым вбежал в дом, а за ним ввалился Илья Андреевич.

— Папа! Мама! — закричал Витя и только здесь дал волю слезам.

Они ручьями хлынули из глаз. Мальчишка забился в судорогах, не в силах произнести хотя бы одно слово.

Лишь звуки срывались с его мокрых губ.

— Ма… Па… Ма… Па…

— Что с ним? — воскликнула дочь Ильи Андреевича. — Папа, что с ним?

— Там такое… Такое… — старик, даже не сбросив грязных сапог, весь перепачканный землей, рухнул в кресло, принялся расстегивать, рвать пуговицы на плаще и растягивать горловину толстого свитера, словно она его душила и он вот-вот задохнется.

— Черт подери, что случилось? — топнул ногой зять.

А женщина не знала к кому броситься — то ли к отцу, то ли к сыну.

Наконец она обхватила за плечи Витю, прижала к себе.

— Дверь… Дверь закрой, скорее! — выдавил из себя Илья Андреевич.

Зять, ничего не понимая, бросился к двери и задвинул засов.

— А где Томас? — спросил зять у тестя.

— Томас? — словно бы не понимая о чем говорит зять, выдохнул Илья Андреевич. — Он там, на пустыре.

— На пустыре, где?

Услышав о собаке, Витя закричал пронзительно и тонко:

— Убили! Убили! Убили!

— Кого убили? Что убили, сынок? — прижимая к груди голову Вити, выкрикнула мать.

— Томаса убили!

— Кто убил? — спросил зять, подходя к Илье Андреевичу.

— Не знаю, — тот потряс головой. Седые волосы прилипли ко лбу, по щекам Ильи Андреевича, смывая грязь, катились слезы.

Наконец через полчаса, когда мать сделала Вите успокаивающий укол, Илья Андреевич пришел в себя и смог рассказать то, что он видел и слышал.

— Так что это могло быть? — пытливо заглянув в глаза тестю, спросил зять.

— Черт его знает! — Илья Андреевич уже открыл ящик, вытащил ружье и сунул в стволы два патрона с картечью. — Не знаю, не знаю… Что-то невероятное.

— Так пойдем посмотрим, а? — молодецким тоном сказал зять.

— Никуда ты не пойдешь! Завтра утром пойдем все вместе, соседей позовем. Никуда я вас не пущу! — птицей сорвавшись с места и встав в двери, закричала мать Вити. — И мальчик к тому же." У него истерика. Вы что, с ума сошли?

— Нет, мы пойдем, — сказал Илья Андреевич, сжимая двумя руками ружье.

— Нет, только через мой труп! Ты никуда не пойдешь, папа, никуда!

— Ладно, успокойся. Дождемся рассвета, потом сходим, — зять понял, что все-таки лучше прислушаться к здравому рассудку и никуда сейчас не идти. Черт его знает, что там произошло. То, что кто-то здесь в поселке или в окрестностях может растерзать огромного дога, в это мужчина поверить не мог. Но он так же прекрасно понимал, что услышанное от Ильи Андреевича — правда. Может быть, с долей какого-то вымысла, обусловленного испугом, но скорее всего, правда. Об этом же свидетельствовала и истерика, случившаяся с сыном.

Всю ночь в доме Самсоновых горел свет. Мать сидела у постели Вити, который спал, время от времени вскидывался, натягивал на голову одеяло или сбрасывал его на пол. Женщина терпеливо укрывала сына, а Илья Андреевич с зятем сидели со стаканами коньяка в руках — ничего другого в доме не нашлось, глядя друг на друга, и рассуждали о том, что же там могло случиться и кто мог расправиться с огромным псом, расправиться жестоко, не по-людски.

А ночью начался сильный дождь с порывистым ветром, который хлопал ставнями и трещал ветвями деревьев, сбивал еще висевшие в садах яблоки.

Глава 4

Андрею Рублеву снился довольно-таки странный сон. К нему и раньше, после выпивки, ночью приходили видения будто бы он летает, но в прежние времена это происходило совсем не так, как теперь. Он, продолжая пребывать во сне, мягко отрывался от земли и взлетал.

При этом он мог управлять полетом. А сегодня даже холодный пот выступил у него на спине, когда ему приснилось следующее.

Он вместе со своим старшим братом Борисом Рублевым сидит в квартире, в которой жили с родителями детьми. Старая, знакомая с детства мебель во сне казалась Андрею Ивановичу почти игрушечной. Огромный стол, под который он забирался, чтобы спрятаться от родителей, доходил ему сейчас только до середины бедра. Сон был реальный, яркий, со звуками и запахами. Он даже ощущал, как становятся мокрыми лакированные подлокотники кресла, в котором он сидел, рассуждая о житии-бытии со своим старшим братом. И тут дверь в комнату открылась, и он увидел в проеме неясный силуэт высокого, немного полного мужчины. Лица Андрей не разглядел, яркий свет бил из коридора, ярко очерчивая вошедшего в комнату. И вот тогда Андрей понял, что за ним пришли чтобы увести навсегда.

«Это смерть!», — пронеслась в его голове мысль и тело сковал смертельный ужас.

А Борис вроде бы и не замечал вошедшего, продолжал улыбаться, сидя к тому спиной. И тут Андрей ощутил, что его тело теряет вес. Мокрые подлокотники выскользнули из пальцев, и он стал медленно подниматься к самому потолку комнаты, словно бы повинуясь беззвучному жесту вошедшего мужчины. Тот неторопливо возносил руку и манил Андрея к себе пальцем. Андрей Рублев уже поднялся до потолка и как отчаянно не греб воздух руками, его несло к двери.

— Борис, помоги! — закричал он. — Помоги! — протягивая к брату левую руку.

Он чувствовал, как до боли растягиваются сухожилия. Борис привстал и попытался поймать его кисть.

— Помоги! — еще раз крикнул Андрей, чувствуя, как его медленно возносит к потолку.

Борис Рублев подпрыгнул, схватил его за руку и резко потащил вниз. Мужчина, стоявший в дверях, недовольно покачал головой и вышел, громко щелкнув замком.

— Да проснись же, ты, Андрей! — услышал Рублев-младший то ли во сне, то ли эти звуки приходили к нему уже из настоящего мира.

Он сперва проснулся, а лишь затем открыл глаза и увидел стоящего рядом с его постелью Бориса. Увидеть того целиком было бы очень сложно, уж очень огромным и сильным был старший брат Андрея. Сперва Рублеву-младшему показалось, что полумрак в комнате — из-за сдвинутых штор, но переведя взгляд на окно, он сообразил, еще очень рано, что-то между семью и восемью, да вдобавок на улице моросит дождь.

— А ну-ка, поднимайся! Всю жизнь проспишь, — приказал ему Борис.

Болела голова, сердце натужно сокращалось, разгоняя отравленную алкоголем кровь по жилам.

— Какого черта! — Андрей тряхнул головой и сделав над собой усилие, сел на кровати. Потянулся к тумбочке, взял с нее часы и какое-то время смотрел на циферблат ничего не понимая. Он никак не мог отличить большую стрелку от маленькой.

— Половина восьмого, — наконец со злостью произнес он и посмотрел на брата. — Ты хоть помнишь когда мы вчера легли спать?

— Ты лег в три часа ночи, — ответил ему Борис, даже не задумываясь. — А я…

— Я помню, вы с ребятами еще оставались сидеть, — Андрей привстал, чтобы заглянуть в соседнюю комнату.

Он опасался, что двое бывших сослуживцев Бориса, которых он отыскал в Питере, до сих пор сидят у него в квартире. Андрею сделалось стыдно за вчерашний вечер. Он вспомнил, как учил гостей застольной песне:

Налей полней стаканы!

Кто врет, что мы, брат, пьяны?

И это при том, что сам не помнил слов до конца, а о музыке имел отдаленное представление.

«Сколько же я вчера выкурил? — подумал Андрей почему-то именно о сигаретах, а не о водке, наверное, потому, что ему с трудом дышалось. — Лечь и забыться», — решил он, откидываясь на подушку.

Но Борис Рублев стащил-таки с него одеяло и то ли предложил, то ли приказал:

— Каждое утро должно начинаться с зарядки.

— Мне голову трудно повернуть.

— Ничего, пробежишь пару километров по улице и вмиг отрезвеешь.

— Я трезв. Мне бы аспирину или алкозельца…

— С потом все из тебя выйдет. Химия — дрянь, физкультура — здорово. Упал-отжался и порядок!

Борис Рублев, приехавший три дня назад погостить к брату в Питер, вынул из чемодана спортивный костюм и насвистывая незамысловатую мелодию без конца и без начала, принялся облачаться в него. Андрей понял, в покое его не оставят, придется бежать, хоть он и слабо представлял себе как это у него получится — он с трудом отрывал ноги от пола.

Зашел в туалет, в ванную и только после этого заглянул на кухню. Он ожидал увидеть полную раковину грязной посуды, ведь как-никак он с братом и с гостями начал пить сразу, как только приехал из банка, то есть, после шести вечера. На удивление раковина оказалась девственно чиста, сияла полированной нержавеющей сталью не хуже, чем сияет пряжка на солдатском ремне начинающего службу бойца.

«Ничего себе, — подумал Андрей, — это когда же он поднялся если посуду успел помыть и пол подмести?»

Собака — длинношерстный колли, — которую Андрей завел себе полгода тому назад, не была приучена к таким ранним подъемам. Но поскольку звери на часы не глядят, с радостным лаем бросился на кухню вслед за хозяином, предчувствуя скорую прогулку. Кличку своего пса Андрей не любил. Пришло же в голову людям назвать его Диком, словно какую-то дворняжку! Но собаку Рублеву-младшему подарили в полугодовалом возрасте с уже готовой кличкой. А давать новую, если пес откликается на старую, ему и в голову не пришло.

— Дик, хорошо тебе.

Пес смотрел на Андрея Ивановича так, словно спрашивал: Почему же хорошо?

— Ты не пил вместе с нами.

Андрей помнил точно, что старался пить только каждую вторую рюмку, если считать по тем, которые выпили старший брат и его гости. Но все равно ему пришлось не по себе когда он увидел на широком кухонном подоконнике семь пустых бутылок из-под водки. В восьмой спиртное плескалось лишь на дне.

«Это значит я выпил…» — и тут же Андрей понял, лучше не подсчитывать, и так чуть живой.

— Надевай спортивный костюм, бездельник и пьяница, — послышалось из гостиной.

— Нет его у меня, — злорадно ответил Андрей.

Борис Рублев такого ответа не предвидел. Два дня он еще мог наплевательски относиться к собственному здоровью и к здоровью младшего брата, но на третий, когда нужно уже отъезжать из Питера в Москву, он решил преподать Андрею урок.

— Что-нибудь у тебя да есть.

Он распахнул встроенный шкаф и тут же увидел сумку с торчащей из нее ручкой теннисной ракетки. Заскрипела молния, и Борис вручил Андрею его теннисный костюм — шорты, тенниска и стеганая безрукавка.

— Ты что, очумел, Борис? Дождь на дворе, а я в шортах побегу?

— Беги голышом, если тебе так больше нравится.

— Мне никак не нравится.

— Забыл, небось, как в армии служил. Там тебя никто не спрашивал.

— Я не в армии.

— А мне какая разница: банкир ты или салага?

Борис присел и почесал Дика за ухом. Пес тут же разомлел, приоткрыл пасть, вывесил длинный розовый язык и радостно завилял хвостом.

— Вот и ему радость.

«Почему я не пошлю его к черту? — думал Андрей. — Хочет бежать, пусть бежит. От таких утренних пробежек не столько здоровья наберешься, сколько насморк подхватишь или инфаркт приключится».

А Борис уже шутя наносил Андрею удары в плечо, в грудь, не больно, а лишь фиксируя прикосновения.

— А ну, защищайся!

— Ты видишь, я же полумертвый.

— Оживешь.

Борис Рублев распахнул дверь, сгреб в пригоршню ключи и вышел на площадку. Андрей единственное что успел сделать, так это снять с вешалки намордник с поводком и подчиниться старшему брату. Пока они ждали лифта, Андрей надел на нежелающего слушать его Дика намордник, защелкнул карабинчик на шее и оказавшись в кабинке, тут же привалился к белой пластиковой стене. Гудение лебедки подъемника отдавалось во всем теле, тошнота подкатывалась к горлу.

«Мне сегодня после обеда, — подумал Андрей, — еще столько дел предстоит в банке! Нет, я точно умру».

Створки лифта разошлись, и Борис трусцой выбежал на площадку. Дик повизгивая, — лаять ему не давал тесный намордник, — бросился вслед за Рублевым-старшим. Поводок натянулся и Андрея буквально выволокли из лифта.

— Пошел, пошел! — торопил его Борис.

На улице, как показалось Андрею, свирепствовал ветер, мелкий дождь тут же заставил втянуть голову в плечи. Внешне неторопливо и размеренно, но на самом деле очень быстро Борис Рублев побежал. Дик держался рядом с ним и Андрею ничего не оставалось как двигаться следом, хоть ему и казалось, что еще пара шагов и он упадет лицом на асфальт. Ноги тут же покрылись гусиной кожей, а лицо испариной.

Борис завернул в арку и вот они уже бежали по пустой в раннее время улице. Дик путался под ногами, норовил обкрутить поводком бегущего Андрея. Затем он присмотрел себе дерево — старую в наплывах липу — и остановился возле нее, задрав заднюю лапу.

— Погоди! — крикнул Андрей Борису.

— Чего? — тот остановился, но продолжал бежать на месте.

— Собака нужду справить хочет.

— Догонит.

И не успел Андрей возразить, как Борис Рублев нагнулся, отстегнул поводок от ошейника и снял с Дика намордник. Тот благодарно залаял. Лай гулким эхом разнесся по еще спящей улице.

— Нельзя, — пытался образумить Бориса Андрей, — милиция встретит, оштрафует.

— Собаку мучить нельзя, ей на воле побегать хочется, а с милицией я говорить буду…

Собаке конечно хотелось побегать на воле, а вот Андрею — нет.

Но что сделаешь, старший брат и есть старший брат.

Привык слушаться его в детстве, приходится слушать и теперь, хотя есть все возможности послать его к черту.

Ощутив свободу, пес понесся по тротуару, разбрызгивая воду из луж, успевая засунуть свой длинный любопытный нос в каждую щель, обнюхать каждое окно подвального этажа. У Андрея закололо под ложечкой, но он не рискнул сбавить темп, боясь отстать от старшего брата. Пот уже заливал глаза, тенниска стала насквозь мокрой. Сверху ее промочил дождь, изнутри — пот.

— Чувствуешь, как выходит отрава? — Борис Рублев побежал рядом с братом.

— По-моему, это из меня уходит жизнь, — мрачно отвечал тот мучителю, надеясь, что издевательство закончится, когда они обегут квартал.

Но его ожиданиям не суждено было сбыться. Борис пробежал перекресток и дорога пошла в гору. Темп увеличился. Сперва Андрей не понял почему, но затем увидел впереди бегущую девушку в облегающем трико, причем, так туго, что ясно виднелись все складки на ее теле. А лишних складок не было — ровно столько, сколько положено природой.

Девушка обернулась, заслышав за собой мерное сопение Комбата. Острые соски ее небольшой груди рельефно выпирали из искрящегося ликрой трикотажа.

На лице Комбата засияла немного глуповатая, но вполне милая улыбка.

Дик сразу же понял замысел брата своего хозяина, к которому за эти два дня успел проникнуться безграничным доверием, и тут же, опередив девушку, побежал прямо перед ней, словно бы хотел немного придержать ее, не дать ей свернуть или двигаться немного быстрее.

Так, наверное, поступали его далекие предки, завидев отбившуюся от стада овечку. Трогать не трогали, но подгоняли к пастуху.

— Доброе утро, — пробасил Комбат, абсолютно забыв о своем несчастном брате, с которого сходил уже седьмой пот.

Бежавшая чуть посторонилась, но Дик тут же оказался возле ее ног и громко тявкнул, предупреждая, что таких мужчин, как Борис Иванович, обижать не стоит.

— Доброе утро, — холодно отвечала любительница утренних пробежек и тряхнула волосами.

Тысячи мелких капелек полетели в стороны, вспыхнув в неярком утреннем свете. Дик тоже встрепенулся, и точно так же засверкали капельки. Не удержавшись, девушка засмеялась.

— Хороший пес, добрый.

— У хорошего хозяина и собаки хорошие.

— Да, наверное, — глубоко вздыхая после каждого слова, отвечала она. — Правда, бегать я предпочитаю все же в одиночестве.

Борис Рублев пожал широкими плечами и, немного повернув голову, скосил глаза. Андрей, к которому уже пришло второе дыхание, держался вполне сносно, отстал всего лишь шагов на двадцать, не больше.

— Часто бегаете?

— Каждое утро.

— Наверное, не всегда спокойно проходят пробежим?

— Что вы имеете в виду?

— Вы такая красивая, соблазнительная в этом наряде. Может найтись кто-то.

— Я умею бегать очень быстро. И вы, кстати говоря, не первый, кто пытается ко мне пристать.

— Дик, слышишь, она думает, что мы хотим к ней пристать, — пожаловался псу Комбат, хотя, по большому счету девушка была права.

— Честно говоря, я не вижу в этом ничего плохого, пока дело не доходит до действия, а говорить можно обо всем. Хотя, по-моему, вы не особый любитель разговоров.

— Почему вы так решили?

Наконец-то бегунья заметила и Андрея, криво усмехнулась.

— Наверное, ваш Друг не очень большой любитель здорового образа жизни.

— Это мой младший брат.

Андрею сделалось обидно вдвойне. Борис вытащил его на пробежку, хотя он этого абсолютно не желал, а теперь еще заводит знакомство с хорошенькой бабенкой.

«А мне-то что с этого обломится?» — подумал Андрей, прикидывая в уме сколько они пробежали.

Получалось никак не меньше километра.

"А все-таки спиртовая отрава и впрямь из организма выходит, — Рублев-младший чувствовал, как пульсирует кровь в теле, как с потом выходит вся гадость, от которой болела голова. Мышцы живота, которых он обычно не ощущал, сделались сейчас упругими и даже временами приходилось подтягивать короткие шорты, ставшие несколько тяжеловатыми от впитавшегося в них дождя.

— По-моему, вы меня совсем не боитесь, — сказал Комбат.

— Естественно. Опасаться нужно тех, кто пытается сразу же обращаться на «ты». Да и собака у вас милая.

Кобель?

— Пес не мой, брата. И вообще я не питерский.

— Про вас я не спрашивала.

Комбат хоть и был грузен с виду, но не внушал девушке никаких опасений. Ей почему-то казалось, что мужчина, совершающий утренние пробежки, не способен к мерзостям, во всяком случае, во время бега. Ведь это для него наверняка святое.

Она решила подзадорить Комбата и побежала чуть быстрее, зная по опыту, что немногие мужчины подолгу выдерживают такой темп, особенно курящие. А то, что Комбат курит, она уже поняла по характерному хрипу спутника-бегуна.

— Нам, наверное, по дороге? — поинтересовалась девушка, сбавляя темп.

— Честно говоря, я не знаю куда мы бежим, — Комбат еще раз обернулся, чтобы убедиться, в пределах ли видимости находится Андрей.

Наконец и Дику стало стыдно за то, что он бросил хозяина на произвол судьбы. Еще раз крутнувшись под ногами у девушки, он ринулся к Рублеву-младшему и побежал рядом с ним. Андрей только опасливо вглядывался, не видно ли где милиционера, еще не хватало, чтобы его оштрафовали в это утро за выгул собаки без поводка и намордника.

— Есть тут один парк, со снарядами. Туда и бегу.

— Что ж, бежим вместе.

Девушка резко свернула, пересекла улицу в неположенном месте и быстро вскарабкалась на скользкий откос, поросший рыжей травой. Впереди расстилалось море деревьев, расчерченных дорожками. На площадке, выложенной бетонными плитами, высились сваренные из металлических труб снаряды для занятий гимнастикой.

Турники, труба, подвешенная на цепях, горки с перекладинами, даже укрепленные на шарнирах грузы с ручками, что-то наподобие штанг, сделанных таким образом, чтобы их никто не унес домой, хотя сделать такое было бы под силу только человеку комплекции Комбата.

Борис, оказавшись в обществе женщины, или терялся, когда дело касалось разговоров, или же демонстрировал свои достоинства, если дело касалось физических упражнений. Он лишь немного походил быстрым шагом, потирая руки, а затем взялся за гриф штанги и принялся часто-часто поднимать ее. Большая ржавая труба, связывающая груз с шарниром, натужно скрипела. А бегунья тем временем, уперев одну ногу в верхнюю перекладину лестницы, испытывала гибкость тела. При этом казалось, что кости у нее отсутствуют напрочь.

Комбат не мог удержаться, чтобы не бросать на нее короткие взгляды. Рельефность тела тонкий спортивный костюм только подчеркивал, а не скрывал. ;

Наконец над откосом показалась абсолютно мокрая голова Андрея Рублева, волосы прилипли ко лбу. Вряд ли кто из его близких знакомых узнал бы в нем заместителя управляющего банком «Золотой дукат».

— Ну что, отпустило? — поинтересовался Комбат, в тридцатый раз поднимая на уровень груди пятидесятикилограммовый снаряд.

— Ты знаешь, самое странное — да. Сперва думал, умру, сердце билось так, что чуть ребра не треснули.

А потом стало совсем легко, летел будто по воздуху.

И тут Андрею вспомнился сегодняшний сон.

— Меня Андреем зовут, — обратился он к девушке, уверенный, что она и Комбат уже познакомились.

— Очень приятно, — проговорила она, ложась грудью на ногу, задранную выше головы, — А ее как зовут? — шепотом поинтересовался Андрей у брата.

— Черт ее знает, не познакомились.

— Вот те на! А я-то думал вы уже о многом без меня договорились.

— Для того, чтобы договориться, не обязательно знать имя, — резонно заметил Комбат, наконец-то опуская пятидесятикилограммовый снаряд на землю и без малейшей передышки переходя к перекладине.

Конструкция из тонких труб зашаталась, когда Комбат совершал подъемы с переворотом один за другим.

— Вы в самом деле не познакомились? — спросил Андрей, повиснув на лестнице и поднимая от земли ноги.

— А меня зовут Марина, если это только может что-то изменить, — засмеялась девушка и поняв, что силы у Рублева-младшего на исходе, предательски предложила:

— Если хотите подтягиваться, то занимайте перекладину, потому что я скоро перейду на нее.

И самое странное, у Андрея получилось подтянуться Тринадцать раз — столько, сколько он умудрялся подтягиваться, учась на третьем курсе института, хотя был уверен, что дотянуться подбородком до перекладины больше пяти раз ему без тренировок уже не удастся.

Возвращались из парка уже вчетвером — Андрей, Борис, Марина и Дик. Прежней натянутости в отношениях как не бывало. Девушка смеялась несколько грубоватым добродушным шуткам Комбата. Тот уже успел разглядеть, что у нее нет обручального кольца, и тут же сказал об этом вслух.

Андрей радовался тому, что издевательствам над ним приходит конец, что Борис сегодня улетает и значит никто больше не посмеет вытягивать его утром из постели, чтобы бросить под холодный дождь.

— Ну вот я и дома, — Марина остановилась возле арки, ведущей во двор, и присела, чтобы погладить пса.

Дик, который обычно не позволял чужим прикасаться к себе, и ухом не повел, а даже попытался лизнуть девушку в лицо.

— Так и знала, целоваться полезет. Все мужики такие.

— Ну вот и отлично, — сказал Комбат, протягивая ей руку на прощание — так, словно бы она была мужчиной. — Больше вам не придется бегать одной.

Сердце у Андрея сжалось. Он понял что готовит его брат.

— Вы побежите в то же время завтра? — еще не понимая подвоха, спросила Марина.

— Нет, мой брат теперь будет бегать. Так что, когда выйдете из дому, не спешите, бегите трусцой, а он вас нагонит, — две пары глаз смотрели на Андрея.

— Вообще то… — начал он, — иногда есть дела с утра, я человек занятой, может не получиться, — он пытался найти что-нибудь более весомое в свое оправдание, но никак не мог этого сделать.

— Да ладно, не очень-то и хотелось, — обидевшись, сказала Марина и легко побежала во двор.

— Зачем ты девушку обидел?

— Я? — изумился Комбат. — Я тебе ее нашел на улице, можно сказать, сдал на хранение, а ты бегать по утрам отказываешься.

— Честно говоря, не очень-то хочется.

— Из тебя хмель вышел?

— Конечно.

— Так чего же тут плохого?

— Не станешь же пить каждый день, — попытался отшутиться Андрей, но тут Комбат толкнул его в плечо и заставил бежать.

Андрей рассчитал свои силы так, чтобы их хватило до подъезда, но тут его ждал еще один сюрприз. Борис запретил пользоваться лифтом и погнал его впереди себя по лестнице. Оказавшись в квартире, Андрей разделся прямо в прихожей и залез под душ. Ему было уже все равно какая вода льется — горячая или холодная — он не ощущал температуру, как и не мог представить себе который сейчас час. Выйдя из ванны, он с удивлением обнаружил, что на все про все, начиная с насильственного подъема с кровати, у него ушло ровно сорок пять минут, то самое время, которое он тратит обычно чтобы попить кофе, да почитать утренние газеты.

— Дохлый ты какой-то, — Комбат критично осмотрел Андрея, который одевал деловой костюм.

— Не знаю, ты первый, кто это говорит.

— В костюме ты еще ничего смотришься, а когда голяком, то и смотреть гадко.

— Я не женщина, что бы на меня мужикам было приятно смотреть.

Если во время пробежки они выглядели все-таки братьями, то теперь, когда на Андрее был темный деловой костюм, а на Комбате джинсы, свитер и потертая кожаная куртка, они выглядели совсем разными людьми. Да, такое бывает даже между братьями. Андрей был больше похож на мать, а Комбат во многом походил на отца.

— Утомил я тебя, наверное, — признался Борис, усаживаясь в кресло и позволяя себе первую за этот день сигарету. — Ух, как курится! — с удовольствием он выдохнул ароматный дым. Это потом, в течение дня они кажутся уже безвкусными, а первая — она как первая женщина.

Такое сравнение Андрею не понравилось, но он возражать не стал, тоже закурил и понял всю справедливость утверждения своего старшего брата.

— Вот и посидели на дорожку, — Комбат раздавил в пепельнице окурок.

И Андрею показалось, захоти Борис, он раздавил бы большим пальцем и хрустальную пепельницу на журнальном столике.

— Ты уж извини, дел у меня много, — извинился Рублев-младший, — иначе я бы тебя и в аэропорт проводил.

— Не маленький, не заблужусь.

Комбат поднялся, как-то уж слишком буднично сунул руку брату, но тем не менее крепко пожал ему ладонь.

— Не бойся, улечу, больше мучить не стану. Небось, надоел тебе со своими друзьями?

— Что ты, приятные парни. Среди банкиров таких не встретишь.

— То-то! — и тут совсем по-мальчишечьи Комбат щелкнул Андрея в нос и тут же вышел, унося на плече объемную брезентовую сумку.

«Вот же черт, — подумал Андрей, — умеет Борис не меняться! Каким был, таким и остался. Хотя… Хорошо это или плохо, сразу не скажешь. В его возрасте уже стоило бы как следует задуматься. Ни денег, ни жены».

И тут Андрей понял, что обманывает себя. Собственная жизнь ему не очень-то нравилась. Вряд ли найдется в мире человек, который с малых лет мечтает стать банкиром.

Всякому в детстве хочется стать героем, но мало кто достигает цели. А вот Борис достиг. И не в орденах дело.

Рублев-младший взял телефон и позвонил в банк, чтобы ему прислали машину. Конечно, он мог бы поехать и на собственной, но в его положении сидеть за рулем, когда едешь на службу, считалось почти неприличным. Не сумел побороть систему, в которую пришел.

Система навязала ему свои правила игры — впрочем, приятные.

Он ехал по городу, глядя сквозь затемненное стекло на дома и на узкую полоску неба над ними и думал о том, что при всех своих деньгах он куда менее свободен, чем Борис. Тот, если ему взбредет в голову, может позволить себе за четверть часа собрать сумку и отправиться куда глаза глядят, куда душе угодно. А у него все расписано наперед в черном еженедельнике: встречи, совещания, проверки. Даже отпуск и тот он вынужден планировать за год вперед.

Оказавшись за рабочим столом, Андрей не почувствовал облегчения. Он с неприязнью смотрел на безжизненный пока еще компьютер, на бумаги, которые ему предстояло подписать, и в каждой из них видел подвох.

То, что Борис приезжал к нему в гости, выбило Андрея на какое-то время из рабочей колеи. И теперь вновь приходилось думать о делах и не просто думать, а принимать решения. Растерянность длилась недолго — если человек умеет что-то делать хорошо, то он делает это не задумываясь.

Прошло всего четверть часа, а Андрей уже целиком погрузился в работу. Он молниеносно решал стоит ли предоставлять кредиты, следует ли увеличивать количество акционеров. И теперь, после его подписи, бумагам предстояло утверждение на собрании управляющих и директоров банка. Самое странное, что сложные проблемы решались легко, а вот одна, казалось бы, не стоившая выведенного яйца, не выходила из головы у Андрея Ивановича Рублева.

Уже несколько лет, как он довольно хорошо знал Аркадия Петровича Гетмана, бизнесмена, поднявшегося на торговле стиральными средствами. В свое время он су мел организовать солидное дело по оптовой закупке стиральных порошков, отбеливателей, полоскателей и прочей дребедени. А затем и создал сеть реализаторов с лотков. Рублев считал, что ему с этим знакомством повезло, поскольку Гетман начинал в его банке, и процветание дела Аркадия Петровича являлось одновременно вкладом в процветание банка «Золотой дукат». Дела требовали много времени и в последние годы они виделись редко и то мельком. И вот перед самым приездом Бориса Аркадий Гетман пришел к Андрею с абсолютно диким на его взгляд предложением. Он собирался снять со счетов, обналичив больше половины своих свободных средств, и сумма была кругленькой — полмиллиона долларов.

Сперва Андрей Рублев подумал, что у Аркадия случилась какая-нибудь беда. То ли племянницу украли бандиты и требуют выкуп, то ли залетел в каких-нибудь разборках и теперь приходится платить откупную.

Но Аркадий уверял, что у него все отлично и деньги нужны для одного очень прибыльного дела. По словам своего знакомого Андрей понял, тот и впрямь рассчитывает на большую прибыль. Если бы что-то плохое случилось, не было бы такого блеска в глазах, не был бы Аркадий Гетман так возбужден. Естественно, отказать Рублев ему не мог, деньги в конце концов принадлежали Аркадию и он был волен делать с ними все что угодно. Но как понимал Рублев-младший, изъятие такой суммы угрожало всему делу, всей торговле Гетмана.

И он пытался убедить его, что не стоит спешить с принятием решения.

Но Аркадий Петрович был непреклонен — ему нужны деньги и как можно скорее.

— Не подумай, что мною движут личные интересы.

Но если бы я мог, то денег тебе не дал бы.

— Почему?

— Когда к тебе заходит сосед и просит дать ему веревку покрепче и кусок мыла посуше, спешить не станешь.

— А может ему белье постирать надо?

— У тебя, Аркаша, вид больного шизофренией.

Гетман засмеялся:

— Если бы ты знал, если бы я мог тебе сказать куда пойдут эти деньги, ты бы долго смеялся и просил взять тебя в долю.

— Я буду рад, если ошибусь, — ответил Рублев и тут же добавил:

— Как ты понимаешь, Аркадий, я не могу сразу обналичить такую большую сумму. Одно дело, если бы речь шла о безналичном перечислении…

— Да, я понимаю… Как скоро ты сможешь это сделать?

— Дня два-три, — сказал Андрей в душе надеясь, что за это время Гетман передумает и откажется от какой-то бредовой затеи, якобы сулящей огромные прибыли. А по своему опыту Рублев знал, что обычно очень прибыльные дела оборачиваются потерей денег.

— Но ты же практически занулишь счета, оставив одни оборотные средства!

Гетман хихикнул:

— Если бы ты, Андрей, только знал. Да ничего, потом, когда все удастся, ты посмеешься вместе со мной и обещаю, мой оборот через твой банк сделается еще круче.

— Рад буду, — сухо ответил тогда Андрей.

И вот сегодня ему предстояло отдать последние распоряжения по переводу безналичных денег на счета фирмы, которые могли обналичить деньги для Гетмана.

Совершал эту операцию Андрей с тяжелым сердцем. Он оформил необходимые бумаги и вышел в приемную.

За компьютером сидела его молоденькая секретарша Нина Иванова. На экране монитора в разграфленных квадратиках перескакивали шарики. Завидев шефа, Нина тут же переключила программу и напустила на себя деловой вид, будто вовсе не играла, а все то время, пока Андрей Иванович находился в кабинете, занималась работой. Рублев не стал делать ей замечание. К чему? Работу она успевает выполнять, а поиграть на компьютере он и сам иногда любил.

Как водится, все компьютеры банка «Золотой дукат» были подключены в локальную сеть и при желании и при знании паролей с любого из них можно было отслеживать операции, проводящиеся на других компьютерах. Но против злоупотреблений имелись и свои уловки. Например, фиксировались все сбросы информации на дискеты, фиксировались все запросы. Далеко не каждый мог получить доступ к главному хранилищу информации. Основной ее объем находился в компьютере Андрея Рублева, если не считать, конечно, головного сервера.

— Сделай переброску, — сказал Андрей Рублев так, будто речь шла о каких-то копейках.

Сам он устроился рядом с Ниной Ивановой и внимательно следил за тем, что происходило на экране монитора. А девушку почти не волновали астрономические цифры в российских рублях. В их банке проходили сделки и покруче. Она старательно выполнила все операции, потом получила подтверждение тому, что средства зачислены на счета, тем более, счета фирм, производящих обналичку, так же принадлежали банку «Золотой дукат». В общем, операция была внутренней. Но человеку, сведущему, знающему чем занимаются эти фирмы, было понятно, клиент решил занулить счета и обналичить деньги.

Убедившись, что все произведено в соответствии с инструкцией и пожеланиями Аркадия Петрович, Андрей тяжело вздохнул и перешел в свой кабинет. Снял трубку телефона, позвонил Гетману. Тот отозвался тут же.

— Да, Андрей.

— Привет, Аркадий, — в голосе Рублева не чувствовалось особой радости.

— Ты чем-то огорчен?

— Да нет, устал просто. Все сделал как ты просил.

Теперь твои деньги — это уже не мои проблемы.

Аркадий засмеялся:

— Ничего, Андрей, не расстраивайся. Скоро вновь все пойдет своим чередом.

— Ты будешь в городе?

— Нет, придется на недельку-другую отскочить.

А потом, — Аркадий цокнул языком, — приглашу тебя отметить мой успех.

— Спасибо, — Андрей повесил трубку и подпер голову руками.

Не нравилось ему то, что затеял Аркадий. Обычно знакомые советовались с ним, стоит ли вкладывать деньги в рискованные предприятия. Андрей Рублев обладал чутьем, и оно сейчас ему подсказывало, что Аркадий Гетман совершает ошибку.

«Но что я могу сделать? — размышлял он. — Это его деньги, его дело, а главное, он не хочет говорить, куда идут деньги».

Он посмотрел в окно на серое, затянутое облаками небо. Где-то там — над ними уже летел на самолете Борис.

«Вверху наверняка солнце и когда смотришь на облака сверху невозможно поверить, что на земле может идти дождь, — подумал он и позавидовал своему брату. — Он свободен в отличие от меня».

Решив еще несколько неотложных дел, Андрей Рублев стал собираться домой. Утренняя пробежка хоть и придала ему бодрости, но вымотала очень сильно. Болели мышцы, клонило ко сну.

Он вышел из банка незаметно, попрощавшись лишь со своей секретаршей, сказав ей, что если шофер будет спрашивать: ждать ли его возвращения, то ответь что не стоит. И ничего не объясняя, шагнул в сгущающиеся сумерки залитого дождем города. Он уважал себя за то, что сумел сломить обстоятельства и поехать домой на такси, а не в служебном автомобиле. И плевать ему было на то, что скажут о нем потом.

«Завтра утром, — подумал Андрей, — надену спортивный костюм и утром отправлюсь на пробежку. Сегодня подтянулся тринадцать раз, завтра подтянусь четырнадцать, Вот удивится Борис когда приедет ко мне снова!»

Но тут же Андрею снова пришлось огорчиться. Во-первых, спортивного костюма у него не было, лишь теннисный, в котором бегать не так-то удобно. А во-вторых, он знал, Борис приедет не так-то скоро, а к тому времени его пыл поостынет и вновь, задыхаясь, он будет бежать за старшим братом, кляня его всеми мыслимыми ругательствами. А если и придется встретить ему ненароком Марину днем на улице, то он отведет взгляд и первым ее вопросом будет:

— А почему вы не бегаете?

— Знаете-ли…

Если бы Андрей Рублев знал, что сейчас происходило в банке, он бы тут же развернул такси и помчался назад. А дело было в том, что Нина Иванова в последнее время стала побаиваться своего шефа, хотя он и не давал к этому ни малейшего повода. Проблема заключалась в ней самой. Нине, хоть она и была довольно миловидной и имела хорошую фигуру, хронически не везло с мужчинами. Не задерживались они у нее подолгу.

И вот два месяца тому назад, как считала она сама, ей повезло. Нина познакомилась, как казалось ей, с надежным солидным человеком. Даже имя и фамилия были у него солидные — Болеслав Новицкий. И самое странное, он не принадлежал к клиентам банка «Золотой дукат», на которых обычно имела виды Иванова.

Они познакомились в гастрономе, когда Нина раздумывала перед витриной, какой из соков ей лучше взять.

— Правильно делаете, — услышала она за спиной немного хрипловатый голос и обернулась.

— Вы что-то сказали? — она смотрела на мужчину крепкого телосложения с чуть длинноватыми седыми волосами, хотя на вид ему было чуть больше сорока.

— Говорю, правильно делаете, потому что хороших соков среди этих подделок очень мало. А плохой сок может испортить цвет лица.

Не успела она ни согласиться, ни возразить, как мужчина назвавшийся потом Болеславом Новицким, уже помог выбрать нужный пакет с соком, довез ее корзину-каталку до кассы и молниеносно расплатился за нее, не успела она и кошелек достать. Болеслав, как понимала Нина, занимался каким-то бизнесом. Каким — ее это не интересовало. Не разбиралась она в этих штуках хоть и работала в банке.

Машина, на которой Болеслав Новицкий отвез ее к дому, тоже внушала уважение — не очень новый, но досмотренный «Мерседес». Никаких глупостей в кабине — ни тебе золотых пластиковых корон, ни ароматизаторов воздуха.

— Машина должна пахнуть машиной и немного женщиной, — сказал тогда Болеслав.

Строгость и аскетизм царили в салоне. На вопрос, почему он решил оказать внимание именно ей, Болеслав ответил прямо-таки обезоруживающе:

— Я решил сделать сегодня одно хорошее дело для красивой женщины. Получилось?

— Получилось, — согласилась Нина.

Через пару дней они вновь столкнулись в том же гастрономе. На этот раз они уже провели вечер вместе и вместо сока взяли пару бутылок хорошего сухого вина.

Болеслав навещал секретаршу Рублева через день.

В сексе был не требователен, но умел доставить удовольствие.

Сперва Нина держалась с ним настороже и о том, что работает в банке рассказала лишь к исходу третьей недели знакомства. Тогда Болеслав Новицкий, как показалось Нине, не проявил к этому сообщению никакого интереса. Она не считала, что выдала этим какую-то тайну. В конце концов, мужчина мог знать где она работает, да и банк «Золотой дукат» — это не режимное учреждение, не ФСБ и не ФСК, и он не агент вражеской разведки. День проходил за днем, она все больше узнавала о Болеславе. Он рассказывал ей, что занимается бизнесом, в основном перепродажей крупных партий товаров.

Он жаловался ей, что партнеры теперь пошли ненадежные и он сильно рискует, вкладывая большие деньги для того, чтобы извлечь довольно скромную прибыль.

И вот однажды, встретив Нину после рабочего дня, Новицкий изменил своим привычкам. Если раньше он говорил без умолку, то теперь хранил молчание. Нина сперва пыталась не замечать этого. Мало ли что? Ну, устал человек, попьет с ней кофе, окажется в постели, оттает и снова станет прежним. Но даже оказавшись в однокомнатной квартире Нины, Болеслав не оттаял душой.

Он смотрел на свою подругу исподлобья так, словно бы она отказала ему в помощи.

— Может выпьем немного спиртного? — робко предложила она, зная, что Новицкий пьет редко и понемногу.

— Черт с ним! — махнул Болеслав рукой. — Наливай.

Выпив небольшую рюмочку коньяку, он сделался еще более мрачным.

— Я чем-то тебе не угодила? — Нина очень боялась его потерять.

Тот тяжело вздохнул:

— Нет, лучше меня не расспрашивай.

Это заявление заинтриговало женщину. В нем слышалась скрытая просьба и одновременно мужественный отказ от еще не предложенной помощи.

— Нет, с тобой точно что-то сегодня случилось.

— Это мои проблемы и мне не хотелось бы тебя в них впутывать.

При этом Болеслав говорил так, будто намекал, мол, ты, Нина, можешь мне помочь, но я ни за что эту помощь принимать не стану, хоть убей. Женщины любят такие штучки, они дают почувствовать им себя сильными. Им мало того, что мужчина чувствует духовную и телесную привязанность, им подавай еще и полную зависимость.

" — Если я могу чем-то помочь…

— Нет-нет, не предлагай.

Женщина выбралась из мягкого кресла, обошла стол и села на колени Новицкому. Обняла его за шею, заглянула в глаза. Она долго-долго смотрела, не отрываясь, пытаясь прочесть мысли любовника. Ей показалось — сумела-таки сделать это.

— Ты не хочешь воспользоваться моей помощью?

Так вот знай, я готова сделать для тебя многое.

Новицкий в глубине души усмехнулся, но виду не подал.

«Кажется, клюнула», — решил он, обнимая женщину за плечи и прижимая к себе.

Уже не впервой ему приходилось действовать таким образом. Он знал свои сильные и слабые стороны, знал, что его мужественный вид приводит женщин в трепет.

Почему-то многие из них уверены, что именно так выглядит идеальный мужчина. И Новицкий напускал на себя независимый вид гордого, но немного несчастного человека. И никогда не ошибался. Женщины боготворили его, через пару недель знакомства были готовы доверить ему чужие, а затем и свои секреты.

— Это связано с бизнесом? — спросила Нина, уткнувшись лицом в его плечо. Ей хотелось так сильно быть полезной ему, что просто удержу не стало.

— Да, бизнес, будь он неладен!

— А что именно?

— Не спрашивай, — Новицкий взял бутылку и налил коньяка в рюмки — сперва женщине, потом себе, Понюхал напиток и принялся пить его маленькими глоточками так, что пятидесятиграммовую рюмочку сумел растянуть на пять минут так и не выпустив ее из пальцев.

Нина Иванова чувствовала, что его тело теплеет, становится мягче и решила, настало самое подходящее время. Ее рука скользнула между пуговицами рубашки, и она принялась гладить поросшую негустыми волосами грудь любовника. Она делала это как всегда. Мужчина не поощрял ее, но и не останавливал. И вот когда она разомлевшая, готовая к близости, просунула ему руку под ремень, с удивлением обнаружила, что Новицкий не готов к акту.

— Ты не хочешь? — спросила она, хотя ответ был не очевиден, но осязаем.

— Вот видишь до чего я дошел, — вздохнул Боле" слав. — Думал, смогу забыть, отвлечься, а дела не отпускают.

Ему с трудом удавалось не возбуждаться, все-таки Нина была хороша собой. И Новицкому приходилось думать о всякой всячине, не имеющей отношения к сексу, лишь бы изобразить апатию и подавленность.

— Бизнес, будь он неладен!

Женщина не спешила вынимать руку из-под брючного ремня, по опыту зная, что лучше не прерываться и довести акт до логического конца, не акцентировать внимание на физиологических неудачах партнера, иначе потом останутся тягостные воспоминания — и у него и у нее.

— Наверное, тебя пробросили компаньоны? — предположила она.

— Если бы пробросили, — послышался ответ, — я бы был в норме. Но самое гнусное то, что я не знаю ждет ли меня впереди успех или поражение.

— Ты о чем, — усмехнулась Нина, — о нас с тобой или о них?

— Плохо, когда в постели между мужчиной и женщиной встает кто-то третий, — заметил Новицкий, отставляя пустую рюмку.

— Как раз хорошо, когда третий встает, — заметила Нина, сжимая в ладони вялую плоть.

— Я не о нем, а о людях и делах, — Я не возбуждаю тебя?

Он понимал, что долго сдерживать возбуждение ему не удастся. Значит, следует успеть договориться еще до того, как растерянность Нины пройдет.

— Самое неприятное — это неопределенность, — тихо проговорил он, поглаживая женщину по волосам. — Именно она способна убить во мне самое лучшее. Ты только представь: мне предлагают великолепную сделку, и у меня от этого не стоит.

— Ты сомневаешься в ее безопасности?

— Именно.

— Тогда не делай ничего.

— Потом я себе не прощу, что упустил выгодный шанс, — усмехнулся Новицкий.

— Что тебя смущает?

— По-моему, мои компаньоны затеяли нечестную игру. Я перевел деньги на их счет, — Новицкий ощутил, как его плоть начинает наливаться кровью и тут же приказал себе думать о самых неприятных моментах собственной жизни, чтобы сбить возбуждение.

За окном уже стемнело, но они не включали свет, сидели в полумраке. Приятно бодрящий ветер залетал в приоткрытую форточку. Сетка, оставшаяся с лета, защищавшая от комаров, то втягивалась в комнату, то выпячивалась на улицу. На ней-то и сосредоточил свое внимание Болеслав.

— Я узнал, что они перевели деньги кому-то другому. Кому именно — до сих пор не могу понять. По-моему, они решили пустить их по кругу, перевести еще на несколько счетов — так, чтобы след потерялся. Затем закроют подставную фирму.

Нина вздохнула. О подобных операциях ей приходилось слышать чуть ли не каждый день. Она все-таки работала в банке и знала механику многих операций.

— Такое случается, — прошептала она.

Ей не сильно хотелось думать о делах, которые ее не касались, но желание помочь Болеславу становилось сильнее с каждой секундой. Она понимала, если выведет Новицкого из оцепенения, близость удастся. А именно этого ей хотелось сейчас больше всего на свете. И мужчина, и женщина знали наперед, о чем должны договориться, но приличия есть приличия. Каждый из них, прежде чем согласиться, должен немного поломаться.

— Наверное, эта фирма имеет счет в нашем банке?

— Да, — отвечал Болеслав. — Лучше бы я тебе этого не говорил. Зачем путать любовь и дело?

— Ты не путаешь, а он путает, — продолжала мастурбировать Нина.

— Но это только мои проблемы.

— Зря ты так. Ты мне скажи только название фирмы и я сумею разузнать куда пошли твои деньги.

— Этого мало.

В душе Болеслав ликовал. Он-то думал, что придется еще минут пять уговаривать, а Нина сама шла в руки.

— Проблемы настолько серьезны?

— Да. Я же говорю тебе, они бросают мои деньги со счета на счет и я даже не знаю где они могут оказаться.

Нина оторвала голову от пригретого места на груди Новицкого и задумчиво посмотрела в окно — туда, где между высотных домов еще виднелось легкое зарево заката.

— Я постараюсь отследить путь твоих денег.

— Зачем тебе лишние хлопоты и неприятности? Если бы я мог иметь картину по движению денег на счета хотя бы за неделю, за две недели, то сам бы без труда справился с этой задачей.

Нина покачала головой:

— Такое мне не под силу. Я могу просмотреть динамику движения денег, но снять эту информацию невозможно. Каждая запись на дискету фиксируется центральным компьютером.

— Можно поступить проще.

— Как?

Нина чувствовала, что плоть Новицкого наливается силой под ее пальцами.

«Ну скорее же, договариваемся, — подумала она, — я тогда…» — желание прямо-таки распирало ее тело.

— Давай, — сказала она, — поговорим о деле потом, а сейчас… — и она принялась расстегивать пояс на джинсах Болеслава.

Но тот решил довести разговор до конца.

— Все можно сделать куда проще. Ведь компьютеры на ночь отключаются?

— Конечно.

— В конце дня ты снимешь жесткий диск со своего компьютера и отдашь его мне. А утром я его верну тебе. Ты придешь на работу чуть раньше и поставишь его на место.

— Я не очень-то понимаю во внутренностях компьютера.

Болеслав посмотрел на компьютер, стоящий на угловой стойке возле окна.

— Я тебе покажу на твоем где и что нужно отсоединить.

— Я согласна, согласна… — шептала женщина и как она ни была возбуждена, все равно просчитывала варианты последствий.

И в конце концов Нине Ивановой пришлось признать, что ничего страшного она не совершит. Внеся какие-нибудь изменения на жесткий диск ее компьютера, Болеслав ничего не сумеет выиграть, вся информация дублируется в памяти центрального компьютера и регулярно производится сверка. Единственное, что он сможет сделать, так это снять уже записанную информацию, а значит, ни один рубль, ни один доллар не перекочует со счета на счет.

— Только пожалуйста, ничего в нем не испорть, — прошептала она, — потому что иначе мне влетит.

— Конечно! Я бы не хотел подставлять тебя. Мне бы только узнать о движении денег. Мы уже договорились?

— Договорились, — шептала женщина, и ее мягкие, немного шершавые от волнения губы были готовы к поцелую.

Лишь только договоренность была достигнута, Новицкий принялся раздевать Нину. Теперь он спешил. Ему как можно скорее хотелось совершить акт, чтобы показать Нине каким образом следует отсоединить хард диск.

Женщина же так увлеклась, что почти забыла о предмете их разговора. Они даже не выбирались из кресла, хотя обычно занимались сексом в кровати. Болеславу лишь пришлось немного приподняться, чтобы Нина сумела стянуть с него джинсы, а затем женщина устроилась сверху. Они спешили оба, уж слишком были разгорячены, чтобы останавливаться для такой мелочи, как снять с себя всю одежду. Но в этом был и свой шарм.

Нина хотела было подойти к окну, задернуть шторы, но Новицкий не дал ей этого сделать.

— Скорее, скорее! — говорил он, помогая Ивановой двигаться.

Он сжимал ее сильными руками на уровне груди и каждый раз, когда женщина приподнималась, задерживал ее совсем ненамного с тем, чтобы следующее движение оказывалось более резким и глубоким. Он не давал ей растягивать удовольствие, да женщина и сама была возбуждена до крайней степени.

Не прошло и нескольких минут, как она прогнулась, запрокинула голову и глядя в потолок тихо застонала.

— Почему ты сдерживаешься со стоном? — спросил Болеслав, осторожно помогая Нине ступить на пол.

— Не знаю. Странная привычка. Может, от того, чтобы соседи не услышали.

— А разве в этом есть что-то зазорное?

Он чувствовал себя великолепно, близость совсем не измотала его. Пока женщина ходила в ванную, одевалась, Болеслав уже подошел к компьютеру и выдвинул системный блок на середину стола.

Нина, вернувшись в комнату, сразу же вспомнила О своем обещании. Она понимала, произойди разговор сейчас, она ни за что бы не согласилась. Но слово уже было дано и отступать поздно. Новицкий принес из прихожей портфель, вынул из него коробочку хард диска, отвертки и стал объяснять женщине как следует развинчивать кожух компьютера. На удивление эту науку Нина освоила быстро, хотя до этого ей никогда в жизни не приходилось держать в руках отвертку. Всего четыре винта и доступ ко внутренностям был открыт.

Когда кожух был поставлен на место и винты завинчены, Новицкий снова сел в кресло.

— А теперь делай сама.

— Зачем повторять? Я и так все умею.

— Я засеку время, это тебе пригодится.

На замену жесткого диска ушло ровно пять минут.

— Тебе этого времени хватит?

— Конечно.

И только когда Болеслав распрощался, ушел из квартиры, Нина сообразила, если в его портфеле была отвертка, запасной хард диск, значит, он заранее знал, что она согласится.

«А как же иначе, — подумала Нина, вспомнив переживания Болеслава перед их разговором, — я же все-таки ему не чужой человек!»

* * *

И вот, когда Андрей Рублев покинул здание банка, в котором оставалось человек пять, исключая охрану, приехавшую за полчаса до закрытия, Нина Иванова занялась тем самым делом, которому обучил ее Болеслав Новицкий. Центральный компьютер уже полчаса как стоял выключенным, но на всякий случай женщина отключила свой компьютер от локальной сети. Дверь в приемную она закрыла на защелку — мало ли кто может сунуться! Руки ее дрожали, отвертка никак не хотела попадать в паз. Четыре маленькие, похожие на фишки для игры в кубики винтики покатились по столу. Кожух стал в стороне. Еще два винтика, крепившие хард диск к панели, оказались на столе. Тонкие пальцы с ярко накрашенными ногтями обхватили твердую коробочку хард диска, и разъем шлейфа отсоединился с легким щелчком.

Тут же диск исчез в бумажном пакетике. Кожух стал на место, винты завернулись еще быстрее.

Через несколько минут Нина Иванова шла по коридору банка с маленькой сумочкой на плече. Она раскланялась с охранниками, улыбнулась им. Никому и в голову не могло прийти, что секретарша уносит с собой информацию, которая стоит, если попадет в руки человека, который знает как ею распорядиться, огромных денег.

Новицкий встретил ее возле газетного киоска и слегка кивнув, пошел по тротуару метрах в десяти впереди нее. Они свернули за угол, где на платной стоянке пристроилась машина Болеслава. В салоне Нина почувствовала себя уютно. Тихо играла музыка, из-под пластмассовых решеточек струился теплый воздух, который напомнил ей о жарком лете, о сухом песке пляжа, об отпуске, который ей довелось провести в одиночестве. Никого из стоящих мужчин ей тогда так и не попалось не только в руки, но и на глаза.

Она поцеловала Болеслава в щеку, раскрыла сумочку и извлекла из нее бумажный шелестящий пакетик.

Чуть дрогнувшей рукой передала ему хард диск.

— Молодец, — усмехнулся Новицкий, разглядывая блестящую коробочку с заводской маркировкой. — Мне так неудобно, что пришлось напрягать тебя…

— Не стоит, мелочи, — несколько неуверенно проговорила женщина. — Только смотри, мне нужно вернуть ее на место довольно рано, так как центральный компьютер включается у нас ровно в девять.

— Я смогу вернуть тебе его прямо сейчас.

Болеслав перебрался между спинками на заднее сиденье и раскрыв кейс, извлек из него ноутбук. Быстро извлек из него боковину, вытащил разъем и подсоединил к нему хард диск. Нина, положив руки на верх спинки, следила за своим любовником. Компьютер молниеносно совершал операции, копируя с хард диска на хард диск один файл за другим.

— Все, он мне больше не нужен, — усмехнулся Болеслав, отсоединив коробочку, и возвращая ее женщине.

Той не верилось, что все прошло так быстро и легко, если не считать, конечно, завтрашнего возвращения хард диска. Но она не волновалась. Если удалось незаметно его снять, так же незаметно удастся поставить на место. Она бы никогда не согласилась что-нибудь украсть, но странным образом устроен человеческий разум. Информация стоит огромных денег, иногда куда больших, чем вещи вполне материальные, а женщина утешала себя тем, что она вроде бы ничего не крала, поставит завтра на место то, что взяла сегодня. И там не убудет ни грамма.

— Поедем ко мне? — спросила Нина, пряча бумажный пакетик размером с пудреницу в дамскую сумочку.

— Извини, я сегодня должен поработать, — стараясь говорить как можно теплее, отвечал Болеслав.

— Но послезавтра я уже не смогу, — краснея, сказала Нина.

Она врала, но ей хотелось близости именно сейчас.

Ведь она выполнила просьбу и вполне могла рассчитывать на вознаграждение.

— Давай здесь, — предложил Новицкий, — потому что у меня совсем мало времени.

— Здесь? — изумилась женщина, глядя на пешеходов, идущих по улице.

— А что такого? — усмехнулся Болеслав. — Машина стоит чуть в стороне, стекла затемненные. И если мы не станем включать свет, нас никто не заметит.

Тротуар от стоянки был отгорожен небольшим недавно вскопанным газоном и двумя рядами молодых лип.

— Ну что же ты? Иди!

Нина Иванова колебалась. С одной стороны, ей хотелось заняться любовью немедленно, с другой — стыд сковывал желание. Кровь прилила к ее лицу и она, сбивчиво объясняя, что ей неудобно, что она еще никогда прежде так не поступала, перебралась на заднее сиденье. И снова повторилось почти так же, как было накануне в ее квартире. Мужчина сидел, она же устроилась сверху, но на этот раз спиной к Болеславу.

— Не бойся, не бойся, — шептал Новицкий, — никто не видит что происходит внизу. Нас прикрывают спинки сидений, дверцы.

Нина ощущала, что недозволенность происходящего лишь возбуждает ее. Ей даже хотелось, чтобы кто-нибудь из пешеходов обратил на них внимание, пусть задержался бы, подошел поближе к машине.

Руки Болеслава скользнули ей под свитер и сжали небольшую грудь. Машина чуть заметно раскачивалась на рессорах, но прохожие шли по своим делам, не обращая на любовников внимания. Шел дождь, люди закрывались зонтами, втягивали головы в плечи, отгораживались от мира поднятыми воротниками плащей.

Рука женщины потянулась к ручке стеклоподъемника. Стекло медленно опустилось до половины и в салон ворвался холодный ветер, смешанный с дождем и с выхлопными газами магистрали. Теперь они уже слышали звуки большого города, шум проносящихся машин, обрывки разговоров людей, спешивших по улице.

«Однако, — подумал Новицкий, — я завел ее не на шутку. И баба она ничего, не каждая согласится трахаться в машине на людной улице, а Нине даже нравится. Как-нибудь можно будет к ней вернуться. Такие не против начать сначала. Но следующий раз ей, наверное, захочется трахаться прямо на улице, забившись в простенок между архитектурными излишествами старого дома» — и он представил себе как стоит с Ниной на людной улице, прикрыв ее якобы от дождя плащом, и они возбуждают друг друга руками.

В этот момент Нина застонала уже не сдерживаясь.

Люди, проходившие мимо стоянки, в недоумении оглянулись, не понимая, откуда исходит звук. Засмеявшись, Иванова прикрыла рот рукой и уже не особо беспокоясь о том, чтобы никто не увидел ее задранной юбки, перебралась на переднее сиденье.

— А тебе не кажется, — хитро улыбаясь, спросила она, — что мы потихоньку сходим с ума?

— Но согласись, так получилось лучше, чем если бы мы устроились дома на кровати.

— Веселее.

— Можно сказать и так.

Женщина хоть и испытала облегчение, все равно чувствовала себя неудовлетворенной.

Новицкий выехал со стоянки и пока они не добрались до дома Ивановой, не проронил ни слова. Лишь на прощание, выпуская женщину на улицу, он положил руку ей на бедро.

— Вот разберусь с делами и заеду. Мы с тобой придумаем что-нибудь еще — веселенькое.

— А когда это произойдет? — опасаясь, что услышит «через неделю», спросила Нина, выбираясь на асфальт и одергивая измятую юбку.

— Скоро, очень скоро.

— — Даже за один день я сумею придумать что-нибудь свеженькое.

Нина побежала к подъезду, а Болеслав выехал со двора. Когда он остался один, его лицо тут же изменило выражение. Улыбка исчезла с губ, уступив место сосредоточенности. Он нетерпеливо поглядывал на стрелку часов, укрепленных на приборной панели.

«Дура! Вот дура, — шептал Новицкий, думая о Нине. — Что бы я делал, если бы таких дур не было на свете?»

Остановившись у светофора, Болеслав быстро снял трубку радиотелефона, набрал номер и уже трогаясь с места, услышал, как длинные гудки сменились хриплым покашливанием. А затем невидимый собеседник по"" интересовался:

— Ты, Болеслав, что ли?

— Да, все в порядке.

— Ты уверен, что тебя не обманули?

— На все сто.

— Хорошо, жду.

— Я в трех кварталах от вас.

Новицкий оставил машину во дворе и с кейсом-атташе в руках вошел в подъезд старого дома. Дверь квартиры на третьем этажа оказалась приоткрытой, хозяин уже ждал.

— Заходи.

Убранство квартиры резко контрастировало со старой потертой обивкой входной двери. Все внутри сияло новизной, чистотой и дороговизной. Хозяином квартиры был уже немолодой мужчина с седой шевелюрой, все еще густой и с такими же седыми кустистыми бровями.

По его лицу нетрудно было догадаться, в жизни он изведал все, что только доступно человеку, все удовольствия и все невзгоды.

— Сильно попотеть пришлось? — поинтересовался он у Болеслава, когда тот ставил на низкий журнальный столик портативный компьютер.

— Грех жаловаться, — усмехнулся Болеслав, — потел только когда трахался.

— Что ж, трахаться иногда удовольствие, а иногда и работа. — И тут же во взгляде хозяина промелькнула настороженность. — А баба не сдаст?

— Ей нет смысла. Думает только о постели. Скорее всего, забудет через неделю о том, что сегодня сделала.

— Это хорошо. Ты уж не подводи ее, приедь, чтобы потом не догадалась из-за чего ты с ней связывался, — руки хозяина квартиры легли на клавиатуру.

Сразу было видно, с компьютером он работать привык и знает толк в банковских документах. Некоторые цифры и сообщения его совсем не интересовали, на некоторых он задерживал внимание и делал пометки на листе бумаги.

— Да, тут поживиться будет чем, — наконец задумчиво проговорил он и тут же посмотрел на Новицкого.

Тот пожал плечами:

— Наверное, раз вы так говорите.

Пальцем с загрубевшим, чуть желтоватым ногтем хозяин квартиры указал на строчку, где значилась фирма Аркадия Петровича Гетмана.

— Видишь, человек обнулил три счета. А это говорит тебе о чем-нибудь?

— Возможно, ему подвернулось выгодное дело.

— А теперь посмотри куда ушли деньги.

На экране высветились названия фирм и суммы денег, переброшенные на их счета.

Новицкий присвистнул:

— Вот теперь я понимаю, что поработал не зря. Завтра, как я понимаю, он их обналичит.

— Неплохо бы проследить.

Дальнейшая работа у Новицкого и хозяина квартиры — авторитетного уголовника по кличке Седой — не заняла и пяти минут. По названию фирмы они легко отыскали в базе данных, перекупленных у налоговой инспекции, и владельца. По его имени в программе, купленной в управлении внутренних дел, отыскали домашний адрес, телефон Аркадия Петровича Гетмана, а также имена, телефоны, адреса всех владельцев подставных фирм для обналичивания.

— Спасибо тебе за работу, — хрипло сказал хозяин квартиры, доставая из выдвижного ящика письменного стола конверт со вложенными в него деньгами. — Смотри, отдыхай, но сильно не расхолаживайся. Скоро снова понадобится твоя помощь.

Болеслав даже не стал пересчитывать деньги, сунул их во внутренний карман куртки. Он знал, в расчетах главарь банды с благообразной внешностью никогда не ошибается.

— Не хотел бы я оказаться на месте этого Гетмана, — усмехнулся Новицкий.

— А что плохого с ним случится? Поделится с нами деньгами и вся недолга. Не думаешь же ты, что он родился богатым? Лет пять тому назад он был гол, как сокол.

Мужчины распрощались.

* * *

Удачливому бизнесмену Аркадию Петровичу Гетману предстоял нелегкий день. Скажите, что здесь сложного объехать несколько контор и забрать деньги, которые вам обналичили за не очень-то большой процент?

Но если физически это сделать легко, то нервы… От них после такой операции останутся одни лишь клочки, будь они даже железными.

Сам Гетман не отличался большой физической силой. На меткость стрельбы ему тоже не приходилось рассчитывать. Носил он очки с толстыми линзами, хотя каждый раз выходя из дому засовывал в кобуру под мышкой небольшой пистолет. За всю жизнь ему не пришлось пользоваться им ни разу, если не считать идиотского случая, когда находясь в гостях, выпив, он решил похвастаться оружием. Вытащил его, передернул затвор и тут из пистолета посыпались всякие пружинки, выпала обойма и ему, ползая на коленях под дружный смех гостей, надо было собирать пистолет по частям. Сделать это самостоятельно он не смог, пришлось помогать хозяину вечеринки.

С тех пор Гетман не рисковал больше передергивать затвор, но и покупать более совершенное оружие не стал. Он больше доверял охране, которую нанимал от случая к случаю, когда приходилось перевозить крупные суммы наличных или большие партии товара.

Именно так он поступил и на этот раз. Из охранного агентства своего знакомого он нанял двух мордоворотов, один только вид которых мог устрашить кого угодно.

Не любил Аркадий Петрович доверять ключи от своей машины чужим людям, но что поделаешь, охрана должна отвечать за безопасность клиента. И коротко стриженый парень в кожаной куртке, присланный из охранного агентства, сел за руль его «Вольво». Второй устроился на заднем сиденье рядом с хозяином и они отправились в круиз по городу.

Предстояло объехать пять контор, где для него уже были приготовлены деньги. О том, что именно получает Гетман, охранники не знали. Ни они, ни коммерсант не заметили, как следом за ними от дома, где жил Гетман, отъехала еще одна машина — скромные «Жигули» без особых примет белого цвета, каких в Питере насчитывались тысячи. Шофер и пассажир сидели рядом. И если бы их смог увидеть майор московского ОМОНа, то непременно признал бы в них Павла Свиридова, бывшего капитана ОМОН и Сергея Бородина, бывшего капитана ФСБ.

— Нервничает мужик, — произнес Павел, поворачивая следом за «Вольво».

— Ты смотри, держись чуть подальше, иначе засекут.

— Да брось ты! Наша машина такая неприметная, что глянув на нее однажды, сразу забываешь.

— Да, но номера-то у нее не меняются.

— Если ты такой осторожный, то буду держаться подальше. Только смотри, если потеряем из виду. Чурбаков нам этого не простит.

— По мне так ничего страшного в этом нет. Потеряем из виду, встретим у дома. Никуда наш Гетман не денется, сидит у нас на крючке и не за страх, а за совесть.

«Жигули» поотстали.

Серый «Вольво» еле виднелся в потоке машин, но потерять его было трудно, тем более, что на крыше торчала антенна радиотелефона, словно специально для того, чтобы помочь Павлу Свиридову и Сергею Бородину.

Когда автомобили миновали четыре квартала, Свиридов недовольно поцокал языком:

— А тебе не кажется, что вон тот «Опель» держится того же маршрута, что и мы?

Бородин в это время прикуривал сигарету и, глянув на машину, забыл погасить спичку. Она горела в его пальцах, пока огонь не дошел до ногтей. Сергей Бородин. выругался и выбросил обгоревшую почти до самого основания спичку в приоткрытое окно.

— По-моему, Паша, ты прав. Тебе не знакома машина?

Сергей Бородин покачал головой.

— Подберись к ней немного поближе, может, я узнаю в лицо.

— Опасно, — засомневался Свиридов, но тем не менее, просьбу своего напарника выполнил.

«Жигули» перестроились в левый ряд и, идя под прикрытием большой фуры для перевозки мебели, подкрались вплотную к «Опелю». Бородин прищурился и отвернулся от окна, чтобы его лицо никто из пассажиров «Опеля» разглядеть не мог. Но чтобы видеть их самому он развернул зеркальце, укрепленное над ветровым стеклом.

— Не отрывайся, не отрывайся от фуры, — не шевеля губами проговорил он.

И когда «Жигули» пошли вперед, выдохнул:

— По-моему, не только нам не дают покоя деньги Аркадия Петровича Гетмана.

Свиридов, который даже не бросил косого взгляда на обогнанный им «Опель» сплюнул в приоткрытое окно и только тогда спросил:

— Ты знаешь их, что ли?

— Да, люди Седого. Все-таки голова наш Чурбаков и его ментовская картотека в компьютерном варианте…

— Погоди, — Свиридов снова перестроился в правый ряд и пропустил «Опель» вперед, — нечего маячить у них перед глазами, поедем за ними.

— Давай лучше подумаем, что с ними делать, если ты, конечно, не ошибся. Гетман-то наш, а как я понимаю, они хотят его подставить.

— Сейчас проверим, если ты такой недоверчивый, — Бородин взял в руки трубку радиотелефона и набрал код Москвы, затем семизначный номер. — Вадим Леонидович, — голосом, полным уважения к собеседнику, произнес Бородин, — у нас тут проблема одна. Узнать бы — кому может принадлежать машина, — он продиктовал номер. — «Опель» темно-синего цвета.

— Создает проблемы?

— Пока нет; но они движутся одним с нами маршрутом и мне кажется, там сидят люди Седого.

Ответ последовал почти незамедлительно:

— Да, Сергей. Ты не ошибся, машина их.

— Что делать?

— Разберись.

Бородин самодовольно ухмыльнулся:

— Ну что ж, Паша, Чурбаков дает нам добро, — и он довольно потер руки.

Теперь уже Свиридов и Бородин ехали не столько следя за машиной Гетмана, сколько за «Опелем». Они наверняка знали, что те движутся тем же маршрутом, что и Аркадий Петрович.

Гетман не рисковал выходить из машины на улице.

Он распорядился загнать машину во двор и зашел в фирму с черного хода. «Опель» притормозил неподалеку.

Болеслав Новицкий, сидевший за рулем, барабанил пальцами по приборной панели. Он явно нервничал. Начиналась самая ответственная часть операции — проследить куда Аркадий Петрович повезет деньги. Связываться с Седым сейчас по телефону он не рисковал.

«Жигули» Свиридова миновали «Опель» и остановились в полуквартале впереди по улице. Мужчины вышли и неспешно двинулись вдоль богато украшенной витрины магазина. Их отражения не контрастировали с тем, что было выставлено за стеклом. Настолько же дорогая одежда, как и та, которую от них отделяло легкое ограждение и сверкающее, чисто вымытое стекло. Бородин сжимал в кармане рифленый корпус гранаты и осторожно, большим и указательным пальцами отгибал усики чеки.

Пока Гетман, запершись в комнате без окошек с управляющим посреднической фирмы пересчитывали деньги, Свиридов присел на трубы ограждения улицы перед самым капотом темно-синего «Опеля». Естественно, внимание Болеслава Новицкого и его напарника переключилось на бывшего капитана ОМОН. Павел Свиридов неторопливо достал твердую пачку, губами вытащил сигарету и закурил.

— Что это за лох? — недовольно пробормотал Новицкий, с опаской посматривая на Павла Свиридова.

— Для человека, который следит за нами, слишком нагло себя ведет.

— А если он из охраны Гетмана? — предположил Болеслав.

— Вряд ли. Видишь, один охранник сидит в машине, а другой ушел в здание.

Бородин же тем временем, когда внимание забрал на себя напарник, довольно быстрым шагом проследовал мимо «Опеля», подошел к телефонной будке, осмотрелся, а затем, развернувшись, вновь направился к машине.

Он следил за сидевшими в ней людьми. А поскольку те смотрели на Свиридова, его приближения никто не заметил. Оказавшись возле багажника, Сергей Бородин присел возле ограждения, скрывшись за багажником молниеносно запихнул гранату под задний бампер автомобиля с той стороны, где располагался бензобак. Быстро, но осторожно, чтобы не вытащить чеку, он растянул леску с проволочным крючком на конце и набросил его на трубу ограждения. На всю эту операцию ушло не больше пяти секунд.

Больше ни Свиридов, ни Бородин к своей машине не возвращались. Они зашли в кафе, расположенное метрах в семидесяти, возле перекрестка, и, устроившись за стойкой с чашечками кофе, с бесстрастным выражением на лицах стали следить за поведением людей, оставшихся в «Опеле».

— По-моему, ни хрена они не заметили, — Бородин отпил маленький глоток и покосился на Свиридова. Тот оставался сосредоточенным, его глаза сузились, но не моргали.

— День сегодня хороший, — вроде бы не к месту отозвался Павел и выпил половину содержимого чашки одним глотком.

Кофе был без сахара и его горечь бодрила.

— Хороший, — согласился Бородин, чувствуя" как гордость переполняет его.

Из подворотни вышел Гетман. В руках он держал обыкновенный полиэтиленовый мешок, немного потертый, в котором покоился небольшой сверток со ста тысячами долларов. Охранник следовал в двух шагах сзади.

— Ну вот, допиваем кофе и можно любоваться. Смотри, старый хрыч, больше такого в жизни не увидишь, — толкнул локтем в бок Свиридова Бородин.

«Вольво» Гетмана отъехал. Ни Павел, ни Сергей не слышали того, как заводится двигатель темно-синего «Опеля». Они увидели лишь легкий дымок, выпорхнувший из выхлопной трубы, и, не сговариваясь, сделали по полшага назад, чтобы оказаться чуть подальше от витрины, затянутой легким дедероном. Свиридов еще успел подумать:

«Дедерон сдержит осколки стекла. Ничего страшного».

«Опель» плавно двинулся вперед. Сперва раздался еле слышный хлопок — это сработал капсюль запала.

Бородин про себя отсчитал положенные три секунды.

Слышал этот хлопок и Болеслав Новицкий, но успел лишь притормозить и положить руку на защелку дверцы. Оглушительный взрыв прокатился по улице. Моментально вспыхнул бензин, хлынувший из развороченного бензобака. Стекло в витрине покрылось паутиной трещин, секунду продержалось, а затем со звоном рассыпалось на мельчайшие осколки. Ветер ворвался в кафе, качнул дедерон.

Свиридов с Бородиным поставили недопитые чашечки на стойку и переглянулись. В кафе поднялся переполох. Люди бросились к окну, чтобы увидеть происходящее на улице. Машина, объятая пламенем, стояла, развернувшись боком, в первом ряду. Новицкий так и не сумел открыть дверцу, ее заклинило от взрыва. Его напарник был уже мертв. Ему вспороло затылок осколком.

Подголовника на пассажирском сиденье не было.

«Вольво» же, в котором ехал Гетман, еще до взрыва свернул в боковую улицу и только отголосок достиг машины. Нервный Аркадий Петрович поспешил успокоить себя, что слышит звук взрываемой детьми петарды или же сдетонировавшего в глушителе грузовика бензина.

— Пошли, — Свиридов над самой стойкой ударил ладонью о ладонь Бородина.

— Погоди, я позвоню хозяину этих бедняг — Седому, а то он может не так понять наши действия.

Глава 5

Свиридов с Бородиным отъехали с места трагедии.

Несмотря на обещания Бородина, телефон в квартире Седого так и не зазвонил. Все-таки бывший капитан ФСБ решил прежде, чем брать на себя ответственность, посоветоваться с Чурбаковым.

— А, Сережа, привет! — бросил тот трубку уставшим, но радостным голосом.

— Все в порядке. Больше нашему подопечному никто мешать не станет.

— Чисто сработал?

— Чище некуда.

— А конкретнее?

— Думаю, в «Новостях» по пятому каналу все увидите.

«Жигули» уже медленно ехали по улице, а сидевший за рулем Павел Свиридов в такт музыке, звучавшей из динамиков, покачивал головой. Он любил когда работа сделана чисто и шеф доволен. В последнее время проколов не случалось — все-таки профессионализм киллера, как и умение плавать, никогда не забываются.

— Может, позвонить Седому?

— Нет, Сережа, лучше сделаем не так, — и Чурбаков на несколько Секунд задумался. — Он хотел помешать мне, позарился на наши деньги, — наконец проговорил он, — и думаю, будет лучше, если вы помешаете ему.

— Совсем помешаем? — рассмеялся Бородин на прощание, оборачиваясь и глядя сквозь заднее стекло автомобиля на дымящийся «Опель», который скрылся за углом.

— Сперва я думал поиграть с ним, — раздался в наушнике вкрадчивый голос Чурбакова, — но затем передумал. Не надо ему больше волноваться, пусть станет спокойным, как… — и Чурбаков пару раз кашлянул.

— Что ж, вас понял, — радостно отвечал Бородин, чувствуя, что сегодня его ждут великие дела.

— Ну как там Чурбаков? — поинтересовался Свиридов, наконец-то вновь отыскав на людной улице машину Аркадия Петровича Гетмана.

— Да вот, выносит благодарность, — словно бы находился на армейской службе сказал Бородин, — у, заодно просил и с Седым разобраться.

— Совсем, что ли?

— Попросил успокоить его до крайней степени.

— Этим займусь я, — тут же предупредил его Свиридов.

— Хочешь счет выровнять?

— Засиделся, Сережа, я без дела.

— Как же, мы вроде бы с тобой вместе, я с твоего паса голы забиваю.

— То-то и оно. Пас — одно дело, а гол — совершенно другое.

«Вольво» вновь остановился, и Гетман в сопровождении охранника исчез в зеркальных дверях, украшавших фасад старинного здания.

Бородину не хотелось уступать, но дело требовало разделения труда. Один следит за машиной с коммерсантом, второй отправляется к Седому, чтобы проучить бандитов, дать им понять, что не следует совать нос в чужие дела. Ведь без вмешательства Чурбакова, без его хитростей ни по чем бы торговец мыльными средствами не стал бы снимать деньги со счетов и перегонять их в наличные.

Павел Свиридов перегнулся через спинку кресла, взял с заднего сиденья сумку и принялся складывать в нее все то, что могло понадобиться для визита к Седому: пистолет, глушитель к нему, запасная обойма, баллончик со слезоточивым газом, лента широкого скотча, которым так удобно заклеивать на зиму рамы и рты пленникам. Из-под сиденья он достал небольшой сверток с электроинструментом. Иногда Бородин даже в шутку называл Свиридова Электриком за патологическую любовь к техническим штучкам.

— Удачи мне желать не будешь? — поинтересовался Свиридов, приоткрывая дверцу.

Он не спешил ее распахивать, пропуская проезжающие мимо машины. На соседнем перекрестке зеленый свет светофора сменился желтым и теперь уже можно было распахнуть дверцу не опасаясь, что какая-нибудь шальная машина вырвет ее с мясом.

— Зачем желать того, что и так имеешь? — рассмеялся Бородин.

— — Можешь написать на доске с нашим счетом «2:1».

— Хватит тебе хорохориться, встретимся вечером в моем номере. Сегодня ты собираешься ночевать один?

— Бабы уже, Паша, надоели.

— Почему?

— Все они одинаковые. Пока еще смотришь на них, кажется разница есть, а когда разденешь да уложишь в постель, все повторяется снова.

Бородин перебрался за руль автомашины и на прощание махнул Свиридову рукой. Тот сдержанно кивнул и тут же исчез в подземном переходе.

— Удачи, Паша.

Настроение у Свиридова сложилось лучше некуда.

Он бодро шагал по тротуару, не забывая поглядывать на хорошеньких девушек. И если бы голова его крепилась на стержне с резьбой, то наверняка отвалилась бы через пару сотен метров. Он отдавал себе отчет в том, что Седой не скоро узнает о происшедшем с его людьми, скорее всего, это случится ближе к вечеру. Поэтому запас времени у него имелся. И запас немалый.

Человеком Свиридов был неприметным, хоть и видным. Это раньше в советские времена он выделялся из толпы людей хорошей одеждой, независимым видом. Теперь же дорогими шмотками никого в Питере не удивишь.

Павел Свиридов с тяжелой сумкой в руках добрался до дома, в котором жил Седой, пославший своих людей следить за коммерсантом Аркадием Петровичем Гетманом.

На многие вопросы жизни у Свиридова были заранее приготовленные ответы. Именно это и приносило ему успех.

Он не стал пользоваться лифтом, зашел на этаж, сверил номер квартиры на двери с тем, что был написан в маленькой картонной карточке рукой Сергея Бородина. Свиридов подумал:

«Наверняка Серега не отказался бы сам поучаствовать, но разделение труда имеет свои прелести».

Опытным взглядом он сразу же определил: в дверь вмонтирован не просто глазок, а глазок-телекамера, и хозяин сможет наблюдать за его действиями. Пока Свиридов предусмотрительно держался в стороне, находясь вне досягаемости телеглазка. Еще идя к дому, он приготовил три возможных варианта поведения и теперь, когда очутился в подъезде, остановился на самом первом.

Благо условия располагали для этого: электрощиток, распределявший электроэнергию между квартирами, находился на площадке.

— Отлично!

Улыбка тронула губы Свиридова. Он уже знал наперед как все произойдет. Молния сумки легко разошлась, короткий пистолет с глушителем он сунул за пояс брюк.

Быстро, чтобы подолгу не оставаться перед глазком телекамеры, он распахнул железную дверцу распределительного электрощитка. Теперь его можно было видеть только до середины груди, верхнюю часть туловища закрывала дверца. Никто по лестнице не ходил, большинство жителей многоэтажных домов предпочитало пользоваться просторным лифтом.

Электропроводка в доме содержалась в надлежащем порядке, даже над счетчиками были проставлены номера квартир. Расчет Свиридова был прост, как грабли, но настолько же действенен. Седой наверняка был богатым человеком, а квартиры богатых людей напичканы всяческой аппаратурой — видеомагнитофоны, телевизоры, адаптеры для питания радиотелефонов. Оставалось только использовать это обстоятельство себе на пользу.

Хозяева никогда не отключают все приборы, если не уезжают надолго в отпуск.

— Сейчас ты у меня запляшешь.

Свиридов немного постоял, глядя на вращающийся диск счетчика. Сперва он крутился довольно быстро, затем резко сбавил обороты и через несколько минут стал вращаться с прежней скоростью.

«Значит холодильник не отключен. Хозяин никуда не уехал».

Из сумки Павел Свиридов извлек плоскогубцы с изолированными ручками, пару проводов, небольшой селеновый выпрямитель, снабженный конденсатором, который мог выровнять колебания тока, превращенного из переменного в постоянный. Суть своих действий Свиридов мог бы объяснить любому, имеющему понятие об электрическом токе хотя бы в рамках средней школы.

Вся аппаратура рассчитана на работу с переменным током с напряжением двести двадцать вольт. Конечно же, она вся снабжена предохранителями, но они срабатывают лишь тогда, когда напряжение или сила тока превышают допустимые нормы. Если на тот же адаптер для телефона, снабженный трансформатором, подается постоянный ток напряжением меньше двухсот двадцати вольт предохранитель не срабатывает. Напряжение меньше нормативного и ток беспрепятственно поступает дальше. Но та же обмотка трансформатора, подключенная к постоянному току, сгорает почти моментально, пусть на нее и подведено всего сто десять вольт. И то же самое происходит с любой радиоаппаратурой, которую оставили включенной в сеть — входные трансформаторы всегда находятся под напряжением.

Свиридов отключил пакетник, быстро вывернул винты и вместо перемычки вставил провод с селеновым выпрямителем. Теперь на все розетки в квартире Седого был подведен постоянный ток напряжением в сто десять вольт.

Еще было светло и хозяин квартиры сидел на кухне.

Поэтому он и не заметил подвоха за тот короткий промежуток времени, пока в его квартире отсутствовал ток.

Через пару минут он потянул воздух носом, принюхиваясь. Явственно пахло гарью, причем запах был отвратительный. Так может пахнуть только горелая изоляция.

Чертыхнувшись, Седой вышел в гостиную. И тут же бросился к видеомагнитофону. Из решеточки, предназначенной для охлаждения сетевого трансформатора, валил дым.

— Твою мать! — в сердцах бросил Седой, выдергивая видеомагнитофон из розетки.

И тут же увидел, то же самое происходит и с телевизором. Теперь уж он выдернул из розетки удлинитель, шнур которого был уже горячим, а изоляция стала размягчаться. Но и на этом неприятности не закончились.

Лишь только Седой подошел к телефону, чтобы попытаться дозвониться к дежурному диспетчеру домоуправления и узнать в чем дело, как увидел, что из адаптера, включенного в сеть, тоже валит дым. Корпус успел наполовину расплавиться и черные капли пластика стекли на ковер. За пару минут сгорело аппаратуры на добрых три штуки баксов. Вдобавок ко всему Седой остался отрезанным от внешнего мира: ни телевизор включить, ни по телефону позвонить.

Он щелкнул выключатель. Люстра загорелась, но в половину своей силы.

— Да что это такое!

И тут до хозяина квартиры дошло: значит и телевизионный глазок сейчас не работает!

Он бросился в прихожую и увидел дымящуюся розетку с адаптером. Вырвал шнур и принялся топтать ногами дымящуюся вилку. Затем замер и прислушался.

За дверью кто-то негромко напевал, время от времени звякал металл. Осторожно, боясь, Седой подкрался к двери и снял миниатюрную телекамеру с дверного глазка. Теперь он мог рассмотреть то, что происходит на площадке.

За распахнутой дверцей щитка стоял какой-то мужчина. Он видел его всего лишь до середины груди. Ноги, край плаща, в опущенной руке пассатижи с изолированными ручками. Вот этот мужчина напевал: «Не кочегары мы, не плотники…»

Седому даже и в голову не пришло, что это не электрик, а в общем-то такой же бандит, как и его люди, как и он сам. Злость наполняла его душу.

— Долбанный козел! — прошептал Седой, уверенный, что это появился самый настоящий электрик, чтобы исправить проводку в подъезде. Его соседи уже целую неделю доставали домоуправление, чтобы те подвели напряжение к лампочке на площадке.

Павел Свиридов слышал, хозяин квартиры уже топчется возле двери.

«Ну же! Ты злишься, тебе не терпится со мной расправиться. Выйди, брось что-нибудь обидное в лицо», — думал он, продолжая улыбаться.

Судя по тому, что диск счетчика остановился, Седой уже отключил в доме все электроприборы или же те сгорели раньше, чем он успел это сделать. Ни вынимать перемычку с выпрямителем, ни подходить к двери Свиридов не собирался. Он знал, Седой выйдет сам — нервы сдадут. Уж очень нетипично он, Павел Свиридов, себя вел. Нетипично для бандита, но для электриков вполне сносно.

— Эй, ты, мудак! — послышалось из-за двери.

Свиридов для начала даже ухом не повел, лишь стал напевать немного громче.

— Эй, ты, мудак, что ты там делаешь?! — вновь крикнул Седой из-за двери.

— Делаю свое дело. А ты иди на хрен! За мудака, отключу твою квартиру на хрен от тока, навсегда, — громко ответил Свиридов.

— Да ты мне, падла, всю фирменную аппаратуру сжег!

— Не может быть! Фирменная не горит, разве что накупил китайского хлама. Меня послали проводку починить, я и чиню. А то, что происходит в квартире, меня не касается.

Свиридов положил плоскогубцы на дно ниши распределительного щитка и правая его рука коснулась пистолета, заткнутого за ремень брюк.

Седой все еще колебался. Но у него прямо-таки руки чесались расправиться с этим электриком, который мало того, что сжег всю его аппаратуру, так еще и позволяет себе разговаривать с ним в таком тоне. Седой был мужчиной хоть и в годах, но еще сильным, вполне мог постоять за себя. Он представил, что схватит сейчас наглеца за шиворот и ткнет его носом в распределительный щиток, не доведя носом на пару сантиметров до оголенных проводов.

Замок двери щелкнул, и Седой вышел на площадку.

Свиридов, уже успевший распахнуть плащ, опустил обе руки — так, чтобы Седой их видел — будто бы ему ни что не угрожает.

— Так что ты там наделал? — довольно спокойно произнес Седой, хоть сам и закипал от злости. Он хотел притупить бдительность электрика и зайдя к нему со спины, схватить за шиворот.

Но стоило ему сделать пару шагов, как Павел Свиридов, не оборачиваясь, резко ударил его локтем в живот. Ойкнув, Седой сложился пополам. И Павел схватил его самого за ворот рубашки. Пуговицы покатились по площадке.

Пинком под зад Свиридов вбросил Седого в квартиру и подхватив сумку с инструментами, оказался в прихожей. Щелкнул замок.

Седой даже не успел подняться, — лишь отжался на руках, — как удар ногой в бок заставил его вновь рухнуть на пол.

— Ты, сука! — прошептал Свиридов, опускаясь возле распростертого на полу хозяина квартиры на одно колено.

Скосив глаза, Свиридов заглянул в комнату. Никого.

В квартире пахло горелой пластмассой, изоляцией. Бывший капитан ОМОН Павел Свиридов шагнул в комнату и поставил сумку на кленовый паркет.

Седой, мотая головой, сумел-таки подняться на четвереньки и исподлобья смотрел на напрошенного гостя.

— Ты кто? — проговорил он.

— А ты кого хотел бы? — усмехнулся Свиридов и поманил Седого пальцем. — Ползи.

Седой понял, что попался и попался по глупости, как мальчишка. Но выхода у него не оставалось, хоть гордость и не позволяла подчиниться приказу.

— Мне что, второй раз говорить? — Свиридов вытащил пистолет и передернул затвор. — Эта штука стреляет бесшумно, а жизнью твоей я особо не дорожу. Ползи!

Седой присел на корточки, затем медленно поднялся.

Он туго соображал, застигнутый врасплох.

— Руки за голову и подняться!

Пришлось повиноваться.

Хозяин квартиры медленно вошел в комнату. В его голове наконец-то созрел план. Нужно во что бы то ни стало добраться до стеллажа, где на книгах лежит пистолет. Тогда можно будет говорить на равных.

«Но кто же он? — лихорадочно думал Седой, глядя на Свиридова. — Какого черта ему нужно? Для обыкновенного грабителя действует слишком нагло. Вряд ли кто-нибудь из уголовников рискнул бы напасть на меня лишь затем, чтобы ограбить квартиру».

И рассуждая таким образом Седой пришел к неутешительному выводу: скорее всего, его хотят убить. А если не спешат этого сделать, значит, хотят вдобавок еще что-то узнать. И единственный выход для него — постараться тянуть время, заговаривать зубы.

— Садись, — приказал Свиридов, ни на мгновение не спуская хозяина с прицела.

Седой медленно опустился в кресло, продолжая держать руки за головой. Он намеренно сел поближе к стеллажу, находившемуся от него на расстоянии вытянутой руки.

Но стеклянные дверцы!.. Именно они отделяли его от спасительного пистолета. Оружие Седой всегда держал наготове, с досланным в патронник патроном, чтобы не тратить время на передергивание затвора, правда, поставленным на предохранитель. Предохранитель же на пистолете в руках Свиридова был снят, значит, еще небольшой проигрыш во времени и можно рассчитывать лишь на психологический эффект. Когда внезапно окажешься под прицелом, вряд ли станешь рассуждать в какой позиции находится предохранитель у противника.

Павлу же Свиридову было нужно узнать с какой целью люди Седого следили за Гетманом.

— Твоим ребятам на машине сегодня пришлось не сладко, — усмехнулся Свиридов спокойно и уверенно. — Но можешь за них не волноваться, сейчас они уже не чувствуют боли.

«Блефует», — подумал Седой.

«Не верит», — подумал Свиридов.

«Точно, блеф!»

Но глядя в серые бесстрастные глаза Свиридова понял, такое могло случиться. Этот человек безжалостен и самое страшное, убийство для него — обыденное дело.

Как другому съесть кусок хлеба — жизненная необходимость, лишенная эмоций.

— Ты что, оглох, что ли?

— Какие ребята?

— Темно-синий «Опель». Два мудака, которые не могут понять, что не только они следят, но и следят за ними, — улыбка не сходила с губ Свиридова. Он резко рванулся к Седому и ствол пистолета уперся тому в острый, поросший серебристой щетиной, кадык. Свободной рукой он так сильно надавил на лоб хозяина квартиры, что захрустели суставы пальцев, прижатые головой к твердому изголовью кресла. — Какого хрена тебе было нужно от Гетмана? Отвечай! — глушитель в кровь содрал кожу на лбу Седого.

— Погоди, я не понимаю о чем ты говоришь.

— Сейчас поймешь, — наотмашь Свиридов ударил хозяина квартиры кулаком в нос.

Резкая боль пронзила голову. Седой несколько раз дернулся. Но и это было не все. Каблуком Свиридов изо всей силы ударил по пальцам ноги своей жертвы и на несколько секунд оставил Седого в покое, чтобы тот мог отдышаться.

— Я достану платок, — хрипло прошептал Седой и медленно, чтобы лишний раз не волновать Свиридова, повел руку к карману брюк.

Вторую руку он напряг для того, чтобы в нужный момент, когда взгляд Павла будет сосредоточен на кармане, кулаком пробить стеклянную дверцу и завладеть пистолетом. Все шло так, как рассчитывал Седой.

Он резко оттолкнулся ногами от пола и пока кресло, качнувшись на задних ножках, прикрывало его от Свиридова, выпрямил руку, разбил стекло и схватив пистолет, скатился на пол. Такой прыти даже Павел Свиридов от него не ожидал, но выстрелить хозяин квартиры не успел. Из-за кресла он не видел где именно в этот момент находится гость и когда лишь на мгновение поднял голову, тут же получил сокрушительный удар в ухо.

Голова его мотнулась, ударилась о дверцу шкафа, и он, потеряв сознание, упал на пол.

Свиридов прижал его руку с пистолетом ногой к полу, завладел оружием. Вытащил обойму, передернув затвор, освободил ствол от патрона.

— Шустрый, мудила! — проворчал он, кладя пистолет и патроны на стол, поднимая Седого с пола.

Мертвый или потерявший сознание человек всегда кажется тяжелее живого. С трудом Свиридов усадил Седого в кресло, привязал ему руки к подлокотникам и, вынув из хрустальной вазы свежие розы, плеснул в лицо тепловатой водой. Седой открыл глаза и тут же встретился взглядом с Павлом Свиридовым.

— Я же говорил тебе, что не люблю повторять! Какого черта твои люди следили за Аркадием Гетманом?

— Деньги, — прошептал окровавленными губами Седой. — Деньги…

— Откуда ты о них узнал?

— Долго объяснять… Через банк.

— Где информация о Гетмане, которую тебе удалось раздобыть?

— Компьютер.

— Где он?

— В столе.

Свиридов вытащил ноутбук, включил его:

— В какой директории?

— Там где игры, найдешь три семерки.

— Если обманул, поплатишься!

Хозяин квартиры понимал, теперь ему не выкрутиться. Хотелось послать к черту Свиридова, его пушку.

Он понимал, что скорее всего, в конце разговора его пристрелят. Но все же, продолжая разговор, он имел шанс удлинить себе жизнь. Пусть на пару минут, но это тоже жизнь, пусть и полная страха. Но когда живешь, продолжаешь надеяться.

— Твоих ребят пришлось убрать, — "без тени сожаления в голосе сказал Свиридов, поигрывая пистолетом. — И хочу тебя предупредить: если еще раз сунешься в чужие дела, можешь считать себя мертвецом.

Седой, казалось, не верил собственным ушам. Его предупреждают, значит, собираются оставить жить. Зачем этому человеку его обманывать? Вряд ли он способен на сантименты и говорит это не для того, чтобы успокоить свою совесть.

— Вы нашли, что искали? — заикаясь поинтересовался он, видя, что Свиридов закрывает крышку ноутбука.

— Информация по банку мне пригодится.

— А что…

— Гетман собирал деньги не для тебя, — произнес Павел Свиридов и сунул в карман обойму, вынутую из пистолета Седого.

Тот ошалело смотрел на свой пистолет. Короткий желтый патрон лежал, подкатившись к стволу, и Свиридов его не видел, в этом Седой был уверен.

«Забыл! Забыл патрон!»

— Запомни, — сказал Свиридов, — ты о Гетмане не слышал, о деньгах ничего не знаешь и не лезь больше в чужие дела.

Он вытащил из кармана остро отточенный нож и перерезал электрический шнур, которым привязал Седого к креслу.

— И смотри, больше никогда не открывай дверь газовщикам, электрикам, и участковым милиционерам.

— Да…

Свиридов вышел в прихожую. Хозяин квартиры услышал, как щелкнул замок входной двери.

Несмотря на то, что он был избит и плохо держался на ногах, все равно рванулся к столу, на котором лежал пистолет и патрон. Жажда мести затуманила ему разум. Он желал лишь одного — убить этого наглеца, сумевшего так ловко провести его и опозорить — убить прямо сейчас.

— Догоню на лестнице!

Дрожащими руками Седой оттянул затвор и вогнал патрон в углубление. Затвор встал на место, доела" короткий патрон в патронник.

«Ну, я тебе сейчас… Держись!»

Седой шагнул в коридор и тут же замер: возле закрытой двери стоял Свиридов с направленным на него пистолетом. Тихий звук выстрела прозвучал для него громом. Седой с дыркой во лбу, прежде чем из нее успела выступить кровь, осел на пол. Даже мертвый он продолжал крепко сжимать в руке пистолет с одним единственным патроном.

— Я же тебя предупреждал, — покачал головой Свиридов, перешагнул через мертвое тело, подхватил с пола сумку и вышел на площадку.

Он забрал пассатижи, извлек перемычку с выпрямителем, аккуратно прикрыл дверцу распределительного щитка и быстро сбежал по лестнице вниз.

Глава 6

Бородин встретились в номере гостиницы «Планета», который снимали на двоих. Эти люди предпочитали относительно дешевое жилье и не любили светиться в дорогих гостиницах. Скромный номер, а душ с ванной, умывальник, унитаз — все вмещалось в комнатке 3х3 метра.

Свиридов устало опустился в потрепанное матерчатое кресло и запрокинул голову. Жадно закурил.

Бородин ждал, когда тот насладится первыми затяжками.

— Какой счет? — наконец-то поинтересовался Сергей Бородин, начиная терять терпение. В конце концов, дело, которое выполнял Свиридов, касается их обоих, а тот молчит.

Молча Свиридов поднял руку и отставил большой палец, показывая, что все отлично.

Бородин усмехнулся.

«Так я и думал. Паша еще никогда не подводил».

Старенький холодильник в гостиничном номере работал немного потише, чем колхозный трактор, но работу свою делал исправно. Бутылка водки, лежавшая в морозильнике, тут же покрылась испариной, когда Сергей Бородин поставил ее на письменный стол, накрытый большим листом толстого стекла.

— А если все отлично, то не грех и выпить.

— Как вспомню, — пробормотал Свиридов, — на душе хорошо делается.

— Как ты его? — поинтересовался Бородин.

— Как мальчишку, — сказал свою любимую фразу Паша и щелчком подвинул к бутылке пустой стакан. — Плесни на дно пальца на два, больше не надо.

— Знаю, если много пить, то не отпустит.

— Это для разминки, — уточнил Свиридов.

Пара глотков, напряжение уходит и остается лишь приятная легкость. Винтовая пробка с хрустом была свернута, холодная, а от этого — густая водка полилась в стаканы. Свиридов держал рядом со своим два пальца.

Бородин отмерил ему водки ровно столько, сколько он просил.

— За успех, — бросил он, поднимая стакан и глядя сквозь граненую стеклянную стенку на своего напарника.

Тот прямо-таки лучился от счастья.

— День прожит не зря, — и он хитро подмигнул Бородину.

Пил Паша мелкими глотками, смакуя почти безвкусную холодную водку, обычно горькую и обжигающую.

— Ты бы видел его глаза, — мечтательно полуприкрыв веки, проговорил Свиридов. — Он смотрел на меня, как маленький мальчик, потерявший родителей.

А до этого выглядел таким крутым, что ты! Хотел меня наказать.

— Чурбаков будет доволен, — Бородин вновь взял в руки бутылку со спиртным, но Свиридов накрыл стакан рукой.

— Э, нет, Сережа, больше я пить не буду, во всяком случае, пока.

— Нравится тебе такая жизнь? — поинтересовался Бородин. — Я не о будущем, о настоящем.

— Лучше и не бывает. Пока на свете много дураков с деньгами, хуже она не станет.

— Это ты точно заметил, не просто дураков, а дураков с деньгами.

— Счастлив тот, кого понимают.

Мужчины никуда не спешили, поэтому Бородин наливал медленно, любуясь тем, как тонкая струйка создает завихрение в стакане.

— Помнишь, Паша, ты когда-то сказал, что жизнь — вещь жестокая?

— Погорячился, — улыбка появилась на лице Свиридова.

— Она никакая, Паша. Жизнь ни на чьей стороне, она посередине. Счастливы те, кто остается, несчастливы те, кому приходится переходить на другую ее сторону.

— Нет, — рассмеялся Свиридов, — у жизни существует только одна сторона. Это как зеркало. Смотришься — вроде бы ты там есть, вроде бы кто-то суетится, ходит, занимается делами. А заглянешь на другую сторону, один обман — старая паутина, да темнота.

— Когда-нибудь и мы окажемся по ту сторону зеркала, — напомнил ему Бородин, делая маленький глоток.

— От этого сегодняшняя жизнь не становится хуже.

Свиридов резко открыл глаза и поднялся с кресла. Он снова выглядел спокойным и лишенным эмоций, лишь левый уголок губ чуть подрагивал, то намекая на улыбку, то опускаясь в намеке на горестную гримасу.

— Чурбакову ты не докладывал?

— Пока еще нет. Ведь я не знал чем у вас там кончится с Седым.

— А что наш торговец мыльными средствами?

— У него все в порядке. Деньги собрал, сложил в чемоданчик, сидит в своей квартире, носа не кажет.

— Охрану отпустил?

— Нет, теперь охранники будут при нем до самого конца, я проверял.

— Чьего?

— Его конечно же?

— Мне это происшествие с Седым не нравится, — твердо сказал Свиридов, беря бутылку с водкой за горлышко и медленно вращая ее.

Звук стекла, скребущего по стеклу, был отвратительным. Бородин поморщился и передернул плечами:

— Прямо мурашки по спине бегут, — проговорил он, — прекрати.

Свиридов резко налил себе водки и залпом выпил.

— Про нас еще ничего не передавали?

— Ты о темно-синем Опеле?

— Конечно.

— Не знаю. Меня это не интересует. В конце концов мы с тобой не звезды экрана, чтобы светиться в телевизоре.

— Не знаю как тебе, а мне было бы приятно.

— Едем в Москву завтра?

— Нет.

— Почему?

— Чурбаков сам позвонил, сказал, чтобы дожидались его здесь.

— Вот так незадача! — присвистнул Свиридов. — У меня в Москве кое-какие дела, договаривался.

— Бабы твои подождут, — без тени издевки проговорил Бородин, — а вот дела ждать не станут. Чурбаков сам приедет. Потом под землю.

— Значит, еще полтора дня, — задумчиво произнес Свиридов. Питер, затем Кениг… — в голосе его почувствовалось разочарование. — Тогда какого черта я сдерживаюсь? Наливай.

Мужчины быстро допили бутылку водки. Но несмотря на то, что в холодильнике еще стояло спиртное, они к нему не притронулись, меру знали.

— Баб, что ли, привести? — Свиридов стоял возле окна и смотрел на потемневшее осеннее небо, на котором не было ни одной звезды. Тучи шли низко над городом и без того мрачный Петербург смотрелся еще мрачнее, чем обычно.

— Странное дело, — сказал Бородин, присаживаясь на скрипучую тахту, — когда нет рядом баб, то кажется что на любую набросился бы. А когда рядом лежит телка, единственное желание как можно быстрее кончить, помыться выставить ее за дверь и заснуть.

— Проститутки… — протянул Свиридов. — Не люблю грязных баб, не люблю пить из чужих стаканов и мыться в гостиницах. Все пользованное. Иногда мне начинает казаться, что даже теплая вода из крана в отелях — это чьи-то испражнения, чуть очищенные.

— Вся вода — это в прошлом чьи-то испражнения.

— Круговорот воды в природе. В школе проходили.

Бородин настороженно посмотрел на напарника.

— Странные у тебя фантазии, Паша. Но не расстраивайся, спирт все дезинфицирует. А если баба попадется грязная, ее всегда можно помыть.

— В той же теплой воде! — с раздражением добавил Свиридов.

И хоть было еще около десяти часов вечера, а значит рано для того, чтобы ложиться спать, Паша снял покрывало с тахты, разделся, улегся поверх одеяла, заправленного в белоснежный пододеяльник, и взял в руки вчерашнюю газету. Включил настольную лампу, стоявшую на тумбочке.

— Свет выключи. В глазах уже от него рябит.

Лампа дневного света под потолком и впрямь моргала, готовая вот-вот перегореть. Когда верхний свет погас, в номере стало непривычно тихо.

Бородин вышел в прихожую, закрыл входную дверь на ключ и вернувшись к столу, принялся разбирать пистолет. Он делал это не спеша, со знанием дела, хотя при желании мог проделать эту операцию за считанные секунды. Маленьким ершиком он вычищал пыль из пазов, затем капал на металлические детали оружейное масло из микроскопической жестяной масленки, потом протирал оружие фланелевой салфеткой.

Через полчаса и Свиридов, и Бородин уже спали.

И несмотря на то, что на их совести сегодня было уже три трупа, кошмары их не мучили. Они воспринимали мир так, как должны воспринимать его настоящие профессионалы. Дело само по себе, эмоции сами по себе.

Нельзя смешивать и то, и другое, иначе невозможно жить и наслаждаться жизнью. Эта нехитрая философия позволяла им сохранять душевное равновесие и иметь крепкий сон.

А в это время по телевизору в выпуске новостей показывали взорванный темно-синий «Опель». Женщина, свидетельница событий, взволнованно говорила о том, как именно взорвалась машина.

Работал телевизор в холле. Дежурная по этажу сидела на диване, умудрялась одновременно смотреть на экран и вязать свитер на спицах. Ей и в голову не могло прийти, что люди, убившие двух бандитов посреди белого дня на улице, живут в одном из номеров на ее этаже.

И хоть она знала, что показанное — правда, ей все равно казалось, взрывы, убийства происходят в каком-то совсем другом мире, в ином городе, который пусть и носит название Петербург, но это совсем не тот город, в котором она живет.

В чем-то женщина была права. Если у тебя нет больших денег, нет крупной недвижимости, то максимум что тебе грозит, так это стать случайной жертвой подвыпившего хулигана. Все же «крутые» разборки касаются тех, у кого есть деньги — тех, у кого есть что отнять. И жизнь-смерть — тоже товар, который имеет хождение на рынке, пусть не самый дорогой, но зато пользующийся постоянным спросом. Никогда не прогорают торговцы хлебом, потому что едят люди во все времена при всех режимах. Точно так же и наемные убийцы. Иногда они находятся на государственной службе, иногда служат частным интересам, но спрос на их услуги будет всегда.

Вот поэтому так спокойно и спали Свиридов с Бородиным.

Глава 7

Известный французский коллекционер Жак Бабек прилетел в Москву для многих своих знакомых абсолютно неожиданно. И прибыл он как всегда не один, а со своей неизменной секретаршей, молодой длинноногой двадцатисемилетней Жаклин и помощником, сорокалетним Полем. Как всегда Жак Бабек поселился в «Метрополе» на третьем этаже.

Даже для его помощников эта поездка в Москву оказалась сюрпризом. Хозяин ничего не объяснял ни Жаклин, ни Полю. И они оставались в неведении. Уже в Москве, в шикарном номере «Метрополя» Жак пригласил Жаклин и Поля и широко расставив ноги, опираясь на подоконник, глядя на Москву негромкой объяснил:

— Вы знаете зачем мы здесь?

— Нет, месье Бабек, — ответила девушка.

— Нет, хозяин, — сказал Поль.

— Если кто-то заинтересуется целью нашего приезда, скажите что я хочу встретиться с кое-какими московскими живописцами и приобрести у них несколько картин для своей галереи в Париже.

— Хорошо, хозяин, — сказал Поль, прикасаясь тонкими пальцами к седым вискам.

— А на самом деле, зачем мы здесь? — поинтересовалась секретарша.

— Вскоре все узнаете, дорогие мои помощники. А пока я буду занят, не беспокойте, — и месье Бабек, отправив своих людей, сел в мягкий диван, подвинул к себе телефон и стал звонить.

Но никто на его звонки не ответил.

«Чертовщина какая-то! — подумал тучный француз-коллекционер. — Ведь договаривались же, Шеришевский должен быть на месте. А его нет. Неужели кто-нибудь перехватил?»

Месье Бабек волновался. Он вскочил с кресла и принялся расхаживать по огромной гостиной. Его вещи все еще оставались нераспакованными.

Затем он позвонил помощнику:

— Поль, приготовь машину. Мы через тридцать минут уедем. Она понадобится нам на целый день.

— Куда едем? — поинтересовался помощник.

— Потом узнаешь.

Месье Бабек не хотел раскрывать свои карты прежде времени. Ведь дело, если выгорит, принесет ему огромные деньги. О подобной удаче мечтает любой уважающий себя коллекционер. И вот кажется, эта удача совсем уже близка, она уже почти в руках. У господина Шеришевского, который давным-давно поддерживал отношения с Бабеком, денег, естественно, на такую покупку не было. А вот у него, у Бабека, деньги имелись.

Господин Шеришевский встретился с Жаком Бабеком в Варшаве. И там, сидя в номере отеля, Шеришевский рассказал о той удаче, которая подвернулась ему.

— Не может быть! — сказал Бабек.

Но по тому, как покраснело одутловатое лицо француза, как заблестели глаза и задрожали толстые пальцы с массивными перстнями, Станислав Борисович Шеришевский понял: Бабек уже загорелся и не отступит, пойдет до конца. А предложил Шеришевский французскому коллекционеру не что иное, как «Янтарную комнату».

На первый взгляд все это выглядело абсолютно не правдоподобно или фантастично. Но то, что «Янтарная комната» существует, знали все коллекционеры. Только где она, кому принадлежит — оставалось загадкой. И вот она всплыла, вернее, всплыла не комната, а лишь небольшой фрагмент — одна панель размерами пятьдесят на тридцать сантиметров. И эту панель с янтарными цветами и узорами показал Шеришевскому абсолютно незнакомый ему человек и сказал, что он знает где находится комната и может ее продать за очень большие деньги.

Станислав Шеришевский был опытным коллекционером и хорошо разбирался в подобных вещах. Но на всякий случай вызвал одного из своих старых приятелей, опытнейшего эксперта, и тот, провозившись часа два с панелью с лупой и всевозможными бутылочками, наполненными разноцветными кислотами, дал утвердительный ответ. Абсолютно утвердительный — это действительно часть «Янтарной комнаты» и не подделка, а подлинник. Правда, цена звучала странно: за «Янтарную комнату», за все ящики со всеми панелями хотели «всего-навсего» полтора миллиона долларов.

У Шеришевского таких денег не было. Но он прекрасно понимал, что сможет заработать, если найдет нужного покупателя с деньгами. И даже не задумываясь, Станислав Шеришевский решил, что предложит эту вещь французу Бабеку. Он показал в Варшавской гостинице фотографии панели, показал заключение эксперта.

Бабек ходил по номеру и потирал руки:

— Вы уверены, господин Шеришевский, — то и дело подходил к антиквару и заглядывал в глаза Жак Бабек, — что это не заурядный обман?

— Нет, это не обман, — отвечал Шеришевский.

— И сколько хотят? — Бабек ожидал услышать какую-нибудь вообще астрономическую сумму.

А когда он услышал сумму в два миллиона долларов, чуть не подпрыгнул к потолку. Для подобного приобретения это была не цена. Бабек прекрасно понимал, что «Янтарная комната» стоит раз в десять больше. Но кроме того, что ее нашли, ее еще надо будет умудриться вывезти, а за это запросят тоже немалые деньги. Ведь это не дипломат с иконами, а десятки больших ящиков.

«Но ничего, главное, что она нашлась».

Через два дня после встречи с Шеришевским в Варшаве Бабек вылетал в Москву, но уже из Никозии. Он договорился со своими друзьями, что такую сумму он сможет взять в Москве в одном из банков. А банк получит эти деньги в Париже.

И вот теперь Бабек в Москве, а Станислава Шеришевского нет. Бабек вновь набрал его телефонный номер. Но и на этот раз телефон не ответил.

— Ладно, поехали, — решил Жак Бабек.

Он надел плащ, шляпу. В дверях его номера появился Поль:

— Хозяин, что берем? — спросил мужчина.

— Ничего не берем.

— Машина внизу.

— Это прекрасно.

Лифт спустил французского коллекционера и помощника вниз. Они прошли через шикарный холл. Прислуга вежливо улыбалась господину Бабеку, прекрасно его знала. Только за последний год он приезжал в Москву по меньшей мере раз десять и неизменно останавливался в «Метрополе», никогда не скупясь на чаевые.

Мерседес уже ждал Бабека. Секретарша сидела в машине рядом с водителем. Поль открыл дверь, и Жак Бабек с трудом всунул свое стодвадцатикилограммовое тучное тело на заднее сиденье.

Поль сел рядом.

— Куда, хозяин? — спросил помощник.

— На Малую Грузинскую.

На Малой Грузинской располагалась мастерская одного известного художника, который мог сообщить Бабеку где можно найти Станислава Шеришевского. Ведь тот довольно часто покупал у художника картины, а затем переправлял их на Запад.

Художник встретил Жака Бабека с распростертыми объятиями, надеясь, что тот приехал за картинами, и сразу же повел по мастерской, показывая свои новые произведения. Бабек внимательно рассматривал все то, что предлагал художник.

— Может быть, я вот эту картину возьму, — он ткнул пальцем в небольшой, шестьдесят на восемьдесят сантиметров холст.

— Вот эту? — изумился художник, а затем закивал.

Бабек понимал, говорил по-русски, но старался скрывать свой талант, свои знания. Разговаривал через переводчицу, через свою секретаршу, хотя прекрасно понимал что говорит художник Жаклин.

— Сколько вы хотите? — через секретаршу спросил Бабек.

— Немного — всего тысячу долларов.

— Нет, нет, это много! — замахал Бабек и покачал лысой головой.

— Как много? За такую картину много? А сколько вы можете заплатить? — спросил художник в грязном халате на голое тело, обращаясь к Жаку Бабеку, но глядя при этом на длинноногую девушку-секретаршу.

— Пятьсот долларов.

— Давайте семьсот, — вставил художник, — чтобы ни вам, ни мне.

— Нет, пятьсот, — твердо повторил Бабек.

— Пятьсот, — сказала секретарша, — господин Бабек не любит торговаться.

— Ну, пятьсот так пятьсот.

— Кстати, спроси у него где можно найти Станислава Шеришевского?

Художник уловил фамилию:

— О, Станислав Борисович! Вчера вечером я его видел на Беговой, у Семенова, знаете такого?

Секретарша перевела, Бабек кивнул.

— А телефон есть у Семенова?

Секретарша опять перевела вопрос, художник затряс головой, длинными грязными волосами.

— Дай ему деньги, — сказал Бабек, обращаясь к Полю.

Тот открыл портфель, отсчитал пятьсот долларов и подал художнику. Художник тут же спрятал деньги, даже не пересчитывая, в халат, из которого торчало несколько карандашей, и принялся завертывать в шелестящую бумагу небольшой холст.

— Я его не буду сейчас забирать. Скажите, я приеду за ним специально и может, еще что-нибудь приобрету для своей коллекции.

Художник был явно польщен и обрадовался.

— Можно позвонить? — обратился Поль к художнику.

— Да-да, пожалуйста, месье!

Секретарша позвонила. Шеришевского на Беговой не оказалось, но там сказали, что он отправился к себе в загородный дом и дали телефон. Жаклин позвонила в Подмосковье, но Шеришевский и оттуда уехал. А ровно через час «Мерседес» Бабека уже стоял у подъезда дома на Котельнической набережной, в котором была четырехкомнатная квартира Станислава Шеришевского.

Хозяин встретил дорогого гостя с распростертыми объятиями. Они были знакомы уже лет пятнадцать и много ценных вещей, даже бесценных, перешло от Станислава Борисовича Шеришевского к Жаку Бабеку, а потом было продано на аукционах. В общем, их союз был выгодным обоим.

— О, месье Бабек, месье Бабек! Прошу. И мадемуазель Жаклин, и месье… — Шеришевский галантно пригласил своих гостей к журнальному столику, а затем подмигнул Жаку Бабеку, приглашая его в кабинет, от пола до потолка заставленный книгами. — Присаживайтесь. Коньяк, водка? Вино? Все к вашим услугам.

— Немного коньяка, — сказал Бабек.

Тут же на письменном столе появились два бокала и бутылка с французским коньяком. Мужчины выпили.

Шеришевский медлил. Бабек нервничал.

«Ничего, ничего, — подумал русский коллекционер, — пусть понервничает. Тем больше будет его восторг и быстрее станет сговорчивым».

— Я нашел деньги, — сделав глоток терпкого коньяка, сказал Бабек.

— Это прекрасно, прекрасно… — Станислав Борисович подошел к шкафу, повернул ключик и вытащил завернутую в мягкую ткань панель «Янтарной комнаты».

Он положил ее на стол, аккуратно развернул, зажег настольную лампу. Янтарь вспыхнул, заискрился, заиграл золотистыми тонами.

Жак Бабек ладонью прикоснулся к теплому на взгляд янтарю.

— Вот она какая… — пробормотал Жак Бабек.

— Да, да, вот она какая! — повторил Шеришевский. — Великолепная работа! И самое главное, это подлинник.

— Когда можно будет увидеть всю?

Станислав Борисович развел руками:

— Должен появиться человек.

— Тот, кто нашел ее или перекупщик?

— По-моему, тот кто нашел.

— Где она находится? — задал вопрос Жак Бабек пристально вглядываясь в переливы янтаря на панели.

— Глупый вопрос, господин Бабек, очень глупый.

Кто же скажет такое? Но я думаю, где-то под Калининградом.

— Под Кенигсбергом? — уточнил Бабек.

— Да, да, там.

— А вы уверены, что нет обмана?

— Никакого обмана. Хотя, всякое может быть. Вещь ценная, я бы даже сказал бесценная.

— Да-да, бесценная, — пробурчал Жак Бабек. — Но она стоит два миллиона долларов. Это огромные деньги.

— Да, огромные, я понимаю. Но она того стоит.

— ; Я нашел деньги, — вновь повторил Бабек.

— Вот и прекрасно, вот и очень хорошо, — морщинистое лицо Станислава Борисовича Шеришевского расплылось в угодливой улыбке, в угодливой и хитрой.

Он прекрасно понимал, что стоит «Янтарная комната» никаких не два миллиона, а намного больше. И он также был уверен, что такой человек, как Жак Бабек, сможет ее выгодно для себя продать.

Мужчины пили коньяк, Жак Бабек поворачивал панель то так, то этак, словно бы пытался пробуравить ее взглядом насквозь.

Шеришевский стоял в стороне, у книжного шкафа, и время от времени бросал на француза довольный взгляд. Он понимал, Бабек от такого приобретения не откажется и будет ему благодарен.

— И еще один вопрос, месье Бабек, — почти шепотом сказал Шеришевский, — что я получу с этого?

— А сколько господин Шеришевский желает получить? Неужели вы не включили свою долю в цену?

Станислав Борисович задумался, затем подошел к столу, оперся на него руками и заглядывая в маленькие темные глазки Бабека, произнес:

— Про них я и говорю — пятьсот тысяч долларов — итого с вас будет два миллиона.

Бабек даже не стал спорить. Кивнул:

— И еще. Мне может понадобиться помощь, ведь все это надо будет как-то вывезти.

— Да-да, помогу конечно! Все, что будет нужно — сделаем. Но это пойдет за ваш счет, месье Бабек.

Жак Бабек опять кивнул и его лицо покраснело. Он почесал небритый подбородок. Затем прищурил глаза и провел ладонью по гладкой панели в мелких, едва заметных трещинках, провел нежно, как отец проводит рукой по голове любимого ребенка или страстный любовник по плечу своей возлюбленной.

— Дьявольская красота! Неземная! — сказал Бабек.

— Самое плохое, месье Бабек, это то, что комната принадлежит России, хоть и делали ее немцы.

— Много чего принадлежит вашей России, очень много чего. Но я хочу, чтобы она принадлежала мне.

Слышите, господин Шеришевский, мне и никому другому!

— Да-да, я понимаю. Но если кто-то об этом узнает, за это могут судить.

— Бабек не боится, — сказал француз.

Шеришевский аккуратнейшим образом завернул панель и спрятал в книжный шкаф.

— Значит, когда? — спросил Бабек.

— Я вам позвоню.

— Хорошо, — кивнул Бабек, — буду ждать с нетерпением.

— А деньги?

— Деньги будут. Но вначале я должен убедиться, что «Янтарная комната» на месте, что она не миф.

— Какой к черту миф! — воскликнул Станислав Борисович. — Никаких мифов! Вот деталь.

— Сколько там ящиков?

— Этого мне не сказали, — ответил Шеришевский.

— Но я должен знать. Ведь возникнут проблемы, надо будет договариваться о том, как все это вывезти за границу, как доставить во Францию.

— А почему во Францию? — задал вопрос Шеришевский.

— Можно и в Италию или Германию, Англию. Главное, вывезти отсюда.

— Этот вопрос, я думаю, мы решим, — сказал Шеришевский. — Еще коньяка, месье Бабек?

— Нет, нет, хватит, — он тяжело поднялся и посмотрел на книжный шкаф, на золоченые корешки старых книг.

Но смотрел он конечно же не на книги, смотрел на шкаф, куда была спрятана маленькая частичка «Янтарной комнаты». И он уже представлял какие дела закрутятся после того, как она окажется в его руках.

— Все, я еду.

Шеришевский проводил гостей до двери, а когда Бабек и его люди спустились по лестнице вниз, Станислав Борисович, возбужденно потирая руки, вернулся в свой кабинет.

— Это тебе не иконы, — негромко произнес он.

"Ну, тысяча, двести, триста долларов с каждой доски.

А вот теперь я смогу получить полмиллиона долларов!

Большие деньги. Хотя можно еще поторговаться и сорвать с француза как минимум тысяч сто сверху. Но этим мы займемся попозже, чуть-чуть попозже".

Шеришевский налил коньяка почти полбокала и мелкими глотками выпил.

«Вот она, удача. Повезло на старости лет. И пришла она оттуда, откуда ее не ждешь».

Жаку Бабеку был пятьдесят один год. В общем-то его жизнь сложилась очень удачно. Дела шли как нельзя лучше. А помогали ему в работе не только деловая хватка и интуиция, как многие считали, и не деньги, которые достались ему от отца, а то, что он был связан со спецслужбами России, с Главным разведывательном управлением. И время от времени выполнял кое-какие поручения Москвы — переправлял документы. Слава богу, мотаться ему приходилось по всему миру — Амстердам, Нью-Йорк, Лондон, Стамбул… В общем дома он находился во много раз меньше, чем в дороге.

И сразу, когда узнал о «Янтарной комнате», он не мог приехать в Россию. Ему еще надо было слетать на Кипр и передать кое-какие документы нужным людям — документы на ракетные комплексы, которые Россия собиралась поставить киприотам. Это дело он выполнил.

Сейчас по приезде в Москву он должен был встретиться с полковником Бахрушиным. Ведь это Бахрушин курировал его последние пять лет. Встреча была назначена на восемь вечера в одной из квартир, принадлежащей ГРУ. Но обо всем этом Жак Бабек сейчас думать не мог. Его мысли всецело были заняты важным приобретением, которое он решил сделать — то есть, «Янтарной комнатой». Он знал о ней все, что можно было знать и даже не подозревал, что когда-нибудь она может оказаться в его руках, может стать его собственностью.

Многие конкуренты удивлялись его удачливости, но никому и в голову не могло прийти, что Жак Бабек имеет оперативную кличку Толстяк и сотрудничает с Главным разведывательным управлением Генштаба вооруженных сил России и сотрудничает давно. Все удивлялись как легко Жак въезжает и выезжает из России вместе с ценностями, никогда у него не возникает никаких проблем. А если и возникают, то почему-то решаются они на удивление быстро и легко. Естественно, никому о своей второй жизни Жак Бабек не рассказывал.

Когда автомобиль остановился около гостиницы, Поль покинул машину первым, открыл дверь хозяину, затем помог ему выбраться. И Жак Бабек, тяжело дыша, поднялся по ступенькам.

— Все свободны, — сказал он своим помощникам.

Не беспокойте меня, я хочу немного отдохнуть. Перелет утомил меня.

— А когда поедем к художнику? — спросил Поль.

— К какому? — удивился Бабек.

— У которого вы приобрели картину, — напомнил Поль — забрать.

— Может быть, съездишь один завтра или послезавтра. А пока меня не беспокойте. Вечером, в половине восьмого, машина должна стоять у входа. Я съезжу по делам.

— Мы вам будем нужны, хозяин? — спросил Поль.

— Нет-нет, я же сказал, поеду один.

— Хорошо, стоило уточнить, — кивнул помощник.

Бабек поднялся в номер. Он довольно быстро распаковал свои вещи, принял душ, а затем направился в спальню, где решил немного вздремнуть. Но сон не брал. Из головы не выходила мысль о «Янтарной комнате».

А в одном из более дешевых номеров Жаклин общалась с Полем:

— Ты не заметил, что наш хозяин как-то чересчур возбужден?

— Да, заметил, — сказал мужчина. — И я смотрю какой-то он.., как не в себе.

— Может, что-то случилось? И картину оставил в мастерской художника. Такого раньше с ним не случалось, хоть живопись там, честно говоря, неважная.

— Я заметил, Жаклин. Как ты думаешь, что с ним?

— Наверное, какая-то крупная сделка. Недаром же он сорвал нас и пришлось срочно лететь в Россию?

— Да, я думаю недаром. А как ты думаешь, Поль, что он покупает?

Помощник пожал плечами и посмотрел на девушку.

— Может, какой-нибудь алтарь пятнадцатого века?

— Да ну, брось ты! Мы бы об этом знали.

— Тогда я не знаю. Ничего, скоро все выяснится.

А сейчас, может быть, спустимся в ресторан? — предложил помощник.

— Да, я не против. Ужасно проголодалась. А этот русский — Шеришевский даже не угостил нас кофе.

— Они были слишком заняты с хозяином, обсуждали что-то очень важное.

* * *

В восемь вечера полковник Бахрушин и Жак Бабек встретились. Жак передал Бахрушину тонкую папку с документами на американские ракетные комплексы.

Бахрушин был доволен:

— А что вас еще привело в Россию?

— Дела. Есть выгодное предложение.

— Опять эти картины, иконы, скульптуры? Хорошо что я в этом ничего не понимаю, — засмеялся полковник ГРУ.

— Да, наверное. А я вот, к сожалению, в этом разбираюсь и неплохо.

— Надолго в Москву?

— Еще сам не знаю, — пожал плечами Бабек.

— Вот что нужно будет сделать, господин Бабек.

В Париже к вам придет наш человек. Мы переведем деньги на ваш банк, а вы постарайтесь их снять. Это возможно?

— Конечно. Если сумма будет не очень значительная.

— Нет, сумма будет небольшая — тысяч сто пятьдесят, если считать в долларах.

— Да, нормально, — кивнул Бабек, — такими суммами оперировать легко. И что я должен буду сделать?

— Передать деньги.

— А кто за ними придет?

— Вы его знаете.

— Господин Максимов? — уточнил Бабек.

— Да, Серж Максимов.

— Что ж, хорошо, нет проблем. Я все приготовлю, обо всем договорюсь.

Полковник Бахрушин и Жак Бабек выпили кофе, поговорили о пустяках и условились о встрече через четыре дня. Встреча должна была состояться здесь, на этой же квартире, в это же время. Они распрощались как старые знакомые, пожали друг другу руки, и Жак Бабек уехал в «Метрополь», где собирался поужинать со своими сотрудниками — с длинноногой миловидной Жаклин и немного суровым Полем. И еще на этот ужин был приглашен директор частной московской галереи, с которым Жак Бабек имел деловые отношения и планировал совместную выставку в Лондоне.

Глава 8

Вадим Семенович Чурбаков приехал в Питер скромно, фирменным поездом ранним утром. Он сошел на платформу налегке, держа в руках лишь небольшой чемоданчик, который, будь он чуть меньше, можно было бы назвать портфелем. Вадим Семенович Чурбаков был когда-то довольно известным человеком лет пять тому назад его, бывшего генерал-лейтенанта, возможно, еще узнавали бы на улицах. Но время, проведенное в тюрьме, сделало свое дело. Волосы тронула седина, лицо покрыла сетка морщин. Никто не обратил на его появление никакого внимания. Мало ли людей приезжает из Москвы в Питер? К тому же Чурбаков и не жаждал известности.

Раньше, будучи приближенным к власти родственными связями, он мог многое себе позволить. Но это и сыграло с ним злую шутку. За злоупотреблению властью, — а занимал он пост замминистра — Вадима Семеновича упекли за решетку. Естественно, отбывал он срок не в обыкновенной колонии, а в специальном заведении — в Тверской спец-колонии, куда со всей России собирали проштрафившихся офицеров МВД, ФСБ, бывших функционеров. Положенный срок он отсидел сполна и вышел на свободу не для того, чтобы снова попадаться, а для того, чтобы, учтя прежние свои ошибки, снова выбиться в люди, на этот раз уже не за счет родственников, а за счет денег.

Оказывается, не только в высшем обществе приближенным к власти можно обзавестись полезными связями. Каждый, кто сидел в той самой тюрьме, что и Чурбаков, связей в верхах имели хоть отбавляй. Люди там попадались не глупые. Именно за решеткой познакомился Чурбаков с Павлом Свиридовым и Сергеем Бородиным. Схема, придуманная Чурбаковым еще на зоне, теперь приносила ему весомые плоды.

Умеющий, когда требуется, быть предельно вежливым, Чурбаков открыл дверцу такси и сев на переднее сиденье, негромко сказал водителю:

— К гостинице «Планета».

Это звучало не как приказ, не как просьба. Человеку нужно и он говорит об этом, а дело таксиста исполнять свою работу.

По дороге Чурбаков ни о чем не разговаривал с водителем. Лишь оказавшись у гостиничного крыльца уточнил сколько он должен. Расплатился, немного набавив на чай, и вошел в холл. Вид у него был достаточно солидный для того, чтобы дежурный администратор даже не поинтересовался его документами. От таких людей неприятностей в гостиницах не случается. Глядя на Чурбакова, невозможно было предположить, будто он может что-нибудь украсть или станет скандалить.

Остановившись у двери номера, Чурбаков уверенно постучал костяшками пальцев, а затем несколько раз провернул дверную ручку. Свиридов в это время как раз брился, стоя перед вмазанным в стену большим зеркалом, а Бородин застилал кровать.

— По-моему, это он, — через плечо бросил Свиридов, и Сергей пошел открывать.

Чурбаков вошел в номер, поздоровался за руку с Бородиным, кивнул Свиридову, показавшему ему мокрые руки, и присел в кресло рядом с журнальным столиком.

Терпеливо дождался пока двое его людей окончат утренний туалет и лишь после этого перешел к делу.

Разговор троих мужчин мало походил на совещание бандитов. Все трое в свое время служили в силовых структурах и поэтому не рассказывали, а докладывали, используя профессиональную терминологию.

— Будь мы в других условиях, — усмехнулся Чурбаков, — я бы за Седого и его парней объявил вам благодарность с занесением в личное дело. А так придется ограничиться денежной премией.

— С занесением в личное дело не надо, — усмехнулся Свиридов. — Лучше работать без всяких бумаг. Они мне в свое время на службе надоели.

— — Чисто сработано, я по своим каналам проверял.

Нигде ни о чем не догадываются.

— Как уж получается, — скромно заметил Бородин, получая от Чурбакова конверт с деньгами.

— Это на вас двоих. Я уж не знаю кто из вас больше постарался.

— Мы всегда делим пополам.

Бородин достал деньги в стодолларовых купюрах и, не считая их, принялся раскладывать на две стопки. Он всегда так Поступал, согласно уговору со Свиридовым.

Кто бы и что из них ни делал, деньги всегда делятся пополам. Рука Бородина с последней купюрой зависла в воздухе:

— Нечетная, — с удивлением проговорил он.

Раньше такого не случалось, Чурбаков всегда округлял до тысячи долларов.

— ..Вы не ошиблись? — спросил Бородин, помахивая новой хрустящей купюрой.

— Нет. Просто интересно было посмотреть на выражение твоего лица.

— Тогда не понимаю…

Свиридов, уже сообразивший в чем дело, тихо смеялся. Бородина злило то, что его выставили полным идиотом.

— Посмотри внимательно, — предложил Чурбаков.

Бородин медленно перевел взгляд на одну стопку денег, на другую и все равно ничего не понял.

— Нужно быть не только смелым, но и внимательным, — Чурбаков протянул руку и раскрыл веером сперва одну стопку, затем вторую.

— Ну конечно же, как я не догадался! — воскликнул Бородин. — Одну сотку вы дали двумя пятидесятидолларовыми купюрами.

— Сергей, никогда не забывай, что у каждой задачи существует несколько ответов, я уж не говорю о различных способах решения.

— Ловко вы меня, — признался Бородин.

— Чем проще подколка, тем легче на нее попадаются даже такие пройдохи, как ты.

— — Следующий раз буду внимательнее.

— Дай-ка телефон, — попросил Чурбаков.

Свиридов извлек из-под подушки трубку сотового телефона. Чурбаков приложил трубку к уху, несколько чувственно сложил губы и дождался пока ему ответят.

— Алло, — прозвучал в наушнике взволнованный голос. По всему было понятно, ответивший звонка ждал.

— Ты, что ли, Аркадий Петрович? — почти что запанибратски ответил ему Чурбаков.

— Вадим Семенович, — обрадованно затараторил Гетман, — вы откуда звоните?

— В Питере я уже, в Питере, не волнуйся. Лучше скажи как там у тебя?

— Все в порядке, собирать больше ничего не нужно.

— Хорошо, при встрече поговорим.

— Где, когда?

— Ты сейчас у себя на квартире?

— Да.

— Ну вот, скоро и я подъеду.

— Как скоро?

— Через полчасика. Со мной двое моих ребят будут.

— Да и я не один, — как-то замявшись, проговорил Аркадий Петрович Гетман.

— Ясное дело. Во всем нужна осторожность. Моих двое, а твоих-то сколько?

— Тоже двое.

— Видишь, уже четверо. Значит бояться нам нечего, — Чурбаков отложил трубку в сторону и посмотрел прямо в глаза Свиридову. — Как считаешь, Паша, он ни о чем не догадывается?

— Нет, Вадим Семенович, вы же сами видите, горит Гетман прямо-таки. Очень уж ему хочется! Вы бы только видели, как он вчера спешил, собирая деньги!

— Отлично, ребята. Забирайте документы из гостиницы и едем.

Через пять минут Чурбаков, за ним следом Свиридов с Бородиным, спускались по лестнице. Формальности не заняли много времени. Расплатившись по счетам и получив документы, мужчины покинули гостиницу.

Машина Бородина, на которой он вчера следил за Гетманом, стояла в глубине двора. Чурбаков уселся на переднее сиденье и хитро подмигнув спутникам, сказал:

— Вперед!

Улыбка не сходила с уст Чурбакова всю дорогу, пока они не остановились у дома, где жил Аркадий Петрович Гетман. И Свиридов, и Бородин уже сумели войти в свою новую роль, они изображали охранников Вадима Семеновича.

Гетман увидел их Приезд через окно и встретил возле двери лифта.

— Рад, рад, — говорил он, пожимая руку Чурбакову.

Потом кинулся и к Свиридову, но тут же понял свою оплошность — с охранниками за руку не здороваются, они что-то вроде мебели.

— Проходите, сейчас разместимся.

Квартира Гетмана не была обставлена с особой роскошью. Мебель добротная, но не очень дорогая, да и квартира довольно скромная — четырехкомнатная. Двое парней из охранного агентства разместились на кухне. Гетман их предупредил, чтобы раньше времени не совались.

Эти охранники провели всю ночь в его квартире, коротая время возле огромного телевизора. Спали по очереди.

В гостиной у Гетмана мебель стояла именно гостиная. Диван не раскладывался и уместиться на нем можно было только одному человеку. Охранники особо не переживали за своего клиента — нападения не предвиделось. Они, как и человек, нанявший их, не видели взрыва темно-синего Опеля и узнали о нем лишь из теленовостей, но никак не связали со своим появлением в том районе.

Вадим Семенович Чурбаков опытным взглядом прошелся по квартире.

"Да, Аркадий Петрович наверняка не спал всю ночь.

Шутка ли сказать — полмиллиона наличными! Некоторых такие деньги сводят с ума".

Полная пепельница окурков. Несмотря на то, что форточка оставалась открытой всю ночь, в квартире стоял удушливый запах табачного дыма, застоявшийся, а поэтому отвратный. Но несмотря на такие впечатления, Чурбаков приветливо улыбался. И не мудрено. Он уже чувствовал, что деньги находятся здесь, в квартире, ощущал это кожей.

Свиридов и Бородин скромно стояли у двери. На их лицах не проступало и тени эмоций.

— Нам, наверное, стоило бы переговорить наедине, — предложил Гетман, отводя руку в сторону, приглашая Чурбакова пройти в кабинет.

— Скорее всего.

— Ребята, если не трудно, приготовьте кофе для своих коллег, — обратился Гетман к своим охранникам.

И все четверо вооруженных людей прошли на кухню. Тут-то Свиридов и Бородин раскрепостились. Завязалась нехитрая беседа, какая всегда возникает, если сходятся вместе люди одной профессии. Нет, они не говорили о делах, но в каждой фразе чувствовалось, эти люди знают цену жизни и смерти и именно поэтому не хотят говорить о них. Не затрагивали они и тему денег.

Чурбаков не торопясь снял пальто. Оно слегка покрытое мелкими капельками дождя, оказалось на вешалке. Пригладил ладонью волосы, жесткие и непослушные.

— Да, конечно, переговорим.

Снимать обувь он не стал. Подошвы ботинок были чуть влажными, но почти идеально чистыми — прошел-то он всего от машины до подъезда. Кабинет Гетмана был обставлен со всей тщательностью, на какую был способен деловой человек: факс, компьютер, идеальная чистота. Лишь цветастые шторы на окнах напоминали, что находишься не в офисе, а в квартире.

— Садитесь, садитесь, Вадим Семенович, — суетился Гетман, подвигая кресло на колесиках к самому столу.

Торопясь, он выбросил из пепельницы окурки и протер ее чистым листом бумаги. Получилось вполне сносно.

— Не волнуйтесь вы так, — вкрадчиво проговорил Чурбаков, забрасывая ногу за ногу.

Он расположился в чужом кабинете уверенно, как в своем собственном, и Гетман был более похож на гостя, нежели на хозяина.

— Как понимаю вы убедились, что мое предложение очень выгодное, — усмехнулся Чурбаков.

— Да-да, — Гетман открыл ключом тумбочку-сейф письменного стола и вынул из нее небольшую коробочку. Открыл крышку. На вате лежал фрагмент резьбы по янтарю.

— Даже поверить трудно, — Гетман тер виски.

— Надеюсь вы доверяете эксперту, у которого консультировались?

— Естественно! Даже не один эксперт, я консультировался с тремя.

— И что они вам сказали?

— Конечно, каждого интересовало, где мне удалось раздобыть этот фрагмент. Но как понимаете, мне пришлось их разочаровать. Тайна — есть тайна.

— Вы зря потратили деньги на консультации, — усмехнулся Чурбаков.

— Уверенность тоже стоит денег, — ответил ему улыбкой Гетман, после чего Чурбаков спрятал коробку с фрагментом резьбы в тонкий портфель-папку.

Наступило неловкое молчание. Чурбаков делал вид, будто бы не решается спросить насчет денег. Гетман вздохнул, поставил на стол портфель и открыл крышку.

— Вот, как договаривались. Я все собрал наличными и теперь мы можем договориться о дальнейших действиях.

Чурбаков не стал прикасаться к деньгам. Пока еще они не являлись его собственность. Вот когда он передаст Гетману, как тот думал, один из шедевров мирового искусства — «Янтарную комнату» — деньги перейдут к нему.

— Надеюсь, вы не собираетесь засвечиваться с вашим новым приобретением?

— Естественно. Пусть уж лучше мое приобретение числится среди похищенного немцами в годы второй мировой войны.

— Да. С теперешними законами не разберешься.

То президент обещает отдать немцам все то, что когда-то им принадлежало, то Дума блокирует его решение.

Эх, — вздохнул Чурбаков, — если бы не деньги, которые мне нужны срочно, никогда не стал бы продавать.

Знали бы вы только, Аркадий Петрович, сколько мне сил стоило отыскать «Янтарную комнату»!

— Да, представляю. Многие пытались добраться до нее, разгадать загадку.

— Вы готовы сегодня выехать из города? — резко оборвал его Чурбаков.

— Она не в Москве?

— Естественно. Я привез только маленький фрагмент, чтобы убедить вас.

— А где остальное?

— Я передам вам сокровище вместе с тайником. Она в том месте, где его спрятали фашисты.

— За границей? — на лице Гетмана появился испуг.

Ему не хотелось упускать выгодное предложение, но он понимал, что за границей его связей не хватит для того, чтобы реализовать «Янтарную комнату», которая числится в розыске по Интерполу.

— В какой-то мере это заграница, — рассмеялся Чурбаков, — бывшая заграница. Калининградская область вас устраивает?

— Фу ты, значит, в России, — выдохнул с облегчением Гетман и тут же лицо его несколько побледнело. — Вы говорите ехать сегодня?

— А зачем тянуть? Мы же договаривались, что на передачу уйдет несколько дней. Значит, неотложных дел у вас нет?

Гетману хотелось сказать, что о таких вещах следует предупреждать.

— Я отдаю вам сокровища за относительно небольшие деньги и транспортировка, согласитесь, не входит в мои обязанности.

Гетману возразить было нечего.

— Вы не доверяете мне?

— Отчего же, доверяю.

— Но все-таки берите с собой охрану.

— Мне вас бояться нечего, — Гетман все еще колебался.

Он готов был прибавить в цене, лишь бы его избавили от необходимости осуществлять перевозку из Кенига в Москву. Как — никак несколько таможен, к тому же особых связей в Калининградской области у него не было. В Москве он уже подыскал подходящего покупателя, с которым успел переговорить обиняками, ничего конкретно не обещая.

Гетман прикрыл глаза, прищелкнул языком.

— Едем, Вадим Семенович, — наконец решительно произнес он и тут же потер руки.

— Деньги не забудьте прихватить, — с улыбкой напомнил ему Чурбаков, когда выходил из кабинета.

* * *

Для поездки в Калининград было выкуплено два купе, в одном из которых расположились охранники — два со стороны Гетмана, два со стороны Чурбакова. Сами же хозяева расположились в купе рядом. Чем ближе поезд подходил к Калининграду, тем тревожнее становилось на душе у Аркадия Петровича. Боясь огласки, он никому не сообщил куда именно едет.

Туманным утром поезд въехал в зияющий чернотой туннель и вскоре оказался на крытом вокзале бывшего Кенигсберга. Чурбакова с Гетманом никто не встречал.

Мужчины вышли на платформу. Носильщик с тележкой крутнулся возле них, но поняв, что большого багажа не будет, покатил к следующему вагону.

— Если хотите, можно сперва заехать в гостиницу, — предложил Чурбаков.

Но Гетман отказался:

— Это не сложно.

— Вы правы.

— Хотелось бы скорее приступить к делу.

— Тогда поехали.

— Это в самом городе?

— Конечно же нет. Но недалеко. Я сажусь в первую машину, вы едете за мной. Идет?

— Отлично.

И хотя все четверо могли вместиться в один автомобиль, решили ехать на двух, чтобы было попросторнее. Да и Гетман чувствовал себя спокойнее в отдельной машине с охранниками. С чемоданчиком, до половины наполненном деньгами, он не расставался ни на секунду.

— Далеко ехать? — поинтересовался таксист, когда Аркадий Петрович устроился на переднем сиденье, а два охранника — на заднем.

Лица этих ребят таксисту не очень нравились, во Гетман внушал доверие.

— Поедешь вон за той машиной, — Аркадий Петрович указал на такси, в которое садились Чурбаков и его люди.

— По городу или куда подальше? — спросил таксист, включая счетчик.

— За город. Кажется, не очень далеко.

— Странные вы люди, — пожал плечами таксист, — едете, а сами не знаете куда.

— Тебе платят, вот и вези, — зло ответил Гетман.

— А назад поедете?

— Не волнуйся, оплачу в оба конца.

Головная машина ушла с вокзальной площади и тут же свернула в боковую улицу. Чурбаков прищурившись, глянул в зеркальце заднего вида. События развивались так, как он и хотел. Когда они шли к стоянке, Чурбаков намеренно держался чуть в стороне от Гетмана, поэтому таксистам, оставшимся на стоянке в ожидании пассажиров, и в голову не пришло связать между собой эти две группы из трех мужчин каждая. Сели они в разные машины. Своего таксиста Чурбаков не спасался, ведь он был из его же банды.

Головная машина шла намеренно быстро, чтобы поскорее скрыться из вида таксистов, стоявших на стоянке. Город довольно быстро кончился и обе «Волги» желтого цвета оказались на шоссе. Теперь расстояние между ними сократилось, но это уже не волновало Чурбакова.

Маршрут он составил таким образом, чтобы не попасться на глаза постовым ГАИ.

Вдоль шоссе стояли старые тополя в несколько обхватов, выкрашенные снизу известью. К некоторым из них были прибиты выцветшие похоронные венки, свидетельствовавшие о том, что когда-то здесь произошла авария, в которой погибли люди. Веерная брусчатка, отполированная протекторами автомобилей, мокрая от утреннего тумана сияла в лучах восходящего солнца.

Но вскоре оно погасло, скрывшись за облаками. И снова местный пейзаж стал безрадостным, заморосил мелкий дождь.

— Давай влево, поближе к морю, — скомандовал Чурбаков и кивнул сидевшему за рулем.

Тот притормозил и свернул влево. Мелькнул синий указатель с надписью «Янтарный-2». Теперь Чурбаков стал повнимательнее. Он старался запомнить каждого человека, попавшегося навстречу, придирчиво разглядывал номера машин, встречавшихся на дороге. Не доезжая до городка, такси свернуло на проселочную дорогу и медленно поползло в сторону заброшенной каменоломни.

— Теперь понимаю почему вы не хотели говорить куда едете, — недовольно пробурчал таксист, везший Гетмана. — Дорога здесь такая, что рессоры поломать можно.

Головная машина въехала в небольшой сосновый лесок и приняв вправо, остановилась.

— Ну вот, кажется, и приехали, — Аркадий Петрович хотел было посмотреть на счетчик, но таксист опередил его и провернул ручку.

— Сто пятьдесят тысяч, — назвал он сумму, которая, по его мнению, должна была компенсировать все затраты.

Гетман спорить не стал, лишь напомнил:

— Сюда входит и обратная дорога. Погоди, сейчас узнаю скоро ли назад поедем.

Чурбаков медленно подошел к машине, облокотился на капот. Свиридов и Бородин стояли у него за спиной с руками, опущенными в карманы плащей. Охранники Гетмана тоже покинули машину и не спускали глаз с чемоданчика в руках Аркадия Петровича. Они были недовольны тем, что пришлось так срочно выехать в Калининград и собирались потребовать с Гетмана дополнительную плату.

— Вот, — широко улыбнулся Чурбаков, — мы почти на месте, добрались все-таки.

— Машину отправлять? — поинтересовался Гетман.

— Вообще-то можно и отправить. Вы с ним рассчитались?

— Конечно.

Тем временем Павел Свиридов сделал шаг к приоткрытой дверце такси, за которой виднелся шофер в кожаной куртке. Бородин же, широко улыбнувшись, двинулся к охранникам Гетмана.

— Извините, ребята, зажигалки не будет? Моя куда-то запропастилась.

И когда один из охранников Аркадия Петровича сунул руку в карман, Бородин выстрелил, не вынимая пистолета из кармана плаща. Глушитель погасил звук и Гетман даже не успел сообразить в чем дело, как охранник уже лежал мертвый на зеленоватом мху, укрывавшем землю под деревьями. Второй охранник уже до половины распахнул куртку, чтобы вытащить пистолет, но Бородин, стоявший возле машины, выстрелил в него, прицелившись мгновенно. Мужчина упал на спину, несколько раз дернулся и затих.

Таксист окаменел. Он сидел, боясь пошевелиться, он даже не решался повернуть голову в сторону Бородина, лишь испуганно косил глазами.

Гетмана пока никто не трогал. Он, продолжая сжимать чемоданчик с деньгами в пальцах, медленно-медленно, избегая резких движений повернулся всем корпусом и увидел своих охранников мертвыми.

— Эй, — негромко позвал его Свиридов, и Гетман, обернувшись, увидел широкую улыбку. — Не ждали, Аркадий Петрович?

Гетман от испуга не мог проговорить и слова. Он понимал умом ситуацию, в которой оказался, но чувства его пока еще безмолвствовали. Происшедшее казалось ему наваждением, которое с минуты на минуту рассеется. Ему даже почудилось, пройдет совсем немного времени и его охранники, засмеявшись, поднимутся с зеленого мха, начнут хлопать друг друга по плечам и восторгаться тем, как ловко провели его, Гетмана.

— Да-а… — протяжно проговорил он, зубы его предательски застучали от страха.

— А вот чемоданчик дай-ка мне, — нежно проговорил Чурбаков, протягивая руку.

— Да…

— Именно.

Гетман инстинктивно подался назад, но тут же остановился. Рука Свиридова уперлась ему в спину.

— Не делай лишних движений, козел! И если тебе говорят отдать, значит отдавай.

— Берите. Берите все, — залепетал Гетман, с ужасом понимая, что эта фраза и этот жест ничего не решают, и самый лучший выход для бандитов это пристрелить его прямо здесь, не оставлять же им свидетеля живым.

Первым пришел в себя таксист. Он сообразил, что останься он здесь — ему ничего не светит в будущем, да и само будущее не светит. Двигатель, к счастью, он заглушить не успел и осторожно, незаметно для Бородина, отжал сцепление, затем резко включил заднюю скорость. Почти одновременно со щелчком рычага прозвучал и выстрел, пришедшийся точно в висок. Противоположное стекло тут же покрылось мелкими каплями крови. Таксист рухнул головой на руль, машина дернулась и тут же заглохла.

— Дурак, — только и сказал Бородин, опуская пистолет в кобуру.

— Вечером отгонишь машину на другую сторону Кенига, — абсолютно спокойно, словно ничего и не произошло, сказал Чурбаков своему шоферу и подошел вплотную к Гетману. На этот раз он уже не просил его отдать деньги, а просто взял чемоданчик за торцы и несильно дернул. И хоть Аркадий Петрович хотел удержать портфель в руках, пальцы его разжались.

— Вот так-то лучше, — Чурбаков покачал головой, — а теперь пошли.

— Куда? — побелевшими от страха губами прошептал Гетман и вновь застучал зубами.

— Знаешь, приятель, — Чурбаков панибратски похлопал Гетмана по плечу, — теперь на твои вопросы никто отвечать не станет. Сказано идти — значит, иди!

— — Но…

— Пошел!

Гетман засеменил, подталкиваемый в спину Свиридовым. Несколько раз обернулся и увидел, как шофер, везший Чурбакова, грузит трупы охранников в багажник «Волги». Увидел, как тот вытаскивает из кабины мертвого таксиста. А затем тропинка нырнула вниз, уходя по склону заброшенной каменоломни, и оба автомобиля исчезли с глаз.

— Не трясись так, — услышал он негромкий голос Свиридова, — если тебя до сих пор не убили, значит какое-то время поживешь.

— Да-да, — сам не желая этого, ответил Гетман.

— Соображает, мозги не замерзли.

Он не понимал какого черта тянет Чурбаков, почему не пристрелил его возле машины. Он шел и смотрел на покачивающийся в руке Вадима Семеновича чемоданчик с деньгами.

— Сюда! — прозвучал приказ, и Гетмана резко толкнули в спину.

Он оказался между двумя каменными глыбами, с трудом протиснулся между ними и увидел зияющий чернотой провал штольни.

«Сейчас толкнут, — подумал бизнесмен, — и никто меня здесь не найдет. Никто не знает где я сейчас нахожусь…»

Он не успел додумать фразу до конца, как рука Свиридова толкнула его в спину. Гетман взмахнул руками и почувствовал, что падает. Истошно закричал. Пролетел он вниз немного, метра два, не больше. Аркадий ожидал, что падение будет продолжительным и не приготовился к удару.

«Жив, кажется», — подумал он, заваливаясь на бок и больно ударяясь головой о каменный пол.

Тут же в лицо ему ударил луч фонаря.

— Зря ты его, Сережа, так. Он нам еще пригодился бы.

— Ни хрена с ним не станет! А то, что ногу подвернул — это к лучшему, бегать не станет.

Используя выступы камней в качестве опоры, на дно каменной ямы спустились Чурбаков и его охранники.

Аркадия Петровича подхватили под мышки, встряхнули и поставили на ноги.

— Стой, козел, и не падай, — указательный палец Свиридова закачался перед самым лицом Гетмана, а затем он несильно ударил бизнесмена по носу. — Вперед, козел! И если хочешь, кричи, хрен тебя здесь кто услышит!

— Поосторожнее с ним.

— Пусть знает.

Гетмана погнали вперед. Он еле успевал переставлять ноги. Ушибленное бедро нестерпимо болело, и Аркадий ойкал при каждом шаге, что только забавляло Чурбакова и его подручных. Наклонный штрек уходил все глубже и глубже под землю. Скоро Аркадию Петровичу стало не хватать воздуха, а вот его спутники, бывавшие здесь не один раз, почти сразу привыкли к влажному спертому воздуху. Шаги гулко отражались от каменных сводов.

Что там впереди — разглядеть было невозможно, фонарь светил лишь под ноги.

Луч уперся в нагромождение камней, и Гетмана заставили карабкаться на них. На самом верху оказался узкий лаз, сквозь который можно было пробраться лишь наклонив голову на бок и распластавшись на камнях.

Из отверстия, в которое пробрался Гетман, торчали только его ноги.

Свиридов нетерпеливо толкнул бизнесмена вперед и тот кубарем скатился с нагромождения камней. Лежа на каменном полу, он щурил глаза и смотрел на бивший прямо ему в лицо мощный электрический фонарь.

— И не дергайся, придурок!

— Я лежу…

— Не дергайся, я сказал.

Свиридов ловко пробрался в щель и спрыгнул на пол.

Когда же все четверо перебрались через завал, Гетману разрешили подняться. Они находились в довольно большой каменной выработке. С одной стороны потолок косо уходил вниз. Пахло здесь как-то странно — влагой, но не обыкновенной, с морским привкусом. Чувствовался запах йода, соли. Под одной из стен черным зеркалом разлилась вода, от которой и исходил этот запах.

Чурбаков нагнулся, подобрал с земли камень и кинул его в лужу. Тот, глухо булькнув, ушел под воду. Потревоженная поверхность покрылась четко очерченными концентрическими окружностями.

— Руки! — скомандовал Свиридов.

Гетман оторопело смотрел в одну точку, не понимая, чего от него хотят.

— Что?

— Руки, урод, сведи за спину!

— А.., пожалуйста!

— Слова-то какие помнит.

— Урод.

Аркадий Петрович повиновался и почувствовал, как на его запястьях защелкиваются наручники. Паша дернул за цепочку, и браслеты больно впились в тело бизнесмена.

— Больно, ослабьте…

— Будешь выступать, хуже сделаем.

Затем Свиридов ногой ударил Гетмана под колено и тот упал головой в лужу. Та оказалась на удивление глубокой. Гетман даже не достал дна головой и на мгновение замер, чувствуя, что его живот лежит на краю камня и если он дернется, то неминуемо сползет в черную бездонную глубину.

«Утону!»

От испуга он хватил воды в рот и только теперь почувствовал ее солоноватый вкус.

«Морская», — пришла в голову мысль, пришла не кстати.

Нужно было думать о том, как спасать свою жизнь.

Руки сведены за спиной. Он попытался прогнуться, чтобы поднять голову над поверхностью, но тут же почувствовал, как медленно соскальзывает с острого края камня.

«Боже мой, это конец!» — подумал Гетман, ныряя вниз головой.

Он перевернулся и бешено заработал ногами. Если бы руки были скованы наручниками впереди, он мог бы подгребать ими, а так всплыл спиной вверх. Воздуха уже катастрофически не хватало, он начинал задыхаться. Лишь перевернувшись на спину, он смог сделать вдох и снова ушел под воду.

Свиридов, стоя на сухом месте, немного скучающим взглядом смотрел на бурлящую воду.

— Не всплывет, — покачал головой Бородин.

— А я тебе говорю, если его не трогать, еще три раза всплывет, — спокойно ответил ему Свиридов, достал сигарету, предложил Бородину.

— Спасибо, — тот щелкнул зажигалкой.

В этот момент на битумно-черной поверхности воды забурлила пена, в которой мелькнули добротные ботинки Гетмана и белые носки с красной каемкой.

— Спа… — в рот полилась вода.

— Раз, — сказал Свиридов, сгибая указательный палец левой руки.

— Не всплывет он три раза, — забеспокоился Чурбаков, — мне он нужен живым.

— Спаси…

— И сохрани, — добавил Бородин.

— Вадим Семенович, когда я вас подводил? — спросил Свиридов, глядя на то, как Гетман хватает ртом воздух и вновь погружается.

Пена разошлась по краям лужи, вода понемногу успокаивалась.

— Смотри, утонет — отвечать будешь!

— Дай-ка я его все-таки вытащу, — предложил Бородин, присаживаясь возле лужи на корточки и вытягивая перед собой руку, готовый в любой момент схватить появившегося на поверхности бизнесмена за шиворот.

— Я тебе говорю, еще как минимум два раза всплывет.

— Зачем тебе это надо? — поинтересовался Чурбаков.

— Проверяю на живучесть. Потом пригодится, когда пытать начнем.

— Если только он останется жив, — вздохнул Чурбаков, усаживаясь на камень.

— Останется, слово офицера.

— Ну, тогда, можно…

Чурбакову хотелось вмешаться в работу своих подручных. Но по опыту он знал, лучше не вмешиваться в работу профессионалов, тогда и результат получится подходящий. А если не дать им довести Гетмана до «состояния спелости», как любил выражаться Чурбаков, то можно не досчитаться денег. Он не собирался удовлетворяться той суммой, которая покоилась в чемоданчике возле его ног.

А Гетман тем временем уже прощался с жизнью. Он понимал всю тщетность своих попыток спастись. Шансов не было никаких. Ну да, можно еще всплыть пару раз, но всплытия давались ему все тяжелее и тяжелее.

Он наглотался воды, кашель душил его. А попробуй кашляни под водой! Его все время разворачивало ногами кверху и вместо того, чтобы всплывать, он рисковал уйти на дно.

И тут его осенило. Он вспомнил, как играя с мальчишками в детстве в «наших» и «фашистов» сумел однажды вырваться из плена. Ему тоже связали руки за спиной веревкой, но он лежа на полу беседки, сумел поджать колени к подбородку и вывести руки вперед. Не ожидавшие такого поворота противники растерялись, когда он бросился бежать. Пару раз Гетман падал, но каждый раз поднимался, помогая себе руками.

«Вот и сейчас!» — подумал он, — поджимая ног" к груди и чувствуя, что наручники еще сильнее впиваются в тело, сумел-таки вывести кисти вперед, сделал несколько сильных толчков ногами и относительно легко всплыл, выравнивая траекторию движения получившими некоторую свободу руками.

— Три! — четко произнес Свиридов, когда над водой показались скованные наручниками руки, а затем и голова Аркадия Петровича. Глаза его были почти безумными.

Бородин схватил Гетмана за шиворот и подтащил к кромке воды.

— Вишь, ты, — удивленно покачал он головой, — а я-то думал — не выплывет. А он даже руки сумел вперед вывести! — в голосе звучало неприкрытое восхищение Гетманом, которого Бородин уже было посчитал слизняком, не способным постоять за свою жизнь.

Свиридов сплюнул в воду и подошел к напарнику:

— А я тебе что говорил!?

Гетман лежал на спине, с хрипом втягивая в себя воздух. Всякое желание бороться у него пропало. Ему казалось, предел мечтаний — это лежать на спине и чтобы никто тебя не трогал. И плевать, что ты мокрый и грязный, что впереди тебя не ждет ничего хорошего.

«Счастье — это покой», — подумал Аркадий Петрович и зашелся в приступе кашля.

— Ладно, хватит развлекаться. Пора и делом заняться, — сказал Чурбаков, поднимаясь.

«Делом? — подумал Гетман и вновь к нему вернулся панический страх. — Значит, это только начало? Что же произойдет со мной дальше?»

— Поволокли, — услышал он голос Чурбакова.

Мокрого, почти ничего не чувствующего, кроме страха, Гетмана, подхватили под руки и поволокли в темноту штольни. Вскоре вновь захлюпала под ногами вода. Гетмана бросили на что-то холодное мягкое, и он не очень скоро сообразил, что находится на дне большой резиновой надувной лодки. Чурбаков сидел на деревянной лавочке и светил вперед фонарем. Всплески гулким эхом разносились в подземелье. Свиридов и Бородин гребли короткими веслами, сидя на корме.

Еще давно, в детстве, Аркадию Петровичу приходилось слышать о том, что под Калининградом существуют затопленные немцами при отступлении подземные заводы и доки, в которые вот уже полвека боятся заходить люди. Заводы, укрепления береговой артиллерии, укрытия для подводных лодок заминированы и затоплены.

Никто не знает сколько прорубленных в известняке каналов выходит к морю и сколько ни откачивай воду, она все равно будет поступать. Карты были вывезены фашистами при отступлении, а потом и уничтожены в Берлине, когда стало ясно, что в Восточную Пруссию им больше не вернуться.

И вот теперь эти старые истории, казавшиеся Гетману чем-то фантастическим, стали реализовываться. Он видел проплывавшие над ним ржавые металлические балки, остатки полиспастов для подъема грузов. Временами подземный канал расширялся и тогда его взору представали причудливые остовы станков, возвышавшиеся над водой. Резиновая лодка легко маневрировала между ними.

По всему было видно, Свиридов и Бородин далеко не первый раз здесь. Они, как умелые лоцманы, проводили свой маленький корабль между преград и ни разу не ошиблись. Чурбаков даже не волновался, всецело полагаясь на умение своих людей. Кое-где на ржавых остовах станков белели человеческие черепа, кости.

— Да погоди ты, давай подгребем! — сказал Свиридов, заметив, что на воде покачивается еще один, всплывший из воды череп.

— Всплывают и всплывают.

— Сколько же их там?

Паша подцепил его веслом. Бородин подгреб поближе к остову станка и череп оказался на защитном кожухе. Из него с журчанием вытекала вода, а Свиридов любовался на свою работу.

— На тебя, Серега, похож!

— Да, в таком виде все люди — братья, и белые и черные.

— Вот еще один выловили. Не бойся, — обратился Паша к Гетману, — это черепа заключенных концлагеря, которые работали на подземном заводе. Потом, когда в них отпала надобность, их затопили вместе с заводом.

Среди них тоже были шустрые, которые умели всплывать, но только хрен это им помогло. И этот через пятьдесят лет всплыл. Поздновато, приятель, — и он помахал рукой осклабившемуся в жуткой улыбке черепу.

— Молодой, наверное, был, раз все зубы на месте.

И послушный, если их надсмотрщики не выбили.

Чурбаков с отвращением посмотрел на Свиридова, но не потому, что тот говорил кощунственные вещи, а потому, что тот в какой-то мере предсказывал будущую судьбу Гетмана. А Чурбакову хотелось, чтобы тот хоть на немного оставался в неведении, лелея надежду сохранить свою жизнь.

Плавно покачиваясь, лодка вошла в очередной тоннель. Каменный свод, вырубленный в известняке, подходил так близко к воде, что Свиридову и Бородину приходилось нагибаться. Пару раз лодка даже задела бортом о камень и Гетману подумалось:

«Вдруг резина порвется и мы здесь утонем? Тебе и так конец, — тут же подумал он. — И наверное, будет лучше, если ты умрешь раньше. Меньше мучений».

— Ну вот, мы и приехали, — Чурбаков неловко соскочил на камень и потянул лодку за привязанный к носу тонкий канат со вплетенной в него красной нитью.

О Гетмане на какое-то время словно бы забыли. Он лежал на дне, чувствуя под собой острые грани колотого камня.

И вдруг вспыхнул свет — яркий, пронзительный, тут же заставивший закрыть веки. Но все равно он слепил.

Аркадий Петрович видел лишь красную кровяную поволоку. В центре каменной выработки под самым сводом висел строительный прожектор как минимум с тысячеваттной лампочкой. Возле него струился пар. Половину выработки занимала ровно забетонированная площадка.

Над ней возвышалась металлическая конструкция, напоминающая букву "П" русского алфавита, но с очень длинной перекладиной.

Когда Гетмана выволокли из лодки и поставили на ноги, он, прищурившись от яркого света, огляделся. Наверху металлической перекладины виднелись ржавые стальные кольца. На паре из них покачивались от сквозняка обрывки веревок. И только сейчас Аркадий Петрович понял что напомнила ему эта конструкция — висельнику. Да, она вполне подходила для этого дела — высота метра три.

Невдалеке от виселицы стоял стол, старый, с облезшей краской, штук пять стульев — тоже почтенного возраста.

— Садись, урод! — Свиридов ногой подвинул стул Гетману и тот опустился на него.

Мокрая одежда быстро стыла на сквозняке, и Гетман дрожал от холода.

— Не ждал, а, Аркаша? — усмехнулся Чурбаков, открывая металлический ящик, висевший на стенке.

Дверцу украшала готическая вязь, абсолютно не поддающаяся прочтению славянскому глазу. На столе появилась бутылка водки и четыре стакана. Свиридов свернул пробку и разлил водку на три порции. Четвертый пустой стакан протянул Гетману.

— Ну что, согреемся, ребята?

— Неплохо после дела.

— Дело только начинается, — Чурбаков взял стакан и подмигнул Гетману. — За твое здоровье, Аркаша!

Тому хотелось плюнуть в лицо Чурбакову, выплеснуть на него все ругательства, какие он только знал.

Но Аркадий Петрович сдержался. Он понемногу начинал приходить в себя и ему не хотелось лишний раз испытывать терпение своих мучителей.

Выпив водку, Чурбаков с деланным изумлением посмотрел на Гетмана:

— Ай, яй, яй! Тебе забыли налить! Какая досада! Хочешь? — и он взял бутылку, занес ее над стаканом.

— Да, не помешало бы, — пробормотал Гетман.

— Ты уж извини, но порядок у нас здесь такой, как в ресторане. За все услуги, которые тебе предлагаются, ты должен платить. Знаешь сколько стоят здесь сто граммов водки?

Гетман плотно сжал губы, боясь, что у него сейчас изо рта вырвется непристойное ругательство.

— Один глоток водки, даже не сто граммов, стоит здесь пятьсот баксов. Скажешь, дорого?

— Тогда походи по базару, поищи подешевле, — мужчины захохотали.

— Ну, так как, покупаешь?

— У тебя моих полмиллиона, — отозвался Гетман.

— Твоих? — Чурбаков приложил раковиной ладонь к уху, будто бы плохо слышал. — Чьих, чьих, ты сказал?

— Подонок, — очень тихо проговорил Гетман, но его услышали.

— Ах, вот как! Ты еще хамишь? Придется поднять для тебя расценки. С этого момента водка для тебя стоит штуку баксов.

Гетман не мог понять издевается ли Чурбаков, или говорит серьезно.

— Ты, приятель, по-моему, чего-то не догоняешь.

Если хочешь жить, то оплати.

— Вы же знаете, — Аркадий Петрович с трудом ворочал языком, холод сковывал его тело, — что больше денег у меня нет. Вот эти — все, что у меня было.

— Неужели в кармане ничего нет? Можно я посмотрю? — спросил Свиридов.

Чурбаков кивнул. На стол легло мокрое портмоне.

Паша брезгливо вытащил из него пачку денег — часть российскими, часть зелеными купюрами.

— Тут ему на пару глотков хватит, — радостно сообщил он и подвинул деньги к Чурбакову.

На дне стакана заплескалась водка. Гетману показалось, что она искрится не хуже бриллианта. Дрожащими руками, скованными наручниками, он поднес стакан ко рту и сделал судорожный глоток — один, второй.

На счет того, что деньги, которые лежали в портфеле, последние, Гетман лукавил. Он собрал почти все, что у него было, но оставалось еще триста тысяч, скрытых от налоговой инспекции, пока еще не легализованных, если не считать оборотных средств зарезервированных на счетах «Золотого дуката».

— Так говоришь, нету больше?

Гетман кивнул. Водка придала ему сил, водка немного согрела.

— Жаль тебя. Значит, сдохнешь с голоду. Придержи-ка его, — попросил Бородина Чурбаков.

Он навалился на Гетмана сзади так, что тот не мог шелохнуться.

— А я тебе не верю, — весело проговорил Вадим Семенович, пригнувшись так, что его нос почти касался носа Гетмана, — не верю и все тут!

— Чем поклясться?

— Кровью. Кровью поклянешься, Аркаша. Неужели мама тебя не учила, что обманывать нехорошо, особенно старших и сильных?

— Нету! — истерично закричал Гетман. — Нету у меня больше денег!

— Странный ты человек! Тебе жизнь предлагают, а ты упираешься. Все равно, даже если ты будешь упрямиться и сохранишь те деньги, какой тебе в этом смысл? Получит их какой-нибудь твой внебрачный сын, о котором ты и думать забыл. И это в лучшем случае.

А то завладеет ими и сама потаскуха, которая ублюдка от тебя нагуляла, станет жить и трахаться в свое удовольствие. А о тебе даже ни разу и не вспомнит. Или бандиты к ним доберутся. Или ты их в банку трехлитровую сложил да на даче закопал? Сгниют деньги, не порядок…

— Замолчите! — Гетман никак не мог заставить себя назвать Чурбакова на «ты».

— Интересно получается, — пожал Вадим Семенович плечами, — вроде бы ты у меня в плену, а кричишь так, словно меня поймал. Ты чего-то не догоняешь, честное слово! Так говоришь, денег у тебя больше нет?

— Нет! Нету у меня ничего!

— А квартира, машина. Их же продать можно. Небось, товар на складах остался.

— Ни хрена ты от меня не получишь! — наконец-то сумел преодолеть невидимый барьер Гетман. — И эти деньги тебе поперек горла встанут!

— Видишь, водка помогла, ожил немного. Только не думай, что я тебя просто так в другой мир отпущу.

Нельзя на земле после себя долги оставлять. Говорят, таких ни в рай, ни в ад не пускают. Ходят они потом призраками и людей пугают. Эй, Паша, помоги-ка ему немного вспомнить, память освежи.

Сергей Бородин отпустил Гетмана. Павел Свиридов достал из-под стола огромный джутовый мешок и приказал встать. Пошатываясь, Гетман поднялся. Паша набросил на него мешок, который тут же сполз до земли, резко повалил Аркадия Петровича. Так, в мешке, его и подволокли к виселице. Горловину мешка завязали.

Бородин, подпрыгнув, перебросил веревку через перекладину и, действуя вдвоем, мужчины подняли лежащего в мешке Аркадия Петровича на полтора метра над землей. Гетман крутился, то поджимал ноги, то выпрямлял их. Но что ты сделаешь, когда висишь в воздухе? И минут через пять он затих, лишь мерно покачивался мешок.

Чурбаков взял в руки отполированную на одном конце палку и слегка постучал ею по проступившей под шершавый джут голове пленника.

— Эй, Аркаша, ты не заснул там?

— Его, небось, укачало, — засмеялся Свиридов.

А Бородин, схватив мешок за угол, закрутил его.

— Так ты спишь или уже проснулся?

— Разбудить придется, — бросил Свиридов.

Чурбаков размахнувшись изо всей силы, опустил дубинку на бешено вращающийся мешок. Не ожидавший сильного удара Гетман закричал. Дубинка попала по ребрам.

— Сука! Гад! — верещал Гетман, крутясь в мешке.

— Ты, придурок, голову руками прикрой, а то чего доброго размозжу черепушку.

Три удара один за другим обрушились на Гетмана.

— Жив еще? — Чурбаков остановил мешок и прислушался.

Гетман хрипел, боль пронзала все его тело.

— Так есть у тебя еще деньги или нет, а? Не слышу.

— Нет! Нет у меня денег! — кричал Гетман.

— Может, поверим ему? — с наигранной веселостью спросил Чурбаков.

— Может, человек и в самом деве правду говорит? — в тон ему отвечал Свиридов.

— Нет, не дошел он еще до «состояния спелости».

Вот если бы сознался где спрятал деньги, я бы его выпустил, — Чурбаков отставил палку и напомнил Аркадию. — Я не из легковерных. Трудно тебе будет меня убедить. Начинайте, ребята.

Свиридов принялся наносить по мешку удары кулаками — так, как делают это боксеры, тренируясь с боксерской грушей. Он тщательно выбирал куда наносить удары, избегая пока бить в голову.

— Стойте! Стойте! — закричал Гетман.

Свиридов замер.

— Неужели так быстро? — рассмеялся Чурбаков и похлопал по плечу висевшего в мешке Гетмана. — Рассказывай свои секреты, с удовольствием послушаю.

— Ничего вы от меня не добьетесь, потому что денег у меня больше нет!

— Врет. Продолжай, — убежденно сказал Чурбаков.

Еще минут пять продолжалась экзекуция, пока Гетман снова не выдержал и запросил пощады.

— Нет, на этот раз останавливаться не будем. Однажды ты меня обманул, так что теперь веры тебе нет.

Еще пару минут поколоти-ка его, пока не устанешь.

Свиридов работал кулаками от души. Наконец остановился, перевел дыхание.

— Все, Сережа, твоя очередь. И все-таки знаешь, — Чурбаков говорил шепотом, обращаясь к Свиридову, но достаточно громко, чтобы его слышал Гетман, — по-моему, он не врет и денег у него действительно нет.

Аркадий Петрович затаился, надеясь на чудо, надеясь на то, что ему поверят, оставят в покое. Пусть убивают, но только потом. Пусть прекратят мучения.

— Сережа, теперь ты.

И новый град ударов обрушился на Гетмана. У Бородина был свой стиль истязаний. Если Свиридов наносил короткие частые удары, то Сергей бил наотмашь, с оттяжкой, каждый раз глубоко погружая свои кулаки в тело вконец очумевшего от боли Аркадия Петровича.

— Передохни, Сережа, устал, наверное, — вкрадчивым голосом произнес Чурбаков, и все в наступившей тишине услышали, как надсадно и с хрипом дышит Гетман. — Ну как, есть у тебя деньги или нету?

— Нету! Нету у меня ничего! Ты же сам знаешь, я все собрал, что только мог, поверь! — бизнесмен пытался воззвать к разуму Чурбакова. — Я забуду обо всем, что произошло, забуду об этих деньгах!

— Кажется, начинает действовать.

— Мало еще, — сказал Свиридов, — скоро очухается.

— Пока не скажет, что у него есть деньги, нельзя останавливаться, — подытожил Бородин.

— Опустите-ка его, ребята, чуть пониже. Неохота руки марать, — приказал Чурбаков.

И Гетман почувствовал, как мешок, в котором он висит, опускается пониже, но не до самой земли.

— Что вы собираетесь делать? — испуганно спрашивал он, мечась в колючем джутовом мешке. Он припал к просвечивающей материи и пытался рассмотреть что происходит снаружи. Но видел лишь неясные тени, мелькающие в отдалении.

— Морду-то прибери, если хочешь, чтобы твой нос сохранил форму, — услышал он и тут же, понимая, что церемониться с ним не станут, уткнулся лицом в колени, зажал голову локтями.

И Чурбаков принялся бить его ногами. Харкая, плюясь, он бил с наслаждением, лишь изредка останавливаясь, чтобы вытереть со лба пот.

— Ты, сука! Спекулянт чертов! — кричал он между ударами. — Думал, поднялся, крутым стал? Пока ты людей обманывал, да деньги крал, я на нарах валялся! Я, которому маршалы честь отдавали и по стойке «смирно» стояли. Да я раньше на такую мелочь, как ты, и плюнуть бы слюны пожалел, сука продажная! Думал, что из грязи вылез? Нет, я тебя снова в грязь брошу, будешь ползать, говно, сопли и кровь смешивая, на коленях у меня пощады молить! Не ты первый у меня такой. Все поначалу говорят, нет денег, нет денег! На, получай! — Чурбаков разошелся не на шутку.

Он вкладывал в удары всю силу, которая имелась у него. Свиридов и Бородин переглянулись, как бы говоря друг другу: следовало бы его остановить, а то убьет еще ненароком — деньги пропадут;

— Вадим Семенович, — Свиридов положил руку на плечо Чурбакову, — успокойтесь. Не стоит он ваших нервов.

— Пошел вон! — бывший генерал-лейтенант грубо оттолкнул Свиридова и с новой яростью набросился на почти потерявшего сознание Гетмана. — Крутись, крутись, все равно в голову тебе попаду!

Гетман закашлялся — у него горлом пошла кровь.

Он хотел было крикнуть, но лишь клокотанье и бульканье разнеслось по каменной выработке. Сперва несколько тяжелых капель сорвалось с набрякшей джутовой ткани, затем кровь полилась тонкой струйкой. И странное дело, именно вид крови жертвы привел в чувство Чурбакова. Он замер, разглядывая блестящий ботинок, скривился, покосившись на ширившуюся лужицу крови.

— Отвечай, сука, в последний раз спрашиваю — есть у тебя деньги или нет?

Очумевший от избиения Гетман, харкающий кровью, не почувствовал в этом вопросе подвоха. Если бы бывшего генерала в самом деле интересовало наличие денег, он бы не предложил варианта отрицательного ответа.

— Нету! Богом клянусь ничего больше нету!

— Что ж, по-моему, я тебе поверил. На нет и суда нет.

Чурбаков вынул нож из кармана и отщелкнул лезвие. Подошел вплотную к мешку и несколько раз ткнул острием в мягкие части тела жертвы, погружая острие совсем неглубоко, на пару сантиметров.

— Счастливый ты, Аркаша, падла! Тебе я успел поверить. Вот некоторые так и не дождались, — и он взмахом ножа обрезал веревку, на которой висел мешок. — Вытащите его, — приказал Чурбаков.

И Свиридов с Бородиным не спеша выполнили приказание. Они вытряхнули бизнесмена на каменный пол.

— Плох, совсем плох, — пробормотал Паша, глядя на то, как кровь течет изо рта Гетмана.

— Бывало и похуже, — напомнил Бородин, зачерпнул морской воды резиновым ведром, взятым из лодки, окатил голову Гетмана.

Теперь, когда кровь немного отмылась, Аркадий Петрович выглядел несколько лучше, во всяком случае, Чурбаков больше не испытывал позывов рвоты.

— Крепкий ты мужик, Аркаша, — с издевкой проговорил он, прохаживаясь возле распростертого на полу Гетмана.

Тот не мог пошевелить и пальцем.

— Убедительно ты говорил. Только вот беда, я готов был тебе поверить, но факты… У тебя на счету в банке «Золотой дукат» осталось еще пара-тройка сотен тысяч.

И двести — двумя месяцами раньше ты отмыл через подставные фирмы. Сходится?

Разбитые губы Гетмана задрожали. Он заплакал навзрыд. Чурбаков говорил истинную правду. Именно так обстояли дела. Это и впрямь были последние деньги, о которых, как он думал, не знал никто кроме Андрея Рублева, помогавшего ему обналичивать. И если до этого момента он еще держался, пытаясь сопротивляться судьбе, то сейчас в его душе произошел слом, на что, собственно говоря, и рассчитывал бывший генерал-лейтенант, бывший заключенный Тверской колонии, а теперь человек, который сделал целью своей жизни выколачивание денег из «новых русских».

«Неужели Андрей Рублев действует заодно с ним? — в отчаянии подумал Гетман. — Неужели? Как я ошибался в нем!»

— Ну так вот, Аркаша, больше тратить на тебя времени я не намерен. Толщина твоего кошелька мне известна, правила, по которым в моих владениях идет жизнь, тебе найдется кому рассказать. Так что, ребята, тащите его в мой концлагерь, который я организовал здесь, под землей, для «новых русских» и поскорее возвращайтесь, — Чурбаков сел на колченогий стул, поставил перед собой стакан и плеснул на дно водки. — Твое здоровье, Аркаша, — он выпил и тут же налил снова. — И не забудь, все в моих владениях стоит дорого.

Гетман уже не понимал куда его волокут — вверх, вниз. Каменный коридор извивался, а он лишь прислушивался к боли. Его тащили под руки Свиридов с Бородиным, тащили так, как тащат грязный мешок картошки по раскисшему от дождей полю, боясь испачкаться. Затем загрохотали железяки. Вновь в глаза ударил резкий свет. Аркадия Гетмана бросили на пол и на какое-то время оставили в покое. У него не было даже сил поднять голову и осмотреться где находится. Он видел лишь шершавую поверхность покрытого зеленой плесенью известняка, из которого, казалось, все было сделано в этих рукотворных пещерах, простоявших более полувека без хозяина. Он слышал какие-то звуки, но не вникал в их суть. Ему было достаточно того, что его сейчас не трогают. Гетман прислушивался к боли, которая волнами прокатывалась по телу.

«Наверное, пару ребер сломали», — думал он, время от времени харкая кровью.

Кровотечение остановилось, но во рту все еще присутствовал солоноватый привкус крови, так похожий на вкус морской воды, в которой Гетману пришлось уже сегодня побывать.

Свиридов подошел к нему, стал, широко расставив ноги, критично посмотрел.

— Будет жить, — изрек он.

Бородин пожал плечами.

— По-моему, Чурбаков все-таки перестарался. Иногда на него находит, когда дело идет о деньгах.

— Да нет, — Свиридов пнул Гетмана ногой, — я же выиграл спор, когда сказал, что он вынырнет еще три раза, а ты проиграл.

— Мы не спорили. Во всяком случае, я ничего на кон не ставил.

— Ладно, тогда счет остается прежним. Потащили.

— Может, сам пойдет?

— Черепаха и та быстрее доползла бы.

Свиридов, не скрывая отвращения к окровавленному Гетману, схватил его за шиворот и попытался поставить на ноги. Колени бизнесмена подгибались и от страха, и от усталости, и от боли.

Наконец-то он сумел рассмотреть куда именно его притащили. Странное это было помещение. Под сводом пещеры разместилось несколько строительных прожекторов, вместо стекол в которых стояли решетки. Вдоль стен тянулись старые, покрытые плесенью провода, среди которых лишь один был новый, в блестящей пластиковой оболочке, явно протянутый совсем недавно. Именно этот кабель и подходил к прожекторам. На какой глубине они сейчас находятся, сколько километров или метров тащили его по подземным коридорам, везли на лодке по подземным цехам Гетман себе не представлял.

Он видел ряды клеток, тянущихся вдоль серой известняковой стены. Решетки явно происходили еще с тех времен, когда тут хозяйничали немцы — толстые, покрытые слоем ржавчины, но на удивление крепкие.

«Наверное, из Крупповской стали», — пришло в голову Гетмана, когда его голова ткнулась в холодный металл прутьев, а Бородин тем временем открывал старый замок большим хитроумным ключом.

Затем Гетман получил сильный удар в спину и плашмя рухнул на цементный пол, холодный и скользкий. Решетка закрылась с грохотом и скрежетом.

— Ну вот, ты и дома, — послышался смешок Бородина, и он достал пачку сигарет. — Небось, закурить хочешь, приятель?

У Гетмана не было сил отвечать.

— А то смотри, губы немного заживут, тогда проси.

Только помни, все здесь дорогого стоят. Одна сигарета — сто баксов. И это еще по дешевке, если ты не будешь спорить, а поведешь себя, как паинька — вот как он… — и Бородин показал большим пальцем правой руки через плечо на такую же клетку у другой стены, где на бетонной лавке, поджав под себя ноги, сидел какой-то странный субъект в лохмотьях с потухшим взглядом.

Жидкая борода была грязна и нечесана.

— А ведь когда-то он был большим человеком, — сказал Свиридов, — ему два завода принадлежали, которые алюминий выпускают. Это тебе не торговля мылом, да стиральными порошками! А теперь у него ничего нет. Радуется кружечке водички, да корочке хлеба.

А сигарету дадут, так это совсем праздник, почти как на Пасху. Правда, курить приходится «Астру» без фильтра, на американские денег уже не хватает.

Свиридов с Бородиным ударили друг друга по рукам.

— Ну-ка, повесели этого хмыря Поповича! — сказал Бородин Свиридову.

Тот немного подумал, затем решил, что неплохо будет посмеяться. Рядом с клетками лежал багор — такой, какие вешают на пожарные щиты. Древко новое, а острие — ржавое, но все равно острое. Свиридов взял багор, просунул его сквозь прутья клетки и ткнул ржавым острием узника в бок. Тот пронзительно завизжал.

— Ну, как дела, Попка? — спросил Бородин.

Попович в ответ захихикал, замахал руками. По всему было видно, что он уже немного тронулся рассудком.

— Бабу хочешь? — спросил Бородин громко и развязно.

— Не-а! — крикнул Попович. — Хлеба хочу, яйко хочу.

— Яйко хочешь? Яйко дорого стоит, а вот хлебушка корочку я тебе сейчас подкину.

Рядом стоял ящик, грубо сколоченный. Деревянная крышка с грохотом открылась, Бородин запустил туда руку и вытащил кусок заплесневелого зеленоватого хлеба, пролежавшего в ящике не меньше недели.

— Ну, Попович, держи! Только ты знаешь, хлебушек надо заработать. Денег у тебя нет, так станцуй.

— Да-да, спляши, Попович, — на всякий случай ткнув багром под ребра узника, крикнул Свиридов.

Попович расправил плечи и стал судорожно дергаться посреди клетки, хлопая себя руками по коленям, по худой заднице, безумно хохоча, виляя бедрами.

— Стриптиз хочу, — закричал Бородин. — А ну, давай, Попович, стриптиз!

— Стриптиз! Стриптиз! — заверещал сам танцор и молниеносно спустил до колен штаны. Затем нагнулся, показывая задницу своим мучителям.

Бородин расхохотался и хотел было острие багра всадить в тощую ягодицу, но почему-то передумал. Он зацепил крюком за ногу стриптизера, потащил на себя и тот рухнул на скользкий бетонный пол, рассадив себе нос.

— А ну, танцуй! — приказал Свиридов.

И стриптизер продолжил танец.

— Видишь, Гетман, как они у нас вышколены? Через неделю и ты будешь «Камаринскую» отплясывать. Устроим конкурс художественной самодеятельности. Главный приз — буханка хлеба. Так что готовься. А если танец будет хорош, то получишь еще одну или две сигареты и подарим тебе порнографический снимок. Будешь, глядя на него, мастурбировать, если, конечно, силы у тебя останутся.

Гетман зарычал и бросился на клетку, принялся трясти прутья. Но те были наглухо замурованы в бетон и даже не дрогнули, лишь едва слышно зазвенели, трясся сам Гетман.

А Бородин со Свиридовым гоготали:

— Во дает! Думает, сможет выбраться, думает сломать эти прутья. А ты зубами попробуй, может, перегрызешь. Небось, металлокерамика во рту по шестьдесят баксов за зуб?

Но грызть ржавые прутья Гетман не стал. Он беспомощно опустил руки и забился в угол клетки.

— Вот там и сиди.

В других клетках тоже произошло оживление. Послышались вздохи, стоны, хохот и едва слышный, сдавленный плач.

— А кто это там слезу пустил? Небось, новенький? — спросил Свиридов.

— Где охрана, кстати? — обратился Бородин к Поповичу. — Что, пошли погреться на солнышке?

Попович принялся тыкать пальцами в бетонный потолок.

— Ага, понятно, — сказал Бородин. — Мы здесь работаем, деньгу выколачиваем, а они отдыхают. Надо будет ввалить, расслабились ребята. А все-таки, Попович, дрянь у тебя родственники. Да и жене оказался ты не нужен. Не хотят за тебя сто тысяч отдать.

Попович завизжал и заплакал. А затем принялся пронзительно кричать:

— Сука! Сука! Бл..ь!

— Конечно, сука, конечно, бл..ь, — сказал Бородин. — Была бы хорошей женщиной, выкупила бы тебя из неволи. — Мы и фотографию ей твою посылали, самую лучшую выбрали, с голой задницей. А она говорит, мол, не ее это муж и трахается напропалую с твоими дружками.

Попович задрожал, наклонил голову, а затем бросился к двери с мольбой глядя на Свиридова с Бородиным, начал просительным тоном:

— Я же дал вам адреса. И их сюда, ко мне в клетку!

Ко мне! У них тоже деньги есть, много денег".

— А вот не учи нас кого брать.

Попович заплакал и принялся ковыряться мизинцем в замке.

— Смотри, палец сломаешь, придурок! И соплю будет нечем вытереть. А ну, убери руки с замка! — и Бородин заехал ногой по прутьям клетки. Та вздрогнула, Попович отдернул руку и сунул грязный палец в рот. — Ам! Ам!

— Вот так-то лучше будет, — сказал Свиридов.

На сегодняшний день в клетках находилось восемь заключенных. Еще четыре клетки были пустыми.

— Так где же эта чертова охрана? — выругался Бородин. — Пусть примут груз. Мы доставили, свое дело сделали. Сидеть в этой сырости нам не хочется.

Правда?

— Да, правда, — ответил Свиридов.

Затем подошел к железному ящику, прикрепленному к стене, открыл крышку и нажал красную кнопку. Минуты через две послышался грохот бегущих людей и появились трое здоровенных парней в фуфайках, с дубинками на поясах.

— Где вы бегаете? — спросил Бородин.

— Мы вышли погреться.

— Погреться, погреться… А если кто-нибудь сдохнет, что тогда?

— Ну, мы…

— Да ладно. Хорошо что мы пришли, а не Чурбаков, иначе бы вам головы не сносить. Сами бы в клетки сели.

На ваше место заступить желающих — пруд пруди. Такие деньги вам платят, а вы сачкуете.

— Да ладно тебе, — бросил тот, что был постарше.

— Что ты мне «ладкаешь»? — огрызнулся Бородин. — Скажу Вадиму Семеновичу и кранты тебе, Боря, понял?

— Понял, понял. Но ты же не скажешь?

— Ладно, не скажу. На этот раз прощаю. Примите груз, вон сидит в третьей клетке.

Охранники подошли и как животное принялись осматривать Гетмана.

— А взять с него что-нибудь можно?

— Можешь драные штаны забрать, можешь пиджак. Кстати, часы у него остались. Эй, Гетман, дай котлы сюда!

Гетман подполз к решетке и просунул левую руку.

— Отщелкни, — приказал Бородин охраннику.

Тот снял дорогие швейцарские часы, полюбовался на них.

— Небось, противоударные. Наши бы уже рассыпались, а этим хоть бы что! И в воду его окунали, и колотили, а они как новенькие, — Бородин повертел часы в руке, затем защелкнул на своем запястье.

— На хрена тебе вторые? — сказал Свиридов, причем, часы были одинаковые, почти одной и той же фирмы.

— А тебе зачем? — ответил Бородин.

— Дай поносить. Я такие хорошие давно не носил.

— Не могу, — сказал Бородин. — Чурбаков сказал все хвосты прятать. Ни галстуки, ни ремни, ни ботинки — ничего. Все в сейф.

— Ну вот я и положу, — сказал Свиридов.

— Положишь, положишь. Только потом не найдешь.

Так что лучше я сам положу.

— Ну, как знаешь.

Среди общего шума никто не услышал шагов. Лишь только послышался скрежет металлической двери, как все — и пленники и охрана — замолкли. Было слышно даже как капает с потолка вода. В рукотворную пещеру вошел Чурбаков. Он приторно улыбался, словно медицинское светило на обходе в больнице. Он шел вдоль клеток, время от времени останавливался и подзывал заключенных к себе пальцем. Те панически боялись его, но слушались, подходили, как кролики подползают к удаву, заискивающе смотрели ему в глаза.

— Ну как, жалоб нет? — интересовался Вадим Семенович, склонив голову к плечу. — Не обижают вас?

— Никак нет, товарищ начальник! — заученно отвечали узники, хотя по их глазам было понятно совсем обратное.

— Тогда сладеньким вас побалую.

Он доставал резинку «Stimorol» и выщелкивал из обертки подушечки на подставленные ладони.

— Наедку с них, конечно, никакого, но кислотно-щелочной баланс восстановите. А главное — кариеса не будет, потому что нет у меня здесь стоматолога, одни банкиры, да бизнесмены. Человеку плохо станет, так помочь некому будет.

Наконец обход был закончен. Единственный, к кому не подошел Чурбаков, так это Гетман. Его еще предстояло обломать по второму разу и сделать из него послушное животное, которое готово подписать какие угодно бумаги, вывести прописью любые суммы, лишь бы только ему дали кусок хлеба и глоток воды.

— Приятно видеть, когда в камерах порядок, — сказал Чурбаков и тут же увидел блевотину в углу одной из клеток.

Сидевший там мужчина старательно пытался прикрыть ее своим телом.

— А это что такое? Непорядок, нарушение дисциплины. А ну, отойди в сторону! Ну и наблевал ты! Значит, лишнее ешь? Надо тебе пайку укоротить. А то расслабились, как в доме отдыха, как на Канарах. А на работу их сегодня выводили? — обратился он к охраннику.

Тот стал по стойке смирно и отчеканил:

— Так точно, выводили!

— А что делали?

— Таскали каменные блоки из правого угла пещеры в левый.

— А вчера что делали?

— Таскали из левого угла в правый. И воду ведрами вычерпывали.

— Это хорошо, работа всегда на пользу. Отказники были?

— Да. Номер четвертый отказался.

— Так четвертый же неделю тому повесился!

— Мы его номер по второму разу присвоили, не разводить же двузначные цифры?

— Это правильно. А куда труп дели? — Чурбаков говорил, совершенно не обращая внимания на то, что его слышат заключенные.

— В яму положили и известью засыпали. Как наберется полная — зальем бетоном.

— Это правильно.

Чурбаков вышел на середину помещения и обращаясь ко всем, громко сказал:

— Вот видите, что происходит с теми, кто не хочет расставаться с деньгами? А между прочим, уже десятерых ваших товарищей мы отсюда выпустили. Если голова на плечах есть, они себе еще заработают.

Бородин со Свиридовым переглянулись и еле удержались, чтобы не расхохотаться. Они-то точно знали куда отправились те десять бизнесменов, которые под пытками и издевательствами подписали бумаги, которые подсунул им Чурбаков. Да — им на глазах у всех остальных узников выдавали новую одежду, возвращали документы, снабжали деньгами и билетами до Москвы. А затем они оказывались в яме вместе с теми, кто не пожелал подписывать бумаги, доверенности, дарственные. Отсюда из узников еще никто не вышел на свет живым.

— Ладно, ребята, — Чурбаков сладостно потянулся, наслаждаясь своим могуществом, — что-то кости у меня ломят от этой сырости. Я, в отличие от вас, шесть лет просидел в камере пока вы баб трахали, да дорогие коньяки пили.

Вот теперь и уравняемся. Дела нас ждут. Поедем за каким-нибудь новеньким. Расскажет вам, что в столице делается, узнаете почем бакс на межбанковской валютной бирже.

Про котировки вам расскажет. Интересного собеседника получите вместо телевизора. В общем, не грустите.

Уже стоя в металлических дверях, он обернулся и как бы вспомнив, сказал:

— А может, бабу вам привезу. Есть на примете одна, бухгалтер совместного предприятия. Денег наворовала — не мерено. Не подержитесь за нее, так хоть посмотрите.

Дверь со скрежетом закрылась, и Чурбаков вместе со Свиридовым и Бородиным покинули концлагерь для «новых русских», который они в шутку между собой называли не иначе, как Бухенвальдом.

Минут через пять они уже выбрались на тропинку в заброшенной каменоломне и вышли к сосновому лесочку.

— Как хорошо дышится! — Чурбаков погладил ладонью грудь и посмотрел на то самое место, где еще совсем недавно лежали мертвые охранники Гетмана и стояли две машины такси. — Учитесь, как надо чисто работать, — он показал на траву, где не виднелось и капли крови.

Затем достал радиотелефон и вызвал машину. Та показалась минут через десять. Чурбаков сел на заднее сиденье, рядом с ним устроился Свиридов. Бородин оказался рядом с шофером.

Всю дорогу до Калининграда они молчали.

Глава 9

В восемь вечера в дом на Котельнической набережной подъехал роскошный джип с тремя мужчинами в салоне. Первым из машины выскочил Бородин, выскочил легко, пружинисто.

Тут же открыл дверь.

— Вадим Семенович, вот мы и прибыли, — обратился он к широкоплечему, с землистым одутловатым лицом мужчине.

Тот поправил серую фетровую шляпу и степенно ступил на асфальт. Во всем его облике чувствовались уверенность и надежность. Глядя на таких людей начинаешь верить, что ничего неожиданного в этом мире произойти не может. Но эти же люди потом своим поведением умеют переубедить вас в обратном.

На землистом лице Вадима Семеновича Чурбакова поблескивали очки в тонкой золотой оправе. Он держал руки в карманах серого мягкого плаща и недовольно морщился — так, словно бы у него прямо перед носом держали кусочек зловонного разлагающегося мяса. Он сплюнул под ноги довольно ловко, даже не попав на блестящие дорогие башмаки.

Свиридов открыл перед ним дверь подъезда, придерживая полу куртки, под которой находилась кобура с пистолетом. Ему уже не единожды приходилось выезжать со своим патроном на подобные дела и все действия были отработаны до мелочей. Никто никому ничего не подсказывал, каждый знал свои обязанности. Они не стали пользоваться лифтом, поднялись на второй этаж, и Свиридов зло вдавил кнопку дверного замка.

Вадим Семенович не любил лифты. Он страшно боялся случайно застрять в маленькой тесной кабинке.

Вообще, после долгих лет, проведенных в камере, он ненавидел тесные помещения. Ему постоянно казалось, что не хватает воздуха и света. Поэтому в недавно построенном загородном доме Чурбакова были огромные окна с зеркальными стеклами, сквозь которые он мог любоваться панорамой озера, холмами, старыми соснами и фруктовыми деревьями прямо под окнами. Деревья к загородному дому привезли из специального питомника уже взрослыми, плодоносящими.

За дверью послышалась возня и негромкий голос:

— Кто там?

— Это я, — бросил Вадим Семенович, стоя прямо перед дверным глазком.

— О, какие гости! — послышался взволнованный голос. Затрещали замки, зазвенели цепочки и дверь открылась.

Хозяин квартиры Станислав Борисович Шеришевский сделал шаг в сторону и даже немного поклонился — ровно настолько, чтобы не уронить собственное достоинство. Первым в квартиру вошел Свиридов — так было заведено. А вот следом за ним шагнул его хозяин Вадим Семенович.

Шеришевский подал руку, Чурбаков протянул свою бледную ладонь и позволил пожать ее.

— Раздевайтесь, Вадим Семенович.

Серый плащ оказался на руке Бородина.

— Когда ты говоришь таким тоном, мне хочется дать тебе на чай.

— Что ж, я привык, можете дать, — ухмыльнулся Станислав Борисович. — Проходите, проходите., Чурбаков прошел в кабинет и ему сразу же показалось, что он начинает задыхаться от обилия книг и спертого воздуха. Он подошел к окну и открыл форточку.

— Ой, не надо, Вадим Семенович, я ужасно боюсь сквозняков! И экспонаты мои не любят — доски покоробить может.

— А я люблю свежий воздух и вам советую. Иначе астма, бронхит, туберкулез и всякая прочая ерунда.

— По вам не скажешь, выглядите вы отлично, — польстил гостю Станислав Борисович.

— Именно поэтому, — уточнил Чурбаков. Он сел в кресло, забросил ногу за ногу и осмотрелся по сторонам. — И что, ты прочел все эти книги?

— Не все, — сказал Шеришевский, — но многие прочел. Эти я так, для продажи. Коллекция, понимаете ли, я этим занимаюсь, с этого живу.

— Ты нашел покупателя? — глядя прямо в глаза Шеришевскому, произнес Чурбаков.

— Конечно! Был он у меня сегодня.

— А деньги у него есть?

— Сказал, что да.

— Кто это?

— Вы его не знаете.

— Иностранец, что ли?

— Да, иностранец.

В обществе Чурбакова Станислав Борисович Шеришевский чувствовал себя ужасно неуютно. То ли от цепкого липкого взгляда, которым тот буквально прожигал насквозь, то ли от неторопливой уверенной речи, но в Шеришевского в присутствии Чурбакова вселялся страх. И он всегда с облегчением вздыхал, когда они расставались.

— А сам ты что, беден? Не можешь себе позволить такое приобретение?

— Что вы, что вы, Вадим Семенович, откуда у меня, у старого человека такие деньги?

— Не прибедняйся, Шеришевский, проценты ты имеешь неплохие. Думаю, ты и иностранцу зарядил проценты.

— А как же, — признался Шеришевский, — ведь я с этого живу.

— Ну ладно, это твой бизнес. Когда он прибудет?

— Он был сегодня, договорились встретиться завтра.

— Завтра я с ним встречаться не буду.

— Как это!? — воскликнул Станислав Борисович. — Он же специально ради этого прилетел из Франции, — Значит, француз?

— Да, француз, Жак Бабек. Очень известный коллекционер, почти на каждом большом аукционе что-то выставляет и денег у него не мерено. Он даже Пуссена купил.

— Что купил?

— Не что, а кого, — немного обиделся Станислав Борисович. — Картину Пуссена купил.

— Где купил?

— У нас, в России. Я нашел, а он купил. А икон он скупил здесь, так вообще из досок можно целый дом построить!

— Плевать мне на это! Ты ему показал?

— Конечно, Вадим Семенович, о чем речь! Показал, он тут на нее дышал, чуть ли не молился.

— Давай ее сюда.

Шеришевский засеменил, подошел к шкафу, повернул ключ и вытащил панель «Янтарной комнаты», завернутую в мягкую ткань.

— Разверни, — приказал Чурбаков.

Шеришевский дрожащими пальцами развернул ткань.

— Не подменил?

— Как можно!

— Я ее забираю. Полюбовались и хватит, — А если она завтра понадобится? И как вообще…

— Я сам с ним встречусь, — вдруг сказал Чурбаков. — Если ты говоришь, у него есть деньги. — Да-да, конечно, у него есть деньги, иначе бы он не приехал.

— А что ему еще надо?

— Он хочет убедиться, что она в целости и сохранности.

— Ну что ж, убедится, это не сложно. Правда, придется отправиться в небольшое путешествие.

— В какое путешествие? Как в путешествие? А разве она не в Москве?

— Ты что, Шеришевский, сумасшедший или меня за такого держишь? Я, по-твоему, с ума сошел, чтобы держать такую ценность в городе?

— Нет, я понимаю".

— Тогда о чем речь?

— А как же мои проценты?

— Ты получишь свои проценты, не волнуйся. Я ведь тебя никогда не обманывал.

Хотя убедиться в том, может ли обмануть Вадим Чурбаков или нет, у Шеришевского не имелось возможности.

Ведь это была первая крупная сделка, которую Чурбаков хотел провернуть через Шеришевского, и, возможно, последняя для Шеришевского, как понимал Чурбаков.

«Его придется убрать, это ясно, как божий день, — без всякого сожаления подумал Вадим Семенович. — Отработанный материал, пустая порода».

— Так во сколько завтра?

— Он обещал у меня быть ровно в восемь вечера.

— В восемь вечера? Хорошо, я подъеду. И чтобы больше никого!

— Что вы, что вы, Вадим Семенович, я-то понимаю какое дело разворачивается.

— Дело большое.

— А можно нескромный вопрос? — Шеришевский подался вперед и его лицо сделалось каким-то лисьим, нос буквально коснулся нижней влажной губы.

— Ну, задавай свой вопрос. Правда, ты не следователь, а я не подсудимый…

— Что вы, что вы, я о другом.

— Говори, не тяни резину.

— Скажите честно, Вадим Семенович, она в самом деле у вас есть?

— А ты как думаешь?

— Думаю, нет, — сказал и сам испугался произнесенных слов Семен Борисович.

— Ну и дурак, если так думаешь. А откуда же у меня фрагмент?

— Вот это для меня загадка.

— Фрагмент я взял из ящика. И она у меня есть, иначе бы не стал предлагать.

— Хорошо. А как вы ее нашли?

— А вот это не твое дело. Ты же знаешь, Станислав Борисович, кем я раньше был?

— Увы, знаю, — тяжело вздохнул Шеришевский.

— Вот тогда ее и нашли. Но я все это дело прикрыл, законсервировал, так сказать. А когда получил свободу, решил с ней расстаться. Зачем она мне? Я в искусстве не большой дока, музей имени Чурбакова делать не собираюсь. И подарки столице, как придурки всякие: Мамонтовы, Третьяковы, от своего имени преподносить не стану. Так что хочу продать и выгодно продать — за полтора миллиона.

— Хорошо, хорошо, я сказал господину Бабеку, он вроде бы согласен.

— Еще бы он не согласился! Как я понимаю, стоит она раза в два-три больше.

— Ну, не в два, но больше… — замялся Шеришевский. — Это если бы ее с аукциона продавать, то тогда…

А так, кто же? Рискованное дело, все же святыня, Интерпол ищет, все о ней знают.

— А мне плевать. Я хочу продать, избавиться. Руки жжет. Знаешь, деньги, бывает, карман жгут, а тут эта штука… Да и места она занимает много. Согласись, Шеришевский, деньги занимают куда меньше места, чем ящики с янтарем?

— Да, да, конечно, — закивал головой Семен Борисович. — Так значит, завтра в восемь вы будете?

— Конечно буду, — Чурбаков поднялся, давая понять, что разговор закончен.

Когда гости покинули квартиру и уже сидели в машине, Чурбаков негромко сказал, закуривая сигарету:

— Свиридов, от этого придурка придется избавиться немного погодя. Но сделать все надо очень аккуратно, чтобы ни сучка, ни задоринки, чтобы ни одна сволочь не догадалась куда исчез этот еврей. Лучше всего несчастный случай.

— Низковато он живет, Вадим Семенович. Можно было бы в окно выбросить.

— У него на кухне есть газовая плита, — подсказал Бородин.

— Это подходит, — кивнул Свиридов, — газовая плита — это хорошо.

— Да, газовая камера — это прекрасно, — расхохотался Чурбаков.

— Memento mori, — вставил Бородин.

— Вот-вот, memento mori, — повторил Чурбаков. — Поехали, ребята, за город, завтра предстоит большая работа. Надо будет убедить француза, что она у нас действительно есть. И самое главное, не дать ему опомниться. Пусть быстренько собирает денежки, поверив, что иначе она уплывет из его рук.

— А может, его просто кидануть, Вадим Семенович? — предложил Бородин. — Ну его к черту с иностранцами связываться, лучше сделаем, как всегда. Раньше срабатывало и теперь сработает.

— Наверняка у него еще есть деньги. Мы все из него выжмем, как из половой тряпки воду — до последней капли. А потом…

То, что произойдет потом, понимали все присутствующие, ведь с этого они жили. Это Вадим Семенович Чурбаков, когда-то давным-давно генерал-лейтенант МВД, придумал страшный конвейер, сидя в Тверском лагере. Оттуда же он и набрал себе помощников. Все люди были верные, много раз проверенные, и Чурбаков мог на них положиться. Тем более, все они были заляпаны кровью по горло и отмыться никто из них уже не сможет. Эти люди знали все ухищрения следователей, знали как уничтожать улики, как убирать свидетелей, как подбрасывать ложный след и как заметать следы.

И самое главное, в отличие от уголовников, никто из них не хотел оказаться вновь на жестких нарах. А деньги их незатейливый, на первый взгляд, промысел приносил немалые.

Долго бессонными ночами бывший генерал-лейтенант придумывал то, чем он займется, когда в конце концов загремят за его спиной железные ворота тюрьмы и он окажется на свободе. Он все продумал, все предусмотрел, набрал людей, договорился. Информация по богатым и их прошлому у него имелась, и теперь уже второй год он реализовывал свои планы. Он мстил «новым русским», успевшим сколотить капиталы, пока он лежал на жестких нарах, голодный и злой, лишенный всего, что имел раньше. Они-то думали, что обставили остальных, вырвались вперед и никто их не остановит, никто не догонит. Но Чурбаков решил по-другому. Он вышел им наперерез и постановил, что станет играть на их же алчности. И почти всегда капканы, расставленные им, срабатывали.

Правда, попадалась в них не самая крупная дичь, но тем не менее. «Мелкий скот тоже дает навоз», — любил приговаривать Вадим Семенович, считая деньги.

А вот сейчас в капкан обещал угодить зверь покрупнее. И Чурбаков знал, что шкуру с этого иностранца он сдерет всю до последней шерстинки, будет безжалостен, как настоящий палач.

Джип мчался по московским улицам. Вадим Семенович смотрел на преобразившийся город.

«Не Москва, а какой-то Париж, — размышлял он. — Казино пооткрывали, ночные клубы, рестораны. Все что хочешь. Не Россия, а заграница. Одно плохо — нет у меня былой власти. А ведь когда-то… Но лучше об этом не думать. К черту! К черту! Лучше не вспоминать о том, что было. Не вспоминать о жене, о всемогущем тесте, о ведомстве, которое подчинялось ему. К черту эти мысли! Жаль, нет былого здоровья, оставил его в тюрьме, А здоровье не купишь. Это, пожалуй, единственное, за что плати — не плати огромные деньги, все равно они не помогут».

Вадим Семенович закашлялся.

— Чертовы сигареты! — пробурчал он. — Вечно от них кашель!

— Бросили бы вы курить, — сказал Бородин.

— Это единственное из удовольствий, которое мне осталось, — резко ответил хозяин подчиненному. — И больше чтобы мне таких замечаний не делал!

Глава 10

Как всегда по ночам, если не случалось ничего чрезвычайного, охранники играли в карты и играли, как правило, на деньги. То же самое происходило и этой ночью.

Бригада охраны сидела в маленькой комнатке, отгороженной от выработки, где располагались клетки, деревянной дверью. Это помещение, единственное во всем подземелье, было теплым. Во всю работал большой импортный калорифер, который, что было силы, гнал сухой воздух.

Охранники сняли фуфайки и сгрудились вокруг стола, на котором расположились банки с пивом и соленая рыба. Правда, весь этот натюрморт был отодвинут на край, а посередине лежали карты и лист с тупо заточенным огрызком карандаша. Этим карандашом мужчины вели запись — кто и сколько кому должен. Счет уже шел на сотни долларов. Сегодня везло Сэму, краснолицему, с маленькими глазками, рыжему великану. Все его звали Сэм, хотя настоящее имя, полученное от родителей, было Семен. Этой ночью ему чертовски везло. Он выиграл пятьсот долларов у бородатого Валеры и еще триста у Бориса.

— Может, хватит? — сказал Валера, ему не хотелось больше проигрывать.

— Нет, не хватит, — сказал Сэм, тасуя колоду карт в своих огромных, накачанных парафином ладонях. — В прошлый раз, когда я проигрывал, ты не захотел остановить игру, Валера! Так что давай, снимай, — он подсунул колоду прямо к носу соперника.

Тот поморщился, сплюнул под ноги, растер плевок и указательным пальцем сдвинул карты.

— Теперь бери. На кону двести баксов.

Валера посмотрел свои карты.

— Еще.

— Ясно дело, что еще. С одной картой никогда ничего не получится.

— Еще.

— А вот теперь перебор будет.

— Не боись, не будет.

К Валере пришел валет и на руках у него набралось пятнадцать. Он посмотрел на потолок, словно там была подсказка — брать ему карту или нет.

— Что, пятнадцать? — буркнул Сэм.

— Ты уверен, что пятнадцать?

— Уверен, — сказал Сэм. — Если бы было семнадцать, ты бы остановился.

— Ну, тогда я останавливаюсь. Себе.

Сэм раскрыл свою карту. Ей оказался бубновый туз.

Валера недовольно поморщился, понимая, что сейчас придет либо девятка, либо десятка.

— Ну, что ты тянешь? — зло прошипел он, глядя на толстые пальцы Сэма.

— Думаю какую выкинуть — девятку или десятку.

— Да выкидывай какую хочешь, мать твою…

— Ладно, не ругайся, — Сэм взял карту и перевернул.

Ей оказался валет пик.

— Вот так-то, — ухмыльнулся Валера.

— Чего ты радуешься, дурак? Сейчас семерка будет или восьмерка.

— Ну, ну, семерка или восьмерка! Размечтался! Туз у тебя сейчас будет.

— Туза быть не может.

Сэм бросил карту. Оказалось — дама. Всего у него набиралось шестнадцать, но он был уверен, что у соперника никак не меньше семнадцати.

— Ладно, черт тебя побери! — и он перевернул следующую карту.

Восьмерка, которую он ждал раньше, легла перед ним.

— Черт подери, перебор!

— Перебор — это хорошо.

— А у тебя перебора случайно нет?

— Случайно нет, — заржал Валера, выбрасывая свои пятнадцать.

— Вот блин, мать твою! А мог бы тебя сделать.

— Думать надо. Итак, запиши минус двести. Итого я тебе должен триста.

— Ну, а ты, Боря?

— Давай сниму.

Сэм стасовал карты и подсунул колоду Борису. Тот щелчком, словно бы играл в «битки», сбросил четыре верхних карты.

— Поаккуратнее, — буркнул Сэм.

— Давай вначале мне, потом себе.

Две карты легли на гладкую отполированную локтями и ладонями крышку стола. Боря приподнял уголок своей карты и хихикнул.

— Что, туз? — сказал Сэм.

— Туз, туз, давай десятку. В банке двести. А может пятьсот поставишь?

— Я уже поставил двести, — громко сказал Сэм.

— Тогда на все.

— На все, так на все, — Сэм бросил вторую карту.

— Вот и еще я отыграл двести. У Бориса оказалось на руках два туза.

— Черт подери! — Сэм перевернул свою карту и посмотрел. — Блин горелый! — у него тоже был туз. — И надо же как легли — все три рядышком.

— А посмотри на всякий случай, может, и четвертый лежит сверху?

— Сам смотри, я суеверный.

Борис снял верхнюю карту. Ею оказался пиковый туз.

— Бывает же такое!

— Вычеркни минус двести, что-то игра пошла.

Борис и Валера оживились. А Сэм был явно удручен.

Такой был хороший выигрыш, а тут все бездарно уходит.

— Надо, мужики, перерывчик сделать. Пойду-ка отолью, — сказал Сэм, выбираясь из-за стола и набрасывая на плечи подсохшую до соленых разводов под мышками фуфайку.

— Заодно глянь, как они там, мазурики наши. Может, сдох кто?

— Да не дохнут они. Живучие, эти бизнесмены, как коты помойные.

— Живучие-то живучие, но всякое случается. Вадим Семенович не простит, если кто своей смертью отойдет.

Особенно новенького глянь, ткни его багром, если спит и попроси, чтобы голос подал. А то мало ли чего."

— Ладно, проверю.

Сэм вышел, а Борис и Валера перемигнулись.

— Игра, вроде, пошла. Если так и дальше, то мы из него все вытрясем.

— Не зарекайся, Боря. Этому придурку карта сегодня валит. Уже было так: вроде бы все отыграли, а затем пять минут — и глянь на бумагу.

— А что туда глядеть? Полштуки ему еще торчим.

— Ночь длинная, успеем.

Сэм светил фонариком, идя вдоль клеток, и время от времени спрашивал:

— Эй, ты, Попович-Попка-Дурак, жив?

— Жив, жив, — кричал узник.

— Ну ладно, тогда спи. Утром на работу, не забудь.

— Знаю, знаю, товарищ начальник.

— Вот так-то лучше.

Гетман сидел в углу и дрожал.

— Что, дрожишь, толстобрюхий?

Гетман молчал.

— Голос! — как к собаке обратился к бизнесмену Сэм.

Гетман оторопел.

— Когда тебе говорят «голос», ты должен лаять.

Гетман молчал и качал головой.

— Ах, так! — сказал Сэм.

И тут он услышал какой-то странный звук из правого узкого тоннеля.

— А это что такое? — он вытащил из кобуры пистолет, снял его с предохранителя.

«Что бы это могло быть? — и тут же подумал. — Штукатурка отвалилась, что ли? А может, трубу какую прорвало?»

Звук был таким, будто кто-то шлепал босыми ногами по неглубокой луже.

— Эй, мужики, — крикнул он, обращаясь к своим партнерам по картам. Но те ему не ответили. — Ладно, гляну сам и помочусь заодно в тоннеле.

Он, обойдя угол, пригнулся, уходя в узкий, где-то метр шестьдесят до потолка тоннель, по полу которого были проложены давным-давно заржавевшие рельсы для вагонеток. Сэм светил перед собой фонариком.

Звук, который он слышал, больше не повторялся.

Пройдя шагов десять-двенадцать, он стал, широко расставил ноги, расстегнул штаны и зажав фонарь под мышкой, принялся мочиться. Пистолет спрятал в карман фуфайки.

«Наверное, показалось. Где-то далеко вода плещется, а эхо летит по чертовым тоннелям и кажется, что это происходит совсем рядом. А может кот в шахту свалился, такое бывало».

Сэм мочился довольно прогибаясь, затем повернул голову вправо и оторопел: шагах в трех-четырех от него, в кромешной тьме, черной, как панбархат, горели отраженным светом два желтых пятна — каждое величиной с начищенный пятак. Сэм вздрогнул, продолжая, тем не менее, мочиться.

— Ну, где он там пропал? Небось, не хочет играть, — сказал Борис, рассматривая лист бумаги с многочисленными цифрами.

— Наверное, у него понос. Тушенки объелся, да еще от расстройства, что в последнее время не везет, — ответил второй охранник.

— Что-то слишком долго. Сказал помочиться…

И вдруг все подземелье заполнил истошный душераздирающий вопль. Охранники переглянулись. Загрохотал, рассыпался эхом пистолетный выстрел.

— Ни хера себе! — вскочил со своего места бородатый Валера, выхватывая из кобуры пистолет и бросаясь к двери.

На ходу, пробегая рядом со щитком, включил рубильник, и яркий свет залил все помещение. Узники испуганно бросились к прутьям клетки. Впервые они с радостью увидели своих охранников. А крик все еще звучал, раскатываясь эхом по гулким коридорам и помещениям.

— Туда, туда! — держа перед собой пистолет, закричал Борис.

Когда они вбежали в узкий тоннель, то, что увидели, их потрясло. С пистолетом в руке на ржавых рельсах лежал бездыханный стокилограммовый Сэм. Его глаза были выпучены, рот криво разорван до самого уха, на шее зияла огромная рана. Из разорванной артерии медленно текла густая кровь. Левая рука была неестественно выворочена.

— Стреляй! Стреляй! — закричал Андрей напарнику.

Мелькнуло что-то темное и послышалось шлепанье босых ног по луже.

Борис, зажав пистолет двумя руками, выпустил в тоннель всю обойму и тут же принялся трясущимися от страха руками перезаряжать пистолет. В это время стрелял Валера.

— Где он?

— Стреляй до конца, сейчас перезаряжусь.

Со звоном последняя гильза запрыгала по камням, наступила тишина — зловещая и настороженная. Борис склонился над мертвым Сэмом.

— Хрень дела…

— Ну что, ему уже не поможешь, — морщась и едва сдерживая желание блевануть, проговорил Валера. — Пошли вперед, глянем.

С заряженным оружием, готовые в любой момент выстрелить, они направились в глубину узкого тоннеля, стараясь ступать неслышно. Они светили фонариком, держа его на отлете, чтобы в случае чего стрелявший на свет не попал в них.

Наконец луч света уперся в стену. Здесь тоннель делал поворот, уходя вверх и влево.

— Вот, смотри, — на стене были видны пятна крови, будто кто-то вытирал о нее руки. — Все-таки попали в суку!

— Кто же он такой?

— Если бы его ранили, след шел бы дальше. Это он, сука, окровавленные руки вытер.

— Ну что, пойдем дальше?

— Куда дальше? Куда? — указал на левый тоннель Борис. — Ты что, охренел? Там же заминировано. Мы туда еще никогда не залезали. Там, по-моему, все замуровано, и он никуда не выводит. Уходит в воду — и с концами.

— А этот? — Борис посветил фонариком вверх, но луч света так ни во что и не уперся, рассеявшись во тьме.

Шахта была круглая, как ствол колодца. Воздух тянуло вверх.

— Да что ты туда светишь? Думаешь, альпинисты какие-нибудь?

— Да и альпинистам так быстро не выбраться. Он ушел туда — в тоннель.

— Так там же вода!

— Так ты думаешь, все-таки, раз не в верх — значит, он ушел туда?

— Кто он?

— Ну, тот, который укокошил Сэма.

— А куда же ему еще идти? Здесь два выхода: один вверх, а второй, вот этот, влево.

— Не хочется туда соваться, полезешь — и не вернешься.

— Все равно пошли. Он же пошел туда!

— Ладно, раньше или позже, пришлось бы.

Светя перед собой фонариками, два охранника двинулись в глубину узкого тоннеля. Каждый из них норовил пропустить вперед другого. В густой тишине слышалось их тяжелое дыхание, и бородатому Валере показалось, что он слышит, как клацают зубы у Бориса.

Они шли минуты три. Все более явственно ощущалась сырость и присутствие близкой воды. Вскоре она захлюпала под ногами. Тоннель под углом уходил вниз.

— Видишь, вода?

Вода заблестела в скрещенных лучах фонариков.

— Да, вижу.

— И что ты думаешь, он водолаз? Нырнул и ушел под воду?

— А может, здесь еще есть какие-нибудь ходы?

— Ни хрена здесь больше нету!

— Если бы у нас имелась карта или план.., но я думаю, их вообще не существует, фрицы уничтожили.

Иначе здесь бы давным-давно все разминировали и перекрыли каналы, соединяющие подземелье с морем.

— Это точно. Ни следов, ничего. Не в воздухе же он растворился?

— Если бы не Сэм, то подумал бы, что мне померещилось. Кстати, пошли, надо позвонить и доложить.

Хрен знает что теперь делать!

— А может, не надо докладывать?

— Что значит не надо? — сказал Борис, светя фонариком в лицо бородатому товарищу. — Ты помнишь что говорил Чурбаков — по одному не ходить и по ходам не рыскать, а то нарвемся.

— Вот Сэм и нарвался.

— Так мы же этот тоннель как туалет используем.

— Вот и доходились в туалет — обос.. ись.

Но мужчины и подумать не могли, что их ожидает.

Когда они выбрались из бокового тоннеля в свой, уже хорошо знакомый и обжитый, то увидели, что растерзанное тело Сэма лежит совсем в другом месте и в другой позе, а не в той, в какой они его оставляли.

— Бля .во какое-то! — прижимаясь к стене, пробормотал Борис. — Фонарик! Фонарик выключи! — прошипел он, обращаясь к Валере.

В конце концов мужчины выбрались к решеткам.

— Подними лохов, — сказал Борис, — пусть завалят этот тоннель плитами, там есть блоки. Надень наручники и пусть носят часа два.

Узники, сменяя друг друга, носили куски бетона, обломки известняка, сооружая стену, за которой остался лежать мертвый Сэм. Подгонять их не приходилось. Когда они увидели растерзанного охранника, то стали работать на совесть. Ведь то же могло случиться с любым из них. Кто это сделал, было не понятно, но, судя по всему, этот мужик обладал ужасной силой и сноровкой, если сумел пробраться в заминированное подземелье, которое все местные обходили стороной.

Когда была построена стена и ход в тоннель основательно завален, заключенных затолкали в клетки и каждому выдали по полбуханки хлеба. Это была приятная неожиданность для узников. А Валера, оставив Бориса, выбрался из подземелья с мобильным телефоном и стал звонить, рассказывая дрожащим голосом о тех ужасах, которые происходят в подземелье, о том, что случилось с Сэмом.

Когда он вернулся, его приятель потер руку об руку и сказал:

— А вообще-то, как во всяком дерьмовом деле, есть кое-что и хорошего.

— Чего же хорошего?

— Проигранные деньги отдавать Сэму не придется.

Кстати, я у него из кармана вытащил пятьсот баксов и пистолет подобрал. Так что тебе две и мне три.

— А почему мне две?

— Потому что я вытащил, а не ты.

Они опять услышали странный звук. Там, за только что построенной стенкой раздавался жуткий вой, скрежет, хрюканье и рычание.

— Что это? — переглядывались друг с другом охранники. — Крысы, что ли? Тут их море.

— Какие на хрен крысы! Ты слышал, чтобы крыса рычала, как трактор?

— Нет, не слышал. А если их много? "

— Ну сколько много?

— Сотня.

— Они бы не рычали в один голос.

— А может, там огромные крысы?

— Да брось ты! По восемьдесят сантиметров в холке? Где ты таких видел?

— И не дай бог увидеть!

— Да нет, это какие-то непонятки! — Валера припал ухом к стене, держа в руке автомат. — Да нет, вроде, теперь тихо.

— Нет, не тихо!

И вдруг они опять услышали рычание — глухое, утробное, с хрюкающими звуками, словно кто-то огромный пожирал мясо, рвал его на куски.

— Бля, да это же Сэма жрут! — Валера посмотрел на Бориса. Тот был бледный, как полотно, И зубы его стучали.

— Надо выбираться отсюда, — прошептал он, отходя от стены, — а то не дай бог и нас сожрут!

— Кто сожрет? Ты что, уже совсем охренел?

— Сожрут! Сожрут! Это нечистая сила, нечисть какая-то. Место здесь гиблое, гнилое, кости повсюду, черепа.

— Брось ты херню городить! Скорее всего, это собака, забралась в шахту, бегает, рычит…

— А почему не лает, если — собака? — задал в общем-то логичный вопрос Борис.

— Собака.., лаять.., говоришь?

— Да, да, собака должна лаять.

Это было единственное разумное объяснение, и в него хотелось верить. Но как собака могла нырнуть под воду или подняться по вертикальной шахте было не понятно.

— Эх, из огнемета бы туда шахнуть! — сказал Борис. — Всю эту нечисть сжечь!

— Неплохо было бы… Да нету у нас огнемета.

— У меня есть граната.

— Стену придется разобрать!

— Ладно, завтра что-нибудь придумаем. Приедут Свиридов с Бородиным, поговорим с ними. Да и сменщики наши придут. Главное, продержаться часов десять, а там все решится. Пусть у них голова болит.

— Надо было забрать Сэма оттуда, слышишь, Валера?

— Да ну его на хрен! Сейчас надо думать как свою шкуру спасать, а не за Сэма переживать. Ему уже все равно, один хрен его уже сожрали.

— Кто же его сожрал?

— Слышишь, хрюкает и рычит?

— А может, это у нас глюки?

— Какие на хрен глюки? Не курили, не ширялись, не пьяные. Какие глюки, прикинь?

— Такое бывает от долгого пребывания под землей.

— Пошел ты!

— Сам иди.

Заключенные в клетках бизнесмены тоже не спали. Их тоже сковал ужас. Но в отличие от охранников, они были защищены прутьями решеток и добраться до них было бы нелегко. А в остальном им приходилось еще хуже — из клетки никуда не убежишь, не открыв ее.

Через полчаса охранники ушли в свою комнатку и плотно закрыли дверь. Свет в камерах погасили.

Гетман сидел на холодном бетонном полу и ощущал плохо объяснимое злорадство. Страх почти исчез, он радовался тому, что один из его мучителей мертв. Он не спешил есть выданную ему половину буханки хлеба.

Да и отбитые внутренности не приняли бы пищи. Он еще не терял надежды выбраться отсюда, произошедшая сцена только прибавила ему силы.

«Раз существует вход, значит, есть и выход», — рассуждал Аркадий Гетман.

На четвереньках он полз вдоль ограды из металлических прутьев. В каменной выработке было очень темно, слабый свет пробивался только сквозь щели в досках, из которых была сколочена дверь в помещение охраны. Глаза Аркадия Петровича уже привыкли различать в почти кромешной тьме. Он вытащил ремень из брюк и принялся ковырять пряжкой бетон, в который были утоплены концы прутьев. За полчаса работы ему удалось углубиться только на несколько миллиметров. Пряжка за это время сточилась почти на столько же.

— Эй, — услышал он из соседней клетки.

Обернулся. Его сосед тоже не спал, он сидел на корточках, держась за прутья.

— Давно вы здесь? — шепотом поинтересовался Гетман.

— Не знаю, счет времени потерял. Тут вам ни дня, ни ночи. Иногда кажется, что я здесь всего неделю, а иногда — что сижу всю жизнь.

— А глубоко прутья вмурованы в бетон?

— Не знаю. Но этим лучше не заниматься. Все равно за ночь не расковыряете, а утром, если увидят, бить станут.

— Я выберусь отсюда? — убежденно зашептал Аркадий Петрович. — Выберусь во что бы то ни стало!

— Не получится. Есть только один способ.

— Какой же?

— Подписать бумаги, которые они вам предложат.

И если Чурбаков сумеет получить по ним деньги, то вас выпустят.

— Почему же вы до сих пор сидите?

— Говорят, компаньоны не отдают деньги.

— А вы подписали?

— Все. Все, что они просили — две доверенности и одну дарственную.

— Мне кажется, они обманывают, — не очень-то уверенно сказал Гетман, — когда говорят, что кого-то уже выпустили отсюда.

Сосед по клетке захихикал. И тут Гетман сообразил, что у него не все хорошо с головой — сумасшедший взгляд, безумная улыбка.

— Печать! Печать, главное, при мне! — продолжая хихикать, говорил сосед. — Они ее не забрали, — и он, вытащив из кармана футлярчик, вывинтил из него печать, подышал и поставил себе на ладонь. — Эта печать дорогого стоит, дорогого!

«Неужели и я скоро превращусь в трясущееся сумасшедшее существо, лишенное души? — подумал Гетман и глянул на сточенную пряжку от ремня. — Если ничего не делать, то так и произойдет, — тут же вынес он себе приговор. — Но что я могу сделать? Если мне предложат подписать бумаги, то наверняка они потом попадут в руки моих друзей и знакомых. Неужели они поверят, что я снимаю со счета последние деньги?»

И тут же Аркадий Петрович вспомнил, как убеждая Андрея Рублева, что поступает правильно, занулив несколько счетов.

«Я сам свил веревку, на которой меня повесят. Да, жадность фраера сгубила. Ведь если открутить сейчас с самого начала то, что со мной произошло, слепому будет понятно — Чурбаков блефовал от первого до последнего слова, а я поверил! Неужели мне жилось до этого плохо? Неужели стоило по-глупому рисковать? Никто и никогда уже не ответит на этот вопрос. Что произошло, то произошло».

Гетман ощущал, что в этих подземельях витает дух смерти. Здесь и до него люди надеялись спастись, но всех их нашла смерть. Небось, и сейчас она бродит по гулким переходам со звонкой косой на плече.

Глава 11

Когда французский коллекционер Жак Бабек вернулся в отель от Шеришевского, он был крайне возбужден. То, что ему показали, произвело на него неизгладимое впечатление. Бабек прекрасно разбирался в произведениях искусства и понимал, что подобная вещь сделает ему состояние на всю жизнь. К тому же «Янтарную комнату» можно будет продать не просто коллекционерам, а России, правительству. И тогда подобный поступок сделает его имя легендарным, ему на территории России будет позволено все. А это выставки, организация аукционов. В общем, продав «Янтарную комнату», он заработает себе авторитет, станет одним из самых известных коллекционеров в мире.

«Янтарная комната», как рассчитывал Бабек, равна золоту Трои или золоту скифов. В общем, это вещь легендарная, обросшая огромным количеством мифов, легенд. И если только она станет его собственностью, он заполучит в руки огромное состояние.

"Только бы не сорвалось! Только бы все случилось!

Как предвидится".

Бабек расхаживал по своему номеру. Он снял пиджак, бросил его на диван, расстегнул рубаху. Затем откупорил бутылку коньяка, жадно выпил полбокала, сел.

Закурил. Опять вскочил на ноги и как большой надувной мяч, подпрыгивая, похлопывая себя по жирным ляжкам, ходил и ходил по номеру, поглядывая на часы, словно бы своим взглядом хотел заставить стрелки двигаться как можно быстрее, чтобы скорее наступило завтра, чтобы он мог встретиться с истинным продавцом, настоящим хозяином «Янтарной комнаты».

Если, конечно, это не обман. Но верить в то, что это обман, что это подставка, Жаку Бабеку не хотелось. Уж слишком огромные выгоды сулило приобретение «Янтарной комнаты».

Он снял трубку, позвонил банкиру, у которого можно было взять деньги, и прямо с места в карьер, без объяснения быстро заговорил, что ему, возможно, понадобится крупная сумма — два или три миллиона и чтобы деньги были готовы. Банкир ничего не понимая, но чувствуя, что Бабек взволнован, на все говорил:

— Да, да… Конечно, господин Бабек, как вам будет угодно, в любое время. Только, естественно, не ночью.

Договорившись с банкиром, Бабек бросил трубку и вытер вспотевшие ладони носовым платком. Затем платок смял и отшвырнул.

— Так, еще коньяка, — сказал он сам себе, наливая полбокала.

Выпив, он немного расслабился, хотя вкуса напитка абсолютно не ощутил, слишком уж был взволнован.

Зазвонил телефон. Бабек снял трубку, полагая, что может звонить Станислав Борисович Шеришевский.

Но звонила его секретарша.

— Господин Бабек, вы будете ужинать? На вас заказывать столик?

— Нет, Жаклин, погоди, — сказал Бабек. — Давай мы поужинаем с тобой вдвоем в номере?

— Да-да, я согласна, — ответила девушка. — Я сейчас закажу и поднимусь к вам.

— Давай, поднимайся поскорее.

«Секс — вот единственное, что может снять напряжение, что поможет мне заснуть», — решил коллекционер.

Минут через десять дверь в номер коллекционера отворилась и вошла Жаклин. А следом за ней, буквально через несколько секунд, появился официант. Он, извинившись, вкатил в номер столик на колесиках, заставленный всевозможной снедью.

— И шампанское, пожалуйста, — сказал Бабек, — самое лучшее, какое у вас есть.

— А что случилось? — спросила Жаклин, усаживаясь в кресле и закидывая ногу за ногу.

— Погоди, Жаклин, все узнаешь. Не спеши.

Секретарша уже давно не видела своего босса в таком настроении, в таком волнении. Дождавшись, когда в номере появится бутылка шампанского в серебряном ведерке, Бабек махнул рукой, отправил официанта, быстро откупорил бутылку, выстрелив пробкой в потолок, расплескивая дорогое вино, наполнил бокалы.

— Ну вот, прекрасно, — подавая бокал Жаклин, сказал Бабек. — Все просто прекрасно.

— Что прекрасно? — Жаклин понимала зачем ее вызвал шеф и так же наверняка знала что будет после того, как они выпьют и поужинают. ,.

Она знала, что с боссом лучше не разговаривать о делах. Если Бабек пожелает, сам обо всем расскажет, а если не захочет, то из него и щипцами не вытащишь никакой информации. Слишком уж он скрытен и осторожен по своей природе.

— Так за что пьем? — осведомилась Жаклин.

— За удачу, дорогая, за удачу. Думаю, она нас ждет.

— О чем ты говоришь? — она перешла на «ты».

— О большой удаче, Жаклин. О такой, какая нам еще и не снилась.

Во Франции у Бабека имелась семья — жена, две дочери и сын. Своей семьей коллекционер дорожил, но как любой мужчина при деньгах и часто отлучающийся из дому, имел любовниц. У его жены с Жаклин были прекрасные отношения. Может, жена Бабека что-то и подозревала, о чем-то и догадывалась, но нарушать равновесие, сложившееся в их отношениях, ей не хотелось. Она всецело была занята домом и детьми. А мужу уделяла внимание постольку-поскольку. Естественно, она его окутывала заботой, когда он появлялся дома. Но это случалось не часто.

У Жаклин, как у любой молодой, сильной и симпатичной женщины, а тем более самостоятельной и имеющей деньги, в Париже был любовник, молодой парень двадцати четырех лет. Но она понимала — пока работает у Бабека, пока он ей хорошо платит, думать о замужестве не приходится. Да и слишком часто случались отлучки из дому. Постоянно приходилось следовать за хозяином. Лондон, Амстердам, Токио, Вашингтон, Лос-Анджелес, Нью-Йорк… За то время, пока она работала у Бабека, объехала почти весь мир, побывала во всех крупнейших музеях мира и неплохо разбиралась в искусстве, вернее, в произведениях искусства. Могла, как эксперт, быстро оценить стоимость произведения и даже могла прикинуть на каком аукционе это произведение наиболее выгодно продать, кому его предложить.

— Так что все-таки случилось, Жак? — обратилась она к своему хозяину.

— Тише, тише, Жаклин, можешь спугнуть удачу.

Случилось, между прочим, невероятное, я даже не хочу рассказывать.

— Ты что, не доверяешь мне?

— Я не доверяю даже себе. Вернее, не верю в то, что подобная удача могла свалиться на мою седую лысую голову.

— Да ладно, не такая уж она седая и не такая уж лысая, главное умная и удачливая.

Она встала с кресла, поставила бокал, подошла к Бабеку. И зная, что это ему понравится, взлохматила седые волосы.

— Вот так ты мне нравишься.

— Я себе сегодня тоже нравлюсь. Удача идет мне в руки, большая удача.

— Что? Я уже, честно говоря, устала слушать об удаче. Может, объяснишь? Потому что глядя на тебя, Жак, мне кажется, ты заболел. У тебя даже голова горячая.

— Это все от волнения, дорогая. Что делает Поль?

— Перебирает бумаги, звонит в Париж своей супруге.

— Понятно, понятно… В общем, завтра он мне не нужен. И ты мне будешь не нужна, я поеду один.

— Куда? — спросила Жаклин.

— К одному знакомому коллекционеру.

— И что же он такое предложил? Надеюсь, не коллекцию пасхальных яиц Фаберже?

— Брось, Фаберже — это мелочи. Дорогие, ценные, но все же мелочи. Мне предложили кое-что получше. Я видел, держал вот в этих руках, — Бабек растопырил толстые в перстнях пальцы. — Держал, понимаешь, Жаклин, гладил, вот как тебя сейчас глажу.

Бабек подошел и положил растопыренные ладони на грудь Жаклин. Секретарша повела плечами, подалась немного вперед, упершись мгновенно отвердевшими сосками в ладони хозяина.

— Ты опять ходишь без лифчика?

— Я же знала, когда собиралась ужинать.

— Молодец. Ты очень сообразительная. И самое интересное, от тебя очень много пользы.

— Ладно, хозяин…

— Не называй меня хозяином, ведь сейчас у нас с тобой несколько иные отношения. И если все получится, то ты, Жаклин, получишь неплохие деньги.

— Так что же все-таки происходит? — положив руку на щеку своего хозяина и теребя кончиками пальцев мочку его уха, спросила Жаклин.

— Лучше об этом не говори, — Бабек прижал к себе Жаклин, его ладони скользнули по ее спине, застыли на бедрах. — Ты чертовски хороша, Жаклин.

— Я это знаю.

— Нет, ты не знаешь, как меня возбуждаешь.., как меня возбуждаешь.

— Почему это не знаю? — Жаклин бедром прижалась к паху своего патрона. — Знаю, знаю, чувствую.

— Вот и прекрасно, — ответил Бабек, расстегивая пуговицы белой блузки.

Пуговицы оказались на удивление непослушными.

— Черт подери, — сказал Жак Бабек, целуя Жаклин, — не нравятся мне твои пуговицы. Я люблю когда ты в свитере, он легко снимается.

— Погоди, я помогу, — Жаклин сама ловко расстегнула ряд перламутровых пуговиц и Бабеку ничего уже не оставалось как сбросить блузку с плеч.

— Вот так очень хорошо, просто прекрасно, — принялся целовать Жаклин в грудь.

Секретарша абсолютно не сопротивлялась, а подыгрывала своему хозяину как могла. А делала она это великолепно, понимая, что ей воздается за старания. Затем женщина принялась расстегивать брючный ремень, а расстегнув, запустила руки в брюки хозяина.

— Ну, ну, давай, не останавливайся, — бормотал Бабек, прижимаясь к Жаклин, снимая с нее юбку.

Юбка упала к ногам. Жаклин аккуратно переступила через нее, и прижавшись друг к другу, хозяин и секретарша двинулись к дивану.

— Давай я тебе помогу, — прошептала Жаклин, помогая освободиться хозяину от брюк и ботинок.

— Нет, пока еще не время. Не спеши, Жаклин, не спеши.

Бабек взял Жаклин за плечи и надавил на них руками. Жаклин поняла чего от нее добивается хозяин.

Она опустилась на колени и член Бабека оказался у нее во рту.

— Вот так, так, так… — бормотал Жак Бабек, всхлипывая и хрюкая, как большое толстое животное.

Жаклин старалась, понимая, что после этого, возможно, хозяин станет разговорчивее и расскажет что к чему. Так уже бывало не один раз, и Жаклин знала, когда Жак Бабек возбужден, взволнован, у него обязательно появляется желание заняться сексом. И неважно где он находится — в машине, в самолете или на каком-нибудь приеме. Но сейчас он был слишком возбужден, и Жаклин, хотя и проработала у Бабека немало, никогда еще таким его не видела.

— Дверь, — вдруг спросил Бабек, — заперла?

— Нет, — ответила Жаклин. — А кто может прийти?

— Не знаю, не знаю… Погоди, иди запри двери.

Жаклин поднялась с колен и покачивая бедрами, направилась к двери, понимая, что это приведет хозяина в еще большее возбуждение. Когда она уже была у двери, Бабек двинулся к ней, наклонил вперед, положил руки на бедра, и его член вошел в стройную девушку.

— Не здесь, не здесь". — прошептала Жаклин.

— Здесь и сейчас. Здесь, прямо у двери, прямо здесь, — быстро для своей комплекции двигаясь, бормотал Жак Бабек. — А теперь повернись! — вскрикнул он, выдергивая член, разворачивая Жаклин, опуская ее на колени.

Жаклин вскрикнула, схватила член Бабека влажными губами.

— Ну, ну, давай, не останавливайся… Ни на секунду, ни на миг… Продолжай, продолжай…

Он издал страстный звук — хрюканье, смешанное со стоном. Жаклин откинулась, сперма брызнула ей на лицо, на грудь.

— Вот так, хорошо.., хорошо… — Бабек отошел на несколько шагов и полюбовался на Жаклин, сидящую на коленях у двери. — Вот так-то будет лучше.

Затем он буквально рухнул на кожаный диван, распростер руки, раскинул ноги. Жаклин поднялась, взяла салфетку, вытерла грудь, лицо. Подошла к столику, подняла свой недопитый бокал шампанского, набрала жидкость в рот и проглотила.

— Ты молодец. Как всегда великолепна, как всегда знаешь чего хочет твой хозяин.

— Конечно знаю, Жак, ведь я с тобой работаю уже не один год.

— Вот и прекрасно, вот и хорошо. Подай мне шампанского, налей полный бокал.

Жаклин взяла бутылку, наполнила бокал и подала хозяину. Тот почти минуту смотрел на искрящиеся пузырьки, а затем жадно выпил — так, словно это была холодная вода, а его мучила нестерпимая жажда.

— Еще? — спросила Жаклин.

— Пока хватит. Кстати, дверь заперта? — уже во второй раз задал он тот же вопрос.

— Да заперта. Я же повернула ключ.

За ужином Жак Бабек выпил еще бутылку шампанского. Жаклин от вина отказалась. Алкоголь развязал ему язык, сделав более разговорчивым.

Бабек придвинулся к секретарше и положил ладонь на ее колени, при этом смотрел ей в глаза.

— Я решил сделать очень крупное приобретение.

Подобное в своей жизни я еще никогда не делал.

Жаклин вопросов не задавала, понимая, что шеф сейчас может все рассказать сам. Она пытливо на него поглядывала и улыбалась.

Жак Бабек тряхнул головой, как бы отгоняя наваждение:

— Мне по гороскопу, когда я был еще в Париже, выпадало в ближайшее время крупное приобретение.

И вот видишь, звезды не врут. А вот дальше астролог советовал быть предельно осторожным, чтобы не попасть впросак.

— Так в чем же дело? Будь осторожен, — сказала Жаклин.

— Вот я и думаю как бы мне все это получше устроить.

— Но ты же умный, — сказала Жаклин.

— Умный-то я умный, но слишком уж о большом деле идет речь.

— Но тебе же не впервой.

— Впервой. Ты знаешь, дорогая, впервой. Я еще никогда не совершал подобных сделок.

— Так что же тебе предложили?

Бабек огляделся по сторонам, словно бы кто-то за его спиной стоял и прислушивался к разговору.

— Чего ты боишься?

— Боюсь даже сказать тебе.

— Мне-то можешь говорить смело, я тебя никогда не подведу.

— Мне предложили реликвию, всемирно известную реликвию, о ней знают все.

— И что же тебе предложили? Шапку Мономаха?

Золото скифов?

— Нет, дорогая, лучше.

— А что бывает лучше — Леонардо да Винчи, Рафаэль, Микеланджело?

— Нет, нет, совсем иного порядка вещь.

— Так ты скажешь или нет? — быстро проговорила Жаклин. — Я уже начинаю терять терпение. И кто тебе предложил?

— Ты этого человека не знаешь. Я тоже его не знаю.

— А кто посредник? Кто вывел на продавца — Станислав Шеришевский?

Бабек замялся:

— Ну ладно, Жаклин, завтра будет день, завтра все и выяснится. Боюсь сглазить, боюсь сказать лишнее.

— Скажи, не бойся.

— Нет-нет, иди, — уже начиная злиться на самого себя, прикрикнул Бабек. — Иди, иди, до завтра.

Жаклин недовольно поднялась, быстро оделась, но в дверях остановилась.

— Так может ты все-таки скажешь, чтобы и я была в курсе?

— А зачем?

— Ну как… Мало ли что может случиться!

— А что может случиться?

— Всякое бывает. Насколько я понимаю, ты покупаешь что-то очень дорогое.

— Я еще пока не покупаю, лишь собираюсь. Я ее еще не видел.

— Так все же, что это?

— Ладно, потом скажу.

Когда Жаклин покинула апартаменты, Бабек еще минут двадцать сидел в оцепенении, постукивая толстыми пальцами по коленям.

Возможно, если бы не таблетки, Жак Бабек так и не уснул бы этой ночью. Но лекарство сделало свое дело.

Голова отяжелела, веки сомкнулись и Бабек провалился в тяжелое забытье.

Во сне ему виделись многочисленные ящики, в которые были запакованы панели «Янтарной комнаты». Камень переливался, сверкал, таинственно мерцал. Интересно, что во сне Бабек видел эти ящики явственно — так, словно бы когда-то к ним прикасался, так, словно бы они хранились у него в галерее.

Утром его разбудила секретарша. Бабек второпях позавтракал, надел свой лучший костюм и в присутствии Жаклин сделал телефонный звонок.

— Да, да, приезжайте.

— …

— Конечно же ждут! — ответил Шеришевский.

Именно это Жак Бабек и хотел услышать. Машина уже ждала у входа и минут через двадцать Жак Бабек, оставив машину внизу, поднялся на второй этаж — к коллекционеру.

Станислав Борисович сам открыл дверь:

— Приятная встреча, — сказал он, протягивая руку.

Мужчины обменялись рукопожатием. Жак Бабек вошел в квартиру, огляделся. Никого из посторонних в доме не было.

«А где же»? — глазами спросил он у хозяина.

— Скоро будут, не волнуйтесь.

— Как здесь не волноваться, такое приобретение, такая крупная сделка?!

— Думаю, все будет хорошо.

В другом конце двора стоял темно-синий микроавтобус «Форд-транзит». В кабине рядом с водителем сидел Чурбаков.

— Ну, что скажешь? — спросил он Бородина.

— Вроде все нормально, хозяин. Он приехал один.

— Ну что ж, тогда пойдем.

— Как будем действовать? — спросил Бородин.

— Как договорились, — сказал Чурбаков. — Я ему запудрю мозги, скажу что ехать нужно немедленно, что «Янтарная комната» здесь, в Москве, и если он хочет, сможет ее посмотреть, сможет пощупать и даже лизнуть, — сказав это, Чурбаков ехидно усмехнулся, поморщился и поправил шляпу. — Ну, пойдем.

Вместе со Свиридовым и Бородиным он выбрался из машины и направился к подъезду. Чурбаков сам подошел к двери и нажал кнопку звонка.

— Ну вот, — сказал Станислав Борисович Шеришевский, — и хозяин явился. Я думаю, вы переговорите с ним с глазу на глаз, я в этом деле лишь посредник.

Свел вас и все, на этом из игры выхожу.

— Да-да, — кивнул Жак Бабек, — он говорил по-русски, с невероятным акцентом.

Вадим Семенович Чурбаков "тел в квартиру. Он сразу же направился к Бабеку.

— Разрешите представиться, — сказал он, — Вадим Семенович Чурбаков. Думаю, моя фамилия вам кое-что говорит?

— Да, месье Чурбаков, говорит, — ответил Бабек.

— Ну и прекрасно.

— Так это действительно правда, месье Чурбаков, что «Янтарная комната» у вас?

— Конечно же правда. Ведь вы же видели маленькую часть ее, может быть, тысячную часть?

— А где она находится? — задал вопрос Жак Бабек.

— Ну, вы все сразу хотите знать, месье Бабек! Находится она здесь, в Москве.

— В Москве? — словно бы не веря услышанному, улыбнулся Жак Бабек.

— Да-да, в Москве.

— И вы не боитесь?

— Нет, я не боюсь, — сказал Вадим Семенович. — И вам советую не бояться.

— Но это же раритет, все-таки национальное достояние!

— Я прекрасно понимаю, что это национальное достояние.

— И сколько вы за нее хотите?

— Два миллиона меня устроит, — сказал Чурбаков.

— А почему так мало? — задал вопрос Жак Бабек.

— Можете заплатить пять, я не против. Но меня устроит и два.

— Я согласен. Но для начала, месье Чурбаков, я хотел бы убедиться, что она действительно существует.

— Что ж, это несложно сделать. Я вам ее покажу.

Шеришевский при разговоре Чурбакова с Бабеком не присутствовал. Он сидел в гостиной вместе со Свиридовым и Бородиным.

— А как быть с расчетом?

— Как вас устроит? — спросил Жак Бабек.

— Я бы хотел получить деньги здесь, в России.

— Я понимаю. Хотя мне было бы проще заплатить вам в Париже или в любой другой европейской стране.

— Я не хочу выезжать за границу, — бросил Чурбаков, — я бы хотел получить деньги здесь. Вы уж меня извините, месье Бабек, так будет лучше.

— Ну что ж, как вам угодно. У меня хорошие отношения с московскими банками и такую сумму я смогу получить.

— Вот и прекрасно, — сказал спокойно Вадим Семенович, — это даже очень хорошо. — Вы сейчас свободны? — спросил он, глядя на Жака Бабека, чувствуя, что тот нервничает.

— Да, можете мной располагать.

— Тогда, может быть, не будем откладывать это дело в долгий ящик и отправимся прямо сейчас?

— Да. Моя машина стоит внизу, — сказал Жак Бабек.

— Знаете, месье Бабек, мне не хотелось бы, чтобы ваш шофер знал куда мы поедем. Лучше отправимся на моей машине, а свою вы отпустите. В гостиницу, можете быть спокойны, мы вас привезем.

— Я понимаю, — кивнул Жак Бабек, — вы тоже осторожные люди.

— Приходится быть осторожными, — уверенно сказал Вадим Семенович, — иначе обязательно сгоришь, сгоришь, как спичка.

— Как, как сгоришь? — переспросил Жак Бабек.

— Сгоришь, как спичка, — повторил Чурбаков. — Сейчас мы выйдем, — сказал он, — вы отправите своего водителя и сядем в наш микроавтобус. Часа через три вы уже окажетесь в своем отеле. А завтра мы оговорим все вопросы по финансам и по передаче ящиков с панелями в ваши руки.

— Да-да, я хочу скорее убедиться, что она на месте, что она существует.

— Тогда едем.

Чурбаков даже не снимал плащ. В плаще был и Жак Бабек. Мужчины поднялись и покинули кабинет вполне довольные друг другом. Выходя, Вадим Семенович подмигнул Бородину.

Станислав Борисович Шеришевский раскланялся со своими гостями. А после того, как закрыл за ними дверь, самодовольно потер руки:

"Ну вот, кажись, все сделано. Кажись, денежки в кармане. Мне повезло, что я когда-то давно знал Чурбакова, когда-то давно продал его семье пару алмазов, парочку очень дорогих алмазов и несколько картин.

В общем, все прекрасно".

Жак Бабек подошел к своему водителю и быстро ему объяснил, что не нуждается в машине.

А затем, когда его автомобиль уехал, Вадим Семенович поторопил;

— Ну что ж, месье Бабек, вот в том темно-синем автобусе мы и поедем.

Когда французский коллекционер подошел к автобусу, он заметил, что в микроавтобусе нет окон.

— Это специально, — сказал Вадим Семенович. — Мне не хотелось бы, чтобы вы прежде времени знали где я храню «Янтарную комнату».

— Да-да, я понимаю.

Бородин открыл дверь, Свиридов залез вовнутрь. Внутри микроавтобуса «Форд-транзит» стоял большой ящик.

— Часть «Янтарной комнаты» здесь, — сказал Чурбаков. — Хотите взглянуть?

Бабек кивнул, давая понять, что не против.

Чурбаков зажег свет. В автобусе был Бородин. Свиридов снаружи закрыл дверь.

— Покажи месье Бабеку панели, открой ящик, — приказал Чурбаков Бородину.

Тот поднял тяжелую крышку с дырками.

— Можете взглянуть, — проговорил он.

Жак Бабек приблизился к ящику. И в этот момент Бородин обхватил француза сзади и прижал к его рту белую тряпку. Бабек несколько раз дернулся, но секунд через восемь плавно завалился на бок.

— Ну вот видите, порядок, Вадим Семенович! А вы волновались.

— Есть из-за чего волноваться. Бросай его в ящик.

Бородин с трудом сунул грузное тело французского коллекционера в большой ящик. Затем в его руках появился шприц и он быстро сделал укол в руку.

— Сколько он останется в отключке? — спросил Вадим Семенович.

— Часа четыре. В общем, мы успеваем.

— Вот и прекрасно. Я пойду сяду в кабину и гоним на аэродром. А ты присмотри здесь. Крышку закрой.

— Я все понял, хозяин, — Бородин опустил крышку большого темно-зеленого ящика и защелкнул замки. — Спи спокойно, дорогой товарищ. Дорога дальняя, нелегкая, но ты ничего не почувствуешь. Пусть тебе приснится что-нибудь очень хорошее, например, твоя любовница или Париж.

Вадим Семенович забрался в кабину.

— Поехали на аэродром и побыстрее, — он одернул рукав плаща. — Через час самолет вылетает в Калининград.

— Все понял, хозяин. Через пятьдесят минут будем на летном поле.

Темно-синий микроавтобус взвизгнул тормозами перед аркой и легко выехав со двора, помчался по московским улицам в направлении Жуковского.

— Ну вот, дело сделано, хотя еще и не до конца.

* * *

Темно-синий микроавтобус мчался по шоссе на предельной скорости. Время от времени Свиридов бросал взгляд на панель приборного щитка, где судорожно дергалась стрелка спидометра.

— Да не гони ты так! Мне это не нравится, — сказал Чурбаков.

Свиридов немного сбавил скорость и только сейчас заметил машину ГАИ.

— Черт побери, — пробормотал он, — опять эти долбанные гаишники!

— Ничего, ничего, не волнуйся, — сказал Чурбаков.

Гаишник взмахнул полосатым жезлом, приказывая остановиться.

— Вот незадача!

Притормозив прямо возле машины, Свиридов выскочил из машины.

— Командир, слушай, мы очень спешим. Вот документы.

В права была положена пятидесятидолларовая купюра. Гаишник взял документы, зло посмотрел на Свиридова.

— Все спешат, все куда-то летят. А правила нарушать все равно не положено. Понятно?

— Так точно, командир, понятно.

Гаишник раскрыл документы и увидев пятидесятидолларовую купюру, улыбнулся:

— Новые у вас права.

— По-моему, в порядке документы, командир? — нагловато спросил Свиридов.

— Документы в порядке. Ну ладно, поезжайте.

Только правила не нарушайте, километров через пять еще один пост ГАИ.

— Спасибо, командир, понял.

Свиридов забрался в кабину и микроавтобус рванул с места.

Лейтенант ГАИ довольно посмотрел на сержанта:

— Ну, теперь твоя очередь. Может, тебе, сержант, тоже повезет?

— А сколько?

— Не твое дело, — сказал лейтенант.

— Понял, — пожав плечами, ответил сержант, становясь на дорогу.

«Наверное, баксов двадцать оторвал», — подумал он про своего командира.

А лейтенант, сев в машину, поскреб пальцем пятидесятидолларовую банкноту. Если бы она оказалась фальшивой, он тут же связался бы по рации с соседним постом и приказал бы остановить темно-синий «Форд».

Но купюра оказалась настоящей. Не очень новой, но настоящей. В общем, день прошел не зря.

— Сколько ты ему дал? — спросил Вадим Семенович у Свиридова.

— Полтинник, хозяин, — сказал Свиридов.

— Ну и правильно. Что их жалеть? Зато без проблем ехать будем.

— Да, он меня еще предупредил, что впереди пост ГАИ.

— Вот видишь, как хорошо быть не жадным!

— А если бы мы ему дали стольник, как думаете, могли бы с мигалкой мчаться?

— Могли бы, но не стоит, — Чурбаков закурил — отъездил я свое с мигалкой.

Микроавтобус как по графику прибыл на территорию военного аэродрома. Военный самолет уже стоял, готовый к вылету. Командир корабля со звездами майора поздоровался с Чурбаковым.

— Тут, майор, у нас кое-какие изменения, — сказал Вадим Семенович.

— Какие изменения?

— Ящик с собой повезем.

— Большой? — спросил майор.

— Да нет, не очень. Но это, естественно, за отдельную плату.

— Понятно, — сказал пилот.

— Свиридов, рассчитайся.

Свиридов дал пятьсот долларов, летчик довольно улыбнулся.

— За такие деньги я готов пять ящиков доставить в Калининград. Хороший вы пассажир, Вадим Семенович.

— Сам знаю, что неплохой.

— Сейчас ребята загрузят ящик, отгонят микроавтобус, потом за ним приедет человек.

Чурбаков и его люди действовали слаженно, все у них было предусмотрено, все находилось на мази.

Ящик загрузили в самолет, Свиридов быстро отогнал темно-синий «Форд» к КПП и позвонив по телефону, приказал, чтобы за ним приехал один из людей Чурбакова.

— Все в порядке? — спросил Бородин," когда Свиридов подошел к самолету.

— Конечно! А как же может быть иначе? Все чики-чики.

— Ну и прекрасно. С богом! — Бородин со Свиридовым хлопнули по рукам.

Чурбаков, увидев этот жест своих людей, улыбнулся. Ему нравилось, когда у них такое хорошее настроение, когда все клеится, все совпадает, как хорошо пригнанные детали.

Самолет взревел моторами, разбежался по взлетной полосе, легко оторвался от бетона и взял направление на северо-запад. Кроме пилотов в этом военном самолете, выполняющем грузовые коммерческие рейсы, находилось еще четверо. Троих летчики видели, а о существовании четвертого даже не догадывались. А французский коллекционер Жак Бабек находился в глубокой отключке под деревянной крышкой зеленого ящика.

— Послушай, Павел, обратился к Свиридову Вадим Семенович, — иди глянь, может, наш клиент уже концы откинул?

— Да что вы, Вадим Семенович! — сказал Свиридов, поднимаясь. — Жив-здоров, я в этом уверен.

— Хорошо что уверен, но тем не менее, посмотри.

Дорого ведь стоит французишко.

— Сейчас гляну.

Покачиваясь и придерживаясь за переборки, Павел Свиридов направился в грузовой отсек, заполненный холодильниками и стиральными машинами. Среди всей этой бытовой техники стоял длинный темно-зеленый ящик размерами два с половиной на метр с плотно пригнанной крышкой, закрытой на два замка. Свиридов пробрался по узкому проходу, опустился на колени, отщелкнул замки, поднял крышку.

Он был абсолютно уверен, что Жак Бабек жив-здоров и спит. Но тем не менее, несколько секунд посмотрев на безмятежное лицо француза, Свиридов взял руку Жака Бабека, нащупал пульс и хмыкнул. Затем взглянул на свои часы, посчитал количество ударов и ухмыльнулся.

«Ну и боров! Спит, как ребенок и пульс как у десантника».

Крышка была закрыта, замки защелкнуты. Павел Свиридов с улыбкой на губах вернулся в тот отсек, где сидели Бородин и Чурбаков.

— Ну что скажешь, Паша? — спросил Бородин.

— Что я могу сказать — спит наш француз.

— Это хорошо, — сказал Бородин, — небось, целую ночь волновался, не спал. Прилетим на место, он выдрыхнется, будет свеженький, как огурчик.

— Сразу, как прилетим, попытаемся договориться, — бросил короткую фразу Чурбаков.

— Да, Вадим Семенович, как скажете. Думаю, мы его обломаем в первые дни, — хохотнул Свиридов, вытряхивая из пачки сигарету.

— Не курил бы ты, — одернул своего подчиненного Чурбаков, — и так тошно от этих перелетов. Вообще мне кажется, что моя жизнь проходит в самолете, а не на земле. Болтаемся чуть ли не по два раза в неделю в дурацких грузовых самолетах. Я скоро подхвачу какую-нибудь воздушную болезнь.

Бородин со Свиридовым расхохотались.

— Чего ржете, — прикрикнул на них Чурбаков, — не видите, мне худо!

— Вы бы, Вадим Семенович, коньяка глотнули, — в руках Павла Свиридова появилась плоская блестящая фляга с золоченым двуглавым орлом.

— Ну давай свой коньяк. Небось, паршивый?

— Да нет, вы же знаете, Вадим Семенович, паршивых не употребляем.

— Знаю. Пьете всякую мерзость.

Тем не менее, толстыми пальцами, которые не хотели слушаться, он открутил плотно пригнанную пробку и сделал два глотка. Прополоскал коньяком рот и откинулся на спинку кресла, прикрыв шляпой глаза.

— Через сколько будем? — спросил Чурбаков, морщась и отдавая флягу, вернее, он не отдавал, а просто протянул руку.

И Бородин тут же принял флягу и абсолютно не брезгуя, не обтирая горлышка, сделал несколько глотков.

— Думаю, как всегда, через час двадцать, если с погодой все будет в порядке.

— Вроде бы ничего идем, — сказал Свиридов.

— Не идем, а летим, — уточнил Чурбаков. — Если я усну, то минут через тридцать-сорок сходи глянь как там Жак Бабек. Слышишь, Свиридов, или нет?

Отвечай!

— Слышу, слышу, Вадим Семенович, схожу обязательно, гляну, — но затем Свиридов толкнул в плечо Бородина. — Слышишь, Серега, твоя очередь, так что ты пойдешь.

— Ладно, схожу я, — согласился Бородин и мужчины подмигнули друг другу, бросив взгляд на своего шефа. — Так что, допьем коньяк? — предложил Бородин.

— Можно, конечно. Давай.

Они, передавая друг другу плоскую флягу, принялись пить коньяк. Когда он был выпит, им захотелось закурить.

— Нет, не будем, — сказал Бородин и кивнул в сторону Чурбакова, проснется, шуметь начнет.

— Скоро прилетим, тогда и покурим.

— Ладно, хорошо, — ответил приятель.

Самолет подрагивал, наверное, вошел в тучу. Вздрогнул и Чурбаков, но глаз не открыл, лишь его одутловатые щеки затряслись, как холодец.

— Противно летать на этих турбовинтовых самолетах, — сказал Свиридов.

— Противно, Паша, зато безопасно. А самое главное, никто не контролирует. Летим себе и летим. И никто не знает, что мы загрузились, никто не знает куда самолет держит курс и самое главное, никто не спрашивает что мы там везем. Кстати, посмотри как там толстяк.

— Сейчас схожу.

Бородин и сам хотел встать и пройтись, ноги затекли. Он несколько раз присел, держась за подлокотник кресла, хрустнул суставами.

— Иди, иди, а то разбудишь, — прошептал Свиридов.

— Да не шуми ты, а то от твоего шума проснется.

Бородин сходил в грузовой отсек, с шумом откинул крышку. Веки француза дернулись, но не открылись.

— А что с ним сделается? — пробормотал Бородин. — Что его щупать, как женщину? Пошел он к черту!

Крышку, тем не менее, он захлопнул тщательно — так тщательно, словно бы от этого движения зависела его жизнь и безопасность Чурбакова.

Все у Вадима Семеновича Чурбакова было отлажено, продумано и схвачено. Счета в зарубежных банках ежемесячно пополнялись крупными суммами, состоящими из денег его узников подземной тюрьмы. Получал он и наличные. И суммы были значительные. С каждым новым заключенным Вадим Семенович Чурбаков лишь входил во вкус, лишь еще больше раззадоривался. Время от времени Бородин со Свиридовым, глядя на шефа, инициатора всех операций с «новыми русскими», покачивали головами.

— Добром это, Паша, не кончится. Слишком уж много крови, слишком уж много жертв.

— Да, доберутся, доберутся до нас.

— Не ссы в муку, не делай пыли, — отвечал Свиридов. — Пока до нас доберутся, думаю, мы с Чурбаковым будем где-нибудь очень далеко в теплых странах на берегу синего-синего моря.

— А как ты думаешь, много у него денег?

— Думаю, много. Но тем не менее, денег на ветер он не бросает.

Но такие разговоры случались не часто. В общем-то ни у Бородина, ни у Свиридова на них почти не оставалось времени.

А Вадим Семенович вел четкий учет каждому заключенному, каждой жертве. Он записывал в специальный блокнотик суммы, числа, фамилии — в общем, как заправский бухгалтер вел свое страшное, жестокое, бесчеловечное дело. Но занятие, которому он посвятил последние годы, приносило ему удовольствие, держа его в возбуждении, давая вкус к жизни. Опасность подстерегала на каждом шагу, несмотря на то, что еще в тюрьме Вадим Семенович, казалось, все продумал. Быть может, кое-какие детали не совпадали, но кто обращает внимание на мелочи, кто в этом мире может предугадать все до мельчайших поворотов? Никто! Человеку такое не подвластно. И Вадим Семенович прекрасно это понимал.

— Все течет, все изменяется, — любил он повторять сам себе, — неизменна лишь жажда власти.

"А власть дает деньги. И если высшим силам будет угодно, то я вновь доберусь и до власти. Они будут от меня зависеть, они будут мне подчинены. Сам я никогда не пойду ни в депутаты, ни в министры. Слава богу, ими я уже был. Лучше оставаться в тени и дергать за невидимые ниточки, убирать людей и ставить, возносить на престол и сталкивать, обрекать на бедность, на жуткое существование ".

И, возможно, если бы Вадим Семенович не вспомнил камеру-одиночку и жесткие нары, серый потолок, похожий на крышку гроба изнутри, он спал бы до самого приземления.

— Ну, где мы?

— Уже подлетаем, Вадим Семенович, заходим на посадку, — ответил Бородин.

— Это хорошо. Коньяк есть?

— Нет, Вадим Семенович, мы все выпили, — ответил Бородин.

— Выпили так выпили. Черт с вами. Мне даже не оставили.

— Извините, Вадим Семенович, мы думали…

— Ладно, то что вы думали меня не интересует. Как наш лягушатник?

— Жив-здоров, — ответил Бородка, — минут тридцать назад я проверял.

— Сходи еще проверь, может коньки откинул, может быть, мы труп везем, тогда его лучше в полете выкинуть.

— Да нет, что вы! — Бородин поднялся, направился в грузовой отсек, через пару минут вернулся.

— Спит, как сурок. Холера его не возьмет.

— Это хорошо, — кивнул Чурбаков. — Когда приземлимся все сделаем быстро. С машиной договорено?

— Так точно, — ответил Свиридов, — будет ждать нас на аэродроме.

— Тот же автобус?

— Да, тот же, который всегда.

— Ну и ладненько.

— Заходим на посадку! — послышался резкий, искаженный динамиком голос пилота. — Пристегните ремни!

— Да пошел ты со своими ремнями… — пробурчал Бородин.

Свиридов улыбнулся. А вот Чурбаков пристегнул ремень.

Самолет остановился и буквально через минуту к нему подкатил микроавтобус.

— Ну что, пошли, Серега, — сказал Бородин, — вынесем нашего друга, перегрузим и отправим к последнему месту.

— Пошли.

Вдвоем они выволокли тяжеленный ящик из самолета.

— Ну и весит! Килограммов двести, наверное, — вытирая вспотевший лоб, сказал Бородин.

— Да, как мешок с дерьмом. Не люблю я толстяков, возни с ними и тяжеленные, как гири! И удары они не так ощущают, как худые, кости сломать им тяжело.

— Зато богатые, — уточнил Свиридов.

— Посмотрим, что из него вытрясем. Может, у него и гроша за душой нет.

— Тоже, скажешь! Денег у него, думаю, куры не клюют, иначе бы не жил в «Метрополе» и не раскатывал бы на шикарном лимузине по Москве.

— Да это я так, к слову. Конечно же деньги у него есть, иначе Чурбаков не связывался бы с ним. И какие же они, все-таки, придурки — эти богачи! Падкие на обещания, верят.

— А ты бы не поверил Чурбакову?

— Я бы вначале проверил, — сказал Свиридов.

— Ну и как бы ты проверил? Панель показали, панель настоящая, все чики-чики. Ты видел как у него горели глаза и руки тряслись?

— Видел, — сказал Свиридов, — как у голодного кота, который увидел мышь.

— Это точно.

Тяжеленный ящик затолкали в микроавтобус, Чурбаков сел рядом с водителем. А Бородин со Свиридовым забрались внутрь. Бородин хотел усесться на зеленый ящик, но Свиридов сказал:

— Серега, не наглей. Еще задохнется чего доброго!

— Чего же здесь доброго? — засмеялся Бородин, но тем не менее пересел на сиденье.

Автобус не спеша выехал за ворота аэродрома, помчался по бетонке, затем выехал на шоссе и уж там развил скорость. Бородин тронул за плечо Свиридова.

— Вадим Семенович не любит когда так носятся.

— Не любит, не любит… А что делать? Наверное, ему уже остохренели эти перелеты, дорога и все такое прочее, хочет скорее добраться до лагеря.

— Это ты верно сказал.

— Насчет чего?

— Насчет лагеря. Самый настоящий концентрационный лагерь для «новых русских».

— Но сейчас мы везем не русского.

— А какая разница — русский, китаец, немец? Главное, чтобы из него можно было деньги выжать — Выжмем, выжмем. Там ребята веселые, они света мало видят, издеваться начнут, голодом морить, жаждой мучить и всякими такими штучками. В тюрьмах поднаторели, мастера своего дела.

— А мне спать хочется, — сказал Бородин, — я бы тоже не отказался вздремнуть пару-тройку часов.

Но думаю, нам это не светит.

— Почему не светит?

— Завезем француза, посадим в клетку и поедем в пансионат отдыхать. А через пару дней опять в Москву. В Москве, Серега, мне больше все-таки нравится.

Как-то спокойнее. А под землей я чувствую себя вообще хреново, хуже чем Чурбаков в самолете.

— Да, и мне там не нравится. Как-то угнетают все эти сваи, перекрытия, потолки, все эти клетки." Ржавчина, запах гнилой воды, ужасно действуют на нервы. Такое впечатление, что где-то на том свете находишься.

— А представляешь, военнопленные там по году по два сидели?

— Не сидел там, Паша, никто год или два! Дохли они там, как тараканы. Пару месяцев поработали — ив расход. Новых привозят, те работают.

— А что там вообще делали — в этих каменоломнях?

— Цеха какие-то были. То ли снаряды, то ли бомбы какой-то дрянью начиняли.

— А кто вообще разведал про эти подземелья?

— Как это кто — Чурбаков. Вернее, он давно знал об их существовании, а обустроил все, когда на свободу вышел. Надо же было где-то базу делать. Завернулся он на этой тюрьме. Ты бы, Паша, семь лет оттрубил, так тоже на тюрьмах завернулся бы.

— Если бы я отсидел семь лет, думаю, я бы тех, кто меня туда засадил, возненавидел.

— Так и он ненавидит. Свою собственную тюрьму устроил — удобная штука, действует безотказно.

— Да, безотказно, проколов пока не было.

Микроавтобус свернул с шоссе.

— Ну вот и приближаемся, — почувствовав, как вздрагивает на выбоинах дороги автомобиль, пробормотал Бородин.

— Как бы наш клиент не проснулся.

— Думаю, он проснется через час или через два.

— Значит проснется в клетке, — констатировал Свиридов.

* * *

Жак Бабек открыл глаза, потряс головой и забормотал по-французски. Два охранника стояли рядом с клеткой. Услышав иностранную речь, они громко и нагло расхохотались, Жак Бабек перевернулся со спины на живот, встал на колени и принялся оглядываться.

— Где я? Где я! — вначале по-французски, а затем по-русски воскликнул он.

— Ты в «Янтарной комнате». Ну как, нравится тебе? — услышал он знакомый голос.

— Где я? — вновь воскликнул Бабек.

— Я же тебе говорю, в «Янтарной комнате». Ты хотел ее увидеть — смотри. Она твоя.

Вадим Семенович сидел на стуле шагах в семи от клетки. Свет прожектора на него не падал, он находился в тени. Жак Бабек на четвереньках подполз к решетке, вцепился руками в прутья и принялся трясти.

— Антрэ, откройте, откройте! Выпустите! — путая французские и русские слова вопил он.

— Никто тебя не выпустит, — раздался из темноты голос Чурбакова. — Вернее, за просто так, никто не выпустит. Но ты можешь, Бабек, обрести свободу. Ты можешь ее купить.

— Купить свободу? — наконец до француза дошло, что он взаперти, что он превратился в заключенного, в пленника.

Он заплакал, как ребенок. Его жирное тело тряслось, голова стучала о колени, руки скребли бетонный пол.

Но ни его слезы, ни его восклицания не производили на двух охранников никакого впечатления, они уже ко всему привыкли. И к стенаниям, и к слезам, и к молитвам относились абсолютно равнодушно, как человек, находящийся в теплом доме, относится к завыванию ветра и шуму дождя. Было в этом, конечно, определенное неудобство. Не очень приятно, когда за окном воет ветер, но поделать с этим ничего нельзя. И поэтому надо относиться к шалостям природы спокойно, равнодушно.

— Убивается? — сказал один охранник, толкнув в плечо другого.

— А что же ему делать? Скоро пить захочет, потом есть.

— Воды, воды! — закричал Жак Бабек.

— Знаете, месье Бабек, — раздался вежливо-приторный голос Чурбакова, — здесь все стоит денег, как на очень-очень дорогом курорте. Глоток воды стоит сто долларов.

— Но у меня нет с собой денег! Нет!

— Я думаю, деньги ты сможешь найти и даже сможешь найти столько денег, чтобы купить себе свободу.

Ни пить, ни есть ему не давайте, — сказал, обращаясь к охранникам Чурбаков.

Жак Бабек принялся оглядываться. И только сейчас до него дошло, что он не одинок. Справа и слева в железных клетках находились люди, скорее всего, такие же, как и он заключенные, узники страшного человека, фамилия которого Чурбаков. Но кому об этом он сейчас может рассказать? Кому пожаловаться? Нет здесь ни адвоката, ни секретарши, ни помощника.

Жак Бабек разрыдался, как ребенок. А затем принялся кататься по полу и истерично выкрикивать проклятия в адрес Чурбакова и призывать позор на свою собственную голову, на господа бога, который ослепил его, лишив разума и осторожности. Только сейчас, лежа на бетонном полу, он вспомнил предсказание астролога, сделанное еще в Париже. Это его жена, прослушав какую-то программу по радио, сказала, что его ждет большая сделка, но он должен быть предельно осторожен.

Сделка, как сейчас понимал Жак Бабек, не состоялась, а вот природная осторожность ему изменила, и он попал в лапы бандитов, самых настоящих, жестоких, расчетливых и хитрых.

Глава 12

Гуляя по набережной Москва-реки, полковник ГРУ долго и обстоятельно инструктировал Бориса Рублева, вводя его в курс дела, пытаясь не упустить даже самых мелких деталей. Комбат слушал молча. Затем возразил.

— Вряд ли что у меня получится.

— Понимаешь, Борис Иванович, мне больше надеяться не на кого, — сказал Бахрушин, резко поворачиваясь спиной к ветру.

Они говорили еще около получаса. Бахрушин время от времени посматривал на Комбата. Тот морщился, словно от зубной боли.

Полковник посмотрел на темные облака, пытающиеся закрыть ярко-голубое осеннее небо, и продолжил:

— Потолкайся по антикварам, Борис Иванович, пошуми. Поищи какие-нибудь ценности. Может, на тебя кто и клюнет.

— На меня клюнет? — рассмеялся Рублев.

— Ну а почему бы и нет? Ты мужик представительный, особенно если соответственно оденешься, как эти «новые русские», чтобы прикид был важный.

— Да на меня можно только бушлат надеть, это единственный прикид, который на мне хорошо сидит.

— Вот видишь, в рифму заговорил, — расхохотался Леонид Васильевич Бахрушин, затем остановился, облокотился локтями о парапет и стал смотреть на ярко-синюю осеннюю воду. — Все бежит, все изменяется, — сказал он.

— Это точно, — подтвердил мысль Бахрушина Борис Рублев.

— Так что мы с тобой договорились?

— Не могу отказать тебе, Леонид Васильевич, хотя на сто процентов уверен ничего у меня не получится.

Только смех вызовет мой прикид, как ты говоришь, да мое желание выглядеть богатым, эдаким «новым русским».

— Они, в принципе, все выглядят смешно и все по-своему оригинальничают. Так что не твоему прикиду, ни твоим манерам особо никто не удивится. Действуй.

Кстати, вот тебе список, — полковник Бахрушин наконец-то отдал бумагу. — И вот тебе фотографии Жака Бабека.

Комбат принялся рассматривать снимки.

— Яркий мужик, — сказал он, — запоминающийся.

— Вот и я думаю, что такой не проскользнет сквозь пальцы, обязательно кто-нибудь где-нибудь его да видел.

— А ваши люди, Леонид Васильевич, чем заняты?

— Тоже ищут.

— А этот, кого вы хотите мне дать, он что, нормальный парень?

— Альтов? Вполне нормальный. Смышленый мужик.

Молодой, правда, еще необстрелянный, но зарекомендовал себя с лучшей стороны.

— Плохо, что необстрелянный, — хмыкнул Борис Рублев.

— Но в нашем деле иногда можно и не стрелять. Это не самое главное для разведчика.

— Да я понимаю, это так, к слову, — улыбнулся Рублев, вытряхивая из пачки сигарету и предлагая Бахрушину.

— Ну ладно, давай. Хотел уже не курить, но не могу отказать себе в удовольствии.

Борис Рублев видел, что полковник Бахрушин нервничает, что ему не по себе, но помочь ничем своему другу не мог. А то, что они с Бахрушиным уже были в очень дружеских отношениях ни для Комбата, ни для Леонида Васильевича не было секретом. Хотя в общем-то мало общего было между этими мужчинами, разве что в достижении цели они были едины. Ни тот, ни другой не останавливался на полпути, но достигал каждый цель по-своему, только ему одному свойственными способами и, естественно, действиями.

Выкурив по сигарете, мужчины расстались. Напоследок Борис Рублев получил инструкции, как можно связаться с Бахрушиным в любое время дня и ночи.

И еще полковник ГРУ попросил:

— Будь поосторожнее, Борис Иванович. Все-таки со сбродом придется работать, с отъявленными мерзавцами, скорее всего. Так что береги себя.

— Да уж я не дурак, Леонид Васильевич, голову в петлю совать.

— В петлю оно бы, может, и ничего, не худший вариант.

— А что может быть хуже?

Леонид Васильевич Бахрушин вместо ответа лишь пожал плечами и криво улыбнулся:

— Всякое бывает, Борис Иванович. Так что береги себя.

— Я возьму своего друга охранником.

— Наймешь, что ли? — улыбнулся Бахрушин.

— Нет, не найму. Денег у меня немного.

— Деньги и все остальное я тебе дам.

— Вот это хорошо.

Мужчины крепко пожали друг Другу руки. Но не так, как прощаются те, кто уверен, что больше никогда не увидятся. Почему-то Бахрушин знал, что с Борисом Рублевым он обязательно встретится. И еще у Бахрушина была надежда, может быть, слабая, но была: Комбат и на этот раз не подведет, и у него обязательно получится.

Ох, не нравилось Комбату предложение полковника Бахрушина! Вернее, не само предложение, а то, каким образом ему предстояло действовать. Он прекрасно знал что предпринять если оказывался в драке, если предстояло прятаться в горах и устраивать засады. Но сидеть по ресторанам, корча из себя «нового русского», расхаживать по магазинам, совершая дорогие покупки, ему было не по душе.

Но куда денешься, если другого выхода нет, если ты уже дал согласие! А слово Комбат держал твердо. Не было человека в мире, который мог бы упрекнуть его в том, что он нарушил данное им обещание.

Борис Иванович Рублев забрался в свой небольшой «Форд», который тут же перекосился на левый бок. Ему хотелось ругаться матом.

— Втравили меня в дело, однако! — пробормотал он и нежно взялся за рычаг переключения передач, потому что знал, если дать волю эмоциям, рычаг отломается и останется зажатым в руке.

А машины, как и оружие, Комбат всегда щадил. Наверное, точно так же в старые времена всадники относились к своим коням.

* * *

Андрей Подберезский встретил Комбата как всегда бурно. И неважно, сколько они не виделись — год, неделю или пару часов. Энергия, заключенная в сильных мужчинах, всегда ищет выхода и если не находит его в разборках, то вовсю проявляется в дружеских чувствах.

Андрей тут же обнял Бориса Ивановича и захотел было приподнять его от земли, но Комбат опередил Подберезского:

— Ну что, съел? — рассмеялся Комбат, опуская Андрюшу на пол. И только сейчас заметил:

— А на хрен ты в коридоре паркет положил?

— Красиво. Да и деньги были.

— В коридоре линолеум лежать должен или плитка.

А то хочется сразу перед входной дверью башмаки снять и в носках топать.

— Не снимай обувь, Комбат, — принялся останавливать Подберезский своего бывшего командира.

Но тот упрямо освободился от ботинок и, не надевая предложенные ему тапочки, вошел в комнату.

— Как в музее, — наконец подытожил он. — Заходишь — и плюнуть некуда.

— В пепельницу, — нашелся что ответить Подберезский и отойдя от Комбата на пять шагов, осмотрел его, сидящего в кресле, с головы до ног. — Тяжело, конечно, Комбат, представить тебя в новой роли, но что-то в твоем облике от «нового русского» есть.

Комбат чувствовал себя неуютно под пристальным взглядом Подберезского.

— И что же? — мрачно поинтересовался он.

— Основательность.

— Ну ты и скажешь! — Комбат скрестил руки на груди и нахмурился. — Я может и русский, но никакой не «новый». Звучит-то — прямо как ругательство!

— Ну-ка, поднимайся, Борис Иванович, сейчас будем шмотки примерять.

— Чувствую себя, как на приеме у врача. Сейчас еще скажешь «Раздевайтесь».

— Придется.

Андрей Подберезский подошел к огромному встроенному зеркальному шкафу и отодвинул одну из четырех створок. За ней на полированных деревянных плечиках висели костюмы.

— Ты что, носишь их? — удивился Комбат, никогда не видевший Андрея в костюме и при галстуке.

— Иногда приходится.

— В костюме же ни присесть, не встать, тут же стрелки испортишь.

— А ты хоть раз в жизни костюм надевал?

Комбат почесал пятерней затылок, задумался. Затем радостно улыбнулся:

— Точно, было дело, помню.

— Это когда же?

— На выпускном вечере в школе. А потом как военную форму надел, так из нее и не вылезал. Другие приходили домой и сразу же в гражданку залезали, а я камуфляж, да камуфляж. Только после Афгана потихоньку к джинсам привык.

— Ты, Комбат, хоть размер-то какой носишь? — Подберезский подошел к нему и померился ростом.

Он был чуть выше своего командира, но это становилось заметно когда они стояли совсем рядом. А стоило отойти на шаг или два, как небольшая разница мгновенно нивелировалась, наверное, за счет того, что Комбат был чуть шире в плечах.

Борис Иванович Рублев пожал плечами:

— Не знаю.

— А как ты шмотки выбираешь в магазине?

— Подхожу, смотрю, у продавщицы спрашиваю, потом меряю. Если подходит — покупаю.

Такой образ мыслей, естественно, удивил Подберезского. Сам-то он к одежде относился очень серьезно.

Костюмы выбирал дорогие, но они стоили потраченных на них денег. Джинсы он никогда не покупал дешевые, обувь — всегда удобную и дорогую. Естественно, что для Комбата Подберезскому не было жаль ничего и поэтому он сразу же предложил ему свой лучший выходной костюм, обошедшийся ему в семьсот долларов.

Стильный, черный, с редкими узкими — в одну нитку — белыми полосками.

Комбат сбросил куртку, расстегнув до половины, стащил через голову рубашку. Выбравшись из джинсов, он стоял перед зеркальным шкафом и, может, впервые увидел себя во всей красе — целиком. У него самого дома было довольно большое зеркало, но в нем он умещался лишь до пояса. Комбат несколько раз согнул руки со сжатыми кулаками, бицепсы тут же вздулись шарами.

Подберезский подал Рублеву белую, всего один раз побывавшую в стирке сорочку и с сомнением заметил.

— Думаю, воротничок сойдется, если шею напрягать не станешь.

— А что, расстегнуть воротничок нельзя?

— С галстуком?

— А что такого?

— Одевайся.

Борис Иванович с удовольствием облачился в белую, пахнущую освежителем рубашку, застегнул пуговицы, а затем, взявшись за манжеты, с удивлением посмотрел на Андрея.

— Пуговицы-то у тебя оторваны! Сразу видно, без жены живешь и баб непутевых водишь.

— Сюда запонки надо. Ну и профан же вы в таком деле, Борис Иванович!

— Каждый человек в каком-то деле профан.

Комбат принял от Андрея запонки — дорогие, блестящие золотом, с камнями — и аккуратно, боясь раздавить их пальцами, вставил в прорези манжет.

Подберезский не удержался от смеха.

— Ты чего? — сдвинув брови к переносице, поинтересовался Комбат. Он и сам себе не нравился в таком одеянии. Из-под белой длинной рубашки торчали сильные загорелые ноги в простецких серых носках.

— Вот брюки, — Андрей подал штаны, звякнув изящной пряжкой.

— Не мужское оно все какое-то, — продолжая хмуриться, Комбат осматривал брюки.

— У бабских ширинок не бывает.

— А-то я не знаю.

Рублев влез в стильные, чуть зауженные книзу, брюки, затянул ремень и расправил рубашку. Верхняя пуговица у воротника так и осталась не застегнутой.

— Галстук.

— Простоват не будет? — усомнился Борис Иванович, разглядывая узкий галстук темно-бордового цвета с тусклыми серебряными блестками.

— Ты посмотри на другую сторону.

— Сделано во Франции. Ну и что? — после некоторых сомнений перевел надпись Комбат.

— А значит, лучшего не найти.

— Думаешь, я знаю как эта гадость завязывается? — Комбат крутил в руках галстук так, словно бы это была удавка и он собирался набросить ее на шею своему врагу.

Андрей Подберезский попробовал завязать галстук Комбату, стоя к нему лицом, но ничего не получилось.

— Черт, привык на себе завязывать! Такое впечатление, будто в зеркало смотрю и пытаюсь что-то сделать руками.

Подберезский зашел за спину Комбату и только тогда завязал галстук.

— Шею не напрягай.

Пуговица зашла в петлю, галстук затянулся, и Подберезский тут же приколол его изящной серебряной булавкой. Подал Комбату пиджак.

Тот неуклюже влез в него и застегнулся на все пуговицы. Он стоял перед зеркалом, глядя на отражение, и не узнавал самого себя. Лишь только голова оставалась прежней, все же остальное — поддельное и комично-утрированное. И без того широкие плечи Комбата сделались шире из-за фасона пиджака. Большие отвороты, костяные пуговицы.

— Еще ничего, когда стоишь, опустив руки, — тихо проговорил Борис Иванович, — но стоит поднять — сразу появляются складки.

— Костюмы надо уметь носить, — поспешил утешить его Подберезский.

— А что их носить — надел и пошел.

— Комбат, камуфляж на каждом встречном смотрится?

— Нет, ты что. Чтобы камуфляж носить, нужно крепким мужиком быть.

— То же самое и с хорошим костюмом.

Подберезский ходил возле Комбата и осмотрев его, честно признался себе:

«Нет, Борис Иванович смотрится фальшиво, обманом за версту разит».

— Ну что? — спросил Рублев, зная наперед, что сейчас услышит от друга.

— Херня, — признался Подберезский, — не смотришься ты в дорогом костюме.

— А ты смотришься?

— Могу продемонстрировать.

Борис Иванович уже хотел было скинуть пиджак, но Подберезский взял с полки фотоальбом и развернул где-то на середине. На небольшом цветном снимке на фоне какого-то готического собора стоял Подберезский в костюме, с сигаретой, вправленной в мундштук, в левой руке. Волосы, обычно непослушные, аккуратно уложены.

— Ты, что ли? — усомнился Комбат.

— А то кто еще? Во Францию в прошлом году по делам ездил.

— Да, умеешь носить. А мне такой не подойдет. Что же нам делать?

Подберезский подошел к шкафу и вновь стал перебирать костюмы. И тут его осенило:

— Сейчас я тебе прикид подберу.

Комбат с радостью разделся, оставив на себе из шмоток Подберезского только рубашку и галстук.

«Если Комбат не подходит для дорогого костюма, — думал Андрей, — то нечего мечтать, что Бориса Ивановича можно изменить за такое короткое время».

— Штаны, — он подал ему зеленые, от одного из костюмов брюки.

А затем взял свой самый нелюбимый пиджак малинового цвета с золотыми пуговицами. Бывшая жена, не отличавшаяся хорошим вкусом, как-то купила ему эту дрянь, будучи в полной уверенности, что именно так должен выглядеть солидный человек: идет по улице и сияет золотыми пуговицами. Издалека видно, что богатый.

А вот Комбат не увидел в этом подвоха. Он надел брюки, влез в пиджак и его даже не смутило, что одежда немного ему не по плечу, чуть маловата.

— Вот теперь вроде бы порядок. Похож на ребят, которые в дорогих машинах ездят.

Подберезский не стал убеждать Комбата, что в таких шмотках в Москве можно встретить разве что провинциалов, да лиц «кавказской национальности».

— Ничего себе видок! — говорил Комбат, пытаясь заглянуть себе за спину. — И там сидит, как влитый.

Было в этом импровизированном костюме что-то от военной парадки или дембельского мундира. И теперь, когда Комбат был облачен в малиновый пиджак, почему-то перестало бросаться в глаза, что щеки его выбриты далеко не идеально.

— Вот только галстук душит, — Рублев с отвращением распустил узел и расстегнул верхнюю пуговицу.

— Я же тебе говорил, батяня-Комбат, к костюму привыкать надо.

— На хрен мне к нему привыкать! Всю жизнь ходить в нем не собираюсь. А на то дело, которое затеяли, можно будет пару часов в день и потерпеть. Выйду из твоей квартиры — снова затяну.

Подберезский остановился.

— Хотя нет, лучше, наверное, ходить с расстегнутой верхней пуговицей.

— Ты уверен?

— Точно. Так интереснее.

В шкафу у Андрея стояло и несколько пар обуви, которые он еще ни разу не надевал. Подберезский предпочитал закупать обувь до начала сезона и приобретал по несколько пар, зная наперед, что ему долго приходится привыкать к новой одежде, к новой обуви, прежде чем почувствует себя в ней удобно.

Комбату достались ботинки на толстой рифленой подошве фирмы «Экко», немного не по сезону, более зимние, чем осенние. Но голландскую зиму вполне можно сравнить с русской осенью, да и Комбату они понравились, потому что напоминали армейские ботинки, только были раз в пять мягче и сшиты аккуратнее. Одна беда: размер у Андрея был на один меньше, чему у Рублева.

— Ничего, и не такие разнашивали, — сразу же отверг Рублев предложение Андрея поехать купить ботинки.

Он подумал, что неплохо было бы в таком прикиде появиться на глаза своей женщине — Светлане Иваницкой.

«То-то удивилась бы, а то и вовсе не признала бы!»

Но эти мысли оказались мимолетными и вновь Комбат подумал о деле. Он не привык действовать хитростью, обычно ставку делал на силу. Поэтому теперь во многом ему предстояло полагаться на полковника Бахрушина, на чутье Андрея Подберезского и знание дела своего брата Андрея. А самому ему предстояло выполнять роль наживки.

— Ты уж извини, Андрюша, но долго я находиться в этом не могу, — Комбат снял пиджак, сел, закурил. — Не нравится мне твой прикид. Если бы не Леонид Васильевич меня об этом попросил, черта с два я стал бы ввязываться.

Подберезский прищурился:

— Тебя и брат об этом просил.

— Если бы на него не стал давить Бахрушин, он бы никогда ко мне с подобным предложением не обратился.

— А вот, кажется, и тот, о ком мы говорили, — Подберезский выглянул в окно. Во двор заехал черный лимузин.

— Не твои ли соседи?

— Таких у нас во дворе нет.

И точно. Когда двери черной машины, снабженной темным тонированным стеклом, отворились, на асфальт ступил Бахрушин. Одет он был в штатское, и Подберезский еще раз поразился тому, как Леонид Васильевич при своей неказистой фигуре умеет носить костюм — ни единой складочки, стрелки такие, словно бы брюки только что вышли из-под утюга.

Подберезский встретил гостей на площадке, проводил в дом. Бахрушин прибыл в сопровождении помощника, капитана ГРУ Виктора Альтова. Это был молодой человек, чуть больше тридцати, с копной соломенных волос и пронзительным взглядом голубых глаз.

Комбат несколько стесняясь своего нового наряда, встретил полковника, стоя в новеньких ботинках посреди гостиной. Леонид Васильевич, заметив, какие метаморфозы произошли с бывшим командиром десантно-штурмового батальона, не смог скрыть улыбки, хотя и старался изо всех сил.

— Ничего себе!

— Это Андрюша все придумал. Может, вам и не так виделось?

— Что ты, Борис Иванович, именно так я себе и представлял. По-моему, должно сработать.

— А почему вы не на «Волге»?

— На какое-то время эта машина будет принадлежать тебе.

— Какая-то она с виду не того…

— А что тебе не нравится, Борис Иванович?

— Ну… Какая-то бандитская, что ли, — наконец-то подыскал подходящее слово Комбат.

— Такая и нужна.

— Да нет, я видел, бизнесмены теперь больше на джипах ездят — длинные, тоже черные. Проходимость-то у джипа не сравнить с мерседесовской!

— Может ты и прав, — задумался Бахрушин. — Еще, не поздно переиграть.

— Если мне придется куда-нибудь ехать самому, то я предпочел бы джип.

— Теперь ты будешь ездить только с шофером, — предупредил Бахрушин. — Не вздумай садиться за руль сам.

— Это будет зависеть от обстоятельств.

Полковник ГРУ поставил на стол небольшую коробочку и раскрыв ее, высыпал на лакированную поверхность с дюжину золотых перстней. Тут можно было отыскать и дутые перстни-печатки, и перстни, украшенные камнями, на двух сверкали бриллианты.

— Подобрал, чтобы подороже смотрелись, — объяснил Бахрушин, раскладывая перстни рядком.

— Вы меня, словно бабу какую разодеть решили. — Что, и это мне? — вытаращил глаза Комбат, разглядывая перстни.

— А то кому же? Не я же стану их носить, — отвечал Бахрушин.

— Будто цыган какой-то или вор в законе, — Борис Иванович поморщился. — А это обязательно?

— Обязательно.

— Хорошо хоть серьгу в ухо не предлагаете.

Он выбрал один из перстней — самый большой по размерам — и с трудом водрузил его на безымянный палец.

— Ваша взяла, Леонид Васильевич.

— Одного мало, наденьте-ка еще парочку.

С отвращением Комбат нацепил перстень с большим бриллиантом на левую руку и еще одну печатку на правую. Помахал руками перед лицом Бахрушина.

— Ну, теперь я «в натуре».

— Думаете, мне приятно на это смотреть? — Бахрушин ходил по комнате. Ему не хватало терпения, чтобы присесть. — Видеться мы с вами теперь будем, Борис Иванович, редко, только в крайнем случае. Связь со мной держите по телефону. Сперва звонок помощнику на «чистый» номер и после этого я сам позвоню вам.

Или же присылайте ко мне капитана Альтова.

— Виктора, — обронил молодой человек, хранивший до этого молчание, лишь поздоровавшийся при встрече.

— И он со мной будет неотвязно?

— Я думаю, двух ребят мало будет.

— Нет уж, вы меня недооцениваете, Леонид Васильевич.

— Вот вам ключи от номера, документы.

Комбат взял в руки книжечку гостиницы «Космос».

— Фамилию и имя мы вам менять не стали, только на случай, если кто-то будет интересоваться, мы изменили биографию в милицейском компьютере.

— Спасибо. Но я и сам изменился, — Комбат провел ладонями по темно-малиновому пиджаку, — с трудом себя узнаю.

— Поддерживаем связь, — Леонид Бахрушин крепко пожал руку Комбату, и тот в сопровождении Андрея Подберезского и Виктора Альтова вышел на площадку.

Бахрушин захлопнул дверь и вызвал лифт.

— Удачи, — помахал он рукой, когда створки лифта сходились.

— Борис Иванович, — тихо проговорил капитан Альтов, — наверное, вы правы, и «Мерседес» мы заменим джипом.

Рублев чувствовал себя скованно. Он еще не привык к пиджаку, к массивным перстням на руках. Все трое вышли из подъезда, Андрей Подберезский открыл дверцу машины, пропуская Комбата.

— Может мне тебе еще и на чай дать? — усмехнулся Рублев, садясь на обтянутое бархатом сиденье.

— Ну и шутки же у тебя, батяня! — Андрей захлопнул дверцу.

Альтов сел за руль, и Мерседес плавно взял с места.

Рублев был очень удивлен, когда после того, как машина остановилась у гостиницы «Космос», Альтов достал из багажника два больших чемодана, ведь ни Подберезский, ни он сам багажа не собирали, и ловко покатил их к двери гостиницы.

— Андрей, что ты плетешься? — Комбат обернулся.

Подберезский шел следом за ним с непроницаемым выражением на лице.

«Черт, он же мой охранник! — сообразил Комбат. — А значит, я не могу общаться с ним на равных. Вот дожил! Друзей своих будто собак на привязь скоро сажать начну!»

Номер был большой, двухкомнатный на двенадцатом этаже в правом крыле здания. Из него отлично просматривалась бывшая ВДНХ.

— Мой номер рядом, — предупредил Альтов, — за этой стеной. А поскольку Подберезский ваш личный телохранитель, то он должен находиться вместе с вами в номере.

— Да тут места на целый взвод бы хватило! — Комбат понял, что может наконец-то избавиться от надоевшего пиджака, бросил его на стул. Затем захотел было стащить и перстни, но те сидели мертво.

«Ладно, на ночь, может, и сниму с мылом», — решил Борис Иванович.

А Виктор Альтов тем временем принялся обследовать номер. Естественно, перед этим Леонид Бахрушин по своим каналам навел справки, установлена ли в номере, который он снял для Комбата, подслушивающая аппаратура. Но одно дело — по линии МВД, ФСБ, но тут могли постараться и бандиты.

Трогать ничего, естественно. Альтов не собирался.

При наличии подслушивающей аппаратуры их план мог сработать и чище, и раньше. Но его ждало разочарование: никакой аппаратуры в номере не нашлось.

— Времени на подготовку у нас полчаса, — предупредил Альтов, покидая номер. — Вызовите меня звонком.

Комбат прошелся по номеру и наконец понял, что раздражает его больше всего отсутствие кухни. Дома на кухне он мог и чайку попить, и покурить, и посидеть со свежей газетой в руках. А здесь кроме мягкой мебели ничего не было. Дома он обычно сидел на простом деревянном стуле, на мягком диване только спал.

— Кипятильник у тебя, Андрюша, есть?

— Зачем?

— Чай вскипятить.

Подберезский улыбнулся.

— Здесь не принято. Те, кто кипятят чай сами, снимают номера подешевле.

— Так что, мне уже и чаю попить нельзя?

— Или в номер заказывают, или в бар спускаются.

— Да они такого чая, как мне надо, в жизни не заварят!

— Посмотришь. Если объяснишь как следует, Комбат, заварят, теперь обслуга не та, что раньше.

Борис Иванович ходил по большой комнате и нервно крутил большой перстень-печатку на пальце.

— Не суетись, Комбат, и перестань думать о костюме, пиджаке. Это все мишура.

— Думаешь, Андрюха, я и сам не понимаю, что глупо выгляжу в маскарадном костюме?

— Чем глупее, тем лучше, — и Андрей тут же поспешил объяснить почему он именно так считает. — Да будь ты в своей нормальной одежде, к тебе бы никто на пушечный выстрел не подошел. А так вся твоя сила, батяня, дурью кажется.

— Хрен с тобой, уговорил. Но пусть они только попробуют… — Комбат вынул портмоне и вновь посмотрел на зеленые, которые ему дал в пользование полковник Бахрушин. Точно такая же по толщине пачка денег представляла русские рубли.

— Пошли, Андрюша.

— Сперва позвоним, — Андрей протянул Комбату радиотелефон.

Тот привыкший пользоваться в лучшем случае переносной рацией не очень-то умело взял трубку и принялся тыкать пальцем в кнопки. Номер Альтова подсказывал Андрей Подберезский.

— Виктор, пошли. Нечего рассиживаться, — Комбат хотел было отдать трубку Андрею, но тот отошел на пару шагов и глянул на него с восхищением.

— Знаешь, Борис Иванович, лучше ты трубку все время в руке держи, так круче смотришься. Да и если надо что тебе подсказать, очень натурально получится.

Времени было — начало шестого, так что в одном из ресторанов гостиницы жизнь хоть еще и не кипела, но все же начинала бурлить. Комбат вразвалочку прошелся мимо ресторанной охраны, держа возле уха телефонную трубку.

Охранники сразу же почувствовали, что им далеко по подготовке до Андрея Подберезского. С Виктором Альтовым они еще могли бы помериться силой, но это было всего лишь наблюдение профессионалов. Ввязываться в драку они пока что ни с кем не собирались, а пределом мечтания было, чтобы и этот вечер прошел спокойно.

«Но кто знает как сложатся обстоятельства и не придется ли совсем скоро драться с кем-нибудь из подвыпивших постояльцев?»

Сегодня Комбат собирался провести небольшую разминку, так сказать, войти в роль. Особых надежд на вечер он не возлагал. Ведь не может же, в самом деле, случиться так, что тот, кто виновен в исчезновении Жака Бабека, находится именно в этом ресторане. Таких совпадений не бывает. Но заявить о себе Комбат должен именно сегодня. Возможно, кто-то обратит внимание на такую колоритную личность с тугим кошельком. Он уже вошел во вкус и понимал, что пока он изображает «нового русского», делать ему самому ничего не надо, нужно лишь изображать. Даже заказать столик — это должен сделать за него Андрюша или Альтов.

— Ты что, охерел? — громко сказал Комбат, когда Андрей Подберезский подвел его к заказанному столику.

— Что-нибудь не так?

— Я же не вахлак какой-нибудь, чтобы за маленьким столом сидеть Пусть два сдвинут.

Среди посетителей возникло легкое замешательство. Все-таки в ресторане не было принято разговаривать очень громко. Подберезский в душе восхитился Комбатом:

«Значит, в роль входит, значит, все получится. Нет такого дела на этом свете, чтобы с ним Рублев не справился!»

Комбат тем временем поднес трубку к уху и якобы продолжил начатый еще где-то в коридоре разговор:

— Алмазы, говоришь?

— …

— Или бриллианты?

— …

— Да-да, мелкие брюлики не бери, на хрен они мне нужны, если с ними проблемы!

— …

— Только алмазы.

— …

— Ты что, без меня таких денег не найдешь?

— …

— Я в Якутию из-за такой мелочи не полечу.

— …

— Дождутся, ничего с ними не станет. Где они еще покупателя на всю партию отыщут?

Официанты, пока еще не очень услужливые, засуетились вдвое быстрее. Столы были составлены мгновенно и самое странное, их накрыли большой скатертью, специально принесенной из небольшой комнатки, где хранилась всякая ресторанная утварь.

Комбат уселся на стул, подвинул к себе еще два и закинул на спинки руки. В правой руке он продолжал сжимать радиотелефон, довольным взглядом обвел зал.

В том, что его заметили, он не сомневался. Наглость, как он знал, всегда бросается в глаза, а среди публики, которая тут собралась, наглость ценится, а хам внушает уважение, если они поймут, что наглый, плюющий им в глаза человек сильнее их.

— Садитесь, ребята, ничего страшного. Сегодня со мной поужинаете.

Официант с поклоном подал Комбату меню. Тот даже не стал брать его в руки, а строго посмотрел в глаза официанту.

— Значит, так… Принеси лодочки, чего-нибудь закусить поприличнее.

— Вам поужинать или закусить? — с поклоном поинтересовался официант.

— Для таких мужиков, как мы, перекусить — это значит, как поесть для ваших московских хлюпиков.

Только сперва, — Комбат щелкнул пальцами, — ты мне сперва чайку сварганишь. Знаешь, как настоящий чай заваривается?

— Какого сорта?

— Сорт тут ни при чем, — Комбат оживился и на его лице появились отблески реальной жизни. До этого он напоминал восковую фигуру, общающуюся с людьми при помощи чревовещания. — Главное;, чай должен быть крепким и свежим.

— Кажется, понял.

— Ни хрена ты не понял! Принеси-ка пол-литровую кружку кипятка — крутого. Сразу, как закипит, сюда тащи и пачку чая. Я сам сварганю. Да ложку не забудь и сахара шесть кусков.

— А остальное?

— А остальное на твое усмотрение. Чай сперва и три стакана.

Официант усвоил все в лучшем виде. Через десять минут он мчался через зал ресторана с подносом, на котором дымилась пол-литровая кружка. На всякий случай он поставил на поднос несколько сортов чая. Не было среди них только цветочного. Глядя на Комбата невозможно было предположить, что его может заинтересовать ароматизированный чай.

«Наверное, бывший зек, — думал официант, — к чефиру привык, вот теперь и задумал тряхнуть стариной».

— Молодец! — Комбат хлопнул по плечу официанта, когда тот поставил на стол поднос — не раньше, иначе бы кипяток расплескался. — Андрюша, — обратился он к Подберезскому, — ты один, кто здесь толк в чае понимает, оценить меня сможешь, — и он быстро, взглядом, выбрал пачку цейлонского чая, подцепил картонную крышку ногтем и вбухал в кипяток граммов пятьдесят сухой заварки.

— Запах-то — приличный.

Один за другим побросал куски сахара и тут же вытащил из-под чашки блюдце, прикрыл сверху.

«Нет, не похож на зека, — подумал официант, — странный мужик».

— А теперь водку неси.

За соседними столиками разговоры смолкли. Обычно появление таких оригиналов отмечается в ресторанах тишиной.

— Чего смолкли? — громко сказал Комбат, оглядываясь по сторонам. — У меня свои дела, у вас свои.

Не хрен глаза таращить! — он приподнял блюдечко и вдохнул аромат свежезаверенного чая.

Уже все чаинки успели осесть на дно и кубики сахара развалились, исчезнув в темном напитке, но оставив по себе память на поверхности — в виде пенных прямоугольничков. Борис Иванович собственноручно разлил чай по стаканам и с достоинством, словно бы это был дорогой коньяк, угостил свою охрану. Альтов пил без особого удовольствия, а вот Андрюша Подберезский, приученный к зверской крепости заварки, которой пользовался Комбат, блаженно улыбался. Он понимал, Борис Иванович входит в роль и эта роль ему нравится.

— Послушай, Андрюша, — снова громко сказал Рублев, доставая из кармана портмоне, — ты у меня парень скромный, какого черта не напомнил, что я тебе обещал добавить жалованье?

При этих словах Рублев вынул все доллары, которые только имелись в бумажнике, и подышав на пальцы — чтобы стали влажными, отсчитал пять бумажек:

— На, держи.

— Что вы, Борис Иванович! Я думал, тот разговор ни к чему вас не обязывает…

— Держи, держи, Андрюша. Я если слово дал, всегда его исполняю, особенно, насчет денег. А этого дерьма, слава богу, пока хватает. Деть не знаю куда.

Андрей отпирался. А Рублев засунул бумажки в нагрудный карман его пиджака и покосился на бутылку водки, принесенную официантом.

— Холодная? — осведомился он, прикладывая к бутылке тыльную сторону ладони, поскольку кожа на его ладонях была такая грубая, что он не почувствовал бы разницы в температуре. При надобности мог держать в руках тлеющие уголья.

— Как положено, — отвечал официант, не отрываясь глядя на деньги, лежащие на столе.

Комбат засмеялся, сгреб их в ладонь и не глядя засунул в бумажник.

— Ас тобой рассчитываться еще время не пришло.

— Мы на службе, пить не будем, — запротестовал Подберезский, когда Комбат попытался налить в его рюмку.

— Да что я, алконавт какой-нибудь — пить в одиночестве? — возмутился Борис Иванович и тут же добавил. — Я вам деньги, сволочам, плачу, а вы…

— Ну, если это не в дружбу, а в службу — Ив дружбу и в службу.

И Подберезскому, и Альтову пришлось согласиться.

Рублев сидел перед тарелкой с салатом, положив на стол крепко сжатые кулаки со сверкающими перстнями так, чтобы все их видели и никому в голову не пришло усомниться, богат ли он.

— Да, кстати, — он за один мах подцепил вилкой половину содержимого небольшой вазочки и отправил в рот, — ты насчет икон договаривался?

— Дрянь там одна, дрова, — подыграл Подберезский, — ничего стоящего, Борис Иванович.

— А ты в этом понимаешь?

— Кое-что смыслю. Да и эксперта нанял.

— Еврея? — спросил Комбат.

— А как же. В русских иконах только евреи и разбираются по-настоящему. Я было договорился с экспертом из Патриархии, так он все о святости, о веках, о живописных школах. А как дело дойдет до оценки, ни черта сказать не может.

— Пару дюжин отбери, чтобы по одной не чикаться.

Иконостас в доме устрою.

Комбат бросил в тарелку скомканную салфетку, выпил залпом полстакана водки и сказал на весь зал:

— Пойду отолью.

Подберезский хотел было двинуться вслед за Комбатом, но тот остановил его:

— Хватит дурить, Андрюша! Что я в туалет сам не дойду? — и с гордо поднятой головой, видный в своем малиновом пиджаке за добрый километр, Борис Иванович двинулся к выходу.

Туалет располагался на некотором удалении от входа в зал. Архитектор, возводивший здание, наверное, был стыдливым человеком и спроектировал помещение так, что дверь с двумя нулями прикрывали облицованные мрамором колонны. Комбата смутило то, что на двери висело сразу две таблички: с изображением мужчины в цилиндре и фраке, и женщины в длинном вечернем платье. Раньше сталкиваться с таким ему не приходилось.

— Черт их тут разберет! — пробормотал он, толкая дверь ногой.

Но тут же выяснилась и причина такого странного соседства табличек. В просторной комнате стояли несколько диванов, никелированные блестящие пепельницы на высоких ножках. Здесь была курительная комната, а вот дальше налево и направо уходили коридорчики с нужными табличками над проходами; налево для мужчин, направо для женщин.

В туалете журчала вода, пахло дезодорантом и хлоркой. Целый ряд писсуаров — штук десять — растянулся вдоль стены. При желании сюда можно было запустить взвод солдат, но Комбат оказался здесь один. Уже стоя перед писсуаром, он услышал, как хлопнула входная дверь и послышались шаги. Входило человека три. Бориса Ивановича тут же насторожило, что все эти трое молчали. Обычно в таких ситуациях подвыпившие мужики «разговоры разговаривают».

Он покосился на окно, за которым просматривался вечерний город. При этом в стекле четко отражалась полупрозрачная входная дверь. Трое парней возникли на пороге. Двое из них подошли к Комбату и стали возле писсуаров, третий оказался за спиной у Бориса Ивановича.

«Рожи мерзкие», — подумал Комбат.

На запястье у одного из парней красовалась тюремная татуировка.

«Сработать-то сработало, — подумал Борис Иванович, застегивая штаны, — да только ребята, скорее всего, не имеют никакого отношения к делу, которым мы занимаемся».

— Стой смирно! — услышал он за спиной нервный возглас одного из парней.

С мерзкой улыбкой на лице тот, что стоял слева, протянул руку, чтобы залезть за отворот пиджака Комбату. Стоявший справа поигрывал ножичком. Ребята подобрались крепкого телосложения, к тому же у двоих из них в руках имелись ножи и они пребывали в уверенности, что провинциальный коммерсант дергаться не станет.

— Лапы убери! — прорычал Комбат.

И в этот момент острие ножа уперлось ему в спину.

— Дергаться станешь — пиджачок порежу. Лезь, Паша!

Комбат, скосив глаза, посмотрел на соседа справа.

— Козлы вы! — только и сказал Борис Иванович, делая резкий шаг вперед и пригибаясь.

Нож просвистел у него над головой. Комбат схватил того, который хотел залезть ему в карман, и бросил через себя. Послышался грохот. Борис Иванович развернулся к нападавшим лицом.

Паша лежал на кафельном полу, уткнувшись головой в батарею парового отопления — она-то и не дала полететь ему дальше.

— Что, денег захотелось? — недобро улыбнулся Комбат, переводя взгляд с одного грабителя на другого, как бы прикидывая, с кого бы ему начать.

— Режь! Режь его! — прошептал высокий, с узкой полосочкой усов под носом. У самого броситься первым не хватало смелости.

«А вот этот сможет, — отметил про себя Комбат, — отморозок!»

Лезвие ножа уже рассекало воздух, парень вертел перед собой холодным оружием так, как вертит фокусник стеком.

— Попишу!

— Себя не попиши!

Лежавший на полу начал уже подниматься. Он стоял на четвереньках и тупо глядел на капли крови, появляющиеся на белом кафеле, словно не веря, что это его кровь, словно бы не веря, что у него разбит нос.

— Крутые, да? — осклабился Комбат и бросился на чертившего ножом воздух.

Тот уже изготовился ударить лезвием, но в самый последний момент Комбат уклонился и ударил локтем того, который стоял неподвижно — высокого и более рассудительного. Но тот удержался на ногах и отскочив назад, принял оборонительную стойку.

— Сзади, Вася, сзади подходи!

Комбат решил не рисковать и абсолютно не скрывая намерений, нанес удар высокому в голову. Тот хоть и успел поставить по всем правилам блок, но вместе с этим блоком улетел к писсуарам. Борис Иванович, расправив плечи, двинулся на отморозка с ножом.

— Не подходи, попишу! — нервы у того уже сдавали и он принялся пятиться. — Не подходи! — он уперся спиной в стену и заелозил ногами по полу.

Комбат перехватил запястье, вывернул ему руку — нож зазвенел на кафельном полу. Не сильно, лишь для того, чтобы вывести противника минут на десять из строя, Борис Иванович ударил его в солнечное сплетение и чуть-чуть придержал, чтобы тот не разбил себе голову о край писсуара.

— Дерьмо вы, ребята, — сказал он, собирая ножи и документы.

У высокого в кармане оказался еще и газовый пистолет. Всю эту добычу Комбат забросил в унитаз и спустил воду. Борис Иванович даже не стал расспрашивать кто подослал этих парней. Сразу было ясно, что они действуют сами по себе и никак не связаны с исчезновением Жака Бабека, о котором говорил Бахрушин.

Он старательно помыл руки. Бандиты хоть и пришли в себя, подниматься с пола не спешили. Мало ли что придет в голову этому медведю в малиновом пиджаке с золотыми пуговицами!

Вернувшись в зал, Комбат шепнул одному из охранников, стоявших возле двери:

— В туалете у вас грязно. Какие-то мужики на полу валяются без документов. Как только их сюда пустили? — и он протянул охраннику скомканную двадцатку. — Приберите, что ли, там, наверное, и дети ходят.

Усевшись за стол, Рублев вытер руки салфеткой.

Подберезский, заметив небольшие пятна крови, вопросительно посмотрел на Бориса Ивановича.

— Нет, Андрюша, не беспокойся, все в порядке.

Тройка идиотов решила, что у меня можно запросто забрать деньги, — и Комбат засмеялся.

Охранник, бегло осмотрев туалет вернулся в зал, подошел к Рублеву и шепотом поинтересовался:

— Вы не против, если мы вызовем милицию?

— Лучше вышвырни этих сволочей из гостиницы и скажи швейцару, чтобы сюда их больше не пускал.

А в милицию они попадут и без меня.

Дальше ужин продолжался в спокойной обстановке. Никто из посетителей не рисковал подолгу смотреть на Комбата, и все с облегчением вздохнули, когда шумная компания, наводившая на всех ужас, покинула ресторан.

Оказавшись в номере, Борис Иванович тут же сбросил успевший опостылеть ему костюм, осмотрел пиджак, не повредил ли он его во время драки.

— Повезло тебе, Андрюша, костюмчик-то как новенький. А могли и ножом полоснуть, — он повесил его на плечики и водрузил в платяной шкаф.

И только тут Андрей увидел, что Комбат прихватил с собой из ресторана большую пачку цейлонского чая.

— Чайку бы, — мечтательно проговорил Борис Иванович.

Подберезский пожал плечами:

— Кипятильник где взять? Поздно уже, магазины закрыты, не сбегаешь. Может, посмотрю у дежурной по этажу?

— Не стоит, — Рублев порылся в сумке, вытащил из нее пачку безопасных лезвий и перочинный ножик.

Подберезский пошел в ванную, а Борис Иванович устроился за письменным столом и принялся мастерить только одному ему понятное приспособление. При этом приговаривал:

— Аппаратуры подслушивающей набрали, да хренотени разной, оружия, а кипятильник никто прихватить не догадался.

— В общем-то он злился на самого себя, ведь мог и сам взять дома маленький кипятильник, который так удобно сунуть в стакан, чтобы согреть чаю. Но даже таким людям, как Комбат, иногда приятнее думать, что виноваты не они, а другие. Он достал коробок со спичками и небольшой цилиндрик-футлярчик, в котором всегда носил намотанные на стержень разноцветные нитки, несколько иголок. Освободив два лезвия от оберток, он переложил их обломками спичек, разведя на несколько миллиметров, и крепко скрутил нитками. Узелки завязал аккуратные и срезал длинные хвостики ниток остро отточенным ножом.

— Так, так, так, — бормотал Борис Иванович, осматривая номер, — чем тут можно пожертвовать?

Наконец его взгляд остановился на бронзовом литом бра, укрепленном над двуспальной кроватью.

— То что надо.

Он снял светильник и, открыв в перочинном ножике отвертку с крестообразным наконечником, раскрутил его, аккуратно отсоединил электропровод с вилкой, зачистил концы и прикрепил их к бритвочкам.

Подберезский, естественно, не закрывал дверь в ванную, он мылся, задернув ванну шторками. Андрей только слышал, как Рублев вошел и налил воды в стакан.

Не прошло и трех минут, как вдруг свет в ванной стал меркнуть, мигать, а из номера послышалось ровное гудение. Даже не выключив воду, Подберезский бросился в комнату.

Довольный собой Комбат сидел за письменным столом. В стакане, наполненном водой, виднелись скрученные ниткой лезвия «Gillette», а от них бежали вверх пузырьки. Провод, выходивший из стакана, был подключен к розетке. Свет в номере мигал. Глянув в окно, Подберезский увидел, то же самое происходит на трех этажах здания.

— Мощная штука, — сказал Комбат. — Как тебе мой солдатский кипятильник?

— Тьфу ты! — сплюнул с досадой Андрей Подберезский. Он стоял на ковре мокрый, голый.

«Еще хорошо, что я пистолет не схватил, — подумал Подберезский, — пора привыкнуть, что от Комбата можно ожидать чего угодно».

Стакан воды вскипел за неполных двадцать секунд.

— Чайку хочешь?

Чтобы не обижать командира, Подберезский согласился.

А тем временем в коридоре уже слышались недовольные голоса постояльцев. Кто-то пытался выяснить у дежурной по этажу что происходит. Та обещала позвонить в техническую службу.

— Успеем, — смеясь, сказал Комбат, еще раз втыкая вилку в розетку.

И вновь замигал свет — так, будто бы к сети подключили электросварку.

— Вот теперь чай получился то что надо, не то, что в ресторане.

Комбат с Подберезским сидели по разные стороны столика и пили чай вприкуску с рафинадом, который Рублев прихватил из ресторана.

— Со мной, Андрюша, не пропадешь ни в окопе, ни в номере «люкс».

— Это точно, — и Андрей Подберезский понял, что сейчас ему наплевать, что о них думают другие постояльцы «Космоса».

Рублев аккуратно скрутил шнур, завернул самодельный кипятильник в газету и спрятал в ящике письменного стола.

Когда в дверь постучала дежурная и поинтересовалась не было ли у них перебоев с электричеством, Комбат пожал широкими плечами:

— Черт его знает! Я тут прикорнул на кровати. Может и было что.

Острый взгляд дежурной быстро пробежал по номеру, но ничего подозрительного ей обнаружить не удалось. Она не заметила, что у светильника бра отсутствует электрический шнур, — Извините.

— Не за что.

Дежурная пошла проверять другие номера, бедная женщина боялась — где-нибудь могла замкнуть проводка.

— А теперь спать. Завтра займемся антикварными магазинами и коллекционерами.

Проблем с тем, чтобы уснуть, не было. Комбат и Подберезский привыкли засыпать в любой ситуации, в любом месте. Жизнь до этого баловала их разнообразием и Борису Ивановичу было все равно что у него под головой — камень на дне горного ущелья или мягкая подушка дорогого гостиничного номера.

И при поисках секретной модели вертолета «Барракуда С-2000» в горах Афганистана, и блуждая в подземных складах просроченного вооружения под Смоленском, надевая пятнистый камуфляж или дорогие пиджаки, эти люди не менялись душой, оставаясь верными и делу, которому служили и друг другу.

* * *

И утром Комбат остался верен себе. Он не собирался менять образ жизни лишь потому, что ему уготовили чужую роль. Ровно в семь утра заверещал карманный будильник, поставленный Борисом Ивановичем на письменный стол. Комбат поднял на ноги Подберезского, Альтова, облачился в новенький спортивный костюм и выгнал своих телохранителей на утреннюю пробежку.

Сам Рублев бежал чуть впереди их, для пущей важности держа в руках мобильный телефон. Бегать по улицам не имело тактического смысла, поэтому Комбат ограничился несколькими кругами по огромной площади возле гостиницы — так, чтобы его могли видеть из окон.

Несколько раз он забегал в подземный переход и проносился по нему, как ураган, пугая нищих, и затем вновь оказывался возле «Космоса».

К гостинице прибывали машины, привозившие новых постояльцев, приехавших в Москву утренними поездами. Комбат и его ребята расположились на газоне, делая утреннюю гимнастику после пробежки. Борис Иванович приседал, махал руками. При этом трубка мобильного радиотелефона очень была похожа на маленькую гантель.

Раздался звонок. Комбат приложил трубку к уху и продолжал приседать на одной ноге, делая «пистолетик».

— А, доброе утро… — он чуть было не назвал Бахрушина по имени-отчеству, но вовремя спохватился.

— Как дела, Борис Иванович? Не разбудил?

— Какое там разбудили! — гремел Рублев на всю улицу. — Я тут своих лодырей на прогулку выгнал.

— На прогулку? — не понял Бахрушин.

— Мужик должен в форме находиться. Зарядку делаем.

Бахрушин посмотрел на часы. Было — половина восьмого.

"Да, не сладко придется Альтову в паре с Рублевым.

Слава богу, меня с ним нет!"

— Я уже подготовил список магазинов, по которым вам предстоит проехать. Приценивайтесь к тому, что стоит не меньше трех-четырех тысяч долларов.

— Да это же дешевка для меня, — хохотал Рублев, продолжая приседать на одной ноге. Дыхание его оставалось ровным, а голос внятным.

— Мне доложили, что в ресторане произошло недоразумение-Хрен с ними! Я уже забыл о тех ребятах.

— Да, я уже проверил. Они вряд ли имеют отношение к нашему делу, хотя за решетку мы их упечем.

— Как знаете.

— Только учтите, если понадобится, за вами будут следить и наши люди, поэтому прежде, чем что-нибудь предпринимать, посоветуйтесь с Альтовым, он их знает в лицо.

— Понял… — Комбат попрощался, отключил телефон и бросил его Подберезскому, хотя находились они на расстоянии метров десяти.

Андрей в это время отжимался от гранитного парапета гостиничной лестницы. Комбат бросил телефон безо всякого предупреждения. Лишь когда трубка находилась в воздухе и пролетела полпути, крикнул:

— Лови!

У Альтова екнуло сердце. Он был почти уверен, что телефон упадет на бетонные плиты и разлетится вдребезги. Но Андрей не зря прошел школу жизни рядом с Комбатом, при необходимости он мог поймать брошенную врагами гранату и успеть швырнуть ее обратно.

Подпрыгнув, Подберезский схватил телефон и приземлился на ноги.

— Проверить хотели, Борис Иванович?

— Вижу, не разучился. Молодцом, Андрюха!

Капитан Альтов про себя подумал:

«Хорошо еще, что он не выделывает таких штучек со мной! У меня бы не получилось».

Уже оказавшись в холе гостиницы, Комбат запретил пользоваться лифтом и все трое побежали на двенадцатый этаж по лестнице.

— Десять минут на душ, на сборы и вперед!

И снова ненавистный галстук стянул шею Комбату.

Запах дорогого одеколона он заглушил сигаретой, которую бросил на бетонные плиты и раздавил каблуком, прежде, чем сесть в подогнанный Альтовым джип.

— По-моему, вам новая машина нравится, — сказал Андрей, садясь рядом с комбатом и захлопывая дверцу.

— Да и ты, по-моему, не против изображать моего телохранителя. Мы с тобой, кстати, Андрюша, сегодня и не здоровались, — Комбат протянул руку и Подберезский пожал его ладонь.

Они словно бы мерились силой, кто сильнее может сдавить. Сперва лица их оставались непроницаемыми, хотя каждый из них чувствовал боль.

Наконец Подберезский сдался:

— Ваша взяла, Борис Иванович.

— То-то! Плох хозяин, у которого телохранитель сильнее, чем он сам.

Антикварные магазины были еще закрыты, и Комбат ехал, изучая сегодняшний маршрут, который целиком пролегал по центру города.

— Ну вот, наконец, — сказал он, глянув на командирские часы, — перекусим и можно начинать.

— Главная задача, — Альтов повернулся к Рублеву, — это как можно больше засветиться сегодня. Вряд ли мы сумеем за сегодняшний день выйти на кого-нибудь. Побольше шума, блеска и главное, не скрывайте, что вас интересует нечто этакое, дорогое, незаконно продаваемое…

— Попробую, — открывай, Андрюша, дверцу.

Мужчины зашли в бистро. Здесь стояла пара столиков для посетителей с детьми, места для остальных располагались за стойками. Украшением бара являлась кофеварка, американская, сияющая никелем и позолотой.

Она представляла собой сверкающий куб с полусферой купола, который был увенчан позолоченным орлом, сидевшем на шаре, расправив крылья.

— Круто, — воскликнул Комбат, завидев этот агрегат. — Три кофе и бутерброды.

Бармен оторопело смотрел на новых посетителей.

Можно простоять весь день за стойкой в центре города и подобных не встретишь. Двое мужчин: огромные, грузные, обладающие недюжинной силой. Третий тоже силен, но по сравнению с ними — хлюпик. Даже страшно становится, когда такие берут в руки кофейные чашечки, того и гляди хрустнет.

Пока бармен готовил кофе и накладывал бутерброды на тарелки, Рублев поинтересовался:

— Сколько такая стоит? — он положил руку на сверкающий купол кофеварки, которая, будь чуть побольше размером, могла сойти за архитектурный памятник.

Бармен уже со злорадством представил себе, как вскрикнет клиент, обжегшись о раскаленный металл, но Борис Иванович спокойно продержал руку на кофеварке секунд пять, затем, не поведя и бровью, сунул ладонь за пазуху, чтобы вытащить портмоне.

— Не знаю. Не я покупал, а хозяин. Но думаю, тысячи две за нее выложил.

— Почему так дешево? Эй, Андрюша, спиши название фирмы, такую у себя в офисе поставим. А то у всех дешевка какая-то стоит, мелюзга. Булькает, в стеклянные колбы струйкой полдня натекает, толку никакого.

А мы такую в коридоре выставим, пусть посетители кофе хлебают, да заодно и потеплей будет с нашими якутскими морозами. Видишь, американцы вещь придумали — и печка, и кофеварка.

— Сделаем, Борис Иванович, — Подберезский подмигнул бармену, мол, видишь какой у меня хозяин крутой, захотел — и сделает.

Фыркнув паром, кофеварка наполнила три чашечки крепким черным кофе. Мужчины отошли к стойке и Борис Иванович положил на стол трубку радиотелефона.

Он пытался приучить себя к тому, чтобы не расставаться с ней так же, как не расставался с «калашником» на войне. Откусил за раз полбутерброда и несколько раз двинув челюстями, проглотил.

— Чего мясо тонко режешь, жалко тебе, что ли?

— Как положено, — бармен говорил с опаской, — в меню все расписано — сколько весит, сколько стоит.

— Я не насчет денег тебя спрашиваю, мне они по хрен, ты сказал цену, я не спорил, — Комбат поднес бутерброд к свету и прищурился. — Даже просвечивает!

Сделай мне и ребятам нормальные бутерброды, чтобы мяса на палец и хлеба. А то, лист бумаги и тот толще.

Кофе Комбат не любил, хотя пить его приходилось довольно часто, как-то в последнее время в Москве стали избегать чая. Чай, правда, значился и в меню бистро, но заказывать его Рублев не рискнул.

«Наверняка гнусное пойло, в котором ни крепости, ни вкуса, только запах жасмина или розы. Дерьмо китайское!»

Бармен, косясь на странных посетителей, собственноручно принялся готовить бутерброды, каждый из которых, получился граммов по двести весом.

— И принеси нам еще то, что пьют красивые люди.

— «Спрайт», что ли?

— Он самый, — Рублев сосредоточенно жевал, думая о том, что ему предстоит тяжелый день.

Никогда прежде ему не приходилось заходить в антикварные магазины, а тем более, интересоваться ценами. Как это делается, он слабо себе представлял, понимая, что может спутать дешевую безделушку с по-настоящему ценной вещью.

«Надо было бы Иваницкую с собой взять. Она» в каких, делах наверняка разбирается".

Правда, кое-что Комбат почерпнул из разговоров с Бахрушиным — тот обладал поистине энциклопедическими знаниями. Всегда чувствовалось, если тот рассуждает о чем-нибудь, то сообщает лишь малую часть того, что ему известно, и глубина под поверхностью чуть ли не бездонная. Комбат крепко усвоил один урок. Раньше, до разговора с Леонидом Васильевичем, он и не подозревал, откуда происходит фраза «Бриллиант чистой воды», а теперь знал и понимал, запомнил объяснение полковника на всю жизнь.

— Ну-ка, сколько там натикало? — Борис Рублев отодвинул рукав пиджака, блеснула камнем золотая запонка.

Единственная вещь из его прежнего гардероба, которую он отказался менять — это командирские часы.

Вернее, он их называл командирскими, а ведь это был золотой хронометр, привезенный им из Афганистана — трофей, вещь в самом деле, стоящая и подходящая к его сегодняшнему прикиду.

— Ого, магазины-то уже открываются! Поехали, еще золото и брюлики прикупить надо.

— Всего хорошего, — сдержанно хотел попрощаться бармен.

Комбат обернулся, стоя возле стеклянной двери:

— Вдругорядь, когда мы приедем, ты сразу нормальные бутерброды готовь, — и не дожидаясь ответа, вышел на улицу, трубка телефона осталась лежать на столике.

— Чего ты людей пугаешь, батяня? — еле сдерживал смех Подберезский.

— Это все из-за твоего пиджака, — пробурчал Комбат. — Как с формой — наденешь погоны, сразу командовать всеми начинаешь. А наденешь малиновый пиджак с золотыми пуговицами…

— И что? — усмехнулся Подберезский.

— Мерзко становится. Будто тебя в грязи вываляли.

Рублев хлопнул себя по несуществующему нагрудному карману — именно там он обычно носил сигареты.

— Тьфу ты, забываю, что не в куртке! Андрюша, телефон забыл! Автомат бы ни за что на столе не оставил, а эту тарахтелку…

Альтов вернулся в бистро. Трубка лежала на столе и хоть ее уже успели заприметить, никто не решался к ней притронуться, видя, что машина и трое мужчин еще не уехали. Никому неохота было с ними связываться.

— Спасибо, что догнал нас и напомнил о забытой трубке, — Альтов в упор посмотрел на бармена.

Тому сделалось не по себе. Если взгляд Комбата, даже когда его лицо принимало угрожающее выражение оставался открытым, то Альтов при всем своем напускном спокойствии умел смотреть так, что душа уходила в пятки.

— Отличный ты парень. Только, по-моему, смеялся, когда смотрел на моего хозяина.

— Что вы! — бармен тут же отвел взгляд, не выдержав натиска.

— В другой раз знай — на чужие вещи глаз не кладут, — Альтов мягко отступил на пару шагов и вышел на улицу.

— Вот ваш телефон, Борис Иванович.

— Честно говоря, на хрен он мне сдался. Век бы его не видеть! — Рублев положил трубку в карман пиджака так, чтобы было видно торчащую антенну. — Эх, сказал бы ты мне, Андрюша, в горах, когда мы искали пропавший вертолет, что я стану носить малиновый пиджак с золотыми пуговицами, послал бы тебя на хрен.

— Ко всему в жизни приходится привыкать, — философски изрек Андрей.

— Ну, вези, какой у нас там магазин первый? — спросил Борис Рублев, хлопая Альтова по плечу.

Тот на мгновение задумался, прикидывая, какой расположен ближе.

— Мне не нужен тот, который ближе., мне нужен самый дорогой.

— Самый дорогой? — Альтов пожал плечами. — Так и я не знаю какой самый дорогой.

— А ты, Андрюша? — обратился к Подберезскому Борис, — ты же покупаешь всякую дребедень для своих девиц.

— Знаешь, Борис Иванович, в «антикварах» я не покупаю. Слишком уж это дорого. Хотя, вообще, могу подсказать — спонсор программы Караулова. Ведь телевизор смотришь?

— Смотрю иногда, — пробурчал Комбат.

— Так вот, в отеле «Метрополь» самый дорогой в Москве антикварный магазин.

— Тогда поехали. Он же входит в наш маршрут?

Автомобиль тронулся, резко разогнался и уже через пару секунд мчался по московским улицам, пугая прохожих грозным видом.

— Мощный движок, как у танка.

* * *

Антикварный магазин в отеле «Метрополь» действительно был полон. Чего только там не оказалось! У Комбата даже глаза разбежались. Подобного богатства он не видел никогда в жизни. Даже в музеях все это выглядело попроще, ведь в музее каждая вещь лежит отдельно.

А здесь — все вместе, рядом, плотненько друг к дружке, как солдаты в строю. И к тому же при желании можно пощупать.

На Рублева и его людей посмотрели довольно странно. Но спорить и задавать вопросы не стали. Только через несколько минут появился мужчина с седыми бакенбардами при строгом галстуке.

— Господа что-то хотели? — он сразу же обратился к Комбату, прекрасно понимая, что именно этот мужчина главный и именно он — хозяин жизни, а значит, ему можно попытаться что-нибудь вдуть.

Комбат брезгливо поморщился, посмотрел на ряды полок, словно не зная, на чем остановить выбор. Наконец его взгляд остановился на бронзовой скульптуре — обнаженной девице с кувшином на плече, весившей никак не меньше двух пудов.

— Это что такое? — вытащив из кармана сотовый телефон. Комбат ткнул антенной в пуп бронзовой девушки.

— О, это очень дорогая скульптура! Это середина восемнадцатого века, качественное литье!

— Какое к черту литье! — буркнул Комбат. — Литье или чеканка — меня не интересует.

— А что вас интересует? — осведомился седовласый распорядитель.

— Меня интересует сколько бабок она стоит.

— Это разговор отдельный, — сказал распорядитель, пряча улыбку в щеточки седых расчесанных усов.

— Так сколько она стоит? Ты мне ответишь или нет, только конкретно? Ты меня понял? И в баксах.

— У нас все можно купить за доллары, — шепотом, немного извиняющимся тоном произнес седовласый мужчина.

— Ладно, сколько? Короче, а то рассказываешь сказки про какое-то литье! Меня это абсолютно не интересует, я решил свой домик украсить. Чтобы в каждом углу по скульптуре стояло, я у одного.., видел… Неплохо смотрится. Проводку подведу, а в руки фонарь пристрою позолоченный. Захочу вечером пройтись по дому, щелк — фонарь горит. И девку голую видно. В общем, класс.

А можно сделать, чтобы из кувшина лилось, а? — Комбат начал внагляк косить под дурака.

— Конечно можно! В наше время все можно.

— А что б шампанское из кувшина лилось?

— Шампанское из кувшина? Можно и коньяк, какая разница, в принципе? Я могу посоветовать вам хорошего мастера. Он реставратор и по таким вещам большой специалист.

— Я же еще не беру. Сейчас узнаю, — Комбат открыл крышку телефона, пощелкал клавишами, затем выругался. — Снова факс подключили, ублюдки! Как хозяин уедет, ерундой заниматься начинают. — Так сколько эта баба стоит? Я у своего друга на письменном столе видел одну классную вещицу тоже бронзовое литье. Начищена, горит, как кошачьи яйца — охотник на коне и целая стая борзых. И все из бронзы, как настоящие! Полстола занимает. Он, дурак, под нее баксы сует.

В общем-то поднять ее тяжеловато будет, хотя я на спор поднял одной рукой, — и не успел распорядитель ойкнуть, как Комбат ухватил за бедра бронзовую скульптуру, легко оторвал ее от постамента. — Ты говоришь, два пуда?

— Я вообще ничего не говорил, — покраснев и запыхавшись, распорядитель принялся суетиться и помогать водрузить скульптуру на место.

— Ну ладно, меня эта бронзовая баба не интересует.

Часы у вас хорошие есть?

— Какие вас интересуют?

— Что б не хуже этих, — и Комбат показал на свой золотой хронометр.

Распорядитель магазина сразу же оценил вещь на запястье Рублева. Так же он оценил и запястье вместе с кулаком.

«Странный мужик, — подумал распорядитель. — Никогда раньше его не видел. На бандита не похож, да и на „нового русского“ не очень смахивает. В общем, странный тип, но при бабках, видно. Если у него два таких лося в охране, значит, он и сам крутой».

— Вы знаете, господин, таких часов у нас нет. Но я вам могу предложить швейцарские.

— А у меня, по-твоему, какие, не швейцарские, что ли?

— У вас швейцарские. Но у вас современный дизайн, в общем, модные часы. А это совсем старые — Бежу, начало века; Еще есть Павел Буре — золоченая луковица.

— Какая к черту луковица? Мне нужны часы от пола до потолка. И бить должны так, как на Спасской башне. Ты меня понял? Мелодию модную!

— Какую мелодию?

— Ну, «Вставай, страна огромная» или еще что-нибудь в таком роде.

— Есть у нас часы. Пойдемте, пойдемте, покажу.

Только они играют «Венский вальс».

— Тоже неплохо. Бывал я в Вене, захолустный город, захолустная страна, развернуться негде. И бедные они все. Правда, пиво у них ничего. Правда, ничего пиво? — обратился Комбат к Подберезскому.

А тот стоял, смущаясь, хотя и понимал, Комбат все делает правильно. Просто Подберезскому было стыдно — приходится изображать из себя прислугу Комбата и выглядеть мальчиком на побегушках.

А услужливый распорядитель, уже взял Комбата под локоть и повел к дальней стене, где словно солдаты в шеренге стояли часы в деревянных мундирах, похожие на дорогие гробы.

— О, вот это то что надо! — Комбат громко хлопнул в ладоши. — Только лачком потянуть. Что они у вас все какие-то облезлые, помыть некому, а?

— Они очень старые, конца прошлого — начала этого века. В этом весь шарм.

— Ты мне мозги не пудри про какие-то там шармы.

Мне надо чтобы они шли исправно, чтобы все было чики-чики, тик-тик. Понял, мужик?

И тут как бы для того чтобы придать своим словам и своему облику еще большую выразительность и правдоподобие, Комбат запустил руку в карман, словно бы пытаясь вытащить записную книжку, но вместо этого вытащил пачку долларов, в которой было не меньше тридцати тысяч. Пачку перетягивала аптекарская резинка.

— Черт подери, опять деньги! Полные карманы… Куда руку не сунешь… На, лови, спрячь, надоело носить, — и Комбат, не глядя, через плечо кинул пачку денег Подберезскому.

Тот ловко, как дрессированный пес, поймал ее на лету, и она мгновенно исчезла во внутреннем кармане куртки. А когда Подберезский распахивал куртку, то распорядитель увидел желтую кожаную кобуру и массивную рукоятку пистолета.

"Вот принесло! Вот незадача! — ему даже показалось, что Подберезский подмигивает ему. — Этакие придурки, если что не так, могут и пальбу начать.

Для них, судя по всему, закон не писан".

И вообще подобных клиентов седовласый мужчина никогда еще не встречал.

«И откуда их только занесло? Но, судя по всему, богат этот мужик бешено, хотя разбогател недавно, если деньги носит наличкой. Явно приехал из провинции».

— А вы откуда будете, господа?.. — вежливо заглядывая в глаза, с подобострастной улыбкой осведомился распорядитель.

— Тебе дело? Не бойся, деньги не ворованные, банки я не граблю. Чего там сейчас возьмешь? — и Комбат загоготал.

А затем, обойдя часы, поманил распорядителя указательным пальцем к себе и постучал ногтем по крупному бриллианту в перстне:

— Слушай, любезный, мне надо что-нибудь такое…

Ну, такое… — и Комбат принялся вертеть перед лицом опешившего мужчины растопыренными пальцами. — Ну, такое, чтобы все отпали. Представляешь, приходят ко мне гости… Чучело медведя у меня есть, белый медведь, все как положено, стоит на задних лапах. Такой величины, как мы с тобой вместе взятые. Глаза горят, в лапах поднос с бокалами, пузырьки идут… В общем, все чин-чинарем. Все у меня есть — и тачки, и бабы, и брюликов вагон и денег не мерено. Но ты знаешь, я хочу такое, чтобы ни у кого не было — ни здесь, ни заграницей, только у меня. Есть у вас такое?

— Я не совсем понимаю. Конкретизируйте, пожалуйста…

— Я же тебе конкретно говорю, цена меня не интересует. Ты мне показываешь вещь, если она мне люба — забираю, а если не люба — нет разговора. Понял?

— Да-да, кажется, я понял что вас интересует. Может, хотите подлинник старых голландцев?

— А что это такое? В Голландии я был. Это что, картину, что ли?

— Ну да, картину. Настоящая, подлинник, вторая половина восемнадцатого века.

— Э, браток, ты, наверное, меня не понял. Картины меня уже не интересуют, у меня их двенадцать штук и все подлинники, — Комбат чуть выговорил непривычное для его языка слово. — За них я кучу бабок вывалил. Больше картины и машины меня не интересуют.

Еще меня не интересуют брюлики, этим я сам торгую.

У меня их, как грязи у золотаря под ногтями.

— А что вас интересует?

Комбат пожал широкими плечами.

— Если бы я знал, к тебе не пошел бы. Я думаю, ты знаешь, раз тут стоишь.

— Погодите, погодите… Может, вы завтра зайдете? Я подумаю, поразмыслю, с друзьями посоветуюсь и тогда что-нибудь смогу вам предложить. Вы же понимаете, в зале у нас выставлено не самое ценное.

— Так показывай самое ценное, о чем речь?

— Самое ценное в коллекциях, на руках. И может, кто-нибудь, если предложить хорошую цену, согласится продать.

— Хорошую — это какую?

— Смотря что… — развел руками распорядитель.

— Значит так, — остановил его Комбат, — слушай сюда. Запиши мой телефон. Я буду пока в Москве, кое-какие дела надо утрясти. Живу я в «Космосе». Дай ему визитку, — бросил он Подберезскому.

Андрею опять пришлось лезть во внутренний карман куртки и опять показывать кобуру с пистолетом.

Когда визитка оказалась в руках распорядителя, он с удивлением прочел: «Борис Иванович Рублев. Бизнесмен». Кроме номера телефона на визитке больше ничего не было. Но визитка сияла золотом и была напечатана не на бумаге, а на пластике. Причем номер стоял гостиничный.

«Ничего себе, специально для нескольких дней в Москве визитку напечатал».

— Я вам обязательно позвоню, Борис Иванович.

— Можно просто Борис. Имя-то хорошее, как у вашего президента.

— Почему вы говорите «у вашего»?

— А у нас в Якутии свой есть.

— Вы из Якутии?

— А ты что думал, под Москвой можно алмазов накопать?

Распорядитель вновь замялся.

— Ты когда-нибудь такой видел? У вас когда-нибудь такие в лавке продавались? — и Комбат показал перстень.

Там действительно был бриллиант с большой буквы.

Подобные распорядитель видел только на выставке в Грановитой палате.

— Из моего прииска. В Израиле гранили. Де Бирсу я не доверяю, лопухи они все, хотят присвоить наши якутские алмазы. Вот им! — и Рублев сложил фигу, показав ее в окно, в сторону Кремля. — Мы все держим под контролем, Де Бирс Де Бирсом, а Якут Саха сама по себе. Ладно, мы поехали. Вечером звони. Кстати, как тебя зовут?

Мужчина тоже подал визитку. Комбат не глядя сунул ее в карман.

— До встречи. В общем, подбери что-нибудь этакое.

Не зря же я в Москву летел? Да и грузовой отсек в самолете заказал, так что давай, старайся. Я тебя не обижу, Рублев вообще никого не обижает, кроме, конечно, врагов — своих и отечества. Мальчики, пошли! — Комбат дал отмашку рукой и направился к выходу, с презрением поглядывая на иностранцев, которые приценивались к дешевым иконам и кузнецовскому фарфору.

Уходя, он еще раз взглянул на бронзовую скульптуру нимфы и распорядителю показалось, что сейчас этот крепкий мужик остановится, махнет пальцем и скажет:

«Заверни-ка мне эту бабу. И хорошенько заверни, чтобы не поцарапалась, а мальчики возьмут». Но этого не случилось.

— Так, куда мы едем? — громка, на весь магазин спросил Комбат.

Садясь в машину Альтов сказал:

— Вроде бы вы, Борис Иванович, — все сделали как положено.

— Да меня чуть не вырвало прямо на галстук этому ублюдку. То-то у него глаза заблестели, когда баксы увидел!

— Ну, Борис Иванович, ну. Комбат! — захохотал Подберезский. — Вот уж не думал, что ты такого крутого сможешь изобразить! У меня временами даже дух захватывало.

— Брось, Андрюша, не век же мне бедным быть! Да и дураков не сложно изображать. А вот если бы по-настоящему, если бы там в горах Афгана или на этом долбанном подпольном заводе такой распорядитель, как этот, оказался, он бы, наверное, в штаны наделал. Помнишь, как мы с тобой там шустрили, как этих гавриков в погонах на уши поставили?

— Помню, Комбат, помню. Век бы не вспоминать.

— Брось, Андрюха, ведь в горах еще хреновее было!

Скользко, холод, нигде не спрячешься. А тут сидим в тепле, жрем что захотим, правда, чаю хорошего нет.

Машина у нас, как автобус, телефон и все прочее. Неужели, Андрюха, они на самом деле так живут?

— Кто они?

— Эти самые «новые русские».

— Нет, Борис Иванович, не так. Ты круче их будешь.

— Ты это серьезно, Андрей? Альтов, он не шутит?

— Нет, серьезно, — заулыбался Альтов.

— Ты же у меня дома, Андрюха, сто раз был, водки Сколько перепил, неужели я живу как «новый русский»?

— Ты, Борис Иванович, живешь как бомж.

— Вот и я говорю. А меня не обижай. Альтов, он меня обижает, сейчас мы его высадим и пускай валит к чертовой матери. И в гости больше не позову, и в тир к тебе ходить не стану. И всем ребятам скажу, что ты меня, Андрюха, обижаешь.

Комбат явно вошел в роль и остановить его было уже тяжело. Андрей и Альтов хохотали. А Комбат разошелся до такой степени, что казалось, сейчас нажмет клавишу автоматического стеклоподъемника и начнет разбрасывать, как листовки, баксы на московских улицах.

Но Рублев вовремя остановился. Он перевел дыхание и сразу же сделался угрюмым и сосредоточенным.

— Вези, Альтов, в следующую лавку, может, там кто-нибудь на меня клюнет. Хотя я, честно говоря, думаю, клюнут опять какие-нибудь мелкие бандиты, как в ресторане — мелюзга всякая, а по-настоящему, наверное, ничего не получится. Если только тот хмырь на самом деле своих дружков не обзвонит и они вместе не придумают, как из меня деньги выжать.

— Думаю, обязательно обзвонит, — уверенно ведя машину, сказал Альтов.

— И я думаю. Мужик он прожженный, по всему видать — сволочь. Морда воровская, клейма ставить негде, хоть и под приличного косит.

Еще три магазина объехал Комбат со своими друзьями. Во всех магазинах его появление вызывало вначале шок, а затем восхищение. А провожать Рублева выходила вся обслуга. Совали визитки, раздавали телефоны, хоть Комбат умудрялся не потратить ни доллара, а лишь только показывал пачки, шелестел купюрами, перебрасывал их через плечо и тыкал антенной телефона то в картину, то в колье с бриллиантами, то в какую-нибудь старинную книгу.

Но самым впечатляющим оказалось то, как комбат намеревался купить большое полутораметровое распятие, сделанное из сандалового дерева и инкрустированное перламутром. Весь магазин слушал Рублева, когда он объяснял как повесит распятие над своей кроватью.

«Главное, — импровизировал Рублев, — оно должно висеть так, чтобы женщина не могла зацепить его ногами».

В конце концов распятие тоже не было куплено, но ощупал его Рублев тщательно. Когда ему объяснили, что это очень знаменитая вещь из немецкого готического собора и сделана из ценного дерева, Комбат даже принялся обнюхивать крест. Действительно, распятие пахло пряностями. Комбат засомневался, что оно сделано из сандала и попытался уличить обслугу магазина в том, что его обрызгали одеколоном, натерли амброй. Его пытались как могли разубедить и показали маленького индийского слоненка, тоже сделанного из сандала. Принялись объяснять, что такого же слоненка индусы подарили художнику Рериху.

Слово Рерих для Комбата было такой же загадкой, как и слово «репродукция». Словом, шума в московских антикварных лавках Рублев наделал изрядного. Перемещения и хождения по магазинам заняли почти целый день. Так что вернулся Комбат в свой отель уставший, но довольный.

Ужин он заказал в номер. Малиновый пиджак с золочеными пуговицами успели за день ему опостылеть, а галстук так натер шею, что на ней появилась красная полоса.

— Как у висельника, — шутил Комбат.

В номере он расхаживал в трусах и тельняшке. Ели они все вместе. Чай кипятить самодельным кипятильником Подберезский запретил. Единственным приобретением, сделанным за день, был маленький кипятильник.

Его купили в киоске за один доллар. И то рассчитались не долларами, а русскими рублями. Но этому приобретению Комбат радовался больше, чем если бы он купил распятие из сандалового дерева или бронзовую нимфу с кувшином на плече.

Словом, вечер прошел весело. Настроение Рублева улучшилось и он рассказывал Альтову случаи из своей богатой на всякие приключения жизни. А если Альтов не верил, делал удивленные глаза, Комбат бил в плечо Подберезского и громко говорил:

— Ты что, не веришь? Андрюха, подтверди, товарищ капитан не верит!

Подберезский кивал и говорил:

— Чистая правда. Все, что говорит Борис Иванович, на самом деле было еще страшней. Я еле заставлял себя голову от земли приподнимать, а ему хоть бы что! Стоит, рукой машет. Пули, осколки свистят, дым, смрад, скалы рушатся. А он хохочет, матом кроет и все ему нипочем!

— Хватит тебе, Андрюха, преувеличивать.

Альтов понял, что перед ним действительно мужик, настоящий русский мужик, который ничего не боится, которого на испуг не возьмешь.

И тут, когда все забыли о телефоне и увлеклись воспоминаниями, он ожил.

— Черт побери, — буркнул Комбат, — послушай, Андрюха.

Подберезский взял трубку.

— Звонит Дмитрий Исакович из антикварного магазина отеля «Метрополь».

Он осведомился на месте ли Борис Иванович Рублев, не отдыхает ли он.

Андрей взглянул на Комбата. Тот протянул руку и трубка легла на его широкую ладонь.

— Рублев слушает, говорите, — бросил в трубку Комбат.

— Это я, Борис Иванович. Тут я встретился кое с кем и у меня для вас кое-что есть.

— Хорошее? — спросил Комбат.

— Думаю, да.

— Большое?

— Очень большое.

— А у кого-нибудь еще такое есть?

— Могу сказать — нет, и быть не может.

— А что такое?

— Не телефонный разговор. Если хотите, сейчас я к вам подъеду.

— Прямо сейчас, что ли? Так я уже раздет.

— Давайте, назначьте встречу на завтра.

— Я к тебе заеду. Скажи сколько денег с собой брать?

— Я думаю, вначале надо встретиться и поговорить.

Но дело стоящее.

— Точно стоящее? Не старых голландцев вдувать будешь?

— Нет-нет, что вы! Совсем иная вещь. Вы говорили, новый дом построили.

— Конечно построил и не один. Их у меня три.

— Так вот, как раз для вашего интерьера кое-что.

— Для чего?

— Для внутреннего убранства.

— Ах, для убранства? Тогда совсем другое дело.

Убранство я люблю. Завтра в одиннадцать буду в магазине.

Глава 13

Когда Дмитрий Исакович Пигулевский, работающий в антикварной лавке отеля «Метрополь», позвонил своему старому знакомому Станиславу Борисовичу Шеришевскому, с которым провернул не один десяток дел и ни разу не прокололся, тот озабоченно и тяжело вздохнул:

— Ну, знаешь ли, Дмитрий Исакович, ты меня ставишь в затруднительную ситуацию. У меня в конце концов не склад.

— Нет, но ты понимаешь, Станислав Борисович, можно сорвать большой куш, такой большой…

— О ком ты говоришь в конце концов? Объясни.

— Какой-то лох — самый настоящий. С двумя громилами ввалился ко мне в лавку и сам не знает чего хочет. И это ему не так, и то не этак. И бронза ему не нужна, и голландцы не нужны. А хочется ему чего-нибудь такого… Ну, сам понимаешь этих «новых русских», мать их…

— Всем теперь хочется, — сказал Станислав Борисович. — А ты конкретно выяснил?

— Я же тебе говорю, он машет руками, тычет мне в пузо своим сотовым телефоном, блестит перед глазами кулаками — огромными с перстнем, в котором такой алмаз, за который посадить мало.

— Так слушай, погоди, Дмитрий Исакович. Послушай меня, старого человека, откуда этот твой «новый русский», этот твой лох? Неприятностей с ним не произойдет?

— А вот этого уж я не знаю. Но то, что он богат, даю на отсечение правую руку.

— Ох, не делал бы ты этого!

— Я тебе точно говорю! — тяжело дышал в трубку Дмитрий Исакович Пигулевский. — Главное, что он за деньги не держится, швыряет их направо и налево.

У него три дома где-то там, в Якутии. Наверное, наворовал алмазов, нагреб целый мешок. И Де Бирс для него ничто и все ему нипочем. И громилы его вооружены.

И у одного пистолет под мышкой, и у другого.

— Где живет твой лох и как его зовут?

— Фамилия у него простецкая — Рублев Борис Иванович.

— Ни хрена себе простецкая! А может, он предок того Рублева?

— Не предок, а потомок, — уточнил Пигулевский. — — Я это и имел в виду.

От волнения Пигулевский даже начал путаться в, словах.

— Так что он хочет в конце концов?

— Ну, чего-нибудь этакого… Ты же всегда умел с людьми работать.

— А я и теперь умею, — не без гордости сказал Станислав Борисович.

— Так у тебя есть что-нибудь на примете? Может, инструмент какой старинный, может, коллекция оружия, орденов… Ну, что-нибудь необычное.

— Иконы его не интересуют?

— Нет. Иконы, доски его не интересуют. Картины тоже. Он говорит, картин у него аж двенадцать штук на всех стенах и больше ему не надо.

— Мог бы предложить поставить у него дома орган, но думаю, ему это ни к чему.

— Ты бы видел его пальцы! Один палец на три клавиши. Одним словом, громила, медвежатник самый настоящий.

— Не люблю я с такими связываться, — задумчиво произнес Станислав Борисович, но в его уме, словно молния, блеснула мысль: «А не попробовать ли поймать этого „нового русского“, этого лоха для Чурбакова?»

Хотя очередного заказа тот ему не делал. И насколько понимал Шеришевский, «Янтарная комната» все-таки существует в одном экземпляре, а продавал ее Чурбаков по его сведениям уже в третий раз.

— Значит, так, слушай, может, ему подойдут рыцарские доспехи — Германия, шестнадцатый век и Испания — Толедо? Тоже замечательная работа.

— Да не нужны ему, скорее всего, доспехи. Хотя, черт его знает… Давай.

— Погоди, погоди, — остановил приятеля Шеришевский, — давай сделаем так: я кое с кем свяжусь, переговорю, а ты мне позвонишь часа через три. Но двадцать процентов моих.

— Хорошо, — Шеришевский положил трубку и быстро заходил по кабинету от одного шкафа к другому.

«Что же делать? Что делать? Уходит клиент, уходит. Что бы ему предложить? Что бы ему вдуть? А может, стоит переговорить с Вадимом Семеновичем? Да, стоит!»

Шеришевский налил в стакан немного коньяка, но не самого лучшего, а так, средненького, армянского, коллекционного. Он не спешил звонить, потому что знал:

"Чурбаков инициативу не поощряет. Но другого выхода не предвидится. Все-таки «Янтарная комната» — это «Янтарная комната» и о ней знает каждый «новый русский» каким бы лохом и неучем он не был. Все слышали о существовании какой-то «Янтарной комнаты».

Вот если ее предложить ему, то скорее всего, это то, что надо. Значит так", — немного опасливо Станислав Борисович взял телефонную трубку и принялся набирать номер.

Его указательный палец вздрагивал и пару раз ошибся, ткнув не в ту клавишу. Он тут же испуганно бил по рычагам своего старомодного, инкрустированного перламутром аппарата.

«Еще не хватало номер МУРа набрать с перепуга!»

Номер МУРа Станислав Борисович знал — и не один. Ведь даже следователи обращались к нему время от времени для консультации или для экспертизы какой-нибудь ценности, конфискованной на таможне или в аэропорту. Да и самому ему приходилось сдавать кое-кого из своих клиентов. Но делал он это очень ловко, и на него никто не думал. Хотя в общем-то слухи о его деятельности ходили не самые лестные.

«Ну да бог с ними!» — наконец-то Станислав Борисович умудрился набрать номер, прижал к уху трубку и вдохнул полную грудь воздуха, готовясь выслушать недовольную тираду Вадима Семеновича Чурбакова.

Но тот на удивление заговорил довольно вежливо:

— Ну, чего тебе? В чем дело? Какие проблемы? Кто на тебя на этот раз наехал?

— Нет, Вадим Семенович, что вы! Никто не наезжал.

Но у меня появился один клиент.

— Откуда появился, из воздуха, что ли?

— Нет, не из воздуха. Из Якутии.

— Кто такой? Почему не знаю?

— Из «новых русских», придурок какой-то, лох.

— И что надо твоему лоху?

— Деньги потратить хочет и деньги у него немалые.

— Ты что, считал чужие деньги?

— Нет, я не считал. Но верный человек сказал, он к нему обращался за антиквариатом.

— Что ты говоришь, Станислав Борисович, опять какое-нибудь копеечное дело? Может, какую безделушку для своей бабы хотел купить человек, а понту напустил, шуму наделал?

— Вроде бы нет, Вадим Семенович, мужик похоже солидный. С охранниками, с пушками, все как положено. И туп, как сивый мерин.

— Ты мне про тупость «новых русских» не рассказывай. Они только прикидываются простачками, а в уме считают почище макинтоша.

— Чего-чего? — не понял Шеришевский.

— Лучше компьютера считают.

— А, да, да, — согласился коллекционер-посредник. — Так что ему сказать?

— Погоди, подумаю.

Вадим Семенович уже знал о Рублеве. Верные люди уже трижды за сегодняшний день ставили его в известность о появлении какого-то лоха из Якутии с огромными деньгами, желающего купить что-нибудь этакое.

Ведь все-таки Комбат напустил пыли изрядно, и вся Москва, вернее, вся антикварная Москва уже о нем знала. Но все, что не предлагалось, якутского бизнесмена — Рублева не устраивало напрочь.

— Знаешь что…

— Что? — спросил Станислав Борисович.

— Давай сделаем так. Ты с ним встреться. Сейчас кто-нибудь из моих ребят привезет кусок «Янтарной комнаты» — ту панель. Ты ему ее покажешь и скажешь, что ее в принципе можно купить, но стоит она…

— Сколько называть? — опередил Чурбакова Шеришевский.

— Если он согласится, заинтересуется, то о цене буду говорить я.

— А мои какие проценты?

— Не бойся, не обижу. По-моему, ты не беден?

— Да, благодаря вам, Вадим Семенович.

— Ладно, не прибедняйся. Я вас, евреев, насквозь вижу. Небось, где-нибудь за рубежом солидный счет?

— Что вы, что вы! Все на коллекции уходит.

— Коллекция у тебя, конечно, пустячная, правда, я в этом не понимаю.

— Конечно, такого, как у вас, у меня нет. Да и вообще ни у кого такого нет, — польстил Чурбакову Шеришевский.

— Да, ты правду говоришь. Словом, сейчас тебе Свиридов привезет кусок «Янтарной комнаты» и ты поговори со своим «новым русским», может ему понравится.

— Такое всем нравится.

— Вот и хорошо.

Положив трубку, переведя дыхание и допив коньяк из бокала, Шеришевский вытер пот с бледного лба, вновь набрал воздуха и позвонил Пигулевскому.

— Слушай, Дмитрий Исакович, есть у меня кое-что.

— Что именно?

— А вот этого я тебе не скажу, хоть ты мой старинный приятель. Для интерьера штучка, целую комнату можно ей обделать по богатому. Привози его ко мне, завтра я весь день дома, жду, уладим.

— А мои проценты?

— Не обижу, — ответил Шеришевский той же фразой, которую услышал от Чурбакова.

— Ну и хорошо, — сказал Пигулевский и в свою очередь набрал номер Бориса Ивановича Рублева и имел с ним короткий разговор.

* * *

В назначенное время Комбат и его охрана подъезжали к отелю «Метрополь».

— Как и прежде, вы ничего не говорите, все решаю я, — предупредил своих парней Борис Иванович. — И на всякий случай будьте настороже, хотя этот мужик-антиквар не очень похож на бандита.

— Скажете, тоже, — заметил Альтов, — все они не похожи на бандитов. За счет этого и живут. Продают свою пристойную внешность, люди им верят. А они людей дурят.

— Дурят, но не убивают.

— Это.., не скажите. Убить можно и чужими руками.

Пигулевский появился у машины, едва джип въехал на платную стоянку.

— А вот и наш проводник, — Комбат опустил стекло и протянул руку. — Здорово, Исакович! — сказал он, оглядывая Пигулевского с ног до головы. — Ладненький у тебя плащик, где покупал? Я тоже такой хочу.

— Что вы, что вы! Если хотите, могу устроить по оптовой цене, без накруток.

— Нет, не хочу, — поморщился Комбат, — мне подкладка не нравится. Да и холодно у нас в таких плащиках ходить, разве что его соболем подбить, вот тогда ничего будет. Садись, Исакович, потолкуем.

— Нам уже ехать надо.

— Как ехать? — напрягся Комбат, словно не ожидал подобного поворота.

— У меня есть один знакомый, известный коллекционер. Он свою вещь из рук ни за что не выпустит.

— Тогда, если не выпустит, зачем мы к нему едем?

— Не выпустит, пока деньги не увидит.

— Ну, деньги-то мы ему покажем, — пробурчал Комбат, похлопывая себя по нагрудному карману. — Что же такое он хочет мне вдуть?

— Я и сам только догадываться могу, но что-то чрезвычайное, чего ни у кого нет. Дешевкой он не торгует.

— Это хорошо. Хотя сомневаюсь. Ну ладно, поехали.

Говори, Исакович, куда рулить. Если что плохое, назад — пешком потопаешь.

— Хорошо, — согласился Пигулевский, он себя чувствовал неуютно в окружении этих людей, больше похожих на громил, нежели на бизнесменов. И представил, если они не застанут Шеришевского дома, то его могут просто-напросто спустить пинками с лестницы и забросить в кусты.

Но Шеришевский оказался на месте — маячил в окне. Комбат посмотрел на дом, где была квартира коллекционера, причмокнул языком:

— А вот здесь неплохо было бы площадку выкупить и сделать квартиру. Слушай, Исакович, ты случайно не знаешь сколько бы она могла стоить?

— Я думаю, квартиры здесь дорогие, все-таки центр.

Потолки высокие. Тысяч под триста будет.

— Фигня, — Рублев сказал это так неопределенно, что Пигулевский не понял о чем собственно речь: то ли о квартирах, то ли о деньгах.

— Тысяч триста говорю, Борис Иванович.

— Чего так дешево? Скидка — клопы и тараканы в доме водятся?

— Кому дешево, а как мне, такие деньги и не снились.

— Тебе не снились, а мне надоели, — сказал Комбат.

Джип подкатил прямо к подъезду, заехав широкими колесами на бордюр.

— Здесь, что ли? На каком этаже?

— В доме лифт есть.

— А мне все равно. Я могу и пешком, не гордый.

— Этаж второй, — сказал Пигулевский.

— Ну, пойдем, ребята!

В окне исчезло лицо Шеришевского, бледное и чуть-чуть испуганное.

Комбат подмигнул своим ребятам, дескать, будьте наготове, ожидать можно всего, чего угодно. Хотя и Подберезский, и Альтов были готовы к любым неожиданностям.

Поднялись. Дверь квартиры была уже открыта.

— Вот это Станислав Борисович Шеришевский, а это Борис Иванович Рублев, бизнесмен, наш гость.

— Очень приятно, — раскланялся коллекционер, — проходите, пожалуйста.

— Взаимно.

Комбат недовольно огляделся по сторонам, будто ожидал подвоха. Но в квартире царили тишина и полумрак. Вообще, у Шеришевского, как и у любого коллекционера, шторы на окнах были всегда закрыты, чтобы свет не портил картины, рядами висящие на стенах.

— Проходите в гостиную.

Вначале вошел Подберезский, за ним Комбат, а замыкал шествие Альтов.

— Знаете, Борис Иванович, — сказал Шеришевский, — я хотел бы переговорить с вами с глазу на глаз.

— С глазу на глаз? У меня секретов нет.

— Но так, знаете ли, будет мне спокойнее, — и он покосился на Пигулевского.

Тот согласно закивал.

— Да-да, Борис Иванович, такие уж люди коллекционеры, они всего боятся.

— Чего меня бояться? Я что, кусаюсь? Ну, хочешь, так хочешь — с глазу на глаз. Пошли. Куда ты меня поведешь?

— Проходите в кабинет. Может, коньяка?

— Нет, пить я не хочу. Показывай, что у тебя есть.

Шеришевский аккуратно прикрыл за собой дубовую толстую дверь и начал издалека:

— Вы слышали что-нибудь о «Янтарной комнате»?

— О чем, о чем? — переспросил Борис Иванович.

На самом деле он кое-что слышал, но решил изображать из себя простака до конца.

— Известная вещь.

— Это что за комната, из янтаря, что ли?

— Да, из янтаря.

— Слышал. Так ее же украли фашисты — по сей день найти не могут.

— Оно-то так. А вот скажите, если бы вам ее предложили, вы бы ее купили? — Шеришевский исподлобья взглянул на Комбата. У того на лице появилось вначале замешательство, а затем широкая улыбка почти на все зубы.

— Без вопросов, любезный. Правда, смотря сколько она стоит. Ведь насколько я понимаю, стоит она немало, и места много занимает.

— Так-то оно так, но если быть откровенным, то эта комната вообще не имеет цены.

— Подробнее можно? Конкретнее? Я вообще, знаете ли, люблю конкретно, четко и определенно.

Станислав Борисович подошел к книжной полке, вытащил толстенный фолиант, развернул и положил на стол.

— Вот, полюбуйтесь.

— А чем здесь, собственно, любоваться? — хмыкнул Комбат, проводя пальцами по гладкой странице.

— Это цветная реконструкция с черно-белых снимков и гравюр.

— Понятно, что дальше?

— Это очень ценная вещь.

— Сколько она стоит, эта ваша комната?

— Я не являюсь ее владельцем, но я знаю людей, которые имеют к ней отношение. Дело вот в чем, Борис Иванович: это подсудное дело, ведь «Янтарная комната» является достоянием государства, которое похитили фашисты.

— Вот уже эти немцы, вечно мне дорогу норовят перебежать! Так она есть или нет? — наконец спросил Комбат, глядя прямо в глаза Шеришевскому.

Тот склонил голову на бок, сцепил пальцы. Хрустнул суставами.

— Она существует, не могла же она раствориться в воздухе? Такие вещи на помойку не выбрасывают, от пожаров хранят бережно, а если уж прячут, то — надежно.

— Так значит она есть?

— Есть, есть.

Шеришевский огляделся по сторонам, затем вытащил из книжного шкафа завернутую в ткань панель, бережно, как ребенка, развернул, смахнул пылинки, зажег лампу, направил луч света на инкрустацию, чтобы отблески горели в толще янтаря, и сказал:

— Вот кусочек этой комнаты, маленькая частичка.

— Откуда я знаю, может, ты склепал ее сам?

— Нет, что вы! Вы можете позвать экспертов. Хотя лучшим экспертом в этом деле являюсь я. И коль уж говорю, что это подлинник, так оно и есть.

— Не врешь?

— В делах лучше правду говорить, за такие деньги голову точно оторвать могут.

Комбат послюнил палец, провел по гладкому полированному янтарю.

— Блестит! — буркнул он и самодовольно хмыкнул. — Как настоящая блестит! Блин, даже у директора такой нету.

— У какого директора? — задал вопрос Шеришевский.

— У директора алмазных приисков. Это мой конкурент. Сволочь невероятная! Денег не мерено, а алмазов так вообще не счесть. Наверное, в трехлитровых банках, хранит, сволочь, фашист переодетый! Вот уж гад. И подкопаться к нему никак нельзя. Ни ФСБ, ни ФСК — никто его сколупнуть не могут. Сидит, как пень дубовый, и все под себя гребет. Я с мужиками пытался его тряхнуть, да ничего у нас не вышло. А где эта знаменитая комната находится?

— Ну, знаете ли… — Шеришевский даже прихлопнул в ладоши, — вы такие вопросы задаете…

— Понимаю, вы пока не подследственный, а я не следователь. В общем, как я понимаю, она есть.

— В общем-то да, — весьма уклончиво покачал головой Шеришевский и кивнул. — Если хотите, я могу вас свести с ее хозяином.

— Слушай, любезный, — Рублев набычился и даже покраснел, — ответь мне на один вопрос: а меня за задницу вместе с комнатой не возьмут?

— Если аккуратно, то не возьмут, — ответил Шеришевский, морщась от прямоты вопроса.

— Значит, не возьмут?

— Не возьмут. И искать у вас ее не станут. Если вы не будете распространяться, то не станут.

— А на кой она мне хрен, эта «Янтарная комната», если ее никому не покажешь, если никто завидовать не станет? На кой хрен, скажи?

— Ну как… Это большая ценность, это вложение денег…

— Будешь ты мне рассказывать про вложение денег!

Уж не тебе меня учить. Я знаю куда деньги вкладывать и как. Эта комната занимает место, а горсть алмазов можно в рот запихнуть и проглотить. И стоить это будет столько же. Так сколько она стоит, говори! — Рублев надвинулся на коллекционера. Тот попятился, уперся спиной в стенной шкаф и чуть не выдавил стекло острыми лопатками.

— Сколько стоит? — буркнул Комбат, глядя прямо в глаза Шеришевскому.

— Думаю, миллиона три. Но естественно, можно будет поторговаться.

— Три лимона… Большие деньги, конечно, по нынешним временам даже большие. Хотя если твоя сраная квартира тысяч триста стоит, то три лимона за «Янтарную комнату», в которой жить нельзя?.. Нет, меня это не устраивает.

— Как не устраивает? Но вы же хотели чего-нибудь этакого…

— Да, хотел, но мне хочется, ты пойми, чтобы ко мне люди пришли, чтобы я их завел, стол накрыл, чтобы мы сели. Вот, мол, кореша, знаете где сидим, конкуренты, компаньоны — в «Янтарной комнате». Тут цари да императоры пировали, послов принимали, а теперь я хозяин, я, Борис Рублев! Но ты же понимаешь, в эту комнату никого не заведешь, никому ее не покажешь.

— Вообще-то знаете, — Шеришевский подошел к Рублеву на один шаг, — она стоит намного больше — намного. Может, миллионов десять-пятнадцать, особенно если ее вывезти на запад и продать там.

— А кто ее там купит?

— Знаете ли, миллионеров, коллекционеров очень много, а вещь, поверьте, очень ценная.

— Три миллиона, три миллиона… — Комбат заходил по кабинету, нервно морщась, хрустя суставами.

У Шеришевското возникло желание, чтобы этот человек побыстрее ушел из кабинета, а то ненароком зацепит за угол шкафа и тот вместе с книгами, вместе с Брокгаузом и Ефроном рухнет на пол, развалится на досочки.

— А ты, случаем, не сумасшедший, а? — спросил Комбат, резко останавливаясь.

— В смысле искусства или в смысле дела?

— Не боишься?

— Чего бояться? Вы же человек надежный.

— Я-то надежный. А если тебе подвернется мужик не такой, как я, возьмет и заложит куда следует? Из тебя же душу достанут через задницу.

— Все, Борис Иванович, забудем, о чем мы говорили.

Глядя на то, как испугался Шеришевский, Рублев довольно потер руки.

— Ну вот, это я тебя испытывал, думал, ты сам с ментами связан. А раз испугался, значит — нет. Подходит мне твой товар. Я себе спальню панельками обделаю. Говоришь, она большая? У меня как раз есть одно помещение. Стоит на озере дом, до ближайшей деревни сорок километров. Я туда баб вожу и партнеров важных заграничных. Ладно, забираю, — сказал Рублев таким тоном, словно бы разговор шел о копеечной сделке, а не о цифрах с многочисленными нулями. — Только, как понимаешь, с собой я такие деньги не таскаю, уж очень обременительно. Говоришь, хозяин у нее есть? А камнями он не возьмет на эту сумму?

— Не знаю, не знаю, — замялся Шеришевский и в душе понял: этот тупой «новый русский» наверняка купится на его предложение. — Так в камнях же нужно разбираться, их все оценить надо.

— У меня камни — высший сорт! С этикеткой, если хочешь. Все написано. И все граненые, не какой-нибудь сырец, который еще обрабатывать надо. Камни настоящие, стоящие. Такие, как этот. Но на аукционах их выставлять нельзя.

— Почему? — задал вопрос Шеришевский.

— По качану. Они такие же, как твоя «Янтарная комната», нигде не числятся, ни по каким бумагам не проходят.

— Так, давайте, я вас сведу с нужным человеком.

— Что за человек? — с недоверием спросил Комбат.

— Есть один мужчина, солидный. Он является владельцем.

— Ну что ж, давай встретимся, потолкуем, коньячка, водочки выпьем.

— Подождите в гостиной, а я с ним по телефону переговорю. Может, сейчас и приедет.

Комбат вышел, потирая руки. Андрей смотрел на него. Разговору явно мешал Пигулевский.

— Все нормально, ребята, остаемся на местах. Тебе-то хоть что-нибудь обломится? — спросил Рублев у Пигулевского.

Тот кивнул:

— Рад, что вам помог.

— Хорошо, я тебя тоже не обижу, когда товар заберу. А, может, и еще когда к тебе обращусь. Мужик ты, вроде, нормальный, во всех делах понимаешь. Главное, Сразу ущучил, что мне нужно. Нюх у тебя, что ли?

— Да-да, я просто понимаю. Знаете ли, много контактов, много людей… — расплывчато говорил Пигулевский, который сам-то еще не знал о чем идет речь и о каких суммах. И прекрасно понимал, что навряд" ли узнает, что продано «новому русскому» и за какие деньги. И самое главное, он не узнает, кто был продавцом.

Но то, что дело затевается крупное, на большую сумму, Пигулевский чуял, как охотничий пес чует дичь. И понимал, сделка, как и большинство подобных сделок, незаконная и лучше держаться от нее подальше и рот на большие комиссионные не раскрывать. Лучше меньше, да спокойнее, чтобы голова потом не болела.

Дверь открылась, появился Шеришевский.

— Ну, спасибо тебе, Дмитрий Исакович, позвони мне на недельке, мы с тобой потолкуем, — мужчины пожали друг другу руки.

А Комбат, вместо того, чтобы пожать худую ладонь Пигулевского, два раза хлопнул его по плечу, да так сильно, что тот едва не улетел к противоположной стене и не развалил горку с кузнецовским фарфором.

— Молодец ты, Исакович! Мои ребята к тебе заедут, привезут подарок.

Пигулевский счел за лучшее убраться, а не рассуждать, унести ноги как можно скорее. Ведь мало ли кто сюда сейчас нагрянет и что привезут! Лучше никого не видеть и лучше, чтобы тебя самого никто не видел. Привел человека и ушел, дело сделано.

С этими мыслями Дмитрий Исакович Пигулевский благополучно покинул квартиру Шеришевского. Оказавшись на улице, с облегчением вздохнул, взял такси и укатил к себе на работу. Хотя у него сегодня был выходной, но в магазине он чувствовал себя спокойнее, чем дома.

* * *

Все странности, которые начались вокруг Бориса Рублева, его пока не пугали. Ведь он же не знал к чему все клонится и как будет происходить сделка. Поэтому решил повременить и полковника Бахрушина пока не беспокоить. К тому же звонок прямо из квартиры коллекционера выглядел бы подозрительно. К чему того пугать? Видно же сразу, большая рыба клюнула. Может быть, они никак не связаны с исчезновением французского коллекционера, может, это совсем другие люди, и их дела не имеют к французу никакого отношения.

Но Комбат чувствовал, что-то здесь не так, что-то его настораживало. А может, это было связано с тем, что Комбат играл непривычную для себя роль, легко бросался астрономическими суммами и делал вид, что ему даже море по колено.

Конец его колебаниям положила мысль, простая и привлекательная:

«А что если и в самом деле эта хваленая знаменитая „Янтарная комната“ существует, и он, Борис Рублев, сможет ее вернуть России? Вот это будет да! А почему бы и нет? — тут же сказал себе Комбат. — Что я, простак какой-нибудь? Меня не так-то легко обвести вокруг пальца. Я же не мальчик, а воробей, в общем-то стреляный. Хотя люди они довольно странные и их морды не внушают доверия. Воровские они насквозь, так и норовят обмануть. Ладно, ладно, повоюем, разберемся. А в случае чего проведем разведку боем, тут уж они у меня запляшут! — успокаивал себя Борис Рублев такими нехитрыми мыслями. — Главное узнать где они ее прячут».

— А вот и он, — сказал Шеришевский, когда в дверь позвонили, и слишком быстро для своего возраста бросился открывать.

— Входите, входите, Вадим Семенович, вас уже ждут.

— Надеюсь, не заждались? — послышался доброжелательный голос вошедшего.

— Что вы! Вы быстры, как никогда.

— Ладно, брось.

Войдя в большую гостиную. Чурбаков сразу же понял кто является покупателем. Его взгляд зацепился за сверкающий перстень. Правда, мужик, назвавшийся Борисом Рублевым, ему сразу не понравился.

"Слишком уж здоров, слишком уж нагло себя ведет.

По всему видать, такого обломать будет сложно. Но и не таких ломали. Если у него и есть что-нибудь за душой, все отдаст. Там не церемонятся, ребята научены, слава богу. Если надо — собак натравят".

— А вот и я, — протягивая руку, сказал Вадим Семенович, — не представляясь.

— А вот и я, — ответил Борис Рублев.

— Значит, вы заинтересовались предложением?

— А почему бы и нет? Только сначала я хотел бы посмотреть. Может, вы меня надуть хотите? Кота в мешке я никогда покупать не буду.

— Но кончик хвоста вам показали?

— Кончик показали. Но я покупаю всего кота, а не один только кончик.

— Ну что ж, можно устроить. Правда, это сопряжено с определенными неудобствами и определенными обстоятельствами.

— Что такое? — спросил Борис.

— Как вы заметили, я даже не представился.

Да и вашего имени не спрашиваю. Если понравится — возьмете, тогда и поговорим. У вас есть деньги, — пытливо взглянул на Комбата Чурбаков, — у меня есть товар. Можно произвести обмен, а потом постараемся не вспоминать друг о друге — ни я вас не знаю, ни вы меня.

— Денег у меня нет, — тут же сказал Комбат.

— Как нет? — не поверил услышанному Чурбаков.

— Таких денег нет, с собой нет. Я же не сумасшедший возить миллионы! И вообще с наличкой напряженка, но по безналу вы мне не продадите товар?

— Не продам, — ответил Чурбаков и ему стало немного не по себе. Ему показалось, этот мужик сейчас его надует.

Но Борис Иванович тут же исправился:

— Я хотел обговорить одно условие: не согласитесь ли вы взять алмазами? Ведь это те же деньги. Даже не алмазами, я немного не правильно выразился, а бриллиантами — уже готовыми, ограненными, самыми настоящими, самыми лучшими якутскими алмазами.

Предложение выглядело заманчиво. Тем более', Чурбаков понимал, деньги где-то нужно брать, изымать из банка, ведь сумма большая. А если этот якутский миллионер предлагает взять бриллиантами, значит, бриллианты у него хранятся наверняка не в банке, а где-нибудь спрятаны. И это Чурбакова устраивало. Бриллианты компактнее денег, и в цене растут быстрее доллара, и хранить их проще — не гниют, не портятся.

— Знаете, предложение меня устраивает. Но ведь камни надо оценить.

— Не беспокойтесь, я обманывать не стану. К чему мне это? Я себя уважаю. Я должен посмотреть. Покажите мне ее и через два дня, ну, от силы через три, я с вами рассчитаюсь. Как вы понимаете, мне надо будет махнуть на другой конец России и привезти брилики. Я же их с собой не таскаю.

— Понятно, понятно.

— Так когда вы мне покажете? — Борис Рублев говорил так, словно был уверен, «Янтарная комната» хранится где-то рядом, за стеной, в соседней квартире.

И стоит перейти из одной квартиры в другую, как он попадет в «Янтарную комнату».

— Вам легче, у вас товар не объемный, компактный.

А я контейнеры в Москву привезти не могу.

— На слово я верить не хочу и не могу. Не в моих правилах покупать кота в мешке.

«Опять он про этого кота заладил!»

— Знаете что, — добродушно улыбнулся Вадим Семенович, — наверное, у вас есть надежные партнеры дома?

— Надежные? Я самый надежный партнер.

— Вы меня не совсем поняли. У нас с вами сложная ситуация: я доверяю вам, вы доверяете мне. Но согласитесь — не до конца. Вы боитесь расплатиться со мной раньше, чем увидите панели «Янтарной комнаты», а я боюсь ее вам показывать. Она, как понимаете, спрятана, и если я вам открою тайник, то потом возникают проблемы. Перевезти ее и спрятать повторно будет хлопотно, одно оборудование укрытия обойдется мне в немалые деньги.

— Так что же делать? — спросил Рублев. — Может, разбежимся?

— Тоже не хотелось бы, — вздохнул Чурбаков. — Получается так, что мы привязаны друг к другу и я предлагаю вам следующий вариант. В бизнесе все держится на честном слове, а бумаги и договоры — чистая фикция. А я вижу, вы мужчина серьезный и если пообещаете, слово сдержите. Ваши бриллианты в Якутии, моя «Янтарная комната» не в Москве. И если хотите, можем съездить посмотреть ее, но при одном условии: я доставлю вас туда с завязанными глазами, чтобы вы не знали где именно расположен тайник.

— Хренотень какая-то, — недовольно поморщился Рублев.

— Но и вы же не расскажете мне где лежат ваши бриллианты?

— Даже под пытками не расскажу, — рассмеялся Комбат.

Рассмеялся в ответ и Чурбаков.

— Мы одного с вами поля ягоды.

— Это уж точно.

— Дело еще вот в чем, — Чурбаков внезапно перестал смеяться, — я именно сегодня собирался ехать в город, где хранится моя комната, которая может стать вашей, на неделю я исчезаю, меня не будет в Москве.

— Меня это не устроит. Я тоже собирался дня через три возвращаться домой.

— Если хотите, можно поехать прямо сейчас.

— А далеко ехать? — спросил Комбат.

— Дорога за мой счет, не волнуйтесь. И займет все это у нас полтора дня. Я привезу вас, и если вы согласитесь купить комнату, то пошлете факс или позвоните своим партнерам в Якутию. И вот когда они привезут на место ваши бриллианты, тогда я и смогу с вами расстаться, уступлю комнату вместе с тайником.

— Нет, — сказал Комбат, — так не пойдет. Давайте сделаем по-другому. Я посмотрю, я должен убедиться, что товар стоящий. А потом на нейтральной территории вы со своими людьми, я со своими людьми, согласитесь, деньги немалые, произведем обмен. Вы можете все взвесить, осмотреть, так сказать, принять товар. Я еще раз должен убедиться, что мне не подсунули что-нибудь не то. Я заберу контейнеры в присутствии эксперта, вы заберете бриллианты и мы расстанемся.

Чурбаков задумался. Честно говоря, иного ответа он и не ожидал. Такие варианты были предложены ему многими из тех, кто томился теперь в железных клетках без хлеба и воды. Каждый думал, что он хитрее Чурбакова. Но потом, когда становилось невмоготу, они звонили куда следует, подписывали бумаги, писали письма — словом, вели себя так, как ручные люди-животные, готовые стоять на задних лапках за кусочек сахара.

— Ну что ж, хорошо. Хотя, в общем-то, для меня это не лучший вариант.

— Зато для меня лучший и для дела лучший.

— Тогда едем прямо сейчас, — сказал Чурбаков.

— И что, очень далеко ехать?

— Зачем ехать? Полетим самолетом. Два часа — и мы на месте.

— Два часа? — пробормотал Комбат.

— Да, два часа с хвостиком.

— Что ж, я согласен. Но дорога за ваш счет.

— Я тоже согласен.

Чурбаков покосился на Подберезского и Альтова.

— Если вы привыкли повсюду ходить с охраной, то можете брать своих людей. Я-то своих тоже возьму, мало ли что в дороге, но только… — Чурбаков похлопал себя по груди, — с пистолетами в самолет не пустят.

— У моих людей есть разрешение.

— Тогда никаких проблем. — Вадим Семенович посмотрел на часы, — надо спешить, иначе самолет улетит без нас.

Рублев понимал, следует срочно дать знать Бахрушину о том, что происходит.

«Звонить прямо сейчас?»

Возможно, стоило бы рискнуть, но можно было спугнуть большую рыбу. И тут Рублев подумал:

«Лучше поступить по-другому».

Он подозвал к себе пальцем Альтова:

— Поедешь в гостиницу, присмотришь за вещами.

А завтра — послезавтра я вернусь в Москву.

Альтов понял, что от него требуется связаться с Бахрушиным, понимающе кивнул.

— Хорошо, хозяин.

— Но никаких баб в номер не водить. Не люблю этого! — строго погрозил Альтову пальцем Комбат. — Машину мою возьми.

— В аэропорт поедем на моей, — сказал Чурбаков.

Теперь совесть у Комбата была чиста. Он знал, Бахрушина поставят в суть дела, и он предпримет соответствующие меры. Жаль, Альтов не знает куда именно они летят, но выяснить это не представляет труда. Один звонок из ГРУ — и на стол Бахрушину ляжет распечатка всех пассажиров всех рейсов, вылетающих сегодня из Москвы. Полетит же он под фамилией Рублев Борис Иванович, так что вычислить несложно.

Торопясь, мужчины покинули квартиру "Шеришевского. Альтов сел в джип и отъехав пару кварталов, тут же связался с полковником Бахрушиным. И тут же получил нагоняй за то, что оставил Комбата и Подберезского одних.

Когда Рублев смотрел на Чурбакова, в яйце того ему мерещилось что-то знакомое. Где-то он его раньше видел — то ли по телевизору, то ли встречался с ним во время службы в армии. Да и в облике седовласого солидного мужчины сквозило что-то военное. И тут до него дошло, словно вспышка, кто этот человек, который так и не назвал свою фамилию. Слишком уж она была на слуху лет семь-десять тому назад.

«Вот оно что, — подумал Комбат. — Да, большая рыба клюнула. Слышал я, что он вышел на свободу, но не думал, что именно он начнет распродавать национальное достояние, вернее, продолжит распродавать. У такого человека и в самом деле может быть настоящая „Янтарная комната“, о которой столько пишут, гадают куда она запропастилась».

Комбату стало даже немного не по себе. Слишком уж страшной оказалась отгадка. И не какие-то заурядные бандиты противостояли ему, майору, командиру десантно-штурмового батальона, от которого сейчас остался в его распоряжении только один Андрюша Подберезский, а генерал-лейтенант, у которого наверняка сохранились обширные связи, благодаря которым он и занялся криминальным бизнесом.

Комбат смотрел на дорогу. Он никак не мог понять из какого аэропорта Чурбаков собирается лететь.

Наконец, когда машина проехала пятьдесят километров и все повороты на все аэропорты оказались позади, машина свернула на дорогу без указателя.

«Ах, вот оно что! — сообразил Комбат, вспомнив, с кем имеет дело. — Военный аэродром, военный транспорт. Как мне раньше в голову не пришло! Ну да ладно, с полковником Бахрушиным я как-нибудь свяжусь, может и ему придет в голову подобная догадка».

— Билеты брать не придется, — рассмеялся Чурбаков. — Есть у меня связи среди военных летчиков.

И в самом деле, его машину на КПП встретили как машину командира или высокопоставленного проверяющего. Солдат, лишь рассмотрев номер, тут же взял под козырек и открыл ворота с красными звездами, поверх которых были приделаны двуглавые орлы. Автомобиль, не сбавляя скорости, помчался по взлетному полю.

На Комбата повеяло немного подзабытым, родным.

Темно-зеленые фюзеляжи транспортных самолетов, пара серебристых истребителей, с десяток вертолетов с поникшими, вялыми лопастями.

— Ловко у вас все получается! — с нескрываемым восхищением произнес Рублев.

— Связи — дело хорошее. Этими самолетами летать надежнее. Военные сейчас бедные, зарабатывают коммерческими грузами. Так что можно считать, аэродром теперь почти гражданский. Да и следят военные за машинами лучше. Так что летать самолетами военно-воздушных сил безопаснее, чем самолетами бывшего «Аэрофлота».

— Согласен, — пробурчал Комбат, понимая, если сейчас он не позвонит по мобильному телефону Бахрушину, то уже через какой-нибудь час окажется в недосягаемости для связи.

А Чурбаков, словно назло, не оставлял Комбата одного. Вскоре к ним подошел летчик в звании майора и тут Рублев заметил, как Чурбаков на мгновение приложил палец к губам, давая понять, чтобы офицер не называл его по имени-отчеству.

— Можем лететь.

И через десять минут самолет, тяжело оторвавшись от взлетной полосы, взмыл в небо и взял курс на северо-запад. В грузовом отсеке Комбат, Чурбаков и Подберезский расположились с комфортом — в самолете среди прочего перевозили и партию итальянской мебели.

Глава 14

Было уже темно. Моросил дождь, когда самолет, совершив два круга над аэродромом, зашел на посадку.

Чурбаков вытер вспотевшее бледное лицо. Он плохо переносил полеты. А вот Комбат был хоть бы что. Чувствовал он себя бодро, даже возбужденно. За те полтора часа, которые самолет находился в воздухе, Рублев пару раз взглянул на Андрея и они подмигнули друг другу, дескать, все идет нормально, волноваться пока не стоит, но наготове надо быть, от этих можно ожидать всего.

По взглядам Комбат и Подберезский прекрасно понимали друг друга.

— Ну, слава богу, приземлились, — пробормотал Чурбаков, когда задний пандус опустился и можно было сходить на летное поле.

— Здесь дождь. В Москве было сухо. А где мы, между прочим? — прикинувшись простаком, спросил Комбат.

— Какая разница? Главное, я покажу то, для чего мы сюда прилетели.

— Да-да, это самое главное.

Рассмотреть то, что находится вокруг и сориентироваться было сложно. Стандартный военный аэродром, не очень большой. А дальше — темнота и дождь. Но то, что достоверно почувствовал Комбат, так это близость моря. Солоноватый прохладный ветер налетал волнами.

Рублев жадно втянул воздух.

«Мы или под Питером, или под Калининградом», — подумал он, но дальше поразмыслить не успел.

Прямо к самолету подкатил микроавтобус с гражданскими номерами.

— Прошу садиться, — сказал Чурбаков, отодвигая в сторону дверь и первым забираясь в машину.

Окон в салоне не было. Это Рублеву не понравилось.

— Задохнуться можно, — сказал он, закуривая дорогую сигарету.

— Пожалуйста, — Чурбаков включил кондиционер.

Кроме водителя в машине находилось еще двое незнакомых.

— Это моя охрана, — скромно представил Чурбаков. — Парни надежные, умеют держать язык за зубами.

— Это понятно, — сказал Комбат, разглядывая Свиридова и Бородина, — Знакомиться вам ни к чему, — уточнил Чурбаков, — может быть, вы больше никогда не встретитесь.

— А я Рублев Борис Иванович, — представился Комбат.

Мужчины пожали плечами, но ничего не сказали в ответ, лишь вежливо кивнули.

— Ехать до места далековато, да и темно, дождь.

А дорога там не ахти какая, можно застрять. Так что давайте переждем, а утречком поедем на место. Пока поужинаем, выпьем. В общем, можете, если хотите, отдохнуть.

— А позвонить можно будет? У меня в Москве кое-какие дела.

— Можно, — сказал Чурбаков.

Ехали они минут двадцать молча, без разговоров.

Комбат успел выкурить две сигареты.

Наконец микроавтобус остановился. Когда дверь отъехала, Рублев увидел ступеньки крыльца, ведущего к застекленной двери черного хода какого-то небольшого пансионата в два этажа. Вокруг стоял бетонный забор и старые деревья. Пансионат выглядел заброшенным.

На крыльцо выбрался заспанный сторож со связкой ключей. Но увидев, кто приехал, тут же быстро протер глаза, засуетился, принялся открывать двери. Затем Чурбаков его отправил и сказал, что он свободен до завтрашнего дня.

Сторож раскрыл над собой зонт и тут же исчез, растворясь в ночной темноте. Только на первый взгляд этот дом выглядел заброшенным. Внутри же все сияло чистотой, паркетные полы блестели, а добротная мебель даже не была накрыта чехлами. Казалось, постояльцы день-два как покинули этот дом, все тщательно за собой убрав. В холодильнике была еда, а в камине уже лежали дрова.

— Располагайтесь, — сказал Чурбаков, давая Комбату ключи от его комнаты. — Холл тоже в вашем распоряжении. Если хотите, можете поиграть на бильярде.

Подберезский из окна увидел, как отъезжает микроавтобус. Он проводил взглядом красные точки габаритных огней и вопросительно взглянул на Чурбакова.

— Завтра утром машина будет на месте, а я уж побуду с вами, — и он принялся выставлять из холодильника на журнальный столик в холле всевозможные закуски.

Ему помогали Бородин со Свиридовым. Бородин протирал тарелки бумажной салфеткой, а Свиридов принялся разжигать камин. Вскоре дрова затрещали, ярко вспыхнули, и в холле стало уютно и теплее.

— Ничего, ничего, разгорится камин, будет совсем тепло, — говорил Чурбаков, протягивая к огню озябшие руки.

— Кстати, телефон, — напомнил Рублев.

Чурбаков подошел к аппарату, снял трубку.

— Черт подери! Не работает. Наверное, в связи с непогодой, здесь так иногда бывает. Ничего, через часок-другой наладят, это я вам обещаю. А к утру так точно будет работать.

— Хотелось бы верить, — пробурчал Рублев, вытащил из кармана свой телефон и принялся нажимать на клавиши.

Его телефон молчал.

«Как это мы с Бахрушиным не предусмотрели! Ведь можно было бы взять спутниковый, а не радио. Тогда бы не было проблем».

Теперь телефон, который Рублев носил в кармане, стал уже ненужной игрушкой — ни тебе никто не позвонит, ни ты ни с кем не свяжешься.

«Дрянь дело. Навряд ли, чтобы здесь телефоны не работали, скорее всего, отключили, черти, — подумал Рублев. — Ну, да бог с вами. Не из таких переделок выпутывались. Лишь бы довел он меня до „Янтарной комнаты“, а там уж мы посмотрим кто кого. Ведь и я не лыком шит, хоть ты и генерал-лейтенант, правда, разжалованный. А я хоть и майор, но в отставке».

Вскоре стол был накрыт и Чурбаков пригласил гостей:

— Угощайтесь.

Комбат в два приема выпил стакан водки и принялся закусывать. Он ел с аппетитом — так, как ест хорошо поработавший мужчина, обстоятельно, не торопясь, зная, что ни еда, ни выпивка никуда от него не денутся.

Так же с аппетитом поглощал пищу и Андрюша Подберезский. А вот Чурбаков почти ничего не ел, он держал в руках бокал с коньяком, время от времени прикладываясь к нему.

— Я мог бы девочек пригласить, да телефон… — ржавел руками хозяин. — Разве что один из моих парней сбегает в поселок. Правда, погода такая, что хороший хозяин собаку на улицу не выгонит. Дождь, ветер, да и идти тут километра три, если полем, а по шоссе так и все пять будет.

Комбат пожал плечами:

— Обойдемся и без девок.

Весело пылал огонь в камине, потрескивали дрова, сухое тепло растекалось по настывшему осенью холлу.

— Тут пансионат отличный, — говорил Чурбаков, — но не сезон. Желающих ехать нет. Номера хорошие, оцените их как следует.

— Балтика не далеко? — поинтересовался Рублев.

— Близко, близко, — заулыбался Чурбаков, — я смотрю, вы неплохо ориентируетесь. — Может еще выпить коктейль, — и он махнул рукой Свиридову.

— Вроде бы выпили уже достаточно, — возразил Подберезский, хотя в его рюмке все еще оставался коньяк.

— Что значит бутылка водки для мужчин с вашей комплекцией — ничего! — развел руками Чурбаков. — Я в лучшие годы мог целое ведро выпить и со мной ни хрена не происходило, трезв, как стеклышко. Все сослуживцы удивлялись.

— Ты служил? — перешел на «ты» Комбат.

— По-моему, вы меня узнали, — Чурбаков пригладил непослушные седые волосы.

— Могу и ошибиться.

— Неважно. Мое имя и прошлая служба к делу отношения не имеют. Главное, у меня есть то, что нужно вам, а у вас то, что нужно мне.

Пока Чурбаков заговаривал зубы, Свиридов готовил коктейль.

Комбат был готов ко многому. Он вполне мог предположить, что люди Чурбакова набросятся на него и Подберезского, хотя большого смысла в этом не было. Деньги по уговору Чурбаков должен был получить немалые, а захватив их сейчас можно было рассчитывать максимум на несколько десятков тысяч долларов, лежащих в карманах. Такая сумма вряд ли интересовала Чурбакова, не стал бы он ради их устраивать перелет из Москвы на полторы тысячи километров. Сейчас главной задачей Рублева было не спугнуть Чурбакова, не дать ему понять кто на самом деле находится перед ним.

«Добраться бы до „Янтарной комнаты“, договориться о системе расчета и уже потом с Бахрушиным и его людьми затеять заваруху».

Поэтому Борис Иванович особенно и не следил за Свиридовым. А зря. Тот сливал в высокие стаканы томатный сок, водку, делая это виртуозно. Ни один слой не перемешивался, содержимое стаканов оставалось полосатым, как бока зебры, с той только разницей, что зебра черно-белая, а коктейль получался прозрачно-белый и красный. Всего одной секунды Свиридову хватило для того, чтобы подсыпать в оба бокала по щепотке белого порошка, который тут же исчез в густом кроваво-красном томатном соке.

— Вот, пожалуйста, — Павел Свиридов установил стаканы с положенными в них соломинками на поднос и подошел к столу.

— Отрезвляющий коктейль, рекомендую.

— Отрезвляющий с водкой? — ухмыльнулся Комбат, протягивая руку, чтобы взять стакан.

Чурбаков представлял себе, что сейчас самый ответственный момент. Нельзя первому взять безопасный коктейль, иначе может возникнуть подозрение. Он сделал это одновременно с Рублевым. Подберезскому, как охраннику, предстояло воспользоваться тем, что оставалось на подносе.

Может, на какой-нибудь другой коктейль Комбат и Подберезский не купились бы. Но, наверное, у каждого взрослого с томатным соком связаны приятные воспоминания детства, а с водкой — более позднего возраста.

Рублев несколько неумело взял соломинку в пальцы и стал пить, передвигая ее внутри стакана, то заглатывая обжигающе — крепкую водку, то холодный солоноватый сок.

— Странное дело, — приговаривал Чурбаков, — водка, а трезвит. Идеальное сочетание.

— Может быть, — буркнул Комбат.

Он допил и глянул на часы. В его голове потихоньку созревал план.

— Ну что, Андрюша, пора спать. Завтра подъем в семь.

— Я смотрю, вы не меняете старых привычек, — вставил Чурбаков.

— Откуда вам знать какие у меня привычки были в прежние годы? — Борис Рублев поднялся из-за стола.

— Богатые люди не любят вставать рано, а вы, наверное, прежде чем разбогатеть, служили в армии?

— Было дело.

— И как, не тянет вернуться?

— Если бы там платили нормальные деньги, ни за что бы не ушел.

— Вот проблема сегодняшних дней, — Чурбаков внимательно следил за тем, как Подберезский допивает коктейль, — профессионалы в одном занимаются другим — не своим делом.

Бывший генерал-лейтенант умел на время забывать об истинной цели встречи и поэтому временами казался собеседнику неподдельно-искренним. Так произошло и с Рублевым.

«Да, ворюга, но что-то в нем хорошее есть. Генералы — особая порода, — подумал Рублев. — Только вот незадача, где провести грань между жестокостью и требовательностью, желанием хорошо жить и стяжательством?»

Он по-показному зевнул, потянулся и бросил Чурбакову:

— Значит, завтра в семь подъем.

— Отлично. Люблю когда люди спешат дела делать.

* * *

Номер и впрямь оказался хорошо обставленным, окно, затянутое сеткой от комаров, чуть приоткрыто.

Но несмотря на это в комнате было тепло, работал калорифер. Свежее белье, на кроватях расстелены полотенца, в ванной горел свет.

— Ты смотри, обо всем позаботился, — изумился Комбат, увидев, что на стеклянной полочке в ванной комнате лежат зубные щетки в упаковках и тюбики зубной пасты, такие маленькие, что их хватит почистить зубы раза три-четыре, не больше.

Комбат открутил на весь напор воду, переключил смеситель на душ. Шумело так, что расслышать друг друга можно было только приблизив головы.

— Слушай сюда, Андрюха. Ты узнал этого мужика?

— По-моему, да, это генерал-лейтенант Чурбаков.

Комбат приложил указательный палец к губам:

— Говори потише. Думаю, здесь микрофоны понатыканы. Ведь ему теперь важно каждый наш шаг отследить. Как считаешь, что надо делать?

— По-моему, все идет как надо.

— Я тоже так считаю, но представь себе, что испытывает сейчас Бахрушин. Наверное, на ушах стоит. Мы-то знаем где находимся и что с нами происходит, а он нет.

Знает только, что оба мы исчезли, а с кем, куда — загадка. Да еще Альтову ввалит за то, что нас упустил.

— — Нехорошо получилось, — согласился Подберезский, — но телефоны-то тут в пансионате все отключены.

— Должен быть рабочий, — уверенно сказал Комбат.

— Тут особо не полазишь, — прикинул Подберезский, — обязательно кто-нибудь из этих двоих охранников следом увяжется. Да наверное, и еще люди в здании есть.

— Я вот что тебе предлагаю: когда выйдем в номер, ни слова о деле. Попробуешь выбраться через окно.

Этаж второй, спуститься на землю и залезть потом назад можно. Дойдешь до ближайшего поселка и телефон там разыщешь. Позвонишь в Москву Бахрушину, сообщишь где мы и что происходит — в общих чертах. Только не говори о «Янтарной комнате» открыто, а намеками.

Леонид Васильевич мужик сообразительный, поймет.

Подберезский кивнул:

— Хорошо.

— Да смотри, поскорее возвращайся, а я тут если что за двоих отбоярюсь.

Рублев не выключал воду. Вместе они вышли в номер. Теперь разговаривать было небезопасно даже шепотом. Борис Иванович знал какие чувствительные микрофоны существуют на сегодняшний день и незачем зря выдавать свои планы.

Слава богу, рамы в этом пансионате были новые, петли не скрипели и фрамугу удалось открыть настежь.

Но вот сетка — мягкая, металлическая. Порвать такую не представляло особого труда, а вот то, что Подберезский выберется на улицу и потом вернется, следовало сохранять в тайне. И снова пригодился походный перочинный нож Комбата, который служил ему верой и правдой уже не первый год. Лучше всего для текущих целей подошла маленькая вилка на два зубчика. Ею Комбат аккуратно подцеплял шляпки обойных гвоздей, которыми прибивалась сетка, и вытаскивал их из рамы.

«Хорошо хоть стеклопакеты не догадались поставить или денег пожалели», — злорадствовал он в душе.

Вскоре гвоздей насобиралась целая пригоршня и часть сетки Комбат аккуратно заправил между двойными рамами. Во время этой операции он посматривал на улицу. Голые, без листьев деревья, лишь один дуб желтел в свете фонаря. Свет на окно не падал, так что вряд ли кто мог рассмотреть их приготовления.

— Андрюха, успеха! — одними губами произнес Комбат, напутствуя Подберезского.

Тот машинально проверил хорошо ли закреплен пистолет в кобуре и перебросил ноги на улицу.

«Да тут и ребенок мог бы справиться», — подумал Андрей, увидев, что прямо под окном проходит неширокий карниз из выступающих кирпичей.

Он оперся на него носками ботинок, ухватился рукой за раму и мягко спрыгнул на прибитую к земле дождем траву.

Комбат удостоверился, что Подберезский приземлился удачно, махнул ему рукой, и Андрей тут же скрылся в густых кустах, хрустнул лишь пару раз, а затем все стихло — лишь шум дождя, да постукивание голых веток друг о друга.

Борис Иванович немного прикрыл раму и почувствовал, что ему страшно хочется спать. Это ощущение пришло внезапно.

«Вроде бы и выпил мало, и предыдущую ночь спал как положено. Все-таки — режим дело большое, — подумал Рублев. — Приучишь себя ложиться в одиннадцать, так и можешь на часы не смотреть».

Правда, его могло бы насторожить другое. Обычно хватало легкого усилия воли — и сон как рукой снимало. А тут слабость разлилась в мощном теле.

«Стоит отдохнуть» — Комбат погасил верхний свет и зажег настольную лампу — так, чтобы Андрей не перепутал окна, когда будет возвращаться.

Борис Рублев предполагал, что на ночное путешествие Подберезского уйдет час, максимум, полтора. А значит, можно вздремнуть. Он настроил себя на то, чтобы проснуться ровно через сорок пять минут и даже не снимая рубашки, лишь сбросив пиджак и сменив брюки на спортивные штаны, лег поверх одеяла. Он провалился в сон почти мгновенно и если бы в это время сидел в кресле, то не имел бы сил подняться. Андрей же тем временем успел обойти, прячась за кустами, дом. Он передвигался пригибаясь, чтобы никто не смог его заметить. Машин возле санатория не оказалось, если не считать разобранного до шасси старого ГАЗ-51, стоявшего на колодках.

«А вот и центральный вход» — Андрей подобрался поближе и посмотрел на вывеску.

Если судить по ней, пансионат принадлежал областному управлению кино-видеофикации. Но на ней все еще красовался герб Советского Союза, так что, возможно, до вывески просто ни у кого не дошли руки. Зато в коротком тексте содержалась и подсказка: «Управление Калининградского облисполкома». То, что это не подмосковный Калининград, Андрей понимал. Чтобы добраться туда, не стоило лететь полтора часа на военном транспорте.

Подберезский пожалел о том, что впопыхах забыл надеть свитер и теперь мерз в куртке, надетой поверх тонкой рубашки.

Замер, прислушался. Где-то неподалеку проехала машина.

«Шоссе близко. Выберусь туда и пойму куда идти».

Андрей, петляя между деревьями, по газону добрался до забора — литого, бетонного и, легко подтянувшись на руках, оказался по другую сторону. Редкий молодой лес, рядами посаженные елки. Идти приходилось пригнувшись, чтобы не зацепиться за сухие переплетенные ветви. Дождь сюда не доставал, пахло мхом, сухой листвой и грибами. Ущербная луна, временами возникающая между низко бегущими тучами, то заливала лес ртутно-призрачным светом, то пряталась, и тогда мир погружался в кромешную тьму.

Андрею казалось, он идет уже добрых полчаса. Но когда взглянул на часы, понял, прошло всего лишь десять минут с того времени, как он покинул пансионат.

На душе у него повеселело.

Лес кончился внезапно, под ногами захлюпала вода.

Андрей стоял на краю небольшого болотца, отделявшего его от шоссейной насыпи. Он попробовал было сунуться вперед, но тут же увяз. Пришлось идти вдоль дороги.

Это раздражало. Дорога так близко — каких-то метров семьдесят, а добраться до нее не доберешься. Но вот впереди за поворотом открылась горка, прилегающая к насыпи.

Андрей, оскальзываясь на мокрой траве, чувствуя, что куртка насквозь промокла под дождем, вбежал наверх и оказался на краю поблескивающей от влаги широкой ленты асфальта. Асфальт был уложен поверх брусчатки, кое-где она виднелась у обочины.

Куда ни кинь взгляд — машин не видно. Мало желающих ездить ночью по скользкой дороге. За березовой рощей виднелись огоньки — то ли деревня, то ли небольшой поселок — в ночи не разберешь. До него на глаз было километра три. Можно рискнуть. Но тут же послышался гул двигателя. Подберезский сразу же определил, что гудит мощный дизель седельного тягача.

Скорее всего, какой-нибудь дальнобойщик со сменщиком пилят через ночь, не останавливаясь для сна. Один спит на кровати за сиденьями, второй бодрствует за рулем.

За горкой показались два ослепительных, искрящихся в дожде диска фар. Подберезский перебежал шоссе и вскинул руку. Огромная фура, хвост которой покоился на четырех осях, протяжно засигналила и притормозила.

«Остановятся, — подумал Подберезский, — или просто притормаживает, идя с горки?»

Раздалось сипение тормозов и большой, как двухэтажный дом, тягач «Мерседес» встал, как вкопанный.

Пар поднимался от колес, от разогретого радиатора.

В кабине вспыхнул свет, и водитель открыл дверцу.

Подберезский быстро вскочил на подножку и почувствовал, как сухо и тепло в машине.

— Подбросишь?

— А зачем тогда останавливался, — шофер включил скорость, и фура плавно двинулась с места. — Далеко хоть? — поинтересовался шофер.

— Мне до ближайшего поселка где есть телефон. Далеко отсюда?

Шофер пожал плечами.

— Сам во второй раз на этом маршруте, — и протянул Андрею карту.

Он развернул ее на приборной панели и попытался понять где же они сейчас находятся.

— Смотри, где-то тут должен быть поселок Янтарный-2. Это единственное, что я знаю, — посоветовал шофер.

И тут Подберезский сумел отыскать болотце возле шоссе. На карте даже была обозначена высота дорожной насыпи — четыре метра, территорию пансионата.

— До Янтарного-2 пять километров, — определил опытным взглядом Подберезский. — Оттуда уж как-нибудь вернусь, разыщу машину. Все лучше, чем на шоссе мокнуть.

— Промок? — словно услышав последнюю фразу, проговоренную про себя Подберезским, спросил шофер.

— А то нет! — Андрей снял куртку и разложил ее на коленях.

— Ничего себе! — присвистнул шофер, глянув на желтую кобуру и тяжелый пистолет.

— Работа такая.

— В охране служишь?

— Охрана разная бывает, — Подберезский вытащил сигарету, угостил шофера и закурил.

— Конечно разная. Есть государственная, есть частная, а есть бандитская. Так из какой ты?

— Из частной.

— Небось раньше в органах служил?

— Нет, в армии.

— Спецназ?

— Почти…

И тут Подберезский почувствовал непреодолимое желание заснуть. Он глубоко вздохнул и потянулся к стеклоподъемнику.

— Душно у тебя тут! Как только едешь?

— Нормально, — пожал плечами шофер и глянул вперед — туда, где уже виднелись слева от шоссе огоньки Янтарного-2. — Где тебя хоть высадить — там, что ли, на перекрестке?

Подберезский не ответил. Шофер повернул голову — его попутчик сидел, привалившись лицом к дверце, глаза его были закрыты. Он спал.

— Эй!

Подберезский не реагировал.

— Вот-те на! Еще завезу тебя куда не следует, — продолжая вести машину одной рукой, шофер продолжал трясти Андрея. Но тот лишь что-то бормотал, а просыпаться не желал. — Эй, как там тебя, мужик, просыпайся!

Фура с гудением пронеслась через перекресток, оставляя за собой дорожный указатель. Через несколько километров так или иначе нужно было заезжать на заправку. Машина остановилась у остекленного небольшого здания. Пока шофер платил, он раздумывал:

"И что теперь делать с этим странным пассажиром?

Не знаю ни кто он, ни откуда. Заснул, потом еще скандалить начнет, что завез не туда, пушка в кобуре".

И тут его осенило. За окошечком заправки сидел молодой парень лет двадцати пяти.

— Эй, просьба к тебе одна есть.

— Какая?

— Через окошко говорить не очень-то удобно. Ты не бойся, выйди. Тут пассажир у меня один, то ли хреново ему стало, то ли что…

— Не пьяный?

— Нет.

— Заправляйся, поговорим. Четвертая колонка, — окошечко захлопнулось и парень вскоре вышел из застекленного здания. — Ну, что там у тебя стряслось?

И шофер попытался объяснить, как сам это понимал, появление в машине Подберезского.

— Н-да, история. В ментовку, что ли, позвонить?

— У него пистолет, хрен его знает имеет парень разрешение или нет? Зачем ему неприятности?

— Что предлагаешь?

— Давай я тебе его оставлю. Отлежится, проспится, там разберетесь.

— А если ему хреново?

— Вроде нет, спит просто, как убитый, храпит. Я уж и сам сердце слушал, работает, как часы.

Парень-заправщик почесал затылок, не зная что и предпринять. С одной стороны, услуга, которую он мог оказать шоферу, не стоила ему ничего. В его комнатке имелся топчан, а самому ему поспать все равно не дадут. Каждые минут десять-двадцать появлялась машина, которую ему приходилось заправлять. К тому же, судя по прикиду, заснувший в дороге пассажир деньги имел, может, к утру что-нибудь и заплатит. Но он пока еще колебался.

— Может, все-таки хреново ему стало? — а затем махнул рукой. — Черт с вами, несите!

Вдвоем они с трудом вытащили из машины Подберезского. У шофера еще имелась слабая надежда, что оказавшись под дождем, на свежем воздухе парень оклемается. Но этого не произошло, Андрей все так же продолжал сопеть во сне и пришлось тащить его на руках в маленькую комнатку, насквозь пропахшую бензином. Подберезского уложили на жесткий деревянный топчан.

— Бывает же так, — удивленно сказал шофер, — здоровый сон, пушками не добудишься. И откуда он только взялся, куда ехал?

— Может дело срочное какое было?

— Вряд ли, иначе бы не заснул.

* * *

Чурбаков, Свиридов и Бородин сидели у журнального столика, глядя на догорающие в камине поленья. Когда последнее из них упало и рассыпалось на множество угольков, Чурбаков посмотрел на часы и сказал:

— Думаю, пора. Ты, Паша, не переборщил?

— Дозу конечно же увеличил, сами видите, бугаи какие! Но что подействует — это точно, — Бородин хищно усмехнулся. — Все будет, Вадим Семенович, чики-чики, это я вам обещаю.

— Пошли! — мужчины поднялись.

Остановившись перед дверью номера Комбата, Бородин и Свиридов достали пистолеты, передернули затворы. Чурбаков положил ладонь на дверную ручку и попытался открыть дверь.

— Заперлись изнутри, сволочи! — произнес он, абсолютно не беспокоясь, слышат его или нет. Он был уверен, что и Рублев, и Подберезский спят беспробудным сном.

Транквилизатор, который он использовал, уже не раз, сослужил ему хорошую службу. Действует не хуже удара по голове, вырубает так, что человек перестает ощущать время, боль, и с ним можно делать все что угодно.

— Ключики — вот они, — Бородин принялся перебирать связку разнокалиберных ключей, нанизанных на большое медное кольцо., Наконец по номеру, выбитому на головке ключа, он отыскал нужный. Тот легко вошел в замочную скважину, выдавив ключ, вставленный с другой стороны. Такие замки стоят в большинстве гостиниц и пансионатов. Администрация должна иметь возможность войти в номер даже если ключ вставлен с другой стороны. Мало ли что может случиться! Вдруг кто повесится или вены себе вскроет. Зачем же каждый раз дверь ломать!

Лишь только Чурбаков вошел в номер, ему сразу же не понравилось, что там холодно. Он увидел приоткрытое окно, но не сразу понял есть на месте сетка или нет.

— Один здесь, — он указал рукой на Комбата.

— А второй?

— Сейчас посмотрим, — Бородин держа наготове пистолет, медленно двинулся по комнате. — Кровать даже не расстелена, — пробормотал он и замер возле платяного шкафа. — Там, что ли?

Свиридов в это время проверил ванную комнату, ведь могло случиться так, что Подберезский вырубился в то время, когда принимал душ.

— Твою мать! — выругался Чурбаков, рванув на себя фрамугу окна.

На пол посыпались оставленные на подоконнике обойные гвоздики с рифлеными медными шляпками.

— Выбрался, скотина! — Бородин до половины высунулся из окна и глянул вниз. — Вроде бы следы внизу.

— Точно спрыгнул!

Чурбаков присел на край кровати возле спящего Комбата.

— Паша, сбегай, посмотри куда он мог уйти. Может, где-нибудь недалеко валяется.

— Будет сделано, — Бородин с пистолетом быстро сбежал по лестнице, оказался на улице и обогнув здание, отыскал следы. Они вели к забору. Тонкий луч фонарика осветил бетонную плоскость, на которой виднелись черные полоски — следы ботинок Подберезского, когда тот перелезал через забор. Пришлось лезть и Бородину.

"Черт бы побрал, этого охранника! Сильный мужик.

Другого бы уже лекарство свалило, а он шел, в тепле бы быстрее подействовало, а тут, как назло, холод собачий".

След то терялся в траве, то вновь возникал. Фонариком Бородин пользовался осторожно, лишь только когда луна пряталась за тучи. Он знал, фонарь может сослужить ему плохую службу, из темноты очень удобно стрелять на свет.

Наконец Бородин оказался в лесу и окончательно сбился со следа. Он тыкался между деревьями, замирал, прислушивался в надежде разобрать среди завывания ветра и шума дождя посапывание спящего человека.

Прошло минут двадцать, а поиски так и не дали результата. Надо было спешить. Действие снотворного заканчивалось через несколько часов, а еще предстояло доставить Комбата в укрытие.

— Черт с ним! — зло выругался Бородин и, спрятав пистолет в карман плаща, побежал к пансионату.

Чурбаков понял по растерянному виду Бородина, что Подберезского не нашли, но все равно спросил:

— Ну как?

Охранник развел руками.

— Все обыскал, до леса следы видны были, а там…

— Плохо искал, — вкрадчиво произнес Чурбаков и двинулся к Бородину.

— Вадим Семенович, как умел! Вы же знаете…

— Я знаю одно — ты должен был его найти! Нам его упускать нельзя.

— Я это знаю. Но ничего не получается. Дождь, холод, вот он дольше и продержался. Валяется где-нибудь здесь поблизости, но надо людей побольше, чтобы прочесать лес.

— И за что я вам только деньги плачу! — всплеснул руками Чурбаков. — Хоть бери сам все в свои руки!

Но он понимал, что злится на Бородина напрасно.

Территория огромная, а времени у Подберезского было минут пятнадцать, двадцать и уйти он мог достаточно далеко.

— Ладно, машина уже прибыла. А насчет подмоги я тоже распорядился, словно знал, что ты такой нерасторопный. Берите его и тащите в машину, — Чурбаков в сердцах сплюнул на ковер и вышел из номера, натягивая на ходу тонкие кожаные перчатки.

Свиридов с едкой ухмылкой посмотрел на Бородина:

— Ну что, Сережа, не удалось тебе очки заработать в нашем вечном споре?

Эта улыбка словно говорила Бородину, вот если бы я был на твоем месте, непременно притащил бы сюда охранника якутского бизнесмена. Я же круче!

— Выглядишь ты неважно, Сережа.

Двое мужчин стояли возле кровати, на которой сопел спящий Комбат. Свиридов попробовал подхватить его под мышки и стащить на пол.

— Тяжелый, падла! Так и надорваться можно.

Бородин пришел ему на помощь и вдвоем они все-таки сумели стащить Рублева с кровати. Переругиваясь и матерясь, они поволокли его к лестнице.

— А может грузовой лифт запустить, которым продукты в бар подают?

— И чтобы он застрял по дороге? — съязвил Свиридов.

— Ничего, поупираемся да дотащим.

Обливаясь потом, они осторожно принялись спускать Комбата, используя перила, как пандус. Чурбаков уже заждался их внизу, но времени зря не терял. Пять человек из охраны подземного убежища приехали на микроавтобусе, и он давал им инструкции.

— Прочешите лес. Двигайтесь в направлении шоссе.

В вашем распоряжении два часа. Найти и доставить в Янтарный.

Наконец в холле появились Свиридов с Бородиным.

— Забрасывайте его в машину.

— Забрасывайте… — пробурчал Свиридов, — будто это так легко сделать! Сам стоит, пальцем не пошевелит, чтобы помочь.

С трудом им удалось погрузить Комбата. Мужчины просто втолкнули его и оставили лежать на полу микроавтобуса, а сами уселись на мягкие сиденья. Чурбаков забрался в кабину и скомандовал:

— Вперед!

— Сильный мужик, — произнес Свиридов, раскуривая сигарету, когда машина уже ехала по шоссе.

— Да уж. Если бы не порошок, черта с два мы бы к нему подступились!

— Внешняя сила обманчива, — задумчиво произнес Свиридов, выпуская дым тонкой струйкой и прищуривая один глаз.

— Нет, у этого силы хоть отбавляй, точно тебе говорю.

— Ты его обыскивал?

— Нет. А где ему прятать, в задницу, что ли, пистолет засунул?

Несмотря на такое замечание, Бородин опустился на колени и принялся обыскивать лежащего Комбата. Он прошелся руками по широким спортивным брюкам и не обнаружил никакого оружия.

— Чистый, — сказал он, отряхивая ладони и вновь устраиваясь в мягком сиденье.

Шоссе кончилось, начались колдобины проселка.

— Как подумаю, что снова его волочь, так жить не хочется, — Свиридов опустил стекло и выбросил окурок на дорогу.

— Работать никому не хочется, а деньги получать… — напомнил ему Бородин.

Микроавтобус остановился, и Чурбаков заглянул в салон.

— Все в порядке?

— Да, мы его проверили. Чистый.

— Что, и печати при нем не было?

— Наверное, в пиджаке в номере осталась, — предположил Свиридов.

— Н-да, — на лице у Чурбакова появился злой оскал.

Обычно с печатями фирм сложности не возникало.

Все бизнесмены таскали их при себе, а тут прокол. Значит, возникнут сложности с документами, которые, как считал Чурбаков, после отсидки под землей Рублев подпишет. Но пути обратно уже не было, машина была запущена. Главное, что никому в Москве Рублев не успел рассказать куда едет.

— Тащите его!

И вновь начались мучения. Кое-как Свиридов с Бородиным спустили Комбата в карьер, проволокли по узкой тропинке и оказались в наклонной выработке. Каждый раз, попадая сюда, Чурбаков внимательно смотрел — ходил ли тут кто, не видно ли свежего окурка, не нарушена ли полоска песка, которую его охрана всегда насыпала поперек коридора. Обычно если песок и оказывался сдвинутым, то на нем виднелись отпечатки собачьих лап. Местные в этот карьер заходить опасались, все были наслышаны о том, что подземелья заминированы и затоплены водой.

За послевоенные годы тут подорвалось на минах уже человек десять. А в последнее время даже лес, прилегающий к старой каменоломне, старались обходить стороной. И это было Чурбакову на руку.

Казавшиеся для непосвященных лабиринтом, ходы в этом секторе подземелья и Свиридов, и Бородин знали как свои пять пальцев, могли пойти тут без света, ориентируясь по памяти. Мин Чурбаков не опасался, эту часть его люди два года тому назад разминировали, но сами мины оставили на месте, лишь вывернув из них детонаторы. В любой момент все можно было вернуть на свои места. А другие секторы Чурбакова не волновали.

Он туда носа не казал.

Пока Свиридов с Бородиным пробирались по подземельям, еле поспевая за шефом, Чурбаков думал:

"Наверное, все-таки стоит остановиться в деле. Еще пара человек, еще несколько миллионов и все, хватит.

Обо мне уже подзабыли и стоит рвануть за границу.

Денег хватит на все мои фантазии и даже больше.

Прежнего положения уже не вернешь и о власти надо забыть".

А вот Бородин со Свиридовым были не в состоянии о чем-либо думать, они обливались потом и лишь тихо матерились.

"Хотя, если честно признаться, власть самый лакомый кусочек. Деньги — ничто по сравнению с возможностью командовать людьми, видеть пресмыкающихся перед тобой, знать, что от одного кивка головы зависят судьбы и жизни десятков, сотен и тысяч людей, знать, что ты, благодаря высокому креслу, поставлен вне рамок закона.

«Но ничего, я придумал как получить над людьми власть даже продолжая оставаться в тени».

Надувная лодка ждала их у известковой скалы. Луч мощного фонарика плясал в темноте. Чурбаков по очереди высвечивал ориентиры — остовы ржавых станков, на которых полвека тому назад производили смертоносное оружие руками заключенных. И они кто послушно, кто с ненавистью в душе изготовляли бомбы, снаряды, зная, что те обрушатся на головы их жен, детей, матерей и отцов. Но страх потерять собственную жизнь или же надежда выбраться когда-нибудь отсюда и отомстить заставляла их работать. Не у многих хватало смелости признаться себе, что смерть — единственный достойный выход, единственная возможность заставить замолчать совесть.

— Еще час, как минимум, пролежит, — сказал Свиридов, причаливая к берегу.

Теперь уже фонарь оказался без надобности, под каменными сводами ярко горели строительные прожектора.

— Тащите его сразу в концлагерь. Придет в себя — разберемся.

— Может, зеков наших задействовать? — предложил Свиридов, — а то мне уже надоело надрываться.

Бородин делал вид, что ему все ни по чем.

Заскрипели железные ворота и вспыхнули прожектора в выработке, где располагались клетки с узниками. Люди тут уже потеряли ощущение дня, ночи. Кто-то дремал, кто-то, пытаясь забыться, напевал. Но лишь только увидели, что в концлагерь притащили новенького, тут же произошло оживление. Грязные, исцарапанные лица прижимались к прутьям решетки, «новые русские» тянули руки, пытаясь коснуться вновь прибывшего.

— И ему не повезло! — высоким голосом заверещал сошедший с ума Попович. — И его жена будет трахаться. Трах, трах! — он заскакал по клетке, ловко хватаясь руками за прутья, как это делают обезьяны. — Да, да, трахаться во все дырки! Слышишь?

— Да ни черта он не слышит, — обронил торговец моющими средствами Аркадий Гетман, уверенный, что находится здесь около месяца, хотя не прошло и недели.

— Слышит, просто боится глаза открыть! Страшно ему, страшно! — верещал Попович.

Французский коллекционер Жак Бабек с испугом посмотрел на Свиридова и Бородина. Ему сильно досталось от них, и страх укрепился уже на животном уровне. Он забился в дальнем углу клетки и сидел на корточках, прикрыв голову рукой.

— Смотри, боится, — захохотал Свиридов и подмигнул Бородину. — Сейчас этого якута забросим и снова за лягушатника примемся, а то он уже немного ожил.

— Примемся, примемся, — поддержал игру Бородин.

Они открыли дверь клетки и бросили Комбата на бетонный пол. После чего ударили друг друга по рукам.

— То-то взъярится, когда в себя придет! — сказал Свиридов, закрывая клетку на ключ и отдавая его Чурбакову.

Охранников не было. Всех их Чурбаков отправил прочесывать лес — на поиски Подберезского. Поиски следовало закончить до рассвета, чтобы не светиться, к утру шоссе должно было ожить.

Чурбаков нервничал. Отсюда, из-под земли, не представлялось возможным связаться с охранниками, ведущими поиски. Для этого следовало выбраться наверх, только тогда рация вновь становилась нужной вещью, а не игрушкой.

Вадим Семенович уже давно собирался оборудовать ряд ретрансляторов в тоннеле и вывести антенну наружу, но каждый раз откладывал, будучи искренне убежденным в том, что еще пара жертв — и он ликвидирует концлагерь. Но жадность брала свое. Вновь и вновь тут появлялись пленники.

«С Рублевым придется повозиться, — подумал Чурбаков. — Печати нет, значит, банковские документы, снабженные лишь подписью, не примут», Свиридов, не привыкший подолгу находиться возле клеток, совершил непростительную ошибку — слишком близко подошел к решетке. И тут же Попович, и наклонившись, схватил его за шиворот, притянул к прутьям.

Схватив Свиридова за горло, он принялся его душить, выпучив глаза от натуги. При этом Попович не переставал визжать и выкрикивал:

— Сдохнешь! От щекотки сдохнешь!

Бородин растерялся всего на несколько секунд, выхватил из кармана электрошоке? и разрядил его в Поповича. Тот дернулся и стал оседать. Но при этом пальцы его продолжали сжимать шею Свиридова, который уже начинал задыхаться. Освободившись от мертвой хватки сумасшедшего бизнесмена, Свиридов постоял секунд десять, растирая красные пятна на шее, затем, покачав головой, сказал:

— Зря ты так, — и шагнул к клетке. — Сережа, багор! Я этого так не оставлю.

— Он все равно сейчас ничего не чувствует, — но тем не менее, Бородин багор подал. — Смотри, Паша, не повреди его сильно. Жалко, юродивый все-таки.

Чурбаков устал за сегодняшний день. Легкое алкогольное опьянение уже прошло и напоминало о себе лишь пульсирующей болью в висках.

— Вы тут разбирайтесь, ребята, а я пойду. Но только никакой самодеятельности, — Чурбаков скрылся за железными воротами.

Пройдя по извилистому каменному коридору, он оказался в выработке с простым деревянным столом, где для него всегда стояла водка. Никто из охранников не рисковал притрагиваться к ней, поскольку знал — это лично для Вадима Семеновича.

А Свиридов тем временем продолжал терзать крюком багра бесчувственное тело Поповича.

— Остановись, — пытался образумить его Бородин, — придет в себя мы его плясать заставим.

— Скотина! Пользы от него никакой. Этот Попович — выкрученная тряпка, больше ни капли из него не выжмешь.

— Выдавим, — Бородин хватал Свиридова за руки.

— Да я ему сейчас крюк между ребер просуну!

— Не трогай, уймись!

Попович пришел в себя от резкого укола багром в бок, причем это произошло так, что Свиридов даже не успел среагировать. Лишь только открыв глаза, Попович тут же ухватился руками за багор и стал тянуть его на себя.

— Ловкий стал, как животное! — с удивлением и одновременно с тем с восхищением пробормотал Свиридов, подтаскивая вместе с багром Поповича к прутьям клетки. — А ну, подонок, посмотри мне в глаза!

Попович криво улыбался и по-дурашливому моргал:

— Виноват, товарищ начальник, виноват, не удержался. Не знал, что вы щекотки боитесь.

— Так значит, ты убить меня хотел?

— А как же еще! Или вы меня убьете, или я вас.

Бородин со Свиридовым переглянулись:

— Точно с ума сошел! Ты лучше деньги нам все отдай, тогда мы тебя выпустим. Поедешь отдыхать — на пляже, у моря лежать будешь.

Даже у Свиридова и у того злость на Поповича прошла. Он видел перед собой вконец спятившего человека, который может за пару минут перейти от агрессии к безмятежности.

— Море, — мечтательно протянул Попович и по-волчьи завыл, глядя на ярко горевший прожектор под сводом выработки и тут же продолжил логический ряд. — Пляж, бабы, водка, вино." — и затем, растянув опухшие губы, добавил самое заветное для себя сейчас слово. — Хлеб…

— И хлеба будет вдоволь.

Все остальные узники боялись встревать в разговор.

И вот когда Попович выглядел счастливым, как невеста за день до свадьбы, Свиридов резким движением схватил его за редкие волосы и, не давая двигаться, принялся бить в лицо.

— Вот тебе, сука, море! Вот тебе, сука, бабы! Вот тебе хлеб! Нажрись своей кровью!

Попович не сопротивлялся, только ойкал.

Бородин обхватил Свиридова сзади и оттащил от клетки. В руках у Паши остался грязный клок волос с головы Поповича.

Бизнесмен сел на корточки в камере и принялся плакать, растирая чисто по-детски слезы — кулаками, слезы, смешанные с кровью.

— Все они уроды! Ты только посмотри, Серега! — Свиридов вырвался и стал на возвышении посреди выработки. — Они свободы не хотят, готовы гнить под землей лишь бы деньги свои сраные не отдать. Отдавайте деньги и выходите на волю. Что, слабо?

И тут Бородин показал рукой на клетку, куда они затащили Комбата.

— Смотри-ка, по-моему, в себя приходит. Сейчас повеселимся.

Глава 15

Никто из местных жителей не знал сколько лет этому высокому нескладному мужчине. Но все к нему привыкли и без него на побережье чего-то не хватало бы.

Его знали военные моряки и рыбаки, и собирателя янтаря и все остальные — водители рейсовых автобусов, электричек, грузовиков и такси. Хотя на такси этот мужчина никогда и не ездил.

Ему могло быть как сорок, так и семьдесят — словом, он имел неопределенный возраст. Почти всегда, почти в любое время года его можно было видеть на побережье у воды. Ходил с палкой в руках, ковырялся в песке, в гальке, отыскивал кусочки янтаря, складывал их в грязный рюкзак с многочисленными карманами. Сразу расфасовывал янтарь: одни кусочки клал в большой карман, другие ссыпал прямо в рюкзак. Там у него хранились почти все его личные вещи.

Говорят, когда-то он жил в Калининграде и был школьным учителем младших классов. Но затем, когда жена и дети утонули, катаясь в лодке, у него помутился рассудок и он ушел из дому, став самым настоящим бомжем и бродягой. Хотя, может быть, все это вранье людей, живущих на побережье.

Его знали пограничники и милиционеры. Они даже на него не кричали и одним лишь взглядом заставляли застыть на месте, а затем развернуться и двинуться в противоположную сторону — идти туда, откуда пришел. Все эти мелкие неприятности на его образ жизни абсолютно не влияли.

С его небритого лица, обветренного, с блестящими голубыми глазками под кустистыми рыжими бровями, никогда не сходила немного виноватая улыбка. Этот мужчина, можно сказать старик, разговаривал сам с собой. Иногда за ним бежало несколько бродячих псов, но в конце концов собакам надоедало идти за медленно бредущим человеком, который их не собирался кормить, и они отставали. Садились и смотрели на его сутулую спину, на грязный брезентовый плащ с огромным капюшоном.

А волны набегали и смывали следы, оставленные его ногами на песке.

В общем, этот мужчина, которого все звали Тенью, а он действительно был похож на тень, бродил по побережью, промышляя сбором янтаря. Потом этот янтарь он продавал или обменивал на продукты и вещи. Янтарь он собирать любил и умел. А еще он был на удивление везучим.

Его пару раз даже приглашали работать на фабрику и сдавать янтарь туда. Но мужчина, проработав несколько дней, словно бы забывал о своих обязанностях и уходил по побережью, не появляясь иногда даже в течение месяца. На него махнули рукой — пусть живет как хочет.

Местные жители, завидев бредущего по берегу высокого сутулого мужчину, недовольно морщились.

— Вот, опять притащился, опять будет собирать наш янтарь! Хотя черт с ним, пусть собирает. Море еще выбросит, еще намоет, когда он уйдет.

Школьным учителем Максим Максимович Горулев никогда не был. А работал он закройщиком в ателье.

Но это было давно, лет пятнадцать тому назад. Ему приходилось шить и офицерские мундиры, и шинели для моряков, и платья для женщин и девушек. А затем ему, не повезло. Его сильно ударило током. Два месяца он пролежал в больнице и вышел из палаты на божий свет совсем другим человеком. Его речь стала бессвязной и разговаривал он преимущественно с самим собой.

А жил он в военном городке, жил тогда. Квартира у него была казенная. Квартир у" у него забрали, а он уехал к брату в подмосковный Калининград. Пожив у брата пару месяцев, убежал. Сел на поезд и какими-то путями месяца за два сумел-таки добраться до Калининграда, но уже другого, находящегося на берегу моря. Вот с того времени и начались его странствия, хождения по побережью и сбор янтаря.

В окрестностях поселка он появлялся за год раз шесть или восемь. И никто не удивлялся, когда видели, как он с рюкзаком на плечах, с палкой в руке идет по улице, со всеми раскланиваясь и называя придуманные имена, почти никогда не совпадающие с реальными.

Вот и теперь Максим Максимович Горулев или просто Тень, появился у поселка. Люди его видели и переговаривались:

— Наверное, будет шторм.

— С чего ты взял? — говорил один мужчина другому.

— Как это с чего? Ты что не видел, Тень появилась на берегу?

— А, тогда да, будет шторм, хотя по небу не видно.

Правда, в середине сентября иногда случались штормы и это ни для кого не было новостью. Но если появлялся Максим Максимович Горулев, то шторм случался наверняка. Как правило, этот сутулый высокий мужчина пережидал шторм, прячась в карьере, в одной из пещер. Затем выбирался и начинал ходить по берегу — туда, сюда, все время глядя под ноги, иногда опускаясь на колени, чистил кусок янтаря грязными пальцами от налипшего песка, рассматривал его на свет и прятал в рюкзак. Если янтарь попадался хороший, с каким-нибудь насекомым или с травинкой внутри, он оказывался в большом кармане рюкзака — в том, где лежал отборный янтарь.

Иногда сердобольные жители угощали Максима Максимовича яблоками, огурцами, помидорами — всем тем, что вырастало на огородах и в садах. Горулев раскланивался, доставал из рюкзака пару кусков янтаря, и происходил бартер. Янтарь, как правило, у него был хороший. В чем в чем, а в этом бомж-бродяга толк знал.

Целое утро Горулев пробродил вдоль берега моря.

Ему везло. Вообще эти места он любил, если сумасшедший мог любить что-либо. С моря наползали тучи, и бродяга счел за лучшее укрыться от дождя и холодного ветра. Он двинулся к каменоломне, долго брел по пожухлой траве. Дождь начинал уже накрапывать.

Но бродяга не спешил, словно бы знал, что он успеет до того, как разыграется непогода, отоспится, отлежится в какой-нибудь сухой пещере, разведет костерок, перекусит. А на утро, когда все стихнет, он первым окажется на берегу, еще на рассвете, и весь янтарь, выброшенный морем, будет его. По дороге бродяга насобирал много хвороста — сухих можжевеловых веток, каких-то обломков досок, выброшенных морем — и все это волок с собой. Тащил, сгибаясь под тяжестью ноши.

Наконец он добрался до карьера, спустился вниз, чуть не поскользнувшись и не разбившись. В этой пещере он уже прятался от дождя не один раз. Довольно долго бродяга возился, раскладывая костер. Наконец хворост занялся и бродяга протянул к огню замерзшие руки. Он так и сидел у костра, прислонясь спиной к стене пещеры и глядя на скачущие языки пламени.

А вокруг шел дождь, дул ветер. Максиму Максимовичу было хорошо в этом безлюдье. Одиночества он не чувствовал, от него никогда не страдал. Он задремал, а когда проснулся, то увидел, что костер погас. Уже спустился вечер, синие сумерки. Хоть и не хотелось, пришлось выбираться из пещеры, чтобы еще собрать хвороста и ночью не мерзнуть, а сидеть у костра. Рюкзак и посох бродяга оставил. Посох стоял прислоненный к стене пещеры. Он выбрался по скользким влажным камням и побрел в сторону моря. Там, на берегу, всегда можно найти то, что хорошо горит.

Он не дошел до берега метров пятьдесят, как на него навалился сзади кто-то тяжелый и придавил к острым камням.

— Эй, эй, отпусти, слезь! — закричал сутулый мужчина со странной кличкой Тень. — Слезь! Ты что, спятил?

А когда бродяга смог повернуть голову и увидеть того, кто прижимал его к земле, истошный вопль вырвался из его горла. И это был последний звук, который издал Максим Максимович Горулев, в прошлом закройщик, в прошлом бродяга-скиталец, собиратель янтаря. На следующее утро двое мужчин и женщина из местных жителей поселка нашли метрах в пятидесяти от моря старую потертую кепку и ботинки со сбитыми каблуками, стертыми подошвами и разноцветными шнурками, Ботинки валялись шагах в десяти друг от друга. А еще на камнях нашли темное пятно — бурое.

И один из мужчин сказал:

— Это кровь.

— Что, погиб наш бродяга?

— Наверное, его убили, — сказал другой мужчина.

— Да ну, брось, кому он нужен?

До пещеры с рюкзаком и посохом с давным-давно погасшим костром никто так и не добрался. —И что произошло на берегу моря так никто и не узнал.

* * *

Поселок Янтарный еще спал, когда Розалина Григорьевна Шифер вывела своих коз из кирпичного сарая, где они у нее жили. Старуха ежилась от сырого ветра, от холода и недовольно бурчала, то и дело поправляя очки на крючковатом носу.

— Ну, пошли, пошли. Белка, за мной, иди вперед. Шнелль! Шнелль!

Она иногда путала немецкие слова с русскими. Козы почему-то не хотели выходить из сарая, но старуха, вооружившись прутиком, выгнала их. И теперь они шествовали по брусчатке дороги. Животные шли сзади, а впереди, согнувшись, брела Розалина Григорьевна.

Она уже знала о том, что неделю назад на пустыре, рядом с карьером, в кустах был растерзан огромный пес.

Но она этому даже радовалась. Не будет теперь выскакивать из густых зарослей и пугать ее коз, не будет лаять. Ведь она сама не раз пугалась этого огромного пса, который появлялся на пути абсолютно неожиданно и смотрел на нее бесстрастными жуткими глазами, готовый бросится и перегрызть горло.

Сейчас она шла со своими козами. Вчера она услышала, что на берегу нашли ботинки и кепку старого бродяги, собирателя янтаря. И этому старуха Шифер не придала особого значения.

«Может, утонул, а может еще что случилось».

Своей жизнью старуха не дорожила, ведь прожила она на этой земле уже бесконечно долго и жизнь была ей несколько в тягость. Она продолжала существовать по инерции, как заведенный механизм, каждый день делая то, что и в день предыдущий, что неделю, месяц, год тому назад. Каждый день она выводила коз, а вечером забирала.

Вот и сейчас она шла, козы цокали копытами по брусчатке. Старуха, правда, этого звука не слышала, она была довольно-таки глуховата. Да и видела неважно, не спасали даже очки с толстыми стеклами. А вот ела Розалина Григорьевна со старого фарфора и пользовалась при этом серебряными ножом вилкой.

— Ну, пошли, пошли, что стали! — старуха дернула за веревочку.

Но козы не хотели сворачивать с дороги на тропинку, ведущую на пустырь — туда, где еще кое-где зеленела трава.

— Пошли, чего стали! Вот я вам сейчас покажу! — старуха замахнулась прутиком, козы затрясли головами и сдвинулись с места. — Вот так-то будет лучше.

В конце концов Розалина Григорьевна привела коз туда, куда хотела. Она привязала шуструю молодую Белку, затем взялась привязывать вторую козу. Но козы вели себя странно: они жались к хозяйке и не хотели пастись.

— Да ну вас, — сказала старуха, махнула рукой, бросила прутик и медленно двинулась в направлении поселка.

Она шла не спеша, глядя на пожелтевшую траву, аккуратно ступая. Продвигалась осторожно, ведь, была глуховата, плохо видела. Наконец-то она спустилась в небольшую ложбинку, после которой шел подъем на откос дороги.

«Скорее бы уже дойти до дороги, там идти легче, — думала старуха. — И что это у нас тут такое творится?» — размышляла она вслух, шевеля тонкими губами.

Стекла очков поблескивали, с моря дул ветер, словно бы подталкивая Розалину Григорьевну к поселку, помогая ей двигаться быстрее. Когда она была почти у самого поселка и уже видела свежевыкрашенный забор крайнего дома, остановилась, перевела дыхание и оглянулась. Словно бы белый снежный ком, по траве бежала коза, волоча за собой веревку и кол, к которому старуха ее привязала. Розалина Григорьевна даже не сразу поняла, что это ее коза, что это Белка. Но вскоре она сообразила, замахала руками.

— Будь ты неладна, бестия ты этакая! Вырвалась, а теперь опять иди тебя привязывай!

Но когда коза добежала до хозяйки, Розалина Григорьевна увидела, что с козой творится что-то неладное.

Ее правый бок был разодран, кожа, вырванная с шерстью, болталась большим розовым лоскутом. Из раны сочилась кровь. Коза вертела головой, падала на передние ноги, пыталась лизнуть рану.

— Господи, господи! — закричала иступлено Розалина Григорьевна, вскинув руки. — Белка, розочка моя, родная! Что с тобой? Кто тебя? Чертовы псы! Наверное, опять кто-то выпустил своего бешеного пса! Будь вы все неладны, напали на мою бедную козочку!

Коза, добежав до хозяйки, долго вертелась вокруг нее, издавая жалобные звуки, затем завалилась на бок, стала дергать ногами, трясти головой и вскоре затихла.

А старуха продолжала иступлено вопить, проклиная всех и вся, а затем опустилась на колени возле уже мертвой козочки и принялась рыдать. Она плакала, как маленький ребенок, не веря в то, что произошло и не понимая происшедшего.

На ее вопли и крики из домов вышли люди.

— О, господи, да что это такое!

Несколько мужчин со своими детьми, ведь день-то был выходной и дети оставались дома, направились на пустырь — туда, к бетонным столбикам, предварительно расспросив у старухи где она привязывала коз, в каком именно месте. Но Розалина Григорьевна ничего не могла объяснить связно. Она вскидывала руки со скрюченными пальцами, трясла головой. Очки дважды упали и Розалина Григорьевна чуть не растоптала их, а ведь это были последние ее очки.

Мужчины махнули на спятившую старуху рукой, женщины принялись утешать Розалину Григорьевну.

Кто-то сбегал домой, принес валерьянку и стакан с водой. Но капли на Розалину Григорьевну не подействовали, она продолжала плакать, правда, уже не истерично, а тихо, по-детски, так, как плачет ребенок, которому год или два от роду. Правду говорят, старики и дети очень похожи.

Мужчины почти бежали, время от времени останавливаясь, присматриваясь к кровавому следу на пожелтевшей траве.

— Кто же это так коз? — говорил высокий мужчина в легкой спортивной куртке и кроссовках на босую ногу.

— Не знаю, не знаю, Василий Петрович, тут же и пса растерзали у Самсоновых, их большого дога.

— Кто, так и не узнали? Кто?

— Да мы не знаем кто. А Самсоновы не говорили.

Похоронили, закопали пса. А такой здоровый был, медведя бы мог загрызть, да и нрава был крутого этот дог.

Его кто-то растерзал.

Мужчины и дети перебрасывались короткими фразами, торопясь двигались к пустырю.

— Вот и место, — кто-то показал где был воткнут кол, к которому хозяйка привязывала коз.

Второй козы не было. Клочья белой шерсти и темное пятно крови красноречиво говорили, что с животным кто-то расправился, жестоко и скорее всего, быстро.

Ведь старуха Шифер, привязав своих животных, даже не успела добраться до поселка. Значит, все произошло в течение минут десяти-пятнадцати.

— Смотрите, смотрите, туда тянется кровавый след! — сказал четырнадцатилетний подросток. — Пойдемте посмотрим!

Мальчик нагнулся, взял плоский, вымытый дождем и ветром камень и двинулся по кровавому следу.

— Стой, Вацлав! Стой здесь! Туда не ходи! — приказал его отец. — Мы с Петровичем сходим. Пойдемте, — и мужчины, тоже взяв на всякий случай камни, двинулись в ложбинку по кровавому следу.

Затем поднялись на небольшую возвышенность, поросшую густым кустарником.

— Где-то вот здесь, в этих кустах дога растерзали.

— Кто растерзал?

— Да черт его знает! — сказал Петрович, немного испуганно оглядываясь по сторонам. В кусты ему идти явно не хотелось, хотя следы вели туда.

— Пошли, пошли, — поторопил Петрович соседа, — он, наверное, где-то там козу бросил.

— Кто он?

— Ну тот, который растерзал пса и погрыз козу.

— А он — это кто? — тряся головой, спросил Петрович, пытливо вглядываясь в лицо соседа.

— Я думаю, бродячий пес.

— А если он бешеный?

— Кто его знает.

— Может, лучше узнать кто он?

Мужчины друг перед другом хотели казаться смелыми и бесстрашными.

— Ладно, пойдем, — и они двинулись друг за другом, раздвигая колючие ветки.

На небольшой прогалине они обнаружили еще одно темное пятно свежей крови и белые клочья шерсти.

А дальше след терялся. Мужчины побродили вокруг кустарника.

— Наверное, он туда поволок, — сказал Петрович, указывая в сторону бетонных столбиков и ржавой проволоки. — Но я туда не полезу, я еще с ума не сошел.

Мало ли на что там нарвешься в старых карьерах и каменоломнях!

— Что ты боишься! Идем глянем, интересно же.

Тут же появились и дети.

— А вы чего? — закричал Петрович. — А ну, брысь домой! Ходите здесь… Может быть, бешеный пес бегает где-то рядом. Покусает, потом будут уколы в живот сандалить штук тридцать. Возни потом… Да и загрызть может.

Второй мужчина, сосед Петровича, беспомощно махнул рукой и с остервенением швырнул свой камень в кусты.

— Да пошло оно все! Будем здесь лазить, так еще на какую мину или снаряд нарвемся. И с этим псом мне встречаться не хочется. Да и вообще ходить сюда не надо, — мужчина закричал на своего сына. — Ты меня понял, Вацлав? Чтобы ни шагу на пустырь! Сиди дома, смотри телевизор, играй на компьютере, а сюда ни ногой!

— Да, хорошо, папа, сюда ни ногой. Я все понял, Только не кричи так.

— А я пока еще и не кричу, просто тебе советую.

И дружкам своим скажи, чтобы на пустырь ни ногой.

Черт его знает что здесь творится, нечисть какая-то завелась. Наберут собак, кормить нечем, вот и выбрасывают на улицу. А они потом бегают беспризорные, грызут друг друга, бешенством заражаются. Всех бродячих псов отстрелять надо.

— Их уже здесь нет давным-давно, — сказал мальчик. — Давно нет. Месяц как не появляются и не живут здесь никакие собаки. Даже коты пропали.

— А ты откуда знаешь? — набросился на сына отец.

— Мы с ребятами заметили это. Раньше собаки по пустырю все время бегали, целая стая, а уже с месяц ни одной нету.

— Вот и не ходите сюда.

Двое мужчин и двое подростков направились к поселку, перебрасываясь друг с другом странными догадками о бешеных псах, которые поселились на пустыре.

Все были уверены, что это, скорее всего, какие-нибудь ошалевшие овчарки.

— Больше некому, — говорил Петрович, — они как волки зимой набрасываются.

— А чего же они вторую козу не сожрали?

— Так ведь хотели же! Видел какой клок на боку выдрали?

— Видел, до самых ребер. Коза, наверное, убежала, они не успели ее сожрать, а вторую сожрали.

— Да, сожрали точно, как дважды два, — сказал Вацлав и принялся ковырять в носу.

У него в голове роились совсем другие мысли, чем те, которые пытался внушить ему отец, надо будет вечерком собраться с ребятами и хорошенько прочесать пустырь. Найти этого пса и если не убить, то хотя бы посмотреть на него.

— Огромный, наверное, — говорил Вацлав своему приятелю, — наверное, как кабан. Я видел по телевизору диких кабанов, ух, страшные!

— А может, как медведь!

— Скажешь, тоже… Медведи вообще огромные, я в зоопарке видел.

— А что если это не собака?

— А кто? — спросил Вацлав.

— Волк.

— Может и волк, а почему бы и нет. Волка посмотрим. Надо будет собраться, свиснуть всех и вечерком пойти.

— Когда пойдем?

— А хоть сегодня вечером.

— Ладно, сегодня вечером, если только меня родители из дому выпустят.

— Да и меня тоже могут не выпустить, — сказал Вацлав. — Но что-нибудь придумаем. Я скажу — иду к тебе на компьютере поиграть. А ты скажи, что ко мне, Еще Витьку, Кольку и Илью позовем?

— Нет, Илью не надо, — сказал Вацлав, — он, паршивец, обо всем расскажет.

— Ну ладно, его не будем. Тогда давай позовем Стасика, парень надежный.

— Он с девчонками водится, сестру притащит. — А с девчонками на такие дела лучше не ходить.

— Правильно, лучше пойдем вчетвером. Только надо будет вооружиться. Вот бы у отца ружье спереть! Два патрона у меня есть. Если бы спереть ружье, тогда нам ничего не страшно.

— Да, у твоего бати классное ружье. А мой свою винтовку продал.

— Какую винтовку? — спросил Вацлав.

— У него винтовка была мелкокалиберная, классно стреляла.

— Да, хорошая вещичка.

— У меня осталась пачка мелкокалиберных патронов от нее.

— Ну и куда их?

— В костер. Распалим, постреляем.

— Это можно.

Когда мужчины подошли к поселку, старуха Шифер и несколько женщин все еще стояли над растерзанной козой.

— Что?

— Не нашли…

— Я уже почувствовала…

— Розалина Григорьевна, — предложил Петрович, — давайте мы вашу козу затащим к вам во двор.

— Да, занесите, сделайте такую любезность.

— Как же вы теперь будете без молока, без сыра?

— Да, да, — шептала старуха, — не знаю. Но как-нибудь еще одну козу куплю.

— А зачем они вам? Покупали бы лучше молоко.

— Нет, я люблю козье. Наверное, поэтому я так долго живу, что каждый день пью козье молоко.

— Оно же такое невкусное, — сказал один мальчик другому, — какой-то псиной пахнет. Я один раз попробовал, так меня чуть не вырвало.

— Да, гадкая вещь козье молоко, лучше бы коровье.

А еще лучше сок.

Через два часа уже весь поселок знал о том, что произошло на пустыре. И в каждом доме только и говорили о том, что на пустыре завелся кто-то лютый и страшный, хитрый и безжалостный. Но кто это такой — твердого ответа не было, хотя большинство склонялось к версии Петровича, что это какая-нибудь овчарка, выброшенная хозяином, или волк.

Разговоры, разговоры, разговоры… Поселок Янтарный-2 наконец-то получил пищу для размышлений, слухов и сплетен. Сейчас уже всем было о чем поговорить и каждый вспоминал что-нибудь из своей личной жизни, из вычитанного в газетах. Строились теории, предлагалось расставить капканы на пустыре, разложить куски отравленного мяса и тогда этот пес обязательно попадется, конечно, если это пес. Но не было в поселке охотников, хотя оружие имелось почти в каждой семье. С мыслями о страшном псе, типа собаки Баскервилей, которая завелась на пустыре и в каменоломнях жители поселка и уснули.

Глава 16

Андрей Подберезский медленно открыл глаза.

Сперва он ничего не вспомнил, не понял, видел над собой лишь белую плоскость потолка, по которому медленно ползла муха. Единственное, что он осознавал, так это страшную головную боль и пульсирующую кровь в висках. Андрей медленно поднял руку и посмотрел на растопыренные пальцы. И тут к нему вернулась память. Он резко вскочил и тут же увидел сидящего в потертом замасленном кресле парня, служившего на заправке.

Рука Подберезского тут же потянулась к пистолету, но наткнулась на пустую кобуру. Все так же шумел дождь, крупные капли разбивались о стеклянную стену.

— Ну ты и здоров спать! — испуганно сказал парень. Пистолет Подберезского лежал на подлокотнике кресла.

«Неужели меня схватили? — подумал Андрей. — Нет, тогда бы надели наручники, потому что броситься и завладеть пистолетом несложно. Хотя, скорее всего, мой пистолет разряжен».

— Ты кто? — спросил он у парня.

Тот неопределенно повел головой и затем сказал:

— Тебя привезли на машине. Спал, как убитый.

— Да, я помню как садился, как уснул. Где я?

— Бензозаправка. Шоферюги тебя оставили. Скажи спасибо, что не обчистили, — парень выдвинул ящик письменного стола и протянул Подберезскому портмоне. — Вот, деньги твои, приятель, на месте, если хочешь, могу угостить кофе.

— Пистолет лучше подай.

— Дурить не будешь? — спросил заправщик и опасливо взял в руки оружие.

Подберезский вырвал пистолет за ствол, сунул в кобуру.

— И патроны.

— Я разрядил, мало ли что могло случиться!

— Правильно сделал. Телефон у тебя хоть есть?

— Нет, только рация.

Это Андрею не подходило.

— До Янтарного-2 далеко? — вспомнил он название поселка.

— Совсем рядом, рукой подать.

Подберезский засобирался. Куртка его висела на электрообогревателе — совсем уже высохшая.

— Ты что, в дождь пойдешь? Подожди, приедет машина, с попуткой и выскочишь.

— Часто они приезжают?

— Минут через десять-пятнадцать какая-нибудь да появится. Уже четверть часа ни одной не было.

Взгляд Подберезского упал на полосатый жезл, самодельный, сделанный из дерева, лежавший на нижней полке книжного стола.

— Дай-ка свою игрушку!

Подберезский завладел жезлом, налил себе из электрического самовара кипятку, размешал в нем растворимый кофе и бросил парню несколько купюр.

— Спасибо за заботу.

— Не за что.

— Смотри, если кто появится — меня здесь не было.

— А что, ищут? — испуг вновь блеснул в глазах заправщика.

Андрей ничем успокоить его не мог.

«Черт с ним, пусть думает, что я бандит. Больше шансов, что будет держать язык за зубами».

С чашкой обжигающе-горячего кофе в руке и с жезлом Подберезский вышел на шоссе, пустое от горизонта до горизонта. Следом за Андреем на дождь вышел и заправщик. На себя он накинул брезентовый плащ и тоже держал в руках чашку с кофе.

— А может лучше, если придут тебя искать, сказать, что был и поехал в другую сторону?

— Мне все равно, как хочешь.

Подберезский расстался с еще одной купюрой. Парень брал неохотно, но все-таки брал.

Послышался гул двигателя. На шоссе появилась легковая машина. Марку в темноте было не разобрать, шла она быстро, наверняка не собираясь сворачивать на заправку. Когда свет фар упал на Андрея, он вскинул руку с жезлом, делая знак остановиться. Та, проигнорировав жест, пронеслась мимо, обдав и заправщика и Подберезского фонтаном брызг из лужи.

— Скотина! — пробормотал Подберезский. — Этак можно и час отсюда не уехать.

Он представил, как беспокоится Комбат. Ведь проспал он целых два часа и давно должен был вернуться в пансионат.

— Слушай, может у тебя какой-нибудь транспорт есть?

Парень задумался.

«Если бы не было, сразу сказал бы нет, — Андрей задумался. — Нужно или припугнуть, или соблазнить деньгами».

— Транспорт, транспорт… Да это транспортом не назовешь — велосипед дорожный.

— Потом верну. Сколько оставить в залог?

— Сотки хватит.

И через пару минут Подберезский уже катил на разбитом дорожном велосипеде по шоссе, накинув на голову капюшон брезентового плаща. И хоть он бешено крутил педали, все равно казалось, что продвигается, как черепаха.

Он не видел, как через пять минут после его отъезда к заправке подъехала легковая машина. Она остановилась не у колонки с бензином, а прямо возле освещенной будки заправщика. Парень, предупрежденный Подберезским, что того могут искать, насторожился. Ему не понравились четверо крепко сложенных мужчин, мокрых до нитки, которые выбрались из машины.

«Какого черта они мокрые, если сидели в машине?» — успел подумать заправщик.

— Эй, приятель, у тебя колонка одна неисправна, шланг висит, а из нее бензин хлещет, — сказал один из людей Чурбакова, наклоняясь к окошку.

— Чего? — не понял было заправщик.

— Колонка, говорю, неисправная, бензин течет из шланга.

И хоть парень понимал, что такое почти невозможно, он посмотрел на панель. Все счетчики стояли на нулях.

— Не может такого быть!

— Говорю тебе хлещет! Иди посмотри.

— Не выйду, — парень захлопнул окошечко.

— Да что ты с ним чикаешься? — сказал один из бандитов, но так тихо, чтобы заправщик его не услышал.

Тот, к которому он обращался, вытащил из-под мокрого плаща автомат и направил его прямо на стекло.

— Выходи, мать твою!

От испуга парень сперва растерялся, затем внезапно бросился, задернул матерчатую шторку и упал на пол.

И как раз вовремя. Автоматная очередь вдребезги разнесла стекло и в бытовку ворвались бандиты. Они схватили заправщика, бросили на топчан, и охранник по имени Борис несколько раз ударил его по лицу. Затем схватил за шиворот, приподнял и вкрадчивым шепотом поинтересовался:

— Куда поехал парень?

— Не было здесь никого.

— Не было, говоришь? — бандит зло усмехнулся и посмотрел на пол, на котором отчетливо виднелись два рода следов — небольшие, от заправщика и следы рифленых подошв Подберезского. Эти следы бандит запомнил отлично, он столько раз уже видел их сегодняшней ночью в свете фонаря.

«Повезло, — подумал бандит, — как я ловко вычислил куда подался охранник якутского бизнесмена! Ясное дело, бросится телефон Искать на заправке».

— Он поехал на попутке туда, — парень показал рукой в сторону, противоположную от поселка Янтарный-2.

— Врешь! — Борис разжал пальцы и правой рукой нанес удар в подбородок. Парень отлетел к стене, ударившись о нее головой. — Врешь, сука! Говори правду, иначе пристрелю! — клацнул затвор автомата.

— Не знаю, на машине он поехал, на попутке…

— Пристрелю, суку!

И тут с улицы вернулся один из бандитов.

— Кончай его, что тут думать! В Янтарный, скорее всего, поехал.

— Да? — спросил Борис, занося руку для удара.

Заправщик решил, что больше скрывать правду не имеет смысла, еще и впрямь убьют.

— Да. Я ему велосипед свой дал.

Борис нажал на спуск автомата. Прогремела очередь и парень, изрешеченный пулями, рухнул на топчан.

— На хрен ты его замочил? — без всяких эмоций, лишь удивляясь бессмысленности поступка, спросил бандит с густой черной бородой, в которой застыла шелуха от черных семечек.

— Не понравился он мне.

Бандиты сели в машину и понеслись в сторону Янтарного.

А Подберезский тем временем уже въезжал в поселок. На всех улицах горела самое большое третья часть фонарей. Пока шли только жилые дома, а Андрей искал какое-нибудь учреждение, где бы горел свет, где бы сидел сторож.

Он услышал звук приближающейся машины.

Впереди уже маячила центральная площадь поселка, на которой стояли магазин, почта и гостиница.

«Вот из гостиницы и позвоню».

Подберезский принял чуть вправо, чтобы машина могла свободно проехать по улице.

Борис, сидевший за рулем, злорадно усмехнулся:

— Вон он едет, сейчас протараним, — и осторожно, чтобы не вспугнуть Подберезского, прибавил газу. Руль он вывернул влево, чтобы сделать вид, будто объезжает велосипедиста.

— Лучше выскочим да набросимся. В Машину и назад к Чурбакову.

— Сейчас протараним.

Машина вильнула вправо и ударила крылом в заднее колесо велосипеда. Подберезский, пытаясь сохранить равновесие, крутанул педали, вывернул руль. Велосипед врезался в бордюр и Андрей упал на газон. С ревом автомобиль взлетел колесом на бордюр и помчался на Подберезского. Тот еле успел откатиться в сторону.

Широкое шипованное колесо пронеслось на расстоянии ладони от его головы. Послышался визг тормозов, машину занесло и она остановилась.

Из-за опущенного стекла прогремел выстрел, а затем еще три. Андрей, поднявшись, побежал по улице, петляя, чтобы в него не попали. Он проклинал себя за то, что не зарядил пистолет. Патроны лежали в кармане и он лихорадочно, на ходу, заряжал обойму.

Автомобиль сдал назад и помчался по улице, нагоняя беглеца. Один из бандитов стрелял, высунувшись до половины из открытого окна.

Подберезский успел вставить четыре патрона и вщелкнул обойму в рукоять пистолета. Почти не целясь, навскидку, он выстрелил. Бандит, высунувшийся из окна, вскрикнул и исчез. Второй выстрел Подберезский сделал в лобовое стекло машины. Он никого не видел, стекло отсвечивало, словно зеркало. Брызнули осколки.

Но сделать третий выстрел Подберезский не успел — уж слишком стремительно неслась машина.

Он отпрыгнул и присел. Автоматная очередь просвистела у него над головой. Затем за несколько секунд передышки, которые ему выдались, Подберезский успел зарядить еще несколько патронов в обойму и выстрелить. Он не знал, попал в кого-нибудь или нет. Андрей перемахнул через забор и побежал сквозь сад, надеясь выскочить на центральную площадь у самой гостиницы, за стеклянными дверьми которой горел свет.

И тут ночную тишину разорвал вой сирены. Прямо из-за здания гостиницы вылетел милицейский газик.

На какое-то мгновение фары бандитской машины и милицейской взаимно ослепили водителей. «Мерседес» резко развернулся и понесся по пустой улице.

Андрей опустил пистолет. На него смотрели стволы двух автоматов в руках омоновцев.

— Брось оружие, руки за голову! — из-под черной маски сказал один из них.

— Их догнать надо!

— Брось пистолет!

Пришлось подчиниться приказу. Двое омоновцев подошли к Подберезскому, а газик, сорвавшись с места, помчался за машиной бандитов. Андрею надели наручники, пистолет опустили в полиэтиленовый мешок и он исчез в кармане одного из омоновцев.

Андрей вполне отчетливо представлял, что объяснять сейчас что-нибудь бессмысленно. Вот когда его приведут в участок, где окажется офицер, можно будет попытаться что-нибудь рассказать, объясниться.

— Пошли! — ствол автомата уткнулся ему в спину.

Подберезский второй раз в жизни шел под конвоем.

Наручники ему надели так, что браслеты впились в запястья. Отделение милиции было расположено с обратной стороны гостиничного комплекса — небольшого двухэтажного здания на полтора десятка номеров.

За столом сидел усатый милиционер в чине капитана и настороженно посмотрел на Подберезского.

Тот, когда входил, вынужден был пригнуть голову, чтобы не зацепиться за низкую притолоку. Пистолет, из которого стрелял Андрей, лег на стол дежурного офицера.

— Мне срочно надо позвонить в Москву, — сказал Андрей и тут же получил удар рукояткой автомата в затылок.

Один из омоновцев присел на стул и принялся объяснять капитану что произошло.

— ..ребята по рации связались, машину попробуют перехватить на шоссе.

Внутри у Подберезского все закипало от злости. Он чувствовал себя абсолютно беспомощным. Телефон, который был ему так нужен, стоял на столе. Протяни руку, набери номер и свяжешься с Бахрушиным. Но руки скованы наручниками за спиной, а этим костоломам ничего не доказать, ни объяснить невозможно.

Капитан взял в руки ручку и принялся составлять протокол.

Наконец, удовлетворив свое любопытство, проверив документы, найденные у Подберезского, капитан еще раз прочел то, что написал, и развернул бумагу так, чтобы задержанный ее видел.

— А теперь читай.

Подберезский лишь глянул на бумагу и кивнул:

— Со всем согласен.

Хотя по совокупности за то, что было изложено в протоколе, ему могло светить лет десять не меньше.

— Ну, и кто ты такой? Что делаешь в Калининграде?

И кто твои дружки?

— Я со всем согласен.

— Подпиши.

Подберезский дернул плечами.

— Руки-то сзади.

— Ладно, сними наручники, — после короткого раздумья сказал капитан.

Один из омоновцев направил на Подберезского ствол автомата, а второй, забросив автомат за спину, достал ключ и расстегнул один из браслетов.

— Только без глупостей! — предупредил он.

Подберезский размял затекшие запястья и взял в пальцы ручку. Он наклонил ее так, что шарик не касался бумаги.

— Не пишет.

— Как подписал, так и подписал.

Подберезский поднес ручку ко рту, подышал на кончик.

— Не пишет.

— Быть такого не может.

Андрей, резко пригнувшись, ударил рукой омоновца с автоматом в пах и одновременно с этим рванулся в сторону. Омоновец успел-таки выстрелить, но очередь вошла в потолок и стрелявший рухнул на спину.

Второй омоновец успел-таки перебросить автомат из-за спины вперед, но даже не смог передернуть затвор. Подберезский ударил его ребром ладони по шее, а затем локтем в живот. Схватив автомат за ствол, он резко дернул его на себя и завладел оружием.

Вырванный из рук у лежавшего на полу омоновца автомат полетел в дальний угол комнаты. Когда Подберезский развернулся, то встретился взглядом с капитаном. Тот целился в него из табельного «Макарова», но стрелять не спешил, ведь автомат уже был направлен на него. Держа одну руку на спусковом крючке, Подберезский протянул вторую к капитану. Тот попытался отступить на шаг, но мешало кресло.

— Дай сюда пистолет и выйди из-за стола!

Не дожидаясь, пока милиционер выполнит приказание, Андрей резко ударил капитана по рукам. Пистолет с грохотом врезался в сейф и Подберезский тут же ногой забросил его под шкаф. Он перепрыгнул через стол и бросил капитана на пол. Теперь он стоял, прижавшись спиной к стене, и держал под прицелом всю комнату.

Сержант, выбежавший из двери, ведущей в коридор, замер с пистолетом в руках.

— Всем оставаться на местах! Никому не шевелиться! — ледяным тоном приказал Подберезский, садясь в кресло, которое еще несколько секунд тому назад занимал капитан.

Он держал десантный автомат в левой руке, правой подвинул к себе телефонный автомат. Поднял трубку, прижал ее плечом к уху и начал набирать код Москвы.

Сержант, стоявший в дверях с пистолетом, чуть дернул рукой то ли от испуга, то ли собирался выстрелить. Тут же прогремела очередь, штукатурка посыпалась ему на пилотку.

Сержант замер, трясясь от страха.

Наконец последние цифры номера были набраны, прозвучало два длинных сигнала.

— Слушаю! — раздался хриплый голос Бахрушина.

Андрей даже не сразу сообразил с чего следует начать.

— Тут заминка получилась, Леонид Васильевич.

В перестрелку попал. Меня ОМОН прихватил.

— Где ты?

— Поселок Янтарный-2 в Калининградской области.

— Тебя задержали? Дай-ка сюда дежурного!

— Нет, вы уж лучше сюда своих людей пришлите, пусть меня вызволят.

В этот момент сержант вновь дернулся, и Подберезский снова выстрелил. На этот раз пули вошли в притолоку, расколов ее в щепки.

Бахрушин, заслышав выстрелы, тут же крикнул в трубку:

— Андрей, что?

— Дежурный лежит на полу, боится пошевелиться.

А тут один сержант дернулся.

— Сейчас, погоди, срочно все решим! Где Комбат?

— Да тут рядом есть пансионат транспортников, что ли… Нет — работников кино-видеофикации области. Туда тоже людей пошлите.

— Не вешай трубку!

Подберезский продолжал слушать. До его слуха доносилось хлопанье двери, топот, окрики Бахрушина. Что именно сейчас происходит на другом конце провода в Москве Подберезский понять не мог, не разбирал слов.

Но то, что Леонид Васильевич действовал нахраписто и быстро, сомнений не оставалось. Он не стал терять времени на то, чтобы Подберезский передал трубку начальнику участка — мало ли кто может и кем назваться по телефону?

Капитан лежал, опасливо поглядывая на тяжелый ботинок Подберезского. Ему представлялось, что тот сейчас разговаривает с каким-нибудь авторитетным бандитом и вызывает подмогу. Вся его надежда оставалась на сержанта, так пока и не бросившего пистолет.

«Какого черта он не уходит? — думал капитан. — Поднялся бы верзила, пошел бы спиной к двери и только мы бы его видели».

Но Андрей упрямо продолжал сидеть за столом. Он изо всех сил надеялся, что Бахрушин сработает быстро, и управление ГРУ, расположенное в Калининграде, оповестит милицию, что задержанного в Янтарном-2 трогать не стоит. Самому ему не хотелось больше никого бить ни тем более ранить.

— Ребята, все отлично. Сейчас приедут и вам все объяснят, — фраза прозвучала не очень-то убедительно. — Да брось ты пистолет, в конце концов! — уже спокойно и даже с лаской в голосе произнес Подберезский, испытывая определенное уважение к сержанту, во-первых, не бросившему оружие, а во-вторых, не решающемуся пристрелить его.

Сержант смотрел на Подберезского, склонив голову к плечу. Что-то ему подсказывало, сидящий за столом начальника — не бандит и опасаться его по большому счету не стоит.

Один из омоновцев зашевелился.

— Лежать! — приказал Андрей.

В трубке все еще раздавались далекие голоса. И вот с ней вновь зазвучал голос Бахрушина.

— Андрей, все идет отлично. Мы даже смогли связаться с машиной, которая преследовала «Мерседес», обстрелявший тебя.

— Я же вам ничего не говорил о них.

— Знаешь ли, это было не так сложно узнать.

— Поймали?

— В том-то и дело, что нет. Омоновский газик обстреляли из автомата и пробили радиатор. Они торчат сейчас на подъезде к Калининграду. Выслали еще одну машину на перехват, но «Мерседес» словно под землю провалился. Ходят по домам, проверяют все гаражи.

— Не знаю, но мне кажется, это ничего не даст.

— Благодари бога, что бандиты прострелили радиатор омоновцам, иначе бы они уже вернулись в участок.

— Что ж, пришлось бы еще немного пострелять.

— Жди, минут через пять приедут люди, которым о тебе известно. Смотри, не открой по ним пальбу.

— Лишь бы они не открыли, — мрачно заметил Подберезский.

— Подожди-ка, Андрей, есть еще информация.

— На счет Рублева?

— Можно сказать и так, — не очень весело ответил Бахрушин.

Андрей сжался, ожидая самого худшего. Он не мог себе представить, что с Комбатом может случиться плохое. Но если бы все было хорошо, то Бахрушин непременно поспешил бы его обрадовать.

— Уже обыскали пансионат. Без сомнения тот, в котором были вы, но ничего и никого, даже сторожа нет.

— Следы борьбы? Что-нибудь еще?

— Нет, все нормально. Почти ничего подозрительного.

— Черт! — выругался Подберезский и тут услышал, как с завыванием сирены к милицейскому участку подкатила машина.

Несмотря на предостережения Бахрушина, Подберезский держал ухо востро.

«Всякое может случиться. А вдруг эти люди ничего не знают о команде из Москвы? Сейчас ворвутся, да откроют пальбу».

Он бросил беглый взгляд на капитана милиции. Тот боялся больше его.

— Иди, скажи, что все будет в порядке, — ткнул он ногой лежащего капитана.

— Не пойду, — дежурный больше боялся своих, чем бандитов. Свои, не разобравшись, могли начать стрельбу, а вот бандиты поостереглись бы, ведь по логике первым в дверях мог бы показаться сам Подберезский.

— Что ж, тогда будем ждать, — вздохнул Андрей, не отрывая глаз от двери.

— Эй, — раздался голос снаружи, — есть кто живой?

— Входите, не закрыто, — Подберезский был в напряжении, готовый стрелять, но не прямо по дверному проему, а чуть выше, на испуг.

— Кто со мной говорит?

— Андрей Подберезский.

Наконец-то дверь открылась. На пороге Андрей увидел человека в штатском. В одной руке он держал раскрытое удостоверение, в другой — пистолет. Следом за ним в участок вошел генерал в милицейской форме. Капитан, знавший своего начальника в лицо, тут же перестал сомневаться и поднялся с пола, отряхнул мундир и только после этого отдал честь.

До этого Подберезскому никогда еще не приходилось видеть таких бледных омоновцев. Это же надо, их двоих, вооруженных автоматами, уложил на пол безоружный в наручниках!

— Садись, — Подберезский поднялся с кресла и вновь уступил его законному владельцу.

Но капитан не спешил занимать кресло. Вполне могло получиться так, что генерал не позволит этого сделать и не исключено, он служит здесь последний день.

— Вы что это без разбору хватаете?

Капитан, еще не понявший, что произошло, кто такой Подберезский, сообразил одно: он напортачил, и его люди взяли нужного или для ГРУ или для ФСК человека.

— Я на них не в обиде, — Подберезский шагнул к гээрушнику.

Тот улыбнулся ему краешком губ и подмигнул. Андрей решил сам пока ничего не говорить. Не известно, какую легенду придумал для него Бахрушин и нечего портить чужую игру, если обстоятельства складываются так, что ты не наверняка можешь в ней выиграть Генерал покачал головой, рассматривая разрушения, произведенные Подберезским. Больше всего его огорчило не то, что у одного омоновца в кровь было разбито лицо, и что другой до сих пор пошатывался после удара, сколько изуродованная притолока и выколотая на потолке и стене штукатурка.

— Что бы к завтрашнему дню здесь идеальный порядок навел, капитан.

Он подошел к столу, взял в руки протокол и держа его где-то в метре от лица, как это делают дальнозоркие люди, принялся читать.

Только тут Подберезский вспомнил, что трубка телефона еще не повешена, а значит, есть связь с Москвой.

Он схватил ее:

— Леонид Васильевич!

И тут отозвался незнакомый ему голос.

— Это Подберезский?

— Да.

— Он просил передать вам, что скоро будет в Калининграде.

— К нам вопросов больше нет? — поинтересовался гээрушник, подталкивая Подберезского к двери.

— Если у них нет, — пожал плечами генерал, то и у меня тоже. Вы, капитан, хотите что-нибудь узнать, или может быть, сержанты желают? — Когда генерал говорил, он недовольно кривил губы, понимал, что его люди действовали в общем-то правильно, но после звонка из Москвы чувствовал себя неуютно. Его самого отчитали как мальчишку, и теперь он хотел заставить чувствовать то же самое и других.

— Нам некогда, — Подберезский шагнул к столу, забрал с него свой пистолет и, не доставая его из полиэтиленового пакета, сунул в кобуру.

На улице по-прежнему моросил дождь, дул ветер.

Небо из иссиня-черного сделалось пепельным. Приближался рассвет. Гээрушник с уважением смотрел на Подберезского. Он не представлял себе, кем должен быть человек, из-за которого посреди ночи может заступиться одновременно министр внутренних дел и начальник разведывательного управления. И не просто вступиться, а вдобавок ко всему поднять на ноги генерала, вытащить его самого из постели. Судя по всему дело завертелось нешуточное и в ближайшее время покоя не жди.

— Едем в Калининград, в управление, — сказал гээрушник, — полковник Бахрушин желает встретиться с вами именно там.

* * *

Чурбаков не рискнул дать своим людям распоряжение, чтобы те сняли с Комбата наручники. Даже больше: он открыл один из деревянных ящиков с набитым на него черным трафаретом времен гитлеровской Германии и нашел там короткую, сантиметров на шестьдесят цепь для сковывания ног. Даже находящегося в клетке Комбата Чурбаков опасался.

Но к удивлению бывшего генерал-лейтенанта Рублев не кричал, не бросался на прутья, придя в себя. Он умел в любых ситуациях сохранять хладнокровие и ясный рассудок, хотя, естественно, ему хотелось наброситься на мерзавцев и разорвать их в клочья. Но Борис Рублев подумал:

"Бахрушин послал меня дело делать, а не морды бить и головы отрывать. Значит, прежде всего я должен узнать здесь ли Жак Бабек. А для этого поначалу мне нужно только одно — чтобы охранники вышли из помещения. Тогда, переговорив с другими узниками, узнаю.

Да и то говорить надо осторожно. Кто знает, может в одной из клеток сидит провокатор, специально подсаженный Чурбаковым, чтобы передавать тому разговоры заключенных".

Свиридов с Бородиным, как и всем новичкам, объяснили Комбату условия содержания для новых русских:

— Можешь получить все, кроме свободы пока, естественно, за деньги. И большие. Подписывай бумаги, оформляй дарственные. Если надо организуют и факс.

За сто тысяч баксов можем организовать и бабу, — на прощание сказал Бородин, и свет в подземной выработке стал раз в пять слабее.

Рублев, гремя цепями, подошел к решетке, прижался к ней лицом и стал всматриваться в узников.

«Да, этот уже не жилец», — подумал Рублев, глядя на Поповича.

Тот сидел на полу, сложив ноги, безумно вращал глазами и тыкал грязным скрюченным пальцем в широко открытый рот.

— Ам, ам!

"Добрался Андрюха или нет? Небось, ему тоже дряни подсыпали. Действуют, как вороватые проститутки.

То ли клофелинчика, то ли еще чего в водку влили.

А попробовали бы они взять нас голыми руками! Нет, все-таки Андрюха, наверное, ушел, значит, Бахрушин в курсе. А что толку? Не знает же Подберезский куда меня приволокли. Да я и сам не знаю. Вроде бы под землей сидим".

Гетман держался еще молодцом, хоть как-то, но еще заботился о внешнем виде.

«Этот уже с недельку сидит», — решил Комбат, сориентировавшись по щетине, покрывавшей щеки торговца моющими средствами.

И вот в одной из клеток он увидел того, кого искал.

Он непременно заметил бы его раньше, но Жак Бабек испуганно жался к стене, оставаясь в темноте.

— Бабек! — негромко позвал Комбат.

Жак встрепенулся, услышав свое имя из уст неизвестного ему человека.

— Вы меня знаете? — с сильным акцентом, все еще опасаясь подвоха, сказал он.

Вполне могло быть и так, Чурбаков подослал провокатора, рассказав ему кое-что из личной жизни Бабека с тем, чтобы завладеть его деньгами и секретами.

Но все-таки надежда сильнее страха.

Французский коллекционер подобрался к решетке и чуть оттянул край левого глаза. Лишенный очков, ой плохо видел.

— Кто вы?

— Борис Рублев.

Бабек, встречавшийся в своей жизни с тысячами людей, лихорадочно перебирал в памяти.

— Рублев… Рублев…

Людей с такой фамилией оказалось несколько. Каждого из них он помнил, но забыть гиганта с мужественным и добрым лицом он бы не мог. Таких людей даже в огромных городах раз, два и обчелся.

— Вам привет от Леонида Васильевича, — и Комбат подмигнул.

Всего лишь два слова — имя и отчество — решили все. Бабек сразу же понял, Рублеву можно доверять.

Конечно же, не безоглядно, мало ли по каким каналам Чурбаков, занимавший ранее один из ведущих постов в советском государстве, мог получить информацию о том, что Жак Бабек работает на ГРУ. Но Бабек знал и другое — Главное разведывательное управление славится во всем мире тем, что из него практически не бывает утечки информации. Это не бывшее КГБ, генералы которого напропалую пишут мемуары, в которых сдают своих бывших соратников, раскрывают резидентов.

Да и говорит человек, назвавшийся Рублевым, достаточно осторожно, не называя фамилий.

— Он знает где мы? — спросил Жак, в его глазах горела надежда.

— Может и знает, — не хотел сразу же огорчать француза Комбат. — Нас было двое. Я попал сюда.

— А что стало со вторым?

— Не имею понятия.

Попович дернулся, приступ сумасшествия на какое-то время отступил. Он секунд пять еще посидел с открытым ртом, затем поднялся, подошел к прутьям и стал рассматривать Комбата.

— Рублев.

— Да.

— Так людей не зовут, разве что китайцев.

— А я такой, — и он протянул из-за прутьев худую грязную руку так, словно бы Комбат мог пожать ее, их разделяло метра четыре.

— Зовут-то тебя как?

Попович морщил лоб, не в силах вспомнить. А затем широко улыбнулся, показывая давно нечищенные дорогие металлокерамические зубы:

— Меня в школе все Попкой звали. Попка дурак!

Попка дурак!

И несмотря на ужас положения, несмотря на то, что перед ним стоял сумасшедший, Рублев тоже улыбнулся.

А ведь улыбка сумасшедшего бизнесмена была единственно человеческой в этом подземелье.

— У меня тоже кличка есть.

— Какая?

— Комбат.

— У, хорошая кличка! На компьютере такая игра есть, — и Попович, отставив указательный палец правой руки, принялся кричать:

— Пиф-паф! Пиф-паф! Падай, ты убит!

Он прокричал затем слово «комбат», делая ударение то на первом, то на последнем слове.

Павел Свиридов и Сергей Бородин сидели за дощатым столом, играя в карты.

— Может выйти? Что-то они разошлись, — пробурчал Паша, но даже не двинулся с места.

— Тебе дело? Пусть себе порезвятся, — он прислушался. По подземному коридору слышался топот. — Ну вот и охрана прибыла.

Злые охранники во главе с Борисом хмуро поздоровались с Бородиным и со Свиридовым.

— Ну что, не поймали? — ехидно усмехнулся Паша.

— Ушел, падла. Но если бы ОМОН не ввязался, мы бы его точно взяли.

— Он и от ОМОН ушел? — поинтересовался Бородин.

— Его прихватили с пистолетом во время перестрелки. Так что, думаю, мало ему не покажется. Еще неизвестно, где лучше — у нас или у них, — и Борис засмеялся натужным истерическим смехом.

А когда замолчал, до его слуха донесся крик Поповича:

— Комбат! Комбат!

— Чего это они?

— Наверное, вообразил, что перед компьютером сидит, — пожал плечами Бородин и бросил карты на стол. — Пошли, Паша, наша смена кончилась.

Четверо охранников сбросили мокрые куртки.

— Ну что, начнем? — вздохнул Борис.

Чурбаков поручил им разобрать возведенную в туннеле стенку и разобраться наконец, что же там происходит, что за чудище бродит по подземным выработкам.

— Пошли.

Попович моментально смолк, лишь только увидел бородатого Бориса, сжимающего в руках багор.

— Всем отойти от решеток! Тебя, что ли, не касается? — он хотел было ткнуть Комбата багром в грудь, но передумал: «Еще уцепится, потом не выдерешь!» — Ну-ка держите их всех под прицелом!

Борис прошелся возле клеток, открывая решетки.

— На прогулку, что ли? — спросил Комбат у сидевшего в соседней клетке Гетмана.

— Какая прогулка? На работы.

— А что здесь делают? — мужчины переговаривались шепотом, почти не открывая рта.

— Таскаем камни из одного угла пещеры в другой, а потом переносим обратно. Сами вы не из Питера будете?

— Нет, московский, в Питере у меня брат живет, — отвечал Рублев.

Пока Гетман решил, что с него достаточно. И если Рублев родственник банкиру Андрею, то это все равно ничего не меняет, выйти из заточения он уже потерял надежду.

Заключенных построили в шеренгу. Впервые охранники не подходили к ним близко, даже скованный цепями Комбат внушал им ужас. Трое держали автоматы наготове, а Борис объяснял суть работы.

— Разобрать стенку.

— Но там же… — вырвалось у Гетмана.

— Молчать! — для пущей убедительности охранник поднял автомат, направив его на возмутителя порядка. — Разобрать и никаких разговоров!

Теперь Комбат получил возможность поговорить с Жаком Бабеком, поэтому не стал ничего предпринимать. Заключенных загнали в тоннель, вооруженные автоматом охранники стояли метрах в пятидесяти, наблюдая как те разбирают камни. Работали не спеша.

Никому — ни узникам, ни охранникам — не хотелось на ту сторону. Узники знали, что и там убежать никуда невозможно, охранники помнили, что случилось с Сэмом.

— Не беспокойтесь, Жак, — сказал Комбат, беря на руки большой камень, — скоро вас отсюда вызволят.

— Хорошо бы, — мечтательно протянул Жак Бабек.

И тут как из-под земли возник сумасшедший Попович.

— Леонид Васильевич? — пытливо говорил он и заглядывал Комбату в глаза, а затем принимался катить перед собой обломок известняка. — Комбат сильный, сильный…

— Что за стеной?

И Бабек вкратце пересказал Рублеву то, что случилось с охранником Сэмом, после чего Рублев стал опасаться, что и Бабек за время нахождения под землей тронулся умом. В наручниках работать было крайне неудобно, но Комбат даже не попросил чтобы ему их сняли. Знал, не согласятся.

Часа через два работы, когда Гетман вместе с Бабеком вытащили верхний камень, на них пахнуло гнилью.

Торговец мыльными средствами и французский коллекционер тут же слезли вниз. Охранники подошли ближе, беря на прицел автоматов черное отверстие.

— Разбирайте дальше! — два автомата целились в лаз, а два на заключенных.

Наконец удалось разобрать проход так, что по нему можно было пробраться на другую сторону. Впереди себя охрана погнала заключенных.

— Твою мать! — только и воскликнул охранник, когда увидел что осталось от Сэма.

Головы не было вовсе, на камнях валялись обрывки одежды, изгрызенные до половины ботинки. Скелета как такового не существовало. Отдельные кости, переломанные, кучкой лежали на полу, словно хворост, собранный для костра. Даже у видавшего виды Комбата перехватило дыхание. Пахло разложившимися внутренностями.

— Вперед! — скомандовал охранник Борис, поводя перед собой автоматом. — Вперед, я сказал!

Наконец все очутились в том месте, где тоннель расширялся и наверх уходила высокая вертикальная шахта. Чувствовалось движение воздуха. Наклонный широкий штрек уходил влево и кончался водой. Зеркало воды было не очень большим — метров пятнадцать. Затем вода упиралась в сводчатый потолок штрека.

— Что это за зараза? — сказал один из охранников и со страхом осмотрелся.

Прятаться здесь в общем-то было негде.

— Из воды оно, что ли, вылезает?

— А может, сверху спускается? Поставим пару растяжек с гранатами. Не по воздуху же эта сволочь летает!

— Подорвется, — нервно захохотал Борис — единственный, у кого был фонарь, мощный, с аккумуляторами.

И тут, проведя лучом вдоль стены, он замер.

— Да-а!

Все остальные тоже замерли, пораженные. Там лежали экскременты — огромная куча, но без сомнения наваленная за один раз. Толщиной экскремент был с человеческую руку.

— Это кто же такое навалить может? — щелкая зубами от страха, пробормотал Борис и подошел чуть ближе.

И тут прямо в экскрементах он явственно увидел обрывки рубашки Сэма. Его вытошнило. И охранник, шатаясь, побрел поближе к свежему воздуху, к вертикальному штреку, уходившему вверх. Он посветил над собой.

И тут никто не успел заметить и сообразить что произошло. Нечто тяжелое, огромное мягко обрушилось на охранника сверху. Фонарь вылетел из рук, откатился к стене. Теперь он освещал лишь шершавый известняк.

Трое охранников, остававшихся в отдалении, даже не сделали попытки приблизиться к своему товарищу, который, судя по звукам, с кем-то боролся.

Они принялись стрелять, уже не думая о том, что могут подстрелить и Бориса. В темноте мелькали вспышки выстрелов, искры, высекаемые пулями из каменных стен.

Все узники попадали на пол. И только сумасшедший Попович, радостно завизжав, помчался по наклонному штреку, не помня, не видя, что впереди его ждет вода.

Выстрелы смолкли. В наступившей тишине было слышно как булькнул в воду Попович. Он успел лишь издать короткий вскрик и погрузился.

Наконец, набравшись храбрости, один из охранников подобрался к фонарю и направил его на то место, откуда еще сосем недавно слышались звуки борьбы. Борис лежал с головой, перекрученной на сто восемьдесят градусов. Его автомат валялся рядом с рожком, загнутым буквой "Г". В его теле виднелось несколько пулевых отверстий. Но не они были причиной смерти — одно в плече и два в ногах. И никого рядом — словно бы человек боролся сам с собой, сам себе отвернул голову.

— Попович где? — наконец-то сообразил один из охранников.

— Да он туда от испуга… К воде побежал, — указал рукой Гетман.

Охранник боком, прижимаясь спиной к шершавому камню, подобрался к воде. Зеркало еще не успело успокоиться после того, как туда нырнул Попович.

— Потонул, что ли?

Еще прошло минуты две после всплеска. Охранник смотрел на часы, подсвечивая себе зажигалкой. Когда миновало пять минут, он махнул рукой:

— Потонул.

И оказался не прав. Попович, свалившись в воду, даже не сразу сообразил, что произошло. И лишь коснувшись ногами каменного дна, сообразил, что находится под водой. Оттолкнулся, пытаясь вынырнуть, но руки его уперлись в камень. От испуга он не мог понять куда следует двигаться и, лихорадочно перебирая руками за выступы под водой, поплыл не назад, а вперед. Он уже задыхался, пускал пузыри, когда вдруг камень кончился. Он всплыл, оказавшись в кромешной темноте. Но зато ощутил воздух.

Попович с хрипом втянул его и стал звать:

— Комбат! Гетман!

Но никто ему не отвечал. И тогда он поплыл наугад, гребя по-собачьи. То ли и впрямь впереди был свет, то ли он ему мерещился, Попович не понимал. Через полчаса ноги его коснулись дна и он побрел по грудь в воде узким скользким тоннелем, в конце которого видел слабый расплывчатый голубоватый свет. Еще через полчаса Попович оказался на дне бетонного колодца.

Вверх уходили ржавые, местами обломанные скобы, по которым ни одному нормальному человеку не пришло бы в голову ни спускаться, ни подниматься.

Он задрал голову и по-волчьи завыл, увидев над собой в круге колодца одинокую мохнатую звезду. А затем ловко, как всякий сумасшедший, абсолютно не беспокоясь о собственной безопасности, полез по ржавым, крошащимся под руками металлическим скобам и оказался на заросшем бурьяном пустыре, рядом с которым горела белизной в ночи березовая роща.

Он постоял, шатаясь, хватая полной грудью свежий воздух. Ночь, тишина. Попович смотрел на березы и ему казалось, что он находится неподалеку от Москвы — там, где среди таких же берез стоит его новый трехэтажный, крытый зеленой черепицей дом, обнесенный высоким забором. Сошедший с ума Попович верил в это свято.

— Нет, — погрозил он пальцем в сторону березовой рощи, — меня не проведешь! Я домой, а там жена с любовником. Схватят меня и отдадут назад под землю. Я им не нужен.

Он стал к роще спиной и посмотрел на зарево недалекого Калининграда. Точно так же горела огнями Москва, когда в лучшие времена Попович выходил прогуляться с собакой из своего загородного дома.

И сумасшедший, исхудавший бизнесмен в тряпье, в которое превратился его шикарный костюм, высоко подпрыгивая, повизгивая и стуча ладонями по тощему заду, побежал в сторону зарева.

Глава 17

За все то время, что Борис Рублев находился в подземной тюрьме, он смог немного разобраться в ситуации.

"Да, придумано было лихо. Чурбаков был человеком явно очень опасным и хитрым. Да и придумал он здорово с этим подземным концлагерем для «новых русских».

Вот он, способ выжимания денег! Причем, деньги выжимались из тех людей, кто за доллар готов был задавиться. Но как отсюда выбраться?"

Комбат размышлял над этим днем и ночью, но никаких мыслей на этот счет у него пока не появлялось.

Во всяком случае, ценных — тех, которые можно использовать, которые можно применить. Решетки были очень крепкие и даже Комбат со своей недюжинной силой, как ни пытался, как ни тужился, ни напрягался до хруста в суставах, не мог их разогнуть. Вот если бы был какой-нибудь рычаг или домкрат, то тогда да. Особенно хорошо было бы использовать тот домкрат, которым квартирные воры разжимают дверные коробки. Эта штука была бы здесь незаменима. Но где ее взять? Или если бы был рычаг. Ведь при помощи рычага с его силой, как говорил Архимед, можно перевернуть землю.

Но ничего даже похожего на рычаг или на предмет, который можно было использовать как рычаг, в клетке и поблизости не было. Как устроено все это подземелье Комбат не представлял. Со своими соседями он познакомился. Часть из них была в том списке, который ему при встрече дал Бахрушин. И французский коллекционер был здесь, полностью потерянный, затравленный, запуганный, дрожащий и плачущий.

Борис Рублев присутствия духа не терял ни на секунду. Он знал, что в любой момент может подвернуться случай, и тогда ему придется показать этим мерзавцам на что он способен. Вот и оставалось ждать тот случай, который всегда в самые тяжелые моменты приходил на помощь.

В последнее время с Борисом Рублевым никто не разговаривал. Его не допрашивали, не мучили. Чурбаков в это время наводил справки о его деньгах. Зато остальных время от времени извлекали из клеток и выводили в небольшое подсобное помещение, которое, как уже знал Рублев, было приспособлено для пыток, как камера в застенках инквизиции. Была там и дыба, имелось и множество всяких инструментов — щипцов, плоскогубцев, пилочек, иголок и гвоздей. А так же было самое страшное, чего боялись все заключенные, боялись панически — электрический стул, приспособление, придуманное лично Чурбаковым.

Когда клиент был несговорчив и начинал препираться, спорить, Вадим Семенович скептично улыбался:

— Ну что ж, наверное, ты хочешь попробовать электричество. Напряжение у нас здесь хорошее, ток сильный.

Так что сейчас ты на все согласишься, когда начнут дымиться ногти и выпадать волосы. А зубы будут стучать так, как неисправные пальцы в машине. Так что, готовься, родимый, сейчас ты испытаешь силу тока.

— Я все скажу, все подпишу, только не надо током!

Борис Рублев слышал крики Гетмана.

«Да, слаб мужик, — думал про себя Борис Иванович. — А если меня посадят? Ну и хрен с ним, что посадят на электрический стул. А что я могу сказать? Каких денег я могу дать? Ведь у меня, как у церковной крысы, за душой ровным счетом ничего. Да, есть брат банкир, но о его существовании Чурбаков пока не знает. И слава богу, что не знает».

А не трогали Бориса Рублева не только потому, что наводили справки о его состоянии, а еще и по той причине, что люди Чурбакова были заняты поисками Андрея Подберезского, который чудом смог смыться. Но Комбат об этом пока не знал, а только догадывался, понимая, что Подберезский не промах.

Наверняка уже связался с Бахрушиным и ГРУ занимается поисками Комбата. Но надеяться на ГРУ не приходилось, ведь Борис Иванович понимал, что о подземном лагере навряд ли кому-нибудь известно. Живыми отсюда не выбираются, лишь выходят вперед ногами.

Да и то трупы куда-нибудь сваливают в какую-нибудь яму и забрасывают сверху камнями. А человеческих костей и черепов здесь хватало.

Как мог, Комбат расспросил своих соседей — тех, С кем ему довелось работать — об устройстве и о планах этого подземного концлагеря. Но никто толком ничего объяснить не мог. Говорили о каких-то коридорах, о тоннеле, который кончается водой, о штреке, ведущим наверх. Ведь всех, кто попадал в подземную тюрьму, привозили в бесчувственном состоянии и запомнить путь в подземелье никто не мог.

Комбат даже не знал на какой глубине они находятся — сто, десять, пять метров? Но своды и все остальное поражало надежностью и фундаментальностью. Тяжелые металлические двери, решетки, мощные каркасы, бетон, металл, кирпич и камень.

«Да, построено это убежище мощно».

Охранники пару раз проговорились, что попасть сюда можно на вагонетке. Но где та вагонетка Комбат не знал. Зато ему было известно, что все вокруг заминировано и есть только несколько проходов, проделанных людьми Чурбакова. Да и то на них ставятся растяжки с гранатами. Растяжек, правда, Комбат не боялся. Он был приучен к ним и мог обнаружить тонкую проволоку или шпагат даже в кромешной тьме.

Да, выбраться отсюда было почти невозможно. Вернее, возможно, но мертвым. А мертвым выходить из этих казематов, естественно, Борису Рублеву не хотелось, он предпочитал выйти живым.

И еще за все эти дни, за все это время в его душе накопилась неимоверная ярость и злость на Чурбакова и его людей.

— Ничего, ничего, — говорил сам себе Борис Рублев, — я еще до вас доберусь.

"Вы еще у меня попляшете, кровью умоетесь, мерзавцы! Я из вас еще душу вытрясу. Вы не знаете, скоты, с кем связались. Мне бы только свободы, мне бы глоток свободы, чуть-чуть. А там уж я развернусь. И плевать, что меня могут убить, но и вас в живых не оставлю. Я вам отомщу за все, за все издевательства, за всю вашу гнусность. И деньги, выкачанные таким диким способом из людей, станут вам поперек горла. Вы о них забудете, будете думать лишь о том, как спасти собственную шкуру и унести ноги. Ничего, ноги вы не унесете и шкуру не спасете. Я ноги вам повыдергиваю, а шкуру попорчу.

Все, что будет в моих руках, пойдет в ход — гвоздь, камень, нож, автомат. О, если бы у меня был автомат! Я бы выбрался из этой клетки, я бы отстрелил замок, а там…

А там мне и черт не брат. С автоматом я опаснее в тысячу раз. Но все это мечты, все это надежды".

Шансы на победу у Бориса Рублева были нулевые.

Он это понимал, хотя и продолжал тешить себя надеждой.

Остальные узники уже давным-давно потеряли всяческий интерес к жизни и уже готовы были подписывать любые бумаги, какие им только не подсунет Вадим Семенович Чурбаков. И еще что очень удивляло Бориса Рублева, так это то, как мог такой известный человек — генерал-лейтенант превратиться в такого мерзавца? Но всему в этом мире существует объяснение. И не мудрено. Ведь Чурбаков отсидел в тюрьме свои семь лет и решил не останавливаться, а продолжать жить тем же способом.

С Жаком Бабеком Борис Рублев встретился на работах. Опять пришлось узникам загораживать какой-то тоннель. Эту затею для своих подопечных придумал Вадим Семенович Чурбаков.

Он надел резиновые сапоги, обошел свои владения, постоянно сверяя свои маршруты с самодельной картой-планом, на которой были отмечены проверенные коридоры, разминированные ходы, и на которых черными крестиками были обозначены те места, куда соваться не безопасно. Вот один из коридоров Вадим Семенович и решил заложить каменными плитами. Естественно, зачем заставлять работать охранников? Есть же дешевая рабочая сила, есть рабы. Их и привлек к труду Чурбаков.

Борис Рублев не знал, утро сейчас, вечер. Ведь под землей время идет совсем по-иному.

Один из охранников — тот, который носил кличку Борода, прошел вдоль клеток, стуча металлическим прутом по решеткам:

— Эй, козлы-бизнесмены, подъем! Сейчас пойдем работать.

Из одной клетки раздался тихий вздох и затем визгливый голос воскликнул:

— А пожрать? Мы хотим есть!

— Ах, ты хочешь есть, ублюдок! — сказал Борода. — А умыться перед едой не желаешь?

Умывание — это была одна из самых страшных и гнусных пыток. Вернее, даже не пытка, это было развлечение для охранников. Тут же был размотан пожарный рукав, включен компрессор и вода по рукаву брызнула в клетку. Борода держал ствол, направляя сильную струю на нарушителя спокойствия.

— Ну-ну, ублюдок, помойся. Грязный ты, воняешь, уже завшивел, поди? Почти месяц здесь сидишь, а мылся всего лишь раза два. Так что давай, давай.

Узник корчился, забившись в угол, вернее, в угол клетки его загнала тугая сильная струя ледяной воды, ледяной и соленой. Ведь когда затапливали штольни подземного завода, то затапливали их морской водой.

Заключенный корчился, уцепившись руками в ржавые прутья решетки.

— Ну как, нормально? — спрашивал Борода, громко и бесстыже гогоча.

А затем для развлечения он принялся окатывать ледяной водой и всех остальных узников.

— Эй, кончай, — подошел к Бороде Свиридов. — Хватит. А то простынут, подохнут и ничего из них не выжмешь. Ты же лечить не будешь?

— Не буду, не умею, — сказал Борода. — Хотя пару способов знаю.

— И какие же это способы?

— Да зеленкой будем мазать. Ничего, не простынут, Павел, — сказал Борода. — Сейчас пойдут тягать камни, разогреются, аж пар будет идти. А этого новенького выводить на работу?

— Конечно выводи, здоровый, бугай, — сказал о Комбате Свиридов. — Он один может заложить тоннель.

— Так он же в наручниках и кандалах.

— Ну, кандалы мы ему снимем, а вот наручники пусть будут.

Узников вывели. Комбат приблизился к обтрепанному грязному Бабеку, который еще некоторое время назад выглядел представительным и респектабельным.

Правда, все остальные совсем недавно выглядели тоже представительными, а сейчас все напоминали бомжей, живущих в канализационных люках. Грязная порванная одежда, черные руки, небритые лица, всклокоченные слипшиеся волосы, щетина, затравленные испуганные взгляды — в общем, от былого величия не осталось и следа.

Комбат, глядя на своих товарищей по несчастью, подумал:

«Как все-таки быстро обстоятельства меняют человека! А еще совсем недавно они чувствовали себя хозяевами жизни. А сейчас мы все дерьмо, мусор, половая тряпка, грязная, из которой Чурбаков пытается выжать последние капли воды, вернее, последние капли денег».

— Ну что, друзья, поработаем? — появился перед узниками Вадим Семенович.

Он курил длинную тонкую сигарету, поблескивали стекла очков, шляпа была надвинута почти на глаза.

В руке Вадим Семенович держал пластиковый стакан с горячим ароматным кофе. Запах кофе будоражил и возбуждал аппетит.

— Хорошее я придумал занятие? — негромко принялся рассуждать Чурбаков. — Вот вы все были богатыми, грабили народ. Грабили русский народ, правду я говорю?

— Правду, правду, — послышались голоса узников.

Они уже знали, на все вопросы надо отвечать. А если ответ не последует, это будет расценено как саботаж, как сопротивление, и к несговорчивому будут применены соответствующие меры, то есть его будут бить, обливать холодной водой, а самое главное, не дадут хлеба.

Хлеб здесь, в подземных лагерях, был на вес золота.

За кусок хлеба здесь можно было отдать сто долларов, двести, а иногда даже тысячу. Если человека не кормить неделю, то за кусок хлеба он отдаст все — золото, драгоценности, машину, квартиру, дачу, даже если эта дача или особняк находятся где-нибудь на Кипре, Канарах или Мальте. В общем, кусок хлеба был в цене.

— Говорите, я придумал правильно? — рассуждал Чурбаков, затягиваясь сигаретой. — И я думаю, что действия мои верны. Знаете лозунг «Грабь награбленное»? Вот я и граблю, вот вам и отливаются горькими слезами наворованные у народа денежки.

Бабек бы мрачен. Он стоял, опустив голову, его толстые губы шевелились, посылая беззвучные проклятия на голову бывшего генерал-лейтенанта Чурбакова. Комбат стоял рядом с Бабеком. Он специально стал в шаге от него.

— Послушай, — прошептал Комбат, — я здесь от Бахрушина. Надеюсь, вы знаете этого человека? Он послал меня найти вас.

Глаза Жака Бабека вспыхнули, руки дернулись. Он предполагал услышать все что угодно, но подобного явно не ожидал.

— От Бахрушина? — прошептал француз.

— Да, от него. Не паникуй, все будет хорошо. Как-нибудь выберемся.

— Да, да… — забормотал Жак Бабек.

Это не ускользнуло от цепкого взгляда Вадима Семеновича Чурбакова.

— О чем разговорчики в строю, господа бизнесмены?

А, это новенький?

— Так точно, — крикнул Комбат.

— Вот, Рублев, ты уже начал играть по нашим правилам. Еще пару-тройку дней и я займусь тобой основательно.

— Так точно!

— Вот и хорошо.

Словно букашка была на месте Бориса Рублева, а не человек — таким тоном бросил фразу Чурбаков. А затем на каблуках развернулся и медленно направился в комнату, где был накрыт стол, где стоял телефон.

— Ведите их, — уже из двери крикнул Чурбаков, — и пусть сделают все как положено. Чем меньше будет ходов, ведущих в это помещение, тем будет лучше.

— Правильно, Вадим Семенович, — сказал Бородин. — Правда, тут, чтобы заложить все ходы.

— Все не надо. Если кто и побежит туда, то обязательно нарвется на мины и останется без ноги иди без головы.

Борис Рублев стал в пару с Жаком Бабеком.

Они поднимали каменные блоки, несли их и складывали, как стену. Все остальные узники занимались тем же. В общем работа кипела.

Охранники расхаживали с автоматами и с дубинками в руках, готовые в любой момент применить оружие.

Они не кричали на заключенных, а лишь иногда били по ногам или рукам, поторапливая или указывая, что надо делать в данный момент. Работа двигалась, хотя блоки приходилось таскать на довольно-таки большое расстояние — метров на восемьдесят.

Комбат оглядывался по сторонам, прикидывая, изучая расположение коридоров.

— Куда ведет этот ход? — спросил он у Жака Бабека.

Тот пожал плечами, затем принюхался.

— Может быть, на воздух. Оттуда тянет.

— Да я и сам слышу, что может быть наружу.

Но там может быть штольня наверх, по ней не выберешься.

Жак Бабек согласно закивал головой.

— Кто эти остальные?

— Они уже не люди, — сказал француз, — из них уже вышибли все, остались последние капли. Скоро у них ничего не останется и тогда, как я понимаю…

Комбат кивнул:

— Да, тогда их в расход.

— Послушайте, господин Рублев, — зашептал Жак Бабек с невероятным акцентом, он явно волновался. — Скажите, а господин Бахрушин знает, что мы здесь?

— Боюсь, нет, — спокойно ответил Комбат.

— Как нет?

— Меня взяли таким же способом, как и вас, и затащили сюда без сознания. Но мой приятель, наверное, спасся и скорее всего, он уже сообщил Бахрушину о моей пропаже. Так что, наверное, нас ищут.

— Ищут, ищут… Нас здесь никогда не найдут! Никогда! Мы же почти на том свете.

— Похоже, — пробормотал Рублев, — но и из того света можно выбраться. Главное, постараться и не отчаиваться.

— Эй, хорош базарить! — послышался окрик охранника. — Ты меня понял, новенький? — он подбежал к Рублеву и наотмашь ударил его дубинкой по спине.

Борис Рублев скрипнул зубами, но даже не вскрикнул.

— Так тебе мало? Ты, наверное, не понял что тебе было сказано, урод долбанный? — и дубинка, со свистом разрезав воздух, трижды обрушилась на спину Рублева.

— Ничего, ничего, — скрежетнул зубами Комбат, — терпи, терпи Рублев, ты и не такое можешь вытерпеть.

Потом отыграешься, а сейчас держись, не заводись.

"Конечно, ты бы мог одним ударом укокошить этого урода. Резко развернуться и ногой, пяткой в солнечное сплетение — так, как это умеешь делать только ты.

Или схватить за горло, пальцы у тебя крепкие, и задушить. Но это не выход. Мало того, что ты должен спастись сам, ты еще должен вытащить отсюда француза.

Ведь именно за этим послал тебя Бахрушин".

Работа была тяжелая, но комбату не привыкать.

А вот Жак Бабек уже покачивался от усталости, его ноги подгибались, хлюпая по воде. Чего-чего, а воды здесь хватало. Вдобавок ко всему сильно болела спина, по которой охранник заехал дубинкой.

«Ничего, ничего, сука, я еще отыграюсь. Ты у меня еще запоешь!» — зло думал Комбат.

Он успел переговорить с Гетманом и тот ему сообщил о количестве охраны.

— Их здесь десять-двенадцать человек. Меняются раз в сутки. А после того как погиб Сэм, охрана меняется каждые двенадцать часов. И именно по охране можно определять день сейчас или ночь.

В принципе на каждого узника приходилось по охраннику. Еще двое, как успели выяснить заключенные, охраняли вход. Они находились где-то в начале длинного коридора, в начале штольни. А вот сам Чурбаков вместе с Бородиным появлялись лишь на время допросов или если что-то случалось. Время от времени они исчезали, иногда даже на неделю, и тогда в подземной тюрьме было затишье. Кончались пытки, допросы.

«Значит, человек двенадцать, — прикинул Комбат. — Все они вооружены пистолетами, дубинками, автоматами. Кое у кого на поясе Комбат видел и гранаты. — Ничего, ничего, и не из таких передряг выбирался. И отсюда выберусь и с вами, мерзавцами, поквитаюсь за все».

Еще у одного заключенного — торговца лесом — поднимая тяжелую плиту, Комбат спросил:

— Слушай, может быть, ты знаешь куда ведет этот коридор?

— На тот свет, — пробормотал заключенный. — Все коридоры ведут в мир иной.

— Не паникуй, — прошептал Комбат, — выберемся, если все будем держаться друг друга. А если вот так, как ты, то тогда нам… — и Комбат выругался.

— Держись вместе или поодиночке, все равно каюк, все равно кранты.

— Ты опять болтаешь? — послышался злой окрик охранника.

— Да это я так, попросил поддержать. А то плита отдавила бы ноги и мне, и ему, — принялся объяснять Комбат.

— Ладно, смотри мне, а то взгрею.

— Пошел ты… — прошептал Рублев.

Плит для того, чтобы заложить тоннель до самого верха не хватило. И поэтому пришлось оставить работу недоделанной. Всех заключенных рассовали по клеткам, дали каждому по полбуханки хлеба и по полбанки тушенки. Тушенка была елкая, невкусная. Но здесь даже черствый заплесневевший хлеб казался сладким.

Поэтому Комбат ел жадно, яростно жевал челюстями.

Болела спина, болели руки. Но Комбат был привычен к этому.

«Интересно, когда нас снова поведут достраивать эту стену? Может, тогда можно будет попробовать грохнуть одного охранника, схватить автомат или пистолет, юркнуть в ту дыру под самым бетонным сводом и побежать по темному гулкому коридору по колено в воде туда, в густую темноту. Скорее всего, там где-то есть выход и я смогу выбраться. А если они за мной бросятся в погоню, мало им не покажется. Стреляю я лучше их» — в этом Борис Рублев был убежден.

— Ничего, ничего, — жуя елкое мясо, бормотал он, — вы у меня попляшете, сукины дети!

Возможность совершить побег представилась.

Часа через три Борода с куском ржавой трубы в руках прошел возле клеток, гремя по решеткам.

— Эй, козлы-бизнесмены, подъем! Поспали, отдохнули, пожрали, а теперь пора за работу. Из дальнего тоннеля, из развороченной стены будете брать камни и через час должны заложить этот проход до потолка!

Все охранники явно чего-то опасались. И поэтому проходы, ведущие в то помещение, где стояли клетки, тщательно закладывались камнем и наверное, если бы был бетон, то заливали бы бетоном.

— Выходи, стройся! — сказал Борода, поочередно открывая замки на клетках.

Когда узники выстроились в кривую шеренгу возле клеток, охранники, с хохотом поигрывая дубинками, троих направили в дальний тоннель, который был глухим тупиком, чтобы те выковыривали ломами камень со стен, четверо таскали эти камни к стене, а остальные ее закладывали.

Комбат опять стал 6 пару с Жаком Бабеком.

— Послушай, я сейчас попытаюсь убежать.

Француз не сразу понял о чем говорит Рублев.

Но в конце концов до него дошло.

— Как убежать? Куда?

— Туда, в ту дырку, — показал вверх Борис.

— — А как ты до нее доберешься?

— Ну, как доберусь." Когда здесь натаскают много камней, по ним я заскочу туда.

— А я? — прошептал Жак Бабек.

— За тобой я приду позже.

— А если… — и француз показал на камни, давая этим понять, что Комбата просто-напросто могут замуровать в том тоннеле, через который он собирается бежать.

— Все может быть, — сказал Рублев, — но что-то надо делать. И другого выхода я не вижу.

— Так как же я? — опять повторил Жак Бабек, обливаясь потом, таща тяжеленную каменную плиту.

Но уходить в лабиринты вот так, с пустыми руками, естественно, Комбат не хотел. И он решил, что хоть одного охранника он грохнет, возьмет на себя.

Когда у трехметровой стены образовалась довольно-таки большая, метра на полтора куча камня и до бетонного свода оставался метр, Рублев принялся корчиться так, словно бы ему на ногу упал камень. Охранник подошел посмотреть.

— Что такое? — он стоял от Комбата метрах в трех. — Чего корчишься, чего кочевряжишься? — грозно крикнул он на заключенного.

— Нога.., нога… Кость, наверное, раздробил.

Охранник подошел еще на пару шагов и наклонился чуть-чуть вниз полюбопытствовать на самом ли деле размозжена кость и сломана нога, как это утверждает заключенный. И в это время та нога, о которой Комбат говорил, взлетела в воздух. Удар был настолько сильный, резкий и неожиданный, что охранник взмахнул руками, роняя автомат. Заключенным, стоящим вблизи, даже показалось, что они слышат хруст разбитой и сломанной челюсти. А Рублев только это было и нужно. Он схватил автомат, выпавший из рук охранника, с двумя связанными рожками — так, как это делают террористы, и партизаны, да и солдаты регулярной армии.

Но кроме того, что Комбат успел схватить автомат, он еще выдернул нож, рукоятку которого он давным-давно заприметил, она торчала из голенища сапога.

С ножом и автоматом Рублев, как рысь, метнулся на кучу камня, а затем взлетел на стену и перевалился, буквально обрушился в гулкую темноту.

— Бля! Бля! — раздался резкий вопль другого охранника, который даже не успел среагировать.

Охранник передернул затвор автомата, бросился к камням, отбрасывая в стороны заключенных, ударив Бабека прикладом в грудь. Француз скорчился и упал лицом вниз.

А Комбат уже бежал по гулкому тоннелю. В ногах плескалась вода.

— Гранату туда кидай! Гранату, придурок! — послышался крик Бородина.

Но Комбат был уже слишком далеко. Он знал маршрут, ведь он его наметил. В стенах были небольшие ниши глубиной в полметра. И в одну из этих ниш вжался Борис Рублев, переводя дыхание и передергивая затвор автомата.

— Ну, суки, теперь вы у меня попляшете! Пусть только сунется кто-нибудь!

В это время раздался жуткий грохот взорванной гранаты.

— О, бля, — пробурчал Комбат, прекрасно понимая, что гранатой его не достать.

Он решил не тратить патроны по пустякам.

«Ничего, ты сейчас появишься».

— Наверное, ему кранты, — сказал охранник виноватым голосом.

— Это тебе сейчас будут кранты, — послышался окрик Бородина.

Комбат стоял в нише со взведенным автоматом. До той стены, от которой он убежал, было шагов тридцать.

Комбат понимал, сейчас там появится голова охранника.

Он прижал приклад к плечу.

«Ну, давай же, давай, чего медлишь, урод долбаный!»

Над неровной стеной появилась голова, она виднелась расплывчатым силуэтом и была похожа на верхнюю часть мишени.

— Ну, держись, — Комбат мягко нажал на рифленое железо курка.

Короткая очередь. Три пули. Две из них угодили в цель. Одна вошла в глаз охраннику, а другая в плечо.

Он упал со стены, как мешок с дерьмом. Густая липкая кровь потекла на белый известняк.

— Ну вот, один ноль, — пробормотал Комбат, — И главное, что один ноль в мою пользу.

— Гранаты! Гранаты туда! — закричал Бородин и сам сорвал с пояса одного из охранников гранату, выдернул чеку и, подбежав к стене, бросил ее в тоннель.

Но Рублев это просчитал. Он находился уже далеко и даже если бы Бородин был спортсменом, то навряд ли он смог бы добросить гранату до Комбата.

— Да ладно, оставьте его в покое, — раздался злой крик Чурбакова, — этот тоннель заминирован. Этот урод сейчас взорвется. Ну, если не сейчас, то минут через двадцать-тридцать. В общем, ему не жить. Закладывайте стену, скорее закладывайте! А-ну, скорее за работу!

Уже стоя по колено в воде, Комбат понял кого же ему так сильно напоминал Вадим Семенович Чурбаков.

Шляпа, очки, одутловатое лицо… Да, он напоминал ему Лаврентия Берию. Именно его, этого жуткого садиста, который, прикрываясь гнусной коммунистической идеологией, беспощадно уничтожал людей.

— Я и до тебя доберусь и тебе кранты!

Комбат понимал, что, скорее всего, тоннель заминирован. Не имея ни спичек, ни зажигалки, ни фонарика он ощупью двинулся в кромешную тьму, ощупывая каждый сантиметр пути, боясь, что может зацепиться за проволоку растяжки и тогда от него останутся лишь клочья. А что хуже всего, так это то, что ему может оторвать ноги и тогда он, обрубок, ничего не сможет сделать, будет медленно, истекая кровью, сдыхать здесь, в воде, проклиная все на свете.

"Да, я в такие тяжелые передряги еще не попадал.

Ведь там, в хранилище спирта, я знал все ходы и выходы".

Глава 18

Грязный обтрепанный бродяга появился на Калининградском вокзале на рассвете — как раз в то время, когда все пассажиры в залах ожидания находились в странном оцепенении. В ближайшие полчаса никаких поездов не было. Поэтому кто-то дремал, кто-то спал, кто-то пил кофе или чай из термоса, ожидая, когда раздастся громкий, искаженный динамиком голос и будет объявлена посадка, будет сказано на какой перрон прибывает поезд и с какого перрона отходит. В общем, вокзал находился в оцепенении.

Бродяга выглядел ужасно — так, словно бы его только что извлекли из мусорного контейнера, хотя никаких ошметков и никакого мусора на нем не висело. Но вся его одежда, когда-то, наверное, выглядевшая респектабельно, превратилась в грязные лохмотья, болтающиеся на худом изможденном теле. Руки были черны, пальцы распухли, красные глаза слезились, часто моргали. Пегая, слипшаяся бороденка, длинные, давным-давно нечесанные волосы были жирны и напоминали сосульки на мусорном баке.

Бродяга испуганно озирался и едва волочил ноги. Казалось, крикни кто-нибудь «Стой!», и он тут же бросится наутек, если, конечно, найдет в себе силы на быстрые движения. Но никто на бродягу не обратил никакого внимания. Он вошел в помещение вокзала, испуганно озираясь по сторонам. Не было ни милиции, ни каких других стражей порядка. А вообще людей в форме этот бродяга боялся панически. И если бы вдруг ему на глаза попался солдат, то, скорее всего, этот бродяга быстро-быстро заморгал бы глазами, начал пятится и побежал.

Но вместо милиционеров или солдат он увидел двух полных женщин, судя по всему, собравшихся в дальнюю дорогу. Женщины сидели в зале ожидания рядом с большими чемоданами.

— Смотри-ка, какой бомж, Мария! — сказала одна женщина другой, кивнув головой в сторону бродяги.

Тот словно почувствовал, что говорят о нем, сразу как-то подобрался, затем выпятил грудь колесом, несколько раз цокнул языком и приблизившись к женщинам шага на четыре, принялся хлопать в ладоши и танцевать.

— Что это с ним, Мария? — спросила женщина, которая была полнее своей подруги или родственницы.

— Да пьяный, наверное, еще с вечера, — ответила вторая.

— Да нет, на пьяного он не похож. А может, из сумасшедшего дома убежал?

Женщины в это время как раз завтракали. Они разливали по пластиковым стаканам крепкий черный кофе из большого пестрого китайского термоса. На лавке была разложена снедь — бутерброды, вареные яйца, помидоры, огурец и порезанный хлеб.

Увидев еду, бродяга буквально затрясся. Его глаза часто-часто захлопали, а губы расползлись в немного дикой улыбке, показывая почерневшие зубы. Затем мужчина присел на корточки, широко открыл рот и указательным пальцем правой руки стал тыкать себя вначале в живот, а затем в открытый рот.

— Гам! Гам! Гам! — выкрикивал он, почти на коленях придвигаясь к лавке и не сводя глаз с еды.

— Мария, слушай, он, наверное, голодный. Может, дадим ему чего-нибудь? Видишь, тетка всего много дала.

— Давай поделимся.

— Эй, иди сюда, — сказала та женщина, что была полнее, протягивая бутерброд.

Мужчина схватил его двумя руками, затрясся и принялся жадно запихивать в рот, глотая, почти не разжевывая.

— Послушай, давай ему дадим два яйца, а? Все равно я их не буду есть.

— Если хочешь — дай, — сказала Мария.

Женщины дали бродяге два яйца.

Он схватил их, сунул в карманы пиджака и принялся танцевать, вращаясь на месте.

— Во дает, — сказала женщина, — как настоящий артист!

— На артиста вообще-то он мало похож, — сказала ее подруга, — он больше похож на сумасшедшего.

А бродяга старался изо всех сил.

— Гам! Гам! Спасибо! — выкрикивал он. — Гам, гам!

Спасибо! — повторяя эти нехитрые слова, он хлопал в ладоши, бил себя по животу и притопывал ногами в порванных башмаках, когда-то дорогих и элегантных.

— Ладно, иди, иди отсюда! — махнула на него женщина рукой — так, как отмахиваются от назойливых насекомых. — Я кому сказала пошел отсюда! Не мешай людям завтракать. Получил свое и иди.

— Спасибо, спасибо, начальники, — затараторил быстро-быстро бродяга, низко, в пояс кланяясь.

— Во дает! — еще раз повторила женщина. — Я кому сказала, пошел отсюда!

Бродяга попятился, а затем смешно семеня ногами, направился в другой зал ожидания.

— Слышишь, Мария, — разбивая яйцо о яйцо, сказала полная женщина, — а этот бомж очень похож на священника, которого лишили сана.

— Тоже мне придумаешь, Валентина! Какой он священник?

— А ты видела, как он кланялся? Я еще подумала вот-вот креститься начнет и молитву читать будет.

— Не выдумывай, лучше ешь. Скоро поезд подадут и уедем.

— Ну да ладно, бог с ним, — проговорила Мария, ища глазами и не находя исчезнувшего бродягу, так похожего на священника.

А тот, испуганно озираясь, выбрался на перрон, где стояли вагоны, где сновали проводники.

Три проводника поезда Калининград-Москва покуривали прямо у вагонов, ожидая, когда подадут локомотив. Бродяга посмотрел на стеклянный, закопченный потолок, повертел головой.

— И куда это милиция смотрит? — обратился один из проводников к своим напарникам. — Шляются здесь всякие… Залезет такой в вагон, наволочки, полотенца украдет, стаканы…

— Да уж, точно.

И тут откуда не возьмись, словно бы выросли из-под земли, появились двое дюжих милиционеров. Бродяга, увидев их, стремглав бросился наутек, но не рассчитал, зацепился за телегу с чемоданами, упал на асфальт, покатился. Милиционеры бросились вдогонку и оказались половчее бродяги. Они завернули ему руки за спину.

— Кто такой? Почему убегаешь? — грозно сказал сержант, глядя в мигающие глаза.

— Я… Я человек! — визгливым голосом крикнул он и принялся кланяться.

— Э, это ты чего? Брось! Откуда ты здесь взялся?

Милиционеры знали всех бомжей в округе. Этот был для них абсолютно незнаком.

— Я из Москвы.

— Откуда? Откуда?

— Я из Москвы.

— Ах, ты, бомж, еще басни рассказываешь! — закричал сержант, помахивая дубинкой.

Бродяга и так панически боялся людей в форме, а тут еще, увидев резиновую палку, рухнул на колени, закрыл голову руками.

— Не бейте, не бейте, я все скажу! Я все отдам, все подпишу, только не бейте! Только не лупите по пяткам, я все скажу!

— Да никто тебя пока не бьет, придурок! Чего орешь? — милиционеры и сами испугались такого истошного и неожиданного вопля.

— Я все скажу, все подпишу! Мой номер факса"

— Какой факс? Что он бормочет?

— Да черт его знает! — сказал милиционер помоложе. — Про какие-то факсы басни рассказывает, а от самого смердит, как из канализации. Ты откуда взялся?

— Оттуда, оттуда, — неопределенно замахал руками вначале показывая на выход из вокзала, затем на поезда.

— Ну-ка, пошли в участок. Там посадим в камеру и поговорим.

— Не хочу в камеру! Не надо в камеру! Клетка, железа боюсь… Гам! Гам! — бродяга вытащил из кармана вареное яйцо и как будто это было что-то бесценное, как будто это было яйцо, сделанное самим Фаберже из чистого золота, украшенное бриллиантами, протянул на дрожащей ладони милиционерам. — Вот, возьмите™ Гам! Гам! Только не бейте! Я все скажу.

— Скажешь, скажешь, — бормотал пожилой милиционер, он был явно озадачен таким поведением бомжа. — Ладно, бить тебя не будем. Только веди себя смирно и не бегай. Пойдем в участок, там все расскажешь.

— Не пойду! Не хочу! Господи, помилуй, — закричал бродяга. — Комбат! Комбат! Он вам покажет!

— Какой комбат? Что ты городишь?

— Комбат! Комбат, наш друг. Он большой, большой мужик, Комбат. Вот такой! — и бродяга развел грязные ладони в стороны, а затем поднял вверх и даже привстал на цыпочки. — Вот такой большой и очень сильный, Комбат. Никого не боится! — а затем захохотал, как безумный. — Комбат в клетке, Комбат в клетке. Гетман в клетке и Попович в клетке. Господа начальники, господа хорошие, Комбат в клетке, в железной клетке…

— Послушай, да он сумасшедший! — сказал милиционер помоложе и встряхнул бродягу за плечи. — Что ты мелешь, сумасшедший? Про какого комбата ты городишь?

— Комбат большой, Комбат хороший. Он нас спасет, спасет…

— Ладно, давай его выведем отсюда и пускай валит куда хочет.

— Да нет, надо завести его в участок, разобраться, выяснить. Документ есть у тебя? — уже почти ласковым голосом спросил сержант.

— Документ? Нет документов, нет. Без бумажки я букашка, а с бумажкой — человек.

— Он что, точно псих?

— Может и псих. Там разберемся.

Таким образом один из заключенных — тот, которого звали Попович, чудом спасшийся из подземного концлагеря, был задержан на железнодорожном вокзале города Калининграда сержантом Ивановым и младшим сержантом Сидорчуком. Эти два милиционера и доставили бродягу в отделение, которое размещалось на том же вокзале.

Там же Поповича, сидящего в углу камеры на корточках, прижавшись спиной к шершавому бетону, и нашел Андрей Подберезский с полковником Бахрушиным и капитаном Альтовым. Именно от Поповича они и услышали о большом-большом Комбате, сидящем в железной клетке. Но где находится клетка и где Комбат обезумевший Попович толком объяснить не мог. Единственное, чего от него смогли добиться, так это то, что клетка находится где-то глубоко под землей.

— Да, в общем-то этого и следовало ожидать, — сказал Бахрушин фразу, смысла которой Подберезский понять не мог.

За те дни, что полковник ГРУ Бахрушин и капитан Альтов находились в Калининграде, они объехали все окрестности вместе с сотрудниками ФСБ и ГРУ, а также с сотрудниками МВД в поисках того пансионата, куда были привезены Комбат и Андрей Подберезский. Но хотя Калининградская область на карте выглядит маленькой, объехать и осмотреть ее за такой короткий срок чрезвычайно сложно. Поэтому поиски не увенчались успехом.

— Ничего, Комбат, ничего, Борис Иванович, держись! Я тебя найду, я тебя не брошу, — как пономарь, повторял про себя одну и ту же фразу Андрей Подберезский.

Но полковник Бахрушин был угрюм, сосредоточен, постоянно морщил лоб и нещадно курил одну сигарету за другой. Капитан Альтов то исчезал на пару часов, то вдруг неожиданно появлялся и принимался высказывать своему шефу всевозможные версии. Бахрушин внимательно слушал, стряхивал пепел с сигареты, недовольно морщил лоб, кривил тонкие губы и нервно протирал стекла очков.

— Не то, не то это все! Чувствую, не то! Ни одной толковой зацепки, ни одной! Где же они все могут быть?

Где же?

Бахрушин вдруг срывал трубку телефона, принимался набирать номер и, связавшись, кричал:

— Москва! Москва! Полковник Соловьев, ты? Бахрушин говорит.

— …

— Откуда говорю? Откуда надо, оттуда и говорю.

Вот что ты должен сделать: немедленно возьми несколько людей и задержи хотя бы дня на три Станислава Борисовича Шеришевского. Адрес и все остальное я тебе сейчас скажу, записывай, — и Бахрушин произносил адрес. — Когда задержите, доложишь мне.

— …

— Да, я в Калининграде. Звони, буду ждать. Заранее благодарю.

— …

— Понял? Вот и молодец, что понял.

— …

— Что сказать генералу? Скажи, что это приказание Бахрушина. Потом все объясню.

Хоть в Калининграде и Калининградской области жизнь и без того напряженная, но с приездом полковника Бахрушина на ноги было поставлено не только ГРУ и ФСБ, но также и Министерство внутренних дел, вернее, все сотрудники этого министерства. Все были заняты поисками, всех полковник Бахрушин смог озадачить.

Андрей Подберезский по-разному пытался разговаривать с задержанным бродягой — и ласково, и грозно, и сурово заглядывая в глаза, и грозя кулаком. Но тот бормотал, пугался, хихикал, нее полную чепуху. Вдруг вскакивал со своего места, расстегивал пуговицы на штанах, принимался танцевать и показывал худую задницу.

— Да, — встречаясь с Бахрушиным, говорил Подберезский, — явно мужика с ума свели.

— Это уж точно. Ты, Андрей, лучше к нему не лезь, пусть им занимаются психиатры. Может, они что-нибудь смогут сделать.

— Да я уже с ними разговаривал, Леонид Васильевич. Они говорят, на все это нужно много времени.

— Много — это сколько? — бормотал Бахрушин, исподлобья бросая взгляды на Подберезского.

— Ну, месяц, два, Леонид Васильевич, а может полгода или год. Состояние у него ужасное, врачи говорят, что на него воздействовали электрическим током.

— Током, говоришь? Сволочи! Ничего, ничего, мы до них доберемся.

— Комбата жалко! Эх, жалко Комбата!

— Я думаю, жив Комбат, Андрюха. Есть у меня такое предчувствие.

— Да и мне не верится, Леонид Васильевич, что с Комбатом вот так легко разделались.

— Ладно, найдется. Может, сам объявится, а может, если нет, то мы его найдем. Поверь, Андрей, найден.

Пока Бориса Рублева друзья искали на поверхности, в городе и в окрестностях, он брел по подземному коридору в кромешной тьме, держа автомат то над головой, то прижимая к груди.

«Хоть бы чуть-чуть света! Была бы у меня зажигалка или фонарик, так было бы намного легче. А так — как у негра в заднице».

Комбат потерял счет времени и уже не знал час он находится в кромешной тьме или может быть, несколько дней. Ведь когда человек ничего не видит, время движется совсем иначе. Оно замедляет свой ход и минута кажется часом, а час кажется длиннее суток.

«Ничего, куда-нибудь же я приду. Эти ходы где-то кончаются, где-то начинаются».

Вода уже доходила до пояса и была солоноватая на вкус.

«Но черт подери, должен же быть где-то выход или хотя бы намек на выход?»

Когда вода поднялась до груди, Рублев понял, двигаться вперед бессмысленно: можно утонуть, а еще хуже от воды автомат откажет.

Борис остановился.

— Суки! Гады! — пробормотал он, а затем громко выругался и помахал кулаком.

Кому он грозил было ясно, можно было даже не произносить имена, не называть фамилии.

— Ну, Берия, я до тебя доберусь!

«Идти вперед бессмысленно. Может, лучше вернуться и подобраться к стене, разобрать ее изнутри и выбраться в сухие помещения? А там с божьей помощью, полагаясь на удачу и на огромный боевой опыт я смогу что-нибудь сделать и может мне удастся вызволить всех заключенных. А самое главное — спасти Бабека».

Через полтора часа тяжелого пути Комбат дошел до стены. Он довольно долго стоял и прислушивался к тому, что делается за ней. Сквозь стену доходили слабые звуки, слышались разговоры, лязганье металла.

«Скорее всего, открывают и закрывают клетки», — решил комбат.

— Ну ладно, за работу! — пробормотал он, перекинул автомат на спину, чтобы всегда был под рукой, и стал разбирать стену.

Он старался, чтобы каждое движение было предельно аккуратным, чтобы не дай бог не упал камень, не загрохотал, не загремел, чтобы там ничего не услышали.

Стену строили все заключенные и строили два дня, а Борису Рублеву надо было разобрать ее в одиночку, полагаясь только на свои силы.

Но не таким человеком был Комбат, чтобы унывать.

Скрипя зубами, хрустя суставами он таскал один камень за другим.

— Черт подери, какие тяжеленные! — бормотал он.

Работа хоть и медленно, но продвигалась. Часа через четыре он уже смог подобраться к верху и в узкую щель принялся следить за тем, что происходит за стеной. Он видел, как сменилась охрана, дважды видел Чурбакова вместе с Бородиным и Свиридовым. Чурбаков нервничал.

— Ну, Берия, держись! Держись, Лаврентий Палыч!

Скоро я отсюда выберусь и тогда вам несдобровать!

Комбат навалился плечом на камни и понял, что если он приложит достаточное усилие, то камни полетят внутрь — туда, в сухие помещения, где стоят клетки.

А ему надо будет выскочить, но сделать это так, чтобы никто не успел среагировать.

«А может быть, — тут же решил он, — постараться выбраться тихо, как мышь, а уж потом пробраться к клеткам. Уничтожить двоих охранников и уйти через другой коридор, уводя с собой Бабека. Но как это сделать? Ведь ключи от клеток находятся не у охранников, а скорее всего, у Бородина или у тех, кто будет сидеть в маленькой комнатке. Значит, замок придется отстрелить. Только бы Бабек смог ходить!» — думал Комбат, аккуратно извлекая очередной камень из стены.

Если бы сейчас какому-нибудь охраннику взбрело в голову отойти помочиться к стене, он наверняка заметил бы дырку под бетонным потолком. И тогда у комбата возникли бы проблемы.

Но ему повезло, наверняка он родился в рубашке.

Камень за камнем он вытаскивал из стены.

«Хорошо, что не успели залить раствором. Тогда бы мне была крышка, тогда бы я оказался в каменном мешке и пришлось бы сдохнуть здесь, в кромешной тьме».

Свет, увиденный Комбатом, его несказанно обрадовал. Ведь почти день он пробыл в темноте. Да какой день! Это он полагал, что прошел день, а на самом деле прошло полтора суток. Сил у Бориса Рублева было уже не много, их осталось лишь на последний рывок.

Аккуратно, боясь звякнуть оружием, скрипнуть, загреметь камнем, Комбат взобрался на стену и медленно протиснулся в отверстие, собственноручно сделанное в стене.

«Ну вот и все, я на свободе».

Затвор у автомата он взвел еще там, за стеной. И теперь оружие было готово к бою. Но на автомат он рассчитывал лишь в случае осложнений, а так полагался на нож. Он сжимал его в правой руке и на четвереньках двигался вдоль бетонной стены. Он слышал, как переговариваются за углом два охранника, прохаживающиеся вдоль клеток с заключенными.

«Ну, гады, держитесь!» — подумал Рублев, взял камень и бросил его в стену.

Охранники, услышав звук, насторожились.

— Слушай, что это там такое?

— Да наверное, со стены камень свалился.

— Камень, говоришь?

— А то что еще? Ну, может, крыса побежала.

— Крыс здесь нет, — сказал второй. — Я здесь, слава богу, уже третий месяц и ни одной не видел.

— Тогда камень. Иди посмотри.

— Хорошо, схожу.

Комбат слышал мягкий щелчок затвора и изготовился к броску. Охранник шел не спеша. Комбат замер, улавливая самые мельчайшие звуки, ему даже казалось, он слышит тяжелое дыхание и сопение мужчины.

— Ну, скорее, подходи! Подходи ближе! Ближе! — Комбат левой рукой взял второй камешек и бросил в стену.

— Да я же тебе говорю камни сыплются!

— Ну и хорошо, что камни, — послышался голос второго охранника.

А первый уже сворачивал за угол со взведенным автоматом, готовый к любым неожиданностям… И когда Рублев увидел тень охранника, его правая рука с ножом застыла в воздухе.

Еще один шаг сделал тот, сворачивая за угол, уходя из поля зрения своего приятеля, как нож мягко вошел прямо в горло до самой рукояти. А широкая ладонь Комбата зажала рот охранника, чтобы ни единый звук не успел вырваться.

Он медленно осел с перерезанным горлом.

— Ну, вот так-то, приятель, будет лучше, — Комбат тихо снял гранату с пояса охранника и фонарь.

Спрятал все это себе в карманы.

— Эй, Шура, ты где? Ты что, в штаны наделал или решил отлить? — каким-то веселым голосом спросил второй.

Комбат прикинул, что до того шагов двенадцать. Он вытащил нож из горла лежащего у стены, вытер о полу пиджака, взял лезвие в руку и подумал:

«Давненько я не метал ножи. Может и не получиться. Но другого бесшумного выхода у меня нет».

Комбат издал протяжный свист, негромкий, но отчетливый. А затем выпрыгнул из-за угла и сразу же, еще в полете, швырнул нож, целясь в горло второму охраннику. Нож сверкнул в луче прожектора. Комбат понял, что попал.

Охранник вскинул руки и повалился лицом вниз. Заключенные в клетках еще не видели Комбата, а тот бежал, показывая рукой, чтобы все хранили молчание.

— Эй, Рублев! Комбат! — послышались голоса.

— Тише! Тише!

Со вторым автоматом в руках Рублев оказался у клетки, в которой томился французский коллекционер Жак Бабек. Борис Рублев дважды выстрелил в замок.

Грохот выстрелов гулким эхом покатился по подземному концлагерю. Даже со стен посыпалась то ли штукатурка, то ли серая пыль.

— Ну вот, прекрасно. Давай, скорее! — Рублев схватил Бабека за плечо и поволок за собой.

Он тащил его в тот коридор — узкий и темный, — который находился в отдалении и которым пользовались охранники как туалетом.

— Скорее! Скорее! — торопил Комбат.

А люди Чурбакова уже выскакивали из помещения, передергивая затворы автоматов, выхватывая из-за пояса пистолеты, готовые в любую минуту открыть пальбу.

— Да быстрее ты! Быстрее! — толкал в спину Жака Бабека Рублев, а сам прикрывал его отход. — Туда, туда, в тот тоннель! И сразу же сворачивай за угол!

Бабек тяжело дышал, его ноги подкашивались то ли от голода, то ли от страха. Но тем не менее, он двигался.

Когда Бабек скрылся за углом, Комбат дождался, когда два охранника вбегут в коридор и сорвав чеку с гранаты, катнул ее по каменным плитам пола прямо под ноги охранников. Загремел жуткий взрыв. Казалось, содрогнулась вся земля.

Комбат перевел дыхание. И не успел рассеяться дым, как он выпустил короткую очередь в мелькнувший силуэт с автоматом. А затем крикнул:

— Ну что, уроды, съели? Взяли Комбата? Давай, уходим! Уходим!

Сколько охранников уничтожил, для Рублева было загадкой. И сколько их еще там, он также не знал.

А Бородин, уже прижимаясь к стене, двигался по тоннелю рядом с корчащимися, изрешеченными осколками гранаты двумя охранниками.

— Ну, бля, я тебя достану! — в руках Бородина была граната.

Ему оставалось лишь сорвать чеку, но еще надо было свернуть за угол. Он слышал шаги, слышал топот.

«Бегут, бегут!» — обрадованно думал он, быстро подбегая к углу, готовясь швырнуть вдогонку беглецам гранату.

Но Комбат стоял прямо за углом, держа в руке нож.

И когда Бородин вырвал чеку из своей гранаты, готовясь швырнуть ее в гулкую тишину тоннеля, нож Комбата сделал свое дело, войдя по самую рукоятку в солнечное сплетение Бородина. Тот хрюкнул, изо рта хлынула кровь. Бородин отступил на один шаг в сторону, качнулся.

И только сейчас Рублев увидел, что в руках Бородина граната. Он подпрыгнул в воздухе, подпрыгнул так, как возможно, никогда не прыгал и ногой нанес удар в грудь, откидывая Бородина с гранатой в сторону.

А сам отскочил за угол, пополз на четвереньках вдоль стены — туда, где скрылся Жак Бабек. Раздался еще один взрыв, разнося в клочья Бородина, хотя тот и так был уже мертв.

Наверное, только сейчас бандиты сообразили с кем имеют дело. И поняли, в тоннель лучше не соваться, что с Комбатом им не совладать.

Чурбаков держал в руках план и тыкал в него пальцем:

— Этот коридор ведет в затопленный цех. Лодки у них нет и они либо утонут, либо будут вынуждены возвращаться назад. А еще лучше если мы их взорвем.

— Этот сумасшедший Рублев уже четверых наших замочил, — как бешеный, выкрикивал Свиридов. — Он и Серегу грохнул и еще троих уложил! Что-то надо делать. Вадим Семенович, нельзя это дело так оставлять! Если не мы его, то он нас всех перестреляет, перережет.

— Да не вопи ты, как оглашенный, Свиридов, — спокойно сказал Чурбаков, — ему еще до нас добраться надо. И к тому же, он один, а нас много. Кстати, Свиридов, вызови смену. Что они, будут отсыпаться, мерзавцы, а мы с этим придурком воевать? Давай, немедленно!

— Понял, Вадим Семенович, — ответил Свиридов и бросился к телефону.

А Чурбаков взял в руки карандаш, подозвал к себе самого опытного человека из охраны — того, который проверял мины и ставил новые, и они вдвоем склонились над планом.

— Так ты говоришь, отсюда нет выхода?

— Нет, Вадим Семенович, если, конечно, этот Рублев не водолаз.

— А если водолаз? — криво усмехнулся Чурбаков.

— Если водолаз, то нырнет и метров через пятьдесят-шестьдесят вынырнет. Там есть воздух, оттуда можно вплавь добраться до заваленного выхода. Разобрать железную арматуру и потом выкарабкаться наружу. Даже не наружу, а в каменоломни. Это ведь мы с вами, Вадим Семенович, выше уровня моря, а под нами все затоплено.

— Да я все и без тебя понимаю. Так что им деваться некуда.

— Разве что вот сюда пойдут, — и охранник острием ножа провел по тому месту плана, где пунктирной линией был обозначен ход. — Но и этот ход никуда не ведет.

Там штрек вверх и без снаряжения по нему не выбраться, если, конечно, он летать умеет.

— А если умеет? — вновь криво усмехнулся Чурбаков.

— Ну, если умеет, то тогда поднимется наверх. Но я сомневаюсь, там лететь надо метров пятнадцать по вертикальному штреку.

— Ясно, — сказал Вадим Семенович. — Значит, у него дорога только назад?

— У него две дороги: либо под воду, либо в воздух.

— Этот коридор заминирован, как я вижу?

— Конечно заминирован!

— Его можно взорвать?

— Можно. А почему нельзя?

— Жалко взрывать, — пробурчал Чурбаков.

Комбат добрался до воды. Он шел впереди, за ним тащился Жак Бабек, держась за влажную, покрытую серой плесенью стену.

— Вода, — сказал Комбат. — Туда дороги нет.

— Вода? — повторил француз, испуганно оглядываясь по сторонам.

А луч фонарика светил на черный деготь воды, на заплесневевшие бетонные стены.

Комбат выругался:

— Слушай, Бабек, или Жак, как там тебя-. Вот тебе автомат. Пользоваться, надеюсь, умеешь?

— Нет, нет! — замахал руками француз.

— Ладно, бери, некогда рассуждать. Взведешь затвор — вот так, — Рублев передернул затвор, досылая патрон в патронник, — а затем будешь нажимать на курок и стрелять по всем, кто появится. А я отлучусь на разведку. Фонарик я возьму с собой и когда буду возвращаться, подам знак — трижды включу и выключу фонарик. Понял? — спросил Рублев.

— А ты меня не бросишь? — прошептал Жак Бабек.

— Не бойся, я за тобой вернусь, обязательно вернусь. Только надо найти отсюда выход.

— Да, иди.

Комбат пошлепал по воде, держа в левой руке фонарь, а в правой автомат. Он сворачивал то вправо, то влево, поднимался по ступенькам, затем вновь опускался вниз, безуспешно пытаясь найти выход.

— Черт подери, — бормотал время от времени Борис Рублев, — где-то же должен быть этот выход! Не может же так оказаться, чтобы отсюда нельзя было выбраться.

Не может быть! Где-то же должна быть щель! Откуда-то поступает воздух, циркулирует в этих подземельях.

Значит, должен быть выход или вход. Хотя, собственно, мне никакой разницы, главное его найти.

Комбат понимал, что, возможно, бродить в этих подземных лабиринтах ему предстоит долго, очень долго.

Поэтому он берег батарейки китайского фонаря, боясь, чтобы те не сели. Он включал его лишь изредка. Он шел, погруженный в раздумья, оглядывая стены, торчащие из них ржавые балки, какую-то арматуру. Он шел и шел, постоянно помня о том, что за его спиной где-то не очень далеко сидит и дрожит французский коллекционер Жак Бабек с автоматом в руках.

«Только бы он не сдрейфил, не запаниковал и не оставил свое место! Я обязательно к тебе вернусь, Бабек, обязательно! Я обещал Бахрушину, что найду тебя».

И тут Комбат услышал какой-то странный звук, похожий на свист воздуха, вырывающегося из туго накачанной камеры. А еще этот звук был похож на сопение кого-то огромного или чего-то огромного.

«Что это?» — подумал Борис Рублев, кладя указательный палец на рифленое железо курка.

Фонарь был погашен. Комбат сделал еще пару шагов вперед, очень осторожно, почти неслышно. И в этот момент что-то тяжелое, мягкое и сильное обрушилось на него, сбив с ног.

Автомат полетел в сторону. Звякнув стеклом, зазвенел и улетел фонарик. Но Рублев уже не слышал этих звуков, он судорожно сопротивлялся, пытаясь вырваться из железной хватки, пытаясь освободить горло от длинных сильных пальцев, похожих на щупальца. Комбат хрипел, пытаясь извернуться, и это ему удалось.

Правая рука смогла-таки дотянуться до рукоятки ножа, сжать ее. У Комбата уже хрустел позвоночник, хрустели ребра грудной клетки.

Невероятным усилием он смог чуть-чуть повернуться и вонзить клинок ножа в упругое сильное тело своего соперника. Затем Комбат вытащил нож, почувствовал, что на несколько мгновений хватка ослабела и вновь нанес удар. А затем, потеряв равновесие, покатился по грязному бетонному полу, продолжая один за другим наносить удары в хрипящее, стонущее и ревущее существо. Если бы Рублев мог видеть того, кто на него набросился, выпрыгнув с верхнего штрека, то наверное, его сердце замерло бы от ужаса и возможно, даже разорвалось.

Но удача была на стороне Бориса Рублева, и темнота выручила его, не дав увидеть соперника, не позволив испугаться. Комбат ползал до тех пор, пока не смог нащупать автомат, а его соперник с каким-то животным воем уползал в темноту, правда, уползал медленно.

«Кто это, будь он неладен?»

Пальцы зацепились за ремень. Комбат быстро подтащил автомат и, понимая, что враг, стонущий и воющий, может наброситься на него вновь, выпустил в темноту длинную очередь. Он стрелял на звук, на хрюканье.

Рев, который раздался в ответ на выстрелы, смолк.

Воцарилась густая липкая тишина. Комбат опустился на колени и принялся искать фонарик. И это у него получилось, правда, не так быстро, как с автоматом. Фонарик был найден и Комбат, держа его на вытянутой руке, нажал кнопку. Яркая вспышка света, луч скользнул по стене, затем по потолку, вернее, по своду. И Комбат увидел своего соперника.

— Боже мой! — вырвалось из горла. — Мать твою!..

Ну и чудовище! Ну и образина!

Огромное, бугристое, косматое тело лежало шагах в девяти-десяти в большой луже крови, темной и блестящей. Комбат с автоматом в правой руке и горящим фонарем в левой двинулся к своему сопернику.

— Мать твою… — опять повторил он.

Перед ним, изрешеченный пулями, исколотый, изрезанный ножом, лежал, а вернее лежала огромная человекоподобная обезьяна в коричневатой косматой шерсти, с головой, похожей на огромный кокосовый орех. Пасть была открыта, поблескивали белые огромные зубы.

«Мне повезло, — сказал сам себе Рублев. — А ведь эта падла могло мне сломать хребет, сломать, как пальцы ломают спичку».

Действительно, орангутанг, самец, лежащий в луже собственной крови, весил килограммов сто шестьдесят — раза в два больше, чем Комбат.

«Откуда же он взялся?» — подумал Рублев, оглядываясь вокруг, светя фонариком.

Затем он увидел штрек, уходящий вверх.

«Вот, сволочь! И как это он смог? Если он смог, может, и мне удастся? Нет, не удастся», — после минут трех размышлений решил Комбат и, пошатываясь, двинулся в обратную сторону — туда, где оставил Жака Бабека.

Когда прибыла смена, Чурбаков приказал:

— Там, в том коридоре, один из заключенных убил четверых наших. Я хочу, чтобы вы взяли его живьем.

А потом мы его будем мучить, сдерем с него шкуру — всю, до последнего клочка! Сдерем, как чулок, как сдирают шкуру со змеи. Вперед! Берите его живым! Ты, Свиридов, будь со мной и никуда не ходи.

Комбат понимал, долго им с Бабеком не выдержать.

Француз оказался не бойцом, оружием пользоваться не умел. А патронов у Комбата было немного, да и превосходство было на стороне противника. У них были гранаты, были автоматы и патронов они не жалели.

Завязался бой. Свистели пули, гремели взрывы. Рикошетили пули, высекая искры из бетона. Комбат с Бабеком медленно отходили все дальше и дальше — туда, к тому коридору, где уже был Комбат и где, как он знал, выхода не было.

А Чурбаков со Свиридовым шли следом за своими людьми.

И когда затихала перестрелка Чурбаков кричал:

— Рублев, я тебя достану, я с тебя сдеру шкуру!

Комбат не отвечал, лишь скрежетал зубами и прикрывая собой француза, отходил в черную глубину коридора, понимая, что скоро он уткнется в стену, и затем будет поворот. А там — вода.

У Рублева осталось три пули и нож. И он понимал, долго не продержится. Еще десять-пятнадцать минут и тогда конец, тогда все. Как поступить с последней пулей он знал.

— Ну что, патроны кончились? — кричал Свиридов. — Чувствуешь, как приближается твоя смерть, Рублев? Чувствуешь?

— Да пошли вы к е.., матери! — бросил Комбат и грязно выругался.

— Скоро, скоро мы до тебя доберемся, если, конечно, ты не утонешь! — кричал в темноту Чурбаков, прячась за углом.

Перестрелка смолкла. Люди Чурбакова собирались с силами, готовясь к последнему броску, готовясь либо загнать Комбата в воду, либо взять его живьем.

И наверное, так бы и произошло, если бы вдруг не раздался свист, пронзительный и тонкий, такой знакомый! Этот свист Комбат мог узнать из тысяч — так мог свистеть только один человек, его друг и боевой товарищ Андрей Подберезский.

— Держись, Борис Иванович, держись! А вы, уроды, сдавайтесь, иначе вам всем кранты! Сдавайтесь, бросайте оружие и по одному выходите! — раздался голос Андрея Подберезского, раздался за спиной у бандитов — оттуда, откуда те явно не ожидали.

— Андрюха, — прошептал Рублев, — браток ты мой!

Как же ты меня нашел?

— Ну, вы что, оглохли? Сдавайтесь и выходите по одному! — на этот раз в мегафон говорил не Подберезский, а полковник Бахрушин.

Чурбаков и его люди оказались зажатыми между Комбатом и спецназом ГРУ в узком четырехметровом коридоре. Конечно же они могли уничтожить Комбата с Бабеком, но это ничего бы не изменило в их судьбе.

Через два дня Борис Рублев, Андрей Подберезский, Сергей Альтов и полковник Бахрушин сидели в портовом ресторане, празднуя победу. Лицо Комбата все еще было в ссадинах и синяках, но тем не менее, он улыбался, чувствуя себя победителем.

Бахрушин время от времени бросал на Рублева .странные взгляды.

— Что, Леонид Васильевич, не нравлюсь?

— Нравишься, Борис Иванович, очень даже нравишься. Если бы не ты, если бы не Попович, которого два милиционера нашли на вокзале, то мы бы до тебя не добрались. Да еще помог участковый, который рассказал, что возле Янтарного в заброшенных каменоломнях, в затопленном, заминированном заводе творятся неладные дела. Завелся какой-то зверь…

— Так вы что, подумали, что этот зверь — я? — усмехнулся Комбат.

— Да нет, так мы не подумали, — ответил с улыбкой Бахрушин. — Но Подберезский сказал, что наверное, это мой Комбат зверя из каменоломни выгнал наружу.

Вот так мы и оказались за спиной у бандитов.

— Жаль, что Чурбакова не взяли, я хотел бы с ним поговорить, — сказал Комбат.

— Да, жаль. Он бы много интересного мог порассказать!

— Если очень попросите, то и я вам очень много интересного могу порассказать.

Там же, в портовом ресторане, история получила удивительное продолжение. Один из матросов сухогруза «Витязь» рассказал другому, который завтра должен был отправляться в рейс, о том, как они везли три недели тому назад с острова Суматра в железной клетке здоровенного орангутанга — самца, купленного там за пятьсот долларов. Везли в Калининград, надеясь продать его за несколько тысяч какому-нибудь «новому русскому». Но на рейде, уже под самым Калининградом, от огромной обезьяны пришлось избавляться. Капитан получил радиограмму, что на их сухогруз прибывают таможенники, чтобы произвести тщательный досмотр.

Тогда матросы ночью открыли клетку и сбросили обезьяну в море.

— Дурак наш капитан, дурак! — говорил матрос своему приятелю, такому же подвыпившему, как и он сам.

— Когда это было? — спросил Рублев у матроса, кладя ему на плечо свою сильную руку.

— Что — это?

— Обезьяну когда в море сбросили?

— Да три недели назад, когда стояли на рейде возле поселка Янтарный.

— Все ясно, — пробурчал Комбат. — Ты понял, Андрюха?

— Что понял?

— Откуда там появилась огромная обезьяна, которая мне чуть хребет не сломала?

Андрюха широко раскрыл глаза.

— Ну, ты, Борис Иванович, даешь!

Леонид Васильевич Бахрушин похлопал Рублева по плечу. Он знал об обезьяне, знал от заключенных, которых смогли освободить, а так же от бандитов при допросах, на которых он присутствовал.

— Чем теперь займешься, Борис Иванович? — поднимая рюмку с водкой, спросил полковник Бахрушин.

— Хочу съездить в Тамбов, — спокойно сказал Рублев.

— Комбат хочет в Тамбов, — усмехнулся Андрей Подберезский.

— Да, хочу съездить. У нас с Андрюхой там хорошие друзья. Я давно собирался подскочить, да все как-то времени не было. А вот теперь, наверное, поеду.

— Ну, за тебя, Комбат!

Мужчины чокнулись и выпили по полной рюмке водки.