Глава 1

В синем море, в белой пене

Волна набухла, разбилась о берег тысячей соленых брызг и откатилась. Элджи потрепал уходящую волну по холке, как хозяин – сторожевую собаку, и запел Рыбачью Песенку:

Вместо рыбы море сначала принесло доски разбитой лодки. Море долго жевало лодку, мусолило тупыми зубами, так что из досок торчали щепки, а краска с бортов стерлась, словно содранная наждаком. Наверное, море не раз приложило лодку о скалы. Элджи лодке обрадовался – дерево, значит, дрова. С дровами на их каменистом островке было совсем плохо, поэтому Племя не жгло костров. А Элджи любил тепло. Тепло грело продутые ветрами и набухшие влагой кости. Иногда Элджи чувствовал себя бочкой, старой разваливающейся бочкой, которую тоже вполне можно было бы пустить на дрова.

Кряхтя, Элджи поковылял к белой полосе прибоя, чтобы собрать доски, прежде чем их вновь унесет в море. В его умную голову пришла мысль, что, сохранись лодка получше, ее можно было бы починить и уплыть прочь, подальше от Говорящего и его своры. Племя лодок не строило, довольствуясь плотами из пла́вника. С помощью плотов расставляли сети. В сети попадалась рыба, и иногда и диковинные шипастые твари, твари с десятками глаз, скользкие змееподобные твари, гребнистые, чешуйчатые, свистящие и шипящие. Их есть было запрещено. Говорящий утверждал, что это слуги Глубинного Бога и что их надо выпускать.

Однажды, во времена большого голода, когда один из Малых Богов сожрал всю рыбу на десятки миль вокруг, Укромный все-таки взрезал скользкой твари брюхо, выкинул кишки и впился зубами в бледную плоть. Элджи сам видел, как после этого Укромный забился в судорогах и издох. На закате его тело отдали Глубинному Богу.

У Говорящего была желтая резиновая лодка с мотором. Когда-то ею владели работники Центра. Теперь Центр больше не работал, и лодка досталась Говорящему, потому что он лучше всех говорил с Глубинным Богом. Кто лучше говорит – тому и лодка. Элджи понимал, что это справедливо, хотя Говорящий ему не нравился. Дело в том, что Элджи был очень умен, и ум заставлял его во всем сомневаться. Например, в том, что с Глубинным Богом вообще можно говорить. Когда море выплескивало на островок комки черных щупалец, и те слепо шарили в поисках добычи, и Говорящий воздевал руки и замирал, остекленев взглядом, – Элджи, прячущемуся в расселине, постоянно казалось, что Говорящий только прикидывается. Щупальца все равно хватали всех без разбора и утаскивали в глубину. Хотя Говорящего не трогали, что да, то да. Элджи часто думал над этой загадкой, выбирая на рассвете тяжелую от воды и рыбы сеть.

Вот и сейчас, стоя на шатком плотике – остатки лодки он надежно спрятал под камнем – и борясь с сетью, Элджи думал. Море сегодня было свинцовым, злым и резко толкало плот. Мелкая сердитая рябь шла по воде, береговой ветер срывал с верхушек волн пену и швырял в лицо рыбаку. И совсем бы не выходить в море в такой день, да только сеть надо выбрать, иначе есть будет нечего.

Вдали, над источенными водой прибрежными утесами, виднелись здания Центра. Отсюда они казались основательными, крепкими, как серые скалы, – но Элджи знал, что на самом деле стены покрылись трещинами, колючая проволока проржавела и свешивалась с забора длинными неопрятными мотками, а перегородки и крыши обвалились за те бесчисленные разы, что Глубинный Бог сотрясал островок. Тогда Элджи казалось, что Глубинный Бог хочет проглотить остров целиком. Говорящий замирал, подняв руки, закинув голову и глядя в низкое небо, и дрожь постепенно успокаивалась. Говорящий утверждал, что это он замиряет Глубинного Бога, но в качестве закрепления договора надо было принести жертву.

Вечером, когда закат бывал особенно ал – а это случалось каждый раз после землетрясений, – одного из племени связывали веревками из водорослей и под торжественные песнопения погружали в Курящуюся Бездну. Говорящий при этом не забывал назидательно напомнить, что ядовитый желтоватый пар, выходящий из бездны, – это дыхание Глубинного Бога, значит, пасть его находится как раз под бездной. Пасть и бездонный желудок. Элджи верил и не верил. Он сомневался.

Странно, что выбор до сих пор не пал на Элджи. Возможно, Говорящий и не подозревал, насколько рыбак умен. Только женщина в белом халате, женщина с добрым лицом и жесткими руками, знала это. Она и назвала Элджи Элджерноном. Раньше, до Центра, у него было другое имя. Какое, он забыл.

Отвлекшись от воспоминаний, Элджи подтянул к себе поплавок из старой пластиковой канистры – и сразу понял, что в сеть попало что-то тяжелое, куда тяжелей обычной рыбы. Наверное, одна из скользких и шипастых тварей. Надо было ее выпустить поскорей, чтобы не рассердить Глубинного. Элджи упал на колени, придушенно охнув, – колени распухли и болели уже третью зиму. Он потянул что было силы, и на поверхность всплыло что-то большое, бурое и волосатое… нет, сообразил Элджи, это же просто комки водорослей, они залепили то, что было в сети…

Одним усилием рыбак перевалил это на плотик и, так и не вставая с колен, принялся разбрасывать водоросли. Из-под них показался белый овал лица, контуры плеч и рук. Человек? Овал был перечеркнут красным вздувшимся шрамом, пролегавшим через лоб. Элджи начал работать еще быстрее. Он знал такие шрамы. У многих из Племени были такие – почти что метка их народа. Шрам Элджи был ближе к затылку, и его закрывали волосы. При взгляде на эту воспаленную полосу почему-то всплыло название: «Центр по реабилитации психически больных преступников».

Эти слова несли какой-то тревожный смысл. Мотнув головой и едва балансируя на шатком плоту, Элджи отшвырнул последние нити водорослей. Человек под ними был гол, тощ, очень бледен и очень молод. Наголо обритая, сильно исцарапанная голова со шрамом бессильно болталась на тонкой шее. Странно, что тело не окоченело в воде.

Свернув сеть и бросив ее в центр плота, Элджи очень быстро погреб к берегу. Он не знал, как оживлять тех, кого хотело забрать море. Он только думал, что здесь, на воде, где Глубинный Бог всесилен, жизнь к парню наверняка не вернется. Надо было доставить его на твердую, пускай и ненадежную землю, и развести костер.

Когда остатки лодки вспыхнули и загорелись дымным неярким пламенем, Элджи запоздало вспомнил, что согреть человека мало. Надо было убрать как можно больше воды из его тела, потому что Глубинный Бог живет в воде. Недаром те, кто не хотел служить ему, резали себе руки осколками стекол и выпускали много красной и жидкой крови, чтобы их душа не досталась морскому хозяину.

Уложив спасенного спиной на мокрую гальку, Элджи взял его руки в свои и начал планомерно поднимать и опускать, надавливая на грудную клетку. Он не помнил, откуда пришло это знание, как не помнил и собственного имени, однако его лечение помогло – рот человека открылся, и оттуда полилась вода, очень много воды. Перевернувшись на бок, спасенный бился и корчился, извергая мутную морскую воду вперемешку с какими-то мелкими тварюшками, уже успевшими обосноваться в его легких. Он закашлялся. Затем снова перевернулся на спину и распахнул глаза. Глаза были черные, тусклые и совершенно, до ужаса пустые, как глянцевитые присоски на щупальцах Глубинного Бога. Он смотрел на Элджи и одновременно куда-то еще, где не было ни Элджи, ни скалистого берега в пещерах и промоинах, ни развалин Центра, а возможно, не было даже Глубинного Бога.

– Сиби! – прохрипел человек и вновь потерял сознание.

Глава 2

Верхний и нижний

– Колду-ун!

Сиби закричала так сильно, что весло вывалилось у нее из рук и плюхнулось в воду. Человеческая женщина, сидевшая на носу лодки, подняла на цверга мертвые глаза.

– Весло упало, – бесцветно сказала она.

– Но Колдун же! Ему плохо. Ему – где-то – плохо!

Женщина равнодушно пожала плечами и отвернулась. Весло некоторое время плыло за лодкой, а потом отстало. Сиби пришлось взяться за второе весло, потому что человеческая женщина («Сэми. Ее зовут Сэми. Почти как Сиби или Сири. Странно») отказывалась грести и вообще почти не шевелилась, только куталась в свою широкую куртку. Хотя река сама их несла в нужную сторону – надо было только немного помогать ей, выталкивая суденышко, когда оно зарывалось носом в прибрежные тростники.

Река соединяла два озера. Одно озеро – то, где стоял дом Сэми («звучит похоже на одну из бывших сестренок, но не сестренка»), где умерли человек-волк и человек-олень и откуда люди на гудящих летучках забрали Колдуна. Второе озеро то, где стоит поселок Больших Людей и где надо найти близнеца («брата?») мертвого Большого Человека по имени Батти. Но, наверное, уже не очень важно, какое у него было имя, если он все равно мертвый. Близнеца зовут Мартин. Все очень просто. Два озера. Одна река. Один Большой Человек. И Сиби совсем бы не беспокоилась, если бы ей не казалось, что где-то далеко, очень-очень далеко, Колдун нуждается в ее помощи. Но ведь она и помогает ему? Колдун просил отвезти сестренку-несестренку к Мартину, и она везет. Все правильно. Отчего же так тревожно?

Впрочем, для тревоги вскоре объявились и вполне реальные поводы. Сначала каноэ вынесло в обширную запруду. Берега ее заросли ивняком, а от основного озерца расходились многочисленные каналы. Создатели запруды, гигантские бобры, с первым снегом забрались в хатку и путешественников не потревожили, но плыть дальше стало невозможно. Ниже по течению бобровые заводи пошли одна за другой. Пришлось выгружаться на берег.

Сиби порадовалась, что не забыла прихватить с собой множество Важных Вещей. Когда летучки с Колдуном убрались, Сиби основательно порылась в доме на острове. К примеру, важная вещь еда. Важной вещи «палатка» у Сэми не оказалось, зато нашлась важная вещь «спальник», без которой люди отчего-то не могли ночевать в лесу, и важная вещь «рюкзак», куда можно было упаковать все добро. Сиби подумала, что Колдун бы ею гордился. Но Колдуна рядом не было, так что Сиби гордилась сама собой. Вцепившись в рюкзак, она выволокла его в ивовые заросли и остановилась, удовлетворенно отдуваясь.

Сэми к перемене их положения отнеслась равнодушно. Она вообще вела себя странно. После того как Колдуна забрали, Сэми лишь раз что-то сделала сама. Она взяла лопату и принялась закапывать мертвого человека-оленя. Сиби попыталась убедить ее, что под островом нет Старого, поэтому человек-олень и под землей оживет вряд ли, но уговоры не помогли. Женщина упорно продолжала копать, и глаза у нее были мертвые. Человека-волка она тоже зарыла, но в другой яме.

Потом, когда Сиби собирала Важные Вещи, Сэми тоже взяла одну вещь, показавшуюся Сиби вовсе не важной и не нужной. Ружье с двумя стволами и патроны к нему. Сиби не любила ружей, но женщина все так же равнодушно повесила ружье на плечо и направилась к лодке.

Сейчас, глядя на старания Сиби (рюкзак получился огромный, чуть ли не больше самой девчонки – ведь надо было собрать множество Важных Вещей), ее спутница молча подошла, отобрала рюкзак и взгромоздила себе на плечи. И они пошли.

Идти тоже оказалось нелегко. Бобры проделали в лесу множество мелких каналов, и даже там, где воды не было, почва оставалась топкой. Вдобавок, все засыпал первый в этом году снег. Бурелом и предательские рытвины скрылись под белым покрывалом. Выше под ветром дрожали голые стволы осин и молодых топольков, а поодаль от реки начинался мрачный ельник. Хвоя в сумерках была черной. Сиби лес не нравился. Что-то в нем изменялось, что-то ворочалось, набирало силу. Девчонке вспомнились слова Колдуна. Может быть, человек-олень и вправду мирил зверей, а сейчас, когда он умер, звери снова готовились пожирать друг друга? «Главное, чтобы не нас», – подумала Сиби и ускорила шаг. Сэми молча и тяжело шагала следом.

До ночи они прошли совсем немного. Когда Сиби решила сделать привал, ее спутница просто уселась в мокрый снег и принялась смотреть в никуда. Все пришлось делать Сиби. Она знала, что людям в лесу без костра неуютно, поэтому старательно собрала сухой лапник и мелкие веточки и свалила в кучу. Сиби вспомнила, что раньше называла костер «теплым местом» и считала его такой странной традицией наземников. И вот она сама разводит костер. Значит ли это, что она окончательно стала наземником?

Обернувшись к Сэми, Сиби попробовала расспросить ее, но та ничего не отвечала. Вздохнув, девчонка достала важную вещь зажигалку и долго вертела ее в руках, пытаясь вспомнить, что делал с зажигалкой Хантер. Сэми отобрала вещицу и нажала на какую-то кнопочку, отчего вспыхнул огонь. Сиби восторженно захлопала и принялась дуть, раздувая пламя. Надула себе полные глаза пепла и древесной трухи, и все же костер наконец разгорелся, затрещал, и сделалось тепло и ярко. Порывшись в рюкзаке, Сиби достала еду: какие-то сушеные палочки, и корни, и горстки мелкой крупы. Сэми от еды отказалась.

Справившись с зажигалкой, она растянулась на спальнике и уставилась в огонь. Некоторое время Сиби завороженно следила за тем, как пламя отражается в глазах человеческой женщины, а потом принялась грызть еду. Еда оказалась совершенно невкусной, и Сиби решила, что завтра поймает ворону или лягушку. С этой мыслью она и уснула.

Проснулась девочка оттого, что Сэми говорила. Обняв руками колени, она сидела у угасшего костра, раскачиваясь вперед и назад, и говорила без умолку, словно хотела наговориться за предыдущие два дня молчания. Сиби отлично видела в темноте: черные ветки на фоне чуть более светлого неба, серобрюхие облака, белый снег под деревьями и качающаяся взад и вперед женщина.

«Оставь меня в покое, – говорила она одному из невидимых собеседников, – ты умер, а мертвым уже ничего не надо. Зачем же ты меня мучаешь?

Я никогда не была нужна тебе, и тем более не нужна теперь, а ты все не отпускаешь…»

Собеседник, судя по направлению ее взгляда, находился где-то в угасающих, с искрой углях. Сиби порылась в кострище палочкой, но никого не нашла.

Второй собеседник странной женщины был выше, там, где верхушки сосен сходились со снежными облаками.

«Ты все у меня отнял, – говорила Сэми, глядя вверх, – почему не заберешь его? Почему именно это, ненужное мне, не нужно и тебе? Чего еще ты от меня хочешь?»

Сначала Сиби подумала, что женщина говорит со спящими на деревьях воронами или с одним, особенно вороватым вороном. Вороны, как известно, любят все забирать. По крайней мере, все, до чего сумеют дотянуться. Потом цвергская девчонка решила, что это не ее дело, свернулась калачиком и снова задремала.

На следующий день они продолжили путь на восток, и лес начал показывать норов. Для начала Сэми оступилась и угодила ногой в какую-то незаметную под снегом нору. Из норы вылетел тонкий рыжий зверек и с визгом вцепился в ботинок Сэми. Он грыз и грыз ботинок, а следом уже перли другие похожие звери. Сэми закричала и принялась трясти ногой. Когда зверек отвалился, она его растоптала.

Сиби предложила наловить других зверьков, от которых отбивалась палкой, и съесть их вместо отвратительной еды, но Сэми только поспешила прочь от неприятного места. Зверьки еще долго верещали им вслед.

Ближе к полудню, когда они шли через ельник, с небес упала крылатая тень. Похожая на летюгу, но с желтым, тощим, почти человеческим телом, маленькой нетопырьей башкой и огромными перепонками крыльев, тварь запуталась в нижних ветвях и принялась гнусно вопить. На ее вопли быстро слетелись когтистые мохнатые птицы, похожие на сов, и растерзали тварь. Кровь дождем полилась на снег. Бегущие Сиби и Сэми еще долго слышали вопли незадачливой хищницы.

А к вечеру на их след напала стая канивров. Сначала Сиби почувствовала запах. Это не был один из лесных, уже привычных запахов, и все же запах почему-то показался знакомым. Потом Сиби вспомнила. Так пахло в городе, куда они заезжали с Колдуном, Батти и Хантером. Но там запах был совсем слабым, а здесь, уверенный и злой, он струился по ветру: тухлятина, голод и страх, подлая и жестокая вонь. Должно быть, в городе все уже было съедено, и стая решила поохотиться в лесу. Сиби прикрыла глаза и четко увидела шныряющие между деревьями серые тени. Девочка потянула свою спутницу за рукав и пожаловалась:

– Звери. Идут за нами.

Подумав, добавила:

– Как собаки. Но большие, горбатые и с полосками. Очень голодные. Они хотят нас съесть.

Сэми, согнувшись под рюкзаком, шагала дальше. Она не ответила – должно быть, продолжала свой важный разговор с невидимками. Сиби сначала обиделась, но затем решила не обращать внимания. Прибавив шагу, она потащила женщину за собой.

Лес поредел. Наверное, до города уже оставалось недалеко. Ели расступились, и впереди показалась длинная просека со столбами. Ветер нес по просеке снежные полосы. Идти стало легче, но стая их нагоняла. Воздух разорвал вой, пронзительный и тоскливый. Тут Сэми впервые вздрогнула и обернулась. Скинув с плеч рюкзак, она взялась за ружье и зарядила патрон. Вовремя, потому что из-за черных древесных рядов вылетел первый хищник. Самый смелый или самый голодный, он длинными прыжками помчался к добыче.

Сиби успела разглядеть тупую морду с мощными челюстями, тощие лапы и горбатую спину в темных полосках свалявшейся шерсти. Глаза собаки слезились, уши были прижаты к голове. Грянул выстрел. Канивр завизжал и покатился по снегу, пятная белое красным. Ружье выстрелило еще раз, и за кустами, тянувшимися вдоль просеки, тоже взвизгнули. Должно быть, дробью ранило сразу несколько собак.

Сэми быстро перезарядила ружье, бросив на землю пустые оранжевые цилиндрики патронов. Но второй атаки не последовало. Из кустов раздался лай, скулеж и пронзительное тявканье, ветки заколыхались. Похоже, стая решила расправиться для начала с ранеными товарищами. Сэми оставила рюкзак валяться в снегу, схватила Сиби за руку и быстро потянула к столбам.

Они бежали и бежали, и канивры неслись следом. Сначала собаки отстали, но потом быстро принялись догонять. Что еще неприятней, Сиби почувствовала новую струю мерзкого запаха – как раз оттуда, куда спешили они. Словно в подтверждение, из-за деревьев донесся вой. Стая разделилась. Их загоняли в ловушку. От бега у Сиби начало колоть в боку. Дыхание срывалось, пот заливал глаза. Сэми неслась рядом. До встречи с собаками она шагала тяжело, а теперь бежала так, словно бегала всю жизнь, ровно и сосредоточенно, сберегая дыхание. Задержалась лишь на минуту, чтобы достать из-за пояса широкий нож – почти такой, как был у Хантера, – и передать его Сиби. И снова они побежали, а за ними трещали кусты, и сильные лапы приминали снег.

Не заметив очередной кочки, Сиби споткнулась, и из кустов навстречу метнулась огромная тень. Девочка не успела отскочить. Она отчаянно взмахнула ножом, но нож вывалился из руки, а ногу пронзила острая боль. Сиби почувствовала, что она падает, что ее куда-то тащат, услышала ворчание, и волной накрыл мерзкий запах. Канивр волочил ее в лес. Сиби попыталась вцепиться в траву, но трава, сухая и бессильная, рвалась под руками. Тогда Сиби закричала. То ли от крика, то ли от чего-то еще клыки на ее ноге разомкнулись, и Сиби на животе поползла в сторону. Перевернувшись, она увидела, что собака валяется на боку, а Сэми бьет и бьет ее широким ножом.

Затем женщина оглянулась, и Сиби испугалась – такие страшные у нее были глаза. Девочка прижалась к холодной земле и прошептала:

– Брось меня. Я зароюсь. Меня не найдут.

Она даже принялась рыть снег непослушными пальцами – а ведь когда-то земля поддавалась так легко, расступалась, чтобы впустить Сиби внутрь. Сейчас земля не хотела принять Сиби, потому что она отреклась, бросила сестренок и Старого. Земля мстила.

К счастью, Сэми не послушалась. Крякнув, она взвалила Сиби на плечо и побежала. Голова девчонки болталась. Извернувшись, она могла увидеть прыгающие столбы, две стены деревьев, белую просеку и несущихся по просеке следом собак. Впереди бежал вожак, с огромной седой башкой и желтыми клыками. Канивр смотрел только на Сиби, и взгляд его, умный, совсем не звериный взгляд, говорил: «Не уйдешь».

Сиби сжала зубы и приготовилась драться, но тут Сэми радостно вскрикнула. Лес кончился. Они выбежали на поле. Вывернув шею, Сиби увидела, что вдоль поля тянутся столбы, опутанные какой-то сеткой. За столбами стояли две вышки и виднелись плоские крыши поселка. Уже стемнело, и от вышек тянулись прорезающие темноту лучи. После того как Сэми крикнула, лучи зашарили по полю. Собаки сзади завыли. Над головами бегущих резко простучало «та-та-та» – и вой сменился визгом. Сэми бежала к забору, и люди оттуда что-то кричали, но Сиби не могла их увидеть, потому что почти совсем сползла у Сэми с плеча.

Девчонка старалась удержаться, так что не сразу уловила запах, опасный запах железа. Все же почувствовала, поняла, что из поселка выкрикивали предупреждение, и что было сил дернулась у Сэми на плече. Та споткнулась, и обе повалились на неровную, в мерзлых комьях землю. Справа загрохотало. Земля взметнулась огромным черным фонтаном, на мгновение повисла над головой Сиби, а затем начала падать – так, словно все же решилась принять цвергскую девчонку в себя.

«Колдун», – успела пробормотать Сиби, и тут их накрыло.

Глава 3

Дудочка из кости

У Музыканта была свирель, сделанная из костей. Кости когда-то принадлежали охранникам Центра. Принадлежали – смешно. Кости когда-то были охранниками Центра. Еще до того, как Глубинный Бог в первый раз тряхнул остров и стены начали рушиться и трескаться, и те, кого охранники сторожили, выбрались на волю и убили сторожей.

Элджи все это время просидел в своей камере – ее землетрясение почему-то пощадило. Он сидел, зажав уши руками, чтобы не слышать криков. Крики напоминали ему о чем-то давнем и нехорошем. Женщина с добрым лицом и жесткими руками, давшая ему имя, говорила, что Элджернон убил своих родителей. Она давала ему почитать файл. Буквы на экране планшетки не несли никакого смысла, но слова как будто сами прыгали ему в голову и складывались в картинки. Очень неприятные иногда картинки. Женщина говорила, что это результат эксперимента.

До эксперимента Элджернон будто бы не умел читать. Ему очень хотелось объяснить, что читать он и сейчас не умеет, просто слова читают сами себя, но не хотелось огорчать ту женщину. Интересно, что с ней стало сейчас? Может, она переселилась в Запроливье, к тамошним бешенкам. Или ее убили. И съели. В первый месяц многих ели. Потом освоили сети, а Говорящий нашел сарайчик, где охранники держали свиней и коз. Музыкант пас коз и играл на своей свирелке, пока Говорящий не решил, что музыка раздражает Глубинного Бога, и Музыканта не сбросили в Курящуюся Бездну.

Вообще-то Элджи казалось, что дело тут не в раздражении, а в том, что музыка была одним из способов поговорить с Глубинным. Почему-то рыбаку представлялось, как Музыкант сидит на склоне, поросшем желтой жесткой травой, и играет своим козам, а где-то в глубине, под каменной толщей острова, огромное многорукое существо приникает к щелям и разломам и слушает. На острове было много щелей и дыр, уходящих вниз, вниз, до самой воды. Иногда Глубинный высовывал щупальца из этих щелей. Но в любимой расселине Элджи было дно – примерно на три человеческих роста от поверхности. Надежное каменное дно, если что-то на острове вообще было надежным. И стены расселины никогда не смыкались, не шлепали голодными губами в те часы, когда Глубинный тряс островок. Хорошее место. Элджи принес спасенного человека сюда.

Сидя ночами рядом с ним, он не раз пожалел о том, что Музыканта скормили Глубинному. Музыкант был добрый и охотно угощал Элджи жирным козьим молоком. Спасенному бы не мешало попить молока, но молока теперь не было – все выпивал Говорящий и его свита. Приходилось впихивать в рот спасенному жареную рыбу, предварительно ее прожевав – потому что жевать сам тот отказывался. Это случалось с теми, кто обзаводился красным шрамом вокруг головы.

– Как тебя зовут? – не раз и не два спрашивал Элджи.

Тот молча пялился на полосу света над головой. Спасенный не сказал ни слова с того первого раза, когда прокричал «Сиби». Что такое Сиби? Элджи представлялось что-то маленькое. Маленькое, но жесткое, как стебель тростника или как прут, который гнешь, и он распрямляется со свистом. Элджи часто представлял то, чего никогда не видел и о чем не имел понятия, – вот как с Глубинным, слушающим песенку Музыканта, или со значками на экране, немыми и одновременно говорящими.

Эту способность Элджи женщина в белом халате называла сложным словом «сверхинтуиция». Она и ее друзья (или подчиненные) хотели, чтобы у всех обитателей Центра появилась сверхинтуиция, поэтому лезли им в голову блестящими инструментами и что-то там делали. А потом спрашивали по анкете и показывали слова и картинки. Получалось у них с немногими, другие становились, как этот, вытащенный из моря, – пустоглазыми и молчаливыми.

С Элджи получилось. Девяносто семь процентов – так сказала женщина и разразилась еще всякими фразами, вроде «подавленная логическая правополушарная функция», и «нейронные связи», и «межполушарная асимметрия». Элджи понял так, что слова-знаки сами вскакивают ему в голову, и он, Элджи, понимает их смысл без всяких объяснений. Это была бы очень полезная штука, если бы Элджи довелось вернуться в Большой Мир. Но здесь, на острове, слов-знаков и вообще любых знаков было очень мало. Трава. Камни. Море. Кости. Козы. Свирель. Поэтому Элджи так обрадовался, вытащив из сети человека. Тот был не с острова, и, возможно, у него были какие-то новые интересные слова. Однако, кроме «Сиби», тот ничего пока не сказал.

Казалось, что этот спасенный спит, не смыкая век, или, может, непрерывно беседует с Глубинным Богом – у Говорящего во время разговора становились такие же пустые и тусклые, словно подернутые пленкой, глаза. Элджи бы позвал Говорящего, если бы не был совершенно уверен, что тот немедленно отдаст чужака Глубинному. Несмотря на племенной знак в виде шрама. Поэтому Элджи притащил свою находку в расселину ночью и прятал его пока там. А сам делал свирель. Конечно, не из костей – все кости уже давно раскрошили и съели. Но в маленькой бухте в той части острова, что выходила на Запроливье, рос тростник. Дудочка из кости нужна была для разговоров с Глубинным Богом, но спасенный из моря не был похож на бога – не считая разве что странных глаз. Может, для разговора с ним сгодится и дудка из тростника?

Элджи не очень понимал, как делать свирель из тростника, но он старательно убрал острой рыбьей костью перегородки и зачистил внутреннюю часть трубки, чтобы не мешать воздуху. Потом стал думать – свирель, свирель – и постепенно увидел, как сделать все остальное.

Как раз когда он заканчивал работу, сверля острой рыбьей костью дырки в камышинке, из зарослей показался Гремлин. Гремлин был одним из подручных Говорящего. Огромный и очень тощий, он всегда ходил согнувшись, размахивая длинными ручищами. Глаза у него были, как плошки.

Довольно поморгав глазами-плошками, Гремлин уселся на выступающий из воды валун и спросил:

– Что это ты делаешь, Элджи? Никак, свирель? Ай-яй-яй.

Он сокрушенно покачал башкой с огромными приплюснутыми ушами.

– Боссу это не понравится, нет-нет, не понравится.

Дурацкая привычка Гремлина – повторять слова, причем те, которые и один-то раз говорить не стоило.

– Зачем тебе свирель? – спросил он, хитро щурясь.

Гремлин был не очень умный, но вредный.

– Хочешь подозвать коз и воровать молоко? Боссу это не понравится, нет-нет.

Элджи стоял молча, свесив голову и сжав в кулаке камышинку и сверло. Гремлин шлепнул себя по коленям костлявыми пятернями и заявил:

– Думаю, ты отдашь мне сегодня пять рыбин за то, что я ничего не скажу боссу. Пять завтра и пять на следующий день. И так каждый день. Мы договорились?

Элджи подумал. Рыба ловилась в последнее время плохо – это означало, что вокруг острова кружит один из Малых Богов, а может, и сам Глубинник проснулся и вновь захотел есть. Если отдавать Гремлину пять рыбин, сегодня, завтра и так каждый день, то Элджи самому ничего не останется. Потом кто-нибудь из друзей Гремлина наверняка заметит, что у него появилась лишняя рыба, и спросит: «Откуда?»

Элджи улыбнулся и сказал:

– Да, конечно.

Он шагнул к Гремлину, все так же широко улыбаясь и протягивая правую руку. Он сильно надеялся, что Гремлин не вспомнит о том, какой рукой лучше владеет рыбак. Гремлин раздвинул узкие губы в ответной ухмылке и сжал протянутую кисть, и тогда Элджи вонзил ему в горло костяное сверло. Глядя на то, как сползший с камня Гремлин давится кровавыми пузырями, Элджи решил, что дудочка из кости у него все-таки будет.

Глава 4

Шестиногие цыплята

Сиби открыла глаза и тут же снова закрыла, потому что все как-то очень нехорошо завертелось. Когда она решилась открыть глаза во второй раз, то обнаружила, что вокруг царит темнота. На секунду девчонка потерялась. Ей почудилось, что она снова в своем родном отнорке, спит, свернувшись калачиком, под монотонную песенку Старого. Сиби прислушалась. Никакой песенки не было, а были глухие удары. Девчонка забарахталась, и оказалось, что она совсем не под землей, а всего-то навсего под серым и колючим одеялом. Скинув одеяло, Сиби огляделась.

Она лежала на чем-то, чему не знала названия, – но это что-то на самом деле было армейской койкой. У противоположной стены стояла такая же койка, аккуратно застеленная, а еще складной стул, а над стулом висело зеркало. В зеркале отражался шкаф, сколоченный из грубо обструганных досок, вешалки по стенам и кухня с электрической плиткой и рукомойником. В окно без занавесок лился дневной свет. Комната была перегорожена стеной из таких же, как и в шкафу, неокрашенных досок. Еще в комнате имелась дверь. Даже две двери. Из-за той, что поменьше, закрытой на щеколду, и доносился стук.

Сиби спрыгнула с койки. Пол, правда, попытался взбрыкнуть, но Сиби устояла и сурово погрозила ему пальцем. Левая нога под штанами немилосердно чесалась. Закатав брючину, девочка обнаружила, что кожа смазана чем-то розовым и противным на вид. Понюхав и лизнув безвкусное розовое, Сиби догадалась, что это средство от укуса. Рана под розовой нашлепкой уже затянулась.

Опустив штанину, Сиби подошла к зеркалу. Такие штуки девочка видела только раз, в супермаркете в Барри. Но там зеркала были огромные, а это маленькое и довольно мутное. В стекле отразилась печальная мордочка с распухшим носом и синяками под глазами. Над мордочкой белели слои бинтов. Сиби пощупала голову. Весь лоб, и макушку, и затылок плотно затягивала повязка. Бинты Сиби совсем не понравились, и следующие несколько минут она провела, сосредоточенно их сдирая. Когда последний слой наконец размотался, обнаружилось, что под бинтами на лбу у Сиби здоровенная ссадина, синяя, и лиловая, и красная. Ссадина пришлась бы Сиби по вкусу, если бы так не болела. Вздохнув – почему такая красивая штука должна быть такой противной, – девчонка направилась к двери. Тот, кто бил в нее, и, возможно, ногами, стих. Вероятно, услышал шаги. Сиби потрогала щеколду, попыталась найти щелку, чтобы заглянуть внутрь, не нашла и гундосо (оказывается, если нос распухает, голос здорово меняется) спросила:

– Ты кто? И зачем стучал? Ты хочешь войти?

Тот, кто стучал, поразмыслил некоторое время и ответил:

– Нет. Я вообще-то хочу выйти.

Слова прозвучали довольно хрипло. Может, у того, кто стучал, тоже что-нибудь распухло.

Сиби, в свою очередь, пораскинула мозгами и выдала результат:

– Я могу открыть дверь.

– Открой! – тут же с энтузиазмом откликнулся стучавший.

– Но могу и не открывать, – продолжила Сиби. – Вдруг ты меня съешь?

– Ты что, дура? Я девчонок не ем! – возмущенно заявил Голос-из-за-Двери.

– Нет, ты сначала скажи, кто ты, – упорствовала Сиби.

– Майк Батти.

– Что такое «Майк Батти»?

– Нет, ты точно ненормальная, – обреченно вздохнули из-за двери. – Или у тебя эта… черепно-мозговая контузия.

– Это больно?

– Контузия? Еще как.

– Тогда да, – признала Сиби, щупая лоб.

Ссадина стрельнула болью, и тут девочку осенило. У наземников есть родовые имена!

– Майк Батти! Ты родственник Большо… Роя Батти?

– Ну да. Я его сын. А ты моего папу знаешь?

– Тебе Сэми не сказала? – осторожно поинтересовалась его собеседница.

– Сказала что? Слушай, я тут с утра сижу. Вас притащили вечером, и тебя, между прочим, уложили на мою койку. Та тетка быстро очнулась и ушла с Мартином, а ты валялась и валялась.

– У меня контузия, – с укоризной напомнила Сиби.

– Ну да. И поэтому я должен спать на полу.

– А почему плохо спать на полу?

– Вот ты давай и спи.

Чувствуя, что беседа зашла в тупик, Сиби поспешила сменить тему:

– Почему тебя заперли?

– А тебе какое дело?

– Но я же должна решить, выпускать тебя или нет! – возмутилась Сиби. – Может, ты кого-то убил.

– Ага, и съел, – мрачно хмыкнул собеседник. – Тебя что, каннибалы растили? Ты вообще человек? В смысле, натурал?

Сиби крепко задумалась. Еще недавно она сама пыталась решить эту загадку. Костры разводят люди, и никто кроме людей. Она разводила костер. Значит, наверное, человек.

– Наверное, человек, – сообщила она. – А что такое натурал?

– Значит, не андроид.

– А ты андроид?

– Я полукровка, – заявили из-за двери с немалой гордостью. – Папа андро, мама натуралка.

– Это она тебя заперла?

Майк шумно вздохнул:

– Она. Из-за Рейчел. Из-за цыплят. В общем, из-за цыплят и Рейчел.

В следующие пять минут Сиби поведали жуткую историю.

– Понимаешь, – говорил невидимый Майк, – у цыплят две ноги. А ноги самое вкусное. Так что это нерационально, так?

Сиби не очень понимала, что такое «нерационально», но на всякий случай поддакнула.

– Ну вот видишь. И ты так считаешь. Короче, я решил их исправить. Проапгрейтить. И вечером, еще до того, как вас принесли, я поговорил с Маниту…

– Это что такое? – перебила Сиби.

– Такой индейский бог. Неважно. Взрослые его не слышат, и остальные ребята тоже. Только я. Я даже не уверен, что это Маниту, но надо же его как-то назвать? В общем, я с ним поговорил, и он приделал всем цыплятам в курятнике еще по четыре ноги. Шестиногие цыплята получились. Правда, круто?

Сиби не могла не согласиться, что да, шестиногие цыплята – это очень круто.

– Ну так вот. А Рейчел, она за стенкой живет с Фрэнни и Нормой Джин, пошла, короче, утром их кормить. Увидела и как заорала! Спонтанная мутация, нарушение периметра, чего только она не вопила. Так кричала, что даже та тетка, которая с тобой, – она твоя мама, что ли? – очнулась. Тут как раз Мартин прибежал с парнями. Такой шухер поднялся! Пришлось колоться. Ну, мама меня за шкирку и в кладовку. С тех пор и сижу. Выпусти меня, а? Очень жрать хочется. Я не скажу маме, что ты меня выпустила, я скажу, что это Маниту пришел…

– Врать нехорошо, – заметила Сиби.

– Почему врать? Может, тебя Маниту и послал, чтобы меня выпустить.

Девочка покачала головой:

– Я так не думаю. Не помню, чтобы он меня посылал. Но, наверное, сажать в кладовку за шестиногих цыплят тоже неправильно.

С усилием она отодвинула щеколду и потянула дверь на себя. В следующую секунду ее чуть не сбил с ног налетевший ураган. Ураган при ближайшем рассмотрении оказался маленьким наземником – таких маленьких Сиби встречала только в снах у Колдуна. В общем, он был не такой уж и маленький, с нее ростом или даже чуть выше, просто меньше других наземников. Со светлой всклокоченной шевелюрой и яркими голубыми глазами, Майк здорово напоминал Батти.

– Умница! – заорал он и огрел Сиби по плечу. – В кои-то веки встречаю правильную девчонку. А то эти три нюни меня просто достали.

И без паузы:

– Что у тебя с глазами? Ух, какие синяки! И нос как картошка. Ты всегда такая или специально прихорашивалась?

И еще, уже убегая на кухню:

– Здесь должна быть овсянка с завтрака. Я вообще-то не люблю овсянку, но, если полдня просидишь в кладовой, еще и не то сожрешь. Я чуял ее запах. Мама принципиальная – пока сижу, не кормит. Сейчас будем жрать!

У Сиби зазвенело в ушах. Так много никто из виденных ею людей не говорил. Наверное, решила она, у наземников чем ты больше, тем меньше говоришь, и наоборот. Вот Батти был очень большой и почти не говорил. А этот маленький и трещит, как сорока. Потерев загудевшую голову, Сиби потопала за мальчишкой в кухонный уголок.

Там нашлась кастрюля с холодной овсянкой. Овсянка была почти такая же невкусная, как сухая еда из Сэминого домика, но Майк наворачивал вовсю. И при этом не переставал болтать.

– А ты где папу видела?

– В лесу.

– А чего он к нам не зашел?

Сиби чуть не подавилась овсянкой. «Потому что мертвые не ходят, а тихо себе лежат», – хотела сказать она, но что-то останавливало. Сиби вспомнила, как еще там, под землей, тосковала без уснувших сестренок. И как потом умирала сама, и до чего это было неприятно. Если бы не Колдун, совсем бы умерла… Или вот Колдун. Если бы кто-то сказал Сиби, что Колдун умер, она бы, конечно, не поверила – потому что знала, что Колдун жив. Но если бы вдруг умер… Нет, невозможно, нельзя так думать. Сиби проглотила стылую овсянку и буркнула:

– У него дела.

Майк закивал с понимающим видом.

– Я знаю. У него всегда дела. Очень важные. Он борется за свободу, нам помогает и вообще… Правда, он у меня классный?

Сиби от этого разговора становилось все хуже, до того плохо, что овсянка, и без того невкусная, встала в горле комом. К счастью, за второй, наружной дверью послышались шаги и голоса.

– Ой-ой, – сказал Майк, роняя ложку. – Это мама и Мартин.

– Давай я тебя обратно запру, – предложила Сиби. – А овсянку, скажу, сама съела.

– Ну уж нет!

Мальчишка метнулся через комнату, поднял доску в перегородке, быстро прополз в образовавшуюся дыру и исчез из виду. Очень вовремя, потому что наружная дверь распахнулась, впуская Сэми, большого человека, очень похожего на Батти, и маленькую женщину с пегими, собранными в тугой узел на затылке волосами. Наверное, это и была мама Майка. Глаза у нее оказались заплаканные и красные, и Сиби подумала, что Сэми врать не стала. Вообще, конечно, врать нехорошо, Сиби всегда и Колдуну говорила, что нехорошо врать… но, когда кто-то умирает, можно ведь и соврать? Или нельзя?

Совсем запутавшись, Сиби сползла с табурета. В кулаке ее все еще была зажата ложка с налипшей кашей.

– Так, – сказал Мартин, оглядывая комнату, а особенно приоткрытую дверь в кладовую. – Майки все-таки сбежал.

На Сиби он совершенно не обратил внимания, и это девочку немного обидело. Шмыгнув носом, она заявила:

– А за шестиногих цыплят в кладовую не сажают.

Мартин, Сэми и мама Майка обернулись к ней. Сэми тут же нахмурилась, но Сиби кое-что успела заметить. Глаза и остальное лицо у Сэми больше не были мертвыми. Усталыми и даже злыми, но не мертвыми.

– Ты почему повязку сняла? – грозно спросила больше-не-мертвая Сэми.

– Неудобно. Жмется.

– У тебя сотрясение. Тебе лежать надо. А ну-ка марш в кровать.

– У меня черепно-мозговая контузия, – гордо возразила Сиби. – И я не хочу лежать. Я должна передать Мартину очень важное…

Ту плоскую черную коробочку, которую ей дал Колдун. Сиби запихнула ее в карман рубашки Колдуна. В доме Сэми была другая одежда, и Сиби даже взяла штаны – очень широкие и длинные, пришлось их закатать и перетянуть поясом, – но с рубашкой Колдуна не рассталась. Так в ней и шла. И очень хорошо, что коробочка была в рубашке, потому что рюкзак они бросили.

Сиби полезла в карман и испуганно ойкнула. Коробочки не было.

– Ты это ищешь?

Мартин вытянул руку. На его ладони лежала коробочка. Сиби облегченно выдохнула и даже сказала:

– Уфф!

Подвести Колдуна было бы просто ужасно.

Сэми перевела взгляд с Мартина на Сиби и обратно.

– Извини, девочка. Я слышала, как ты повторяешь, что тебе велел Колдун. Поэтому взяла наладонник.

– Это ничего, – великодушно сказала Сиби. – Пожалуйста.

Конечно, Сиби самой бы хотелось выполнить задание, чтобы еще больше гордиться и с гордостью рассказать об этом Колдуну, но так тоже ничего.

– Еще ты говорила, что Батти умер. Это правда?

Сиби оглянулась на женщину с пегими волосами. Та смотрела нетерпеливо и жадно, и Сиби почему-то поняла, что ей врать не стоит.

– Да. Он умер. Его убил человек-волк. Сначала, когда был еще человеком, стрелял, а потом, когда стал волком, порвал ему горло.

Сиби показала, где была рана. Глаза маленькой женщины расширились. Она повернулась к Сэми. У той выражение стало мрачнее тучи.

– Человек-волк? – спросила мама Майка. – Девочка сочиняет?

Сэми поморщилась, будто съела очень кислую ягоду.

– К сожалению, нет. Я видела человека-волка собственными глазами.

Сиби ожидала, что та добавит: «И очень храбро застрелила его из винтовки», но Сэми ничего такого не сказала. Вместо этого она подошла к Сиби. Села на корточки, положила руки ей на плечи и, глядя в лицо, с нажимом произнесла:

– Девочка, я прошу тебя – пока не говори Майку о том, что знаешь. Он не должен думать, что его отец мертв.

– Я не девочка, а Сиби, – огрызнулась Сиби. – И я не глупая. Я ему ничего не сказала.

«А ты вообще была как мертвая, и говорила с невидимыми людьми, поэтому не объясняй, что мне делать и что не делать», – мысленно продолжила она.

Сэми этого продолжения не услышала. Она рассеянно провела рукой по лбу Сиби и сказала:

– Пойдем, я тебя осмотрю.

Сиби взъярилась окончательно.

– Не надо меня осматривать! И вообще… не надо. Я тебя привела к Мартину. Коробочка у него. А теперь я пойду искать Колдуна. Если бы не ты, я бы сразу пошла его искать! Если бы не ты, его, может, совсем бы не забрали!

Извернувшись, она сбросила ладони Сэми, подбежала к двери и выскочила за порог. И чуть не наткнулась на Майка. Тот стоял под окном и подслушивал. Глаза у него были как блюдца. Очень большие, очень голубые. Очень красивые блюдца, совсем как те, из супермаркета в Барри, синие с белой каемкой.

Сиби поняла, что он все слышал, и поняла, что должна что-то сказать. Она шагнула к Майку. Увидев ее, мальчишка попятился и во весь голос крикнул:

– Не подходи!

Развернувшись, он помчался вниз по улице, между двумя рядами одинаковых серых бараков. Из-под его ботинок во все стороны летел смешанный с грязью снег.

Саманта Морган проснулась и села на постели, дрожа и задыхаясь. В окно светила полная луна. Издалека несся тоскливый вой – это стая канивров оплакивала ускользнувшую добычу. На мгновение Саманте почудилось, что надо вскочить и снова бежать, но тут до нее донеслось спокойное дыхание трех спящих людей. Один свернулся клубком на соседней койке, целиком спрятавшись под одеялом. Еще двое лежали на полу: два темных силуэта, покороче и подлиннее. Луна освещала их расслабленные лица. Никто не гнался за Самантой, никто, кроме обрывков дурного сна.

Этот сон длился с того момента, как она выглянула в окно своего дома и увидела волка, терзавшего ее сына. Два винтовочных выстрела оборвали борьбу, но не сон. Во сне была девочка с черными большими глазами, упрямо тащившая ее куда-то и твердившая о каком-то Мартине и каком-то Колдуне. Во сне была река и злой заснеженный лес, но все это оставалось где-то на периферии зрения, потому что главными персонажами сна были трое. Ее мертвый сын, Алекс с двумя пулевыми отверстиями в спине и некто третий, смотревший сверху насмешливо – как смотрел давным-давно сквозь разноцветные витражи собора.

Трое безмолвствовали, поэтому ей пришлось говорить за них. За сына она молчала – он и при жизни не сказал ни слова, но от его присутствия всегда становилось хорошо и спокойно. Он умел изъясняться без помощи языка, он говорил не только с ней, но и со свирепой, наполненной монстрами чащей, – и монстры переставали быть монстрами, и чаща делалась прозрачной и светлой обителью. С Алексом и с третьим приходилось спорить: жалкий спор, потому что оппоненты не удостаивали ее возражениями. Алекс просто смотрел бледно-голубыми глазами, холодными, как небо, с которого бессловесно улыбался третий. Потом оборачивался спиной и уходил, и на спине его алели две жуткие раны. Тогда третий беззвучно смеялся, и Саманте приходилось затыкать уши, но даже с заткнутыми ушами женщина слышала смех.

Так продолжалось три дня – вплоть до прошлого вечера, до того момента, когда из лесу показались псы. Если бы Саманта была одна, она просто легла бы на снег и позволила пытке закончиться. Однако с ней рядом оказалось другое живое существо, маленькое и загнанное. Следовало его защитить, а потом уже думать о себе. Девочка помогла Саманте вырваться из сна – но, как выяснилось этой ночью, не окончательно. То ли от удара и последовавшей контузии, то ли оттого, что все силы ушли на бег, сон застал ее беззащитной и поглотил без остатка.

На этот раз в нем не было третьего. Вместо третьего наверху катилось багровое, валящееся за дальний лес солнце. До леса тянулся галечный пляж. Галька сверкала, как слюда, и скрипела под ногами Саманты. Те, что шли по обе стороны от женщины, шагали бесшумно. Справа шел ее сын, и горло его было разорвано, а из раны непрерывно струилась темная кровь. Слева вышагивал Алекс. И в этом сне он не молчал. Напротив, говорил так много, что Саманта уже начала сомневаться, действительно ли видит сон.

Для начала, обернувшись к ней, Алекс сказал:

– Я понял, что он мой сын, как только ощутил вкус его крови. К сожалению, у Гморка очень острые зубы и сильные челюсти. Извини. Я ничего не мог сделать. А потом ты убила меня, и я не успел объяснить…

– Я убила не тебя, – ответила Саманта. – Я убила чудовище.

Алекс усмехнулся. По лицу его скользили багровые отсветы. В этом пожарном зареве рыжие от природы и от пролившейся крови волосы Алекса горели, как огонь.

– Знакомая отговорка. Все вы говорите так. «Я не убивал Мирру, я прикончил чудовище», – передразнил он кого-то неизвестного. – Чушь. Пора бы уяснить, что человек и есть чудовище. Смешение ангела и зверя, все выси и все бездны в одном существе. «Он вместилище скверны и чистый родник, он ничтожен, и он же безмерно велик» – так, кажется, старина Хайям говорил о нашем племени. Тот, кто не хочет этого признать, ведет себя как ребенок, от страха прячущий лицо в ладонях. Тот, кто хочет убить чудовище в себе, просто оскопляет себя, лишает половины души…

– Не все бездны, – тихо возразила Саманта.

– Что?

– Не все бездны, – уже уверенней повторила она. – Есть такие, после которых человек не имеет права называться человеком.

Алекс пожал плечами.

– Хорошо. Не все бездны, – согласился он с неожиданной покладистостью. – В любом случае я хотел поговорить не об этом. Я хотел извиниться за то, что его… – Тут он кивнул направо, где размеренно и мертво вышагивал ее сын. – …убил. Если бы я знал, кто он такой, поступил бы иначе. Но тебя все равно следовало от него избавить.

– Зачем? – тихо и горестно пробормотала Сэми.

– Затем, что ты шесть лет провела во сне – а твоим мозгам и таланту можно было найти гораздо лучшее применение.

– Ты не можешь об этом судить.

– Кое в чем могу. Сладкий пароксизм материнства, в котором ты застыла… Я видел мадонн итальянских мастеров. У них очень довольные и очень тупые лица.

– Их лица светятся…

– Животным довольством, – перебил Алекс. – Если уж говорить о мадоннах, то мне куда ближе православные иконы. На лицах православных Богородиц запечатлено горе, знание жестокой судьбы их сына. Знание, которое всегда лучше неведения…

Они все шагали на закат, к черной гребенке леса, но лес не приближался. И это было хорошо, потому что в лесу таилось страшное – может, стая канивров, а может, и что-то похуже. Мертвый человек-олень уже не мог никого защитить от свирепости этой чащи. А Алекс не замечал опасности и шагал широко и уверенно. Или, может, это потому, что он тоже мертв?

– Помнишь, я сказал тебе – кажется, дважды, – что великий ученый никогда не соперничает с людьми, – продолжил Алекс. – Только с тем, кого на самом деле нет…

– Почему ты уверен, что его нет?

Алекс обернулся к ней. Его голубые глаза смеялись.

– Я ведь умер. Уж кому бы и знать, как не мне. Нет никакого суда, никакого света во тьме… Хотя бы ради того, чтобы выяснить это, стоило умереть.

– Умирать вообще не стоит, – возразила Саманта.

– В этом ты права, – кивнул он. – Так вот… для того, чтобы соперничать с этим, несуществующим, надо доводить каждое дело, каждый эксперимент до конца. И надо постоянно повышать ставки. Жизнь может оказаться недостаточной ставкой в этой игре…

– А что ценнее жизни?

Алекс поднял лицо к небу и улыбнулся. Улыбнулся веселой, беззаботной, почти детской улыбкой. Так он улыбался Саманте всего несколько раз: при первой их встрече, тем вечером в кафе, и потом еще однажды, в парижской гостинице. Тогда она не поняла этой улыбки, и очень жаль.

– Ценнее жизни может быть любовь. Разве не так?

Резко развернувшись к спутнице, он взял ее за руку, и женщина вскрикнула. Рука Вечерского была живой и теплой. От неожиданности Саманта остановилась. Теперь они вдвоем с Алексом стояли на галечном пляже, а молчаливое путешествие к лесу продолжил лишь убитый человек-олень.

Алекс притянул женщину к себе и, глядя ей прямо в глаза, повторил:

– Любовь ценнее жизни. Это я и хотел тебе сказать. И я не проиграю свою ставку. Так или иначе, Сэмми, ты будешь моей.

От его слов Саманте сделалось так же страшно, как тогда, когда умираешь во сне. Задохнувшись, она вырвала руку… и проснулась. В окно светила луна. На полу спали двое хозяев дома. Приведшая ее сюда девочка свернулась на соседней кровати. Кто-то ворочался и бормотал за перегородкой, и, глухой и тоскливый, несся над поселком вой канивров.

Глава 5

Бешенка

Дело застопорилось на серебре. Элджи понял, что тот конец свирели из бедренной человеческой кости, что ближе ко рту, должен быть оправлен в серебро. Отчего-то это было важно.

Элджи пробегал пальцами по гладкой, добела отскобленной кости, и кость говорила с ним. Такое случалось часто. Сначала с ним говорили только слова в планшете у женщины в белом халате, а потом начали говорить вещи. Например, море, если его погладить, говорило, сколько в нем рыбы и где пройдут самые большие косяки. Кремни говорили, как лучше их расколоть, чтобы получился хороший нож, – все железные ножи давно отобрал Говорящий со своими прихвостнями. Морская трава и рыба говорили, ядовиты они или нет. Может, поэтому Элджи и прожил так долго. Только Глубинный Бог говорил не с ним, и это заставляло Элджи усомниться в том, что Глубинный Бог вообще способен говорить. Если всё говорит, отчего тот молчит?

Бедренная кость Гремлина сказала Элджи, что для беседы с мертвецом – а спасенный, несомненно, был мертвец, хотя и ел, и дышал – лучше ее не найдешь. Надо только выскоблить внутреннюю пористую начинку и высосать сладкий мозг, а затем просверлить два похожих на ноздри отверстия на одном конце, а другой оправить в серебро. Но серебра у Элджи не было. Серебро, несомненно, имелось у бешенок, владевших Запроливьем.

Когда-то там стоял Корпус «Б», или, попросту, женское отделение Центра. Женщин Элджи знал плохо, кроме той, что дала ему новое имя, и, наверное, матери – хотя мать он не помнил. В первую ночь гнева Глубинного Бога два острова, соединенных узким перешейком, оказались отрезаны друг от друга, потому что перешеек залила вода. Племя осталось на этом, а женщины, то есть бешенки, на том. Их называли бешенками потому, что они были опасны. Они поклонялись не Глубинному Богу, а его вечной противнице, Богине-Косатке. Иногда, в ночь Большого Лова, когда все море светилось зеленым, Богиня приближалась к острову с севера, со стороны Запроливья. И тогда из-под острова выстреливали черные щупальца – но охотились они, в кои-то веки, не на людей Племени. Вода в море вскипала, огромные волны бились о скалы. Соплеменники Элджи и даже сам Говорящий сжимались в своих убежищах, а Элджи часто залезал на камни и наблюдал за битвой богов. Ему казалось, что Глубинный Бог сильнее и что он побеждает, снова и снова, утаскивая противницу во тьму под островом. Но спустя какое-то время Косатка возвращалась, потому что владела женским Даром Возрождения. Это тоже было неприятно, потому что для Возрождения бешенкам требовались мужчины Племени. Иногда бешенки совершали набеги на их остров на узких, сплетенных из тростника лодках и увозили тех, кого удавалось поймать. Гнаться за ними Говорящий запрещал. Элджи знал, что у бешенок много блестящих штучек. Он сам не раз видел, как их украшения сверкают на солнце, словно блики на воде. У бешенок были длинные волосы, и в волосах тоже блестели штучки. Возможно, среди них найдется и серебряное кольцо или браслет. Вопрос в том, как его добыть.

В маленькой бухте с отвесными скалами молодняк собирал мидий. Или еще каких-то моллюсков, чьи большие лиловатые раковины лепились к камням. Молодь охраняла одна-единственная бешенка, впрочем, крупная, мускулистая, с плоским лицом и широким носом. Вдобавок, черная как смоль. В ее шевелюре, заплетенной в косички, полно было блестящих штучек. А еще одна, узкая, цвета серебра, на руке. Элджи сначала недоумевал, откуда взялись все эти штучки, но потом, вплавь обогнув островок под названием Запроливье, увидел очертания недалекого плоского берега и даже крыши городка. Оказывается, Запроливье было всего в нескольких милях от Большой Земли. Наверное, бешенки совершали набеги на Большую Землю и оттуда притаскивали все блестящие штучки. Странно, что им требовались люди племени. Наверняка на Большой Земле людей было больше. Впрочем, особенно долго над этим Элджи думать не стал – надо было понять, как отобрать у бешенки ее серебро.

До Запроливья легко можно было добраться на плоту, но плот на воде слишком заметен, поэтому Элджи отправился вплавь. Предварительно он покормил спасенного рыбой и поудобней устроил его на лежанке из сухих водорослей. Взгляд человека был все так же тускл, хотя волосы начали медленно отрастать. В его теле была жизнь, но это была жизнь рыб и скал, лишенная смысла и цели. Вылезая из расселины, Элджи обернулся и усмехнулся напоследок: скоро его свирель из кости будет готова. Скоро он поговорит с мертвецом, заключенным в живом теле.

Теперь, цепляясь за скользкий, облепленный водорослями камень, так что над водой выступала только голова и одна рука, Элджи уже не был так уверен в успехе. Не был уверен до тех пор, пока не заметил лодку – узкую и плетенную из тростника, одну из лодок бешенок. Она покачивалась на волнах между рядами черных мокрых валунов. Элджи оттолкнулся от своего камня, нырнул и поплыл к лодке.

Нэнси Бет была простой рабочей девушкой. Она работала в Брайтоне, в приморском квартале, где виллы богачей соседствовали со старыми кирпичными домами бедноты. Хемлок был ее сутенером. Он называл ее «идиотка», «дурья башка» и еще всякими словами, которые матушка Нэнси Бет точно бы не одобрила. Потом он побил Салли. Салли была не идиоткой и не дурьей башкой. Салли была очень красивой, с кудрявыми белыми волосами и синими глазами, с блестящими чистыми зубами и веселой улыбкой. Нэнси она очень нравилась. После того как Хемлок ее побил, Салли лишилась красивых зубов, и улыбаться перестала, и ходила все время скрючившись, прихрамывая на одну ногу. Утром после работы, когда Хемлок, по обыкновению, напился джина и захрапел, свесив руку с койки, Нэнси подошла к нему и перерезала глотку осколком стекла. На суде ее признали умственно неполноценной и сначала держали в больнице с желтыми скучными стенами, а потом отправили в Центр. В Центре она обжиться не успела, потому что сразу случилось землетрясение, и остальные девушки взбунтовались и перебили охрану. Нэнси убивать охранниц не хотела, однако пришлось. Потом Большая Леди объявила, что они – Девы Моря и поклоняются Богине-Косатке. Нэнси сочла это глупостью, однако робость помешала ей высказаться вслух. Кто она, в конце концов, такая? Она же идиотка и дурья башка. Леди лучше знать. У нее потрясающее красное платье и пышные рыжие волосы. Она была красива, почти как Салли, только улыбка ее портила.

Некоторое время Леди приглядывалась к Нэнси, потому что та была большой и сильной. Даже взяла в свою охрану, но после нескольких набегов быстро поняла, что Нэнси – дурья башка, и в наказание отправила ее стеречь детей. Разве что добытые в походах украшения не отобрала. А Нэнси и не возражала. Дети ей нравились, хотя это были странные дети. У некоторых на спине и под мышками росла чешуя. Многим не хватало глаз и пальцев на руках. Леди говорила, что это Второе Поколение, истинные слуги Матери-Косатки. Еще дети умели дышать в воде, у них были острые зубы, а глаза – у тех, у которых были глаза, – большие и выпуклые, затягивались прозрачной пленкой, вроде третьего века. Нэнси дети любили и уважали и приносили ей самых вкусных мидий и морских червей. В общем, жизнь на острове с Морскими Девами была ей по душе, куда больше, чем ночная работа в Брайтоне.

Сегодня день выдался ветреный и прохладный, но солнечный. Детвора весело гомонила, пощелкивала, щебетала. Морские гады на сушу не лезли, и даже когда вылез длинный сороконог, дети быстро убили его ножами, сделанными из заточенных створок раковин. Нэнси вытянулась на плоском, чуть нагретом солнцем камне и закрыла глаза. И, кажется, заснула. Разбудил ее громкий визг.

Элджи стоял в шаткой лодочке, мысленно припоминал все бранные слова, которые слышал от Гремлина и прочих прихвостней Говорящего. А уж те на брань не скупились. В руках Элджи извивался скользкий, как угорь, малыш и пронзительно визжал. У малыша был только один глаз посреди лба. Из этого глаза непрерывно текло, а трехпалые ручки с острыми коготками яростно кромсали воздух. У горла малыша Элджи держал кремневый нож – что не помешало остальным детям прыгнуть в воду и змеенышами поплыть к лодке. Остановил их только крик большой черной бешенки.

– Эй! – заорал Элджи. – Я не хочу его убивать. Мне нужно только твое кольцо… то, большое, на руке. Брось его мне, и я брошу детеныша.

Бешенка смотрела, пригнув голову и напружинив плечи, как для драки. Потом хрипло крикнула:

– Откуда ты взялся?

Элджи махнул рукой в сторону их островка и чуть не выпустил голосившего детеныша.

– Подплыви ближе, я не докину, – хитро предложила бешенка.

Дети на берегу дружно заклацали редкими, но острыми зубами. Элджи понял, что влип.

И тут появился кое-кто третий. Почувствовав его вонь, рыбак резко крутанулся, отбрасывая детеныша в воду и занося нож. Малый Бог поднял чудовищные клешни и, миновав лодку – при этом утлое суденышко закачалось так, что Элджи чуть не вывалился за борт, – попер на берег.

Малые Боги всегда предупреждают о себе вонью. Этот вонял падалью, как будто какой-то нерадивый рыбак забыл полную рыбы сеть на солнце, и рыба долго там разлагалась. У этого бога был серо-зеленый панцирь, заросший морскими желудями, десять ног и две очень большие раздутые клешни. Клешнями Малый Бог схватил одного из малышей и сразу разрезал пополам. Неловко подобрав еще дергающую ногами нижнюю половину, Малый Бог отправил пищу в пасть и быстро перетер жесткими ротовыми пластинами.

Остальные дети по резкому крику бешенки бросились врассыпную, а та храбро шагнула вперед, занося каменный топорик и костяную острогу. Только против Малых Богов бессильны и топор, и острога – это Элджи отлично знал. Даже Говорящий против них бессилен, потому что Малые Боги слишком глупы и злы, чтобы понимать его речь. Но, может быть…

Сам не понимая, зачем он это делает, Элджи сунул руку в мешочек на поясе, где лежала его костяная свирель. Кроме этого мешочка с ножами, веревкой и дудкой и самого пояса, на нем ничего не было. Элджи поднес недоделанную свирель к губам и сильно дунул. Раздался низкий звук, наподобие того, что эхом раскатывался по всем дырам, подземным расселинам и пещерам острова, когда Глубинный пробуждался и готовился сотрясать землю. Малый Бог замер на месте с поднятой окровавленной клешней, а затем, попятившись, шустро-шустро засеменил к воде. Так шустро, что по пути смял-таки лодку Элджи и рыбак полетел в море. Свирель он при этом из рук так и не выпустил.

Ночью детеныши угомонились, сбившись в плотный комок. Часть из них погрузилась в наполненную водой яму в дальнем конце пещеры. Элджи и Нэнси – оказывается, бешенку звали Нэнси – сидели в темноте на большом камне и трогали друг друга. Элджи вспоминалось что-то из детства, когда он ходил в «группу». Одна девочка в группе, беленькая, с редкими светлыми волосками на руках, тоже любила его трогать. Однажды их застал воспитатель и закатил Элджи взбучку.

Но здесь сама Нэнси была воспитателем, значит, трогать было можно. У Нэнси на руках не было волос, только гладкая кожа, теплая и приятная на ощупь. Еще глаже была кожа на животе и на бедрах, и между бедрами, если сунуть пальцы в жесткие густые волосы, было очень горячо и влажно. Внизу живота заныло и раздулось то, что очень часто поминал Гремлин и другие в своих ругательных речах. Нэнси протяжно и низко вздохнула и легла на спину, раскинув ноги. Элджи не знал, чего она от него хочет. Видимо поняв это, бешенка снова села и, надавив на грудь Элджи, опрокинула на спину его. Потом уселась на него и принялась скакать. Было очень горячо, и мокро, и приятно, и чуть-чуть больно – а потом Элджи закричал и, кажется, умер, потому что стало никак.

Утром его защекотал солнечный луч, бивший с потолка. Элджи проснулся. Бешенка Нэнси сидела рядом на камне и смотрела на него большими блестящими глазами. Потом сняла со своей руки браслет, надела ему на руку и тихо толкнула к светлому входу в пещеру. Дети, просыпаясь, начали ворочаться, чмокать и поскуливать. Бешенка толкнула сильнее и отчего-то всхлипнула, а потом лицо ее сделалось злым. Элджи тихо сполз с камня и пошел вон из пещеры, к недалекому морю. Надо было вернуться на остров и доделать свирель, потому что пела она все-таки как-то не так.

Глава 6

Краснокожий парень Маниту

Сиби догнала Майка только у ворот. Вернее, не совсем догнала, потому что он уже не бежал. Майк барахтался в руках какого-то рослого человека в меховой куртке, который сильно его тряс. Так сильно, что светловолосая голова Майка болталась из стороны в сторону, как воронье гнездо на ветке. Сиби взвизгнула, мгновенно вскарабкалась на плечи обидчику и цапнула его за ухо. И тут увидела…

Перед воротами, в растоптанной многими ногами грязи, корчились двое. Выглядели они просто ужасно, хуже, чем отец Элиэзер выглядел после того, как Сиби его укусила. Все лицо и руки в кровоточащих язвах, а по серой форме на груди и спине расплывались красные пятна. От изумления Сиби свалилась с того, кто поймал Майка. Тот, впрочем, уже отпустил мальчишку и теперь беспомощно смотрел на умирающих. И не решался подойти ближе. Наверное, как отец Элиэзер, считал, что они нечисты. Сиби обернулась к Майку:

– Это ты сделал?

Тот был белее снега.

– Я хотел выйти… Они не выпускали, и я попросил Маниту…

– Он заорал: «Чтоб вы сдохли!» – и те андро тут же рухнули, – вмешался рослый человек. – Молли Сивая Лошадь недаром твердила, что у парня черный глаз.

Сиби внимательно заглянула в глаза Майку. Те оставались голубыми, просто очень испуганными.

– Никакой не черный, – сердито заявила она. – А у тебя из уха течет кровь.

Рослый схватился за ухо. Вокруг собиралась толпа: женщины, старики, и мужчины тоже. Люди рокотали, пока глухо, как отдаленные раскаты грома. Скоро гроза должна была разразиться вовсю. Кто-то уже подобрал камень и запустил в Майка. Промазал, правда, и угодил в ворота, которые железно грохнули, но следующий камень точно бы попал в цель. Сиби шкурой чувствовала. К корчащимся никто не подходил. Сиби, отпихнув Майка и схватившегося за ухо рослого, уже собралась посмотреть что к чему, когда люди стали оборачиваться. Пришел кто-то еще. Сиби подпрыгнула, но ничего не разглядела за головами и тогда снова вскарабкалась на плечи рослому с прокушенным ухом.

По улице спешили Мартин, Сэми, мама Майка и еще три рыжие и совершенно одинаковые девчонки. Сиби плюхнулась в снег и даже глаза протерла. Одно дело Батти и Мартин – Батти тем более уже умер, и вообще она их вместе не видела, – но тут целых три Близняшки так увлекли цвергиню, что она на секунду позабыла обо всем остальном. А вот Мартин не забыл. Он приказал: «Разойдитесь». Тихо вроде приказал, однако люди послушались и расступились. Совсем, правда, не разошлись.

Майк отчаянно дернулся, словно соображая, куда бежать, но бежать все-таки не стал. Его мама кинулась к нему. Сэми решительно двинулась к умирающим и присела рядом с ними на корточки, а Мартин вклинился между толпой и мальчиком и спросил:

– Что произошло?

– Этого следовало ожидать! – прокричали из толпы.

И еще:

– Мальчишка – чертов мутант!

И еще:

– Было только делом времени, пока он не прикончил одного из нас.

– Выродок!

– Мартин, в сторону…

– Да что вы слушаете этого дроида!

Все это очень напомнило Сиби поселок сумасшедших людей из снов Колдуна. Там был отец Элиэзер, и он мучил Колдуна. Поселок назывался «Страшным Местом», потому что сумасшедшие люди убивали сестренок. Сиби оскалила зубы. Она не могла помнить, но все же отлично помнила эти слова: «Чертов мутант». Она тоже была чертовым мутантом. И тоже способна была прикончить одного или многих из них. Не заняться ли этим прямо сейчас?

– Я сказал Маниту… Я не нарочно, – тихо повторил Майк. – Мне жаль…

Собравшиеся сдаваться не собирались.

– Жаль ему.

– Убийца!

– Вот что бывает, когда баба с дроидом путается…

– Да пристрелить его на месте, и вся недолга.

– Мне жаль! – заорал Майк. – У меня папа умер! Я просто хотел пойти в лес и найти его.

Его мать отчаянно вцепилась в сына, но было понятно – если дать людям волю, вырвут и убьют.

Не слушая воплей, Мартин обратился к Сэми:

– Что с ними?

Та покачала головой:

– Очень быстрый распад тканей. Как при сильном облучении, но намного активней. Это странно, потому что андроиды намного устойчивей к радиации, чем люди. Внутренние органы тоже повреждены…

Словно в подтверждение, один из лежавших в грязи закашлялся кровью. Второй забарахтался. Сэми поддержала его голову, и больного вырвало черно-красной слизью с кусками мяса.

От леса подул ветер, ударил по толпе снежной ладонью. Ветер толкал их назад, но собравшиеся напирали. Пустой участок у ворот становился все меньше, и одновременно у длинного низкого здания напротив ворот выстроилась цепочка людей в сером. Все они были чем-то похожи на Мартина – не так, как Батти, но похожи. Еще больше они были похожи на тех, кто сейчас умирал в снегу. У людей в сером не было громких ружей, однако они излучали опасность. Откуда-то Сиби поняла, что, если пятачок свободного пространства совсем сожмется, эти люди двинутся на толпу, и тогда произойдет страшное – может, еще более страшное, чем в Страшном Месте.

Сэми, хотя и держала на коленях голову умирающего – клочки волос с его черепа сыпались прямо в раскисший снег, – смотрела только на Майка. И Сиби совершенно не понравился ее взгляд. Не злой, как у сумасшедших людей из толпы, но очень… изучающий? Сэми как будто хотела разрезать Майка и посмотреть, как у него внутри все работает. Девочку пробрала дрожь. Надо поскорее объяснить, иначе непременно разрежет.

– Это Маниту, – выкрикнула Сиби. – Такой индейский бог. Майк его просит, и он делает. Сегодня утром сделал цыплят шестиногими, и от этого Рэйчел очень громко визжала, и Майка заперли в кладовой.

При этих словах одна из рыжих тихонько ойкнула и прижала ладони к щекам.

– Но я его выпустила, – продолжила Сиби. – Значит, я виновата. Только я все равно не позволю меня пристрелить, пока не нашла Колдуна!

Выпалив это, она воинственно уставилась на толпу.

Сэми признание вины совсем не заинтересовало. Глядя на Мартина, женщина спросила:

– Что за история с цыплятами?

Мама Майка судорожно прижала сына к себе.

– Он не виноват. С ним случается… Он может изменять животных и растения. Но никогда, никогда не трогал людей, и я ему запрещала…

– Да он нас всех изуродует! – гаркнул рослый, вдруг обретший голос. – Принялся за дроидов, потом нас измордует. Выкинуть его в лес!

– Изменять? – упрямо допрашивала Сэми. – Как?

– Он выдумал себе какого-то Маниту…

– Я не выдумал! Маниту есть. Он говорит в моей голове и даже поет, и он очень могучий. Не я же их так…

– Подождите.

Сэми скинула куртку, аккуратно подстелила ее под голову давящегося рвотой человека и встала.

– Ты пробовал изменять их обратно?

Мальчик закивал:

– Я говорил: «Маниту, Маниту, забери все, что дал», – но он не слушался.

И тут Сэми улыбнулась. Сиби не поняла. Чему сейчас можно радоваться?

– Ты просто говорил неправильные слова, – мягко сказала женщина. – Надо так: «Возвращение к исходным показателям». Попробуй еще раз.

Майк оглянулся на Мартина. Тот кивнул. Мальчишка закрыл глаза, наморщил лоб и раздельно произнес:

– Возвращение к исходным показателям.

Сначала ничего не происходило. Затем с губ лежащего на куртке человека перестала сочиться кровь и язвы у обоих принялись затягиваться. Это Обновление, поняла Сиби, это немного похоже на то, что сделал Колдун. Только без Старого. Вместо Старого, наверное, Маниту.

Сэми ощупала Обновленных и велела:

– Перенесите их в дом. Мне надо провести более тщательный осмотр. И приведите мальчика.

Мартин нахмурился:

– Никуда и никого мы не приведем, пока вы не объясните, что происходит. Вы что-то об этом знаете?

Сэми, не поднимаясь с колен, оглянулась на Мартина. Она сказала ровно и сухо:

– Да, знаю. Мальчик способен на непосредственный телепатический контакт с генботом. Это то, ради чего мы создавали «Вельд», только в лаборатории эксперимент до конца довести не удалось. Его завершила природа. Ваш Майк – биохакер.

Сиби стояла ближе, чем Мартин, поэтому расслышала и другие слова – те, что женщина обратила к раскисшему снегу и каплям крови на нем.

– Алекс, – сказала Сэми, – ты говорил об этом? Это твой эксперимент, тот самый, который надо довести до конца?

Значит, того, который внизу, звали Алексом. Он жил в крови и в углях костра и был тезкой страшного человека-волка. Сиби снова вздрогнула, и усилившийся ветер был тут ни при чем.

Саманта собирала волосы в хвост, глядя в карманное зеркальце. Зеркало одолжила ей Дженис – мать Майка и супруга покойного Батти. Обнаружив седой волос, Сэми с неудовольствием его вырвала. Она, в отличие от многих лабораторных работников, всегда была внимательна к своей внешности. Женщина проследила пальцем морщинку на лбу и поморщилась. В чем-то Алекс был прав. За шесть лет она очень опустилась, совсем махнула на себя рукой. Пароксизм материнского довольства… Черт! Нет, нельзя позволить ему, мертвому, диктовать условия ей, живой. Она грустит о сыне. Очень грустит.

Саманта заглянула в себя, но грусти не было. Просто какая-то часть ее души умерла. В этой отмершей части были нежность и боль, но была и немота, отупение. Сейчас отупение проходило. Сэми сжала зубы. Надо работать. Надо идти вперед. Прошлое – прошлому, праху – прах.

Отложив зеркальце, Саманта повернулась к своим пациентам. Двое лежали на койках и мирно спали. Ни следа болезни, ни шрамов – чистая розовая кожа. Может быть, слишком чистая и гладкая для взрослых мужчин. И все. Несмотря на очевидное здоровье пациентов, Саманта вколола им снотворное. Физиологически они вернулись в норму, а вот как скажется перенесенный стресс на сознании – время покажет. Хотя психика андроидов куда устойчивей, чем у людей, лучше перестраховаться.

Саманта не была врачом, ее опыт ограничивался работой с животными. В поселке оказался неплохой запас медикаментов, а вот врача на три сотни жителей не нашлось. Была медсестра и еще знахарка, некая Молли Сивая Лошадь, но обе отказались прикасаться к этим больным. Похоже, двух невезучих сторожей еще долго будут обходить стороной.

Стукнула дверь. Послышались тяжелые шаги. Мартин вошел в комнату, отряхивая с плеч снег.

– Как они?

Саманта пожала плечами:

– Сейчас сложно сказать. Жизненные показатели в норме. Но любви к Майку эти двое точно испытывать не будут. И, что более печально, люди запомнят то, что сегодня произошло, а людей вы полностью контролировать не сможете. Мальчика лучше из поселка убрать.

Мартин остановился посреди комнаты, глядя на женщину с неопределенным выражением.

– Вы всегда так легко распоряжаетесь чужими жизнями?

Сэми прикусила губу.

Этим утром ей хватило глупости назвать андроиду свое настоящее имя. Еще толком не продрав глаза, с головой, тяжелой от сна и пронзительного, несущегося из курятника визга, она не сообразила, чем это может обернуться. Мартин внимательно на нее посмотрел и сказал:

– Лучше выберите другое имя, иначе вашу безопасность я не могу гарантировать.

Сэми усмехнулась:

– Проще говоря, меня линчуют. Понятно – я же «мать чудовищ», виновница катастрофы.

Мартин покачал головой:

– Нет. Не поэтому. Те, кто лоббировал акт о «добровольном участии искусственно созданных человекоподобных существ в экспериментах по изучению человеческого генома», несли на транспарантах ваше имя. Вы ставили опыты на андроидах и никогда не скрывали, что вас это не смущает. Половина здешнего населения – андроиды. К примеру, я.

Женщина прищурилась:

– Но что-то вы не спешите меня вздернуть.

– Я повидал достаточно смертей. Еще одна мне не нужна.

Саманта куснула костяшки пальцев – старая, забытая за шесть лет привычка.

– Вы сказали «половина». А остальные?

Они беседовали в доме у Мартина. Скудно обставленная комната: койка, вешалка, стол и стулья, ящик с вещами. Андроид сидел за столом. Сэми устроилась на аккуратно заправленной койке. Сидеть было низко и неудобно, колени задирались чуть ли не до груди. От электрической батареи, которую Мартин вытащил из чулана и подключил специально для Сэми, едва-едва тянуло теплом. Холодные стены и холодный пол, убогий солдатский быт. Ее домик на озере, впрочем, был немногим лучше.

– Остальные… Беженцы из окрестных городов. И еще несколько активистов движения за свободу андроидов. Им пришлось скрываться здесь от властей. Дженис из них.

– Дженис Батти? Мать Майка? Но ее муж был…

– Андроидом, да. – Мартин скупо улыбнулся. – Должно быть, вам это кажется извращением. Чем-то вроде скотоложества или забав с пластиковой куклой.

Сэми прищурилась:

– Вы меня совсем не знаете, но спешите осудить.

– Я знаю ваш тип. Престижная школа, белый район. Ваш прадед-республиканец был крайне недоволен, когда ввели совместное обучение для негров и белых. Ваш дед дважды голосовал за Никсона. Ваш отец…

– Мой отец был наркоманом и умер в тюрьме. Я торговала метамфетамином, когда мне не исполнилось и десяти лет. Моя лучшая подруга была черной. Что еще из семейной хроники Морганов вас интересует?

Мартин пожал плечами:

– Думаете, тяжелое детство вас оправдывает?

– Я не нуждаюсь в оправданиях!

Этот человек… нет, андроид – он ее злил. Не потому, что был прав, но потому, что ему было наплевать на правду. Он упрямо верил во что-то свое, и никакие аргументы Саманты его бы не разубедили. Он был фанатиком.

Примерно это Сэми и выложила своему собеседнику, не особенно выбирая выражения.

Мартин поднялся со стула и улыбнулся:

– А вы любопытная личность. По крайней мере, горячитесь очень искренне. Хорошо. Давайте на время забудем наши идеологические разногласия, и вы расскажете мне, как здесь очутились и откуда знаете Роя.

Сэми замолчала. Конечно, следовало бы объяснить предводителю андроидов, как она оказалась в их поселке, следовало сказать хоть что-нибудь – но она не была готова. Вместо слов Саманта полезла в карман куртки и достала наладонник, который взяла у девочки.

– Вот. Мне нужно передать вам это. От Батти.

Подумав, она добавила:

– Он, кажется, умер.

Рука андроида замерла, не дотянувшись до матово-черной пластины.

Это было только сегодня утром – хотя Сэми казалось, что прошло уже несколько дней. События неслись вперед слишком быстро, а она за шесть лет успела привыкнуть к бездумной размеренности бытия. Что ж, пора отвыкать.

Сейчас Саманта ответила:

– А вы? Вы бы приказали своим людям атаковать толпу, если бы мальчика попытались убить?

Мартин прошагал к стулу. Сел, поднес ладони к батарее, размял покрасневшие пальцы.

– Приказал бы.

– Но те, кто кричал, были напуганы. Злы. Ничего не понимали. И все же вы приказали бы стрелять в них?

Тот покачал головой:

– Не стрелять, нет. Чтобы разогнать толпу, стрелять не обязательно.

– Вижу, вы в этом неплохо разбираетесь, – саркастически улыбнулась Саманта.

– Как и вы в биологии. Мы оба профессионалы, так ведь? Вот и объясните мне, как профессионал профессионалу, – что там произошло?

Сэми всмотрелась в четко очерченное лицо. Красивое, наверное. Очень красивое, если не знать, кто он на самом деле. Мартин заметил ее взгляд и улыбнулся своей нещедрой улыбкой.

– Я вам помогу. Вы говорили о «Вельде». Рой рассказывал, что в Лондоне объявились вельдовые торчки – колются и сращивают свое сознание с сознанием химер. Но о язвах и кровавой рвоте он ничего не упоминал.

Сэми потерла лоб. Вот и решай, что рассказать ему, о чем умолчать. Сегодня, похоже, весь день ей придется плясать между полуправдой и откровенной ложью. Решившись, женщина произнесла:

– «Вельд-один» – лишь первая стадия эксперимента. Нам удалось добиться телепатического контакта с сознанием подопытных химер. Это давало возможность управлять поведением зверей, но добивались мы другого. Во всех химер, и в андроидов тоже… – тут она сделала паузу и Мартин кивнул, – встроен «генетический компьютер», коротко «генбот». Это мое основное открытие. Генбот контролирует организм на намного более глубоком уровне. Позволяет изменить экспрессию… синтез белков, включать новые физиологические механизмы. Встраивать в геном последовательности чужеродной ДНК. Или, как в сегодняшнем случае, подать сигнал апоптоза… запрограммированной смерти клеток.

– Это то, что случилось?

– Да. Запрограммированная смерть. Это первый приказ, которому я обучила генбот.

– Лихо.

Сэми пожала плечами:

– Вас тоже сделали для того, чтобы убивать. За смерть всегда платят больше.

Мартин нахмурился:

– Но вы сказали, что не успели довести эксперимент до конца.

– Да. Мы хотели создать коктейль нового поколения, дающий пользователю возможность отдавать приказы непосредственно генботу. Мы обучили компьютер распознавать сигналы человеческого мозга, нашу систему символов. Но как передавать этот сигнал, придумать не успели.

– Природа поработала за вас.

Сэми кивнула:

– Да. Майк уникален. – Усмехнувшись, она добавила: – Вы не представляете, сколько бы за него заплатило любое военное ведомство.

Андроид направил на нее холодный взгляд светлых глаз.

– Вы всегда думаете в первую очередь о деньгах?

– А как же. Тяжелое детство, – зло сказала Саманта. – Гребу под себя, и все мне мало.

Черты андроида стали жестче.

– Увы, мы вам заплатить не сможем. И все же вам придется рассказать, чего нам ожидать.

– В смысле?

– В смысле, какой ущерб может нанести Майк.

Сэми прошла через комнату. Встав у окна, затянутого пленкой инея, она тихо рассмеялась.

– Ущерб? Скажите еще, «сопутствующий ущерб». Очень большой, но вам не следует беспокоиться. Для большинства людей он безопасен.

– В смысле?

Женщина сплела руки на груди.

– В смысле, он опасен только для тех, в чьих организмах есть последовательности генбота. Для андроидов. Для химер. Для людей – нет, если они не заражены…

Саманта покусала губу.

– Шесть лет назад Алекс говорил, что вирус передается только через кровь и другие биологические жидкости. Конечно, за шесть лет вирус мог и мутировать… Перейти на воздушно-капельное распространение… тогда инфицированы все.

Мартин встал со стула и резко шагнул к ней.

– О чем вы говорите? Какой вирус? Какой Алекс?

Саманта замолчала.

– Ну?

Женщина упрямо молчала. Андроид положил руку ей на плечо и сжал пальцы. Саманта невольно охнула – рука у Мартина была не мягче железа.

– Перестаньте играть в секреты. Вы мне все расскажете. О вашем генботе, об Алексе, о том, как вы здесь оказались. И зачем.

– Несомненно, чтобы провести диверсию, – прошипела она.

– Не ерничайте. Если вы правы насчет Майка, Бессмертные пойдут на все, чтобы его заполучить. А вы всю жизнь работали на их шайку… Говорите.

Саманта подняла голову. В дюйме от ее лица горели холодные глаза андроида.

– А если не заговорю?

– Тогда я прикажу вывести вас к забору и пристрелить, как собаку, – спокойно ответил Мартин.

Он так и сделает, поняла Саманта. И одновременно поняла, что ничего ему не расскажет. Не тогда, когда ей угрожают и приказывают.

Женщина усмехнулась:

– Ну пристрелите. Докажите свою человечность, Мартин. Вы ведь боретесь за право называться человеком?

Неожиданно андроид улыбнулся.

– Исходя из того, что я знаю о людях, это будет самый человечный поступок. – Помедлив, он добавил: – У вас есть время до утра. Посидите пока под замком у меня. Я поставлю у двери охрану. Если одумаетесь, дайте мне знать.

Андроид толкнул ее к двери. За порогом уже ждали двое с автоматами.

Глава 7

Брайтон Бич

У расселины Элджи сидел Говорящий. Он сидел на камне и водил по земле сухим стеблем пастушьей травы, а вокруг собралось все Племя. Точнее, Племя выстроилось полукругом, в центре которого был спуск в расселину, и Говорящий, и тот, кого Элджи вытащил из сети. Последний лежал на спине, бессмысленно пялясь в полуденное небо.

Говорящий ударил прутиком пыль и поднял глаза. Глаза у него были блеклые, как рыбье брюхо, и словно подернутые пленкой. Неприятные глаза. Коричневую кожу исчертили морщины, полуседые волосы заплетены в косы, на шее ожерелье из раковин и человеческих позвонков. Раньше Говорящий был уборщиком в Центре. Но его почему-то не убили, как остальных рабочих и охранников. Может, он уже тогда говорил с Глубинным, и Глубинный его защитил?

– Ты не принес утром рыбы, – мягко сказал Говорящий.

Голос у него был ласковый и добрый, а слова опасные.

– Мы послали Дохляка проверить, все ли с тобой в порядке. Дохляк долго кричал над расселиной, а когда ему ответило только эхо, спустился вниз. И нашел это. – Говорящий мотнул головой туда, где лежал человек из моря. – Зачем ты спрятал его от нас?

Ответа у Элджи не было. То есть, он мог бы сказать, что, не спрячь он человека, того бы сразу скормили Глубинному, – но какой смысл отвечать так?

– Три дня назад пропал Гремлин, – спокойно продолжил Говорящий. – Мы думали, что его съел кто-то из Малых Богов. Малые Боги всегда волнуются перед пробуждением Глубинного. Но сегодня утром Кравиц отправился нарвать тростника, чтобы сделать новый настил на нашем плоту, и нашел в тростниках голову Гремлина. Его шею резал нож, а не клешни или жвала. Как ты можешь это объяснить?

Элджи молчал. Выбравшись на твердую землю после того, как переплыл пролив, рыбак сразу снял с руки серебряный браслет. Браслет был не цельный – между двумя его концами оставалось достаточно места, чтобы просунуть палец. И он легко сгибался и разгибался. Элджи сначала разогнул его, превратив в полоску, а потом полоской обмотал кость. Свирель все равно была не совсем правильная, но лучше он сделать не мог, не с помощью тех инструментов, что имелись на острове. Теперь свирель лежала в мешке на поясе, вместе с ножом. Элджи знал, что ему надо думать о том, как обмануть Говорящего, но отчего-то мог думать только о свирели. Ему очень надо было в нее подуть.

Словно угадав его мысли, Говорящий чуть заметно кивнул Дохляку. Дохляк, длинный и тощий, подошел к Элджи и сорвал с него пояс вместе с мешком. Рыбак стоял опустив руки.

Дохляк развязал мешок и высыпал то, что в нем было, на землю перед Говорящим. Тот нагнулся, отодвинул в сторону моток веревки и нож и взял в пальцы свирель. Брезгливо покрутил ее и взглянул на Элджи.

– Ты знаешь, что мы сделали с Музыкантом и почему? Ты знаешь, что звуки дудки беспокоили Глубинного? Разве ты хочешь, чтобы Бог разгневался и сожрал всех нас?

Элджи по-прежнему молчал. Лицо Говорящего неожиданно смягчилось Он улыбнулся.

– Ты хороший рыбак, Элджи. Ты приносишь много рыбы. Много пользы племени. Мы не будем отдавать тебя Глубинному Богу. В этот раз не будем. Но Глубинный гневается. Мы слышим, как он ворочается и вздыхает под островом и его вздохи разносятся по всему подземелью. Надо его успокоить. На закате мы отдадим ему чужака. Ты придешь и будешь смотреть, и может быть, даже… – тут улыбка Говорящего стала шире, – мы позволим тебе сыграть на дудке, чтобы Глубинный знал – жертва уже его ждет. А затем ты бросишь дудку в Курящуюся Бездну и отправишься на ночной лов.

Тут он швырнул свирель Элджи. Рыбак поймал тяжелую костяную трубку в полете и крепко сжал пальцы.

Глава 8

Молли Сивая Лошадь

Саманта лежала на койке, зябко кутаясь в одеяло. За окном вечерело. В щели задувал сырой ветер, предвестник ночной оттепели.

Женщина уткнулась лицом в подушку. Подушка ничем не пахла – стерильно-белая наволочка, словно в этой кровати никто никогда не спал. Может, у андроидов нет запаха. А может, хозяин дома ночевал в казарме. Саманта слабо усмехнулась. Если идея состояла в том, чтобы андроиды ассимилировались и смешались с людьми, получалось это пока неважно. Морган видела стоявшую наособицу группу в серых армейских комбезах. В отличие от своего лидера, они даже не озаботились сменить одежду. Что бы ни говорил Мартин, андроиды всегда будут чужими, чуждыми, а Рой с его женой – исключение, а не правило.

Саманта уже решила, что ее оставили одну до утра, и приготовилась коротать бессонную ночь, когда дверь стукнула и на пороге вырос высокий силуэт. Вспыхнула лампочка под потолком. Женщина откинула одеяло и села.

Это был Мартин, и в руках он держал какой-то сверток.

Когда андроид подошел к столу и, положив сверток, развернул ткань, внутри обнаружились две миски и термос.

Мартин обернулся к Саманте:

– Вы с утра ничего не ели. Вот, Дженис просила передать вам ужин.

Он снял верхнюю миску. В нижней было картофельное пюре и куриная ножка – возможно, от тех самых шестиногих цыплят. Еще два куска буроватого пористого хлеба и столовые приборы.

– В термосе кофе.

Саманта уставилась на угощение. Она была голодна. По горке пюре аппетитно расплылась лужица топленого масла. Куриная ножка обольстительно пахла. Над тарелкой поднимался пар – еда была еще горячей.

Подняв глаза, женщина обнаружила, что андроид пристально смотрит на нее.

– Что?

– У вас очень красивые волосы. Никогда таких не видел.

Еще утром, до всех происшествий, Саманта попросила Дженис согреть воды, чтобы помыться. На острове летом она купалась в озере, а зимой грела чайник и наливала воду в древний жестяной таз, который обнаружила на чердаке. Дженис в ответ на ее просьбу улыбнулась и отвела гостью в настоящую баню. Такие Саманта видела только в старых фильмах – с натопленной печью, с большим деревянным чаном. Чудеса продолжились, когда хозяйка дала ей шампунь и прекрасное полотенце, большое и пушистое. Восхитительное тепло, хвойный, смолистый запах горящих в печи дров… это было как в сказке.

Днем она собрала шевелюру в хвост на затылке, но сейчас резинка слетела, и чисто вымытые волосы стекали по плечам Саманты блестящим водопадом.

Морган накрутила на палец медно-рыжую прядь и усмехнулась:

– Вы всегда брякаете первое, что придет на ум?

Андроид расположился за столом и, отодвинув второй стул, сделал приглашающий жест.

– Садитесь. Вам надо поесть.

– Зачем кормить того, кого завтра собираетесь расстрелять?

Мартин заломил бровь.

– Надеюсь, до этого все же не дойдет. Я вам помогу… Вы упоминали Алекса, так ведь? Он ученый, как вы?

«Как я, – подумала Сэми. – Или не совсем не как я. Или совсем не как я, но какая разница?»

– Сядьте уже, наконец, за стол.

Саманта пожала плечами и подчинилась, но к еде так и не притронулась.

– Я тоже знал одного Алекса, – продолжил андроид. – Точнее, его знал Рой. Александер Вечерский. Он живет сейчас в Лондоне.

«Он уже нигде не живет».

– Мы выполняем для него кой-какую работу.

– И вы? – не удержалась Саманта и тут же прикусила язык.

Мартин хмыкнул:

– Значит, я не ошибся. Мы собираем для него образцы животных и растений и переправляем в Лондон. Еще он потребовал, чтобы мы брали пробы крови у каждого, кто придет в поселок, и тоже отсылали ему.

– А взамен?

– Взамен он снабжает нас гидроксифенилглицином. Через Роя.

– Гидроксифенилглицин? – Саманта нахмурилась, но тут же хлопнула себя по лбу. – Двадцать первая аминокислота. У андроидов зависимость…

– Ваше изобретение.

Морган не поняла, спрашивает он или утверждает, – такой ровный был у Мартина голос.

– В каких грехах еще вы хотите меня обвинить? – немедленно ощетинилась она. – Я организовала теракт одиннадцатого сентября и всемирный потоп?

– А разве не вы?

Женщина ошеломленно уставилась на андроида и лишь через секунду заметила насмешливые искорки в светлых глазах. Надо же. У него, оказывается, есть чувство юмора.

– В любом случае, – сказал Мартин, укладывая ладони на стол, – потоп меня не очень интересует. Мы уже договорились, что ваш Алекс и наш Алекс – один и тот же человек. Расскажите, что он замышляет, и вы свободны.

Морган парировала:

– Почему вы считаете, что он что-то замышляет?

Андроид сцепил пальцы.

– Рой был здесь две недели назад. Он говорил, что в Канаде выполняет какую-то миссию, но отказался уточнить, какую. Это на него не похоже. Он искал вас по поручению Вечерского? Зачем?

«Понятия не имею, зачем. Затем, чтобы меня помучить».

– Не знаю.

– А мне кажется, что знаете.

Саманта напряженно задумалась. Она могла рассказать андроиду о том, что произошло больше шести лет назад, – но какое это имело отношение к недавним событиям? А даже если и имело… ей не хотелось говорить. Почему? Почему, черт побери, ведь этот голубоглазый искусственный человек расстреляет ее так же спокойно, как спокойно шутил о потопе? И Саманта поняла. Потому что рассказ ее выглядел бы как самооправдание. На мне нет греха, не я выпустила на волю химер, не я виновница катастрофы. Это все Алекс. Но правда ли это так? Пускай так – все равно оправдания были бы жалкими, попытка свалить вину на мертвого – подлой. «Это все дурацкая гордость, – мысленно призналась себе Морган. – Но что осталось у меня, кроме гордости?»

– Не молчите, Саманта, – произнес андроид, и в голосе его женщине послышалась угроза. – Не молчите, или я подумаю, что вам есть что скрывать. И мне очень не нравится, что вы так много знаете о Майке. Вы пришли за ним?

Саманта сузила карие глаза – при желании они могли стать не менее ледяными, чем у андроида, – и процедила:

– Вы идиот. В Майке ваше спасение, а вы и не замечаете. Ваша зависимость от гидроксифенилглицина… считайте, что поставки кончились. Их нет. Null. Nada. Никто вам больше не привезет лекарство. Но я могла бы вам помочь.

– Вы можете наладить синтез здесь, в поселке?

Саманта усмехнулась. Все-таки этот сверхчеловек был глуп.

– Нет нужды. Майк может отрегулировать ваши гены так, что аминокислота будет вырабатываться у вас в организме. В организме каждого андроида. Но для этого недостаточно сказать: «Раз-два-три, гидроксифенилглицин, синтезируйся!» Генбот не поймет такой команды. Однако, если я нарисую цепочку энзиматического синтеза и Майк сумеет ее транслировать…

– Достаточно.

Андроид встал, и сейчас угроза в его тоне была очевидна.

– Вы когда-нибудь видели змею с переломанным позвоночником? – мягко спросил он, но Саманту от этой мягкости пробрала дрожь. – Человек с переломанным хребтом не может двигаться, а змея, даже если наступить на нее каблуком и придавить до хруста, продолжает извиваться.

– Я, по-вашему, змея?

– Вы не желаете ответить на простой вопрос, а вместо этого предлагаете отвратительную сделку.

– Да что в ней отвратительного?!

– Вы хотите использовать мальчика. Проводить на нем эксперименты, как привыкли там, у себя в лаборатории. Я вам этого не позволю.

– Ну и подыхайте от метаболической дисфункции, упрямый кретин. И мальчишку вы загубите. Когда-нибудь не доглядите, и тот камень, который сегодня пролетел мимо, угодит в цель…

На секунду выражение лица андроида сделалось страшным. Саманте показалось, что искусственный человек кинется на нее сейчас и раздавит каблуком, как змею, – однако тот не двинулся с места. Еще мгновение, и его взгляд снова стал равнодушно-непроницаемым.

– Завтра я улетаю в Лондон. Я не оставлю вас здесь.

– Возьмете с собой? – хмыкнула женщина.

Но, конечно, никуда он ее брать не собирался. Здесь, под забором, и закопает. Саманта настороженно наблюдала, как Мартин сунул руку в карман, – но достал он оттуда не пистолет, а свернутую карту местности и красный маркер.

Разложив карту на столе перед своей пленницей, андроид велел:

– Укажите место, где остался труп Роя.

– И тогда вы мне поверите?

– И тогда я пошлю людей, чтобы привезли его и похоронили здесь. Мне все равно, но для Дженис это важно.

Саманта взяла маркер, приглядевшись к карте, с ненавистью ткнула в островок посреди озера и сказала:

– Все равно от вашего Роя даже костей не осталось. Там полно зверья… – И, по какому-то злому наитию, добавила: – Так что Дженис теперь свободна. Можете вступить в официальный брак и оформить отцовство на Майка…

И тут Мартин все-таки ее ударил.

Сиби все меньше нравился этот поселок. Не нравились люди, кидавшие в Майка камни и вообще очень похожие на наземников из Страшного Места. Не нравилось, что Сэми заперли и сторожили и не разрешили Сиби к ней войти. Ладно, Мартин хоть ужин отнес, да и то по подсказке Дженис. И совсем не понравилось, когда вечером, после ужина, Мартин попросил Дженис выйти из комнаты, поставил Сиби перед собой и очень строго спросил:

– Зачем вы сюда пришли?

Сиби нетерпеливо вздохнула:

– Я уже говорила. Большой Чело… Рой просил передать тебе ту черную штучку. Он просил Колдуна, а Колдун – меня. Потом Колдун просил привести к тебе Сэми…

– Где ты встретилась с Роем?

Девочка нахмурилась. Этот день она не любила вспоминать.

– Люди в Страшном Месте хотели убить Колдуна и Хантера тоже. И тогда я вылезла… тогда я еще не могла ходить под Большим Горячим… под солнцем. Но я все равно выскочила и укусила их главного… священника, он так назывался. И он упал, а я тоже упала и начала умирать. Тогда Рой приехал на большой машине и всех спас… но я точно не видела, потому что уже совсем умирала.

По мере ее рассказа брови Мартина задирались все выше.

– А потом?

– Потом… Потом Колдун меня обновил… не совсем обновил, потому что, когда обновляют, остаешься таким же, только здоровым, а я стала как наземники, даже костер разжигать умею…

Кажется, Мартина рассказ об Обновлении не очень заинтересовал, так что Сиби заспешила.

– Потом Колдун с Роем пили виски. Потом мы поехали в магазин за вещами, потому что я была голая, а у Колдуна не была рубашки. Потом мы шли по лесу, и плыли на плоту, и на нас напали бобры. Хантер упал в воду и заснул. Тогда Колдун залез ему в голову и чуть там не остался, но я помогла им выбраться. Ему и Хантеру. Потом мы с Колдуном немного поссорились… как бы поссорились, потому что на самом деле он вовсе не думал, что меня надо показывать на ярмарках. Но я все равно обиделась и ушла… глупо, да?

Мартин не ответил, и Сиби продолжила:

– Вот. Потом меня поймали пауки. Там была такая большая паучиха, но наполовину как человек. И она была Предсказательница, но Колдун ее все равно победил и спас меня, и Батти тоже спас. А потом меня схватил волк, только на самом деле это был человек…

– Человек-волк? – Мартин нахмурился. – Тот, который убил Роя?

Сиби энергично закивала. Кажется, он начинал понимать.

– Да. Он и я плыли в лодке на остров. И я его укусила, когда он уже был человеком и стрелял в Батти. Но он не умер, как священник. Он снова стал волком, и убил Батти, и убил человека-оленя, а Сэми убила его, а потом прилетели трескучие летучки и забрали Колдуна. И теперь я пойду его искать! – завершила Сиби.

Мартин смотрел на нее без особого доверия.

– Сэми… Саманта Морган была на острове?

– Да.

– Что она там делала?

Сиби нахмурилась:

– Ну, не знаю. Наверное, то же, что другие наземники. Пила, ела, спала… но камнями не швырялась.

– Она там жила?

– Да.

Мартин погладил подбородок очень задумчивым жестом.

– Человек-волк. У него было имя?

– Колдун звал его «Алекс».

– Алекс Вечерский?

– Наверное. Не знаю.

– Так.

Мартин кивнул сам себе, будто что-то понял, и Сиби понадеялась, что ее сейчас отпустят. Может, даже разрешат повидаться с Сэми, а потом она отправится на поиски.

– Та-ак, – повторил главный наземник. – Кто такой Колдун?

Тут Сиби пришлось призадуматься. Поразмыслив, она принялась загибать пальцы.

– Немного он как Старый. Немного Обновляющий. Хантер думал, что он Бессмертный.

Рой думал, что он командует, хотя потом решил, что командует человек-волк. Наверное, он здорово удивился, когда тот его убил…

– Колдун? – напомнил Мартин.

Сиби раздраженно фыркнула и продолжила:

– Человек-волк думал, что он Центр или станет Центром. А сам Колдун думал иногда, что он Дориан, и он правда был Дориан, но все меньше. Под конец уже совсем почти нет. Может, вот на столько.

Тут Сиби свела большой и указательный пальцы, оставив между ними узенькую щель.

– Какой многоликий твой Колдун, – сказал Мартин с непонятным выражением.

– Вовсе нет. У него одно лицо. Очень красивое. И он мой самый лучший друг! – убежденно заявила Сиби. – Поэтому я должна его найти. Можно я пойду?

– Нет, – сказал Мартин и встал. – Я попрошу Дженис о тебе позаботиться. Пока ты останешься здесь.

– Но почему? – возмутилась Сиби. – Я не хочу! Я все сделала, как Колдун просил, и больше мне тут делать нечего!

Мартин взял ее за плечо и серьезно заглянул в глаза.

– Сиби, никто не должен знать об этом поселке. Это тайна. Если ты уйдешь отсюда и кому-нибудь расскажешь, может случиться беда.

– Я никому не скажу!

– И Колдуну?

Сиби задумалась. Колдуну надо сказать, но ведь он уже и так знает?

– Вот видишь, – проговорил тем временем Мартин. – Ты не можешь быть уверена, что никому не проболтаешься. Так что придется…

Что «придется», Сиби не дослушала, потому что ловко выскользнула из-под руки наземника. В два прыжка одолев комнату, она уже распахнула дверь и почти выскочила за порог, когда сзади ее ухватили за шиворот. Сиби попыталась извернуться и цапнуть своего пленителя, но тот поволок девчонку к кладовке и, зашвырнув внутрь, задвинул щеколду.

Сиби яростно пнула дверь.

– Ты всегда всех запираешь? – проорала она и, не получив ответа, обрушила на ни в чем не повинную створку град ударов. Дверь затрещала, но не поддалась.

Такое занятие быстро утомило цвергиню. Сев на корточки и уперев локти в колени, а подбородок – в ладони, она громко сказала:

– Ну вот, теперь я совсем как Майк. Наверное, маленьких наземников всегда держат в кладовках.

Мысль о таком будущем настолько огорчила Сиби, что она снова немного попинала дверь – просто, чтобы выместить злость.

В это время на другом конце поселка Молли Сивая Лошадь предавалась намного более приятным размышлениям. Можно даже сказать, она мечтала, хотя вообще-то это занятие было ей несвойственно.

Молли выросла в Буффало, а Буффало даже в годы до Дня Химеры было не лучшим местом для мечтаний. Она называла себя индианкой из племени чероки, хотя на самом деле в Молли равно смешались индейская, негритянская и ирландская кровь. Ее черную как смоль шевелюру давно пробила седина. В последние годы до Дня Химеры Молли держала гадательный салон. Украсив стены полуподвала волчьими шкурами, амулетами и бубнами, она жгла ароматические палочки и предсказывала посетительницам судьбу по картам и (за двойную плату) по вороньим костям. Муж пропивал всю выручку и поколачивал супругу, но Молли не решалась его бросить – страшно остаться одной. После Дня Химеры Питер вовремя сообразил, куда дует ветер, и присоединился к банде Железного Кулака. Железный Кулак возглавлял шайку работорговцев.

Вопреки распространенному мнению, на североамериканском континенте остались люди. Самые везучие успели набрать оружия и объединиться в общины. Другие выживали, как могли. Железный Кулак и его приспешники отлавливали тех, кто не смог прибиться ни к одной из укрепленных общин, и продавали их дальше вглубь страны. Что происходило там, никто толком не знал. Слухи ходили самые разные: от гладиаторских боев до особых ферм, где людей откармливали на потребу химерам. Железного Кулака это мало интересовало. Валютой здесь были патроны, огнестрел и бензин – в обмен на человеческую кровь.

Питер из пропащего забулдыги довольно быстро вырос до доверенного лица, и Молли цеплялась за супруга изо всех сил. В общине полно было бабенок покраше и помоложе, а без защиты жизнь бывшей гадательницы не стоила бы и цента.

Поэтому она выполняла некоторые деликатные поручения Железного Кулака. Как, например, сейчас.

У банды имелись не только машины и винтовки, но и вертолеты. Несколько месяцев назад, прочесывая местность к северу от границы, пилот засек большое людское поселение. Это было удачей: одиночек в окрестностях Буффало давно переловили, а двигаться с места в поисках новых жертв Железный Кулак пока не решался. Покинуть хорошо укрепленный лагерь и, возможно, попасться более удачливым охотникам – нет, об этом не могло быть и речи. Однако атаку на поселок тоже следовало основательно продумать. С вертушек засекли колючую проволоку, вышки со стрелками и здание казармы. Деревня хорошо охранялась. Поэтому Молли, Питеру и еще трем боевикам поручили задание: добыть как можно больше информации, прощупать слабые места обороны. Мужчины остались в Барри. Там они обосновались в подвале заброшенного дома, пили, играли в карты и ждали вестей от Молли. Та поплелась к поселку.

Выдав главе местной общины, красавчику по имени Мартин, длинную и насквозь лживую историю своих злоключений, Молли принялась вынюхивать, высматривать и выжидать. Три недели прошли без всякой пользы, но сегодня старой гадалке улыбнулась удача, и какая удача! Мальчишка. Мальчишка со своим сумасшедшим талантом. Он стоил всех трех сотен жителей деревни. Мальчишка, который может одним словом убить двух андро, отрастить курам лишние ноги и – наверняка – много чего еще. Скажем, превратить тощих городских крыс в откормленных коров или толстую полуседую Молли – в роскошную молоденькую блонду. Да. Именно так. В канадской грязи она откопала сокровище.

Молли Сивая Лошадь убедилась, что соседи вышли, тщательно заперла дверь своей каморки и вытащила из сумки рацию.

Глава 9

Ритуал чод

Музыкант говорил, что на море самые красивые закаты – разумеется, до тех пор, пока сам не отправился на закате в пасть Глубинному. Элджи не видел в этом закате особенной красоты. В облаках над морем тянулись кровавые полосы, наподобие пучков водорослей. Только водоросли в море колыхало течение, а облака – ветер. Элджи ненадолго задумался о том, что там, наверху, тоже может быть море. Тогда все они живут на дне, как морские желуди, облепившие камни. А ближе к поверхности плавают могучие и свободные существа…

Додумать ему не дал тычок в спину. Ткнул Дохляк, острыми костяшками пальцев, поэтому было довольно больно. Элджи оторвался от своих мыслей и опустил глаза.

У края расселины стоял Говорящий – по колено в желтой дымке, похожей на туман, наползающий иногда с моря. Дымка противно и резко пахла. У ног Говорящего лежал спасенный. Голова спасенного едва поднималась над желтой пеленой и совсем бы в ней скрылась, если бы Кимун и Риккардо не обматывали его веревками. Можно было просто швырнуть тело в Бездну, но Говорящему нравились длинные сложные ритуалы. Он даже заставлял Риккардо вязать специальные узлы, которые развязывались, если посильней дернуть за веревку. Риккардо раньше служил на кораблях и знал много узлов. Вообще Риккардо был неплохим парнем. У него даже была губная гармоника, но после истории с Музыкантом он сам подошел к Бездне и швырнул гармонику вниз. Теперь, должно быть, на ней играет Глубинный Бог. Эта мысль заставила Элджи хихикнуть, и он заработал второй тычок.

Самые красивые закаты бывали за несколько дней до и после землетрясений – это знали все. Поэтому, когда солнце прорвало облака и начало огненным шаром тонуть в море, Племя заволновалось. Однако Говорящий не торопился. Проверив узлы, он выпрямился и обернулся к Элджи. Ветер, усилившийся с приходом сумерек, трепал его космы. Говорящий протянул руку:

– Дай мне взглянуть на твою дудку.

Элджи совершенно не хотелось отдавать свирель, но рука словно сама потянулась и вложила костяную трубку в ладонь Говорящего. Тот повертел ее в пальцах.

– Серебро ты взял у бешенок. – Это не было вопросом. – Кость у Гремлина. – И это вопросом не было. – Ты хотел сыграть на ней мертвому-немертвому чужаку. Это непростая дудка. В ней сила бешенок и их Матери-Косатки и сила Племени и Глубинного Бога, она может призывать богов и говорить с мертвецами. Не думаю, чтобы простой рыбак, такой, как ты, мог правильно на ней сыграть. Я изменил решение. Я сам провожу чужеземца музыкой и сам принесу эту дудку в дар Глубинному.

Элджи страшно заволновался. Он вдруг понял, что все эти дни ему нестерпимо, до ужаса хотелось сыграть на костяной свирели. Это желание текло в его крови, как соль моря и зов Глубинного. Говорящий поднес дудку к губам.

…Говорящий поднес дудку к губам, и тогда Элджи прыгнул. Выхватив свою свирель, он перескочил через Курящуюся Бездну – которая, по сути, была лишь узкой расщелиной – и ловко, как ящерица, пополз по отвесной скале на той стороне. Дудку он держал в зубах. Вслед ему полетели камни. Один стукнул в плечо, другой задел макушку – но скоро Элджи был уже высоко, и камни не долетали. Там, в вышине, где только скалы, и ветер, и беспокойно орущие чайки, он уселся на узкий каменный карниз и поднес свирель ко рту. Он дунул, прижав губы к скрученной серебряной полоске и чувствуя на языке привкус металла и крови… и ничего не произошло. Звука не было. Зато в глубине, под землей и под морем, раздался чудовищный вздох.

Глава 10

Лаз канивра

Саманта оперлась о стул и сумела подняться на ноги.

…В последний момент андроид все же разжал кулак и ударил открытой ладонью, иначе никакой расстрел бы уже не понадобился. Но и такой удар опрокинул стул с сидящей на нем женщиной и отшвырнул к стене. Стирая с разбитых губ кровь, она смотрела, как Мартин выдернул из-под кровати рюкзак и вышел вон. Голова так гудела, что женщина еще долго не делала попытки встать.

Сэми лизнула пальцы. Красно, солоно. Смешно. У искусственного человека тоже, оказывается, есть чувства, и она сумела их ранить. Похоже, это ее особый талант – ранить чьи-то чувства. Ворочаться в жизни, как слон в посудной лавке. Бестолковый слон, бьющий хрупкий фарфор.

Впрочем, не время для сантиментов. Надо было выбираться отсюда. Женщина подошла к окну. За окном сгущалась ночь с редким фонарным светом, за окном замерла рослая тень часового. Человек бы шагал, стараясь обогреться. Андроид стоял неподвижно. Здесь ей не пройти.

Итак. Дверь. Окно. Еще одна дверь, ведущая в кладовую, – все так же, как в доме Дженис. Саманта подошла ко второй двери, распахнула ее и щелкнула выключателем на стене. Опять лампочка, не берегут здесь электричество, – значит, есть мощные генераторы и достаточно топлива. Они совершают вылазки в город. Вероятно, неподалеку проходит дорога, а у андроидов есть транспорт: вряд ли они волокут награбленное на спине, тут даже их спин не хватит. Надо угнать машину и добраться до дороги, но как прорваться через ворота? И, главное, как улизнуть из-под замка?

В кладовке – аккуратные полки. Женщина на секунду понадеялась, что найдет оружие, но оружия не было. Были детали. Ящики с инструментами. Верстак. Не кладовая, а рабочий сарайчик. Продуктов нет, – должно быть, андроид питался у Дженис или на общей кухне. С потолка свисала основательно потрепанная боксерская груша.

К стене прислонена была белая доска – такие Саманта помнила еще со школы имени победоносного генерала Паттона. На доске полустертый чертеж. Поразмыслив, женщина решила, что это карта поселка и окружающих его минных полей. Скотчем аккуратно прикреплены к доске два маркера, зеленый и красный. Саманта усмехнулась. Оставить предсмертную записку? Завещание, так сказать, потомкам?

Запомнив на всякий случай схему, Саманта взяла губку, слабо пахнущую растворителем, и аккуратно стерла рисунок. На его месте она начала выводить другую схему. Ароматический шестигранник с гидроксильной и карбоксильной группами – гидроксифенилпируват. Гидролаза катализирует превращение в гидроксиманделат, оксидаза окисляет гидроксильную группу до альдегидной. Продукт реакции, гидроксибензоилформат, с помощью трансаминазы и аминогруппы тирозина конвертируется в гидроксифенилглицин. Саманта аккуратно подписала под каждой стрелкой названия ферментов. Энзиматическая цепочка синтеза. Генбот понимает эти обозначения. Если у Мартина хватит мозгов, если он решится использовать Майка, метаболический коллапс отменяется.

– Мы платим добром за зло, потому что мы добрые сурки, – промурлыкала Саманта. – Мы подставляем правую щеку, мы подставляем левую щеку, мы добрые сурки и любим, когда нас расстреливают у забора в рассветный час.

Когда она пела последние слова, послышался приглушенный стук. Саманта навострила уши. Точно, стучат.

Морган приоткрыла дверь, но звук шел не из комнаты. Он раздавался из-под пола. Женщина упала на колени и приложила ухо к доскам. Морзянка! Ей-богу, это была морзянка. Стук. Стук-стук. Стук. Точки и тире складывались в одно слово: «Внизу». Какое счастье, что Сэми и Диану в школе трижды благословенного генерала Паттона поместили в разные спальни и ночами они перестукивались, отбивая морзянку по холодным отопительным трубам.

Сердце бывшей воспитанницы спецшколы радостно дрогнуло и тут же забилось чаще. Что, если звуки услышат караульные-андроиды? У них слух намного острее, чем у людей. Если часовые еще не насторожились, то лишь потому, что ветер дребезжал стеклами и швырял в стены снежные заряды. Женщина метнулась обратно в комнату. Здесь, как и у Дженис, был кухонный уголок с раковиной. Выкрутив до упора кран, Саманта послушала, как в раковину хлещет вода, и вернулась в кладовую. Еще пять минут ушли на то, чтобы отыскать в ящике с инструментами гвоздодер и отодрать от пола две доски. Из дыры потянуло сырым холодом. Оттуда, из узкого и темного пространства под домом, на Саманту уставились две пары глаз.

В кладовке было темно, зябко и пахло плесенью и мышами. Когда Сиби перестала колотить в дверь, одна мышь набралась смелости и вышла из своей норы. Сиби прекрасно видела в темноте, поэтому различила чешуйчатый хвост твари, мощные задние лапы, удлиненную морду и две сверкающие на ней красные точки. Мышь оскалилась и зашипела. Мелкая химера научилась остерегаться человеческого запаха и еще более опасного – потому что почти неразличимого – запаха андроидов. Однако то, что забралось на ее территорию, не было ни андроидом, ни человеком. Возможно, оно было конкурентом. Скажем, более крупной мышью.

Сиби ощупала пол вокруг себя и наткнулась на какую-то штуку с длинной рукояткой и тяжелым наконечником. Всплыло слово «молоток». Девчонка швырнула молоток, и химера прыснула обратно в нору. Мышь была неглупа и понимала, что молотками швыряются только хомо сапиенсы, натуральные или искусственные.

После этого Сиби больше не беспокоили, и она сама не заметила, как уснула – свернувшись клубочком на старом матрасе, уткнув лицо в колени.

Разбудили ее голоса. Сев прямо, девочка прислушалась. Говорил Мартин.

– Я должен завершить то, что начал Рой. Судя по записям, он провел большую работу среди базирующихся в Лондоне частей. Достаточно небольшого толчка, и все покатится само собой. Плюс, если Вечерский мертв, мне нужно найти нового поставщика.

Слова прозвучали так безразлично и скучно, словно Мартину глубоко плевать было и на поставщика, и на Вечерского. И на Роя.

Ответила Дженис:

– Ты не сможешь выдать себя за Роя. Люди не поймут, но андроиды…

– Я и не собираюсь. Мы начинали вместе. Они меня знают и поверят. И, главное, они увидят собственными глазами, что можно не подчиняться приказам.

Вздох. После недолгого молчания, голос Дженис:

– Я не хочу потерять еще и тебя.

Вот она не скучала, и не прикидывалась, и не врала.

Мартин, как будто глухой, ответил еще более безразличным тоном:

– Ты меня не потеряешь. Я всегда буду защищать тебя… и Майка. Кстати, он идет сюда, так что хватит об этом.

– Как ты различаешь?

– По запаху. По звуку шагов. Рой тоже это умел.

– Но никогда не демонстрировал с такой готовностью.

– Поэтому ты выбрала его? Потому, что он больше напоминал человека?

– К чему опять этот разговор? Все давно уже сказано.

Послышался смешок и звук шагов, затем снова голос Мартина:

– Ты не боишься потерять меня, Джей. Скажи лучше правду: ты боишься, что я превращусь в то, чем был раньше. И это осквернит память святого Роя. Так ты не бойся. Не превращусь.

– Я не…

– Хватит. Извини, мне надо еще забрать вещи из казармы.

– Я тебя провожу.

Стукнула дверь, затем раздался топот – это, наверное, Майк сбивал с ботинок снег. Мартин угадал.

Сама Сиби тоже неплохо слышала, и обоняние у нее было отличное, поэтому могла сказать наверняка: мальчишка торчал на крыльце, подслушивая разговор. Сейчас он топал так долго, словно хотел затоптать подслушанные слова.

– Мама, ты куда?

– Помогу дяде Мартину собраться. А ты пока выпусти Сиби из кладовой и напои ее чаем. Сахар на второй полке.

– Я знаю.

– Ты покормил кур?

– Да.

– Курятник запер?

– Я что, по-твоему, совсем дурак?

Голос у Майка был злой. И лицо тоже злое – это Сиби, конечно, не унюхала, а увидела, когда тот распахнул дверь кладовой. Остальных двоих в комнате уже не было.

Мальчишка стоял на пороге в желтом прямоугольнике света и глядел на Сиби злыми глазами. Про чай он совсем забыл.

– Ты хотела уйти? Поэтому Мартин тебя запер?

Сиби кивнула. Майк шагнул вперед, все так же пристально на нее глядя.

– Если я помогу, отведешь меня туда, где… остался папа?

– А что скажет Мартин, если ты сбежишь?

– Плевать на него.

Достав из-под горы всякой рухляди рюкзак, Майк быстро вернулся на кухню и принялся паковать продукты. Сиби нахмурилась:

– Мы что, прямо сейчас сбежим?

– Нет, пойдем ночью. Когда мама вернется и заснет. Если она вообще вернется.

Сиби не поняла, отчего Майк так яростно грохочет консервными банками. Он был какой-то странный. Как будто повзрослел с утра. Или даже постарел. Это, наверное, из-за дырки, подумала Сиби. Когда наземник умирает, остается дырка, и его детям надо быстро-быстро расти, чтобы дыру заткнуть. Вот сейчас Майк и рос, чтобы поскорей встать на место отца. А все потому, что они навсегда умирают, а не остаются со Старым, как сестренки, – иначе дыр бы не было. Потом Сиби сообразила, что теперь сама стала наземником, и настроение резко испортилось. Она столько всего еще не знала! Надо было нагонять, потому что сейчас она всем казалась глупой.

Плюхнувшись задом наперед на стул и обняв руками спинку, девочка спросила:

– Мартин и твой папа. Они были братья, да? Поэтому Мартин сейчас должен заботиться о тебе и твой маме?

Майк уронил жестянку с консервами, и та противно загремела. Какое-то время мальчишка смотрел на Сиби так, словно не прочь был подобрать банку и швырнуть ей в голову. Потом растянул губы в ухмылке.

– Ах да. Я и забыл. Ты из леса. Мама говорила, что ты дикая, как Маугли, и что с тобой надо деликатно.

Сиби насупилась:

– Никакая я не Маугли. Ничего со мной не надо. Что я спросила неправильно?

Майк отвернулся. Подобрав банку, он запихнул ее в рюкзак к остальным.

– Папа и Мартин не братья, – сквозь зубы проговорил он. – У них даже модификации разные. Папа – ЭсЭйОу, субалтерн офицер. Значит, младший командир. А Мартин – Си.

– Что такое «Си»?

– Си. Коммандо. Диверсант.

Оглянувшись и заметив недоуменный взгляд Сиби, он нетерпеливо вздохнул и добавил:

– Это значит – высокопрофессиональный убийца.

Сиби помотала головой:

– Не понимаю. Мартин – убийца?

– Да.

– А почему его тогда все слушаются?

Майк ухмыльнулся еще противней:

– Потому и слушаются. Потому что боятся.

– И ты боишься?

Мальчишка вздернул подбородок:

– Я – нет.

– А твоя мама?

Тот скривился:

– Она боится. Только не понимает, что боится. Не хочет признать. И возится с ним. Думает, он станет… другим.

– Как твой папа?

– Слушай, заткнись, а?

Сиби заткнулась и задумалась. Все это было очень нехорошо. Нельзя Сэми оставлять в поселке, где правит убийца. Колдун ошибся, когда попросил привести Сэми сюда. Он ошибался иногда, Сиби знала, но было неприятно, что сама она раньше не разглядела ошибки.

Со скрипом отодвинув стул, девочка встала.

– Мы должны забрать Сэми.

Майк пожал плечами:

– Ты совсем дура, да? Ее под замком держат и сторожат. Потом, даже если мы ее вытащим, она в лаз не пролезет.

– В какой еще лаз?

– В лаз Марты.

Тут Сиби совсем запуталась, и Майку пришлось объяснить. Он и объяснил, что Марта – это канивр, которого Мартин приручил. Еще щенком вытащил ее из гнезда летюги. Она там сидела и визжала, а летюжьи дети ее жрали. Вот, Мартин ее вытащил и выходил, и, хотя канивры вообще-то не приручаются, Марта наполовину приручилась. Наполовину потому, что убегает в лес охотиться и иногда по неделям пропадает, но всегда возвращается.

– Она и сейчас охотится. У нее есть лаз, под забором за домом Мартина. Он кустами закрыт. Там мы и пролезем. Или ты думаешь, что мы через ворота промаршируем? – закончил Майк с презрительной улыбкой.

Сиби захотелось его укусить. Просто очень-очень захотелось. Но вместо этого девчонка хлопнула в ладоши, потому что у нее появилась ИДЕЯ.

– Я знаю, как мы вытащим Сэми! – торжествующе воскликнула цвергиня и даже сплясала короткий триумфальный танец.

Майк, конечно, смотрел на нее, как на полную дуру, – но, когда услышал ИДЕЮ, проникся.

Теперь надо было работать быстро, чтобы до прихода Дженис поднять доски в кладовой и начать копать. Тут и пригодился не попавший в мышь молоток, и Сиби даже порадовалась, что не попала, – потому что мышиная кровь очень ядовита. А выдирать гвозди ядовитым молотком совсем неприятно.

Повезло, что дом Мартина стоял рядом с домом Дженис и лаз надо было прокопать совсем короткий – пятнадцать шагов. Земля подчинялась охотно, словно опять признала Сиби своей. Так что, когда Майк сунул голову в дыру и свистнул – это значило, что его мама возвращается, – Сиби уже почти прокопалась. Выскочив в кладовой, она поспешно принялась стряхивать грязь, пока Майк укладывал обратно доски. Грязь прилипла намертво, что, конечно, могло вызвать подозрения, но Дженис так ничего и не заметила. Войдя в дом, она сразу подошла к кровати и легла, накрывшись одеялом с головой.

Майк спросил нарочито равнодушно:

– Мама, ты спишь?

Та не ответила. Мальчик с Сиби еще некоторое время посидели за столом, даже выпили чаю, а потом выключили свет и разбрелись по постелям.

Когда дыхание Дженис стало ровным, Сиби подползла к Майку и ущипнула его за руку. Тот, оказывается, уже успел задрыхнуть. Разбуженный, мальчик натянул ботинки и куртку и встал на страже у двери кладовой. Сиби казалось, что он ужасно шумит и что она ужасно шумит, выгребая землю, – но ветер, усилившийся к ночи, шумел еще ужасней. Через несколько минут Сиби пробилась на поверхность. Над головой было деревянное брюхо дома, по сторонам – поставленные на ребро доски. Девочка легла на живот и ужом поползла по холодной грязи, освобождая место Майку. Тот выбрался из хода и вытянул рюкзак и очень неудобное охотничье ружье, которое прихватил в кладовке.

Девочка высунула голову из-под дома и разглядела кусты, о которых говорил Майк. До них оставалось шагов пять. Черные ветки мотались из стороны в сторону, будто рука, стирающая с лица снег. Но снег не стирался, он все несся белыми непроглядными полосами, и кусты жалобно трещали. Часовых с этой стороны не было, зато была пустая собачья конура.

Подобравшись, Сиби выскочила из своего укрытия и одним прыжком метнулась к кустам. Там и вправду оказался довольно узкий лаз, ведущий под забор. Сиби его расширила так, чтобы пролез взрослый человек, и вернулась к Майку. Тот уже забрался в лаз, который она прокопала под дом Мартина, и что-то тихонько выстукивал на досках. Девчонка открыла было рот, чтобы спросить, чего это он расстучался, когда сверху треснуло и одна из досок отъехала в сторону. В проеме показалось бледное лицо.

– Это мы, – прошептала Сиби. – Мы пришли, чтобы тебя спасти.

Майк рядом постучал кулаком по лбу и приложил палец к губам. Сиби поняла, что надо молчать, и молчала все то время, пока Сэми спускалась под дом, и пока они ползли наружу, и бежали к кустам, и пробирались сквозь лаз канивра. И только когда они вылезли с другой стороны и вжались в заросли, ожидая, чтобы луч прожектора скользнул дальше в поле, Сиби снова зашептала:

– А как же те громкие взрывающиеся штуки?

– Я видела карту минных полей, – прошипела в ответ Сэми. – Надо сориентироваться…

– Я знаю проходы, – перебил ее Майк. – Идите за мной, след в след.

Он решительно двинулся вдоль забора налево. Сэми за ним, Сиби – за Сэми, а луч прожектора все шарил в белой круговерти, пытаясь их настичь – но настичь так и не сумел.

Молли Сивая Лошадь выбралась из поселка еще засветло. Не зря она назвалась знахаркой – можно было беспрепятственно ходить в лес, объясняя, что это за травами и корешками. Сейчас травы и корешки подзасыпало снегом, но Молли не сплоховала. Сказала двум часовым у ворот, что тут недавно рядом подстрелили канивра, так у канивров в грудине есть особая железа, а из железы той получается мазь, очень полезная мазь для лечения прострела и опухших суставов. А что она одна идет, так это ничего, потому что знает верное слово и, кроме того, смазалась ракунсьей струей. В ракунсью струю дуболомы у ворот поверили: Молли ею действительно смазалась, и дроиды воротили носы. Ишь, стоят, рожи корчат. Пахнет им, видите ли, не так. Но пропустили.

Вообще-то Молли ничего против дроидов не имела, не то что некоторые. Дроиды, а что дроиды, думала она, ковыляя через поле по проходу между мин. Дорогу отмечали воткнутые в землю пруты: вроде как растет сорняк и растет, чужой не приметит и непременно подорвется. Она бы и сама подорвалась, кабы пришла ночью или не услышала, что кричат ей в мегафон с вышки. А так остановилась и ждала, пока не подобрал ее серый патруль.

Андро, размышляла Молли, мужики совсем неплохие. Сильные. Красивые. Надежные. Не пьют и не ударят без особой нужды. Так что гадалка неплохо понимала эту тощую курицу, которая на дроида запала и даже родила ему мутантного ублюдка. Непонятно только, что дроид в своей крале нашел. А та не дура: не успел один муженек окочуриться, уже другого клеит. И раньше с Мартином по поселку под ручку разгуливала, а сейчас от него вообще не отлипнет. А что, так и надо, зло подумала Молли. Каждый в этой жизни устраивается, как может. Уж Мартин точно получше Питера, даром что из инкубатора вывелся. Молли и сама бы за ним приударила, да годы ее не те.

Старая гадалка ступила в лес. К ракунсьей струе надо привыкнуть, а потом ничего. Зато все химеры стороной обходят. Никто с ракунсами не связывается. А Молли и сама как ракунс – зубы, может, и не самые острые, но поживучей многих будет. Женщина брела по просеке и размышляла, как бы обкрутить это дельце с мальчишкой. Питеру она велела встретить ее на развилке, там, где от дороги уходила почти заросшая, ведущая к просеке колея.

Проще всего было бы пацана купить, но Молли чуяла – не продаст красавчик парня. Будет защищать, как своего. Напасть на поселок тоже не выйдет, силенки у них не те. Значит, украсть. А как украсть? Пробраться-то за ворота легче легкого: скажешь, что беженец, плутал, мол, плутал и на деревню выбрел. А дальше? Ну, приведет она Питера и тех троих забулдыг. И что? Попробуй косо глянуть на пацана, тут же их дроиды и постреляют. Нет, надо умнее. Но Молли была хитра и, пока топала до развилки, придумала отличный план.

Люди-то в поселке злы и напуганы. Им только повод дай, правильное слово скажи. Или, еще лучше, возглавь. Сами-то против Мартина переть побоятся. А если кто-нибудь погорластей их поведет – глядишь, и попрут. Людей и андроидов в поселке поровну. Оружейный склад при казарме можно вскрыть. Ну да это уже не их дело. Главное – бунт замутить. Потом вовремя в сторону вильнуть, схватить мальчишку и под шумок смыться. Тут намечалась и двойная выгода. Во-первых, они получат пацана. Во-вторых, если с Железным Кулаком это дело согласовать, тот может с ребятами подвалить как раз тогда, когда люди и дроиды сцепятся. И взять и тех, и других тепленькими. Мальчишку получат, рабов наберут – чего уж лучше? А все она придумала.

Молли гордо ухмыльнулась и остановилась у развилки. Только сейчас гадалка заметила, что метель усиливается. Мокрый снег бил то в лицо, то в спину, ветер метался, как бешеный, деревья по-каниврьи выли. Быстро темнело. Это было нехорошо. Если Питер с дружками запили или заблудились и не найдут нужного поворота, как бы Молли не замерзнуть в лесу. Дорогу обратно можно в такой пурге и не отыскать. И будут лежать ее косточки до весны под снегом, если, конечно, не откопает и не сожрет тело медведь.

Молли Сивая Лошадь обняла руками плечи, опустила пониже капюшон и принялась топтаться на месте, пытаясь согреться. Шли часы. Давно наступила ночь. Гадалка все топталась, и бормотала, и пела старые песенки, которые слушала еще девчонкой: про то, как легко заблудиться на улицах большого города, про ритмы хип-хопа и про людей в масках, которые пляшут в даунтауне на Хэллоуин. Из всего того, о чем она пела, остался один Хэллоуин. Он выл над землей, и плевался в лицо снегом и обрывками древних страхов, и не кончался, не кончался…

Женщина поняла, что засыпает. С трудом разлепив глаза, она увидела два огня, пробивавшихся сквозь метель, и чуть не заплакала от радости. Питер все-таки приехал, все же нашел ее… Одновременно в ветре старой гадалке послышались голоса. Она тряхнула головой, чтобы прогнать морок, но голоса не стихали. Наоборот, приближались. Пронзительный детский дискант проскулил: «Сэми, если Майк хочет на остров, надо пойти на остров».

Сердце Молли заколотилось что было сил. Пригнувшись, она прокралась туда, откуда доносились голоса. За невысоким ельником ветер поунялся, и разговор стал слышнее.

– Я не собираюсь туда возвращаться. И вам там нечего делать. Мартин обещал послать людей, чтобы доставить тело твоего отца в поселок…

– А мне плевать, что он там обещал. Хотите идти в город – идите, а Сиби пойдет со мной.

Гадалка чуть не закудахтала от радости. Она узнала последний голос, ломкий, мальчишеский. Все складывалось как нельзя более удачно.

Глава 11

Глубинный Бог

Тварь дремала под островом. Сон ее нарушался лишь изредка, когда из-за сдвигов морского дна ее уютную колыбель начинало трясти и шатать или когда напоминал о себе голод. Тогда тварь расправляла руки-щупальца и рыскала ими, хватая все, что придется, – своих меньших собратьев, и акул, и китов, и тех, кто жил наверху, – маленьких, почти незаметных и не особенно вкусных. Иногда маленькие сами падали твари на голову, и поневоле приходилось съедать их, если сон был не слишком крепок. Еще беспокоили тварь большие зубастые киты, хотя и с ними она умела справиться. Темный разум создания хранил бесчисленные воспоминания – еще о тех временах, когда тело его было намного, намного меньше, когда он ютился в трещинах скал и охотился лишь на некрупных серебряных рыб и скользких мурен. Тварь понятия не имела, отчего начала расти и прибавлять в весе так, что все былые скальные убежища стали ей малы. Это случилось давно. Или не очень давно. Времени не было места в мире спавшего под островом. Были лишь пробуждения, были пиршества и схватки. Одна, с гигантской акулой, болезненно напоминала о себе – на жесткой шкуре до сих пор сохранились белые шрамы. Должно быть, та акула была царицей всех рыб, настолько же превосходя размерами других акул, насколько он превосходил своих собратьев. Битва была жестокой. Он кусал ее бесчисленными ртами, расположенными на концах рук, но малые рты не могли прокусить шкуру хищницы, а подтянуть ее к клюву никак не удавалось. Зубы акулы, напротив, легко рвали его кожу и выдирали огромные куски плоти и даже целые щупальца, так что приходилось отпускать противницу. Вырвавшись, акула нападала и нападала, тесня его к границе родной бухты, – и в конце концов ему пришлось бежать. Течение принесло его к острову, где он с тех пор и поселился.

Элджи еще раз что было сил дунул, и эхо под островом окрепло. Со скал посыпались мелкие камешки, пошуршал песок. Племя на той стороне испуганно загомонило.

– Разбудил! Он разбудил!

Дохляк и Риккардо бессильно размахивали винтовками – все патроны давно были истрачены на их соплеменников и Малых Богов, так что оружие превратилось в бесполезные дубинки. Говорящий, шатаясь, попятился от края расселины. Карниз под Элджи закачался. Он привстал, чтобы лучше видеть в желтом тумане. Люди разбегались, спеша укрыться в норах или добраться до пустоши на дальней оконечности острова, где во время землетрясений было не так опасно. Море, еще недавно гладкое, заволновалось и с сердитым рычанием устремилось на остров. Поднялась Большая Волна. Скалы, как ряд воинов, выступили ей навстречу и приняли первый удар. Раскатился грохот. Полетели брызги. Птицы, гнездившиеся на утесах, тучами поднялись в воздух и истошно заголосили. Весь остров содрогнулся, и те здания Центра, что еще не обрушились, зашатались, словно компания пьяниц. Над ними облаком встала пыль.

И лишь двое во всем этом шуме, гаме и беспорядке сохраняли спокойствие. Говорящий замер в нескольких шагах от Курящейся Бездны, привычно закинув голову и воздев руки к небу. И спасенный, смирно лежавший у самого края, не пошевелился – только начал медленно сползать вниз. Элджи, сам не зная зачем, бросил дудку и начал сползать с карниза – а затем, оступившись, покатился в ливне песка и камней в самую Бездну.

…Конечно же, колдовство не подействовало, подумал он. Переселения душ не бывает, демоны не вселяются в человеческое тело. Это бред. Это шутки подсознания – а разум хватается за последнюю соломинку, пытаясь вырваться из темницы. Как он понимал ее сейчас. Наверное, этого Мирра и добивалась. Совершенное и окончательное бессилие, когда видишь собственную смерть и не можешь ни попятиться, ни хотя бы зажмуриться. Земля под ним тряслась, и тело неуклонно, дюйм за дюймом, сползало к краю зияющей трещины, а желтая дымка терзала легкие и выжимала слезы из глаз. Он даже не мог прикрыть веки. Глаза заморгали рефлекторно. «В последние секунды жизни надо вспомнить то хорошее, что ты сделал», – мелькнула глупая мысль. Но что хорошего сделал он? Ничего не приходило на ум, и тогда он стал думать о Сиби. Почему-то ему страстно захотелось, чтобы Сиби была здесь. Она не дала бы ему упасть, как не дала когда-то утонуть в озере и в сознаниях бесчисленных лесных тварей. Она не дала бы ему умереть… Угасающий разум отчаянно зарыскал, пытаясь нащупать сознание цвергской девчонки через тысячи и тысячи миль… Но вместо этого нащупал нечто другое. Огромное и темное, оно всплывало из глубины. Оно было рассержено.

Уже почти скатившись вниз, Элджи увидел, как из Бездны высовывается черное мокрое щупальце. Оно зашлепало, слепо нашаривая добычу. Глубинный Бог был голоден и разгневан. Элджи разбудил его своей дудкой и сейчас за это поплатится. Он затрясся от страха, но что-то сильнее страха толкнуло его – и, в длинном прыжке перелетев расщелину, Элджи ухватил за руку сползающего в Бездну чужака и потащил его прочь. Черное щупальце, потянувшееся было к Говорящему, отдернулось, как бывало уже не раз и не два. Затем, как будто поколебавшись, оно зазмеилось следом за Элджи и его ношей.

Когда щупальце нависло над головой, Элджи бросил безразличного спасенного и схватился за острый осколок камня. Он знал, что камни и даже пули совершенно бесполезны против Глубинного, и все же умирать без боя, как Музыкант и как другие до него, не хотел. Однако Глубинный, кажется, пришел не за ним. Презрительно отбросив Элджи в сторону – от удара треснули ребра и перехватило дыхание, – щупальце потянулось к чужаку. Приподнявшись на локтях и изумленно расширив глаза, Элджи смотрел. Другие черные руки-змеи уже взметнулись над берегом и над развалинами Центра, привычно хватая бегущих соплеменников или круша остатки стен и перекрытий. Рев землетрясения мешался с ревом взбесившегося моря и ревом Глубинного Бога – но Элджи смотрел только туда, где в черном щупальце открылась широкая, вооруженная нескольким рядами мелких зубов пасть. Пасть эта нависла над лежащим на спине чужаком. А потом щупальце упало.

Глава 12

Композиция

И была вьюга, и был мрак – день первый.

Саманта не помнила, как очутилась в этой комнате. Помнила вьюжный лес, где тяжелые, липкие хлопья снега задавили все живое. Помнила упрямый голосок Сиби, пробивающийся сквозь пургу. Помнила мальчишку, который стоял под елью, решительно сжимая длинное охотничье ружье. А больше ничего не помнила, кроме сильной боли в затылке.

Из беспамятства ее вырвал резкий омерзительный запах. Саманта задохнулась и закашлялась, из глаз хлынули слезы.

– Ракунсья струя, – услышала она над собой каркающий голос, – попервоначалу только так шибает. А потом привыкаешь, и ничего.

Наплыло морщинистое лицо карги, с орлиным носом, пухлыми негритянскими губами и свесившимися на лоб седыми космами. Кожа у старухи была смуглой, а глаза – молодыми и пронзительными.

Саманта попробовала сесть и обнаружила, что руки связаны за спиной. Или не связаны, а обмотаны скотчем – веревка не врезалась в запястья. Сверху нависал потолок в лохмотьях облупившейся краски, в мерзких вздутиях, похожих на пузыри водянки. Откуда-то из-за спины сочился дневной свет. На стене, такой же облезлой и жалкой, виднелся более светлый прямоугольник там, где висела картина или фотография. Сейчас на полу валялась разбитая рамка.

Женщина повернула голову. Ботинки. Заляпанные грязью штанины. Кожаная куртка и торчащая над ней разбойная физиономия: опухшая, небритая, красноглазая. Второй мужик, с наполовину седой, наполовину рыжей бородой, сидел на корточках чуть поодаль.

– Где я?

Красноглазый щербато ухмыльнулся. Зубы у него были очень плохие, в каком-то мерзком буро-желтом налете.

– В гостях. А гости должны хорошо себя вести, так ведь, дамочка?

Второй разбойник заржал.

– Чего вы от меня хотите?

«Боже, – подумала Саманта, – неужели опять? Стоило избавляться от Мартина, чтобы попасть к этим…» Сейчас перспектива быть расстрелянной у забора казалась далеко не худшей.

– Чтобы ты слушалась, красотка. Будешь слушаться – будет все хорошо.

Гнилозубый сграбастал ее пятерней за подбородок, сжал в ладони лицо. Саманту передернуло от отвращения. Ладонь у гнилозубого была желтая. Кожа шелушилась мелкими чешуйками и трескалась. В трещинах выступала кровь, под ногтями залегли широкие полоски грязи. От руки тянуло нечистой кожей, сивухой и блевотиной.

– Не нравлюсь тебе, дамочка? Ну ничего, время у нас есть. Столкуемся.

Он оттолкнул ее, и Саманта ударилась об пол. Тряхнув волосами, снова села.

– Где дети? Что вы с ними сделали?

– Девчонка – доча, что ли, твоя? – в подвале. Пацан пока отдыхает. Слышь…

Мужик присел рядом, по-хозяйски взял за плечо.

– Дело на миллион баксов. Или, если по-теперешнему, патронов, потому что баксы нам без надобности…

Второй снова заперхал, захекал. Немой он, что ли? Гнилозубый пригнулся ближе. Из пасти его несло падалью и перегаром, а под глазами нездоровой синевой налились мешки.

– Нам нужно, чтобы пацанчик для нас малехо поколдовал. Ральф, тащи клетку.

Второй поднялся и зашел куда-то за спину Саманте. Раздался писк и стук, словно что-то живое бегало и билось в ящике. Бородатый выступил на свет. В руках его была обтянутая железной сеткой клетка, из тех, в которых дети держали домашних хомячков и морских свинок. Мужик сунул клетку прямо под нос Саманте, и то, что сидело внутри, злобно клацнуло зубами. Женщина отшатнулась.

Крыса. Возможно, когда-то это было крысой, или, во всяком случае, предки твари были крысами. Сейчас по острому хребту зверя топорщились иглы, задние лапы непропорционально развились, хвост, хлещущий по сетке, оброс чешуей, а на башке горело четыре глаза – два там, где и положено быть глазам у крыс, два ближе к затылку. Тварь зашипела, откинулась назад, распахнула пасть и вогнала зубы в сетку. По железной ячее поползли янтарные капельки яда.

– Че, не нравится тебе наш хомячок? – осклабился гнилозубый. – Мне вот тоже не очень. А хочу, чтобы нравился. Хочу, чтобы он был розовый, пушистый и жрал одуванчики.

До Саманты начало доходить. Она оглянулась на старуху, которая мрачно топталась у окна. На скуле женщины багровел синяк. Где-то Сэмми видела эту востроглазую тетку… может быть, в толпе, которая забрасывала Майка камнями?

И все же Морган решила, что лучше притвориться непонимающей.

– Хотите пушистого хомячка – идите в зоомагазин, – процедила она.

Мужик несильно размахнулся, и Саманту вновь швырнуло на пол. Было больно. Из губы опять потекла кровь. С идиотской веселостью Сэми подумала, что вполне могла бы уже подать в суд по статье «мужской шовинизм и насилие».

– Больно умная, да? Характер показать решила?

Пятерня сграбастала ее за горло и сжала. Саманта захрипела. Рука подтянула женщину к налитым кровью глазам.

– Слушай сюда, шлюшка. Либо ты говоришь мальчишке, что надо сделать. Либо мы перережем глотку тебе и твоему выблядку, но сначала оттрахаем так, что ты и на Страшном суде враскорячку ползать будешь. Ясно?

Чего уж тут неясного. Пальцы разжались. Саманта втянула воздух и прохрипела в опухшую морду:

– Смотрите, как бы мальчик вас самих не превратил в пушистых хомячков.

И за это, конечно, еще раз схлопотала.

Молли пыталась сообразить, когда же все пошло не так. Может, тогда, когда Питер разглядел красивую рыжеволосую сучку? Сучка, хотя и не первой молодости, была хороша. И то, как Питер вокруг нее вился и с ней шутил, Молли совсем не нравилось. Сучка-то небось думает, что это Питер ее стращает. А он не стращает. Это он так клинья подбивает. Сначала покажет, какой он крутой, а потом р-раз – давай, милая, расставляй ножки. Вон, даже руки ей велел развязать – значит, уверен, что сама даст. А потом, глядишь, вышвырнет он Молли в лес, а в лагерь притащит эту шлюху. Уже почти вышвырнул. Греби, говорит, обратно, сука тупая, веди мамашку парня. Чтобы был, значит, рычаг давления. Рычаг. Знаем, куда ты, паскуда, свой рычаг сунешь, едва я за порог. Молли так ему примерно и сказала, и за это огребла.

Ральф, козел тупой, только скалится. Боксер на стреме, Малыш в подвале с девчонкой. Никто тут против Питера не попрет. Значит, надо опять в поселок тащиться и непонятно как добывать мать мальчишки. А в поселке уже небось шухер, Мартин всех на уши поставил, ищет своего Майки. Вот ведь невезение. А так все хорошо начиналось…

Молли сокрушенно покачала головой и отвернулась от окна.

Мальчишку уже привели в чувство и втолкнули в комнату. Он глупо лупал глазами, потом орать стал, мол, всех он здесь сейчас превратит в крыс, а потом вообще задаст. Но Питер отвесил ему оплеуху, а потом сучка рыжая с парнем поговорила, и тот вроде присмирел. Сказала небось, что ее отродье держат отдельно, и что в руках у Малыша рация, и что, если парень будет больно рыпаться, – девчонку тут же придушат. Мальчишка скуксился и больше не выдрючивался. Но Питер и Ральф все равно на него пушки на всякий случай наставили, чтобы уж совсем наверняка.

Розового хомячка из крысы, правда, все равно не вышло. Не видел парень в жизни своей хомячков. Вышел какой-то жуткий красный еж, который поколотился маленько в клетке и дух испустил. Ну да ничего, лиха беда начало. Ай-яй-яй, гремел в голове у Молли какой-то левый мотивчик. Ой-ой-ой, все бы хорошо, да только больно не хочется обратно в лес. А когда Питер, ухмыльнувшись, одернул штаны и попер на верхний этаж, в ту комнату, где Ральф стерег рыжую тварь, – все стало совсем плохо.

Одна осталась у Молли надежда. Если сказать этой курице Дженис, где ее сынок, она сама за ним прибежит. Босиком по снегу примчится. Но Молли больше не будет идиоткой. Не отдаст за просто так мамашку этим козлам. Пусть сначала грохнут рыжую суку. А потом… потом поглядим.

Молли хмыкнула и выглянула в окно. Смеркалось. Сегодня уже не пойдет она в лес, здесь отдохнет, на диване в гостиной. Диван даже не очень ободранный, только зассанный – Ральф на нем вчера ночью обмочился. Ну да ничего, можно курткой прикрыть пятно. Молли вытянула опухшие, в синей венозной сетке ноги и уже устроилась на диване, когда сверху раздался крик.

Окно спальни было забито досками, плотно заколочено снаружи, – может, хозяева надеялись сюда вернуться и оберегали имущество от мародеров? Или, может, забаррикадировали дом и отбивались до последнего от хлынувшей с юга волны зверья? Не узнать.

Окно заколочено. За дверью бородатый с винтовкой. Саманта уселась на широкую двуспальную кровать и зло вцепилась пальцами в волосы. Надо было все же сказать Майку, чтобы он убил этих ублюдков. Может быть, они успели бы выстрелить. Может быть, нет. Может быть, девочка бы погибла, но, по крайней мере, тогда у Саманты и мальчика был бы шанс уцелеть. А так – разнюнилась. Распереживалась. Кто ей, в сущности, эта девчонка? Да никто, маленький грязный зверек из леса. Саманта даже не была уверена, что Сиби человек, – по некоторым оговоркам казалось, что девчонка из химер. Она и мальчик умрут ради химеры. Смешно. Особенно смешно потому, что Майк уникален и стоит миллиона человеческих жизней, не говоря уже о звериных…

Саманта вновь прокрутила в голове эти мысли и ужаснулась. Мартин прав. Ее стоило бы расстрелять под забором.

«Как была ты бесчувственной сукой, Сэми, так и осталась», – пробормотала она.

И Вечерский прав. Вот с ним бы ей самое место. Парочка демиургов, небрежно перекраивающих чужие жизни под собственные прихоти. Отличная вышла бы команда, жаль, напарник подох…

Саманта сжала кулак и что было силы опустила на матрас. Продавленный материал охнул и выплюнул в воздух облако пыли. Саманта поискала, обо что бы еще стукнуть кулаком, чтобы потверже, побольнее. Под рукой оказалась тумбочка, и женщина ожесточенно шарахнула по ней. Зашипела от боли. Тумбочка заскрипела, из нее с грохотом вывалился верхний ящик. Из ящика, растопырив страницы, выпала толстая книжка в черном переплете под кожу.

Библия. Саманта рассмеялась. Хозяева дома резвились на двуспальном монстре, но на всякий случай хранили под рукой Библию. Или, может, прикупили книгу книг уже потом, когда стало ясно, что Апокалипсис грянул. Может, они лежали на этой кровати и читали Библию друг другу вслух, пока дом не затопила волна ядовитых крыс. И крысы сожрали людей, раздробили и сжевали кости, а вот книгу отчего-то пощадили. Или она и вправду священная?

Саманта подняла тяжелый том, отряхнула пыль и раскрыла книжку на первой странице. Там была литография – распятый на кресте. Между ног Христа пририсован был красной ручкой толстый пенис, а внизу той же ручкой сделана надпись: «Любите ненавидящих вас». Саманту охватило омерзение. Она отбросила книжку и даже вытерла ладони о матрас, словно прикоснулась к чему-то пачкающемуся и гадкому.

Женщина снова оглядела комнату, и вся паутина, и плесень, и тяжелый запах нежили, и тряпки, сваленные в углу, – все это показалось ей нестерпимым. Легче было умереть, чем жить так. Умереть прямо сейчас, потому что лучше не будет, а может быть только хуже.

За дверью послышались шаги и гоготание Ральфа. Что ж, вот и оно, худшее. Саманта судорожно осмотрелась, ища хоть какое-то оружие, палку, доску, – но ничего такого в комнате не было.

Оружие. Сэми вспомнила пистолет, торчавший из-за пояса главаря шайки, кажется, Питера. Большая черная рукоятка. Что ж. Быть может, любить ненавидящих нас – не такая уж плохая в конечном счете идея. Если рассматривать ее как стратегию выживания.

Когда Питер ввалился в комнату, женщина сидела на кровати, закинув ногу на ногу, и улыбалась.

Преодолевая омерзение, Саманта целовала сопящего мужчину – хотя легче было поцеловать дохлую, разлагающуюся крысу, и его язык, ворочающийся у нее во рту, был как что-то из фильма «Чужие». Грязный ублюдок тискал пятерней ее грудь и давил на плечи, пытаясь опрокинуть женщину на кровать. После минутной борьбы она поддалась. Мужчина навалился сверху и затеребил молнию на джинсах. Тогда рука Саманты скользнула ему за спину, пытаясь нащупать рукоятку. Пистолета не было!

Ублюдок перестал дергать джинсы и осклабился. На Саманту дохнуло вонью.

– Что, сучка, думаешь, я совсем ту…

Договорить он не успел, потому что Саманта из всей силы ударила его лбом в лицо. Мужчина взвыл и свалился с кровати. Из разбитого носа хлынула кровь.

Саманта вскочила и метнулась к двери, но ее ухватили сзади за ногу. Швырнули на матрас. Саманта закричала. Жесткая ладонь сжала горло, и крик оборвался. Затылок ударился об изголовье, в глазах потемнело. Затрещала ткань свитера, со звоном отлетела пуговица с брюк. Рука зашарила у нее между ног. Вонючая мерзкая масса придавила, не давая вздохнуть… и вдруг обмякла. Саманта дернулась, сбрасывая это тяжелое, омерзительное… Неожиданно груз куда-то подевался. Тело Питера отлетело в сторону и грохнулось на пол. На Саманту глядело серое страшное лицо. Женщина вскрикнула и вжалась в спинку кровати – и лишь через секунду сообразила, что это просто полосы краски.

Мартин, в сером комбинезоне, серой куртке и с тускло-серым лицом, стоял над Самантой. Он просто смотрел, не делая попытки помочь. Саманта прижала рукой разорванный свитер, из которого выглядывала грудь. Покосившись налево, она увидела, что Питер лежит ничком, а из затылка у него торчит узкий и длинный нож. Крови вытекло совсем немного. Женщину затошнило, она прижала ладонь ко рту.

– Вы в порядке?

Самые тупые слова, которые Саманта слышала за последние шесть лет, – но сейчас она готова была расцеловать андроида. Тот стряхнул с плеч куртку и протянул ей.

– Прикройтесь.

Целоваться резко расхотелось. Женщина натянула слишком просторную куртку, откашлялась и хрипло спросила:

– Что с мальчиком? Где Сиби?

– Майк внизу. С ним все нормально. Сиби в подвале, и вам лучше ее осмотреть.

Саманта вскинулась:

– Что?

Неужели накликала, своими дурацкими мыслями накликала…

– Я не заметил физических повреждений, – сказал андроид. Голос у него был все такой же ровный. – Но, кажется, она сошла с ума.

– Вам кажется?! – яростно прошипела Саманта.

Она вскочила, едва не наступив на труп, и выбежала из комнаты.

Внизу, в освещенной керосиновой лампой гостиной, стоял Майк. Он стоял, ухмыляясь, очень довольный. Саманта проследила направление его взгляда и поняла, отчего мальчишка так сияет. На полу в центре комнаты было свалено три мужских трупа. Баба скорчилась рядом с диваном, а над ней скалил зубы странный, черно-белый канивр. В неверном керосиновом свете канивр смахивал на восставшую шкуру полярного медведя.

Сзади заскрипели ступеньки. Саманта обернулась.

Мартин спустился с лестницы и, шагнув к Майку, положил руку ему на плечо. Мальчик поднял голову.

– Пусть Марта ее сожрет.

– Непременно сожрет, – невозмутимо пообещал андроид. – Но чуть позже. Сначала мы ее допросим.

Баба задрожала и что-то забормотала. Канивр тихонько зарычал, еще пуще оскалив клыки. Саманта отвернулась и побежала по ступенькам вниз, туда, где чернел спуск в подвал.

– Сиби! Сиби, что ты делаешь?

Девочка не отвечала. Она ползала на четвереньках, выкладывая на полу сложный узор из мусора. Саманта присела рядом, подняла лампу и посветила девчонке в лицо. Глаза блестят, зрачки слишком расширены – похоже, ей вкололи какой-то наркотик.

– Сиби, ты меня слышишь?

Та не ответила. Саманта села на ящик и сложила руки на коленях.

В композиции, которую Сиби выкладывала на полу, чувствовалась некая система. Кое-какие клочки бумаги девочка долго мяла в руках, ощупывала, как слепая, словно не была уверена, куда точно их приткнуть. Затем быстро наклонялась и совала газетный комок между щепок, тряпок и обломков пенопласта. И когда комок оказывался на месте, Саманта отчего-то понимала, что именно там он и должен был очутиться.

Сверху послышались крики. Морган продолжала наблюдать. Крики затихли.

Потом на лестнице раздались шаги. Высокая тень упала на разбросанный по полу мусор.

– Что с ней?

Саманта обернулась к андроиду. Пальцы у него были испачканы чем-то темным, и женщина догадывалась, чем.

– Вы закончили допрос?

– Закончил.

– И заставили Майка на это смотреть?

– Никто его не заставлял. Скажите лучше, что с девочкой.

Саманта пожала плечами:

– Не знаю.

Андроид подошел ближе, присел на корточки.

– У меня есть аптечка. Может, вколоть ей успокоительное?

– Подождите…

Сиби перестала возиться со своим творением. Некоторое время она стояла на четвереньках неподвижно, оглядывая картину, затем тонкопалая рука заскользила над видимыми одной лишь девочке линиями.

Саманта нагнулась ближе, всматриваясь.

– Я где-то наблюдала похожее, – сказала она. – Во сне. Или в лесу. Или во сне о лесе. Там было одно существо, наполовину человек, наполовину паук. Она называла себя «Предсказательницей». Ее паутина…

– У вас тоже с головой не в порядке?

– Нет, постойте, – нетерпеливо проговорила женщина.

По ступенькам застучали подошвы. Майк заглянул в подвал и присвистнул:

– Чего это она?

Саманта сделала ему знак молчать. Она думала, вспоминала, анализировала.

– Плетение сети. Или этот узор… – Женщина кивнула на выложенную на полу композицию, – это лишь физическая репрезентация происходящих в мозгу процессов. Формирование новых нейронных связей, ассоциативных цепочек. Это…

Сиби оглянулась. Расширенные глаза чернели на бледном личике, как две скважины в никуда.

– Колдун, – сказала Сиби тонким безжизненным голосом. – Он захлебнулся в воде и скоро умрет. И Старый… гнилой, больной, наземники кашляют. Если мы не поможем, они все умрут.

Глава 1

Яблони на Марсе

В прожаренном солнцем лесу пахло смолой. Под ногами потрескивали шишки и сухая хвоя. Неподалеку цокала белка… по крайней мере, Тезею хотелось думать, что это белка. Лучи падали почти отвесно, беспощадно-белые, и с севера тянуло дымком. Пожары в Приокско-Террасном заповеднике уже три года некому было тушить.

Ряд деревьев за спиной сдвинулся, как бойцы, сомкнувшие строй после первых потерь. Впереди раскинулось поле, заросшее разнотравьем. То тут, то там из сорняков пробивались молодые сосенки – словно разведчики, искавшие безопасный проход к реке. К тому, что еще несколько лет назад было рекой. Несмотря на снимки с дронов, Тезей глядел и не верил и боролся с желанием ущипнуть себя за руку. Вместо широкой, не меньше полукилометра, водной глади между двумя пологими берегами кипел серовато-зеленый поток. «Кипел» – правильное слово, потому что вместо воды в реке бурлило адское месиво. От него несло обычными хлебными дрожжами и немного озоном. То и дело там вспухали и лопались пузырьки газа. Прибрежная полоса приобрела нехороший оттенок ржавчины, подернулась толстой коростой.

Тезею отчего-то вдруг захотелось выйти из тени сосен и шагнуть к реке, словно что-то его притягивало. Биолог уже почти сделал шаг, когда Сизиф ухватил его за плечо и толкнул за ближайший ствол. В зарослях неподалеку раздался треск. Что-то двигалось там, ворочалось шумно и сердито, ломая ветки. Солнце на миг скрылось за случайным облачком, а когда вынырнуло, свет его отразился от брони выбравшегося на леса зверя. Возможно, когда-то это было туром или даже просто коровой. Или, скажем, кабаном. Сейчас костяные пластины покрывали тварь от крестца и до крупной башки. Панцирь опускался почти до земли, и из-под него торчали короткие лапы со вздувшимися копытами.

Химера фыркнула, мотнув подслеповатой башкой, и, топча заросли пижмы и васильков, двинулась к реке. На секунду Тезею вспомнился какой-то давний фильм об африканской саванне, где носороги и слоны вот так же спускались на водопой. Только воды там не было.

– Неужели он не чует? – нервно шепнул биолог.

Сизиф только сильней сдавил его плечо.

Бронированный зверь между тем преодолел пару сотен метров, разделявшие реку и полоску леса, и вступил на полоску ржавого грунта. Здесь он, казалось, заколебался, нервно затоптался на месте, выбивая из земли облачка рыжей пыли. Но некая сила, невидимая, но неумолимая, продолжала тянуть его вперед. Оскальзываясь, химера начала спускаться к воде – не воде.

– В который раз это вижу, – тихо проговорил Сизиф, по-техасски растягивая слова, – а все не налюбуюсь.

Ворочающееся в русле реки серо-зеленое варево бесшумно расступилось, охватывая быко-кабана глянцевитыми ладонями. И поглотило. Без всплеска. Без звука. Зверь просто исчез, не успев даже взреветь. На какое-то мгновение поверхность реки успокоилась, подернувшись маслянистой пленкой. Пахнущая дрожжами масса – Sacharomyces omnipresens, или просто омнии, – уже сожрала зверя, переработала его ткани и органы, ассимилировала его ДНК. Несмотря на жару, Тезея прошиб холодный пот. Он обернулся к Сизифу. Охотник улыбался, странно морща лоб, – как будто зрелище одновременно доставило ему удовольствие и заставило призадуматься. Биолог давно уже отчаялся понять, что происходит у Сизифа в голове. Возможно, нечто не менее загадочное и опасное, чем то, что творилось в глубинах фальшивой реки.

– Вы уверены, что в воздухе оно нас не достанет?

Не переставая ухмыляться, Сизиф перевел на него взгляд серо-стальных глаз.

– Тебе лучше знать, док. Ведь ты сотворил эту штуку. Так?

Тезей пожал плечами и неохотно ответил:

– Так. Я и еще несколько сотрудников.

– И зачем же оно вам понадобилось?

Биолог отер пот со лба тыльной стороной ладони и устало взглянул вверх, туда, где в выцветшем небе горел белый безжалостный круг. Где-то там, в трех неделях лету, и это если с новыми плазменными движками… А теперь, через четыре года после Бостонской катастрофы, уже навеки недостижимый…

– Универсальная форма жизни, Ричард. Омнии способны существовать в самых неблагоприятных условиях и выделять кислород в атмосферу. Мы собирались терраформировать Марс.

Дмитрий не ожидал, что вернется в Пущино. За прошедшие годы городок ни капли не изменился. Тот же угрюмый параллелепипед общаги, тот же базарчик на площади с теми же ларьками, тот же ряд институтов, выстроившихся вдоль одной улицы, та же блестящая под солнцем река. Та же дорожка из разбитых бетонных плит, ведущая к реке через луг, и заросли тростника на берегу.

Знакомиться с будущими сотрудниками предстояло только завтра, поэтому сегодня он, бросив сумку в общаге, отправился на реку. Знойный август звенел кузнечиками по сторонам от дорожки. Белая пастушья сумка, желтая пижма, лиловато-синий цикорий… Было жарко. Хотелось снять рубашку. Хотелось завалиться на песок, закинуть руки за голову и ни о чем не думать. Нырнув с солнца в прохладные и темные тростниковые заросли, Дмитрий проплутал некоторое время по тропинкам, протоптанным любителями купания и влюбленными парочками, и наконец-то выбрался к воде. На узкой полоске пляжа не было ни души. Река лениво катила воды, и от нее несло тиной. Некстати вспомнилось, как на практике куратор курса предупреждал: нельзя заплывать ни в коем случае, в прошлом году утонуло двое студентов…

Эти мифические двое студентов тонули в Оке каждый год, только почему-то всегда на курс раньше, чем новое поколение практикантов. Хмыкнув, Дмитрий стянул штаны, скинул рубашку и решительно направился к воде. Ноги окатило холодом, и биолог вздрогнул. Первые несколько шагов ступни мягко погружались в песок, а затем следовал резкий обрыв. Дмитрий помнил об этом, но не рассчитал и с ходу ухнул с головой. Вынырнул, отфыркиваясь, и поплыл широкими стежками против течения. Здесь, чтобы оставаться на месте, надо было плыть против течения. Терять пляжик с рубашкой и штанами из виду не хотелось – потом не найдешь его в этих зарослях, а если будущий начальник лаборатории заявится в общежитие в одних мокрых плавках, то-то смеху будет…

Он отвернулся, казалось, всего на секунду – глянуть на противоположный берег, покато спускающийся к воде, с полем и темной полоской сосен Приокско-Террасного, – а когда обернулся снова, увидел, что на песке рядом с его вещами сидит какой-то человек. Человек был в костюме, что на такой жаре смотрелось дико. А оттого, что в костюме он уселся прямо на песок, зрелище казалось еще более диким, так что на секунду Дмитрий забарахтался и снова погрузился с головой. Вынырнув и проморгавшись, он развернулся и поплыл к берегу.

Пока он прыгал, вытряхивая попавшую в ухо воду, человек все так же сидел на песке, невозмутимо и нагло его разглядывая. Теперь Дмитрий заметил, что под зад тот подложил красную пластиковую папку. Вдоволь наглядевшись, человек пружинисто встал, поднял папку, аккуратно ее отряхнул и направился к купальщику. По мере того как он приближался, Дмитрий чувствовал себя все более и более глупо – так, словно не этот странный тип заявился на пляж в костюме, а, напротив, как будто он, Дмитрий Солнцев, голышом ввалился в кабинет высокого административного чина. Впрочем, человек вполне дружески улыбнулся, отчего его невзрачное лицо вдруг стало намного симпатичней, и, как ни в чем не бывало, протянул биологу руку.

– Вы Дмитрий Михайлович Солнцев, если не ошибаюсь? Я могу называть вас Димой?

– Можете, – буркнул Дмитрий, подавив желание спросить: «А ты кто такой?»

Уже и так было понятно, кто он такой, – недаром на комиссии в Москве, принимавшей у Дмитрия собеседование, присутствовал такой же неприметный человек в таком же сером костюме. Тот не задал ни одного вопроса, только что-то периодически набрасывал у себя в планшете. Этот, похоже, был более разговорчив.

– Левицкий Юрий Павлович, – представился мужчина в сером, в меру крепко пожимая мокрую пятерню будущего начальника лаборатории.

Называть себя «Юриком» он отчего-то не предложил. Эта мысль заставила Дмитрия усмехнуться.

– Присядем? – учтиво предложил он, в издевательском полупоклоне указав рукой на усеянный бутылочными осколками и палочками от мороженого песок.

Дело в том, что Дмитрий не очень любил людей в сером. Впрочем, кто их любил?

– Спасибо, я уже насиделся, – ответил Юрий Павлович. – Как вода?

– Отличная водичка.

– Как вам комната?

– Отличная комнатка.

Левицкий улыбнулся:

– Вы все называете «отличным»?

– А вы всегда проводите идеологическую проверку на пляже?

Против ожиданий этот вопрос заставил Левицкого улыбнуться.

– Проверку вы, Дима, уже прошли сто раз до меня. А я просто хотел поговорить в непринужденной обстановке. И желательно до того, как вы приступите к работе. К работе вы приступаете завтра, в общежитии я вас не застал. Так что, как видите, все просто.

«Ага, проще не бывает», – мрачно подумал Солнцев.

Но в действительности все оказалось до ужаса просто.

В самой непринужденной обстановке: берег, солнышко, звон насекомых и шуршащие камыши – Левицкий Юрий Павлович поведал Дмитрию о том, что ему предстоит работать с ворованной технологией.

Когда прозвучало слово «генбот», биолог уже не особенно удивился. Американский, жестко охраняемый патент не продержался и трех лет, несколько дольше, чем атомная бомба. Но передал технологию в руки идеологических противников на сей раз не уроженец Штатов, не пацифист и не «гражданин мира». Кроме слова «генбот», прозвучали слова «наш сотрудник, работающий над проектом совместно с госпожой Морган». И тут-то Дмитрий вспомнил: обшарпанная аудитория, пацаны, хихикающие в заднем ряду, острый профиль и насмешливые голубые глаза сидящего на столе парня. Тогда Алекс Вечерский казался ему очень взрослым, чуть ли не старым.

Теперь, в воспоминаниях, он выглядел совсем мальчишкой. Двадцать лет, всего на десять старше тогдашнего Димки. Сейчас ему должно было исполниться тридцать девять. Ходили слухи, что его кандидатуру пару лет назад обсуждал Нобелевский комитет, но что-то там не сложилось. Зато американская пресса подняла вокруг переезда Вечерского в Штаты большую шумиху.

Левицкий Юрий Павлович, видимо, понял, что шила в мешке не утаишь, а может, и еще что-то понял, потому что задумчиво потер переносицу и сообщил:

– Александр Владимирович лично предложил вашу кандидатуру.

Так вот что заставило директора московского института сдернуть Дмитрия с многообещающего проекта и услать в захолустное Пущино… «Когда надумаешь, пиши». А он не написал, но, значит, зеленая длинная тварь, сожравшая весь кислород в пруду, все же запомнилась восходящему светилу.

Левицкий сощурился на падающее за реку солнце и договорил:

– Официально всем пущинским проектом руководит доктор Андрей Семенович Летаров. Соседняя с вашей лаборатория. Завтра я вас познакомлю. Вам мы решили поручить практическое направление исследований.

Дмитрий Солнцев одернул медленно сохнущие трусы и глуповато усмехнулся. Почему-то вся эта история показалась ему куда более неловкой, чем беседа голого с одетым. Переступив по песку, он кашлянул и глухо спросил:

– Одеваться можно?

Левицкий недоуменно заломил брови и всплеснул руками, чуть не выронив красную папку.

– Конечно, конечно, Дима. Вам, должно быть, холодно – солнце-то уже садится, а тут сыро.

По спине Дмитрия и в самом деле бежал холодок, но сырость, наползавшая от воды, к этому никакого отношения не имела.

Наутро, явившись в институт и подписав все необходимые документы, Дмитрий в сопровождении господина Левицкого отправился на встречу с шефом. Андрей Летаров. Имя показалось смутно знакомым, – может быть, пересекались на какой-нибудь конференции? Или читал статью?

Рядом с входом в обитель Летарова висела табличка «Лаборатория молекулярной нейробиологии». Сам Летаров сидел в офисе перед компьютером и изучал трехмерную томограмму головного мозга. Височные и лобные доли на реконструкции подмигивали красным.

Обернувшись на стук, он живо вскочил из-за стола и приветствовал вошедших. Невысокий, щуплый, с резкими движениями и быстрым говорком, Андрей Летаров смахивал на подростка, хотя было ему хорошо за тридцать. Представив Дмитрия, Левицкий откланялся, и биологи остались в кабинете одни. Летаров бесцеремонно уставился на гостя черными выпуклыми глазами. Дмитрий тоже смотрел и все пытался вспомнить, где же он видел этого типа.

– Весенняя школа, пятнадцатый год, да?

Дмитрий вздрогнул. Точно! Одиннадцатиклассник из группы Вечерского.

– Вы тогда еще хвостом ходили за Алексом, – бесцеремонно добавил Андрей.

«А ты, дружок, может, и не ходил, но на должность в проекте тебя наверняка двинул он».

– Думаете о том же, о чем я думаю? – тут же быстро спросил Летаров.

– Зависит от того, о чем вы думаете.

Нейробиолог запустил руку в чернявую шевелюру и яростно дернул, вырвав несколько волосков. Заметив удивленный взгляд сотрудника, Летаров сморщился и одновременно улыбнулся.

– Извините. Вредная привычка. Жена велела бросать курить. Я бросил и тут же обзавелся этим… скоро совсем облысею.

– Так о чем вы думали?

– О Вечерском. Это ведь он вас сюда пристроил? И меня. Эти… – он кивнул на дверь, подразумевая, видимо, удалившегося господина в сером, – играют в секретность, но наш научный мирок очень маленький. Все всех знают, все со всеми встречались. Так вот…

Летаров принялся накручивать выдранные волоски на палец. Выглядело это довольно неаппетитно.

– Вы должны кое-что знать об Алексе. Если еще не знаете…

Дмитрий пожал плечами. Если честно, тайн и секретов с него было вполне достаточно, но вряд ли это остановило бы откровения коллеги.

– Его многие считают гением, – продолжил Летаров, снизу вверх внимательно заглядывая в глаза собеседнику. – Вы точно считали, ну, тогда, в школе. Бродили за ним с открытым ртом, как за слоном в зоопарке… Мальчишке это простительно, но и вполне взрослые дяди и тети пребывают в том же заблуждении.

– А вы – не считаете? – довольно резко спросил Дмитрий.

Этот тип определенно начинал его раздражать.

– Почему же, – хмыкнул нейробиолог. – Очень даже считаю. Но не научным гением. У него светлая голова, но не хватает теоретической базы. И… не терпения, а усидчивости. Я с ним работал какое-то время. У него по восемь проектов зараз шло, и ни один Алекс до конца не доводил. Он не биолог, а… фантазер, что ли? Или прожектер, так вернее будет. Но он гений, конечно. Он гениально использует людей. Гениально подбирает кадры, гениально их выжимает, а когда выжмет досуха, гениально выкидывает на помойку. Учтите на будущее, Дима.

Сделав страшные глаза, Летаров вдруг выдавил хриплым шепотом:

– Если вам дороги жизнь и рассудок, умоляю, не ходите ночью на Гримпенскую трясину!

Это было до того неожиданно и смешно, что Дмитрий чуть не фыркнул.

– Ладно, – покладисто согласился он. – Не пойду. И мнение учту. А все-таки вы, Андрей, на него работаете.

Тот снова ухмыльнулся:

– Я на себя работаю. Проект больно знатный, хотя и безумный. В общем, дубль того, что Алекс делает в Бостоне, но я справлюсь быстрее. И лучше.

«С самомнением у тебя все в порядке», – подумал Дмитрий, а вслух сказал:

– Что за проект, если не секрет?

– Секрет, конечно, но я все равно расскажу. Страсть как люблю выдавать секреты. Про «генбот» вы наверняка в курсе?

Солнцев сдержал улыбку.

– Слышал кое-что.

Летаров важно кивнул.

– Вы мне нравитесь, Дима. Думаю, мы сойдемся. Алекс в Бостоне бьется над телепатическим интерфейсом… а мы его здесь сделаем и утрем нашему светилу нос. А? Как, согласны?

Летаров сунул Дмитрию руку, и тому ничего не оставалось, как тряхнуть небольшую, липкую от пота ладонь. Нейробиолог лихо подмигнул в ответ – так, словно они заключили некую таинственную и многообещающую сделку.

В тот же день Дмитрий выяснил, что под «практическим направлением» имеется в виду прикладная работа. Вечерский хотел, чтобы лаборатория Солнцева использовала позаимствованную у американцев технологию для создания организма, способного существовать в экстремальных условиях. Марс. Дмитрий и не подозревал, что российская космическая программа так далеко продвинулась. Организм должен был выработать на Марсе атмосферу. Это разогрело бы поверхность планеты, а затем, после таяния вечной мерзлоты и льда под полярными шапками, можно было перенести в новый мир другие виды растений и животных. Требовалось также увеличить кислотность почв Марса и изменить еще несколько параметров.

Мысленно Дмитрий сразу же начал набрасывать портрет будущего трансгена. Хлоропласты для фотосинтеза, быстрое деление, способность обитать во льду – поскольку жидкой воды на Марсе пока не было. Не хватало лишь банки с газировкой и холодного окна за спиной, а так игра в «Пруд» продолжалась. За чем же дело стало? Он купил шипучку в первом же ларьке по пути к общаге, а в комнате устроился на подоконнике, достал планшет и принялся за работу. Завтра предстояло изложить сотрудникам – двум мэнээсам и трем женщинам-лаборанткам – план действий.

В качестве исходного организма Солнцев выбрал хлебные дрожжи, Sacharomyces cerevisae, – и потому, что клетки дрожжей быстро делились, и потому, что геном их был досконально изучен еще в прошлом веке, и, наконец, потому, что сахаромицес легко трансформировались плазмидами, содержащими последовательности генбота. От одноклеточных водорослей финальному трансгену достались хлоропласты, от живущих во льду бактерий – способность вырабатывать антифриз. Еще Дмитрий использовал гены бактерий-термофилов, обитавших в серных источниках, и гены грибов, растущих в наполненных сероводородом пещерах. Финальный организм мог поглощать сероводород, выделяя серную кислоту, – так что и вопрос с закислением почв был решен.

Трансгенов окрестили Sacharomycres omnipresens – «живущие повсюду». Они действительно могли существовать практически в любой среде, выдерживали высокий радиационный фон и облучение ультрафиолетом. Спустя два года терпеливой, кропотливой и скучноватой работы штаммы были вполне готовы к тому, чтобы отправиться на Марс. Господин Левицкий, курировавший проект, покровительственно похлопал Дмитрия по плечу и назвал «удачным приобретением», за что чуть не получил в рыло – о чем, впрочем, так никогда и не узнал.

А вот у Летарова, как он ни пыхтел, ни драл свою шевелюру и ни гонял сотрудников, заставляя их вкалывать по десять – двенадцать часов в сутки без выходных, с телепатическим интерфейсом ничего не получалось. По слухам, Вечерский у себя за океаном тоже не слишком преуспел, но нейробиолог все равно был безутешен. Ему страсть как хотелось перегнать бывшего учителя. Сам Дмитрий не любил соревноваться. Он считал, что чем больше пялишься в спину бегущим впереди или оглядываешься через плечо на тех, кто поджимает сзади, тем меньше времени остается на собственное дело. Может, поэтому они так и не стали с Летаровым близкими друзьями, хотя через месяц обоим дали квартиры по соседству, в новом доме неподалеку от институтской аллеи. Андрей, пригласив холостого коллегу на новоселье, познакомил его с женой Леночкой – той самой противницей курения – и маленькой дочкой Машей. Дмитрий и потом не раз забегал к ним попить чаю, а порой и чего покрепче, однако, едва разговор заходил о науке, телепатическом интерфейсе и Вечерском, всегда старался сменить тему.

Как раз в гостях у Летарова он и услышал первые новости о Бостонской катастрофе. Леночка, большая любительница торчать в соцсетях, оторвалась от своей страницы ВКонтакте и окликнула мужа:

– Андрюша, ты слышал? Тут пишут, что в Бостоне какие-то подопытные звери сбежали из лаборатории. Как думаешь, это опасно?

– Чушь, – фыркнул и нетерпеливо отмахнулся Летаров. – Очередная утка. Ты бы поменьше торчала в сети, а то Машка за тобой тянется. У нее уже в вирте больше друзей, чем в реале, причем половина из них искины. Хочешь, чтобы сказки ребенку читала программа?

– Вот возьми сам да почитай…

Виновато улыбнувшись, Андрей выбрался из кресла, прошел к книжному шкафу и вытащил оттуда потрепанный томик «Волшебника Изумрудного города», древнее издание, доставшееся ему еще от деда. Летаров коллекционировал бумажные книжки и настаивал, чтобы Машка тоже училась читать с бумаги. Дочку он обожал, и только ради нее готов был оторваться от разговоров о своем вожделенном телепатическом интерфейсе.

В тот день больше о бостонском инциденте не говорили. После того как наслушавшаяся о приключениях Элли Машка уснула, Летаров принялся сетовать на очередную неудачу с каким-то йогом-телепатом, который на проверку оказался обычным мошенником. В перерывах Леночка бомбардировала их новостями о забастовках деклассированных в Англии, о легализации сенс-наркотиков в Марокко и о террористических акциях «Чистого мира» – экстремисткой организации, требовавшей повсеместного уничтожения андроидов.

Все выжившие знают дату «Дня Химеры»: одиннадцатое сентября две тысячи тридцать шестого года. Другая дата, четвертое ноября две тысячи тридцать шестого года, большинству людей ничего не скажет. Между тем случившееся в этот день грозило куда худшими бедами. В личном календаре Дмитрия Солнцева четвертое ноября тридцать шестого значилось как «День омний».

Глава 2

День омний

Четвертого ноября над Пущино разразился ледяной дождь. Тысячи мелких льдинок барабанили по крышам, по стенам, по покрывшемуся скользкой коркой тротуару. Ломались ветви деревьев, рвались провода. В институте свет отключился лишь на тридцать секунд, после чего заработал аварийный генератор. Этих тридцати секунд, однако, хватило, чтобы в одном из ламинаров нарушилась циркуляция воздушного потока. У работавшей в стерильной комнате лаборантки в тот день был насморк, и поэтому, пренебрегая правилами безопасности, она не надела маску. Один вдох – и вылетевшие из ламинара споры оказались у женщины в легких. Свет включился. Стерильность восстановилась. Лаборантка никому не сообщила о происшествии.

Так ли это было, или не совсем так, Дмитрию оставалось лишь гадать. На следующий день Марья Дмитриевна – так звали нерадивую лаборантку – позвонила на работу и сообщила, что, кажется, у нее не насморк, а грипп. Поднялась температура, развился сильный кашель. Дмитрий велел ей сидеть дома и пить горячий чай.

Второй звонок прозвучал вечером шестого ноября. Звонили из городской больницы, куда Марью Дмитриевну доставили в критическом состоянии. В пробах мокроты обнаружились споры неизвестного грибка. К тому времени лаборантка уже не приходила в сознание. Ее легкие были заполнены кровавой слизью вперемешку с серо-зелеными колониями омний.

Дмитрий как раз собирался ложиться спать. Звонок сдернул его с кровати. В первую минуту ученый ошалело смотрел на экран комма, не веря, что это происходит с ним. В голове билась глупая мысль: «Ну говорил же я им, что для работы с омниями надо строить бокс П-4…» В окно ударил ветер. Стекла задребезжали, щеки коснулся ледяной сквозняк. Солнцев очнулся и принялся лихорадочно соображать, как поступают в таких ситуациях.

Карантин. С кем Марья Дмитриевна могла контактировать? У нее дочь, зять, внук… потом врачи в больнице. Кто еще? Следует ли помещать в карантин сотрудников лаборатории? Кажется, четвертого ноября женщина тоже кашляла, значит, грибок мог попасть в воздух и в вентиляцию. Изолировать весь институт? А с кем успела повстречаться дочь лаборантки? Сколько людей может быть заражено? Надо ли звонить Летарову, отвечающему за технику безопасности на их этаже, или лучше сразу…

Дмитрий взялся за голову, замычал и набрал номер Левицкого. К чести последнего, тот быстро сориентировался. Уже через два часа все работники лаборатории, дочь, зять, сотрудники дочери и зятя, ребята и воспитатели из детсада, куда ходил внук Марьи Дмитриевны, и еще около сорока человек были распределены по инфекционным палатам госпиталя. У четверых: зятя, дочери, внука и дочкиного шефа – в пробах обнаружился грибок.

Марья Дмитриевна скончалась в ту же ночь. Остальные зараженные умерли через два дня. Прозектер, в костюме биозащиты, вскрывал их тела. Дмитрий наблюдал из-за стекла. Синеватый свет морга, кафельная плитка, железный, покрытый пластиком стол. Разрезанная грудная клетка незадачливой лаборантки, и в ней, как в рубиновой чаше, бурлящее серо-зеленое варево. Первый увиденный им котел омний. Со смертью носительницы колонии грибка не погибли, а продолжили размножаться в трупе. Тело пришлось сжечь.

По прошествии трех дней Дмитрий вздохнул с облегчением. Да, конечно, в науке ему больше не работать, и, возможно, придется отсидеть пару лет, но по сравнению с тем, что могло бы произойти, – сущие пустяки.

На четвертый день сразу в две больницы обратились люди с уже знакомыми симптомами: высокая температура, кашель, кровавая мокрота. Тут уже и Левицкий взялся за голову и принялся обзванивать высшие инстанции. Еще через день к городу потянулись крытые брезентом армейские грузовики. Под брезентом сидели люди в военной форме, с лицами, скрытыми респираторами. В Пущино было объявлено чрезвычайное положение. Въезд и выезд из города перекрыли. Больницы уже не вмещали инфицированных, и на площади разбили полевой госпиталь. Его купол из полупрозрачного пластика напоминал кишки гигантского насекомого. В кишках ворочалась последняя трапеза жука: мужчины, женщины и дети, больше восьмисот человек. Лед так и не успел растаять. Крыши домов вокруг площади ярко сверкали на солнце, а люди в военной форме, суетившиеся вокруг купола, то и дело оскальзывались.

В первые дни карантина зараженные приходили в госпиталь сами или их доставляли родные. Потом их начали свозить военные. Потом всем уже было все равно.

Дмитрий умирал, и знал о том, что умирает. В окно стучалась сухая ветка, или ветер, или кто-то, вырвавшись из красного бредового сна, скребся когтями – цап-царап. Сознание было необычайно ясным, только дышать становилось все трудней. Промокшие от пота простыни неприятно холодили спину. На вмонтированном в стену экране уни-комма мерцали цифры, время и дата: «14:02 19 ноября». Температура на улице плюс четыре, погода ясная, ветер юго-восточный, вечером возможен дождь. Некоторое время Дмитрий тупо размышлял о том, сумеет ли юго-восточный ветер донести споры грибка до Москвы. Потом он стал думать о собственной смерти. Он заразился через двенадцать дней после начала эпидемии. Значит, идет третий день болезни. Значит, к вечеру он умрет.

– И меня закопа-ают… – хрипло пропел он, но, не допев последнего слова, закашлялся.

По губам потекла кровь, смешанная со сгустками слизи.

Они так и не сумели остановить омний. Несмотря на то, что господин Левицкий отчаянно боролся с высшими инстанциями за рассекречивание проекта. Они там с Летаровым хотели наладить… наладить что? Сознание плыло, комната вокруг сменялась морем с красно-бурыми колышущимися водорослями – это снова поднималась температура. Димка еще с детства плохо переносил жар, сразу начинал метаться и бредить, и мать заранее знала, что температуру надо глушить во что бы то ни стало. Но этот жар не потушить ничем… Глуповато хмыкнув, Дмитрий провел влажной рукой по лбу. Пальцы дрожали, но рука пока слушалась. Так. А как там ноги? Например, смогут ли ноги дойти до кухни, чтобы руки набрали воды? У Летаровых был «автоматический помощник» – робот, распознававший голосовые приказы. Ленка все убеждала соседа обзавестись таким же, мол, и приберет, и принесет… воды… стакан воды. Так говорил дед – кто мне подаст стакан воды на смертном ложе…

Не бредить! Дед тут ни при чем, а надо встать, топ-топ, пойти к крану, топ-топ, открыть вентиль… Зубы застучали о край стакана. Вода обожгла иссохшее горло, как водка. Дмитрий доковылял до бара, достал распечатанную бутылку виски и жадно отхлебнул. Обожгло уже меньше. Кончено, спирт не убьет омний. Спирт пойдет им на пользу. Все пойдет им на пользу, самый сильный яд пойдет им на пользу, ведь они завоюют Марс…. Летаров хотел сделать сыворотку. Сыворотка не помогала. Надо зайти в соседнюю квартиру и посмотреть, что с ним, с Леночкой и с Машкой.

В следующий раз Дмитрий очнулся уже на лестничной клетке. Выяснилось, что он безуспешно нащупывает скважину, хотя его замок открывался пластиковым ключом, как и все замки в здании. Бросив это бесполезное дело и почему-то проигнорировав лифт, умирающий заковылял вниз по лестнице. Он не помнил, зачем вышел из квартиры. Дверь подъезда была распахнута. На улице ноябрь сковывал лужи коркой льда, раскисали под ногами последние листья. Солнце светило мокро и тускло. У самой лестницы лежал какой-то сверток, при ближайшем рассмотрении оказавшийся мертвой женщиной. В первую секунду Дмитрий испугался – Леночка! – но это была старая толстая тетка-консьержка. Людям ее профессии давно полагалось вымереть, потому что везде стояла автоматическая охрана. «Вот она и вымерла», – подумал Дмитрий и забулькал-захихикал, прижав руку к саднящей груди. На вымощенный мраморной плиткой пол закапало красным. Некоторое время Дмитрий стоял, опираясь о стену, а затем развернулся и поплелся в институт.

Он не помнил, как прошел эти два квартала, мимо перегородивших улицу армейских грузовиков, мимо валявшихся на обочине тел, мимо сдувшихся жучиных кишок госпиталя. Он помнил только карканье ворон, захлебывающееся, надсадное, хриплое, мешавшееся с бульканьем в его собственных легких. И тихий шорох дождя.

На входе в институт тоже никого не было, лишь желтые полицейские ленты оцепления и рогатки… Свет горел. Лифт работал. Дверь лаборатории послушно распахнулась. Термометр на холодильнике-«кельвинаторе» показывал положенные –70. Дмитрий какое-то время стоял, прижавшись пылающим лбом к холодной дверце «кельвинатора». Он пытался вспомнить, зачем пришел сюда… Ведь зачем-то пришел. Что-то беспокоило его, какая-то мысль… Леночка. Леночка вычитала что-то в сети. Да, она говорила, она читала с какого-то сайта… Морган. Морган была смертельно больна. Журналистская утка. Выплыл диагноз. Нечистый на руку врач в больнице. Скандал в западных СМИ… или не было никакого скандала? Ну же, Димка, вспоминай, вспоминай. Он зло треснул себя кулаком по лбу, так сильно, что отшиб пальцы, – и тут вспомнилось. У Морган был Альцгеймер. Болезнь Альцгеймера. Она была обречена. Журналистка в той статье писала, что Морган вколола себе «генбот» – и вылечилась.

Дмитрий зашарил по «кельвинатору», нащупывая замок. На секунду его охватил дикий ужас – ключи потерялись! – но тут он вспомнил, что замок сенсорный и распознает отпечаток пальца. Он прижал измазанные кровью пальцы к панели.

Дверца щелкнула, открываясь. Изнутри пахнуло арктическим холодом. В штативе на третьей полке стояли пробирки с «генботом». Дмитрий разморозил одну, сжав в кулаке. Трясущимися руками нашарил в ящике под ламинаром одноразовый шприц-миллилитровку. Он не знал, сколько единиц вируса ввела себе Морган и в какой концентрации, он просто втянул в шприц все, что было в пробирке, ткнул иглу в синюю, набухшую под кожей вену и надавил на поршень. И отключился. Поэтому уже не видел, как в лабораторию из соседнего помещения вбежали Летаров и пожилой военврач в форме – начальник полевого госпиталя. Оба были в респираторах. Их встревожил сигнал о разморозке «кельвинатора». Вместе с армейскими докторами и выжившими сотрудниками они по-прежнему работали над сывороткой, не догадываясь, что спасение все это время было у них под рукой.

Глава 3

Голоса

Тезею постоянно мерещился третий глаз посреди вороньего лба, хотя никакого глаза там, разумеется, не было – как, в принципе, и лба, ибо умом эта птица не отличалась. Думал за нее Сизиф. Поначалу это пугало: когда Сизиф, подкинув с руки ворону (а точнее, крупного черного ворона), выпрямлялся и, зажмурившись, замирал. Как-то Тезей спросил:

– Вы что, телепатически связаны?

В тот момент охотник не смотрел на мир глазами своего дрона, поэтому обернулся к Тезею и, усмехнувшись, ответил:

– Можно сказать и так.

– Но ведь это робот.

– А откуда ты знаешь, что я – не робот?

Большего добиться от Сизифа не удалось. Оставалось предположить, что к зрительной коре охотника подключен чип, куда поступает видео с вороньих глаз-камер.

Сейчас Сизиф сидел, прикрыв веки и привалившись спиной к клейкому сосновому стволу. Тезей не понимал, почему не воспользоваться обычными армейскими дронами, скидывающими видеолинки на наладонник или комм, но у охотника были свои методы. И до сих пор они ни разу не подводили. Дело в том, что Приокско-Террасный заповедник просто кишел химерами. Такое впечатление, что твари сбежались сюда со всей Московской области, чтобы потонуть в проклятой реке с омниями. Они бились об эту реку, как о стену, стремясь прорваться на другой берег. Однако другой берег оставался недоступным для всех, кроме тех, у кого были крылья. Как, например, у вороны Сизифа.

Тезей не совсем понимал, почему Вечерский не согласился на высадку прямо в Пущино. Зачем было переть весь день через опасный лес, а теперь и форсировать стократ более опасную реку? Даже здесь, в двух сотнях метров от берега, сквозь терпкий запах сосновой хвои отчетливо пробивалась мерзкая дрожжевая вонь. И у Тезея начинала болеть голова. На самой грани слышимости нарастала глухая пульсация, смешанная с тонким комариным звоном. Плохо дело. Значит, действие антидота кончалось, и пора принимать новую дозу.

– Он сделал меня наркоманом, – пробормотал Тезей себе под нос, усаживаясь на корточки и отстегивая клапан рюкзака.

– Ты же вроде не ширяешься «Вельдом», – неожиданно ответил охотник.

Тезей вздрогнул и чуть не выронил ампулу. Ему-то всегда казалось, что Сизиф в такие минуты отключается, полностью сливаясь с птицей-дроном. Быстро взглянув на охотника, он увидел, что тот по-прежнему сидит с закрытыми глазами, в обманчиво-расслабленной позе. Длинные ноги в ковбойских сапогах свободно раскинулись по куче прошлогодней хвои. Лучи, пробивавшиеся сквозь ветки, расчертили лицо почти индейскими полосами. Сизиф казался спящим, но он конечно же не спал. Тезей сомневался, что охотник вообще когда-нибудь спит.

– Это не «Вельд», – неохотно ответил Тезей, заряжая ампулу в инжектор. – Это кое-что другое.

– И этим кое-чем другим тебя потчует наш общий друг?

Охотник улыбнулся, не разжимая губ. Выглядело это жутковато.

– Тебе он тоже дал собачью кличку?

– Почему собачью? – недоуменно спросил Тезей. – Это имя греческого героя. И я сам его выбрал.

– Сам. Ага.

– Вам не нравится имя «Сизиф»?

– Меня зовут Хантер. Ричард Хантер.

«Хантер». Вряд ли это было настоящим именем – что он охотник, понятно и так. Тезей некоторое время задумчиво поигрывал инжектором, а потом поднял голову и, глядя в незрячее сейчас лицо своего спутника, представился:

– Дмитрий Солнцев. Старший научный сотрудник Пущинского Института экспериментальной генетики.

– Я в курсе, Димитри, – ответил охотник, намеренно или нет искажая русское имя. – Так чем, говоришь, прославился этот Тезей?

Биолог поднес инжектор к предплечью и надавил на кнопку. Содержимое ампулы перекочевало в вену, и по телу побежал жидкий огонь. Однако голова болеть мгновенно перестала, как отрезало, словно кто-то врубил заглушку. Блаженно откинувшись на ковер из хвои, Тезей пробормотал:

– Он убил Минотавра.

– А что сделал Сизиф?

Накатывала обычная после дозы антидота расслабленность и сонливость. Вытянувшись на лесной подстилке и уже почти засыпая, Тезей ответил:

– Пытался перехитрить смерть. Он обманом выбрался из Аида и остался пировать в своем дворце на земле…

Сизиф-Хантер распахнул глаза и расхохотался так громко, что белка-химера, примерившаяся уже спрыгнуть с ветки и вцепиться в горло спящему Тезею, испуганно прыснула вверх по стволу.

А Тезею снился сон, и в этом сне оживало прошлое.

…Потолок то надвигался, то опускался, и почему-то он был прозрачным, а за ним серело набухшее от дождя осеннее, прогнувшееся тяжелыми тучами небо. Дмитрий не сразу понял, что потолок прозрачный оттого, что он лежит в госпитале, отделенный от неба пластиковой кишкой крыши. Он лежал в коридоре, рядом с воздушным шлюзом, потому что основное помещение было уже в несколько слоев забито мертвыми и умирающими. Но в то время Дмитрий еще не знал этого. Зато он услышал музыку. Точнее, поначалу это были просто шумы: что-то вроде писка, бульканья, тяжелых вздохов и непрерывная морзянка тонкого, на границе слышимости гудения. Потом в общем шуме стала прорезаться мелодия. Мелодия наплывала торжествующими волнами, побеждая всплески отдельных звуков. Почему-то Дмитрию представился завод, где трудятся тысячи и тысячи людей, терпеливо трудятся над неким общим делом, например созданием гигантской турбины, и ритм их шагов, музыка дыхания, грохот инструментов, шумы заводской вентиляции и системы отопления сливаются в один невероятный гимн. Только музыка была непонятной, чужой и страшной – от такой хотелось бежать, заткнув уши. Однако бежать он не мог, ноги по-прежнему не слушались. Замычав, Дмитрий зажал уши руками, но музыка отдавалась в мозгу, в мышцах, во всем теле, словно он сам стал резонатором для чудовищной мелодии. И тогда, распахнув рот, он заорал что было сил:

– Заткнитесь! Заткнитесь все, умолкните!

Музыка пошла на спад – и стихла. Под прозрачным куполом воцарилось молчание: ни стона, ни вздоха. Все пятьсот с лишним человек, находившихся в полевом армейском госпитале, умерли мгновенно и одновременно. А Дмитрий наконец-то погрузился в блаженную тишину.

Это потом он поймет, что убил их всех, убил одним своим словом и даже желанием. Потом поймет, что невыносимая мелодия была музыкой их жизни: гулкой пульсацией клеточных ядер, вибрацией нитей ДНК, напряженным гудением работающих энергостанций-митохондрий и щелканьем синтезирующих белки рибосом. Потом. А пока он просто наслаждался тишиной…

– И как этим пользоваться? – мрачно пробормотал Тезей.

После дневного сна глаза все еще слипались, голова была чугунная.

Они выбрались из леса и подошли к реке. На закате почему-то активность химер в этом районе резко шла на спад. Сизиф… то есть Хантер, Тезей напомнил себе, что надо звать этого высокого сухопарого ковбоя Хантером – затягивал на плечах биолога лямки прыжкового ранца.

– Тебе это знать не требуется, – сквозь зубы процедил охотник. – Ранец спарен с моим, я веду, ты следуешь.

– А что на том берегу?

Сведениями, полученными от дрона-ворона, Хантер делиться не спешил, так что на том берегу могло быть все что угодно – от омниевого озера на месте города до фермы по выращиванию людей на прокорм химерам. После текущей омниями реки Тезея уже ничто бы не удивило.

Хантер взглянул на спутника и резко пожал плечами.

– На том берегу город. Улицы. Дома. Людей, правда, мало, а машин и вовсе нет. А так город как город.

Тезей поперхнулся. Все же охотник сумел его удивить.

«Генбота», хранившегося в лабораториях Летарова и Солнцева, на всех инфицированных конечно же не хватило. Крупный фармацевтический завод, расположенный за рекой, в Серпухове, взялся за производство сыворотки в достаточных количествах, и через две недели с эпидемией было покончено. «Генбот» не спасал умирающих, но предотвращал заражение и излечивал больных на ранней стадии. В общей сложности погибло около восьмисот человек. Бригады андроидов сжигали тела в длинных рвах, выкопанных за городом, и три дня выжившие горожане задыхались от дыма. Упрямый южный ветер сносил дымы к реке, и они серым облаком стлались над соснами Приокско-Террасного. Тогда же пошел первый в том году снег, не белый, а тоже серый от пепла.

Но Дмитрий Солнцев ничего этого не знал, потому что с самого своего выздоровления сидел в стерильном боксе в лаборатории Летарова. Вместо исследователя он превратился в объект исследования. Во-первых, он был единственным, кого «генбот» излечил на третий день после заражения. Во-вторых, он спятил – или, по крайней мере, так всем казалось.

На самом деле он слышал музыку. Он научился уже вычленять отдельные звучания, отделять работу крупных органов от внутриклеточных процессов. И, что самое ужасное, понял, что может в любой момент заставить их замолчать. Одним словом. Одной мыслью. Только мыслить внятно никак не удавалось, потому что музыка грохотала в ушах, не давала думать, навязчивая, как гудение миллионного роя мух.

Он царапал лицо, затыкал уши, орал и катался по полу до тех пор, пока его не прикрутили ремнями к койке. Он страстно хотел заглушить эту музыку, заставить ее замолчать, но тем краем сознания, который еще оставался ясным, понимал: так он убьет их. Убьет все те тысячи человек, которым ввели сыворотку, убьет ворон, круживших над городом и промышлявших падалью, убьет кошек и собак, обгладывавших плоть своих мертвых хозяев, убьет все живое, заразившееся «генботом», потому что оно ЗВУЧАЛО. Летаров за стеклом страдальчески морщился и драл заметно поредевшую шевелюру. Летарову очень нужно было понять, что это за странный побочный эффект сыворотки, потому что «генбот» ввели всем заболевшим под его ответственность.

Быть может, будь Дмитрий знаком с маленьким мальчиком, живущим в канадском лесу, с сыном андроида и человеческой женщины, – быть может, только с ним он смог бы поделиться своей бедой, и мальчик бы его понял. Мальчик сказал бы, что это Маниту говорит в его голове, и научил бы справляться с голосами: ведь, в отличие от Дмитрия, он родился с этим даром и управлял им задолго до того, как произнес первое слово. Беда в том, что этот мальчик появился на свет только два года спустя, зимой 2038-го, в поселке андроидов неподалеку от Барри.

Ракетные движки взревели, и Тезей почувствовал, как его тело вздернулось в воздух, а желудок, напротив, ухнул куда-то вниз. По лицу ударил ветер. Под ногами, в сотне метров внизу, закачался серо-зеленый медленный поток. Отсюда, с высоты, было ясно видно, что русло реки изменилось. Раньше она широкой лентой катилась мимо города с запада на восток. Теперь та часть речного ложа, что выше и ниже Пущино, заросла лесом, затянулась камышом и малахитовой гладью болот – а маслянистое кольцо омний загибалось, образуя вокруг города вытянутый овал. Кольцо охватывало поля и пригородные фермы и смыкалось где-то вдалеке, на юге, в висящей над землей сероватой дымке. Сам город с высоты казался нетронутым. Ясно виднелся прямоугольник общаги, красная черепичная крыша церквушки и улицы с трех-четырехэтажными домами, построенными в середине прошлого века. Они вели к институтской аллее, где все заросло высокими кленами и тополями. Корпуса институтов скрывались в серебристо-зеленой листве.

Биолог обернулся к Хантеру, чтобы задать вопрос, – но охотник рубанул воздух ребром ладони, указывая вперед и вниз, и Тезей снова задохнулся от хлестнувшего по лицу ветра и грохота двигателей.

Глава 4

Метаморфозы

Леночка – Летарова Елена Витальевна – шла в детсад за дочкой. Она опять засиделась дома, наверное, в пятисотый раз за сегодняшний день пытаясь наладить сетку. Интернет немилосердно глючило, комм не работал – а ей как раз срочно надо было сдавать заказ по графическому дизайну, плюс сегодня был финал фотоконкурса… сегодня. Леночка на секунду задумалась, замедлив шаги. Какое сегодня было число? Точно ли финал? Финал, кажется, двадцатого января… Леночка растерянно оглянулась – стояло жаркое, душное лето.

Вечерело, асфальт и стены домов так и дышали зноем. Почему же январь? Взгляд женщины растерянно заметался, но тут она вспомнила, что дочка ждет. А вот воспитательница, Марья Владимировна, точно ждать не будет. Это был обычный детсадик – Андрюша настоял на том, чтобы не записывать ребенка в виртуальную группу, и автоматический помощник в качестве няни его не устраивал. Леночка протерла вспотевший от бега лоб, но ладонь отчего-то осталась сухой.

Свернув за угол, она простучала каблучками мимо заколоченного киоска, где должны были продавать мороженое. По стене киоска расползлось черное горелое пятно, несколько досок было сорвано. Опять хулиганят мальчишки? Ах, неважно, быстрей-быстрей, застучали каблучки, Машка точно закатит истерику, если мама опоздает, она так не любит этот детсадик, а свою воспитательницу просто ненавидит.

Тополиный пух, сбиваясь в комки, катился по мостовой, а кое-где покрывал землю драным ватным одеялом и немного походил на снег. Снег… Снег и красные пятна на снегу, красные пятна и черная гарь, следы ужасных зверей… Леночка опять потерла лоб, отгоняя беспокойную мысль, пробежала мимо ряда кустов персидской сирени с бурыми засохшими кисточками и распахнула противно скрипнувшую калитку.

Конечно, всех остальных детей уже разобрали по домам. Только Машка, трогательная, в желтом, как одуванчик, платье и желтом платочке, копалась в песочнице под грибком-мухомором. Марья Владимировна стояла рядом, сердито притопывая ногой. Ее крашеные рыжие волосы, собранные в узел, сбились на сторону, а на светлой кофточке виднелось большое серо-зеленое пятно.

– Извините, – привычно забормотала Леночка. – Извините, бога ради, мне срочно надо было сдавать заказ, а дома проблемы с сеткой.

Марья Владимировна фыркнула и, так и не сказав ни слова, развернулась и деревянной походкой пошагала к длинному двухэтажному зданию детсада.

– А у вас пятно… – тихо договорила Леночка, но женщина не услышала или не обратила внимания.

Машка подняла голову. За лето она ничуть не загорела, и Леночка снова подумала, что надо растормошить Андрюшу, вывезти ребенка на море, а то вон какая бледненькая… Она протянула руку и сказала:

– Муренок, пойдем домой.

– Сейчас.

Машка снова сосредоточенно зарылась в песок, ковыряя его маленькой красной лопаткой.

– Что ты там ищешь?

– Папу, – тихо ответила дочка.

Леночка всплеснула руками:

– Папу, горе мое луковое. Папа у нас на работе пропадает. Вот придет, я ему скажу, что родная дочь его уже в песочнице ищет.

Машка упрямо покачала головой:

– Папа там. Днем ему плохо. Ночью он может говорить со мной. Мама, пожалуйста, можно я тут на ночь останусь.

Леночка без слов схватила дочку за руку, вырвала у нее лопатку, отряхнула желтое платьице от песка и потащила Машку к калитке. Та шла покорно, без истерики, только волочила ноги и постоянно оглядывалась на вырытую в песке ямку, как будто и вправду верила, что там ее папа.

– Уберите винтовку, – попросил Тезей. – Здесь нам ничто не угрожает.

Хантер хмыкнул, но послушно закинул на плечо крупнокалиберную винтовку «Вепрь» – и вытащил метательный нож.

С земли город выглядел не так невинно, как с высоты. Многие здания были разрушены, по уцелевшим прошелся огонь, и виднелись щербины от выстрелов. Тротуар взломан, словно сквозь него пробивались корни неведомых растений, и разбит танковыми гусеницами. В красном свете заката горели редкие уцелевшие стекла. Ни зверей, ни людей на улицах не было видно, лишь черным крестом завис в небе ворон Хантера, перешедший в автоматический режим. Слабо пахло гарью и тлением и сильнее – мерзким дрожжевым духом реки.

Первого человека они встретили, уже пройдя несколько кварталов. В бывшем бурно разросшемся парке с вымощенными плитами дорожками и неработающими фонтанчиками послышался прерывистый шум. Хантер мгновенно скользнул в тень тополей и лип – лес был ему привычней города. Тезей замедлил шаги и, прищурившись, вгляделся в сгущавшиеся беловатые сумерки. Ночь наступала здесь быстро, как на юге. Только что верхушки зданий золотил закат, а теперь бах – и почти ночь, белесая, как брюхо дохлой рыбины. Когда-то здесь светили фонари, но теперь они черными покосившимися прутами торчали по обе стороны от дорожки, сливаясь с деревьями парка.

Впереди шагало какое-то существо и что-то за собой волокло. То, что волочилось, и издавало грохот. Тезей пригляделся. Это была старая, драная продуктовая сумка на колесах – с такими бабки ходили на рынок и в магазины во времена его детства. Тезей чуть не расхохотался от облегчения. Бабка, обычная бабка ковыляла по парку, бабка в теплом не по погоде пальто и разбитых – то ли сапогах, то ли валенках. Сгорбившись, она упрямо семенила в темноту.

– Контакт третьего рода, – пробормотал себе под нос Тезей и ускорил шаги.

Ему хотелось расспросить местную. Возможно, эта женщина помнила его еще школьником…

«Скажите, как вы пережили нашествие химер? Как существуете в городе, отрезанном от мира рекой из омний? И, самое главное, что удерживает эту реку на месте, не дает ей выплеснуться на городские улицы и сожрать все: деревья парка, и вашу сумку с продуктами, и вас…»

Конечно, спрашивать надо было не так, – вполне возможно, женщина выжила из ума и ничего не соображала.

– Эй! – окликнул ее Тезей, поспешая за старухой.

Та не остановилась и не замедлила шага. Может, не расслышала? Сойдя с разбитых плит на мокрую от вечерней росы траву, Тезей пошел быстрее. Он с трудом удерживался от того, чтобы побежать, но не хотелось пугать старушенцию.

Обогнав ее, он вышел на дорожку у следующего фонаря, преграждая старухе путь.

– Эй, как вас там…

Грохот тележки смолк. Женщина остановилась и медленно подняла обвязанную черным вдовьим платком голову. Лица под платком не было. В сером сумеречном свете там копошилась вязкая серо-зеленая масса. Тяжелые капли падали на пальто, стекали струйками, как размазавшееся голубиное дерьмо. В нос ударил резкий запах дрожжей. Старуха вытянула дрожащую руку…

– А-а! – вскрикнул Тезей, отшатываясь.

Бабка деревянно шагнула к нему, оплывая, теряя форму. За ее драповым плечом нарисовался силуэт Хантера. Охотник вскидывал к плечу винтовку.

– Нет! – вскрикнул биолог, прикрывая лицо руками и уже зная, что остановить Хантера не успеет.

Грохнул выстрел. Темный куль, окончательно утративший сходство с человеком, грохнулся на плиты дорожки. Продуктовая сумка, заскрипев колесиками, покатилась куда-то в темноту. А Тезея окатило тепловатыми, кисло пахнущими брызгами. Тезей знал, что для него они безопасны, – но все же, взвыв, принялся отчаянно трясти руками и скрести кожу, пытаясь стереть, смыть, содрать…

…Он не знал, сколько дней, недель или месяцев провел за плексигласом, – скорее, все же недель, потому что первая волна химер ударила по Пущино в январе, а Вечерский появился раньше.

В тот дикий хор, что звучал в мозгу Дмитрия днем и ночью и из-за которого хотелось разбить себе голову о прозрачные стены, влилась новая нота. Всего лишь еще одно сердцебиение, голос еще одной крови, недовольный перестук эритроцитов и тромбоцитов в слишком быстром потоке… слишком, неестественно быстром. Это сердце билось намного чаще, чем положено человеческому, а в клеточных ядрах происходила странная, лихорадочная работа: нити ДНК непрерывно менялись и перестраивались, никак не приходя в равновесие. Нота прозвучала диссонансом в общем звучании, и Дмитрий поднял голову.

У стекла рядом с Летаровым и его сотрудниками стоял… все же человек, и этот человек был ему знаком. Черты лица стали резче и крупнее, а рыжие волосы – короче, но глаза сохранили пронзительную голубизну, и по лбу и щекам были рассыпаны все те же крупные веснушки.

Человек сказал что-то, глядя на Дмитрия. Тот не расслышал слов из-за дикой какофонии в мозгу, но сумел прочесть по губам часть фразы: «Введите ему…»

Быстро обернувшись, Дмитрий взглянул на иглу у себя в запястье и тянущуюся от нее трубку. Его уже давно кормили внутривенно. Он хотел умереть, но ему не давали умереть, держали здесь для опытов. «И если сейчас появился Вечерский, – думал он, продираясь сквозь собственные мысли, как сквозь дикий лес, – значит…»

Что значит, додумать он не успел, потому что прозрачная жидкость в трубке окрасилась в золотистый цвет. Обожгло запястье, по телу разлилось тепло, словно после пары глотков виски, а сквозь разноголосицу в мозгу пробились слова: «Дмитрий. Дмитрий, вы меня слышите? Если да, кивните».

Он дернул головой, как китайский болванчик, неотрывно глядя на Вечерского. Тот кивнул ему в ответ и произнес у него в голове знакомым с детства высоким, холодноватым голосом: «Я ввел вам «Вельд». Это позволит наладить телепатическую связь между нами, потому что слов вы, очевидно, не слышите. Дмитрий, я хочу вам помочь. Но для начала необходимо понять, что с вами произошло…»

«Хотела лиса помочь серому зайчику», – всплыла откуда-то глумливая фраза, но ее тут же смыло потоком невероятного, радостного облегчения. Наконец-то он сможет с кем-то поговорить!

…Кран даже не зашипел – из него только высыпалось несколько крупинок ржавчины. И, конечно, ни струйки воды. Устало вздохнув, Тезей опустился на пластиковый кухонный стул.

Они сидели на чужой кухне, в чужом доме, в чужом, фальшивом городе, только прикидывавшемся мирным городком его детства. Хантер уже одолжил ему флягу с виски, и Тезей, как смог, отскреб омерзительное дрожжевое месиво, заляпавшее лицо и руки, – но все еще опасался, что какие-то капли на нем остались.

– Не прикасайтесь ко мне, – сказал он Хантеру.

Тратить запас питьевой воды на мытье было нельзя. Значит, оставалось только дождаться, пока кончится действие антидота, и нейтрализовать колонии – так, как умел только он, Тезей. А пока надо было отсиживаться на этой пустой кухне, в квартире, из которой сбежали хозяева. А может, не сбежали. Может, были убиты. Замок не был взломан, но тут могли похозяйничать и мародеры с универсальными ключами, и армия, и бог знает кто еще.

Хантер, светя фонариком, прошел в хозяйскую спальню и бесцеремонно раскинулся там на кровати, подняв целое облако пыли.

– Вы бы поосторожней, – предупредил Тезей.

Свой фонарик он положил на стол. Луч отражался в оконном стекле, слепя глаза. Глупо – мало ли кто выбредет на свет из темноты. Но Тезей нутром и сознанием, медленно освобождавшимся от действия антидота, чувствовал – никто не выбредет. Всем они здесь безразличны. У этого города есть тайна, но это не их тайна, и два чужака, случайно упавшие с неба в своих прыжковых ранцах, никому здесь не интересны. Примерно так же он чувствовал себя в лесу, только там к безразличию примешивалась тупая, упорная агрессия. А здесь агрессии не было. Лишь темные прямоугольники домов на фоне темного неба, редкие рассыпанные над ними звезды и… тоска, что ли? В ушах и в висках начинало тонко гудеть. Тезей сжал голову руками и язвительно спросил себя: «Неужели ты думал, что без этого обойдется? Ага, как же, держи карман шире. Ты знал, что так будет. И Алекс знал. Иначе бы отправил одного Сизифа… то есть Хантера… ты со всеми своими убогими уменьями только под ногами у него путаешься, и если бы не твоя гнусная мутация…»

Хантер завозился на кровати и, растягивая слова, спросил:

– А все-таки, Димитри, какого черта он загнал сюда тебя?

«Мысли он, что ли, читает?» – тоскливо подумал Тезей, глядя в темноту и пустоту за окном.

– Я знаю местность, – сказал он вслух. – И Вечер… Ликаон полагал, что мог уцелеть кто-то из моих бывших знакомых. Это облегчило бы контакт с местным населением.

Охотник громко хмыкнул:

– Ага, контакт был успешный, на все сто. До сих пор с себя местное население соскребаешь. Не парь мне мозги, умник. И не называй его собачьей кличкой, чужих ушей тут нет. Ты ведь с ним, кажется, давно знаком?

«Чего он добивается?»

– Давно, – вслух ответил биолог.

– И с каких же пор он заделался Ликаоном?

Тезей встал со стула и, подойдя к окну, прижался горящим лбом к прохладному стеклу. Шум в голове нарастал, в нем уже пробивались отдельные мелодии. Надо будет вколоть антидот, как только убедится, что омний на коже нет…

– Ликаон принес Зевсу в жертву своего маленького сына, – проговорил он сквозь стиснутые зубы. – И накормил бога человеческим мясом. За это он был превращен в волка…

– Пф-фа! – презрительно фыркнул Хантер.

Охотник валялся на кровати, закинув руки за голову, и, задрав ногу, с преувеличенным вниманием разглядывал свой сапог из желтой телячьей кожи – словно ничего интересней в мире не было.

– Вам смешно, Хантер?

Голоса прорывались сквозь течение мыслей, раздирая в клочки сознание.

Охотник обернулся к нему. То ли из-за отраженного света фонарика, то ли из-за того, что в голове все поплыло от боли, но Тезею показалось, что глаза человека сверкнули красным, как у зверя.

– Нет, Димитри, мне не смешно. Во-первых, я не люблю, когда приносят в жертву младенцев. Во-вторых, хорош тот бог, который сначала жрет человеческое мясо, а потом наказывает тех, кто старался ему угодить. В-третьих, я в курсе про волка, но к чему прикрывать голую жопу пижонскими кличками? «Царь аркадский Ликаон» – это, конечно, звучит получше, чем «вельдовый торчок»…

Первая мысль Тезея была: «Какой еще волк?»

Вторая: «Откуда он знает про аркадского царя, ведь я не говорил…»

А вместо третьей мысли в голове взорвался разноголосый, оглушительный хор чужих жизней.

…Дмитрий хлопал глазами, как сова на свету. Отчасти он и чувствовал себя совой, притом рухнувшей с ветки башкой вниз. Оказывается, после того, как ты пролежал несколько недель в стеклянном боксе, прикрученный к койке, внешний мир отрезвляет не хуже, чем удар дубинкой по темечку. Даже голоса в голове примолкли. Под деревьями лежал снег. Черная протоптанная тропинка вилась между серо-бурыми стволами. С белесого неба каркали вороны. Впереди, за зарослями вербы и ивняка, за сухими прибрежными камышами катилась еще не замерзшая река. Пахло снегом. До этого Дмитрий не знал, что у снега есть запах, – но после стерильности бокса запахи атаковали его.

К примеру, Вечерский, шагавший рядом и придерживавший его под локоть – не дай бог, подопытный свалится с непривычки, головку о камень расшибет, – так вот, Вечерский пах чем-то мускусным, пряным, а еще по́том, а еще элитным мужским парфюмом, странно сплетавшимся с мускусной струей. А еще зверем. От земли пахло снегом и укрытой под снегом раскисшей листвой. От реки пахло водой и тиной. И ко всему примешивался назойливый, кислый запах дрожжей. Дмитрий завертел головой. Вечерский крепче сжал пальцы у него на локте и усмехнулся, когда его подопечный точно определил направление.

Между последними деревьями и зарослями камыша у реки лежала узкая полоска луга. По весне ее затапливало паводком, а сейчас из-под снега торчали высокие сухие стебли борщевиков и пастушьей сумки. Дрожжевая вонь ударила по ноздрям. А в голове, сметая все остальные мелодии, грянул торжественный и строгий хорал. Красота и строгость этой музыки, похожей на мелодический рев органа, никак не сочеталась с уродливой ямищей посреди луга. В этой яме с ржавыми краями кипело серо-зеленое месиво, то же самое, что Дмитрий видел в легких несчастной лаборантки, только без красно-черных кровяных сгустков.

Он чуть не упал – удержали пальцы Вечерского, клещами сжавшие локоть. Обернувшись, он беззвучно прокричал: «Как?»

«Вороны, – холодно прозвучало в ответ. – Вороны, собаки, кошки, мыши и крысы. Но главным образом, конечно, вороны. Они клевали зараженные трупы. А потом разлетались по окрестностям и дохли, и падали в снег, давая начало вот этому».

Вечерский дернул подбородком в сторону ямы. Дмитрию стало страшно, как не было еще никогда, даже после суматошного звонка из больницы или на вскрытии в морге. Его не пугала так даже собственная смерть – до того, что хотелось развернуться и сломя голову побежать к реке, прыгнуть в воду и грести что было сил на другой берег. Но он испугался не ямы и не того, что сулила наполнявшая ее серо-зеленая масса. Он боялся следующих слов Вечерского. И эти слова пришли, неизбежные и неумолимые.

«Вы рассказали мне о том, что случилось в госпитале. Вы думаете, что заставили тех людей умереть».

Дмитрий передернулся, как лошадь, ужаленная слепнем.

«В госпитале к тому моменту остались уже только умирающие, так что можете себя особенно не винить – они и так были обречены. Но мне лично во всей этой истории интересны два аспекта…»

Органная фуга в голове звучала все громче, все настойчивей. Он боролся с желанием сжать руками виски.

«Первое, – отчего-то легко перекрывая музыку, сказал Вечерский, – анализ показал, что гены погибших смешались с вирусной ДНК генбота и с последовательностями омний, которые ассимилировал генбот. Тут есть любопытный момент: почему генбот, попав в человеческий организм через омнии, не спас новых носителей? Создается впечатление, что Sacharomyces omnipresens ему больше по вкусу, чем Homo Sapiens. В поединке человек – омнии наш «генетический компьютер» решительно сыграл на стороне омний, и это очко не в нашу пользу…»

Слова терялись и теряли смысл. Дмитрий смотрел на подтаявший снег. Лечь бы, зарыться.

«И второе, – невозмутимо продолжал Вечерский, как будто не замечая состояния своего спутника. – Я предполагаю, что вы можете воздействовать только на организмы, зараженные генботом. По-моему, вы и есть мой биохакер, Дима. Вы то, что я несколько лет пытался получить в своей лаборатории. А теперь я хочу это проверить. Прикажите… – снова кивок в сторону дьявольского котла, – прикажите этой субстанции умереть».

Мысли ворочались тяжелыми валунами, рыхлым весенним льдом, но Дмитрий все же собрался и ответил: «Я могу убить и вас. И весь город. Всех зараженных генботом. Вы сами сказали – апоптоз^[2] был первым приказом, вложенным в генбот…»

Вечерский улыбнулся уголком рта, насмешливо и невесело.

«Я в курсе, что я сказал, Дима. А все-таки вы попробуйте».

И он попробовал.

Глава 5

Метаморфанты

Охотней всего бы Тезей отсиделся в квартире. По крайней мере, до утра. Солнечный свет создает хоть какую-то иллюзию безопасности, а бродить в темноте по зараженному омниями городу… можно нарваться на еще одну такую же бабку… Биолога передернуло. Проблема заключалась в том, что Хантер не боялся. Нет, Тезей не умел читать мысли – только голос органики, скрип и стук биологических механизмов – но от Хантера не пахло страхом. Похоже, к их ночной прогулке он относился так же, как к походу через лес, – то есть как к необходимости, постылой, но нужной работе.

Светила луна. Лунный свет мертво серебрил окна и стены домов, разбитую мостовую и раздолбанный тротуар. Тени деревьев лежали узорной решеткой, как забранные прутьями окна в гареме какого-нибудь персидского шаха. Тезей шагал из тени в свет и думал о том, почему тогда все они не сбежали. Ладно, наземное оцепление. У многих были аэрокары.

Конечно, военные патрулировали и воздух, но почему хотя бы не пытались? Почему остались в чумном городе и не разнесли омний по всей стране? А ведь могло случиться и такое. Не вороны, дохнущие в лесу, а люди… У людей был дольше инкубационный период. Звери почему-то сдыхали почти сразу, не успевая добраться даже до границы области. Все омниевые котлы располагались в радиусе десяти километров от города. Но вот если бы люди бежали, как бежали потом, когда ударила волна химер… да, тогда нынешняя катастрофическая ситуация выглядела бы как пикник в солнечный день на лужайке. Омнии как вершина эволюции… Земной шар, покрытый омниевым океаном… Тезей содрогнулся.

Хантер не дал ему выспаться после укола, сразу погнал в ночь, хотя биолог вяло барахтался и бормотал:

– Ричард, ну погодите, постойте. Мы ведь сами не знаем, что ищем…

Но Хантер неумолимо выволок его на улицу, и сейчас шагал сзади, в двух шагах, как конвоир, ведущий заключенного на допрос. Шагал бесшумно в своих подкованных сталью сапогах, что казалось почти таким же невозможным, как медленный поток из омний.

– Хантер, почему вы ничего не боитесь? – громко, чтобы побороть грызущий изнутри страх, спросил Тезей. – Может, вы андроид?

Черная длинная тень за спиной хмыкнула.

– Может.

– А, может, вы – химера? Говорят, есть такие… метаморфанты. Мимикрируют под людей, чтобы вписаться в человеческое сообщество. Чтобы жить и питаться в защищенных анклавах, где мало конкурентов и много еды.

Хантера эта мысль, кажется, позабавила – во всяком случае, ответил он громко и весело:

– Для того, чтобы вписаться в человеческое сообщество, Димитри, казаться человеком совсем не обязательно. Лучше как раз нет.

Их голоса гулко раскатывались по пустым улицам. Тезей подумал, что это глупо и что надо красться, а потом подумал, что это сейчас говорит его страх, и зло пнул смятую жестяную банку, невесть сколько лет провалявшуюся у бордюра. Банка загремела, перелетела через проезжую часть и со звоном вписалась в бордюр напротив.

– Вы умней, чем стараетесь выглядеть, – все так же зло бросил Тезей.

Ему хотелось пнуть и Хантера, как эту банку.

– А я не стараюсь.

Биолог открыл рот, но тут Хантер неуловимым движением оказался рядом и сжал его плечо. Он указывал куда-то в темноту. Сейчас они вышли на широкий бульвар – или аллею, – выложенную большими квадратными плитами. Параллельно тянулась гладкая велосипедная дорожка. Когда-то это было любимым местом променада городских мамаш и любимой площадкой городских скейтеров и роллеров. И сейчас из мрака выступали голенастые силуэты качелей и горбатые – горок. Там, где торчали качели и горбатилась горка, что-то двигалось. Что-то небольшое и светлое, оно, кажется, рылось в песочнице рядом с горкой. Зверь? Карлик? Мутант? Умертвие, слепленное, словно в насмешку над человеком, из миллиардов омний?

Тезей схватился за свой гибридный «Керен» с тяжелой, удобно лежавшей в ладони рукоятью. А Хантер вдруг, позабыв про «Вепрь», пистолет и ножи, отстранил спутника и широкими шагами двинулся прямо к песочнице. Тезею ничего не оставалось, как потащиться за ним. Пистолет он на всякий случай по-прежнему держал в руке. Большой палец застыл на сенсорной кнопке предохранителя.

Тучи, то и дело скрывавшие луну, разбежались, и игровую площадку залил яркий мертвенный свет. Сидевшее в песочнице существо обернулось, подняв к мужчинам бледное личико в ореоле пушистых светлых волос. На существе была пижама с маленькими слониками, и Тезей мог бы поклясться, что половина из этих слоников – синие и половина – красные, хотя луна скрадывала цвета.

– Машка, – выдохнул он, падая на колени в холодный сырой песок. – Машка? Ты откуда взялась?

– Привет, дядя Дима, – спокойно сказала девочка, возвращаясь к своему занятию. – Я хочу поговорить с папой. Мама и тетя Маша-воспитательница мне запрещают копать. И все равно папа днем занят. А ночью он может поговорить.

Ямка перед ней была уже довольно глубокой. Когда Тезей наклонился над углублением в песке, ему на мгновение показалось, что там мелькнуло что-то белое, длинное, словно огромный крысиный хвост или древесный корень.

– Машка, пойдем домой, – произнес он немеющими губами и протянул руку.

Сердце замерло и пропустило два или три удара – он ожидал расползающегося, мокрого и мерзкого прикосновения, но ладонь Машки была просто маленькой и твердой, хотя и совсем ледяной.

– Ты замерзла, – с облегчением сказал он. – И мне очень надо поговорить с Леной. С твоей мамой. Пойдем?

Девочка серьезно посмотрела на него снизу вверх. Глаза у нее были большие, темные, Андреевы глаза.

– Пойдем, – согласилась она и первая выбралась из песочницы, по-прежнему сжимая облепленную песком лопатку.

Ленка проснулась посреди ночи от шума и долго протирала глаза – приснилось, нет? Раньше легкая на подъем, теперь она вставала со скрипом, со стонами, спала бы и спала, кажется, всю жизнь проспала бы, если бы не Машка. Но шум все же не примерещился. Опять Муренок на кухне возится? И что ей не спится, утром рано в садик… Со вздохом откинув одеяло, Ленка нашарила на стуле халат, нащупала босыми ступнями тапочки и, не включая света, потопала на кухню. Свет включать и не надо было – в окна светила луна, большая и белая, как лампа. Надо было экономить энергию. У них в подвале стоял резервный генератор, из запасных институтских. А так весь город сидел без электричества.

Миновав темный коридор, Ленка привычно прижалась к левой стене, чтобы не вписаться плечом в слишком большой, не по кухонным габаритам холодильник, – и тут по глазам ударило. Вот Машка, разбойница. Ленка вскинула руку, заслоняясь от слишком яркого света, и уже начала:

– Ну Маш, ну что опять такое… – как вдруг осеклась.

На кухне был кто-то еще. Двое. Андрей – радостно и тревожно стукнуло сердце. Неужели Андрей наконец-то пришел со своей чертовой работы? Андрей и Димка, они часто заходят вместе… Ленка испуганно заморгала и запахнула халатик у горла рукой, ну вот еще, Димка зашел, а она такая расхристанная…

– Ленка, – сдавленно сказал сидевший на табурете у стола человек.

Это и вправду был Димка, какой-то изменившийся, постаревший Димка. Но второй не был Андреем. Второй, высокий и как будто слишком резко очерченный, в ковбойской куртке и сапогах, он стоял у окна. Хотя лампа светила ему в лицо, Ленка почему-то видела лишь силуэт. Она стала плохо видеть по ночам, странно – вроде бы куриная слепота проявляется с детства и усиливается не ночью, а в сумерках…

– Дима, это ты? – неуверенно спросила Лена. – Подожди, я сейчас чай поставлю. А где Андрей?

– Иди спать, мама, – негромко, но твердо попросила Машка, стоявшая рядом с Димой в своей детской пижамке со слониками. – Я сама чай.

– А как же?

Но тут Лена поняла, что ей действительно сильно, просто до ужаса хочется спать. Зевнув, она приветливо кивнула Диме, пробормотала:

– Ну вы тут как-нибудь сами, – и побрела обратно в спальню, придерживаясь за стену рукой.

Ноги отчего-то заплетались. А в остальном все было хорошо. Вот только Андрей не пришел – жалко…

Тезей давно знал, что никакой он не герой. Какой там Минотавр – он и с норовистой коровой бы не справился. Он боялся, как все, и даже больше всех, потому что лучше понимал, чего и почему боится. Но здесь, на этой знакомой кухне, когда включился свет и из коридора вышла Ленка – или не совсем Ленка, или совсем не Ленка, – страх отчего-то кончился. «Может быть, – подумал он, – с Хантером так же? Может, когда-то давно он испытал столько страха, что теперь страх в него просто не лезет, не укореняется, не приживается, как на нем самом не прижились выплеснувшиеся из убитой старухи колонии омний?»

Но как раз Хантер подошел к бару – был у Летарова неплохой бар, – вытащил оттуда бутылку «Чиваса» и, отвинтив крышку, шумно отхлебнул. Потом оглянулся на девочку. Машка стояла у подоконника и дышала на стекло. По стеклу от дыхания расползалось мутное пятно, хотя на улице было и не холодно. Надышав пятнышко размером с ладонь, Машка нарисовала на нем пальцем картинку: двое больших человечков, головы – кружочки, руки-ноги – палочки, и между ними человечек поменьше. Так обычно совсем маленькие дети рисуют себя с папой и мамой. Сквозь палочные руки, ноги и головы проступила освещенная луной ночь.

– И давно у вас так? – спросил Хантер по-русски без всякого акцента.

В другое время Тезея бы это удивило. Сейчас неожиданные способности проводника он воспринял, как данность, – еще одна капля безумия в этом безумном мире.

– Много дней, – ответила Машка.

Нарисованные человечки медленно исчезали вместе с пятном влаги, но Тезей знал – они остались там если не навсегда, то надолго. Достаточно лишь снова подышать на стекло. Жаль, что в жизни все не так…

– Мама думает, что это один день. Но я знаю, что много, просто одинаковых.

«День сурка», – подумал Тезей, едва удерживаясь от глупого смешка.

– А это точно твоя мама? – хрипло проговорил Хантер.

Машка вскинула голову. Сначала Тезей подумал, что она плачет, но глаза у нее были сухие, только блестели подозрительно ярко.

Сам он от такой мамы на край света сбежал бы или еще дальше. Лицо осталось Ленкино, хотя и увядшее, съежившееся, как нераскрывшийся бутон шиповника. Щеки впали, почернели губы, остро выпятились скулы – и все же лицо было нормальное, человеческое, не считая затянутых беловатой пленкой глаз. Но вот от шеи и дальше… несмотря на то, что она быстро запахнула халат, Тезей успел заметить расползавшиеся по телу серо-зеленые пятна проказы.

– Не мучай ее, – тихо попросил Тезей.

– Это мама, – упрямо набычившись, заявила Машка. – Просто она болеет. Ночью. А днем папа их всех лечит. Но ночью он устает, и еще ему надо говорить со мной, поэтому ночью все больные.

Она протопала к мультиварочной плите и включила чайник. Мультиварка послушно бикнула, нагревая воду.

Машка обернулась, морща лоб.

– Дядя Дима, вы малиновый любите, я знаю. А вам какой? – вежливо спросила она, обернувшись к Хантеру.

– Дядя Ричард не будет пить чай, – быстро ответил за него Тезей.

Лучше охотнику эту воду не пить, пускай и кипяченую. Лучше бы ему вообще ни к чему в этом городе не прикасаться. Впрочем, входя в квартиру, Хантер предусмотрительно натянул перчатки – будто вор, собиравшийся обокрасть и задушить хозяев. Знал, что их тут ждет? Догадывался?

– Дядя Ричард будет пить виски, – широко улыбнувшись, поддержал его охотник и плюхнулся в кресло. – Ты ведь не против, малышка?

Девочка сердито нахмурилась:

– Я не малышка. И это папино кресло.

– А папа часто приходит?

По лицу Машки пробежала тень – словно облако, закрывшее солнце.

– Папа вообще не приходит. Он очень занят. Ему надо всех лечить. Всех… – она на секунду замолчала, как будто подбирая правильное слово, – всех держать.

– Держать? То есть удерживать? От чего?

– Нет. – Девочка мотнула головой. – Просто держать.

Мультиварка пискнула и выдвинула чашку с чаем на подносе. От чашки сильно и сладко пахло малиной, как в огороде у Димкиной бабушки, когда несобранные ягоды уже раскисали на солнце и шлепались на землю, размазываясь бордовой кашицей.

Тезей взял чашку и сделал глоток.

– Как ты это делаешь? – спросил Андрей.

Было поздно. Слишком поздно. Дмитрий научился читать по губам, но сейчас уже не могло помочь ни чтение по губам, ни пляски с бубном на площади, ни массовые гекатомбы. С каждым днем становилось все хуже: хуже военным, оборонявшимся от шедших волна за волной химер, хуже гражданским, которым запретили выезд из города, хуже всем. Но хуже всего ему, Дмитрию. Он уже давно понял, что слышит только зараженные генботом организмы. Казалось, вот бы оно, спасение, – убраться в Москву, в Питер, да хоть в Сан-Диего, где не было никакой эпидемии омний, где не было даже пробирок с чертовым вирусом. И – блаженная тишина. Но шел месяц февраль, а вместе с ним с запада и с севера шли химеры.

Химеры были безмозглыми тварями, иначе обогнули бы город с юга. Но они перли именно с севера, из Приокско-Террасного, из-за реки. Будь они людьми, можно было бы сказать, что в Приокско-Террасном у них база. Их расстреливали с воздуха, их жгли напалмом и лазером, их травили такой страшной химией, что горожанам приходилось выходить из дома в тех же самых чумных – точнее, омниевых – респираторах и выданных военными противогазах.

Но твари перли и перли, сквозь минные поля, сквозь мотки проволоки, магнитные ловушки и пулеметную стрельбу. Части андроидов отступали от Серпухова. Только река еще хоть как-то удерживала наступление химер, но то, что вылезало из нее, легко прорывалось сквозь линии обороны и издыхало уже прямо на городских улицах, порванное пулями и иссеченное огнем. Туда же валились крылатые, сбитые ПВО твари, в своем падении иногда поджигая дома. Это было как в книжках про Вторую мировую – на крышах дежурили патрули, только тушили они не зажигательные бомбы, а трупы летюг, змееносцев, гарпий и вилий.

Снег стал черным и пах гарью и едкой химией. Группки людей перебегали от одного институтского корпуса к другому, швыряясь камнями, арматурой и палками в уцелевшие стекла: так они мстили биологам, обрушившим на них несчастье, мстили мелко, злобно и совершенно бессмысленно. Из окна лаборатории на восьмом этаже НИИ Дмитрий видел сплошную линию огня – это военные подожгли реку. Языки пламени взлетали вверх, до низких туч, на их фоне проступали изломы зданий и обглоданные стволы деревьев, и город казался одним из кругов ада – не ледяным, а огненным. Время льда еще не пришло. Но скоро огонь погаснет, и тогда…

А главным был гудевший в ушах непрерывный, неумолчный набат. Все химеры были заражены генботом, и музыка их жизни – и смерти – медленно, но верно сводила Дмитрия с ума. Пока твари не прорвались в город, звуки хоть как-то глушило расстояние. Но когда они окажутся близко…

Вечерский сбежал две недели назад, при первом известии о приближении химер. Смылся на вертолете с охраной. И Дмитрия, своего вундеркинда, своего «биохакера», прихватить хотел, только Дмитрий спрятался в подвале. В институте были большие, разветвленные подвалы на несколько уровней, прямо бомбоубежище на случай Третьей мировой. Он прятался там два дня, и Вечерский убрался несолоно хлебавши. А Андрей, невозмутимый, словно покойник на собственных похоронах, сидел сейчас на подоконнике, дрыгал ногой и спрашивал:

– Как ты это делаешь?

…Тогда, у мерзкой, наполненной ведьминым студнем ямы, Дмитрий не убил омний. Он испугался. Приказ «умрите», как выяснилось, слишком тяжелый приказ, чтобы отдать его даже бессмысленной и ядовитой клеточной массе. Можно прихлопнуть впившегося тебе в руку комара. Можно отравить тараканов. Можно даже убить человека. Но когда ты слышишь музыку жизни, такую сильную и полную, в ушах, заставить ее замолчать страшно. Он, внутренний Дмитрий, съежившийся в маленьком оставшемся ему закутке сознания, отчаянно заметался в поисках выхода. Ему хотелось, чтобы омний не было. Чтобы они превратились во что-то безвредное. Сухостой, бурелом, чертополох. И отчего-то ясно вспомнился бабушкин малинник, сначала осенний, безлистый, раскисший и черный, а затем, еще четче, летний, гудящий мухами и пчелами, с зелеными зубчатыми листьями, налитыми соком ягодами и сладким, знойным, плывущим над кустами запахом…

Когда Дмитрий открыл глаза, посреди зимнего снежного луга, на дне ямы, зеленели кусты малины, покрытые сочными красными ягодами.

– …Ты мог бы убить их, – говорил Андрей, болтая ногой и глядя на него выпуклыми черными глазами. – Мог бы убить моргановских химер, мог бы превратить их во что-то безвредное. Я знаю. Вечерский пытался скрыть, но я все знаю.

Его губы немо шевелились, беззвучно выговаривая слова, а в голове Дмитрия – бом-бом-бомбом – гудел набатный колокол. Пламя над рекой взметнулось ярче, огненной лентой отразившись в глазах сидевшего на подоконнике человека. Его халат был в мерзких серо-зеленых пятнах, или так просто казалось от переменного освещения? Институтский резервный генератор пахал едва-едва. Электричество включалось на пару часов в день, бесперебойно снабжались энергией только самые нужные установки: «кельвинаторы», ламинары с обратной тягой, комнаты с инкубаторами и центрифугами.

– Неважно, как ты это делаешь, – улыбнулся Андрей и закашлялся.

Из его рта вылетели алые брызги, замарав и без того грязный халат. Заметив взгляд Дмитрия, он снова улыбнулся и кивнул.

– Да. Я тогда не вколол себе генбот, потому что так и не заразился, – сто раз проверял кровь, омний ни следа. Зато ввел их себе сейчас. Я помню – третий день.

Румянец на его щеках не был отражением огня, терзавшего город. Он сгорал от собственного внутреннего жара. Омниевая лихорадка, второй день – холодно и отстраненно отметил Дмитрий, навидавшийся этих симптомов. Блеск в глазах, пятна на щеках, убыстренная речь, затрудненное дыхание. Все признаки налицо. Подняв руку, он прикоснулся ко лбу Андрея. Лоб был горячий. Летаров не отодвинулся, продолжая улыбаться. Из десен его сочилась кровь, неприятно розовя зубы.

– Третий день, я помню. Когда я буду умирать, вколю себе вирус. Может, и мне повезет?

Дмитрий мог бы напомнить, что его случай – единичный, что все остальные, получившие генботовую вакцину на третий день болезни, умерли. Но он не стал напоминать. К чему? К чему говорить, что никого Андрей, скорей всего, не спасет, что лучше бы он шел домой и провел последние дни с Ленкой и со своей ненаглядной Машкой? Каждый сам делает свой выбор. Дмитрий развернулся и зашагал прочь из лаборатории, навстречу усиливающемуся набату.

У чая был вкус и запах малины. Горячий отвар обжег язык – мультиварка постаралась на славу. Тезей отставил чашку, положил руки ладонями вверх на стол и глухо сказал:

– Кажется, я начинаю понимать.

Он действительно начинал понимать, хотя, конечно, требовалось еще связать в одну логическую цепочку шатающихся по городу омниевых умертвий, Машку, Андрея и ту ямку в песочнице – но в голове уже что-то мелькнуло, словно белый корень на дне раскопа.

Подняв глаза, Тезей посмотрел на Машку. Девочка стояла у дверей кухни, лицом к ним и спиной к коридору, как будто защищая от них то, что лежало сейчас в спальне и притворялось ее матерью.

– Маша, нам очень надо поговорить с твоим папой.

Шмыгнув носом, Машка угрюмо спросила:

– Зачем?

– Нам надо узнать, как он всех… лечит и держит. Понимаешь? Чтобы мы тоже смогли лечить и держать.

Девочка встрепенулась:

– Вы поможете ему? Чтобы ему было легче?

– Одному всегда нелегко, – некстати встрял Хантер.

– Мы поможем, – не обращая на него внимания, кивнул Тезей. – Мы будем держать вместе с ним, если потребуется. Нам только надо знать, как.

Машка несколько секунд смотрела на него недоверчиво – а потом, наверное, все же поверила, потому что широко и светло улыбнулась и, хлопнув в ладоши, умчалась в прихожую. Как выяснилось, за лопаткой.

Глава 6

Муравьиный лев

Сперва Тезей не понимал, куда они идут, потому что шли кругами. Ночь все не кончалась, хотя летние ночи коротки и давно бы пора забрезжить утру. Шли через какие-то дворы с покосившимися детскими качелями, через парк, потом опять к реке – завоняло дрожжами, за рекой что-то глухо и безнадежно взвыло. Может, химера в лесу исполняла любовную песню или, напротив, это был последний крик завязшего в реке и гибнущего чудовища. Зачернели впереди кусты шиповника – чашечки цветов были еще закрыты, но запах оставался и тонкой кисеей висел в воздухе.

Защелкала в кустах птица. В пяти шагах впереди мелькала белая пижамка, а вокруг клубилась все та же тьма. Луна уже давно скрылась за тучами, и звезд на небе не было видно. Они вновь повернули и пошли, закоулками и зигзагами, сквозь аллеи, засыпанные мусором площади и ряды одинаковых кирпичных домов. Тезей окончательно потерял представление и вдруг понял, что движется по лабиринту. Впереди пятнышком мельтешил путеводный свет, а издалека, из глубины, доносилось смрадное дыхание Минотавра. Но где его воины, где афинские бычьи плясуны – шесть лучших юношей и девушек? Рядом виднелась лишь длинная узкая тень и поблескивал ствол винтовки. Сизиф. Сизиф, вернувшийся из царства смерти, но он Тезею не помощник – он бросит любого, лишь бы выбраться самому.

– Хантер, – шепнул биолог.

Говорить громко он не мог, да и ночная тишина, жадно давясь, глотала звуки.

– Почему Вечерский назвал вас Сизифом?

За плечом хмыкнули.

– Спроси у него самого.

– Он ничего не делает просто так, – бормотал Тезей, щурясь и вглядываясь в забелевшие впереди постройки. – Никогда. У всех его поступков и слов есть значение. Значит, и это имя он дал вам не просто так. Что вы сделали, чтобы заслужить его?

– А ты? – резко отозвался охотник. – Ты что сделал? Убил Минотавра?

Тезей пожал плечами, не зная, виден ли в темноте его жест.

– Да. Я убил. Только это не помогло. Люди смертны, а Минотавр нет.

«Минотавр бессмертен, – мог бы добавить он, – потому что бессмертны боги и чудовища, а он и то, и другое. И мы движемся прямиком ему в пасть».

Но не сказал.

…Тогда, четыре с половиной года назад, осталась за спиной проходная института, откуда давно сбежали охранники. Стеклянная дверь глухо звякнула, закрываясь. Мобберы, громившие соседние здания, скрылись за углом, но Дмитрию было все равно. Отчего-то он знал, что его не тронут. Холодный воздух обжег грудь и горло – он был в одной рубашке, пальто оставил в лаборатории. Он не помнил, когда в последний раз выходил на улицу. Кажется, тогда, когда Вечерский водил его к омниевому котлу. Память вообще мешалась, путалась, и только набат в голове все нарастал. Дмитрий усмехнулся – по крайней мере, с направлением он уж точно не ошибется.

Он шагал по опустевшим улицам с заброшенной техникой, мимо обожженных домов, мимо шарахающихся редких прохожих, закутанных в тряпье, как будто шел четвертый или пятый год всемирной войны. Прошел сквозь длинную очередь за хлебом, и люди отшатнулись – словно набат, гремевший у него в голове, вырвался наружу и напугал их. Вверху кружились вороны. Пахло гарью и порохом. Снег слежался желтыми грязными полосами. Осколки кирпича и стекла усыпали проезжую часть, где торчал блокпост из двух броневиков. Дальше уже была только общага и спуск к реке. Дорогу перегораживали рогатки и бетонные плиты. У блокпоста стоял офицер в пятнистой форме и курил, прикрывая сигарету от ветра. Рядом застыли два андроида.

Дмитрий шел прямо на них, и андроиды расступились. Офицер, выронив сигарету, бросился наперерез, но что-то вдруг запульсировало, загрохотало, – наверное, началась новая атака. Небо над головой прочертили огненные полосы, взорвавшиеся за рекой венчиками невиданных цветов. Бледное лицо офицера перекосилось. Махнув рукой, он побежал к броневику. Андроиды проводили его равнодушными взглядами и цепко уставились в спину Дмитрию, но остановить его не попытались. Они что-то чувствовали. Все, зараженные генботом, должны были чувствовать, как он идет, неумолимо приближаясь к той границе, которой люди отделили себя от зверей, идет, с каждым шагом теряя разум в неумолчном реве, визге и звоне и забывая все, забывая…

– А по-моему, ты все гонишь, – лениво, с гнусавым южным акцентом протянул Хантер у него за спиной. – Ты и паука прихлопнуть не сможешь. Все вы, умники, такие – в теории готовы уничтожить целые народы ради общего блага, а на практике падаете в обморок, стоит нюхнуть выхлопа из душегубки на колесах…

– О чем вы, Хантер? – спросил Тезей, переступая через лежавший поперек дороги столб.

– О том, что вы всегда ищете исполнителей, – тихо и почему-то уже без акцента сказала темнота у него за спиной. – Какого-нибудь парнишку из народа, чтобы начинить его взрывчаткой и послать на дело вместо себя.

– Я и сам парнишка из народа, – грустно улыбнулся Тезей. – Это меня начинили взрывчаткой. Или я сам себя начинил… неважно.

– А теперь каждый раз надо колоться, чтобы обезвредить взрыватель? – усмехнулась темнота.

Тезей уже не понимал, с Хантером он говорит или сам с собой. Такое с ним случалось и раньше, особенно часто в долгие месяцы безумия. Как тогда, под Лондонским мостом, в чернильной тьме, где шелестели разбивающиеся об отмель мусорные волночки и глухо крякали выбравшиеся на ночевку из воды утки… Тогда, когда он думал, что говорит сам с собой, а потом из мрака выплыло большеглазое женское лицо, и оказалось, что он уже давно исповедуется этой чужой и равнодушной, в общем-то, девушке. Только девушка оказалась не равнодушной…

– Кажется, пришли, – коротко заметила темнота, вновь превращаясь в Хантера.

Перед ними забелела стена и черный провал проходной. Под ногами захрустело стекло, и Тезей почти рассмеялся, узнавая знакомую лестницу. Они пришли туда, откуда он ушел четыре с половиной года назад, – к дверям его собственного института.

– Лабиринт, – давясь смехом, выдохнул Тезей. – Думаешь, что добрался до конца, – и приходишь к началу.

– Кончай нести чушь, – недружелюбно буркнул Хантер.

Он уже скинул с плеча винтовку и подозрительно пялился во мрак.

– Не люблю город. Не люблю разрушенные дома. Здесь всегда прячется особенно забористая дрянь, куда круче, чем в лесу.

Тезей возражать не стал. Их маленькая проводница уже взбежала по ступеням и сейчас, стоя на верхней, оглядывалась через плечо. Потом, махнув рукой со сжатой в кулачке лопаткой, поманила их за собой. Тезей снова пожал плечами и стал подниматься. За спиной захрустели по битому стеклу сапоги Хантера.

Он не раз бывал в этом подвале, еще до того, как прятался от Вечерского, в мирные времена. Внизу размещался виварий, баллоны с жидким азотом, где хранились клеточные культуры, склад, а еще ниже – генераторы и залы с серверами. Общая система туннелей связывала все здания научного комплекса, и зимой, а особенно ночью, когда не хотелось выходить на улицу, чтобы перебегать из корпуса в корпус, сотрудники часто пользовались подземными переходами.

Но и тогда здесь было скверно. Сыро, холодно, где-то капала и журчала вода, желтыми клоками с труб свисала изоляция, тускло светили запыленные лампы, и постоянно казалась, что кто-то внимательно заглядывает тебе через плечо. Сейчас лампы не светили, и Хантер зажег подствольный фонарь. Его луч метался по стенам, выхватывая то сырую штукатурку, то ржавые потеки, то граффити и груды мусора, – похоже, в подвалах жили или, по крайней мере, пользовались ими как временным убежищем. Вонь дрожжей не пробивалась сюда, сменившись сильным запахом плесени.

Шаги звучали то глухо, то гулко – шутки акустики. Иногда приходилось нагибать голову, чтобы не стукнуться макушкой о низкий потолок в ржавых кишках труб. Машке, судя по всему, это подземелье было неплохо знакомо. Она уверенно шагала, постукивая лопаткой о стену. Потом застенчиво подошла к Хантеру и взяла его за руку, по-прежнему обтянутую перчаткой. Хантер хмыкнул, но ничего не сказал. Тезея девочка как будто избегала, даже смотреть на него не хотела.

Они спустились еще на уровень ниже по крутой железной лестнице, где луч фонаря запрыгал по ступенькам. А потом еще. И еще. Так глубоко Тезей не забирался даже во времена своей подвальной отсидки и не подозревал, что в родном НИИ есть столько подземных уровней. Похоже, тут действительно был бункер. Бункер на случай термоядерной войны… Смешно. От термояда не спасешься ни в каких бункерах, и от химер толстые стены и свинцовые перекрытия не защита.

А потом, после невесть какого лестничного пролета, под ногами скрипнул песок. Сначала песка было мало – он лишь тонким слоем покрывал бетонный пол коридора. Потом в него начали проваливаться ноги. Песок был рыхлым, сыпучим и странно сухим для сырого подвала. Впрочем, воздух тоже стал суше. Суше и еще холодней. Тезею внезапно показалось, что он – муравей, движущийся по краю воронки, в глубине которой притаился большой муравьиный лев. Биолог замедлил шаг и окликнул шедших впереди Хантера с девочкой:

– Эй…

Эти двое остановились и обернулись как-то синхронно. Охотник опустил фонарь в пол, так что фигуры были освещены снизу – плечи и подбородки, а лица скрывала тьма, и Тезей на секунду поразился их призрачному сходству.

– Маша, ты уверена, что папа живет здесь?

– Папа тут, – нетерпеливо ответила девочка и потянула Хантера за руку.

Тезей прислушался. Ни звука – не капала и не журчала вода, не гудела проводка, и даже песок не шелестел. Никто не дышал, не двигался и не жил здесь, на шестом или седьмом подземном этаже здания Института экспериментальной генетики.

– Ричард, – сказал он по-английски. – Мне кажется, это ловушка.

Охотник улыбнулся. Самой улыбки Тезей не видел, но уловил блеск глаз и зубов.

– Димитри, – в тон ему протянул Хантер, – мне кажется, что ты сам нас сюда притащил. И, конечно, мы можем еще год шариться по этому тухлому городу, ни на шаг не приблизившись к разгадке, но, если уж мы здесь, почему бы тебе просто не сдвинуть с места свою задницу и не пройти еще немного?

Сказав это, он развернулся и зашагал дальше по засыпанному песком коридору, ведя девочку за руку и унося световое пятно прочь. Остаться в полной темноте и одиночестве было еще страшней, чем угодить в пасть муравьиному льву, так что Тезей поспешил следом.

Идти действительно оставалось совсем немного. Еще через пару шагов, когда пол окончательно скрылся под песком – по ощущениям песчаное покрытие было здесь не меньше полуметра глубиной, – коридор внезапно открылся в огромный зал. Сначала Тезей не понял, что это зал. Он только видел, что охотник и девочка остановились и что луч фонарика перестал прыгать по стенам и полу и протянулся вперед, как световое копье. Наконечник копья терялся где-то во мраке за плечом Хантера. Охотник переключил фонарь на рассеивающий режим и шагнул внутрь, давая дорогу напарнику.

Судя по всему, это было центральное серверное помещение всех пущинских институтов, а может, и не только пущинских – может, одно из больших хранилищ данных, телекоммуникационных узлов, еще недавно связывавших в одну нервную сеть все инфо-ресурсы планеты. Здесь было очень холодно. Многоярусные черные панели системных блоков, матово отблескивающие, уходили куда-то ввысь, чуть ли не к самой поверхности, окольцовывая круглый зал. А в центре возвышалась большая груда песка. На этой груде лежал человек в перепачканном лабораторном халате. Он лежал на спине, полузарывшись в песок, но ясно видна была голова с острым носом и темными провалами глаз. Тезей почувствовал, как холод поднимается по позвоночнику, и дело было не в ледяном воздухе зала. Он узнал лежавшего – несмотря на паршивое освещение, на песок, засыпавший руки и плечи, и на то, что сейчас Андрей Летаров куда больше смахивал на мертвеца, чем на живого человека.

Но он не был мертв. Голова повернулась, песок ссыпался со щеки. Человек с усилием пошевелил губами и со второй или третьей попытки произнес, или, вернее, прошелестел:

– Машка… Машка, я же сказал тебе – не приходи сюда. Я велел тебе приглядывать за мамой.

– Мама спит, – строптиво ответила Машка.

Ее звонкий голосок отразился от стен и, пометавшись эхом, заглох где-то в вышине.

– А дядя Дима сказал, что хочет с тобой поговорить. Вот я его и привела.

Выступив из-за спины Хантера, где она все это время пряталась, девочка дернула подбородком, указывая на Тезея.

Голова на песке снова немного повернулась. Тезей почувствовал взгляд, ощупывавший его из черноты глазниц.

– Солнцев, – равнодушно прошелестел человек. – Я думал, ты погиб. Тебя искали в тот день, но так и не смогли найти.

Тезей сглотнул и шагнул вперед, затылком чувствуя, как Хантер тоже качнулся вперед за его спиной и поудобней перехватил винтовку в левой руке. В правой охотник по-прежнему сжимал ладонь Машки.

– И я думал, что ты погиб, – негромко, в тон лежавшему на песке ответил Тезей. – Ты ведь умирал уже тогда, когда я уходил. Значит, все-таки вколол себе генбот?

– Значит.

– И как, подействовало?

– Как видишь.

Человек поднял руку с песка, и следом потянулись какие-то белые тонкие корешки – кажется, они проросли сквозь ткань халата прямо в плоть. Некоторые корешки рвались, стеклянно звеня и заворачиваясь тонкими усиками, но большая часть держалась.

– Это дерево, – сказал человек и мелко захихикал, захлюпал, давясь то ли песком, то ли смехом, – дерево, растущее под землей. Теперь я – дерево.

Преодолевая себя, Тезей пересек зал и остановился над тем, что когда-то было Андреем Летаровым. В груде песка при этом что-то беспокойно завозилось, и на поверхности мелькнул более толстый корень – мелькнул, дернулся и пропал, словно свет не пришелся ему по вкусу. Присев на корточки, биолог заглянул в глаза бывшего товарища – черные, выпуклые, блестящие глаза. Эти глаза были до самой кромки полны безумием.

– И как же ты это делаешь? – спросил Тезей.

…Он не смог сделать этого тогда по просьбе, или, верней, по приказу Вечерского. А сейчас ноги по колено погружались в рыхлый и отчего-то горячий снег, в спину смотрели пулеметные дула броневиков, а в лицо смотрела смерть – тысячами и миллионами желтых, зеленых, янтарных и рубиново-красных глаз. Смерть была за рекой, и смерть была рядом, в его крови. Пошатываясь, он продирался сквозь бурелом и сбитые ветки, не замечая, что сучки рвут брюки и кожу. Потом он споткнулся и упал лицом в снег. Медленно повернул голову. Совсем рядом с его щекой торчал жесткий стебель. Сам того не замечая, он почти вышел к реке. Осталось преодолеть тростниковые заросли. Он вцепился в снег руками, набирая полные пригоршни. Жесткая наледь крошилась под пальцами, расплывалась грязной водой.

Он поднес исцарапанные ладони к глазам, слизнул горько-соленую кровь и из последних сил стал думать о Ленке. О Машке. Об Андрее, хотя Андрей умирал. А Ленка и Машка так и не заразились тогда, зря он беспокоился. И еще он подумал о двух молчаливых андроидах, которые все знали – но не остановили его. О других не думалось. Больше в голове не было места для мыслей, потому что все заполнил неровный пульсирующий гул. Каждый сам делает свой выбор. Убивая чудовище, ты непременно убиваешь кого-то еще, и хорошо, если только себя. Безумие выло, набирая обороты. Он всхлипнул, набрав полный рот снега вперемешку с талой водой, и отчетливо подумал: «СМЕРТЬ».

И стала смерть.

Глава 7

Тролль под мостом

– Вода под мостом. Вода под мостом была черной и маслянистой, и пахло от нее нефтью, и несло холодом. Глухо крякали утки. Волны тоже плескались глухо, а сверху громадой нависал мост – может, и не Лондонский, но наверняка в Лондоне. Он откуда-то точно это знал. Видно, обрывки памяти все же сохранились в безумных блужданиях. Над мостом было расчерченное прожекторами небо. А рядом, совсем близко, стояла испуганная девушка.

Прожектор метнулся, блики отразились от воды, и он увидел, что в одной руке девушка держит штатив с пробирками, а другую отчего-то выставила перед собой ладонью вперед, как будто защищаясь. Защищаясь от кого? От уток, реки, от ночи с шарящими прожекторами? Или от него? Тут он осознал, что говорит, сбивчиво, бессвязно и уже, кажется, давно.

– И тогда я скинул рубашку и переплыл реку. Вода была такая холодная, что я чуть не утонул. А на другом берегу все было мертвое. И я испугался, что и на том берегу, за спиной, тоже все мертвое, что я убил их всех, и побежал – а потом, кажется, сошел с ума, потому что больше ничего не помню.

Девушка жалобно всхлипнула и сказала:

– I’m sorry, sir, I don’t understand^[3].

И он понял, что все это время говорил по-русски. А еще понял, что слышит ее слова. И что мерзкий всепоглощающий гул в голове умолк. Умолк! Он пробился сквозь тьмы и тьмы зараженного генботом зверья, и как-то – бегом, ползком, да хоть лётом, сам того не понимая, – достиг тихой обители. В Лондоне не было химер. Только каменные на крышах и стенах соборов, хихикнул он, но химер, бегавших по улицам и разрывавших в клочки людей, точно не было. Была только эта девушка с расширившимися от страха глазами. Сообразив, что совсем перепугал ее своим смехом, он замолчал и с усилием выговорил:

– No, the fault is mine. What’s your name?^[4]

– Ariadne, – с готовностью откликнулась девушка, как будто каждый вечер встречала под мостом грязных и диких незнакомцев и представлялась им. – What’s yours?^[5]

Наверное, ее так учили – надо говорить с маньяком, чтобы не набросился. Он ухмыльнулся нелепой мысли и на той же веселой, разухабистой ноте ответил:

– Theseus.

Девушка, однако, не пожелала подхватывать игру. Теперь она смотрела на него серьезно и слегка сердито, закусив нижнюю губу. Лучи прожекторов метались, то выхватывая из тени ее тонкое, бледно-матовое, восточное лицо и круто вьющиеся черные волосы, то вновь погружая в тень. На ней была нелепая растянутая кофта, узкая юбка и высокие, по колено, резиновые сапоги. И она не была похожа на гречанку. Может быть, на испанку или даже арабку. «Ну да, в испанцах осталось немало мавританской крови, так что это почти одно и то же», – рассеянно подумал он, упираясь руками в грязь и приподнимаясь.

Ариадна не отшатнулась. Глядя на него все с тем же испытующим выражением, она спросила:

– Вы убили Минотавра?

В ее английском чувствовался певучий южный акцент.

Он – Тезей – нахмурился. Вопрос требовал честного ответа. И он ответил честно:

– Да. Один раз – убил.

Потом девушка привела его к себе в дом, отмыла-очистила-накормила, как бывает только в сказках. И, как в сказках, полюбила, хотя Тезей упорно не понимал, чем заслужил ее любовь, – не дурацким же, выдуманным на месте именем? Потом Ариадна познакомила его со своим шефом, Баззом Баумом, Биби. Тот по странному совпадению оказался биологом, занимавшимся популяционной генетикой, а сейчас, в этот черный 2037 год, – генетикой популяций химер.

Его лаборатория – пять больших светлых комнат – находилась в институте Людвига на Риджент-стрит. Это он отправил Ариадну на реку за пробами. В пробах ничего опасного не засекли. Тогда еще береговая охрана и специальные части андроидов надежно защищали остров от нападения с моря, таможенные службы в портах проверяли все подозрительные грузы на наличие заражения, а туннель под Ла-Маншем взорвали, чтобы предотвратить атаку с материка. Тогда еще все было не так уж и плохо.

А потом появился Вечерский.

Тезей как раз вернулся из одного из своих охотничьих рейдов на материк – он собирал для Базза пробы, образцы генетического материала. Это нужно было для того, чтобы следить за пластичным геномом химер и понять, в какую сторону он эволюционирует. Очнувшись в Лондоне, Тезей осознал, что вместе с именем утратил и многие из навыков Дмитрия Солнцева. Он уже не был блестящим молодым биологом. Даже Ариадна, так и не успевшая окончить свой UCL^[6] – из-за военного положения занятия отменили, – работала в лаборатории лучше и профессиональнее его. Зато он отлично мог выслеживать химер с вертолета, определять по нарастающему или стихающему звону в ушах бо́льшие или меньшие скопления тварей.

Остальное делали работавшие на Базза спецы-охотники. Таких в последнее время развелось много. В основном их нанимали Бессмертные для своих странных забав или армия, но и ученые тоже. А его, Тезея, использовали как детектор. Что ж, хоть какая-то польза. Он, взрослый мужик, не может сидеть на шее у девушки, и этот способ зарабатывать на жизнь был ничем не хуже других.

После первой такой экспедиции он вспомнил старый, виденный еще в детстве фильм. Там мальчик умел чувствовать золото. Рядом с золотом, даже с единственной золотой монеткой, ему становилось плохо. Мальчик жил со старшей сестрой, а потом его украли разбойники и сколотили на нем состояние, откапывая клады… А сестра искала братца. Тезея никто не искал, но его ждали. Ждала Ариадна. Смеясь, он говорил ей потом, по возвращении, что чувствует протянувшуюся между ними нить, и эта нить не дает ему заблудиться в лабиринте. Нить Ариадны. Так старый фильм сплелся с еще более древней легендой, как все сплеталось в нынешние неверные времена – сказка, быль и чудовищная, ужасная и невыносимая небыль.

Вечерский принадлежал к последней категории.

Еще на входе в лабораторию Тезею показалось, что он услышал знакомый, холодноватый и властный голос, но подумал – послышалось. Он спешил увидеть Ариадну и поэтому, скинув на руки лаборанту контейнер с пробами, почти вбежал в ту комнату, где работала девушка. Вместо Ариадны его ищущий взгляд уткнулся в широкую, обтянутую джинсовой курткой спину. Какой-то рыжеволосый человек стоял у стола Ариадны и, кажется, пялился в голографический монитор. Тезей знал, какая там заставка. Обмирая, он сделал два шага в сторону, чтобы разглядеть лицо человека. Да, это был Алекс. Веснушки его поблекли, морщины на лбу стали резче, а под глазами залегли нездоровые темные круги, но это, конечно, был он. Вечерский смотрел на плавающую перед ним триграмму. Ариадна щелкнула Тезея прошлым летом, когда они выбрались в Кенсингтонский парк, и, несмотря на его протесты, поставила снимок на рабочий стол.

Дважды столкнувшись со смертью – один раз, когда сам чуть не умер, и второй раз, когда убил тысячи или даже миллионы живых существ, – Тезей уже не верил ни в рай, ни в ад, ни в бога, ни в дьявола. Ни в упырей и вампиров. И все же, если бы граф-упырь мог существовать, он смотрел бы на жертву именно с таким выражением, с каким Вечерский уставился на снимок на голографическом экране. Тезей резко выдохнул. Вечерский обернулся на этот выдох или на звук шагов, и его лицо расплылось в широкой – от уха до уха – вампирской улыбке.

– Тезей? – сказал он по-русски, насмешливо заламывая бровь. – Вот уж не подумал бы. Мне казалось, Дмитрий, что особой храбростью вы никогда не отличались. А тут раз – и в герои.

– Откуда вы здесь? – хрипло спросил Тезей, сам не замечая, как пятится к двери.

Уже почти вывалившись в общую рабочую зону лаборатории – бежать, бежать! – он замер на полушаге. Из-за плеча Вечерского смотрела Ариадна. В глазах девушки было легкое недоумение. Ах да, она же не понимает по-русски. В левой руке Ариадна сжимала плитку шоколада, уже вскрытую, и Тезей даже разглядел надпись на обертке. «Côte d’Or». Горький бельгийский шоколад. Брюссель сгорел две недели назад. Тезей представил, как Вечерский спасается из горящего города с целым чемоданом шоколада, и ему отчего-то стало весело. Дурацкая привычка – смеяться тогда, когда впору волком взвыть. Неверно истолковав его улыбку, Вечерский сказал:

– Да, Дима, я тоже рад вас видеть. Нам о многом надо поговорить.

Говорят, нечисть не следует приглашать в свой дом, но общаться с Вечерским в лаборатории Тезею совсем не хотелось. Вечерский с каких-то давних, мирных времен знал Биби, и Вечерский знал многое про Тезея, и Тезею очень не хотелось, чтобы Вечерский поделился информацией. Ариадна была не против – как же, встреча двух русских, наверняка старых друзей. Ей, двадцатилетней, Тезей и Вечерский казались почти ровесниками. Да они и выглядели почти ровесниками. Вечерский быстро стер с лица следы усталости, а вот Тезею усталость и боль намертво врезались под кожу, не уберешь ни выпивкой, ни сном.

Ада, хорошая девочка, принесла им чай и печенье и скрылась в соседней комнате. Эту квартиру в Воксхолле она унаследовала от отца, вовсе не испанца и не мавра, а эмигранта из Марокко. Ее мать-англичанка развелась с мужем пятнадцать лет назад и сбежала в Штаты, где след затерялся. В нынешнем бардаке это было неудивительно. Так Ариадна оказалась единственной владелицей двухуровневых апартаментов на старой викторианской улочке, где теснились серые островерхие дома из крупного камня, а в тени задних дворов прятались крошечные палисадники.

Вечерский уселся в пыльное, обитое бордовым бархатом кресло. Вместо того чтобы пить чай, он сцепил руки, потянулся и уставился на Тезея волчьими глазами. Кажется, юлить и прикидываться добрым старым учителем он не собирался.

– Вы ловко от меня спрятались. И ловко сбежали тогда, зимой, – заявил он без всяких вступлений. – И хорошо сделали. Убийца чудовищ…

Тут его губы снова раздвинулись в зубастой ухмылке.

– Вы прикончили первую волну химер, что да, то да. А заодно все формирования андроидов в Пущино и в Серпухове и примерно десять тысяч горожан, получивших укол вакцины. Честное слово – если бы правительство сбросило на город водородную бомбу, урона было бы меньше.

– Чего вы хотите?

– Чего я хочу? – ернически протянул Вечерский, крутя пальцами. – Надо подумать. Мирового владычества? Большой и чистой любви? Рюмку отличнейшего коньяку с ломтиком лимона? Нет, все не то, Дима, все не то.

Тезей, стоявший у окна-фонаря, крутанулся на месте и уставился на своего непрошеного гостя. Уже наступал вечер. Ариадна, выходя, не зажгла свет, и комната погрузилась в полумрак. В этом полумраке глаза Вечерского горели желтым маслянистым огнем, и дело было вовсе не в закатном солнце, изломавшемся в стеклах дома напротив.

– Вы бредите? – дрогнувшим голосом спросил Тезей.

– Нет, милый мой, это вы бредили органными фугами и кустами бабушкиной малины, – осклабился Алекс. – А я мыслю вполне трезво, настолько, насколько позволяют обстоятельства. Хотя, по чести, мне давно бы полагалось свихнуться, но пока держусь. А вы вот, как я слышал, раскисли после своего эпохального подвига. Впрочем, это простительно. Герои – вообще народ хлипкий.

– Чего вам от меня надо? – повторил Тезей.

Вечерский устремил на него взгляд звериных горящих глаз, два раза медленно моргнул и ответил наконец безо всякого кривлянья:

– Мне надо, Дмитрий, чтобы вы кое-что для меня выяснили. И для этого вам придется вернуться.

За дверью раздался приглушенный вскрик. Кажется, Ариадна все-таки потихоньку от него выучила русский. Тезей вздрогнул и быстро шагнул к двери, но, когда распахнул створку, в коридоре, конечно, уже никого не было. Он обернулся с намерением сказать Вечерскому все, что о нем думает, и выпроводить его вон. Алекс сидел в кресле, вытянув ноги, и покачивал в пальцах какую-то стеклянную ампулу. И откуда успел достать? В ампуле багрянцем и золотом горела последняя искра заката, и поэтому разглядеть ее содержимое в тот раз Тезею не удалось.

– Это чтобы подсластить вам пилюлю, – спокойно сказал его бывший учитель. – Лекарство от безумия. Собирался вручить его вам еще четыре года назад, но вы так оперативно исчезли, что я не успел. – Помолчав, Вечерский хищно улыбнулся и добавил: – Там, куда вы отправитесь, оно вам очень пригодится.

Ночью, обнимая Ариадну, он шептал в ее горячее ухо:

– Пойми, маленькая, так надо. Я должен. Я сделал кое-что плохое и должен это исправить…

Хотя ничего плохого он, разумеется, не делал – но Вечерский умел зацепить за душу, как крюк мортуса, цепляющий чумной труп под ребро.

Ариадна не плакала, только дрожала, вжимаясь головой в его плечо и крепко-крепко обнимая руками, словно он уже уходил. От нее нежно пахло корицей, зубной пастой, грейпфрутовым гелем для душа и немного потом. Не хотелось никуда идти, не хотелось отрываться от этого, ставшего родным, запаха. Чувствуя себя лжецом, он пересказал ей то, что сказал ему Вечерский:

– Омнии… помнишь, я тебе рассказывал про омний? Нет, ты не можешь помнить. Я, наверное, говорил про них под мостом, а ты тогда еще не понимала по-русски. Короче, я сделал такие организмы на основе хлебных дрожжей, примитивные, вездесущие, способные размножаться почти в любых условиях. А потом они вырвались из лаборатории. Было очень плохо, но мы с этим справились. Правда, не до конца. Остались очаги. Алекс правильно сказал. Он показал мне расчеты…

«Что за пургу я несу?» – безнадежно думал Тезей, прижимая к себе девушку.

Хотя Вечерский действительно показывал ему расчеты на своем планшетнике – гнилостные серо-зеленые круги, концентрически расползавшиеся от Пущино. «Вот гипотетическая ситуация через месяц, вот через три…» Через четыре года серо-зеленая дрянь должна была накрыть всю Европу. Однако не было в Европе никаких омниевых эпидемий и котлов. Химеры были, а омний не было – Тезей сам свидетель.

– Они должны были заполонить все. Но этого не случилось. Не распространились повсюду, но и не передохли, в Пущино остался очаг.

Он уже говорил «Пустчино», как англичане.

– Что-то удерживает их там, в Пустчинском котле. И я должен выяснить, что – на тот случай, если они все-таки вырвутся, или…

«Или, – говорил Вечерский, – если наши замечательные химерные сообщества сами доэволюционируют до чего-то подобного. А они доэволюционируют, Дима. Это ложь, что жизнь стремится к сложности. Жизнь стремится к тому, чтобы заполонить собой все, как ваш сосисочник. Если ей предоставить такую возможность, жизнь вырвется из-под контроля и начнет пожирать самое себя».

Может, так и есть. Может, не так. В одном Вечерский прав – когда-то он, Тезей, совершил ошибку. Ему казалось, что он ее исправил, – но исправить не получилось. Значит, надо попытаться снова…

– Но почему ты? – спросила Ариадна, отстраняясь.

В темноте он не видел, но, кажется, лицо девушки все-таки стало влажным от слез. Тезей осторожно коснулся губами жестких и теплых волос у нее на макушке и прошептал:

– Потому что я должен.

Как будто это когда-то что-то объясняло.

Вот так летом 2041 года Тезей оказался в звенящем от зноя Приокско-Террасном заповеднике. В проводники ему Вечерский выделил «надежного, очень надежного охотника». Алекс говорил «надежный» с такой интонацией, будто сам в его надежности сильно сомневался. Но Сизиф – так представил его Вечерский – действительно оказался надежным, немногословным и опытным. Еще через день Тезей узнал, что Сизифа на самом деле зовут Ричардом Хантером. И еще через несколько часов он узнал ответ на свой вопрос.

Глава 8

Coup de grace

В общем-то, и так уже все было понятно. Тезей наконец-то вспомнил, что у него самого есть фонарик, и, включив его, провел лучом по стенам зала. Мгновенно стало ясно, отчего свет подствольного фонаря Хантера не породил тысячу бликов, а затерялся в густой темноте. Нижние панели серверов были все изъедены, словно их обглодала моль или особенно настырные жучки. Компьютерные башни напоминали серое трухлявое дерево – тронь, и рассыплется в пыль. Прибавим к логической цепочке кучу песка на полу. И омний.

Однако Хантер был куда дотошней. Вытащив руку из пальцев Машки, он шагнул вперед, направил луч фонаря прямо в лицо Летарову и переспросил по-русски:

– Да. Как ты это делаешь? Очень любопытно было бы знать, как ты лепишь кукол из этой вонючей бурды и почему она до сих пор не сожрала тебя и все вокруг?

Человек на песке завозился, пытаясь отвернуться от света. Нити, связывающие его с чем-то живым и крупным внизу – с подземным деревом? – лопались со стеклянным звоном. Стеклянным…

– Не мучай его, – попросил Тезей. – Ты же видишь – он ничего тебе не ответит.

– Ничего я не ви…

– Оставь папу! – вдруг взвизгнула Машка и, подскочив к охотнику, что было сил ударила ручонками по стволу винтовки.

Луч света метнулся, уходя от лица Летарова и заплясав по стенам, – и что-то большое, длинное, белое, что-то со многими отростками со шлепком отлепилось от серверных панелей где-то на высоте двух человеческих ростов и принялось поспешно зарываться в песок.

– Оставьте папу, – в тон девочке повторил Тезей, сводя брови на переносице. – Хантер, тут же все очевидно. Я должен был догадаться, увидев песок и эти… – Он махнул рукой на матово поблескивающие стены колодца, уходящие на много этажей вверх. Пиршество особого рода… – Просто у меня всю научную смекалку отшибло, – сумрачно признался он. – А теперь вернулся – и что-то в голове затикало. Не зря Алекс меня натаскивал. Когда-то я придумал такую тварь – «сосисочника». Тупую и неограниченно размножающуюся, так что он запрудил всю свою экологическую нишу и издох. Непонятно было, как контролировать его размножение, и я предложил ввести идеального хищника… Алекс тогда посмеялся надо мной, рассказал байку про комаров, воробьев и котов. Зря смеялся. Андрей правильно говорил, что ему не хватает воображения…

Тезей усмехнулся – чье бы мычало. А вот Летарову воображения хватило – несмотря на то, что после введения генбота у него в голове наверняка разыгрался такой же концерт, как у некоего Дмитрия Солнцева. Дмитрий Солнцев не мог ни думать, ни помнить, не мог даже после того, как расстояние и снадобье Вечерского надежно заглушило проклятую музыку жизни. А Летаров, значит, помнил – о жене и о дочери – и, значит, думал.

Машка, расправившись с фонарем и защитив папу, сбежала в угол и сердито оттуда сопела. Хантер стоял, опустив ствол винтовки, и щурился на Тезея. А тот, присев на корточки, набрал полную горсть песка и немного разжал пальцы. Песок с тихим шелестом потек вниз.

– Идеальный хищник должен быть и идеальной пищей. Замкнутая пищевая цепочка, с легкой подпиткой извне, чтобы компенсировать рассеяние энергии. Омнии жрут это дерево. А дерево жрет омний. Но не просто так жрет. Оно ассимилирует кремний – из песка и вот оттуда… – Он ткнул большим пальцем за спину, на молчаливые панели. Кремнийорганика уже много лет активно использовалась в производстве компьютеров, а усваивать кремнийорганические полимеры не в пример легче, чем кварц из песка. – И скармливает омниям, когда те пожирают его. Омнии так устроены, чтобы пускать в ход любой химический элемент, в избытке имеющийся в пище. Кремний замещает в них углерод, что во много раз тормозит все клеточные процессы. Проще говоря, они окаменевают. Получается замкнутый круг. Плюс внешняя подпитка, чтобы все тут не превратилось в каменные джунгли, – это химеры из заповедника. Дерево как-то приманивает их и подкармливает омний углеродом.

Тезей поднял голову, сощурился на ударивший в глаза свет.

– Замкнутый круг. Котел, который вечно кипит, но никогда не перельется через край и никогда не остынет, пока подбрасывают дрова. Идеальная биологическая система.

Хантер смотрел на него безо всякого выражения: освещенные скулы и подбородок, смоляные дыры глазниц и резкие складки у рта. Сейчас его лицо смахивало на череп. На думающий и что-то замышляющий череп. В конце концов, нарушив каменную неподвижность, охотник коротко мотнул головой в сторону лежавшего в песке человека.

– А он? Как он вписывается в твою схему? И при чем здесь куклы из омний?

Тезей потер лоб, ощущая песчинки под пальцами. Песчинки прилипли к влажной от пота коже. Откуда пот – ведь здесь холодней, чем в могиле? Или он потеет от страха? Но чего бояться, не подземного же дерева и не прирастившего себя к нему человека?

– Куклы, – хрипло ответил он, сдерживая дрожь, – нужны, чтобы в них играли. Отец дарит дочке кукол…

От нарастающей внутри тревоги тонко звенело в ушах. В чем дело? Кончается действие антидота? Нет, ведь он сделал укол всего лишь несколько часов назад. Машка сопела и возилась в углу. Тезей посмотрел краем глаза. Казалось забыв про них, Машка копалась в песке, сооружая что-то вроде домика или замка.

– Хочешь сказать, он прирастил себя к чертовому дереву и лепит из дрожжей страшилищ ради нее? – переспросил Хантер, кивнув на девочку.

– Ради нее. Ради того, чтобы она не была одна. Ради того, чтобы сохранить хоть каплю разума. Чтобы не превратиться в это самое дерево, не раствориться в омниях… Почем мне знать?

Встав, он отряхнул с пальцев песок и кивнул на черный прямоугольник выхода.

– Мы выяснили все, что нужно. Надо идти.

– Нет.

Говорил не Хантер. Говорил Летаров. Он повернул голову к Тезею. Блеск безумия больше не туманил его глаза, и они смотрели хмуро и ясно.

– Нет, – повторил он. – Сначала убейте меня.

Тезей чуть не выпустил фонарик из похолодевших пальцев. Вот чего он опасался больше всего.

– Я больше так не могу, – продолжал лежавший на песке.

Серые губы шевелились, голос шелестел – тихий, но отчетливо разносившийся в пустом зале.

– Я думал, будет легче. Думал, будет что-то типа всемогущества… ты бог, а они твои твари. Но они жрут меня… Впиваются и едят. И я не могу их удержать. Они рассыпаются… Каждую ночь, когда просыпается дерево… У него свой разум, не могу контролировать… Только днем, когда спит, а ночью – боль…

Его речь становилась все более невнятной. Глаза медленно закатываясь, обнажая белки. В песке снова закопошились белесые корни.

– Папе плохо! – взвизгнула Машка и, вскочив, кометой помчалась через зал.

Хантер перехватил ее на бегу и удержал одной рукой. Вторая, с винтовкой, медленно поднималась.

– Нет! – успел крикнуть Тезей, словно повторяя только что отзвучавшее слово.

Но было поздно. Тонкий бело-синий луч прорезал темноту и впился в грудь лежавшему на песке. В нос ударил запах горелого мяса. Человек вспыхнул – его плоть занялась мгновенно, как высушенная на ветру древесина. Он не вскрикнул и не застонал, но груда песка под ним зашевелилась, взметнулась. Оттуда ударили во все стороны длинные узловатые отростки, заплясали по залу, как щупальца невероятного кракена. Тезей кинулся на пол, избегая удара. Он видел, как одно щупальце снесло с ног Хантера. Винтовка отлетела в сторону, свет фонаря вновь запрыгал по стенам. По залу прокатился беззвучный крик…

Тезей выругался, перекатился на бок и, выхватив свой «Керен», бесполезно и зло выстрелил в мечущиеся щупальца. В центре клубка плясал яркий желтый огонь. Послышался громовой треск, полетели осколки пластика, и от пола до потолка протянулись огромные трещины – это выламывались корни, вросшие в стены. Фонарик Тезея все еще валялся рядом, на полу. Отбросив пистолет, биолог схватил его и направил луч вверх…

Это было красиво. Казалось, они находятся в чашечке гигантского цветка, чьи длинные и узкие лепестки судорожно сокращаются, приветствуя невидимое солнце. Или древнее божество вырвалось на волю и разминает щупальца, готовясь крушить человеческие города…

– Кончай пялиться, – яростно хрипанул под ухом Хантер.

Схватив Тезея за плечо, охотник толкнул его к выходу, уворачиваясь от бьющихся в судорогах, полыхающих и чадящих корней. Зашвырнув спутника в дверной проем, Хантер развернулся и, кажется, собрался бежать обратно.

– Ты куда? – крикнул Тезей, удерживая его за руку.

– Пусти. Там девчонка…

Тезей направил луч фонаря на то место, где стояла Машка. На полу виднелась серо-зеленая лужа диаметром около полутора метров. В луже одиноко валялась детская лопатка – и все, и ничего больше. Не дожидаясь реакции Хантера, биолог потащил его вглубь коридора, к ведущей наверх лестнице. Стены вокруг гудели, трещали и ходили ходуном, сыпалась штукатурка и целые пласты бетона – похоже, подземное дерево проросло глубоко в фундамент, и умирать оно вовсе не собиралось…

– Пусти, – прошипел Хантер, выдирая руку.

Он сбросил пальцы Тезея с таким омерзением, словно коснулся прокаженного… или колонии омний. Затем быстро содрал перчатки и отшвырнул как можно дальше. Тезей заметил – или ему показалось, – как по толстой перчаточной коже расползаются тускло блестящие пятна.

Когда они выбрались на поверхность и вывалились из дверей института, уже рассвело. Розовую улицу расчертили длинные тени. Запах дрожжей усилился, или так показалось. Поднявшийся ветер гнал по небу клочковатые облака. Осколки стекла на асфальте – то ли давние, то ли свежие – отражали изменчивый солнечный свет, как рябь на воде.

Хантер обернул к Тезею лицо, покрытое копотью и цементной пылью. Серые глаза холодно и зло смотрели сквозь грязную маску.

– Ты знал, – со сдержанной яростью сказал он. – Знал, что девчонка тоже кукла? Знал, во что она превратится, если мы убьем его?

Тезей медленно кивнул. На него навалилась неподъемная, как тысяча бетонных блоков, усталость. Ему было все равно. Ему хотелось только вернуться, принять ванну и прижаться головой к теплой груди своей женщины.

– Знал, – глухо подтвердил он и закашлялся от набившейся в глотку пыли.

– Откуда? – сощурился охотник.

– Машка. В тридцать шестом ей было шесть лет. Она совсем не выросла.

Хантер сморщился, смачно сплюнул ему под ноги и, развернувшись, широкими шагами пошел прочь, к реке. Тезей почувствовал себя брошенным. И еще он почувствовал злость. Биолог прокричал в удалявшуюся спину:

– Вас так огорчила смерть одной девчонки, которая и живой-то по-настоящему не была? А что скажете, когда омнии по вашей милости вырвутся из котла и сожрут нас всех? Зачем вы его убили?

Хантер не ответил и не обернулся.

Тезею очень хотелось побежать следом – но вместо этого он уселся на нижнюю ступеньку крыльца, обхватил колени руками и принялся ждать, когда кончится действие антидота.

Интерлюдия

Зверь из моря

Волны с призрачным шелестом накатывались на гальку. Человек, стоявший на берегу, поднял один плоский округлый камешек и пустил по воде. Галька запрыгала: один, два, три, четыре, пять раз. Он мог бы заставить камень прыгать и дольше, но ему было скучно.

Человек представлялся всем как Хантер. Хантер – охотник. Слишком очевидно, а потому тоже скучно, а потому – не вызывает подозрений. Все знали его как Хантера. Вечерский – персонаж чуть менее скучный и плоский, чем остальные, – и тут отличился и обозвал его Сизифом. Конечно же не потому, что Сизиф выбрался из смертного царства. Или, точнее, не только поэтому. Вечерский всегда преследовал как минимум две цели, поэтому был более интересен. Его сложней было просчитать. Тот факт, что он давно и безнадежно спятил, делал попытки еще увлекательней. Определенно, он оживлял игру.

Сам себя Ричард Хантер именовал «ментатом». Слово, вычитанное давным-давно в фантастической книжке, ему нравилось и отчасти выражало то, чем он занимался. Конечно, строго говоря, он был прямой противоположностью ментатов из «Дюны». Те были созданы в пику мыслящим машинам, а Ричард Хантер и сам был мыслящей машиной. Отчасти. Одной из немногих или вообще единственной, учитывая «бан Терминатора» – запрещение на создание искусственного интеллекта на любой основе, кроме человеческой ДНК. Этот запрет забавлял Хантера еще и потому, что напоминал людям об их смертности. По крайней мере, должен был напоминать. О гнетущем страхе – не личной, индивидуальной гибели, а о страхе уничтожения всего вида. Похоже, те, кто приняли «бан Терминатора», рассуждали примерно так: «Пусть существа, обладающие искусственным интеллектом, и уничтожат человечество в один прекрасный день, – но, по сути, они и сами будут людьми». И варвары, захватившие Рим, через несколько сотен лет тоже стали Римом…

Хантер взял следующий камешек. Посмотрим, сумеет ли он заставить гальку прыгнуть ровно двенадцать раз. Процессор, заменивший ему правое полушарие, быстро сделал прикидку: расстояние, площадь поверхности, трение, сила ветра. Рука и глаз охотника скорректировали расчеты – незаметно, за такую ничтожно малую долю секунды, что сам человек даже не успел осмыслить того, как он это делает. Камешек вылетел из пальцев и прыгнул ровно двенадцать раз.

Комм нервно завибрировал в кармане, но экран остался черным – сигнал автоматически переадресовался на встроенный процессор. Хантер прикрыл глаза, и на внутренней стороне век всплыло знакомое лицо. Да. Еще один любитель походов в преисподнюю и нелегальных оттуда возвращений. Этот взял имя греческого героя, прославившегося в числе прочего и тем, что попытался свистнуть из Аида Персефону, супругу тамошнего царька. За что прирос спиной к скале и, если бы не помощь крепыша-Геракла, так бы там и остался. Короче, мозги греческий тезка его нынешнего собеседника использовал редко и неохотно, всегда полагаясь на то, что в последний момент кто-нибудь да протянет руку: девушка, друг, бог… Хантер скупо улыбнулся. Ему не нравился этот человек. В лучшем случае он вызывал презрение, в худшем – жалость, но вовсе не из-за беспомощности или излишней наивности. Хантера раздражала его некомпетентность. В отличие от охотника, он никогда не добивался полной картины, довольствуясь тем, что ему говорили. Вот и сейчас:

«Жду подтверждения о начале второй фазы», – со свирепым акцентом произнес голос русского у него в мозгу.

Русский сказал это с таким апломбом, будто знал, в чем заключалась суть первой фазы и какой будет третья, хотя на самом деле всего лишь повторял затверженные слова – совсем как ручная галка, которую Ричард завел в третьем классе. В четвертом галке пришлось свернуть шею, потому что она слишком громко орала по ночам, когда он удалялся по своим делам в поля, и будила криком приемных родителей…

«Жди», – подумал Хантер, но собеседник услышал не эту его мысль, а совсем другую: «Подтверждаю начало. Даю картинку».

Для того чтобы дать картинку, Хантеру надо было просто развернуться вправо, но он пока медлил. Где-то за спиной его простирались соленые болота и расчерченные дамбами грязевые равнины Южного Эссекса. Впереди волны Северного моря лизали узкий галечный пляж, непонятно как затерявшийся среди этих болот, солончаков и заброшенных, затопленных полей. Ветер шел с моря тяжелыми порывами, плотной соленой стеной, и его дуновение ощущалось даже сквозь толстую куртку.

В двадцати милях отсюда устье Темзы было перегорожено цепями, решетками и шлюзами, и там было черным-черно от береговой охраны. Сверху раздался тоскливый крик. Охотник поднял голову. Низкие тучи внезапно расчертились знаками дорожной разметки – странными белыми полосами и треугольниками. Но даже без телескопического зрения Хантер знал, что это никакая не разметка – это летят из Исландии гуси-шары, летят на теплый европейский юг и дальше, к иссушенной солнцем Испании и знойным равнинам Северной Африки. В полете гуси теряли нежнейший белый пух, мешавшийся с первым снегом. Уже третий год Британия встречала зиму по пролету гусей, а для Бессмертных из второго поколения это было сигналом к началу Зимнего Гона.

Хантер все-таки обернулся.

Девушка стояла прямо в воде. На сей раз она нацепила просторную черную хламиду, которую безнаказанно трепал ветер. Узоры на лице с такого расстояния было не разглядеть. Она была босиком, и Хантер невольно поежился – волны жадно кусали ее белые обнаженнее лодыжки. Но она, казалось, не чувствовала холода. Девушка подняла руки и запрокинула голову, словно призывая кого-то или плача по кому-то ушедшему. Или и то, и другое.

Обрывая видеотрансляцию, Хантер оглянулся влево – там вдавалась в море огромная, футов двести высотой, стена старой дамбы, и черные полукружья труб: очистные химкомбината, уже двадцать лет как закрытого по требованиям экологов, когда-то сбрасывали отходы прямо сюда. Трубы тоже были циклопические, чуть ли не в половину высоты дамбы, и почти на четверть заполненные водой. А заброшенный комбинат располагался прямо на берегу Темзы, за защитными кордонами и патрулями. В свое время он забирал воду из реки. Хантер сам нашел эту лазейку. Оставалось проверить, сработает ли она.

Хантер вновь обернулся к девушке. Заломив руки, та обращалась к ветру и морю, и ветер и море, похоже, ответили ей. Хотя охотник и плохо помнил, что такое настоящий страх, сейчас он попятился. Свинцово-серая вода вскипела черными, бурыми, зеленоватыми глянцевитыми спинами, чешуей, панцирями, клешнями и какими-то совершенно невообразимыми придатками. Древнее море наступало на сушу, и суша содрогнулась.

На секунду мужчине показалось, что девушка сгинет в этом потоке уродливых тел, но тут о берег ударила особенно сильная волна, рассыпавшаяся тысячами клочьев желтоватой пены. Вместе с волной из воды возникло нечто громадное, тускло-черное и бесформенное. Это нечто протянуло к берегу пульсирующие канаты-щупальца. Девушка вытянула руки навстречу, и над загаженной слизью и чешуей кромкой прибоя присоски чудовища и пальцы человека встретились. Охотнику вдруг захотелось перекреститься. Всплыло в памяти что-то такое, от маленькой церкви с деревянным крестом на залитой солнцем крыше и пастором в белом воротничке. Пастор вещал о последних днях и о том, что из моря восстанет невиданный зверь о семи головах и десяти рогах, а мальчик, сидевший на скамье у самого прохода, считал теневые квадраты, отброшенные на пол перекрестьями оконной решетки… Хантер, подавив дрожь, сам себе усмехнулся. Никаких десяти рогов и семи голов у чудовища не было. У него вообще не было головы, или башка его скрывалась в пучине морской, пока руки-щупальца тянулись и тянулись к тонким пальцам девушки, отвечая на ее беззвучный зов.

Глава 1

Пушинки

Золотоглазка завозилась, чихнула, потерла нос и открыла глаза. Справа и слева дружно сопели Ромул и Рем, горячие, как печки. В окна разрушенного особняка светила луна. Остатки ковра на полу подернулись серебристой пылью, и на этой пыли виднелось темное пятно – там, где, сплетясь руками и ногами, спали Люцио с Красавкой. Золотоглазка выскользнула из-под локтя Ромула и беззвучно подбежала к окну. Луна уже умирала, низко нависнув над горизонтом, и на востоке занималось что-то серенькое, неуверенное. От зарослей через дорогу тянуло болотом. Куинсуэй была пуста в этот предутренний час.

Над темными деревьями Холланд-парка и его кружевной чугунной оградой метались лучи прожекторов, но Бессмертную разбудило не это. В свете прожекторов с неба сыпались блестящие крупинки. Или снег. Или пух. Над притаившимся, как испуганный зверь, городом, над парком, прудами и особняком пронесся трубный многоголосый крик – это шары совершали свой ежегодный перелет на юг. Это началась зима.

Золотоглазка обернулась, почувствовав лопатками чужой взгляд. Во мраке комнаты горели четыре желтых светлячка – это проснувшиеся Ромул и Рем смотрели ей в спину. В центре ковра завозилось, расплетаясь, пятно из рук и ног. Красавка в льняной рубашке, пятном белевшей в темноте, поднялась первой и завела руки за голову, убирая рассыпавшиеся по плечам волосы. Под ней сонно забормотал Люцио.

– Зима, – тихо сказала Золотоглазка, голым задом усаживаясь на холодный подоконник.

– Зимний гон, – прорычал кто-то из близнецов, то ли Рем, то ли Ромул.

Люцио поднял кудлатую голову и погладил Красавку по узкой спине. Рубашка сползла с ее правого плеча, обнажая молочно-белую кожу. Ромул по-волчьи фыркнул. Рем недовольно проворчал:

– Потом будете обжиматься. Сейчас решаем: идем, нет?

Золотоглазка почувствовала, как верхняя губа невольно задирается. Ей захотелось зарычать, как Ромул и Рем. Былые повадки мимика все не отпускала, хотя мимикрировать она больше не умела. Как Ромул и Рем не могли читать мыслей друг друга, а Красавка управлять растениями, а Люцио – отращивать отрубленные пальцы. У них это отняли, но не отняли «Вельд» и не отняли Стаю.

– Идем, – спокойно сказал Люцио, словно подслушавший ее мысли.

Он провел распластанной пятерней по спине Красавки, сминая и задирая рубашку. Красавка дернулась, безуспешно прикрываясь рукой. Раньше бы Золотоглазка отвернулась. Теперь в этом не было смысла. Все, что у нее оставалось, – эти четверо, знакомые, как собственные пять пальцев. А там, где нет тайн, нет и стыда. Она вот открыто спала с близнецами. Чего Красавке выпендриваться? Все равно человеческое у них почти отняли. Они звери. Они Стая. А твари четвероногие и двукрылые добра и зла не разумеют.

Золотоглазка одним движением слилась с подоконника, приземлившись на четвереньки. Задрав голову к растрескавшемуся потолку, она завыла – и Ромул и Рем с секундной задержкой подхватили ее вой. Охотничий клич Стаи понесся над просыпающимся городом, сливаясь с прощальным кличем гусей.

Сиби плясала, ловя белые кружащиеся пушинки. Майк смотрел на нее, как на полную дуру, но ей было все равно. Противные ботинки утонули в море, когда жужжалка со сложным названием «гидроплан» неловко плюхнулась на воду. Они летели в жужжалке, а не в большой черной штуке с крыльями, как у летюги, потому что Мартин сказал: «Все аэродромы охраняются. Мы просто не сядем. Придется садиться на воду и добираться на лодке». Сэми эта идея совсем не понравилась. Она оглядела жужжалку, покачивающуюся на воде большого-пребольшого озера, и недоверчиво хмыкнула.

В общем, если рассказывать по порядку, то сначала они приехали к большому озеру через большой-пребольшой город. Сиби таких еще ни разу не видела, она чуть шею не сломала, пытаясь разглядеть, где заканчиваются дома и начинается небо. Это было важно, потому что по небу они полетят к Колдуну. Но дома все не кончались, все тянулись вверх расколотыми ржавыми и черными обгорелыми руками.

Над городом кружились чайки. По улицам шмыгали ракунсы. Еще там были зубастые олени и стая канивров, которая погналась было за их машиной, – но Марта, белый канивр с полосами по хребту, что-то им пролаяла на их каниврьем языке, и те отстали. Марта была очень умная, хотя и вредная. На Сиби она рычала, Сэми сторонилась, а слушалась только Мартина и еще Майка.

Потом они выехали к озеру, и Сиби разинула рот. Там у берега стояли большие-большие лодки, из которых росли деревья в паутине. Лодки немного обгорели, но были все равно очень красивые. Сэмми сказала, что это не лодки, а «прогулочные парусники». Майк сказал, что на одном прогулочном паруснике есть команда скелетов. Вроде как они вышли в озеро, как раз когда на город напали химеры, и капитан все никак не решался пристать к берегу, потому что там всех жрали и лилась кровь. Так они и плавают до сих пор – уже мертвые.

Сиби резонно спросила, почему мертвые, ведь химеры их не сожрали. Майк сказал, что они умерли с голоду. Сиби возразила, что в озере водится рыба, и только дурак умрет с голоду там, где водится рыба. Майк сказал, что она похожа на Голлума, – тот тоже жрал сырую рыбу и вообще всякую дрянь. Сиби не знала, кто такой Голлум, но решила на всякий случай обидеться и больно ущипнула Майка. И они снова поссорились. А потом Мартин надул большую желтую лодку, и они поплыли через озеро к длинному острову – хотя Сиби, конечно, охотней поплыла бы на прогулочном паруснике.

Вода в озере была ледяная, черная и пахла тухлой рыбой, а небо над ним светилось – вспыхивало и гасло. Мартин сказал, что это зарницы. В свете зарниц мертвый город за спиной был до ужаса таинственным и красивым. Сэми сказала, что никакие это не зарницы, потому что уже зима, а зимой не бывает гроз. Мартин посмотрел на нее так, словно хотел обозвать дурой, но ничего не сказал. Они с Сэми вообще старались не говорить друг с другом, будто опасались сболтнуть лишнее.

А жужжалка по имени «гидроплан» нашлась за островом. Она там покачивалась, привязанная к ярко-оранжевой штуке по имени «бакен». Сэми тут же заявила, что жужжалка ни за что не долетит до Англии, а надо лететь на одной из больших черных штук, которые стояли в поле на полпути до города. Тут-то Мартин и сказал: «Все аэродромы охраняются. Мы просто не сядем. Придется садиться на воду и добираться на лодке».

Потом он запрыгнул в жужжалку и втянул сквозь боковую дверь-рот другие рюкзаки, и винтовки, и Майка, и ее, Сиби. Марта сама перескочила. А Сэми Мартин сказал, что она может оставаться здесь, если пожелает, и покормить ракунсов. Сиби сомневалась, что ракунсов надо кормить, – они и так очень жирные, потому что едят мусор, и всяких зубастых оленей, и больных канивров, и дохлых ворон, и вообще всякую дрянь. Прямо как Голлум. Сэми, наверное, тоже так думала, потому что села в жужжалку. И Мартин, стоя на одной из жужжалкиных ног, сдул лодку и засунул в рюкзак. И они полетели.

Это было весело! Гидроплан прыгал-прыгал по воде, как сумасшедшая рыба или лягушка, а потом оп – и взмыл вверх! Сиби сначала испугалась, даже взвизгнула и укусила Мартина. И Марта взвыла и почти укусила ее, но Мартин заорал на всех, потому что держал штурвал, а если бы он выпустил штурвал, они бы – фшшшшшшш! – упали вниз и разбились о воду. Хотя как можно разбиться о воду, если она не твердая?

Первое время Сиби было очень весело смотреть из круглого окошка по имени «иллюминатор» на поля, леса и города, заваленные снегом, но потом внизу осталась только черная скучная вода, насколько хватало глаз. И Сиби уснула. Проснулась один раз, когда самолет сел в каком-то пустом и холодном месте – «на дозаправку», сказал Мартин. У гидроплана были смешные ноги, то плоские и длинные, похожие на хвост бобра, то надувавшиеся, как две лодки. Плоские ноги были для того, чтобы ездить по льду, как в том пустом и холодном месте. Пустое место пахло плохо и горько, Майк сказал, это топливо. Потом они снова разогнались и взлетели, и под брюхом жужжалки вместо черной воды был белый лед, из которого торчали белые горы, и солнце не заходило совсем, только прыгало в небе – вверх-вниз. Сиби стало холодно, и она снова заснула, свернувшись калачиком. А потом они вдруг взяли – и прилетели! Сиби проснулась оттого, что желудок взмыл вверх, а все остальное, напротив, начало падать вниз, как было в прошлый раз при посадке.

Мартин сидел за штурвалом, и Сиби видела только его спину, прямую и строгую. Он успел поменять бело-серую куртку на темно-зеленую, как у большого человека Батти. Теперь его, наверное, совсем нельзя было отличить от Батти, но Сиби не могла проверить, потому что Мартин сидел к ней спиной и, не отрываясь, смотрел на приборы. А они с Мартой, Сэми и Майком прятались от холода в «салоне» – длинном и узком, как нора, с жесткими сиденьями и круглыми окошками-иллюминаторами. За окошками снова была вода вместо льда. Что-то в этой воде Сиби не нравилось, хотя вода была самая обычная, зеленоватая, неприветливая. Сиби предложила: «Давайте не будем здесь садиться», – но ее никто не послушал.

А потом, когда гидроплан завис уже близко-близко над водой, как комар над болотом, появились они. Они появились очень быстро, горбатые черно-белые спины, и Сэми крикнула: «Косатки! Какие огромные!»

И началось веселье. То есть, это было и страшно, и весело. У сестренок Сиби была игра – взять какой-нибудь небольшой легкий предмет, вроде дохлой землеройки или крота, и перекидываться им. Вот так же летал сейчас их гидроплан, хотя косатки им не перекидывались – просто выпрыгивали из воды и щелкали огромными зубастыми челюстями, поднимая здоровенные фонтаны. Сэми кричала. Майк тоже кричал. Марта лаяла. Мартин держал штурвал. Сиби швыряло из конца в конец салона и от стены к стене, как тушку крота. В общем, да – страшно и весело. А потом вдруг все кончилось – их сильно-сильно ударило, и иллюминаторы залила вода, и все начали спасаться. Сэми схватила ее, Сиби, хотя Сиби не просила хватать. Майк схватил винтовку и Марту за ошейник. А Мартин схватил лодку-рюкзак и ногами выбил люк, оказавшийся почему-то над головой. И стал всех выбрасывать в желтую самонадувшуюся лодку. Удержаться в ней было очень сложно, потому что играющие косатки подняли дикие волны, к тому же еще толком не рассвело, и очень сложно было разобрать: где вода, где люди и где лодка. Сиби вывалилась за борт в ледяную глубину и изрядно побарахталась, пока ее не выловили. И утопила ботинки. А потом они быстро-быстро поплыли к темной полоске, над которой нависли низкие брюхатые тучи. И опять были зарницы, очень красивые, бело-розовые, а когда Сиби оглянулась в качающейся лодке, то увидела, как огромная, ростом, наверное, с один из больших домов, косатка выпрыгивает из воды и – фрррррр! – падает прямо на то, что осталось от их гидроплана. После этого от гидроплана, конечно, не осталось уже ничего, и смотреть там было не на что, так что Сиби стала смотреть вперед.

И вот они выбрались на берег и побежали-побежали, чтобы согреться, и бежали-бежали по песку и по траве, пока в тучах не забрезжило бледно-розовым и стал виден длинный черный забор, обмотанный ржавой колючкой, вдоль которого они бежали. А за ним и еще забор, и еще, и дальше совсем высокий, но такой же дырявый и заброшенный.

Мартин сказал, что это линии обороны, только за ними теперь особо никто не следит, потому что людей не хватает. Под людьми он, кажется, имел в виду не совсем людей, вроде него самого или большого человека Батти. А Сэми устало плюхнулась на песок, обняла руками колени и сказала, что больше никуда не побежит, потому что дышать не может и ноги отваливаются. Мартин нахмурился и сказал, что надо убраться с берега и что тут все как на ладони. Сиби вытянула перед собой руку ладонью вверх, чтобы сравнить, – и на ладонь опустилась нежная-нежная, белая-белая пушинка. Как снег, только мягкая и совсем не холодная. Сиби подняла голову, и с неба прямо на нее посыпался замечательный белый пух. Она взвизгнула и пустилась в пляс, топча босыми подошвами пересыпанный камнями и ракушками песок. А Майк смотрел на нее, как на дуру. А Марта гавкала и тоже плясала вместе с ней, ловя пух зубами.

Глава 2

Королева-Чума

Саманта лежала в сарае на сене, надерганном из плотных, лишь чуть подгнивших брикетов, и пыталась понять, что она здесь делает. По сути, четверых людей и нелюдей, устроившихся на дневку в сарае, ничто не объединяло. Рядом, по правую руку, лежал андроид. Непонятно, спал или нет: Саманта не слышала его дыхания, но даже сквозь армейский комбез ощущала странное, струящееся от искусственного человека тепло. Андроиды умели убыстрять метаболизм – это увеличивало силу и скорость реакции в боевой обстановке, – но зачем это делать сейчас, в заброшенном сарае, где ничто им не угрожало?

После того как они выбрались на берег, андроид заявил, что днем идти опасно – патрули засекут с воздуха. Они убрались с пляжа и какое-то время шагали по невысоким, заросшим вереском холмам, то обходя каменные изгороди, то перелезая через них. Сэми был знаком этот пасторальный пейзаж Южной Англии: зеленые холмы и белые овцы, овцы и холмы, перекатывающиеся один в другой, пока не сливались в лиловую дымку на горизонте. Только теперь не было никаких овец, холмы поросли вереском и жесткой, привявшей к осени травой, а с неба сыпался странный белый пух и доносился гусиный крик.

Где-то через час, когда окончательно рассвело, они вышли к ферме. Андроид легко перескочил через невысокие воротца и отправился на разведку в компании своей псины. Спустя пару минут он вернулся и сообщил, что хозяев нет, жилой дом заколочен, а переждать день можно в сарае вверх по склону холма. Белая сука-канивр нюхала воздух и беспокойно поскуливала, но Мартин успокоил ее, положив ладонь на загривок.

В сарае, приземистом, сложенном из грубого серого камня, похоже, держали овец. Наверное, овцы, возвращаясь с пастбища, пережидали здесь холодные весенние ночи, или ягнились, или их тут доили и стригли – Сэми, выросшая в городских трущобах, мало что смыслила в сельском хозяйстве. На мгновение ей отчего-то представилась тетка в растянутой черной кофте и в черной же юбке, с унылым вдовьим лицом и строго поджатыми губами. Тетка, сидя на трехногой табуретке, доила недовольно блеющую овцу. Откуда, из какого старого фильма или сериала явилась эта картинка? Сэми хмыкнула и тряхнула головой, рассыпав по плечам медную копну волос.

Сейчас крыша сарая прохудилась, и сквозь нее отвесно пробивались солнечные лучи. В лучах кружились пылинки, блестящие, как беличья шкурка. Пахло сеном, навозом и молоком – этот теплый домашний запах так и не выветрился за все годы. Временами, когда ветер ударял в дырявую крышу, наплывал и другой запах – перебродившей кислятины, как будто где-то неподалеку скис целый чан теста. Майк при этом морщился и скулил, словно малыш, у которого режется зуб. Всем хотелось пить. В питьевом корыте на дне грязь засохла толстой коркой, однако за сараем обнаружилась колонка. Как ни странно, она работала. Сэми качнула рычаг, колонка захрипела, плюнула ржавчиной, а затем в землю у ее ног ударила тугая струя прозрачной, ледяной воды.

Все было хорошо, только Марта беспокоилась и рычала, обнажая длинные желтые клыки, – может, чуяла какого-то зверя, распугавшего овец, – а Майк куксился и хныкал. У него разболелась голова. Сэмми думала, что на самом деле мальчишка просто капризничал. Мартин так и не пошел с ним в лес искать отца, но и в деревню, поразмыслив, не отпустил. И правильно сделал. Там бы мальчика забили камнями, раньше или позже. Вдали от цивилизации люди дичают, думала Саманта, растягиваясь на сыроватом и колком, но все же уютном сене. Солнечный луч, пробившийся сквозь щель в потолке, щекотал прикрытые веки. Люди дичают, возвращаются к старым верованиям, верят в чох и чих, в сглаз и колдовство. Мальчишку бы убили. Мартин решил верно.

И вот они четверо лежали в сарае, и их почти ничто не связывало. Мартин хотел встретиться со своими приятелями-андроидами из сопротивления и донести до них некую важную весть… поднять на бунт? Глупо, как будто и без бунтов неприятностей мало. Майк просто дулся и, наверное, шел по следам отца. Девчонка из леса разыскивала какого-то Колдуна. Сэми смутно помнила тощего темноволосого паренька, вышедшего к ее дому, но так и не поняла до конца, что связывало его и Сиби. Они походили друг на друга, почти как брат и сестра… Хотя нет, вряд ли. Тот, кажется, был чистокровным человеком. Впрочем, неважно. Из всех четверых только у нее, Саманты, было настоящее дело. Надо было проникнуть в Лондон и добраться до какой-нибудь работающей лаборатории. Надо было понять, какие гены отвечают за мутацию Майка, и по возможности воспроизвести эту комбинацию. Это ключ к спасению, шанс исправить ее ошибку шестилетней давности… Сэми горько усмехнулась. Однажды она уже была такой самоуверенной. Создавая генетический компьютер, она верила, что дарит человечеству неограниченную власть над природой, – а подарила только неисчислимые беды. Не промахнуться бы на этот раз.

Надо поспать, подумала Саманта, она не спала уже, кажется, сто лет, с самого поселка андроидов, а только бежала и дралась и снова бежала. Покрепче зажмурившись, она повернулась на правый бок, как привыкла спать с самого детства, – и почти уткнулась носом в плечо Мартина. Твердое, теплое плечо под грубой тканью комбеза. Андроид вдруг вздохнул и чуть шевельнулся во сне, и его рука легла на бедро женщины. По телу пробежала дрожь, внизу живота чуть ощутимо заныло, и по ногам раскатилась слабость. Саманта широко распахнула глаза и с трудом удержалась от того, чтобы не усесться на сене торчком. Так. Это еще что такое? Ее потянуло на искусственных альфа-самцов? Мало вон Майка, отпрыска противоестественного союза, сопящего чуть внизу и слева… В чем дело? Или это тот грязный мужик, напавший на нее, разбередил что-то? Или просто у нее слишком давно не было мужчины? Под свитером спину защекотал пот, сладкая чесотка внутри усилилась. Саманта попыталась аккуратно отодвинуться, но тут Мартин перевернулся, и его вторая рука зарылась в рассыпавшиеся по сену рыжие волосы… Саманта так устала, что не стала убирать их или заплетать в косу и, ложась, успела подумать, что наверняка набьется целый пук соломы, потом не вычешешь… и вот широкая мужская ладонь почти касается ее шеи… да нет, не почти, касается, тонкие волоски на затылке встают дыбом, от пальцев андроида струится жар. Сэми чуть повернула голову и обнаружила, что Мартин совсем не спал. Он лежал с открытыми глазами, вызывающе-голубыми, не бывает у людей таких голубых глаз, ах нет, впрочем, были у одного человека…

– Что вы делаете? – без голоса прошептала Саманта.

Андроид, не сказав ни слова, одной рукой притянул женщину ближе, намотал волосы на кулак, с силой закинул ее голову и поцеловал в шею.

– Пустите! – прошипела Саманта, отчаянно извиваясь. – Пустите, вы…

Надо было сказать что-то ужасное, оскорбительное, но вместо этого вырвалось:

– Вы детей разбудите.

От его тела несло теплом, как от печки. Голубые глаза оказались совсем близко, и андроид шепнул ей в ухо, щекоча кожу дыханием:

– А если бы их здесь не было? Что тогда, Саманта Морган? Вы бы переспали с недочеловеком?

Прежде чем женщина успела опомниться, рука Мартина рванула молнию у нее на джинсах и, оттянув трусы, скользнула между ног. Саманта тихо ахнула, упираясь руками в широкую грудь.

– Вижу, вы вполне готовы… – хмыкнул андроид.

Его пальцы уверенно, слишком легко и уверенно, легли туда, куда так рвался гнилозубый насильник, – но на сей раз Саманте не было ни стыдно, ни противно, ни больно. Ей хотелось, чтобы он продолжал. Мысленно обругав себя самыми страшными словами, женщина вывернулась из-под его руки, откатилась в сторону и принялась застегивать молнию.

Андроид не стал ее удерживать – просто смотрел, без улыбки и без злости, как смотрел когда-то… «Заткнись!» – мысленно заорала она сама на себя.

И тут раздался резкий, визгливый собачий лай. Саманта села, завертев головой. Канивра в сарае не было.

Марта, вздыбив шерсть и прижавшись брюхом к земле, заливалась у подножия холма. Это было странно. «Очень странно», – подумала Саманта. Канивры обычно выли и лаяли, загоняя добычу, а догнав, молча и страшно бросались на загривок и вцеплялись в горло. Добычу Марта загнала. Добыча, в черной растянутой кофте, узкой черной юбке и с унылым вдовьим лицом, стояла в пяти шагах от Марты и неуверенно покачивалась, как пугало на сильном ветру.

Из-под платка старухи выбивались полуседые пряди. Саманта видела ее, замершую в резком полдневном свете, вплоть до мельчайших деталей – до узловатых вен на руках, дряблого мешочка под подбородком и ног в растоптанных ботинках, примявших обметанную инеем траву. Сэми Морган очень хотелось протереть глаза. Как крестьянка из ее фантазии появилась здесь? Почему Марта не атаковала, а, наоборот, ползла назад, угрожающе рыча и оскалив зубы, – словно пыталась удержать эту бабу на расстоянии?

Совсем обалдев, Сэми перевела взгляд на дом и только тут заметила то, чего не заметила в неверном предутреннем свете. Окна и двери были не просто заколочены. Они были перечеркнуты черными смоляными крестами. Откуда кресты? Саманте казалось, что они значат что-то – некое предупреждение, но какое? И где она это видела или вычитала? В том же фильме, откуда явилась старуха?

Ветерок, дувший от фермы, колко покусывал щеки. Ветерок пах прелью, гнилью, кислятиной и сажей. Саманта снова тряхнула головой и уже приготовилась сбежать вниз по узкой, протоптанной то ли людьми, то ли овцами тропке, когда рука Мартина легла ей на плечо. В ту же секунду за спиной раздался детский крик. Это отчаянно и пронзительно завизжал Майк. Морган стремительно крутанулась на месте и увидела, как мальчишка, сжав руками вихрастую голову, падает на колени прямо в пыль у сарая.

Сиби сразу не понравилось это место. Сухая трава кололась и плохо пахла, плохо, страшно, совсем как пах умирающий Старый в ее сне. Она свернулась калачиком, стараясь спрятать голову под мышку, подальше от мерзкого запаха и плохих мыслей. Но плохие мысли не уходили, кололись, как дурацкая солома. В мыслях плакал Майк, тонул в какой-то гадкой чернильной слизи Колдун, вороны каркали, клевали глаза мертвых наземников… людей. В общем, все было настолько плохо, что Сиби всхлипнула и все-таки уснула, чтобы убежать от таких ужасов.

Ее разбудил голос Марты. Марта просто заливалась. Сиби высунула голову из сена, отряхнула с лица труху и прищурилась на лучи большого яркого… солнца, вот. В лучах кружилась пыль. В пыли сидел Майк и держался за голову.

Сиби подобралась к нему на четвереньках и участливо спросила:

– Болит? Можно помазать жабьей икрой…

Майк уставился на нее злыми, в красных прожилках глазами и хрипло сказал:

– Сама ты жабья икра. Мне как будто виски сверлят. И воняет тухлятиной.

Он обнял колени и закачался взад-вперед, откинув голову.

– Ты чего? – испуганно окликнула Сиби, так громко, словно Майк был далеко-далеко, а не сидел совсем рядом.

– Это Маниту, – сказал-пропел мальчишка. – Маниту. Я думал, оставил его там, в Канаде. Он же индейский бог, не должен уходить со своей земли. Я поэтому и согласился лететь. Не хочу быть уродом. Хочу быть как все. А он за мной пошел. Пошел и орет сейчас у меня в черепушке, играет свою дурацкую музыку… Мне лет с трех так плохо не было.

– Надо выйти на воздух, – авторитетно заявила Сиби и потащила Майка из сарая.

Снаружи было светло и стояли Сэми и большой человек Мартин, а внизу Марта лаяла на какую-то тетку. Тетка была такая противная, что Майк при виде ее плюхнулся на землю, и его просто стошнило. А тетка развернулась и спокойно пошла за дом. Сиби видела, что Сэми разрывается, не знает, что делать, – то ли Майку помогать, то ли за теткой идти.

– Я его подержу, – крикнула Сиби.

А Мартин уже держал Марту, которая вовсе не хотела бежать за теткой и рвать ее, а, наоборот, жалась к ногам хозяина.

Сиби хотела еще сказать, что Сэми идти за теткой не стоит, но разве та послушается? Она даже Мартина не слушалась, и Колдуна бы тоже, и вообще – все делала по-своему. За это Сиби ее уважала. Но иногда Сэми вела себя глупо, просто как кузнечик с откушенной головой. Вот и сейчас…

Умом Саманта понимала, что не надо идти за этой скорбной вдовицей, которая так напугала здоровенного и свирепого канивра. Не надо идти в меченный смоляными крестами дом. Но что-то тянуло ее – может быть, то самое любопытство, что когда-то привело в науку, или… или она просто должна была казаться сильной. Она так растерялась в сарае, когда андроид распустил руки, что сейчас надо было выглядеть сильной и жесткой, показать, что все у нее под контролем. Поэтому, когда Мартин предостерегающе окликнул Саманту, та просто передернула плечами и двинулась вниз по склону.

Она легко сбежала к ограде фермы. Калитка была распахнута – здесь проходила черная вдова. Хозяйственные постройки, гаражи для техники, опустевшая конура, откуда-то – тележный обод и сама телега, просевшая, накренившаяся на бок – что за чушь, они ведь не в Средневековье… Широкая парадная дверь была заколочена, но старуха свернула за дом. По мере того как Саманта подходила все ближе, запах кислятины усиливался.

За домом обнаружился небольшой садик с яблоневыми и вишневыми деревьями и посыпанная гравием дорожка. Она вела к задней двери, видимо, кухонной пристройке. По стенам карабкался хмель, летом, наверное, зеленый и веселый, а сейчас бурый и скукожившийся. Крыша, выложенная туфом, мокро блестела на солнце. Пахло перебродившей бражкой. Они с Дианой, когда еще были девчонками и жили в интернате для трудных подростков, дружили с маленькой китайской оторвой по имени Чун Ли. Это Ли предложила купить слив на китайском рынке и сделать бражку в пятилитровой канистре прямо в их общей спальне… Ох и задала им тогда надзирательница…

Саманта решительно поднялась по трем ступенькам крыльца и шагнула внутрь. Внутри было темно. Глаза после яркого света почти ничего не видели – только медный блеск какой-то посуды, развешанной на противоположной стене, и начищенные ручки шкафов… Женщина заморгала, и проступила плита с духовой печью, раковина, рабочий стол – над ним, как на старой картинке, висели связки трав, лука и чеснока.

– Прямо жилище ведьмы, – пробормотала Сэми, чтобы себя успокоить. – Сейчас посадит в котел, крышкой накроет и сварит с лучком и тмином.

На острове в одиночестве она часто говорила сама с собой, вот и теперь несла успокоительную чушь – лишь для того, чтобы не думать, как же ей не хочется заходить в эту чистенькую, почти незапыленную деревенскую кухню.

А потом она заметила люк. Обычный квадратный люк, черневший в полу, люк с откинутой крышкой. Похоже, именно туда и удалилась старуха, потому что на двери, ведущей вглубь дома, красовался большой амбарный замок.

– Нет, Сэми, – сказала Морган вслух. – Ты туда не полезешь… потому что у тебя нет фонарика и ты навернешься и свернешь шею…

Фонарик, большой, черно-красный, валялся на кухонном столе рядом с разделочной доской. Сэми вздохнула, быстро, чтобы не передумать, схватила фонарик, присела на корточки рядом с люком и посветила вниз. В ноздри шибанул кислый запах. В подвал вела деревянная лестница, и там виднелся земляной пол, какие-то бледные ростки и вроде бы мешки.

– Эй, – окликнула Саманта, – эй, хозяйка. Вы там?

Голос заглох где-то в глубине погреба.

– Умный человек, – заметила Сэми вслух, – пошарил бы тут, поискал еду и убрался восвояси. Совсем умный вообще не стал бы сюда соваться. А вот идиотка вроде тебя, Саманта Морган…

Она ступила на первую ступеньку. Потом на следующую, старательно светя фонариком. Потом еще на одну. А потом земляной пол с ростками и мешками вдруг вспучился тусклой трупной зеленью, закипел, запузырился, оглушая дрожжевой вонью, и пополз по лестнице вверх.

Майк перестал орать, как только тетка скрылась. Ну тут Сиби уже все поняла. Тетка была вроде той большой жабы, которая чуть не убила Батти и подбиралась к Хантеру. Только жаба посылала картинки в голову, даже Колдуна почти одолела, без Сиби бы он пропал. А эта тетка была ходячей картинкой. Чтобы приманить Сэми. А потом ее ам! – и съест то плохое, которое воняет. Сиби не очень понимала, откуда она это знает, просто знала – примерно как знала, в какое место композиции следует положить дохлого жука, а куда сосновую шишку. Ясно было также, что плохое не действует на расстоянии, вон и у Майка почти головная боль прошла, стоило тетке уйти. Значит, ему надо было подманить Сэми близко. Значит, у них еще есть время.

– За мной! – крикнула Сиби и побежала, и Мартин тоже побежал, и это вовсе не показалось девочке странным – как будто она от роду командовала большими людьми.

Канивр Марта взвыла, но не бросила хозяина, а последним, охая и держась за голову, плелся Майк.

Они пробежали в калитку и сквозь двор со всякими интересными штуками. И завернули за угол. И миновали садик, где деревья были не дикие, а прирученные – Сиби успела на бегу подскочить и цапнуть один плод, маленький, красный и сморщенный. Так же, как она знала про жабу и про тетку, цвергская девчонка знала, что люди растят у домов специальные деревья для вкусных плодов.

А затем они взбежали по ступенькам в комнату с кучей красивых блестящих вещей по полкам и стенам («Посуда, буфет, кастрюли», – вспомнила Сиби) и тут увидели голову Сэми, торчавшую над полом. В первую секунду Сиби перепугалась – она подумала, что вонючее-плохое уже проглотило Сэми и сейчас голову доедало. А потом голова дернулась вниз, исчезая, а Мартин бросился на пол и запустил руки в дырку, где скрылась Сэми, а Майк истошно завизжал, вскинув ладони к вискам. Мартин выдернул Сэми, как вкусный корешок из земли. У Сэми глаза были закатившиеся, белые. А следом за ней поползло то самое: гниль, вонючая гадость, то, что Сиби видела во сне, то, что мучило и убивало Старого. Сиби взвизгнула и швырнула в это плод. Красно-бурый кругляш погрузился в слизь и исчез без следа, а та, кажется, сыто чавкнула и поползла быстрее.

Цвергская девчонка закрутила головой, но Мартин быстро тащил Сэми к выходу, а рядом был только белый, как снег, Майк, и Сиби вцепилась в него и заорала что было силы: «Убей это, убей, убей!»

Мальчишка-наземник широко распахнул глаза, издал какой-то клокочущий звук горлом и начал заваливаться назад. А серо-зеленая слизь, которая хотела съесть и Сиби, и Сэми, и Старого, и вообще всех, вдруг остановилась, побурела и сдохла.

Глава 3

Зимний Гон

Золотоглазка припала к земле и принюхалась, а затем ящерицей скользнула за камень. Ее деймон, гигантская стрекоза с размахом крыльев под два метра, с огромными фасеточными глазами и с жалом на хвосте, зависла над низкой грядой холмов. Лежать на земле голым животом было холодно, ледяной ветер с холмов стегал спину, но Золотоглазка раздвинула потрескавшиеся губы в ухмылке. Многие охотники наряжались в плащи и накидки из шкур убитых химер, а порой и людских кож. Ромул и Рем щеголяли в волчьих безрукавках, и только Стая знала, что безрукавки сшиты не из меха их добычи, а из шкур серых братьев, погибших во время последней охоты. Красавка не изменила простой льняной рубахе, а Люцио, словно издеваясь над собственной благородной кровью, ползал по грязи в горностаевой мантии.

Некоторые Бессмертные выезжали на Гон на лошадях, трубили в шотландские рожки, и начищенная сбруя блестела, и флаги развевались по ветру. И это было тупо – просто как лисья охота, только вместо лис химеры и люди. Другие оставались в Тир-на-Ногте, с помощью экранов и видеолинков наблюдая за происходящим, – так поступали и риалы, но чаще, конечно, вебберы. Стая охотилась по-другому. Всегда. Так было всегда, сколько Золотоглазка себя помнила. Они не загоняли добычу с помощью сотен подручных, собак и слуг. Они двигались по следу, руководствуясь зрением и нюхом, своим и своих деймонов. Их охотничьей территорией было графство Кент. Их охотничьим кличем – прерывистый волчий вой. Их девизом – «Убивай всех». А Мирра была их лучшей убийцей, пока ее саму не прикончил Дориан.

Золотоглазка не верила, что изуродовавший их пятнистый монстр – это Мирра. Она слишком часто видела смерть, чтобы знать: оттуда не возвращаются. Нет, скорей всего, это очередная поганая шутка Дора. Девушка, задрав верхнюю губу, тихонько зарычала. Дориана она ненавидела всегда и не понимала, что Мирра в нем нашла. Он никогда не охотился. Он смеялся над Зимним Гоном и гладиаторскими играми. Он считал Стаю животными и презирал их всех. Он и спасал их от Мирры – презирая, не спросив, нужно ли им это спасение. Клекот в горле перерос в гортанный рык.

Стрекоза, почувствовав беспокойство хозяйки, взмыла над холмами. Зрение Золотоглазки раскололось. Она видела заросший буро-зеленым мхом бок камня и полустертые буквы на нем с датами жизни и смерти и еще какими-то бессмысленными словами. Она знала, что прячется на старинном кладбище за развалинами церкви, – и одновременно в ее глазах качался разбитый на сотни осколков мир, склоны и изгороди, изумруд, лазурь, малахит и охра в радужной пленке отражений, и вовсе невыразимые человеческими словами цвета.

А потом Золотоглазка поняла, что причина беспокойства деймона – вовсе не в ней.

За холмами на дороге творилось что-то очень странное. Привычно собирая цельную картину из осколков, Золотоглазка увидела, как по шоссе несется покореженный старый джип, по самые стекла заляпанный грязью. А за ним черной глянцевитой жужелицей поспешал броневик СББ – Королевской Службы Биологической Безопасности. На броне сидело несколько «кузнечиков» в экзоскелетах и шлемах с круглыми нашлепками воздушных фильтров. Золотоглазка замерла, в желтом вельдовом угаре стараясь отделить свои мысли от мыслей деймона. СББ не охотилась на людей – только на химер. Водитель джипа нелегально пытается протащить в город химеру? Или… что-то другое?

Мозаичное зрение стрекозы мешало, картинка путалась. Золотоглазка уже приготовилась выскочить из-за камня и взобраться на вершину холма, когда джип, преодолев последний поворот, с визгом покрышек затормозил прямо перед воротами кладбища. Из него вывалились двое. Один, спрятавшись за колесом, принялся стрелять в броневик из двуствольного охотничьего ружья. Второй, спотыкаясь, ворвался в калитку и побежал к церкви, виляя между надгробиями. «Бах!» «Бах!» Золотоглазка чуть не рассмеялась. Кузен Люцио, Гарри Виндзор, был майором СББ. Их экзоскелеты не сразу брал даже лазер, не говоря уже о какой-то древней двустволке.

Пули бессильно грохнули о броню, а трое, ехавших на броневике, слитным движением взвились в воздух – и вправду похожие на гигантских черных кузнечиков. У двоих были комбинированные винтовки «Лайтбим». Они, как будто не замечая стрелка, перепрыгнули через джип и длинными скачками погнались за беглецом. Третий, с двумя баллонами за плечами, приземлился в нескольких метрах перед джипом. Он направил на стрелка и на его машину шишковатый ствол огнемета, и через секунду на месте джипа вспух ослепительный желтый шар. Загрохотало, а потом надгробие, за которым пряталась охотница, мягко качнулось от удара взрывной волны.

Тем временем второй беглец скрылся в дверях церкви. Золотоглазка, отдуваясь, перекатилась на спину. Сейчас она упиралась лопатками в каменную плиту и смотрела на острую церковную крышу и высокую колокольню за ней. Ей показалось, что на колокольне что-то движется. Можно было позвать деймона, чтобы рассмотреть поближе, но эсбэбэшники убили бы химеру. Девушка приказала стрекозе усесться на выход скальной породы на склоне холма, сложить крылья и слиться с серым камнем – и разорвала контакт.

Черные «кузнечики» уже допрыгали до церкви, когда с колокольни ударил колокол. Он бил неровно и гулко, как сердце, отмеряющее последние удары. Звон полетел над холмами. А черные «кузнечики», вскочив на крышу церкви, сорвали с плеч винтовки. Сереющее небо прочертили две бело-голубых нити. Звон колокола оборвался, зато раздался человеческий крик и заплясал огонь.

Третий эсбэбэшник тоже забрался на крышу и окатил колокольню длинной желто-рыжей струей огня. Строение заполыхало. Огненный сгусток, сорвавшись с верхней площадки, полетел вниз. В полете он все еще орал и махал руками и ногами, с которых срывались капли жидкого пламени. Ветер, пахнущей гарью и паленым мясом, горько щекотнул ноздри охотницы.

Золотоглазка вновь перекатилась за надгробие, сжалась в комок и подумала: «Что за черт?» В мыслях почти не осталось охряного привкуса «Вельда». Все затопило незнакомое ей доселе чувство, и имя этого чувства было – «страх». Удерживаясь за тонкую нить вельдового запаха, девушка перетекла в сознание стрекозы и, велев химере сняться с камня, отправила ее на юг.

Кровавое зарево заката, дробясь, зажигало в каждой иголочке инея и в каждом кусочке кварца багряные искры. Красавка сидела в сине-фиолетовой тени валуна и пыталась оживить желтые звездочки дрока – но куст оставался сухим и мертвым. Люцио, примостившись рядом на корточках, раздраженно за ней наблюдал. До Красавки, кажется, никак не доходило, что способностей они лишились навсегда. Ее тонкопалая рука неуверенно зависла над колючими ветками, опустилась… Девушка тихо ойкнула и обернулась к Люцио, сунув в рот палец.

– Уколол, – слабо улыбаясь, объяснила она.

Люцио вздохнул. Золотоглазка считала Красавку блаженной, Ромул и Рем придерживались того же мнения. Не будь она так прекрасна – нечеловеческой, чистой и прозрачной красотой… когда она шла полем, и трава оживала у нее под ногами, наливаясь сочной весенней зеленью…

Издали донесся колокольный звон, и Люцио вздрогнул, вырываясь из круга привычных мыслей. Его грифон Фалькор – странная тварь с песьей головой, поджарым ящериным телом и перепончатыми крыльями нетопыря, разлегшаяся рядом под укрытием изгороди, – тоже вздрогнула, хотя сейчас они и не были в полном контакте. Нахмурившись, Бессмертный завертел головой. Откуда доносился звон? Зачем колокола? Неужели деревенские засекли их и хотят предупредить своих?

– Смотри – Золотоглазка, – улыбнулась девушка, подняв голову.

Люцио резко обернулся, недовольный, что не он первый заметил стрекозу. Та зависла над живой изгородью в нескольких ярдах от них. Закатное солнце превратило крылья огромного насекомого в две золотые дуги. Грифон сердито заворчал, скаля зубы, – и стрекоза метнулась прочь, треща, как небольшой вертолет.

– Что-то не то, – пробормотал Бессмертный.

Сегодня они охотились по обычной схеме: волки загоняют, его грифон атакует, стрекоза следит за окрестностями. Проблема в том, что на сей раз загонять и атаковать было некого. Все звери и люди словно попрятались, и им пришлось тащиться к небольшой деревушке и выжидать, пока кто-нибудь из жителей не отправится прогуляться. Можно было, конечно, напасть и на целую деревню, но не стоило гадить там, где спишь. Кузен Гарри быстро бы проведал о делишках двоюродного брата, и строгий ошейник был бы Люцио обеспечен, принц он там крови или не принц.

– Не то, – повторил он, с тревогой следя за стрекозой.

И тут неподалеку завыл волк, и почти одновременно раздался шум мотора. Двумя стремительными прыжками Люцио поднялся на гребень холма, нависшего над деревней и дорогой, и, упав ничком, распластался на заиндевелой траве.

По дороге катился тяжелый армейский бронетранспортер «Фалькон». СББ, судя по черной окраске. Трое оперативников сидели на броне, у одного за плечами были баллоны – огнеметчик. Люцио слышал, что во время массовых атак химер эсбэбэшники встречали их огнем, но не думал, что огнеметы применяются здесь, на внутренних территориях, всего лишь в двух часах езды от Лондона.

Он перевел взгляд на деревню. Обычная деревушка – одна центральная улица, вымощенная брусчаткой, с лавочками по обеим сторонам дороги, площадь с колодцем и каменным крестом и непременный паб. Странно было только, что жители из домов почти не выходили. За все то время, что охотники вели наблюдение – то есть с полудня, – лишь одна старуха выползла из калитки и, шаркая, направилась в лавчонку, да попрошайка из беженцев, устроившийся под крестом, временами приподнимался и безнадежно оглядывал пустую площадь.

Броневик направлялся к деревне и уже спускался с холма на главную улицу. Люцио напрягся. Неужели их заметили? Сам он не видел волков, но краем сознания, связанным через «Вельд» с грифоном, ощущал, как серые тени кружат и мелькают в зарослях кустарника вокруг деревни. Если кто-то из жителей засек волков и связался с СББ…

Он не успел додумать эту мысль, потому что БТР вдруг взорвался. Точнее, от его черной поверхности отделился рой блестящих и быстрых точек, разлетевшихся в разные стороны. Люцио похолодел. Боевые дроны. С такими не справиться ни одному волку, ни всей стае. Ромул и Рем были в опасности. Люцио, оглянувшись на Красавку – та по-прежнему хлопотала над дроком, – нырнул в Фалькора и, перемахнув через изгородь, по-змеиному пополз, потек вниз, к броневику.

Ромул и Рем родились сиамскими близнецами, и их сознания были сплетены так же, как и тела. Тела разделили, а сознания остались спаянными до того дня, пока их не нашла воскресшая Мирра. Их потеря была больней всего. Теперь они всегда старались держаться рядом, как будто физическая близость могла заменить то, что они утратили, – даже спали с одной девушкой, бессознательно повторяя движения друг друга. Сейчас близнецы засели в кустарнике у моста, пересекавшего заброшенную железнодорожную ветку. Положив руку на плечо Рема, Ромул смотрел на деревенскую улицу внизу.

Колокольный звон заставил его насторожиться, и шум мотора Бессмертный услышал задолго до того, как черная длинная машина появилась на гребне холма.

Броневик эсбэбэшников остановился на противоположном конце деревни, и громкоговорители бесстрастно рявкнули: «ВСЕМ ЖИТЕЛЯМ – ПОКИНУТЬ ДОМА. ПОВТОРЯЮ, ВСЕМ ЖИТЕЛЯМ ПОКИНУТЬ ДОМА!»

Деревня молчала, как будто вымерла, – только нищий на площади, пригнувшись, метнулся вверх по улице, к мосту, но его тут же скосил тонкий бело-голубой луч лазера, вырвавшийся из ближайшего дрона.

В броневике открылся люк, и оттуда выскочили несколько человек в желтых костюмах биозащиты. Они двинулись от дома к дому, распахивая двери. Через некоторое время показались и жители деревни – их выгоняли из собственных жилищ под дулом комби-винтовок и выстраивали на площади. Люди шли странно, как будто во сне, как будто не понимая, что происходит. Многие пошатывались. Другие надсадно кашляли, прикрывая рты. Третьих поддерживали родные. Всего вокруг колодца с крестом собралось около двухсот человек.

Ромул сам не заметил, как зарычал, ощеривая зубы. Будь у него на загривке шерсть, она бы встала дыбом. Прятавшиеся в зарослях волки, он чувствовал это, тоже напружинились и зарычали. Рем поднял голову и хрипло проговорил:

– Сейчас их всех убьют.

В этот момент грохнули первые выстрелы.

Когда затрещали первые выстрелы, Люцио выскользнул из сознания грифона – и застыл, думая сразу в нескольких направлениях. Во-первых, он подумал, что боевые дроны вряд ли автоматические, иначе бы давно заметили и уничтожили химер. Значит, ими управляет оператор из броневика. Во-вторых, он прикинул, что реальную опасность представляют только бойцы в экзоскелетах, потому что тяжелые костюмы биозащиты делают остальных эсбэбэшников неповоротливыми и медлительными. И наконец, в-третьих, ему отчего-то вспомнился последний разговор с Дорианом, когда тот обозвал его шутом.

«Почему?» – спросил тогда Люцио.

«Потому что, – ответил Дор, глядя на него пустым овалом маски, – тебя от трона отделяют только пять человек. Если с ними что-то случится – а с ними непременно что-то случится, потому что они не из наших, – ты будешь править этой страной. И чем же ты сможешь похвастаться? Тем, как выпускал подданным кишки на Зимней Охоте?»

«Зимнем Гоне», – автоматически поправил Люцио.

Да, это был их последний разговор. С тех пор Дор отправился искать Саманту Морган и сгинул, Мирра воскресла и набрала силу, эсбэбэшники стали уничтожать мирных жителей… а он, Люцио, по-прежнему выпускал кишки из своих будущих подданных.

Которых, вообще-то, обязан был защищать.

Впрочем, его следующий поступок вряд ли объяснялся этим – просто военные были куда более достойной добычей, чем дохлые поселяне.

Грифон одним слитным движением вылетел на дорогу и змеей скользнул в открытый люк броневика. Оттуда раздался короткий придушенный крик – и дроны, заметавшись, бессильно зависли.

Словно это было сигналом, волки выскочили из зарослей. Три крупные серые тени набросились на «кузнечика» с огнеметом, и рычащий клубок покатился по земле. Стрекоза, стремительно налетев сзади на второго оперативника, ударила жалом под шлем, в мягкую затылочную ямку, пропоров волокно экзоскелета. Третий успел дважды выстрелить, завалив одного волка и ранив второго, и скачками помчался в холмы.

Грифон и стрекоза устремились за ним. Эсбэбэшники в костюмах биозащиты отстреливались, но волки легко уворачивались, держась на расстоянии и выжидая. В эту секунду Люцио, уже разделившийся сознанием с грифоном, запрыгнул в люк и, отшвырнув в сторону труп оператора с раздавленной головой, забегал пальцами по панели. Вновь ожившие дроны раскрасили площадь лазерной паутиной, выцеливая оставшихся эсбэбэшников.

Весь бой продлился не больше двух минут.

Люцио вылез из броневика, вытирая пот.

Ромул и Рем, одинаковые, как правая и левая ладонь, стояли у креста в окружении своих волков. Те выли, закинув к небу длинные морды, оплакивая погибших братьев, и Рем с Ромулом тоже выли, гортанно и зло.

Золотоглазка длинными прыжками спускалась с холма, прямо сквозь колючие заросли.

А Красавка, неизвестно как очутившаяся на площади, склонилась над одним из убитых жителей. Точнее, над одной – над женщиной, прикрывавшей своим телом белоголовую девчонку лет пяти. Девочка была еще жива. Красавка протянула к ней руку…

– Не трогать!

Голос прозвучал так повелительно, что Красавка замерла. Все четверо обернулись на окрик. У ближайшего дома – судя по вывеске, кондитерской – стояла рыжеволосая женщина в армейской куртке и потрепанных джинсах. Рядом с ней переминался с ноги на ногу парнишка лет двенадцати и приплясывала тощая девчонка в мешковатом свитере, с расцарапанными босыми ногами.

Глава 4

Племя Маугли

Саманта подумала, что эти – дети, подростки – и есть самое страшное, что она видела за прошедший день. Не мертвые деревни, не дома с черными крестами, не кислую дрянь, ползущую из подвала, и даже не команды солдат в черной и желтой униформе, боровшихся с серо-зеленой заразой самым древним и страшным способом. Огонь. Несколько деревень были выжжены дотла, и над городком, мимо которого они проходили, тоже курились дымы. И были длинные свежезакопанные рвы – вот это уже совсем плохо, подумала Сэмми Морган, вот эти вот рвы. Ясно, что воняющая кислятиной дрянь пожирала тела, но после этого не подыхала сама, а сбивалась в полужидкую клеточную массу. И продолжала жрать.

Значит, рвы в скором времени превратятся в котлы, кипящие заразой. Надо было срочно добраться до Лондона. «Что они там, совсем с ума посходили? – думала Морган. – Где врачи, где сыворотка, где все?» Неужели Британия впала в Средневековье и боролась с новой чумой так же, как пятьсот лет назад боролся с чумой зараженный Лондон? Но ведь и тогда были монахи, были лекари, были госпитали, куда людей отправляли на карантин…

Они шли пешком, потому что любой транспорт легко было засечь с воздуха, а по дорогам ездили черные броневики. Саманта все же рискнула бы взять транскар или вездеход, но Мартин быстро поставил ее на место.

– У вас есть удостоверение личности? – спросил он. – Нет? И что вы скажете патрулям?

«Убью их», – подумала Саманта, уже наглядевшаяся на солдат в черном.

Но говорить ей действительно было нечего. Даже если бы у нее осталась ID-карточка, вряд ли ее настоящее имя улучшило бы ситуацию. Хотя, может, ее бы все же доставили в Лондон и наконец удалось бы поговорить с работниками министерства здравоохранения, с врачами и учеными и понять, что тут происходит.

Самое ужасное, что день, раскинувшийся над умиравшей землей, был просто великолепный. Ясный, солнечный, с прохладным ветерком, мокрой, подернутой инеем осенней травой и жужжанием поздних насекомых над вересковыми пустошами, все еще окутанными лиловой дымкой цветов. Даже Майк, с утра бледный и хмурый, еще не пришедший себя от шока, повеселел и споро вышагивал, сжимая лямки рюкзака.

Саманта шла и думала, что вот это и есть самое ужасное. Природа как будто показывала: вы, люди, сгинете, а я буду все так же равнодушно-прекрасна. Но на сей раз природа ошибалась. Кажется, серо-зеленая дрянь убивала не только людей, так что природе срочно требовалось объявить общевойсковой сбор.

И природа приоткрыла Саманте завесу тайны, мельком показав свой стратегический план, – так разведчики в старых фильмах о войне краем глаза видели карту во вражеском штабе и старались запомнить детали.

Эти дети были страшны. Может быть, даже страшнее равнодушного великолепия этого дня. Двое мальчиков, смуглых, одинаковых, стоявших в окружении рычащих волков. Девушка с огромными светлыми глазами и лицом пятилетнего ребенка. И та, что спускалась с холма, – голая, вся в шрамах, с лицом грубым и злым. Впрочем, все они были покрыты шрамами. И тот высокий парень, что вылез из броневика, тоже. Саманта сразу поняла, что он их вожак, по тому, как другие бессознательно, вполоборота косились на него, ожидая приказа. Парень мог бы быть даже привлекателен, не будь он так болезненно тощ. Ободранная накидка из чего-то сильно напоминавшего крысиные шкурки его тоже не красила.

Мартин незаметно ускользнул куда-то в переулок и теперь наверняка целился в голову вожаку из винтовки. Марта тоже пряталась, примериваясь, как бы половчей вцепиться в горло мальчишкам-волкам. Площадь усыпали трупы, в желтых костюмах биозащиты и в гражданской одежде. Девушка с отрешенным детским лицом склонилась над одной из убитых, и тогда Саманта крикнула:

– Не трогать!

Девушка обернулась, расширив глаза. Волки и люди напружинились, готовясь к атаке. И тут вдруг вперед вылетела Сиби и радостно пропищала:

– А я вас видела в голове Колдуна! То есть, по-вашему, Дориана. Он уже почти не Дориан был, но вас все равно снил… помнил. Вот. Ты – Люцио! – Она ткнула пальцем в высокого паренька в нелепой мантии. – Вы – Ромул и Рем, и я даже не поняла сначала, вас два или один. Ты – Золотоглазка. Ты очень злая, потому что несчастная и некрасивая, так думал Колдун, но, по-моему, ты просто злая. А ты Красавка, и тебя он снил чаще. Он думал, что ты вроде человека-оленя, но не Центр, а просто… человек-олень был лесной, а ты полевая. А где Мирра? Он правда ее убил? Я иногда думаю, что убил, а иногда, что нет, потому что он говорил с ней как с живой, хотя мертвые тоже говорят, вроде человека-волка, он говорит с Сэми.

Саманта, резко выдохнув, удержала Сиби за плечо, а то бы та непременно побежала знакомиться с волками. Тот, кого она назвала Люцио, сделал знак своим друзьям и шагнул вперед. На Сиби парень не смотрел. Он смотрел на нее.

– Вы Саманта Морган, – сказал он. – Я видел вас в «Хронике Апокалипсиса». Значит, Дориан вас нашел. И где же он сам?

«Если бы я могла ответить», – подумала Саманта и просто пожала плечами.

Чужая женщина сразу не понравилась Золотоглазке, и, хотя Люцио сказал «Саманта Морган», Золотоглазка мысленно продолжала называть ее просто «чужой женщиной». Саманта Морган была героиней детской страшилки, матерью чудовищ. У сказочного чудовища были клыки, и когти, и пасть, как у гиены или баньши, а у этой матово-белая кожа, карие глаза и красивые рыжие волосы. Эта была реальна и сразу начала распоряжаться. Золотоглазке очень хотелось свернуть ей шею или отдать приказ деймону, чтобы тот пощекотал чужачку ядовитым жалом. Но приходилось сдерживаться – драка за власть Стае сейчас не нужна.

В Стае и так все было неладно. Во-первых, Ромул и Рем. Золотоглазка чувствовала их тоску и боль. Девушка не понимала, как они так могут. Если бы убили ее деймона, она бы сразу умерла или свихнулась, как Мирра. А эти позволяли отщипывать от себя по кусочку. Может, все дело в том, что близнецы изначально были одним, а потом их разделили, и они с детства привыкли к потерям.

Потом Люцио. Он мгновенно запал на эту чужачку, как будто она все же была сказочной ведьмой или королевой – короче, кем-то важным, а Стая так, побоку. И Золотоглазка снова вспомнила, кто такой Люцио, и, совсем уж некстати, издевательские слова Дориана: «Он с вами на время, пока не вырастет. Для принца Йоркского вы только игрушки. Потом появятся другие игрушки – парламент, палата Бессмертных, армия. А вас он забудет». Золотоглазка ударила его тогда, но удар разбился о пустую белую маску, как об стену, – даже непонятно, сумела ли она причинить Дориану боль.

Красавка прилипла к маленькой черноволосой девчонке из леса по имени Сиби. А Золотоглазка осталась одна. Ах нет. У нее все еще был ее деймон.

Чужая женщина сказала, что в деревне и вокруг эпидемия и трогать трупы нельзя. А Красавка вдруг выдала, что и так это знала, – мол, ей уже давно снится, что она дерево, по которому ползет гниль. Это было очередное ее чудачество. Мало ли что выдаст дурочка без деймона, но женщина Морган и девчонка Сиби прислушались к ней, а девчонка еще и завопила, что у нее тоже был сон про какого-то Старого, который гнил.

Люцио все пытался вызнать про Дориана. Девчонка несла в ответ чепуху. А чужая женщина подошла к мальчику, который пришел с ними, и что-то ему шепнула. Тот сначала замотал головой, а потом побледнел, сделал решительное лицо и подошел к той маленькой деревенщине, что выжила при расстреле. Он остановился над ней. Девочка, сидя на брусчатке, все кашляла, вытирала окровавленный рот рукавом и дергала за руку свою мертвую мать. Мальчишка прикрыл глаза и побелел до того, что выступили скулы и резко очертилась нижняя челюсть, как у трупа. Девочка поперхнулась, сжала горло – и вдруг перестала кашлять. А парнишка уже шагнул к следующей, толстой старухе, которая ворочалась у кладки колодца, а потом к тощему старику, и к другим, раненым и больным. Он останавливался над ними, и надсадный кашель смолкал, хотя кровь не переставала течь. Одна из спасенных, тетка с пегими волосами и длинным лошадиным лицом, кинулась мальчишке в ноги и вцепилась так крепко, что пришлось ее оттаскивать. Другие просто смотрели.

За всем этим Золотоглазка не заметила, как пара волков скрылась в переулке, и вскоре оттуда донеслось рычание, визг и лай. Зато Ромул и Рем заметили. Подхватив винтовки убитых эсбэбэшников, они нырнули в глубокую тень между домами и вскоре вытолкнули оттуда человека. Нет. Андроида. Высокого, белокурого, в армейской форме. Он тащил за ошейник крупного белого канивра с черными полосами по хребту. Канивр рычал и щелкал зубами на волков.

– Ну вот, вся компания в сборе, – тихо сказала чужая женщина. – А теперь нам надо попасть в город. Химер берите с собой – этот район заражен, звери могут погибнуть.

И Люцио подчинился ей, как будто она вдруг возглавила Стаю.

Дорога была разбита танковыми гусеницами. Трясясь в слишком широком кресле, Саманта опять вспоминала старое кино: там какие-то беженцы ехали в грузовике с открытым кузовом, а мимо тянулись сожженные поля, разрушенные города и земля в воронках от бомбежки. Здесь не было ни воронок, ни развалин, а ближе к городу исчезли и следы пожаров. И ехали они не в грузовике, а в большом междугороднем автобусе. Химер загрузили в багажный отсек. Автобус просто взяли со стоянки, которую никто не охранял и где торчало еще два десятка таких же. Эти дети, кажется, не представляли, что такое частная собственность. На автобусах стояли «вечные» органические двигатели последней модели, активирующиеся отпечатком пальца или ID-картой владельца. Золотые карточки Бессмертных позволяли им брать любую машину. Любой комм. Заходить в любую дверь и забирать все, что душа пожелает. Для них, усмехнулась Саманта, наступил тот самый коммунизм, о котором так любил порассуждать Алекс. Правда, для этого потребовалась биологическая катастрофа планетарного масштаба.

Оторвавшись от окна, Саманта обернулась к Люцио. От подростка, сидевшего в соседнем кресле, разило немытым телом, потом, зверем. Но глаза у него были очень внимательные и очень… цепкие? Под грязью на щеках угадывалась россыпь веснушек.

– Как мы попадем в город? – спросила Морган.

Люцио помолчал, как будто подбирая для ответа человеческие слова, и хрипло сказал:

– Как обычно. Покажем карточку на блокпосте. Нас пропустят.

– А нас?

– А вас спрячем. Они не станут обыскивать автобус. Мы тысячу раз так делали.

Что было неправдой – вряд ли они так часто выбирались из города, иначе знали бы об эпидемии.

Мотор ровно гудел. За окном мелькали поля и промышленные склады, и рельсы заброшенной железной дороги, и снова поля с изгородями. Закат уже отгорел, только самые верхушки холмов еще розовели на фоне налившегося синевой неба. Над спинкой водительского сиденья угадывались широкие плечи и светловолосая голова андроида. Почему-то это зрелище успокаивало Саманту.

– Сколько тебе лет? – спросила она, вновь оглянувшись на Люцио.

– По какому счету? – хмыкнул он, обнажая грязноватые неровные зубы.

– По нашему. Где-то пять-шесть, так? Насколько я помню, потомство особей, зараженных генботом, развивается в три раза быстрее обычного.

– Потомство о-со-бей?

Люцио, кажется, откровенно забавлялся. Морган почувствовала раздражение.

– Ах да, я и забыла. Отпрыски благородных фамилий. Политическая и финансовая элита. Господа Бессмертные. Твою мать не пугает то, во что ты превратился?

Люцио вдруг скорчил идиотскую рожу, вскочил на четвереньки на сиденье и запрыгал по всему салону, дико ухая и хохоча. Через мгновение к нему присоединились смуглые близнецы, девушка с грубым лицом и, после секундной паузы, обрадовавшаяся веселью Сиби. Они скакали, вопили и гоготали, как стая обезьян, трясущих решетку вольера, – и Саманта наконец-то поняла, кого ей напоминают эти дети, и Сиби, и Бессмертные из поколения два. Маугли. Ребенок, забытый родителями и воспитанный дикими зверьми. Сиби с ее Старым, выросшая в лесу. И подростки-Бессмертные, затерянные в равнодушном городе, перенявшие повадки своих химер. Их родители погрязли в интригах, пытаясь вырвать власть друг у друга, или бездумно веселились, позволяя химерам и чуме медленно разъедать королевство. Ну а дети – дети, как всегда, избрали другой путь.

Ужасные и прекрасные, и уже не люди в полноценном смысле этого слова. Саманта оцепенела, не зная, что делать, но Майк, до этого молчаливо пялившийся в окно, вдруг обернулся и прикрикнул:

– Эй, вы, дураки, хватит беситься.

И они, как ни странно, успокоились. А потом впереди замаячила бетонная ограда, вышки с прожекторами и перегородивший дорогу шлагбаум. Первый блокпост на пути к городу.

Глава 5

Паучок

Спайдер как раз вел на Рим армию вольсков, когда его вызвал Люцио. С диким раздражением веббер затормозил сценарий и ответил.

Спайдер так удивился, что вывалился из вирта и подвис на пару секунд. Церебральное подключение тут же среагировало: «Прервать игру, да, нет?»

– Иди ты в жопу, – вслух сказал Спайдер и откашлялся.

Кажется, он давно не смачивал горло. Сделав пару глотков из трубки, Спайдер, не входя в вирт, врубил голо-экран. Перед ним появилась злая и грязная физиономия Люцио.

Спайдер моргнул, опустив на глаза прозрачное третье веко, и снова спросил, шепелявя и пришептывая:

– Какая еще карантинная зона, чувак? В СББ что, совсем обурели? Они не пускают тебя?

По лицу риала пробежала судорога.

– Тут какая-то чума. Короче, они всех загоняют в карантин. Мы свалили, нас не стали преследовать. Но блокпосты на всех дорогах. Повторяю – найди нам вход.

Спайдер ухмыльнулся безгубым ртом.

– А Красавка с тобой?

Можно было и не спрашивать – Красавка всегда с ним.

– И что? – отозвался Люцио.

– Пусть меня поцелует – тогда найду.

– Как она тебя поцелует, дебил, если ты в камере?

– В вирте.

– У нее нет церебрального подключения.

– Через адаптер.

– Да она скорей Шелкопряда поцелует.

Тут картинка на экране смазалась, – видно, на том конце шла борьба за комм. Потом появилось лицо Красавки. Спайдер ухмыльнулся шире, всеми розовыми беззубыми деснами – а пусть смотрит.

– Паучок, миленький, я тебя поцелую, – сказала Красавка. – Только, пожалуйста, найди нам вход.

– Не вопрос, крошка. Дай мне пять секунд.

Он справился за восемь – что тоже, в общем, неплохой результат. Возвращаться в сценарий пока не стал. Этих идиотов наверняка придется вести, а он был не лучшим веббером – не мог поддерживать сразу несколько процессов в оптимальном режиме. Зато и не самым уродливым. Может, Красавка действительно его потом поцелует.

Вход нашелся на станции Брикстон – конечно, не на самой станции, ту давно взорвали и засыпали, отрезая Застенок, – а в вентиляционной шахте. Сеть нелегальных входов искали вебберы и проверяли риалы, составляя общую базу. Данные постоянно обновлялись – то эсбэбэшники сами находили активные входы, то крякали базу, так что сейчас ее разделили на несколько сегментов и засадили во второй слой вирта, доступный только вебберам. Понятно, у СББ были свои вебберы, но не такие крутые. Самые крутые вебберы получались из Бессмертных поколения два, а никто из них с СББ не сотрудничал. А эсбэбэшники и не слишком докапывались: они опасались, что в город полезут нелегалы с непроверенным товаром и всякой заразой, а вебберы из иммортелей с нелегалами не связывались – ни за бабки, ни за так. Плебс их мало интересовал.

Спайдер подключился к внешним инфракамерам и следил, как ведомые перемещаются по раздолбанному райончику. Когда-то там обитали азиаты и ниггеры. Потом азиаты и ниггеры съехали в центр, а в Брикстоне поселились иммигранты из Италии и Испании, где бушевал очередной кризис. Сейчас большая часть домов стояла заколоченной – все старались перебраться за Стену. Но какая-то жизнь наблюдалась, особенно в пабах и тратториях. Там пили пиво и вино, жрали пиццу и спагетти, смотрели последний матч «Манчестер Юнайтед» с «Челси» – короче, делали вид, что ничего аномального не происходит, что мосты через Темзу не перекрыты и что они живут не в Застенке, а в столице. Спайдер вел Стаю мимо таких освещенных мест темными задворками и садами, иногда с садистским удовольствием заставляя лезть через колючие изгороди или пробираться по крышам. Он немного надеялся, что под грифоном древняя черепица провалится и зверь переломает себе лапы. Параллельно, не вторым процессом, а в перерывах, он думал, а что это за лузеры тащатся вместе с Люцио. Один явно андроид боевой модификации. Двое детишек, пацан и девчонка. И еще какая-то баба. Баба казалась смутно знакомой, так что, когда ведомые в очередной раз попали под камеру, Спайдер сделал снимок и увеличил контрастность и разрешение в зрительной проге, а затем скинул ее фейс в поисковик. Ответ выплыл почти сразу, и Спайдер отвалил челюсть, чуть не выронив при этом питательную трубку. Саманта Морган. Откуда они взяли Саманту Морган? Он лихорадочно полез на второй уровень вирта, стирая инфу о запросе в поисковике, но уже чувствовал, что завяз, – СББ выйдет на след. Там точно заинтересуются, откуда это у юзера Спайдера взялся свеженький снимок «матери чудовищ».

– За это Красавка должна мне как минимум отсосать, – пробормотал веббер, вызывая Люцио и одновременно ставя защиту на свой канал.

– С кем ты разговариваешь? – тихо спросила Саманта.

Они как раз пробирались через задний двор заброшенного дома. Кирпичную изгородь обвивали кусты роз, без цветов, зато с колючками. Саманта уже поцарапала руку и сейчас высасывала кровь, засунув в рот палец.

Люцио легко перескочил через забор, поймал спрыгнувшую следом Красавку и обернулся к Морган. В темноте его светлые глаза почернели, а худое лицо бледно светилось. В десяти шагах белела стена дома. На втором этаже виднелся балкончик с железными прутьями решетки. Под балконом на траве валялся перевернутый мангал.

– Это Спайдер. Он веббер, – резко ответил Люцио, как будто его слова что-то объясняли.

– «Сетевик»?

– Веббер. Недоношенный ублюдок, который не может самостоятельно ходить, жрать и даже дышать. Их запихивают в камеру и подключают к церебралке и ко второму уровню вирта. Второй уровень – специально для них, обычным юзерам туда не войти. Там они играют в свои стратегии, или трахаются, или музыку сочиняют – я не в курсе. Все понятно?

– Нет, – Морган покачала головой, прислонившись к холодной кирпичной стене. – Не понятно. Я создавала генбот специально для того, чтобы таких случаев не было. Чтобы таких детей можно было вылечить.

– Вылечи себя, – непонятно ответил Люцио и перескочил в следующий двор.

Его грифон, похожий на вислоухого дракона из «Бесконечной истории», негромко рыкнул на Саманту и серебристой дугой метнулся за хозяином.

Люцио злился на себя, как не злился уже давно. Когда их поймала Мирра… когда его поймала Мирра – потому что начала она именно с него… так вот, даже тогда не было так обидно. Она пригрозила убить Фалькора. Она просто скинула ему на комм видео Фалькора, бьющегося в прочной сети, а рядом с грифоном стоял какой-то чел в ковбойском прикиде и целился из крупнокалиберного «Вепря». Конечно, Люцио сразу закинулся «Вельдом», чтобы проверить, что происходит, – и, конечно, ощутил страх и ярость своего деймона. И пришел к Мирре. Сам. Потому что смерть деймона означала его смерть. Даже не в связке – просто он бы сдох, если бы что-то случилось с Фалькором. Сдох от тоски. А потом уже на него приманили всю Стаю. Красавка пошла, потому что для нее он был как деймон и без него она бы умерла. Золотоглазка пошла, чтобы его героически спасти. Ромул и Рем – потому что хотели доказать, что не боятся. Вот так их всех и поимели… но это было в сто раз менее обидно, потому что Мирра все же была из своих.

А вот когда ему в лоб нацелил кургузый «Керен» придурок из СББ на блокпосте… это оказалось трудно выдержать. Трудно не вцепиться в глотку человеку зубами, чтобы теплая терпкая кровь забила струей. Все опять решил Фалькор. Чувствуя ярость хозяина, он завозился в багажном отсеке, где ему и без того было тесно с волками. А Люцио не хотел, чтобы убили Фалькора. Пусть прикончат Красавку и Золотоглазку, Ромула и Рема, но только не грифона. И он отступил. Это был позор. Опять Стая опозорилась из-за него.

А теперь Золотоглазка предлагала нечто еще более позорное.

Поймав Люцио за локоть, она заставила его пропустить остальных вперед и шепнула:

– Давай отдадим ее Мирре.

– Что?

Золотоглазка кивнула на Саманту, неловко перебирающуюся через очередной забор:

– Мирра получит «ориджин». Первоначальный код. А нам вернет способности.

Люцио нахмурился:

– Почему ты думаешь, что Мирра согласится? И что она сможет нам что-то вернуть?

– Согласится, – горячо зашептала Золотоглазка. – Ей же главное было отомстить. Доказать, что она сильнее. И она доказала. А мы ей не враги. И покажем это, если отдадим Морган.

Сжав плечо Люцио, она повторила, как будто до него не дошло сразу:

– Ее враг – Дориан. Ну и насрать на него. А мы ей не враги.

Вожак вгляделся в лицо Золотоглазки, серое в серых сумерках. Дориан был прав – она некрасива, и потому несчастна. Она всегда пыталась что-то сделать для него и для Стаи, но вечно попадала впросак. Вот и сейчас хотела быть полезной – так хотела, что не понимала, какую фигню предлагает.

– Прогнуться под Мирру? – нехорошо улыбнулся он. – После того, что она с нами сделала? Приползти на брюхе с поноской в зубах? Да я скорее Дориану поклонюсь, чем этой стерве.

Девушка отскочила. Ее глаза загорелись во мраке двумя желтыми точками, а из горла вырвалось глухое ворчание. Впрочем, через секунду она совладала с собой и сказала довольно спокойно:

– Как хочешь, Люцио. Я только предложила, а решать, конечно, тебе, – и помчалась вслед за остальными.

Ее стрекоза протрещала крыльями где-то наверху. Люцио остался один во дворе заброшенного дома. Нет. Не один. Фалькор поднырнул под руку жестким загривком, потерся о ногу. Люцио никогда не был один.

Они пробежали еще пять кварталов: два были тихими, пустыми и черными, в третьем Саманта заметила что-то вроде факельного шествия – люди окружили церковь и, кажется, собирались ее спалить. Правда, потом луч прожектора метнулся по небу, и вместо креста Саманта увидела на церковном шпиле полумесяц, но вряд ли это что-то меняло. В четвертом много народу сидело в уличных забегаловках с широкими спектр-экранами и слышался рев толпы и крики: «Давай! Пасуй уже! Гол!» Их пришлось обойти стороной. В пятом вообще был какой-то карнавал с огнями, шутихами и громкой нервной музыкой, странным образом попадавшей в один ритм с пляской прожекторов над головой.

Город жил и дышал, но это было лихорадочное, булькающее дыхание смертельно больного. Саманту передернуло. Она боялась не заразы, а слишком яркого света и шума, непривычных после одинокой хижины на озере. Пляшущие на карнавале, кажется, заметили одну из химер – гигантскую стрекозу некрасивой девушки, – но приняли за праздничную декорацию или за одну из полицейских камер, шнырявших над южными окраинами города. Красавка уже успела шепнуть ей про Стену. На севере, западе и востоке вокруг Центрального Лондона выстроили тридцатифутовую стену с огневыми точками. На юге город рассекала естественная преграда – Темза. Центр и Застенок. Смешно – в прошлом застенком именовали тюремную камеру, а теперь богатые лондонцы, запершие себя между Стеной и рекой, называли Застенком остальную часть города… или, возможно, всего мира.

Размышления прервал возглас Люцио, непрерывно поддерживавшего связь с веббером через нашлепку мини-комма. Они добрались. Справа были развалины станции подземки. Их окружал небольшой сквер, заросший канадскими кленами. Сквозь поредевшую листву пробивался свет единственного фонаря. Прямо перед ними виднелся приземистый четырехугольник вентиляционной шахты. Грифон легко сорвал ржавую решетку. Мартин подсветил фонариком. В шахте виднелся ряд железных скоб, уходящих вниз, в дышавшую холодом темноту. Скобы при проверке оказались прочными, но тут обнаружилась одна закавыка. Если стрекоза могла ползти, цепляясь коготками за трещины в бетоне, а гибкий, как змея, грифон ухитрился просочиться в шахту и стечь по лестнице, то волкам и канивру здесь было не спуститься.

– Поищем другой вход? – неуверенно предложил один из близнецов.

Люцио мотнул головой и нахмурился. Похоже, у него были проблемы со связью.

– Спайдер не отвечает. Плюс у нас нет времени – эсбэбэшники уже почти наверняка засекли нас со стрит-камер.

– Мы можем их понести на спине, – упрямо нахмурился второй близнец, выпятив нижнюю губу.

– Или мы можем разделиться, – негромко произнес молчавший до сих пор андроид. – Вы… – он кивнул на близнецов с волками, – вы поищете перевозчика – один друг говорил мне, что через реку гоняют паромы и перевозят нелегалов. Мне надо в казармы, а они вообще находятся за Стеной. И Майк идет со мной.

Саманта сразу ощерилась:

– Нет. Вы идите куда угодно, хоть к черту на рога, но мальчик пойдет со мной. Вы что, не видели, что творится снаружи? И не понимаете, что он может сделать?

– Да, – криво ухмыльнулся Мартин. – Я уже слышал. Ключ к спасению и все такое. Только я не позволю вам препарировать его, как лягушку.

Сэми, раздувая ноздри, гневно уставилась на андроида. Он глядел с обычной невозмутимостью – скала, которую не сдвинет с места ни шторм, ни ураган. И тут вдруг раздался звенящий голос Майка:

– А меня вы вообще спросили?

Все обернулись к нему. Мальчик смотрел на них с не меньшей яростью.

– Ты меня обманул, – выпалил он в лицо андроиду. – Ты вообще не хотел говорить, что случилось с папой. И ты… – Он ткнул пальцем в непривычно молчаливую Сиби. – Ты обещала, что мы пойдем искать отца, а вместо этого мы ищем твоего поганого Колдуна. И все вы… – тут мальчишка окинул их свирепым взглядом, – фрики! А я пойду с ней. Хоть какую-то пользу принесу, пока вы играете в свои идиотские игры.

– Значит, решено, – быстро подытожил Люцио.

Он все еще возился с голографической панелью комма, скользя пальцами по зависшему перед ним световому кубу, – но связь, очевидно, не восстанавливалась.

– Ромул и Рем с волками остаются здесь, наблюдают, потом присоединяются к нам. Мы с Морган идем к этому вашему… как его?

– Базз Баум, – ответила Сэми. – Институт Людвига, Риджент-стрит. Он генетик и очень интересовался химерами еще на… лабораторной стадии эксперимента. И просто порядочный человек. Он должен нам помочь.

– Должен – не обязан, – проворчал один из близнецов.

– Хорошо. Вы знаете, где нас найти. И давайте уже выдвигаться, пока нас не накрыли, – подытожил Люцио.

Он первым нырнул в шахту вслед за грифоном. За ним девушка с детским лицом – Красавка и хозяйка стрекозы. Следом полезли недовольно бурчащая Сиби и рассерженный Майк. Близнецы вместе со своими химерами беззвучно растворились в тенях парка. Саманта и Мартин остались на улице одни. Сэми подумала, что надо что-то сказать на прощание, – и неожиданно поняла, что прощаться ей совсем не хочется. Еще она поняла, что все это время чувствовала себя намного уверенней, зная, что рядом андроид и его белый канивр. И даже не потому, что он ее спас…

– Вы потом найдете нас? – сказала она, глядя на жухлые кленовые пятерни под ногами. – Потом, когда завершите свою… миссию.

– Я непременно найду вас, Саманта Морган, когда завершу свою миссию, – торжественно заявил андроид.

Она вскинула голову, ожидая увидеть насмешку в его глазах, – но Мартин, развернувшись, уже шагал прочь, и канивр белым призраком трусил рядом с ним.

Сэми вздохнула, закусила губу и полезла в шахту.

Спайдер не отвечал, потому что его все-таки засекли. Как раз, когда Люцио, стоя посреди кленового сквера, пытался снова набрать его код, в камеру ворвались люди в черной форме. Спайдер растянул губы в улыбке. Смешно. Он не смог бы и курицу задавить, а эсбэбэшники пришли арестовывать его при оружии и в боевых шлемах с воздушными фильтрами. Нет, правда смешно.

– Отключитесь от сети, – пролаял один, наверное, командир, наставив на него ЭМ-шокер.

Эти дебилы, наверное, никогда прежде не арестовывали вебберов, иначе сами давно отрубили бы сеть и вообще электричество. Ах да. Тогда бы сдохла система жизнеобеспечения – он ведь замкнул все на один контур, когда родаки пригрозили отключением от второго уровня. А он, видать, понадобился людям в черном живым. Что ж, тем лучше…

– Повторяю, отключитесь от сети, или мы применим болевое воздействие.

Ага, напугали ежа голой жопой. Внутренне хихикая, он врубил прямую трансляцию со зрительной коры на свой YouTube-канал, и теперь весь веб наслаждался спектаклем.

– Если хотите что-то сказать зрителям, пожалуйста, говорите в микрофон, – прохрипел он, стараясь как можно отчетливей выговаривать слова и представляя, как выпучиваются глаза оперативника под шлемом.

А затем, через церебро, отрубил электричество. И, чтобы уж наверняка, автономный водитель сердечного ритма. И еще успел выдавить на последнем вдохе искусственных легких: «Смерть оСоББистам!» – прежде чем навсегда уйти на второй уровень.

Глава 6

Труба

Саманта шла, еле переставляя ноги от усталости. Она едва замечала, как ржавые скобы обдирают пальцы, как болят плечи, как луч фонарика пляшет по стенам шахты. Потом были две серые гермодвери, открывавшиеся поворотными колесами, за ними какой-то зал с древним оборудованием – белое пятно света выхватывало шкафы, переключатели, пульты – за этим еще одна дверь, на сей раз просто запертая на замок, – ее вырвал из стены грифон – и, наконец, кабина диспетчера и платформа. И пути, маслянисто блестящие, уводящие в черную пасть туннеля.

Здесь было одновременно душно и холодно, и затхлый воздух пах плесенью. Вогнутые стены с обрывками постеров расписаны слоями граффити. Саманта устало отметила картинки из недавнего прошлого: скалящиеся звери, пауки, кресты, лозунги «La Mort to Immortals!», «Апокалипсис сейчас», огромная, на половину платформы, морда зомби с темными потеками глаз. Под ногами валялись бутылки, свертки, кучи тряпья, – видимо, когда-то тут жили или, по крайней мере, отсиживались во время облав. Здесь хорошо было играть в постапокалипсис и плохо переживать его. Люцио велел Саманте посветить на стену, чтобы определить направление, – дико и нелепо смотрелся на этой изрисованной стене аккуратный перечень станций и красный круг с синим прямоугольником в центре.

Они спустились с платформы в туннели и пошли дальше. Луч фонарика терялся вдалеке. Глаза подростков и их химер сверкали зеленью, отражая свет. Звук шагов почти мгновенно глох под низким сводом, черными змеями тянулись кабели. Временами ботинки с плеском ступали в лужу. Саманта попыталась представить, что может водиться в здешней воде, но быстро отказалась от этой затеи. Усталость стискивала ее все сильнее, сжимала свинцовыми кольцами. Это был очень длинный день – от падения в море и до этого туннеля, а перед ним еще длинные дни. Когда ее и детей захватили в плен? Позавчера? Три дня назад? Когда она покинула островную хижину? События путались, сознание подергивалось тонкой непрозрачной пленкой. И, как всегда, в минуту смертельной усталости и отчаяния она услышала его голос:

«Ну, и как тебе нравится мой Сад, Саманта?»

«Какой Сад?» – опустошенно подумала она.

«Разумеется, Сад Эдемский. Сад, где люди и животные добра и зла не разумеют, как в первый день творения».

«О чем ты говоришь, Алекс? Об этих детях? – Она почувствовала нарастающую злость, и это придало ей силы. – Ошибаешься. Ошибаешься, Алекс. Может быть, они и невинны, как звери, но вот добро и зло разумеют отлично. Они бросились защищать мирных жителей от тех солдат, рискуя собой. Они помогают мне. Они люди, Алекс, – как бы тебе ни хотелось убедить меня в обратном».

«Хорошо. Люди, – согласился Алекс с неожиданной покладистостью, и Саманта внутренне усмехнулась – настоящий, живой Алекс никогда не поддался бы так быстро. – А как насчет этого?»

Саманту будто что-то толкнуло. Она споткнулась, луч фонаря метнулся влево и вверх, высветив прилипший к стене огромный беловатый кокон. И тут же раздался пронзительный женский визг. После секундного смятения Саманта поняла, что визжит Золотоглазка, а ее стрекоза суматошно мечется по туннелю, колотясь о стены и треща крыльями. Женщина отшатнулась. Что могло напугать эту девушку, голышом бегающую по зимним холмам и умеющую убивать так же легко, как пить или дышать?

Сиби очень понравился спуск в глубокую темную нору – это было совсем как дома, когда она жила с сестренками и Старым и беспокоилась только о том, чтобы ее Композиция была красивей и правильней остальных. Внутри нора была, конечно, просторней, но устроена почти так же. Только в Зале Обновления вместо сестренок, застывших в Долгом Танце, были дурацкие картинки. Но что требовать с наземников? Удивительно уже то, что они сумели прорыть такую большую нору, не обрушив свод. Наверное, они использовали особенных огромных кротов. Сиби живо представила себе этого крота и подумала, что неплохо будет наткнуться на него в туннеле, и принялась гадать, кто кого заборет – грифон крота или крот грифона.

Все эти интересные и веселые мысли были прерваны диким визгом. Сиби подскочила и уставилась туда, где прыгающий по стене луч высветил большую куколку. Ничего пугающего в куколке Сиби не обнаружила, а, наоборот, сочла ее очень уместной. Значит, для рытья нор использовали не кротов, а здоровенных гусениц, питающихся землей, как дождевые червяки. А потом, наверное, эти червяки закукливаются, и из них вылупляются огромные мотыльки. Или стрекозы, вроде той, что у Золотоглазки, – хотя личинки стрекоз живут в воде. Но, может, нору затапливает водой по весне, как иногда случалось с норками сестренок? Как только цвергская девчонка подумала об этом, она поняла, что стоит в холодной и мокрой луже – и уровень воды в этой луже, кажется, повышался.

– Это Шелкопряд! – вопила Золотоглазка. – Шелкопряд!

– Успокойся, дура, – рявкнул Люцио.

– Это мерзость, мерзость! Уберите! Убейте его!

Саманта недоуменно оглянулась на Люцио, но объяснила происходящее ей Красавка.

– Это легенда, – тихо сказала девушка, – одна из легенд Тира. Тир-на-Ногта, нашего города. Говорят, что Шелкопряды – это Бессмертные из третьего поколения и что они уже совсем не люди. Они начинают пожирать мать еще в утробе, а съев ее, закукливаются… только никто не видел взрослого Шелкопряда.

– Это брехня, – отрубил Люцио. – Девчачьи сопли. Если бы это было правдой, что бы Шелкопряд делал здесь? Отсюда нет выхода к Тиру…

– Есть, – все так же негромко и спокойно возразила Красавка. – Секретная ветка метро. Ее строили на случай срочной эвакуации. Она ведет от «Пикадилли-Сёркус» к двадцать второму уровню.

Золотоглазка все еще дрожала и всхлипывала. Стрекоза села ей на спину, вцепившись коготками, – и по коже поползли темные кровяные дорожки, а расправленные крылья насекомого над плечами девушки в свете фонарика казались крыльями феи или ангела.

– Откуда ты знаешь? – сощурился Люцио на свою подругу.

– Паучок рассказывал, – вздохнула Красавка. – Он так старался похвастаться тем, что разведал всякие секреты и тайны. Ты ведь почти не говорил с ним, и никто из риалов, а я говорила, потому что мне было его жалко.

– Тебе всех жалко…

Не слушая больше их перепалку, Саманта шагнула вперед и протянула руку к кокону. Пальцы коснулись жесткой и чуть липкой поверхности, и вдруг женщина ощутила, как что-то толкнуло ее изнутри. То ли изнутри кокона, то ли изнутри собственного тела – похожее она чувствовала, когда в животе толкался ее малыш. И так же, как тогда, в сознание хлынула странная смесь образов и ощущение дивного умиротворения и спокойствия. Все будет хорошо. Все будет хорошо, говорил ей Шелкопряд, успокойся, нет ни страдания, ни боли, ни темного туннеля подземки – есть лишь я и ты, мама…

С криком она отшатнулась. Одновременно из-за спины раздался тонкий голосок Сиби:

– По-моему, это плохая нора. Ногам мокро. Тут вода течет.

И, сквозь истошный стук собственно сердца и звуки перебранки, Саманта действительно услышала шум текущей воды. Взглянув вниз, она обнаружила, что высокие армейские ботинки уже погрузились до середины голенища. Гул и рев вдали нарастал. Стены коридора ощутимо дрогнули.

– Бежим! – крикнула Саманта.

Она первая помчалась по туннелю вперед, надеясь, что до следующей станции все же ближе, чем до той, что они оставили позади.

Сиби сначала шлепала по лужам, потом брела по колено в воде, потом по пояс. Вода была очень, очень холодной и черной! И они шли против течения, так что приходилось налегать, а то поток сносил назад.

Саманта, и Майк, и другие что-то кричали: про то, что решили затопить подземку, чтобы остановить эпидемию, нет, это глупо, нет, это теракт, нет, тут все прогнило, «тьюб» не чинили сто лет, а это линия глубокого залегания, и через станцию – Воксхолл и река, только станции все не было. И Сиби начала думать, что ее унесет, – потому что остальные как-то убежали вперед, и свет фонарика был впереди, и стрекот стрекозы, а крики почти заглохли. Сиби не умела плавать, и вскоре стало понятно, что она, скорей всего, утонет. Вот в чем заключался смысл того сна, подумала девчонка, в который уже раз спотыкаясь о рельс, падая в воду, выныривая и отфыркиваясь. Утонуть должен был не Колдун. Утонет она. Это ведь так просто – Колдун обновил ее, она часть Колдуна, значит, и судьба у них общая… Свет фонарика совсем затерялся вдали, и Сиби осталась в полной темноте, в воде, доходившей уже до груди и упорно сносившей ее назад. Может, перестать сопротивляться? Ноги замерзли так, что девочка их не чувствовала. Как будто ног вовсе не было. Не сопротивляться, лечь на спину, как в норке, и поплыть-поплыть под песню воды, как под песенку Старого. «Нет, – упрямо, как Колдун, закусив губу, подумала она. – Не уломаешь! Ведь Старый без нее сгниет, а если утонет она, утонет и часть Колдуна, а потом и сам Колдун». Подпрыгнув, она вцепилась в черный жирный корень, тянувшийся вдоль стены – корень звался «кабель», – и по нему поползла выше, под самый потолок. Пальцы срывались, но все же она доползла и повисла там, в полном мраке, так что даже ее привычные к темноте глаза ничего не видели. Только плеск воды, только холод.

– Эй! – крикнула она.

Тьма съела крик.

– Эй, зачем вы меня бросили? Я бы вас не бросила!

Ей было немного обидно – все-таки она старалась, чуть ли не волокла на себе эту Сэми, почти как сестренку. Конечно, по просьбе Колдуна, но ведь она и вправду хотела помочь. А ей помочь не хотели. Обидно. Сиби всхлипнула. Слезы защипали глаза так, что пришлось зажмуриться, поэтому она не сразу увидела свет. Свет шел из воды. Проморгавшись, Сиби вывернула голову, чтобы глядеть через плечо. Она висела на потолке, вцепившись в кабели. Под ней катился широкий черный поток. И из его глубины поднималось свечение. Множество круглых дисков с колышущимися краями осветили туннель голубоватым светом, который бывает в небе во время грозы, – но не прерывистым, а сильным и постоянным. Вода несла диски, уносила прочь, к той станции, откуда пришли Сиби и остальные, и на место унесенных вплывали новые. Сиби отчего-то поняла, что диски живые, что они живут в воде и светятся, поднимаясь из глубины, и что приплыли они очень, очень издалека – наверное, из того серого, плоского и безбрежного озера, которое Сэми называла «океан».

Сиби перестало быть страшно, а сделалось опять жутковато-интересно. Она решила ползти дальше по кабелям, тем более что в свете дисков туннель был виден отлично. И тут сзади послышался сухой треск. Так трещали надкрылья жука, когда Сиби раскусывала его в своей норке. Девчонка вывернула шею и обнаружила, что на нее пялятся два огромных черных глаза с золотистыми крапинками – как у насекомых, но не из сотни маленьких зернышек, а цельные и почти человеческие. Сначала она подумала, что Золотоглазка послала за ней свою стрекозу. Но это была не стрекоза. Это был вылупившийся Шелкопряд.

Саманта брела, закусив губу и волоча на спине странно тяжелого Майка. Ей опять пришлось делать выбор. Люцио подхватил Красавку. Золотоглазка умчалась вперед. Поток уносил двоих детей, а она могла нести лишь одного. Девочку или мальчика? Сиби, девчонка, вытащившая ее из леса, заботившаяся о ней, когда Саманта едва понимала, что нужно есть, идти и жить. И Майк – последняя, может быть, надежда умирающего человечества. Сэми сделала выбор, как делала всегда – не оглядываясь. И, как всегда, ее преследовала мысль, что она совершила ужасную ошибку.

Мальчишка вырывался и надсадно орал:

– А Сиби? Где Сиби? Она утонет! Надо вернуться!

– Сиби из леса, – пропыхтела Саманта. – Там много озер. Она наверняка умеет плавать. А ты – нет.

Отчасти это было правдой, потому что, когда гидроплан разбился, Майк чуть не утонул. Но лишь отчасти, и Саманта закусила губу, подавляя гневный крик. Зачем ее постоянно испытывают? Разве мало того, что она бредет тут в темноте, по пояс в ледяной воде, без направления и без надежды, разве мало того, что она потеряла все?

– Сюда! – раздался крик впереди.

Чернота внезапно расширилась, задышала, и луч фонарика – его держал Майк – прорезал пустое пространство станции. Крепкие руки подхватили Саманту и втянули на платформу. Золотоглазка. Рядом Люцио подсадил Красавку и запрыгнул сам. Его мантия из крысиных или чьих-то еще шкурок окончательно запачкалась и промокла, и он отряхнулся почти собачьим движением, как и выскочивший из воды грифон.

А потом началось самое страшное. Вода прибывала. Они все, оскальзываясь, побежали к лестнице, но лестница оказалась перекрыта железной заслонкой. Люцио заколотил в нее ногами, грифон яростно и бесполезно ударился всем телом. Не пробив, заскулил, заскреб железо когтями. Вода прибывала, заливая платформу. А потом появились медузы.

Они вплыли одновременно из правого и левого туннеля – сверкающее факельное шествие, только не огненно-алое, а голубое, зеленое, розоватое. Их фосфоресцирующие круги, ленты и полосы прорезали черную толщу воды. На потолке заплясали колышущиеся блики. И стало так красиво, что Саманта совсем перестала бояться, – ей даже захотелось умереть в такой красоте, как в подводном дворце глубинного бога.