Глава 1

Отблески тайны

Выстрел был негромким. Непривычно негромким для разгара охотничьего сезона. Егеря зафиксировали его с некоторым удивлением, но не придали услышанному особого значения. Мало ли что навезли с собой на охоту очередные богатенькие постояльцы… Чем бы ни тешились, лишь бы не плакали.

Необычный выстрел встревожил только одного человека. Он вообще не любил ничего необычного. В этом таилась угроза привычному миру, который он старательно строил для себя долгие годы. Возводил стены. Укреплял защитные сооружения. Создавал свою крепость, которая в общем-то не могла пасть от одиночного выстрела. Тем не менее с непорядком следовало разобраться, поэтому человек, неслышно ступая по моховому ковру леса, двинулся в сторону, откуда прозвучал выстрел.

Не столько ожидая, сколько предугадывая его появление, стрелявший неспешно двинулся в глубь лесной чащи. Уходить далеко не было необходимости. Минут через пять, максимум через десять он вполне мог появиться здесь снова, якобы привлеченный звуком голосов. В том, что голоса будут, он не сомневался. Как только найдут тело, сюда примчатся практически все.

Времени как раз хватит, чтобы выбросить оружие. Понятно, что, когда начнется кипиш, его обязательно найдут. Но это не страшно. Все равно никто никогда не свяжет это оружие с ним. Так же как и человека, оставленного сейчас на поляне в луже собственной крови. Это невозможно. Совершенно невозможно. Так же невозможно, как подумать, что он мог стать убийцей. Он бы сам не поверил. И другие не поверят. Никогда.

Никогда больше не будет так, как раньше. Но после того, как он уничтожил виноватого в произошедшем негодяя, ему станет легче с этим смириться.

Темная длинная цепочка, с холодным достоинством текущая по пальцам. Тяжелый кулон, наверное старинный. Клипсы из крупных камней, в которых преломляется свет, купая комнату в отблесках тайны. Жемчужные бусы, когда-то знакомые с жизнью океана. Кольца, кольца, кольца. С рубинами, с изумрудами, с бриллиантами. Снова жемчуг, розовый, нежный. Еще один старинный кулон, витой, запутанный, как чья-то судьба.

Маленькая девочка, затаив дыхание, держит в руках большую шкатулку. Пусть всего на пару часов, но она – владелица всех этих сокровищ. Девочка примеряет бусы, вплетает в волосы цепочку, поднимает вверх растопыренные пальцы, чтобы не спадали чудесные кольца. Она – красавица. Она – волшебница. Она – королева. И у ее ног все рыцари и принцы земли.

Девочка любовно перебирает содержимое шкатулки, которую дает ей хозяйка дома. Дает каждый раз, когда девочку берут с собой в гости. Это очень удобно, когда ребенок на пару часов погружается в совершенно особый мир, не мешая взрослым.

В этом мире балы и пиры. Королевская охота и дуэли. Диадемы и таинственные подвески. Рубины, изумруды и бриллианты – разноцветные проявления Любви. Завитки платины, запутанные, как чья-то судьба.

Девочка, затаив дыхание, перебирает сокровища, лежащие в старой шкатулке. Она знает, что когда-то они принадлежали неведомой ей, но очень красивой и знаменитой столичной актрисе, сгинувшей в лихие сороковые годы.

Темная цепочка из стали. Тяжелый кулон из мельхиора. Клипсы темного чешского стекла. Венецианского в стране не будет еще лет пятьдесят. Жемчужные бусы из крупных кружочков пластмассы. Кольца, кольца, кольца. С разноцветными стекляшками, в железной оправе. Снова искусственный жемчуг, потрескавшийся от времени. Еще один кулон, завитки которого никогда не станут чьей-то судьбой.

Реквизит. Бижутерия. Дополнения к костюмам, в которых Актриса выходила на сцену в мире, где нет балов и пиров. Королевской охоты и дуэлей. И проявлений любви тоже нет. Ни разноцветных, ни черно-белых. Но маленькая девочка этого еще не знает.

Пройдет много лет, и она поймет, что многие сокровища в шкатулке жизни – всего лишь реквизит, который совсем не жаль на пару часов отдать в чужие руки. Поиграть. Помечтать. И снова сунуть на полку, не боясь сломать завитки судьбы.

Но это будет через много лет. А пока маленькая девочка, затаив дыхание, держит в руках большую шкатулку, перебирает доставшиеся ей сокровища. Темную длинную цепочку, с холодным достоинством текущую по пальцам. Тяжелый кулон, наверное старинный. Клипсы из крупных камней, в которых преломляется свет, купая комнату в отблесках тайны. Жемчужные бусы, когда-то знакомые с жизнью океана. Кольца, кольца, кольца. С рубинами, с изумрудами, с бриллиантами. Снова жемчуг, розовый, нежный. Еще один старинный кулон, витой, запутанный, как чья-то судьба.

Понедельник

Она проснулась с ощущением счастья. Счастье было острым и сладким одновременно, как венгерский яблоковидный перец в банках, который в детстве она могла лопать не останавливаясь, несмотря на мамины испуганные сетования, что дочка испортит желудок.

Уже при виде доставаемой из холодильника под окном банки у нее начинали течь слюнки.

Надкусывая круглый, невиданный доселе маринованный овощ, она зажмуривалась от наслаждения, так ей было вкусно. Выпивая из надкушенного перца острую и сладкую жидкость, она липкими пальцами аккуратно переворачивала книжные страницы. Читать и есть вкуснятину – это было счастье. Оставшееся там, в детстве. Почему-то во взрослом возрасте погрузиться в ту же самую нирвану у нее никак не получалось, хотя она старательно пыталась читать за едой. Мокрые следы на книжных страницах оставались, а ощущение всепоглощающего счастья никак не наступало.

И вот сейчас оно пришло во сне. Лежа под прохладной простыней, она старательно пыталась вспомнить, что именно ей снилось. Не перец же. Но мысли ускользали, смутные образы расплывались, окончательно теряли очертания, оставались за той гранью сна и яви, которую она уже преодолела. Просыпаться, не узнав, что же такое хорошее с ней приключилось, не хотелось. Она настойчиво жмурилась, надеясь снова вернуться к приятному и непонятному сновидению, но солнечный зайчик, проникший через неплотно закрытую штору, настойчиво щекотал ей нос. Злата чихнула и распахнула глаза.

Солнечная комната, в которой она спала, была абсолютно незнакомой. В первый момент Злата даже немного испугалась оттого, что не понимает, где находится. Тряхнув головой, она отогнала наваждение. Ну, конечно, она на охотничьей заимке, если эту роскошную базу с территорией почти в сотню гектаров можно так назвать. Просто они приехали вчера в полночь, шел дождь, а потому все вокруг казалось невыспавшейся из-за раннего отъезда из дома Злате мрачным и угрюмым. Чучела животных, обильно украшающих холл здания, где их поселили, ее напугали. Медведь с оскаленной пастью, волк с обнаженными клыками, многочисленные лисы, зайцы, совы и куропатки под потолком напомнили зал краеведческого музея, в который она в детстве (да что ее в детство‑то тянет) во время обязательных школьных экскурсий ходила с тягостным чувством.

Столовая с высокими стульями и массивным дубовым столом выглядела помпезной и неуютной. Уставшей и изрядно укачавшейся за семьсот километров пути Злате есть не хотелось, однако большая компания, в которую она попала совершенно случайно, шумно угнездилась за столом, поглощая тушеную оленину, котлеты из кабанятины и жаркое из медвежатины. Вспоминая оскаленные фигуры в холле, Злата чувствовала тошноту и мечтала подняться в свою спальню на втором этаже. Правда, забрасывая туда сумку и переодеваясь к ужину, она успела заметить шкуру медведя на полу у кровати и внутренне поежилась.

Больше всего на свете она жалела, что поддалась на уговоры своей лучшей подружки Светки и дала себя втянуть в эту авантюру. А как еще можно было назвать двухнедельную поездку на охотничью базу, затерянную в архангельской глуши, в семистах километрах от родного дома?

– Златик, солнышко, но войди ты в мое положение, – нудела Светка, преданно заглядывая ей в глаза. – Меня Котик пригласил с ним поехать. Ты же знаешь, как давно я мечтала провести с ним отпуск. А компания – чисто мужская. Я среди них за две недели с ума сойду от этих охотничьих разговоров про выстрелы и трофеи. Они на вышку или на лабаз залезут, а я что одна буду делать? Мне и Котик сказал: возьми с собой подружку, чтобы не скучать. Поехали, а? У тебя же все равно отпуск.

Отпуск у Златы, конечно, был. В их структуре никого не спрашивали, когда кто в него собирается. Распределяли сами. В прошлом году Злата, к примеру, догуливала отпуск в ноябре, так что три недели, неожиданно выпавшие ей в июле, могли сойти только за очень большое везение.

Так оно, конечно, и было. Но вот только воспользоваться этим самым везением на полную катушку Злата никак не могла. За месяц до внезапно образовавшегося отпуска она одолжила все отложенные на отпуск деньги другой своей подруге. Срок возврата долга истекал в конце августа, и Злата собиралась купить какой-нибудь горящий тур и в сентябре уехать недельки на две на море – в Грецию или, если уж совсем сказочно повезет, в Италию. И тут начальство неожиданно сообщило, что отпуск у нее прямо сейчас.

Подруга, которой она робко заикнулась про деньги, отреагировала бурно:

– Ты ж меня без ножа режешь! Я ж рассчитывала на конец лета. Мне сейчас денег для тебя взять вообще негде. Это же форс-мажор.

То, что у самой Златы ситуация тоже оказалась форс-мажорная, у подруги в голове никак не укладывалось. В общем, отпуск накрывался медным тазом, перспектива провести две недели в душном раскаленном городе не казалась Злате привлекательной, поэтому предложение Светки Медведевой она восприняла с гораздо меньшим скепсисом, чем могла бы.

Неделя на свежем воздухе, среди лесов и полей, на благоустроенной базе со всеми удобствами и достижениями цивилизации, включая спутниковое телевидение и Интернет, да еще абсолютно бесплатно (все расходы брал на себя неизвестный Злате Котик) выглядела весьма привлекательно. В конце концов, ходить на охоту и бить зверя совсем не обязательно. А беседы со скучающей Светкой никогда не были Злате в тягость. Подружку она любила, тем более что та обладала легким, смешливым характером, никогда не обижалась по пустякам и рассказывала интересные и увлекательные истории из жизни областной газеты «Курьер», где трудилась начальником рекламного отдела.

Влюбчивая подружка все время влипала в романы, из которых потом тягостно и долго вылезала, не теряя при этом оптимизма и надежд на счастливое замужество. Вот и сейчас интрижка с главным кардиохирургом областной клинической больницы Константином Завариным находилась так же высоко в зените, как июльское солнце. Конечно, возможность две недели провести рядом с объектом своей страсти, вдали от его жены и детей, да еще в таком романтическом месте, была для Светки пределом мечтаний.

– Лучше бы он тебя на море свозил, – заявила Злата, оставшаяся в этом году без моря. Но Светка замахала руками.

– Да бог с тобой, на море кучу знакомых можно встретить, а тут вероятностей попасться ноль. Для жены он на охоте, причем, коню понятно, что в чисто мужской компании. Мужики его не сдадут. Так что всем удобно и выгодно. Ночью он со мной в постельке балуется, днем на охоту или рыбалку ходит, а мы с тобой загораем, телик смотрим, в общем, отдыхаем культурно. Кстати, официально нас с тобой в одном номере поселят, но я, естественно, к Котику перееду, так что номер останется в полном твоем распоряжении. Что море? Купаться и в реке можно. Там знаешь речка какая классная! Чистая-чистая, мне Котик рассказывал.

В общем, Злата позволила себя уговорить, о чем вчера вечером страшно сожалела. Злиться на себя она умела со вкусом, поэтому, около двух часов ночи наконец-то покинув мрачную столовую с уже хорошо набравшимися друзьями Котика и закрыв за собой дверь гостевой спальни, она вовсю предалась этому увлекательному занятию.

В душе (цивилизованном настолько, что Злата долго не могла понять, как открываются никелированные, похожие на устройства в космическом аппарате краны) она даже поплакала немножко, так ей стало жалко себя, неудачливую, заброшенную в какую-то глушь. Предстоящие семь дней представлялись ей серыми, тоскливыми, однообразными и унылыми, как дождь за окном.

«Совсем станет невмоготу, уеду, – решила Злата, вытирая глаза краем пододеяльника с вышитым медведем – гербом данного заведения. – В конце концов, до поселка меня кто-нибудь наверняка отвезет. А оттуда доберусь сначала до райцентра, потом на автобусе до областной столицы, а там – поездом домой. Не бывает безвыходных положений».

С этой позитивной мыслью она уснула, чтобы проснуться с ощущением непонятно откуда взявшегося счастья. Судя по солнечному зайчику, дождя за окном не осталось и в помине. Поднявшись с кровати и старательно обогнув по периметру медвежью шкуру, чтобы, не дай бог, на нее не наступить, Злата подошла к окну.

Откинув шторы, она не поверила собственным глазам. Прямо под окном текла прозрачная, гладкая как зеркало река. Для Златы, родившейся и выросшей на Волге, река не была невообразимым чудом, но эта выглядела как-то по-особенному.

Речная гладь была похожа на зеркало. Причем дорогое и старинное – с серебряной амальгамой. Такое зеркало висело в квартире подруги бабушки, и маленькая Злата любила в него смотреть. Не на себя, к своему отражению она с самого детства относилась спокойно. Ей казалось, что с той стороны волшебного зеркала живут сказочные существа, похожие на эльфов, и она, затаив дыхание, ждала, что кто-нибудь из них вдруг появится на поверхности.

– Фантазерка, – бурчала бабушка, застав ее у зеркала, – марш в комнату. Сейчас Фрида Яковлевна чай принесет с вареньем из фейхоа.

Чай с фейхоовым (или как там будет правильно) вареньем был таким же обязательным атрибутом похода в гости к Фриде Яковлевне, как и зеркало. Маленькая Злата ходила вместе с бабушкой, потому что не любила оставаться дома одна. А потом, спустя годы, провожала бабушку к любимой подружке, потому что самостоятельно ей уже было трудно добираться на другой конец города. И все эти годы не тускнела амальгама старинного зеркала и не переводилось в доме варенье из фейхоа.

– Бабуль, а где она его берет? – как-то полюбопытствовала Злата. – Я никогда в жизни фейхоа в продаже не видела.

– Племянник присылает. Из Санрана, городок такой недалеко от Баку. Не ее племянник, Левушки. Но у них прекрасные отношения. Он даже внука своего собирается отправить к нам учиться в институте. В Азербайджане же все за деньги. А денег у них как раз и нет. А у нас образование хорошее. Да и есть кому за мальчиком присмотреть – и ему хорошо, и Фриде не так одиноко. А то она после смерти Левушки тоскует очень.

Племянника Злата помнила смутно. Он раз в несколько лет приезжал проведать родственников, и по этому поводу всегда устраивался большой званый обед. Злата на нем, конечно, присутствовала всего пару раз, когда родители уезжали отдыхать и она полностью оставалась на попечении бабушки. И Левушкиного внука, действительно приехавшего учиться, а потом так и оставшегося в их городе, тоже видела, но особо не запомнила. Он ее совершенно не заинтересовал. В отличие от Левушки с Фридой, с самого детства вызывавших сильнейшее Златино любопытство. Уж больно колоритной парой они были.

* * *

Левушка, Лев Моисеевич Горский, был ровесником века. Двадцатого века, разумеется. А Фрида – его третьей по счету женой, на 20 лет моложе мужа.

В младые годы сын сапожника Мойши Горского был отдан в ученики в одну из московских типографий. Постигал он там не только азы печатной профессии, но и науку революции: таскал шрифт для подпольных газет, тихонько носил за пазухой гранки, участвовал в ночной печати. Приходилось ему убегать от городового, пригибаясь под тяжестью газетных пачек, и даже живого Ленина однажды видеть довелось, хотя Злата никогда в эти рассказы до конца не верила.

В партию большевиков Лева Горский вступил еще до революции, в 1916 году, и был, как и положено, ее преданным сыном. Он любил вспоминать, что революция дала ему, еврейскому мальчику из бедной семьи, возможность получить высшее образование. На всю жизнь он остался верен выбранной специальности и, закончив полиграфический институт, вернулся в свою родную типографию, где медленно, но неуклонно пошел вверх по карьерной лестнице.

Женился Левушка тоже рано. Уж больно стреляла в него глазами соседская Ривка, уж очень сладко было любиться с ней на чердаке родного дома, где в подвале орудовал дратвой его отец. А уж когда живот у Ривки, что называется, полез на нос, пришлось прикрывать грех браком. Левушка до самой смерти вспоминал, как всю свадьбу простоял, не в силах присесть – порот был отцом за грех беспощадно, несмотря на партбилет.

Через четыре месяца после свадьбы Ривка родила Левушке сына Мишу. На дворе стоял 1921 год.

А в тридцать третьем главный инженер крупной московской типографии, коммунист с дореволюционным стажем, верный муж и отец Лев Горский, что называется, пропал. Пороть за новую любовь его было уже некому – Мойша Горский к тому времени уже пять лет лежал, завернутый в саван по обычаям предков, в сырой земле. И знал Лев Моисеевич, что ничем хорошим не кончится охватившее его любовное безумие, да сделать ничего не мог. Шел, как овца на заклание, как бык на веревочке, прыгал как цирковой тигр в горящее кольцо, да и вообще вытворял любые фокусы, лишь бы только заслужить благосклонность Веры. Верочки. Верушки. Верунчика. Невозможной, безумной, горячечной своей любви.

Как бы ни казалось это странным, в первую очередь самому Льву, одна из первых красавиц Москвы, дочь известного адвоката, ответила на его чувства и стала его второй женой. С чувством глубокой вины, но и с непреклонной решимостью уходил он из дома, где на пороге в позе неизбывного горя стояла Ривка.

Наперерез уходящему отцу кинулся двенадцатилетний Миша с недетским совсем криком: «Папочка, не уходи!» Но ведомый чужой путеводной звездой Лев Моисеевич сделал то, о чем потом не мог вспоминать без содрогания, – перешагнул через лежащего на полу сына и ушел, убежал постыдно в новую, яркую, прекрасную жизнь.

– За это и поплатился, – с горечью говорил он на излете жизни, усмехаясь безвольным старческим ртом.

Расплачиваться пришлось в тридцать седьмом. Когда в Веру, звезду всех великосветских московских приемов, влюбился полковник НКВД. Неминуемость своего скорого ареста Горский чувствовал спинным мозгом и все равно оказался не готов к ночному черному «воронку», а главное – к тому, что было потом: к ночным пыткам светом в глаза, нескончаемым побоям, облыжным обвинениям в изготовлении вражеских листовок, своей подписи под согласием в том, что да, виноват. А главное – к тому, как быстро отказалась от него Вера. Развелась с врагом народа, публично отреклась и утешилась в объятиях того самого полковника.

– Вы никогда ее больше не видели? – затаив дыхание, спросила Злата, когда Горский как-то стал рассказывать эту историю. Они были в двухкомнатной, аккуратно прибранной и светлой квартире Левушки и Фриды вдвоем. Фрида Яковлевна отдыхала в санатории, а Льва Моисеевича внезапно разбил жестокий радикулит. Он даже за стаканом воды встать не мог, и бабушка приходила его кормить и развлекать. В тот день ей срочно понадобилось на работу, поэтому в сиделки откомандировали двенадцатилетнюю Злату.

– Не видел. Ее судьба тоже была печальной. Ее полковника перед самой войной расстреляли, а Веру арестовали. Из лагеря она так и не вышла. В отличие от меня. Умерла от туберкулеза в сорок третьем году. Правда, весточку от нее я все-таки получил. Когда из лагеря вышел, в пятьдесят третьем, в Москве мне жить нельзя было, поэтому я подумал-подумал и по приглашению своего друга по лагерю приехал в наш город. Здесь и остался. Но по дороге все-таки заехал на два дня в Москву. Очень хотелось узнать, что с моими родными стало.

Ривка уже к тому времени тоже умерла, а Мишку я нашел. Он, конечно, холодно со мной поговорил тогда, на порог не пустил. Уж за тридцать парню было, а плакал как ребенок, когда говорил, что я Ривкину жизнь разрушил и что я в ее болезни и смерти виноват. Это уж потом я с ним помирился, годы спустя. Он меня сам нашел, в семьдесят пятом году. Приехал, сказал: кто старое помянет, папа, тому глаз вон. А то, что мы жили все эти годы вдали друг от друга, – плохо это.

Михаила Львовича Горского Злата, конечно, знала. Раз в год он приезжал к Льву Моисеевичу в гости и был похож на него как две капли воды, только на двадцать лет моложе. Злату он не интересовал нисколечки.

– А весточка от Веры? – напомнила она.

– А, ну да. Мишка, перед тем как меня фактически выгнать, сказал, что незадолго до ареста Вера к ним приходила. Сказала, что хочет избыть свою вину, что меня из семьи увела, и отдала ящичек, в котором и письмо для меня лежало.

– Какой ящичек? – Злата просто изнемогала от любопытства.

– Да шкатулку. Ты ее знаешь. А в ней вещи Верины и письмо. Писала она, что виновата, и перед семьей моей, и передо мной тоже. Что бог ее за это уже покарал и еще покарает. И что она оставляет эту шкатулку моей первой жене и сыну. Ривка – женщина добрая была, выгнать ее не смогла и шкатулку до своей смерти хранила, строго Мишке наказав самому в ней ничего не трогать, а мне отдать. Мол, им чужого не надо. Вот такая память у меня от Веры осталась. Письмо да шкатулка. И больше ничего.

– А с Фридой Яковлевной вы как познакомились?

– Да так и познакомились. Оба уже немолодые. Оба одинокие. Вот и коротаем век вместе. – Левушка неловко повернулся, и его лицо исказила гримаса боли. – Принеси-ка мне перцовый пластырь, детка. Воспоминания на потом оставим. Мо́чи нет, как болит.

Историю женитьбы Горского на Фриде любопытной Злате рассказала уже бабушка. В пятьдесят третьем году Лев Моисеевич приехал в город и устроился работать в типографию. Сначала простым инженером, конечно. Но специалистом он был прекрасным и потихоньку начал подниматься по карьерной лестнице, после хрущевской оттепели дослужившись даже до поста директора. Впрочем, было это в шестьдесят первом году, а в пятьдесят пятом немолодой холостяк познакомился со своей будущей третьей женой.

Фрида Яковлевна Бехтер работала врачом на «Скорой помощи». Несмотря на оставшееся за плечами тридцатипятилетие, замужем никогда не была и жила вместе с мамой. Лев Моисеевич стал для нее «последним шансом». Она приобретала статус замужней женщины, он – надежную, верную жену, хранительницу домашнего очага, умело наладившую его холостяцкий быт. Думать о детях Фриде уже было поздновато, да и Левушка никаких детей категорически не хотел. Так и жили, коротая свой век. И даже сумели отметить рубиновую свадьбу, проведя бок о бок, пусть и без страсти, но с глубоким уважением, сорок с лишним лет.

Горский дожил до своего девяностопятилетнего юбилея и скончался во сне через неделю. Фрида Яковлевна пережила мужа на пятнадцать лет, тоже уйдя в мир иной в весьма почтенном возрасте. Незадолго до смерти она сказала Злате:

– Ты еще молодая, Златушка. Так что муж для тебя обязательно найдется. Я вон сколько в девках ходила, а сорок лет в счастливом браке прожила. И скажу я тебе, девочка моя: даже если за три дня до смерти замуж выйдешь, наживешься, во, – и характерным жестом провела рукой по горлу.

Ее правоту жизнь пока не подтвердила, но и не опровергла. Злата, которая уже перешагнула тридцатилетний рубеж, по-прежнему была одна. Правда, ее это обстоятельство совершенно не угнетало. Она знала, что обязательно будет счастлива. А когда именно, не имело значения.

Сегодняшнее утро пахло счастьем и было терпким на вкус. Гладкая зеркальная речка манила искупаться, и, быстро натянув купальник, а сверху – найденный в стенном шкафу огромный банный халат, Злата аккуратно притворила дверь номера (почему-то снаружи двери здесь не запирались на ключ) и, напевая под нос что-то веселое, сбежала по лестнице вниз.

Чувства, мысли, эмоции, воспоминания имеют запах.

Детство пахнет хвоей и мандаринами, ведь самое главное счастливое воспоминание этой поры – Новый год с обязательной елкой, сладкими подарками под ней и легким замиранием сердца: положен ли в этот подарок мандарин? Нынешним детям не понять.

Юность пахнет черемухой, сиренью и тем неповторимым ароматом белых ночей, который создан смесью свежей горечи клейких тополиных почек с чуть сладковатыми нотами березовых листьев. Запах первых свиданий и первых поцелуев.

Забота пахнет сушеными белыми грибами. Пузатый полотняный мешочек, специально сшитый, чтобы грибы не сырели и не плесневели, отстиран добела, накрахмален и выглажен. Грибы собирал папа, чистила и сушила мама, и каждый раз при открывании кухонного шкафчика чувствуется этот аромат, напоминающий о том, что есть место, где тебя любят, где о тебе заботятся, и так будет всегда, пока живы родители.

Запах тушеной капусты и клецок навевает воспоминания об узких улочках Праги, с их колоритной неповторимостью. Прага – город счастья для всех, кому довелось там побывать.

Смесь оливок, домашнего сыра, зеленой травы, горячего солнца и соленых морских брызг – это поездка в Средиземноморье, где можно бездумно шлепать по белому песку пляжа, купить на обед огромного лангуста или тарелку только что выловленных креветок, улыбнуться морю на закате, чтобы утром, войдя в его еще прохладную и абсолютно прозрачную зыбь, сказать тихонько, шепотом: «Здравствуй, море».

Сбивающая с ног смесь пожизненной ответственности, дикого страха, огромной любви и всепоглощающей нежности пахнет детской присыпкой.

Преданность – мокрой псиной, только что отряхнувшейся на вымытом полу от дождя или снега.

Беда пахнет валокордином, горе – адской смесью больничных ароматов, а еще церковным ладаном.

Острое мимолетное счастье ассоциируется с ароматом роз, томная нега – с хмельным запахом пива, выплеснутого на раскаленные камни в натопленной бане.

Запах брошенного в лужу карбамида, не до конца завернутого крана на газовой плите, запах гари или пыли, прибитой к земле первыми каплями грозы, вызывают у нас стойкие ассоциации с конкретными моментами нашей жизни. Счастливыми и грустными. Которые будут повторяться, пока мы живы. Ведь все это – запахи жизни.

Глава 2

Наши руки – не для скуки

Аржанов проснулся от острого чувства тревоги. И мимолетно удивился: тревоге было взяться абсолютно неоткуда. Он давно уже исключил из своей жизни то, из-за чего можно было тревожиться. Лесозаготовительные предприятия, раскиданные по всей необъятной области и еще двум соседним, работали стабильно и как-то даже весело. Пять крупных лесопилок так же весело производили пиломатериалы, заготовки, шпалы и обапол, плюс технологическую щепу.

Вся эта продукция пользовалась неизменным спросом. А для использования щепы Аржанов недавно построил в двух районах котельные, которые работали именно на этом материале, экологически чистом и дающем большой выход теплоэнергии. В общем, щепа уходила вся, без остатка.

Его мясокомбинат производил натуральную колбасу, молокозавод – рассыпчатый творог и не порошковую сметану, молоко для них поставляли из взятых на поруки загнувшихся колхозов, которые, после того как за дело принялся Аржанов, стали вдруг современными процветающими сельхозпредприятиями, на которых все было организовано так же, как, скажем, в Швеции или Финляндии.

Три охотхозяйства, раскиданные по бескрайним просторам родины, тоже процветали. Плодился зверь, приезжали и уезжали довольные, а главное, благодарные охотники. И результатом их благодарности становились новые обширные связи на самом высоком уровне, вплоть до Администрации президента. Потому что и там ведь люди работают. И ничто человеческое им не чуждо.

Как-то внезапно повелось, а потом закрепилось, да так и осталось, что именно на базах Аржанова решались многие важные политические вопросы, совершались сделки, достигались договоренности и консенсусы. Две базы, конечно, были попроще. На них вершились судьбы в областном масштабе, пусть даже трех соседних областей. А вот «Медвежий угол» был базой элитной, не для всех. Попасть сюда для местной элиты считалось крайне престижным. Чем-то вроде входного билета в круг избранных.

В учредителях, помимо самого Аржанова, значились два очень солидных олигарха. Территория более ста гектаров требовала неусыпного хозяйского пригляда. Но хозяином Аржанов был от бога, на самотек ничего не пускал, егерей набирал только самых лучших и опытных, платил им без жадности, драл за малейшую провинность – в общем, начальником слыл суровым, но справедливым. Егеря работали не за страх, а за совесть, зная, что случайную ошибку их заставят исправить, но за нее простят, а вот за пьянство, даже случайное, уволят без промедления и с «волчьим билетом».

Пьянства Аржанов не терпел. С детства не было для него ничего более ненавистного, чем жалкий в своей бессмысленности взгляд пьяного отца. Он знал, что после первой бутылки самогона бессмысленность эта превратится в холодную агрессию, а на исходе второй – в неукротимую злобу, и внимательно следил за признаками того, как отец переходит с одной стадии опьянения на другую. Следил сначала для того, чтобы вовремя спрятаться, а став чуть постарше – для того, чтобы успеть защитить мать.

За всю свою взрослую жизнь он сам ни разу не поднял руку на женщину. Это было табу, въевшееся в плоть и кровь. Контролировать свои чувства – это правило он тоже неукоснительно соблюдал, несмотря на любые внешние обстоятельства. Все окружающие безмерно уважали его несгибаемую волю и самоконтроль, и только он сам знал, какие демоны резвятся в его душе, какие страсти бушуют и сколько сил уходит на то, чтобы внешне казаться невозмутимым. Как сфинкс.

Его так и звали. Сфинкс. За глаза, разумеется. Человеком он был немногословным, предпочитал не говорить, а действовать. И одного взгляда его внимательных серых глаз обычно хватало, чтобы заставить заткнуться и убраться восвояси любого дебошира или просто желающего покачать права. Правда, в последнее время таких желающих находилось все меньше.

Спорить с ним было невозможно. Жена Маша усвоила это довольно быстро. Он не повышал голос в ответ на споры, просто поднимал глаза, в безмятежных озерах которых плескались смертоносные глубины, и после того как Маша сбивалась со своей горячей речи и начинала мямлить, терпеливо ждал, пока она замолчит совсем. После чего кратко резюмировал свою позицию. То есть приказ, обязательный для выполнения. Иначе не было ни разу.

Деревенский мальчик, он был теперь баснословно, неприлично богат. В наличии имелась непременная недвижимость в столицах-заграницах, собственная яхта, как правило стоящая на приколе в Италии, и даже небольшой собственный самолет. Но жить в последнее время он предпочитал в «Медвежьем углу». Во‑первых, потому, что дела чаще всего требовали его присутствия здесь, а во‑вторых – потому, что, по большому счету, только здесь, среди полей и лесов, ему дышалось полной грудью.

Светским человеком ему стать так и не удалось. Скучно это было – во фраке или, прости господи, смокинге торчать дурак дураком посреди какого-то официального приема, на котором даже поговорить-то по-человечески было совершенно невозможно из-за неумолкающего шума и какого-то морока, что ли, который всегда нападал на него во время таких мероприятий.

А вот на охотничьей базе разговаривать можно было о чем угодно. И эти разговоры, а точнее, саму возможность неспешно их вести он считал самым главным делом своей жизни.

Часы показывали шесть утра, несмотря на то что вчерашние посиделки закончились лишь около трех ночи. Вставать рано – в этом тоже сказывалась деревенская, въевшаяся с детства привычка. Тогда доить корову и обряжать свиней он вставал в пять-полшестого, а с годами смог силой воли приучить себя спать подольше, но все равно просыпался не позднее шести. Во сколько бы ни лег накануне.

Поднявшись с кровати, он поздоровался с лежащей на полу медвежьей шкурой, была у него такая немного смешная привычка, и распахнул шторы. Солнечное июльское утро рванулось навстречу. И под его радостным напором непонятно откуда взявшаяся тревога схлынула, освободив место повседневным заботам, обычным, вполне предсказуемым и совсем не страшным.

* * *

Настроение у Санька с самого утра было хуже некуда. Во‑первых, понаехавшая вчера шобла однозначно указывала на то, что работы в ближайшее время будет невпроворот. Ее, конечно, мало никогда не было. Зверя нужно было кормить. Больных животных отстреливать. Туши освежевывать. Лошадей, на которых егеря объезжали огромное хозяйство, чистить. Мотоциклы заправлять. Но при очередном заезде гостей, как на подбор гладких, упитанных, с лоснящимися мордами хозяев жизни, ему всегда становилось невмоготу. Так невмоготу, что хоть бери ружье и иди устраивать революцию.

И выпить нельзя, чтобы снять напряжение. Вот ни рюмки нельзя. Когда он устраивался на работу, ребята предупредили, что запрет на это дело не для отвода глаз, а действительно строгий. Если хозяин запах учует – а он учует, даже если пригубить совсем чуть-чуть, – то все, кранты. Выкинет без выходного пособия, как щенка нашкодившего.

Хозяина Санек не то чтобы боялся – чего бояться-то здоровому мужику, не пацаненок, чай, – но сердить его не хотел. И потому, что другой работы не было. И потому, что хозяин был мужик серьезный, вызывающий уважение. И потому, что работа на самом деле Санька полностью устраивала. И бескрайними просторами. И мужским делом, которым, собственно говоря, являлась охота. И дружной компанией егерей, парней немногословных, но настоящих, без придури, среди которых Санек чувствовал себя своим.

Проще тут все было. В лесной глуши, затерянной за много верст от родного дома, с ее проблемами и бытовой неустроенностью. Здесь не нужно было ничему соответствовать. Носить душные костюмы, мечтать о часах стоимостью в семь зарплат, соотносить марку машины с собственным социальным статусом. Здесь нужны были футболки, свитера, «зеленка» и ботинки на толстой подошве. И характер. А больше ничего. Все это Саньку очень нравилось. Вот только очередной заезд тех самых, со статусом и часами, всегда портил настроение.

Тех, что приехали вчера, он еще не видел. Но не сомневался, что они – такие же, как и все остальные. Другие сюда не приезжали. База была этакой лакмусовой бумажкой, показателем благосостояния, мерилом успеха. Впрочем, по большому счету, Саньку не было до них никакого дела. Отвезти на вышку. Погнать кабана. Присмотреть, чтобы в подпитии гости не перестреляли друг друга, забрать туши. Вот и все. Невелика наука.

Справится. Не впервой. А что с души от них воротит, так его душа никому не интересна. Ему бы самому со своей душой разобраться. Наворотил он за прошлые годы – черт ногу сломит. И в глушь-то эту уехал, по большому счету, чтобы подвести черту под старой жизнью. Как начинать новую – он не знал, а работа егерем давала пусть временную, но передышку. Конечно, навсегда он себя на этой базе хоронить не собирается. Но пока он при работе, почти без проблем, на свежем воздухе и в тишине. Уже немало.

Посмотрев на водонепроницаемые командирские часы, когда-то давно, совсем в прошлой жизни подаренные отцом, Санек прикинул, что, пожалуй, до начала всех дел вполне успеет искупаться. Сдернув с веревки за быстровозводимым домиком, где жили егеря, полотенце, он вывел из-под навеса мотоцикл и покатил в сторону реки.

Величавая река встретила его гладкой, без малейшей ряби поверхностью.

«Как зеркало», – подумал в общем-то не склонный к поэзии Санек и, невольно полюбовавшись на изгибы и излучины северной реки, скинул одежду и поплыл, противясь довольно сильному течению. Вода сразу смыла его плохое настроение. Предстоящий день стал казаться если уж не радостным, то вполне терпимым.

Выскочив из воды, он натянул на мокрое тело штаны, кое-как влез в футболку и нагнулся к кромке воды, чтобы прополоскать скинутые плавки. Вновь повернувшись к берегу, Санек нос к носу столкнулся с человеком, которого ожидал увидеть меньше всего. Делать на охотничьей базе в забытой богом глуши этому человеку было совершенно нечего. И встреча с ним не сулила Саньку ничего особо приятного.

Впрочем, человек этой встречи тоже явно не ожидал. Тихо охнув от неожиданности, он отступил на шаг и тихо спросил:

– Ты???? А ты что тут делаешь?

На завтрак Злата пришла в прекрасном настроении. Вода в реке не обманула ожиданий: поплавала она с удовольствием и в полном по причине довольно раннего утра одиночестве. Вернее, на другом конце огромного пляжа купался какой-то мужик, но Злата с ее плохим зрением его даже не разглядела. Мешать он ей точно не мешал, да и вылез из воды довольно быстро. Сама же она плавала минут двадцать. Несмотря на то что было еще совсем не жарко, вода напоминала парное молоко, так прогрелась за предыдущие дни, что даже вчерашний дождь ее не остудил. Представив, что в этой прекрасной реке можно будет купаться каждое утро, и день, и вечер, Злата даже зажмурилась от удовольствия. Моря, конечно, эта река не заменит. Но плавать все-таки можно вволю. Всю неделю. Если, конечно, погода не испортится.

Она переплыла реку туда и обратно и, утомившись, вылезла на берег. Кабинка для переодевания была довольно далеко, поэтому Злата решительно направилась в кусты, чтобы стянуть мокрый купальник и завернуться в банный халат, в котором спустилась к реке, чтобы не тащить с собой полотенце. Пушистая ткань приятно обернула мокрое тело, купальник целомудренно уместился в большом кармане, и, натянув на нос очки, лежащие в этом самом кармане раньше, Злата приготовилась вылезти из кустов на дорогу, ведущую к дому, то есть к главному корпусу базы, в котором они остановились.

По другую сторону кустов послышались чьи-то голоса. Не желая вмешиваться в чужую беседу, Злата остановилась, давая людям, не видным ей из-за веток, пройти мимо.

– Не вздумай проболтаться, – услышала она голос, в котором ей почудилась угроза. – Шеф знаешь какой? Уволит в два счета. Пикнуть не успею. И вообще, лучше нам делать вид, что мы с тобой не знакомы.

– Согласен. – Второй голос звучал с явной усмешкой. – Признаться, я не за тем ехал за тыщу верст от родного дома, чтобы встретить тут тебя. Гляжу, ничего не изменилось, все числишься в пролетариях умственного труда.

– Ну, не всех, как тебя, на природу тянет. Кому-то и головой на жизнь зарабатывать приходится.

– Смотри не надорвись. – Усмешка в голосе стала еще более явной.

Голоса стихли, и немного заинтригованная Злата выбралась на дорожку, где никого не было. Немного покрутив головой, она убедилась, что неизвестные собеседники словно сквозь землю провалились, и быстро пошла к дому, чувствуя, как разыгрался после купания аппетит.

В своем номере она приняла душ, в этот раз легко разобравшись с космическими кранами, уложила феном волосы, натянула легкий льняной сарафанчик и тапочки без каблука и вприпрыжку сбежала вниз. Стоящие в холле чучела при солнечном свете выглядели совсем не так страшно, как ночью. Злата даже осмелилась потрогать за нос волка и слегка погладила жесткую медвежью шкуру. Шерсть непривычно колола пальцы.

Обойдя чучело, казавшееся огромным, Злата присела на корточки. Ей вдруг показалось ужасно важным найти ответ на вопрос, какой у медведя хвост. Прямо у нее над головой на лестничной площадке показалась Светка. Спускаясь вниз, она приглушенно, но довольно нервно говорила в прижатую к щеке телефонную трубку.

– Он не должен узнать. Ни в коем случае не должен. Если он узнает, то все пропало. Все мои полугодовые усилия псу под хвост. Этого нельзя допустить. Понимаешь? Все. Делай, как я сказала, и все будет хорошо. Я тебе еще позвоню. Пока.

– Привет, – поздоровалась вылезшая из-за медведя Злата, и перепуганная Светка чуть не выронила телефон.

– Добровольская, – воскликнула она, – тебя когда-нибудь учили, что людей пугать нельзя? С утра пораньше.

– Я не нарочно, – засмеялась Злата. – Как ночь прошла? По заранее намеченному плану?

– Да никак. – Светка недовольно сморщила нос. – Разве может удасться ночь, когда до полчетвертого мужик водку жрет? День за рулем, потом плотный ужин и водка. Да он еле до кровати дошел и, пока я в душе была, заснул мертвым сном. Выхожу я в пеньюаре кружевном, а в комнате храп стоит. Еле заснула.

– А сейчас Константин Алексеевич где?

– Господин Заварин с бодуна в плохом настроении пребывать изволят. Пошел в душ, мне велел его не ждать, а идти в столовую. Ты уже завтракала?

– Нет, только собираюсь.

– Ну и прекрасно. Пошли, пока мужики все не съели.

Видимо, голова с утра болела не у одного Котика. В столовой кроме Златы со Светкой сидел только один человек. Злата смутно помнила его по вчерашнему ужину. Высокий, плотный, с угрюмым лицом и нервными пальцами, он методично поглощал стоявшую перед ним яичницу из перепелиных яиц. Россыпь веселых маленьких желтков на тарелке придавала ей сходство с ромашковым полем. Как звали мужика, Злата не помнила. Она вообще с легким огорчением понимала, что не помнит практически никого из гостей базы, которых ей вчера вечером представляли. Долгая дорога вымотала ее совершенно, с самого детства Злату жестоко укачивало в машинах. Настроение у нее было плохое, она мечтала только о том, чтобы лечь в постель, поэтому никого не запомнила. О чем сейчас жалела. Оказываться в глупой ситуации Злата не любила.

– Вы будете кашу или яичницу?

– Что? – Злата оторвалась от своих дум и с удивлением посмотрела на маленькую, хрупкую, очень бледную женщину в черной юбке и белой блузке с накрахмаленным жабо.

– Вы на завтрак будете овсяную кашу, или вам яичницу пожарить?

Злата с сомнением посмотрела на накрытый стол. На нем было несколько видов сыра, разнообразная мясная нарезка, масло, джемы, мед, свежие хрустящие булочки, явно горячие круассаны, мюсли, кувшин с молоком, пакетики сливок и несколько графинов с соком. При виде всего этого изобилия у нее заурчало в животе.

– Н‑н‑не знаю, – призналась она. – Тут так много еды.

– Позавтракайте поплотнее, – услышала она и повернулась к двери, от которой послышался уверенный мужской голос.

«Хозяин, кажется, – мелькнуло у нее в голове. – Черт, как его зовут-то? Ну надо же, как неудобно…»

– Обед будет не раньше пяти, – спокойно продолжил вошедший. – У нас тут, знаете ли, свой распорядок дня. Плотный завтрак, поздний обед, затем до ночи охота, а уж ужин почти ночью, когда все вернутся. Ирина, мне кашу, пожалуйста.

– Мне тоже кашу, – попросила Злата.

– А мне яичницу. – Светка тряхнула кудряшками и лучезарно улыбнулась вошедшему: – Доброе утро, Александр Федорович.

– Доброе утро. – Не обращая больше ни малейшего внимания на двух женщин, он сел за стол и начал сосредоточенно делать себе бутерброд. Злата невольно засмотрелась на то, как двигаются его руки.

Она вообще, когда знакомилась с новыми людьми, всегда обращала внимание на их руки. Люди с короткими мясистыми пальцами, плоскими лопатообразными ногтями, корявыми, как обрубки, ладонями ей инстинктивно не нравились. А вот обладатели красивых рук сразу вызывали расположение.

– Руки выдают происхождение, – назидательно говорила мама. – Порода как раз и узнается через изящные руки.

У самой Златы ручки были тоненькие, как веточки, маленькая ладошка с длинными узкими пальчиками и миндалевидными ногтями. У Светки – пухлые, но правильной формы. У ее друга Котика – крепкие, с тонкими, подвижными, «умными» пальцами. Глядя на эти пальцы, лежащие на руле машины, Злата понимала, что он действительно выдающийся хирург. А у владельца базы, которого, оказывается, звали Александром Федоровичем, руки были большие, но изящные, и движения, которыми он брал нож, намазывал масло, укладывал куски сыра, были основательными, плавными, без дерганости и суеты. Злата даже засмотрелась, так красиво двигались его руки.

– Ты чего пялишься? – прошипела ей на ухо Светка. – Не вздумай. Эта акула бизнеса тебе не по зубам. Ты у нас девушка нежная, трепетная, возвышенная. А он в деревне вырос. Простой как пень. Правда, богатый до неприличия. Но разговаривать с ним наверняка не о чем.

Злата испуганно покосилась, не слышит ли хозяин жаркий Светкин шепот. Но он невозмутимо ел свой бутерброд, запивая его принесенным официанткой Ириной кофе из огромной кружки с медведем на боку, и не обращал на них ни малейшего внимания.

Злата уже заметила, что вся посуда входила в один, явно сделанный на заказ, сервиз. На тонком фарфоре с серебром и позолотой были изображены охотничьи сцены. На одних тарелках поселились фазаны, на других – куропатки, на чашках оскаливались волки и лисы, на блюдах притаились кабаны, и все это было почему-то очень красиво и, вопреки ожиданиям, совершенно не пошло. Пошлости Злата не переносила.

Аржанов (неожиданно для себя Злата вспомнила его фамилию) ел молча, не вступая в разговор не только с ними, но и с неприветливым мужиком напротив.

– А где все остальные? – Злате показалось глупым молчать, и голос ее прозвучал неожиданно пискляво под высокими сводами комнаты.

– Кто где. – Аржанов пожал плечами, и под тонкой тканью футболки заметно перекатились мышцы. Злата невольно сглотнула. – У нас тут только обед и ужин по строгому, обязательному для всех расписанию. А позавтракать можно в любое время с семи до одиннадцати. Так что наши гости – кто-то еще спит, Сергей Васильевич уже позавтракал и сейчас в кабинете работает, почту просматривает, указания дает. Владимир ему помогает. Леонид Андреевич с утра пораньше на рыбалку уехал. А Сергей Константинович в лес ушел, воздухом подышать.

«Боже мой, кто все эти люди? – в отчаянии подумала Злата. – Где вчера была моя голова, когда я с ними со всеми знакомилась? Неужели их так много и как я дальше буду с ними общаться?»

Уткнувшись в свою кашу, она погрузилась в привычные переживания по поводу собственного несовершенства. В столовой опять воцарилось молчание, которое прервал только появившийся Котик. Видимо, принятый душ вкупе с аспирином помог ему прийти в себя. Выглядел он вполне свежим, поцеловал Светку в щеку, кивнул Злате, поздоровался за руку с Аржановым и мрачным мужиком, заказал яичницу и котлет из оленины и приступил к завтраку, не забывая поддерживать разговор, в который постепенно включились все присутствующие.

Впрочем, съев свою кашу и выпив еще одну огромную чашку кофе, Аржанов вскоре откланялся, сославшись на дела. Непонятный мужик тоже ушел, и Котик, Злата и Светка остались втроем.

– Константин Алексеич, спасайте, – взмолилась Злата. – Я никого вчера не запомнила, кроме хозяина, и теперь чувствую себя совершенно не в своей тарелке. К примеру, вот этот мужчина, который сейчас с нами сидел, он кто?

– Гриша? Он банкир. Банк «Волга-кредит» знаешь? – Злата кивнула. – Ну, так он там председатель совета директоров. Я его давно знаю, правда, тут не ожидал увидеть.

– Почему? – спросила Злата.

– Да он никогда охотой не увлекался. Вчера честно признался, что в первый раз.

– Все в жизни бывает в первый раз, – философски сказала Злата. – Мы вон со Светкой тоже раньше никогда на охоте не бывали. И если бы мне кто-нибудь сказал, что я на такую базу попаду, я бы в жизни не поверила.

– Тут ты права. Вообще-то ему проветриться не мешает после всего, что он перенес.

– А что он перенес? – В голосе Светки слышалось нескрываемое любопытство.

– Семейную трагедию. Уж вы меня, девы, простите, но эта тайна не моя, так что посвящать я вас в нее не буду, но досталось ему крепко. Так что, думаю, поездка эта что-то типа лечебной. Смена места и вида деятельности.

– А Сергей Васильевич и Володя – это кто?

– Ты что, Муромцева не знаешь, – удивился Котик, – депутата областного? А Володя – его помощник.

– Муромцева? – Теперь уже настал Златин черед удивляться. – Конечно, знаю, только я его вчера не видела. Уж его-то я не могла не запомнить, он из телевизора не вылезает.

Сергей Васильевич Муромцев действительно был фигурой колоритной. Скандальный, всегда оппозиционный политик, любимец бабушек-избирательниц, обожающих его за поставленные во дворах скамейки и вкрученные в подъездах лампочки, владелец отличной коллекции антиквариата, частично собранной не совсем законным путем, отсидевший в молодые годы пять лет за скупку краденого, имеющий огромное влияние на преступный мир, а также по совместительству писатель, киноактер и просто любитель красивой жизни, он был везде.

О нем писали все газеты и журналы, его показывали по телевизору, причем совершенно бесплатно. Журналисты скрипели зубами, но не могли пройти мимо придуманных им информационных поводов, которые были просто блестящи. Он вызывал на свою загородную базу отдыха «Квартирный вопрос», и это была первая передача, ради которой ее создатели выехали в российскую глубинку. Он создал и открыл музей уникальных прялок. У него все время случались то обыски, то пожары. Он выдавал на-гора книги о выдающихся людях, и это были уникальные издания, иллюстрированные богатейшим архивным материалом. Ему было интересно все, и он был интересен всем.

Охота тоже оказалась одним из давних хобби Муромцева, поэтому в его присутствии на элитной базе ничего необычного не было.

– Так он только утром прилетел. Часов в семь, кажется, – пожал плечами Котик. – Поэтому вчера ты его видеть и не могла.

– Прилетел? На чем? – не поняла Злата.

– На вертолете. Тут у Аржанова обустроена прекрасная вертолетная площадка. К нему из Москвы шишки исключительно по воздуху добираются. Мы-то простые смертные, на автомобилях по кишкотрясу. А за Муромцевым еще вчера вечером вертолет отправили. С ним и Парменов прилетел.

– Какой Парменов? – От обилия информации у Златы голова пошла кругом.

– Здрасте, приехали! Сергей Парменов. Журналист известный. Программа «Давеча».

– Да вы что? И он тоже будет тут, с нами?

– «С нами, с нами…» – смешно передразнил ее Котик. – Он как прилетел, так сразу в лес ушел. Уединяться с природой. Он же природник. От берез и елок энергию черпает.

– А кто те трое мужчин, которые вчера все-таки с нами ужинали? Помимо вашего банкира.

– Ну, банкир, к сожалению, не мой. А ужинали с нами Зимний Леонид Андреич, начальник нашего с вами, девы, городского УВД. Маленький такой, худенький. Он с утреца на рыбалку отправился. Иван Николаевич Костромин, это такой высокий, статный, седой, на белого офицера похож. Он – заместитель губернатора. За социальную сферу отвечает. В прошлом мой коллега, врач-кардиолог. Этот спит пока. Ну и такой полный смешливый мужичок – это историк известный, ученый секретарь Института российской истории Семен Михайлович Щапин.

– Хм, до чего компания разношерстная, – заметила Светка. – Как всех вместе и собраться-то угораздило?

– На охоте все равны. – Котик пожал плечами. – Но в одном ты права: чтобы здесь оказаться, нужно быть гостем «Клуба десяти».

– А что это такое? – Злата всерьез заинтересовалась разговором.

– Есть десять человек, которые имеют право приглашать своих гостей на эту базу. Помимо Аржанова и двух его соучредителей, в клуб входит еще парочка московских олигархов, Муромцев, губернатор нашей с вами родной области Малоземов и еще кто-то, я не всех знаю. Каждый из них вносит на развитие инфраструктуры двести тысяч евро в год.

– Сколько????

– Много. На эти деньги база содержится. И именно эти люди имеют право приглашать сюда всех, кого считают нужным. Просто так, со стороны, сюда не попасть. Хоть все деньги мира твои, а сюда без протекции хода нет. К примеру, Муромцев пригласил Парменова, ну и помощника своего привез. Губернатор отправил Костромина и Зимнего. Москвичи направили историка. По чьей линии банкир взялся, я не знаю.

– А мы с вами? – полюбопытствовала Злата.

– А мы с вами тоже по линии губернатора. Я его тестю операцию делал года три назад. С тех пор иногда пользуюсь любезно предоставленной возможностью побывать в этом волшебном месте. Уверен: вам здесь тоже понравится. Ну что, доели? Пошли тогда.

– Куда? – не поняла Злата. – У нас какие-нибудь планы на сегодня?

– Ты погуляй, территорию посмотри… – Голос Заварина стал каким-то неуверенным, его даже немного повело, видно от смущения. – А мы со Светланой в номере побудем. Я себя не очень хорошо чувствую после вчерашнего. Полежу, а она меня поразвлекает. Разговорами.

Злате стало смешно и грустно одновременно. Смешно, потому что Котик явно намеревался отработать ночное Светкино разочарование. А грустно, потому что ей вовсе не улыбалось провести все утро одной.

«А ты чего ждала, отправляясь сюда в такой компании? – сердито сказала она себе. – Тебе же русским языком было сказано, что все свободное время они намереваются проводить в постели. Так что утреннее одиночество запланировано программой пребывания. И жаловаться не на кого. Кроме себя самой, согласившейся на такой отпуск».

Помахав рукой подружке, игриво побежавшей по лестнице наверх, Злата спустилась с крыльца и задумчиво огляделась по сторонам. Территорию базы она решила оставить на потом, поэтому легко пошла по песчаной дорожке, ведущей за решетчатые ворота, чтобы, как и журналист Парменов, воссоединиться с природой.

Глава 3

Пропасть во ржи

Аржанов был доволен. Его вчерашнее поручение обустроить пару новых кормушек для кабанов егеря выполнили. Да еще и эксперимент устроили. На одном краю поля по старинке выкопали яму для солярки, которую потом, залив пятьдесят литров, засыпали землей. На другом краю соорудили гору свежих опилок, которые тоже облили соляркой. Ушло тридцать литров горючки. А с третьего краю вкопали на глубину сорока сантиметров кусок полиэтилена, а потом пропитали верхний слой земли все той же соляркой.

Он знал, что парни заключили между собой пари – какая из ароматических приманок лучше сработает по привлечению зверя. Скинувшись, на кон поставили десять тысяч рублей, и, усмехнувшись, Аржанов сказал, что добавит победителю еще столько же. Только чтоб по-честному.

– Чья идея с опилками? – спросил он.

– Леньки. – Высокий кудрявый парень, услышав свое имя, заулыбался хозяину.

– У меня, Александр Федорович, отец так приманки ставит, – охотно объяснил он. – Соляры меньше уходит, и кабан к этим опилкам всегда самый крупный прет. Как на подбор.

– А полиэтилен кто надоумил вкапывать?

– Да вон, Санек.

– Интересный метод. – Аржанов повернулся к Саньку. – Сам придумал?

– Нет, – односложно ответил тот.

– У кого-то подсмотрел? Я, признаться, о таком не слышал, хотя про охоту, казалось бы, все знаю.

– У нас в деревне, где я лето проводил, так мужики делали, – неохотно ответил тот. – Солярки всего двадцать литров надо. Раз в месяц доливаешь ведро, и все. Полиэтилен не дает ей в землю уходить, поэтому и расход меньше. А работает так же.

– Ну что ж, проверим, – Аржанов хлопнул ладонями по коленям, показывая, что разговор окончен. – А победителю деньги, слава и почет достанутся. Федор, ты ответственный, чтобы все было правильно, без подтасовок.

Старший егерь согласно кивнул.

Оседлав мотоцикл, Аржанов не спеша поехал от егерского домика в сторону главного корпуса. Если речь шла не о самой охоте, то он предпочитал передвигаться по своим владениям исключительно на мотоцикле. И модель выбрал соответствующую – проходимую, не боящуюся весенней распутицы и осеннего бездорожья. Но не кричащую о богатстве, как, к примеру, «харлей», а скромную, но со вкусом «ямаху эндуро».

По обе стороны дороги чуть вдалеке темнел лес. Величавый, неприступный, таящий в себе немало опасностей. Аржанов леса не боялся. Ему лес был не врагом, а другом. Добрым знакомцем, с которым они знали друг о друге все. Между дорогой и лесом расстилались поля, засеянные овсом и пшеницей. Сюда приходили семьи кабанов, а иногда забредали и медведи.

Золотились на солнце, шуршали полузрелые колосья, порождая тихую ненавязчивую музыку российского поля. Пахло летом, свежестью и чуть-чуть зверем. Необъятная даль, уходящая за линию горизонта, как всегда, наполняла сердце Аржанова гордостью за родину, которую он любил со всеми ее недостатками и проблемами и которую не согласился бы променять ни на какую другую страну.

Ему душно и неинтересно было в Европе. День-два – и начинало нестерпимо хотеться обратно, в затерянную в лесах глушь, где все было родным, до боли знакомым и настоящим. Раз в год он выбирался на собственную яхту, стоящую на причале в итальянском городе Чезенатико. Но, за неделю избороздив просторы Адриатического моря, он с чувством глубокого облегчения уезжал домой, чтобы по северным рекам выйти в Кубенское озеро на маленьком катере, ни размерами, ни «начинкой» не сопоставимом с итальянской яхтой. И наконец-то почувствовать себя полностью счастливым. Ну не любил он моря. Точнее – был к нему равнодушен.

А вот северный российский край с его неброской, немного сердитой красотой любил всей душой. Потому что только здесь чувствовал себя своим. Из-за вершин елей выглядывало, дурачась, солнце. Мелькало в далеких кронах, обещая по-настоящему жаркий летний день. А в изгибах дорожки, прятавшейся среди золотистых колосьев, мелькала чья-то тоже золотистая на солнце головка. Явно женская.

– Ч‑черт… – Притопив газ, Аржанов помчался ей навстречу. – Девушка, вы что, с ума сошли? – Он испугался, а потому почти кричал от непривычного для себя волнения. – Вы что здесь делаете? Тут кабаны стаями ходят. И медведи встречаются. Вам что, жить надоело?

– Как – кабаны? – Худенькая девица, одна из тех двух, что приехали вчера вместе с хирургом Завариным, тревожно метнулась в сторону его мотоцикла. – Вы меня разыгрываете, наверное.

– Зачем? – Аржанов пожал плечами. К нему медленно возвращалась его привычная невозмутимость. Рядом с ним девице ничего не угрожало, а проучить ее следовало, чтобы в следующий раз не вздумала шастать где попало. – Это охотничья база. Сюда приезжают, чтобы охотиться, а потому ничего удивительного, что тут везде звери.

– Вот прямо так и везде?

– Там, где огороженная сеткой территория, – везде. Мы их специально разводим. В естественных условиях проживания. А сейчас лето, как раз молодняк подрастает. Нарвались бы на разъяренную мамашу – и все. Вы зачем за забор полезли? На воротах же везде объявления висят, что проход запрещен. Да и заперты они, ворота.

– Я через открытые прошла, честное слово… – Голос девицы задрожал от переизбытка чувств. – Я видела, что там ворота, но они были открыты, а тут поле, а не лес. Разве на поле могут быть звери?

– На кабанов охотятся в овсах, – менторским тоном сказал Аржанов, и ему стало смешно. – Да и медведи в овес ходят иногда. Потому и сеем. А за открытые ворота я егерей выдеру. Что за бардак, честное слово!

– Как выдерете? – Худышка, похоже, опять испугалась.

– Образно говоря. Всего лишь без премии оставлю, – успокоил ее Аржанов. – Садитесь, я вас обратно отвезу. Не бросать же вас тут на съедение.

Девица опасливо посмотрела на мотоцикл и замялась.

– Вы что, никогда на мотоцикле не ездили?

– Н‑нет.

– Ну вот, заодно и попробуете. Вы не волнуйтесь, – он помешкал, вспоминая ее имя, – Зоя. Я хорошо вожу мотоцикл, и в здешних местах это один из самых надежных и безопасных способов передвижения.

– Меня Златой зовут, – тихо ответила девушка и неловко взгромоздилась на сиденье за его спиной. – И я нисколько не сомневаюсь, что вы хорошо водите мотоцикл. Судя по вашему самоуверенному виду, вы все делаете великолепно.

– Держитесь, – сухо скомандовал Аржанов и, обернувшись на ее сомневающееся лицо, уточнил: – обнимите меня за пояс. Двумя руками. Иначе упадете.

Тонкие, похожие на веточки ручки с наманикюренными пальчиками послушно обвились вокруг его талии. На плечо свесился золотистый хвост волос, довольно тяжелый. Возле уха Аржанов слышал напряженное сопение. Он знал, что ей страшно, но она не ойкала и не ныла, что, несомненно, делало ей честь. Характер Аржанов ценил во всех его проявлениях.

Впрочем, по большому счету, сидящая за спиной девица его совершенно не интересовала. Во‑первых, на ней были очки. А Аржанов терпеть не мог эту деталь женского туалета. Женщина в очках казалась ему асексуальной. Как старая училка в школе. Во‑вторых, он уже вышел из того возраста, когда интересуют все девицы подряд. А в‑третьих, вошел в такую степень благосостояния, которая предусматривает опасливое отношение к интересу, проявляемому к нему девицами.

Надо признать, что эта никакого интереса к нему не выказывала. Сжав зубы, сидела на мотоцикле, стараясь держаться на «пионерском расстоянии», и молчала.

«Глаза закрыла, наверное, – догадался Аржанов, стараясь ехать не очень быстро, чтобы не пугать ее еще больше. – Злата. Надо же, какое имя прикольное! Нечасто встретишь».

– А где васильки?

– Что? – Сквозь шум ветра Аржанову показалось, что он ослышался.

– Васильки. Они всегда растут на полях. Я, собственно, и пошла за эти ворота, потому что увидела поле с колосками. Хотела васильков нарвать, а то я их с детства не видела! – Приблизив губы к самому его уху, Зоя, нет, как ее… Злата почти кричала.

– Васильки в овсе не растут. Только во ржи, ну еще в пшенице немного, – заорал в ответ Аржанов. – Вы овес ото ржи отличаете, девушка?

– Если честно, не очень, – призналась она. – А зачем вам овес? На корм скоту или на продажу?

Аржанов даже хрюкнул от неожиданности. Все-таки ее присутствие на охотничьей базе, среди матерых охотников, было похоже на анекдот, смешной до невозможности.

– В овсах на кабана охотятся. И на медведя. Я же вам говорил. Поэтому мы поля и засаживаем, и кормушки ставим, и ямы с соляркой обустраиваем.

– А ямы зачем?

– Кабан солярку любит. Уж даже и не знаю почему. Идет на запах, копает, пока не найдет, и начинает кататься. Вроде как он живность из шкуры выводит таким образом. Как бы то ни было, для него запах соляры покруче, чем вам «Шанель».

– Я «Шанель» не люблю, сладко очень. Возрастные духи, – на полном серьезе прокричала Злата. – Вот Issey Miyake – совсем другое дело. Вы знаете, японские ароматы вообще очень ненавязчивы. Японцы ценят понятие личного пространства, поэтому и духи делают такие, чтобы его не нарушать.

– Про японские духи вы мне в следующий раз расскажете, ладно? – сказал Аржанов, глуша мотоцикл перед центральным гостевым домом. – От потенциальной опасности я вас спас, так что больше за ворота не выходите, пожалуйста.

– Да-да, спасибо большое. – Лицо ее вмиг сделалось расстроенным. И Аржанову почему-то стало ее жалко.

– Хотите, я вас в поселок свожу? – неожиданно для самого себя предложил он. – Правда, развлекать мне вас будет некогда, потому что я на работу поеду. Но поселок покажу и где-нибудь в центральном парке погулять оставлю, а на обратном пути заберу. Я на работу ненадолго, несколько договоров посмотрю – и обратно.

– А можно я тоже с вами на работу? – выпалила Злата, холодея от собственной наглости. – Я не буду вам мешать, посижу в сторонке, и все. Для меня природы вокруг слишком много. – Она улыбнулась чуть виновато, и Аржанов вдруг подумал, что улыбка у нее хорошая. – Я дитя мегаполиса, так что любому парку предпочту кабинет.

Аржанов уже сердился на себя за неожиданное предложение взять ее с собой. Возиться с ней ему было совершенно неохота, да и некогда. Но вылетевшего воробья было уже не поймать, поэтому чуть более сердито, чем она того заслуживала, он буркнул, что переоденется и будет ждать ее на стоянке машин через десять минут.

– Мы не на мотоцикле поедем? – уточнила Злата. – А то я за кофтой сбегаю, холодно на мотоцикле, хоть и жара на улице.

– На мотоцикле я только по полям езжу, – сухо ответил Аржанов. – Можете не утепляться. Поедем на машине. «Геленваген» вас устроит?

– Я не знаю, что это, – пожала плечами Злата. Ее золотистые волосы блеснули на солнце, заставив его невольно зажмуриться. – Но меня вполне устроит любой вид транспорта, особенно с учетом, что я сама напросилась.

– Вы не напрашивались, это я вас позвал. – Аржанов был уже вконец недоволен собой и, кивнув, пошел по дорожке в сторону флигеля, в котором жил. Злата зачарованно смотрела ему вслед.

* * *

Поселок с поэтическим названием Ясеневка поражал воображение. Вдоль главной улицы, понятное дело, не заасфальтированной, но плотной и накатанной, тянулись аккуратные дощатые тротуары, приподнятые над землей сантиметров на десять. При взгляде на них становилось понятно, что пройти, не замочив ноги, здесь можно в любую погоду. Съезды с тротуаров были тоже аккуратными, приспособленными под коляски, хоть детские, хоть инвалидные.

По обе стороны дороги стояли аккуратно побеленные до середины ствола ясени, давшие название поселку. Заборы – не покосившиеся, все одинаковые, сбитые из ровных деревянных реек, – были покрашены в веселый желтый цвет. Почти на всех домах имелись тарелки спутникового телевидения. За левым окном автомобиля взору Златы открылась церковь. Не старинная, полуразрушенная, привычная глазу в российской глубинке, а новенькая, с колокольней, часовенкой неподалеку и достаточно большой территорией, обнесенной кованой оградой.

– Что это? – пробормотала Злата. – Здесь не может быть такой церкви.

– Почему? – насмешливо спросил ее человек, сидящий рядом, за рулем большой, ни на что не похожей машины.

– Ну, это же обычная маленькая деревня. Не райцентр даже.

– А для того, чтобы разговаривать с богом, надо жить в райцентре? – Насмешка в голосе не проходила, и Злате захотелось провалиться сквозь землю. Она не любила, когда над ней смеются. – Не напрягайтесь так. Все просто. Эту церковь построил я. Это мой родной поселок. Я тут родился и вырос. Поэтому и стараюсь теперь поддерживать тут все в человеческом состоянии.

– То есть тротуары и заборы тоже ваших рук дело? – догадалась Злата.

– Не совсем рук. Но в общем и целом – да, моих.

– А еще что вы тут обустроили?

Аржанов усмехнулся. Она была довольно сообразительная, эта девица.

– Спортивный комплекс: открытую баскетбольную площадку, ледовый корт, крытый спортивный зал. Новую школу, но это мы уже вместе с губернатором справили. Я ему всю плешь проел, поэтому он на здание средства из областного бюджета выделил, а я все оборудование закупил. Теперь это единственная в районе цифровая школа. С вай-фаем во всех кабинетах.

Здание школы появилось за окошком справа – трехэтажное, из белого кирпича, с красной крышей и большой пристройкой.

– Бассейн, – коротко прокомментировал Аржанов, заметив немой вопрос Златы.

Свернув с центральной улицы, они оказались перед большим зданием, обшитым облицовочными панелями.

– «Ясеневский лесопромышленный комплекс. Центральный офис», – прочитала Злата на табличке у входа.

– Вы действительно со мной пойдете? – спросил Аржанов. – Можете в парке посидеть, это вон там, напротив. Но если не передумали, то проходите, я вас кофе напою.

– Не передумала. Если честно, мне очень интересно, – призналась Злата.

Он пожал плечами:

– Ну, раз интересно, то проходите. В этом здании у нас контора, а в соседнем – амбулатория. Мы и стоматологический кабинет обустроили, и лабораторию, чтобы людям не надо было в райцентр ездить, раз в неделю из ЦРБ узкие специалисты приезжают, прием кардиолога, гинеколога, хирурга. Все тут, в Ясеневке. А уж если что экстренное случается, то машина дежурная на предприятии есть, сразу в больницу увозит.

– Это только работников касается? – полюбопытствовала Злата.

– Да у нас, почитай, весь поселок либо работники, либо члены их семей, – ответил Аржанов. – Поэтому всем помогаем.

– Неужели все у вас работают? Как патриотично! – Злата не удержалась от мелкой шпильки.

– Патриотизм тут ни при чем. Просто все производства в поселке принадлежат мне. И лесное, и молочное, и мясное. Платим мы нормально. Даем ссуды, чтобы люди строиться могли. Детей на учебу отправляем, стипендии платим.

– Вы тут, наверное, царь и бог. – Она продолжала язвить, хотя и сама не понимала почему.

– Хотите спросить, любят ли меня? Нет, не любят. Во‑первых, человек я довольно жесткий. Пьянства не прощаю, прогулов не допускаю, требую за каждый заработанный рубль, спуску не даю, халяву не поощряю, воровство тоже.

– А во‑вторых?

– А во‑вторых, зависть – тяжелое чувство. Ее не все победить могут. Я ведь действительно тут родился и вырос. У всего поселка на глазах. Нас у родителей четверо было. Я старший. Отец пил страшно, не работал. В нищете мы жили в беспросветной.

Мама то беременная, то кормящая. Отец ее бил смертным боем, пока я не подрос и вмешиваться не начал. Она болела сильно. От голода, ведь любой кусок лишний нам совала, от авитаминоза постоянного. А когда мне двенадцать лет было, мама вообще умерла. От подпольного аборта. Не хотела дальше нищету плодить и кровью истекла.

Отец совсем просыхать перестал. И все хозяйство на мне оказалось. Корову доил, свиней кормил. За огородом смотрел. Полы мыл, печь топил. Братья тоже на мне были. Покормить, в бане вымыть. Мечтал, чтобы отец пьяный в сугробе замерз и нас бы в детдом отдали.

Меня в деревне кто жалел, кто подкармливал, кто пинка давал на улице. А теперь я, беспризорник, всей деревней заправляю. Зарплату плачу, жизнь вокруг обустраиваю. Не все с этим смириться могут. Потому и не любят.

У Златы от его рассказа закружилась голова. Она представила двенадцатилетнего пацаненка, уворачивающегося от кулаков пьяного отца, шмыгающего вечно простуженным носом, доящего корову и скучающего по материнской ласке, и слезы навернулись на глаза.

– У‑у‑у‑у, какие мы сентиментальные. – В голосе Аржанова снова послышалась насмешка. – Вы меня особо-то не жалейте, девушка. Я уже вырос, и жалеть меня довольно сложно. Проходите в кабинет, вон кресло удобное, садитесь туда. Оля, кофе нам сделай, пожалуйста.

Секретарша с аккуратной гладкой прической чуть ревниво посмотрела на Злату, кинула любопытный взгляд на ее фирменный льняной сарафанчик и послушно кивнула:

– Сейчас, Александр Федорович.

Кофе она принесла на мельхиоровом подносе, покрытом кипенно-белой накрахмаленной салфеткой. В мельхиоровой же сахарнице лежал модный коричневый тростниковый сахар. На блюдечке под другой салфеткой обустроились слойки с яблоком и корицей. В маленьком молочнике переливались матовые сливки. Все было вкусно, до невозможности красиво и никак не вязалось с поселковой действительностью.

Воспользовавшись тем, что хозяин этого стильного, со вкусом обставленного кабинета не обращает на нее никакого внимания, Злата скинула босоножки и залезла в широкое кожаное кресло с ногами. Прихлебывая кофе, она рассматривала кабинет и, исподтишка, его владельца. Он читал бумаги, смешно шевеля губами и решительно морща лоб.

– Ч‑черт знает что такое, – пробормотал он минут через пятнадцать.

– Проблемы? – светским тоном осведомилась Злата. Слойки она уже съела, кофе выпила, кабинет и его хозяина рассмотрела всласть, поэтому ей потихоньку становилось скучно.

– Да договор. Что-то в нем не то, а вот что именно – никак не пойму. Вроде гладко все, а цепляет что-то. Неуловимое. А я, когда чего-то не понимаю, злюсь. Такая вот особенность характера.

– Дайте я посмотрю. – Злата вылезла из кресла и как была, босиком, подошла к его рабочему столу. Аржанов с сомнением посмотрел на нее, но послушно протянул несколько листков бумаги.

Это был договор поставки оборудования, которое бралось в аренду сроком на год, но проводилось через продажу с последующим обратным выкупом.

– Просто в аренду нельзя взять? – коротко осведомилась она.

– Они против, – так же коротко ответил Аржанов. – Нам это оборудование позарез нужно, больше взять негде, да еще по такой цене. Так что пришлось соглашаться.

– Вы при обратном выкупе на НДС попадаете, – сказала Злата, бегло, но внимательно изучив договор. – У вас упрощенка, у них общая система налогообложения. При обратном выкупе возникает НДС, а в затраты вам его не взять.

– Ч‑черт… – Теперь уже Аржанов смотрел на Злату с уважением. – Вы юрист или бухгалтер?

– Аудитор в контрольно-счетной палате. Так что просто ловкость рук и никакого мошенства, как говорили в каком-то старом фильме.

– Все равно здорово. А мои прохлопали. Премии лишу.

– Вот так сразу?

– А я все делаю быстро и стремительно. Давайте я вас на работу возьму.

– Спасибо, конечно. – Злата засмеялась. – Но, во‑первых, вы делаете быстрые и стремительные выводы касательно моих профессиональных навыков, которые могут не соответствовать действительности. А во‑вторых, меня вполне устраивает моя работа, да и место жительства я менять вовсе не намерена.

– Вас, наверное, все в вашей жизни вообще устраивает? – Он выжидающе смотрел на Злату, которой вдруг почудился в этих словах скрытый двойной смысл.

– Все может устраивать только идиотов, – сухо ответила она. – Но к глобальным переменам я действительно не стремлюсь.

– То есть работу, город и мужа вы менять не собираетесь?

Злата пожала плечами:

– Вы собираетесь сделать мне еще одно предложение? Помимо работы?

– Избави бог! – Испуг в его голосе был таким неподдельным, что она невольно засмеялась. – А вам палец в рот не клади. Оттяпаете.

– Если вы закончили свои дела, то давайте поедем на базу, пока я не нанесла вам тяжелых увечий своим сарказмом. Признаюсь, язык у меня действительно довольно острый.

– И по этой причине вы абсолютно точно не замужем. Ладно, ладно, не бейте меня. – Он тоже засмеялся, увидев ее возмущенное, покрасневшее лицо. – Вот ведь повезет кому-то. Это я вам как отец четырех детей говорю. Ладно, поехали на базу. А в благодарность за ваш зоркий глаз по дороге покажу совершенно удивительное место.

«А ты что хотела? – сердито думала Злата, безучастно глядя, как за окном машины мелькают ровные ряды заборов, выметенные улочки, разноцветные дома с резными наличниками и причудливыми флюгерами. Все-таки Ясеневка предлагала глазу удивительную для российской глубинки картинку. – Конечно, он женат. И у него дети. Вон, целых четверо. Еще бы! Он же правильный. У него все по порядку. По раз и навсегда заведенному плану. И нет тебе до него никакого дела. Приехала на эту дурацкую базу – и уедешь через неделю. Он вон с трудом запомнил, как тебя зовут. Видно, что ему ни до каких девиц нет дела. Он – миллионер. Чем ты можешь его заинтересовать? И он тебе тоже абсолютно неинтересен. И вообще… У тебя Артем есть».

Артем Галанин, известный в их городе адвокат, уже пять лет приходился Злате любовником. «Официальным», как это называла Светка Медведева.

– Что ты глупости за кем-то повторяешь? Что значит «официальный любовник»? – злилась Злата.

– Это значит, что все знают, что вы пара, – назидательно объяснила Светка. – Вон, на всех приемах, куда вас обоих приглашают, вас специально сажают рядом. Понятно, что он держится в рамках приличий, все-таки женатый человек. Но, в принципе, он ни от кого особо не скрывает, что ты с ним.

Этот постулат Злате казался спорным. Но спорить она не стала. Ей было приятно думать, что окружающие считают ее постоянной спутницей Артема, и хотелось верить, что он тоже так думает. Когда-то, в самом начале их романа, Злата была сильно влюблена, мечтала о том, что любимый разведется с женой, грезила о совместной жизни и общих детях. Артем был страстен, мил, дарил подарки, предупредительно вел себя на общих вечеринках, аккуратно, но железно давал понять окружающим мужчинам, что это его женщина, но разводиться не собирался, любые обсуждения своей семьи пресекал и о женитьбе на Злате не заговаривал.

Периодически она встречала его с семейством по выходным в модном городском супермаркете. Дочка, смешная маленькая обезьянка с косичками, висла на папке, сын серьезно катил тележку с продуктами, жена, стройная, достаточно милая, чтобы понравиться Злате, и достаточно красивая, чтобы Злата расстроилась, разговаривала с Галаниным особенным голосом, которым обычно разговаривают жены: властным и капризным одновременно. После некоторых таких встреч ездить в этот супермаркет Злата перестала. А через пару лет успокоилась. Болезненная любовь и жажда обладания этим мужчиной у нее прошли. Привычка осталась. Артем позволял не чувствовать себя окончательным «синим чулком», но оставлял абсолютную свободу действий: читать, когда хочется, не мыть пол, если не хочется, ходить по квартире голой, не краситься по выходным. В общем, Артем Галанин был удобным, как старые туфли.

– Выходите. Тут действительно красиво. – Голос Аржанова вывел ее из раздумий, в которые она незаметно для себя погрузилась.

Не очень понимая, где они, она распахнула дверцу, выпрыгнула из высокой машины на землю, повернулась – и ахнула.

Внизу – под высоким обрывом, на котором они неведомо как очутились, изогнув свой девичий стан, текла река. Величав и неспешен был ее бег. Трепетала в немом восторге листва расположенного на другом берегу леса. Солнце сияло, оставляя блики на воде. В кокетливой томности реки, ее плавных изгибах были и горделивая русская красота, и невысказанное обещание счастья. Смотреть на это с высоты обрыва было все равно что лететь. И Злата почувствовала, что задыхается от захлестывающих ее эмоций. Приложив руки к покрасневшим щекам, она не отрываясь смотрела вниз – на реку, ее противоположный песчаный берег, лес, подступающий к кромке воды, и небо, которое самым невероятным образом тоже оказалось внизу, у ее ног.

– А как же васильки?

– Что? – Она перевела непонимающий взгляд на стоящего за ее спиной Аржанова.

– Вы, помнится, за васильками на медвежье поле отправились. Что же сейчас их не собираете? Я вас специально привез туда, где их можно собирать без риска для жизни. А вы ноль внимания.

– Где васильки? – Злата снова посмотрела вниз, на невозможный симбиоз реки с небом.

– С другой стороны дороги. – Голос Аржанова был бесцветен, но глаза смеялись.

Повернувшись к волшебной реке спиной, Злата наконец увидела ржаное поле. Несколько минут она вертела головой, то смотря на тугие, пока еще не созревшие колосья, которые, казалось, звенели, приглашая в гости, то на реку внизу.

– Над пропастью во ржи… – пробормотала она. И, спохватившись, объяснила: – Не обращайте внимания, это книжка такая есть. Знаменитая. И у меня сейчас такое ощущение… волшебное. С одной стороны обрыв, почти пропасть, а с другой – рожь, вот и вспомнилось.

– То, что вам Сэлинджер вспомнился, – это, конечно, хорошо. Это несомненно характеризует вас как тонкую и начитанную особу, – невозмутимо ответил Аржанов, и Злата покраснела от своей напрасной уверенности в том, что он знать не знает о существовании романа «Над пропастью во ржи». – Но шли бы вы васильки собирать, а то мы рискуем остаться без обеда.

– Да-да, я сейчас! – Злате уже не нужны были никакие васильки, но сказать ему об этом она не могла, а потому поспешно перебежала пустынную дорогу и опасливо углубилась в острые колосья, достающие ей до середины бедер.

Васильков здесь действительно было видимо-невидимо. Довольно быстро Злата нарвала большой букет, украсив его колющимися прохладными, несмотря на жару, колосками. Немного подумав, она стянула с хвоста на голове резинку и перетянула стебли, чтобы букет не распался. Пыхтя от приложенных усилий, ну и от жары немного, она вернулась к машине.

– Спасибо, – искренне сказала она Аржанову, который смотрел на нее с каким-то непонятным выражением. Сердился, что ли?

«Конечно, как тут не рассердиться, – покаянно подумала Злата, залезая на высокую подножку джипа. – Столько времени на меня убил!»

Хлопнула водительская дверь, и машина покатила прочь. Аржанов молчал, погруженный в свои думы, и Злата притаилась на заднем сиденье, чтобы не раздражать его еще больше. В полном молчании они проехали удивительную Ясеневку, мелькали поля за окном, затем потянулся лес, дорога свернула к базе мимо знакомого, сделанного в виде огромного деревянного медведя указателя.

Зашуршал гравий, открылись кованые автоматические ворота, показалось здание главного корпуса. Спрятав нос в букет васильков, Злата почувствовала легкий укол разочарования. Снова хлопнула водительская дверь, открылась дверца рядом с ней. Аржанов подал руку, выпуская ее из машины, кивнул и, коротко бросив «встретимся за обедом», не оборачиваясь, зашагал прочь. По-бабьи вздохнув, Злата побрела в сторону дома.

«Надо вазу попросить у кого-нибудь, – подумала она. – Или бутылку из-под воды. Жалко, если букет завянет. Обед через час, значит, на кухне точно уже кто-нибудь есть. Вот и зайду, попрошу».

Дверь в столовую оказалась открытой, но там никого не было. Тихонько постучав в дверь, через которую утром входила официантка Ирина, Злата приотворила створку.

– Что же мне теперь делать? – Ирина стояла у окна, спиной к двери и разговаривала по телефону. В ее голосе слышалась неподдельная мука: – Саша, послушай. Ты не можешь меня сейчас бросить. И не говори, что я должна была сама думать. Это общее дело, в конце концов. Саша… Александр Федорович… Если я и виновата, то только в том, что влюбилась как дура.

Она резко обернулась на звук скрипнувшей двери и захлопнула крышку телефона. Глаза ее были полны слез.

– Что вам надо? – резко спросила Ирина, но тут же поправилась: – Простите, пожалуйста, что я вам нагрубила. Вы что-то хотели?

– Это вы простите, – ответила смутившаяся Злата, – мне бы бутылку какую-нибудь, вот, букет поставить.

– Зачем же бутылку, я вам сейчас вазу дам, – устало сказала Ирина. Лицо ее вдруг сморщилось, и, тяжело задышав, как собака на солнцепеке, она бросилась к раковине и склонилась над ней, сотрясаемая приступом рвоты.

«Да она же беременная, – вдруг поняла Злата. – Вот вам и образец нравственности и морали – Александр Федорович Аржанов, отец четверых детей!»

Букет васильков в руках вдруг стал непомерно тяжелым. Бившее в окно солнце нестерпимо резало глаза, и Злата почувствовала, что ее тоже почему-то тошнит.

– Простите меня, ради бога. – Отдышавшаяся и умывшаяся Ирина протягивала ей большую вазу из тонкого обычного стекла, как нельзя лучше подходящую именно для полевых цветов. – Извините за все. Если можно, не говорите никому, а то Александр Федорович меня уволит. А мне сейчас никак нельзя без работы остаться.

– Я не скажу, – пообещала Злата. – Но, по-моему, это мерзость – так запугивать сотрудников возможным увольнением. И ваш Александр Федорович – мерзавец.

– Что вы, Александр Федорович – очень хороший руководитель. Справедливый. Да и вообще он человек хороший. – Лицо Ирины порозовело, с него сошла ставшая Злате привычной мертвенная бледность. – Вы его еще просто мало знаете.

– Для меня вполне достаточно, – резко ответила Злата и, повернувшись на каблуках, резко вышла из кухни. Ирина печально смотрела ей вслед.

Древняя мудрость гласит: «Бойся своих желаний – они могут исполниться».

Я бы добавила, что уж если чего-нибудь желаешь, то формулируй свое желание четко, до малейших деталей, иначе можешь получить результат, который действительно испугает. «Я не этого хотела», – запищишь ты, но будет уже поздно.

«Я хочу, чтобы в меня кто-нибудь так сильно влюбился, чтобы просто с ума сходил, – мечтала одна моя подруга, пережившая несколько романов, в которых безумная любовь с головой накрывала именно ее, оставляя ее избранников совершенно равнодушными. – Мне все равно, кто это будет. Я просто хочу, чтобы меня обожали и целовали следы моих ног на песке».

Теперь она не знает, куда деваться от совершенно ненужных ухаживаний человека, который намного старше нее. Он готов целовать песок, он его, наверное, даже съест, если она попросит, вот только она не просит. Ей немного скучно, немного стыдно, и вся эта любовь похожа на жвачку, которая давно утратила вкус. И смысла дальше жевать нет никакого, и выплюнуть некуда. А главное – не пожалуешься на судьбу, потому что «ты этого хотел, Жорж Данден».

Еще одна знакомая всю жизнь очень много работала. Бизнес-круговерть, обеспечивающая безбедное существование семье – мужу и двоим детям, – изматывала так, что временами она мечтательно закатывала глаза и вздыхала: «полежать бы».

Бог услышал ее часто повторяющееся желание. Три года она была прикована к постели неизлечимой болезнью, постепенно лишающей ее возможности сначала двигаться, потом шевелиться. А потом и дышать.

Знаю женщину, которая мечтала о собственном домике у моря. В мечтах ей, возможно, рисовалась уютная вилла где-нибудь на Лазурном берегу, прилагаемая к мужу-миллиардеру. Но вслух она говорила только «про домик у моря», и теперь живет в требующей ремонта хибаре в Краснодарском крае вместе с шибко пьющим мужем и свекровью, которая ест ее поедом.

В общем, будьте предельно аккуратны при формулировании своих желаний. Потому что они действительно могут исполниться. Как правило, в самой непредсказуемой форме. Оно вам надо?

Глава 4

Лани затрепетали

Спускаясь на обед, Светка выглядела довольной, как нагулявшаяся мартовская кошка. Ее широкоскулое лицо светилось улыбкой, глаза с поволокой смотрели томно и загадочно. Открытые плечи отсвечивали матовой белизной, оттеняемые ярким цветастым сарафаном без бретелек.

Высокая, соблазнительно выскакивающая из сарафана грудь притягивала взгляд не только своей нескрываемой пышностью, но и крупным, неправильной формы кулоном. Зеленый неграненый камень в центре запутанных завитков привлекал своей необычностью. На него хотелось смотреть снова и снова, не отводя глаз.

«Какая красивая вещица», – довольно равнодушно подумала Злата. Навалившееся на нее дурное настроение не проходило. Было тоскливо и почему-то хотелось плакать. Это казалось удивительным, потому что в последний раз Злата плакала три года назад, на похоронах деда. Плаксой она не была даже в детстве. – Я где-то видела что-то похожее. Точно видела! Этот зеленый камень и завитки серебряные. Где же? Точно! У Фриды Яковлевны. В шкатулке с бижутерией, которую мне давали играть, чтобы я не мешала взрослым, был такой кулон. Ну надо же, до чего похож!

– Златка, – голос Светки был свеж, как майская роза, – ты где пропадала? Я тебя по территории искала-искала, уж начала бояться, что ты в лесу заблудилась.

– В поселок ездила. Или ты думала, что я буду сидеть, как верный пес, охранять порог вашей спальни?

– Да ладно тебе сердиться, бука. – Светка снова засмеялась. – Ты ж все понимаешь. Выспавшийся Котик о-го-го как может. Мы с ним до звона в ушах дотрахались. А с кем ты в поселок ездила? Кто из здешних пузатых дяденек вокруг тебя круги выделывает?

– Никто вокруг меня кругов не выделывает, – сухо ответила Злата. – Аржанов на работу поехал и меня взял. Красивый поселок, кстати.

– Ага. И Аржанов тоже красивый. – Светка лукаво посмотрела на Злату. – Я смотрю, ты не теряешься. Но все-таки учти, Добровольская, что он женатый. Зачем тебе роман с еще одним женатым мужиком?

– А тебе зачем? – резонно заметила Злата. – Но ты не волнуйся, никакого романа у меня с ним быть не может. Помимо жены и четырех детей, у него еще и любовница имеется. Беременная.

– Да ты что? – вытаращила глаза Светка. – Это он тебе рассказал? Когда это вы успели наладить такой уровень душевной близости?

– Ой, перестань, – досадливо махнула рукой Злата. – Ничего он мне не рассказывал. Но я не слепая и не глухая. И одно к одному сводить умею. Профессия обязывает.

– Девочки, нас к столу приглашают. – Заварин призывно помахал им рукой. – Там, между прочим, жареные куропатки и тетерева в клюквенном соусе. Не знаю, как вы, а я сильно проголодался.

За обедом Злата старательно не смотрела на Аржанова, который спокойно и невозмутимо ел солянку и куропаток и вел обстоятельную беседу с теми гостями, которые выказывали подобное желание. Зато она с интересом рассматривала остальных собравшихся.

Парменов в стильном твидовом пиджаке, попыхивающий трубкой, представлял собой образец элегантности. Приятный горький запах дорогого табака плыл по столовой. Банкир Григорий, фамилии которого Злата не знала, был целиком и полностью поглощен едой. Муромцев беседовал с Аржановым, его помощник Володя скромно молчал, соблюдая субординацию. Светка ворковала с Завариным, который время от времени перекидывался парой слов с хозяином базы. Зимний азартно рассказывал о своем улове Костромину. Толстенький Щапин, смешно морща нос, пристально разглядывал Светку, видимо, ее открытые прелести не оставили его равнодушным. Злате стало смешно.

– Барышня, а можно нескромно поинтересоваться, откуда у вас столь изысканное украшение? – вдруг спросил он. От неожиданности Злата вздрогнула, а Светка изумленно воззрилась на историка.

– А можно мне поинтересоваться, с чем связан столь нескромный вопрос?

– Простите нижайше. Просто ваш кулон удивительным образом похож на фамильную драгоценность Вероники Берковской, творчеством которой мне приходилось заниматься. Он пропал где-то в начале сороковых годов. И сохранилось лишь его точное описание. Осмелюсь утверждать, что ваше украшение очень под него подходит.

– А кто такая Вероника Берковская? – заинтересованно спросила Злата. Светкин кулон ее интересовал все больше.

– Актриса. Довольно талантливая, но мало известная широкому кругу зрителей. В кино она не снималась. Играла на сцене Малого театра в Москве. Красива была удивительно. В принципе, ее почитатели ходили смотреть не на ее игру, а на внешность. Одна из первых красавиц Москвы, чем, наверное, и объясняется ее трагическая судьба. Слишком много мужчин жаждали ею обладать, совершая ради этого низости. Так что она умерла в лагере. На Колыме.

– А фамильные ценности у нее откуда? – вступил в разговор Заварин. Злата видела, что с интересом прислушивается к беседе и сидящий напротив Володя. Щапин поудобнее развалился на стуле и начал рассказывать, довольный вниманием аудитории.

– Марк Берковский, отец Вероники, был довольно известным в России адвокатом. Он происходил из богатой семьи. Много практиковал еще до революции, поэтому нажил довольно приличное состояние. Когда в России началась смута, он все средства перевел в драгоценные камни – бриллианты, изумруды, рубины. Но выехать из страны то ли не успел, то ли не захотел. Новая власть к его услугам тоже прибегала довольно активно, поэтому семья Берковских тихо жила на отдельной подмосковной даче. Никто их не притеснял и не репрессировал. Экспроприация тоже обошла стороной, поэтому Вероника довольно открыто красовалась на великосветских приемах в фамильных бриллиантах. Чем тоже, разумеется, вызывала зависть и нелюбовь других дам, в том числе и жен высокопоставленных чинов НКВД.

Замужем она была трижды. Сначала в двадцать восьмом году отец выдал ее за своего коллегу-адвоката. Ей только-только исполнилось двадцать, а адвокату этому было уже за пятьдесят. Через год она изменила ему с режиссером, муж поймал ее на измене, выгнал из дома и немедленно развелся.

Красавица особо не расстроилась, бурные романы следовали один за другим, несколько лет она жила словно в угаре, меняя любовников как перчатки, что безумно расстраивало ее отца, человека достаточно строгих взглядов. Он пригрозил, что отречется от дочери и украшения все отберет, если она не одумается. Уж не знаю, по этой ли причине или по какой другой, но в тридцать третьем году она вышла замуж за довольно скучного и ничем не примечательного инженера одной из московских типографий.

– Так это же был Левушка Горский! – выпалила потрясенная Злата. Все обернулись к ней. – Ну, то есть Лев Моисеевич. Друг моих бабушки и дедушки. Он был главным инженером московской типографии и женат на очень красивой актрисе, которая его бросила, вышла замуж за энкавэдэшника, а Левушку отправили в лагерь. Как и ее саму, только позже. Только Левушка свою жену Верой называл, а она, оказывается, Вероника.

– Правильно, милая барышня. – Щапин почтительно склонил голову в полупоклоне. – Фамилия второго мужа Вероники была Горский. И все действительно происходило так, как вы только что рассказали. Когда Берковскую арестовали, то конфисковали шкатулку с драгоценностями. В ней же лежала опись. Так вот, в наличии оказались все бриллианты и прочие дорогие цацки, кроме кольца с рубином в россыпи бриллиантов и уникального кулона – крупного необработанного изумруда в платиновых завитках. Вот точь-в‑точь такого, как на вашей груди, молодая леди. – Теперь уже он почтительно склонил голову в сторону Светки.

– Но это же не может быть изумруд в платине! – воскликнула она. – Это мне… подарили. Это агат в серебре.

– Я же и не утверждаю, что это тот же самый кулон, – пожал плечами Щапин. – Просто он очень на него похож, вот и все. Но если бы это был он, то на вашей милой шейке сейчас висело бы около пятидесяти тысяч долларов, не меньше.

Злата посмотрела на побледневшую Светку, непроизвольно закрывшую кулон ладошкой. В голове у нее медленно всплывали картинки из детства. Вот она открывает шкатулку с потрескавшимся лаком и перебирает украшения, которые кажутся ей чудом ювелирного искусства. Вот бабушка со смехом треплет ее по голове и объясняет, что это дешевая бижутерия, которую актриса надевала на сцену во время спектаклей. Она даже вспомнила острое чувство испытанного разочарования, что все это великолепие на самом деле не стоит ломаного гроша.

– У Горских хранилась шкатулка, которую незадолго до ареста передала его первой семье Вероника Берковская, – медленно сказала она. – Вот только там не было никаких драгоценностей. Пластмассовые бусы, кольца со стекляшками. Хотя кулон, очень похожий на этот, я там видела. Он мне в детстве особенно нравился. Я им часто играла. Но бабушка говорила, что там нет ничего ценного, и Фрида Яковлевна, третья жена Левушки, всегда давала мне эту шкатулку играть. Вряд ли она доверила бы маленькой девочке настоящие драгоценности.

– Вы знаете, – оживился Щапин, – у Вероники действительно в театральной гримуборной стояла шкатулка с дешевым реквизитом. Так вот после ареста она пропала. То есть все драгоценности, кроме двух, были на месте, а вот стекляшек никто больше никогда не видел. Вы такие интересные вещи рассказываете, милая барышня! Они имеют огромное значение для истории. Вы не знаете, где сейчас эта шкатулка?

– Не знаю, – пожала плечами Злата, – после смерти Фриды Яковлевны квартира и все, что в ней было, достались сыну Левушки. Он, конечно, уже тоже в очень почтенном возрасте был. Вы же понимаете, что меня имущество Горских мало интересовало.

Она невольно отметила, с каким жадным интересом слушают ее Муромцев и его помощник Володя. И всегда красное, апоплексическое лицо депутата стало еще краснее, Володя же, наоборот, побледнел, на лбу у него выступила испарина, хотя в кондиционируемом помещении столовой было довольно прохладно. Впрочем, разговору о драгоценностях сосредоточенно внимали и Зимний, прекративший вещать о лещах и язях, и банкир Гриша, и даже Аржанов.

Склонившись к уху сидящей рядом Светки, она тихонько шепнула:

– А, правда, откуда у тебя этот кулон?

– Бывший любовник подарил, – так же тихо ответила Светка. – Ты его даже не видела, мы недолго встречались. Он совершенно не в моем вкусе был. Мрачный, неразговорчивый. Одно и достоинство, что неженатый. Вот он и подарил. На Новый год. Ну не мог же он мне цацку за пятьдесят тысяч баксов подарить!

– Странно все это, – задумчиво сказала Злата. – Конечно, в шкатулку с бижутерией чисто теоретически могли и дорогие вещи затесаться. В конце концов, Берковская могла их специально спрятать среди реквизита, чтобы оставить Левушкиной семье что-то стоящее. Она же говорила, что извиняться пришла за то, что принесла им столько горя. Но все считали, что нет в этой шкатулке ничего ценного.

Она вдруг осеклась, вспомнив руки Фриды Яковлевны, проворно накрывающей на стол. Худые старческие руки в пигментных пятнах, и на одной из них большое, явно золотое кольцо – с крупным красным камнем в обрамлении более мелких белых, сверкающих в электрическом свете.

– Семен Михайлович! – воскликнула она, обращаясь к Щапину. – У жены Горского было такое кольцо, как вы описали. То есть, что кольцо ценное, они могли понять, поэтому она его носила, не снимая. А что камень в кулоне на самом деле необработанный изумруд, а завитки – не из серебра, а из платины, могли и не догадаться.

– Скорее всего, так и было, – подумав, ответил историк. – Весь вопрос, куда эти украшения девались потом и мог ли дорогой кулон попасть к вам, Светлана. Или это просто похожее украшение, не имеющее к Горским никакого отношения. На вашем месте я бы по возвращении отсюда сдал этот замечательный кулон в оценку, чтобы узнать правду.

– Я так и сделаю, – дрожащим голосом сказала Светка. На чем инцидент с кулоном был исчерпан.

– Через полчаса встречаемся перед входом, – объявил Аржанов. – Едем на охоту. Дамы, вас это тоже касается.

– Как? – перепуганно спросила Злата. – А если я не хочу?

– Глупо приехать на базу и не узнать, что такое охота, – ответил Аржанов, посмотрев на нее тяжелым взглядом. – На лабаз мы вас не погоним, по полям бродить не заставим. Посадим на одну из вышек, смею заверить, что они у нас вполне комфортные. С сетками от комаров и мягкими креслами. Посмотрите хоть на оленей и косуль. Не захотите стрелять, не будете.

– Не захотим! – в один голос воскликнули Злата и Светка. Мужчины засмеялись.

– Все. Идите переодеваться. Время пошло, – скомандовал Аржанов, и гости разом покинули столовую, чтобы разбрестись по своим комнатам.

На машину, на которой им предстояло ехать на охоту, Злата смотрела с опаской. Чудовищный монстр на шести колесах, каждое из которых было с нее ростом, не вызывал у Златы особого доверия.

«Это не может ездить», – думала она, судорожно обдумывая свои шансы улизнуть с предстоящего мероприятия.

Аржанов откинул задние двери блестящего белого фургона и подозвал Заварина:

– Константин, залезай, я девушкам снизу помогу, а ты их изнутри примешь.

Заварин кивнул и довольно лихо взобрался на немалую высоту. Грациозно опершись на локоть Аржанова, птицей взлетела в салон Светлана. Злата тоскливо мялась в стороне, пропустив вперед Парменова в фирменном охотничьем костюме, предназначенном не менее чем для кенийского сафари, Володю, сосредоточенно забросившего в фургон оружие, и залезшего в кабину рядом с водителем Щапина, из-за полноты действовавшего довольно неуклюже, но ничуть от этого не смутившегося. Рядом с ней так же тоскливо переминался с ноги на ногу банкир Гриша.

«Он же тоже в первый раз на охоте», – вспомнила Злата.

– Даже маленькая победа над собой делает человека сильнее. – Она вздрогнула от шепота незаметно подкравшегося Аржанова. – Давайте докажем, что Максим Горький был прав.

Независимо пожав плечами, Злата подошла к подножке фургона. Сильные руки подняли ее в воздух, и, не успев испугаться, она уже оказалась внутри, бережно принятая Завариным. Светка гостеприимно похлопала рукой по мягкому дивану рядом с собой. Вслед за Златой в кабину залез несчастный Гриша, одним движением, без помощи рук, впрыгнул Аржанов, запер двери изнутри и сел на свободное место рядом со Златой. Она инстинктивно отодвинулась.

– А где остальные? – полюбопытствовала Светка.

– На второй машине поедут. Она сейчас подойдет и заберет Зимнего, Костромина, Муромцева и Аграфенина. Да, Санек?

Сидящий за рулем здоровенный детина в камуфляже, заметно вздрогнув, повернулся на голос хозяина и безучастно кивнул. Машина тронулась, переваливаясь огромными колесами.

– А кто такой Аграфенин? – Злата покосилась на банкира Гришу, фамилии которого не знала.

– Директор водочного завода, мой друг. – Аржанов отвечал с той же обстоятельностью, с которой делал, казалось, все. – Он только что приехал, и сразу на охоту. Антон – отличный мужик, я вас потом познакомлю.

– Ага, отличный, – с сомнением протянул Санек. – Вы уж, Александр Федорыч, держите его от меня подальше. А то как бы я ему все-таки морду не набил.

– Или он тебе, – сухо ответил Аржанов. – По сути, ты, Саня, конечно, был прав, что не дал ему без лицензии медведя подстрелить. Но по форме… Наши гости – для нас главное, равно как их удобство, комфорт и безопасность. Так что морду бить – все-таки не твой уровень компетенции.

– А разве в частных охотугодьях по лицензии охотятся? – спросил Григорий. – Я считал, что раз вы сами зверя разводите, то вас лицензии не касаются.

– Ну мало ли что вы считали, – хамовато ответил Санек, – сразу видно, что вы в охоте ни ухом ни рылом, как говорится.

– Саня, – грозно осек его Аржанов, – я, кажется, ясно по-русски выражаюсь. Рот закрой. – И, повернувшись к банкиру, пояснил: – На того зверя, которого мы разводим, лицензии, Григорий Филиппыч, действительно не нужны. Но медведь у нас дикий в лесах водится. Медведей мы не разводим, а потому лицензии на его отстрел закупаем у государства, все как положено. Аграфенин в том году приехал внезапно, уже все лицензии расписаны были по заявкам. Отправились они с Саньком в лес, а на них медведица вышла. Он попытался ружье достать, а Санек не дал, чтобы лицензию не тратить. Пока спорили, медведица ушла. Вот Аграфенин со злости и пустился врукопашную. Сцепились они с Саньком, хорошо – другие егеря недалеко были, растащили.

– Мужик он сильный, – с некоторым даже удовольствием признал Санек. – Если бы не парни, навалял бы он мне. Такую породу сейчас мало где делают. – Он обернулся из-за руля и довольно пренебрежительно оглядел собравшихся. Взгляд его остановился на Григории. – Вот вам бы, мужики, я бы всем с собой связываться не советовал. Сделал бы я вас одной левой. Пролетариев умственного труда. Сразу видно, что вы тяжелее ручки ничего в руках не держали, а Аграфенин хоть и бизнесмен, но мужик стопроцентный.

Даже в полумраке салона было видно, как сильно побледнел Григорий. Белое лицо разительно контрастировало с виднеющейся в вырезе охотничьей футболки загорелой шеей. Загар, мимолетно отметила Злата, был не северный, а густой, средиземноморский. Сама она в этом году могла о таком загаре только мечтать.

– Далеко нам ехать? – спросил Заварин, явно желая перевести разговор на другое.

– Минут десять, – ответил Аржанов. – Вас с девушками мы оставим на первой вышке. Там интересно и безопасно, а остальных отвезем на второе поле. Побродить с ружьями. Сегодня погода для охоты не очень. Ветра нет, так что кабан все запахи учует. Но хоть привыкнете немного, проведете, так сказать, рекогносцировку на местности. А уж завтра на настоящую охоту поедем. Без дам.

Злата облегченно вздохнула и покосилась на сидящую рядом бледную Светку.

«Чего это с ней? – удивленно подумала она. – Не трясет вроде. Да и не укачивает ее, в отличие от меня».

– Все в порядке? – тихонько шепнула она подруге. Та в ответ коротко кивнула, не разжимая рта.

– Вы не держите оружие на коленях, – сказал Санек сидящему рядом с ним в кабине Щапину. – Тут подставка под ружье есть. И закрепить можно, дулом вверх. Что ж вы как маленький? Будто первый раз. Учишь вас, учишь, все без толку…

Щапин начал суетливо закреплять ружье в подставке. Он даже запыхтел от усилий, и Санек, одной рукой крутя руль, другой помог ему справиться с оружием.

– Саня, чего ты сегодня вразнос пошел? У тебя просто «болдинская осень», – строго сказал Аржанов. – Ты уже сегодня на десять баллов штрафа натворил. Укороти язык, а? А то я всерьез рассержусь.

– Я знаете что вспомнил, – снова дипломатично вступил в разговор Заварин, – у меня случай был. Я вернулся с охоты на дачу. Поздно уже было, лег спать, а утром встал пораньше, чтобы ружье почистить и зачехлить, и выстрелил нечаянно в потолок. Жена прибежала, кричит: а если бы я в это время в туалете сидела, ты бы в меня попал! В общем, шуму было много.

– А оно и сейчас выстрелить может? – Злата с некоторой тревогой посмотрела на ружье Щапина, вставленное в гнездо в полу машины в полуметре от нее, а также на несколько зачехленных ружей на полу.

– Не может, – успокоил ее Аржанов. И явно чтобы отвлечь ее внимание от неприятного разговора и от хамоватого Санька, спросил: – Ну как вам, машина нравится?

– Это не машина, а монстр, – искренне ответила Злата.

– Почему же монстр? – обиделся Аржанов. – Аналогов этой машины ни в одной стране мира нет. Это наша российская марка – «Трэкол». И реку форсировать может, и вообще на пересеченной местности ей равных нет. Ее даже пограничники апробировали. А уж на охоте и рыбалке она вообще незаменима. У нас их две. И обе служат верой и правдой.

– Дорогие, наверное? – оживленно включился в разговор Щапин.

– В полной комплектации три миллиона, не так и дорого, – пожал плечами Аржанов.

Фыркающий монстр преодолел трое наглухо запертых ворот. Каждый раз Аржанов легко выпрыгивал из машины, отпирал и снова запирал ворота, без видимых усилий забираясь внутрь машины.

«Будет тут спортивная форма», – подумала Злата.

Минут через десять остановились у кромки очередного поля.

– Подождите, я быстро, – бросил Аржанов. – Константин и вы, девушки, вылезайте. Санек, подсоби.

Выпрыгнув из машины, он опустил подножку, помог выйти и вынуть оружие Заварину, снял за талию Злату. Объятия у него были железные. Надежные такие объятия.

«Прекрати, дура! – рассердилась на себя Злата. – Ты же знаешь, какой он на самом деле. Плачущая беременная Ирина тому подтверждение».

Светке помог вылезти из машины Санек. Подруга была явно напряжена. И, оказавшись на земле, быстро отскочила в сторону.

«Ну конечно, ей тоже этот грубый хам не нравится, – подумала Злата. – Надо же, какой тип неприятный!»

Справа от дороги стояла деревянная будка, возвышающаяся над землей метра на два-три. Широкая лестница с перилами вела внутрь. Плечистый Санек бодро тащил по этой лестнице непонятную коробку. Аржанов протянул Заварину рацию.

– Держите, Константин. Вот эту кнопку нажимаешь, можно говорить. Отпускаешь – слушать. Если что, я вам сразу отвечу. И минут через пять приеду, договорились?

– Договорились. Девушки, марш наверх, – скомандовал Заварин, а машина, впустив в свое нутро Аржанова и Санька, переваливаясь, поехала дальше.

Внутри вышки было довольно душно. Заварин ловко открыл окна, прицепив их к потолку специальными железными крюками.

– Комаров вроде нет, я сетки не буду ставить, – сказал он. – А то вдруг все-таки стрелять будем. Вы садитесь в кресла, девочки, я сейчас на стол накрою.

На вышке действительно стояли два мягких кресла и столик между ними. Открыв занесенный Саньком ящик, Заварин начал ловко доставать одноразовые тарелки, стаканы, вилки, бутылку белого вина, штопор и пластиковые контейнеры с мясной и рыбной нарезкой, дыней, арбузом, пирогами и прочей снедью.

– Никогда не думала, что на охоте так, – засмеялась Злата.

– На охоте по-разному, – признался Заварин. – Это такая парадная вышка. Для особых гостей. Ну и для тех, на кого надо произвести впечатление. В данном случае – на вас. Если хочешь действительно охотиться, то это не на вышку надо, а на лабаз. Вот там настоящий экстрим. Сидишь на дереве, не двигаясь, три-четыре часа. Вот тут-то просветление и находит. Смотрите.

Вытянув руку, он показывал куда-то вглубь поля. Присмотревшись, Злата увидела двух красавцев‑оленей, которые вышли из леса и, осторожно озираясь, остановились посреди овса.

– Какие красивые! – выдохнула она.

– Это маралы, – приглядевшись в бинокль, пояснил Заварин. – Александр Федорович их специально разводит для охоты. – У него их больше тысячи. Если мы немножко помолчим, то их на поле много выйдет.

Злата послушно замолчала, отметив про себя, что Светка сегодня и так не отличается разговорчивостью. С ногами забравшись в кресло и усевшись на его спинку, Злата с азартом оглядывала окрестности. Оленей на поле действительно становилось все больше. Успокоенные тишиной, они выходили из ближайшего лесочка, направляясь к кормушкам.

– Вон косули, – шепотом пояснил Заварин. – А вон те, побольше, – это благородные олени. А вон там, у кромки поля, лани.

– Где? Где лани? – заволновалась Злата. – Я всю жизнь мечтала на лань посмотреть!

– Ну так смотри. – Заварин беззвучно засмеялся и протянул ей огромный бинокль. Злата жадно примкнула к окулярам. – Кстати, самочка у лани называется «даниель» или «даниелька». По венгерскому сказанию, убегающая от преследования лань заманила двух первобытных охотников в болото, а там обернулась сразу двумя королевскими дочерьми. Охотники тут же вступили с ними в брачный союз, а их дети дали начало сразу двум народам: гуннам и венграм. Если хочешь, лань может стать твоим первым охотничьим трофеем.

– Нет, Константин Алексеевич, пожалуйста, не надо никого убивать! – взмолилась Злата. – Они такие красивые. Оленей вообще убивать нельзя.

– Как же нельзя, если их специально для этого разводят? – Хирург недоуменно пожал плечами. – Между прочим, охота на лань символизирует преследование мудрости. А ты мне не даешь мудрость догнать. Ладно-ладно, не буду. Подожду, пока кабаны выйдут. Кабана-то ты мне хоть застрелить дашь? Вот уж точно мерзкое животное.

– Кабана дам, – согласилась Злата, смутно надеясь, что никакие кабаны к ним не выйдут. Светка хранила упорное молчание.

«Да что это с ней?» – уже встревоженно подумала Злата, но задать вопрос подруге не успела. Где-то за деревьями грохнул выстрел, услужливо повторенный эхом. Вздрогнув, олени разбежались, стайками понеслись к лесу, под укрытие деревьев. Злата тоже вздрогнула от неожиданности и вопросительно посмотрела на Заварина.

– На другой вышке нет тонко чувствующих дам, – засмеялся он. – Вот и результат. Люди уже охотятся. Ладно, вы тут посидите, я пойду огляжусь по сторонам. Надо же понять, есть тут кабаны или нет. Олени теперь все равно минут десять не выйдут. Так что вы пока на еду налегайте.

Взяв ружье, он толкнул дверь и начал спускаться по лесенке.

– Ты чего такая мороженая сегодня? – спросила Злата Светку, закрыв за Завариным дверь. – Вы поссорились, что ли?

– Ничего мы не ссорились. Но можем, – в отчаянии ответила Светка. – Ты представляешь: егерь этот, который нас вез, и есть мой бывший любовник! Представляешь, что будет, если он Котику про это расскажет?

– А почему он обязательно должен про это рассказывать?

– Потому что он – такой. Злой. Он специально может мне гадость сделать, потому что мы так… некрасиво расстались. Я его бросила, понимаешь? Мне с ним всегда как-то не по себе было. То есть сначала грубая мужская сила прельщала, конечно. А потом устала я от этого. От грубости душевной устала. А он не привык к тому, чтобы его бросали. Так что любую подлянку может кинуть. К примеру, Котику рассказать. Или попытаться ревность в нем вызвать. Он, когда меня из машины снимал, успел к себе прижать и на ухо шепнуть, что я еще сексуальнее стала.

– Ой, Светка, доведут тебя твои шашни до цугундера! – рассмеялась Злата. – Но мне кажется, что ты преувеличиваешь. Ты же не одновременно с Котиком и с ним роман крутила. Подумаешь, бывший любовник! Эка невидаль!

– Не знаю. Я вот как-то чувствую, что беда будет, – уверенно произнесла Светка. – Если бы я еще могла с ним переговорить с глазу на глаз… Хоть бы поняла, что у него на уме. Знаешь что, ты посиди тут, а я сбегаю, его поищу, пока Котика нет.

– Ты что, сдурела? – Злата схватила подругу за край ветровки. – Тут стреляют и звери дикие ходят. Сбегает она!

– Я быстро. – Светка не собиралась сдаваться. – Тем более мне пописать надо. Если Котик вдруг раньше меня вернется, так ему и скажешь. Да не дрейфь ты, Добровольская! Ты-то на вышке остаешься. И рация вон лежит. Нажмешь кнопку в случае чего, тебя Аржанов сразу спасать примчится. – И впервые за вечер рассмеявшись, она проворно затопала вниз по лесенке.

Оставшись одна, Злата, обзывая себя трусихой, закрыла дверь на имеющийся засов и, уютно устроившись на спинке кресла и засунув в рот малюсенький пирожок с капустой (нет, на этой чертовой базе ей точно грозит растолстеть), поднесла к глазам бинокль.

Как и предсказывал Заварин, только минут через десять (за это время она незаметно для себя успела стрескать все пирожки) на поле начали осторожно выходить олени. Злата завороженно следила за ними, любуясь грациозностью движений и внутренним достоинством, которое, казалось, излучали эти благородные животные. В поле видимости попала олениха с малышом.

«Даниелька», – вспомнила красивое название Злата. Олененок доверчиво прижимался к матери, которая нежно, но настойчиво толкала его мордой, заставляя двигаться к кормушке.

Выстрел снова пронзил летнее марево поля. Несмотря на то что был он гораздо тише первого, вспугнутые олени бросились врассыпную. Злата в бинокль смотрела, как иноходью бежит к лесу маленький олененок с не отходящей ни на шаг ланью.

«Не здесь стреляют, – с облегчением подумала она, на миг представив убитую лань и тревожно тыкающегося в нее мордочкой малыша. – Какое все-таки варварство – эта охота! Как цивилизованный человек может сознательно выстрелить в живое существо?»

Глава 5

Следствие ведут знатоки

Аржанов ехал на новую точку очень недовольный собой. Тощая девица в дурацких очках занимала его мысли больше, чем это было позволительно. Надо же, имя какое непривычное. Злата… Надо было признать, что имя подходило ей как нельзя больше. Он вспомнил, как она стащила резинку с «хвоста», чтобы перевязать васильки, и как золотистая волна волос водопадом упала на ее обнаженные плечи в скромненьком льняном сарафанчике, и судорожно сглотнул.

Испытываемое им волнение было почти забытым, юношеским. Во взрослой, удачливой предпринимательской жизни ему уже не случалось испытывать такого волнения при виде женских волос. Все женщины, а их было немало, сливались в одно лицо. И это лицо выражало один и тот же набор чувств: сначала жадный, оценивающий интерес, потом алчность, в некоторых случаях густо приправленную похотью, слезливую влюбленность или холодный расчет – это уж как повезет, – гнев и ярость в конце.

Он сам никакого интереса не испытывал. Даже азарт охотника, стреножившего очередную лань, довольно быстро угас, оставив место холодному отстраненному удовлетворению физиологических потребностей. Мужчина есть мужчина. Существо, как известно, полигамное. А женщина… Как там писал поэт: подушка под локоть, скамейка в тени, захотел потрогать – руку протяни.

Конечно, потрогать эту Златовласку ему тоже очень хотелось, чего уж там. Ему снова вспомнилась картинка с поля – на этот раз он представил, как били по ее бедрам, обтянутым чертовым льном, полуспелые колосья ржи, и чуть вслух не застонал от пронзившего его внезапного желания. Это было настолько нехарактерно для него, жесткого, невозмутимого Сфинкса, что порыв желания тут же сменился сильным изумлением, а потом и гневом на самого себя. Не мальчик же, честное слово, чтобы так реагировать!

Впрочем, если бы все можно было списать на одну только физиологию, было бы славно. Но Аржанов обладал незаменимым и, увы, редко встречающимся у людей качеством: он никогда и ни при каких обстоятельствах не врал самому себе.

Вот и сейчас нужно было сказать себе правду: Злата ему интересна. Судя по обманчивому в своей простоте льняному сарафанчику стоимостью в среднестатистическую зарплату, девушка была явно не из простых. Она как небо от земли отличалась от своей яркой, шумной, уверенной в себе, лихой кареглазой подружки в цветастых нарядах. Таких он снисходительно называл «дитя рабочих окраин», в глубине души посмеиваясь над собой, неведомо когда успевшим заделаться снобом. Сам-то он был тоже не дворянских кровей, а вот поди ж ты.

Может, заметная невооруженным глазом «порода» влекла его, может, то, как ловко она «раздербанила» задачку, поставившую в тупик не только его юристов, но и его самого. А может, то, что девица читала Сэлинджера. «Над пропастью во ржи» была первой книгой, которую Сашка Аржанов проглотил вне обязательной школьной программы. И «заболел» ею на всю жизнь.

У него не было ответа на вопрос, зачем он взял ее с собой в поселок. Повинуясь какому внезапному порыву отвез на васильковое поле, которое тут же слилось с ней в единое, удивительно гармоничное целое. Ее бедра во ржи… Золотой каскад волос… Эх, кабы не дурацкие асексуальные очки, было бы можно попробовать. Выглядит она, конечно, неприступно, но и не таких обламывали. В конце концов, он не урод и не калека. Бабам нравится. Так что провести неделю отдыха с дополнительными помимо обязательной программы удовольствиями она вряд ли откажется. А потом ей можно будет подарить какие-нибудь сережки и выкинуть ее из головы. Интересно, ее кожа на ощупь такая же гладкая, как кажется в вырезе сарафана?

– Александр Федорович. Александр Федоро-ви-ич, приехали! – Санек потряс его за плечо, и, вздрогнув, Аржанов очнулся от своего странного состояния.

– Да. Приехали. Вылезаем, – скомандовал он и первым выпрыгнул из машины. – На вышку кто-нибудь желает? Или в обход поля пойдете, за кабанами? – уточнил он.

– Я на вышку, – откликнулся Парменов, – нет никакой охоты ноги бить.

– Пожалуй, я тоже, – чуть помявшись сказал Григорий. – Я на охоте никогда не был, стрелять-то не умею. Поэтому посмотрю. Если Сергей Константинович не против. – Парменов неопределенно пожал плечами, что можно было расценить как знак согласия. Остальные выразили желание разбрестись по полю.

– Идем редкой цепью, чтобы друг друга не перестрелять, – напомнил Аржанов. – У каждого свой квадрат. Кому-нибудь егерь в сопровождение нужен?

– Да брось ты, Федорыч, не в первый раз, – добродушно пробасил Муромцев.

– Ладно, рации у всех есть. Они настроены на мою волну. Так что, если что, зовите. Санек, а мы с тобой пока пойдем ямы проверим. Вдруг там с утра уже побывал кто-то? Заодно мозги тебе вправлю на предмет хорошего поведения с гостями, – тише добавил он.

– Хорошо, Александр Федорович, только вы идите, а я вас чуть позже нагоню. – По виду Санька было понятно, что получать нагоняй он не торопится. – Я тут подсоблю пока малость, вдруг кому-нибудь понадоблюсь. И минут через десять подвалю, лады?

– Лады, – проворчал Аржанов и двинул в глубь леса, практически моментально скрывшись из глаз.

Идти до ближайшей ямы было минут десять. Зарытая в землю солярка пока еще была не тронута. Следов рядом тоже не было. Обойдя поле с другой стороны, Аржанов подошел к пропитанной куче опилок. Они уже были хорошенько разрыты. Причем, судя по оставленным следам и их свежести, кабан был крупный, побывал здесь недавно.

«Если там зверя не найдут, сюда приведу, – подумал Аржанов. – Молодец Ленька, здорово с опилками придумал. Сейчас Санек придет, и его яму с полиэтиленом вместе проверим».

Гулкий выстрел прокатился по полю, заметался в гуще обступивших его деревьев. Аржанов улыбнулся. Охота обещала быть успешной, а значит, гости будут довольны. Присев на поваленное дерево, он прикусил оторванную травинку и начал думать о делах, требующих решения. Он вообще все свободное время думал о бизнесе и его проблемах, полностью не отключаясь даже во время сна. Может быть, именно в этом – в постоянной боеготовности – и заключался главный секрет его успеха.

Санька все не было, и Аржанов с усмешкой подумал, что тот может и вовсе не прийти. С него станется. Впрочем, от нагоняя, который Аржанов считал справедливым, уйти еще никому не удавалось, поэтому Санек мог сколь угодно долго бегать по лесу, справедливое возмездие было неотвратимо, как выстрел.

Выстрел прокатился по полю, заставив Аржанова недоуменно нахмуриться, а потом вскочить на ноги. Выстрел был негромким. Непривычно негромким для разгара охотничьего сезона. И в этом таилась угроза. Неслышно ступая по мягкому мху, Аржанов двинулся через лесную чащу в сторону, с которой прозвучал непонятный выстрел. Он шел быстро и уже минут через пять ступил на веселенькую лесную опушку, залитую беззаботным солнцем. До поля с бредущими по нему охотниками оставалось метров десять. Поле уже виднелось сквозь прорехи в листве. Слышались отдаленные голоса перекрикивающихся гостей.

Посредине опушки, неловко вывернув руки, лежал Санек. Вокруг его головы растеклась уже довольно большая лужа крови. Подойдя поближе, Аржанов увидел аккуратную дырку в виске, по-научному называемую входным отверстием. Санек был безвозвратно и необратимо мертв.

В помпезной столовой царило напряженное молчание. Даже вилки не звякали по тарелкам. Происшествие на охоте не испортило аппетита одному Муромцеву. Депутат ел не жадно, но обстоятельно, старательно собирая с тарелки кусочки рагу из кабана с картошкой и кабачками и обмакивая в брусничный соус кусочки черного хлеба. Остальные с мрачным видом смотрели в нетронутые тарелки.

– Да-а‑а, – нарушил похоронную тишину Щапин. – Вот ведь жизнь человеческая! Был человек – и нету.

– Охота сопряжена с риском, – отметил Парменов. – Несчастные случаи на охоте случаются каждый год, но тем не менее она не становится от этого менее привлекательной для настоящих мужчин.

– Настоящие мужчины умеют стрелять и по ошибке не могут попасть в висок соседа, – философски проговорил Костромин. – И как бы ни было печально это признавать, но выстрел, ставший роковым, произвел кто-то из нас.

– Иван Николаевич, вы в своем уме?! – возмущенно воскликнул Заварин.

– Абсолютно.

– А ведь Иван прав, – вступил в беседу Леонид Зимний. – Там, кроме нас, никого не было. И все остальные егеря в стороне находились. Так что точно кто-то из нас нечаянно не туда выстрелил.

– Ну, слава богу, я вообще у другой вышки остался, – с облегчением выдохнул Заварин. – Так что ко мне и к девчонкам это отношения не имеет.

– Это бессмысленно обсуждать. – Муромцев промокнул губы белоснежной салфеткой и откинулся на высокую спинку стула. – Ружья у нас у всех собрали доблестные правоохранительные органы, егерей они скидывать со счетов тоже не стали, поэтому завтра мы точно будем знать, из чьего ружья вылетела эта злосчастная пуля. Гриша, может, сознаешься, что это ты? Кроме тебя, тут все не первый раз на охоте, про дам я не говорю. – Он сделал элегантный полупоклон в сторону притихших Златы и Светланы. – В общем-то Иван действительно прав. Мы все с оружием обращаться умеем. Не первый год живем.

Григорий побледнел до цвета отброшенной Муромцевым салфетки.

– Да я даже ружье расчехлить не успел, – тихо и как-то затравленно ответил он. – Я ведь действительно в первый раз, поэтому сначала осмотреться хотел.

– А может, у него у самого ружье нечаянно выстрелило? – вмешалась в разговор Светка. – Костя, помнишь, ты в машине рассказывал, как у тебя дома ружье бабахнуло? Может, и у него так же.

Заварин сердито посмотрел на Светку, явно не вовремя вылезшую со своими воспоминаниями.

– А может, у тебя у самого ружье снова нечаянно бабахнуло, – с усмешкой спросил Муромцев, – а, Костик?

– Как у меня могло что-то бабахнуть, если я был в другом месте?! – заорал Костик.

– Тихо! – Окрик Аржанова был острым, как выстрел. Все моментально замолчали. – Вы все говорите не о том. Не важно это все.

– А что важно? – любопытствующе уточнил Щапин.

– Важно то, что экспертиза ваших ружей, да и не ваших тоже… экспертиза всех в мире ружей ничего не докажет. Саню убили не из ружья.

– А из чего же? – удивленно спросил Заварин. – мы же все слышали выстрел.

– Выстрел был. Только это был пистолетный выстрел, – спокойно ответил Аржанов.

– А ведь правда, – охнул Зимний. – Я еще, услышав его, подумал, что тут что-то не так, но не сформулировал, что именно. Молодец, Александр Федорыч!

– Какой дурак ездит на охоту с пистолетом? – удивленно спросил Щапин.

– Вот именно… – Голос Аржанова был сух и бесцветен. – Вот именно, а это значит, что это был не несчастный случай, а жестокое и хладнокровное убийство. И тот, кто мог его спланировать и совершить, находится в этой комнате. Осталось понять, зачем ему это было нужно.

От наступившей тишины у Златы заложило уши. И в этой мертвой тишине вдруг жалобно и горько заплакала Светка.

– Это не я, честное слово, это не я, – как в бреду забормотала она, размазывая слезы по своим круглым щекам.

– Мужчины, давайте отпустим дам в их комнаты, – попросил Щапин, подскакивая к Светке и протягивая ей большой клетчатый носовой платок, впрочем, весьма сомнительной свежести. – Милое дитя, конечно, это не вы, на вас никто и не думает. Зачем вам стрелять в какого-то егеря, которого вы видели первый раз в жизни?

– Нет, в том-то и дело, что не первый! – Светка глубоко задышала, ее роскошная грудь под тонкой водолазкой, надетой на охоту, затрепетала от нескрываемого волнения. В менее тревожных обстоятельствах Светка под угрозой расстрела не пришла бы на светский ужин в такой водолазке. – Давайте я все расскажу, чтобы не получилось, что я что-то скрываю. И будь что будет.

Заварин сделал протестующее движение, но потом махнул рукой, встал и отошел к окну, за которым закатывался жаркий июльский день. Еще раз глубоко вздохнув, Светка начала рассказывать всем собравшимся то, что уже было известно Злате: как встречалась с Саньком, как сердилась на его невыносимый характер, как бросила, не в силах его выносить, и как болезненно воспринял их расставание Санек.

– Понимаете, ему не я сама была нужна и важна, – объясняла, всхлипывая, Светка. – Он сам факт того, что его бросили, не мог никак пережить. Ну как же – его, такого замечательного, баба бросила! Он мне и звонил, и угрожал, и обещал, что я еще пожалею. Примерно с месяц бесновался, а потом пропал куда-то, как отрезало. Я перекрестилась, что все закончилось, и потом полгода примерно о нем ничего не слышала. Представляете, как я испугалась, когда увидела его за рулем машины! Решила, что он либо Костику про меня гадостей наговорит, либо вообще чего-нибудь сделает. Мне или ему.

– Ну, это руки коротки, – мрачно прокомментировал от окна Заварин.

– Светлана, а вы не успели с ним переговорить? До того, как его убили? – спросил Зимний.

– Успела, – потупилась Светка. – Я так и решила, что мне надо с ним поговорить, попросить его не устраивать скандала и выяснения отношений. Чего уж прошлое ворошить! Я спустилась с вышки и пошла по дорожке в ту сторону, куда все уехали. Мне, конечно, страшновато было. Все-таки лес кругом, но я считала очень важным его найти. И нашла.

– Где?

– На той полянке, где его потом… – личико у Светки сморщилось, губы набухли, и глаза снова наполнились слезами, – ну, где его потом нашли. Только когда я уходила, он был живой, честное слово! Он засмеялся, меня увидев. Сказал, что, зная мой характер, ожидал, что я его найду. И что, хотя я, конечно, полная стерва, зла он на меня не держит и гадить мне не будет. Сказал, что за эти полгода узнал, как тонок переход между добром и злом. Я не поняла, о чем он. Но успокоилась и побежала обратно. Пока меня Костик не хватился. Вот и все.

– Как интересно… – прокомментировал Зимний. – То есть, когда вы уходили, Константина Алексеевича на вышке не было? И куда же вы отлучались от прекрасных барышень, а, господин Заварин?

Хирург неопределенно пожал плечами.

– Ходил посмотреть кабаний след. На оленей мне дамы поохотиться не дали, просто так любоваться на красоты природы мне было скучно, я ж все-таки на охоту приехал, пусть и в приятной женской компании, вот я и отлучился ненадолго.

– Ну и как, нашли кабана?

– Следы нашел. Самого зверя не увидел. Подумал, что девочек все-таки некрасиво оставлять надолго, а потому решил возвращаться.

– Мимо злосчастной полянки не проходили?

– Представьте, проходил.

– И егеря там видели?

– Видел. Он как раз разговаривал со Светланой. – Светка с испугом посмотрела на него и прижала руку ко рту.

– И что было потом?

– Ничего. – Заварин снова пожал плечами. – Я, стоя за кустом, слышал их беседу от первого до последнего слова. Потом Света попрощалась и скрылась за деревьями, а он повернулся в мою сторону и предложил не прятаться. Засек он меня в этих кустах, понимаете?

– Так, может, вы его и убили? Из ревности? – сощурившись, спросил Зимний. Злата подумала, что разговор он ведет жестко и профессионально. И разговор этот шибко смахивает на допрос. Впрочем, чему удивляться? Непрофессионал вряд ли дорос бы до уровня начальника городского управления внутренних дел.

– Да бог с вами. – Заварин устало всплеснул руками. – Повторяю, что я слышал их разговор. Я понимал, что между ними давно уже ничего нет. А к прошлому что ревновать?.. Я вообще, знаете ли, не ревнив.

– А что было, когда вы вышли из кустов?

– Да то же самое. Я сказал ему, что не надо понапрасну мучить девушку. Что ее прошлая жизнь меня не касается. А издеваться над ней в настоящем времени я не позволю.

– И он стерпел такое заявление?

– Стерпел. Сказал, что-то типа, мол, не горячись, мужик. Никто твоей цыпочке не угрожает. И еще добавил, что еще прошлые грехи не отмолил, чтобы новые плодить. – Банкир Гриша вздрогнул. Чуть заметно, но сидящая напротив Злата заметила.

«Что это он? – мелькнуло у нее в голове. – Тема грехов для него явно очень личная. Интересно, какие у банкира могут быть грехи…»

– То есть, когда вы покидали поляну, егерь был жив?

– И здоров, – кивнул головой Заварин. – Хотя подтвердить я это, конечно, ничем не могу. Я пошел обратно к вышке, потому что хотел догнать и успокоить Светлану. И услышал выстрел, но, признаюсь, не обратил на него никакого внимания.

– Вы слышали один выстрел?

– Нет, два. Первый прозвучал, когда мы все еще были на вышке и я девушкам оленей показывал. А второй – когда я возвращался после разговора с егерем.

– Извините, Константин Алексеевич, но это очень важно. Вы догнали Светлану до этого второго выстрела или после?

– После. Я услышал выстрел, не придал ему значения и пошел дальше. Светлану я догнал почти у самой вышки, мы вместе поднялись наверх, и минут через десять по рации Александр Федорович сообщил, что случилось несчастье и за нами сейчас приедет машина.

– То есть в момент выстрела вы друг друга не видели, – задумчиво произнес Зимний.

– Если вы об алиби, то у нас его нет, – чуть раздраженно ответил Заварин. – Но я его не убивал. Я врач, я людей жизни не лишаю. Совсем наоборот. И пистолета у меня никогда не было.

– Если говорить об алиби, то у меня его, получается, тоже нет, – сказала Злата. Все с удивлением посмотрели на нее. – Ну, я ведь на вышке осталась одна. И никто не может подтвердить, что я оттуда никуда не отлучалась.

– Тем более что вы отлучались, – сообщил Аржанов. – Я выходил на связь с вашей рацией, и мне никто не ответил. Это было незадолго до выстрела.

– Я вниз спустилась. – Голос Златы задрожал. – На вашей вышке, конечно, есть удобные кресла, но вот туалета нет. Но я далеко не уходила, потому что не такая смелая, как Светка, и диких зверей боюсь. Хотя вы абсолютно правы. Именно поэтому я и говорю, что алиби у меня тоже нет.

– А оно вам нужно? Вы что, тоже были знакомы с убитым? – полюбопытствовал Зимний.

– Нет, я его первый раз в жизни видела, – ответила Злата. – И у меня не было совершенно никаких причин испытывать личную неприязнь к потерпевшему.

– Так и запишем, – пробормотал Зимний и обвел глазами собравшихся в комнате. – А у кого такие причины были? Помимо Светланы и Константина Алексеевича?

– У меня, – мрачно ответил Григорий. – Я его, конечно, видел первый раз в жизни, но он мне в машине нахамил, ну, вы многие слышали. А я, знаете ли, уже вышел из того возраста, чтобы хамство оставлять безнаказанным. Так что я был на него крайне зол и все время до случившегося обдумывал, как ему ответить.

– В смысле – отомстить, – уточнил Костромин.

– Отомстить – это слишком громко сказано. Но гадость хотелось сделать. Я, Сашка, собирался с тобой переговорить, зачем ты такого хама на работе держишь. Ладно, он мне надерзил, так он ведь и кому-нибудь из министров может перечить начать. Не оберешься ты потом проблем.

– Мои проблемы, мне и разбираться, – спокойно ответил Аржанов.

– Это понятно. – Григорий снова заметно побледнел. – В общем, я обдумывал свою месть до тех пор, пока не выяснилось, что за меня уже кто-то отомстил.

– Точно кто-то, а не вы?

– Точно. Я, конечно, человек самолюбивый, но не маньяк какой-то, – скрипуче засмеялся Григорий. – Да у меня и возможности не было. Я ж с Сергеем Константиновичем, – он кивнул в сторону Парменова, – на вышку полез.

– То есть вы все это время были вдвоем? – уточнил Зимний. – Да, Сергей Константиныч?

– Да. – Перед тем как ответить, Парменов кинул на Гришу странный взгляд. Мимолетный, но тоже замеченный Златой.

Все ее мысли и чувства как-то обострились в этот жуткий вечер, не похожий ни на какой другой в ее тридцатидвухлетней жизни. Несмотря на трагичность происходящего, она вопреки своей воле чувствовала себя героиней романа Агаты Кристи. Загородная база. Небольшое число людей, среди которых прячется убийца. Расследование, которое ведет настоящий полицейский. Долгое разбирательство. Поиск алиби. Ей было жутковато, но интересно. Ужасно интересно. Она представила, как дальше будут разворачиваться события, в полном соответствии с детективным жанром. Именно ей придет в голову блистательная мысль… И именно она поможет вычислить и разоблачить убийцу… И именно она…

– Вот что. Пойдемте спать, – вывел ее из грез голос Аржанова. – Час ночи уже. Предлагаю оставить продолжение нашего разговора на завтра. Ты как, Леонид Андреевич, не против?

– Не против. – Зимний медленно обвел глазами собравшихся. – Я думаю, никого не надо предупреждать, что выезд с базы всем запрещен до особого распоряжения?

– Не надо, все понимают, – почему-то радостно провозгласил Муромцев. – Мы же теперь все подозреваемые. Как говаривал один герой «Собачьего сердца», «тридцать лет ничего подобного».

– А могу я поинтересоваться, когда нас отсюда выпустят? – достаточно нервно спросил Костромин. – Мне так-то послезавтра на работу.

– Если за завтра все выяснится, то поедете на работу, – успокоил его Зимний. – Вместе поедем, Иван Николаевич. – Не один ты работаешь. Не один ты – государственный человек. Ну что, уважаемые? По предложению Александра Федорыча расходимся небольшими группами. Но позволю себе внести коррективу в правила здешнего пребывания. Завтра ровно в девять собираемся здесь за завтраком. Все, а не только те, кто проснется. Это ясно?

– Вполне, – пробурчал Заварин, поднимаясь со стула. Разочарованная Злата тоже встала.

Видимо, разочарование было так явно написано на ее лице, что бросивший на нее взгляд Аржанов весело и необидно засмеялся. Гордо задрав нос, Злата независимо прошла мимо него.

В своей комнате она, не включая света, подошла к окну и с ногами забралась на подоконник. Сидеть так она любила с детства. С ночной речки тянуло приятной прохладой. Вдали стрекотали кузнечики, чуть слышно плескалась рыба. Воздух был напоен тишиной и покоем. Несмотря на случившееся убийство. Злата почувствовала себя моральным уродом.

«То мне интересно, то спокойно, – сердито подумала она. – Тут человека убили, а я… Нет, вот все-таки права мама, что у меня на все реакция ненормальная. Я – бездушная математическая машина, а не человек».

Внизу по мелкому гравию дорожки вдоль реки зашуршали шаги. Злата навострила уши, но не шевельнулась, чтобы не привлечь внимания. Ночи были уже не белыми, но все еще достаточно светлыми, чтобы ее профиль в окне был различим, возникни у собеседников внизу желание задрать голову и посмотреть вверх. Впрочем, остановившиеся аккурат под ней банкир Гриша и журналист Парменов такого желания не выказывали.

– А скажи-ка мне, Гриша, пока нас никто не слышит, – в голосе столичного журналиста звучала неприкрытая насмешка, – а чего ж ты не признался, что уходил с вышки? Тебя ж минут двадцать не было?

– Стыдно было, – нехотя пробурчал Григорий. – Эта девчонка, Злата, может при всех признаться, что пописать бегала. А я – мужик солидный. Как вслух скажешь, что у меня от этой вашей охоты живот прихватило? Вот не ездил никогда на охоту, нечего было и начинать, не по мне это все. Так что причина моего отсутствия довольно банальна. Сидел я под кустом и хвалил себя, что влажные салфетки с собой ношу. Так что выстрелы я слышал, но на процессы в моем организме они никак не влияли.

– А я‑то уж подумал, – протянул журналист, – что у тебя есть более серьезная причина молчать.

– А что ж ты меня тогда при всех на чистую воду не вывел? – Теперь уже насмешка звучала в голосе банкира. – Спросил бы при всех, куда я ходил и зачем. Я бы и признался.

– А у меня профессия такая – интересные вопросы наедине задавать, – спокойно ответил Парменов. – То, что знают двое, знает и свинья, как говорил товарищ Мюллер. А я привык эксклюзив получать. Вот и решил попытать тебя наедине. Как выяснилось, зря. Твой понос на эксклюзив никак не тянет, ты уж извини.

– Это ты извини, что эксклюзива не вышло, – засмеялся Гриша. – Давай, спокойной ночи, до завтра, напарник. Спасибо, что не сдал.

Парменов махнул рукой в прощальном жесте и остался задумчиво смотреть на воду. Немного выждав, пока Гриша скроется в конце тропинки, он повернулся спиной к реке, достал из кармана телефон, потыкал в кнопки, терпеливо подождал, пока ему ответят, и негромко произнес (Злате пришлось напрячься, чтобы расслышать его слова):

– Привет, это я. Хочу тебя порадовать, проблемы с Залесьем больше нет. Громов мертв. И поверь мне, это гораздо более эффективный путь, чем дальнейшие переговоры с ним. Что? Да бог с тобой. На меня никто не подумает. Случайный понос одного чудака создал мне прекрасное алиби. Так что давай, действуй. И не забудь проставиться за хорошую новость.

Закончив разговор, он оглянулся на реку и не спеша пошел ко входу в соседний корпус. Сидящую над его головой Злату он так и не заметил. Проводив его глазами, она в задумчивости слезла с подоконника и поплелась в ванную. То, что она услышала, требовало осмысления. А после сегодняшних событий ее голова думать категорически отказывалась.

Глава 6

Маленькая ложь рождает большое недоверие

Аржанов был зол. Точнее, хоть по его невозмутимому виду это было и незаметно, он был в бешенстве. Совершить заранее запланированное убийство на его территории… Это был вызов. Осознанный и циничный. Все, кто знал Аржанова, понимали, что «Медвежий угол» – больше чем база. Это его личная территория. Выстраданная, отстроенная, вылизанная, тщательно оберегаемая от непрошеных гостей.

Замаскировать убийство под несчастный случай на охоте – прием старый как мир. Но никто даже и не старался ничего маскировать, произведя выстрел из пистолета и бросив оружие в лесу, в его лесу. В этом чудилась какая-то лихая бесшабашность. Человеку, который это сделал, было наплевать на чувства окружающих. На его, Аржанова, чувства. Хотя о чем это он… Убийце было наплевать на человеческую жизнь, которая не стоила в его глазах ничего. Совсем ничего. И уж тем более он не думал ни о репутации базы, ни о такой мелочи, как репутация Аржанова. Ничем этим он не дорожил. Включая охотничье братство и охотничьи законы, в общем-то непреложные для всех гостей, с той или иной степенью регулярности приезжающих в «Медвежий угол».

Какая-то смутная мысль мелькнула в голове Аржанова и тут же спряталась в закоулках сознания под напором испытываемой им ярости. Вынырнув из этой клубящейся ярости, он попытался ухватить мысль за хвост, так как почему-то она показалась ему крайне важной, но не успел.

«Бог с ним, – подумал он. – Если важно, вспомню. А если не вспомню, значит, не важно».

Разлегшись на медвежьей шкуре в своей комнате, он прокручивал в голове разговор, состоявшийся в гостиной. Даже не сам разговор, а взгляды, вздохи, позы людей, выражения их лиц.

Вот плачущая раскрасневшаяся Светлана. На ее личике написано все испытываемое ею смятение. Вот Заварин, утешающий свою прелестницу. Рассказывая про встречу с Саньком, он был спокоен и холоден, хотя чего еще ждать от хирурга, каждый день сосредотачивающегося перед операциями на человеческом сердце?

Непонятно почему взволнованный Григорий. Такое чувство, что они с Парменовым – сообщники, если судить по тому, как они быстро переглянулись. Никто этого не заметил, кроме него, Аржанова, и, кажется, еще девица заметила, Злата. По крайней мере, в ее больших серых глазах на секунду промелькнула искра интереса. Она вообще приметливая, это он уже успел понять.

Интересно, кому Сашка Громов перешел дорогу? Нет, парень он, конечно, был ершистый, с характером. Остальным егерям правду-матку в глаза резал, гостям гадости в лицо говорил, даже не страшась аржановского гнева. Так, может, его кто-то из егерей и убил? Тогда все еще хуже, потому что годами создаваемая репутация базы даст трещину. Какой он, Аржанов, хозяин, если у него егеря друг в друга стреляют! Хоть и стыдно в этом признаваться, но ему было бы гораздо спокойнее, если бы выяснилось, что в убийстве повинен кто-то из гостей. В конце концов, люди все известные, личности. И к нему, и к базе отношение имеют только косвенное. Из аржановских гостей здесь только Аграфенин. Остальные рекомендованы со стороны, а потому отдуваться перед советом десяти за них придется не ему.

Кстати. А так ли он уверен в Аграфенине? Все-таки столкнулись они в прошлый раз с Громовым не на шутку. Еле разняли их. Мог Антон решиться на месть и в этот раз захватить с собой пистолет? Зачем? Но, с другой стороны, чужая душа потемки. Даже Антохина. Или все-таки егеря что-то не поделили? Хотя пистолет… Не могло его быть у егерей. Никак не могло. Значит, все-таки кто-то из гостей. И хочешь не хочешь, а надо выяснить, кто именно. Чтобы понять, как свести к минимуму репутационные риски.

В полутьме ночной комнаты едва слышно запиликал телефон. Аржанов вскочил на ноги и, невольно охнув, схватился за спину. Застарелая травма – в восемнадцать лет он свалился с лошади – давала о себе знать в самые неподходящие моменты. Вот и сейчас, зажмурившись от острой боли, ловко пробирающейся по нервным окончаниям и расходившейся от спины по всему телу, стремясь захватить голову, он понимал, что пару дней ему будет трудно думать о чем-то другом, кроме этой напасти.

Выдохнув через крепко сжатые зубы, он дотянулся до неумолкающего телефона и нажал на кнопку. Пальцы, влажные от боли, оставили на стекле экрана мутный след. Тряпка. Слабак.

– Да, – сказал он, ненавидя себя в этот момент.

– Сашка. Ты ж все равно не спишь, а гоняешь в своей глупой голове глупые мысли, – сказала трубка веселым голосом Аграфенина. – Так вот, хочу тебе сказать, что это совершенно точно не я. Твой мальчонка, конечно, хам был первостатейный и желание набить ему морду во мне, каюсь, так и не прошло, но я его не убивал. Так что учти это в своих поисках убийцы. А то, что ты этот поиск ведешь, я даже не сомневаюсь.

– Хорошо, учту, – хрипло ответил Аржанов. – Ты чего, Антоха, я на тебя и не думал!

– А что голос такой убитый? Брось, Сашка, все хорошо будет. Ну стрельнул твоего егеря какой-то дурень по причине личных разборок, так ты ведь тут ни при чем. И база твоя драгоценная тоже.

– Спина, – коротко ответил Аржанов.

– Мм-м‑м, – коротко откликнулся Аграфенин. – Новокаин есть? Блокаду сделать или ты медсестричку вызовешь?

– Поздно уже медсестричку, – с сомнением ответил Аржанов. – Ребята спят все уже, да и пока съездят, пока привезут. Минимум полчаса. Мне столько не продержаться… Так что ты вовремя позвонил, Антоха. Хоть ты и коновал, а придется принимать медицинскую помощь из твоих рук. Приходи. Новокаин есть.

Минуты через три дверь его квартиры распахнулась. На пороге показался Аграфенин, пропуская вперед себя чуть упирающуюся… Злату. От неожиданности Аржанов непроизвольно дернулся, меняя позу, и тут же глухо застонал от пронзившей его новой волны боли. Злата заметно вздрогнула.

– Ты че творишь, Антоха? – сквозь зубы спросил Аржанов. – Ты зачем девушку привел?

– Ты ж меня обидел, коновалом обозвал, так что я все-таки решил захватить с собой медсестричку, чтобы она тебе нежными женскими пальчиками укол сделала, – весело ответил Аграфенин.

– У вас есть медицинское образование? – неприятным голосом осведомился у Златы Аржанов. Ему было неожиданно стыдно, что она видит его в таком беспомощном состоянии. Чувствовать себя беспомощно он не привык.

– Нет, – коротко ответила она, – но укол сделать я способна. Меня бабушка научила. Она, знаете ли, врач.

– Антоха, ты ее зачем из постели вытащил? – снова осведомился Аржанов. – Ночь на дворе. Детям спать пора.

– Я к ее постели даже не приближался, – заверил Аграфенин и, сделав жалобное лицо, уточнил: – хотя, может, и не прочь бы.

Злата густо покраснела.

– Я, Сашка, чуткий девичий сон не тревожил. Я эту прекрасную деву на улице поймал, на дальних подступах к твоему скромному жилищу. Точнее, это она меня поймала, крадущимся аки тать в ночи. Решила, что я хочу нанести твоей персоне какой-то ущерб, а потому строго призвала к ответу, что я тут делаю. Пришлось признаться, что я иду делать тебе укол, причем не ядовитый, и взять ее с собой, чтобы показать, что ты жив, хотя и не совсем здоров.

– Так и было?

Пунцовая Злата кивнула в ответ на его вопрос.

– Я не могла уснуть и решила выйти на улицу, – пробормотала она. – И увидела, что Антон… – Она замялась.

– Просто Антон, – успокаивающе уточнил Аграфенин.

– Увидела, что Антон идет по направлению к вашему дому. И почему-то решила, что… – Тут она снова замолчала. – Простите, пожалуйста. У меня на фоне сегодняшних событий воображение разыгралось. Простите, можно я пойду?

– А укол? – спросил Аржанов. – Раз уж вас бабушка научила их ставить, то, может быть, я могу рассчитывать на ваше милосердие? Ведь у этого деревенского лекаря тот еще опыт…

Глаза его смеялись, хотя Злата видела, что ему больно. Очень больно. Пот стекал у него со лба, и говорил он отрывисто, сквозь зубы, превозмогая невозможные страдания. Но лицо при этом оставалось бесстрастным, а глаза, ну надо же, смеялись над ее, Златой, глупостью. Какой-то невероятный человек!

– Укол сделаю, конечно, – кивнула она. – Не ядовитый. Хотя в вашем случае ядовитый был бы лучше.

– В смысле? – удивился Аграфенин. А Аржанов лишь поднял брови в недоумении.

– В прямом. Есть такой препарат – ботокс. Вообще-то это ядовитый токсин. Но он используется в медицине для снятия таких вот болей.

– А я думал, его в лоб дамы колют, чтобы морщин не было, – засмеялся Антон.

– Колют, – согласилась Злата. – Эффект-то при этом какой? Мышцы прекращают сокращаться и морщины пропадают. А если его вколоть в сведенную мышцу спины, то она расслабится и боль уйдет.

– Интересно, – сказал Аржанов. – Завтра с утра попробую организовать доставку. Все, что останется, могу для лба отдать.

– Мне пока не надо, – с достоинством ответила Злата. Он невольно усмехнулся.

– Но пока у нас есть только простой новокаин, давайте уж сделаем мне хотя бы его, а то разговаривать с вами в согнутом положении мне уже, право слово, неудобно.

– Ой, простите. – Злата снова покраснела. – Где можно вымыть руки?

Через пару минут укол был позади. Сделала она его ловко, споро и совсем не больно, как и обещала. Рука у нее оказалась такая же легкая, как весь ее облик. Порывшись в имеющейся у Аржанова аптечке, она достала две таблетки обезболивающего найза и таблетку мидокалма, которые принесла Аржанову на своей розовой ладошке, другой рукой протягивая стакан воды.

– Ваши медицинские познания вызывают уважение, – сообщил он.

– У моего папы хронический радикулит, – пояснила Злата, – так что опыт в данном вопросе у меня действительно большой.

– У меня нет радикулита, так же как вам еще рано делать ботокс, – сухо заметил Аржанов. – Я не такой уж старый. У меня просто последствия травмы.

«Ох, какие мы нежные, – невольно подумала Злата. – Нашему образу супермужчины мешает возможный радикулит».

– Я пойду, – вслух сказала она.

– Идите. А то следующим этапом будет неприглядная картина снятия с меня штанов и укладывания в постель, – согласно кивнул Аржанов. – Думаю, с этим вопросом Антон и сам справится.

– Ориентация у меня, конечно, правильная, но штаны я с тебя, так и быть, сниму, – заржал тот. – В данной ситуации барышне это делать совершенно ни к чему. Хотя при других обстоятельствах я бы с удовольствием уступил ей это право.

Звук захлопнувшейся за Златой двери заглушил ответ Аржанова.

Вторник

Солнечное утро вновь залило комнату светом. Открыв глаза, Злата радостно зафиксировала в сознании этот новый солнечный день, но потом вспомнила события дня вчерашнего, и улыбка сбежала с лица.

– Мамочки мои, сколько ж это времени? В девять же надо быть в столовой, а я легла… Во сколько же я легла? Часа в три, наверное. Медсестра, по глазки в марлевой повязке, блин!

Потянувшись к прикроватной тумбочке, она схватила телефон и посмотрела на экран. Часы показывали без пятнадцати девять.

– Успела, – облегченно выдохнула она и, вскочив с кровати, побежала в душ. Ровно в девять утра она с независимым видом входила в столовую.

Все гости турбазы уже были там. Не хватало лишь хозяина.

«Не придет, – расстроенно подумала Злата. – Он же с кровати встать не может. Наверное, надо будет сходить его проведать. Может, еще один укол сделать. Или приличной девушке не стоит так явно навязываться чужому мужику? Думаю, что недостатка в желающих сделать ему укол, он не испытывает. А мое маленькое ночное приключение было вызвано исключительно моей же собственной глупостью».

– Вы будете кашу или яичницу? – Подошедшая Ирина смотрела строго и официально. Она была привычно бледна, но темные круги под глазами выдавали, что она долго и сильно плакала. Глаза вообще были опухшие. Просто щелочки, а не глаза.

«Ну надо же, как она переживает! – подумала Злата, вновь ощутив прилив острой неприязни к Аржанову. – А я еще этого козла жалела вчера! Больно ему, видите ли! Мужики в принципе не знают, что значит больно».

А вслух вежливо попросила у несчастной Ирины кашу и поздоровалась со всеми присутствующими.

Открылась дверь, и в столовую вошел… Аржанов. Сердце Златы гулко забилось вопреки ее воле, и она тут же рассердилась на свое глупое сердце за такое непростительное своеволие. Уткнувшись в тарелку, она начала быстро есть кашу, краем глаза все-таки разглядывая появившегося хозяина, здоровающегося со своими гостями. Лицо его, как всегда, было бесстрастно. Выглядел он как обычно, лишь движения были чуть скованны и рассчитанны. Ни одного лишнего. Пожимая руки, он старался не наклоняться, держа спину прямо. Вот и все. Дойдя до Златы, Аржанов протянул руку и ей. И, не останавливаясь, пошел дальше.

– Ну что ж, дамы и господа. Продолжим наш вчерашний разговор. – Голос Леонида Зимнего был сух и строг. – Могу сообщить вам, что вчера ночью мы с Александром Федоровичем довели до сведения оперативной группы, которая работает на базе, свое мнение о том, что роковой выстрел был произведен из пистолета. Осмотр ружей, конечно, продолжается, однако с самого утра опергруппа приступила и к прочесыванию леса в поисках именно пистолета, который убийца, скорее всего, выбросил в лесу. Пока мы находимся здесь, ваши комнаты тоже будут обысканы. Прошу отнестись к этому с пониманием.

– Боже мой, мерзость какая! – разнервничался Заварин.

– Вам есть что скрывать? – иронично поинтересовался Муромцев. – Лично мне все равно, обыскивают мою комнату или нет. У меня там нет ничего запрещенного.

– У меня тоже нет, – поморщился Заварин. – Только это все равно что ворошить грязное белье на людях.

– Константин Алексеич, дорогой вы мой! Мы все в курсе вашего адюльтера. – Муромцев неприятно засмеялся. – Мы все прекрасно понимаем, что обыск в вашей комнате покажет, что вы с очаровательной Светланой, – он сделал церемонный кивок в сторону слегка покрасневшей Светки, – живете вместе. Ну и что? Мы все это и так прекрасно знаем. А вашей супруге местная полиция письменные отчеты посылать будет вряд ли. Так что не переживайте.

– Я и не переживаю, – буркнул хирург.

– Итак, пока мы не можем воспользоваться нашими комнатами, предлагаю продолжить обсуждение вопроса, кто из нас где находился в момент убийства. С Константином Алексеевичем, дамами, Сергеем Константиновичем и Григорием Филипповичем мы вчера разобрались. Антон Васильевич, где были вы?

– Я был в лесу. – Антон Аграфенин обезоруживающе улыбнулся. – На поле не выходил, бродил по лесу. Егеря не видел, и желания такого не испытывал. Убивать я его не убивал, хотя при возможности рыло бы ему начистил. Потому что, вспоминая классику, сильную неприязнь испытывал к этому потерпевшему. В точности как Григорий Филиппыч. Запишите, Леонид Андреевич, что алиби у меня нет, потому что я никак не мог догадаться, что оно понадобится. А то бы озаботился заранее, конечно.

– Так и запишу, – вздохнул Зимний. – Ну а вы, Сергей Васильевич, что скажете? – обратился он к Муромцеву. Тот широко улыбнулся, практически осклабился.

– А скажу, что убитый вчера Александр Громов год назад работал у меня охранником и был уволен по причине того, что шпионил за мной. Однажды я застукал его роющимся в моем сейфе. После чего выпер его взашей. Да вы, Леонид Андреевич, эту историю не хуже моего знаете. Казачок-то ваш был засланный. Накануне выборов компромат вы на меня собирали всей вашей ментовской братией. Скажете, нет?

– Ничего не скажу, – пожал плечами Зимний. – Про то, что Громов работал у вас охранником, я, естественно, знаю. И понимаю, что скрывать этот факт в нашей честной компании вы бы не стали, потому что правда все равно выплыла бы наружу.

– Да мне и не надо ничего скрывать, – пожал плечами Муромцев. – Ну работал у меня этот пацан. Ну выгнал я его взашей. С таким треском выгнал, что он бежал без оглядки. Вон, только тут остановился, в лесной глуши за семьсот верст. Но кабы я всех стукачей в своей жизни без разбору мочил, так народонаселение планеты бы шибко уменьшилось.

– А вы, Володя? – Зимний повернулся к помощнику Муромцева. – Вы же, получается, вместе с Громовым работали.

– Ну да. Работали, – пожал плечами Володя. – С год примерно. Дружили даже. Точнее, приятельствовали. Ну, там, пивка вместе после работы попить, с девчонками потусоваться… Ничего особенно задушевного. Он человек мрачный был. Волк-одиночка.

– После того как его уволили, вы встречались?

– Нет, – Володя заметно занервничал. – Я не хотел рисковать своим рабочим местом. – Он оглянулся в сторону Муромцева, который усмехнулся. – Я знал, что он какое-то время в городе еще был. Видел его издали на улице. А потом он из города уехал. Исчез. Говорят, у него с какой-то женщиной конфликт вышел. Ну он и сбежал подальше, чтобы навоз за собой не разгребать. Получается, что сюда. Я не знал, правда. Я его вчера утром на берегу реки нечаянно встретил. И очень удивился.

– Вас эта встреча, надо полагать, не обрадовала?

– Нет, я испугался. Подумал, что Сергей Васильевич решит, что я знал, что Санек здесь, а его не предупредил. Ну, в общем, мы немного поговорили и разошлись. А потом я его уже только на охоте увидел.

– Сергей Васильевич, вы с вашим помощником все время вдвоем были? На поле?

– Да. Мы не расставались. И после того как ушли от машин, Громова не видели.

– Ну, это вы так говорите. – Зимний строго посмотрел на депутата. – Но ведь вполне могло быть так, что вы затеяли убийство Громова, а ваш помощник осуществил. И теперь вы покрываете друг друга. – Володя затрясся как осиновый лист.

– Но это же не так! – вскричал он. – Сергей Василич, скажите же ему, что это не так! Леонид Андреевич, вы что, я же никогда бы не смог! Вы же не можете не понимать, что я бы не стал…

– Володя, успокойся. – Муромцев, поморщившись, положил руку на плечо своего помощника. – Нас товарищ начальник на понт берет, причем на дешевый. Не ведись ты, как дитя малое, ей-богу! А что, товарищ полковник, может, другую версию рассмотрим? Может, это вы его убрали, а? Он же ваш тайный агент был. Много чего лишнего знал. Мог рассказать. Сбежал из области опять же. Уже не нужен стал. Вот вы его и шлепнули, на охоте увидев.

– Глупость остается смешной, пока она не имеет под собой умысла, – сухо ответил Зимний. – А когда она говорится злонамеренно, то перестает быть глупостью и становится ложью. А то и клеветой. Помните об этом, Сергей Васильевич. В конце концов, вы у нас – самый лучший знаток Уголовного кодекса из всех присутствующих. Ну, кроме меня, конечно. Так что помните, что за базар отвечать придется. – Муромцев недовольно засопел.

Злате было так интересно, что просто голова шла кругом от всего услышанного. По ее представлениям о жизни, такой человек, как Муромцев, вполне был способен на убийство. Хотя, с другой стороны, подслушанный вчера телефонный разговор Парменова однозначно давал понять, что он и его неведомый собеседник были немало заинтересованы в том, чтобы Санек Громов ушел из жизни. Отсутствие настоящего алиби у Григория и Антона тоже не позволяло исключить их из числа подозреваемых. И хотя Злата была уверена, что Котик и Светка не стреляли в несчастного Санька, представители органов правопорядка могли считать иначе. А еще егеря… А еще сам Аржанов… А еще Зимний, чьим осведомителем, оказывается, был Санек. Злата подумала, что совершенно не удивится, если узнает, что у Костромина и Щапина тоже были свои причины не любить погибшего. Да что там не любить, лишить жизни!

Ее скучная поездка в Тмутаракань, эрзац отпуска, на глазах превращалась в лихо закрученный детектив с довольно неприятной жертвой и массой подозреваемых. Похоже, что сидящая рядом Светка думала о том же самом.

– Эх, Инку бы сюда, – прошептала она в ухо Злате.

– Какую Инку? – не поняла та.

– Да звезду нашу. Инессу Перцеву, ведущую журналистку «Курьера». Это ж надо, такой детектив пропадает! И в самом эпицентре скандала – Костромин, Муромцев, Зимний… Практически вся городская элита! Ох и расстроится она, когда узнает, что тут вместо нее я оказалась! Для нее ж это самый хлеб. Она из подобных историй такие горячие пирожки выпекает, что редактор плачет. От счастья, разумеется. Надо мне ей тихонько позвонить, все рассказать. Она девка благодарная, будет мне потом по первому требованию рекламу писать. Ее знаешь как рекламодатели любят! Пишет она прекрасно. Лучше всех пишет.

– Ты это, осторожно, – предупредила Светку Злата. – Может быть, нельзя информацию распространять. Вдруг она секретная?

– А я подписку о неразглашении не давала! – независимо фыркнула Светка. – Уж если нам всем настроение испортили убийством этим и обысками, так надо хоть какую-то компенсацию получить.

Встав из-за стола, она вежливо спросила у Зимнего:

– Я могу на несколько минут подняться в свою комнату?

– Если в ней закончен обыск, то можете, – галантно ответил он. – Только ненадолго, пожалуйста. Мы еще не закончили.

Демонстративно поцеловав Котика в щеку, Светка выпорхнула из столовой. Злата невольно заметила, как Аржанов проводил ее глазами, и испытала легкий укол ревности.

«Черт знает что такое! – тут же сердито подумала она. – Совсем ты, матушка, очумела! Гормоны в тебе играют, не иначе. Он тебя будто приворожил!»

Злата уже и не помнила, когда в последний раз представитель рода «мужчина обыкновенный» вызывал у нее столь сильный интерес. Девчачьи влюбленности в счет, конечно, не шли. А во взрослой, мудрой жизни, пожалуй, кроме Артема, ей было и вспомнить некого. Это с ним, красавцем, успешным адвокатом, она несколько месяцев вела игру в стрелялки глазами, встречаясь на общих тусовочных мероприятиях. Ей нравился его явный мужской интерес, хотя она и стеснялась немного, что из всего обилия разодетых и надушенных дам на городских праздниках и вечеринках он выбрал ее – худую, довольно невзрачную блондинку в очках. Книжную моль, как называла ее в сердцах мама, переживающая, что дочка никак не выйдет замуж.

Несмотря на свой более чем скромный женский опыт, Злата всегда знала, когда нравилась мужчинам. Первые признаки появляющегося интереса она схватывала своим внутренним локатором еще на дальних подступах, внутренне преображаясь в ответ и излучая флюиды женственности. Однако встречное движение души возникало у нее крайне редко.

Каким бы красивым, успешным и привлекательным ни был мужчина, он не существовал для Златы, если был ей неинтересен. Для того чтобы быть с ней, мужчина должен был оказаться личностью. И до сей поры таковых на ее жизненном пути встретилось только двое. Ее институтская любовь, круглый отличник, бросивший ее ради дочки декана и поступления в аспирантуру после трех лет красивого романа, который, по мнению всех окружающих, неминуемо должен был закончиться свадьбой. И Артем Галанин. Поэтому влечение, которое она сейчас, несомненно, испытывала к подозрительному типу Александру Аржанову, ее очень удивляло.

Вынырнув из своих мыслей, Злата смущенно огляделась по сторонам, не подслушал ли эти мысли кто, и усилием воли заставила себя подключиться к общему разговору. Теперь Зимний уже допрашивал (если здесь уместно это слово) Костромина.

Высокий, статный, седой заместитель губернатора их области, всегда держащийся с ровным достоинством, выглядел сейчас смущенным и даже жалким.

– У меня тоже нет никакого алиби. – Он нелепо развел руками. – Я ходил по лесу, но недолго. Мне позвонили. Разговор был неприятный, и у меня разболелась голова, у меня так бывает. Я присел на поваленное дерево практически на краю леса. Мне было видно, что по полю ходят Сергей Васильевич с Володей. – Он кивнул в сторону Муромцева и его помощника. – Я сидел где-то полчаса. И вроде как начал успокаиваться и даже решил, что сейчас тоже пойду поищу кабана, но тут Александр Федорович нас всех позвал.

– Вы выстрелы слышали?

– Что? Наверное, слышал. Но не обратил внимания. Это же охота. Нет ничего удивительного, что на ней стреляют. А отличить оружейные выстрелы от пистолетных я не в состоянии. – Он снова чуть картинно развел руками.

– Егеря вы не видели?

– Что? А, егеря… Нет, не видел.

Заместитель губернатора сказал неправду. Аржанов был в этом уверен так же, как в том, что с утра брился. Он даже приподнял бровь, что выражало у него крайнюю степень недоумения. Ложь была спонтанной и нелепой. Но вот ее причина могла оказаться важной. Очень важной.

– Хорошо, Иван Николаевич, – ворвался в эти размышления строгий голос Зимнего. – Семен Михайлович, у нас только вы остались.

– Мне тоже нечего сказать. – Историк был абсолютно спокоен. – Первый выстрел, который все слышали, был мой. Я стрелял в оленя, простите, девушки, но промазал. Стадо разбежалось, поэтому я решил дождаться, пока поднятый выстрелом переполох успокоится. И пошел вглубь поля, чтобы отойти подальше ото всех остальных. Второй выстрел я тоже слышал, конечно, но он от меня был уже довольно далеко. Я бы не обратил на него внимания, но тут по рации Александр Федорыч велел вернуться. Егеря этого я раньше никогда не встречал, никакой неприязни к нему не испытывал, и вообще мне до него не было никакого дела. Вот, собственно говоря, и все.

– Понятно, – кивнул Зимний. – Сейчас я найду следователя и расскажу ему все, что мы с вами выяснили за вчерашний вечер и сегодняшнее утро. Думаю, что с каждым из вас у него обязательно состоится отдельный разговор, так что убедительно прошу далеко не отлучаться. Встретимся за обедом и…

Договорить он не успел – распахнулась дверь, и на пороге появилась бледная Светка. Размазывая слезы по лицу, она дрожащими губами выговорила:

– Кулон пропал, – и разрыдалась.

Жить надо сегодня.

Не застревать в прошлом, растравляя свои раны и щедро поливая их уксусом воспоминаний. Не мечтать о будущем, в котором обязательно произойдет что-нибудь хорошее, и вот уж тогда-то точно заживем.

Не думать о том, что настоящая жизнь начнется после окончания института, свадьбы, рождения детей, после того, как ребенок наконец-то пойдет в первый класс, наконец-то окончит школу, после развода, свадьбы последнего сына или рождения первого внука. Жить надо здесь и сейчас, потому что иначе можно и не успеть.

На самом деле мы не делаем этого, потому что не понимаем, как мало времени у нас осталось. Нам вообще его отпущено очень мало, и на протяжении всей нашей такой недлинной жизни нам обязательно что-то или кто-то мешает жить по-настоящему. Родители, любимые, родственники, дети, друзья или начальство. Все время есть что-то, что заставляет нас переносить утвержденные планы на счастье на потом. На завтра, на послезавтра, на понедельник, на «после отпуска», на следующий год, на «когда дети вырастут».

Утром поблагодари Бога, что ты проснулся живым и здоровым, вечером, засыпая, скажи спасибо, что в этот день с тобой остались все твои близкие, а в промежутке просто живи: получай удовольствие от яблони, которая расцвела во дворе, от лужи, мимо которой проехала машина, не забрызгав твой белый плащ, от рабочего дня, за который тебе будет положена зарплата, от предвкушения семейного вечера в кругу близких, от новой прочитанной книги, от внезапно пойманного по телевизору любимого фильма, от анекдота, рассказанного подругой, от нового купленного платья, от планов на отпуск.

Не откладывай на потом поездку на море или в горы. Потом может не быть. Не храни деньги «на черный день». Его может и не случиться. Не откладывай деньги на похороны. Еще никто тут не остался по причине отсутствия денег. Просто живи.

Если не тратить свое время на то, чтобы постоянно ныть и жаловаться, что у тебя все плохо, то обнаружится масса возможностей организовать свою жизнь так, чтобы все стало если не отлично, то вполне сносно.

Хочешь сделать ремонт – возьми и сделай. Не жди, пока на тебя неизвестно откуда упадет миллион, которого на ремонт точно хватит. Как учил нас Антуан де Сент-Экзюпери, жизнь – это искусство маленьких шагов. А значит, что? Правильно – встань и иди!

Глава 7

Про мужской шовинизм и женскую сообразительность

На базе происходило что-то непонятное, что влекло за собой несомненную угрозу ее благополучию. Допустить это было нельзя. Никак нельзя. Связано убийство Сашки Громова с пропажей кулона, который он же и подарил Светлане, или не связано? Находящаяся в растрепанных чувствах красавица даже не смогла толком вспомнить, когда именно пропал кулон. Накануне, собираясь на охоту, она сняла его со своей роскошной груди и бросила на столик. А пропажу заметила только сегодня утром, когда пошла наверх переодеваться. И украсть безделицу могли когда угодно и кто угодно. Хоть вчера, до охоты. Хоть вечером – после. Хоть сегодня. Ключей в дверях нет, а из столовой выходили все. Кто покурить, кто позвонить по телефону, кто в туалет.

Был уже на момент кражи мертв Сашка или не был? Светлана утверждает, что в разговоре с ним на лесной полянке упомянула, что его подарок очень похож на старинную дорогую вещь, но, по ее словам, он на это никак не отреагировал. Сколько стоил этот кулон? Настоящий он, из коллекции Вероники Берковской, или просто похожая безделушка?

Все эти вопросы роем клубились в голове Аржанова. Ему казалось, что даже волосы у него на голове шевелятся от вороха мыслей. Ему вспоминалась рыдающая Светлана, растерянное лицо утешающего ее Заварина, нахмурившийся Зимний, непонятная ухмылка на лице Муромцева, взъерошенный Щапин, встревоженное лицо Златы.

Кто стянул кулон? Коллекционер Муромцев, его хваткий помощник, историк, первым обративший внимание на его возможную ценность? Или любимая подружка в простеньком льняном сарафанчике и до невозможности стильных очках? На этой мысли Аржанова прошиб пот.

Не спеша обходя базу (в движении ему всегда лучше думалось), он старался рассуждать последовательно и логично. Какая-то смутная мысль не давала ему покоя. Что-то было неправильно. Не так, как должно быть. Но вот что? Ответа на этот вопрос он пока не находил.

Аржанов вышел на берег. Река блестела на солнце, словно щедрой рукой политая оливковым маслом. От бликов на воде резало глаза, и он пожалел, что оставил дома солнечные очки.

На середине реки мерно двигалась золотистая точка, все больше и больше удаляясь от берега. Сердце пропустило один такт, и по его неровному биению Аржанов скорее почувствовал, чем догадался, что это Злата.

Надо было признать, что плавала она хорошо. Впрочем, как он уже успел убедиться, хорошо она делала практически все.

«Интересно, а на занятия любовью это правило распространяется?» – невольно подумал он и засмеялся сам над собой за эти непрошеные мысли.

Прислонившись к стволу березы, под которой на мелкую чистую гальку (около ста «КамАЗов» завез он сюда лет пять назад, благоустраивая речной берег) был небрежно брошен знакомый льняной сарафанчик, он задумчиво смотрел, как она переплывает реку. Туда и обратно. На сарафанчике лежали очки. Те самые очки, которые почему-то притягивали его как магнитом. Воровато покосившись в сторону реки, Аржанов взял их в руки. Тонкая серебряная оправа. Стекла с диоптриями, хотя и небольшими. То есть очки она носит не для солидности. И на том спасибо.

Заметив, что Злата возвращается, он аккуратно положил очки на место. Она заметила его лишь метра за два до берега. Видимо, действительно не очень хорошо видела. От неожиданности неловко всплеснула руками, подняв волну, залившую ей лицо, но справилась с собой и, приняв максимально невозмутимый вид, нащупала дно, встала в полный рост и вышла из воды.

Высоко собранный узел волос делал ее лицо строгим, а отсутствие очков – совсем молодым и каким-то беззащитным. Крупные речные капли блестели на гладкой белой коже, стекали, образуя быстрые дорожки, прокладывающие себе путь между двумя холмиками грудей, вдоль подтянутого живота, вниз по длинным стройным ногам. У Аржанова пересохло во рту.

Подойдя к нему, она вытянула из-под сарафанчика принесенное полотенце, замоталась в него, скрываясь от нескромного аржановского взгляда, нацепила очки и строго на него посмотрела.

– Как вы себя чувствуете?

Аржанов чувствовал себя как идиот-восьмиклассник, который пялится на полураздетую женщину. Но говорить ей об этом не собирался, да и спрашивала она, наверное, о чем-то другом. Ах да! У него же спина.

– Спасибо. Все хорошо.

– Но укол не может действовать до сих пор. Вы убеждены, что вам не надо сделать еще один?

– Убежден. С утра у меня был врач, мануальный терапевт, который поставил мне все на место. И да, спасибо за идею с ботулотоксином. С ним действительно все проходит гораздо быстрее, чем без него.

– А где вы в этой глуши взяли мануального терапевта и ботулин? – искренне удивилась Злата. – Да еще рано утром? Вы ведь в девять уже в столовой были, хотя вчера вечером ничто не предвещало, что вы сможете хотя бы встать, не то что ходить.

– В семь утра все это доставил вертолет. Из областного центра.

– Вы шутите?

– Какие могут быть шутки про вертолет? Я абсолютно серьезно.

– Да-а‑а. Хорошо иметь такие возможности. Но как бы то ни было, я рада, что у вас ничего не болит.

– Признаться, я тоже, – засмеялся Аржанов.

– Александр Федорович, – она стала еще серьезнее, хотя это казалось невозможным, – мне не нравится все, что здесь происходит.

– Целиком с вами согласен. Мне это тоже не нравится. Это моя база, я вложил в нее много сил и труда, и мне не нравится, что кто-то считает для себя возможным здесь воровать и убивать. И мне хотелось бы понять, имеет ли одно отношение к другому. Да и вообще тут много странного.

– Например…

Мысли в его голове щелкнули, выстраиваясь в ряд. В ее присутствии все становилось простым и ясным.

– Злата, это охотничья база. Сюда приезжают люди, которые не могут жить без охоты. Это их страсть. Их призвание. Их образ жизни. Поверьте мне, попасть сюда не так-то просто, и многие визиты расписаны на несколько месяцев вперед. И вот приезжает компания, в которой большинству охота даром не нужна. Это непонятно.

– Если вы нас со Светкой имеете в виду, то ничего непонятного тут нет.

– Несомненно, это и вы со Светланой. Конечно, бывало, что наши гости привозили с собой женщин, но это были… м‑м‑м… женщины другого сорта.

Злата покраснела.

– Но не только вы. Зачем приехал сюда Гриша? Он не скрывает, что никогда не был на охоте. У него даже ружья нет. Я ему свое давал. Что ему делать на охотничьей базе, если он не увлекается охотой?

– Котик… ой, извините, Константин Алексеевич сказал нам со Светой, что у него какие-то семейные проблемы, чуть ли не трагедия, и ему понадобилось развеяться.

– Злата, на охоте не расслабляются. Это не спа-салон. А Щапин?

– Что – Щапин? Он как раз рассказывал, что очень любит охоту. Да и стрелял вчера только он один. Остальные так, по полю и лесу гуляли.

– Вот именно. Он стрелял практически сразу. Так никто никогда не делает. Такое чувство, что он стрелял в воздух. Не говоря уж о том, что с оружием он обращаться не умеет. Ружье не мог в подставке закрепить, пока ему Санек не помог. Зачем Муромцев притащил помощника? Сто раз ездил сюда один – и тут на тебе, явился с помощником, который ему точно ни за чем не нужен. Зачем Костромин солгал, что в лесу был расстроен срочным телефонным звонком?

– Почему солгал? – не поняла Злата. – Откуда вы знаете?

– После последних ворот сотовая связь не берет, – вздохнул Аржанов. – Мы специально глушилки ставили, чтобы внезапные звонки зверей не отпугивали. Ему не могли позвонить. Но он тем не менее сказал, что ему позвонили. Зачем? И вот все эти вопросы не дают мне покоя.

Злате захотелось рассказать ему про подслушанный вчера телефонный разговор Парменова и про неведомое Залесье, проблемы с которым после гибели Санька оказались полностью решенными.

– Александр Федорович… – начала она.

– Зовите меня Сашей, ладно? – попросил обычно не терпящий фамильярности Аржанов. – Я же вас зову Златой. Кстати, откуда у вас такое имя необычное?

– Это семейная история. – Злата улыбнулась, отчего у нее на щеках появились соблазнительные ямочки. Аржанов невольно залюбовался. – У меня папа – энергетик. Когда я еще не родилась, он работал инженером, ГРЭС строил. И его отправили в командировку в Прагу, помогать чешским товарищам. На три месяца. Он страшно переживал, потому что мама беременная была, он ее не хотел оставлять так надолго. Но отвертеться не смог и поехал. И там влюбился. В Прагу влюбился. Говорил, что красивее города никогда не видел. Маме в письмах описывал ее улочки, золотые крыши, соборы. И когда вернулся, очень по Праге тосковал. У него с уст не сходило: «Злата Прага, злата Прага». И когда я родилась, он настоял, чтобы меня назвали Златой. В честь Праги. Смешно, да?

– Нет, почему смешно? Красиво. А ваш папа когда-нибудь туда еще возвращался?

– Да, он все мечтал маму туда свозить. И когда стало возможно ездить в турпоездки, они сразу туда отправились. И потом еще ездили несколько раз. Папа говорит, что Прага – город счастья.

– А вы там были?

– Нет. Папа всегда говорил, что в Прагу нужно ездить как в романтическое путешествие. Обязательно вдвоем. Без детей, без друзей. Потому что так ее очарование открывается особенно сильно. И что в этом плане Прага гораздо лучше Парижа. Он маму и в Париж возил. И они оба приехали разочарованные. Грязно. Шумно. Опасно. Я, кстати, с ними согласна. В Париже я была. И мое впечатление тоже сильно не совпало с ожиданиями. Все фильмы о мушкетерах и прочие романтические парижские истории нагло врут.

– Злата-а‑а‑а‑а! Злата-а‑а‑а, ты где? – На дальней дорожке появилась машущая руками Светка. – Иди сюда, тебя следователь зовет.

– Иду-у‑у! – Злата подхватила свой сарафанчик, всунула ноги в шлепанцы и приготовилась бежать. – Извините, меня зовут.

– Конечно. Я сейчас уеду в поселок, мне на работу нужно на пару часов. Так что за обедом меня не будет. Предупредите наших гостей, пожалуйста. Встретимся вечером, в бане.

– Как – в бане? – Злата даже оторопела. – Я в баню не хожу. Мне там плохо от жары становится.

– Ну, можете в парилку не ходить. Просто ужин у нас сегодня будет накрыт в бане. То есть в предбаннике. Он большой, и там не жарко. Так что до вечера. – Аккуратно отлепившись от березы (спина все-таки немного побаливала, несмотря на всю его браваду), Аржанов помахал ей рукой и пошел в сторону стоянки машин. Зачарованно посмотрев ему вслед и натянув на мокрый купальник сарафанчик, Злата побежала к главному корпусу.

Идти в баню Злата не собиралась. Как никто другой она признавала мудрость Гали из любимого фильма всея Руси «Ирония судьбы»: «Девушка, какая баня? У него дома есть ванная!» Ей казалась бредовой сама мысль о том, чтобы при наличии горячей воды в кране и благоустроенной душевой кабины, которая стоит в ванной комнате ее номера, можно было по собственной воле отправиться в жаркое влажное помещение с полуголыми распаренными красными людьми, которые по собственной воле хлещут себя вениками. Бр-р‑р‑р, гадость какая!

Баню Злата не переносила. Физически не переносила. В жарком натопленном помещении ей становилось плохо, падало давление, и она валилась в обморок, пугая окружающих. Такая реакция была у нее с детства. Тогда еженедельные походы в баню во время летнего отключения горячей воды считались нормой, валандаться с кастрюлями и тазами ее мама категорически не хотела. А уж у второй бабушки, папиной мамы, в деревню к которой Злату отправляли на каникулы на все лето, никакого другого способа помыться, кроме как сходить в баню, и вовсе не было. Так что летом раз в неделю Злату с ее астеническим телосложением и непереносимостью жары под белы руки выводили на воздух, кое-как замотав в полотенчико, где отпаивали, а случалось, и отливали холодной водой.

С возрастом необходимость ходить в баню пропала, а желание так и не возникло. Его робкие зачатки были на корню пресечены первым же походом в турецкую баню на модном курорте Мармарис. Сначала Злата с воодушевлением влезла на огромный горячий каменный круг в центре красиво оформленного в виде пещеры зала и с любопытством следила за действиями двух красавцев‑массажистов, укутывающих ее в облака пушистой и вкусно пахнущей белой пены, затем успела почувствовать, как у нее немеют руки, и очнулась уже на кушетке в соседней зале, привычно завернутая в полотенчико, на этот раз большое, мягкое, в цветах турецкого флага. Больше попыток полюбить баню она не предпринимала.

– Дурища ты, Златка, – авторитетно заявила Светка. – Тут баня такая роскошная, мне Котик рассказывал. Такую редко где и увидишь. Пошли. Это ж здорово, токсины выводятся, кожа дышит. Баня – лучший способ сохранить молодость.

– Я предпочитаю сохранить лицо, – возразила Злата. – Больно мне надо на глазах всей нашей честной компании в обморок падать, как нежная институтка. Стыдно ведь. Так что вы идите. А я в беседке посижу. Почитаю на свежем воздухе.

– Ну и глупо. Голодная останешься. Ужин в бане накрывают сегодня.

– В крайнем случае попрошу у Ирины бутерброд, – пожала плечами Злата. – Свет, не уговаривай ты меня. Ну не мое это. Зачем себя насиловать?

– Пойдемте, Злата, – вступил в разговор Заварин. – Там очень большой предбанник. Сами представьте, какого он должен быть размера, чтобы мы все там за стол поместились. Там совсем не жарко, дверь, ведущая в парилку, очень плотная, из огнеупорного стекла. Аржанов ее, когда установил, всем показывал. На заказ делали, она тыщ сто, поди, стоит. Посидите вместе с нами. Что ж вы одна будете? Не по-людски это.

Злата заколебалась. Конечно, в компании с самой собой ей никогда не бывало скучно. Тем более с книжкой. Но на базе происходило что-то странное, нехорошее. Опасность, витающую в воздухе, она чувствовала просто кончиками пальцев, а потому отрываться от коллектива действительно не следовало бы. Но в баню… Да еще с посторонними мужиками…

– Извините, Константин Алексеевич, а в чем ходят в баню? – спросила она.

– В баню ходят голыми, – засмеялся Заварин, и она тут же почувствовала себя глупо. – Но в предбаннике вы вполне можете сидеть в купальнике. А сверху накиньте банный халат, тот, который в номере висит.

– Халат? – засомневалась Злата.

– Да бросьте вы церемониться, тут все очень по-простому! Это база охотничья. Тут фраков и смокингов не предлагают. В лес – в штанах и разгрузке, в баню – в халате. Будьте вы проще! Поверьте, вам понравится, что не надо держать лицо.

– Поверю вам на слово, Константин Алексеевич, – задумчиво сказала Злата. – Но лицо все-таки надо держать всегда. Мне кажется, что для любого человека нет ничего важнее. Это вообще то, что делает его человеком.

– Злата, красивая женщина не должна философствовать, – назидательно сказал хирург. – Тем более на базе, где мужчины отдыхают. Действительно, поверьте мне. Я старый уже. И мудрый. «Женщина должна быть умной, надежной, профессиональной» и прочая… Глупости все это. Эмансипация, будь она неладна! Женщина должна быть комфортной и беспроблемной. А ходить в баню в банном халате – часть комфорта. Вот правда.

Спорить с мужским шовинизмом – дело бесперспективное. В этом Злата, живущая и работающая в мужском мире, была уверена, а потому в ответ на проповедь Заварина коротко кивнула и пошла в баню. В прямом смысле слова.

Стоящее над рекой здание бани действительно впечатляло. Как и обещал Заварин, общая комната оказалась площадью метров в сорок. В ней разместился кухонный гарнитур с чайниками, посудой, коллекцией невиданных чаев и сушеных лесных трав. Вешалка для верхней одежды, видимо рассчитанная на холодное время года. И огромный деревянный стол, добела выскобленный, покрытый уютными льняными салфетками с вышитыми народными узорами. Стол ломился от яств.

Из-за раннего и обильного ужина обед сегодня не подавали, так что незаметно для себя Злата успела проголодаться. Глядя на маринованные помидоры и перец, хрусткие пупырчатые малосольные огурчики, одуряюще пахнущие чесноком, и разваристую картошку, посыпанную ярко-зеленым укропом, она судорожно сглотнула.

В бане, кроме нее, Светки и Заварина, еще никого не было. Вернее, на вешалке висел одинокий белоснежный халат да за стеной брякали тазы.

– Кто-то парится уже, – заметил Котик. – Светланка, мы с тобой, наверное, пропустим всех по одному разу да вдвоем сходим. Надо же тебе компанию составить, раз подружка твоя париться не любит. Заодно и веничком тебя постегаю. – Глаза его лукаво блеснули.

Злата оценила диспозицию и быстро залезла в самый угол широкого белого кожаного дивана, полукругом огибающего стол. Выходить отсюда ей было решительно незачем, а в самом углу она точно никому не мешала.

Ей ужасно хотелось стащить со стола хоть что-нибудь из еды. Но воспитание не позволяло, да и нарушать красоту, любовно возведенную Ириной, было жаль. Хлопнула дверь, и вошедшая Ирина ловко сгрузила с подноса на стол две глубокие тарелки, на которых исходили соком четыре курицы гриль. От их запаха у Златы на миг помутилось в голове, чище чем от бани. Есть хотелось невыносимо, слюна наполнила рот.

– А вы не стесняйтесь, налегайте, в большой семье не щелкают. – Неведомо откуда взявшийся Аржанов, смеясь, смотрел на нее, стоя по другую сторону стола. Рядом, не поднимая головы, хлопотала Ирина.

– Александр Федорович, вам чаю травяного налить? – тихо спросила она.

– Нет, спасибо, Ириша. Я, пожалуй, еще один заход сделаю, и уж потом чаю, – ответил он.

Злата поняла, что хозяин первым опробовал сегодняшний пар и это его халат висит на вешалке у входа. Он был красный и влажный. Мокрые волосы, небрежно зачесанные назад пятерней, блестели. Капли выступали на широкой груди, обильно покрытой густой растительностью, дорожкой сбегающей вниз по накачанному, ни малейшего признака жира, животу и теряющейся где-то под белым полотенцем, тщательно замотанным вокруг талии.

Злата на миг представила, как это полотенце разматывается и соскальзывает на деревянный пол, к ногам стоящего перед ней мужчины. Ее бросило в жар. Даже капельки пота выступили над верхней губой. В ушах зашумело.

«Все-таки вертебро-базиллярного криза мне не избежать, – краем сознания подумала она. – Традиция же. Падать в обморок в бане. И сейчас я упаду в обморок только от того, что рядом со мной стоит практически обнаженный мужчина. Точнее, именно этот практически обнаженный мужчина. Здорово, Добровольская! Как же низко ты пала! Если бы он сейчас развернул это чертово полотенце, ты была бы рада ему отдаться прямо на этом столе. Тебя бы даже присутствие посторонних не смутило. Кто бы мог от тебя ожидать!»

Действительно, отношение Златы к сексу было более чем спокойным. Фригидной она, конечно, не была и удовольствие от близости испытывала, вот только удовольствие это оставалось ровным и спокойным, как вода в лесном ручье. Ни тебе волн, ни тебе наводнений. Ее физические чувства никогда не выходили из берегов, в отличие от регулярно зашкаливающих эмоций.

Телесный контакт она считала чем-то второстепенным, в отличие от контакта душевного. То есть главное – это родство душ, общность интересов, а уж никак не постель. Она может прилагаться к отношениям, если мужчине это надо, но не обязательно. К слову, именно в этой непритязательности как раз и крылась ее ценность для Артема Галанина. К своей любовнице он зачастую приезжал просто поваляться на диване с книжкой, выпить бокал вина в неспешной беседе, выслушать ее точного совета и просто выговориться. Конечно, когда он был в настроении, Злата всегда отвечала на его физические потребности. Но если проявлять подвиги в постели ему по какой-то причине не хотелось, она никогда не обижалась и не настаивала. Точнее – инициатива в этом вопросе всегда исходила от него.

Именно поэтому шум в ушах, учащенный пульс и бесстыдное желание стащить полотенце с полуголого Аржанова казались ей симптомами неизвестной болезни. Объект ее фривольных мечтаний ее смятения не замечал.

– Вы бы поели, – заботливо сказал он. – Вон аж позеленели уже. Не надумывайте себе. Тут не жарко. И окно открыто. Так плохо вам не станет. Давайте я вам морса налью.

– Вы бы лучше о своем здоровье позаботились, – сквозь зубы процедила Злата, пытаясь нормализовать сбившееся дыхание. – Вам, между прочим, в парилку нельзя.

– Почему? – искренне удивился он.

– Потому что после инъекций ботокса три дня нельзя ходить в баню. – В голосе Златы послышался вызов. – Он от этого разрушается, так что у вас спина может снова заболеть.

– Ничего, – беззаботно махнул рукой он. – Еще вколем. Я человек запасливый, попросил привезти несколько флаконов. Так что не беда.

Стоящий под окном человек задумчиво прикусил сорванную по дороге травинку. Когда-то давно, в своей прошлой жизни, он получил медицинское образование, а потому ботокс, то есть ботулотоксин во флаконах для инъекций, его крайне заинтересовал.

– Ну что, пошли париться? – Веселая компания дружно приблизилась к крыльцу.

– Пошли, – так же весело ответил он. – Хотя лично я предпочел бы для начала поесть. Тяжело на природе без обеда.

Все происходящее скользило по краю Златиного сознания. Полуголые чужие люди, небрежно завернутые в большие белые пушистые полотенца вокруг бедер, с веселыми лицами то и дело ходили в парилку. Возвращались, опрокидывали стопки, отчего становились еще веселее, ели, смеялись, оживленно вели какой-то никчемный бессмысленный разговор, периодически выходили курить на крыльцо, бегали нырять в речку, до которой прямо от порога бани вела зеленая дорожка из искусственного покрытия. Было шумно и как-то бестолково.

Настала очередь уединиться в парилке Светке и Котику. Проводив их взглядом, Злата подумала, что вряд ли могла бы так же легко на глазах у всех уйти вдвоем с мужчиной.

«Ханжа, – мрачно сказала она себе. – От этого все твои беды. Проще надо быть, и люди к тебе потянутся. Руками и даже ногами, как говорил мой одноклассник Юрка Симонов».

Аржанов внимательно смотрел на ее нахмуренные брови. Ей было неуютно под его взглядом. Она все время ощущала, что сидит напротив него в одном купальнике. И его полотенце продолжало ее смущать, чего уж греха таить. Чтобы отвлечься, она начала вспоминать все странное, что произошло на базе с момента их приезда. Надо признать, что странного было немало.

Налив морса в высокий стеклянный бокал, она маленькими глоточками пила его, не прекращая размышлять. Аржанов откровенно любовался ее сосредоточенностью. Все-таки это было чудо, а не девушка.

– А что вы ничего не пьете?

Злата вынырнула из собственных мыслей и с легким недоумением уставилась на подсевшего к ней банкира Гришу.

«О господи, только б ухаживать не начал», – с тоской подумала она и вслух сказала:

– Я разборчива в спиртных напитках. Водку пить не могу. Коньяк не люблю. Полусладкие вина тоже не по моей части. Так что морс – самое то.

– А что вообще пьет такая очаровательная девушка?

Злата непроизвольно поморщилась.

– Брют. Сухие красные вина. А их крепкого – виски, текилу, граппу, сливовицу, ну и кальвадос, пожалуй. – Краем глаза она увидела, как сначала нахмурился, а потом усмехнулся Аржанов.

– Да вы что! – Гриша тоже оживился. Его одутловатое лицо как будто утратило присущую ему печать напряжения. – А у меня с собой есть бутылка удивительного кальвадоса. Двенадцатилетней выдержки. Я сейчас схожу в номер и принесу.

– Да не надо, не утруждайте себя, – попыталась остановить его Злата. Но он, не слушая возражений, накинул халат и выскочил за дверь бани.

«И что я буду делать, если он разделяет правило «Кто женщину поит, тот ее и танцует»?» – уныло подумала Злата.

Из парилки вернулась разрумянившаяся и довольная Светка. Ничуть не смущаясь понимающих взглядов окружающих, она шумно плюхнулась на белый кожаный диван рядом со Златой и, вытащив из ее рук стакан, отхлебнула из него.

– Где Константин Алексеич? – спросила у нее Злата.

– Сказал, что щас еще на полке полежит и на речку пойдет окунаться, – ответила та. – Попарились мы знатно. Как говорит Инка Перцева, есть что вспомнить, нечего детям рассказать, – Светка плотоядно захихикала.

– Слушай, подруга, – решительно сказала Злата, – а ответь мне на один нескромный вопрос. Когда мы в первый день шли на завтрак, я услышала, как ты разговаривала с кем-то по телефону. Очень взволнованно говорила что-то вроде: он не должен узнать, делай что хочешь… Ты что, к тому моменту уже знала, что Громов здесь, на базе? И просила его по телефону, чтобы он Котику ничего не сказал? Тогда зачем ты сказала Зимнему и следователю, что увидела его только в машине?

– Ты что, перегрелась? – Светка с изумлением на нее посмотрела. – Я с девчонками своими разговаривала. Из рекламного отдела. Мы один банк на рекламу разводили. Полгода угрохали. Ну, и вроде дело сдвинулось с мертвой точки. А другому банку мы огромные скидки даем. Они по предоплате работают, поэтому у них стоимость квадратного сантиметра на сорок процентов дешевле. Вот я и предупреждала девчонок, чтобы они новому клиенту не проболтались. Он на предоплату ни в какую не идет, но каждую копейку считает, жмот несчастный. Ты что придумала, Добровольская? Ты тут детективы читаешь на досуге или тебе убийство крышу снесло настолько, что ты в мисс Марпл решила заделаться?

– Для мисс Марпл я еще молодая, – мрачно ответила Злата. Ее подозрения в Светкин адрес теперь казались ей глупыми. – Вот что, подруга, – сказала она, чтобы перевести разговор на другое. – Перед тем как ты обнаружила, что кулон пропал, ты успела своей Инне позвонить?

– Успела. – Напоминание о пропаже стерло улыбку с круглого Светкиного личика. – Я ей позвонила, а уже потом решила переодеться, чтобы оправдать свое отсутствие. Вот тут-то и выяснилось, что кулончик тю-тю. Знать бы хоть, ценный он был или нет. Чтобы понимать, чего именно я лишилась.

– Погоди. Что тебе твоя Инна сказала?

– Да что сказала… Заверещала, что это супер какой крутяк и жаль, что номер только что вышел, теперь придется до следующего терпеть. И что она обязательно будет мне звонить, узнавать, как продвигается расследование. Ну и предупредила, чтобы я больше никому ничего не рассказывала. Она знаешь какая… За эксклюзив маму родную продаст. А уж как информацию собирает… Нет ей равных.

– Свет, а ты можешь ей потихоньку еще раз позвонить и попросить узнать, что происходит вокруг Залесья?

– Залесья? – непонимающе уточнила Светка.

– Да тише ты, – одернула ее Злата. – У нас район такой есть, на западе области. Мне нужно узнать, происходит там что-нибудь необычное или нет. Можешь?

– Тебе для Артема, что ли? – Светка понизила голос до шепота. Было это довольно кстати, потому что за их беседой следили. Злата заметила внимательный взгляд Щапина. Сидящий неподалеку историк не пропускал ни слова из их беседы.

– Нет, не для Артема. – Злата тоже заговорила еще тише. – Мне кажется, что это может иметь отношение к гибели Громова. Я тебе потом расскажу, честное слово. Тут нельзя.

– Да уж, тут ушей слишком много, – согласилась Светка и повернулась в сторону стукнувшей входной двери. С берега реки вернулся пахнущий речной прохладой Заварин, а вместе с ним Гриша, принесший-таки обещанную бутылку.

Все собравшиеся обступили его, рассматривая уникальный напиток на просвет. Затем кальвадос был торжественно открыт и разлит по бокалам. Запах от него шел упоительный. Сделав маленький глоток, Злата покатала напиток на языке и проглотила. Яблочный аромат растекся у нее по небу, прокладывая дорожку в желудок. Она невольно зажмурилась от того, как ей было вкусно. Кальвадос, к которому ее приучил Артем, она действительно очень любила.

Он жег ей внутренности, а взгляд Аржанова жег висок. Он мешал ей, неотрывный и, как ей показалось, встревоженный. И чтобы не думать об этом, она решительно отвернулась и сделала еще один достаточно большой глоток из бокала.

Аржанов действительно был встревожен. Он тоже слышал ее разговор с подружкой. Слышал от первого до последнего слова. Он ничего не понял ни про рекламу, ни про неведомое ему Залесье. Но из разговора ясно вытекало, что сумасшедшая девица затеяла собственное расследование, и это ему категорически не нравилось.

Нет, он уже успел оценить быстроту и ясность ее мышления. Она наверняка многое замечала и была способна на парадоксальные выводы. В этом плане она могла быть очень даже полезна. Но собирать информацию, чтобы вычислить убийцу, было опасно. Очень опасно, и потому он должен был ее остановить.

«С ней надо поговорить, – решил он про себя. – Выяснить все, что ей известно. Попробовать сопоставить факты. И убедить никуда не лезть. Ничего не спрашивать. Потому что хочет он этого или не хочет, но убийца Санька находится здесь, на базе. В одной компании с ними. Вот в этой самой бане. И он уже доказал, что совершить убийство ему совсем несложно».

Ему стало душно. Выйдя на крыльцо, как был, в одном полотенце, он сбежал по резиновой дорожке вниз к реке, у кромки воды развернул полотенце и с размаху бросился в воду. Вечерняя вода приятно холодила кожу. Река расстилалась перед ним, знакомая, родная. Уверенными взмахами преодолев расстояние до середины, он перевернулся на спину и, раскинув руки, посмотрел в вечернее небо. Ему было о чем подумать.

Проследившая глазами за его уходом Злата вдруг почувствовала себя одиноко. Без него в набитой людьми комнате стало пустынно и как-то холодно.

«Пойду воздухом подышу», – решила Злата.

Она вылезла из-за стола, подошла к вешалке с халатами, вытянула свой, накинула его на плечи и вышла на крыльцо. Далеко в реке она увидела мерно двигающуюся точку. Хозяин базы плыл мощно и уверенно, как будто ему принадлежала не только база, но и река, и ночное небо в неярких летних звездах, и весь мир. Хотя, может быть, так оно и было.

Под легким ветерком Злате стало зябко. Засунув руки в глубокие карманы, она попыталась расслабиться, чтобы согреться. Вокруг звенели комары и стрекотали кузнечики. И в этом звуке было столько покоя, что ей почему-то захотелось плакать.

Пальцы в кармане халата нащупали что-то стеклянное. Подойдя к окну, из которого падал яркий свет, Злата вытащила из кармана два флакончика. Это оказался ботокс.

«Это Аржанова халат!» Ее озарила неожиданная вспышка радости от того, что она надела вещь, которая до этого облегала его крепкие плечи, и тут же накрыла волна неловкости. Никогда и ни при каких обстоятельствах Злата Добровольская без спроса не брала чужое. Опустив флаконы обратно в недра карманов, она вернулась в баню и, сняв халат, аккуратно пристроила его обратно на вешалку, после чего шмыгнула на свое место за столом и снова отхлебнула кальвадоса из бокала.

Пока он любовался звездами и представлял, какой может быть девушка Злата на ощупь, его довольно далеко отнесло течением. Конечно, иногда, под настроение, он любил плыть против течения, и одно такое купание чуть не стоило ему жизни. Правда, дело было в середине ноября и температура воды опустилась градусов до восьми, не больше. Но сейчас ему было лень. Перевернувшись на живот и оценив расстояние до бани, Аржанов решил вернуться к оставленному на песке полотенцу по берегу. Собственная нагота его ничуть не смущала.

Белые ночи уже уступали ночной темноте. Аржанов почти сливался с серым сумраком, который мягко окутывал влажное тело. Неслышно ступая по прибрежному песку, чтобы не идти босиком по гальке пляжа, он не спеша приближался к сияющей огнями бане. Краем глаза он заметил непонятное шевеление за кустами и остановился, прислушиваясь.

На дорожке с той стороны кустов разговаривали Муромцев и Парменов. Огонек сигары, которую курил журналист, светился сквозь вязь листьев. До Аржанова донесся густой, чуть сладковатый запах дорогого табака.

– Ну что, тезка, когда купину отдашь? – В баритоне Муромцева чувствовалась угроза.

– А за что? – чуть лениво спросил, похоже, не испугавшийся Парменов.

– Как за что? У нас с тобой уговор был. Что если я приеду сюда, чтобы помочь тебе решить проблему с Залесьем, то купина моя.

Аржанов навострил уши. Залесье сегодня упоминала Злата, и она же сказала подруге, что оно может быть связано с убийством Санька.

– Я приехал, проблемы с Залесьем, как я понимаю, больше нет, так что уговор дороже денег.

– Серега, побойся бога! – В голосе Парменова послышалась нервозность. – Или ты что, хочешь сказать, что проблему с егерем решил именно ты?

– Я ничего не хочу сказать, – невозмутимо ответил Муромцев. – Но ты просил приехать и уговорить его не мутить в Залесье воду. Я приехал. Ничего мутить он больше не будет. А вследствие моего приезда, в связи или опосля, значения уже не имеет.

– Я от уговора не отказываюсь. Только вот мне кажется, что Громова просто очень своевременно шлепнули, а ты теперь пытаешься приписать себе чужие заслуги, чтобы захапать купину. Ты что, думаешь, я не помню, как долго ты на нее зубы точишь?

– Не отказываешься – и хорошо. Молодец. Возьми с полки пирожок. И не подумай, что сможешь соскочить и увезти купину обратно. Сережа, что-то мне подсказывает, что ты не очень рвешься узнать, я ли решил для тебя эту проблему. Зачем тебе лишняя информация, ты же умный человек?

– Да уж, меньше знаю, крепче сплю, – усмехнулся Парменов. – Просто если факт передачи купины состоится, а потом менты выяснят, что Громова шлепнул ты или твой мутный помощничек, то я же, чего доброго, в заказчики попаду. Или в соучастники. Не хотелось бы.

– Не бойся. – Баритон Муромцева звучал снисходительно. – С этой стороны тебе ничего не угрожает. А купину отдать все-таки советую, и как можно быстрее. У тебя ее при обыске хоть не нашли?

– Не дурак. Спрятана надежно. Я подумаю, Сергей Василич. Ты меня либо втягиваешь в уголовщину, либо дуришь. И то и другое мне не нравится.

– Так ведь мне тоже часто не все нравится. Ты подумай, конечно, Сережа. Но недолго. До завтра. Потому что я приехал сюда за купиной и без нее не уеду.

Неслышно отступив назад, Аржанов вошел в реку, нырнул, чтобы под водой доплыть до середины, там шумно вынырнул и замолотил руками, производя как можно больше шума. Два собеседника на дорожке замолчали и быстрыми шагами двинулись в сторону бани.

Глава 8

Седина – в бороду, бес – в ребро

Среда

За завтраком выяснилось, что полиция нашла пистолет. Он спокойно лежал себе в кустах, метрах в двухстах от той полянки, на которой встретил свой смертный час Санек. Обычный «макаров», ничего особенного. Как хмуро объявил Зимний, явно сомневающийся, правильно ли он делает, раскрывая оперативную информацию, серийный номер уже «пробили». Пистолет заявлен как потерянный много лет назад.

Особого ажиотажа информация не вызвала. С аппетитом наворачивающий натуральный йогурт с медом и черникой Муромцев заметил, что, раз ружья ни при чем, было бы неплохо все-таки поохотиться, уж коли они сюда приехали. Костромин нервно заявил, что завтра его уже ждут на работе. Да Щапин сказал, что поездка сильно расширяет его познания в криминологии.

– Совсем не моя тема! – жизнерадостно воскликнул он. – История, культура – это мое. А вот все эти пистолеты, ружья, выстрелы, убийства… Но говорят, что все в жизни стоит пройти. Поэтому интересно. Очень интересно.

Злате интересно не было. Ее волновал совсем другой вопрос, поэтому, улучив минутку, когда все присутствующие за завтраком отвлеклись на какой-то общий разговор, она тихонько спросила у Светки:

– Ты Инне перезвонила?

– Обижаешь? – Светка укоризненно посмотрела на подругу. При всей своей непоседливости и жизнелюбии характером она обладала железным, своим рекламным отделом рулила умело, и во многом это объяснялось тем, что она никогда ничего не забывала. – В семь утра еще. Влетело мне, конечно, от нее по первое число. Она же звезда у нас и жена богатого мужа при этом, так что раньше полдевятого глазки продирает лишь по особой нужде. Впрочем, ей это надо не меньше, чем мне, а может, и больше. Тем более она сказала, что про конфликт по поводу Залесья все знает. Пообещала, что свежачок уточнит поутру и скинет мне все на электронную почту. Думаю, что после завтрака можно будет проверить.

– Отлично, – обрадовалась Злата. – А то не дает мне покоя эта информация. Вот чую я, что Громова убили из-за этого самого Залесья.

Впрочем, сразу после завтрака ей не удалось удовлетворить свое любопытство. Господин Заварин увлек Светку «в нумера», и та, бросив на подругу извиняющийся взгляд, покорно пошла вверх по лестнице, предаваться любовным утехам.

Злата поднялась за книжкой и вышла на улицу, чтобы скоротать время в красивой беседке, утопающей в зелени. Книжка была интересная. Детектив, к тому же нечитаный, но мысли Златы то и дело соскальзывали с его сюжета на события, участницей которых она поневоле стала. Рассеянно поднимая глаза от книги, она видела гостей базы, так же, как она, довольно бесцельно слоняющихся по территории.

Муромцев уверенно шел в сторону пляжа, Ровняков, усевшись в такой же беседке неподалеку, разговаривал по телефону. Зимний у крыльца беседовал с человеком в погонах. Парменов увлеченно строчил что-то в ноутбуке, присев прямо на ступеньки их гостевого дома.

Коротко звякнул телефон, уведомляя Злату, что ей пришло СМС.

Все-таки Светка Медведева была хорошим менеджером, да и другом она была хорошим. Понимая, как не терпится Злате получить информацию, она прислала ей пароль и логин от своей электронной почты.

– Котик на второй заход пошел, – написала она. – Ты сама посмотри. А то мне неловко.

Отправив в ответ короткое «спасибо», Злата захлопнула книжку и, оставив ее в беседке, торопливо направилась в сторону дома. Как она помнила, в кабинете стоял мощный компьютер, а значит, посмотреть там Светкину почту и распечатать письмо от неведомой Злате Инны было вполне возможно.

По холлу слонялся неприкаянный Гриша. Взгляд у него был встревоженный, в руке он сжимал мобильный телефон, да так крепко, что даже костяшки пальцев побелели.

В кабинете, к счастью, никого не оказалось.

Интернет-вкладка была открыта на странице Яндекса. Злата непроизвольно глянула в поисковую строку. «Применение ботокса» – было написано там.

«До чего все-таки Аржанов основательный человек, – подумала она, с улыбкой закрывая окно и входя в почту. – Еще позавчера он ничего не знал про применение ботулина для лечения спины, а теперь внимательно изучает этот вопрос. Не может не разобраться досконально. Что ж, вызывает уважение».

Письмо от Инны в Светкиной почте действительно было. Текстовой файл оказался довольно большим – на три страницы, и чтобы не тратить время, ведь электронка в любой момент могла понадобиться кому-нибудь еще, а Злата вовсе не горела желанием быть застуканной за чтением письма про Залесье, она быстро распечатала файл на стоящем рядом принтере. Закрыла Word, не сохраняясь, вышла из почты и на всякий случай проверила, не может ли кто-нибудь воспользоваться какой-то допущенной ею оплошностью.

Все было в порядке, поэтому, прихватив листы, Злата направилась обратно в облюбованную ею беседку. Банкир Гриша по-прежнему был в холле. Упершись лбом в запертую стеклянную дверь, через которую виднелась река, он глухо говорил в прижатую к уху трубку:

– Как она? По-прежнему не ест? Начали принудительное кормление? Но я надеюсь, ей это не доставляет особого дискомфорта? А схему лечения вы поменяли? И что? Тоже без изменений? Доктор, скажите, ну хоть какая-то надежда на улучшение есть?

Вся его массивная грузная фигура выражала отчаяние. Злате стало неудобно, как будто она подглядывала за чем-то интимным, а потому она быстро прошмыгнула через холл и выскочила на крыльцо в другую открытую дверь.

«У него семейная трагедия, – вспомнила она слова Заварина. – Все же интересно было бы узнать какая. Вон как он беспокоится и переживает!» Впрочем, мысли о Грише выветрились у нее из головы сразу же, как только она села на скамейку и начала изучать присланную Инной Полянской информацию о Залесье.

Все оказалось банально, понятно и от этого особенно интересно. В Залесском сельском поселении, находящемся за 400 километров от их областного центра, решили построить новый ЦБК. Крутой московский инвестор по достоинству оценил и мощные лесные массивы, собственно говоря давшие название этой местности, и широкие возможности водохранилища, на раз решающего проблемы с водой, жизненно необходимой новому производству, и готовность областной власти идти этому самому инвестору навстречу. Создание крупного предприятия дарило области надежду на небывалый экономический подъем, новые рабочие места, неоскудевающий поток налогов в бюджет и всеобщее благоденствие и процветание, в том числе и в виде откатов, разумеется.

Все бы хорошо, да только для строительства комбината в максимально удобном месте нужно было снести три потерявшиеся в лесной глухомани деревни. Одна – совсем заброшенная – не сулила никаких проблем. С жильцами второй – дачниками, приезжающими с Севера и готовыми перебраться на новое место при условии предоставления земли и компенсации за доставленные неудобства, – договорились довольно быстро. А вот жители третьей…

Крепкая деревня, вернее село под названием Малое Залесье располагалось в наиболее живописном месте, в аккурат на берегу водохранилища. Дома здесь были добротными, мужики непьющими и, как на грех, готовыми отстоять свою малую родину, в том числе, если потребуется, то и с вилами в руках.

Их пытались уговорить, запугать, купить. Ничего не получилось. Во главе крепко сколоченной группы протеста стоял Федор Громов – мужик лет шестидесяти. На все важные переговоры приезжал и его сын Александр, бывший спецназовец. Парень крепкий, несгибаемый, даже упертый. С дрянным характером парень.

Любые переговоры упирались в тупик. Громовы не собирались покидать насиженное место ни за какие коврижки.

– Родиной не торгуем, – каждый раз говорил Александр, а Федор лишь усмехался в свои прокуренные седые усы.

Остальные жители деревни потихоньку сдавали позиции и были готовы обсуждать условия сделки, но… только после того, как свое согласие дадут Громовы. Их авторитет в деревне был непререкаем. Время шло, инвестор потихоньку терял терпение, а местная власть – надежду.

А потом Александр Громов попросту исчез. Перестал появляться в родных местах, и на все посулы и уговоры Федор теперь отвечал только одно: хозяйство отписано на сына. Как он решит, так и будет. Его и спрашивайте. А когда приедет, не знаю. С работы Александр уволился, телефон сменил, а отец «явки и пароли» не сдавал ни в какую.

Между тем проект строительства нового ЦБК был готов, все необходимые согласования и экологические экспертизы пройдены, причем именно в привязке к данной местности, то есть к Залесью. А потому дальнейшее отсутствие Александра или его дальнейший отказ от переговоров уже приносил инвестору не только легкие неприятности, но и конкретные убытки. Решать проблему с упертым Громовым нужно было быстро и радикально.

«Да-а‑а‑а, – протянула про себя Злата, перевернув последний лист. – В этом свете телефонный разговор знаменитого тележурналиста Парменова выглядит совершенно по-новому. Мягко говоря, совсем нехорошо выглядит. Получается, что душка Парменов имеет отношение к убийству Александра Громова. Спрашивается, и что мне теперь с этим делать?»

Задумчиво сложив листки бумаги вчетверо, она засунула их между страницами и захлопнула книжку. Читать совершенно не хотелось. Жизнь оказывалась гораздо круче самого интересного детектива.

– Златка, – на пороге гостевого дома появилась Светлана и, щурясь от бившего в глаза солнца, помахала ей рукой, – на речку пойдешь?

– Пойду, – крикнула в ответ Злата, – только за купальником сбегаю! Подожди меня, я быстро.

Натянув купальник, она накинула сарафанчик и, прихватив полотенце, весело сбежала со ступенек.

– А Ромео твой где? – весело спросила она подругу, подхватив ее под руку.

– Ну-у‑у, какой же он Ромео, он, скорее, Люк из «Смутной улыбки». Ну, не помнишь, что ли, – герой романа Франсуазы Саган? Солидный дядечка, изменяющий своей жене. Спит. Умаялся.

– Помню. – Злата снисходительно посмотрела на Светку. – В тебе тактичности, как в бульдозере!

– Почему? – недоуменно посмотрела на нее та.

– Потому что этот герой, Люк, – адвокат. Так что это не твой пример, а мой. И жена его, Франсуаза, – такая же всепрощающая и мудрая женщина, как жена Артема.

– Прости. – Светка остановилась и покаянно прикусила губу. – Правда, вечно я болтаю, не подумав. Златка, не сердись. Я не хотела.

– Да ну тебя, глупая, я совершенно не сержусь, – расхохоталась Злата. – Прошло то время, когда каждое упоминание о том, что Артем женат, приносило мне боль. Наплевать, правда. Пошли купаться. – И, таща за собой все еще расстроенную собственной неловкостью Светку, она побежала к берегу.

Загорая, купаясь и болтая, они прекрасно провели время до обеда. Подставляя лицо солнечным лучам, Злата думала, что неожиданный отпуск летом – это не так уж и плохо. По крайней мере, скучным его точно не назовешь. В конце ведущей на пляж тропинки появился банкир Гриша с полотенцем через плечо.

– Можно присоединиться к вам, девушки? – спросил он.

– Пляж большой, – не очень-то вежливо ответила Светка, – так что места всем хватит.

– А вы, кажется, книжку в беседке забыли. – Гриша повернулся к Злате, протягивая ей действительно позабытый в беседке детектив.

«Вот растяпа!» – выругала себя Злата, вспомнив о заложенных в книжку листках с описанием ситуации в Залесье. Взяв книгу, она машинально проверила: листки лежали на месте.

– Спасибо, – искренне сказала она. – Я такая рассеянная… А книга новая, еще не читанная, не хотелось бы потерять.

– Да ну, тут ничего не может пропасть, – убежденно сказал начисто забывший про злополучный кулон Гриша и деловито затрусил в воду.

– Слушай, я же почту проверила твою. – Злата повернулась к Светке и тихонько зашептала, так, чтобы не услышал фыркающий в реке Григорий: – Ты чего у меня не спрашиваешь, что я узнала?

– А ты почему не рассказываешь? – спросила в ответ Светка. – У меня на фоне страстной любви и связанных с этим физических упражнений все мысли в голове мутятся. Но ты-то спокойна и холодна, так что с тебя и спрос.

– Хитрюга, – засмеялась Злата. – На, сама читай. Я письмо твоей Инны распечатала. Мало ли какие уши нас слышат.

Достав из книжки бумагу, она развернула ее, успев мимолетно удивиться, что вместо трех листочков сейчас в ее руках оказался только один. Заглянув в текст, Злата застыла. История Залесья, оставленная в беседке на полдня, бесследно исчезла. На ее месте лежал совсем иной текст. И он гласил, что Александра Громова убил заместитель губернатора Иван Костромин.

* * *

В тиши кабинета, которую ничего не нарушало, кроме тихого шелеста просматриваемых и перекладываемых бумаг, телефонный звонок прозвучал неожиданно резко. Чтобы раскопать телефон из-под вороха документов (и как они умудряются накапливаться в таких количествах всего за несколько дней?), понадобилось несколько мгновений, и Аржанов даже слегка поморщился от настойчивых трелей. Раздобыв свой айфон, он глянул на экран и снова слегка поморщился. Звонила жена.

– Да, Маша, – голос его был невозмутим и бесцветен, – я слушаю тебя.

– Да? Ну, надо же, какая редкостная удача. – Ее голос тоже был спокоен, и даже звучавшая в словах язвительность не нарушала этого спокойствия. Так, легкая рябь на гладкой реке, не более. – Аржанов, ты бы домой заехал.

– Случилось что-нибудь?

– То есть для того, чтобы ты появился дома, надо, чтобы что-нибудь случилось, – довольно равнодушно констатировала Маша. – Не считая того, что Дед поймал очередного поджигателя, ничего. Но ты бы приехал, потому что надо решить, что с этим поджигателем делать.

Большой трехэтажный дом на окраине деревни, стоящий высоко над речным откосом, Аржанов построил лет пятнадцать назад. На обширном участке располагались еще добротная баня, гараж на пять машин, гостевой дом на четыре спальни и еще один, поменьше, отданный в безраздельное владение бывшему егерю Михаилу Николаевичу, которого, впрочем, в деревне никто никогда не звал иначе, чем Дед.

Похоронив жену, с которой ссорно и бурно прожил бок о бок сорок лет, он в одночасье вышел на пенсию, оставил дом дочке с зятем и внуками, ушел в лесную сторожку, построенную когда-то для ночевки в лесу охотников, и запил.

Спустя недели три Аржанов нашел его там практически в невменяемом состоянии, отвез в ФАП на капельницы, собственноручно отпарил в бане и поселил в маленьком гостевом домике, поручив присматривать за хозяйством в свое отсутствие.

– Только не пей, – сказал он, уезжая по делам то ли в Архангельск, то ли в Москву. – Понял, Дед? Будешь пить, лично верну в сторожку и там брошу, понял?

– Понял, – смиренно ответил Дед и принялся травить байки, по части которых до смерти своей старухи был большой мастак.

С тех пор прошло уже лет шесть. Командировки Аржанова становились все чаще и длительнее, и ведение большого хозяйства, требующее мужской руки и мужского же пригляда, практически полностью легло на плечи Деда. Впрочем, тому это нравилось. Он колол дрова, постоянно чинил не нуждающийся в починке забор, зимой чистил дорожки от снега и посыпал их песочком, летом косил траву, наотрез отказываясь выгонять из сарая новомодную косилку на колесиках и предпочитая каждый день по старинке точить косу. Он бы и воду из колодца таскал ведрами, если бы не категорическое нежелание Маши отказываться от благ цивилизации, основательно устроенных Аржановым. В доме были и водопровод, и канализация, и отопление. И с этим Деду приходилось мириться.

Добротное хозяйство не раз становилось мишенью для чужих завистливых глаз. Аржановых уже трижды пытались поджечь. В первый раз даже сгорела баня, на месте которой поставили другую, еще краше. Затем Аржанов заказал и установил на участке датчики движения, которые срабатывали каждый раз, когда приближался чужой, и Дед с двустволкой дважды выходил на охоту, заканчивающуюся поимкой злоумышленников. Те трепыхались в его крепких руках и, наматывая пьяные сопли на кулак, объясняли, как ненавидят проклятого капиталиста Аржанова, у которого есть все и которому для восстановления мировой справедливости просто необходимо подпустить красного петуха.

Первого незадачливого поджигателя сдали в милицию, и Аржанов до сих пор брезгливо морщился, вспоминая, как приходила к нему его жена, которая умоляла забрать заявление, чтобы у ее детей не было отца-уголовника. Как она плакала, размазывая слезы по не очень молодому и не очень чистому лицу, как бухнулась под конец на колени, толстая, неопрятная, утратившая не только былую красоту, но и последние следы женской привлекательности.

Она не осуждала мужа за ненависть к Аржанову, она и сама люто ненавидела проклятого капиталиста. За большой добротный дом. За чистых и опрятных детей. За Машу, которая не знала, что это такое – жить с пьющим мужиком. Она только искренне горевала, что муж так глупо попался и теперь может пойти под суд и сесть в тюрьму.

Аржанов тогда ее выгнал, заявление из милиции забрал и Деду велел больше никогда органы в это дело не впутывать. Поэтому следующего пойманного поджигателя Дед просто выпорол. Отходил вожжами, привязав в забору, у которого и поймал мерзавца, прилаживающего канистры с бензином. И снова перед Аржановым плакала немолодая женщина с расплывшимся блином на месте лица. От ненависти плакала, от несправедливости судьбы, которая одним дает все, а другим ничего. И от жалости к своему охающему и хромающему супругу, пугливо озирающемуся на стоящего невдалеке Деда. С тех пор года три поджогов не было – и вот тебе, пожалуйста.

– Жертвы и разрушения есть? – спокойно спросил Аржанов, понимая, что, будь что серьезное, Маша бы уже про это сказала. Она была очень основательная женщина, его жена.

– Нет. Дед его догола раздел и в бане запер. Ты ж запретил самосуд учинять. А Дед послушный. – Маша усмехнулась. – Так что приезжай, Аржанов. Заодно хоть с детьми повидаешься.

Детей у них с Машей было четверо. Вовка родился, когда они только поженились. Сейчас он уже окончил институт и работал помощником судьи, наотрез отказываясь идти в бизнес и заниматься хоть чем-то, в чем его могли бы начать сравнивать с успешным отцом. Парень он был цепкий, толковый, и, как аккуратно выяснил Аржанов, юрист из него получался неплохой. Домой приезжал редко, работая и строя карьеру. Даже жениться не торопился, хотя этому Аржанов был даже рад. Собственный ранний брак со всей неопровержимостью доказывал, что в ранних браках нет ничего хорошего. Так что у двадцатипятилетнего Вовки все еще было впереди.

Наташке было двадцать. Она окончила престижную частную французскую школу и сейчас училась в Сорбонне, осваивая непонятную для Маши профессию искусствоведа. Что это такое, выросшая в деревне Маша катастрофически не понимала. Живопись, музыка, скульптура были так от нее далеки, что на дочь она смотрела с некоторым даже испугом.

– Лучше б ты на повара пошла, – жалостливо приговаривала она. – Профессия в руках и, что ни случись, всегда сыта будешь. С твоего искусства много ли навару?

– Отстань от нее, – спокойно говорил Аржанов. – Если искусство ее не прокормит, так я прокормлю. Пусть делает что хочет.

– Ты не вечный, – огрызалась Маша. – Да и с деньгами в нашей стране может случиться все что хочешь. Придется ей в Ясеневку вернуться, и кому она тут нужна будет?

Наташка вздыхала и участливо смотрела на мать. Как на больную или ущербную.

Впрочем, вот эта интеллектуальная глухота, действительно похожая на ущербность, которая с каждым годом все явственнее проявлялась в Маше, неумолимо отделяла от нее и самого Аржанова. Чем шире становился его бизнес, чем больше у него появлялось деловых партнеров, в том числе и зарубежных, чем крупнее делалось благосостояние, тем явственнее он видел ту черту, за которой осталась его жена, и от которой все дальше и дальше удалялся он сам.

Он читал книги, бывая за границей, ходил вместе с Наташкой по музеям, изучал рецензии на кинофильмы и, заказав, посмотрел, к примеру, все фильмы Педро Альмодовара, чтобы составить о них свое собственное суждение. Он вращался в кругу богатых, успешных, состоявшихся людей, в том числе и прекрасно образованных. И уступать кому-то хоть в чем-то не привык, а потому старался соответствовать.

Маша соответствовать ничему и никому не желала. Москву она не любила. За границей тосковала и томилась. Ей хотелось в свой деревянный дом, к понятной и ясной жизни, в которой не нужно было думать над прической, маяться с ненужным маникюром или покупать дорогие тряпки. Она сдала на права, и Аржанов купил ей машину – маленький джип «Судзуки», проходимый по их деревенской грязи. У нее была шуба, потому что в морозы в шубе было тепло. Но она никак не могла взять в толк, почему свитер нужно покупать за десять тысяч, а не за полторы в деревенском универмаге. Если этот, за полторы, тоже теплый и уютный.

Она твердой рукой вела хозяйство, пекла пироги, сурово следила за школьными уроками двух младших сыновей-близнецов Мишки и Митьки, которым недавно исполнилось пятнадцать. Наотрез отказывалась отпускать их учиться за границу. Засыпала на первых же страницах любой книги, даже если это был детектив. И не понимала, зачем нужны не только искусствоведы, но и косметологи.

Впрочем, с годами она не утратила своей привлекательности. Сохранила статную осанку, толстую длинную косу, в которой, несмотря на пройденный сорокапятилетний рубеж, до сих пор не было ни одного седого волоса. Ее голубые глаза, в которых Аржанов тонул в юности, не утратили своей глубины и ясности. Вот только загадки в ней не было никакой. И женской манкости тоже.

Это была его жена, мать его детей. Но Аржанову было до ломоты в зубах скучно оставаться с ней наедине и поддерживать бесконечные разговоры о том, поднялось ли тесто, суровая ли будет нынче зима, сколько котят принесет кошка, нужна ли России олимпиада, уродились ли яблоки и сколько гостей привезет с собой Наташка на Новый год.

Он все чаще находил поводы подолгу не приезжать домой, между командировками ночуя на базе. И понимал, что поступает некрасиво и непорядочно. Что сыновья, пожалуй, отбиваются от рук. Что Маша ни в чем не виновата. И что уж если много лет назад он женился на ней, полагая, что она во всем его устраивает, то и сегодня обязан быть рядом. Но не испытывал ничего, кроме всепоглощающей скуки.

Надо отдать Маше должное. Она не устраивала скандалов. Не закатывала сцен ревности, хотя прекрасно понимала, что поводов для этого наверняка хоть отбавляй. Не требовала, чтобы Аржанов жил по установленным ею правилам. Она вообще ничего от него не требовала. Когда он все-таки приезжал домой, она приветливо здоровалась с ним, как будто они расстались пару часов назад. Наливала щей. Приносила чистую рубашку. Топила баню. Ее устраивала та жизнь, которую она вела. И она не собиралась ничего в ней менять. А то, что мужик ведет себя странно, так это не беда. Мужики – они все непростые. Этот хоть не пьет. И дом полная чаша. Чего ж еще желать?

– Скажи Деду, через час приеду. – Аржанов вынырнул из вязких мыслей, в которые погружался каждый раз, когда слышал Машин голос. – В конторе закончу дела, и сразу к вам. Так что без членовредительства там.

– Это уж как получится. – Маша снова усмехнулась. – Ночевать останешься?

Аржанов замялся. С одной стороны, он давно не был дома, так что дети, пожалуй, действительно требовали внимания. С другой – на базе происходило что-то непонятное, и он волновался, даже ненадолго уезжая оттуда по делам в контору.

– Пока не знаю, – честно ответил он. – У меня на базе егеря убили. Надо бы там быть.

– Знаю. – Машин голос был все так же спокоен. – Антон звонил, рассказал. От тебя ведь не дождешься. Вот что ты за человек, Аржанов? Ладно, приезжай. Разберемся по ходу.

Часа через три банный пленник был освобожден. После воспитательной беседы он принес клятвенные заверения, что больше так не будет, подкрепленные собственноручно написанным признанием в преступном умысле.

– Еще раз увижу вблизи моего дома – сядешь, – спокойно сказал Аржанов. – Это понятно?

– Понятно. – В голосе хлипкого мужичонки, месяца два назад уволенного с лесопилки за непробудное пьянство, мелькнула ненависть. – Куда ж яснее.

– Ну и прекрасно, надевай свои штаны и вали отсюда. Совет не пить я тебе давать не буду. Один раз дал. Да ты ж к нему не прислушался. Так что хочешь, пей дальше. Либо в тюрьме сгниешь, либо под забором подохнешь, твой выбор.

Глядя через окно бильярдной, как освобожденный пленник улепетывает прочь от его дома, Аржанов испытывал привычную грусть. Ему всегда становилось грустно, когда он видел, как губит людей собственная лень, зависть, жадность, слабость, нежелание меняться самому и менять свою жизнь. Он всегда верил, что принадлежит к великому народу, способному свернуть горы и покорить мир. И остро переживал, что величие его народа без остатка растворяется в водке. Со времен сотворения мира его соотечественники предпочитали лежать на печи и ждать чуда, а не работать не покладая рук, реализуя щедро отсыпанные богом таланты. Думать об этом было невыносимо.

– Об чем скорбь? – поинтересовался неслышно появившийся в дверях Антон Аграфенин. – О мировом несовершенстве или о чем попроще?

– Да обо всем понемногу, Антоха, – признался Аржанов. – Вокруг происходит что-то, чего я не понимаю. А я не терплю, когда что-то не понимаю, от этого и бешусь, наверное.

– О, да. Ты бесишься. Сфинкс в ярости. У тебя посредине лба складка чуть глубже обычного и глаза ярче сверкают. – Антон засмеялся. – Сашка, ты когда-нибудь помрешь от инфаркта, потому что держишь все эмоции в себе. Стакан бы хоть разбил, что ли. У тебя что, в доме запасных стаканов нет? Надо Машке на вид поставить.

– Не надо. – Аржанов вздохнул.

– Сашка, можно я тебя спрошу на правах родственника? Ты вообще понимаешь, что твоя жена не очень счастлива с тобой?

– Маша? – Аржанов искренне удивился. – Это она тебе сказала?

– Черта с два. – Антон шагнул в комнату и с треском захлопнул за собой дверь. – В твоей чертовой семейке эмоции выхолощены не только у тебя. Конечно, она ничего мне не говорила, но я ее брат. Мы с ней вместе выросли. Так что, хочешь – верь, хочешь – не верь, а я такие вещи чувствую.

– И что именно, по-твоему, не так?

– Отсутствие смысла. Дети выросли, ты отдалился. Сидит она, как царевна Несмеяна, в высоком тереме на берегу реки и ждет незнамо чего. Вы с ней живете на разных планетах, разве ты сам этого не видишь?

– Вижу, – уныло пожал плечами Аржанов. – Антоха, я не в силах это изменить. Нам интересны совершенно разные вещи. Я приезжаю домой, и мне не о чем с ней разговаривать. Она не понимает, что меня тревожит и беспокоит. Мне смешны ее тревоги и беспокойства. Наверное, это случается со многими семьями, которые объединяют только дети. Чем меньше проблем у детей, тем меньше тем для разговоров.

– И что, ты думаешь, что твои дети этого не понимают и не чувствуют? Ты хочешь дождаться, пока они с присущим им юношеским максимализмом начнут создавать для вас поводы для общих тревог?

– Конечно, не хочу. Антон, я все чаще думаю о том, что, уходя от разговоров и обсуждения реально назревшей проблемы, поступаю нечестно. Наверное, было бы честнее развестись, чтобы меня не надо было ждать.

– Не дури, Сашка. – Антон тяжело заходил по комнате. – Она твоя жена. Вы больше четверти века вместе. Разве в таком возрасте разводятся? У вас общее прошлое.

– Да, это так. Только у нас нет общего будущего, Антоха. И я это остро ощущаю каждый раз, когда сюда приезжаю. Мне оттого и бывать-то здесь не хочется, потому что я тут чувствую, что у меня нет будущего. Мне не для чего идти вперед. Денег моим детям до смерти хватит, да и внукам, пожалуй, останется. И вопрос, что дальше, каждый раз встает передо мной во всей своей беспощадности. Да и Маша, как ты говоришь, несчастна именно по этой причине. Она тоже видит, что прошлое есть, а будущее не прорисовывается. Если только во внуках. Так я‑то тут ни при чем. Как бабушка она и без меня реализуется. Из нее, кстати, выйдет прекрасная бабушка.

– Да-а‑а‑а, все еще хуже, чем я думал, – мрачно сказал Аграфенин. – Может, тебе развеяться? Любовницу завести или сменить? Чтобы понять, что все бабы одинаковые.

– Спасибо. К сорока восьми годам я это уже, в принципе, понял. Вот только в последнее время начал сомневаться. Может, я был неправ, ища в женщине сначала семейный уют и качества, необходимые, чтобы стать образцовой матерью, а потом только физические удовольствия? Может, надо было искать то, от чего душе хорошо? Духовную близость, а не телесную?

– Вижу я, к чему ты клонишь. Не слепой. Но все твои душевные терзания все равно от одного. Как говорится, седина в голову, бес в ребро. Так что повторюсь: брось дурить, Сашка. Ты рано или поздно перебесишься, а семью будет уже не вернуть. А она основа всего, семья-то.

– Я подумаю над твоим предложением, – холодно и серьезно сказал Аржанов. – Я знаю, что ты искренне, Антоха. И знаю, что тебе не все равно и что сестру свою единственную ты любишь. Но вот только я у себя тоже один-единственный. И если мне от перспектив отпущенных остатков жизни хочется волком выть, то это неправильно. А когда я считаю, что что-то неправильно, я не ною, а действую. Так уж устроен.

– Ну что ж, действуй, коли так, деятельный ты наш, – усмехнулся Антон. – Маша мне сестра, но ты мне друг. Так что я тебя не осуждаю. Просто подумай хорошо, чтобы сгоряча дров не нарубить. Вот и все.

Глава 9

Смертная песнь райской птицы

До того, как пойти по чиновничьей лестнице, которая в конце концов привела его в первые заместители губернатора, Иван Костромин работал врачом. Молодой кардиохирург мечтал о славе, а потому охотно брался за самые сложные операции и самые спорные случаи. Те, в которых более опытные и маститые коллеги предпочитали не рисковать. К тридцати двум годам он уже давно вышел из ассистентов и оперировал сам, не боясь экспериментировать, обещая больным и их родственникам успешный исход операции, не страшась ни бога, ни дьявола.

Удача сопутствовала ему, как это часто бывает с амбициозными, смелыми и неленивыми людьми. Он ездил на повышение квалификации к самому Амосову, мечтал познакомиться с Майком Дебейки, выучил английский язык, чтобы читать в подлиннике труды Кристиана Барнарда, посещал Ленинскую библиотеку, чтобы изучать новые статьи в западных журналах по медицине. Его уважали коллеги, безмерно ценило начальство и обожали пациенты.

Он быстро занял место заведующего кардиологическим отделением и отказался от должности главного врача городской больницы, потому что работе с бумажками предпочитал работу с людьми. Он оперировал днем, брал дежурства ночью и, казалось, не знал усталости.

Пациентка с необычным именем Маиса была его ровесницей. Молодая тридцатидвухлетняя женщина страдала врожденным пороком сердца. День ото дня слабела от мучившей ее беспрестанной боли и одышки. Она грезила об операции, которая вернула бы ее к нормальной жизни, однако риск был очень велик.

Коллеги, собравшиеся на консилиум, были единодушны: операцию делать опасно. Очень опасно. Но пациентка подкарауливала Костромина в коридоре и, роняя крупные слезы, объясняла, как она хочет дышать полной грудью, родить второго ребенка и просто полноценно жить.

– Зачем моему мужу такая развалина, которая даже полено в печь положить не может? – жарко шептала она. – Он же бросит меня, понимаете? Я же неполноценная. Я уверена, что он уже жалеет, что на немощной женился. И вся деревня про это говорит. И свекровь про это думает. Сына жалеет. Доктор, помогите мне!

Она была маленькая и худенькая. Как диковинная птичка. То ли бледное до синевы лицо, то ли печать страдания придавала ей неземной облик. Она была как хрупкая инопланетянка, неведомо как попавшая на землю.

Муж Маисы, приезжавший ее проведать раз в неделю вместе с пятилетним сынишкой, казалось, ничуть не тяготился больной женой. Он преданно заглядывал ей в глаза, нежно держал под локоть, когда они спускались по лестнице погулять в больничный двор, поднимал сынишку повыше, чтобы тот мог на прощание помахать матери. Было видно, что он всем сердцем любит свою бледную до прозрачности, худенькую жену и готов всю оставшуюся жизнь носить ее на руках.

– Она необыкновенная, – как-то, смущаясь, сказал он Костромину, проводив жену в палату. – Понимаете, доктор? У нас в деревне все бабы – кровь с молоком. А она такая одна. Знаете, как много книжек она прочитала. Как поет красиво. Какие сказки сынишке рассказывает. А что хозяйство ей вести тяжело, так это не беда, это я и сам могу. Не велика трудность печь затопить да казаны в нее поднять.

– Ваша жена хочет сделать операцию, – осторожно сказал Костромин. – Она мечтает стать здоровой. Стесняется, что фактически вы живете с инвалидом. Еще о детях мечтает.

– Ее и первый-то сын чуть не убил. – В голосе собеседника появилось страдание. – Я ей сразу говорил, что и без детей люди живут. Что я ее всю жизнь любить буду. Но она на своем настояла. Почти девять месяцев пролежала, не вставая. Я, пока она рожала, все проклял. Так что второй раз я этого не допущу. Не надо нам этого. Сынишка у нас есть. А без нее я не смогу. Понимаете, доктор, не смогу я! Некоторые мужики боятся в этом признаться. А мне не стыдно. В ней жизнь моя.

Это была первая и последняя в карьере врача Костромина неудачная операция. Маиса умерла на операционном столе, и, услышав предостерегающий возглас анестезиолога, он как будто успел увидеть маленькое белое облачко отлетающей от ее стремительно белеющего тела души.

– Я тебя убью, – тихо и буднично сказал ему муж Маисы, приехавший за справкой о смерти. – Это ты отнял ее у меня. И не будет тебе прощения. Пусть через двадцать лет, а все равно не будет.

Иван Костромин больше ни разу в жизни не взял в руки скальпель. Вступил в должность главного врача, очень быстро ушел в горздрав, затем возглавил сначала его, а затем и областной департамент здравоохранения. В пятьдесят пять лет он стал заместителем губернатора, отвечавшим за всю социальную сферу области, и рулил ею уверенно и справедливо. Его по-прежнему любили люди и уважали коллеги. Он не был рвачом или хапугой. Не плел интриг. И единственной его слабостью была охота.

Трудно сказать, вспоминал ли он в последние годы Маису, поставившую крест на его врачебной карьере, а также угрозу, в порыве горя высказанную ее мужем. В конце концов, у каждого врача есть свое кладбище. Но в чужой записке, которая неведомо как оказалась в Златиной книжке, повествовалось о том, как совершенно случайно он встретил на охоте егеря Александра Громова, оказавшегося сыном той самой Маисы. Встретил и узнал, что отец его, Федор Громов, за четверть века ничего не забыл.

– Он все ваши интервью из газет вырезал и в книжку складывал, – сказал ему Санек, специально подкарауливший Костромина одного на лесной полянке. – Это мамина книжка была. Стихи Марины Цветаевой. Отец, как выпьет, так разложит все эти вырезки с вашими портретами и смотрит-смотрит. Все говорил, что хочет встретиться с вами, спросить, как вам жилось все эти годы. После того, как вы маму убили.

– Я ее не убивал, Саша, – мягко возразил Костромин. – Риск был очень большой. Это было и до операции понятно. Я ее честно предупреждал, но она все равно хотела сделать эту операцию. Шанс был, конечно, что все получится. Но не дал ей бог воспользоваться этим шансом. Никто в этом не виноват. Судьба.

– Да, судьба. Что я вырос без матери. Что отец чуть не умер от горя. Неделями на ее могиле сидел. Как уходил с утра, так вечером возвращался. Меня соседи кормили, поили, спать укладывали.

– Неужели он потом так и не женился?

– Нет, не женился. Он до сих пор ее не забыл. Иногда, когда думает, что его никто не видит, разговаривает с ней. Рассказывает что-то, советуется. У него дом хотят купить, большие деньги предлагают. Можно в городе хорошую квартиру приобрести. И мне, и ему. А он ни в какую. Говорит: «В этом доме я с Маисой счастлив был. Здесь рядом могила ее. Здесь и я упокоюсь, когда час придет». Вы ведь не просто ее убили. Вы и его тогда убили. Он и не жил после этого.

– Я ее не убивал, Саша.

– Юридически нет, не убивали. Но в операционную ту она вошла живая. И не вышла. Я, знаете, от этого и не женюсь. Как отец мать полюбить боюсь. А без этого не хочу. Так что после той операции вся жизнь нашей семьи наперекосяк пошла.

– Отомстить хочешь? Или он до сих пор хочет?

– Отомстить? Ее ведь не вернешь все равно. Хотя видеть мне вас, не скрою, неприятно. Руки сжимаются, в морду дать.

– Ну хочешь – дай, если тебе от этого легче станет. – Костромин сделал шаг навстречу Громову, и притаившийся в кустах нечаянный наблюдатель затаил дыхание. – В конце концов, нельзя годами носить в себе злость и ненависть. От этого сердце каменеет. Я хоть и бывший, но кардиолог. Так что знаю, о чем говорю.

– Будьте вы прокляты! – В голосе Санька прозвучало отчаяние, и, замахнувшись, он попробовал ударить Костромина по лицу, но тот перехватил его руку.

– «Я был свидетелем этой сцены. – Злата читала набранные довольно крупным шрифтом строки. – И вскоре после нее Громова нашли мертвым на той самой поляне». – На этом записка заканчивалась.

Листок дрожал у Златы в руках. После того как они вместе со Светкой, склонившись голова к голове, прочитали эту записку в первый раз, прошло уже несколько часов.

– Ты что-нибудь понимаешь? – спросила ее Светка.

– Ни капельки, – честно призналась Злата. – Но я уверена, что это надо показать Аржанову.

– Может, к Зимнему лучше пойти? – задумчиво спросила Светка.

– Нет, мне кажется, Александр Федорович имеет право знать, что за дела творятся у него в хозяйстве. – Злата решительно встала и захлопнула книжку. – Пойдем, все равно обедать пора. Может, там хозяина и встретим.

Однако Аржанова на обеде не оказалось. Пришлось удовлетвориться тем, что показать записку Заварину, которому все успела выболтать Светка. Впрочем, Злата ее прекрасно понимала.

– Помню я эту историю. – Костик недовольно нахмурился. – Я, правда, тогда интерн был еще, совсем мальчишка зеленый. Но то, что блестящий хирург Костромин ушел в чиновники из-за того, что у него на столе пациентка умерла, меня здорово поразило. Он по совести поступил, понимаете? От ошибок ни один врач не застрахован. А там могло и не быть ошибки. Не повезло просто. Так бывает. Он очень порядочный человек. Был и остался. И не может он быть убийцей. Не верю я в это.

Он горячо поддержал Злату, которая не хотела отдавать письмо Зимнему до разговора с Аржановым.

– Облить человека помоями легко, а вот отмыться потом трудно, – заметил он. – Так что не надо Ивану душу бередить и тень на него наводить раньше времени.

И все-таки душа у Златы была не на месте. Она помнила слова Аржанова о том, что Костромин солгал, будто был расстроен телефонным звонком, который никак не мог прозвучать в лесу. Записка, написанная анонимом, проливала свет на истинные причины его расстройства. Было понятно, что после такого разговора, какой состоялся у него с Громовым, любой бы расстроился. Но только ли разговор был причиной крайнего волнения, в котором находился заместитель губернатора? Или причина была гораздо более веская – совершенное им убийство?

Злата в волнении заходила по своей комнате. Мысли раненым зайцем метались у нее в голове. Что делать? Ждать ужина? Бежать искать Аржанова? Пойти к Костромину? Попытаться выяснить, кто подсунул листок в ее книжку? И как ей это сделать?

У телефона, стоящего на тумбочке, лежал список номеров всех подразделений базы. Это Злата уяснила еще в первый вечер. Она всегда внимательно читала всю информацию, которую предоставляли клиентам гостиницы. Поэтому, торопясь и путаясь в кнопках, набрала номер, соответствующий ресепшен.

– Девушка, меня зовут Злата Добровольская. Я отдыхаю у вас на базе. И мне нужно срочно поговорить с господином Аржановым. Вы могли бы передать ему, что я его ищу?

– Да, госпожа Добровольская. – Голос в трубке был учтив и любезен. – Я обязательно передам Александру Федоровичу, что вы его ищете. Но его сейчас нет на базе. Он уехал в поселок.

– А когда он вернется?

– Он не оставил распоряжений. Может быть, к вечеру или завтра утром.

– А вы можете позвонить ему на мобильный?

– Вообще-то у нас это не принято. – Голос в трубке стал чуть суше. – Если у вас вопрос, связанный с проживанием на базе, то вы вполне можете задать его мне. Я сделаю все, чтобы обеспечить ваш комфорт.

– Нет-нет, мне и так очень комфортно. Все в порядке. У меня вопрос личного характера. Вернее, не совсем личного, конечно, но я не могу сказать вам, по какому поводу мне надо с ним переговорить. Но поверьте, это очень важно. Это имеет отношение к случившемуся на базе.

– Я передам Александру Федоровичу, что вы его ищете, когда он вернется, – все так же учтиво сказала телефонная барышня. – Сожалею, но больше ничем помочь не могу.

– Простите, а вы не знаете, где господин Аграфенин? – Злата вдруг подумала, что в отсутствие Аржанова вполне может довериться ему.

– Извините, информации о местопребывании гостей мы не даем.

– Спасибо, – убитым голосом сказала Злата. – Но вы хотя бы можете мне гарантировать, что Александр Федорович узнает о моем звонке сразу же, как придет?

– Да. Я ему передам. – Голос в трубке уже веял арктическим холодом. – Всего доброго, госпожа Добровольская.

– Интересно, за кого они меня приняли? – пробормотала Злата, прижимая к щеке трубку, в которой запищали гудки. – За сексуально озабоченную даму, которая бегает за хозяином, пытаясь обратить на себя его внимание, не иначе. Ну или, в лучшем случае, за идиотку.

В раздражении она бросила трубку на рычаг, но, соскользнув, та поехала по прикроватной тумбочке, зацепила стоящий здесь же флакон духов и упала, повиснув на шнуре. Флакон, звякнув в тихом предсмертном вскрике, разлетелся, ударившись о плиточный пол, на маленькие осколки. В комнате нежно и тревожно запахло духами.

– Вот черт! – У Златы даже слезы брызнули из глаз. И не то чтобы духов ей стало жалко, хотя флакончик был почти новый. Просто все сегодня шло наперекосяк. И Аржанова не было, и духи разбились, и в комнате теперь невозможно пахло, и вообще ей стало жалко себя, маленькую и беззащитную, остро нуждающуюся в чьем-то надежном плече, чтобы выплакаться.

Но надежного плеча не было. Не только сейчас, но и вообще. Не Артема же считать надежным плечом, на самом-то деле! Это он всегда жалуется на жизнь, используя Злату как жилетку, спрашивает советов и ищет ее утешения.

Сердито хлюпнув носом, Злата решительно вытерла выступившие слезы и отправилась в ванную за щеткой, чтобы собрать осколки, и тряпкой, чтобы вытереть лужицу на полу. По дороге она пошире распахнула окно, чтобы выгнать в летнее небо одуряющий запах духов.

«Как я тут спать-то сегодня буду?» – мимоходом подумала она. Впрочем, эта мысль покинула ее головку, не задержавшись в ней. Злата относилась к породе людей, которые предпочитают действовать, а не жалеть себя попусту.

Прибравшись, она все-таки решила провести время, оставшееся до ужина, в беседке. Во‑первых, на свежем воздухе дышалось гораздо легче, чем у нее в комнате. Во‑вторых, лишенная возможности действовать, она чувствовала себя в четырех стенах как в клетке. И в‑третьих, она надеялась перехватить Аржанова сразу, как он вернется, чтобы не находиться в зависимости от девушки на ресепшен.

Взяв все ту же книжку с вложенной в нее запиской, она сбежала вниз по лестнице и заняла место на своем наблюдательном пункте. К девяти вечера детектив был осилен. Не прочитан. А именно осилен. Несмотря на довольно увлекательный сюжет, Злата практически не запомнила его перипетий. Мысли были заняты совсем другими вопросами.

Точно так же она не могла сказать, кто ходил вокруг беседки, хотя периодически к ней подсаживались какие-то люди и даже пытались вступить в беседу. Кто именно это был и что от нее хотели, Злата помнила смутно. Глаза ее то и дело отрывались от книги, чтобы посмотреть в сторону автостоянки. Огромного черного джипа, на котором они с Аржановым несколько дней назад ездили в поселок, на месте по-прежнему не было.

Неожиданно зазвонил телефон, заставив Злату вздрогнуть. Номер был ей незнаком.

– Да, – аккуратно сказала она: в последнее время незнакомые номера казались ей опасными, как и все, что происходило вокруг.

– Злата, это Аржанов, – сказала трубка, и Злата, вскочив со скамейки, почувствовала, как тает ком где-то в горле. – Я звонил узнать, как дела, и девчонки сказали мне, что вы меня разыскиваете. Что-то случилось?

– Нет, Александр Федорович… Саша, ничего не случилось. Я просто хотела с вами поговорить. Мне подбросили записку, в которой написано, кто убил Громова. Но чем больше я про это думаю, тем больше мне кажется, что это неправда. И вообще мне кажется, что с этой запиской что-то не так.

– Я сейчас приеду. – Аржанов говорил сухо и отрывисто. – Кто-нибудь еще знает про это?

– Про записку – Света и Константин Алексеич, а про все остальное – только я. Я бы хотела поговорить с вами. У меня такое ощущение, что я что-то слышала. Или видела. И это может пролить свет на разгадку убийства. Только я никак не могу понять, что же именно я такое слышала или видела. Вы ведь мне поможете разобраться?

– Я сейчас приеду, – повторил Аржанов. – Дождитесь меня и, пожалуйста, больше ни с кем не разговаривайте. Это может быть опасно, очень опасно. Вы слышите меня, Злата? Лучше всего поднимитесь к себе в комнату и запритесь изнутри. Снаружи ключей нет, так что вам ничто не будет угрожать. Я позвоню вам, когда подойду к вашей двери.

– Хорошо, а откуда вы взяли мой телефон?

– Любопытство – главная черта всех женщин. Да ладно-ладно, не обижайтесь. Позвонил Константину. Ничего секретного.

– Хорошо… Саша. Приезжайте быстрее. У меня такое ощущение, что истина где-то совсем рядом, только я никак не могу ее увидеть.

Отключив телефон, Злата, как школьница, крутанулась на каблуке вокруг своей оси. Настроение было просто великолепным. Захлопнув ненужную книжку, она выскочила из беседки и, пританцовывая, побежала в сторону дома.

В холле никого не оказалось. Поднявшись по лестнице, она потянула на себя дверь своей комнаты, привычно удивившись, что она не заперта и закрыть ее можно только изнутри.

Бросив книжку на кровать, она повернулась к зеркалу, чтобы поправить волосы и, может быть, перед приездом Аржанова накрасить губы. Огромная тень метнулась ей навстречу, и страшный удар обрушился на голову раньше, чем она успела защититься или хотя бы испугаться.

Четверг

Аржанов испытывал дикую смесь чувств. Он и чувства вообще были малосовместимы, а тут они клубились в его голове, создавая экзотический коктейль из ярости по отношению к тому, кто ударил Злату по голове, облегчения, что он успел, страха от мысли, что могло бы случиться, если бы не успел, жалости и сочувствия к самой Злате и недовольства собой. В конце концов, в этой истории давным-давно следовало бы разобраться, найти виновного, воздать ему по заслугам и отправить историю в утиль, чтобы идти дальше.

Как в замедленной киносъемке всплывало все, что зафиксировало его сознание после того, как накануне вечером он заглушил машину на стоянке и, скрипя гравием, пошел по направлению к дому, где его ждала Злата.

Он помнил метнувшуюся от входа тень. И свои мысли по поводу того, что эта тень, шмыгнувшая аки тать в ночи, не может принадлежать тому, кому нечего скрывать. Вот только даже мимолетной тревоги не оставила в его голове эта мысль. Он только проводил тень глазами, прошел в тускло освещенный холл первого этажа, подумав, что часть лампочек перегорели и надо выдрать нерадивый персонал, который не удосужился их поменять, взлетел на второй этаж и, постучавшись, нажал на ручку Златиной двери.

Он даже не сразу понял, что это она лежит, уткнувшись носом в жесткий ворс медвежьей шкуры. А когда понял, то перестал дышать. Сердце, замерев в груди, пропустило такт, затем второй, а затем побежало догонять время неровными сильными толчками, разгоняя кровь, которая мощным потоком ударила в голову.

«Господи, пусть она будет жива!» – взмолился он, бросившись на колени, чтобы приподнять русую головку с почему-то косо сидящими на носу, но целыми очками.

Она была жива, потому что почти сразу открыла глаза и уставилась на него вопросительно, но ничуть не испуганно.

– Что случилось? – спросил он, но она лишь отрицательно покачала головой, давая понять, что не знает.

– Вас ударили? – Она кивнула.

– По голове?

– Да, – губы чуть слышно шевельнулись, – я бы сказала – по лицу.

– Вы видели, кто это сделал?

Она снова покачала головой, взгляд ее слегка изменился, в нем появилось настороженное выражение, которое он понял каким-то шестым чувством.

– Злата, это не я вас ударил. Я только что приехал. Честное слово. – Он сам слышал, насколько неуверенно и жалко это прозвучало, и тут же возненавидел себя за эту жалкость.

– Я знаю. – Она говорила тихо, но довольно уверенно. – Когда я пошла в дом, вашей машины еще не было. А меня ударили почти сразу, как я вошла в комнату. Я просто не успела повернуться, чтобы увидеть, кто это был.

– То есть кто-то был в вашей комнате? Ждал вас?

– Я не знаю. Может, просто кто-то что-то искал. А тут я не вовремя появилась. Я до этого довольно долго сидела в беседке, ждала вас. А потом вы позвонили, сказали, что сейчас приедете, и попросили быть осторожнее. И я пошла в комнату. Может, этот кто-то просто не ожидал, что я тут появлюсь?

– Он мог слышать ваш разговор со мной? И вообще, кто мог его слышать?

– Не знаю. – Ее голос снова упал до шепота. – Я говорила довольно громко. Тут в комнате окно открыто. Да и вокруг беседки все время кто-то ходил.

– Вас нужно срочно показать врачу, – решительно сказал Аржанов, опуская ее голову обратно на шкуру и плюхаясь рядом. – Извините, я не буду перемещать вас в пространстве, потому что не уверен, что это можно делать. Сейчас я позвоню Антону и попрошу его вызвать врача.

Телефонный звонок занял одну минуту.

– Я пить хочу, – жалобно сказала Злата.

– Сейчас, я принесу. У вас есть стакан?

– Да, в ванной комнате есть. А вода в бутылке, вон, на тумбочке.

– Сейчас. – Аржанов вскочил на ноги, схватил бутылку, одним рывком сорвал с нее пробку. Газировка, зашипев, выдала фонтан брызг, которые упали Злате на лицо, заставив ее блаженно поморщиться. Зарычав от своей неловкости, Аржанов скрылся в ванной.

Его не было гораздо больше времени, чем нужно, чтобы взять со столика стакан. Злата даже заволновалась, что там скрывается еще один потенциальный злоумышленник. Но тут Аржанов вернулся. Выглядел он странно.

– Скажите, у вас был с собой ботокс?

– Что? – Злата решила, что ослышалась.

– Отправляясь сюда, на базу, вы брали с собой ампулы с ботоксом?

– Вы с ума сошли? – изумилась Злата. – Конечно нет. Где, по-вашему, я могла его взять, а главное – зачем?

– А вы знаете, почему в вашей комнате так сильно пахнет духами? Такое чувство, что этим запахом кто-то пытался скрыть другой. И меня это тревожит.

– Нет, это я флакон разбила. – Злата слегка махнула рукой. – Нечаянно. Потому и окно оставила открытым, чтобы проветрить. А что? Какая связь между духами и ботоксом?

– Пока не знаю. Может, и никакой, – честно ответил Аржанов. Продолжить разговор они не смогли, потому что дверь открылась и в комнату ворвался врач, которого Злата видела в поселковой амбулатории. За его спиной маячило взволнованное лицо Антона Аграфенина.

К счастью, удар пришелся по касательной и не нанес серьезных повреждений. Врач настаивал на том, что у Златы нет сотрясения мозга, и она была с ним полностью согласна. Ее не тошнило. Голова не болела и не кружилась. С помощью врача и Антона она смогла встать на ноги и легко дошла до своей кровати.

– Может, все-таки в больницу отвезти? – уже, наверное, в сотый раз спрашивал Аржанов.

– Да не надо, Александр Федорыч, – убеждал его врач, молодой рыжеволосый парень в смешных конопушках. Заварин, за которым тоже послали, согласно кивнул головой.

– Саш, у нас тут повышенное содержание врачей на душу населения. Сейчас молодой человек сделает ей укол – успокоительно-снотворный, и пусть она ложится спать. Утром встанет как новенькая. То ли правда убить не хотели, а только напугать, то ли просто повезло. Теперь уже не узнаешь, но я тебе ответственно заявляю, как человек, который пятнадцать лет подрабатывал на «Скорой помощи»: ничего опасного и серьезного. Заживет все до свадьбы. – На этих словах Аржанов вдруг густо покраснел, а Аграфенин бросил на него насмешливый взгляд. Злата, до которой все происходящее доносилось как сквозь вату, ничего не заметила.

– Хорошо. – Голос Аржанова, несмотря на явное смущение, звучал решительно. – Тогда делаем все уколы, даем все необходимые таблетки и отваливаем, давая девушке возможность заснуть.

– Мы же поговорить хотели, – жалобно сказала Злата.

– Обязательно поговорим, но завтра. А чтобы до завтра с вами ничего не случилось, хотите вы этого или нет, я остаюсь тут ночевать. И не вздумайте спорить!

– Где – тут? – Из горла Златы вырвался маловразумительный писк.

– Тут – это здесь. Насколько я знаю, в шкафу есть запасная подушка и даже одеяло. А лягу я на шкуре.

– Как – на шкуре? У вас же спина болит.

– Спина уже прошла. А на шкурах я спал в своей жизни довольно часто, так что ничего нового и страшного со мной не случится. К вашему сведению, я не такая уж и развалина. Зато буду уверен, что ночью тот, кто ударил вас по голове, не сможет вернуться и доделать то, зачем приходил.

Злата поняла, что лучше действительно не спорить. Тем более что только теперь ей стало по-настоящему страшно. Она вспомнила, как что-то большое метнулось ей навстречу, вспомнила внезапно обрушившийся на нее удар и горько заплакала. Аграфенин жалостливо погладил ее по голове, но тут же отдернул руку под суровым взглядом Аржанова.

Это было в девять вечера, а сейчас пять утра, и отлично выспавшийся на медвежьей шкуре Аржанов смотрел на тихонько сопящую на кровати Злату. Без очков она выглядела особенно беззащитно: маленькая, тоненькая, с руками-веточками, лежащими вдоль тела.

Вот тут-то он и испытал сложную гамму чувств, среди которых превалировала все-таки ярость.

«Найду кто – убью!» – подумал он.

Словно почувствовав его взгляд, Злата внезапно проснулась. Потянувшись, она села в кровати, схватила с тумбочки очки, надела их на нос и во всеоружии повернулась в лежащему на полу Аржанову.

– Доброе утро, – вежливо сказала она.

– Как вы себя чувствуете?

– Да вроде нормально. – Она легко повертела головой из стороны в сторону. – Точно нормально. Как и обещал ваш врач, у меня ничего не болит.

– Поспите еще. Рано совсем. Я просто привык вставать именно в это время.

– Я выспалась. И, если честно, мне очень хочется с вами поговорить. Вы знаете, мне надоело все то, что здесь происходит. Мне кажется, нам надо обменяться информацией и решить, что делать дальше.

Аржанову понравилась ее решительность. Она вся ему очень нравилась. Вместе с дурацкими очками.

– Что ж, давайте поговорим. Когда все спят, наступает самое лучшее время для разговоров. По крайней мере, мы можем быть уверены, что нам никто не помешает. Итак, мы точно знаем, что вы видели или слышали что-то такое, что напугало убийцу Санька. Нам только осталось выяснить, что именно.

– Я про это вчера думала целый день. Я действительно слышала много интересного. Нет, вы не подумайте, я не подслушивала. Просто так получилось.

Аржанов улыбнулся ее горячности.

Злата порывисто села в постели, внутренне благословив свою нелюбовь к ночным рубашкам. Спала она в свободной китайской шелковой пижаме, более чем целомудренной. Аржанов с интересом посмотрел на шелк, струящийся по ее плечам и бедрам, заставляя иероглифы складываться в причудливые сочетания, и невольно сглотнул.

– В общем, в самый первый день я возвращалась с речки и услышала разговор двух мужчин. Они оба были удивлены встречей и не очень рады ей. Чем больше я про это думаю, тем больше прихожу к выводу, что один из этих мужчин был Громов. Второй просил его ничего не рассказывать. Он повторял: нельзя, чтобы про это узнали.

– Про что – про это?

– Не знаю. Мне кажется, речь могла идти про Залесье.

– Залесье?

– Да, это такая местность в нашей области. Я слышала разговор Парменова по телефону сразу после убийства Санька. И после этого мы со Светланой постарались разузнать про Залесье побольше.

Злата подробно рассказала про несговорчивого Санька и его отца, которые наотрез отказывались покидать насиженное место. Про письмо от журналистки Инны Полянской, пишушей под псевдонимом Инесса Перцева, из которого она все узнала, и про то, как письмо пропало из книжки, оставленной в беседке.

– Интересно, – проговорил Аржанов. – Я тоже был нечаянным свидетелем разговора про это самое Залесье. И одним из его участников тоже был Парменов.

– А вторым?

– А вторым Муромцев. Они обсуждали, что Муромцев специально приехал на базу, чтобы уговорить Громова продать деревенский дом. И что Парменов привез с собой что-то ценное, чтобы отблагодарить Муромцева, но после убийства Громова отказывался это делать.

– А что он привез?

– В разговоре звучало слово «купина». Я не очень силен в этом вопросе, но мне кажется, что речь шла об иконе. Очень редкой и очень дорогой. Муромцев же – страстный коллекционер, а дорогая икона вполне могла бы служить вознаграждением в игре, где ставки столь высоки.

– Щапин тоже знает про историю с Залесьем! – вспомнила вдруг Злата. – Я разговаривала со Светланой, просила позвонить Инне. Это было во время ужина в бане. И наткнулась на его взгляд. Он очень внимательно меня слушал.

– Интересно, – повторил Аржанов. – И, как я уже говорил, я не очень понимаю, зачем он приехал на охоту. На самом деле он в ней совсем не разбирается.

– Да, вполне возможно, что он тоже замешан в этой истории со строительством завода. Кстати, я знаю, почему Громов и его отец наотрез отказывались переезжать. – И Злата протянула Аржанову анонимную записку, повествующую о неудачной операции, сделанной четверть века назад Иваном Костроминым, и о ее печальных последствиях.

– Интересно, – снова сказал Аржанов, внимательно пробежав глазами по листку. – Как говаривала Алиса в Стране Чудес, «все страньше и страньше» становится. – Теперь по крайней мере понятно, почему Костромин так неуклюже солгал, что расстроился из-за телефонного разговора, который никак не мог состояться в лесу, где сеть не ловит. Оказывается, он с Громовым разговаривал. От такой беседы немудрено расстроиться.

– А мне кажется важным узнать, зачем на базу приехал Гриша. Он же тоже не любит охоту. Заварин сказал, что у него какая-то семейная трагедия. И я слышала, как он разговаривал по телефону, интересовался здоровьем какой-то женщины. Спрашивал, кормят ли ее насильно. Он был очень расстроен. Очень.

– Мне кажется, это что-то личное.

– Все равно. Мы должны знать все, потому что иначе никогда не сведем концы с концами. Александр, давайте я напишу письмо Инне Полянской, я же сохранила ее адрес, и попрошу узнать. Ну пожалуйста!

– Любопытство сгубило кошку, – пробормотал Аржанов, но, видя Златино решительное лицо, кивнул: – хорошо, тот, кто владеет информацией, владеет миром. Может быть, это и в самом деле окажется полезным.

– У вас есть ноутбук?

– Да, сейчас принесу. – Аржанов вскочил со шкуры и потянулся. – Заодно тоже кое-что проверю. Заприте за мной дверь и открывайте только мне, больше никому, даже Светлане.

Вернулся он довольно быстро, и лицо его было задумчивым больше обычного.

– Вот. – Аржанов протянул Злате маленький ноутбук, и она, посмотрев на надкушенное яблочко на крышке, невольно усмехнулась. Этот человек не признавал полумер. – Пишите ваше письмо. Я еще фруктов захватил. Вы же вчера без ужина остались. А до завтрака, – он посмотрел на часы, – еще час минимум. И вот что, Злата… Я не хочу вас пугать, но все же. Я убежден, что вчера вас хотели убить.

Подняв глаза от монитора, она ошарашенно посмотрела на него.

– Дело в том, что вчера я не просто так спрашивал вас про ботокс. В вашей ванной комнате я нашел две ампулы и шприц. Вы сказали, что у вас ботокса не было. У меня оставались два флакона, которые врач дал мне про запас. Я проверил, сейчас их там нет. Значит, кто-то украл у меня токсин, который потом очутился в вашей комнате. Вас ударили по голове очень несильно. Но достаточно для того, чтобы, пока вы лежите без сознания, сделать вам укол.

– Очень сложно, – с сомнением проговорила Злата. – Вот вы знаете, сколько надо вколоть, чтобы гарантированно убить человека? Я, к примеру, не знаю. И куда нужно сделать укол – в мышцу или в вену? И много ли кто способен попасть в вену, даже если человек находится без сознания?

– Это несложно – и знать, и попасть в вену, если у тебя есть медицинское образование, – задумчиво ответил Аржанов.

– То есть меня хотел убить Костромин?

– Или Заварин.

– Костику-то это зачем? – простонала Злата. – Ну не думаете же вы на полном серьезе, что он убил Громова из ревности, а теперь еще, чтобы замести следы, готов убить и меня?

Какое-то смутное воспоминание шевельнулось у нее в голове. Она замолкла на полуслове и зажмурилась.

– Что случилось? – испугался Аржанов.

– Ничего. Я просто думаю. Флаконы. Флаконы ботокса. Когда мы были в бане, я перепутала халаты. Они же все одинаковые, белые. Я надела халат, а в кармане что-то звякнуло. Я вытащила ампулы и решила, что этот халат ваш. Я же знала, что вам кололи ботокс. Поэтому я быстро переоделась. Получается, что к тому времени флаконы уже украли из вашей комнаты. Значит, нам нужно вспомнить, кто выходил из бани и кто мог слышать наш разговор про ботокс.

– Слышать могли все. Вы не особенно церемонились, – мрачно сказал Аржанов. – Да и сбегать втихаря ко мне во флигель тоже мог кто угодно. Все ходили туда-сюда. К реке, в свои комнаты. Так что тухлый номер.

– И еще, когда я пошла получать почту от Инны Полянской, интернет на компьютере в кабинете внизу был открыт на вкладке яндекса. Там кто-то искал информацию про ботокс. Я подумала, что это вы, закрыла вкладки и открыла почту.

– Я не пользуюсь компьютером в кабинете для гостей. И не черпаю информацию о лекарственных средствах в сомнительных источниках. Советуюсь с профессионалами, хотя сейчас мне придется отступить от своего правила.

– Зачем? – не поняла Злата.

– Затем, что я хочу понять, можно ли убить взрослого человека, имея на руках два флакона с токсином. Дайте ноутбук.

Минуты три он сосредоточенно щелкал по клавишам, Злата завороженно следила за его быстро мелькающими пальцами.

– Вот, нашел. – Он удовлетворенно откинулся на стуле и засмеялся от хорошо проделанной работы. – Смертельная доза ботулотоксина составляет 1 нанограмм на килограмм веса. Сколько вы весите, Злата?

– Пятьдесят четыре килограмма, – чуть смущенно пробормотала она.

– Овечий вес, – колко прокомментировал ее смущение Аржанов и снова углубился в расчеты. – Значит, для вас убойная доза – это 55 нанограмм. Один флакон на 100 единиц, а именно такие мне привезли из областного центра, содержит 5 нанограмм активного вещества. Это значит, что, если бы вам ввели раствор одиннадцати флаконов, то мы бы с вами тут сейчас не разговаривали. У вас бы наступил паралич дыхательных мышц.

– Но флаконов же было всего два.

– Убийца мог этого не знать. Вы могли спугнуть его тогда, из библиотеки. Или он хотел хотя бы попробовать. Может быть, вы бы не погибли, но вас бы парализовало. Или перекосило. Или не знаю, что еще. По крайней мере, ближайшее время вы бы точно были заняты собой, а не им.

– Тогда почему он не сделал мне этот укол? – чуть дрожащим голосом спросила Злата.

– Потому что на этот раз его спугнул я. Он увидел в окно фары моей машины, потом услышал, как хлопнула дверь. Он наверняка слышал ваш телефонный разговор со мной, а потому понимал, что я собираюсь подняться к вам для разговора. И сбежал. Когда я подходил к зданию, я видел тень, стремительно удаляющуюся в сторону берега.

– Вы совсем не разглядели, кто это? – Голос Златы прозвучал с жалобной надеждой.

– Нет.

– Яснее не стало, – задумчиво констатировала Злата. – Да еще кулон этот дурацкий пропал. Как вы думаете, имеет он отношение к убийству?

– Не знаю, – честно ответил Аржанов. – С одной стороны, очень все сложно. А убийство – это на самом деле такая простая конструкция… – Злата возмущенно фыркнула. – Правда-правда! Оно же основано на инстинкте. А инстинкт не бывает сложным. Это простая физиологическая реакция. С другой стороны, кулон вашей подруге подарил именно Сашка. Удивительный на самом деле был человек. Многогранный. Со всеми успел поссориться. Всем насолить. Всем помешать.

– В одном детективе Агаты Кристи в конечном счете убийцами оказывались все герои истории, – сказала Злата задумчиво. – Главному герою нанесли двенадцать ножевых ран, и каждый из двенадцати пассажиров экспресса, где это случилось, как оказалось, имел свои счеты к убитому.

– Не думаю, что у нас произошло то же самое, – отрицательно покачал головой Аржанов. – Это, опять же, очень сложная конструкция. Я убежден, что, когда все раскроется, мы удивимся, насколько простым и очевидным будет объяснение. Но пока до этого не дошло, важно только одно.

– Что именно? – затаила дыхание Злата.

– Чтобы вас все-таки не пришибли ненароком. Так что, дорогая Злата, сегодня вы, хотите этого или не хотите, но проводите день рядом со мной. Как нитка с иголкой. В тех редких случаях, когда мне надо будет куда-нибудь отлучиться, например в туалет, я буду оставлять рядом с вами Антоху.

– А вы уверены, что в его присутствии мне ничего не угрожает? – поддела его Злата.

– Абсолютно. Он терпеть не мог Санька, но точно не убивал. И вас по голове не бил, если вы об этом. Сегодняшний день мне нужен, чтобы задать все вопросы. А завтрашний – чтобы получить все ответы.

– Какие вопросы? – спросила Злата.

– Разные. Я уверен, что к концу завтрашнего, максимум послезавтрашнего дня буду знать все. Поэтому сегодня мы ходим парой, а завтра я увожу вас на целый день кататься на катере. От греха подальше. – Заметив Златины испуганные глаза, он досадливо поморщился: – Можем взять с собой Светлану и Константина, если хотите.

– То есть они тоже вне подозрений? – весело спросила Злата. – А вдруг они меня утопят?

– Я не позволю вас утопить, – серьезно ответил Аржанов. – Но думаю, что они вне подозрений.

Почему-то с возрастом начинаешь сентиментальнее относиться к природе.

То есть в детстве лес – это место, где можно есть малину с куста, радоваться встреченной белке и опасаться, что из кустов вылезет медведь. В зрелом возрасте картины леса – мрачного и торжественного, солнечного или дождливого – могут вызвать спазм в горле.

Дождь, барабанящий каплями по стеклу. Грозовые раскаты за окном. А ты сидишь, взобравшись с ногами на подоконник, и тебе хорошо и спокойно. Вид, открывающийся с горного серпантина на лежащее далеко внизу море. Парк, швыряющий тебе в лицо аромат сирени и цветущих яблонь. Бесконечное поле, в котором между тугими колкими колосьями застенчиво выглядывают скромные васильки. Огромная, куда достанет взгляд, бескрайняя ширь степных равнин, горная тропа, обрывающая дыхание… Все это как этапы жизненного пути, с каждым из которых связаны дорогие воспоминания, приятные или, наоборот, не очень. Потому и вглядываемся до рези в глазах, пытаясь вобрать в себя живые картины, запечатлеть в душе, запомнить, наложить на звучащую внутри музыку.

С годами как-то иначе воспринимаешь речку, пытающуюся спрятаться за поворотом. Крепенький гриб, выглядывающий из-под елки. Обрыв, притягивающий к себе с неумолимостью кобры.

И ромашки уже не просто букет, засунутый в литровую стеклянную банку. И клумба с мохнатыми тюльпанами – не просто композиция, высаженная коммунальными службами. И лесное озеро – не просто заросшая камышами лужа.

Острее чувствовать начинаем, что ли… Как там у Аронова? «Остановиться, оглянуться, случайно, вдруг, на вираже…» И увидеть прекрасное в том, что еще совсем недавно казалось совсем обыденным.

Глава 10

Печален тех страстей итог

Все пошло наперекосяк. Отделаться от гадливого ощущения по отношению к себе было трудно. Очень трудно. Потому что одно дело – метким выстрелом уничтожить человека, который, походя, изгадил твою жизнь. И совсем другое – хладнокровно убить молодую, в общем-то ни в чем не повинную девушку, которая совершенно точно не сделала тебе ничего плохого.

Вся ее вина заключается только в том, что она видела и слышала то, что ей совсем не полагалось видеть и слышать. Конечно, она не понимает всей ценности попавшей к ней информации. Надо быть в теме, чтобы понять, как отдельные обрывочные факты и события связаны между собой, а она не похожа на Шерлока Холмса, который способен, потянув за конец ниточки, размотать весь клубок. Но Аржанов способен. И Зимний. Да и сама девица может скумекать, что к чему. В экстремальной ситуации у всех обостряются аналитические способности.

Так что убрать ее все-таки надо. Конечно, она уже могла успеть все разболтать Аржанову. Это плохо. Очень плохо. Хуже только то, что на столике в ее ванной комнате остались ампулы. Конечно, их надо было забрать. Но паника, схватившая за горло при появлении машины Аржанова, не дала ни малейшего шанса вспомнить про эти дурацкие ампулы. Интересно, догадались они или нет, зачем они были нужны? И дотумкают ли, что для того, чтобы осуществить задуманное, надо иметь медицинское образование?

Впрочем, это уже не важно. Убирать девицу придется каким-нибудь другим способом. Плохо, что она теперь настороже. И Аржанов тоже. Особенно Аржанов. У этого хватка как у бульдога. Вцепится – не отпустит. А девица ему нравится. Вон, под шумок даже ночевать сегодня у нее остался. Козел похотливый. Так что вряд ли они обсуждали то, что происходит вокруг. Скорее всего, он спасал девицу в постели, работал грелкой во весь рост. Это он умеет.

Как же так получилось, что убийство Громова не распутало узлы, а лишь добавило новых? Где кроется ошибка в расчетах? Ведь все сделано правильно. Потому что зло должно быть наказано. А Громов – стопроцентное всеобъемлющее зло. Даже дух захватывает, как он успел со всеми здесь сцепиться. Перессориться. Переругаться. Да здесь каждый второй мог хотеть его смерти и сделать все для того, чтобы осуществить свое желание. И это как раз хорошо, потому что менты в полном замешательстве. Но вот девица… Застукала в самый неподходящий момент. И теперь все висит на волоске. На тонком волоске, который может оборваться в любую минуту. И надо, во‑первых, соблюдать спокойствие, а во‑вторых, придумать четкий и выполнимый план, что делать дальше.

Весь день Злата чувствовала себя как королева, которую повсюду сопровождает почтительная свита. Как и обещал Аржанов, она ни на минуту не оставалась одна. Сразу после завтрака, на который они спустились из ее комнаты вместе, вызвав саркастическую ухмылку на лоснящемся лице Муромцева и встретив понимающий взгляд Костромина, она в компании Светки и Заварина сходила на реку искупаться и позагорать, потратив это время с пользой, чтобы с предосторожностями (без лишних ушей) рассказать им все то, что они с Аржановым обсудили утром. Правда, про ботокс все-таки умолчала.

– Дела-а‑а‑а, – протянул Котик, поглаживая начинающую лысеть макушку, – вот уж попали в переплет! Съездили отдохнуть, расслабились, называется! Теперь как живыми домой вернуться? Ты того, Златка, от нас действительно лучше не отходи. Прав Федорыч. Что ты такого слышала, я, конечно, не понимаю. Но, видать, есть что-то, из-за чего тебя убить хотят.

Мимо них по берегу гордо прошествовал Муромцев. За ним уныло плелся Володя, тащивший удочки и прочую рыболовную снасть.

– На рыбалку собрались? – окликнул их Заварин.

– Надо же чем-то тоску разгонять. – Муромцев длинно и витиевато выругался. – Надоело тут сидеть хуже горькой редьки. Правда, Зимний сейчас сказал, что мы тут застряли максимум до воскресенья. Хочется верить. Но пока так толку от всего этого количества ментов на одной богом забытой базе немного.

– А вы не знаете, где Александр Федорович? – спросила Злата, которой казалось, что с завтрака, где она в последний раз видела Аржанова, прошла уже целая вечность. Муромцев нехорошо осклабился.

– А что, соскучилась уже? Такому темпераменту позавидовать. Ладно-ладно, не красней. В кабинете твой Александр Федорович, с Зимним заперся и перетирают чего-то.

Минут через пятнадцать на пляже появился сам Аржанов.

– Вахту принял, – засмеялся он. – Спасибо, Константин Алексеич, что барышню покараулил. Злата, мы сейчас с вами в поселок поедем. У меня на работе дела есть, а вас я пока доктору снова покажу. На всякий случай.

– Не надо доктору, – слабо пискнула Злата, но он не обратил внимания на ее возражения.

– Вам в комнате что-нибудь взять нужно?

– Нет, телефон с собой. А купальник высох уже. На такой-то жаре.

«Зря она про купальник», – мрачно подумал Аржанов, с интересом наблюдая за тем, как она натягивает свой умопомрачительный льняной сарафанчик и по-новому перевязывает роскошную гриву волос.

На высокую подножку машины, ставшую уже привычной, Злата взобралась на удивление легко и грациозно. Не то что в первый раз. Аржанов захлопнул за ней дверь, обойдя машину, залез на водительское сиденье и, перегнувшись через Злату назад, начал сосредоточенно рыться в стоящем на полу портфеле.

– Что вы там ищете, улики? – не выдержала Злата.

– Что? Нет, не улики. Держите, это вам. – На колени Злате плюхнулся увесистый прямоугольный сверток в шуршащей розовой бумаге.

– Что это? – удивилась она.

– А вы разверните.

Аккуратно стянув обертку, Злата с недоумением уставилась на большую коробку духов.

– Все верно? – осведомился Аржанов. – Issey Miyake. Я ведь ничего не перепутал?

– Где вы это взяли? – В серых глазах плескалось бескрайнее недоумение. – И зачем?

– Вы же разбили флакон духов, – терпеливо объяснил Аржанов. – Раз вы вообще потащили его с собой на охотничью базу, значит, это для вас предмет первой необходимости, вот я и решил, что разбитый флакон нужно срочно компенсировать. То, что вы любите именно этот аромат, вы мне сами сказали. В день нашего знакомства. А уж доставить его сюда из областного центра было делом техники. Сегодня утром вертолет прилетел.

– Вы шутите? – Злата вскинула брови. – Этого же не может быть, чтобы вы гоняли вертолет за флаконом духов.

– Какие могут быть шутки с вертолетом? – Аржанов пожал мощными плечами под черной футболкой «Кельвин Кляйн». – Мне нужны были духи. Я отправил за ними вертолет.

– Спасибо, – с трудом выговорила Злата. Сам подарок и способ его появления требовали осмысления, но в одной машине с этим мужчиной, в непосредственной близости с его футболкой и с ним самим, осмысление никак не наступало.

Рыча мотором и шурша шинами по гравию дорожки, машина подъехала к воротам. Рядом никого не было, поэтому Аржанов выскочил, чтобы открыть их. Чуть в стороне от главного входа между двух огромных елей она заметила Парменова и Щапина. Журналист и историк о чем-то ожесточенно спорили. Вернее, говорил Щапин, энергично размахивая руками и, похоже, брызгая слюной от возбуждения. На лице Парменова застыло недовольное, чуть брезгливое выражение. Злата пожалела, что из-за работаюшего кондиционера в машине закрыты окна. И тут же устыдилась.

«Совсем ты, матушка, одичала, – сердито подумала она. – Огорчаешься, что не можешь подслушать чужой разговор. Моральное падение налицо».

Аржанов впрыгнул в машину, и они выехали за территорию, где снова остановились, на этот раз для того, чтобы запереть ворота.

– Интересно, что такого интересного в укромном месте обсуждают наши уважаемые гости? – пробормотал он, снова садясь за руль.

– Ой, вы их тоже заметили? – обрадовалась Злата. – Мне показалось, что Парменов страшно недоволен тем, что Семен Михайлович к нему пристает.

– Парменов всегда чем-нибудь недоволен. Это не позиция, это поза, – усмехнулся Аржанов. – Потерпите, Злата. Через пару дней мы все про всех узнаем. Я вам обещаю.

Ответить она не успела. В кармане сарафанчика заливисто зазвенел телефон.

«Артем», – прочитала Злата на дисплее, и ей тут же стало жарко от неловкости. Разговаривать с Галаниным при Аржанове она не хотела категорически. Но, как и положено преуспевающему адвокату, Артем Галанин был человеком настырным. Трели разлетались по всей машине. Чуть умолкнув, телефон тут же звонил снова. В последний раз номер, высветившийся на экране, был Злате незнаком. Немного поколебавшись, она все-так ответила на вызов.

– Злата, – женский голос в трубке был таким же незнакомым, как номер, – здравствуйте. Меня зовут Инесса Перцева. Я журналист газеты «Курьер». Сегодня утром вы написали мне письмо и сообщили свой номер телефона. Если вам это еще интересно, я готова рассказать все, что знаю о председателе совета директоров банка «Волга-кредит», но только мы с вами должны договориться, что взамен вы расскажете мне все, что знаете о происходящем там, на базе, где вы находитесь.

Злата была уверена, что она скажет «на вашей базе», но Инна Перцева не зря ела журналистский хлеб, словом она владела в совершенстве, а потому оплошности со словом «ваша» не допустила, сформулировав свою мысль максимально корректно.

– Хорошо. – Злата покосилась на уверенно ведущего машину Аржанова. – Инна, мне сейчас не очень удобно говорить. Но где-то через полчаса я окажусь в уединенном месте и тогда наберу вас, хорошо?

– Договорились. – В трубке зазвучали гудки, убедительно доказывающие, что Инесса Перцева не тратила времени попусту.

– Это журналистка, у которой я запросила информацию о семейной трагедии Григория Филипповича, – объяснила Злата Аржанову. – Мы сейчас приедем в ваш офис, и у меня будет масса свободного времени, чтобы выслушать эту историю. И взамен рассказать все, что знаю я. Это ее условие.

– Можете рассказать, – разрешил Аржанов. – На данном этапе это никому не помешает, а любой труд должен быть оплачен. Пусть даже информацией. Также можете свободно перезвонить и на неотвеченный вызов. Я понял, что при мне вам вообще неудобно разговаривать по телефону.

Злата с изумлением поняла, что он сердится. Правда, ей в голову никак не приходило, что такого она сделала или не сделала, чтобы он рассердился. А сидящий рядом Аржанов презирал себя, понимая, что глупо, по-мальчишечьи ревнует. Он знал, что ей звонил мужчина. И раз при нем ей было неудобно с ним разговаривать, значит, этот мужчина был ей близким человеком. Очень близким. И его наличие в жизни Златы Добровольской Аржанова категорически не устраивало.

Глядя на его помрачневшее лицо, Злата притихла. В полном молчании они проехали по аккуратным улицам Ясеневки, где, казалось, улыбались и кивали разноцветные домики за аккуратными заборами, и припарковались у входа в офис аржановской фирмы.

– Идите в амбулаторию, – отрывисто бросил он. – Вас там врач ждет. После осмотра вас проводят ко мне в приемную. Там есть комната для переговоров. Оттуда сможете позвонить. Чай, кофе туда подадут. Я освобожусь часа через три, тогда поедем обратно. А пока извините, у меня дела.

«Эка его разобрало, – недоуменно подумала Злата, глядя вслед его размашисто шагающей по двору фигуре. – Ну и характер у вас, Александр Федорович! Круть, а не характер! И как с вами только жена живет?»

К ней уже спешила навстречу молодая девчушка с хвостиками на голове. Девчушку звали Ларисой, и она сначала проводила Злату к врачу, потом отвела в упомянутую Аржановым переговорную, подала вместо чая и кофе газированную воду с лимоном, которую попросила Злата, и притащила кучу журналов «Космополитен».

– Располагайтесь, – журчала она. – Если вам что-то будет надо, я в приемной. Так-то я не секретарь, я курьер. Я обычно в приемной не сижу. Но сегодня мне Александр Федорович поручил. А я всегда очень ответственно все поручения выполняю. Если буду хорошо работать, то меня Александр Федорович на курсы секретарей отправит. И тогда я смогу в приемной сидеть. У секретарей знаете какая работа интересная? И зарплата. Ух! В два раза больше, чем у меня. Но я и сейчас уже двенадцать тысяч получаю. Больше, чем мама. Мама у меня знаете кто? Почтальон. А у почтальонов какая зарплата? Слезы, а не зарплата. Мама уж так Александру Федорычу благодарна, что он меня на работу взял. А он еще и учить обещал. Вот мне мама и сказала: «Старайся, Лариса, чтобы в люди выйти».

Злата улыбнулась про себя этому бесхитростному стрекоту.

– Спасибо вам, Лариса, – вежливо сказала она, и девчушка тут же засияла от ее уважительного «вы». – Я обязательно вас позову. И журналы мне очень пригодятся. Но вы пока идите, ладно? Мне нужно по телефону поговорить.

– Конечно. – Девчушка приняла виноватый вид и попой начала пятиться к двери. – Вы меня извините, что я такая болтушка. Мама говорит, что мой язык впереди меня по улице бежит. А я же не всегда, а только когда с хорошим человеком поговорить можно. Вот с Панкратовной, это наш главный бухгалтер, я никогда не болтаю. Она ужас какая тетка вредная. А с Александром Федорычем я всегда разговариваю, потому что он добрый.

Глядя на Златино смеющееся лицо, она виновато замолчала и тут же снова затараторила:

– Все-все, я пошла. Больше не буду болтать.

Дверь захлопнулась, и в стильной прохладе переговорной Злата осталась одна, разрываясь между желанием поговорить с Инной и необходимостью перезвонить Артему. Чувство долга победило. Иначе Злата не была бы собой. Кляня свой характер и присущую ему проклятую ответственность, Злата набрала номер Артема.

– Привет, пропажа! – услышала она его жизнерадостный голос и с удивлением обнаружила, что совершенно ему не рада. – Ты что там, в северных лесах, одичала совсем? Старых друзей забыла, не звонишь, не пишешь. Я ж тут скучаю по тебе как-никак!

– Как или никак? – холодно уточнила Злата, продолжая удивляться своей холодности.

– Ты чего, мать? Перегрелась? Или на свежем воздухе у тебя развилось кислородное отравление? Ты там попроси кого-нибудь, чтобы тебя привязали к выхлопной трубе. В норму и придешь.

Злата представила, как ее привязывают к выхлопной трубе. Машина заводится, выпуская пары ядовитого дыма. Она втягивает его легкими и начинает задыхаться, ловя губами свежий воздух, но втягивая все новые и новые порции отравы. Видение было столь реальным, что она надсадно закашлялась в трубку.

– Ты что, совсем дурак? – спросила она, откашлявшись и тяжело дыша. – У нас тут убийство, между прочим, произошло, а ты все шутки шутишь идиотские.

– А ты-то каким боком к убийству? – удивился в трубке Артем. – Про события ваши я читал. Кто-то уже успел эту историю в «Курьер» слить. Не ты случаем? Или все-таки подруженция твоя шебутная? Неужто эта история заставила волноваться невозмутимую Злату? Тебя ведь, чтобы расшевелить, надо гороху хорошенько наесться. А тут волнуешься, кашляешь. Поди ж ты, что делается!

– Ну, я рада, что ты за меня не волнуешься, – сухо сказала Злата. – Если ты все сказал и все узнал, что хотел, то давай, пока. Мне еще по делу звонки нужно сделать.

– Злата, ты там что, озверину наелась? – медленно и надменно спросил Артем. – Ты как со мной разговариваешь? Что я, позволь спросить, плохого сделал? Или я в чем виноват?

– Ну что ты, Артем. Конечно, ты ни в чем не виноват. Надеяться, что ты, узнав об убийстве, приедешь сюда, чтобы я не была одна в этом кошмаре, мне и в голову не приходило. А кошмар постепенно подходит к концу. Думаю, что скоро буду дома. Тогда и поговорим. Пока.

Нажав на кнопку отбоя, она невидяще посмотрела в стену. Телефон с негромким стуком выпал из ее потной ладошки и поехал по лакированной столешнице.

«Что это со мной? – с глухим отчаянием думала Злата. – Ведь это Артем. Верный, надежный Артем, которого я знаю как облупленного. Он не сделал и не сказал ничего нового. Я и не жду от него чего-то нового. В наших отношениях все устаканилось. Все ясно, понятно и не вызывает ни малейших эмоциональных потрясений. Так почему же я так завелась? И что странно. Я не вспоминаю о нем в эти дни, не рада его звонку и не хочу его слышать».

По своей привычке говорить себе правду, только правду и ничего, кроме правды, она поняла, что причина ее охлаждения к Артему – в Аржанове.

– Ну и дура! – вслух сообщила она самой себе. – Ты отсюда уедешь и больше никогда-никогда его не увидишь. А с Артемом придется мириться. И прилагать усилия, чтобы он тебя простил и все было как прежде. А он станет дуться. И тебе придется его уговаривать, и унижаться, и просить, и быть хорошей девочкой. Господи! Как же мне все это надоело!

Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, она решительно взяла телефон и набрала номер Инессы Перцевой.

Григорий Чухлебов или просто банкир Гриша, как звали его все на базе Аржанова, в бизнес подался в довольно-таки зрелом возрасте. Ему было уже за тридцать, когда он совершенно осознанно получил второе высшее образование, естественно, экономическое, которое позволяло развернуться его широкой предпринимательской натуре и от мелкой торговли овощами и прибалтийскими колготками перейти в банковскую сферу, сулящую гораздо большие прибыли.

Довольно быстро сойдясь с нужными людьми, что, в общем-то, было удивительно, потому что Григорий всегда считал себя человеком замкнутым, он открыл свой собственный банк. Для их небольшого провинциального городка в конце 90‑х было это делом довольно обычным. Банки появлялись ниоткуда, росли как грибы после дождя и так же быстро уходили в никуда. И вот тут-то Григорий Чухлебов показал себя уникальным феноменом. Его частный банк расширялся, пожирал конкурентов, и к середине двухтысячных превратился в устойчивое крупное финансовое учреждение «Волга-кредит», которое охотно инвестировало в производство и строительство, выпускало пенсионные карты для ветеранов и зарплатные для чиновников, плотно работало с местным и региональным бюджетом, вкладывалось в быстровозводимые детские сады. Банк процветал, и Чухлебов вместе с ним.

Это был один из самых успешных и богатых бизнесменов города, который не гнался за пиаром, не лез в политику, предпочитая держаться в тени, не ходить на светские мероприятия и заниматься благотворительностью, причем, упаси бог, не публично.

Человеком он оставался немногословным, спокойным и основательным. Никто и никогда не видел его пьяным. Он не увлекался азартными играми, не ходил на бега, не употреблял наркотики. У Чухлебова была одна, но пламенная страсть – его вторая жена Марина. Рина, как он ее звал.

Вступив в первый брак еще на заре туманной юности, он, уже став банкиром, без памяти влюбился в Рину, которая пришла в его банк сразу после института и скромно трудилась в кредитном отделе, пока на нее не упал благосклонный взгляд начальника.

Его неуклюжие, слишком прямолинейные ухаживания ее пугали. Она встречалась с молодым человеком, которого видела отцом своих будущих детей. Крупный, быкообразный Григорий ей ни капельки не нравился. Несколько раз потерпев фиаско, он ненадолго отступил, подумал и изменил тактику.

Родители Рины встретили его с гораздо большей благосклонностью, чем их дочь. Он обстоятельно рассказал про свой загородный дом, шестикомнатный пентхаус в городе, заграничную недвижимость. Встречи с родителями проходили в дорогих ресторанах. Григорий приезжал на роскошной машине, демонстрировал безупречные манеры и тысячедолларовые костюмы. К тому моменту он был свободен и представлял собой несомненно выгодную партию для девочки, которая выросла в панельной хрущобе.

– Не пробросайся, дура, – сурово сказала мать Рине после трех встреч с потенциальным женихом дочери. – Подумаешь, старше на двенадцать лет! И что значит, ты его не любишь? Любовь быстро проходит, и в съемной квартире еще быстрее, чем ты думаешь. А положение в обществе и деньги остаются. Да он с тебя пылинки будет сдувать, землю, по которой ты ходишь, целовать! Он влюблен до безумия! Все для тебя сделает.

Отец, обычно предпочитавший не вмешиваться, на этот раз категорически объединил фронты с матерью. Ему нравился Чухлебов. Нравился основательностью, успешностью, разумным подходом к жизни. И он очень хотел, чтобы его дочь вступила в этот стабильный брак.

Она и вступила. После долгих уговоров и сомнений, не разделяемых, впрочем, ни одной живой душой, включая подруг, Марина стала Чухлебовой. Это была одна из самых пышных свадеб, потрясших их город своим небывалым размахом и семью платьями, которые сменила за два дня невеста. В свадебное путешествие молодожены отправились в Париж, а остаток медового месяца провели на Бали.

За десять лет семейной жизни Марина ни разу не пожалела о своем выборе. Мужа она так и не полюбила. Но он в своем отношении к ней был настолько искренен и безупречен, настолько светился от любви к ней и двум подаренным ею близнецам, что упрекнуть его было не в чем. За достаток, исполнение любых ее высказанных желаний и предугадывание невысказанных Марина была ему благодарна. Она относилась к Григорию как к большому лохматому добродушному псу, который живет с ней в одном доме и на ночь залезает к ней в кровать.

Подруги выходили замуж, ссорились, разводились, создавали вторые семьи, ловили мужей на неверности и снова разводились. Она жила с Гришей как за каменной стеной, за которую не долетают стихийные ветра. Ей было хорошо и спокойно.

Вся эта безмятежная жизнь рухнула как карточный домик, когда на тридцать пятом году жизни Марина Чухлебова влюбилась. До потемнения в глазах, дрожи в коленях и обморочной одури, которая появлялась у нее каждый раз, когда она смотрела на человека, которого полюбила.

Конечно, он был ей не пара. Ни по возрасту, ни по положению в обществе, ни по достатку он не мог претендовать на то, чтобы занять в ее жизни место Гриши. Он это понимал, да и она сама не стремилась к переменам. Иметь тайного любовника на стороне было немного стыдно, но Рина утешала себя тем, что никогда не любила Гришу по-настоящему, что он всегда про это знал и что раз она не собирается от него уходить, то ничего страшного в самом факте ее измены нет.

«Человек имеет право быть счастливым, если от этого никому не больно», – раз за разом повторяла она себе, под тем или иным предлогом убегая на очередное свидание. Гриша ни о чем не догадывался. Дети не задавались вопросом, куда исчезает наряженная, причесанная и тщательно надушенная мама. Родителей она своими тайнами не волновала, подруг не будоражила. Ее секрет принадлежал только ей и человеку, которого она любила. Нет, боготворила. Без которого не могла дышать. Тем большим ударом для ничего не подозревающей семьи стало то, что случилось позже.

Марину бросили. Подло. Безо всякого объявления войны. В момент, когда она была приятно возбуждена только что состоявшейся любовной встречей. Сидя на роскошной кровати дорогого номера-люкс в одном из самых престижных отелей города, она с нежностью смотрела на дверь ванной комнаты, за которой скрылся ее любимый. Выйдя из ванной, он размотал обернутое вокруг бедер полотенце, небрежно бросил его на пол и, начав одеваться, не глядя на Марину, сказал:

– Это был последний раз. Больше нам не нужно встречаться.

– Тебе не нравится в этом отеле? – по-прежнему счастливо улыбаясь, спросила она. Она всегда улыбалась, когда смотрела на его обнаженное накачанное тело, под которым всего несколько минут назад билась в волнах небывалого экстаза. Ни разу в жизни рыхлое тело Гриши не вызывало в ней такого отклика. – Мы можем встречаться где ты захочешь. Или давай поедем на несколько дней в Париж. Или в Рим. Или в Лондон. Куда скажешь.

– Ты не поняла, – спокойно ответил он, нагнувшись, чтобы зашнуровать кроссовки. – Мы больше вообще не будем встречаться нигде. И твои попытки купить меня Парижем или Лондоном выглядят пошло.

– Как – не будем встречаться? – Марина не верила своим ушам. – Почему?

– Потому что это бессмысленно. В основе наших отношений лежит голая физиология. Не знаю, как тебе, а мне этого мало.

– Ты меня разлюбил? – пролепетала сбитая с толку Марина.

– Да с чего ты взяла, что я тебя вообще любил? – усмехнулся он. – Было интересно, чем банкирши отличаются от простых баб. Проверил. Ничем. Больше не интересно.

Глаза Марины набухли слезами.

– Вот только этого не надо, – поморщился мужчина, без которого она еще три минуты назад не представляла своей жизни. – Я бабские выходки на дух не переношу. Нам с тобой было хорошо. Это и помни. Все, давай, пока. И не звони мне больше.

Хлопнула входная дверь. И Марина осталась в номере вдвоем с нарастающей в ней истерикой. Домой она вернулась с опухшим лицом, на котором было практически не видно превратившихся в щелочки глаз. Прошла в свою комнату, отказалась от ужина, сославшись на головную боль, бурно зарыдала в ответ на заботливый вопрос Гриши, не нужно ли ей что-нибудь, швырнула в стену принесенный им стакан с водой, визгливо заорала, что если он вызовет «Скорую», то она выбросится с балкона. А когда вся семья легла спать, тихо прошла в ванную комнату и, погрузившись в воду, перерезала себе вены.

Прислушивавшийся к ее мятущимся шагам Гриша заподозрил неладное и успел выломать дверь.

Шрамы на руках зажили быстро. А вот то, что было сломано в ее душе, никак не срасталось. В психбольнице, куда Марину увезли по настоянию врачей, она упорно отказывалась от еды. Ее приходилось кормить насильно. Ставшая совсем прозрачной Марина отворачивалась к стене, когда к ней в палату заходили родители или дети, и начинала биться в истерике, когда видела Григория.

Ее помешательство не проходило, хотя в клинике она провела уже почти десять месяцев. Гриша свозил лучших докторов со всего света, но они ничего не могли поделать с тем, что Марина Чухлебова не хочет жить. Ни с Гришей. Ни вообще.

Сам Григорий за эти десять месяцев потерял восемь килограмм. Он по-прежнему любил жену. Боялся ее потерять. Мечтал о возвращении прежней жизни, но это не мешало ему железной рукой вести свой бизнес, заниматься детьми, на которых он теперь сосредоточил всю свою любовь и внимание, заботиться о Рининых родителях, которые после случившегося сильно сдали, и даже съездить с детьми на море.

По нескольку раз в день он звонил в клинику, мечтая услышать хотя бы о малейшем улучшении состояния Рины. Но улучшения не наступало. И он все глубже и глубже погружался в пучины горя, внешне, впрочем, практически не меняясь. Лишь самые близкие люди – мать и старый, еще с первых институтских времен, лучший друг – знали о том, что его нервы уже тоже на пределе. И что больше всего Григорий боится, что безмятежное счастье, в котором он прожил десять лет, больше никогда не вернется. Боится и сходит с ума от страха и отчаяния.

Глава 11

На грани возможного

История, рассказанная Инессой Перцевой, по большому счету, оставила Злату равнодушной. К совершенному на базе убийству она явно отношения не имела, любопытство по поводу случившейся у банкира Гриши семейной трагедии было удовлетворено, а до морального состояния самого Григория Чухлебова ей, в общем-то, не было никакого дела.

На обратном пути на базу она быстро пересказала фабулу Аржанову, опустив леденящие кровь детали, красочно расписанные Инной. Мужчинам все эти «страсти-мордасти» были совершенно неинтересны. Жизненный опыт Златы подсказывал ей это со всей очевидностью. Конечно, встретив в обеденном зале Гришу, она метнула на него острый взгляд, стараясь заметить признаки душевного волнения, но Чухлебов выглядел так же, как всегда.

– В поселок ездили? – спросил он без особого, впрочем, интереса на круглом, чуть сонном лице.

– Да, мне нужно было доктору показаться, – зачем-то выдала полуправду Злата. – Александр Федорович хотел убедиться, что вчерашний удар по голове никак не сказался на моем здоровье.

– Ну и как, не сказался? На здоровье и умственных возможностях? – В голосе обычно мрачного Гриши скользнули искорки веселья, и Злата уставилась на него, не веря своим ушам.

– Да вроде нет, – ответила она и, аккуратно обойдя Гришу, вошла в столовую. Обедали не полным составом. Зимний и Костромин отправились на охоту, ради которой они приехали на базу и которую разрешили только сегодня. Муромцев с Володей уже пообедали и работали в кабинете. Зычный бас депутата, диктующий что-то своему помощнику, был слышен даже через двое закрытых дверей. Парменов не вышел к обеду, сославшись на головную боль. А Светка с Завариным уже поели и отправились в лес за земляникой.

Отсутствие общества Злату вполне устраивало. Она быстро проглотила холодный борщ, удивительно вкусный и пахнущий свежестью, слопала целую тарелку картофельных драников с деревенской сметаной, запила все это великолепие домашним квасом и подумала, что жизнь решительно удалась. Кроме нее, в столовой были только Гриша и Аграфенин, которому Аржанов велел за ней присматривать, пока он ненадолго отлучится к егерям.

– Я спать хочу, – честно призналась Злата Антону, когда обед был закончен. – Я сегодня проснулась ни свет ни заря.

– Что, Сашка разбудил? – Антон засмеялся. – Он сам вскакивает с петухами и другим спать не дает.

Злате показалось, что у сидящего напротив Гриши даже уши зашевелились от любопытства. Она представила, как данная информация выглядит со стороны, и покраснела от смущения.

– Мы разговаривали, – поспешно сказала Злата. – И это не Саша виноват, я, наверное, от любопытства проснулась. Мне очень многое нужно было с ним обсудить. И вот сейчас спать хочется, просто спасу нет.

– Вы идите и ложитесь, только комнату заприте, – великодушно разрешил Антон. – И не бойтесь, – он понизил голос до шепота, – я присмотрю, чтобы ваш сон никто не нарушил. Мне даже интересно, будут ли такие попытки.

Злате интересно не было. Ее даже передернуло от мысли, что, вместо того чтобы сладко спать, ей придется прислушиваться к шагам под дверью и дрожать от страха за свою жизнь. Но ее тревогам не суждено было сбыться. Едва голова коснулась подушки, она крепко заснула. В открытое окно проникали душистые запахи цветущей травы, тихое шелестенье реки и далекие выстрелы охотников. Но они не мешали сну, а наоборот, создавали особенный, только этому месту присущий фон, убаюкивающий и дарящий сладкие сны.

Она не слышала, как в ее дверь тихо постучали, а потом неслышно повернулась дверная ручка. Заперто. Человек, стоящий за дверью, приналег посильнее, но дверь не поддавалась. Человек отошел к перилам и задумался. Постояв несколько секунд, он предпринял еще одну попытку, а потом легко сбежал по ступенькам вниз и… попал в стальные объятия Аграфенина.

– И что ты тут делаешь, сокол? – грозно спросил тот, заставив своего собеседника вздрогнуть от неожиданности. – Зачем тебе девушка понадобилась?

– Книжку хотел попросить почитать, – ответил Володя, а это был он. – Она детектив в беседке читала, я видел. Дочитала уже, наверное. Вот я и хотел одолжить на время. Скучно тут, спасу нет.

– Книжку, значит… – Голос Аграфенина не сулил ничего хорошего. – Вот что, милок, ты на ближайшие пару дней реши для себя, что ты неграмотный. Потому что если я тебя под этой дверью еще раз увижу, то читать ты точно не сможешь. С сотрясением мозга обычно в глазах двоится.

– Вы что, с ума сошли? – отшатнулся от него Володя. – Вы чего меня запугиваете? Я ведь и пожаловаться могу. И Муромцеву, и Зимнему.

– Хоть в ООН, – разрешил Антон. – Но только здесь не трись. Я серьезно говорю.

Посмотрев на него диким взглядом, Володя выскочил на улицу и заспешил куда-то в сторону реки. Проводив его глазами, Антон вернулся на свой наблюдательный пост, за чучелом стоящего в холле медведя.

За последующие два часа к Злате попробовала попасть вернувшаяся из леса счастливая Светка, которая рвалась похвастаться полной корзинкой земляники. Ей пришлось удовлетвориться тем, что она показала свой трофей Аграфенину, а затем отнесла его на кухню Ирине – сварить варенье. Еще одним потенциальным визитером стал вернувшийся с охоты Костромин, который хотел узнать, как Злата себя чувствует, но получил от Антона от ворот поворот. И наконец, за бросанием камушка в открытое окно комнаты, где спала Злата, был застукан историк Щапин.

– Что, тоже детектив хотите попросить? – насмешливо осведомился вышедший на крыльцо Антон.

– Какой детектив? – Историк щурился сквозь свои круглые очки, растерянно глядя на Антона. Лицо у него покраснело, он тяжело и натужно дышал. – Я хотел попросить Константина Алексеевича измерить мне давление.

– Заварина? – на всякий случай уточнил Аграфенин. – Что ж вы тогда к нему не зайдете?

– Потому что голова болит очень, боюсь, что на второй этаж не поднимусь.

– Странный способ вызывать 03, – сухо заметил Антон. – Кроме того, комната господина Заварина с другой стороны дома. Вы бросаете камни в спальню Златы Добровольской.

– Да? – На лице Щапина отразилось смятение. – Значит, я перепутал. Любезный, вы не будете так добры, чтобы позвать Константина Алексеевича, а то мне правда нездоровится?

Заварина Антон позвал, тот сбежал вниз с тонометром и после измерения давления повел несчастного историка делать какой-то укол. Так что Антон, в общем-то, не понял, правду сказал Щапин или соврал.

День тянулся лениво, в знойном июльском мареве. Выспавшаяся Злата охотно присоединилась к Светке и Ирине, варившим варенье. Густой земляничный запах плыл по кухне. От него сладко кружилась голова и текли слюнки. Злата, которая выпросила пенки от варенья, облизала ложку и зажмурилась от удовольствия.

– Земляника – лучшая в мире ягода, – провозгласила она и быстро засунула в рот еще одну ложку с пенками.

От двери раздался веселый смех. Она оглянулась и увидела Аржанова, который подпирал дверной косяк и с удовольствием смотрел на ее перемазанное вареньем лицо.

Земляничное варенье стало хитом ужина. Нет, конечно, гости отдали дань уважения запеченной бараньей ноге под розмарином. Но когда тарелки, бокалы и блюда были убраны и Ирина расставила на столе чайные чашки, пузатый самовар, заварочные чайники с разными видами чая, плетенки с сушками и свежими мягкими калачами и бубликами, к которым прилагалось тающее масло, а также плошки с вареньем, все вновь оживились.

– Я здесь чувствую себя помещиком, – сказал Костромин, раскатывая по нёбу свежую, только прихваченную тепловой обработкой ягоду. – Вот так до революции на Руси и жили – чай пили из самовара с калачами и вареньем. И никуда не торопились. От этого, наверное, и жили дольше, чем мы.

– Жили дольше, потому что пили меньше. – Заварин тоже принялся намазывать варенье на сдобренный маслом калач. Земляничный сок струился у него по пальцам. Тонким подвижным пальцам первоклассного хирурга.

– А я земляничное варенье не люблю, – вдруг заявил Володя. – Сладкое слишком. В моем детстве мама варила варенье из фейхоа. Вот это вкуснотища была! Мы им объедались просто. Конечно, в средней полосе где фейхоа взять? Вы и фрукта-то такого, поди, не ели, не то что варенье. Я как-то увидел на базаре, обалдел просто. Купил сдуру три килограмма. Почти все у продавца забрал. А попробовал – не то. Зеленая она тут, спелую-то не довезти. Так что рот вяжет, и все. Никакого удовольствия. Не то что в детстве.

Смутное воспоминание шевельнулось в голове у Златы. Варенье из фейхоа, сваренное Фридой Яковлевной из невиданного фрукта, присланного из Азербайджана племянником Левушки. Внук этого самого племянника, отправленный на учебу в Россию, под крыло Левушке и Фриде. Варенье. Племянник. Внук. Внук!

– Подождите, – быстро проговорила она, заметно волнуясь. – Вы же Волька! Внук Левушкиного племянника, который приехал из Азербайджана учиться в политехе. – Володя оторопело смотрел на нее. – Ну точно, это же вы! Я просто видела вас всего один раз, когда вы на втором курсе были. Это уж, наверное, лет десять прошло. Тогда еще и Левушка был жив, и Фрида. Я вас сразу не узнала, а сейчас вы заговорили про варенье из фейхоа, я и вспомнила. Это варенье было просто визитной карточкой Фриды. Она еще все время уточняла, что его правильно называть фейхоовое. А все смеялись. Вы меня, наверное, тоже не узнали, а может, и не помните. Моя бабушка очень с Фридой Яковлевной дружила.

Володя на Златино оживление никак не реагировал. Аржанов подумал, что этому услужливому, прекрасно воспитанному мальчику почему-то неприятен новый поворот разговора, и Златины восторги по поводу фейхоового варенья, и ее радостные воспоминания про Горских.

– Так-так, значит, вы – Горским родственник? – спросил Щапин. Видимо, лекарство подействовало, выглядел он здоровым и энергичным. С удовольствием отужинал, правда, избегая спиртного, и теперь тоже, шумно прихлебывая, пил чай. – Что ж не признались, когда мы про Веронику Берковскую говорили?

– Да я про эту Веронику даже не слышал никогда. – Володя вяло махнул рукой. – А хвастаться родством со знаменитостями мы не приучены. Мы всю жизнь сами по себе. Да и Горский мне так-то достаточно далекая родня. Брат деда. Практически седьмая вода на киселе.

– То-то вы к этой седьмой воде прибились, когда из Азербайджана в Россию сбежали, – резко сказал Аржанов, и Злата посмотрела на него с благодарностью. – Приютили вас тут, кормили, поили, в институт пристроили, деньгами помогали, пока вы в общежитии мыкались. Неблагодарная вы скотина. – Володя возмущенно посмотрел на него, но спорить не решился. Муромцев на помощь своему помощнику не спешил, Зимний отвернулся, пряча улыбку, да и Костромин тихо ухмылялся в свои седые усы.

Это мелкий инцидент, случившийся за ужином, почему-то оставил в Златиной душе гадкий осадок, но она заставила себя переключить мысли с неприятного Левушкиного племянничка на предстоящую ночь. Она представила Аржанова, лежащего на шкуре у ее кровати, и тихо улыбнулась.

– Пусть я падшая женщина, но сегодня я заставлю его переместиться с пола на кровать, – пробормотала она себе под нос. – В конце концов, с этим наваждением по имени Александр Аржанов нужно что-то делать. Скорее всего, после проведенной вместе ночи морок рассеется, я снова стану свободной в своих помыслах и смогу лететь обратно к привычному и удобному Артему. Конечно, мне еще никогда не приходилось так откровенно соблазнять мужчину, но когда-то же нужно начинать!

По-прежнему улыбаясь, она пожелала всем присутствующим в столовой спокойной ночи, вышла в холл и начала подниматься по лестнице.

– Я не понял, вы куда пошли? – Негромкий голос за спиной заставил ее оглянуться. У подножия лестницы стоял Аржанов. Сердце стремительно забилось, мощными толчками отправляя кровь в голову и выгоняя оттуда все только что занимавшие ее мысли.

– К себе, – пролепетала Злата.

– Куда вы пошли одна? – уточнил Аржанов. – Я, кажется, русским по белому объяснил вам, что вы не должны ни на минуту оставаться без присмотра. Моего или Антохиного. Вы что, слов не понимаете?

– Понимаю, – растерялась Злата и тут же рассердилась на себя за то, что прибегает к жалким оправданиям. – Я что, в детском саду? Мне отпрашиваться у вас нужно, чтобы в туалет сходить? Или униженно спрашивать разрешения пойти туда или сюда?

– Униженно не надо. Но оставаться одной я вам все-таки не рекомендую. Потерпите, Злата. – Голос его смягчился. – Мне нужен еще только один день. Мне и Зимнему. Я уверен, что в субботу мы получим ответы на все наши вопросы. А пока нужно немного потерпеть, потому что я не уверен, что опасность миновала. Сейчас придет Антон, и вы пойдете в свою комнату, где сможете заниматься всем, чем захотите. Он не будет вам мешать.

– А почему мне может помешать Антон? – глупо спросила Злата. – То есть при чем тут Антон?

– Он сегодня будет с вами ночевать, – ответил Аржанов и внезапно испытал острый укол радости при виде разочарования, явственно проступившего на ее хорошеньком личике. – Мне нужно домой съездить, у меня сын заболел, – счел нужным объяснить он. – Вы не обижайтесь, Злата, но сегодня у вас будет другой сторож. Не менее надежный, чем я.

– Я в этом не сомневаюсь, – сухо сказала Злата. Ее эротические мечты вдребезги разбились о суровую реальность. Она чувствовала себя отвергнутой, и это было отвратительное чувство. Слезы поднимались откуда-то из глубин души. Щипучие злые слезы унижения, которое разрасталось в груди, мешая дышать.

– Мне правда нужно ехать, – мягко сказал Аржанов и взял ее за руку. – Завтра мы с вами и с вашими друзьями целый день проведем на катере. Я приглашаю вас на прогулку, и уверен, что вы сразу простите меня за мой сегодняшний отъезд.

– Мне не за что вас прощать. – Гордость брала верх, Злата не давала пролиться непрошеным слезам и старательно пыталась принять независимый вид. Он не должен был видеть, что она расстроилась. Не должен, не должен, не должен. – Во сколько завтра нужно быть готовой?

Он с уважением посмотрел на нее – решительную, с гордо поднятой головой, как стойкий оловянный солдатик. Она была так хороша сейчас, что он готов был плюнуть на все и запереться с ней в ее комнате, отгородившись дверью от всех расследований, неприятностей и обязательств. Он знал, что это его женщина. Посланная ему в награду за все годы беспросветной работы и постоянного неотвратимого принятия решений. Он физически ощущал, как это будет, когда он поднимет ее на руки, тоненькую, практически невесомую, положит на кровать и упадет на колени, чтобы зарыться в шелковистую пелену ее волос.

Телефон зазвонил, возвращая в реальность. Аржанов сморгнул и чужими ватными пальцами вытащил из заднего кармана джинсов телефон.

– Да.

– Аржанов, ты скоро? – осведомилась в трубке Маша. – У нас горчичников нет. А доктор сказал, что Митьке надо обязательно горчичники поставить. Ты знаешь, где в наше время берут горчичники, а, Аржанов?

– Что?

– Ты горчичники привезешь или нет?

– Привезу. Я сейчас приеду, Маша. Не волнуйся. И абсолютно точно привезу горчичники. И где он простыть-то умудрился? Жара тридцатиградусная стоит.

– Ледяного кваса обпился, – констатировала Маша, не признающая в окружающей жизни ничего непонятного. – Бухает как припадочный. Давай, приезжай уже. Вечно тебя не дождешься, когда ты нужен.

В трубке запищало. Он непонимающе посмотрел на ставший ненужным телефон и сунул его обратно в задний карман.

– Вы поезжайте сейчас, Саша, – мягко сказала Злата. – И если не найдете горчичников, то можно грудную клетку медом намазать, а сверху пищевую пленку положить. У меня бабушка так всегда делала, когда я маленькая была и горчичников боялась.

– Да. Спасибо. Но я найду. – Он беспомощно посмотрел на нее, отчаянно не желая уходить. Из столовой вышел и поспешил в их сторону Аграфенин. – До завтра, Злата. Спокойной ночи. Встречаемся за завтраком, в шесть утра. Я за вами зайду. Пока, Антон. – И не оглядываясь, заспешил к выходу.

– Ну что? – тяжело вздохнула ему вслед Злата и повернулась к Антону: – Пойдемте, господин охранник. Вы тоже привыкли проводить ночь на медвежьей шкуре?

В своей комнате она быстро сходила в ванную, чтобы принять душ и переодеться, и юркнула в постель. Несмотря на то что днем она отлично выспалась, Злата чувствовала себя усталой. На часах было всего девять вечера, спать рановато. Поэтому, немного поколебавшись, она взяла с тумбочки прочитанный детектив, содержания которого уже совершенно не помнила.

– Можно я включу телевизор? Я тихо, – осведомился у нее уже устроившийся на полу Антон.

– Да, конечно, мне звук вообще не мешает, – вежливо ответила Злата. – Вы смотрите сколько хотите, я сейчас немного почитаю и спать лягу. Все-таки встали мы сегодня неприлично рано, да и завтра тоже подъем ни свет ни заря.

– А что вы читаете?

– Детектив, – призналась Злата. – Правда, не дамский, как обычно. Хотя я их очень люблю, скрывать не буду. Но на этот раз мужской. Написал совсем молодой мальчик, швейцарец. Сразу стал миллионером. Книжка по всему миру расходится, как горячие пирожки. Хотите, я вам потом дам почитать?

– Нет, – махнул рукой Аграфенин. – Я, признаться, читать вообще не люблю. Детективы тоже. Фуфло это все. Ни в одной книжке не напишут так, как в жизни может быть. Зачем читать выдуманные истории, когда вокруг столько настоящих?

– Именно для того, чтобы в жизни быть готовым к реальным историям, – осторожно сказала Злата. – В мировой литературе всего-то пять сюжетов. Так что практически все, что может с вами случиться, так или иначе уже описано, а значит, можно заранее сформулировать свою реакцию на те или иные события, в контексте мирового опыта, так сказать.

– Да ну, – махнул рукой Аграфенин, – заумь все это. Когда что-то случается, тогда на это и реагируешь, исходя из своего опыта. Надо – разговариваешь. Надо – морду бьешь. Надо – стреляешь. А почему Каренина бросилась под поезд и зачем Герасим утопил Муму, для того чтобы принимать решения, знать совершенно необязательно.

«Хорошо, что Муму не бросилась под поезд, а Каренина не утопилась, – мрачно подумала Злата. – Все-таки художественная литература дошла и до самых отсталых слоев населения. А ведь этот еще из приличных. Заводом руководит. Бизнес делает. Деньгами ворочает. А сознание незамутненное. Если что не так – стреляет».

Стреляет… Слово зацепилось в мозгу за какой-то внезапно появившийся там острый угол и не отпускало. Злата с внезапным страхом посмотрела на крепкого чужого мужчину, основательно расположившегося на полу возле ее кровати. Сорвав кольцо с невесть откуда взявшейся банки пива (и даже ведь разрешения не спросил, мужлан), он не отрываясь смотрел в телевизор, где шло какое-то бесконечное пошлое юмористическое шоу. Злата их никогда не смотрела, а потому путалась в названиях. Пальцы, сжимающие банку с пивом, были крупные, волосатые, и Злата вдруг представила их сжимающимися на ее горле. Ее забила крупная дрожь.

«Прекрати, – приказала она себе. – Аржанов сказал, что Антон – надежный человек, с которым мне ничего не угрожает. Из этого и будем исходить. По крайней мере, этой ночью».

Захлопнув книжку и погасив прикроватную лампочку, она забилась под одеяло и притворилась спящей. Впрочем, минут через десять она уже действительно сладко спала.

Пятница

За кормой деловито пенились водные бурунчики. Вот уже минут десять Злата не могла отвести от них восхищенных глаз, хотя понимала, что выглядит как минимум невежливо, а как максимум – глупо, но ничего не могла с собой поделать. Сначала, когда катер только начал, кряхтя и переваливаясь, отходить от пластикового понтона, пузырьки на воде напомнили ей только что открытый и налитый в высокий бокал брют. Она даже сглотнула, представив, как очень холодное и очень сухое шампанское льется ей в горло, прокладывая чуть щиплющую дорожку.

Но потом обманно старческое ворчание катера сменилось ровным и мощным гулом. Катер уверенно рассекал речную гладь, и буруны сзади становились все крупнее, резвее, нахальнее, набегая один на другой в немного ребячливой, но все-таки откровенно мужской игре. Пенный след становился все шире и, что ли, мощнее, и Злата, стоящая за безопасно запертой перегородкой, отделяющей заднюю часть салона от кормы, смотрела на эту ровную уверенную мощь, растворяясь в ней и без опаски вверяя ей себя.

След на воде был очень похож на хозяина катера, который сидел сейчас за рулем, уверенно прокладывая путь вдоль фарватера и увлеченно показывая что-то на приборной доске сидящему рядом Котику.

Светка, забравшись с ногами на мягкий белый кожаный диван, с восторгом оглядывала катер. Какие-то буруны на воде ее совершенно не интересовали.

– Златка, – позвала она, – ну что ты на воду уставилась, как будто никогда реки не видела! Иди сюда. Смотри, как тут здорово. Диванчики, и столики, и подставки под стаканы, чтобы они не падали. И смотри, вот тут даже раковина есть. Это чтобы фрукты помыть?

– Да, Светлана, побудьте хозяйкой, – попросил Аржанов, не отвлекаясь от речной глади. – Там, внизу, каюта. В ней вы найдете холодильник и шкаф с посудой. Фрукты можно помыть, вино и бокалы поднять наверх. Чувствуйте себя как дома. Туалет тоже внизу, и на дверце подробная инструкция, как им пользоваться. Так что не стесняйтесь.

Спрыгнув с диванчика и подбежав к дверце, за которой пряталась маленькая лесенка вниз, Светка заверещала от восторга.

– Ой, как здорово! Я никогда в жизни такого не видела!

Заинтересованная Злата покинула свой пост на корме и тоже спустилась вниз. Небольшая каюта с окошком в потолке была рассчитана если не на кругосветное, то уж точно на длительное путешествие. Телевизор, радио, кондиционер и одежный шкаф соседствовали с широкой, человек на трех, кроватью, при виде которой Светка мечтательно закатила глаза, а Злата покраснела.

Катер (или это правильнее называть яхтой?) был маленький, но уютный и тщательно продуманный до последней мелочи. Водонепроницаемая прозрачная пленка надежно защищала палубу от воды и ветра, но имела карманы на кнопках, при отстегивании которых открывались затянутые москитной сеткой форточки. Вся эта конструкция крепилась на молниях и в любой момент могла быть легко снята по желанию хозяина.

– Это речной катер или по морю тоже можно? – спросила у него Злата.

– По морю можно, но, не удаляясь от берега более чем на десять километров, – ответил он. – В Италии у меня настоящая яхта, на ней можно уходить в море надолго. А здесь и такой катер более чем достаточен. Мы на нем и на Онегу на рыбалку ходили, и на Белое море. Хорошая машина. Надежная. Без понтов.

– А куда мы сейчас плывем? – вмешалась Светка. Она уже выбралась из каюты и деловито расставляла на столике у полукруглого диванчика тарелки с фруктами: клубникой, бананами, виноградом, персиками и сливами.

– Не плывем, а идем. Моряки так говорят. Сейчас мы выйдем в Сухону, затем в Кубену и доберемся до Кубенского озера, – спокойно ответил Аржанов. – Я хочу показать вам совершенно особенное место – остров Спас Каменный. Нам до него часа три ходу.

– Ого, – несколько испуганно сказала Светка.

– Сейчас восемь утра. В одиннадцать остановимся напротив острова на речную стоянку. Искупаемся и пообедаем. Затем доплывем до острова и попросим Надежду Александровну провести для нас экскурсию. На обратном пути тоже сделаем остановку на купание. И часа в три-четыре тронемся в обратный путь. К восьми вечера по-любому будем дома. Светлана, вы можете загорать, купаться, отдыхать, смотреть телевизор в каюте. Даже поспать. Не думаю, что путешествие покажется вам утомительным.

– Конечно нет, – поспешно согласилась Светка, которая слегка побаивалась невозмутимого Аржанова. – Я даже рада, что мы смогли уехать с базы. Признаться, мне уже порядком наскучило смотреть на одни и те же лица. Да еще и не всегда приятные.

– А нам разрешили уехать? – полюбопытствовала Злата. – Вроде бы всем запрещено покидать территорию.

– Я предупредил, куда, на сколько мы едем и в каком составе. Возражений это не вызвало. Так что, девушки, я предлагаю вам подкрепиться фруктами и немного поспать в каюте. Поднял я вас сегодня рано, а дорога нам предстоит длинная, успеете налюбоваться на красоты вокруг.

– Нет, я лучше тут посижу, – решительно возразила Злата. – Действительно, такая красота кругом. Когда я еще все это увижу, да еще с реки?

– А вот я бы поспал, – Котик широко зевнул и потянулся. – Федорыч, не будет возражений, если мы со Светланкой удалимся в опочивальню?

– Никаких. – Аржанов согласно кивнул головой. – Пульт от телевизора в изголовье. Только бутылку с шампанским достань из холодильника, чтобы я вам потом ненароком не помешал. – Он слегка усмехнулся. – Злата, будете холодный брют с клубникой?

– Буду. – Злата довольно закивала головой. – У причала вода так пенилась, что я сразу про брют подумала. И вот вы его предлагаете. Здорово.

– Рад, что угадал ваше желание. Сейчас я ненадолго включу автопилот и открою шампанское. Но река сильно обмелела, поэтому надолго я на автопилот полагаться не буду, так что уж извините, вам придется самой себя развлекать.

– Мне с самой собой никогда не скучно, – честно призналась Злата. – Я могу часами сидеть, смотреть по сторонам, думать о чем-то.

– Если вы не против, то можете сесть со мной рядом у штурвала, будем разговаривать. Если вам интересно мое общество, конечно.

– А вам мое, – засмеялась Злата. – Конечно, я посижу рядом с вами, потому что мне до смерти интересно посмотреть, как вы управляетесь с этой штуковиной. Он такой маленький, но кажется таким надежным. И стремительный, как ласточка.

– Пейте ваш брют. – Аржанов ловко открыл бутылку и налил Злате шампанского в мгновенно запотевший бокал. – Можете его с собой взять, спереди тоже есть подставка под стакан и под бутылку. И клубнику прихватите.

Водрузив тарелку к себе на колени, Злата маленькими глоточками пила ледяное шампанское и ела удивительно сладкую клубнику. Огромные красные ягоды были шершавыми и, в отличие от шампанского, теплыми, как от солнца.

– Хотите? – Спохватившись, что ведет себя невежливо, Злата протянула тарелку с ягодами Аржанову. Тот замотал головой.

– Нет, я не ем клубнику. Никогда.

– Аллергия? Или просто не любите? Я ее так-то тоже не очень люблю, но с шампанским, ей-богу, вкусно. Такое сочетание замечательное – сухое шампанское и сладкая клубника. И не так пошло, как ананасы.

– Пошло? А я думал, удивительно вкусно, искристо и остро, – поддел ее Аржанов. – Только не говорите мне, что вам не нравится Северянин.

– Нравится, – засмеялась Злата, даже не удивившись, что этот мужчина наизусть цитирует строки серебряного века русской поэзии. – Но только сам Северянин. То есть ананасы в шампанском я люблю исключительно в виде поэзии. Не в материальном проявлении, так сказать. Так почему вы не едите клубнику?

– У меня к ней идиосинкразия, крайняя степень аллергии. Но не совсем в привычном виде. – Он помедлил. – Понимаете, у нас семья была бедная очень. Мы о конфетах, или мандаринах, или каких-то других лакомствах даже не слыхивали. Но мать, понимая, что детям нужны витамины, засеивала огромные грядки клубники. Есть ее нам не разрешалось. Все шло на заготовки на зиму – на варенье, на компот. Зимой нам выдавали это варенье как награду. А летом – один раз миска клубники ставилась на стол, молоком заливалась – и все.

Наша задача была ее поливать. Каждый день на это требовалось сорок ведер воды. А для этого – двадцать раз сбегать на речку и принести оттуда два полных ведра. С пустыми бежишь под горку, с полными в горку. Мне, как самому старшему, полагалось четыре грядки, братьям – по две. Но они маленькие были еще. Особенно младший. Им так тяжело было эти ведра таскать. Младшего я просто жалел, а у старшего выменивал на его грядки ванильные сухари, которые нам к ужину давали. Вот и получалось, что каждый день на протяжении почти всего лета эти сорок ведер таскал я один. Бежишь и считаешь, сколько еще осталось. Я с тех пор, как вырос, ни разу клубнику не ел.

Злата представила маленького полуголодного подростка, который упрямо бегает к реке за водой. Туда – налегке, обратно – с ведрами, которые с каждым разом становятся все тяжелее. И июльское солнце поднимается все выше, пот заливает лицо, а клубника на грядках одуряюще пахнет, сводя с ума своим ароматом. И нельзя сорвать ни ягодки, если только тайком. Оглядываясь в страхе перед неминуемым наказанием.

Она непроизвольно сжала в руке большую мягкую ягоду, сладкий красный сок потек по пальцам и кровавой слезой капнул на обтянутую джинсовой тканью коленку.

– Эх, и зачем я вам это рассказал? – крякнул Аржанов, покосившись на ее расстроенное лицо. – Все время забываю, что у вас душевная организация тонкая. Злата, с тех пор много лет прошло, я уже не ребенок, меня жалеть не нужно. Ну хотите, я сейчас при вас эту клубнику съем? – Схватив с тарелки ягоду, он бросил ее в рот. – Ну надо же, вкусно, кстати. Может, и зря я ее не ем? – мимолетно удивился он, а Злата невольно улыбнулась. – А вы джинсы испортили.

– Отстираются. – Злата беспечно махнула рукой. – Вот уж не о чем жалеть. Я вообще Пачкуля пестренький. Вечно чем-нибудь вымажусь. Так что я, зная за собой эту особенность, собираясь, прихватила с собой сарафан. Не волнуйтесь, водить на экскурсию чумазую спутницу вам не придется. Вы мне лучше расскажите, что это за остров такой, Спас Каменный, и кто такая Надежда Александровна.

Катер послушно скользил по воде, подчиняясь воле и умелым действиям своего капитана. По обе стороны реки расстилались берега, то поросшие ивой, то переходящие в открытые песочные пляжи. Иногда за очередным поворотом открывался вид на деревню. Жилую, с аккуратно покрашенными окнами, металлическими вьюшками на дымоходах, вспаханными полями, как снегом покрытыми цветущей картошкой. Или нежилую, со слепыми глазницами выбитых окон и сгоревшими остовами домов. Таких, правда, встречалось немного. Здесь, у самой реки, земля была довольно дорогая, а потому не пропадала без дела.

Иногда взору открывался вид на настоящие дворцы – деревянные или каменные, лесенки от которых полого спускались к самой воде, где у широких надежных понтонов покачивались катера или хотя бы моторные лодки. Рядом с дворцами основательно смотрелись постройки попроще: бани, сараи, гостевые дома, летние кухни, надежно укрытые от любопытных глаз высокими заборами, но беззащитно обнажающие свою суть взглядам со стороны реки.

Здесь бурлила жизнь. Громко смеялись дети. Раздавались голоса хозяев жизни, бесконечно уверенных в своем праве на существование за высоким забором и баню, явно обустроенную в водоохраной зоне. Все это было бесконечно далеко от нужд и чаяний людей, оставшихся за предыдущей излучиной той же реки, в маленькой деревеньке, где у заброшенного коровника провалилась крыша, а хлеб привозит автолавка не чаще двух раз в неделю.

Рассеянно скользя взглядом по берегам и их обитателям, Злата с интересом слушала рассказ Аржанова о первом каменном монастыре, построенном на русском севере. Местом для него был выбран маленький, площадью всего сто двадцать на семьдесят метров, остров Каменный, на котором жили двадцать три монаха, решивших удалиться от мирской суеты.

Именно к нему в страшную бурю сумел пристать корабль Белозерского князя Глеба Васильковича, который в благодарность за свое чудесное спасение и повелел в 1260 году заложить на острове храм Преображения господня. Так появился знаменитый Спас на Каменном, находящийся с того времени под покровительством Белозерских князей.

Легенда гласила, что праведники, живущие в монастыре на острове, способны исцелить любые недуги. А потому бездетный, но страстно мечтающий о наследнике Великий князь Василий третий отправился в паломничество на Спас Каменный вместе со своей молодой женой Еленой Глинской. Уж на острове ли он был зачат или по возвращении с него, но именно после этого паломничества на свет появился мальчик, который вошел в историю под именем Иван Грозный. Своды старого храма помнили и поступь Петра Первого, который частенько заплывал на остров, путешествуя по Кубенскому озеру.

– В средние века это был духовный центр региона, – увлеченно рассказывал Злате Аржанов. – Там, знаете ли, очень строго жили. К примеру, женщин на остров не пускали вовсе, такой строгий устав был у монастыря, что даже бани были вынесены далеко за его пределы, на песчаные отмели. Да и добраться сюда было непросто. Зимой – только по льду, периодически подмываемому внутренним течением. С весны по осень – на лодках, иногда сопротивляясь штормам и бурям.

Именно поэтому на Спас Каменный многие века ссылали неугодных деятелей церкви. Здесь окончили свои дни с десяток епископов, старообрядцев и чинов Священного синода. Именно на острове была построена первая в губернии спасательная станция и даже сооружены два маяка. Колокол, отлитый в Санкт-Петербурге и установленный на монастырской колокольне, ударял, предупреждая о надвигающейся непогоде.

В 1925 году монастырь был закрыт, монахи распущены, а в кельях и хозяйственных постройках разместили колонию для малолетних преступников. Осенью они подожгли деревянные кельи и сбежали. Ну а в тридцать седьмом году был взорван сам храм. – Злата непроизвольно охнула. – Да-да, вы увидите, какой толщины там были стены. Это чудо, что такую мощь могли своими руками построить обычные люди. А другие люди попытались уничтожить эту мощь при помощи динамита. Сровнять храм с землей безвозвратно все равно не получилось. Сохранилась уникальная Успенская церковь-колокольня, возведенная в шестнадцатом веке. А от всего остального только груды кирпичей, которые хотели использовать при строительстве, да все равно не смогли.

– И там сейчас просто эти камни? – Голос Златы прозвучал жалобно и недоверчиво. Перед глазами у нее плыли картинки прошлого. Вот суровые молчаливые монахи, выживающие на отрезанном от людей острове. Вот громкий, хорошо разносящийся по округе звук колокола, предупреждающий рыбаков, что в непогоду не стоит спускать на воду свои лодки. Вот люди, проводящие день за днем в молитве и тяжелом труде. И вот другие люди, поджигающие бикфордов шнур для того, чтобы уничтожить саму память об истории и былом величии этой земли.

– В том-то и дело, что нет. – Аржанов накрыл ее руку своей. – Мы как раз едем посмотреть, что можно сделать, если верить и не бояться. В начале девяностых благодаря усилиям неравнодушных людей монастырь был включен в федеральную программу реставрации памятников. Руководить работами приехал Александр Николаевич Плигин. Удивительный был человек, мы с ним были знакомы. Он фактически переехал на остров жить. И он, и его жена Надежда Александровна. Благодаря их усилиям остров вернулся к жизни. Конечно, реставрация идет медленнее, чем хотелось бы. Деньги на это нужны просто огромные. Но все-таки идет. Туда и волонтеры летом приезжают, и наемные работники там трудятся. И даже богослужения уже проходят.

Александра Николаевича там и похоронили десять лет назад. У подножия колокольни. И теперь Надежда Александровна одна со всем управляется.

– И она оттуда совсем не уезжает?

– Практически нет. На острове и живет. И летом, и зимой. Иногда совсем одна.

– Страшно это. – Злата зябко повела плечами.

– Страшно? Человеку, у которого есть великая цель, не бывает страшно. И мне кажется, что все, что могло случиться страшного, со смертью Александра Николаевича уже случилось. Осталась только вера. И долг.

– Я бы не смогла так жить. Это, наверное, ужасно плохо, зато честно.

– Вы и не обязаны. Каждый человек живет так, как считает нужным и возможным для себя. И в этом нет ничего плохого. Честно определять свои границы возможного.

Глава 12

Снайпер бьет без промаха

За увлекательным разговором пролетело несколько часов. Уже и Светка с Котиком снова присоединились к ним, и вино было выпито, и фрукты съедены вместе со злосчастной клубникой, когда Аржанов остановил катер и тяжелый якорь со скрежетом начал спускаться из своего гнезда, чтобы клешнями вцепиться в илистое речное дно.

– Вон там, на горизонте, монастырь. Во‑он, там, колокольня уже видна. – Аржанов показал куда-то за пределы необъятной глади Кубенского озера. – Еще полчаса ходу, и мы на месте. Но пока всем купаться. Сейчас я спущу лесенку.

Солнечные блики золотыми рыбками кувыркались в воде. Злата даже зажмурилась, так резвы были эти рыбки.

– Глубоко тут? – деловито спросил Заварин.

– Чуть больше трех метров, если надо точнее, сходи посмотри на показания эхолота, – ответил Аржанов, прикрепляя аккуратный съемный трап.

– Точнее не надо. – Оттолкнувшись от настила кормы, Котик нырнул в воду, не дожидаясь, пока будет установлена лесенка, и поплыл прочь от катера, шумно отфыркиваясь и поднимая тучу брызг. Светка взвизгнула.

– Вы тоже будете нырять, девушки? – осведомился Аржанов. – Если нет, то давайте научу спускаться в воду. Светлана, ставьте ногу сюда, рукой возьмитесь вон за тот поручень, теперь вторую ногу ставьте на верхнюю ступеньку и аккуратно делайте два шага вниз. Так, хорошо. – Светка стояла уже по грудь в озерной воде. – А теперь перехватывайтесь руками за верхнюю перекладину, аккуратно погружайтесь в воду – и все, плывите.

– Мамочки… – Светка снова легонько взвизгнула и поплыла, аккуратно держа голову над поверхностью воды, чтобы не испортить прическу. – Ой, хорошо-то как! Златка, давай сюда. Вода теплая-претеплая. Так здорово!

Немного потоптавшись в нерешительности и кляня себя за неспортивность и полное отсутствие грациозности, Злата последовала ее примеру. В конце концов, самое страшное, что ей грозило, – это упасть в воду. Не смертельно. Ведь плавать она умела.

Очутившись в воде, которая обняла ее за плечи, как уютный пушистый плед, Злата снова зажмурилась, на этот раз, как кошка, от удовольствия, и поплыла, стараясь особо не удаляться от надежного катера. Мысль о трехметровой глубине ее немного пугала.

Аккуратно и бесшумно, как нож в разогретое масло, вошел в воду Аржанов, так же, как и Котик, нырнувший с палубы.

– Тут рыба есть, – крикнул он. – Вода, жаль, озерная, мутная немного, дна не видно и рыбы тоже. Но тут рыбаки огромных судаков достают. Вкусных, страсть! Такой вкусной рыбы, как в Кубенском озере, нечасто и встретишь.

– Речная, – с сомнением сказала Злата.

– Ну и что, что речная? Тут судаки и лещи любой форели и морскому окуню фору дадут. На обратном пути позвоню, попрошу ребят, чтобы поделились. Наварим сегодня вечером свежей ухи, вот тогда и поспорим, какая рыба вкуснее.

Спустя час мокрые купальники и полотенца были развешены на специальных крючках (все на этом необыкновенном катере было удобным и продуманным), сам катер пришвартован к другой небольшой посудине, стоящей у причала на Спасе Каменном, а вся дружная компания перелезла через борта двух катеров и сошла на берег по деревянному трапу, брошенному на песок.

Поднявшись по песчаной дорожке, они остановились перед внушительной грудой старых камней, оставшихся от взорванного храма. Слева высилась отреставрированная уже колокольня. Справа стоял аккуратный белый дом, приветливо распахнув навстречу гостям выкрашенные рамы окон. От этого дома торопливо спешила маленькая хрупкая женщина в повязанной на голову косынке.

– А вот и Надежда Александровна, – с нежностью в голосе произнес Аржанов.

Остров был действительно такой маленький, что осмотр комнатки-музея, расположенного в белом доме, действующей части церкви, подъем на колокольню и осмотр остальной территории занял минут двадцать. Совсем рядом располагался второй маленький островок, к которому вела обнажившаяся песчаная отмель.

– Это сейчас ее видно, – сказал Аржанов, подойдя к Злате из-за спины. – Лето, озеро мелеет. А в половодье отмель скрыта под водой. По ней монахи, зная, где она расположена, перебирались на тот островок. А не знающие этого секрета были уверены, что они идут по воде аки по суху. Помните, в «Бриллиантовой руке» есть такое место, где мальчик идет по воде? Так вот, тут то же самое.

– Да, каждый год по два-три катера тут на мель садятся, – засмеялась Надежда Александровна. – Когда вода высокая, хотят остров обойти, чтобы с другой стороны на него посмотреть, и днищем ап… Если они до этого успевают к берегу пристать, так мы предупреждаем, конечно. Но есть и такие, кто сразу в обход идет. Вот потом у них проблемы и бывают.

Накинув на голову широкий легкий шарф, чтобы солнцем не напекло голову, Злата неотрывно смотрела на новый, неведомый ей доселе мир. Здесь круглый год жили удивительные люди, которые в суровых условиях восстанавливали историю этого древнего места. Восстанавливали своими руками, не боясь лишений, отрезанности от цивилизации, отсутствия театров, медицинской помощи, магазинов и вообще всего того, что составляет для большинства основу спокойной, комфортной и безмятежной жизни.

Здесь совсем не чувствовалось безмятежности. Может быть, от той сильной энергетической волны, которая ударным потоком шла от груды старинных кирпичей, цепляющихся друг за друга в многовековой кладке мощной стены, которую, несмотря ни на что, так и не удалось снести полностью. Эти кирпичи помнили весь ужас и необратимость взрыва, разрушившего не только храм, но и всю здешнюю жизнь.

– Что вы притихли? – спросил Аржанов у Златы.

– Не знаю. У меня такое чувство… Странное… Я вижу, какая огромная работа была тут проделана, чтобы все стало так, как сейчас. И понимаю, сколько денег, усилий и лет потребуется, чтобы окончательно восстановить то, что было заложено предками. И ведь нет этих лет у тех людей, которые взвалили на себя эту ношу. И они не могут этого не понимать, но все равно не уезжают на большую землю, не бросают начатое. Это удивительное качество.

– Потому что люди удивительные. – Аржанов мгновенно понял, о чем она говорит. – Знаете, Злата, есть такая пословица, арабская, кажется: «Делай что должно, и будь что будет». Надежда Александровна так понимает свой долг. И свою память о муже. И это вызывает глубокое уважение. Я бы даже сказал, преклонение. Хотя согласен, что найдется немало людей, которые только пожмут в недоумении плечами: зачем все это нужно? К счастью, тех, кто понимает, тоже достаточно.

– Кстати, не хотите купить в лавочке сувенир на память об этой поездке? Тут все собранные средства идут на восстановительные работы, так что внесете свой вклад в общее дело. Они недорогие, сто пятьдесят рублей. Магниты на холодильник или кружки. Что пожелаете.

– Я с собой денег не взяла, – покаянно призналась Злата. – Думала, что на катере они мне не понадобятся, и, как выясняется, ошиблась.

– Я вам одолжу. – Голос Аржанова был серьезен, хотя глаза смеялись.

– Спасибо, – искренне поблагодарила Злата и вприпрыжку побежала покупать маленький магнит с видом на остров, открывающийся со стороны озера.

Вскоре они отшвартовались от Спаса Каменного и, отплыв на достаточное расстояние, снова бросили якорь посредине водной глади.

– Купаться, обедать, потом загорать и снова купаться, – скомандовал Аржанов. – Девочки переодеваются внизу, мальчики наверху. Вперед!

И снова озерная вода была уютной и ласковой. Лениво двигая ногами и руками, Злата сквозь прищуренные веки рассматривала уже выбравшегося на корму Аржанова. Крупные капли воды блестели на его широких плечах. Ноги уверенно стояли на корме. Это были ноги человека, привыкшего уверенно стоять на чем угодно. Хозяина жизни. Хозяина своей судьбы. Привыкшего отвечать за свои слова, действия и поступки.

«Прекрати немедленно! – Злата рассердилась на себя, чувствуя, как от мыслей о мужчине, которого она так беззастенчиво разглядывает, ее начинает пронизывать дрожь. – У него жена и четверо детей. И то, что тебе приспичило именно вместе с ним поиграть в детектива, еще не говорит о том, что у вас может быть что-то общее в будущем. На днях ты отсюда уедешь и больше никогда его не увидишь. Вряд ли в твоей жизни выпадет еще один шанс очутиться на такой роскошной базе. И уж совершенно точно его дороги никогда не приведут в твою захудалую КСП».

– Злата, вылезайте! – крикнул с кормы мужчина ее мечты. – Все уже за столом сидят. Давайте обедать. У нас еще будет время поплавать.

После обеда Котик со Светкой снова уединились в спальне, разморенные обильной вкусной едой, разогретой в микроволновке, жарким солнцем и мерным покачиванием катера на воде.

– Давайте позагораем, – предложил Злате Аржанов, когда она ловко перемыла всю посуду в маленькой раковине, установленной на корме. – Залезайте на нос.

Ловко выбравшись наверх, на открытую часть носа, он протянул руку и помог Злате вскарабкаться на довольно большую открытую площадку, с которой открывался великолепный вид на озеро, далекие берега и колокольню на Спасе Каменном, находившуюся на большом расстоянии, но не менее завораживающую, чем вблизи.

Злата с сомнением посмотрела на идеально чистый пластмассовый пол, подумав, что зря не захватила снизу полотенце.

– Подождите, я сейчас оборудую лежательное место. – Аржанов снова спрыгнул вниз и вытащил откуда-то огромный двуспальный матрас, обтянутый белой кожей. Уложенный на палубе, он вместился между двумя направляющими, создав действительно идеальное место для загара – мягкое и удобное.

– Это тоже входит в комплект? – спросила Злата. – Или вы отдельно заказывали?

– Входит, конечно. Этот катер создавали уникальные люди. Поэтому тут продумано все до мелочей. И матрас входит в опцию. Ложитесь.

Стянув футболку, он растянулся на левой половине матраса и приглашающе похлопал по свободному месту рядом с собой. Откуда ни возьмись рядом появилась еще одна запотевшая бутылка шампанского и новая большая тарелка с крупной, истекающей соком клубникой. При взгляде на клубнику Злату передернуло.

Она страшно стеснялась лечь на матрас рядом с ним. Но стоять было глупо, и, чтобы не сделаться посмешищем, Злата села на краешек, подтянув острые коленки к подбородку. Искоса посмотрев на нее, Аржанов перевернулся на спину и раскинул руки, глядя в безоблачное голубое небо.

Злате показалось, что сейчас между ними должно произойти что-то особенное, захватывающее. Из каюты, расположенной под ними, не доносилось ни звука. Шторки на иллюминаторе были задернуты. Вокруг – лишь бескрайняя озерная гладь и ни души. От тишины, нарушаемой только биением волн о борт катера, закладывало уши. А от всего происходящего захватывало дух, ведь от лежащего рядом с ней мужчины Злату отделяли две полосочки купальника и ультрамодные плавательные шорты Аржанова. Было страшно, жарко и захватывающе интересно, что будет дальше. Воспитанной в строгости Злате было абсолютно понятно, что ситуация выглядит со стороны совершенно неприлично и, в принципе, таковой и является. Но против нарушения приличий, даже более вопиющего, она сейчас ничего не имела.

Аржанов за ее спиной повернулся на бок, протянул руку и погладил ее по горячей от солнца спине. Под рукой был бархат, тонкий, нежный и мягкий. Его хотелось перебирать пальцами до бесконечности, но Злата аккуратно повела плечом и выскользнула у него из-под руки. Ругая себя за нерешительность, она тем не менее не могла преодолеть внутренний барьер. Она не боялась этого человека. Она боялась себя. И непреложной, входящей в обязательную программу острой боли, которая наступит после того, как все случится, и фаза любовного опьянения перейдет в выжигающее душу холодом отрезвление. В том, что отрезвление наступит, она не сомневалась.

– Расскажите мне о себе, – неожиданно для Аржанова попросила она. Он удивленно посмотрел на нее.

– О себе?

– Ну да. Вы мне очень интересны. Я уже поняла, что детство у вас было… непростое. Но вы же как-то вышли в люди, стали успешным человеком, не просто богатым, но еще и образованным. Вас кто-то направлял? Говорил, что нужно делать, как учиться, чем заниматься?

– Я понимаю, о чем вы. Знаете, Злата, мне в жизни очень повезло, потому что мне повстречался Андрей Степаныч, мой классный руководитель и учитель литературы. Я ведь правда с девяти лет все хозяйство на себе тащил. И печь топил, и корову доил, и картошку в чугуне варил, потому что иначе нам с братьями было есть нечего. Отец пил страшно. Над матерью измывался. А она болела постоянно. А когда мне двенадцать было, умерла.

В общем, в школе мне учиться некогда было. Уроки я никогда не делал, прогуливал, потому что надо было хозяйством заниматься. Да и уверен был, что лишняя вся эта наука. Не пригодится. А в четвертом классе к нам приехал новый учитель. Сразу после института. Молодой, на жирафа похожий, шея тонкая, уши большие…

В общем, именно он и был тем человеком, который изменил мою жизнь. Домой к нам приходил, отца пытался увещевать, помогал мне дрова колоть, уроки со мной делал и книжки стал подсовывать. И художественные, и вообще. Читать мне понравилось. В книжках все не так было, как вокруг. А он говорил, что можно сделать, чтобы было именно так. И я ему поверил.

Как-то на каникулах мы вместе к нему домой ездили. Он меня впервые в жизни в театр отвел. Не могу сказать, что мне понравилось, но это была совсем другая жизнь. Не такая, как в деревне. И мы с ним очень много разговаривали. О том, как жить правильно. Нужно ли стремиться из деревни в город или можно и в деревне строить нормальную, удобную, красивую жизнь.

Он мне жизненный путь на бумажке чертил. Отрезки, на каждом из которых должна быть своя четкая цель. Сначала мы запланировали восемь классов без троек окончить и в техникум поступить. Получилось. Дом я без сожаления оставил. Рассудил, что братья уже могут и сами о себе позаботиться. Мне было шестнадцать, а им четырнадцать и двенадцать. Вполне достаточно, чтобы делать то, что я делал с девяти.

Техникум был лесотехнический. Мы с Андреем Степановичем решили, что область у нас лесная, без работы в этой сфере остаться трудно. Подрабатывать я, конечно, начал сразу, егерем в ближайшем охотхозяйстве. Деньги нужны были.

Когда окончил техникум, в армию меня забрали. Отслужил я два года, а за это время и отец помер от белой горячки. Вернулся я домой. Устроился на лесопилку на работу. И начало у меня получаться. А потом как-то само все пошло. Девяностые годы. Производства вставали, а я не хотел и не мог без дела. Взял все в свои руки. Ну и пошло-поехало. Через пару лет понял, что знаний мне не хватает категорически. Поступил заочно в институт на экономический факультет. Мотался между лесными участками, лесопилками и сессиями. Спать было некогда, не то что жить. Но хозяйство расширялось, становилось все больше, внимания требовало огромного. Второй мой брат, когда из армии вернулся, ко мне на работу пошел. Правда, выучиться он не смог, науки никак не давались, так что он – старший мастер у меня на одном из производств. А младший – врач в областном центре. Это он все с детства мечтал: стать врачом и маму вылечить. Не успел, но мечту свою осуществил.

– Но все это денег же требовало, и немалых. Да и девяностые годы лихие были, неужели на вас никогда бандиты не наезжали?

– Наезжали, конечно. Но мы и сами были… немножко бандиты. Тогда без этого нельзя было. Пару лет я с пистолетом не расставался. Это сейчас я – легальный приличный бизнесмен, а в молодости всякое случалось… – Глядя на Златино испуганное лицо, он рассмеялся. – Людей мы не убивали и не похищали, Злата, но свое держали крепко и чужим не отдавали.

– Мы?

– Мы с Антоном. Аграфениным. Мы в институте познакомились. Он тоже из простой семьи, но парень смекалистый. Тоже понимал, что без образования от жизни не удастся взять все, что хочется. Просто я лесом занимался, а он на ликеро-водочном заводе работал. Завод тогда под Шайбой был. Авторитетом крупным. Шайба к Антохе благоволил, так что проблем у нас обоих потом не было. Ликерка из рук в руки переходила, пока в конце концов Антоха ее не выкупил за копейки и с нуля практически не поднял.

И деньги тоже были бандитские, чего уж греха таить. Брали в долг, крутили, потом отдавали. И крышей нашей Шайба довольно долго был. Так что не очень это красивая история, Злата. Это только уже в двухтысячных кто-то все спустил и промотал, а мы с Антохой утроили. Потом я на почве охоты с крупными московскими олигархами познакомился. Фамилии называть не буду, но вы их наверняка слышали. Я им предложил базу открыть, на которую не стыдно было бы людей на переговоры привезти. Деньги были их. Идеи и воплощение – мои. Все получилось. Хотя бывали моменты, когда я думал, что не получится. Но меня Андрей Степанович всегда учил, что руки нельзя опускать, я и не опускал.

– А сейчас он где?

– Умер пару лет назад. Лейкоз. Я его по самым лучшим мировым клиникам повез, но поздно оказалось.

– А с Антоном вы так по жизни и вместе?

– Да. Он – мой самый лучший друг. И брат моей жены, то есть мне шурин.

– Да? Я не знала.

– Я у него дневал и ночевал. А он с Машей очень близок был, всем делился, все рассказывал. Мы почти всегда, когда не работали, были вместе. Так как-то и вышло, что поженились. Маша домовитая всегда была. Хозяйственная. И понимающая. Мы же так работали, что я за месяц мог дома от силы три ночи провести. Все остальное время в командировках. И она всегда с пониманием к этому относилась. Ни разу претензий не предъявила. Ни разу не укорила, что детей фактически сама поднимает. У них с Антоном воспитание такое. Настоящее. Они рано сиротами остались. В школе еще. Но родители сумели в них заложить редкие душевные качества, которые сейчас не часто встретишь.

– Извините, Саша. Но вы с Антоном показались мне очень разными. – Злата постаралась сказать это очень мягко, но Аржанов понял.

– Вы к тому, что Антоха простой и неначитанный? Ну да. Ему в жизни Андрей Степанович не попался. Но и я не из графьев так-то. И способен оценить, что он открытый, честный и бесстрашный человек. Бизнесмен успешный, руководитель порядочный. С ним хоть в баню, хоть в разведку. А в консерваторию и я, извините, не хожу.

– Я не хотела никого обидеть, – покаянно пробормотала Злата. – Меня мама всегда ругает за социальный снобизм. Но мне все равно важно, чтобы с человеком было о чем поговорить. Потому что любые связи, даже самые крепкие, рвутся, если нет родства интересов. Родства душ, если хотите.

– Ну, с Антоном у нас как раз есть родство душ, – сухо сказал Аржанов. – Бизнес, охоту, водку и баб можно обсуждать до бесконечности. Вы извините, Злата, я искупаюсь, пожалуй. Жарко.

Легко поднявшись на ноги, он нырнул прямо с полутораметровой высоты носа катера. Злата в задумчивости растянулась на нагретом солнцем кожаном лежаке.

– С Антоном у него есть родство душ, а с Машей? – пробормотала она себе под нос, чуть слышно. – Она ведь тоже вряд ли задумывается, почему Каренина бросилась под поезд и зачем Герасим утопил Муму. Или женщину, которая прожила рядом с тобой четверть века и родила тебе четверых детей, не бросают, даже если с ней совсем не о чем поговорить, кроме рецепта засолки огурцов? Извините меня, господин Аржанов, но я абсолютно уверена в том, что вам смертельно скучно с вашей образцово‑показательной женой. Хотя меня это, конечно, совершенно не касается.

Минут через десять неслышно вернувшийся Аржанов растянулся рядом. На разогревшуюся на солнце Злату полетели колкие брызги. От неожиданности она вздрогнула.

– Я не кусаюсь, – негромко сказал Аржанов. – И привычки насиловать женщин я за собой не замечал. Так что можете расслабиться.

– Зачем вам насиловать женщин, когда они отдаются сами? – сухо ответила Злата. – Это так современно. Особенно когда они потом сами расхлебывают последствия, оставшись с ними один на один.

– Вы о чем?

– Об Ирине. Я уже несколько дней хочу у вас спросить, хотя меня это, конечно, совсем не касается. Вы же знаете, что она ждет ребенка. И вы не выглядите жестоким. Почему же вы тогда так жестоко ведете себя по отношению к ней?

– Какая Ирина? Какого ребенка? – Изумление на лице Аржанова было таким искренним, что Злата как-то сразу поняла, что он действительно не сделал ничего плохого. Огромная волна облегчения накрыла ее с головы до ног, хотя она еще не могла точно сформулировать, из-за чего чувствует это самое облегчение.

– Ирина. Официантка в вашем ресторане. Она ждет ребенка. И я своими ушами слышала, как она говорила вам об этом.

– Говорила? Мне? Когда? И какое отношение, черт подери, я могу иметь к ее ребенку?

– Назавтра после нашего приезда. Днем. По телефону. Я зашла в кухню, чтобы попросить воды для цветов, и услышала, как она говорит по телефону, что не знает, что ей делать, что вы не можете ее бросить, тем более в таком положении.

– Да с чего вы взяли, что она говорила со мной?

– Потому что она обращалась к вам по имени, «Александр Федорович». Она так плакала…

– Послушайте, Злата, – голос Аржанова, как и его взгляд, стали очень серьезными, – вы точно уверены в том, что сейчас говорите? Потому что это очень важно.

– Конечно уверена! – Злата снова начала сердиться. – Я же не сумасшедшая. Я потом еще сказала ей, что вы, простите, – мерзавец. А она вытерла слезы и стала меня уверять, что вы совершенно замечательный человек.

– Дело не в том, мерзавец я или замечательный человек, – задумчиво сказал Аржанов. – Дело в том, что у меня никогда не было даже намека на роман с Ириной. У меня, знаете ли, нет привычки гадить там, где я живу, и небольшой перепих с обслуживающим персоналом не входит в круг моих развлечений. Так что ждать от меня ребенка она никак не может. И это означает только одно.

– Что? – затаив дыхание, спросила несколько сбитая с толку, но счастливо взбудораженная его словами Злата.

– Она ждет ребенка от Громова. Он же тоже Александр Федорович, как и я. Неужели до вас еще это не дошло? Вы же читали историю его отца, Федора Громова. И это с ним она разговаривала по телефону и умоляла ее не бросать. И было это за несколько часов до того, как его убили.

– Вы думаете, это она? – страшным шепотом спросила Злата.

– Я ничего не думаю. Я только знаю, что Ирина по образованию медсестра и в прошлом – мастер спорта по биатлону. И белке она попадает в глаз с такого расстояния, с которого я даже в голову не попаду. А я, смею вас заверить, стреляю очень недурно.

Глава 13

Штормовое предупреждение

Легкое покачивание палубы под ногами преследовало Злату весь вечер. Мир плыл вокруг нее, сияя солнечными бликами на воде. И столовая была покрыта этим немеркнущим сиянием, и сидящие в ней люди, как мрачные от ничегонеделанья, так и довольные проведенным днем, и жаренные на гриле перепела под брусничным соусом, и лицо сидящего напротив Аржанова, практически неотрывно на нее смотрящего.

Глубинным, древним как мир знанием она понимала все, что произойдет дальше. Сегодняшний день принадлежал им двоим. Несмотря на Светку и Котика, которые были рядом, участвовали в общих разговорах на обратной дороге, задавали какие-то вопросы, что-то рассказывали и смеялись, им казалось, что они на катере только вдвоем.

Все было решено. Предрешено. Записано на скрижалях судьбы. И приближающаяся ночь была внесена в эти скрижали как тоже принадлежащая только им двоим. Аржанов знал, что придет этой ночью в ее комнату и произойдет все то, к чему он стремился всю эту неделю, с того самого момента, как увидел ее бредущей по овсяному полю. И Злата знала. И ни дождь, ни сель, ни пожар, ни еще одно убийство не могли ничего изменить.

За ужином она оживленно участвовала в общей беседе, хотя, поднимаясь по лестнице в свою комнату, не могла вспомнить ни слова из того, о чем шел разговор. Она смеялась, запрокидывая изящную головку на тонкой шее, от чего ее распущенные волосы переливались за спиной, как волнующееся на ветру поле спелой пшеницы.

Злата не волновалась и не боялась. Внутри ее царило полное спокойствие. Так чувствует себя человек, который твердо знает, что изменить уже ничего невозможно. Она просто терпеливо ждала, пока кончится этот бесконечный ужин, когда уже будет пристойно встать из-за стола и, вежливо пожелав всем спокойной ночи, покинуть столовую, чтобы подняться в свою комнату.

Встретив взгляд Аржанова, она безошибочно поняла, когда этот миг настал. Она столько раз представляла, как отодвигает свой стул, откладывает салфетку, встает, произносит нужные слова и, не оглядываясь, идет к двери, спиной ощущая, что ее мужчина идет следом за ней, что, проделав все это на практике, испытала чувство легкого дежавю.

«С ума ты сходишь, матушка», – весело сказала она себе, поднимаясь по лестнице и не слыша, а все еще ощущая его присутствие сзади.

С легким щелчком захлопнулась дверь комнаты. Повернулся ключ. И тут же она ощутила его руки на своих плечах. Его грудь, прижавшуюся к ее напряженно сведенным лопаткам. Его лицо, зарывшееся ей в волосы.

– Господи, хорошо-то как, – простонал он, мощным рывком поворачивая ее к себе.

Не было сомнений. Не было стеснения. Не было ни малейшей неловкости. Он быстро и аккуратно раздел ее, стащив льняной сарафанчик, расстегнув кружевной лифчик и сбросив к ногам невесомые трусики. Она быстро переступила ногами, освобождаясь от последней преграды. Раздевая ее, он быстро и нежно целовал ее длинную шею, острые ключицы, открывшуюся грудь с аккуратными коричневыми сосками.

Она жалобно застонала, и он отстранился, чтобы посмотреть на нее. Она трепетала перед ним, как совершенная фигура эпохи Возрождения, слепленная великим мастером. На ней не было ничего, кроме очков. И это было так чертовски сексуально, что Аржанова накрыла мощная, практически неконтролируемая волна желания. Черт побери, он никогда не думал, что его могут так взволновать очки!

Снова притянув ее к себе, он наклонился, чтобы найти своими губами ее губы, но она немного отстранилась. Не получив желаемого, он зарычал как раненый зверь, но она доверчиво положила одну руку ему на плечо, а другой сняла очки, чтобы не мешали. И этот жест снова заставил Аржанова выгнуться дугой от пронзившего его возбуждения.

«Да что с этими очками не так-то?» – успел подумать он, и это была последняя связная мысль, которая промелькнула у него в голове в ближайшие полчаса.

От его поцелуя у Златы закружилась голова. Его губы только успели коснуться ее губ, как комната вокруг завертелась в безудержном танце. Она даже испугалась немного этого отчаянного, внезапно напавшего на нее головокружения, но тут же забыла о нем. Бояться было некогда. Чувства, которые она испытывала, сменяли друг друга, как картинки в калейдоскопе. Этот мужчина доводил ее до безумия. И сейчас, когда воплотились в жизнь все ее нескромные, отчаянные, безумные, постыдные мечты последних дней, она испытывала сбивающий с ног восторг.

Они ничего не говорили, потому что им не нужно было ничего говорить. Слова не нужны, когда все предначертано на скрижалях. Огненные всполохи метались в голове. И не в голове тоже. И было от этих всполохов жарко, больно и сладко одновременно. Ни с какой другой женщиной никогда не испытывал Аржанов такой дикой яростной смеси чувств. Куда-то пропала физиологичность, к которой он привык. В его прошлой жизни занятия сексом были просты, понятны и предсказуемы и не оставляли после окончания ничего, кроме чисто физического облегчения. И скуки, пожалуй.

С этой женщиной он не знал, что его ждет через секунду. Новая неизведанная жизнь открывалась за каждым поворотом ее головы, плавным движением рук или бедер, стремящихся ему навстречу. Он встречал это новое и неизведанное с восторгом первооткрывателя, тонул в переполнявших его эмоциях, рычал от удовольствия, стонал от некончающегося желания, выгибался дугой, чтобы острее почувствовать наслаждение, которое она ему дарила, и вжимался в нее, чтобы сделать ее еще ближе. Он мял, сжимал и распластывал ее тело, потому что боялся, что она исчезнет, отдалится, растворится, и внутри накрывшего его безумия смертельно боялся этой потери. И тут она больно укусила его за плечо.

От изумления он остановился и воззрился на ее решительное личико.

– Я завтра буду вся в синяках, – гордо похвасталась она. Именно похвасталась. В ее голосе не звучало ничего, кроме лихой удали, но он все-таки испытал раскаяние. Она была хрупкой, как фарфоровая статуэтка, а он вел себя как феодал, дорвавшийся до дочки вассала.

– Ты мне так нравишься, что просто сил никаких нет, – теперь уже пожаловалась она и снова укусила его за плечо. – У меня просто в глазах темнеет, так я тебя хочу. Со мной никогда в жизни такого не было. Ты мне скажи, это что такое?

Чувство мужской гордости накрыло его первой волной, и на смену ей, трусливо откатившейся назад в глубины сознания, тут же пришла вторая, новая высокая волна желания, от которой свет померк у него в глазах. Со всей бережностью, на которую он был способен, он обнял Злату за плечи и повел за собой в глубь поглотившей его пучины.

Теперь уже она стонала и билась в его руках, а он с уверенностью опытного капитана направлял их корабль мимо рифов и скал, на глубокую воду, где в безмятежном морском просторе плескалось и нежилось острое чувство безмятежного счастья.

Волны этого счастья набегали одна на другую, все убыстряясь, увеличивая высоту и амплитуду, заставляя их нырять друг в друга все глубже и глубже, пока последний девятый вал в клочья не разметал корабль, не потащил их, захлебывающихся, за собой в открытый океан, не накрыл с головой, отключая сознание и растворяя в полном, бесконечном и некончающемся блаженстве.

Злата пришла в себя первой. Аккуратно повертев головой, будто проверяя, не изменилась ли окружающая ее действительность, она похлопала рукой по прикроватной тумбочке, нащупывая очки, нацепила их на нос и, скосив глаза, посмотрела на лежащего рядом с ней мужчину, который, казалось, не подавал признаков жизни.

– М‑м‑м‑м, – пробормотал он, почувствовав ее шевеление под своей тяжелой рукой.

– Мы точно живы? – на всякий случай уточнила она.

– М‑м‑м‑м.

– А если поподробнее?

– М‑м‑м‑м.

– Все понятно. – Она повернулась на бок, взбила подушку под головой, воззрилась на него и поправила сползшую с ее тела руку. Руке нужно было обязательно находиться там, где она была, потому что иначе во всем окружающем мироустройстве наблюдалась какая-то неправильность. – Ты после занятий сексом теряешь способность членораздельно изъясняться.

– Я не занимался сексом. – Он притянул ее к себе и, как и в самом начале, зарылся носом в ее волосы. – Я занимался любовью. И теперь выражаю решительный протест, что ты не видишь разницы.

– Ага, ты только прикидываешься таким непробиваемым, а на самом деле ты тонкий, ранимый и теперь чувствуешь себя оскорбленным в своих лучших чувствах. – Она счастливо засмеялась и обняла его голову.

– Нет, я спокойный, невозмутимый и уверенный, – ответил он, хотя говорить было лень. Вот, если честно, совсем лень. – Меня друзья знаешь каким прозвищем наградили? Сфинкс. А Сфинкс не может быть ранимым.

– Может, – уверенно сказала Злата. – Я точно знаю. Ну надо же, а прозвище тебе подходит. Ты нежный ласковый Сфинкс. Но я не дам тебя в обиду.

Он посмотрел на нее и понял, что точно, не даст.

– Пить очень хочется, – сказал он жалобно. – А вставать сил нет. Совсем-совсем. Ты не знаешь, кто это меня так вымотал?

– Знаю. Я, – гордо ответила Злата, выскальзывая из его объятий и спуская ноги на пол. Он тут же испытал острое чувство потери. – Так что в порядке реабилитации и принесения публичных извинений я сейчас дам тебе попить.

Сходив в ванную за стаканом, она налила воды из пузатой зеленой бутылки, стоящей на прикроватной тумбочке, и протянула стреляющий пузырьками стакан лежащему Аржанову.

Придержав Злату за руку, он припал к стакану губами, в три глотка выпил всю воду, отбросил стакан куда-то в сторону молчаливо наблюдающей за их грехопадением медвежьей шкуры и притянул Злату к себе.

– Как твое отчество?

– Александровна. Моего папу зовут так же, как тебя.

– Так вот, Злата Александровна, теперь, когда мне не грозит умереть от жажды, я с удовольствием приму ваши извинения.

Хохоча, она упала на кровать рядом с ним. Все, что произошло с ней за эту неделю, вчера, сегодня, только что, было замечательно. И то, что ждало ее до наступления утра, заманчиво обещало быть еще лучше.

Суббота

Она проснулась с ощущением счастья. Счастье было острым и сладким одновременно, как венгерский яблоковидный перец в банках, который в детстве она могла лопать не останавливаясь. Солнечный свет беззастенчиво заливал комнату, напоминая о ее ночном бесстыдстве и даря надежду на прекрасный летний день, в котором не могло быть ничего, кроме счастья.

Первоисточник этого счастья безмятежно спал рядом, раскинувшись на широкой, казалось, трехспальной кровати. Спал…

Злата схватила мобильный телефон и посмотрела на часы на экране. Пятнадцать минут девятого. Но он же никогда не спит дольше, чем до шести утра! Короткая паника вскинулась из глубин желудка, хватая за горло, и тут же улеглась обратно, свернувшись шершавыми кольцами до следующего раза. Поводов для нее не было никаких. Аржанов действительно спал. Его грудь мерно вздымалась в такт дыханию. Даже во сне он выглядел надежно и основательно. Злата вспомнила, как вчера собиралась не давать его в обиду, и засмеялась над собой. Он не нуждался ни в чьей защите. Даже во сне.

Ее смех колокольчиком прозвенел в тишине комнаты, прерываемой лишь шелестом летнего утра за приоткрытым окном. Проснувшись от этого смеха, Аржанов сонно посмотрел на нее и широко улыбнулся, узнавая. С раннего детства он вставал легко, не воспринимая утреннее пробуждение как от души отвешенную пощечину реальности, но никогда еще переход от сна к яви не был таким приятным и каким-то звонким, что ли.

– Доброе утро. – Колокольчик прозвенел снова, приветствуя его, и в ответ он молча притянул Злату к себе.

– Ты знаешь, сколько времени? – осведомилась она, когда они оба приобрели способность говорить.

– Понятия не имею, – беззаботно ответил он, чувствуя приятную истому во всем теле.

– Без пятнадцати девять. А кто-то еще жаворонком прикидывался. Мол, я никогда не встаю позже шести утра. Наглый врун и обманщик.

– Правда, странно, – слегка удивился он. – Я даже в новогоднюю ночь до стольки не сплю. Но это ты виновата. Измотала меня вчера, вот я и отрубился.

– Что-то ты с утра на измотанного не похож. – Она поцеловала его в нос и с головой нырнула под огромную белоснежную махровую простыню, под которой они спали вместо одеяла.

– Ты куда? – осведомился он.

– Хочу проверить, насколько ты измотан. Или опять нагло врешь.

Проверка увлекла их обоих минут на пятнадцать. Затем, тяжело дыша, Аржанов перекатился на спину и удовлетворенно заметил:

– Если так пойдет дальше, то следующим трупом на этой базе стану я.

– Думаешь? – усомнилась Злата.

– Даже не думай об этом. – Он ловко вывернулся из ее маленьких ручек и встал с постели. Она невольно залюбовалась его обнаженным телом, на котором не было ни капли лишнего жира. Лишь бугрились и переливались мышцы, не как у культуриста, конечно, а как у человека, поддерживающего себя в отличной спортивной форме. – С виду маленькая такая, а аппетиты… Я, кстати, сразу это понял. Это твое несоответствие внешнего облика внутреннему содержанию меня страшно заводило с той минуты, как я тебя увидел. И прекрати меня разглядывать так бесстыже! Меня это возбуждает.

– Я не против, – пробормотала Злата, покраснев. Ее бесстыдство, явившееся для нее самой полной неожиданностью, ее слегка смущало. – А в чем у меня несоответствие облика и содержания?

– Ты выглядишь скромницей. Чуть ли не монашкой. А в глазах чертики и обещание пламени, в котором можно сгореть без остатка. Контраст такой разительный, что тянет попробовать, причем желательно тут же, не сходя с места. Я думал, что за эту неделю с ума сойду. Ты потрясающая женщина, Злата! Таких нет больше!

– Так уж и нет… – Комплимент ее и смутил, и обрадовал. Никогда раньше ни один мужчина не говорил, что она в постели огонь. Да она, если честно, и не считала себя огнем. Так, отсыревшими спичками, которыми с пятой-шестой попытки можно разжечь небольшой костерок в лесу. А тут надо же, чертово пламя! Что бы бабушка-то сказала?

Лежать одной было скучно. И как только она провела тут в полном одиночестве столько ночей? Эта кровать была явно рассчитана на двоих. Правда, в ее случае – при условии, что вторым будет обязательно Александр Аржанов. Стоя у кровати, он внимательно смотрел на нее.

– Сейчас я схожу в душ, и ты встанешь. У нас сегодня очень важный день, – сказал он. – Я обещал тебе, что сегодня ты получишь ответы на все вопросы и узнаешь, кто убил Громова? А я всегда держу свои обещания.

– Ты уже все понял, да? – обрадованно спросила Злата.

– Еще не совсем, потому что вчера у меня не было физической возможности переговорить с Зимним. Но сразу же после завтрака я это сделаю, так что все части головоломки абсолютно точно встанут на свои места.

– Но ты уже знаешь, кто убийца?

– Знаю.

– Но как?

– Потому что больше некому. На самом деле все просто, Злата. Все очень просто. Ты даже удивишься, когда узнаешь, насколько. Так что сегодня мы сделаем все необходимое, чтобы закончить расследование. А потом продолжим увлекательнейшее выяснение степени моей выносливости. Так что не смотри плотоядным взором. Все вечером. – Злата снова густо покраснела, а он, усмехнувшись ее смущению, скрылся в недрах ванной комнаты.

За завтраком Светка, покосившись на Аржанова, наклонилась к Златиному уху и прошептала густым от любопытства шепотом:

– Ну что, он в самом деле такой мачо, каким выглядит?

– Ты о чем? – ненатурально удивилась Злата.

– Да брось ты! – зашипела Светка. – Ты ж прямо светишься вся. Ты меня, подруга, прости, но я последствия качественного траха невооруженным глазом вижу. Выглядишь ты так, что я обзавидовалась вся.

– Тебе-то чему завидовать? – шепотом спросила Злата. – Ты уже неделю из койки не вылезаешь.

– Секса много не бывает, – философски заметила Светка, – тем более хорошего. Так что рада я за тебя, подруга. А то я думала, ты с Артемом своим окуклишься совсем. Так что скажи спасибо тете, что вытащила тебя сюда.

– Спасибо, тетя, – искренне сказала Злата, и они обе засмеялись.

– Минуточку внимания, дамы и господа! – На другом конце стола встал Аржанов, и все замолчали, привлеченные силой его голоса. Ослушаться этого человека было невозможно. – Сегодня обед в шестнадцать часов. Я настоятельно прошу, чтобы никто на него не опаздывал. До обеда все могут заниматься своими делами.

– Мы когда-нибудь уже сможем уехать отсюда, чтобы начать заниматься делами? – нервно спросил Костромин. Его пушистые усы обвисли, показывая настроение хозяина.

– Отъезд можете намечать на завтра, – спокойно ответил Аржанов. – Сегодняшний обед – прощальный. Так что еще раз повторю: быть на нем должны все. Это не просьба, это приказ.

– Муромцева нет, – подал голос банкир Гриша. – А ну как он не подчинится вашим приказам?

– Ему передадут, – спокойно ответил Аржанов. – И он подчинится, я вас уверяю.

День тянулся своим чередом. В нем была серебристая гладь реки, ласково принимающей в свои теплые объятия, уже не обжигающее, а ровное тепло солнца, ставший привычным запах земляники, сладкая нега безделья. Смежив веки, Злата лениво расположилась на берегу. Глаза слипались, ведь ночью они спали совсем мало. Не до сна было. Но она знала, что не уснет. Любопытство, бескрайнее, как океан, бурлящее, как селевой поток и бьющее острыми струями, как мощный фонтан, бушевало в ней, ища разрядки. До четырех часов было еще долго. Очень долго. При мысли, чем она согласилась бы занять медленно тянущееся время, Злата покраснела и воровато оглянулась на Светку, не подсматривает ли. Но подруга безмятежно загорала, лежа ничком на плетеной подстилке.

– Жаль, что завтра уже уезжать, – вдруг произнесла она довольно невнятно.

– Что?

– Жаль уезжать, говорю. – Светка повернулась и приподнялась на локтях. – Так-то тут здорово было. Щас вернемся домой, Котик опять заступит на трудовую и семейную вахту, и останусь я одна, с сексом по расписанию. Чем и не люблю совместные отпуска с любовниками, что нырять потом в обычную рутину – все равно что из сказки возвращаться. Часы пробивают полночь, и карета превращается в тыкву.

Внезапно пронзившая Злату боль была такой острой, что она зажмурилась. Действительно, завтра она сядет в машину Котика. На заднее сиденье. На то самое место, на котором ее сюда привезли. И уедет домой. К маме, папе, бабушке, Артему и контрольно-счетной палате. Ее карета превратится в тыкву, и волшебный принц Александр Аржанов не будет искать ее, примеряя всем встреченным девушкам оставшийся в руке хрустальный башмачок. Потому что так бывает только в сказке, а жизнь не сказка.

«И как я буду жить? – подумала она, чувствуя, как в ее зажмуренных глазах закипают мелкие злые слезы. – Я же не смогу просыпаться утром одна и вспоминать, как он спал рядом. Я не смогу целовать Артема, потому что теперь я знаю, как кружится голова, когда целуешь того, кого любишь по-настоящему. Черт, черт, черт! Я же люблю его! Этого необычного, самоуверенного, властного Сфинкса. И как мне жить после того, как я отсюда уеду?»

– Златка, ты чего? Ты меня слышишь вообще? – вернул ее в реальность голос Светки. Злата моргнула, прогоняя слезы, и посмотрела на подругу.

– Слышу. Ты позагорай одна, ладно, Свет? Я пойду посмотрю, не закончили ли Аржанов с Зимним разговаривать.

– Что тебе больше интересно, результат разговора с Зимним или освободился ли твой ненаглядный Аржанов? – язвительно спросила Светка, но Злата не ответила и, подняв с земли полотенце, уныло поплелась к дому. На душе у нее было черно от мыслей о предстоящем отъезде. Будущее – с Аржановым? без? – было подернуто пеленой неизвестности. А неизвестность и неопределенность Злата ненавидела больше всего на свете.

Труднее всего – ждать.

Это мы знаем с раннего детства, посмотрев фильм «В бой идут одни старики». Труднее всего не разбирать двигатель на тридцатиградусном морозе, а ждать, пока вернется с боевого вылета твой товарищ. Это мы понимаем, когда речь идет о войне.

Но в повседневной мирной жизни ждать тоже трудно. Труднее, чем все остальное. И не важно, чего именно: признания в любви, причем именно от этого человека, оценки за письменный экзамен, звонка из роддома, врача из операционной, желанного подарка на день рождения, наступления весны, первой грозы или нового года.

Остановиться, прекратить суетиться, ходить из угла в угол – очень трудно. Так трудно, что кажется, этому никогда не научишься – спокойно и бесстрастно ждать, пока решается твоя судьба. А ведь она решается каждый раз, когда мы чего-то ждем, пусть даже в той малости, о которой и говорить-то смешно.

Вся наша жизнь состоит из этих сменяющих друг друга ожиданий. И каждое из них похоже на предыдущее, потому что всегда мы ждем только одного – чуда. Маленького и большого, серьезного и смешного, но все равно необходимого.

В ожидании закаляется характер. Формируется внутренний стержень. Вырабатываются лидерские качества. Определяется направление потоков судьбы. Кристаллизуется будущее.

Ведь все приходит вовремя к тому, кто умеет ждать.

Глава 14

Маски сброшены

В воздухе повисло обещание грозы. Парило. Непереносимая духота давила на грудь, обручем стягивала голову, заставляла измученные легкие дышать часто-часто. Невыносимое томительное предчувствие чего-то большого, грозного, необратимого было разлито в жарком летнем воздухе.

Из-за реки неспешно подкрадывалась огромная черная туча. Не спеша готовясь к встрече с противником, она, как и положено грамотному военачальнику, вначале послала на разведку легкие, обманчиво кучерявые облака, которые, по замечанию все знающего Костромина, были стопроцентными предвестниками грозы. А затем нанесла визит и сама, неспешно обкладывая небо мутным покрывалом.

Часам к трем уже все небо над базой было затянуто черной пеленой, сквозь которую уже даже и не пытался проглядывать робкий глаз отчаявшегося солнца. Ветер гнал песок по зеленым, как будто поникшим лужайкам. Трава стелилась в немом поклоне перед надвигающейся стихией. Тревожное ожидание царило в природе, и, вторя ему, тревожно бродили по базе гости, с легким трепетом ожидающие назначенное время обеда.

Злата, сидя в беседке, мучительно вспоминала «Песню о Буревестнике». Ей казалось, что к данному моменту она подходит больше всего, но, кроме прячущего в утесы жирное тело глупого пингвина да гордого буревестника, реющего смело и свободно над седым от пены морем, вспомнить ничего не могла.

Река не была седой от пены, а моря не было вовсе. Но унылый Парменов, озабоченный чем-то Муромцев, вечно суетливый Володя, мрачный Чухлебов, бледный Щапин и Костромин с обвисшими усами, все разом и каждый по отдельности, чем-то неуловимо напоминали именно глупого пингвина, так образно описанного Горьким.

Гордого буревестника Александра Аржанова нигде не было видно. Полковник Зимний тоже отсутствовал, и было от их тихого сговора Злате почему-то спокойно и радостно. Ее мужчина делал свое мужское дело. Можно сказать, добывал мамонта. А она ждала его в тихой, похожей на пещеру беседке и знала, что он обязательно вернется с добычей.

К четырем часам она была полностью готова. Даже переоделась к обеду, как положено в великосветском обществе. И духами новыми побрызгалась. Духи пахли тонко и ненавязчиво, напоминая о прошедшей ночи. Злата даже не знала, чего ей хочется больше, вспоминать эту ночь, уже оставшуюся в прошлом, или грезить о ночи предстоящей. Впрочем, одно она знала твердо – прежде всего ей хочется узнать обещанную Аржановым разгадку.

В четыре часа она вошла в столовую, и будто по команде за окном рухнула стена дождя. В столовой было темно. Почти как ночью. За окном все терялось в водной пелене. Не видно было ни реки, ни раскачивающихся берез. Лишь ветер со страшной силой бил в окна, наотмашь лупя по стеклу мощными дождевыми струями.

– Дзинь, – звенели стекла, жалуясь на то, что им больно.

Вошла молчаливая и по-прежнему бледная Ирина. Молча щелкнула выключателем. Зал утонул в ярком свете, сразу отрезав темноту и дождь за окном. Из коридора потянуло прохладой, пришедшей на смену предгрозовой духоте. Злата с силой вдохнула влажный прохладный воздух и с трудом удержала себя от того, чтобы не сбежать с крыльца и, выскочив на лужайку, поднять голову навстречу водяным потокам. Желание было глупым и детским, но таким сильным, что она даже впилась ногтями в ладошки, чтобы удержать себя в залитой светом комнате.

Дождь за окном был освобождением. От духоты. От тягостной тайны. От страха за свою жизнь. От всего липкого и грязного, что было связано с убийством.

«Сейчас, – отстраненно подумала Злата. – Сейчас мы все узнаем. Господи, ну кто же из них? Целую неделю я провела с этими людьми. Разговаривала. Смеялась. Ходила в баню. А один из них лишил жизни человека. И какова бы ни была причина, толкнувшая его на этот шаг, все равно он преступил черту. Интересно, я совсем не сержусь на него за то, что он хотел меня убить. Во‑первых, если честно, я все равно не очень в это верю. А во‑вторых, не убил же. Благодаря Саше не убил. И что бы ни случилось дальше, я никогда в жизни не пожалею, что у меня была эта неделя. Охотничья вышка. Катер, рассекающий гладкую, блестящую, будто стальную воду. Солнце, встречавшее меня по утрам. И этот дождь, что грохочет сейчас за окном, смывая все наносное и ненужное».

Стол, как и всегда, ломился от яств. Фазаны и куропатки на огромных блюдах. Кабанятина, тушенная в брусничном соусе, котлеты из лосятины, фаршированные перепелиные яйца, суп из белых грибов, пироги с капустой, рыбники с палтусом, маленькие, на один укус, пирожки с яйцом и зеленым луком – все это, живописно расставленное на столе, завораживало и разжигало аппетит.

Постепенно столовая наполнялась народом. Все рассаживались по своим, ставшим привычными за неделю местам, но не начинали трапезу, словно ожидая приказа от вышестоящего начальника.

– Приятного аппетита, – сказал входящий в столовую Аржанов, поймал Златин взгляд и улыбнулся. – Сегодня у нас с вами прощальный обед, так что, я надеюсь, вы отдадите должное нашим традиционным блюдам. Предлагаю оставить все разговоры на потом, чтобы не портить аппетит. Мы можем спокойно пообедать, а уже после получить ответы на все вопросы. Для тех, кто улетает сегодня вечером, сообщаю, что вертолет будет готов к семи.

Придвинув стул, он сел напротив Златы и сосредоточенно занялся грибным супом, тарелку с которым поставила перед ним Ирина. Все задвигались, заговорили, разрушая стоявшую перед этим в столовой неестественную тишину, зазвякали ложки о край фарфоровых тарелок, раскраснелись щеки едоков.

Аутодафе откладывалось. Пусть и на очень короткий, но все-таки до конца не определенный срок. И каждый, кому было что скрывать, с преувеличенным вниманием отдавал дань деликатесам на столе и разговору с ближайшими соседями.

Менялись блюда на столе, неслышно движущаяся туда-сюда Ирина, не поднимая глаз, уносила грязную посуду, расставляла чистые приборы, привычно наполняла рюмки.

– Сядь, – вдруг поймал ее за руку Аржанов. Она с недоумением посмотрела на него. – Возьми стул и садись. Мне хочется, чтобы ты тоже присутствовала на нашем разговоре. Все, что случилось, тебя тоже касается.

Побледневшая еще больше Ирина, хотя это и казалось в принципе невозможным, тихонько села на краешек стула, смиренно сложив свои красные от воды руки на коленях, накрытых белым фартуком. Глаза ее по-прежнему смотрели то ли в пол, то ли на носки ее дешевеньких туфель с потрескавшимся лаком.

– Ну что, господа. – Аржанов обвел собравшихся глазами, и все как-то притихли и пожухли под его строгим и внимательным взглядом. – Думаю, настало время узнать, что же именно случилось на базе и кто в этом виноват.

– Следствие окончено? – осведомился Муромцев, отбрасывая в сторону белоснежную накрахмаленную салфетку. – А почему же тогда глашатаем правды выступаете именно вы, а не господин Зимний? Или на вашей базе торжествует частный сыск?

– Говорю с вами я, потому что, как вы совершенно правильно заметили, это моя база, – медленно и четко ответил Аржанов. – Я как никто другой заинтересован в том, чтобы разобраться, что, собственно говоря, происходит, кто и почему убил моего лучшего егеря и почему вы все с самого начала лгали по поводу причин, заставивших вас здесь собраться.

– Что значит – лгали? – заволновался Костромин. – Мы все приехали на охоту. Зачем еще можно притащиться в твою глухомань, Федорыч?

– Вот и я задался этим вопросом, – кивнул Аржанов. – Цели своей поездки, далекой от охоты, с самого начала не скрывал только господин Заварин, приехавший сюда отдохнуть со своей милой барышней. – Он бросил небрежный кивок в сторону Светланы, которая густо покраснела. – Все остальные усердно делали вид, что их интересует охота и ничего, кроме охоты. Хотя это и не так.

А что касается частного сыска, господин Муромцев, то очень на многое пролила свет Злата. – Он ласково посмотрел на нее, и она широко улыбнулась, встретив его взгляд. – Она оказалась очень наблюдательной, так что увиденное и услышанное ею позволило мне начать догадываться о том, что происходит. Потом я рассказал о своих подозрениях Леониду Андреевичу, – Зимний тоже широко улыбнулся, – и он по своим каналам за двое суток восстановил все недостающие пазлы нашей картинки. Итак, начнем.

Он встал из-за стола и, облокотившись на высокую спинку стула, еще раз обвел глазами заметно волнующихся гостей.

– Сашка Громов был человеком сложным. Характер у него еще тот, так что поссориться в своей жизни он успел с огромным количеством людей. Практически у каждого из вас была своя причина если и не убить его, то хотя бы искренне недолюбливать. И практически у каждого из вас было о чем с ним поговорить. По крайней мере, господин Парменов прилетел на базу как раз для того, чтобы встретиться с Громовым и заставить его сделать то, что он делать никак не хотел.

Журналист резко громыхнул стулом, сделав протестующий жест, но Аржанов остановил его пытавшееся сорваться с губ восклицание.

– Не надо, Сергей Константиныч, не надо. Ты прилетел сюда, чтобы еще раз попытаться уговорить Громова продать дом и землю в Залесье. Целлюлозный комбинат там строит компания «Азимут», а ее основной акционер Павел Гордеев учился с тобой в одном классе. Я, правда, не совсем понимаю, как ему пришло в голову выбрать переговорщиком тебя, но факт остается фактом.

– Мы как-то выбрались в баню, – мрачно заговорил журналист, разом утратив свой привычный лоск. – Нажрались, естественно. Ну и я поднял на смех все попытки избавиться от Громовых. Мне казалось неестественным, что вся махина «Азимута» не может справиться с двумя деревенскими мужланами. Пашка уже знал, что Громов сбежал сюда, на твою базу, устроился здесь работать и в ус не дует. И предложил мне пари. Мол, раз я такой умный, то должен найти его здесь и уговорить продать землю.

– А на трезвую голову отступать ты не стал, – задумчиво продолжил Аржанов, – не по-мальчуковски это, да, Сережа?

– Не стал, – мрачно согласился Парменов.

– Но так как ты понимал, что, скорее всего, Санек пошлет тебя по матушке и даже разговаривать с тобой не станет, то попросил Сергея Васильевича тебе помочь. Так?

– Так. – Парменов стал еще мрачнее, а Муромцев нехорошо усмехнулся. Злата смотрела на них во все глаза.

– Ну что ж, Сергей Васильевич, вы прилетели на базу не на охоту, хотя почему бы и не совместить приятное с полезным? Вы ехали работать, поэтому и Володю с собой взяли. Вот только он о цели вашего визита ничего не знал. Вы должны были организовать встречу Парменова с Громовым и во время этой встречи заставить его продать землю. Вы были уверены, что по-прежнему имеете влияние на своего бывшего охранника. Скорее всего, у вас осталось что-то, чем вы могли его напугать, ну или, по крайней мере, убедить его быть посговорчивей.

– Если и так, то в этом нет ничего предосудительного, – пророкотал Муромцев. – Почему бы мне было и не оказать Сереже такую любезность? Я его тыщу лет знаю.

– Да нет, не любезность, Сергей Васильевич. – Аржанов чуть улыбнулся, и эта улыбка не предвещала Муромцеву ничего хорошего. – Вы – человек деловой. Вы размениваться любезностями за семьсот километров не поедете. У вашей услуги была цена. И немалая. Вы договорились с Сергеем Константиновичем, что, если у вас получится заставить Громова продать землю, то за это он передаст вам «купину». Что вы так на меня смотрите, Сергей Васильевич? Я слышал ваш разговор с Парменовым, в котором он отказывался соблюдать договоренности, поскольку Громов мертв и надобность в ваших услугах отпала. А вы убеждали его, что раз на базе произошло что-то, убравшее Громова с дороги, то «купина» все равно ваша.

– Я выполнил свою часть договора, – пожал плечами Муромцев. – Я потратил свое время, приперся в эту глушь, нашел Громова и даже успел назначить разговор. Он должен был состояться в ночь после охоты. Так что «купину» я заработал. – Парменов протестующе дернулся, но на него никто не обратил внимания.

– А можно полюбопытствовать, – голос Аржанова стал тих и вкрадчив, – чем именно вы собирались припугнуть Саню, чтобы заставить его согласиться на условия Сергея Константиновича? Если не секрет.

– Какие теперь секреты? – Муромцев махнул рукой, налил в пузатый бокал коллекционного коньяка и залпом выпил. Кинул в рот ломтик лимона, сморщился, сглотнул и поудобнее уселся на стуле. – Он же стукач был, Сашка-то. Я его поймал на том, что он в сейфе моем рылся. Ну, я вам рассказывал. Он почему сюда уехал? Потому что его у нас в городе нигде на работу не брали. Он как пытался куда-то устроиться, так я сразу пару слов шептал, и все. Стоп машина. Стукачи нигде не нужны. И тебе, Федорыч, тоже. Поэтому я собирался его припугнуть, что тебе расскажу, кого ты тут пригрел.

– Это же подло! – не выдержала Злата.

– Ой, девушка, – Муромцев махнул рукой и обидно засмеялся, – подло, но эффективно. Вы ж не маленькая, должны понимать. Вы, поди, с любовного пылу полагаете, что Сашка – человек высоких моральных устоев и скрывать ему нечего. Но я вас уверяю, что на таком уровне, как у него, тайн предостаточно, так что стукача бы он на дух терпеть не стал. Да, Аржанов? Я ведь прав?

– Может, и прав. – Аржанов снова усмехнулся. – На личности, Сергей Васильевич, только не переходи. Не обижай девушку. А то я и осерчать могу. А что касается эффективности, то лоханулся ты. Никогда Громов стукачом не был.

– То есть? – Муромцев приподнял брови.

– В самом прямом. Ты уж извини, Леонид Андреич, – Аржанов повернулся к Зимнему, – но Сашки Громова честь мне дороже, чем твои агенты. Не вычислил ты, Сергей Васильевич, крота. Ошибся. Агентом Зимнего все это время был твой драгоценный Володя. Ты Громова застукал в тот момент, когда он документы из сейфа не доставал, а на место клал, потому что его Володя попросил. А когда ты орать стал и обвинениями швыряться, Сашка смолчал. Чтобы друга не подставить. Он же при всем своем дрянном характере человек-то был настоящий. Своих не сдавал. Да и гордый. Не хотел оправдываться перед тобой и унижаться.

Муромцев покраснел. Малиновый жар залил его шею, щеки, лоб с такой силой, что Злата испугалась, что сейчас его хватит удар. Сидящий рядом с ним за столом Володя, наоборот, побелел, затрясся и вместе со стулом отъехал подальше от своего патрона, вскочил и кинулся к Зимнему, пытаясь спрятаться за его спиной.

– Ты, шваль. Слизь. Подонок. Стукач. Мразь подзаборная. Так это ты?! – Муромцев разразился настолько виртуозной матерной руладой, что Злата поневоле заслушалась. В кругу ее знакомых никто так витиевато матом не ругался.

– Леонид Андреевич, спасите меня, он меня убьет! – Володя заверещал и еле успел присесть, уворачиваясь от запущенного ему в голову бокала.

– Ти-хо! – гаркнул Зимний. – Успокойтесь. Оба!

– Это тебе полковник наш сказал, что ему этот придурок прислуживал? – тяжело дыша, спросил Муромцев у Аржанова. Тот пожал плечами.

– Нет. Я сам догадался. Во‑первых, я в людях лучше тебя разбираюсь, Сергей Васильевич. Не мог Сашка стучать. Не та людская порода. А вот у этого, – он брезгливо бросил взгляд на так и сидящего на корточках Володю, – та. Кроме того, он же сам себя выдал. Когда после убийства Леонид Андреевич дознание проводил, твой помощник, оправдываясь, что это не он убил, обратился к полковнику. Мол, скажите им, что я не мог. То есть они были хорошо знакомы до приезда на базу, но никак это не афишировали.

– Наблюдательный, – Зимний широко улыбнулся. – Молодец ты, Федорыч. Вот всегда я это знал. И сейчас еще раз убедился.

– Кстати, чтобы тайн, связанных с вами, совсем не осталось, может, вы будете так любезны и вернете Светлане ее кулон? – спросил совершенно не смущенный похвалой Аржанов. – Да-да, Сергей Васильевич, я к вам обращаюсь. Я совершенно точно знаю, что он у вас.

– Как? – Ошарашенная Злата переводила взгляд с Аржанова на красного, как свекла, Муромцева и обратно. Светка тихо ахнула и прижала руки к тоже раскрасневшимся щекам.

– Да так. Ты же сама узнала в Володе племянника Льва Горского, – терпеливо объяснил Аржанов. – После смерти Льва Моисеевича он не перестал бывать в доме у его вдовы. Не помню, как ее звали…

– Фриды Яковлевны, – машинально подсказала Злата.

– Да без разницы. Он проведывал старуху, потому что она его подкармливала и давала деньги. Когда она умерла, квартира досталась сыну Горского – Михаилу Львовичу. Он уже тоже человек немолодой, поэтому Володя помогал ему перед продажей квартиры собрать и увезти в Москву, где он живет, кое-какие вещи. И Громова с собой привел, в качестве дополнительных рабочих рук. В благодарность Михаил Горский предложил им взять что-нибудь из вещей, на память. Володя взял антикварное зеркало, потому что хорошо понимал ему цену, и шкатулку с бижутерией, чтобы девушкам дарить. И предложил Громову выбрать что-нибудь оттуда. Тот и выбрал кулон, а потом подарил его Светлане, с которой на тот момент встречался. Ни Михаилу Львовичу, ни Володе не могло прийти в голову, что в шкатулке с бижутерией может быть что-нибудь ценное.

Когда Светлана вышла к обеду, надев кулон, а Семен Михайлович, – он кивнул в сторону не пропускавшего ни одного слова Щапина, – рассказал нам историю Вероники Берковской и ее пропавших драгоценностей, Володя сразу смекнул, что к чему. И рассказал своему шефу, как лоханулся с этим кулоном.

Мы все, господа, знаем, как быстро соображает наш Сергей Васильевич. Он велел Володе раздобыть кулон, отвлек наше внимание, пока мы рассаживались по машинам, а потом забрал украшение себе, чтобы по возвращении домой оценить его. Так все было, Сергей Васильевич?

– Так! – закричал Володя из-за стула Зимнего. Все вздрогнули от неожиданности. – Это был мой кулон. Мне его Мишка подарил вместе со всей шкатулкой. А я его сдуру Сашке отдал. Но если бы я знал, что он ценный, то не отдал бы ни за что, поэтому справедливо, что я его забрал обратно. Он мой. Но если выяснится, что он действительно реликвия этой актрисы, то Муромцев мне его ни за что не вернет.

– Ну и гнусь же ты. – Муромцев длинно вздохнул и полез в наколенный карман широченных охотничьих штанов, в которых он ходил с первого дня пребывания на базе. – Жалкий слизняк. Нате, подавитесь вы вашим кулоном. Еще никто не доказал, что он действительно с изумрудом. Как девица говорила? – Он мельком посмотрел на Светку. – Агат в серебре? Желаю вам, чтобы так оно и оказалось.

Достав украшение, покачивающееся на тонкой серебряной цепочке, он толкнул его по столу в сторону Светланы. Аржанов поймал мерцающий в свете люстр зеленый камень и передал его ей лично в руки. Растерянная Светка судорожно сжала находку в потном кулачке.

– Не разбрасывайте где попало, – серьезно сказал Аржанов. – И мой вам совет: по возвращении домой отдайте его оценить. Чем черт не шутит?

– Спасибо, – тихо ответила Светка и, разжав ладошку, достала кулон и повесила на шею.

Скрипнул стул. Заварин широкими шагами пересек комнату и протянул Аржанову руку.

– Спасибо тебе, Александр Федорыч, – с чувством сказал он.

– Не за что. Ну что ж. С Парменовым, Муромцевым и Володей все ясно. Кстати, последний искренне не знал, что они едут на базу встречаться с Громовым. И когда встретил его на берегу, очень испугался, что правда может выплыть наружу. Именно ваш разговор с Саньком, Володя, слышала у реки Злата. Вы были ошарашены, увидев своего бывшего друга, и умоляли его не проболтаться Муромцеву, чтобы тот вас не уволил.

– Уволю, – мрачно пообещал Муромцев. – И не просто уволю, а три шкуры спущу. – Володя снова задрожал.

– Следующим человеком, чье пребывание на базе было совершенно необъяснимо, стал Семен Михайлович. – Аржанов повернулся в сторону покрасневшего Щапина. – Он абсолютно очевидно впервые держал в руках ружье, но почему-то выдавал себя за матерого охотника. Семен Михайлович, может быть, вы все-таки расскажете об истинной причине вашего визита?

– «Купина», – чуть слышно проговорил Щапин. И повторил чуть громче: – Я приехал сюда из-за «купины». Видите ли, я – коллекционер. Страстный коллекционер. Я много лет охотился именно за этой вещью. И знал, что она находится у Сергея Константиновича. Я приехал к нему на телевидение, чтобы уговорить продать мне «купину», и совершенно случайно, уверяю вас, стал свидетелем его телефонного разговора с Муромцевым.

Я понял, что они встретятся здесь и «купина» может уплыть от меня. Поэтому нашел знакомых, которые помогли мне сюда попасть. В разговоре Парменов назвал это место, так что я смог навести справки и выйти на нужных людей. Я надеялся, что здесь, вдалеке от суеты, смогу настоять на том, чтобы купить «купину». За хорошие деньги купить. Но практически в первый же день произошло убийство, и я никак не мог найти повод, чтобы заговорить об интересующем меня деле. Да и все были настороже, мне казалось, что вокруг одни глаза и уши. В общем, я долго не мог решиться.

Парменов, усмехаясь, смотрел на него.

– Верно, вы обратились к Парменову с просьбой о сделке лишь несколько дней назад, – согласился Аржанов. – Мы со Златой стали невольными свидетелями вашего разговора.

– А вот шиш вам, Семен Михайлович! – Муромцев сложил из своих толстых пальцев внушительную дулю и показал ее историку. – «Купина» моя. Так что, если хотите, переговоры о ее продаже можете вести со мной. Но уж никак не с Парменовым.

– Да что такое эта ваша купина? – не выдержала Светка. – Из-за чего весь сыр-бор?

Волнуясь и запинаясь, историк, у которого красными стали даже уши, начал рассказывать об удивительной иконе, о которой он мечтал много лет. Можно сказать, грезил ночами, представляя, как она войдет в его коллекцию. Жажда обладания этой вещью была неутолима. Так сильно он не вожделел ни одну женщину. До женского пола он вообще был не охоч, предпочитал получать удовлетворение, распутывая исторические загадки, раздумывая над многовековой судьбой предметов старины, изучая жизнь известных и не очень известных актрис и режиссеров, рыща в поисках когда-то принадлежавших им вещей и попутно собирая коллекцию старинных икон, на которую тратились все его доходы и которая на сегодня была одной из лучших в стране, если не по стоимости, то хотя бы по тщательности подбора.

Икона Божьей матери «Неопалимая Купина» должна была украсить его коллекцию. Когда-то она из Святых сеней Грановитой палаты переехала в московскую церковь «Неопалимой Купины» в Хамовниках. От разрушенной в тридцатом году двадцатого века церкви остался в истории только Неопалимовский переулок, в котором и довелось родиться Семену Щапину.

– «Неопалимая Купина» – одна из самых сложных по толкованию и по композиции икон Богородицы, – объяснял историк, глядя в заинтересованные лица собеседников. – Она изображает Богоматерь через один из ее ветхозаветных образов – неопалимую купину, то есть несгорающий терновый куст, в котором Бог явился Моисею.

До сих пор на Синайском полуострове, у подножия горы Синай, стоит монастырь Святой Екатерины, на территории которого растет этот горящий, но не сгорающий куст. Неопалимую купину ботаники относят к семейству рутовых, русское название этого растения – ясенец.

Злата удивленно вскрикнула, вспомнив ровные улочки Ясеневки, в которой родился и вырос Аржанов, а также его дом, возвышающийся над рекой, который уже трижды пытались спалить. Как будто прочитав ее мысли, Аржанов тихонько засмеялся, лаская взглядом ее взволнованное лицо.

– А почему же купина не сгорает? – спросила Злата. – И зачем вам именно эта икона?

– Не сгорает, потому что в этом растении очень много эфирных масел. Помните школьные опыты из уроков химии? Если руку намочить водой, а потом облить эфиром и поджечь, то рука будет гореть в огне, но ожога не получит, потому что горящий эфир испаряется быстрее воды. Так и этот куст. В сухую безветренную погоду если поднести к нему огонь, то он вспыхивает, но горящие эфирные масла испаряются быстро, не нанося стволу и веткам никакого вреда.

В богословии же Неопалимая Купина – это Богоматерь, которая прожила свою жизнь в божественной чистоте, не опаляемой даже божьим пламенем. Этот образ известен с ранних веков христианства. И изначально на иконах он изображался в виде горящего куста с заключенным в него женским ликом. А уже позднее, в шестнадцатом веке, сложилась новая аллегория. На иконе, о которой мы говорим, неопалимая купина изображена в виде восьмиугольной звезды, окружающей поясное изображение Богородицы с младенцем на руках. Эта икона – одно из первых изображений подобного рода, чем и ценна. А почему я хочу именно ее? – Щапин пожал круглыми плечами. – Мы не вольны в своих страстях, милая Злата. Я коллекционер. И для совершенства своей коллекции мне нужна именно эта икона, и никакая другая.

Так что действительно, причина моего приезда сюда была крайне далека от охоты. Эта страсть меня не терзала никогда. Я приехал за «Купиной», как за своей путеводной звездой. И надеюсь, Сергей Константинович, вы вознаградите мое упорство и хотя бы посмотреть дадите на это чудо. В руках подержать.

– «Купина» моя, – снова вмешался в разговор Муромцев, но Парменов лишь досадливо махнул рукой в его сторону.

– Отстань, Серега. Если щас в разговоре не выяснится, что это ты Громова замочил, то не видать тебе «Купины», как своих ушей. А если выяснится, что ты, так она тебе будет без надобности. Конечно, покажу, Семен Михайлович, – повернулся он к Щапину. – И про продажу поговорим обязательно.

Историк из красного стал на мгновение бледным, а потом снова отчаянно покраснел. Грудь бурно заходила под тонкой футболкой.

– Спасибо! – с чувством сказал он. – Александр Федорович, вы простите, что я так вот, обманом, втерся сюда. Но, честное слово, к убийству я никакого отношения не имею. Я этого вашего егеря первый раз в жизни видел. И никакой неприязни к нему не питал. Ну, высмеял он меня в машине. Разозлился я, конечно, что сейчас легенда моя насмарку пойдет. Но разве ж за это убивают?

– Все в порядке, Семен Михайлович, – голос Аржанова был абсолютно спокоен, – я не в обиде. В конце концов, сюда часто приезжают именно по делам. Многие переговоры уединенного места требуют, и моя база для этого больше всего подходит. Я рад знакомству. И если вы захотите все же почувствовать, что такое настоящая охота, я вам всегда рад. Тем более что истории вы рассказываете совершенно необыкновенные. И про «Купину», и про Веронику Берковскую. Вы просто кладезь знаний. – Польщенный историк довольно заулыбался.

– Ну что ж, еще одной загадкой меньше. Можно идти дальше. – Аржанов убрал любезные интонации, и голос его вновь стал строгим. Все опять притихли. – Я уже сказал, что на многое из того, что здесь произошло, пролила свет Злата. Уж даже не знаю и почему: то ли от женского любопытства, то ли из-за своей природной сметливости – именно она оказалась в эпицентре событий: все время слышала обрывки ваших, господа, разговоров, обращала внимание на незакрытые интернет-страницы в компьютере и в любой момент могла начать задавать вопросы.

Она стала опасна, хотя и сама не догадывалась о том, что именно ей известно. Но убийца Громова насторожился и решил от нее избавиться.

– Как? – ахнула Светка. – Добровольская, тебе что, не случайно дали по голове? Я была уверена, что в твою комнату пробрался воришка, который таким образом просто сбежал.

– Воришка побывал у вас в комнате, Светлана, – возразил Аржанов. – А в комнате Златы ее ждал преступник посерьезней. Ему нужно было сделать все, чтобы Злата не начала делиться своими наблюдениями и подозрениями с теми, кто мог сделать из них правильные выводы. Это мог быть я или полковник Зимний, не важно. Женщины по природе своей болтливы, так что убийца был уверен, что рано или поздно Злата обязательно проболтается. – Она обиженно поджала губы, но он не обратил на это ни малейшего внимания.

– В частности, когда мы ужинали в бане, госпожа Добровольская при всем честном народе стала рассказывать про ботокс, который утром вкололи мне в спину. Конечно, ею двигали самые искренние соображения. Она хотела предупредить меня, что после этой процедуры мне нельзя париться в бане, но совершенно упустила из виду, что мне может быть не очень-то приятно всенародное обсуждение производимых со мной медицинских манипуляций. – Злата засопела, на этот раз расстроенно, потому что впервые подумала о том, что действительно вела себя нетактично. Он поглядел в ее смущенное лицо и подмигнул.

– Впрочем, плохо не то, что она задела мои чувства, а то, что про наличие в моей комнате ботокса узнал убийца. Узнал и решил использовать его, чтобы заставить Злату замолчать. Уже спустя полчаса он воспользовался всеобщими хождениями туда-сюда и выкрал лежащие у меня на столе в комнате флаконы с препаратом.

Конечно, он не сразу решился применить яд. Немного выждал, надеясь, что Злата не сможет причинить ему вреда, но она продолжала вольно или невольно везде совать свой нос, подключила к расследованию убийства известную журналистку, постоянно в самое неподходящее время попадалась ему на глаза, а потому он все-таки решился на еще одно убийство.

– Странный способ какой-то, – заметил Муромцев. – Мне бы, к примеру, даже в голову не пришло, что этим веществом, которое вам кололи в спину, можно кого-то убить. И сколько именно яда вводить? Это ж тоже знать надо.

– Верно, – Аржанов согласно кивнул. – Чтобы знать про ядовитые свойства ботуллотоксина и попасть в вену, нужно иметь медицинское образование. – Заварин возмущенно вскинул голову и попытался что-то сказать, но Аржанов пресек эти попытки решительным взмахом руки:

– Константин Алексеич, дружочек, не волнуйтесь. Дайте мне договорить. У меня было всего два флакона, а для того, чтобы доза оказалась смертельной, на Златин вес нужно не менее одиннадцати. Убийца этого не знал. Он пытался найти нужную информацию в интернете, но не успел, потому что его спугнула все та же Злата. Этот факт полностью исключал господина Заварина из числа подозреваемых. Он практикующий врач. А потому хорошо понимает, что двумя флаконами ботокса никого убить нельзя. Ошибиться мог лишь тот, кто давным-давно покончил с медициной, переключившись на другую сферу деятельности.

– Неужто Костромин? – Муромцев с нескрываемым интересом посмотрел на побледневшего зама губернатора. Губы у того тряслись.

– Что ж, Иван Николаевич действительно в прошлом врач. Хороший врач. И он действительно давно не практикует. И у него был весьма серьезный повод избавиться от Громова. Злата, расскажите.

– Когда-то Иван Николаевич оперировал мать Громова, – откашлявшись, сказала Злата. Голос ее сорвался от волнения, с таким вниманием смотрели на нее окружающие. Костромин же, упав на стул, закрыл лицо руками. На него было жалко смотреть. – Мне подбросили анонимку, в которой была рассказана эта история. Отец Громова четверть века назад пообещал отомстить за жену. Он очень ее любил и так и не оправился от ее смерти. И в день охоты Александр Громов в лесу подошел к Ивану Николаевичу, чтобы напомнить ту давнюю историю.

– Мы знаем, что господин Костромин был очень расстроен в тот день, – вступил в разговор Аржанов. – Конечно, нам он сказал, что всему виной неприятный телефонный разговор, но на самом деле он переживал после бурного выяснения отношений с Громовым. Это действительно было неприятно.

– Чувствую, моя очередная передача начнется сенсацией. Заместитель губернатора крупной области – убийца! – Парменов утратил свой скучающий вид, глаза его заблестели, он стал впервые за все время пребывания на базе похож на того блестящего журналиста, которого Злата привыкла видеть по центральному телевидению. Однако он ей не нравился. Очень не нравился. Провинциальный мальчик, волею судьбы превратившийся в московского сноба и презирающий всех, кому меньше повезло в жизни. Она терпеть не могла такую породу людей, а потому была абсолютно точно уверена в том, что эксклюзивная информация в первую очередь окажется в руках маленькой провинциальной журналистки Инессы Перцевой.

«Фиг тебе, а не сенсация», – злорадно подумала она.

– Извините, Сергей Константиныч, с сенсацией не выйдет, – по-прежнему спокойно сказал Аржанов. – По крайней мере, с этой. Да, Иван Николаевич имел все причины убить Громова и все шансы избавиться от Златы. Однако он этого не делал.

– Как? – Ошарашенный Муромцев переводил взгляд с дрожащего Костромина на невозмутимого Аржанова. – Ты, Сашка, нас вконец запутал уже.

– Да так. Иван Николаевич, может быть, вы все-таки расскажете, что произошло в лесу?

– Да вы и так все знаете, – устало отозвался Костромин. – Мы действительно чуть не подрались. Вернее, он все пытался меня ударить, а я пытался защищаться. Потом он заплакал. Здоровый взрослый мужик заплакал как ребенок. И велел мне убираться оттуда. Сказал: «Будь ты проклят! Ты нам с отцом всю жизнь сломал. А я даже ударить тебя не могу. Убирайся!» Я и ушел. Конечно, меня этот инцидент совершенно выбил из колеи. Много лет прошло, но Маису Громову я так и не забыл. Не так-то просто забыть человека, из-за которого ты отказался от своего призвания. Вот говорят, что у каждого врача есть свое кладбище. На моем кладбище похоронен всего один человек, но мне и этого оказалось достаточно на всю жизнь.

– Подождите… – В разговор, встряхнув буйными кудрями, вступила молчавшая до этого Светка. Ее большие карие глаза были широко раскрыты от любопытства. Роскошная грудь вздымалась под воланами неукротимых кружев. Зеленый кулон матово светился в притягивающей взгляды нескромной ложбинке. – А кто написал Злате анонимку, из которой стала известна история с неудавшейся операцией? Ведь, кроме Костромина и Громова, на поляне никого не было, но не мог же Иван Николаевич написать донос сам на себя?

– Конечно, не мог, – согласился Аржанов. – И это косвенно подтверждает его невиновность. Их разговор с Громовым слышал еще один человек. Убийца, в кустах терпеливо поджидающий, пока Санек останется один. Как на грех, сначала тот беседовал со Светланой, потом – с заступившимся за любимую женщину Завариным, а потом еще пришлось стать невольным свидетелем бурного выяснения отношений с Костроминым. Стоит ли говорить, что убийца узнал много нового, и вся эта информация была ему только на руку. В нужный момент он легко мог воспользоваться всем, что услышал. И именно это он и сделал, подбросив Злате записку, обвиняющую Ивана Николаевича в убийстве.

– Да кто это был-то?! – не выдержав, закричала Светлана. А полковник Зимний слегка изменил свое положение, сделав несколько шагов по комнате и встав за одним из стульев.

– Вы же по первому своему образованию врач, Григорий Филиппович? – Аржанов повернулся к невозмутимо сидящему за столом банкиру. – Вы предпочитаете про это не вспоминать, поэтому в вашем окружении практически никто и не знает. Для всех вы преуспевающий банкир, делец, миллионер. И то, что вы начинали свой профессиональный путь на станции «Скорой помощи», мало кому известно. Сами расскажете, за что вы убили Громова? Или мне?

Чухлебов поднял свою тяжелую голову, мрачно обвел глазами собравшихся и откинулся на спинку стула.

– Я все равно не жалею, – громко сказал он. – Жизнь и так наперекосяк пошла. Счастья уже не будет. А то, что эта сволочь, эта падаль больше ни одной женской судьбы не сломает, я убежден.

На другом конце стола тихо, давясь и захлебываясь слезами, вдруг заплакала официантка Ирина.

Глава 15

Зверь загнан, дичь подстрелена

Так уж получилось, что с самого начала своей взрослости Сашка Громов не обращал внимания на такие мелочи, как женские слезы. Выросший без матери, наглядевшийся на отца, часами просиживающего на могиле жены, он был убежден, что любовь – это страшное зло, способное до остатка разрушить даже такую цельную и сильную личность, как отец.

Он гнал от себя любую привязанность, страшась неотвратимой потери. Если бы он мог, то предпочел бы вообще обойтись без женщин, но молодой здоровый организм требовал свое, поэтому женщины в его жизни, конечно, были.

Он брал их, как завоеватель, пришедший на чужую землю. Брал, использовал и шел дальше, не задумываясь, что оставляет за собой. Тактика «выжженной земли». Этот термин он знал с армии, не очень, впрочем, осознавая, что использует его в своей личной жизни.

О женщинах, с которыми расстался, он забывал назавтра. Новые кратковременные романы и легкие половые увлечения случались тогда, когда какой-то очередной барышне удавалось привлечь его внимание. Красотой ли, многогранностью личности ли, или какими-то другими особенностями – не важно.

С Мариной Чухлебовой он познакомился в супермаркете. Она, балансируя на высоченных тоненьких каблуках, тащила к машине два огромных пакета с продуктами и, поскользнувшись на кафельной плитке крыльца, упала. Естественно, он помог ей встать на ноги, донес пакеты до машины и любезно принял предложение себя подвезти. К концу поездки она уже была почти влюблена в крепкого, брутального, чуть хмурого мачо, а он… заинтересован.

Таких женщин в его жизни – жизни деревенского парня, солдата спецназа, а затем простого охранника – еще не было. За ее маленькой хрупкой фигуркой тянулся шлейф денег. Она даже пахла деньгами. То есть тем сложносочиненным ароматом, в котором смешиваются дорогие шампуни, едва уловимые модные духи, масла для тела и прочие составляющие богатства: кожаные сиденья автомобиля, ананас, небрежно выглядывающий из немного порвавшегося сбоку пакета, мягкая лайка невесомой курточки.

Ему было интересно попробовать и сравнить. Ее, изумительно выглядящую и изумительно пахнущую, и своих обычных подружек – продавщиц из супермаркета (к слову, к своей нынешней пассии он и шел, когда увидел распростертую у его ног Марину), робких бухгалтерш, медсестричек в поликлинике, учительниц начальных классов.

В его объятия Марина Чухлебова упала мягким спелым ананасом. И, как и положено ананасу, очень быстро набила оскомину. От ее чрезмерной любви ныли зубы и сводило скулы. Устроена она оказалась точно так же, как и продавщицы с бухгалтершами, среди которых ему встречались штучки и погорячее. Она вовсе не была женщиной-вамп. Скорее, беззащитным доверчивым ребенком, который тянется к открытому пламени, не боясь сгореть и не догадываясь об острой обжигающей боли и ужасных рубцах, которые оно несет.

Сообщая ей о расставании, он знал, что наносит ей болезненный, практически смертельный удар. Он осознанно выбрал время для нанесения этого удара – сразу после доставленного им удовольствия (догадывался, что для нее это удовольствие внове и что она никогда не испытывает его со своим увальнем-мужем). Он даже испытывал некоторое удовлетворение, видя, как стекают краски с ее только что расслабленного и умиротворенного лица.

Он не был жесток. Ему просто было скучно. Да и кроме того, разве его мама – такая же нежная, такая же хрупкая – не заслуживала быть счастливой? Но она умерла. А Марина жила. Причем в холе, сытости, любви и финансовой безмятежности. В том, что он ее бросал, причем так подло и безжалостно, было что-то от восстановления справедливости.

Он совсем не испытывал мук совести в тот момент, когда, не оборачиваясь, уходил от роскошной гостиницы, в которой она снимала для их любовных утех президентский номер. Его накрыло чуть позже, когда он узнал о ее попытке самоубийства. Она хотела уйти из своей безбедной жизни туда, где обитала его мама. Он представлял, какое горе должен испытывать ее муж, действительно любивший жену, знал, каково маленьким детям остаться без матери, а потому не мог себе простить, что стал причиной ее рокового шага.

К счастью, она не умерла. Но и не жила, находясь за зыбкой стеной безумия, безучастно отгородившей ее ото всех, кого она любила до встречи с ним. Он бежал от того, что сделал, оставив в прошлом город, в котором ее встретил. Ему казалось, что на затерянной в глуши охотничьей базе, за семьсот километров от психиатрической больницы, в которой она день за днем безучастно смотрела в стену, он избавится от едкого чувства вины. Но эта вина щелочью вливалась в его вены, день за днем, ночь за ночью отравляя кровь, разъедая внутренности.

Он и роман с Ириной затеял лишь для того, чтобы забыться. И глядя в ее счастливые глаза, склоняясь над ее тоненьким телом, раз за разом безжалостно вонзаясь в него, все равно не мог ни забыть, ни простить себе то, что сделал.

Он очнулся лишь тогда, когда Ирина сказала ему, что ждет ребенка. У него сразу мелькнула мысль, что это шанс жить иначе. Остепениться, жениться, подарить отцу внуков, о которых тот затаенно мечтал, перестать жить прошлым и разрешить себе будущее.

Но привычный, с детства въевшийся в поры страх потерять то, к чему привязался, заставил его в очередной раз отступить. Он знал, что Ирина справится с болью. Она была совсем не из того теста, что трепетная Марина, а потому довольно хладнокровно, хотя и презирая себя, предложил ей сделать аборт и забыть, что они знакомы. Женские слезы – а Ирина, как и все брошенные им женщины, разумеется, тоже плакала, куда ж без этого – он перетерпел стоически. В конце концов, сама виновата. Думать надо было, когда с мужиком в койку прыгала.

В своих расчетах и умственных заключениях он совсем списал со счетов такое явление, как месть. Словно забыл, как был одержим желанием отомстить отец. Как именно оно позволило ему выжить. Не подохнуть от неукротимой боли потери. Уже став старше, он видел, как менялось лицо отца, когда по телевизору показывали Ивана Костромина. Годы шли, а ненависть в сердце не утихала. И Санек совсем не подумал о том, что сам может стать объектом чьей-нибудь такой же сильной ненависти.

Он никогда не видел мужа Марины. До той минуты, когда узнал, что Марина чуть не ускользнула за хрупкую грань, отделяющую жизнь от небытия, он даже никогда не думал о нем. Поэтому, еще разгоряченный бурным разговором со встреченным им на лужайке Костроминым, он не почувствовал ни малейшей угрозы, исходящей от шагнувшего к нему из кустов толстого мрачного мужика с быкообразной головой на чересчур короткой шее.

Мужик был полным лохом в охоте. И наверняка хотел задать егерю какой-то глупый вопрос, на который нужно было вежливо, пряча снисходительность, ответить. За снисходительность Аржанов мог и зашибить ненароком. Крутой мужик. И дельный.

Это была последняя мысль, которая успела мелькнуть в голове Санька перед тем, как он стал окончательно и бесповоротно мертв. «Полный лох» оказался скорым на расправу. Ни в какие мелодраматические объяснения вступать не стал, достал из кармана руку с пистолетом и выстрелил.

Выстрел был негромким. Непривычно негромким для разгара охотничьего сезона. Егеря зафиксировали его с некоторым удивлением, но не придали особого значения. Мало ли что навезли с собой на охоту очередные богатенькие постояльцы? Чем бы ни тешились, лишь бы не плакали.

Только Аржанова необычный выстрел встревожил. Он вообще не любил ничего необычного. В этом таилась угроза его привычному миру, который он старательно строил для себя долгие годы. Возводил стены. Укреплял защитные сооружения. Создавал свою крепость, которая, в общем-то, не могла пасть от одиночного выстрела. Но тем не менее с непорядком следовало разобраться, поэтому, неслышно ступая по моховому ковру леса, Аржанов двинулся в сторону, откуда прозвучал выстрел.

Не столько ожидая, сколько предугадывая его появление, удачливый банкир Григорий Чухлебов, только что ставший убийцей, неспешно двинулся в глубь лесной чащи. Уходить далеко не было необходимости. Минут через пять, максимум через десять он вполне мог появиться здесь снова, якобы привлеченный звуком голосов. В том, что голоса будут, он не сомневался. Как только найдут тело, сюда примчатся практически все.

Времени как раз хватит, чтобы выбросить пистолет. Он ничего не имел против, чтобы его нашли. Все равно никто никогда не свяжет это оружие с ним. Так же как и человека, оставленного сейчас на поляне в луже собственной крови. Это невозможно. Совершенно невозможно. Так же невозможно, как подумать, что он может стать убийцей. Он бы сам не поверил. И другие не поверят. Никогда.

Никогда больше не будет так, как раньше. Но после того, как он уничтожил виноватого в этом негодяя, ему станет легче с этим смириться…

– Где вы взяли пистолет? – Голос полковника Зимнего был сух и суров.

– В лихие девяностые припрятал. – Чухлебов нехорошо, по-волчьи усмехнулся. – Вон Аржанов тоже знает, что тогда, чтобы бизнес создать, стрелять надо было. Ну и стреляли. Свои в чужих, да и свои в своих, это уж как получится. Я однажды пистолетик-то по случаю и подобрал. Семнадцать лет в сейфе держал, не думал, что пригодится. Ан нет, пригодился.

– Никогда не считал месть стоящей того, чтобы на нее тратили время, – медленно произнес Аржанов. – А ты теперь лет десять потратишь впустую. Вместо того чтобы смотреть, как твои дети растут. – Лицо Григория болезненно дернулось. – Но это твое дело. А вот то, что ты, сучий потрох, Злату чуть жизни не лишил, без ответки не останется.

– Что, нарушишь принципы и тоже отомстишь? – криво прищурился банкир.

– Под статью, в отличие от тебя, я себя не подведу, не беспокойся, – спокойно ответил Аржанов. – Но ты за это ответишь.

– Это вряд ли. – Голос, вырывающийся из сведенного судорогой горла банкира, был больше похож на клекот. – Громова – да, убил. В состоянии аффекта. Он стал над моей женой смеяться, я и не удержался. А девицу я убивать даже не думал. Разве ж двумя флаконами ботокса можно убить? Я их ей в комнату просто так принес. В качестве подарка. Чтоб морщин не было. Понравилась она мне. А когда она в комнату внезапно вбежала, растерялся от неожиданности и по голове-то и стукнул. – На Злату он старался не смотреть.

– Ты меня зря злишь, – тщательно контролируя и держа в узде свое бешенство и чуть растягивая от этого слова, медленно сказал Аржанов. – Я словами зря не разбрасываюсь. Так что за Злату ты все-таки ответишь.

– Ладно, мужики, – решительно сказал Зимний и, открыв дверь в столовую, кивком предложил войти двум крепким парням. – Все ясно. Не о чем больше разговаривать.

С тихим звоном защелкнулись наручники на запястьях банкира Гриши. Хлопнула закрывшаяся за ним и парнями дверь, протопали шаги на крыльце, и в столовой воцарилась тишина. Уже не плакала, а только тоненько всхлипывала Ирина, пыхтел тучный Муромцев, выбивал нервную дрожь каблуками Володя, да и у Златы в ушах громко стучало сердце.

Зверь загнан. Дичь подстрелена. Охота закончена.

Воскресенье

Этим утром, впервые за все время пребывания на базе, солнечный луч не приветствовал Злату при пробуждении. Вчерашняя гроза, громыхая и хмурясь, раздробилась, рассыпалась мелким дождем, наводящим уныние и бесконечную сырость.

Дождь – это было просто замечательно. Великолепно, что идет дождь. Под его мерный неназойливый стук по крыше Злата провела ночь в объятиях любимого человека. Дождь убаюкивал, укачивал, растворял в наслаждении, продлевал его до бесконечности, задавая неспешный ритм, выплетая особую, тонко звенящую мелодию. Мелодию любви.

Это была особенная ночь, полная неги и нежности, несравнимая с буйством страсти ночи предыдущей, как жаркий солнечный летний день несравним с дождливой прохладой. Было в ней особое доверие, хрупкая бережность была и облегчение от того, что бояться больше не надо, и предвкушение нового, неизведанного, но прекрасного манящего будущего.

С закрытыми глазами еще немножко послушав дождь, который шептал, что все будет хорошо, Злата с улыбкой перекатилась на бок и открыла наконец-то глаза. В кровати она была одна. Не сразу осмыслив этот странный факт, она провела рукой по пустой смятой подушке рядом. Подушка была чужой и холодной.

Схватив мобильник, Злата посмотрела на часы.

Е‑мое, половина десятого! Еще бы он до сих пор лежал рядом! Ее мужчина – ранняя пташка, и если ей нравится просыпаться вместе с ним, значит, надо привыкать вставать раньше.

Вскочив с кровати, Злата быстро умылась, натянула джинсы, футболку и легкий кардиган, в который куталась в первый вечер по причине все того же дождя, и побежала в столовую.

Там не было никого, кроме Светки и молча убиравшей посуду Ирины.

– Проспала? – полуутвердительно спросила Злата, и схватив тост, щедро намазала его джемом. – Ира, а можно мне яичницу из перепелиных яиц?

– Можно. – Официантка почему-то смотрела жалостливо, и это было неприятно. Светка тоже старательно отводила глаза.

– Ты ешь давай, – сказала она каким-то чужим, незнакомым голосом. – Костик хочет не позднее пол-одиннадцатого выехать. Семьсот километров отмахать – это не шутки. А ему завтра на работу.

– Света, а я ведь не уверена, что поеду сегодня с вами, – призналась Злата, которой было немного жаль подругу.

Выходные заканчивались, и той предстояло расстаться со своим Костиком, вернуть его жене и снова довольствоваться редкими встречами после работы. «Я бы не перенесла», – подумала Злата.

– Что значит – ты не уверена? – тоненько воскликнула подруга. – Добровольская, ты бы не придуривалась. За тобой потом специально никто сюда не поедет. Если не с нами, так будешь потом рейсовым автобусом добираться.

– Я доберусь, – пообещала Злата. – Ты не сердись, Свет. Я просто действительно пока не знаю своих планов. Я сейчас поем, а то голодная ужас какая, и найду Аржанова. Там и видно будет. К пол-одиннадцатого точно. Я вас с Константином Алексеевичем не задержу, не бойся.

– Злата, – подруга мрачно посмотрела на нее, – я должна тебе сказать… В общем, ты не найдешь Аржанова.

– Почему? – глупо спросила Злата. Оборвавшееся сердце покатилось к ногам. Она представила сбежавшего из-под стражи Гришу, который стреляет в висок Аржанову из пистолета, и застыла от ужаса. – С ним что-то случилось? Что?

Светка молчала, не поднимая глаз.

– Александр Федорович уехал, – проговорила откуда-то из-за спины Ирина.

– Куда? Зачем?

– В областной центр, по делам. – В голосе Ирины сквозило сочувствие человека, который понимал, что причиняет боль, и на своей шкуре знал, каково эту боль испытывать.

– Я ничего не понимаю, – жалобно сказала Злата. – С ним все в порядке? Он здоров?

– Здоровее не бывает, – заверила Ирина.

Светка, посмотрев на Златино все еще «не догоняющее» лицо, твердо сказала:

– Злата, он уехал. Сам. По доброй воле. Поэтому доедай свою яичницу и иди, пожалуйста, собираться. Нам уже выезжать скоро. – И, не выдержав, закричала: – И не смей говорить, что останешься здесь! Не смей унижаться, поняла? И не вздумай реветь! Он того не стоит, чтобы ты из-за него ревела. Он вообще мизинца твоего не стоит. – И, сама громко заплакав, выскочила из столовой.

В оцепенении Злата съела поставленную перед ней сердобольной Ириной яичницу. Двадцать крошечных желтков расплывающимися огоньками подмигивали ей с тарелки. На желтки капали слезы. Кап-кап-кап…

«Зато солить не надо», – как-то со стороны, будто и не про себя, подумала Злата. Аккуратно доела яичницу, корочкой черного хлеба собрала самое вкусное – растекшиеся по тарелке соленые желтки, отправила корочку в рот, отказалась от кофе и, понурив плечи, пошла собирать свою сумку.

Все так же шумел по крыше дождь. Как смеялся. Над глупыми мечтами, разбитыми надеждами, наивной доверчивостью.

– Все правильно, – сказала Злата равнодушно лежавшей на полу медвежьей шкуре. – Так и должно быть. Кто он – и кто я? Убийство раскрыто, привкус приключения прошел, морок рассеялся. У него его дело, его миллионы и его жена. Сестра его лучшего друга и мать его четверых детей. И чего ты, собственно говоря, хотела?

Внутри плескалась горечь. Едкая, разъедающая внутренности щелочь поражения. Держа спину прямо, чтобы ненароком не захлестнуть этой волной сердце, легкие, мозг, Злата прихватила свою маленькую сумку, последний раз обвела глазами комнату, в которой так недолго, но так сильно была счастлива, и пошла к двери. Ненароком наступив на шкуру, которая тут же услужливым мехом обвила ее ноги в парусиновых тапочках не по погоде, она невольно вскрикнула.

На этой шкуре лежал Аржанов. Она принимала его большое, прекрасно сложенное тело. Тренированное, мощное тело человека-сфинкса. Ласкала жестким ворсом, дразня каждую клеточку этого тела, которое она, Злата, всего за две ночи успела узнать как никакое другое мужское тело. Узнать и полюбить.

От ее вскрика щелочь внутри плеснулась чуть сильнее и устремилась в беззащитное горло. Зажав рот руками, Злата бросилась в туалет. Боль, обжигающая, горькая, не оставляющая шансов на выживание, выплескивалась из нее, рвалась наружу, пытаясь остаться здесь, на охотничьей базе, в семистах километрах от уютного, родного, привычного мира.

Минут через десять, умывшись и почистив зубы специально распакованной для этого дела зубной щеткой из шкафчика в ванной, внешне абсолютно спокойная Злата спустилась вниз, на стоянке нашла машину Заварина, терпеливо дождалась, пока он притащит их со Светкой здоровенные баулы, молча забралась на свое место на заднем сиденье и притворилась спящей. Светка сунулась было к ней с каким-то разговором, но Заварин ее шуганул, и она больше не приставала до самого дома.

Дома все было именно так, как представляла себе Злата всю долгую, растянувшуюся до бесконечности дорогу.

Уютная однокомнатная квартира, блюдо с бабушкиными пирогами, заботливо принесенными мамой к ее приезду. Тонкий шерстяной плед, привезенный из Англии, в углу дивана. Мягкие игрушки, подарки Артема. И фото самого Артема на книжной полке.

Меховая шкура на полу, выстрелы за окном, кабаньи котлеты и перепелки в клюквенном соусе казались здесь странным, почти фантастическим сном, который развеялся, не до конца вернув ощущение реальности. Это была ее, Златина, жизнь, к которой теперь надо было привыкать заново.

– Что ж, – сказала Злата своему отражению в зеркальной дверце встроенного шкафа. – После переломов позвоночника люди учатся ходить заново. Да, тебе перебили хребет, но не убили же. Поэтому встань и иди. Был страшный фильм про войну с таким названием, когда ты была еще совсем маленькая. Встань и иди, как бы тебе ни было больно и страшно. Жизнь без Александра Аржанова не имеет смысла, но она продолжается.

Эпилог

Четыре недели спустя

– Двадцать три…

– А вот и нет, двадцать четыре. Смотри-смотри, вон под елкой в траве еще три. Хорошенькие какие, маленькие. Двадцать семь белых! Я такого никогда в жизни не видела! А‑а‑а‑а‑а, вон еще! Сашка, мама с ума сойдет, когда я ей расскажу. Она грибы обожает просто. Как жалко, что она этого не видит!

– Хочешь, я за ней завтра вертолет пошлю?

– Ты что, шутишь? Хотя нет, ты же никогда не шутишь про вертолет. То есть ты серьезно?

– Серьезнее некуда. Должен же я, как порядочный человек, познакомиться с твоими родителями. Им же, наверное, интересно, в кого влюбилась их дочь. Тридцать шесть!

– Им страсть как интересно. То есть про тебя они, конечно, в Интернете прочитали. Но не могу сказать, что мою маму эта информация сильно успокоила. Таинственный олигарх из северной глубинки, в которую их дитя мегаполиса отправилось уже второй раз за лето. Тридцать семь! Нет, ты подумай, тридцать семь белых! Точно. Надо привезти сюда маму. Как я сама не догадалась? Сашка, ты такой умный!

– Я основательный. Так, белых уже сорок один, пошли домой. Отдадим их Ирине, чтобы нажарила, и позвони родителям, смогут ли они вырваться сюда на пару деньков.

– Саша, только у меня папа охотой не увлекается.

– Ты тоже охотой не увлекаешься, но мне кажется, тебе тут нравится. Нет?

– Мне нравится. Мне везде нравится, где ты. Я за две недели, что тебя не видела, чуть с ума не сошла.

– Ты меня, наверное, никогда не простишь? Я как вспомню, как тогда уехал, ничего не сказав, не предупредив… Сбежал, как заяц, как трус, гадина бесхребетная. Злата, пожалуйста, прости меня. Только совсем-совсем прости, иначе я жить не смогу.

– Я тебя простила. Совсем-совсем, честно. Вот в ту минуту, как увидела в коридоре нашей зачуханной Контрольно-счетной палаты, так и простила. И ты не вспоминай, как ты сбежал. Я же не вспоминаю. Я помню только, как тебя увидела. Там, в коридоре.

Зажмурившись, Злата перенеслась в тот момент, когда она, вытащив свое бренное тело из кабинета начальника (а она теперь не ходила, а именно тащила себя сквозь время и пространство), стерла с лица дежурную внимательную улыбку и, сняв с носа очки, протерла их и надела обратно.

Сквозь мутную пелену, которая никак не проходила, хоть три очки, хоть не три, она увидела растерянно стоящего на другом конце коридора мужчину. Неуверенность так не вязалась с его обликом, что делала его абсолютно незнакомым.

Процесс узнавания занял несколько секунд, на протяжении которых они оба стояли неподвижно, а затем Злата снова сорвала с себя очки, протерла их краем строгого льняного пиджака, не тратя времени на доставание из кармана специальной тряпочки, судорожно надела обратно на нос и уставилась на Аржанова (а это был он, да-да, это он, собственной персоной!) во все свои четыре, теперь уже отлично сфокусированных, глаза.

Облегчение, которое она испытала, убедившись, что бессовестное подсознание не играет с ней злую шутку, выдавая за действительность мираж, было сравнимо с чувством выздоровления от тяжелой болезни. Когда несколько дней тебя и днем и ночью треплет жестокая лихорадка, а потом в одно прекрасное утро ты просыпаешься и понимаешь, что температура спала.

Не было обиды, что он уехал, бросив ее. Да что там уехал, сбежал, вот действительно точное слово. Не было возмущения. Лишь одно облегчение, всеобъемлющее, позволяющее дышать полной грудью. Злата вдруг поняла, что чувствуют приговоренные к смерти, получив извещение о помиловании.

– Я такой был дурак, Злата! К моим годам и жизненному опыту уж можно бы было понять, что невозможно убежать от себя. Ты вошла в меня так естественно тогда, на овсяном поле. Я просто не сразу позволил себе в это поверить. Поэтому и сбежал. А когда окончательно поверил, что без тебя, как без жизненно важного органа – сердца, мозга, печени – жить невозможно, то вернулся. Из чувства самосохранения сбежал, из чувства самосохранения приехал к тебе. За тобой. Эгоист я, да?

– Ты – лучший мужчина на свете. – Злата открыла глаза, отбросив ставшие уже ненужными воспоминания. С этим человеком она каждый миг чувствовала себя живой, здесь и сейчас. – И знаешь что, Саша… Я ведь понимаю, что ты не переедешь к нам в город. Не бросишь базу, комбинат, все это… Значит, если я хочу быть с тобой, я должна переехать сюда. Скажи, твое предложение о работе еще в силе? Или если тебе это не надо, то скажи, я не буду навязываться.

– Злата… Иди ко мне. – Он прижал ее голову к плечу, которое тут же оказалось под попоной золотистых волос. – Мое предложение о работе в силе. Но я вовсе не настаиваю, чтобы ты у меня работала. И у меня к тебе есть еще одно предложение. Я ведь не ехал эти две недели не потому, что не мог решиться. Решился я уже назавтра, когда понял, что дышать не могу. Просто я оформлял развод. Так что я не просто хочу познакомиться с твоими родителями, а хочу попросить у них твоей руки. И тебе вовсе не придется круглый год торчать тут, в глуши. У меня дом в Италии. Квартира в Праге, в которой ты так хотела побывать. Злата Прага – это твой город, если ты захочешь. Или я куплю квартиру в Москве. Или коттедж в твоем городе. Ты будешь жить в тех условиях, к которым привыкла. А сюда приезжать тогда, когда тебе захочется.

Он заметно волновался, и это было так необычно для невозмутимого Сфинкса, что сердце у Златы заколотилось. Быстро-быстро.

– Я буду там, где ты. В Италии, в Праге, в Москве, здесь… Мне не важно, где это будет, лишь бы вместе с тобой. И вообще, мне здесь действительно нравится. И я знаю почему. Потому что здесь твое сердце.

Злата горящими глазами смотрела на Аржанова, который гладил ее по волосам. Позабытая тяжелая корзина с белыми стояла у их ног.

– Декабристка ты моя, – засмеялся он. – Ну, глубину сибирских руд я тебе обещать не буду. И в лесной чащобе все-таки не запру. Решится все как-нибудь. Для начала хочу тебе сообщить, что через две недели мы уезжаем на море.

– Куда? – Злата не верила собственным ушам. – Ты же не любишь море.

– Море любишь ты, а я люблю тебя. Так что мы поедем в Италию, плавать на яхте. Я же тебе обещал. Так что приглашаем твоих родителей по грибы, и ты едешь увольняться с работы.

– Так сразу… – Злата вдруг испугалась неотвратимости перемен, внезапно ворвавшихся в ее жизнь.

– В день нашего знакомства я сказал, что все делаю стремительно. Привыкай и ты, будущая госпожа Аржанова.

Он смял ее возможное возражение поцелуем. У Златы привычно начала кружиться голова. Над ее запрокинутым лицом шумели лапы елей, пронизанные августовским солнцем, которое уже начинало сдавать свои позиции подкрадывающейся осени. Где-то вдалеке прозвучал выстрел, многократно повторенный услужливым эхом. Злата вздрогнула, но тут же успокоилась. На охотничьей базе громкий ружейный выстрел был делом привычным и неопасным. И рядом с ней находился мужчина, с которым можно было вообще ничего не бояться. И он принадлежал ей навсегда.

15 правил, позволяющих добиться успеха

1. Поверь в то, что ты достойна большего, чем имеешь.

2. Прекрати общаться с людьми, которые только и делают, что жалуются на жизнь. Не ной, а работай.

3. Ты можешь быть любой, но в разговоре с другими помни, что ты – не толстая, а женщина с формами, не тощая, а изящно слепленная, не маленькая, а миниатюрная, не дылда, а женщина, которую видно издалека. Цени себя такой, какая ты есть.

4. Никогда не сравнивай себя с другими, только с самой собой. Той, какой ты была вчера.

5. Ни при каких обстоятельствах не позволяй себе распускаться. Близкие расстроятся, враги обрадуются, а ты ничего не выиграешь. Всегда думай, как ты выглядишь со стороны.

6. Не откладывай новую жизнь «до понедельника». Всегда живи здесь и сейчас. Понедельник может и не наступить.

7. Поверь, лучшее средство для сжигания калорий – смех.

8. Для того, чтобы быть женственной, не нужна кровать. Настоящая женщина сексуальна даже тогда, когда танцует под дождем или срывает яблоки с дерева.

9. Когда ты начинаешь оглядываться, ища руку помощи, вспомни, что у тебя есть своя собственная. Как говорится, у тебя есть ты. Вместе вы справитесь.

10. Не бойся взрослеть. В каждом возрасте есть свои плюсы. Думай не о морщинах, а об опыте, не об утрате легкости фигуры, а о приобретенной мудрости, не о потерях и оставшихся позади трудностях, а о тех сюрпризах, которые еще обязательно подарит тебе жизнь.

11. Помни, что мудрый человек всегда считается с чужим мнением, но никогда не расстается со своим.

12. Не подорви здоровье в погоне за мечтой. Соотноси свои желания со своими физическими возможностями.

13. Всегда и во всем сначала ищи плюсы и только потом замечай минусы.

14. Умей видеть ситуацию со стороны. Победа, как и поражение, не может быть однозначной. Бесстрастный взгляд на свою жизнь позволяет принимать правильные решения.

15. Никогда не переставай учиться. Читай, путешествуй, знакомься с новыми людьми, учи каждый день по десять новых иностранных слов и не переставай удивляться жизни. Эта привычка спасет тебя от уныния даже тогда, когда тебе стукнет восемьдесят.