1

– Моя жена каждую ночь спит с вами; хорошо, что я не ревнив.

Шофер, страшно довольный шуткой, подмигнул мне в зеркальце. Затем притормозил и включил поворотник, собираясь свернуть на шоссе, ведущее из аэропорта Орли.

– Она у меня азартная. Я, впрочем, тоже прочитал несколько ваших книжек, – снова заговорил он, поглаживая усы. – Спору нет, захватывает, но для меня тяжеловато. Убийства, насилия… Скажу со всем моим к вам уважением, что у вас нездоровый взгляд на вещи. Будь вокруг нас столько ужасов, как у вас в романах, нам бы несдобровать.

Я не отрываясь смотрел на экран телефона и делал вид, что ничего не слышу. Только дискуссий о литературе и совершенстве мира мне не хватало в это утро.

Восемь десять. Первым самолетом я срочно вернулся в Париж. Звонил Анне – и попадал на автоответчик. Оставил ей десяток сообщений, извиняясь, прося прощения, умоляя перезвонить, потому что я в тревоге.

Я не знал, что делать. Мы еще никогда не ссорились.

Этой ночью я не сомкнул глаз. Какой сон? Я искал Анну. Начал с поста охраны территории. Охранник сказал мне, что за время моего отсутствия приезжало много машин, в том числе и автомобиль из VTC^[2].

– Шофер сказал, что его вызвала мадам Анна Бекер, постоялица виллы «Волны». Я связался с мадам по интерфону, и она подтвердила вызов.

– Почему вы уверены, что это был автомобиль из VTC? – спросил я.

– На ветровом стекле у него, как и положено, был логотип компании.

– А вы не могли бы сказать мне, куда он ее повез?

– Откуда же мне знать?

Шофер отвез Анну в аэропорт. Во всяком случае, так я понял, когда несколько часов спустя зашел на сайт «Эр Франс». Поинтересовался, что там с нашими билетами – билеты покупал я, – и узнал, что пассажирка Анна Бекер поменяла свой обратный билет на последний в этот день авиарейс Ницца – Париж. Самолет должен был улететь в 21.20, а отбыл только в 23.45. Причин было две: опоздания, каких всегда в конце каникул бывает множество, и поломка компьютера, из-за которой все самолеты компании задержались на час.

Ситуация немного прояснилась. Анна в гневе сама расколотила столик и поспешила улететь в Париж. По крайней мере, она была цела и невредима.

Такси свернуло с широкой автострады с туннелями и указателями, и мы въехали в город. У Порт-д’Орлеан и без того плотный поток машин практически встал. Мы едва ползли в черных маслянистых выхлопных газах от грузовиков и автобусов, упираясь бампером в чужой бампер. Я поднял стекло: окись азота – опасный канцероген. Вокруг гудели машины и ругались водители. ПАРИЖ…

Я решил начать с квартиры Анны и попросил шофера отвезти меня сначала в Монруж. Последний месяц мы с Анной жили вместе, но она сохранила за собой квартиру – две комнаты в современном доме на улице Аристид-Бриан. Анна любила свой дом, там еще оставались ее вещи. Я надеялся, что, рассердившись и обидевшись, она отправилась к себе.

Мы сделали длинный крюк, добрались до разворота Ваш-Нуар и поехали дальше.

– Прибыли, господин писатель, – объявил шофер, остановившись перед новым, но совсем некрасивым домом.

У шофера, плотного, приземистого, с лысым черепом дядечки с настороженным взглядом и тонкими губами голос был как у Рауля Вольфони из «Дядюшек-гангстеров»^[3].

– Не могли бы вы подождать меня?

– Счетчик крутится. Без проблем.

Я вышел из машины и, заметив выходящего из подъезда мальчика с ранцем, поспешил туда, чтобы войти, пока не закрылась дверь. Лифт, как обычно, не работал. Я поднялся на двенадцатый этаж на одном дыхании, но прежде чем постучать, постоял, наклонившись и положив руки на колени, чтобы отдышаться. А когда постучал, мне никто не ответил. Я прислушался – тишина.

Анна оставила ключи от моей квартиры. И если не ночевала дома, то где?

Я стал звонить подряд во все квартиры на площадке. Открыл один сосед, но ничем мне не помог. Ничего не видел, ничего не слышал – обычное правило многоэтажек.

В полном расстройстве я спустился вниз и дал Раулю Вольфони свой адрес на Монпарнасе.

– А когда вышел ваш последний роман, господин Бартелеми?

– Три года назад, – ответил я со вздохом.

– А следующий наготове?

Я кивнул и уточнил:

– Но выйдет еще не скоро.

– Жена огорчится.

Мне не хотелось говорить, и я попросил сделать погромче радио: неплохо бы послушать новости.

Радиостанция из самых популярных. Девять часов утра, новости часа. Сегодня первое сентября, четверг. Двенадцать миллионов школьников приступили к занятиям, Франсуа Оланд доволен растущими успехами в экономике, в футбольной команде «Пари-Сен-Жермен» новый нападающий. В Соединенных Штатах республиканская партия выбирает кандидата для будущих президентских выборов…

– А вот вы мне скажите, – продолжал бубнить неугомонный таксист, – вы сами захотели побездельничать или наступил синдром белой страницы?

– Все гораздо сложнее, – ответил я, глядя в окно.

2

Если говорить правду, то я не написал ни строчки за три года потому, что жизнь меня достала.

Нет у меня никаких блокировок, и фантазия тоже работает. С шести лет я выдумываю всевозможные истории, с подросткового возраста только и знаю, что пишу, лишь бы дать выход фонтанирующему воображению. Мои фантазии – мое спасение, дармовой билет на самолет, уносящий от скучной действительности. Годы шли, а я занимался только своими историями. В блокноте или в ноутбуке я писал себе и писал, писал всюду и везде: на скамейке в парке, за столиком в кафе, стоя в метро. Если не писал, то думал о своих персонажах, чем они мучаются, кого любят. Ничто другое меня не интересовало. Серая реальность не имела для меня значения. Вдалеке от будней я странствовал по воображаемому миру, единственный его творец и демиург.

С 2003 года, когда был впервые опубликован мой роман, я писал по книге в год. В основном детективные истории и триллеры. В интервью всегда утверждал, что сижу за столом каждый день, за исключением Рождества и своего дня рождения. Ответ я позаимствовал у Стивена Кинга. И точно так же, как он, привирал. Я работал и 25 декабря тоже, и не видел никаких оснований бездельничать в высокоторжественный день собственного рождения.

Что греха таить? Мне редко удавалось найти что-то более интересное, чем мои герои.

Я обожал свою «работу», жил, как рыба в воде, в атмосфере загадок, убийств и насилий. Точно так же, как дети – вспомните людоеда из «Кота в сапогах», волка из «Красной Шапочки», преступных родителей из «Мальчика-с-пальчик», злодея по имени Синяя Борода, – взрослые любят поиграть в страшилки. Им нужны страшные сказки, чтобы совладать с собственными страхами.

Пристрастие читателей к детективам позволило мне прожить сказочные десять лет, став одним из немногих авторов, живущих за счет своего пера. И, садясь поутру за письменный стол, я чувствовал себя счастливым, я знал, что во всех концах света читатели ждут мой новый роман.

Но магический круг творчества и успеха три года назад разорвала женщина. Во время рекламной поездки в Лондон мой литературный агент познакомил меня с Натали Куртис, англичанкой, биологом по профессии, талантливой молодой женщиной как в области науки, так и в деловой сфере. В это время она раскручивала медицинский проект по распространению «умных» контактных линз, которые диагностировали глазные болезни, возникавшие из-за недостатка глюкозы в слезной жидкости.

Натали трудилась по восемнадцать часов в день. С обескураживающей легкостью она совмещала работу с компьютерными программами, клинические испытания и бизнес-планы, пересекая часовые пояса с отчетами для финансовых партнеров.

Мы с ней жили и действовали в совершенно разных мирах. Я – бумажный человек, она – человек цифр и чисел. Я зарабатывал на жизнь выдуманными историями, она – с помощью микропроцессоров тоньше младенческого волоска. Я был из тех, кто учит в лицее греческий, любит стихи Арагона и пишет любовные письма ручкой с чернилами. Она принадлежала суперсовременному миру электроники и чувствовала себя как дома в ледяных громадинах аэропортов.

Даже теперь, глядя в прошлое, я не могу понять, что толкнуло нас друг к другу. С чего вдруг именно в этот период нашей жизни мы поверили в будущее несовместимых пар?

«Нам нравится быть не собой», – написал Альбер Коэн. Может быть, мы потому и влюбляемся иной раз в полную свою противоположность. Надеемся на дополнение, преображение, метаморфозу. Ожидаем, что, сблизившись с антиподом, станем полноценнее, богаче, шире. На бумаге это получается хорошо, в жизни – в редчайших случаях.

Иллюзия любви рассеялась бы очень скоро, но Натали забеременела. Перспектива создания семьи подкрепила мираж. Во всяком случае, у меня. Я уехал из Франции и поселился в Лондоне. Натали снимала тогда квартиру в районе Белгравия, и я был с ней рядом во все время ее беременности.

«Какой из ваших романов больше всего вам нравится?» Во время рекламных акций журналисты непременно задавали мне этот вопрос. С годами я научился отвечать обтекаемо и отделывался дежурной фразой: «Трудно сказать, ведь книги – те же дети, вы меня понимаете».

Книги – не дети. Я сидел в палате, когда рождался мой сын. Акушерка протянула мне крошечное тельце Тео, я взял его и понял сразу, какой жуткой фальшивкой является моя фраза в многочисленных интервью.

Книги – не дети.

Книги – особый предмет, сродни волшебной палочке. Пропуск в иной мир. Бегство. Книги могут стать лекарством и помочь справиться с житейскими передрягами. Как говорит Пол Остер, книги – «единственное место в мире, где два чужака могут сблизиться». Но они не дети.

Ничего не сравнится с ребенком.

3

К моему великому изумлению, Натали вернулась на работу через десять дней после родов. Сверхурочные часы и командировки не позволили ей во всей полноте прожить первые недели – прекрасные и ужасные – жизни нашего сына. Впрочем, кажется, младенец не особенно ее вдохновлял. И вот однажды вечером, раздеваясь в гардеробной, служившей продолжением нашей спальни, она сообщила мне тусклым голосом:

– Мы приняли предложение Гугл. У них будет контрольный пакет акций нашего предприятия.

Мне понадобилась не одна минута, чтобы я смог произнести:

– Ты серьезно?

Натали с отсутствующим видом сняла туфли, потерла натруженную щиколотку и добила меня:

– Серьезно. С понедельника я со своей группой работаю в Калифорнии.

Я смотрел на нее квадратными глазами. Двенадцать часов на самолете пролетела она, но джетлаг^[4] был у меня.

– Натали! Ты не можешь одна принимать такие решения. Нам надо все обсудить. Нужно…

Она устало опустилась на край кровати.

– Я понимаю, что не могу просить тебя ехать со мной…

Я окончательно съехал с катушек.

– Но я вынужден с тобой ехать! Я не забыл, что у нас трехнедельный малыш!

– Не кричи! Мне еще хуже, чем тебе, Рафаэль. Но у меня не получается…

– Что не получается?

Натали разревелась.

– Быть для Тео хорошей матерью…

Я пытался переубедить ее, утешить, но она рыдала и повторяла одну-единственную ужасную фразу, которая, наверное, была правдой: «Я не создана для этого, мне так плохо».

Я спросил, как она конкретно представляет себе нашу жизнь в ближайшем будущем. Натали умоляюще посмотрела на меня и достала из рукава карту, которую держала наготове.

– Если ты хочешь растить Тео сам в Париже, я не против. И если честно, я думаю, что это был бы самый лучший для нас выход.

Я молча кивнул, ошеломленный счастьем, которым засияло ее лицо. Лицо матери моего сына… Натали проглотила таблетку снотворного и вытянулась на кровати. В спальне воцарилась свинцовая тишина.

Через день я вернулся во Францию, в свою квартиру на Монпарнасе. Я мог бы найти няню, но не стал ее искать. Я твердо решил, что сам буду следить, как растет и взрослеет сын. И смертельно боялся потерять его.

Несколько месяцев подряд стоило зазвонить телефону, как я начинал думать, что звонит адвокат: мол, его клиентка поменяла решение и требует эксклюзивного права на Тео. Но этого кошмарного звонка я, слава богу, не дождался. Прошло почти два года без единой вести о Натали. Время летело незаметно. Раньше ритм задавала работа, теперь – соски, бутылочки, памперсы, гуляние в парке, ванночки температурой 37 градусов и нескончаемые постирушки. Еще случались бессонницы, тревога при малейшей простуде, страх, что не справлюсь. Но свой новый опыт я не променял бы ни на что и никогда. Свидетельством тому пять тысяч фотографий у меня на телефоне. Мой сын с первых месяцев своей жизни втянул меня в необыкновенное приключение: я сделался и актером, и режиссером одновременно.

4

На проспекте генерала Леклерка пробка рассеялась, таксист прибавил скорости, и мы рванули вперед, целясь в колокольню собора Сен-Пьер-де-Монруж. Площадь Алезия, поворот на авеню Мэн. Солнце пускало зайчиков сквозь листву. Белые каменные фасады, множество магазинчиков, дешевые гостиницы.

Я собирался уехать из Парижа на четыре дня, а отсутствовал полсуток, не более. И теперь быстренько отправил эсэмэску Марку Карадеку, чтобы сообщить, что я уже в городе. Марк был единственным человеком, которому я доверял настолько, что мог оставить с ним своего сына. Отцом я был сумасшедшим. Словно убийства и похищения, описанные мной в детективах, могли перекинуться на мою собственную жизнь. Только двум людям я доверял своего Тео: Амалии, консьержке у нас в доме, которую знал вот уже десять лет, и Марку Карадеку, соседу и другу, бывшему сотруднику уголовной полиции. Марк ответил в свойственной ему манере:

Не волнуйся. Завитушка еще спит. Я в полной готовности: каша греется, компот из холодильника вынул, высокий стульчик поставил. Расскажешь, что произошло. До скорого.

Я с облегчением вздохнул и попробовал еще раз дозвониться до Анны. Снова автоответчик. Она что, отключила мобильник? Или разрядилась батарея?

Я отложил телефон и протер глаза. Никак не мог опомниться: слишком быстро все переменилось. Про себя я прокручивал вчерашний вечер и не знал, что и думать. Облако счастья лишь прикрывало реальную жуть? Служило маскировкой? А я? Мне волноваться за Анну или бояться ее? От последнего вопроса у меня мурашки побежали по коже, я не мог думать о ней плохо. Я полагал, что нашел наконец ту, которую давно ждал. Свою жену. Я хотел от нее детей.

Я встретил Анну полгода назад, февральской ночью, в детском отделении «Скорой помощи» больницы Помпиду, куда примчался в час ночи. У Тео держалась высокая температура и никак не хотела снижаться. Он ничего не ел, лежал в забытьи. Я поддался дурацкому искушению и загрузил симптомы в Интернет. Просматривая ответы, убедился, что у сына вирусный менингит, и срочно повез его в больницу. Метался по стерильному помещению и требовал, умолял, чтобы ему оказали помощь немедленно! Он может умереть! Он…

– Успокойтесь, месье.

Как по волшебству, передо мной появилась молодая женщина в белом халате. Я побежал за ней в смотровую. Она внимательно осмотрела Тео.

– У малыша воспалены гланды, – сообщила она, ощупав его маленькое горлышко. – Налет на миндалинах.

– Просто ангина?

– Да, ему больно глотать, поэтому он отказывается от пищи.

– Какие принимать антибиотики?

– Никакие. Инфекция вирусная; продолжайте давать парацетамол, и через несколько дней он поправится.

– Вы уверены, что у него не менингит? – не мог успокоиться я, укладывая вялого, как тряпочка, Тео в стеганый конверт.

Врач улыбнулась.

– Не советую увлекаться медицинскими сайтами. От них одно беспокойство.

Она проводила нас до приемного покоя. Собираясь попрощаться, я, уже успокоившись, что сыну ничего не грозит, показал на автомат с напитками и спросил:

– Могу я вам предложить чашку кофе?

Молоденькая врач немного смутилась, потом предупредила коллегу, что на несколько минут отойдет, и мы проболтали минут пятнадцать в холле больницы.

Звали ее Анна Бекер. Ей было двадцать пять лет. Второй год магистратуры по педиатрии. Белый халат сидел на ней, словно модный плащ от «Барбери». Она была само изящество, но без малейшей нарочитости: посадка головы, тонкие черты лица, мягкий теплый голос…

Холл больницы, приют лихорадочных волнений и умиротворения, купался в призрачном свете. Сын сладко спал в стеганом чехле, а я смотрел на подрагивающие ресницы Анны. Я давно уже не верил, что ангельская красота свидетельствует об ангельской душе, но не мог не поддаться очарованию длинных пушистых ресниц, смуглой кожи цвета драгоценного дерева, гладких черных волос, полукружьями лежавших вдоль щек.

– Мне пора за работу, – сказала она, кивнув на стенные часы.

И все-таки настояла и проводила нас до такси, пройдя метров тридцать до ворот. Темная ночь, ледяной холод. В зимнем небе мелькают редкие хлопья снега. Анна стояла рядом, и вдруг я ощутил с невероятной, головокружительной уверенностью, что мы с ней уже вместе. Пара. Семья. Словно встали в небе счастливые звезды. Словно домой мы возвращаемся втроем.

Я устроил детское кресло на заднем сиденье и обернулся к Анне. В свете фонаря пар из ее губ светился голубым. Мне хотелось сказать что-нибудь смешное, но я спросил, когда кончается ее дежурство.

– Скоро, в восемь часов.

– Может быть, позавтракаем вместе? Приходите. Круассаны из булочной на углу – просто пальчики оближешь!

Я написал ей свой адрес, и она улыбнулась. Мое предложение покачалось с секунду в морозном воздухе, ожидая ответа. Потом такси тронулось, а я всю дорогу домой думал: мы вместе или я один почувствовал, что что-то произошло?..

Я почти не спал, а утром, когда сын допивал бутылочку с молоком, Анна позвонила в дверь. Тео чувствовал себя гораздо лучше. Я надел на него теплую шапку, комбинезон, и мы отправились, как я и обещал, все втроем в булочную за венской сдобой. Было воскресенье, раннее утро. Выпал снег и одел Париж. Сквозь серебристую пелену проглядывало солнце и зажигало искорками белые нетронутые тротуары.

Мы нашлись. И с этого сказочного утра больше не расставались. Полгода идиллии, а дальше… Дальше светилось счастье. Да, это было самое счастливое время моей жизни.

Я больше не писал, я жил. Растил малыша, любил, занимался реальными делами, отчетливо понимая, что миражи год за годом пожирали мою жизнь. Да, я писал, я влезал в шкуру разных персонажей. Как внедренный агент, я мог жить на сто непохожих ладов. Но эти взятые взаймы жизни мешали мне проживать ту единственную и неповторимую, которая была моей собственной.

1

– Пап! Пап!

Я только открыл дверь, а сын уже звал меня с восторженным изумлением. Он торопился ко мне быстрыми неровными шажками. Я подхватил его на руки, подбросил и крепко прижал к себе. Каждая встреча – глоток кислорода, взаимный восторг.

– Точно к завтраку, – заметил Марк, надевая на согретую бутылочку соску.

Бывший следователь жил в том же доме, что и я, в центре Монпарнаса, в студии, смотрящей окнами во двор. Окна у него были во всю стену, а в светлой просторной комнате ничего лишнего: натертый паркет, белые деревянные стеллажи, самодельный стол из узловатого корня. В углу лестница на чердак с деревянными балками на потолке.

Тео получил бутылочку, его посадили в высокий стульчик, и он занялся исключительно теплым молоком; пил жадно, захлебываясь, словно его не кормили вечность.

Сын был занят, и я повернулся к Марку. Тот стоял возле плиты у окна во двор.

Лет под шестьдесят, небольшого роста, с серо-голубыми холодными глазами, всклокоченными волосам и бородкой с проседью, Марк под настроение мог быть и невероятно ласковым, и стальным.

– Сварю тебе кофе?

– Уж точно двойной, – вздохнул я и уселся на табуретку возле бара.

– Ладно. Расскажешь, что произошло?

Пока он варил мне кофе, я все ему рассказал. Точнее, почти все. Рассказал, что мы поссорились, что Анна потом исчезла, что ее нет в ее квартире в Монруже, что телефон у нее то ли не работает, то ли разрядился. Я ничего не сказал о фотографии, которую Анна мне показала. Прежде чем кому-то говорить о ней, мне нужно было хоть что-то о ней узнать.

Бывший детектив слушал меня, внимательно наморщив лоб. В грубых джинсах, черной майке, кожаных туфлях со шнурками он выглядел так, словно снова был при исполнении служебных обязанностей. Так мне, во всяком случае, показалось.

– И что ты об этом думаешь? – завершил я вопросом свой монолог.

Марк поморщился и вздохнул.

– А что мне думать? Я с твоей Дульцинеей двух слов не сказал. А когда она бежала по двору и мы случайно встречались, у меня возникало впечатление, что она меня избегает.

– Такой у нее характер – она очень сдержанная и немного застенчивая.

Марк поставил передо мной чашку кофе с пенкой, и я лишний раз полюбовался на его могучую мускулатуру и шею, как у быка. Он получил пулю в перестрелке, когда брали грабителей ювелирного магазина на Вандомской площади, из-за ранения ему и пришлось уйти в отставку досрочно.

Марк Карадек был элитой, героем эпохи расцвета нашей уголовной полиции. В 1990 – 2000-х годах он участвовал в самых громких операциях, о которых тогда писали в газетах: в уничтожении опасной банды в южном предместье, в аресте налетчиков на инкассаторские фургоны, в облаве на «Розовых пантер», преступную группировку с Балкан, специализировавшуюся на ограблении ювелирных магазинов и на протяжении десяти лет успешно грабившую самые крупные ювелирные фирмы мира. Марк признавался мне, что с болью уходил из профессии. С тех пор у него, как видно, затаилась горькая складка у губ, которая очень меня трогала.

– Что ты знаешь о ее родителях? – спросил Карадек, усаживаясь напротив меня с ручкой и блокнотом, куда обычно записывал будущие покупки.

– Немного. Мать француженка, родившаяся на острове Барбадос. Она умерла от рака груди, когда Анне было лет двенадцать.

– Отец?

– Австриец, приехал во Францию в конце семидесятых. Пять лет назад погиб во время аварии в доках Сен-Назер.

– Она единственная дочь?

Я кивнул.

– Знаком с ее близкими друзьями?

Я мысленно перебрал, с кем мы за это время виделись. Список вышел скудным или, лучше сказать, никаким. Я перебрал фамилии в телефоне и нашел только номер Марго Лакруа, тоже практикантки-медички, которая вместе с Анной проходила стажировку по гинекологии в больнице Робер-Дебре. Месяц назад мы были у нее на новоселье, и она показалась мне очень славной. Анна пригласила ее себе в свидетельницы.

– Вот ей и позвони, – посоветовал Марк.

Я рискнул и набрал номер. Марго подняла трубку; у нее начинался рабочий день. Никаких новостей от Анны не было с позавчерашнего дня.

– Я думала, вы на Лазурном Берегу, воркуете, как влюбленные голубки… У вас все в порядке?

Я ничего не ответил, поблагодарил и повесил трубку. Поколебался и все же спросил Марка:

– В полицию обращаться смысла нет, так ведь?

Карадек сначала допил кофе, потом ответил:

– При таком раскладе, сам понимаешь, им особо делать нечего. Анна – взрослый человек, оснований, что ей грозит опасность, нет, так что…

– Ты мне поможешь?

Он искоса взглянул на меня.

– Что конкретно ты имеешь в виду?

– У тебя есть связи в полиции; можно было бы узнать о телефонных звонках Анны, эсэмэсках, проверить ее банковский счет, карточку, траты, расходы. Проанализировать ее…

Карадек предостерегающе поднял руку.

– Стоп! Не зарывайся! Если бы всякий раз, когда ты ссоришься с подружкой, следователь так принимался за дело…

Я в досаде вскочил с табуретки, но Марк удержал меня за рукав.

– Погоди, мотылек! Если хочешь от меня помощи, говори всю правду.

– Не знаю, о чем ты.

Он наклонил голову и тяжело вздохнул.

– Не делай из меня дурочку, Рафаэль. Я тридцать лет допрашивал людей. И знаю, когда мне врут.

– Я тебе не врал.

– Не сказать всей правды – значит соврать. Ты скрыл что-то очень серьезное, из-за чего ты сам не свой.

2

– Па! Я все! – крикнул Тео, протягивая мне бутылочку.

Я наклонился к сыну и забрал пустую емкость.

– Хочешь еще, малыш?

– Кадо! Кадо! – потребовал хитрец.

Был у Тео маленький грешок – он обожал палочки в шоколаде «Микадо».

Но я не поддержал его страстного порыва.

– Нет, старина, «Микадо» едим на полдник.

Узнав, что любимого печенья он не получит, мальчик-ангелочек по имени Тео впал в обиду и горе. Он прижал к себе Фифи, плюшевую собачку, верного своего друга, и широко открыл рот, собираясь во все горло зареветь, однако Марк успел сунуть ему только что поджаренный кусок сладкого хлеба.

– Получай, хулиган, хлеб вместо печенья!

– Плеп, плеп, – заулыбался Тео.

Трудно поверить, но у заматерелого полицейского, специалиста по облавам и заложникам, было удивительное чутье на детей.

Я познакомился с Марком пять лет назад, когда он поселился у нас в доме. Карадек мало походил на классического детектива, привычного нам по книгам и кино. Однако я сразу проникся к нему симпатией, и вскоре мы стали приятелями. В уголовной полиции так ценили его аналитические способности, что прозвали его Профессором. И когда я писал свой последний триллер, то частенько беседовал с ним. Марк не скупился на всяческие истории из своей практики, давал множество полезных советов и даже согласился прочитать и поправить рукопись.

Мало-помалу мы не на шутку подружились. Ходили вместе на стадион «Парк де Пренс», когда «Пари-Сен-Жермен» играли на своем поле. И уж точно в неделю раз сидели с тарелкой суши и двумя бутылками пива «Корона» перед экраном моего домашнего кинотеатра – и смотрели корейские детективы или пересматривали фильмы Жан-Пьера Мельвиля, Уильяма Фридкина, Сэма Пекинпа.

Наравне с Амалией, консьержкой из нашего дома, Марк всерьез помогал мне растить и воспитывать Тео. Он оставался с ним, когда мне было нужно сходить в магазин, давал ценные советы, если я вдруг отчаивался и терялся. Он научил меня главному: доверять своему ребенку, слушать его, а не соблюдать правила, и не бояться, что окажешься не на высоте.

3

– «И сделала это я», – сказала мне Анна, когда показывала фотографию на айпаде.

– Фотографию чего? – спросил Марк.

Мы с ним сидели за столом в кухне. Он сварил нам еще по чашке кофе и теперь смотрел на меня пронизывающим взглядом, не давая опустить глаза. Да, если я хотел от него помощи, мне ничего не оставалось, как выложить ему всю правду. Всю. Самую жестокую и непредставимую. Я понизил голос. Из-за Тео. Хотя сын, конечно же, ничего не понял бы.

– Трех обгорелых трупов.

– Шутки шутишь?

– Нет. Три тела в ряд, одно рядом с другим.

Глаза у полицейского загорелись. Трупы. Смерть. Жуть выползла на сцену. Вместо семейных дрязг – расследование для детектива.

– Анна впервые заговорила с тобой об этом?

– Впервые.

– И что ты думаешь о ее участии в этом деле?

Я пожал плечами. Но Марк продолжал допрос.

– Она показала тебе фотографию и ничего не объяснила?

– Я же сказал тебе: я не дал ей такой возможности. Я пришел в ужас. Окаменел. И ушел, не сказав ни слова. А когда вернулся, ее уже не было.

Марк испытующе вглядывался в меня, словно хотел убедиться, что все происходило именно так.

– Чьи это были трупы? Взрослых? Детей?

– Трудно сказать.

– Где лежали? В помещении? На столе для вскрытия? На…

– Откуда я знаю, черт тебя побери! Они были черные, как головешки! Вот и все, что я могу сказать! Раздутые от жара. Сгоревшие.

Карадек продолжал подкапываться под мои защитные укрепления.

– Постарайся быть предельно точным, Рафаэль. Представь их как можно яснее. Опиши во всех подробностях.

Я закрыл глаза, чтобы вспомнить яснее. Больших усилий не потребовалось – жуткая фотография впечаталась в память навек. Проломленные черепа и грудные клетки, внутренности наружу. Под настойчивым взглядом Карадека я постарался как можно точнее описать мертвые тела со сведенными конечностями, обгоревшей кожей и белыми торчащими костями.

– На чем они лежали?

– Автоматически хочется сказать: на земле. Но вполне возможно, что на простыне, брезенте…

– А как ты думаешь, Анна чистая? Я имею в виду наркотики, психические нарушения, возможное лечение в психбольнице…

– Не забывай, что ты говоришь о женщине, на которой я собираюсь жениться.

– Отвечай на мой вопрос, ладно?

– Уверен, ничего такого и близко нет. Она заканчивает ординатуру. Прозрачна, как бриллиант.

– А почему ты тогда стал копаться в ее прошлом?

– Ты же знаешь мою историю, Марк! Знаешь, чем кончилась моя последняя любовь.

– А теперь скажи, что именно тебя встревожило?

Я стал перечислять:

– Странная зыбкость в отношении прошлого. У нее словно не было ни детства, ни юности. Крайняя закрытость. Стремление остаться незамеченной, ставшее для нее как бы второй натурой. Нелюбовь фотографироваться. И потом, скажи честно, много ты знаешь молодых женщин, которые не общались бы в Фейсбуке или в какой-нибудь еще соцсети?

– Согласен, есть о чем задуматься, – признал бывший следователь. – Но нет конкретики, какая заставила бы в чем-то ее подозревать.

– Нет конкретики? А три трупа?

– Не горячись. Мы ничего о них не знаем. Она же медик, могла иметь с ними дело на практике…

– Тем более нужно раскопать это дело, так ведь?

4

– Уборщица к тебе уже приходила? – поинтересовался Марк.

– Она приходит ближе к обеду.

– Тем лучше, – обрадовался он.

Мы пересекли двор, зашли ко мне и устроились у меня на кухне – она была угловой, выходила сразу и на улицу Кампань-Премьер, и на замощенный плитками двор с глядящими в него разноцветными ставнями. Тео с Фифи уселись у наших ног и занялись магнитными зверушками на холодильнике.

Карадек обследовал раковину, потом открыл посудомоечную машину.

– Ты можешь сказать, что ищешь?

– Предмет, который могла держать в руках только твоя Анна. Например, кружку, из которой она пила по утрам кофе.

– Она пила чай из вон той, – сообщил я, ткнув пальцем в голубую кружку с Тинтином, которую Анна привезла из музея Эрже^[5], побывав в Бельгии.

– У тебя найдется ручка?

«Неожиданный вопрос писателю», – подумал я и протянул ему свой роллер.

Марк подцепил стержнем кружку за ручку и поставил ее на бумажную салфетку. Потом расстегнул молнию небольшой кожаной сумочки, достал пузырек с черной пылью, кисточку, скотч и карточку из картона.

Набор криминалиста.

Набрав из пузырька угольной пыли, Марк быстро и уверенно стал водить кисточкой по кружке, собираясь получить отпечатки пальцев Анны.

В одном из своих романов я уже описывал такую процедуру, но теперь все происходило на самом деле. И искали мы не преступника, а мою любимую женщину.

Марк дунул на чашку, чтобы слетела лишняя пыль, потом надел очки и принялся внимательно ее рассматривать.

– Видишь отпечаток? Это большой палец твоей Дульцинеи, – объявил он с величайшим удовлетворением.

Потом взял кусочек липкой ленты, с величайшей осторожностью перенес отпечаток на картон и попросил меня:

– Сфотографируй.

– И что дальше? – спросил я.

– У меня теперь мало знакомых в уголовной. Большинство моих коллег уже на пенсии, но одного паренька из криминалистики я знаю, его зовут Жан-Кристоф Вассер. Бестолочь, полицейский никудышный, но если дать ему хороший отпечаток и четыреста евро, он проверит его по базе данных.

– По базе данных отпечатков пальцев? Если честно, я уверен, что Анна непричастна ни к каким преступлениям. И в тюрьме она тоже не сидела.

– Всякие бывают сюрпризы… Все, что ты рассказал о ее болезненной скрытности, наводит на мысль, что ей есть что скрывать.

– Мы все что-то скрываем, разве нет?

– Ты сейчас о чем? Роман пишешь? Давай фотографируй и скидывай мне фотку на почту, чтобы я мог связаться с Вассером.

Я сделал несколько снимков на телефон, увеличил, отредактировал, чтобы отпечаток получился как можно более четким. И, работая, вглядывался как завороженный в линии, которые вились, пересекались, соединялись… Таинственный лабиринт, для которого нет нити Ариадны.

– А теперь что? – спросил я, отправив фотографию на почту Карадеку.

– Теперь поедем на квартиру Анны в Монруж. Будем искать. Пока не найдем.

1

Судя по наклейкам на ветровом стекле, «Рейнджровер» Карадека бегал по дорогам с конца восьмидесятых.

Старый вездеход, намотавший три миллиона километров, плыл в потоке машин с изяществом бетонного блока, оставляя позади деревья парка Монсури, окружную дорогу, граффити на улице Поль-Ваян-Кутюрье, клетчатый фасад гостиницы «Ибис», улицу Барбес.

Я обрадовался, что Марк захотел поехать со мной и доверил Тео Амалии. Мне почему-то казалось, что все у нас вот-вот наладится. Пройдет немного времени, и появится Анна. Ее «секрет», скорее всего, не такой уж и страшный. Она мне все объяснит, все встанет на свои места, и мы с ней поженимся, как собирались, в конце сентября, в маленькой церковке Сен-Гийом-ле-Дезер, где венчались мои дедушки и бабушки.

В салоне пахло кожей, сухой травой и сигарным дымом. Марк дал задний ход, и внедорожник захрипел, словно ему перекрыли кислород. Конечно, он был немолод: бархатные сиденья полысели, тормоза, похоже, давно отдали богу душу, но высокая посадка и большое лобовое стекло позволяли нам чувствовать себя выше всех и плыть над суетливым движением.

Авеню Аристид-Бриан: в прошлом автодорога 20 в восемь полос.

– Вот ее дом, – сказал я и показал на дом Анны на противоположной стороне дороги. – Но здесь нет поворота, нам нужно доехать до перекрестка и…

Я не успел договорить – Марк уже крутанул руль. Мы повернули под рев клаксонов и скрежет колес прямо перед носом двух автомобилей, которые едва не встали на дыбы, лишь бы избежать катастрофы.

– Ты в своем уме, Марк?!

Карадек кивнул и, не ограничившись первым нарушением, совершил второе: въехал на тротуар и остановился перед подъездом.

– Здесь нельзя стоять, – осторожно заметил я.

– На то мы и полиция, – заявил он, снимая руку с тормоза и опуская на ветровое стекло козырек с надписью «Национальная полиция».

– Кто поверит, что копы ездят на такой таратайке? – вздохнул я, хлопая дверцей. – Впрочем, ты тоже давно не полицейский.

Марк достал из заднего кармана джинсов универсальный ключ.

– Кто побывал полицейским, тот остался им навсегда, – назидательно произнес он и открыл дверь в подъезд.

Чудо из чудес: лифт за это время починили. Прежде чем подняться, я настоял, чтобы мы сходили на подземную стоянку. Маленькая машинка Анны стояла на месте. Мы вернулись к лифту. Двенадцатый этаж. В коридоре никого. Я снова позвонил, потом снова стучал и стучал в дверь – и снова без результата.

– Отойди, – распорядился Марк, встав на изготовку.

– Подожди, может, не надо…

2

Марк второй раз поднажал плечом, и дверь открылась.

Он вошел в коридор и внимательно осмотрел квартиру. Метров сорок. Хорошо отделана. Дубовый паркет. Кремовые с пастельными разводами стены, гостиная в скандинавском стиле, тут же кухня, длинный шкаф до самой спальни.

Пустая, просторная квартира.

Я вернулся к двери, осмотрел замки, фиксатор. Дверь легко поддалась, потому что была закрыта только на защелку. Последний, кто уходил из квартиры, просто хлопнул дверью, не потрудившись повернуть ключ. Анна обычно тщательно запирала дверь.

Еще сюрприз: у входа в коридоре лежала дорожная сумка Анны. На молнии, плетеная, кожаная, с цветными вставками. Я присел на корточки и заглянул в карманы, но ничего интересного не обнаружил.

– Значит, Анна все-таки вернулась из Ниццы, – подал голос Карадек.

– И опять исчезла, – горестно отозвался я.

И снова набрал ее номер на мобильнике, и снова включился автоответчик.

– Что ж, давай-ка мы тут пороемся, – предложил Марк и по исконной привычке всех детективов отправился в ванную.

– Не уверен, что мы имеем на это право, – попытался возразить я.

В ванной Марк ничего интересного не обнаружил и направился к спальне.

– Запомни, что это твоя инициатива, – бросил он мне на ходу. – Не ройся ты в прошлом своей подружки, отдыхал бы с ней сейчас на Лазурном Берегу и наслаждался жизнью.

– Но это не основание, чтобы…

– Рафаэль! – прервал меня Карадек. – Тебя не подвела интуиция, когда ты стал задавать Анне вопросы. А теперь нужно довести дело до конца.

Я оглядел спальню. Кровать из светлого дерева, шкаф с одежкой, книжные полки с медицинскими справочниками, словарями и знакомыми мне грамматиками – Гревис, Анс, Берто, Шазо. Несколько американских романов по-английски: Донна Тарт, Ричард Пауэрс, Тони Моррисон…

Осмотрев внимательно паркет, Марк принялся заглядывать в ящики.

– Займись компьютером, – распорядился он, видя, что я застыл на месте. – Я в них мало что смыслю.

Я успел заметить, что ноутбук лежит на стойке бара, которая отделяет кухню от гостиной.

С тех пор как мы с Анной встретились, я бывал в этой квартире не больше пяти или шести раз. Это был ее дом, он был такой же, как Анна: элегантный, разумный, аскетичный. Как я ухитрился так ее рассердить, что она сбежала?

Я подошел к компьютеру и включил его. Он заработал, не спросив пароля. Но я знал, что это ничего не значит. Анна не доверяла компьютерам, и если что-то всерьез прятала, то уж точно не в печенках своего ноутбука.

Для очистки совести я заглянул в почту. Деловая переписка с коллегами по больнице. В библиотечной директории вперемешку Моцарт, научные статьи и телесериалы, которые мы смотрели с ней вместе. Пробежался по журналу: новостные сайты, информационные и бесконечное число научных по ее теме: «Выживаемость: генетическая и эпигенетическая». Ничего особенного и на жестком диске: схемы, таблицы, документы PDF, презентации, которые она делала во время учебы. Компьютер представлял интерес не тем, что в нем было, а тем, чего в нем не было. В нем не было семейных фотографий, видео, снятых во время отдыха, не было переписки с подругами и друзьями.

– Перебери-ка эту канцелярию, – попросил Карадек, входя в комнату с картонной коробкой. Как оказалось, в ней лежали файлы со счетами, жировками, чеками, банковскими отчетами.

Он поставил коробку на стол и протянул мне пластиковую папку.

– Вот что еще я нашел. А в компьютере что? Ничего?

Я кивнул и заглянул в папку. Там лежала фотография. Традиционная, снимок класса. Такие снимают с детского сада и до конца школы. На фотографии два десятка нарядных девочек в школьном дворе. В центре учительница, женщина лет сорока. Одна из девочек в центре держит грифельную доску, на которой мелом написано:

В заднем ряду я мгновенно узнал «мою» Анну. Сама сдержанность и скромность. Голова слегка наклонена, глаза чуть опущены. Легкая улыбка. Белая кофточка, застегнутая до подбородка, синий джемпер. Все то же желание быть незаметной, спрятать свой пол, заставить забыть о влекущей красоте.

Быть незаметной. Не вызывать желания.

– Знаешь, что это за лицей Сен-Сесиль? – спросил Марк, доставая пачку сигарет.

Я быстренько заглянул в телефон. Лицей, расположенный на улице Гренель, был католическим учебным заведением для очень респектабельных семей. Частный, дорогой, только для девушек.

– Ты знал, что Анна училась в этом лицее? Как-то не вяжется с маленькой бедняжкой из Сен-Назера, тебе не кажется? – прибавил Карадек, закуривая сигарету.

Мы занялись картонной коробкой – и кое-что выяснили.

Анна поселилась в Монруже два года назад. Она купила эту квартиру в 2014 году, когда училась на третьем, то есть последнем курсе. Квартира стоила тогда 190 тысяч евро; Анна внесла 50 тысяч с рассрочкой на двадцать лет. Классическая схема для приобретения жилья.

С 2012-го по 2013-й она снимала студию в доме на улице Сен-Гийом.

До этого в 2011-м платила за комнату для прислуги на улице Обсерватуар некоему Филиппу Лельевру.

На этом сведения кончались. Где она жила в то время, когда кончала лицей и начинала учиться на медицинском? У отца? В интернате? В общежитии? Или тоже снимала комнату для прислуги, но платила без всяких счетов?

3

Карадек, глубоко вздохнув, загасил окурок в блюдце. Потом в задумчивости подошел к кофемашине, раскрашенной в веселые цвета, вставил капсулу. Пока напиток готовился, он продолжал изучать оставшиеся документы. Его внимание привлекла потрепанная бумажка с ксерокопией карты социального страхования. Он сложил листок вчетверо и сунул себе в карман. Внимательно, но, впрочем, безрезультатно обследовал плиту, заглянул в духовку, пощупал вытяжку, осмотрел паркет, заглянул в шкафчики. Затем, не дав себе труда поинтересоваться, что мне нравится, приготовил для нас обоих по чашечке крепкого кофе. Отпивая по глотку, Марк смотрел куда-то вдаль затуманенным взглядом. Что-то не давало ему покоя, но он не знал пока, что именно. На минуту Карадек замер, и тут его озарило.

– Посмотри на торшер.

Я оглянулся на лампу, задвинутую в дальний угол гостиной.

– А что не так?

– Зачем тянуть провод в другой конец комнаты, если рядом у плинтуса есть розетка?

Черт…

Я подошел к торшеру, присел на корточки и потянул за пластиковый корпус розетки. Она свободно отошла от стены и оказалась у меня в руках. Догадка Карадека оказалась верной: никакие провода к ней не подсоединялись. Я растянулся на полу, поддел освободившийся конец плинтуса, повертел и наконец оторвал. Под деревяшкой, в пространстве между полом и стеной, было что-то запрятано. Оказалось – сумка.

4

Это был старый рюкзак с фирменным логотипом «Конверс» в виде круглой резиновой бляшки. Ткань пропиталась пылью, обветшала и выцвела. Когда-то новый, горчичного цвета, теперь рюкзак был грязно-желтый, почти серый. Он был чем-то набит и оказался довольно тяжелым. Мне стало любопытно; хотелось открыть его, но я не рискнул. Кто его знает, что там лежит! Решившись наконец, я расстегнул молнию.

Черт побери!

Не зря я так опасался.

Он был битком набит банковскими купюрами.

Я мигом вскочил, будто там лежали не деньги, а живые змеи, и они собирались напасть на меня.

Карадек вывалил содержимое на стол – в основном купюры по 50 и 100 евро. Деньги высыпались, образовав рыхлую кучу.

– Сколько тут?

Он взял в руки несколько бумажек разного достоинства, прищурился, умножая в уме и прикидывая по объему размер состояния.

– На глазок примерно четыреста тысяч евро.

Анна, что же ты натворила?

– Как ты думаешь, откуда столько денег? – спросил я, слегка ошарашенный.

– В любом случае Анна нам не расскажет.

Почесав затылок, я закрыл глаза, соображая, откуда могла взяться такая куча наличных. Ограбление? Выручка от продажи астрономического количества наркотиков? Шантаж какой-нибудь богатой знаменитости?.. Откуда ж еще?..

В памяти вновь возник жуткий снимок трех обгоревших трупов. Наверняка существовала какая-то связь между ними и этими деньгами. Но какая?

– Это, однако, не все, парень. Вот тебе еще один сюрприз.

В боковом кармане рюкзака Карадек обнаружил два удостоверения личности с фотографией Анны в возрасте семнадцати-восемнадцати лет. Первое – на имя Полины Паже, другое – Магали Ламбер. Оба имени мне были незнакомы.

Марк протянул их мне поближе, чтобы я как следует рассмотрел.

– Разумеется, это фальшивки.

Я был в растерянности. Мой взгляд скользнул за окно. Там, снаружи, кипела жизнь. Как ни в чем не бывало светило солнце, отражаясь в окнах дома напротив. Живые плети ползучего плюща обвивали балкон. Все-таки за окном – лето.

– Вот это – барахло, – заключил Марк, показывая мне первое удостоверение, – дрянная подделка. Такие делают в Таиланде или во Вьетнаме. За восемьсот евро ты можешь заказать себе такую же в любом криминальном районе. Ими часто пользуются наркоманы.

– А другое?

Карадек поправил очки на носу, словно ювелир, склонившийся над драгоценным камнем, поднес к глазам второе удостоверение и стал рассматривать его внимательнейшим образом.

– Это, конечно, получше, хотя и не вчера сработано. Ливанского или венгерского производства. Такое может стоить три тысячи евро. Конечно, экспертизу не пройдет, но с этим ты можешь спокойно жить, ни о чем не беспокоясь.

Земля закачалась у меня под ногами. Все мои предположения рухнули в одночасье. Мне понадобилась пара минут, чтобы прийти в себя.

– Теперь, по крайней мере, все ясно, – резко сказал Карадек. – У нас нет выбора. Мы должны пойти по следу и докопаться, что произошло с Анной Бекер в прошлом.

Я опустил голову. Опять воспоминание о страшном фото с тремя обгоревшими телами пронзило мозг. А в ушах стоял тихий голос Анны. Она шептала мне: «Это я сделала. Это я…»

1

Марк Карадек почувствовал, как у него засосало под ложечкой. Как будто ему пятнадцать и он отправляется на первое в жизни любовное свидание. Тот же трепет и те же страхи.

Сыщик всегда остается сыщиком. Три сожженных трупа, битком набитая купюрами сумка, фальшивые документы, двойная жизнь Анны: адреналин наполнил кровь, и в Марке снова проснулся азарт охотника. Давно уже, с тех пор, как в него угодила шальная пуля, он не испытывал подобного нервного возбуждения, а ведь оно должно быть у каждого настоящего следователя, у геолога, ведущего поиск нефтяных месторождений, у разведчика, у шпиона… Никто из них не откажется от риска, когда идет по следу. Одно слово – охотник.

Выйдя из дома, где находилась квартира Анны, они с Рафаэлем решили разделиться, чтобы дальше вести расследование независимо друг от друга. Марк точно знал, чем следует заняться в первую очередь.

Квартал Бют-о-Кай, улица Гласьер. Карадек знал этот уголок как свои пять пальцев. Вытащив из кармана свой мобильник у светофора, пока горел красный свет, он поискал в контактах нужный номер. Матильда Франсанс. И, к своему удивлению, нашел, хотя прошли уже годы. Набрав номер, он почти сразу услышал в трубке знакомый голос.

– Марк! Столько лет прошло…

– Привет, красавица. Надеюсь, у тебя все в порядке? Ты, как и раньше, вкалываешь в социалке?

– Ну да! Правда, мне удалось вырваться из Фонда медицинского страхования в Эври, и теперь я в семнадцатом округе, в центре Батиньёль. А в марте собираюсь выйти на пенсию.

– Значит, на свободу с чистой совестью! Ну, пока ты еще на службе, сделай одолжение, найди мне сведения о…

– Так и знала! Не мог же ты мне позвонить просто так, по дружбе…

– …о юной девушке по имени Анна Бекер. У меня есть номер ее социальной карты; если хочешь, запиши.

На светофоре зажегся зеленый свет, и Марк, уже на ходу, достал из кармана сложенную вчетверо фотокопию и продиктовал Матильде номер.

– А кто это?

– Милая девушка, мулатка, двадцати пяти лет, заканчивает медицинский. Она пропала, и я дал слово ее семье, что разыщу ее.

– Подрабатываешь?

– Не совсем; скорее по доброй воле. Ты же знаешь, как говорят: стоит раз попробовать сыскной работы – и ты увяз на всю жизнь.

– Какие сведения тебе нужны?

– Мне все сгодится. Все, что тебе удастся накопать.

– О’кей, я посмотрю, что можно сделать. Я тебе перезвоню.

Марк, удовлетворенный ее согласием, отложил телефон.

Итак, кто следующий? Филипп Лельевр. Он опять взял трубку и набрал имя в поисковике. Имя «Лельевр» находилось на желтых страницах и фигурировало там в разделе «Стоматология». Марк не мог не заметить, что его кабинет расположен в том же номере, что и квартира Анны, которую она снимала в начале 2010-го.

Бульвар Пор-Руаяль. Вдалеке показалась стеклянная крыша павильона входа в метро, еще чуть подальше – увитый зеленью фасад Клозри-де-Лила. Карадек включил поворотник, чтобы свернуть на проспект Обсерватуар, и миновал фонтан, где плескался целый табун каменных коней, орошая все вокруг брызгами и водяной пеной. Оставив машину под каштанами, он вышел, хлопнув дверцей, и постоял какое-то время рядом, чтобы докурить сигарету. Лениво разглядывая расположенный напротив маленький зеленый дворик, за которым виднелось здание Центра Мишле из красного кирпича, теплых африканских тонов, заметил детей, играющих на детской площадке. Карадек погрузился в воспоминания. Когда-то давным-давно, когда он жил на бульваре Сен-Мишель, ему случалось приходить сюда поиграть со своей дочуркой. Безоблачные были времена, но только потом он понял, что это было счастье. Марк зажмурился, но воспоминания не отпускали, картинки множились, и перед глазами вставали другие сцены, другие места. В ушах стоял звонкий смех дочки, когда ей было всего пять-шесть лет: как она каталась с горки, кружилась на карусели около Сакре-Кер, вприпрыжку скакала за мыльными пузырями… Он вспомнил, как на пляже Паломбаджи держал дочку на руках, а она, запрокинув личико к небу, показывала пальчиком на кружащего в вышине бумажного змея.

В определенном возрасте человек уже ничего не боится, кроме воспоминаний. Где он это слышал? Попытался вспомнить, но не смог. Раздавив потухшую сигарету каблуком на тротуаре, Карадек перешел улицу, позвонил в дверь большого дома и стал торопливо подниматься по ступенькам. Как и некоторые другие бывшие полицейские, он сохранил служебное удостоверение. Сунув его под нос хорошенькой брюнетке в приемной, Марк сказал:

– Следственный отдел, мадемуазель. Мне нужно поговорить с доктором.

– Сейчас я его предупрежу.

Ему понравилось вновь испытать почти забытые ощущения: почтительность со стороны населения, желание угодить представителю власти, демонстрация уважения – сезам цветов французского флага творил чудеса… Он приготовился ждать, опершись о стойку регистрации. Должно быть, кабинет дантиста недавно ремонтировали – в воздухе ощущался запах свежей краски. Интерьер был очень мил: в стиле хай-тек и одновременно очень уютный: стойка и кресла из светлого дерева, стеклянные стены и бамбуковая ширма. В приемной приглушенно звучала успокаивающая музыка, напоминающая плескание волн о морской берег, слышались звуки флейты и романтической арфы. Просто потрясающе!

Вопреки ожиданиям, доктор Лельевр оказался молодым человеком, еще не перешагнувшим сорокалетний рубеж. Круглая большая голова, короткая стрижка, веселые глаза за стеклами очков в оранжевой оправе. Короткие рукава больничного халата позволяли увидеть впечатляющую татуировку на запястье в виде единорога.

Они поздоровались, и Карадек, протянув дантисту свой мобильник, на экране которого высветилась недавняя фотография Анны, присланная ему Рафаэлем, спросил:

– Вы знаете эту женщину, доктор?

Лельевр ответил, не моргнув глазом, в ту же секунду:

– Разумеется. Это одна студентка, которой я сдавал комнату лет пять назад. Анна, кажется, или что-то в этом роде…

– Анна Бекер.

– Да-да, именно так. Если не ошибаюсь, она училась на факультете Пари-Декарт.

– А что еще вы можете о ней вспомнить?

Лельевр задумался ненадолго, копаясь в памяти.

– Да, собственно, ничего особенного. Она была аккуратной девушкой – таким приятно сдавать квартиру; скромная, всегда платила вовремя… наличными, но я все отразил в налоговой декларации. Если вы сомневаетесь, я запрошу нужные справки и предоставлю…

– В этом нет необходимости. Скажите, к ней часто захаживали гости?

– Насколько я помню, никто к ней не приходил. Такое впечатление, что она с утра до вечера сидела за учебниками. Но к чему эти расспросы, капитан? С ней что-то случилось?

Карадек почесал кончик носа, пропустив вопрос мимо ушей.

– И последнее, доктор: может, вы знаете, где Анна жила до того, как поселиться у вас?

– Знаю, конечно: она снимала комнату у бывшего мужа моей сестры.

Марк почувствовал, словно его слегка дернуло током. Это как раз та информация, ради которой он и пришел.

– Его зовут Мануэль Спонтини, – продолжал дантист. – После развода ему пришлось продать свою квартиру на Университетском проспекте, при ней была комната для прислуги.

– Именно там и проживала Анна?

– Именно так. Я говорил сестре, что хочу сдавать комнату и ищу жильца. Она и дала Анне мои координаты.

– А где я смогу найти этого Спонтини?

– Он держит булочную на улице Франклина Рузвельта, но хочу вас предупредить: он скользкий тип. Моя сестра многого натерпелась, пока не ушла от него.

2

Отчаявшись остановить такси у Порт-д’Орлеан, я вскочил в автобус № 68.

– Остановка «Улица дю Бак»? Вы там будете через двадцать минут, – пообещал водитель.

Я плюхнулся на сиденье, совершенно сбитый с толку и обессиленный, будто кто-то со всей силы дал мне под дых, и стал вспоминать, что мне довелось узнать и увидеть за последние несколько часов: фотография с тремя трупами, полмиллиона евро, засунутые под плинтус, фальшивые документы. Все это казалось абсолютно несовместимым с образом молодой женщины, которую я, казалось, хорошо знал: студентка-отличница, работяга, отличный педиатр, внимательная и добрая к детям, веселая и ласковая в кругу друзей. Я спрашивал себя, какое событие могло произойти, чтобы жизнь Анны так резко пошла под откос.

Усилием воли я старался вернуть себе самообладание. Пользуясь временной передышкой, решил узнать в Интернете что-нибудь о месте, куда лежал мой путь, – о лицее Сен-Сесиль.

В этом особом заведении под эгидой католической церкви учились только девочки. Министерство образования не вмешивалось в его деятельность, но, как ни странно, в отличие от других монастырских школ, ученицы этой школы всегда блистали на экзаменах, особенно по естественным наукам. Хотя и преподавание религиозных предметов здесь тоже имело место; плюс к этому – присутствие на церковной службе дважды в неделю, обязательные молитвы, катехизис по средам во второй половине дня и участие в разных благотворительных мероприятиях.

Водитель не обманул. Еще не было и одиннадцати, как мы уже выруливали на улицу дю Бак.

Сен-Тома-д’Акэн. Самое сердце Парижа. Шикарное место. Аристократический район, где расположены министерства, роскошные отели, богатые дома из обтесанного серого камня, все как один под иссиня-черной грифельной черепицей.

Через пару шагов я оказался на улице Гренель, позвонил у тяжелых ворот под каменной аркой, а когда мне открыли, показал свой паспорт. Консьерж впустил меня, и я очутился во внутреннем дворике: мощеный двор в форме каре, как в монастырях, много зелени и цветов, по краям растут невысокие сливы и лавровые кусты, в середине – фонтан, окаймленный каменной оградой, что придавало всему пространству вид тосканского сада. Негромкий звук колокола призвал к смене занятий. Двор наполнился лицеистками в темно-синих плиссированных юбочках и в пиджачках с вышитой на лацкане эмблемой. Они не спеша пересекали двор парами или небольшими группами. Плеск водяных струй в фонтане, шум листвы, тихие разговоры девушек в одинаковой униформе переносили случайного посетителя далеко от Парижа, в Италию 50-х годов, в Акс-ан-Прованс или в далекий английский колледж.

На какое-то время я вдруг представил себе двор моей школы. Лицей Сальвадора Альенде в Эссоне. Начало 90-х годов, за тысячу лье от этого райского уголка. В бетонном загоне две тысячи школьников. Насилие, наркотики, пыль, теснота. Преподы жмутся по углам, стараясь держаться подальше от шума и гама школьной перемены. Редкие приличные ученики, над которыми в лучшем случае издевались, в худшем – поколачивали. Другая планета. Другой мир. Мир грязный и неуютный, из которого я сбежал, как только начал писать рассказы.

Я потер глаза, чтобы прогнать неприятные воспоминания, и обратился к садовнику, который поблизости поливал из шланга разросшиеся кусты шалфея. В ответ получил:

– Где найти директора? О, это просто! Мадам Блондель. Вон она! Видите? Рядом с аркой.

Клотильда Блондель… Кажется, я видел это имя на сайте. Я поблагодарил садовника и направился к директрисе. Это была та самая женщина, которую я заметил на классной фотографии, найденной в квартире у Анны. Невысокого роста, худенькая, лет пятидесяти, в легком твидовом костюме и в обтягивающей трикотажной кофточке терракотового цвета. Клотильда Блондель в самом деле была блондинкой, изящной и будто светящейся изнутри, нечто среднее между Гретой Гарбо и Дельфин Сейриг. Она стояла, купаясь в золотых лучах летнего солнца, невесомая, словно небесное создание.

Ее рука лежала на плече ученицы, они о чем-то тихо беседовали. Я не стал прерывать их разговор и замедлил шаг, чтобы лучше к ней присмотреться. Тонкие черты лица без признаков возраста, природная грация и ни капли надменности. Ей было самое место в этом саду, как раз между статуями Пресвятой Девы и святой Сесили. От нее исходила какая-то поистине материнская теплота, надежность и спокойная уверенность. Девочка, с которой она вела беседу, говорила тихим грудным голосом, глотая слова. Как только они закончили, я подошел, чтобы представиться.

– Добрый день, мадам. Меня зовут…

В ее изумрудных глазах вспыхнула искорка.

– Я прекрасно знаю, кто вы, Рафаэль Бартелеми.

Для меня это стало так неожиданно, что я смутился. Она продолжала:

– Во-первых, потому, что я читала ваши книги, а главное, потому, что Анна вот уже полгода только о вас и говорит.

Я старался не показывать виду, что шокирован. Мое замешательство, казалось, забавляло Клотильду Блондель. Вблизи она меня еще больше интриговала. Точеный профиль, духи с ароматом лилии, золотистая прядь волос на высоких скулах.

– Мадам Блондель, как давно вы видели Анну в последний раз?

– Мы с ней обедали вместе на той неделе. Как обычно, во вторник.

Я вздрогнул. С тех пор, как мы знакомы, Анна всегда говорила, что по вторникам занимается в спортзале. Но я уже ни в чем не был уверен…

Клотильда заметила мое недоумение.

– Рафаэль, вы ведь пришли сюда сегодня, так как знаете, кто я. Не правда ли?

– Не совсем так. Я здесь, потому что беспокоюсь за Анну. – Я протянул ей фотографию в пластиковом файле. – Вот эта фотография помогла мне добраться до вас.

– Где вы ее нашли?

– В квартире, где живет Анна. Должно быть, она для нее что-то значит, так как это единственная фотография, которую она хранит.

Она взглянула на меня с негодованием.

– Вы копались в ее вещах без разрешения?

– Позвольте, я вам объясню…

В двух словах я рассказал директрисе об исчезновении Анны, правда, не вдаваясь в подробности о причине нашей размолвки. Она выслушала меня с равнодушно-холодным видом.

– Если я правильно поняла, вы поссорились с вашей невестой, и она вернулась в Париж одна, чтобы проучить вас. Надеюсь, по крайней мере, что после этого вы поняли, какую глупость совершили.

Я не был готов к такому повороту событий.

– Мне кажется, вы должны понять, что ситуация гораздо серьезнее. Мое присутствие здесь доказывает, что дело не просто в банальной семейной ссоре. Все гораздо страшнее.

– Учтите на будущее – я настоятельно вам советую больше не шарить в ее вещах. Я хорошо знаю Анну и уверяю вас: она, мягко говоря, такое не одобряет.

Куда исчез мягкий голос и плавные интонации?! Клотильда Блондель чеканила слова жестко, отрывисто.

– Но я уверен, что у меня были веские основания так поступить.

Икры в глазах ее потухли, взгляд потемнел.

– Возьмите вашу фотографию и уходите!

Она повернулась ко мне спиной, но я настаивал:

– Подождите, мне хотелось поговорить с вами о другой фотографии…

Она уже удалялась, поэтому мне пришлось повысить голос, чтобы она услышала мой последний вопрос:

– Мадам Блондель, Анна показывала вам фото с тремя обгоревшими телами?

Несколько лицеисток, проходящих случайно мимо, обернулись, услышав мой голос. Директриса застыла на месте, потом повернулась ко мне.

– Я думаю, нам лучше подняться ко мне в кабинет.

3

Восьмой округ Парижа.

Карадек включил поворотник, опустил солнцезащитный экран и припарковал машину на платной стоянке на площади Сен-Филипп-дю-Руль.

Магазин Спонтини занимал весь первый этаж дома на углу улицы Боэти и проспекта Франклина Рузвельта. Шоколадные жалюзи закрывали половину стеклянной витрины, над ними – золотистые ламбрекены. В витрине выставлены хлеб в широком ассортименте, булочки и изысканная венская выпечка. Марк открыл дверь и вошел. Продавщицы готовились к наплыву посетителей, которые в этом деловом квартале часто заходили сюда в обеденный перерыв, расставляли на прилавках сэндвичи, салаты в вакуумной упаковке, тарталетки с овощами и мясом. У Марка при виде этих яств разыгрался аппетит. Утром ему пришлось отложить свой завтрак, когда к нему неожиданно заявился Рафаэль, так что со вчерашнего вечера он ничего не ел. Карадек заказал у девушки сэндвич с пармской ветчиной и спросил, где найти хозяина, Мануэля Спонтини. Она кивком головы указала ему на бистро, расположенное на противоположенной стороне улицы.

На открытой террасе заведения, без пиджака, в одной рубашке, сидел перед кружкой пива Спонтини и листал «Экип». Сигарилла в зубах, темные очки на носу, густые бакенбарды и лохматая шевелюра придавали ему диковатый вид. Булочник был похож на Жана Янна из фильмов Шаброля или Пьяла.

– Месье Спонтини? Мы можем с вами поговорить пару минут?

Карадек застал его врасплох, решительно сел напротив, положив локти на стол, как будто приглашая помериться силой в армрестлинг.

– Но… черт побери, кто вы такой? – рявкнул булочник, инстинктивно отпрянув.

– Капитан Карадек, следственный отдел. Веду расследование по поводу исчезновения Анны Бекер.

– Не знаю такую.

Марк невозмутимо сунул ему под нос фотографию Анны на экране своего мобильника.

– В первый раз вижу.

– Советую тебе посмотреть повнимательней.

Булочник вздохнул и нехотя наклонился поближе к экрану.

– Какая красотка… смуглая куколка! Я бы с ней позабавился.

Марк молниеносно вскочил, схватил Спонтини за волосы и с силой прижал лицом к металлическому столу. Стол качнулся, кружка с пивом грохнулась на пол и разбилась вдребезги. На жалобный вопль булочника оглянулся официант заведения.

– Я вызову полицию!

– Это я тут полиция, юноша, – заявил Карадек, свободной рукой достав из кармана удостоверение. – Лучше принеси мне перье.

Официант побежал выполнять заказ. Карадек ослабил хватку.

– Кретин, ты мне нос сломал! – стонал Спонтини.

– Заткнись! Давай рассказывай все, что знаешь об Анне. Я в курсе, что она снимала у тебя комнату.

Оторвав кусок бумажной салфетки, булочник промокнул кровь, вытекающую струйкой из левой ноздри.

– Она называлась по-другому.

– Что это значит?

– Она сказала, что ее зовут Паже. Полина Паже.

Полицейский достал фальшивое удостоверение личности Анны и кинул его на стол, как козырную карту из колоды. Спонтини взял документ в руки и долго его рассматривал.

– Ага, именно эту карточку она мне и показала, когда мы впервые увиделись.

– Когда это было?

– Не помню.

– Уж напряги память.

Официант как раз принес Марку перье. Спонтини, в который раз промокнув кровоточащий нос, погрузился в воспоминания. Он принялся размышлять вслух:

– Когда мы выбирали Саркози в президенты?

– В мае две тысячи седьмого.

– Ага… значит, после этого, летом, в Париже разразилась страшная гроза. Наш дом затопило. Часть крыши пришлось перекрывать и чинить верхние комнаты. Ремонт закончился только осенью. Нужны были деньги, и я развесил объявления в трех своих магазинах. Смуглянка Барби откликнулась первая.

– Так когда это было?

– Наверное, в октябре седьмого. Или позже, в ноябре, в начале месяца…

– Ты официально оформил аренду? Платил налог?

– Ты что, парень? За кого ты меня принимаешь? С нашими налогами можно без штанов остаться. Ты хочешь, чтобы я платил налог за комнату в двенадцать квадратных метров? Всего-то за шестьсот евро наличными в месяц. Хочешь – соглашайся, хочешь – нет. Мы так условились, и девчонка всегда платила.

– В две тысячи седьмом она была еще несовершеннолетней. Ей исполнилось к тому моменту не больше шестнадцати.

– По документам все было в норме.

– Ты же сам видишь, что бумаги фальшивые.

Мануэль Спонтини пожал плечами.

– Да пусть хоть пятнадцать или двадцать! Мне какая разница? Я не собирался с ней спать, я всего лишь сдавал ей комнату.

Он раздражался все больше, ему хотелось встать и уйти. Когда его стул заскрипел железными ножками по асфальту, Карадек схватил его за руку и удержал за столом.

– Когда вы с ней встретились впервые, какой она тебе показалась?

– Черт возьми! Я не помню! Это же было лет десять назад!

– Чем скорее ты вспомнишь, тем скорее я тебя отпущу.

Спонтини тяжело вздохнул.

– Испуганная какая-то, немного чокнутая. Первое время, как мне показалось, она вообще носу не высовывала из своей конуры. Всего боялась.

– Продолжай. Вспомни еще что-нибудь, какие-нибудь детали, и я тебя отпущу.

– Ну не знаю… Она говорила вроде, что сама из Америки, что приехала в Париж, чтобы учиться в Университете…

– Американка, что ли? И ты ей поверил?

– Она действительно говорила с акцентом, как янки. По правде говоря, мне было вообще наплевать. Она заплатила за три месяца вперед, вот это для меня имело значение. Она утверждала, что родители дают ей деньги.

– А ты их видел когда-нибудь?

– Нет, я вообще никого у нее не видел… Ах нет! К ней заходила какая-то блондинка, несколько раз. С виду приличная. Лет сорока. Аппетитная такая, фигуристая. Я бы не прочь с такой позабавиться. Ты меня понимаешь? Что-то типа Шэрон Стоун или Джины Девис.

– Знаешь ее имя?

Спонтини отрицательно покачал головой. Карадек вернулся к разговору о девушке:

– Ладно, ты не заметил, может, девчонка занималась какими-нибудь темными делишками?

– Чем, например?

– Наркотики? Проституция? Рэкет?

У булочника округлились глаза:

– Ты что, парень… Ты не там ищешь. Если хочешь знать мое мнение, то знай: она просто-напросто хотела учиться и жить спокойно. Неприятности ей были не нужны.

Марк кивнул булочнику, что тот свободен и может идти, а сам какое-то время продолжал сидеть за столиком в кафе, обдумывая факты, которые ему поведал Спонтини. Он уже собрался уходить, как его мобильный начал вибрировать. Его вызывала Матильда Франсанс. Он ответил:

– Ну как, есть что-нибудь для меня?

– Да, я нашла досье на Анну Бекер. Но это совсем не совпадает с тем, что ты мне говорил. Если верить этим данным, то девушка…

4

– Я всегда этого боялась. Я знала, что когда-нибудь это случится, но и представить себе не могла, что все так обернется.

Клотильда Блондель сидела за письменным столом в стиле модерн, представляющим собой прозрачную поверхность из толстого стекла, покоящуюся на двух хромированных ножках. Ее кабинет, возвышавшийся над школьным двором, был оформлен по современной моде в полном несоответствии со старинным стилем и церковными традициями монастыря Сен-Сесиль. Я-то ожидал увидеть мебель XVIII века, стеллажи библиотек, уставленные авторами Плеяды^[6] и старыми церковными книгами с переплетами из тисненой кожи, а вместо этого попал в полупустую стильную комнату с белыми стенами. На столе лежали открытый ноутбук и смартфон в изящном кожаном футляре, стояли фотография в рамке из светлого дерева и репродукция чувственной статуэтки Бранкузи.

– Мадам Блондель, вы давно знакомы с Анной?

Директриса посмотрела мне прямо в глаза, но вместо того, чтобы ответить на мой вопрос, сказала, словно упрекая меня в чем-то:

– Анна безумно в вас влюблена. Я впервые вижу, чтобы она так увлеклась мужчиной. Но, как я вижу, вы достойны такой любви.

Я повторил свой вопрос, но она опять проигнорировала его.

– Когда Анна спросила, что я об этом думаю, я посоветовала ей открыть вам правду, но она испугалась вашей реакции. Боялась потерять вас…

Воцарилось молчание. Затем директриса тихо, словно разговаривая сама с собой, сказала:

– Сабато прав: «Истина хороша для химии и математики, но не для жизни».

Я поежился. Очевидно, что Клотильда Блондель многое знала. Чтобы завоевать ее доверие, я решил ничего от нее не скрывать и рассказал все: про 400 тысяч евро, которые мы нашли в комнате Анны, и про фальшивые паспорта на имя Магали Ламбер и Полины Паже.

Она выслушала меня с подозрительным равнодушием, как будто я просто напомнил ей о каких-то малозначительных и малоприятных событиях, о которых и вспоминать-то не хотелось.

– Полина Паже… Именно так она назвалась, когда мы впервые встретились.

Опять молчание. Блондель вдруг схватила сумочку, лежащую на скамеечке рядом с ней, достала тонкую длинную сигарету и лакированную зажигалку и закурила.

– Это произошло в две тысячи седьмом, двадцать второго декабря, в субботу, во второй половине дня. Я так хорошо запомнила дату, потому что каждый год в этот день мы отмечаем в школе Рождество. Для нашего заведения это важное событие: мы собираем всех наших учениц, приглашаем их родителей, чтобы вместе отпраздновать день рождения Христа…

Теперь ее голос изменился, стал сухим и резким, голос курильщика со стажем.

– В тот день шел сильный снег, – продолжала директриса, выпуская облачка дыма с ментоловым ароматом. – Никогда не забуду эту девушку, дьявольски красивую, появившуюся неизвестно откуда в темно-сером плаще, туго перехваченном у талии ремнем.

– Что она вам сказала?

– Она поведала мне историю, похожую на правду. В ее речи слышался небольшой акцент, который она старалась скрыть. Будто бы ее родители, родом из Франции, были в свое время высланы в Мали, она училась там во французском колледже, потом в лицее в Бамако. Но родители хотели, чтобы она получила высшее образование в Париже, поэтому и отправили ее в школу Сен-Сесиль заканчивать бакалавриат. В доказательство своих слов она протянула мне конверт с восемью тысячами евро для оплаты первого года обучения.

– Эту историю она придумала?

– От начала и до конца. Я направила запрос во французский лицей в Бамако, чтобы они прислали мне оценочный лист, подтверждающий ее обучение. Это необходимо, чтобы принять нового ученика. Они ответили, что никогда о такой и не слышали. Я не знала, где искать концы. Чем больше я старалась докопаться до истины, тем хуже становилось мое мнение об Анне.

Клотильда Блондель потушила сигарету.

– На следующий день я отправилась по адресу, который мне дала Анна: небольшая комната для прислуги, которую она снимала на Университетском проспекте. Мы провели вместе целый день, и я поняла, что она – из тех людей, которых можно встретить лишь раз в жизни. Одинокое, несчастное существо, женщина-ребенок, в мучительных попытках перестроить свою жизнь, но нацеленная на успех. Она попала в Сен-Сесиль не случайно: у нее был разработан четкий план профессиональной карьеры, она хотела стать врачом. Умненькая, работоспособная до предела; ей необходимо было получить хорошее образование, чтобы добиться своего и преуспеть.

– Какое же решение вы приняли?

Вдруг кто-то постучал в дверь директорского кабинета. Это был заместитель Блондель, пришедший согласовать расписание занятий. Клотильда попросила его немного подождать, и в тот момент, когда за ним закрылась дверь, спросила:

– Рафаэль, вы читали Евангелие от Матфея? «…Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их»^[7]. Я посчитала своим христианским долгом помочь Анне. А в тот момент «помочь» означало спрятать ее.

– Спрятать от кого?

– Ни от кого конкретно… и от всех. Именно в этом и заключалась проблема.

– В каком смысле?

– В том смысле, что я решила предоставить Анне возможность учиться у нас, но не стала записывать ее в академический реестр.

– И вы ни о чем ее больше не спрашивали?

– Мне не нужны были лишние вопросы. Я обо всем догадалась сама.

– И в чем заключалась ее тайна?

У меня перехватило дыхание. Я чувствовал, что приблизился к истине. Но Клотильда Блондель развеяла мои надежды:

– Не я должна открыть вам правду, Рафаэль Бартелеми. Я поклялась Анне, что никому не стану рассказывать о ее прошлом. И эту клятву я никогда не нарушу.

– Но скажите хоть что-нибудь.

– И не просите. От меня вы ничего не узнаете. Поверьте, если когда-нибудь вам станет известна эта история, то пусть лучше она сама вам все расскажет, чем ее тайну откроет кто-то другой.

Я обдумывал только что сказанное директрисой. Что-то тут не клеилось.

– Прежде чем зарабатывать себе на жизнь писательским трудом, я несколько лет работал учителем. Я знаю систему: нельзя сдать экзамены в бакалавриате досрочно, после первого года обучения, если вы не числитесь в каком-нибудь учебном заведении.

Директриса опустила голову.

– Вы правы. Анна и не сдавала экзамены в тот год.

– Это значит взять отсрочку, чтобы лучше подготовиться? В выпускном классе проблема все равно осталась, не так ли?

– В положенный срок, после выпускного класса, больше шансов решить эту проблему. Чтобы претендовать на высшее образование, Анна в любом случае должна была сдать экзамены и получить диплом бакалавра.

Блондель закурила вторую сигарету и, несколько раз коротко вздохнув, продолжила рассказ:

– Все лето перед началом учебного года я жутко нервничала. Я не знала, что делать, и чуть не заболела из-за всей этой истории. Дело в том, что Анна стала частью моей семьи. Я обещала помочь ей, но мы оказались перед неразрешимой проблемой, и нас ждала катастрофа.

Директриса опустила глаза. Ее лицо исказила болезненная гримаса, словно она заново ощутила пережитые страдания.

– Но, как часто это бывает, решение нашлось само собой.

В подтверждение своих слов она протянула мне фотографию, стоящую перед ней на столе в рамке из светлого дерева. Я взял ее в руки и, ничего не понимая, тупо глядел на снимок.

– Кто это? – спросил я.

– Моя племянница. Настоящая Анна Бекер.

5

Марк Карадек мчался на полной скорости, удаляясь от Парижа, наматывая километры, пренебрегая всеми правилами дорожной безопасности. Он хотел, он просто был обязан своими глазами убедиться в том, что информация, которую дала ему знакомая, коллега по отделу социальной защиты Матильда Франсанс, была достоверной. Марк сигналил как сумасшедший любому, кто пытался его обогнать, и еле успел в последний момент свернуть с магистрали на нужную боковую трассу. Бетонка, спиралью уходящая в гору, показалась ему подвешенной в пустоте. Кружилась голова, в ушах стоял шум. Бутерброд, который он сжевал по пути, теперь тошнотой поднимался к горлу. На какое-то время ему показалось, что он окончательно заблудился в клубке местных дорог, но, подключив навигатор, Карадек сориентировался и постепенно успокоился.

Он миновал перекресток с круговым движением на въезде в Шатнэй-Малабри, потом свернул на узкую дорогу в направлении к Верьерскому лесу – и не позволил себе снизить скорость до тех пор, пока не кончился бетон и колеса не зашуршали по проселочной дороге. Когда его обступили каштаны, клены и кусты орешника, растущие вдоль дороги, Карадек опустил боковое стекло. Преодолев последние метры дороги по сухому песку, он оказался перед необычным строением.

На покрытой гравием открытой стоянке Марк припарковал свой «Рейнджровер» и вышел, хлопнув дверцей. Какое-то время постоял, задумавшись, руки за спиной, глядя на странное сооружение, представляющее собой противоестественное смешение старинной каменной кладки и современных материалов: стекло, металл, полупрозрачный бетон.

Старинную богадельню, возведенную не меньше двух столетий назад, осовременили (кощунство, подумал Карадек), модернизировали, установив солнечные батареи с фотогальваническими элементами на крыше, но оставив густой зеленый плющ на стенах.

Полицейский направился к необычной постройке и вошел внутрь. В холле находились какие-то люди, но немного, у стойки регистратора – вообще никого. Он полистал проспекты, лежащие на столике, в которых рассказывалось о заведении. Оказалось, что это – медицинское учреждение, госпиталь Сент-Барб, предназначенный для полусотни инвалидов и больных с синдромом аутизма. Травмы и разного рода неизлечимые заболевания требовали, чтобы эти несчастные все время находились под присмотром врача.

– Могу я вам как-то помочь?

Карадек обернулся на голос, окликнувший его.

Молодая женщина в белом халате вставляла монетки в аппарат.

– Полиция, следственный отдел. Капитан Марк Карадек, – представился он, подходя поближе.

– Малика Ферчичи, я здесь работаю, медико-психологическая помощь, – сказала в ответ женщина.

Она нажала на кнопку, чтобы получить заказанный напиток, но аппарат не сработал.

– Опять сломался! Это ж надо! Проклятая машина уже съела пол моей зарплаты!

Марк схватился руками за аппарат и стал трясти его сильно, но осторожно. Не прошло и минуты, как бутылочка скатилась в контейнер.

– На этот раз по крайней мере вы не остались без напитка, – сказал он, протягивая ей бутылочку колы.

– Я в долгу перед вами.

– Это кстати, мне как раз нужна помощь. Я приехал сюда, чтобы уточнить кое-какую информацию по поводу одной вашей пациентки.

Малика откупорила бутылочку колы и сделала глоток. Пока она утоляла жажду, Марк рассматривал ее лицо, матовую кожу, подведенные красным карандашом красиво очерченные губы, синие глаза цвета сапфира, строгую прическу.

– Я бы с радостью вам помогла, но вы же знаете, не имею права. Лучше обратитесь к директору, он…

– Послушайте, зачем будоражить администрацию ради простого уточнения?

Малика с усмешкой взглянула на него.

– Уверяю вас, можете быть спокойны в этой ситуации. Тут нет ничего противозаконного. – Она отпила еще глоток. – Знаю я ваши полицейские штучки. Мой отец – один из ваших, как принято говорить.

– В каком подразделении он служит?

– По борьбе с наркотиками.

Карадек задумался на минуту.

– Так вы дочь Селима Ферчичи?

Она кивнула.

– Неужели вы знакомы?

– Да нет, просто слышал о нем.

Малика посмотрела на часы.

– О! Мне пора вернуться к работе. Рада была познакомиться, капитан.

Она направилась в сторону широкого светлого коридора с бутылочкой колы в руке, но Марк догнал ее.

– Пациентку, о которой я навожу справки, зовут Анна Бекер. Вы можете просто проводить меня к ней?

Они прошли мимо патио, где в кадках в художественном беспорядке стояли ухоженные растения: частокол из бамбуковых стеблей, роща низкорослых пальм, кактусы разных видов.

– Если вы хотели о чем-то ее спросить, то попали пальцем в небо.

Они как раз подошли к открытой площадке, где в тенистой роще, под кленами и березами, под неусыпным наблюдением персонала отдыхали больные.

– Уверяю вас, я не буду с ней разговаривать. Мне просто надо знать…

Малика указала пальцем на одну из пациенток.

– Вон она, в кресле на краю поляны; это и есть Анна Бекер.

Карадек, загородившись рукой от яркого солнца, посмотрел в ту сторону, куда указывала Малика. Действительно, он увидел там девушку лет двадцати, в свитере с круглым воротником, расположившуюся в инвалидном кресле, в наушниках, обратив лицо к небу. Ее удлиненное лицо в ореоле светло-русых волос с детскими заколочками казалось безмятежным, застывший взгляд за цветными очками блуждал в пустоте.

Малика пояснила:

– Это ее любимое занятие: слушать радиокниги.

– Чтобы уйти в себя?

– Чтобы путешествовать, мечтать, узнавать что-то новое. Она может заниматься этим днями напролет. Вы удивитесь, если узнаете, сколько тонн подобной литературы я скачиваю для нее из Интернета.

– Как называется ее болезнь? – Марк достал из кармана блокнот, чтобы свериться с записями. – Мне говорили о болезни Фридриха. Это так?

– Атаксия Фридриха, – уточнила Малика, – нервно-дегенеративное заболевание. Редкая генетическая аномалия.

– Давно вы знаете Анну?

– Да, когда я была еще студенткой, мы проходили практику в медицинском центре на улице Палатин. Она лечилась там до тех пор, пока ей не исполнилось девятнадцать.

Карадеку стало не по себе; от смущения он стал копаться у себя в карманах, словно хотел что-то найти.

– Когда это у нее началось?

– Довольно рано. Я бы сказала, что симптомы могли проявиться в восемь или девять лет.

– И каковы симптомы, как это проявляется?

– Трудно удерживать равновесие, начинаются проблемы с координацией движений, искривляется позвоночник, деформируются конечности.

– Как это проявилось у Анны?

– Дайте мне сигарету.

Марк наклонился, чтобы дать женщине прикурить от своей зажигалки, и вдруг ощутил волну свежего аромата, исходящую от ее тела: лимон, ландыш и базилик. Зеленая нота, волнующая и пьянящая.

Она глубоко затянулась, прежде чем ответить на его вопрос.

– Анна довольно рано потеряла способность передвигаться самостоятельно. Потом, к тринадцати годам, болезнь вроде как отступила, и ее состояние более или менее стабилизировалось. Вам следует знать, что атаксия Фридриха никак не отражается на интеллекте. Анна – чрезвычайно умная девушка; конечно, она не получила образование в нашем понимании, но еще не так давно проводила много времени в Интернете и посещала на портале MOOC^[8] курсы по информатике.

– Но болезнь обострилась.

Марк закончил ее мысль, и Малика подтвердила это, печально кивнув.

– С некоторых пор врачи заметили осложнения со стороны сердечно-сосудистой и дыхательной системы; миокардиопатия истощает сердечную мышцу.

Карадек тяжело вздохнул. Его охватила ярость. Жизнь – поганая штука! Почему одним достается все, а другим приходится бороться за свое существование в самом жестоком смысле этого слова; как в картах – одним достаются козыри, а другие обречены проигрывать? От такой несправедливости его сердце охватил гнев. Он и не думал, но с этого дня опять стал чувствительным к чужой беде. Даже слишком. Так было и раньше, когда расследование задевало его за живое. Эмоции, раздражение, горячий нрав бурлили в нем, как лава перед извержением вулкана.

Малика поняла его переживания:

– Но даже если болезнь неизлечима, мы имеем возможность обеспечить нашим больным хорошее, насколько это возможно, качество жизни и облегчить их страдания. Сеансы массажа, эрготерапия, различные физиотерапевтические процедуры – все это в наших силах. В этом и есть смысл моей работы.

Марк не ответил, молча сжимая пальцами давно потухшую сигарету. Как же могла получиться такая подмена личности? Конечно, с точки зрения защиты данных ему просто повезло, что он сумел раскрыть жульничество с медицинскими картами, позволившее осуществить такой подлог (ущерб от разного рода махинаций со страховкой насчитывает десятки миллионов евро), но с подобной схемой он столкнулся впервые.

– На этот раз мне действительно пора, – напомнила Малика.

– Я оставлю вам свой телефон на всякий случай.

Записывая на карточке свой номер, Карадек задал девушке еще один вопрос:

– Скажите, Анну кто-нибудь навещает?

– Конечно. Прежде всего – ее тетя, Клотильда Блондель, она приезжает раз в два-три дня; а также одна юная особа, мулатка, всегда элегантно одета, со строгой прической.

Карадек дал ей посмотреть фото с экрана мобильника.

– Да, это она, – подтвердила Малика. – Вы ее знаете?

1

Я остановил такси и вышел на углу Одесской улицы и бульвара Эдгана Кинэ. Взглянул на часы. Уже полдень. Через десять минут толпы служащих из офисов со всего квартала хлынут на улицу, и тогда уже не найти уютного местечка под солнцем. Но пока еще есть время занять свободный столик. И я нашел такой на террасе в «Коломбина и Арлекин», в кафе на площади, где заказал себе бутылку воды и печеную дорадо. Я часто сюда захаживал, чтобы перекусить на скорую руку, поэтому многие официанты меня знали.

На тротуаре, за столиками кафе – повсюду отчетливо видны признаки лета: солнечные очки, рубашки с короткими рукавами, короткие юбочки. Несколько деревьев в квадратике земли среди расплавленного асфальта не в силах противостоять солнцепеку. На юге страны, конечно, над столиками давно развернули бы зонты, но в Париже все так боятся, что лето скоро кончится, что готовы терпеть солнечное наваждение.

Я закрыл глаза и тоже подставил лицо ярким лучам. Как будто солнечный свет и жара могли привести в порядок мои мысли.

Мы долго разговаривали с Карадеком по телефону. Обменявшись информацией, пришли к выводу, что пора ставить точку, и решили встретиться здесь, в кафе. В ожидании его возвращения я достал ноутбук и открыл новый файл. Чтобы осмыслить пережитое, мне нужно было записать факты, зафиксировать даты, выложить гипотезы «на бумагу».

Я уже не сомневался в том, что женщина, которую я люблю, была не той, за которую себя выдавала. Идя по следу, действуя независимо друг от друга, мы с Марком установили, что до осени 2007 года Анна звалась иначе. Я продолжил работу над текстом, приняв решение подробно изложить на бумаге все, что нам удалось выяснить:

Конец октября 2007: девушка примерно шестнадцати лет (приехавшая из Соединенных Штатов —?) оказывается в Париже, имея при себе около 400 тысяч евро. Ей надо скрыться, за наличные она снимает небольшую комнату для прислуги у хозяина, который не задает ей лишних вопросов. Она очень напугана только что пережитыми событиями, но ей хватает сообразительности выправить себе документы. Сначала – поддельный паспорт не слишком хорошего качества, но позже ей удается сделать более достоверную фальшивку.

В декабре она приходит в католическую школу, лицей Сен-Сесиль, где проходит обучение, сдает экзамены и получает диплом бакалавра, выдавая себя за Анну Бекер, племянницу директрисы лицея Клотильды Блондель.

Очень удачное решение проблемы идентичности: настоящая Анна Бекер прикована к инвалидному креслу, не покидает стен больницы, не путешествует, не водит машину, нигде не учится.

В 2008-м, написав заявление о пропаже или об утере документов, «поддельная» Анна Бекер заявляется в мэрию и просит восстановить ей паспорт и прочие документы. С этого момента идентичность становится практически полной. В подлинных документах вклеена ее собственная фотография, и она может спокойно жить под именем «Анна», которое ей не принадлежит. И хотя у нее теперь есть и социальная карта, она тем не менее соблюдает осторожность, следуя правилу оплачивать наличными лекарства и любое обращение к врачу, чтобы не привлекать внимание социальной службы к своей персоне.

Официант принес мне заказанное блюдо, и я, ненадолго оторвавшись от экрана компьютера, выпил глоток воды и съел кусок рыбы. Две разные женщины существуют под одним именем: уловка Клотильды Блондель оказалась очень удачной, вот уже десять лет никто ни о чем не догадывается. Мы не напрасно проводили наше расследование, но на этом этапе перед нами встали вопросы, на которые мы пока не нашли ответа. Я наскоро записал их:

– Кто на самом деле Анна?

– Откуда она приехала в Париж?

– Каково происхождение 400 тысяч евро, найденных в ее квартире?

– Кому принадлежат тела трех обгоревших трупов на фотографии и почему «Анна» обвиняет себя в их смерти?

– Почему она исчезла в тот самый момент, когда начала рассказывать мне правду о себе?

– Где она сейчас?

В который раз я машинально набрал ее номер телефона. Чуда не произошло: те же слова оператора о том, что абонент недоступен, которые я слышал уже раз сто со вчерашнего дня.

Вдруг мне в голову пришла идея.

2

Шесть лет назад, находясь по делам в Нью-Йорке, я потерял свой сотовый телефон – по рассеянности оставил его в такси. После ужина в ресторане, вернувшись поздно в отель, я не сразу обнаружил пропажу. Когда опомнился и позвонил в таксомоторную компанию, было уже поздно: какой-то пассажир, которого водитель вез после меня, обнаружил его и забрал с собой. Он, конечно, не стал звонить по номерам, записанным в памяти моего телефона, чтобы найти хозяина. Зато мне пришла в голову хорошая идея: с телефона своего агента я отправил ему эсэмэс. Примерно час спустя мне позвонили, и человек, не слишком хорошо изъяснявшийся по-английски, предложил вернуть мне мой телефон за вознаграждение в 100 долларов. Я принял его предложение, решив, что так будет проще. Встреча должна была состояться в одном из кафе на Таймс-Сквер. Но стоило мне прибыть к намеченному времени в это кафе, как я тут же получил уведомление от шантажиста, что сумма выкупа изменилась. Теперь я должен был положить 500 долларов в указанное место на Куинн. И тогда я сделал то, что должен был сделать с самого начала: рассказал о случившемся двум первым попавшимся полицейским, которых встретил, выходя из кафе. Не прошло и четверти часа, как они отследили местоположение моего мобильника через спутник, задержали похитителя и вернули мне телефон. Почему бы не попробовать провернуть то же самое с телефоном Анны?

Мало ли что могло случиться: может, она сама его отключила или разрядилась батарейка… Но ведь можно попробовать.

Мой компьютер все еще был открыт. Я спросил у официанта код, чтобы подключиться к вай-фаю, и зашел на сайт производителя ее телефона. Первый этап я преодолел без особых проблем: достаточно было вписать адрес ее электронной почты. Я легко это сделал, но споткнулся на второй ступеньке: введите пароль. Я не стал тратить время, перебирая наудачу возможные варианты – обычно такой трюк удается только в кино и в телесериалах, – поэтому сразу кликнул «Забыли пароль?». Открылось новое окно, и мне предложили ответить на два кодовых вопроса, с помощью которых в целях безопасности блокируется доступ третьих лиц. Для этого надо знать, какие параметры ввела Анна для своей идентификации при выборе номера.

+ назовите модель первого автомобиля, на котором вы ездили

+ укажите первый фильм, который вы смотрели в кинотеатре

Я легко ответил на первый вопрос. У Анны в жизни был всего один автомобиль: «Мини-Купер» цвета «мороженый каштан», купленный с рук, по случаю, два года назад. Она обожала свой кабриолет, хотя и не часто им пользовалась. Когда она говорила о нем, то называла не просто «Мини» или «машина», а «мой «Мини-Купер». Поэтому я без труда заполнил первую клеточку – и был абсолютно уверен в правильности ответа.

Со вторым все оказалось сложнее. У нас с ней разные вкусы в отношении кинематографа. Мне нравятся Тарантино, братья Коэны, Брайан де Пальма, старые триллеры и юные гении категории В. Она же предпочитает более интеллектуальное кино из подборки «Телерамы»: Михаэль Ханеке, братья Дарденн, Абделатиф Кешиш, Фатих Акин, Кшиштоф Кесьлевский. Но сопоставление наших вкусов никак не продвинуло меня в этом вопросе: не так много на свете детей, которые начинают свое знакомство с кинематографом с «Белой ленты» или «Двойной жизни Вероники». Я задумался. В каком возрасте дети впервые могут пойти в кино с родителями? Свой первый раз я помню очень хорошо: лето 1980-го, «Бэмби» в кинотеатре «Олимпия» на улице Антиб в Каннах. Мне пришлось притвориться, что соринка попала в глаз, чтобы скрыть слезы, когда умирала мать бедного олененка. Черт бы побрал этого Уолта Диснея.

Анне сегодня двадцать пять лет. Если, допустим, она посмотрела свой первый фильм в шесть лет, то это случилось в 1997-м. Я заглянул в «Википедию», и один фильм, вышедший в том году, бросился мне в глаза: «Титаник». Он имел планетарный успех. Все девчонки в те времена, должно быть, с ума сходили по Лео и упрашивали своих родителей пустить их в кино. Мне показалось, что я нашел ответ. Сгорая от нетерпения, я впечатал название фильма в нужную клеточку и стал ждать ответа…

«Неверный ответ. Вы указали для кодировки другое название. Перепроверьте информацию и попробуйте еще раз».

Очень жаль! Я, видимо, поторопился с ответом. Теперь мне осталось всего две попытки, прежде чем система блокирует доступ.

Я не спеша стал раскладывать все по полочкам: мы с Анной принадлежим к разным поколениям. Она, вероятно, могла попасть в кинотеатр раньше, чем я, но в каком же возрасте?

Гугл меня спасет. Я напечатал в поисковике: «В каком возрасте вести детей в кино?» Ответ не заставил себя ждать – 12 страниц, сотни ссылок. В основном, конечно, родительские форумы и странички для женщин. Я открыл на выбор несколько сайтов и среди разнообразия мнений нашел консенсус: в два годика – рановато, а в три-четыре – можно попробовать.

Назад в «Википедию»: 1994 год. Анне три года, и родители могли повести ее на «Король-Лев», самый известный в те годы полнометражный мультик, и как раз для этого возраста.

Новая попытка… и опять неудача.

Черт! Все возможности исчерпаны. Права на ошибку больше нет. Зря я надеялся легко решить проблему. Игра казалась легкой только с первого взгляда, но слишком много возможных решений, слишком много параметров, которые надо учитывать. Нет, никогда я не отгадаю пароль, придуманный Анной…

Ладно, попробую в последний раз. В 1995 году ей исполнилось четыре. Я закрыл глаза и представил себе, какой она могла быть в этом возрасте. Воображение нарисовало мне маленькую девочку-смуглянку с тонкими чертами лица, изумрудными глазами, нежным, трогательным взглядом и застенчивой улыбкой. Вот она идет в кино в первый раз в своей жизни. Родители ведут ее на… Еще один взгляд в онлайн-энциклопедию. В тот год сеть взорвал гениальный мультик «История игрушек». Я напечатал ответ и занес палец над кнопкой «Enter». Последний раз закрыл глаза, чтобы представить себе ситуацию. Девчушка еще стояла перед моим мысленным взором: черные косички, джинсовый комбинезончик, разноцветная маечка, аккуратные маленькие ботиночки. Она улыбается, она довольна. Отчего? Оттого, что родители ведут ее на «Историю игрушек»? Это как-то не очень вяжется с образом Анны, которую я знаю. Я стер название фильма и вернулся к размышлениям. Рождество 1995 года. Анне почти пять лет. Она в первый раз собирается пойти в кинотеатр, но фильм выбирает сама. Она ведь уже большая, умненькая и самостоятельная девочка и точно знает, чего ей хочется. Какой же мультфильм мог ей понравиться, в каком она могла найти героиню, на которую хотела быть похожей, чтобы с ней познавать жизнь? Я опять просмотрел список фильмов того времени, имевших большой успех, стараясь представить себе мир глазами маленькой девочки. Ну конечно! «Покахонтас». Индианочка из племени поухатанов, дочь вождя, которой диснеевские художники придали сходство с Наоми Кэмпбелл. Меня охватила нервная дрожь. Еще до того, как я ввел магическое слово из десяти букв, я был уверен, что угадал. Дадут ли мне ее пароль? Да! На этот раз все прошло замечательно!

Я ввел необходимые данные в программу спутниковой системы отслеживания местонахождения телефона с ее номером. Не прошло и полминуты, как на моем экране замигал голубой маячок.

3

У меня дрожали руки. Сердце колотилось. Не зря я упорствовал! Пришло сообщение, что телефон Анны находится вне зоны досягаемости, но система в течение 24 часов хранит сведения о его последнем местонахождении. Ох уж это ненавистное очарование глобальной слежки… Я определил по карте место, где мигал маячок, – на Сене, в районе Сен-Дени. На первый взгляд – индустриальная зона к северо-востоку от Парижа, где-то между Стейс и Олнэй-су-Буа.

Я тут же послал эсэмэску Карадеку: «Ты еще далеко?» Он сразу ответил: «Бульвар Сен-Жермен, а что?» – «Дуй ко мне быстрей! Я напал на след».

В ожидании Марка я сделал копию страницы и записал адрес: улица дю Плато, Стейс, Оледофранс, потом зашел на сайт «Географическая карта, съемка со спутника», ввел этот адрес и максимально увеличил изображение. С такой высоты здание, которое меня интересовало, походило на гигантскую бетонную коробку на фоне целинной земли.

В несколько кликов мне удалось точно определить, что это за объект. Оказалось – мебельный склад. Я закусил губу: складское помещение на окраине города, вдали от людных мест – этот факт не предвещал ничего хорошего.

Издалека послышался долгий автомобильный сигнал, больше похожий на рев раненого слона. Мне показалось, что терраса вздрогнула и столики на ней закачались.

Я оторвался от экрана, поднял голову, положил на стол две купюры, сгреб в охапку свои вещи и запрыгнул в старенький «Рейнджровер» Карадека, выкатившийся на площадь со стороны улицы Деламбр.

1

Дорога все не кончалась. Сначала Инвалиды, переезд через Сену, подъем по Елисейским Полям; потом порт Майо, окружная, затем длинная магистраль, «Стад де Франс» и, наконец, автострада, петляющая между Ла Курнев, Сен-Дени и Стейс.

Даже при ярком солнце пригород казался безрадостным, как будто небесный свод изменил цвет и потерял блеск, постепенно утратив сияние, приспосабливаясь к унылой череде небогатого жилья, веренице безликих домов, лишенных индивидуальности, выстроившихся вдоль улиц, названия которых воспевали конец эпохи строительства коммунизма: имени Ромена Роллана, Анри Барбюса, Поля Элюара, Жана Ферра…

Карадек нервничал за рулем, дорога его раздражала. Несмотря на белую сплошную, он обогнал фургон, тащившийся с черепашьей скоростью. Но не тут-то было! Огромный черный мастодонт тут же ускорился, встал перед нами и, высунув из окна свирепую морду, крикнул что-то злобное. Мы едва не въехали в него сзади; Марку пришлось свернуть на обочину, и он не удержался от крепкого слова.

Бывший полицейский теперь не сомневался в том, что мы найдем Анну. Я видел, как он дрожит от злости и нетерпения, и понимал, что Марк, так же как и я, теряется в догадках по поводу обнаруженных в ходе расследования новых данных.

В дороге, пока было время, мы поделились друг с другом добытой информацией. Нам многое удалось узнать, но, несмотря на неожиданные открытия, расследование пока лишь рисовало нам портрет молодой женщины, исчезнувшей средь бела дня. Была ли она жертвой или виновником трагедии? Ни Карадек, ни я не знали ответа.

«Сыщики не справились бы лучше», – так он сказал, поздравив меня с тем, как ловко я вычислил местонахождение ее мобильного телефона. Я чувствовал, что он верит в новую версию и мы идем по верному следу. Марк вел машину на полной скорости, внимательно следя за дорогой, жалея только о том, что у него нет, «как в былые времена», сирены и мигалки на крыше.

Экран навигатора показывал, что нас отделяет от пункта назначения всего лишь несколько километров. За окном автомобиля мелькали бетонные коробки, панельные дома с облупившейся штукатуркой, общественные постройки, сооруженные не так давно, но уже убогие и покосившиеся. После того как мои родители разошлись, мы с мамой покинули Лазурный Берег, поселившись в небогатом пригороде Парижа. Вся моя юность прошла в таких же трущобах. Теперь каждый раз, оказавшись там проездом, я мучаюсь от ощущения, что так и не выбрался оттуда окончательно.

Зеленый, желтый, красный. Карадек, не обращая внимания на светофор, проскочил, как говорится, на розовый и втиснулся в вереницу машин в круговом движении. Потолкался, потом свернул на дорогу, которая заканчивалась тупиком, но именно он нам был и нужен. В конце располагался железобетонный куб в четыре этажа – цель нашего путешествия. Здание принадлежало фирме «Бокс Попули», «вашему надежному специалисту в деле хранения мебели».

Марк оставил автомобиль на полупустой стоянке, представляющей собой длинную заасфальтированную ленту, протянувшуюся вдоль пустыря, заросшего выгоревшими от солнца папоротниками.

– У нас есть план? – спросил я, вылезая из машины и разминая ноги.

– Вот он, наш план, – ответил Карадек, потянувшись к бардачку за своим пластиковым «глоком-19». Он не только не вернул свое удостоверение, но и оставил при себе служебный пистолет. Терпеть не могу огнестрельное оружие, и даже в этот рискованный момент не готов отказаться от своих принципов.

– Я серьезно, Марк.

Он вышел из машины, хлопнув дверцей, и сделал пару шагов по расплавленному асфальту.

– Поверь моему опыту, в подобных ситуациях лучший план – отсутствие плана.

Карадек засунул свой полуавтоматический пистолет за пояс и решительным шагом направился к блокгаузу.

2

Балет автопогрузчиков и грузовых тележек. Тяжелый запах сгоревшего картона. Хореографические па контейнеров на колесах и элеваторов. Мы оказались на первом этаже, в зоне, где сложные механизмы осуществляли разгрузку и перемещали тяжести на бетонную платформу.

Карадек постучал в окно конторки, расположенной у входа, откуда осуществлялось руководство процессом.

– Полиция! – крикнул он, размахивая своим удостоверением.

– Черт! Как же вы меня напугали! Не прошло и пяти минут, как я вам позвонил, – воскликнул коротышка, расположившийся внутри кабинки за металлическим столом.

Марк повернулся ко мне с выражением полного недоумения на лице, но его взгляд говорил: «Не вмешивайся! Я сам разберусь».

– Патрик Эйяш, – представился работник, выходя нам навстречу. – Я тут управляющий.

Эйяш, крепкий, приземистый мужичок с квадратным лицом в ореоле курчавых волос и веселым взглядом, говорил с чудовищным алжирским акцентом. Его расстегнутая на груди пижонистая рубаха позволяла заметить массивную золотую цепь на шее. Если б я решил сделать его героем своей книги, ему досталась бы роль комического персонажа.

Я молчал, предоставив Марку возможность взять ситуацию под контроль.

– Рассказывайте, что тут у вас произошло.

Эйяш жестом пригласил нас следовать за ним. По узкому проходу, предназначенному для служебного пользования, мы подошли к платформе, где батареей выстроились кабинки грузовых лифтов. Когда дверь одной из них открылась, Эйяш пропустил нас вперед, зашел сам и нажал на последний этаж. В кабинке он разговорился:

– Я такого раньше никогда не видел!

Пока мы поднимались, я успел заметить на этажах бесконечные ряды деревянных боксов, заполненных опломбированными контейнерами.

– Сперва нас насторожил жуткий шум, – продолжал он. – Показалось, что над головой проходит автострада и там столкнулись десятки машин, такой стоял грохот и скрежет железа!

Лифт остановился на площадке с кафельным полом.

– Здесь этаж самообслуживания, – пояснил Эйяш, ведя нас за собой. – Клиенты сами выбирают бокс размером с большой гараж и могут хранить здесь что хотят. У них есть доступ сюда в любое время.

Управляющий говорил быстро и так же быстро семенил короткими ножками по пластиковому полу. Нам с трудом удавалось за ним поспевать. Коридор, поворот, следующий коридор. Все похожи один на другой как две капли воды. Тоскливая череда одинаковых боксов.

– Это здесь, – заявил он, резко остановившись, указывая на один из них с изуродованной дверью, вскрытый, как консервная банка.

Помещение охранял седовласый негр – белая рубашка поло, куртка цвета хаки, бейсбольная кепка с козырьком.

– Его зовут Пап, – представил нам охранника Эйяш.

Я отодвинул Карадека в сторону и подошел поближе, чтобы взглянуть на причиненный ущерб.

Вид был ужасный. От железной двери почти ничего не осталось. Обе тяжеленные створки висели на петлях, гальванизированная сталь смята и изодрана в клочья, как лист бумаги. Даже двойной засов не спас от лобовой атаки – его вырвали с корнем, а звенья разорванной пополам железной цепи валялись на полу.

– Кто это так постарался? Танк, что ли?

– Хорошо сказано! Так все и было! – воскликнул Пап. – Огромный внедорожник протаранил складские ворота на въезде, поднялся сюда по пандусу и стал бить в двери бокса, пока те не развалились. Прямо как бронемашина.

– Видеокамеры все зафиксировали, – заверил Эйяш, – я покажу вам запись.

Я перешагнул через груду искореженного металла, вошел в бокс и оказался на площадке в двадцать квадратных метров в ярком свете лампы без абажура. У задней стены от пола до потолка – металлический стеллаж из сварных опор. Пусто, за исключением двух баллончиков на полу. Один – черный, другой – белого цвета, похожие на термосы, к которым вместо отвинчивающейся крышки приделан аэрозольный распылитель; металлический корпус обкручен веревкой, пластмассовая крышка, примотанная изоляционной лентой, недавно вскрыта.

Кого-то здесь насильно держали взаперти.

Возможно, это была Анна.

– Ты чувствуешь запах? – спросил меня Марк.

Я кивнул. С самого начала, как только вошел в бокс, я обратил внимание на эти вонючие испарения, заполняющие помещение. Их природу было трудно определить: смесь жареного кофе и мокрой после дождя земли.

Марк присел на корточки, чтобы поближе рассмотреть аэрозольные баллончики.

– Ты знаешь, что это?

– Позволь тебе представить: «Эбони энд Айвори», – озабоченно ответил он.

– «Черное и белое», как название песни Пола Маккартни и Стиви Уандера?

– Вот именно. Это кустарная смесь на основе синтетического вещества, которое применяют в больницах. Эта жидкость способна полностью смыть следы ДНК, оставшиеся на месте преступления. Очевидно, работали профессионалы. Нужная вещь для невидимки.

– А зачем два флакона?

Он показал на черный баллончик:

– Это сверхмощный детергент, способный уничтожить восемьдесят процентов ДНК. – Потом перевел указательный палец на белый флакон: – А этот способен модифицировать структуру оставшейся части. Короче говоря, перед тобой уникальный препарат, благодаря которому весь научный корпус полиции всех стран может смело подавать в отставку.

Я вышел из бокса и направился к Эйяшу.

– Кто снимал этот бокс?

Смуглый управляющий развел руками.

– Никто. Он уже восемь месяцев стоял пустой!

К нам присоединился Карадек:

– Что еще вы нашли в гараже?

– Ничего, – поспешно ответил Пап.

Полицейский глубоко вздохнул и медленно выпустил воздух из легких. Не торопясь, со спокойным видом он подошел к Патрику Эйяшу и открыл было рот, будто собираясь сказать ему что-нибудь угрожающее, но вместо этого вроде бы дружески положил руку ему на плечо. А потом неожиданно, за пару секунд, его пальцы оказались на шее смуглого коротышки. Одной рукой сжимая его шею, он надавил большим пальцем на горло так, что управляющий стал задыхаться, не имея возможности освободиться из стальных клещей. Я застыл на месте, потрясенный столь внезапной жестокостью. Видимо, Карадек хотел взять его на пушку, хотя мне казалось, что охранники говорят чистую правду. По крайней мере, я так думал до тех пор, пока Эйяш не поднял руки вверх, прося пощады. Марк ослабил хватку, чтобы дать управляющему возможность говорить, но руку с его шеи не убрал. Тот, не до конца опомнившись от шока, но с пафосом, чтобы сохранить лицо, прохрипел:

– Клянусь, там больше ничего не было, кроме еще двух предметов. И я их сохранил у себя в кабинете.

3

«Своим кабинетом» Эйяш называл маленькую каморку, уставленную мониторами с черно-белым изображением, куда стекалась информация с камер видеонаблюдения.

Управляющий уселся за письменный стол, выдвинул один из ящиков и достал оттуда два упомянутых трофея.

– Мы нашли их на полке стеллажа, в углу, – уточнил он.

Среди представленных предметов был мобильный телефон Анны. Я тут же узнал его по стикеру Красного Креста на корпусе.

Эйяш, сама любезность, предложил мне свое зарядное устройство, но от него не было толку, так как экран мобильника оказался разбит. Не просто трещина, как бывает, когда телефон случайно падает на асфальт. Нет, тут кто-то очень постарался, специально, каблуком раздавив экран вдребезги.

Другой предмет был подороже – ее сумочка в виде блестящей ящерицы, украшенная розовыми стразами. Один из моих первых подарков Анне. Она носила ее с собой днем и ночью. Сумочка была с ней, когда мы вышли из ресторана. Я расстегнул ее, чтобы осмотреть содержимое. Ничего примечательного: бумажник, связка ключей, упаковка бумажных салфеток, фломастер, солнечные очки.

– Я включил вам видеозапись! Вот! Посмотрите на эту бойню!

Эйяш набрался сил и уже не мог спокойно усидеть на месте. Как в американском кино, он стал изображать из себя великого и могучего повелителя картинок: ускорял и замедлял изображение, увеличивал кадр, отматывал назад, останавливал запись.

– Прекрати суетиться, – сердито сказал Марк, потеряв терпение. – Оставь пульт в покое.

Едва мы начали просмотр, как нас охватил ужас: за тонированными стеклами еле прорисовывался могучий силуэт бодибилдера, со вздутыми, готовыми лопнуть мускулами.

Мы обменялись взглядами: это тот самый внедорожник, который чуть не врезался в нас.

Первые кадры запечатлели момент, когда он на скорости сносит шлагбаум на въезде в пакгауз и направляется к пандусу, ведущему на верхние уровни. Другой кадр видеозаписи поймал его уже на последнем этаже.

– Стоп! – скомандовал Карадек.

Эйяш остановил запись. Я присмотрелся, чтобы определить модель внедорожника: «БМВ Х6», помесь вездехода и купе. Один мой приятель, автор детективов, приобрел себе такой, когда у него родился второй ребенок. Он тогда был на седьмом небе и с гордостью говорил мне о его «достоинствах»: весом почти в две тонны, пять метров в длину и больше полутора метров в высоту. Тот экземпляр, что я видел на экране, казался еще более мощным и грозным благодаря двойному хромированному бамперу, тонированным стеклам по всему периметру и скрытым номерным знакам.

Марк сам нажал на кнопку пульта, чтобы возобновить просмотр видеозаписи.

Водитель за рулем монстра прекрасно знал, зачем приехал сюда. Он без колебаний добрался до нужного этажа, развернулся и встал перед боксом, как раз под камерой. В объектив регистратора попал только краешек его капота и дальше десяток боксов вдоль по коридору. Потом… мы больше ничего не увидели.

– Сукин сын, он развернул камеру, – произнес Карадек сквозь зубы.

Невезуха. Этот тип – впрочем, как знать, может, это была женщина или другой человек, если в машине сидели несколько, – специально развернул камеру так, чтобы направить объектив на стену. Теперь мы видели на экране только грязно-серый снежок от стенной штукатурки.

От злости Карадек стукнул кулаком по столу, но Эйяш, словно волшебник, показал нам еще один фокус.

– Покажи им свой телефон, Пап!

Негр уже держал наготове свой аппарат, при этом у него на лице расплылась широкая улыбка.

– Но я-то все снял на свой мобильник! Старый Пап хитрее, чем вы…

– Дай сюда! – крикнул Марк, выхватив телефон у него из рук.

Несколько манипуляций с кнопками, и он запустил запись. Но, к нашему разочарованию, качество оказалось ниже среднего: картинка темная и нечеткая. Благоразумный Пап на всякий случай держался от нас подальше. Мы скорее догадывались о происходящем, чем наблюдали за деталями действия, происшедшего на глазах у чернокожего сторожа. Но даже в общих чертах все это было ужасно, грубо и жестко. Внедорожник со страшным грохотом разнес входную дверь, после этого из машины вылез человек в капюшоне, скрылся в боксе и минуту спустя вышел, неся на плече, как мешок, согнувшуюся пополам Анну. Подозревая, что это никак не рыцарь на белом коне, явившийся освободить ее из плена, она кричала и отбивалась как могла. Человек, не обращая на это никакого внимания, открыл капот машины и бесцеремонно кинул туда девушку. Заглянув на секунду в салон, он забрал оттуда два баллончика с аэрозолем и вернулся в бокс, чтобы замести следы. Видеозапись остановилась как раз в тот момент, когда внедорожник рванул с места по направлению к выезду из пакгауза.

Марк решил посмотреть все сначала, надеясь обнаружить на записи что-нибудь, что могло ускользнуть от внимания после первого просмотра, поставив звук на максимум. Страшная сцена еще раз промелькнула перед глазами: грозный внедорожник штурмует бокс, где сидит взаперти Анна. В тот момент, когда он бросил девушку в багажник, я напряг слух, и мне послышалось, что она зовет меня на помощь.

– Рафаэль! Спаси меня! Помоги, Рафаэль!

4

Дверцы автомобиля захлопнулись. Машина откатилась назад, развернулась и дернулась с места. Карадек резко нажал на газ, оставив на асфальте черный след от протектора. Ускорением меня прижало к креслу. Я пристегнул пояс безопасности, рассматривая в зеркало заднего вида, как дергается от неровной езды и удаляется от нас железобетонная коробка мебельного склада.

Я был сильно встревожен – беспокойство за Анну доводило меня до крайности. В ушах стоял ее голос, призывающий на помощь, и я с замиранием сердца представлял себе, что она чувствовала в тот момент. Единственное, что вселяло уверенность, – так это ее надежда, что, несмотря на весь кошмар положения, я смогу ей помочь.

Пока Марк жал на газ, чтобы поскорее выехать на магистральную трассу, я постарался привести в порядок мысли. Были моменты, когда отчаяние овладевало мной и мысли путались в голове. Я был совершенно сбит с толку: за сегодняшний день нам открылось столько всего нового, но мне не удавалось уловить связь между этими событиями и тем более уяснить их смысл.

Я пытался взять себя в руки. Итак, в чем я могу быть абсолютно уверенным? Есть кое-что, даже если с первого взгляда факты не кажутся неоспоримыми. После того, как мы поссорились, Анна, скорее всего, вылетела из Ниццы и вернулась в Париж. К часу ночи она оказалась в Орли. Заехала к себе домой, о чем говорит наличие ее сумки в квартире, а затем на такси отправилась в Монруж. А потом? Почти с уверенностью можно считать, что она призналась кому-то в том, что накануне показывала мне фото с тремя трупами. Но кому и зачем? Я не знал ответа, но догадывался, что после этого все пошло прахом. Кто-то посетил ее в ее квартире, там состоялся разговор, который, по всей видимости, перерос в ссору. Визитер похитил ее и спрятал на какое-то время на мебельном складе в пригороде, на севере Парижа. Потом какой-то тип на танке взламывает дверь бокса, где удерживали бедную девушку, но не для того, чтобы освободить ее из плена, а чтобы перевезти в другое тайное место.

Я вытер пот со лба, потер глаза и открыл окно, чтобы глотнуть свежего воздуха. Я по-прежнему блуждал в темноте. То, что я представлял себе, находилось не так далеко от истины, но многих фрагментов пазла для полной картинки все еще недоставало.

– Тебе предстоит принять решение.

Голос Марка прервал мои размышления. Он закурил сигарету, снял ногу с газа и поставил рядом с педалью.

– О чем ты?

– Ты собираешься сообщать в полицию или нет?

– После того, что мы видели на мебельном складе, это неизбежно. Разве не так?

Глубоко затянувшись, он поморщился.

– Это решение может выйти тебе боком.

– Ты что-то недоговариваешь?

– Вовсе нет, но ты должен представлять себе все возможные последствия этого шага: полиция – это как скотч капитана Хэддока^[10]. Стоит только раз попасть в переделку, и они не отстанут. Они будут вести расследование как положено, перекопают всю твою жизнь и вывернут наружу все, что было в жизни у Анны. Все тайное станет явным и будет предано публичной огласке. Ты не будешь контролировать ход событий и никогда не сможешь вернуться к началу.

– Ты можешь сказать конкретно, что случится, если мы решим обратиться в полицию?

Марк достал из кармана мобильный телефон Папа.

– С помощью этого видео они уже сделали для полиции полдела. У них теперь есть конкретные доказательства, что Анна в опасности. Прокурору ничего не останется, как признать, что девушке угрожает насильственное удержание или даже похищение.

– А что полиция сможет предпринять, кроме того, что и мы можем сделать?

Карадек щелчком выбросил окурок в окно и задумался.

– Пожалуй, они начнут с того, что проверят телефонный номер Анны, установят ее контакты, сделают детализацию телефонных звонков.

– Что еще?

– Они возьмут баллончики «Эбони энд Айвори» и попробуют определить их происхождение, хотя вряд ли этот след приведет их куда-нибудь. Потом по своей базе они установят, кому принадлежит внедорожник. Номера были скрыты, но так как эта модель встречается редко, они без труда найдут хозяина…

– …и он скажет им, что машину у него украли.

Марк кивнул.

– Ну вот, ты и сам все понял.

– На этом все?

– Вроде да. Не вижу, что еще можно сделать.

Я облегченно вздохнул. Что-то меня останавливало, и я не хотел обращаться в полицию: не зря же Анна в течение стольких лет так тщательно скрывала свое настоящее имя и происхождение. Просто уму непостижимо – зачем шестнадцатилетней девочке предпринимать такие хитроумные меры и прятаться?! Прежде чем заявить в полицию, я должен сам узнать, кто она на самом деле.

– Если я буду сам продолжать расследование, могу я рассчитывать на твою помощь?

– Да, считай, что я – твой человек, но ты должен иметь в виду, что мы затеваем рискованное дело.

– А что предпримут полицейские из Сен-Дени, которых вызвал Эйяш?

Мои страхи развеялись как дым, когда Карадек объяснил:

– Согласись, они не торопились приехать на вызов. Поверь, они не станут лезть из кожи вон, чтобы раскрыть дело. Какие у них основания? Всего лишь сломанная дверь бокса, и больше ничего. Кто поверит двум черномазым без этой видеозаписи? В гараже нет никаких следов, а два предмета, которые хоть как-то могли навести на след Анны – ее мобильник и сумочку, – мы увезли с собой. Кстати, ты хорошо посмотрел? Там нет ничего такого?

Для очистки совести я решил еще раз проверить внутренности сумки-ящерицы: бумажник, упаковка бумажных салфеток, связка ключей, солнечные очки, фломастер… Стоп! Я застыл в изумлении, глядя на последний предмет. Пластиковая палочка с колпачком, которую я вначале принял за фломастер, на самом деле была… тестером на беременность. Присмотревшись, я обнаружил в окошечке две параллельные черточки синего цвета. У меня перехватило дыхание. В тело вонзились тысячи ледяных стрел, парализовавших движение; у меня потемнело в глазах, заложило уши, в висках пульсировала кровь – я слышал внутренним слухом, как она текла по венам. У меня пересохло в горле, я пытался сделать глоток, но не смог.

Тест оказался положительным.

Ты ждешь ребенка.

Я закрыл глаза. В моей голове грохотали пушки, взрывались мины: в памяти пронеслись сцены последнего нашего свидания в тот вечер, до того, как мы поссорились. Я отчетливо видел твою улыбку, задумчивое выражение глаз, сияющее лицо. Я слышал твой тихий смех и различал нежные интонации. Твои слова, взгляд, каждый жест приобрел теперь иное значение. Ты хотела сообщить мне об этом вчера вечером. Ты хотела сказать, что носишь под сердцем нашего ребенка, но я все испортил.

Я открыл глаза. Теперь расследование приняло совсем другой оборот. Теперь мне нужно найти не только любимую женщину, но и наше дитя.

Хриплый голос Карадека вывел меня из оцепенения. Я взглянул на него, он говорил с кем-то по телефону. Видимо, новость так взволновала меня, что я даже не слышал звонка.

Как всегда, на окружной были пробки, поэтому Марк свернул на Марешо около Аньера и пробирался теперь тихими улочками Токвиль, чтобы избежать толчеи на бульваре Малешерб.

Прижимая мобильник к уху плечом, он, казалось, был очень встревожен.

– Черт! Бред какой-то! Вассер, ты в этом уверен?

Я не слышал, что ответил ему собеседник.

– Ладно, – процедил сквозь зубы Марк вместо прощанья.

Какое-то время он сидел молча, вцепившись в руль. Его лицо исказила гримаса, он был бледен. Я раньше не видел его таким.

– Кто это был? – спросил я.

– Жан-Кристоф Вассер, полицейский из криминального отдела. Я посылал ему фото с отпечатками пальчиков Анны.

– Ну и как?

– Они есть в полицейской базе. Анна, как оказалось, засветилась в жандармерии.

Холодок пробежал у меня по спине.

– Ну так под чьим именем она там значится?

Марк опять закурил.

– На самом деле Анну зовут Клэр Карлайл.

Наступило молчание. Где-то я слышал это имя, но, видимо, так давно, что уже не мог вспомнить, при каких обстоятельствах.

– В чем ее обвиняют?

Карадек не сразу ответил. Помолчал. Затянулся, выпустил струю дыма.

– Да, собственно, ни в чем. Просто Клэр Карлайл считается умершей уже несколько лет.

Он посмотрел на меня, я – на него. Изумлению моему не было предела.

– Клэр Карлайл – одна из жертв Хайнца Кеффера, – пояснил он.

У меня кровь застыла в жилах. Мне показалось, что я стремительно погружаюсь в пучину кошмара.

1

Светает.

Розовый свет пролился на игрушки сына, разбросанные по всей гостиной. Лошадка-качалка, пазлы, волшебное дерево, книжки, деревянный паровозик…

Около шести темнота отступила, давая простор глубокой ослепительной синеве. Уходим из ада. Начали петь птицы, и на балконе явственнее проступил запах роз и гераней. Я встал, чтобы погасить свет, и наступил на пластиковую черепашку, которая тут же принялась распевать считалку. Чуть ли не целую минуту боролся с ней, пытаясь заставить замолчать. По счастью, когда Тео спит, его громом не разбудишь. Я приоткрыл дверь в комнату сына – не хотел пропустить его пробуждение – и распахнул окно, собираясь посмотреть на встающее солнце. Опершись на подоконник, застыл, надеясь на солнечный свет, который разгонит душевный мрак.

Где ты, Анна? Вернее, теперь мне следует называть тебя Клэр…

Холодная синева теплела, окрашиваясь в фиолет, а верхушки дубов в парке внезапно позолотила ослепительно-оранжевая полоса. Но на душе не стало светлее.

Я закрыл окно и собрал листы бумаги, валявшиеся возле принтера. Потом приколол их булавками к пробковой доске. Я всегда так делаю, собирая материал для романа.

Всю ночь я шерстил Интернет. Порталы, книжные интернет-магазины. Я просмотрел сотни статей, перелистал множество книг, проглядел кучу фотографий. Не обошел вниманием телевизионные программы, хотя бы один из своих выпусков посвятившие педофилу Кифферу («Час преступления», «Впустите обвиняемого», «Расследование с Полой Зэн»…)

Теперь я хорошо понимаю, почему тебе не хотелось возвращаться в прошлое…

А мне, чтобы найти тебя, было необходимо как можно скорее освоить многотомное «досье», касающееся твоего похищения.

И я понял: ни за что на свете я не буду обращаться в полицию. Сам разберусь, кто ты: невинная жертва или Макиавелли в юбке.

Хотя оба ярлыка уже не имели никакого смысла. Женщина, которую я любил, носила под сердцем нашего ребенка, и этим было сказано все. Вот почему я хотел сохранить твою тайну. И хранить ее так, как хранила ее ты вот уже целых десять лет.

Я взял термос – он стоял у меня рядом с компьютером – и вылил все, что в нем осталось, в чашку, покончив таким образом с третьим литром ночного кофе. Потом уселся в мягкое кресло-шезлонг напротив моей доски и стал рассматривать одну за другой приколотые мной бумажки. Их было немало. Первая наверху слева сообщала о твоем исчезновении.

Пропала девочка-подросток

Клэр, 14 лет

Исчезла 28 мая 2005 в городе Либурн

Рост 1 м 60; мулатка, глаза зеленые,

короткие черные волосы, говорит по-английски.

Синие джинсы, белая футболка, желтая спортивная сумка.

Если у вас есть хоть какие-то сведения, обращайтесь:

Жандармерия Либурна

Полицейский участок – комиссариат Бордо

И фотография. На эту твою фотографию я смотрю со сложным чувством. Это ты – и не ты. Тебе четырнадцать, но смело можно дать шестнадцать или семнадцать. Узнаю твою смуглую кожу, сияющие глаза, правильные черты. Но все остальное незнакомо. Нарочитая, выставленная напоказ самоуверенность, провоцирующий вызывающий взгляд, короткие вьющиеся волосы, подстриженные в каре, накрашенные губы девчонки, играющей во взрослую женщину.

Кто же ты такая, Клэр Карлайл?

2

В субботу 28 мая 2005 года Клэр Карлайл, юная жительница Нью-Йорка четырнадцати лет, приехавшая в Аквитанию для занятий французским языком, отправилась во второй половине дня в Бордо вместе с пятью своими подружками. Девочки перекусили салатами на площади де ла Бурс, прошлись по набережной, полакомились канеле^[11] в кафе Баярдан, накупили всевозможных мелочей в квартале Сен-Пьер.

В 18.05 Клэр села в электричку на вокзале Сен-Жан, чтобы вернуться в Либурн, где жила семья Ларивьер, в которой ее поселили на время пребывания во Франции. Вместе с ней была Оливия Мендельсон, также девочка-американка, учившаяся в той же школе. Поезд прибыл в Либурн в 18.34, и камера наблюдения четко зафиксировала двух девочек, которые выходят из здания вокзала пять минут спустя.

Клэр и Оливия дошли вместе до улицы Гальени и пошли каждая в свою сторону.

Оливия услышала крик, обернулась и заметила мужчину «лет приблизительно тридцати со светлыми волосами», который затолкал ее подругу в серый фургон. Очень быстро. И умчался.

У Оливии хватило присутствия духа запомнить номер фургончика и немедленно позвонить в жандармерию. В те времена еще не существовало программы: «Общая тревога: похищение!» (впервые ее применят полгода спустя во время поисков шестилетней девочки в Мэн-э-Луар), но тем не менее на автодорогах разных направлений были оперативно выставлены посты. Повсюду расклеили объявление с фотороботом, составленным по описанию Оливии: худой мужчина с волосами ежиком и глубоко запавшими сумасшедшими глазами.

Постам не удалось засечь и остановить подозреваемого. Серый фургончик марки «Пежо» с остатками номера, совпадавшего с указанным Оливией, был найден на следующий день в лесу между Ангулемом и Периге наполовину сгоревшим. Машина оказалась украденной накануне. Лес стали патрулировать вертолеты. Обширную зону поиска прочесали частым гребешком, девочку искали с собаками. Криминалистам, обследовавшим сгоревшую машину, удалось найти кое-какие отпечатки и генетический материал.

На земле рядом со сгоревшим фургончиком остались также отпечатки шин. Без сомнения, они принадлежали машине, в которую пересел преступник с похищенной девочкой. С отпечатков были сделаны слепки. К сожалению, дождь, который шел ночью, сильно размыл отпечатки, и идентификация оказалась невозможной.

3

Готовил ли преступник заранее похищение Клэр Карлайл? Или совершил его внезапно, под влиянием настигшего его маниакального приступа?

Розыски вела уголовная полиция Бордо, и они проходили сложно. Ни отпечатки пальцев, ни генетический материал ничего не дали для опознания преступника. Заручившись помощью переводчика, следователь опросил всех учеников и преподавателей, приехавших из Америки. Группа прибыла из католической средней школы для девочек, расположенной в Верхнем Ист-Сайде, которая обменивалась ученицами с лицеем Святого Франциска Сальского в Бордо. Расспросили принимающую семью – мадам и месье Ларивьер, – не сообщая травмирующих подробностей. Взяли под наблюдение людей с сексуальными отклонениями, проверили телефонные звонки, сделанные в районе вокзала незадолго до совершенного преступления. Поскольку о преступлении заговорили газеты, следователь выслушал множество фантастических версий по телефону и получил кучу не представляющих интереса анонимных писем. Прошел месяц, и криминалистам пришлось посмотреть в глаза суровой правде: они не продвинулись ни на шаг. Поиски словно бы и не начинались…

4

Теоретически исчезновение Клэр Карлайл должно было бы взорвать СМИ. Между тем журналисты выступали гораздо сдержаннее, чем обычно бывает в таких случаях. Я не мог объяснить себе, что тормозило волну сочувствия, которую заслуживала подобная драма. То, что Клэр была американкой? То, что выглядела на фотографии старше, чем была на самом деле? Другие значимые события?

Я просмотрел газеты того времени. На следующий день после похищения Клэр заголовки крупными буквами кричали о внутренней политике. На референдуме по поводу европейской конституции восторжествовало «нет», что было воспринято как раскол. Этот раскол ослабил разом и президента Ширака, и его оппозицию, вынудил премьер-министра уйти в отставку, а французов – начать формировать новое правительство.

Первое сообщение «Франс-Пресс» о «деле Карлайл» внесло дополнительную сумятицу. Неизвестно по какой причине корреспондент сообщил, что семья Клэр живет в Бруклине, хотя она давным-давно жила в Гарлеме. Второе сообщение исправило ошибку, но было уже поздно: первое сообщение распространилось, как вирус, и во множестве появившихся статей Клэр Карлайл стала именоваться «девушкой из Бруклина».

В первые дни после похищения газеты Соединенных Штатов откликались на него горячее французских. В «Нью-Йорк таймс» появилась очень серьезная и основательная статья, которая, к сожалению, мало чему помогла. Газета «Нью-Йорк пост», королева бульварной прессы, занималась Клэр чуть ли не целую неделю. С присущей ей равнодушием к истине и любовью к пикантным подробностям, она выдвигала самые невероятные версии, со вкусом отделывая французов и убеждая своих читателей не ездить на каникулы во Францию, если они не хотят, чтобы их детей похищали, истязали и насиловали. Мало-помалу газеты выдохлись и занялись другими новостями: скандальным процессом Майкла Джексона, помолвкой Тома Круза и новой трагедией: в Нью-Джерси в багажнике машины были найдены трое задохнувшихся детей.

Во Франции самую лучшую статью из всех, какие я прочитал, написала в местной газете Марлен Делатур. Журналистка, работавшая в «Сюд-Уэст», посвятила семье Карлайл целых две страницы. Она нарисовала портрет Клэр, и он был таким, каким и я ее себе представлял. Девочка, выросшая без отца, застенчивая, старательная, с головой ушедшая в книги и занятия, стремящаяся во что бы то ни стало стать адвокатом. Имея скромные материальные возможности, она добилась того, что стала лучшей ученицей, получила стипендию и с запасом в год поступила в один из самых престижных лицеев Нью-Йорка.

Статья появилась в связи с приездом во Францию матери Клэр. 13 июня 2005 года Джойс Карлайл, видя, что следствие топчется на месте, покинула Гарлем и приехала в Бордо.

На сайте INA я видел несколько обращений Джойс к СМИ, одно из них было передано в тот же день в новостях в 20 часов по каналу «Франс-2». Джойс Карлайл умоляла того, кто похитил ее дочь, не причинять ей вреда и отпустить на свободу. На видео Джойс была похожа на американскую бегунью-спринтера Мэрион Джонс: шиньон с косичками, продолговатое лицо, нос одновременно широкий и острый, белоснежные зубы и темные глаза. Но у этой Мэрион Джонс были опухшие от слез веки и лицо, осунувшееся от горя и бессонных ночей.

Мать, не знающая, что ей делать в чужой стране, спрашивающая себя, как могло случиться, что ее девочка, благополучно прожившая до четырнадцати лет в Восточном Гарлеме, стала жертвой смертельной опасности во французской глубинке.

5

На протяжении двух лет расследование и поиски так и не продвинулись ни на шаг, зато закончились они самым невероятным образом.

26 октября 2007 года на рассвете загорелся одинокий дом, стоящий в лесу, неподалеку от города Саверн, на границе Лотарингии и Эльзаса. Франк Музелье, местный жандарм, направляясь на работу, заметил с дороги дым и первым поднял тревогу.

Когда пожарные прибыли на место, пламя уже охватило весь дом. После того как огонь был погашен, спасатели обследовали пожарище и обнаружили необычную архитектуру сгоревшего строения. Обычный с виду дом оказался небольшой крепостью с несколькими подземными этажами. Подземная часть напоминала пропеллер с лопастями, сходящимися к винтовой лестнице, ввинтившейся глубоко под землю.

Лопасти были камерами.

Подземными мешками.

На первом этаже был обнаружен труп мужчины, принявшего большое количество транквилизаторов и снотворных. Следствие установило, что это владелец дома Хайнц Киффер, немецкий архитектор тридцати семи лет, поселившийся здесь четыре года назад.

В трех комнатах-камерах были обнаружены трупы девушек, прикованных наручниками к трубам. Понадобилось немало времени, чтобы по зубам и анализу ДНК определить имена погибших.

Ими оказались:

Луиза Готье, похищенная 21 декабря 2004 года в возрасте четырнадцати лет, во время каникул, которые она проводила у дедушки и бабушки в городке Сен-Бриек в районе Кот-д’Армор.

Камилла Массон, похищенная в возрасте шестнадцати лет 29 ноября 2006 года, когда она возвращалась пешком после спортивных занятий к себе на ферму, расположенную между Сен-Шамоном и Сент-Этьеном.

Хлоя Дешанель, которая была похищена 6 апреля 2007 года и которой в этот трагический день исполнилось пятнадцать лет. Она шла на концерт в муниципальный концертный зал в предместье Тура Сент-Авертен.

Три девочки-подростка, похищенные Киффером на протяжении двух с половиной лет в отдаленных друг от друга районах Франции. Три хрупких уязвимых существа, оторванных от обычной подростковой жизни и превращенных в уродливый страшный гарем. Три похищения, которые в то время, когда они случились, не были даже квалифицированы как похищения. Луиза Готье поссорилась с дедушкой и бабушкой. Камилла Массон постоянно сбегала из дома. Побегами грешила и Хлоя Дешанель, чьи родители по этой причине вовсе не спешили сообщать об исчезновении дочери.

Девочки исчезли в разное время в противоположных концах страны, так что тем, кто занимался их поисками, и в голову не приходило как-то связывать их между собой.

За прошедшие десять лет появилось немало работ с попыткой проанализировать «психологический феномен» Хайнца Киффера – если только есть что анализировать в психологии монстра, где человеческое уродство достигло пика. Получив имя «немецкого Дютру»^[12], преступник, не имевший до первого похищения криминального прошлого, так и остался загадкой вопреки расследованиям полиции, исследованиям психиатров и журналистов.

До 2001 года он работал в Мюнхене в очень известной архитектурной мастерской. Люди, имевшие с ним дело, не сохранили о нем дурных воспоминаний, а точнее, не сохранили никаких. Хайнц Киффер был одиночкой, прозрачным и закрытым, воистину «господином Целлофаном». Три обгоревших трупа превратились в головешки и не могли свидетельствовать о пытках или сексуальных домогательствах. Зато причина пожара не вызвала ни малейших сомнений: весь дом изнутри был пропитан бензином. Трупы палача и его жертв были начинены снотворным и транквилизаторами. Судя по всему, Киффер решил умертвить своих трех пленниц и покончить с собой. По какой причине, неизвестно.

Криминалисты не обошли своим вниманием архитекторов, обратившись к ним за заключением по поводу «дворца ужасов». Пристально изучив план строения, его конструкцию и стены со звукоизоляцией, специалисты пришли к выводу, что девочки, скорее всего, не подозревали о существовании друг друга. Версия гипотетическая, но активно поддержанная прессой. Леденящая жилы своей безысходностью.

6

Три обгоревших трупа вызвали немалый шум в прессе. Под прицелом оказалась полиция и судебные органы, поднялся вопрос о работе следователей и ведении дел. Погибли три юных француженки. Месяцы, годы они находились в заточении, подвергались мучениям, потом были убиты. Чья в этом вина? Всех и каждого? Ничья? Власти были вынуждены оправдываться.

Изучение места преступления заняло два полных дня. В канализационных трубах дома, а также в машине Киффера были найдены волосы и другие свежие материалы для анализа на ДНК. Их подвергли анализу, и через двенадцать дней был получен результат. Оказалось, что они не принадлежат ни преступнику, ни его жертвам. Из двух найденных отпечатков один остался неопознанным, второй принадлежал девочке-подростку по имени Клэр Карлайл.

Как только появилась эта информация, выяснилось следующее: в день похищения Клэр Хайнц Киффер навещал свою мать, которая жила в доме для престарелых в Дордони в местечке Риберак, находящемся в шестидесяти километрах от Либурна.

Следствие возобновилось. Снова обследовали обширную территорию вокруг сгоревшего дома. Снова летали вертолеты над лесом, снова обследовали драгами близлежащие водоемы, снова волонтеры прочесывали пустыри и лужайки.

Шло время.

Надежда отыскать Клэр Карлайл таяла с каждым днем. Но уверенность в том, что она погибла, окрепла. Тела девочки так и не нашли, но ни у кого не было сомнений, что ее нет в живых. За несколько дней или часов до того, как Киффер решил покончить с собой и со своими жертвами, он отвез ее в какой-то глухой угол, убил и уничтожил тело. Такой вывод напрашивался сам собой.

Тем не менее дело не закрывали еще на протяжении двух лет, хотя никаких сдвигов так и не произошло. В конце 2009 года было вынесено судебное решение о смерти Клэр Карлайл.

С тех пор никто больше не слышал о «девушке из Бруклина».

1

– Эй, там, в кресле! Подъем!

Я вздрогнул, услышав голос Карадека, и мгновенно открыл глаза. Почувствовал, что весь в холодном поту, сердце мое стучит, будто молот, а во рту вкус золы.

– Как ты вошел, черт тебя дери?

– У меня тоже есть ключи.

С деревенским хлебом под мышкой и хозяйственной сумкой в руках Марк прошествовал мимо меня, явно навестив ближайший продуктовый магазинчик. Как же мне было скверно! Тошнота, в глаза как будто песка насыпали… Организм бунтовал против двух бессонных ночей подряд. Я судорожно зевнул, с трудом вытащил себя из кресла и поплелся на кухню к Марку.

По дороге взглянул на стенные часы: надо же, почти восемь! Твою мать! Усталость свалила меня с ног, и я проспал больше часа.

– У меня плохая новость, – сообщил мне Карадек, включая кофемолку.

Я поднял голову и наконец-то посмотрел на него. Мрачнее мрачного. Ясно, что не жди ничего хорошего.

– Говори, только я не знаю, куда еще хуже…

– Я о Клотильде Блондель.

– Директоре лицея?

Марк кивнул.

– Я сейчас оттуда.

Я не поверил собственным ушам.

– Ты ходил к ней без меня?!

– Час назад я зашел за тобой, ты спал, как сурок, и я решил сходить один. Не спал всю ночь, думал. Блондель – наша надежда, она может навести на след. Если я правильно понял, она знает много больше, чем сказала тебе. И вот что я надумал: пусть посмотрит видео, увидит, как вела себя ее подопечная, испугается, и тогда мы с ней договоримся.

Марк замолчал и стал пересыпать молотый кофе в кофеварку.

– Я пришел на Гренель, а у дверей лицея полно полиции. Кое-кого я даже узнал: парни из угрозыска. Начальником у них Людовик Кассинь. Я наклонил пониже голову, чтобы меня не засекли, и сидел в машине, пока они не уехали.

Дурное предчувствие засосало у меня под ложечкой.

– Что угрозыск потерял в лицее Сен-Сесиль?

– Полицию вызвала заместительница Блондель: директрису нашли лежащей во дворе лицея.

Вся апатия соскочила с меня в один миг. Мне показалось, я чего-то недопонял.

– Я расспросил садовника, – продолжал Марк, закладывая ломтики хлеба в тостер. – Это он нашел Блондель, когда в шесть часов утра пришел на работу. Полицейские думают, что кто-то выкинул директрису из окна ее кабинета. С третьего этажа.

– Она… умерла?

Марк с сомнением покачал головой.

– По словам садовника, она дышала, когда он нашел ее, но состояние критическое.

Марк достал из кармана джинсов записную книжку и надел очки, чтобы прочитать, что записал.

– «Скорая» отвезла ее в больницу Кошен.

Я взялся за телефон. В больнице Кошен у меня не было знакомых, но мой кузен Александр Лек заведовал кардиологическим отделением в больнице Некер. Я оставил ему сообщение на автоответчике, попросив найти знакомых и держать меня в курсе самочувствия Клотильды Блондель.

Я сидел совершенно раздавленный паникой и чувством вины. Все произошло по моей милости. Я заставил Анну вернуться в прошлое, вынудил открыть то, что не должно было выходить наружу. Сам того не желая, вызвал из прошлого страшных призраков, и теперь они принялись бесчинствовать.

2

– Со́су, па! Со́су!

Сонный Тео появился из-за двери своей комнаты и направился ко мне через гостиную. Со счастливой улыбкой он получил свою бутылочку, которая стояла у меня уже готовая, и отправился обратно в кровать.

Широко раскрыв сияющие глаза, Тео с такой жадностью поглощал молочную смесь, словно вся его жизнь зависела от каждого глотка. А я смотрел на его хорошенькую мордашку, светлые волосы, курносый носишко, синие глаза, ясные и невероятно невинные, и пытался набраться сил и воспрянуть духом.

С чашкой кофе в руках Марк прохаживался вдоль панели с прикрепленными фотографиями.

– Вот это фото она тебе показала? – догадался он, ткнув пальцем в цветной оттиск на панели.

Я кивнул. На фото три черных обрубка – обгоревшие тела девочек, похищенных Киффером. Теперь я мог назвать их имена: Луиза Готье, Камилла Массон, Хлоя Дешанель.

– Откуда ты ее взял? – спросил Марк, пристально рассматривая фотографию.

– Из специального номера местной прессы. Его делали сразу две газеты – «Ля вуа дю нор» и «Ле репюбликен лоррэн». Две страницы были посвящены Кифферу и его «пещере ужасов», а фотография служила иллюстрацией. Хотя меня здорово удивило, что главный редактор согласился поместить такую фотографию.

Марк отпил глоток кофе и тяжело вздохнул. Потом, прищурив глаза, принялся просматривать газетные статьи, которые я выстроил в хронологическом порядке.

– Что ты об этом думаешь? – спросил я.

Марк подошел к окну, открыл его – он хотел курить, – поставил чашку на подоконник и начал излагать свою версию.

– Май две тысячи пятого; Киффер похитил Клэр Карлайл на вокзале в Либурне и привез на машине к себе в логово на востоке Франции. Там у педофила уже была одна жертва, Луиза, которую он похитил полгода назад в Бретани. Месяц за месяцем девочки жили в аду. А Киффер продолжал увеличивать свой жуткий гарем: в конце две тысячи шестого украл Камиллу Массон, а следующей весной – Хлою Дешанель.

– Да, все верно, я тоже так думаю.

– Октябрь две тысячи седьмого; Клэр в плену у Киффера уже два с половиной года. Чтобы не иметь проблем с пленницами, тот пичкает их снотворными и транквилизаторами. Мало-помалу у него учащаются стрессы, и он сам начинает пить транквилизаторы. В один прекрасный день Клэр воспользовалась тем, что бдительность ее тюремщика ослабла, и сбежала. Обнаружив пропажу, Киффер впал в панику. Он с минуты на минуту начинает ждать полицию и, не желая попасть ей в руки, предпочитает убить своих пленниц, поджечь дом и покончить с собой.

– Вот тут для меня уже не все ясно.

– Скажи, чего не понимаешь.

Я подошел к окну и уселся на краешек стола.

– Дом Киффера был похож на сейф. Отдельные ячейки, бронированные двери, автоматическая система запоров, сигнализация. Мне не кажется, что Клэр могла взять и убежать из его крепости.

Карадек не принял возражения.

– Нет такой тюрьмы, откуда бы не сбегали.

– Хорошо, предположим, Клэр удалось выбраться из дома.

Я встал, взял ручку и ткнул ею в листок бумаги формата А3 с картой тех мест, взятой из путеводителя Мишлен.

– Ты видел, где находился его дом? Чуть ли не в середине леса Птит-Пьер. Чтобы добраться оттуда до любого жилья пешком, понадобился бы не один час. Даже если Киффер сел в лужу, у него была масса времени, чтобы вернуть девочку.

– Возможно, Клэр угнала его машину.

– Нет, и мотоцикл, и внедорожник стояли перед домом. И судя по тому, что я читал, других машин у Киффера не было.

Карадек принялся размышлять вслух.

– Сбежав, она могла проголосовать, остановить какую-нибудь машину на дороге.

– Смеешься? Пресса подняла такой шум, что человек, который ее подвез, непременно откликнулся бы. И потом, если б Клэр в самом деле убежала, почему она сама не подняла тревогу? Почему не позаботилась о других девушках? Как объяснить, что она нигде ни разу не заявила о себе? Почему стала жить в Париже, хотя ее мать, друзья, школа находятся в Нью-Йорке?

– Этого я не знаю.

– Хорошо, предположим, что она могла не знать о других девушках. А деньги? Откуда у нее взялись эти четыреста или пятьсот тысяч евро?

– Она стащила их у Киффера, – заявил Карадек.

Предположение не выдерживало никакой критики.

– Следствие прочесало частым гребешком все счета Хайнца Киффера. Он влез в большие долги, строя дом. Ничего не откладывал. Больше того, он брал деньги у своей матери – она посылала ему каждый месяц по пятьсот евро.

Марк погасил сигарету, ткнув ее в горшок с геранью. Взмахом руки постарался отогнать от себя мешающие делу мысли и, посмотрев на меня, предложил:

– Рафаэль! Чтобы найти Клэр, нам надо вернуться опять к началу и правильно ставить вопрос за вопросом. Ты всю ночь горбатился, собирал материал; теперь скажи, на какие вопросы нам надо найти ответ.

Я взял маркер и, вырвав листок из старого блокнота, где уже набросал кое-какие вопросы, подчеркнул следующие из них:

Кто запер Клэр на складе в предместье?

Кто ее оттуда увез?

Почему ее продолжают держать взаперти?

Бывший следователь решил сразу ответить на последний.

– Ее держат под замком, потому что она собиралась открыть тебе правду. Анна приготовилась сказать тебе, что на самом деле она Клэр Карлайл.

– Марк, ты мне говорил, что стержень расследования – это поиск мотивации.

– Так оно и есть. В нашем случае мы должны задуматься, кому может помешать появление на свет божий Клэр Карлайл? Кому нанесет ущерб известие, что Анна Бекер – на самом деле девочка-подросток Клэр Карлайл, украденная десять лет назад Хайнцем Киффером?

Вопрос несколько секунд висел в воздухе, никто из нас на него не откликнулся, и ощущение, что мы несколько продвинулись в своих поисках, растаяло. Главное от нас пока ускользало.

3

Я усадил Тео на табуретку, и он с наслаждением принялся лопать тартинку с медом. Марк уселся рядом с Тео и пил уж не знаю какую чашку кофе, разрабатывая новую версию, отыскивая новые следы и улики.

– Нужно вернуться к делу Хайнца Киффера. Побывать на месте преступления. Понять, что произошло в ночь перед пожаром.

Лично я совсем не был уверен в необходимости всего этого. Я вдруг понял одну очень любопытную вещь: Марк рассматривает случившееся с точки зрения следователя, а я анализирую его как романист.

– Ты помнишь, Марк, наши разговоры о писательстве? Ты как-то спросил меня, каким образом я создаю своих персонажей, а я ответил: они начинают жить, когда я придумал им прошлое.

– У тебя на каждого персонажа карточка с биографией, так, что ли?

– Примерно так, и еще я тогда сказал тебе о Ghost.

– Напомни, я забыл, что это такое.

– Ghost — призрак, привидение. Так некоторые литературоведы, специалисты по драматургии, называют событие, ставшее поворотным пунктом для персонажа. Потрясение, пережитое в прошлом, но продолжающее действовать в настоящем.

– Ахиллесову пяту?

– Что-то в этом роде. Какой-то жизненный шок, вытесненное переживание, тайну, которая объясняет особенность личности, ее психологию, внутреннюю жизнь, большую часть поступков.

Марк смотрел, как я вытираю липкую мордашку Тео.

– И что ты хочешь этим сказать?

– Хочу сказать, что мне нужно найти Ghost Клэр Карлайл.

– Найдешь, если мы узнаем, что на самом деле произошло в доме Киффера накануне пожара.

– Не думаю. Думаю, дело совсем в другом. Я уверен: существует какой-то факт, который может нам объяснить, почему Клэр Карлайл, если она действительно сбежала, не подняла тревогу и никогда не пыталась связаться со своими близкими.

– И где, по-твоему, нужно искать всему этому объяснение?

– Там, где находятся все объяснения на свете, – в ее детстве.

– В Гарлеме? – спросил Марк и отпил еще глоток кофе.

– Именно. И вот что я предлагаю: ты будешь искать здесь, во Франции, а я полечу в Соединенные Штаты.

Карадек поперхнулся кофе и стал похож на человечка из мультфильма, а когда откашлялся, недоверчиво взглянул на меня и спросил:

– Надеюсь, ты не всерьез?

4

На развороте возле площади Италии наше такси свернуло на бульвар Венсана Ориоля.

– Папа! Биби! Биби!

Тео, сидя у меня на коленях на заднем сиденье, был самым счастливым из малышей. Прижав обе ручонки к стеклу, он наслаждался зрелищем парижского автодвижения, а я, уткнувшись носом в пахнущую свежей травой макушку, подкреплял себя малой толикой оптимизма, в котором очень и очень нуждался.

Мы с Тео ехали в аэропорт. Мне все-таки удалось убедить Марка. В несколько кликов я зарезервировал нам билет на самолет до Нью-Йорка, заказал номер в гостинице и кинул в чемодан вещички свои и Тео.

Телефон завибрировал. Мне удалось вытащить его из кармана вовремя. На экране высветился номер кузена Александра, кардиолога в больнице Некер.

– Привет, Александр; спасибо, что перезвонил.

– Привет, кузен! Преуспеваешь?

– С трудом. Как ты? Как Соня? Детишки?

– Растут. Это Тео там верещит?

– Да, мы с ним едем в такси.

– Поцелуй его от меня. Могу сообщить тебе кое-какие новости о твоей приятельнице Клотильде Блондель.

– И какие же?

– Неутешительные. Состояние тяжелое. Сломаны несколько ребер и нога, трещина в тазовой кости, вывих бедра, серьезная черепная травма. Когда я говорил со своим приятелем из Кошена, она еще лежала на столе.

– Какой прогноз? Жить будет?

– Пока трудно прогнозировать. Сам знаешь, при большом количестве травм и рисков гораздо больше.

– Гематома мозга?

– Само собой; дыхательная система тоже, возможно, нарушена. Легкие, скопление крови в плевральной полости… Могут быть повреждения в позвоночнике.

Наш разговор прервал сигнал, сообщая о новом звонке. Номер начинался с 02.

– Прости, Алекс, мне звонят, и это важно. Держи, пожалуйста, ситуацию под контролем, а меня – в курсе всех дел, хорошо?

– Непременно, кузен.

Я сказал «спасибо» и принял следующий звонок. Как я и думал, это была Марлен Делатур, журналистка из «Сюд-Уэст», которая писала о деле Клэр Карлайл. Этой ночью я прочитал ее статью, а потом нашел ее в Интернете. Она поменяла место работы и писала теперь для газеты «Уэст Франс». Я отправил ей письмо по электронной почте, объяснив, что составляю своего рода антологию преступлений XXI века и хотел бы узнать ее мнение и впечатления от этого дела.

– Спасибо, что позвонили.

– Мы с вами встречались несколько лет назад. Я брала у вас интервью в две тысячи одиннадцатом во время фестиваля «Необыкновенные пассажиры» в Сен-Мало.

– Как же, как же, прекрасно помню, – соврал я.

– Так что же? Вы больше не пишете романов, а занялись документалистикой?

– Можно сказать и так. А я скажу, что реальные ужасы превосходят любые выдумки.

– Совершенно с вами согласна.

Я зажал телефон плечом и освободил руки, чтобы схватить и держать сына. Тео встал на сиденье и в восторге приплясывал, увидев поезд, ехавший по метромосту.

– Вы помните дело Карлайл? – спросил я Марлен.

– Да, конечно, помню. По правде говоря, я в то время во многом ассоциировала себя с Клэр. У нас с ней много общего: неизвестно, кто отец, обеих растили матери-одиночки из простых, школа была средством подняться по социальной лестнице. Она была для меня младшей сестренкой из Америки.

– Вы уверены, что Клэр не знала своего отца?

– Мне кажется, даже мать Клэр не знала, от кого забеременела.

– Вы уверены?

И услышал тяжелый вздох собеседницы.

– Почти. Во всяком случае, что-то в этом роде дала мне понять Джойс, когда я ее об этом спросила. Я говорила с ней во время ее приезда во Францию, спустя две недели после похищения Клэр, когда следствие буксовало на месте. Я не стала писать об этом в статье, но Джойс дала мне понять, что до рождения дочери у нее были тяжелые годы. Кокаин, героин, синтетика – она все перепробовала. В конце восьмидесятых ходила на свидания за десять долларов, чтобы заработать на наркотики.

Меня чуть не затошнило. Я хотел было сказать, что еду сейчас в Нью-Йорк, но удержался. Марлен Делатур была хорошей журналисткой, и если бы поняла, что я всерьез занят Клэр Карлайл, сообразила бы, что дело пахнет сенсацией. Если уж я сделал все возможное, чтобы не связываться с полицией, то неужели брошусь в волчью пасть, доверившись журналистке?

Поэтому я самым небрежным тоном спросил:

– Скажите, а с тех пор вы имели контакты с Джойс?

Воцарилось молчание, потом Марлен объяснила:

– Я никак не могла этого сделать, Рафаэль. Джойс Карлайл умерла две недели спустя после своего возвращения в Америку.

Я обомлел.

– Мне не попадалось сообщения о ее смерти.

– Я сама узнала об этом не так давно, летом две тысячи десятого, когда проводила отпуск в Нью-Йорке. Я тогда поехала в Гарлем – мне хотелось взглянуть на дом, где провела свое детство Клэр. У меня же был записан ее адрес: Билберри-стрит, дом шесть. Билберри-стрит – Черничная улица. И вот там-то из разговора с продавщицей в местной лавочке я узнала, что Джойс умерла в конце июня две тысяча пятого. Примерно через месяц после похищения дочери.

Если информация была правдива, она многое что меняла.

– Отчего она умерла?

– А вы как думаете? Передоз. Героин. У себя дома. Она держалась пятнадцать лет, но случившееся с дочерью ее подкосило. А после такого долгого воздержания даже малая доза может быть смертельной.

Такси миновало мост Берси, и мы ехали по набережной. На другой стороне промелькнул бассейн Джозефины Бейкер, потом угловатые башни библиотеки Франсуа Миттерана; медлительные баржи, плывущие по Сене, – и вот уже мост Тольбиак с низкими арками…

– Что вы еще мне можете сказать об этом деле?

– Так с ходу я мало уже что помню, но могу попробовать найти свои записи…

– Это было бы так…

Она прервала меня.

– Погодите, вот что я сейчас вспомнила! В то время, когда полиция искала Клэр, держался упорный слух, что Джойс наняла частного детектива, чтобы самой вести розыск.

– А вы откуда об этом узнали?

– От одного своего приятеля, Ришара Анжели, он работал в уголовной полиции в Бордо. Между нами, тот еще тип, амбиции непомерные, но время от времени сообщал мне что-нибудь интересненькое.

Я изогнулся, чтобы вытащить из кармана ручку, и нацарапал фамилию полицейского на обожаемой Тео книжке «Чупи шалит», которую взял в дорогу, чтобы развлекать сына. Никакой другой бумаги у меня под рукой не оказалось.

– А в чем состояла работа самого Анжели?

– Он вел протоколы в опергруппе, которая занималась розысками Клэр Карлайл. Судя по тому, что он мне рассказывал, его коллеги были вне себя от злости при одной только мысли, что кто-то вмешается в это дело со стороны.

– А о ком шла речь? О детективе-американце?

– Не знаю. Я немного покопала по этой части, но ничего конкретного не обнаружила.

Она немного помолчала и сказала:

– Рафаэль! Если узнаете что-то новое, вы мне сообщите?

– Конечно.

Я уже догадался по ее голосу, что много времени не понадобилось, чтобы Марлен Делатур снова «заболела» делом Клэр Карлайл.

Теперь мы миновали Пор-де-Берси и выехали на автостраду. Сын успокоился, сидел тихо, обняв верного Фифи, свою плюшевую собачку.

– Мне все время казалось, – вновь заговорила Марлен, – что в деле Клэр от нас что-то ускользает. Полиция, журналисты, юристы – все обломали зубы на этом деле. Даже после того, как нашли в доме Киффера материал для анализа на ДНК, осталось ощущение какой-то недосказанности.

В первый раз я слышал, что кто-то оспаривал официальную версию.

– Что именно вы подразумеваете, Марлен? Киффер точно соответствовал фотороботу.

– Фоторобот был создан на основании одного-единственного свидетеля, – напомнила она.

– Оливии Мендельсон, соученицы Клэр.

– Эту девочку полиция не имела возможности расспросить второй раз, на следующий же день родители увезли ее в Нью-Йорк.

– Я вас не понял. Вы что, подвергаете сомнению, что Киффер…

– Нет, конечно, – отрезала она. – У меня нет альтернативного преступника, нет других улик, но я нахожу странным, что похищение видел только один человек, что были найдены следы крови, но не было найдено тело. А вам не кажется это подозрительным?

Тут настала очередь тяжело вздыхать мне.

– Вам, журналистам, всюду чудятся тайны и загадки, – ответил я.

– А у вас, писателей, проблемы с реальностью.

1

Такси миновало Бруклинский мост, и я оказался на кипящем жизнью Манхэттене. С тех пор, как родился Тео, я не приезжал сюда, и только сейчас почувствовал, как мне не хватало этого серого неба и магического биения жизни.

Я познакомился с Нью-Йорком в восемнадцать лет. Окончив школу, помчался в Америку за девушкой-датчанкой, в которую был влюблен. Кристина устроилась помогать по хозяйству и изучать страну в Верхнем Ист-Сайде, но через три недели решила, что нашей с ней идиллии пришел конец. Я не был к этому готов, чуть не сошел с ума от горя, но магия удивительного города, который я открыл для себя, очень быстро излечила от первой любовной неудачи.

Я прожил на Манхэттене год. Несколько недель работал в закусочной на Мэдисон-авеню, потом перебивался всякими мелкими работенками: продавал мороженое, был официантом во французском ресторане, дежурил в видеоклубе, работал в книжном магазине в Ист-Сайде. Думаю, что это был самый значимый период в моей жизни. В Нью-Йорке я встретил людей, которые оставили во мне неизгладимый след; там я прожил события, которые во многом определили мою последующую жизнь. С тех пор, каждый год до рождения Тео, я приезжал в Нью-Йорк весной и осенью – и всегда с неизменным воодушевлением.

В самолете я воспользовался вай-фаем и обменялся посланиями с администрацией «Бридж Клаб», гостиницы в квартале Трайбека, где я останавливался на протяжении десяти лет и которая не имела никакого отношения к любителям карточной игры. При необходимости в гостинице можно было заказать услуги няни, и я попросил няню для сына, чтобы спокойно продолжать заниматься розысками. Еще я попросил в аренду коляску и дал список покупок, которые администрация любезно готова была сделать за меня: две упаковки памперсов 12–15 кг, влажные салфетки, вата, очищающее молочко и упаковку детского питания.

«Сразу видно, что сыночек у вас не немой», – заметила мне стюардесса, когда мы приземлились. Эвфемизм мне понравился, а за Тео было стыдно. Он вел себя невыносимо. От усталости и перевозбуждения бесился весь долгий перелет, ни минутки не посидел спокойно и доставил массу неприятностей и персоналу, и пассажирам бизнес-класса. Заснул мой Тео только в такси по дороге в «Бридж Клаб».

Мы приехали в гостиницу, но я не стал тратить времени на разборку чемодана. Поменял Тео памперс и уложил его спать, доверив дальнейшие заботы о нем бэбиситтеру по имени Марике, немке-красавице, о которой моя бабушка непременно сказала бы: «Слишком хороша, чтобы быть честной девушкой».

Пять часов вечера. Что ж, нырнем в могучий городской вал. Шумная улица, все вокруг сияет и мигает. Беспощадный бой за такси. В такое время дня на метро доберешься скорее. Я спустился в метро на Чеймберс-стрит, взял направление на север и через полчаса поднимался по лестнице на станции «125-я улица».

Я не слишком хорошо знал Гарлем. В 90-х годах, когда я впервые попал в Нью-Йорк, квартал отличался ветхостью и пользовался дурной славой, так что никому и в голову не пришло бы поселиться там на каникулах. Как положено туристу, я прошелся по улицам, послушал госпелы и сфотографировал неоновый портал театра «Аполло» – на большее не отважился.

Теперь я неторопливо шел по тротуару, с любопытством посматривая, что здесь изменилось. В самолете я прочитал статью, в которой говорилось, что строительные компании недавно возродили южную часть Гарлема, назвав ее Соха и надеясь, что акроним поможет воспринимать ее как новую и современную.

Действительно, я не видел больше закоулков и тупиков, и улицы были точь-в-точь как из туристического гида.

На 125-й улице – она называлась еще и бульвар Мартина Лютера Кинга – я нашел все, что так любил на Манхэттене. Наэлектризованный воздух, гудение сирен, вихри света, цвета, запахов, голосов. Металлические тележки продавцов хот-догов и брецелей^[13], огромные оранжевые с белым панно, плюмажи белого дыма, несмолкаемое журчание продавцов, сидящих под ветхими зонтиками и желающих всучить вам свой товар… Словом, непередаваемое, пьянящее ощущение чудесно организованного хаоса.

Как только я свернул в сторону от кипящей артерии, вокруг воцарились тишина и спокойствие. Мне хватило нескольких минут, чтобы сориентироваться и найти искомую Билберри-стрит: совершенно уникальную улицу, втиснутую между 131-й и 132-й, перпендикулярно бульвару Малькольм-Икс.

Этим летним предвечерьем я, шагая навстречу детству Клэр, находился вовсе не в Гарлеме – я был на Дальнем Юге, в штате Джорджия или Каролина, может быть, в Саванне или в Чарльстоне.

Я шел по следам «девушки из Бруклина».

2

Дожидаясь своей очереди перед единственной кабинкой, принимающей плату, Марк Карадек то поглядывал на заслуженные швейцарские часы на руке, то тер глаза. В горле у него пересохло, глаза слипались. Он выехал из Парижа около одиннадцати и за четыре с половиной часа отмахал около четырехсот пятидесяти километров с одной-единственной остановкой – на бензоколонке под Верденом, где залил себе полный бак.

Полицейский протянул горсть мелочи служащему и тронулся по шоссе в сторону Фальсбура.

Старинная крепость, красовавшаяся на окраине природного парка в Вогезах, была последним городом Лотарингии – за ней начинался Эльзас. Марк притормозил свой «Рейнджровер» на залитой солнцем площади д’Арм, закурил сигарету и приложил ладонь козырьком к глазам, чтобы получше рассмотреть окружающее. Старинное цвета охры здание казарм, бронзовая статуя генерала Империи – могучие, куда больше всего окружающего памятники воинственного прошлого городка.

Памятники не такой уж давней эпохи. Эпохи, когда двадцатилетние мальчики маршировали здесь на военных парадах, а потом уходили, чтобы стать пушечным мясом. Марку вспомнился дедушка, «убитый врагом» в декабре 1915-го в Мэн-де-Масинь в Шампани. Сегодня, по счастью, площадь была совершенно мирной. Ни стука сапогов, ни воинственных песен; люди сидели за столиками на террасах под каштанами, улыбались и пили кофе.

Марк воспользовался долгой дорогой от Парижа, чтобы собрать информацию. Ему хватило нескольких телефонных звонков, и он напал на след Франка Музелье, жандарма, который поднял тревогу и приехал первым на место пожара, когда горел дома Хайнца Киффера. В настоящее время офицер возглавлял отряд быстрого реагирования в жандармерии Фальсбура. Марк поговорил с дежурной по отделению и без труда договорился о встрече. Собеседница сообщила, что жандармерия находится в том же здании, что и мэрия. Марк уточнил дорогу у парня, который стриг кусты, и зашагал через площадь, вымощенную серым и розовым гранитом.

Невольно Марк дышал полной грудью. Он давно не выбирался из Парижа и был рад, что затеянное следствие вытащило его из столицы. Сейчас он наслаждался тишиной провинциального городка, словно бы продолжавшего жить при Третьей республике: на фронтоне мэрии полощется на ветру трехцветный флаг, церковные колокола отмечают прошедшие полчаса, во дворе коммунальной школы, высыпав на перемену, шумят ребятишки.

Ощущение «спокойной силы» поддерживали и дома, окружившие площадь: фасады из камня-песчаника, потемневшие балки, высокие двускатные крыши из черепицы.

Карадек вошел в мэрию, занимавшую здание бывшей кавалергардии, вместе с историческим музеем и почтой. Здание встретило его приятной в жару прохладой. Нижний этаж благодаря сводчатому потолку, статуям и деревянным резным панелям напоминал церковь. Марк осведомился о жандармерии и узнал, что она находится на последнем этаже. Туда вела дубовая лестница с крутыми ступеньками. Поднявшись, Марк попал в коридор, который упирался в застекленную дверь.

Недавно отремонтированная жандармерия не производила впечатления бойкого места. За исключением дежурной за стойкой, там не было ни души.

– Чем я могу вам помочь, месье?

– Меня зовут Марк Карадек, у меня встреча с Франком Музелье.

– Сольвейг Марешаль, – представилась она, заправляя золотистую прядь за ухо. – Мы с вами разговаривали по телефону.

– Приятно познакомиться.

Девушка подняла трубку.

– Сейчас сообщу, что вы пришли.

Карадек расстегнул пуговицу на рубашке. Жара под этими крышами адская. Весь этаж был, в сущности, мансардой, и стены, отделанные светлым деревом, казалось, насквозь прожарены солнцем.

– Полковник примет вас через пять минут. Хотите воды?

Марк с благодарностью согласился. Девушка в форме подала ему стакан с водой и что-то вроде сладкого кренделька из слоеного теста. Карадек с большим аппетитом принялся за кренделек.

– Вы ведь полицейский? – спросила девушка.

– Потому что ем, как свинья? – спросил в свою очередь Марк.

Сольвейг от души расхохоталась. Она дождалась, пока Карадек расправится с едой, и только тогда открыла дверь в кабинет начальника.

3

Дом номер 6 по Билберри-стрит, где Клэр провела все свое детство и где умерла ее мать, оказался темно-сиреневого цвета с двустворчатой белой дверью и небольшим фронтоном.

Я стоял и рассматривал его. Наверное, довольно долго, потому что на галерею вышла женщина. Рыжеволосая, очень бледная, вся в веснушках. И живот чуть ли не в нос лезет.

– Вы из агентства по недвижимости? – осведомилась она весьма недоброжелательно.

– Нет, вовсе нет. Меня зовут Рафаэль Бартелеми.

– Этель Фарадей, – представилась она в свою очередь и по-европейски протянула мне руку. – У вас французский акцент. Вы из Парижа?

– Да. Прилетел сегодня утром.

– А я англичанка, но мои родители прожили несколько лет во Франции.

– Да что вы!

– В Либероне, небольшом городке в провинции Руссильон.

Мы обменялись положенными банальностями по поводу Франции, потом по поводу ее беременности: «Очень уж тяжело с животом в такую жарищу, не лучшая была мысль завести третьего в сорок четыре года; если честно, мне трудно стоять, ничего, если я сяду? Я тут себе сделала чай со льдом, вам налить?»

Видно было, что Этель Фарадей скучала и была согласна на любую компанию.

И вот, усевшись напротив нее на галерее, я сообщил ей – правда, не все – о цели своего визита.

– Я писатель и собираю материал относительно девушки, которая провела детство в вашем доме.

– Неужели? – удивилась она. – И когда же это было?

– С конца девяностых до начала двухтысячного.

Лицо ее выразило сомнение.

– Вы уверены?

– Да. Я думаю так. Ведь этот дом принадлежал Джойс Карлайл?

Этель кивнула.

– Мы с мужем купили этот дом у ее сестер.

– Сестер?

Этель махнула рукой в восточную сторону.

– У Анжелы и Глэдис Карлайл. Они живут дальше по этой же улице, их дом номер двести девяносто девятый. Я их мало знаю, а точнее, не знаю совсем. Лично я против них ничего не имею, но они не самые доброжелательные соседки в квартале.

– И когда вы купили у них дом?

Она прикусила нижнюю губу и задумалась.

– В две тысячи седьмом, после нашего возвращения из Сан-Франциско. Я как раз ходила беременная своим первым.

– А вы знали тогда, что в этом доме кто-то умер от передозировки?

Этель передернула плечами.

– Потом узнала, но мне от этого ни жарко, ни холодно. Я не верю в предрассудки и дома с проклятиями. И потом, согласитесь, нужно же где-то умирать, так ведь?

Она выпила глоток чая и обвела рукой, показывая на дома вокруг.

– Между нами говоря, мы же в Гарлеме! Посмотрите на эти славные аккуратные домики, где аккуратно живут славные семейства. А в восьмидесятых они были жалкими лачугами, которые дилеры превратили в притоны для наркоманов. И я готова поспорить на что угодно, что в каждом из этих домов кто-то умер насильственной смертью.

– Вы знаете, что у Джойс Карлайл была дочь?

– Нет, понятия не имела.

– Мне трудно в это поверить.

Этель удивилась.

– С чего бы я стала лгать?

– Нет, серьезно? Неужели вы не слышали о девочке-подростке из Гарлема, которую похитили в две тысячи пятом на западе Франции?

Этель покачала головой.

– В две тысячи пятом мы жили в Калифорнии, в Кремниевой долине.

Чтобы почувствовать хоть какую-то прохладу, она прижала к щеке стакан и снова заговорила:

– Так вы сказали, что дочь бывшей хозяйки этого дома была похищена, я правильно поняла?

– Да. Ее похитил Хайнц Киффер, зверь и чудовище.

– И как ее звали?

– Клэр. Клэр Карлайл.

Я не ждал никаких откровений от Этель Фарадей, но она вдруг побелела как мел и застыла.

– Я…

Она начала говорить, но остановилась и замолчала. Взгляд стал напряженным, встревоженным. Этель пробиралась сквозь туманную пелену к давним воспоминаниям.

– Я сейчас стала что-то припоминать, – снова заговорила она. – В день нашего новоселья был очень странный телефонный звонок. Это было… Это было двадцать пятого октября две тысячи седьмого года. Мы выбрали этот день, чтобы пригласить друзей и на новоселье, и на день рождения моего мужа, ему исполнилось тридцать…

Она снова замолчала, погрузившись в прошлое. Ее молчание показалось мне пыткой. Я постарался расшевелить Этель.

– Так вы сказали, что в этот день у вас был странный телефонный звонок…

– Да, думаю, что часов в восемь вечера. Праздник был в самом разгаре. Играла музыка, все смеялись, разговаривали. Я возилась в кухне, втыкала свечки в торт, и тут вдруг зазвонил телефон. Я взяла трубку, и не успела даже сказать «алло», как услышала крик: «Мама! Это я, это Клэр! Я сбежала, мама! Я сбежала!»

Теперь застыл я, лишившись дара речи. По коже у меня побежали мурашки. Между Францией и Америкой разница в шесть часов. Если Этель говорила по телефону около восьми вечера, значит, Клэр звонила ей где-то около двух ночи. За несколько часов до пожара. Как мы догадались с Марком, Клэр удалось вырваться из когтей Киффера, но, вопреки нашим предположениям, Клэр сбежала не утром, а накануне. Вечером. И это меняло все.

Этель тем временем продолжала:

– Я спросила, кто это говорит, и, думаю, девочка, услышав мой голос, догадалась, что у телефона вовсе не ее мать.

В рассказе Этель меня кое-что смущало.

– Как могла Клэр спустя столько времени звонить по тому же телефону? Вы же не сохранили номер прежней хозяйки?

– В том-то и дело, что сохранили. Телефон в доме не отключали, только заблокировали на время и предложили нам воспользоваться им; мы согласились. Тогда многие так делали. Это дешевле, чем заводить новый номер, а у нас тогда было плоховато с деньгами.

– И вы после этого звонка не обратились в полицию?

Этель взглянула на меня круглыми от изумления глазами.

– С какой стати? Почему я должна была звонить в полицию? Я понятия не имела об этой истории и не поняла, что за девочка мне звонит.

– И что же вы сказали этой девочке?

– Сказала правду. Сказала, что Джойс Карлайл умерла.

4

Франк Музелье, немолодой мужчина высокого роста с глухим голосом и одутловатым лицом, пошел навстречу Карадеку и пожал ему руку.

– Спасибо, что согласились встретиться. Меня зовут Марк Карадек, я…

– Я знаю, кто вы, капитан! – прервал Марка жандарм и пригласил гостя сесть. – Отдел по борьбе с наркотиками: сальвадорская мафия, банда южного предместья, бронированные фургоны «Команды Мечты»… Ваша слава бежит впереди вас, капитан.

– Спасибо, если так.

– Мы всегда вами восхищались. Мало у кого из наших ребят столько классных дел.

Музелье достал из кармана платок и вытер потный лоб.

– Никак кондиционер не заведем, – пожаловался он.

Потом попросил Сольвейг принести две бутылочки воды и уставился на Карадека с добродушной улыбкой.

– Чем обязан посещению представителя отдела по борьбе с наркотиками?

Марк предпочел обойтись без двусмысленностей.

– Предупреждаю сразу: я на пенсии и работаю на свой собственный страх и риск.

Музелье пожал плечами.

– Если я могу вам чем-то помочь, сделаю с удовольствием.

– Меня интересует дело Карлайл.

– Понятия не имею, что это такое, – отозвался жандарм, одергивая форменную рубашку на объемистом животе.

Марк нахмурился и заговорил тверже и настойчивей.

– Клэр Карлайл, – повторил он. – Одна из жертв Хайнца Киффера. Тело этой девчушки так и не нашли…

Лицо Музелье снова осветилось улыбкой, но какой-то немного неестественной.

– Да, теперь я понял. Все дело в молодом Буассо, так ведь? Он вас подрядил?

– Ничего подобного. А кто такой этот Буассо?

– Нет так нет. Не будем об этом, – пробурчал жандарм, взглянув на вошедшую с двумя бутылками воды Сольвейг.

Она поставила их на стол и вышла. Музелье открыл свою и принялся пить прямо из горлышка.

– Что вы хотите конкретно знать о Киффере? – спросил он, вытирая губы тыльной стороной ладони. – Вы ведь в курсе, что следствие вел не я?

– Но вы первый обнаружили пожар. Мне хотелось бы узнать, как это случилось.

Жандарм нарочито громко рассмеялся.

– Мне бы сказать, что сработал профессиональный нюх, – но нет, случайное стечение обстоятельств. Если б вы меня предупредили, что интересуетесь этим делом, я бы нашел свои показания. Захотите, найду и скопирую для вас.

– Захочу, и даже очень. А пока скажите в двух словах, как все было.

Музелье почесал у себя за ухом и, сделав сверхчеловеческое усилие, вылез из кресла, чтобы подойти к висевшей позади него карте.

– Попробую. Вы представляете хоть немного наши места? – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Вот здесь Фальсбур, на самой границе между Эльзасом и Лотарингией, видите?

Он взял лежащую на столе линейку и обвел ею небольшой кружок на карте, проводя, так сказать, наглядный урок, как когда-то в школе.

– Я живу в Эльзасе, но в те времена работал в департаменте Мозель, в жандармерии Сарбура. Каждое утро, хочешь не хочешь, а отмахай тридцать километров.

– На городском транспорте в Париже едешь не меньше, – заметил Марк.

Музелье не обратил внимания на его реплику.

– В тот день по дороге на работу я заметил столб черного дыма над лесом, очень удивился и оповестил службу безопасности. Вот и все.

– А сколько было времени?

– Примерно половина девятого.

Марк подошел к карте.

– Где находился дом Киффера?

– Вот здесь, – показал Музелье, ткнув линейкой в середину леса.

– Значит, вы, как обычно утром, ехали в жандармерию…

Карадек вынул из кармана ручку и, не снимая колпачка, стал следовать за жандармом по указанному им маршруту.

– И вот здесь около половины девятого вы заметили дым, который шел… вот отсюда?

– Да, капитан.

Марк очень вежливо заметил:

– Я только что одолел подъем возле Саверна и, честно говоря, не понимаю, как можно с этого места хоть что-то увидеть вот в этом лесу?

– Можно, – отозвался жандарм. – Если едешь не по шоссе. Я и в рапорте написал, что ехал по проселку.

И он снова ткнул в карту линейкой.

– Я ехал по грунтовой, вот примерно здесь, в квадрате Д133.

– При всем уважении, полковник, позвольте узнать, что вы делали на лесной дороге в такой ранний час?

Улыбка не покидала лица Музелье.

– Неужели вы не любите охотиться, капитан? – добродушно ответил он. – Для меня это главное удовольствие, можно сказать, страсть.

– И какая дичь у вас водится?

– Козы, кабаны, олени, дикие кролики. Если повезет, можно напасть на фазанов и куропаточек… В общем, я в этот день думал об охоте, а это был октябрь и пятница, и охота была уже несколько недель как разрешена. До этого погода стояла хуже некуда…

Он отвернулся от карты и снова уселся в кресло.

– Лило как из ведра. А тут посветило хорошей погодой на выходные. Я ведь член охотничьего общества Мозеля, и мы с приятелями собирались попользоваться солнышком на всю катушку. Я поехал сделать прикидку, посмотреть, в каком состоянии лес, дорожки, тропки. Люблю смотреть, как поднимается солнце над лесом, люблю сырой лесной запах…

«Ты же жандарм, парень, а не лесник», – подумал Марк, но воздержался от замечаний.

Благожелательное добродушие Музелье не вызывало у него большого доверия, но пока он не мог найти зацепки, чтобы заглянуть, что под ним прячется.

Марк вздохнул и вернул собеседника к пожару.

– Так, значит, вы с дороги заметили дым? – спросил он.

– С дороги. А ехал я тогда на служебной машине, надо сказать, классном «Мегане», так что сразу предупредил по радио и пожарных, и коллег.

– А затем поехали сами туда, где горело?

– Да, поехал. Хотел убедиться, что пожарные приехали, что никто не пострадал, ни охотник какой-нибудь, ни прохожий. Это ведь нормально?

– Да. Это же ваша работа.

– Спасибо, что вы это понимаете.

Музелье улыбнулся и протер полой рубашки свои темные очки «Рэй-Бэн Авиатор».

Но Карадек вцепился в него мертвой хваткой и не собирался отпускать.

– Если позволите, задам вам еще пару вопросов.

– Только поскорее, – отозвался Музелье, глядя на часы. – Мне пора ехать. Там у меня ребята на четвертой автотрассе, фермеры устроили заграждение…

Карадек оборвал его.

– Я просмотрел газеты того времени. В статьях почти нет информации о машине Киффера. Той, где нашли материал для анализа на ДНК Клэр Карлайл.

– Там были не только отпечатки пальцев этой девушки, – сообщил жандарм. – Там были следы всех остальных его жертв. И знаете почему? Потому что в этом автомобиле ненормальный возил их всех. Когда прибыли эксперты, я посмотрел, как был устроен его катафалк. По-другому не скажешь. Киффер оборудовал у себя в машине что-то вроде сундука или клетки, и она была похожа на гроб.

Карадек порылся в кармане и достал газетную статью, которую прихватил со стола Рафаэля.

– Единственная фотография, какую я мог найти, – сказал он, протягивая вырезку жандарму.

Музелье посмотрел на фотографию, черно-белую, с крупным зерном.

– Точно, его машина, внедорожник «Ниссан Навара».

– А сзади что?

– Мотоцикл Киффера. «Мотокросс 125». Лежал в багажнике внедорожника.

– Зачем?

– Откуда я знаю?

– Но вы же полицейский, у вас должно быть объяснение.

Музелье покачал головой.

– Я об этом не думал. Я же сказал вам, что не я вел расследование. Скажите, может, как коллеги, перейдем на «ты»?

– Конечно, – сразу же согласился Марк. – А ты встречал Киффера до того, как все это обнаружилось?

– Никогда. Не видел и не слышал.

– Но ты же в лесу охотишься.

– Лес-то огромный, – отозвался Музелье, вставая и натягивая китель. – Ну, мне пора.

– Последний вопрос, если позволишь, – попросил Карадек, продолжая сидеть. – Прошло десять лет, а ты помнишь марку машины Киффера. Фотка-то никудышная. Как такое могло быть?

Жандарм и глазом не моргнул.

– Да все из-за этого Буассо. Я-то думал, что ты из-за него пришел меня расспрашивать.

– Расскажи, что за Буассо.

Поколебавшись несколько секунд, Музелье снова сел. Разговор этот его забавлял. Ему нравилась игра в кошки-мышки, где на его стороне все преимущества.

– Семью Буассо-Депре знаешь?

Марк отрицательно покачал головой.

– Ничего, не ты один. Мало кто их знает, даже в наших местах. А между прочим, их фамилия в списке ста пятидесяти самых крупных землевладельцев Франции. Очень скромные люди из старинного рода нансийских заводчиков. Сейчас они скромно возглавляют империю по продаже стройматериалов.

– Какое отношение они имеют к моему делу?

Музелье было приятно нетерпение собеседника.

– Представь себе, что полгода назад ко мне сюда пожаловал один из отпрысков этого семейства – Максим Буассо, паренек лет двадцати, тощий, нервозный, явно не в себе. Сидел на том же самом месте, что и ты, говорил бестолково и беспорядочно. Сообщил, что посещает психотерапевта и врачиха ему посоветовала навестить меня, чтобы его наконец-то признали жертвой…

– А покороче можно? – не стерпел Карадек.

– Как бы знать, что нас ждет в конце!.. В общем, я внимательно выслушал его словоизлияния, и вот что выяснилось: двадцать четвертого октября две тысячи седьмого года паренек в возрасте десяти лет – так он по крайней мере рассказывал – был похищен среди бела дня в центре Нанси.

– Двадцать четвертого октября? За два дня до пожара?

– Точно так. Молниеносная операция. И суток не прошло между похищением и вручением выкупа. Паренек сказал, что у него тогда хватило присутствия духа, и он запомнил номер машины своего похитителя. Девять лет спустя он нам назвал его. Мы ввели его в компьютер, и что увидели? Догадайся!

– Что это был номер машины Киффера, – тут же выдал Марк.

– В точку! Согласись, улет полный! Сначала я решил, что парень фантазирует, сам посуди – в прессе об этом мальце не было ни слова.

– Что еще тебе сказал Буассо?

– По его словам, папаша заплатил выкуп без промедления и ни слова не сказал полиции. Обмен произошел в лесу. Кифферу отсыпали в желтую матерчатую сумку пятьсот тысяч евро.

Услышав про цвет сумки, Марк почувствовал, как у него по жилам побежал адреналин, но лицо осталось по-прежнему бесстрастным. Он не собирался делать подарки этому жандарму.

– Парень рассказал что-нибудь о том, как его содержали? Посягательства? Пытки?

– Нет, он сказал, что Киффер его не трогал. Потом несколько запутался. То говорил, что у Киффера была помощница, то отрицал это.

Помощница?

– С какой стати он к тебе заявился?

– С той же самой, что и ты. Влез в Интернет и наткнулся на мое имя. Его часто упоминали тогда в газетных статьях.

– Почему родители не подали жалобу?

– Чтобы дело не получило огласки. В этом-то сын и упрекает родителей. Но Буассо-Депре сочли, что нормально уладили дело. Полмиллиона для них – несерьезная сумма, если избавляет их от газетной шумихи. Молчание – золото, эта поговорка имеет для них прямой смысл.

Сольвейг постучала в дверь и вошла, не дожидаясь приглашения.

– Мейер хочет поговорить с вами, господин полковник. На перекрестке трактор, на автотрассе А-четыре собираются снести статую!

– Черт бы их побрал, уродов деревенских! – разозлился жандарм и поднялся из кресла.

Марк тоже поднялся.

– Можешь дать мне телефон Максима Буассо?

– Я не взял у него никаких данных. С точки зрения закона его история ничего теперь не значит, сам понимаешь. Срок давности, во-первых. А во-вторых, и спрашивать больше не с кого.

Карадек вздохнул.

– Ты знаешь, где его найти?

– Как тебе сказать? Он в ссоре с семьей и, по последним сведениям, работает в Нанси в большом книжном магазине «Салон книг».

– Знаю этот магазин.

Пока Музелье надевал китель, Сольвейг обратилась к Марку:

– Я пишу для журнала «Национальная жандармерия». Сейчас мне заказали статью о видных деятелях. Могу я взять у вас интервью?

– Простите, но у меня нет ни минуты свободной.

– Только один вопрос: каким качеством нужно обладать, чтобы стать великим детективом?

– Нужно иметь внутри детектор лжи и развивать его. В моих расследованиях мне это очень помогало – я всегда знал, когда люди мне лгут.

– А я? Я тебе лгал? – осведомился Музелье.

– Да, один раз вы мне солгали, – кивнул Карадек, снова называя полковника на «вы».

Атмосфера в кабинете стала напряженной.

– Вот оно как? Однако наглости тебе не занимать! И когда же я тебе соврал?

– Вот это мне и надо определить.

– Определишь – поделись со мной.

– Непременно.

1

На автостраде, ведущей из Фальсбура в Нанси, ни одной машины, дороге нет конца, она убаюкивает.

Карадеку, сидящему за рулем старенького «рейнджа», эта монотонность показалась отдыхом. Пастбища, стада коров, запах навоза, поля, сменяющиеся полями, медленно ползущие по асфальту тракторы, которые ему нет необходимости обгонять.

На панели играет и рассыпается зайчиками солнце. Звучит изысканный минималистский джаз трубача Кенни Уилера. Сколько Марк ни ездит последние десять лет, он всегда слушает этот диск.

Последний подарок жены перед ее уходом.

Уходом в другой мир.

Сидя за рулем, Марк всю дорогу размышлял о том, что услышал от Музелье. Он мысленно прослушивал их разговор снова и снова, как будто записал его на пленку. Обсасывал каждую реплику. Переваривал. И наконец поздравил себя: интуиция не подвела. Он чувствовал, что Музелье – самый главный свидетель. Что во время следствия его недооценили. Он знал, что жандарм ему лгал, но пока не имел возможности загнать его в угол.

Добравшись до Нанси, Марк подумал было, не отправить ли Рафаэлю эсэмэску. Нет, еще рано. Лучше заручиться более вескими подробностями.

Когда Карадек доехал до центра, у него возникло искушение припарковаться на свой страх и риск прямо напротив книжного магазина. Но он не поддался. Не хватало только в самый нужный момент лишиться машины. Марк нашел место на стоянке Сен-Жан, неподалеку от вокзала и торгового центра, огромного здания из бетона 70-х годов, и отправился к магазину пешком по некрасивому, искореженному строительными работами кварталу.

Серый, сумрачный, мрачный, безжизненный Нанси. Карадек сохранил о нем самые безотрадные воспоминания. Хотя именно здесь в 1978 году он встретил девушку, которая стала его женой. Тогда Марк был молодым инспектором (так его тогда называли), только что окончившим Кан-Эклюз. Его тогда отправили на недельные курсы профессиональной подготовки, они проходили в студенческом городке в здании гуманитарного факультета.

Вот в этом-то здании, кочуя из одной аудитории в другую, Карадек и повстречал Элизу. Ей исполнилось двадцать, она училась на отделении классической филологии и жила в университетском общежитии на улице Нотр-Дам-де-Лурд.

Марк тогда работал в Париже. Он ждал два года, когда Элиза кончит учиться и получит диплом, а сам ездил из Парижа в Нанси. Ему вспомнилось, как он иногда срывался внезапно с места, садился за руль «Рено R8 Гордини» и мчался в Нанси, к ней. На глазах у него выступили слезы. Такая любовь случается в жизни только раз, но ты живешь и не чувствуешь, как она драгоценна. И разве это не трагедия?

Идиот! Не смей подпускать к себе воспоминания. Воспоминания надо держать под замком, обороняться от них, не приближаться к ним ни на шаг, иначе – гибель!

Марк заморгал изо всех сил глазами, но не смог заслониться от лица Элизы. Северная девушка. Лицо решительное, но с тенью грусти, пепельные волосы, светлые хрустальные глаза. На первый взгляд холодная, отстраненная, недосягаемая. Но, открывшись, становилась ласковой, восторженной, непредсказуемой.

Элиза приобщила его к литературе, живописи, классической музыке. У нее был взыскательный вкус, но снобизма ни капли. Всюду и всегда она была с книгой – стихами, каталогом выставки, романом. Мир искусства, воображения, фантазии был неотторжимой частью ее жизни. И для Марка тоже приоткрылось новое измерение. Он изменился благодаря Элизе и с немалым удивлением вдруг понял, что жизненная материя гораздо богаче охоты за преступниками, куда разноцветнее, неожиданнее, головокружительнее…

Марк ехал по Нанси и чувствовал: еще немного, и вал прошлого сметет его. Он полез в бумажник, вытащил из отделения для мелочи таблетку, разломил надвое. Последний блистер. Сунул половинку под язык. Призвал на помощь химию, чтобы не упасть духом. Притупить боль, что не смог любить Элизу еще больше. Что не смог помешать ей уйти.

Химия подействовала незамедлительно. Ощущения смягчились, картинки расплылись, мысли замедлились. Лицо жены стало таять, и Марку вспомнились слова Флобера, которые любила повторять Элиза: «У каждого из нас в сердце есть тайник. Я замуровал его, но не уничтожил».

2

В тихое предвечерье конца лета мрачное прошлое Черничной улицы казалось выдумкой. Ветерок шелестел листьями, лепеча что-то ласковое на ухо прохожим. Солнце, подражая импрессионистам, оживило желтыми мазками палисадники, картина получилась и теплая, и грустная, что-то среднее между Норманом Роквеллом и Эдвардом Хоппером.

В доме под номером 299 на крылечке сидели две черные женщины, дышали воздухом и присматривали за девочкой, которая, разложив тетрадки на садовом столе, делала уроки, и за малышкой, возившейся в траве.

– Вы кого-то ищете, сэр?

Окликнула меня та, что посолиднее, – скорее всего, Анжела, старшая сестра Джойс Карлайл.

– Добрый вечер, меня зовут Рафаэль Бартелеми, я хотел бы задать вам несколько вопросов о…

Она мгновенно насторожилась.

– Вы кто? Журналист?

– Нет, я писатель.

Я всегда удивлялся, насколько люди терпеть не могут журналистов и как хорошо относятся к писателям.

– И что же вас интересует?

– Ваша сестра Джойс.

Анжела нервно повела рукой по воздуху, словно отгоняла овода.

– Джойс умерла десять лет назад. Кто вы такой, что позволяете себе тревожить ее память?

Низкий голос Анжелы прозвучал серьезно и весомо. С шапкой темных густых волос, она вообще была похожа на актрису из фильмов блэксплойтейшн^[14]. Этакая Пэм Гриер в ярких шортах и кожаной жилетке.

– Мне очень неприятно воскрешать горестные воспоминания, но у меня есть кое-какая информация, и она может вас заинтересовать.

– Какая именно?

– Относительно вашей племянницы Клэр.

В глазах Анжелы вспыхнул красный огонек. Она вскочила с кресла-качалки и накинулась на меня:

– Я не люблю шантажистов, писака! Есть что сказать, – говори! Нет – мотай отсюда живо!

Глэдис, женщина помоложе Анжелы, пришла мне на помощь:

– Дай ему слово сказать, Энжи, у него славное лицо.

– Славное лицо паразита, – прогудела Энжи и, забрав из сада обоих детей, словно хотела их спрятать, ушла, хлопнув дверью, в дом.

Я довольно долго разговаривал с Глэдис. Она смотрелась мягче, чем Анжела, и поэтому напоминала мне Клэр: длинные гладкие волосы, тонкие черты лица, легкий макияж. В коротком белом платье, с длинными красивыми ногами, она словно сошла с обложки пластинки «Четыре сезона любви». Этот альбом диско-певицы Донны Саммер был у моих родителей и очень радовал меня в детстве.

Я вызвал в Глэдис любопытство, и она согласилась поговорить со мной о своей покойной сестре. И без всяких моих просьб подтвердила все, что мне рассказала Марлен Делатур, журналистка из «Уэст Франс»: да, Джойс Карлайл умерла от передозировки спустя месяц после исчезновения Клэр.

– После стольких лет воздержания Джойс снова вернулась к наркотикам?

– Кто бы стал ее осуждать? Ее раздавило исчезновение дочери.

– Но ведь тогда еще оставалась надежда, что Клэр жива, что можно ее разыскать…

– Джойс не могла найти себе места от отчаяния и тревоги. У вас есть дети, господин Бартелеми?

Я показал ей фотографию Тео на телефоне.

– До чего жизнерадостный, – улыбнулась Глэдис. – И очень похож на вас.

Может, это глупо, но мне почему-то всегда было очень приятно, когда замечали наше с Тео сходство. Я поблагодарил Глэдис. Тут дверь дома открылась, и на пороге появилась Анжела с альбомом в руках. Она снова села в кресло-качалку и, без малейшей настойчивости с моей стороны, сама присоединилась к нашему разговору, который явно слышала через окно.

– Если вы хотите понять Джойс, то всегда должны помнить: сестра была человеком крайне эмоциональным. Она была страстной, была влюбленной. Мне это мало свойственно, но я это уважаю.

Мне невольно вспомнились слова Анатоля Франса: «Я всегда предпочитал безумие страсти мудрому безразличию».

Анжела задумчиво обмахивалась принесенным альбомом.

– В молодости Джойс частенько обжигала себе крылышки. А с рождением Клэр успокоилась. Она была женщиной образованной, хорошей матерью, но в ней, кроме позитива, был заложен и негатив: готовность к саморазрушению. К сожалению, бывает такое в людях. Злобный демон может дремать долгие годы, но он просыпается, стоит тебе оступиться, и пожирает тебя. Демон не умирает, и искра оборачивается пожаром.

– А вы чувствовали, в каком она находится состоянии? В такие времена человек особенно нуждается в поддержке.

Анжела посмотрела на меня с глубокой печалью.

– Это я нашла Джойс на полу в ванной комнате со шприцем в руке. И конечно, я чувствую себя виноватой в ее смерти.

3

Карадек лавировал между прохожими, переходил с одной стороны улицы на другую. Яркое солнце словно вернуло к жизни мрачную в его воспоминаниях столицу лотарингских герцогов. От хорошей погоды многое меняется, город насыщается витаминами, которых нет в унылые дождливые дни. Сегодня даже небольшие дома на улице Клодион казались светлыми домиками юга. И улица Сен-Жан, ставшая пешеходной, бурлила энергией.

А вот и улица Сен-Дизье. «Книжный салон». Большой книжный магазин не предал памяти Марка. Карадек увидел те же полки на первом этаже и те же ограждения на втором и третьем, благодаря которым магазин походил на пароход.

У входа продавец заполнял яркую витрину карманными словарями, и Марк спросил у него:

– Не подскажете, где мне найти Максима Буассо?

– Третий этаж, секция детективов.

Марк быстренько поднялся по лестнице на третий, но перед стойками с триллерами и детективами в стиле нуар обнаружил только молоденькую продавщицу. Она делилась с покупателем своими восторгами по поводу «Некрополиса», шедевра Герберта Либермана.

– Максим? Он пошел помогать ребятам из канцтоваров. Сегодня же начался учебный год.

Карадек отправился снова на первый этаж, недовольно ворча себе под нос. Начался учебный год! Черт побери! Какая неудача! Пятница и вторая половина дня. Занятия кончились, и в канцтоварах полно школьников и родителей.

Так оно и есть. Два продавца едва справлялись с толпой покупателей. На красном жилете молоденького болтался бейджик с именем Буассо.

– Максим Буассо? Капитан Карадек, бригада по борьбе с бандитизмом. Я хотел бы задать вам несколько вопросов.

– Да, но… Не здесь, – забормотал паренек.

Максим Буассо выглядел куда моложе, чем представлял себе Марк. Красивый мальчуган со страдальческим выражением лица. Сразу видно, что не уверен в себе и страшно уязвим. Карадеку тут же вспомнился Монтгомери Клифт в своих первых ролях – в «Красной реке», в «Месте под солнцем»…

– Можешь сходить на обед, – сказал пареньку второй продавец, заведующий этой секцией. – Я вызову Мелани.

Максим снял форменный жилет и отправился за Карадеком, который не без труда пробирался через толпу.

– Столько народу, что я даже не пообедал, – сказал Максим, когда они вышли на улицу. – Здесь неподалеку есть суши-бар. Устроит вас?

– Я бы предпочел хороший стейк, но можно и суши, – отозвался Марк.

Не прошло и пяти минут, как они сидели рядом за стойкой на табуретах. Ресторан работал по принципу кайтен: маленькие тарелочки под прозрачными пластиковыми колпаками проплывали на конвейере перед клиентами. Ресторан только что открылся, так что народу в нем пока почти не было.

– Я уже все рассказал полковнику Музелье, – сказал Максим, сунув соломинку в стакан с мятной водой.

Карадек не стал ходить вокруг да около.

– Музелье – фуфло. Забудь о нем. Ты же понял, что он тебе не поможет.

Юноше, вероятно, пришлась по душе грубая прямота Карадека, но он все же встал на защиту Музелье.

– Вообще-то полковник прав: прошло целых девять лет, и моя история не имеет никакого смысла.

Марк, не соглашаясь, покачал головой.

– Она имеет смысл и к тому же может помочь нам еще в одном деле.

– Правда?

– Давай я сперва задам тебе свои вопросы, а потом объясню, что к чему. Идет?

Паренек кивнул. Марк сначала пересказал в общих чертах то, что ему сообщил Музелье, а потом стал уточнять.

– Значит, тебе тогда было десять лет, так?

– Десять с половиной. Я перешел в шестой класс.

– Где ты жил?

– В родительском доме на площади Карьер.

– В Старом городе? Рядом с площадью Станислас?

Буассо кивнул и продолжил:

– Каждую среду во второй половине дня наш шофер возил меня на катехизис.

– Куда именно?

– В базилику Святого Апра. Я врал отцу насчет часа, когда мне надо было там быть. Хотелось иметь в своем распоряжении больше времени. Шофер высаживал меня на улице Гиз, и я одну неделю ходил к кюре, а другую – в парк Орли. В парке лектор рассказывал ребятам о театре. Вход был свободный. Не надо было записываться, ничего от нас не требовалось. В общем, было здорово.

Марк отхлебнул пива и взял себе тарелочку с сашими. Максим продолжал рассказывать, и голос у него дрогнул.

– На обратной дороге из лектория этот тип меня сцапал. Я всегда выбирал дорогу покороче и не видел, как он подкрался. Минуты не прошло, как я оказался у него в багажнике.

– Он знал, кто ты такой.

– Само собой. Он сразу же сказал мне: «У тебя все отлично. Отец мигом вытащит тебя отсюда». Должно быть, он следил за мной не одну неделю.

– Сколько времени вы ехали?

– Часа два, я думаю. Когда мы подъехали к дому, шел дождь, было совсем темно, и кругом лес. Сначала он запер меня в сарае для инвентаря рядом с домом. У меня, похоже, поднялась температура от испуга и потрясения. Я орал, бредил, не мог остановиться. Если уж начистоту, меня тошнило и несло в прямом и переносном смысле. Сначала он отвесил мне несколько оплеух, а потом все-таки решил отвести в дом, завязал глаза и повел. Я спускался вниз по длинной-длинной лестнице. Когда мы остановились, он открыл одну дверь, потом вторую. В конце концов он передал меня какой-то девушке. У нее был ласковый голос, и от нее очень хорошо пахло. Фиалковой водой и свежевыглаженным бельем. Она не велела мне снимать с глаз повязку и просила не бояться. Она вымыла меня губкой, а потом даже баюкала, чтобы я мог заснуть.

– Как звали девушку, знаешь?

Буассо утвердительно кивнул.

– Она сказала, что ее зовут Луиза.

Карадек прикрыл глаза.

Луиза Готье, первая жертва. Четырнадцать лет, конец 2004 года, ее похитили в Бретани, она приехала на каникулы к бабушке с дедушкой.

В голосе Максима послышались рыдания.

– Подумать только, все эти годы я считал девушку его сообщницей! А недавно прочитал, кто такой Хайнц Киффер, и понял, что она была…

– Я знаю, кем она была. А с другими девушками ты общался, пока был там?

– Нет, только с Луизой. Мне в голову никогда не приходило, что там был кто-то еще.

Максим застыл, глядя в пустоту. Он молчал не меньше минуты.

– Сколько времени ушло у твоих родителей на то, чтобы собрать выкуп? – задал новый вопрос Карадек.

– Несколько часов, не больше. Кифферу хватило ума не требовать заоблачных денег. Пятьсот тысяч евро средними купюрами. Вы, конечно, знаете, моя семья баснословно богата. Отцу не трудно было собрать такую сумму.

– Где произошла передача выкупа?

– В лесу Ланвевиль-о-Буа, неподалеку от Люневиля.

– Откуда ты это знаешь?

Буассо объяснил:

– На следующий день, когда мы уезжали, Киффер меня связал, но повязку с глаз снял, и я сидел рядом с ним на пассажирском месте. По дороге он остановился у телефона-автомата на обочине, позвонил отцу и назначил место встречи.

– Как себя вел Киффер? Как выглядел?

– Ненормальным. Дергался, нервничал, вел себя как сумасшедший. И меня посадил на переднее место тоже не от большого ума. Хоть он и ехал какими-то проселками, меня и там могли запросто заприметить. Сам он надел лыжную маску и говорил сам с собой. Был перевозбужден до крайности. Похоже, что-то принял.

– Лекарства или наркотики?

– Не знаю, но что-то принял.

– А как ты мог запомнить номер его машины?

– Увидел в свете фар, когда пошел отцу навстречу.

– Значит, выкуп передавали в лесу? Две машины, одна напротив другой?

– Да, как в фильме «Сицилийский клан». Отец передал чемоданчик, набитый купюрами, Киффер проверил и отпустил меня. Конец комедии.

– Погоди, погоди, какой чемоданчик? Твой отец переложил деньги в желтую сумку, разве нет?

– Нет, он передал кейс, какими обычно пользуются бизнесмены.

– Музелье мне сказал, что ты говорил о желтой сумке.

Буассо занервничал.

– Ничего подобного! Я не мог такого сказать! Деньги были в жестком атташе-кейсе, фирмы «Самсонайт», у отца таких всегда навалом. Может, потом Киффер и переложил все в сумку, не знаю. Хотя меня бы это не удивило. Он всего боялся. Боялся, что ему приготовили западню, думал, что средством для западни может стать все что угодно.

Карадек опустил голову, размышляя, и тут обратил внимание на руки Буассо, лежащие на стойке: ногти были обкусаны до крови. Паренек тонкокожий и всегда начеку… Был бы ангелом, если бы не стресс и страх.

– А дальше что было? Что делали родители?

– Ничего. В самом прямом смысле. Слова мне не сказали, ни о чем не спросили. По их мнению, вся вина была на мне. Через два дня отправили в пансион. Сначала в Швейцарию, потом в Штаты. Мы никогда больше не вспоминали об этом случае, и кончилось тем, что я его тоже вытеснил из памяти.

Марк недоверчиво сдвинул брови.

– Ты хочешь сказать, что никогда не связывал свою историю с историей жертв Киффера?

– Никогда. Я жил в Чикаго. Все, что происходило здесь, меня абсолютно не касалось. О деле Киффера я вообще узнал полгода назад.

– Каким образом? Музелье сказал, что толчком послужили сеансы у психотерапевта.

– Да, я хотел остаться в Штатах и учиться в театральной школе на Бродвее. Но после того как сдал на бакалавра, мне пришлось вернуться. Из-за здоровья. Расклеился всерьез. Меня всегда мучили страхи, а тут участились приступы отчаяния, доставал параноидальный бред, галлюцинации, я хотел покончить с собой… В общем, был на грани сумасшествия. Меня госпитализировали, полгода я провел в специальном центре в Саргемин и мало-помалу оклемался. Местные врачи помогли, потом психотерапевт.

– И во время сеансов с психологом всплыли воспоминания?

– Да. И мне здорово поплохело, когда я понял, что похитителем был Киффер, который сжег свой вертеп буквально несколько часов спустя. Я мог бы спасти этих девочек, понимаете?!

– Это было бы проблематично, – меланхолично отозвался Марк.

– Но я же запомнил номер, черт подери! – закричал Буассо. – Обратись мы в полицию, его схватили бы раньше, чем он устроил аутодафе!

Марк положил парню руку на плечо, ему хотелось его утешить.

– В ответе родители, ты-то при чем?

– Они – гады. Чтобы, не дай бог, не попасть в газетную хронику, предпочли оставить преступника на свободе. Меня эта мысль с ума сводит!

– Ты говорил с ними об этом?

– Я с ними вообще не разговариваю с тех пор, как понял, что они совершили. И от наследства отказался. Не хочу ничем быть им обязанным. За лечение заплатили дедушка с бабушкой.

Марк вздохнул.

– Ты в этом говнище ни за что не отвечаешь, тебе было десять лет.

– Это не снимает вины.

– Снимает. Много кто может упрекнуть себя в этом деле, но не ты. Уж ты мне поверь.

Максим сжал голову руками. До еды он так и не дотронулся. Марк, глядя на него, вздохнул. Нравился ему этот паренек: цельный, чувствительный, уязвимый, честный. Карадек очень хотел бы ему помочь.

– Послушай, я знаю: всегда легче говорить, чем делать, но ты все-таки постарайся, найди средство и оставь все это позади. Понял? И скажи на милость, что ты вообще тут делаешь?

– То есть?

– Я имею в виду в Нанси. Мотай отсюда как можно скорее. У тебя здесь куча скверных воспоминаний. Не ерепенься, прими от родителей деньги и уезжай в Нью-Йорк, заплати за театральную школу и учись себе. У нас одна жизнь, и проходит она быстро.

– Я не могу никуда ехать.

– Почему это?

– Я же вам сказал, я болен. У меня проблемы с психикой. Психолог, который со мной работает, живет здесь и…

– Погоди! – Марк, подняв руку, прервал паренька, потом взял со стойки визитную карточку ресторана и написал на ней телефон и фамилию, карточку протянул Буассо.

– Эстер Азьель, – прочитал тот. – Кто это?

– Врач-психотерапевт, работала в больнице Святой Анны. Француженка, но живет теперь в Америке. Работает в больнице на Манхэттене, имеет там свой кабинет. Если у тебя появятся в Нью-Йорке проблемы, сходи к ней и скажи, что от меня.

– Откуда вы ее знаете?

– Я тоже нуждался в помощи – депрессии, галлюцинации, кризисы, боязнь людей, боязнь самого себя… Двери в ад, как ты сказал, тоже были для меня открыты.

Максим замер, недоверчиво покосившись на Карадека.

– Глядя на вас, трудно в это поверить. И что теперь? Вы выздоровели?

Марк отрицательно качнул головой.

– Нет, от этой чертовщины до конца избавиться невозможно. И это плохая новость.

– А хорошая?

– Хорошая: можно научиться с ней жить.

4

Анжела Карлайл положила на садовый столик старый альбом в матерчатой обложке. Еще недавно люди складывали из своих воспоминаний книгу, теперь делают сто снимков на телефон и забывают о них.

Глэдис и Анжела бережно переворачивали страницы, пристально вглядываясь в фотографии, и я вместе с ними. Шлюз открылся, хлынуло прошлое. Фотографии помогли Джойс ожить. Сестрам было больно, сестры были счастливы.

Мелькали годы – 1988-й, 1989-й, 1990-й… Я видел на фотографиях совсем не то, что ожидал. В те времена Джойс вовсе не была накачанным наркотиками зомби, какую мне представила Марлен Делатур. Она была цветущей молодой женщиной. Радостной. Великолепной. Не сгустила ли краски бывшая сотрудница газеты «Сюд-Уэст»? Или сделала поспешные выводы, что так свойственно людям ее профессии?

В обществе сестер я соблюдал предельную осторожность. Даже в мыслях не имел затронуть тему проституции.

– Одна французская журналистка сказала мне, что после рождения Клэр Джойс не притрагивалась больше ни к кокаину, ни к героину.

– Джойс никогда не имела дела с кокаином, – возмущенно отрезала Анжела. – У нее были проблемы с героином, но давным-давно. Клэр родилась в девяностом. К тому времени Джойс уже забыла о наркотиках. Она вернулась в семью, жила с мамой в Филадельфии, нашла себе работу в библиотеке и еще работала волонтером в центре социальной адаптации.

Мысленно я взял на заметку новую информацию и продолжал рассматривать фотографии. Теперь передо мной была маленькая Клэр. Клэр с мамой, с тетями, с бабушкой. От волнения у меня перехватило горло. Как не щемить сердцу, если видишь любимую шестилетней или семилетней девочкой?

Я подумал о той новой жизни, что затеплилась теперь в Клэр. Что, если это девочка, и она будет похожа на нее? Только бы мне удалось найти мою Клэр!

Мы находились очень далеко от тех малоприятных портретов, какие рисовали в газетах журналисты. Все три сестры Карлайл были женщинами образованными и жили в достатке. Их мать Ивонна была юристом и всю жизнь проработала в аппарате мэра Филадельфии.

– Что-то я не вижу фотографий вашего отца, – удивился я.

– А вы когда-нибудь миражи фотографировали? – поинтересовалась Глэдис.

– Или сквозняк с мужским орудием наперевес? – подхватила Анжела.

Обе сестры прыснули. И я тоже не мог сдержать улыбки.

– А Клэр? Кто ее отец?

– Понятия не имеем, – ответила Глэдис, пожав плечами.

– Джойс никогда о нем не говорила, а мы не спрашивали.

– Не может этого быть! Ваша племянница, она-то наверняка спрашивала, и не раз!

Анжела сдвинула брови, приблизила свое лицо к моему и пророкотала:

– Вы видели в этом альбоме мужчин?

– Нет.

– А в этом доме вы их видели?

– Нет, не видел.

– Их здесь нет, никогда не было и не будет. Мы, Карлайл, такие, живем без мужчин. Мы из амазонок.

– Сравнение не кажется мне точным.

– Почему?

– В греческой мифологии амазонки ломали своим сыновьям руки и ноги или ослепляли, чтобы использовать как рабов.

– Вы прекрасно поняли, что я хотела сказать. Мы не нуждаемся в мужчинах, писака. Это наше кредо, и мы так живем, нравится тебе это или нет.

– Мужчины – они же разные.

– Нет, все одним миром мазаны: легковерные, трусливые, лживые фанфароны. На вас нельзя положиться. Вы мните себя воинами, а на деле – марионетки, послушные своим капризам. Трубите о мужестве, а гонитесь за дешевкой.

Я не остался в стороне, вступил в дискуссию, поддержал разговор, рассказал о Натали, которая оставила меня с месячным Тео на руках. Но не смягчил сердца амазонок.

– Исключение только подтверждает правило, – вынесла вердикт Анжела.

Солнце клонилось к закату, жара спадала, и мое терпение не осталось без награды. Даже не зная, кто я такой на самом деле, сестры невольно заговорили откровеннее. Смягчилась понемногу и Анжела. Говорила она по-прежнему жестко, но я чувствовал: наша с Тео судьба ее тронула.

Анжела закрыла альбом. Солнце заслонили, стеснившись, тучки, а потом снова открыли его, рассеявшись.

– Почему вы сказали, что чувствуете себя виноватой в смерти Джойс? – спросил я Анжелу.

– Мы все виноваты, – подала голос Глэдис.

Анжела вздохнула.

– Дело в том, что на выходных, когда это произошло, нас здесь не было. Мы навещали маму в Филадельфии. Джойс не захотела поехать с нами. И хотя говорила, что все у нее нормально, я опасалась, как бы она не двинулась в дурную сторону.

Глэдис нашла нужным внести ясность.

– Мы съездили буквально туда и обратно; маме только что прооперировали бедро, и она не могла передвигаться. Естественно, она умирала от беспокойства из-за Клэр, и, честно сказать, я совсем не уверена, что, останься мы здесь, что-нибудь бы изменилось.

– Как все происходило на самом деле?

Анжела начала:

– Я первая увидела мертвую Джойс, у нее в ванной, в воскресенье вечером, когда мы вернулись. В руке у нее торчал шприц. Падая, она ударилась о раковину, у нее была разбита голова.

– Следствия не было?

– Было, конечно, – подхватила Глэдис. – Смерть была неестественной, поэтому судебно-медицинский эксперт потребовал вскрытия.

Анжела добавила:

– Полиция поддержала его требование, поскольку незадолго до смерти Джойс им позвонила неизвестная женщина и предупредила об агрессивном нападении на сестру.

По мне волной, от макушки до пяток, побежали мурашки. Я хорошо знал это ощущение. Всегда, когда пишешь роман, наступает минута, когда герои тебя изумляют. Бывает, они задумывают дела, о которых ты даже не помышлял, или, затеяв разговор, делают невероятное признание, которое едва успевают записать твои пальцы, бегающие по клавишам. Разумеется, ты всегда можешь отказаться от неожиданных поворотов, нажать на Delete и сделать вид, будто ничего и не было. Но обычно ты так не поступаешь, потому что непредсказуемое и есть нерв творчества. Только он поведет твою историю туда, где не бывал никто. Упоминание Анжелы об анонимном звонке тоже было прорывом в неведомое.

– Следователь изучил все последние звонки на телефоне Джойс. Был арестован и посажен в тюрьму дилер, с которым она имела дело, – скользкий прохиндей из местных. Он не стал скрывать, что продал ей солидную порцию наркотиков перед выходными, но на день смерти Джойс у него было железное алиби, и его отпустили.

И тогда я задал очень серьезный вопрос:

– У кого могла быть причина хотеть смерти вашей сестры?

Глэдис грустно улыбнулась.

– Ни у кого, я думаю. Но когда имеешь дело с наркотиками, можешь невольно оказаться среди очень страшных людей.

Анжела снова вступила в разговор.

– В любом случае вскрытие подтвердило передоз. Рана на голове была результатом падения – Джойс, падая, ударилась головой о раковину.

– А анонимный звонок?

– В те времена сплошь и рядом анонимно звонили в полицию. Подростки баловались, злили полицейских…

– А вам не кажется, что это все же очень странное совпадение?

– Да, безусловно. Мы тогда наняли адвоката, хотели получать бумаги о ходе следствия.

– И что же?

Лицо Анжелы стало вдруг холодным и замкнутым. Она словно бы пожалела, что так разговорилась. Словно бы вспомнила, что понятия не имеет, кто я такой. Вспомнила, что полчаса назад я сказал: возможно, моя информация о племяннице их заинтересует.

И Анжела действительно спросила:

– Что вы хотели сообщить нам? Что нового вы можете сказать о Клэр?

Я знал, что этот момент настанет и вряд ли пройдет очень гладко. Мой телефон по-прежнему лежал на столе. Я стал перелистывать фотографии. Искал одну, единственно нужную: позавчерашнее селфи, мы сделали его перед тем, как идти в ресторан, на фоне антибского порта и форта Карре. Наконец нашел и протянул телефон Анжеле.

– Клэр жива, – тихо сказал я.

Она впилась глазами в фотографию, потом с яростью швырнула телефон на землю.

– Вон из моего дома, шантажист! – крикнула она и зарыдала.

1

– Ну папа! Тео сам! Сам!

Сын завтракал, сидя на высоком стульчике, и наконец-то вырвал у меня из рук пластмассовую ложечку, настаивая, что расправится с мясным пюре самостоятельно. Убедившись, что слюнявчик крепко держится, я, за неимением пакета с попкорном, вооружился стаканчиком кайпириньи^[15] и уселся смотреть спектакль расправы с пюре. Трудно приходится, когда ручонки тебя не слушаются. Носу, подбородку, волосам, стулу, полу – всему вокруг досталось пюре, но в рот, кажется, не попало. Что страшно веселило Тео, и я хохотал вместе с ним.

В воздухе веяло Италией. Мы с Тео сидели под аркадами внутреннего дворика гостиницы «Бридж Клаб», зеленого оазиса посреди Нью-Йорка. Этакая идиллия вне времени и пространства, что и оправдывало бешеные цены этого отеля.

– Сюду, – сказал Тео.

– Да уж, дружок, ты постарался, пюре повсюду. Но думаю, хвастаться не стоит. Ну что? Теперь йогурт?

– Нет! Идем!

– Я не услышал «пожалуйста»!

– Жаста, папа, идем!

Ладно, йогурт съедим потом. Я принялся вытирать мордашку Тео. Нелегкое занятие. Он вертел головой во все стороны, лишь бы убежать от салфетки. Вытер, снял слюнявчик, поднял малыша и отправил его странствовать по идиллическому дворику среди пальм, экзотических растений и плюща, который затянул все стены.

Посередине дворика пригорюнился мраморный ангелок возле великолепного фонтана, окруженного цветами и барьерчиком из зелени. Я смотрел, как сын отправился в странствие по лабиринту геометрически подстриженных кустов, и вдруг вспомнил «Сияние» Кубрика^[16], и меня прохватила дрожь.

– Не уходи далеко, Тео! Ты меня слышишь?

Мальчуган обернулся, улыбнулся расчудесной улыбкой и помахал мне рукой.

Я взялся за телефон и убедился, что Анжела нанесла ему серьезный урон. На экране появилась трещина, но корпус оказался прочным, и телефон работал. Я подключился к гостиничному вай-фаю и не меньше десяти минут пытался найти Оливию Мендельсон, соученицу Клэр, единственную свидетельницу ее похищения. Безуспешно. Вряд ли, конечно, спустя десять лет она могла бы сообщить мне что-то полезное, но это был хоть какой-то шанс, и другого мне не светило. Настроение было не блестящее. Я думал о Клэр, которая переживала второе в жизни похищение…

Ко мне подошла официантка.

– Господин Бартелеми, вас спрашивают.

Я повернул голову. У входа рядом с коктейль-баром стояла Глэдис, младшая из сестер Карлайл. Она была уже не в белом платье, а в кожаной куртке, ярком комбинезоне с психоделическим рисунком и на головокружительно высоких каблуках. Я залюбовался кошачьей грацией, с какой она двигалась между марокканских фонарей по дорожке из керамической плитки, проложенной посреди газона.

Я обрадовался, увидев Глэдис. Уходя от сестер Карлайл, я написал адрес гостиницы на своей визитной карточке и положил ее под стакан на столике у крыльца.

– Добрый вечер, Глэдис, рад вас видеть.

Она села на плетеный стул напротив меня, но ничего не ответила.

– Я прекрасно понимаю вашу сестру. Ее реакция…

– Анжела считает, что вы мошенник и хотите вытянуть из нас деньги.

– Мне не нужны деньги.

– Я знаю. Я набрала ваше имя в Интернете. Думаю, вы неплохо зарабатываете на жизнь.

К нам подошла официантка, и Глэдис заказала зеленый чай с мятой.

– Покажите мне еще раз фотографию, – попросила она.

Я протянул ей телефон, нажал клавишу слайд-шоу – и на экране одна за другой побежали фотографии Клэр. Глэдис смотрела на них как завороженная, на глазах у нее показались слезы.

– Чего вы хотите, если не денег?

– Вашей помощи в поисках женщины, которую я люблю.

Не спуская глаз с Тео, зачарованного полосатым гостиничным котом, я добрых четверть часа рассказывал в подробностях о моем расследовании. Начал с нашего знакомства с Клэр и ссоры на юге Франции, потом перешел к цепочке событий, которые привели меня в Нью-Йорк. Я не сказал только о беременности Клэр, не хотел перегружать лодку.

Глэдис слушала меня, замерев, веря и не веря. Она была умной девушкой: сначала как следует подумала, а потом спросила:

– Если все, что вы мне рассказали, правда, почему вы не обратились в полицию?

– Потому что Клэр не захотела бы этого.

– Почему вы так уверены?

– Подумайте сами. Десять лет Клэр избегала полиции. Я не вправе разглашать тайну, которую она так старательно скрывала.

– Даже рискуя ее жизнью? – воскликнула она.

На этот вопрос я не мог ответить. Я сделал выбор, который мне казался наиболее приемлемым. И намеревался идти выбранной дорогой до конца.

– Я делаю все возможное, чтобы ее найти, – сказал я.

– Здесь, в Гарлеме?

– Да, я думаю, что объяснение ее похищения нужно искать хотя бы отчасти здесь, в ее прошлом.

– Но вы романист, а не детектив.

Я не стал ей объяснять, что, по моему разумению, между писателем и детективом не такая уж большая разница, и, желая ее успокоить, сказал:

– Марк Карадек, один из моих друзей, известный следователь, продолжает вести розыски во Франции.

Я отыскал взглядом Тео – тот пытался забраться на керамический кувшин в два раза больше него.

– Тео, осторожнее!

«А ты, папочка, говори себе, говори…»

Глэдис прикрыла глаза, желая хорошенько подумать. Умиротворяющее журчанье фонтана напоминало мне расслабляющие шумы в приемной, когда я ждал иглоукалывания.

– В глубине души у меня всегда теплилась надежда, что Клэр жива, – призналась она. – Мне было двадцать четыре, когда похитили племянницу, и я помню, что в течение нескольких недель после этого у меня было ощущение…

Глэдис замолчала, подыскивая слова.

– Было ощущение, что за мной следят. Ничего конкретного, но чувство было совершенно явственное.

Я не прерывал ее.

– Даже когда была обнаружена ее ДНК у этого педофила, я подумала, что в картине не хватает многих пазлов.

Странное дело: кто бы ни приближался к этому делу, у всех возникало ощущение недосказанности, пустот…

– Вы действительно не знаете, кто был отцом Клэр?

– Нет, и думаю, что это не имеет значения. У Джойс бывали любовники, но она к ним не привязывалась. Думаю, что вы поняли: у нас в семье женщины действительно свободны. В хорошем смысле слова.

– Ваша ненависть к мужчинам, на чем она основана?

– Это не ненависть. Скорее желание не чувствовать себя жертвой.

– Жертвой чего?

– Вы образованный человек, Рафаэль, и не мне напоминать вам, что во все времена и во всех обществах мужчины господствовали над женщинами. Превосходство мнимое, но оно так укоренилось в мозгах, что кажется естественным и очевидным. А если прибавить к этому еще и то, что мы черные женщины…

– Не все мужчины – тираны.

Глэдис посмотрела на меня, как на полного тупицу.

– Речь не о личностях. Речь о социуме, об общественном сознании. Впрочем, оставим это. Надеюсь, что в расследовании вы успешнее, чем в социологии.

Она отпила глоток чая и открыла красивую сумку ослепительно-красного цвета.

– Не знаю, что именно вы у нас здесь ищете, но я принесла вам вот эти фотокопии.

Глэдис достала картонную папку. Я заглянул на первые страницы. Это были следственные документы, которые получила Анжела благодаря нанятому ею адвокату.

– Полного досье у нас нет. Но, быть может, вы как человек со стороны увидите свежим взглядом то, чего мы не заметили.

Глэдис внимательно посмотрела на меня и решилась. У нее было и еще что-то важное для меня.

– В качестве детектива вы можете туда заглянуть, – сказала она и протянула мне ключ на кольце с рекламным брелоком.

– Куда именно?

– На склад, где хранятся вещи Джойс и ее дочери. Сходите туда. Возможно, найдете что-то интересное.

– Почему вы так думаете?

– Спустя несколько недель после смерти Джойс мы сняли бокс на этом складе, чтобы сложить туда ее вещи. Когда мы туда приехали, бокс, который мы зарезервировали, еще не освободился. Предыдущий съемщик не поторопился с выездом. Владелец предложил нам временно сложить вещи в другой бокс.

Глэдис говорила быстро, и мне было не просто ее слушать, однако все, что она говорила, меня крайне заинтересовало.

– И вы только подумайте! На следующий день бокс, который должен был быть нашим, сгорел. Вы не находите, что получается слишком много случайностей?

– Кому же понадобилось уничтожать вещи Джойс?

– А это узнавать вам, господин романист!

Я замолчал и посмотрел на Глэдис. Мне приятно было на нее смотреть – выражением лица, мимикой она напоминала мне Клэр.

Напоминала… Как мне тебя не хватает!

– Спасибо за оказанное доверие.

На лице Глэдис отразилось сомнение, потом она посмотрела мне прямо в глаза.

– Я оказываю вам доверие, потому что не могу иначе, – пусть даже не уверена, что девушка, которую вы показали, действительно Клэр. Но я предупреждаю вас: нам с Анжелой понадобились годы, чтобы прийти в себя после смерти сестры. Теперь у нас обеих есть семьи, дети, и я не позволю торговцу надеждами разрушить наш семейный очаг.

– Я ничем не торгую, – обиделся я.

– Вы романист. Вы продаете красивые истории.

– Сразу видно, что вы не читали моих книг.

– Если Клэр жива, найдите ее – вот и все, о чем я вас прошу.

2

Дождь пошел, как только Марк выбрался из Нанси. Опять двадцать пять! Снова полтора часа в пути, только теперь в обратную сторону, и ехать гораздо тяжелей из-за груза и скользкой дороги.

Бывший полицейский вновь появился в жандармерии Фальсбура. Как он и опасался, Музелье на месте не было, зато на месте сидела Сольвейг и отрабатывала сверхурочные за компьютером в Фейсбуке.

– Что, капитан, решили заночевать в нашем чудесном участке?

Карадек не был расположен к шуткам.

– Где Музелье?

– Думаю, что дома.

– А где его дом?

Сольвейг взяла листок бумаги из стопки возле принтера и стала рисовать план.

– Вот здесь живет полковник, – сказала она, поставив жирный крест. – Он живет в Киршат, небезызвестном местечке между Стейнбуром и Атматом.

Опершись на стойку, Марк тер себе виски, чувствуя приближающуюся мигрень. Все названия, точь-в-точь походившие на эльзасские, действовали ему на нервы.

Он сунул план в карман, поблагодарил Сольвейг и снова двинулся в путь под проливным дождем. За время, пока он проехал тридцать километров, почти совсем стемнело. В темноте загорелся датчик масла. Вот жесть! Уже не первый месяц его «рейндж» маленько подкапывал, но, выезжая из Парижа, Марк постарался: провел тотальную проверку! Карадек скрестил пальцы, чтобы не стало хуже. Проехал еще несколько километров, и датчик погас. Ложная тревога. Машина у него старая, битая, может хандрить, может капризничать, но в конечном счете не подведет.

Следуя указаниям Сольвейг, Марк съехал с автотрассы Д6 и свернул на узкий проселок, уводящий в лес. В какой-то момент ему показалось, что он заблудился, но тут лес раздвинулся, и он выехал на лужок, посреди которого стоял небольшой дом с голубятней. Старый крестьянский дом, какие испокон строили в Эльзасе, ветхая руина, ничуть не похожая на картинку из журнала «Ар э декорасьон».

Дождь прекратился. Карадек остановил машину, вылез и, меся грязь, направился к дому. У дверей на низком стульчике под голой лампочкой сидел Франк Музелье с банкой пива в руках.

– Я ждал тебя, капитан, – сообщил он. – Чувствовал, что вернешься, – и бросил Карадеку банку.

Марк поймал ее на лету.

– Давай садись, – предложил жандарм, показав на адирондакское кресло из кедра, которое стоял с ним рядом.

Карадек садиться не захотел и стоя закурил сигарету. Жандарм расхохотался.

– Желтая сумка, ясное дело! Вот где я проврался, как жалкий новичок!

Марк стоял и слушал. Музелье, как говорят про подследственных, созрел. Больше не стоило задавать вопросы, нужно было только слушать, дожидаясь ответов. Мало-помалу жандарм собрался с мыслями.

– Видел бы ты меня в те времена! Сейчас перед тобой пивная бочка, а тогда я был хоть куда. Жил с женой, у нас был сын… Я был хорошим полицейским, с амбициями… Дай-ка мне сигаретку, пожалуйста.

Марк протянул ему пачку и зажигалку. Музелье сунул в огонек конец сигареты, сделал долгую затяжку и задержал дыхание, прежде чем выпустить дым.

– Так ты хочешь знать, что на самом деле было в тот самый вечер, да? Он запомнился мне, тот четверг двадцать пятого октября две тысяча седьмого, такие выпадают не часто. Я провел вечер в Метце, у Жюли, моей любовницы, она работала продавщицей в «Галери Лафайет». Знаешь, наверное, присловье: «Ты ко мне – я от тебя, я к тебе – ты от меня». Это про нас с Жюли. Мы с ней тогда в очередной раз поругались. А до этого налегли на выпивку и на кокаин. Я сел в машину где-то около полуночи, был пьян, соображал плохо. Но тогда еще я не покатился вниз – только начинал скатываться.

Он сделал несколько затяжек, потом выпил пива и снова заговорил.

– Я крутил уже баранку примерно с час, когда это все случилось. Я, понимаешь, до того напился, что перепутал дороги и тыкался туда-сюда, пытаясь снова выехать на департаментскую автотрассу. И вдруг – хлоп! Она у меня прямо перед машиной. Откуда взялась, сам не знаю – стоит, как козочка в свете фар…

– Клэр Карлайл, – догадался Марк.

– Как ее зовут, я узнал позже. Прозрачная, похожая на призрак, в пижамных штанах и майке. Жуть какая-то, но красиво. Я со всех сил нажал на тормоза – и все же задел ее, она полетела на землю.

Он снова замолчал и вытер нос рукавом, словно был маленьким мальчуганом.

– Я не знал, что делать. Вышел из машины посмотреть. Наклонился – лежит мулаточка, тощая и очень хорошенькая. Лет пятнадцати или шестнадцати. Рядом с ней желтая спортивная сумка. Сначала мне показалось, что я сшиб ее насмерть, но когда наклонился пониже, услышал: дышит. Она, конечно, поцарапалась, но ран или большой крови не было.

– И что же ты сделал?

– Врать не буду, сначала хотел уехать. Если вызывать пожарных или «Скорую», тут же приедет и полиция. Заставит дуть в трубку, проверит на наркотики – и пиши пропало. Пьяного жандарма с носом в кокаине по головке не погладят. А как я перед женой оправдаюсь? Я же сказал ей, что допоздна на работе.

– И что же?

– Запаниковал. Поднял девчонку, устроил на заднем сиденье. Забрал желтую сумку и поехал обратно к Саверну, хоть и не знал, что буду делать. Дорогой решил порыться в сумке, посмотреть, может, найду документы, удостоверение личности, а там… Да я, черт побери, в жизни не видал столько денег! Десятки пачек. Сотни тысяч евро.

– Выкуп за парнишку Буассо.

Музелье, соглашаясь, кивнул.

– Я обомлел. У меня все это в голове не укладывалось. Откуда у девчонки такая куча денег? Мне об этом даже думать не хотелось. А хотелось как можно скорее все разрулить. И знаешь, у меня вдруг затеплилась надежда, что все обойдется. Показалось, что я как-то со всем управлюсь. У меня в Саверне невестка медсестрой в больнице работала. Но я постеснялся ей звонить. В конце концов решил по-другому: положил девчонку вместе с сумкой на задах больницы возле прачечной и уехал. Проехал несколько километров, потом позвонил в больницу, анонимно предупредил о раненой на задах и сразу повесил трубку.

Жандарм замолчал и стал вливать в себя пиво, как бензин в автомобильный бак. Его одутловатое лицо покрылось крупными каплями пота. Темно-синяя форменная рубашка была расстегнута на груди, и из-под нее выглядывали седые волосы.

– На следующий день с утра пораньше помчался в больницу. Выдумал фальшивый предлог: проверку по поводу кражи лекарств. К нам поступило несколько сигналов о кражах со складов районных аптек. Я начал опрашивать медперсонал и очень скоро понял, что девчонки в больнице нет. Под большим секретом расспросил и невестку. Она подтвердила мне, что в приемном покое приняли ночью сообщение, но на указанном мной месте санитары никого не нашли. Мне трудно было поверить, что девчонка пришла в себя и сделала ноги… По счастью, в больнице решили, что сообщение было ложным. Такие звонки у них тоже бывают; они не придали ему значения и никому ни о чем не сообщали.

Снова зарядил дождь, зашуршал по листве деревьев. В темноте стеснившийся вокруг лес пугал и тревожил. Зеленая крепость таила в себе тропы, которыми враг мог пробраться куда угодно.

Капли дождя падали Карадеку на лицо, на плечи, но он не обращал на дождь внимания, всем своим существом слушая Музелье.

– Я не мог понять, что все это значит, и поехал туда, где сбил девчонку. Вот там я и заметил столб дыма, который поднимался над лесом.

Перед глазами Музелье, похоже, вновь возникла страшная картина; он занервничал, стал вытирать пот.

– Когда стало ясно, что происходило в этом бараке, я догадался, что девчонка тоже была жертвой Киффера и что ей удалось сбежать. Анализы ДНК делаются медленно, так что прошло целых две недели, пока мы узнали, что зовут эту девочку Клэр Карлайл. Все считали ее мертвой, но я-то знал, что она жива. И частенько думал, что же с ней сталось и каким образом ей удалось выскользнуть из ловушки. Я не понимал, почему никто и никогда не упоминал об астрономической сумме выкупа, который Киффер держал у себя и который удалось стащить девчонке. В конце концов Максим Буассо преподнес мне ответ на блюдечке с золотой каемочкой… Но только через девять лет.

В лице Марка не дрогнул ни один мускул, и он бесстрастно задал следующий вопрос:

– Кроме денег, в сумке было еще что-нибудь?

– В сумке?

– Да. Подумай хорошенько.

– Та-ак… ну да, телефонная карта и… какая-то толстая тетрадь в картонной синей обложке…

– Ты заглянул в тетрадь? Что там было?

– Да нет, не заглянул. У меня других дел было по горло, сам понимаешь.

Дождь разошелся вовсю. Больше тут узнавать было нечего. Карадек поднял воротник, повернулся и направился к машине. Музелье потащился за ним, увязая в грязи.

– Она выжила? – спрашивал он умоляюще. – Девчонка эта? Я уверен, ты знаешь, капитан! Скажи по секрету, как коллега коллеге!

Марк сел в «Рейнджровер», даже не взглянув на «коллегу».

– Я места себе не нахожу из-за этой истории! – кричал Музелье.

Карадек тем временем включил зажигание.

– Сообщи я в полицию, что сбил девчонку, ее бы там расспросили и, может, спасли бы всех остальных! Черт! Черт! Черт! Откуда мне было знать?!

«Рейндж» мчался по шоссе, а жандарм все кричал вслед Карадеку:

– Я не знал! Не знал!

Красные глаза алкоголика были полны слез.

3

Из патио нас прогнали темнота и комары, и мы не пожалели, что ушли оттуда. Гостиная «Бридж Клаба» с деревянными резными панелями, старинными коврами и мягким полусветом походила на уютный кокон, мягкие диваны так и манили на них присесть. Всякий раз, когда я оказывался в этой комнате, набитой всевозможными экзотическими безделушками, мне казалось, что я стал гостем английского путешественника, вернувшегося из очередной экспедиции. Или, может быть, попал в клуб «Кентавр», столь любимый Блейком и Мортимером, или в кабинет Генри Хиггинса из фильма «Моя прекрасная леди»…

Тео подошел к камину и уже взялся было за кочергу.

– Эй, положи ее на место, малыш! Это штука для взрослых!

Я подхватил сына до того, как он успел чем-нибудь покалечиться, и посадил рядышком с собой на диван, собираясь всерьез заняться папкой, которую мне передала Глэдис. Я уже просмотрел ее, однако меня не порадовало то, что я там увидел: фотокопии с фотокопий, бледные, почти не читаемые тексты с кучей английских специальных терминов.

Но я сразу нашел бумажку, которая заинтересовала меня в первую очередь: запись о звонке в полицию по номеру 911 от 25 июня 2005 года в 3 часа дня. Женский голос сообщил об «агрессивном нападении» по адресу Билберри-стрит, 6, дом Джойс Карлайл. «Быстрее! Ее убивают!» – умолял голос.

Я стал искать в стопке листков заключение о смерти Джойс. Бумага свидетельствовала, что смерть наступила в 4 часа дня, – немалое расхождение во времени.

– Пусти, папа! Пажаста!

Тео подарил мне передышку в две с половиной минуты – целую вечность!

Я спустил его с дивана и продолжил чтение.

К дому Джойс была отправлена полицейская машина. В 15 часов 10 минут офицеры Пауэлл и Гомес прибыли на место. В доме, по всей видимости, никого не было. Они осмотрели все вокруг и не нашли ничего подозрительного. Заглянули через окна в гостиную, кухню, ванную и спальню нижнего этажа, но никого не увидели. Никаких следов агрессивных действий, пятен крови, ничего не разбито и не сломано. Они сочли звонок розыгрышем. Скверной шуткой. Такие звонки в полицейских участках получали десятками, особенно в Гарлеме.

Политика «нулевой терпимости», проводимая мэром Нью-Йорка Рудольфом Джулиани, а потом и его преемником: усиленный контроль за поведением в общественных местах, проверка документов и многое другое, жертвами которой в первую очередь стали чернокожие и латиносы, повела к своеобразной реакции со стороны подозреваемых. Позже она повлечет за собой беспорядки в Фергюсоне. Раздраженные постоянным вниманием полицейских, обитатели наиболее контролируемых кварталов стали осложнять работу полиции ложными вызовами. Пик ложных вызовов приходился как раз на то лето, потом их стало гораздо меньше.

Однако относительно этого звонка было произведено расследование. Он был сделан из телефона-автомата, расположенного в квартале Лоуэр-Ист-Сайд, на углу улиц Бауэри-стрит и Бонд-стрит. Иными словами, километров за пятнадцать от Гарлема.

Какие выводы можно было из этого сделать? Что звонок – ложный вызов? А если нет, то ясно, что женщина, набравшая 911, совершенно точно не была свидетельницей нападения на Джойс. Каким образом она могла узнать о нападении? Возможно, Джойс позвонила ей по телефону? Но в таком случае почему она сама не набрала 911? И почему полицейские, прибывшие на место вызова, не обнаружили ничего подозрительного? Круг замкнулся. Змея укусила свой хвост. Мне стало совершенно ясно, что кто-то не говорил правды. А если точнее, откровенно врал.

Я поднял голову. Сын обвораживал хорошенькую блондинку, которая сидела с бокалом мартини у камина. Она помахала рукой, приглашая к ним и меня, и я ответил вежливой улыбкой, не стронувшись с места. И сразу вспомнил своего друга, писателя Т., разведенного мачо; тот рассказывал, что его двухлетний сынишка – настоящий «магнит для девушек» и действует неотразимо, когда папа хочет за кем-то поухаживать.

Я снова занялся папкой. Следователем, расследовавшим смерть Джойс Карлайл, была женщина-кореянка по имени Мэй Су-юн. Она затребовала список всех телефонных звонков как со стационарного, так и с мобильного телефона Джойс. Распечатка с детализацией показала, что накануне дня смерти Джойс говорила с неким Марвином Томасом, двадцати семи лет, не раз уже сидевшим за продажу наркотиков и ограбления с насилием. Дилер трижды появлялся среди набранных Джойс номеров на протяжении двух последних недель ее жизни. Мэй Су-юн выдала ордер на его арест.

По бумагам Марвин Томас подходил на роль убийцы как нельзя лучше: богатое уголовное прошлое, насилие при ограблениях. Находясь под следствием, он подтвердил, что продал солидную порцию героина Джойс Карлайл, а вот что касается возможного агрессивного нападения, то у молодого человека оказалось железобетонное алиби. В то время, когда Джойс умирала, он вместе с двумя приятелями находился в Нью-Джерси, развлекался в Атлантик-Сити. Несколько видеокамер записали его агрессивные выходки в гостинице, в спа и в казино. Марвина Томаса отпустили на свободу.

В дальнейшем заключение патологоанатома после вскрытия подтвердило гипотезу передозировки наркотиков, и лейтенант Су-юн, не находя противоречащих этой версии улик, предложила закрыть дело.

Я помассировал себе веки. Мне было не по себе, я чувствовал себя подавленным. Я узнавал все больше, но не продвигался ни на шаг вперед. А дальше? Что мне делать дальше? Искать дилера? Постараться добыть более точные сведения у офицеров Пауэлла и Гомеса? Встретиться с Мэй Су-юн? Но никто из этих людей, по моему мнению, не держал в руках ключ к этому делу. С тех пор прошло одиннадцать лет. Дело было быстро закрыто. Трудно было поверить, что участники хорошо его запомнили. К тому же время меня торопило, и у меня не было ни малейшей возможности внедриться в джунгли нью-йоркской полиции.

– Папа! Биби!

Сын покончил с обольщениями и вернулся к родным пенатам, глаза у него слипались. Я захлопал по карманам в поисках волшебной машинки и нащупал ключ от склада, который дала мне Глэдис.

Час был поздний, но мы находились в городе, который не спал никогда, и брелок на ключе подтверждал: «Coogan’s Bluff Self Storage – Open 24/7».

Беда была только в том, что я отпустил красавицу Марике, и няни у меня под рукой не было. Я наклонился к Тео и прошептал ему на ухо:

– Что скажешь, великан, если мы с тобой прогуляемся?

1

Франк Музелье внезапно почувствовал озноб, поставил банку с пивом прямо на дорожку и вернулся в дом.

Гостиная была копией хозяина – жалкой, но с большими претензиями. Обширная комната с низким потолком, украшенная растрескавшимися деревянными панелями и пыльными охотничьими трофеями: голова кабана, оленьи рога, чучело рябчика.

Франк зажег камин и глотнул рислинга, но его было явно недостаточно, чтобы согреться и позабыть историю с Клэр Карлайл. В загашнике у жандарма оставалось немного травки и пара таблеток. Откровенно говоря, маловато для сегодняшнего вечера. И Музелье отправил эсэмэску Лорану Эско, лоботрясу-лицеисту, который снабжал его травкой и требовал, чтобы его называли Эскобар^[17].

Да, такова была реальность, о которой не говорили каждый день в новостях: наркотики в сельской местности стали самым обычным делом. В ограблениях, нападениях, сведениях счетов, которые расследовал Музелье, без них не обходилось. Даже в живописных деревеньках, где и жителей-то было не больше трехсот, за розовыми лепестками всегда белел порошок.

«О’кей, два грамма», – тотчас же отозвался дилер. Франк плюхнулся на диван и стал ждать. Он жалел себя, но жалость – не то чувство, какое способно хоть как-то изменить нашу жизнь. В душе Музелье постоянно боролись воля и инерция, и инерция всегда побеждала.

Жандарм расстегнул рубашку и стал разминать себе грудь. Ему трудно дышалось, его бил озноб. Он нуждался в тепле, ему хотелось почувствовать успокаивающий запах шерсти, псины, но старичок Мистуфль умер прошлой весной.

Демаркационная линия. Виновен или невиновен?

Музелье никак не удавалось вынести себе приговор, и он беспрестанно выступал адвокатом перед воображаемым судом. Факты, одни только факты: девять лет назад он сбил девчонку, которой нечего было делать в этот час на этой дороге. Он довез ее до больницы, сообщил о ней дежурной. Да, в ту ночь он набрался, можно сказать, до ушей, но главное он сделал. А если девчонка предпочла сбежать, значит, и она была виновата не меньше.

Музелье услышал шум мотора.

Эскобар не заставил себя ждать.

Жандарм, раб белого порошка, вмиг вскочил на ноги. Он открыл дверь и вышел на террасу, стараясь рассмотреть сквозь пелену дождя знакомый силуэт. Кто-то шел к нему, но это был не Эскобар.

Мужчина подошел ближе, и жандарм увидел, что на него смотрит дуло пистолета.

От изумления он приоткрыл рот, но не смог произнести ни слова. Демаркационная линия. Виновен или невиновен? Похоже, кто-то решил этот вопрос за него, и Франк покорно склонил голову.

«Может, оно и к лучшему», – подумал он, пока его череп еще не разлетелся на куски.

2

Гарлем. Девять часов вечера.

Мы вышли из такси неподалеку от станции метро «Эджкомб-авеню». «Coogan’s Bluff Self Storage», склад мебели, куда меня направила Глэдис, находился в квартале Поло-Граунд-Тауэрс, среди высоченных кирпичных башен. Эти башни-кресты, расставленные в треугольнике, образованном рекой, автодорогой Гарлем-Ривер-драйв и 155-й улицей, растворялись, если задрать голову, прямо в вечности.

Влажный воздух дышал теплом, фонарей было маловато, но многочисленным обитателям здешних мест не сиделось под крышами – они сидели на газонах, на низких оградах – куда ни посмотришь, всюду люди.

В атмосфере витало электричество, но не больше, чем в Эссоне, городке моей юности. Другое дело, что народ здесь был темнокожий. Я подумал про себя, что мы с Тео попали сейчас в фильм Спайка Ли. Тех времен, когда Спайк еще снимал хорошие фильмы.

Темно, жарко. Я разложил коляску и усадил Тео. Мы пустились в путь, и я, развлекая сына, гудел, изображая болид «Формулы 1». Люди посматривали на нас с любопытством, но не задевали.

Прогулка оказалась длиннее, чем я думал, но в конце концов, весь в поту, я добрался туда, куда хотел. Вошел в дежурку и представился. Дежурил в неурочное время довольно высокомерный студент, что-то печатавший в ноутбуке. Его раскачивающийся торс обнимала майка с логотипом Колумбийского университета, на суровом лице горели прыщи, а слишком большие очки не скрывали густых бровей под африканским ежиком.

– Не думаю, что здесь место, подходящее для детей, – сообщил он мне, снимая фотокопию с моего удостоверения личности. – Ему пора быть в постели, не так ли?

– Он на каникулах, завтра не идет в сад.

Студент подозрительно покосился на меня, словно бы спрашивая: «Ты, что, издеваешься надо мной?» Да, я издевался.

Но, несмотря на наш вежливый поединок, он показал мне на карте, где находится нужный мне бокс.

Я поблагодарил и покатил коляску по ангару, по-прежнему подражая гоночной машине.

– Еще! Еще, папа! – подбадривал меня сын.

Подъезжая к боксу, я сделал вид, что нас занесло в сторону, потом все же затормозил, высвободил сына из коляски и поднял железную штору.

Зажег лампочку. Естественно, сначала увидел пыль, но меньше, чем я ожидал. Взял Тео на руки, тот взял на руки Фифи, любимую плюшевую собачку, и мы вошли в бокс.

Воспоминание о прошлом.

Я не забыл, при каких обстоятельствах попали сюда эти вещи. Анжела и Глэдис свезли их сюда в 2005 году после смерти Джойс. За два года до того, как анализ на ДНК в логове Киффера показал, что там находилась еще и Клэр Карлайл. В 2005-м у сестер еще была слабая надежда, что девушка найдется и разберется с вещами матери.

Бокс был просторным, но порядка там не было. Мы с Тео двинулись изучать этот бедлам с ощущением, что попали в пещеру Али-бабы. В восторге от приключения, Тео восхищенно замахал ручонками, увидев покрашенный краской стул, велосипед, ролики, одежду, кухонную утварь.

– Пусти, папа! Пожаста!

Я спустил сына на пол, пусть повозится. Вернемся в гостиницу, вымою с головы до ног.

Теперь я принялся за работу всерьез. Кто знает, может, именно здесь и найдется что-то очень важное, какая-то существенная улика, если кто-то в свой час пожелал все это сжечь.

Диски, пленки, газеты, книги. Художественная литература, научная, и не абы какая: «Народная история США» Говарда Зинна, «Формирование согласия» Ноама Хомского, «Джунгли» Эптона Синклера, «Люди из бездны» Джека Лондона, «Нет логотипу» Наоми Кляйн. Биографии: Люси Стоун, Энн Браден, Билл Клинтон, Малькольм Икс, «Девятка из Литтл-Рока», Сезар Чавес. Я даже нашел томик Пьера Бурдье «Мужское господство» на английском. Так же, как ее сестры, Джойс Карлайл была образованной и начитанной, ее взгляды были близки к феминистским и ультралевым, что не так-то часто встречается в Америке.

Еще я увидел детские платья и школьные учебники – наверное, они когда-то принадлежали Клэр. Растроганный, я перелистал ее школьные тетрадки, прилежно исписанные каллиграфическим почерком. Среди домашних заданий обратил внимание на сочинение «Почему я хочу стать адвокатом». От него так и веяло юношеским идеализмом, подтверждаемым цитатами из Ральфа Нейдера и Аттикуса Финча (оно писалось в 2005-м, задолго до того, как Америка узнала, что Аттикус Финч на самом деле был расистом). Читая сочинение, я вспомнил, что Марлен Делатур тоже говорила мне, что Клэр хотела быть адвокатом. В то время, когда ее похитили, это желание превратилось в осознанное решение. Что ее заставило обратиться к медицине? Безусловно, то, что она пережила. Возможно, ей захотелось помогать людям более весомо, более осязаемо. Как бы там ни было, информация осела в каком-то уголке моего мозга, и я продолжил поиски.

Прошло еще минут сорок пять, и бедняга Тео уже не держался на ногах. Полазив, где только мог, он вымазался, как трубочист. Я устроил его в коляске и… Недостойный отец совершил еще один недостойный поступок: поставил ему на айфоне мультик, чтобы его убаюкать.

Я готов был провести здесь целую ночь, мне и в голову не приходило взять и покинуть этакое Эльдорадо. Здесь было в чем покопаться. Одних бумаг сколько: счета, квитанции, банковские карты, платежки… Хорошо, что Джойс была аккуратисткой: все ее бумаги были разложены по картонным папкам.

Сын спал сном праведника, а я, усевшись по-турецки, принялся шерстить бумаги. Ничего особенного мне не попадалось. На протяжении долгих лет Джойс работала секретарем в школе. Владелицей дома была ее мать, дочь практически за него ничего не платила. Тратила Джойс мало – кроме зарплаты, никаких доходов у нее не было. В груде бумаг мое внимание привлекла пластиковая папка с вырезками из «Нью-Йорк геральд». Я пробежал названия статей: «Суперзадолженности среднего класса», «Неравенство в Америке зашкаливает», «Доступ к абортам все еще тернист», «Среди членов конгресса немало миллионеров», «Уолл-стрит против Мейн-стрит»^[18]. Что общего между всеми этими статьями, кроме их, так сказать, прогрессивной направленности? Я просмотрел их по диагонали – и ничего не нашел. Выпрямился и потянулся. Трудно не впасть в уныние. Возможно, Марк и нашел бы здесь что-то стоящее. Я набрал его номер, но телефон в подвале сеть не ловил.

Ладно. Снова принялся за папки. Инструкция по сборке шкафа из ИКЕА, инструкции по эксплуатации и гарантии стиральной машины, кофеварки, сотового, мини-духовки… Стоп. Я снова перебрал бумажки. Мое внимание привлекла инструкция сотового. Телефон одноразовый, прикреплен кассовый чек с датой 30 мая 2005 года. Через два дня после исчезновения Клэр.

От волнения я вскочил на ноги. В папке, которую мне передала Глэдис, был отчет о телефонных звонках Джойс, но проверяли ее домашний и, так сказать, «официальный» мобильный. Однако у Джойс был еще один телефон – одноразовый, с предоплаченной картой; эти телефоны не регистрируются, и выйти на них гораздо труднее. Но меня взволновал не сам по себе телефон, а то, что он был куплен почти сразу после похищения Клэр. В голове у меня зароились предположения, но я постарался успокоиться и снова принялся за работу. Одна удача притягивает другую.

Одежда.

Самое главное событие моей юности было связано с одеждой. Мама чувствовала, что отец ее обманывает, и постоянно за ним следила, обыскивая карманы. (Я вспоминаю сейчас доисторические времена, когда не было Интернета, Фейсбука, программ слежения и сайтов знакомств.) Отец был крайне осторожен, но однажды… Да, всегда подводит один-единственный раз. Он забыл в кармане счет из гостиницы. Мама обнаружила его, когда собралась нести костюм в чистку. Жить во лжи она не считала возможным – и ушла от мужа, отказавшись от уютного дома и удобной жизни, какую мы вели в Антибе. Она вернулась в Париж, вернее, в парижское предместье, а я поехал вместе с ней. Мне пришлось расстаться с друзьями, распрощаться с тихим старым коллежем Рустан, лишиться возможности каждый день видеть море, гулять среди сосен по насыпи. Меня ожидало хмурое небо и асфальт Эссона. Одна моя половина восхищалась мамой, вторая ее ненавидела.

Вот и с карманами Джойс я поступил по-маминому, обыскал все до одного – в платьях, куртках, пиджаках, брюках. Нашел билеты в метро, монетки, талоны на скачки, скидочные карты, тампон, пачку аспирина, визитную карточку…

На визитной карточке значились только имя с фамилией и телефон. Я внимательно рассмотрел ее:

Флоренс Галло

(212) 132 – 5278

Имя показалось мне знакомым. Я только что где-то его видел, или мне кто-то его называл… Если честно, я устал, как собака, отсидел ноги, пыль ела мне глаза, но сердце билось часто-часто. А это хороший признак. Значит, чувствуешь, что напал на след, что вот-вот найдешь что-то очень важное. Я понимал Карадека – он не случайно любил свою работу.

Внезапно похолодало. Я накинул на Тео куртку, нагрузил коляску папками, чтобы как следует изучить их в гостинице, и мы с ним попрощались с боксом. В холле склада пришлось задержаться. Прыщавый студент смотрел на нас все так же неодобрительно, но что мне до него? Я вызвал такси и снова попытался связаться с Марком. Напрасно – тот не отвечал. Наудачу я попробовал набрать Флоренс Галло и получил ответ: «Такого номера не существует». А следом пришла эсэмэска, что заказанное такси ждет. Мы распрощались с Граунд-Тауэр и сели в машину. Шофер любезно помог мне сложить коляску и уложил ее вместе с папками в багажник.

Я, прижимая к себе Тео и стараясь его не разбудить, сел на заднее сиденье. Кожаная обивка, классическая музыка, бутылка воды. Автомобиль мчался по ночному городу. «Испанский Гарлем». Верхний Ист-Сайд. Центральный парк. Я тоже прикрыл глаза, чувствуя шеей теплое дыхание сына, и уже погружался в сладкую дрему, как вдруг в мозгу вспыхнула картинка. Я мгновенно открыл глаза и прошипел шоферу:

– Стойте! Пожалуйста, остановите машину!

Он включил поворотник, предупреждающие огни и затормозил.

– Могу я попросить вас открыть багажник?

Я вылез, согнувшись в три погибели. Сын обеспокоенно приоткрыл глаза.

– Фифи тут?

– Тут, тут, – отозвался я, подхватив плюшевую собачку. – Вот он.

Рыться одной рукой в багажнике, держа Тео, было дико неудобно, но я все-таки выцепил папку с газетными вырезками. Теперь я знал, кто такая Флоренс Галло, – журналистка. Ее именем были подписаны все статьи, которые вырезала Джойс из «Нью-Йорк геральд». Я посмотрел на даты. Все статьи были написаны между 14 и 20 июня 2005-го. Как раз в ту самую неделю, когда Джойс находилась во Франции. Я вспомнил Джойс в телевизионной передаче: такая несчастная, такая подавленная… И тут вдруг у меня мелькнула сумасшедшая мысль: а что, если дело Клэр Карлайл – это трагическое продолжение дела Джойс Карлайл? Что, если несчастья семьи Карлайл начинаются не с похищения Клэр, а с какого-то более давнего события, связанного с ее матерью? В любом случае для меня было совершенно очевидно одно: мое расследование было похоже на куклу-матрешку: за одним фактом скрывались многие другие.

Мы с Тео снова сели в машину. Этой ночью я узнал много важного. Во-первых, что Джойс буквально через два дня после похищения дочери купила одноразовый телефон, который трудно засечь. Во-вторых, сразу после своего возвращения из Жиронды она связалась с журналисткой, собираясь, без сомнения, сообщить ей что-то важное.

Через несколько дней Джойс была мертва.

Машина тронулась в путь. По спине у меня пробежал холодок.

У меня не было пока доказательств, но я больше не сомневался: Джойс Карлайл была убита.

3

Серое полотно шоссе усыпляло Карадека, точно так же как плохие фильмы, и он решил возвращаться в Париж проселочными дорогами.

Выезжая из Витри-ле-Франсуа, Марк остановился на заправочной станции. Индикатор уровня масла горел уже на протяжении нескольких километров. Бензоколонка закрывалась, но паренек, который возился с насосами, согласился налить ему полный бак. Карадек протянул пареньку деньги и попросил:

– Залей еще масла, а канистру поставь в багажник.

В магазине он взял последний оставшийся бутерброд – индустриальный хлеб и начиненная токсинами лососина. Есть вышел на улицу и заодно проверил мобильник. Обнаружил эсэмэску от Малики Ферчичи, психолога из дома для престарелых Сент-Барб. Лаконичное и ошеломляющее сообщение.

Если хотите пригласить меня поужинать, буду свободна в конце недели. М.Ф.

В памяти Марка сразу поплыл волнующий телесный запах молодой женщины. Мандарины, перец и ландыши. Вспышка света в потемках его души.

Взволнованный очнувшимся биением жизни, он отложил ответ Малике на потом и набрал Рафаэля. Ответил автоответчик. Он оставил сообщение. «Есть новости. Невеселые. Что у тебя? Нашел что-нибудь?»

Выпил кофе, закурил сигарету, обменялся шутками с пареньком. Тем временем пошел дождь.

Карадек уселся в «Рейнджровер», включил зажигание и взглянул на панель: все ли в порядке? Поехали!

При выезде на автотрассу он затормозил на красный свет, закурил новую сигарету, невольно туманясь воспоминанием о Малике, – и вдруг окаменел.

Черт! Черт! Черт!

Мимо него на всей скорости проехал черный «БМВ X6». Карадек узнал тонированные стекла и двойной хромированный бампер. Он голову готов был отдать на отсечение, что мимо промчался автомобиль, на котором увезли Клэр.

Карадек пересек автотрассу, чтобы встроиться в противоположный поток, и помчался за внедорожником. Совпадения быть не могло. Что делает этот великан в глухом углу? Ему удалось догнать внедорожник, но Марк держался на расстоянии, надеясь узнать хоть что-то. Он совсем не хотел, чтобы его засекли.

Дождь шел уже стеной, дождь с сильным ветром. Марк включил вентиляцию и вытер запотевшее стекло рукавом.

Сделав опасный вираж, Х6, не включая поворотников, свернул на проселок, возле которого не было никакого указателя.

Чем дальше он продвигался, тем хуже становилась дорога. Буквально в десяти метрах уже ничего не было видно. Узкая дорога шла между кустарника и валунов. Марк, хоть и ехал за внедорожником, продвигался вперед с трудом. И только сообразив, что у него нет возможности развернуться и двинуться назад, понял, что попал в ловушку.

В самом деле, Х6 резко остановился. Марку пришлось остановиться тоже.

От внедорожника отделился силуэт в темном плаще и стал подходить все ближе, ближе. В руках он держал помповое ружье. В свете фар Марк все яснее видел его лицо. И узнал его!

Ну и дела!

Марк задержал дыхание. В голове у него поплыли женские лица: Элиза, дочка, Малика, Клэр…

Стоявший напротив него человек вскинул ружье и приложил его к плечу.

Нет! Не может быть! Он не может сейчас умереть!

Неужели прямо в упор?

А Клэр Карлайл? Нет, рано ему получать свинец!

Раздался хлопок, машина вздрогнула, и ветровое стекло «Рейнджровера» разлетелось.

1

Меня зовут Клэр Карлайл.

Мне пятнадцать, а может быть, и шестнадцать лет. Все зависит от того, сколько времени я сижу в этой тюрьме. Двести дней? Триста? Шестьсот? Трудно сказать. Вернее, невозможно.

Из моего чулана мне не видно дневного света. У меня нет часов, нет газет, нет телевизора. Обычно я плаваю в тумане от психотропных препаратов. Вот совсем недавно, перед тем, как уйти – я думаю, что он собрался уходить, потому что был в толстой теплой куртке и шарфе, – он сделал мне укол в руку. Раньше он давал мне таблетки, но перестал, когда заметил, что я стараюсь их выплюнуть.

Укол причинил мне боль, потому что он очень нервничал и был возбужден. Часто моргал, ругался, вытирал капли пота. Лицо у него было перекошено, и глаза сумасшедшие. Я вскрикнула от боли – и тут же получила пощечину и удар под дых. Он обозвал меня грязной потаскушкой, вытащил иглу и ушел, хлопнув дверью. На этот раз он не приковал меня, и я свернулась под грязным одеялом в уголке чулана.

Холод собачий. У меня ноют кости, нос забит, но голова горит огнем. Мне почему-то кажется, что я слышу шум дождя, хотя это невозможно, изоляция здесь отличная, дождь идет у меня в мозгу. Я лежу на полу и жду, когда на меня навалится сон, но сон пока не приходит. Мешает песня, которая крутится у меня в голове. «Свобода» Ареты Франклин. Я пытаюсь от нее избавиться, но у меня не получается. Что-то не так, но я никак не могу понять, что. Проходит вечность, прежде чем я понимаю: он забыл запереть дверь.

И тогда я вскакиваю. С тех пор, как я живу узницей, такое с ним случалось дважды. В первый раз вообще ничего не случилось: я была в наручниках. Во второй мне удалось выйти в коридор и подняться по бетонной лестнице до двери с кодовым замком. Я вернулась обратно. Он был дома, и я боялась, что он меня услышит. Но сейчас он куда-то уходил, это точно!

Я открыла дверь, прошла по коридору, быстренько поднялась по лестнице и приложила ухо к двери. Его в доме не было, я это чувствовала. Я посмотрела на светящуюся в полутьме коробочку, она приглашала набрать код. Сердце у меня билось быстро-быстро. Мне надо его угадать! Непременно!

Я внимательно осмотрела кнопки с цифрами, маленький прямоугольный экран и решила, что цифр не должно быть больше четырех. Как пин-код на мобильном телефоне. И стала набирать наугад: 0000, 6666, 9999… Потом подумала – четыре цифры могут быть датой. И вспомнила его слова; он как-то сказал: «Наша встреча была самым счастливым днем моей жизни». Мне захотелось попробовать. Нашей встречей он назвал день, когда похитил меня, 28 мая 2005 года. Я не очень надеялась, что получится, но набрала 0528; потом вспомнила, что в Европе сначала пишут день, потом месяц, и набрала по-другому – 2805.

Ничего не получилось.

Не удивительно. У такого психопата лучший день – это когда все принадлежит ему, и никому больше. А что, если он, как маленький мальчик, набирает свой день рождения? И я вспомнила: как-то вечером, через несколько недель после похищения, он появился у меня с тортом «Форе Нуар», черной подошвой с отвратительным кремом. И заставил меня есть до тех пор, пока не затошнило. Потом расстегнул ширинку и потребовал «подарка на день рождения». Пока я стояла на коленях, я увидела на его часах дату – 13 июля. Потом меня снова вытошнило.

Я набрала четыре цифры: 1307 – и нажала решетку. Дверь открылась. Мне показалось, что сердце сейчас выпрыгнет у меня из груди. Я не могла себе поверить. Теперь я оказалась в комнате. В ней было довольно темно, и я двигалась осторожно, не рискуя зажечь свет. Ставни закрыты. Окна заперты. Слышен лишь шум дождя, который стучит по крыше. Я не решалась даже приоткрыть рот. Я понятия не имела, где нахожусь. Считаные разы он позволял мне сделать несколько шагов по огороженной забором лужайке позади дома. Наверняка рядом с этим домом других домов нет. Но где находится этот? В какой части Франции? Возле какого города?

Мне не хватило времени даже для того, чтобы обследовать дом, потому что подъехала машина. Я услышала мотор. Я была удивительно спокойна, хотя прекрасно понимала, что такого везения у меня больше никогда в жизни не будет. Транквилизаторы замедлили мои движения и мысли, но не сделали овощем. По крайней мере, пока. Страх и адреналин уравновесили действие анксиолитиков. Едва войдя, я заметила лампу, тяжелую, из бронзы. Я сняла с нее абажур и оборвала шнур. С этой лампой в руках я стояла в темноте и ждала, услышав, что он приближается. Чувства обострились до крайности. Он почти что бежал, но мотор автомобиля продолжал работать. Почему? Потому что он был в панике. Он, должно быть, вспомнил, что не запер дверь. Я же знала, что он трус. Паникер. Ничтожество.

Дверь открылась. Я больше ничего не боялась. Я так долго ждала этой минуты. Я знала, что могу рассчитывать только на один удар. «Пан или пропал». Ладони у меня вспотели, но я крепко держала на плече лампу. И обрушила ее со всей силы на него, когда он вошел. Я видела все, как в замедленной съемке. Его лицо с удивленным выражением, лампу, которая размозжила ему нос, искаженный в крике боли рот. Он покачнулся и потерял равновесие. Я бросила свое оружие – лампа снова стала неимоверно тяжелой – и переступила через лежащее тело.

2

Я выхожу на улицу.

Ночь, дождь, опьянение. Страх.

Я бегу, в голове ни единой мысли.

Бегу босиком – за все это время у меня не появилось ни тапочек, ни туфель, – в пижамных штанах и выцветшей футболке с длинными рукавами.

Земля. Грязь. Посреди дороги чернеет машина с зажженными фарами. Я имею неосторожность обернуться. Он гонится за мной. Я холодею от ужаса. Открываю дверцу машины, и… Мне показалось, я вечность искала блокировку дверей, но я ее нашла. Пелена дождя заслонила ветровое стекло. Стук. Он барабанит в стекло. Лицо искажено ненавистью, в глазах безумие. Я стараюсь не замечать его. Рассматриваю панель, коробку скоростей. Никогда в жизни я не водила машину, но насколько могу понять сейчас, это автомат. В Нью-Йорке я видела женщин в туфельках от Джимми Чу с каблуками в двенадцать сантиметров и с наманикюренными ногтями, которые садились в «Порше Кайенн» и вели его. Я не тупее их…

Удар сотрясает машину, и я вскрикнула. Боковое стекло разлетелось. Сердце у меня уходит в пятки. Он нашел здоровенную железяку и снова занес ее, собираясь обрушить на меня. Я нажимаю на педаль. Машина сдвигается с места. Начинают работать дворники. Я еду по лесной дороге. Справа и слева темнота. Какие-то кусты, низкое небо, угрожающие силуэты деревьев. Я до крайности осторожна. Главное для меня – продолжать ехать. Метров через сто грязная дорога становится чуть шире. Свернуть направо или налево? Я выбираю дорогу под уклон и прибавляю скорость. У меня получается, и я действую уверенней. Зажигаю в салоне свет и обнаруживаю рядом на сиденье желтую сумку. Мою сумку! Ту самую, с которой я шла в день похищения. Но задумываться, с чего вдруг она тут оказалась, мне некогда. Я слышу позади рокот мотора. Поворачиваю зеркало и вижу его, он догоняет меня на мотоцикле. Я прибавляю скорость. Хочу увеличить дистанцию, но он неотвратимо приближается. Дорога скользкая. Я еще прибавляю скорость. Поворачиваю. Машина съезжает с дороги, но впереди темнеет скала. Я даю задний ход; машина меня не слушается.

Как же мне страшно! Я хватаю сумку и вылезаю из машины. Ноги сразу увязают в грязи. Мотоцикл совсем близко, сейчас он меня догонит. Мне нельзя оставаться на дороге, и я кидаюсь в лес. И бегу. Бегу изо всех сил. Ветки хлещут меня по лицу, колючки царапают, я спотыкаюсь о камни, но и боль мне в радость. Я бегу. Хоть на несколько секунд я свободна, я жива – и лучше этого нет ничего на свете. Я бегу. Я едина со всем, что меня окружает. Я – дождь, промочивший меня до нитки; я – лес, который поглотил меня и спрятал; я – кровь, которая бьется у меня в сердце. Я бегу. Я – усилие, отнимающее последние силы, раненая добыча, спасающаяся от травли.

Неожиданно земля уходит у меня из-под ног, и я пролетаю несколько метров, продолжая прижимать к себе желтую сумку. Приземляюсь я на дороге, покрытой асфальтом, темной, без единого фонаря. Но не успеваю даже перевести дыхание, как слышу рокот мотора. Мотоцикл опять напал на мой след. И я кидаюсь в другую сторону. Фары ослепили меня, рев сигнала оглушил.

Наезд.

Черная бездна.

Я больше не бегу.

3

Шуршание шин.

Шум мотора стихает.

Я открыла глаза.

Еще темно. Фонари в желтых кругах света. Я лежала в углу паркинга под открытым небом. У меня саднило спину, голова раскалывалась, ныла поясница. На лице у меня была кровь. Сумка стояла рядом.

Как же я здесь оказалась?

Слезы текли у меня по щекам. Может, мне снится сон? Может, я уже умерла? Я оперлась на руки и попыталась встать. Нет, на смерть пока не похоже…

Я взяла свою сумку, чтобы посмотреть, что в ней теперь лежит. Но, наверное, у меня галлюцинация – в ней пачки денег. Тысячи евро. Даже десятки тысяч. Голова у меня не работала. Я даже не задумалась, почему вдруг этот больной вез в своей машине такую кучу денег. В одном из боковых карманов я нашла толстую тетрадь в синей картонной обложке, в другом – телефонную карту. И она в этот миг показалась мне куда ценнее, чем все деньги. Я сделала несколько шагов по асфальту. Я находилась во дворе здания в форме буквы U. Здание в глубине старое, из темного кирпича, с черепичной крышей. Другие – новые, параллелепипеды из бетона и стекла.

Снова послышался шум мотора, и я увидела синюю мигалку «Скорой помощи», она заворачивала в этот двор. В животе у меня похолодело. Мне всюду виделся белобрысый. Сейчас он вылезет из «Скорой». Мне нужно бежать. Но куда? Я пробралась через стоящие машины и увидела светящуюся над входом надпись: «Медицинский центр г. Саверна». Так, значит, я нахожусь около больницы… Но как я сюда попала? Кто меня привез? Почему на стоянку? Сколько времени я была без сознания?

На какую-то долю секунды я была готова войти в больницу, но тут же отказалась от этой мысли. Нужно позвонить маме. Только на маму я могла положиться. Она знает, она скажет мне, что делать.

Я вышла за ограду и пошла по улице мимо небольших домиков. Указатель сообщил, что до центра уже недалеко, и я пошла дальше. Дождь перестал, и стало почти что тепло. Я не знала, сколько сейчас времени. И даже какое число, тоже не знала. Проходя мимо одного дома, заметила крылечко перед дверью. На нем все члены семьи оставили грязную обувь и одежку, чтобы не тащить грязь в дом. Я перешагнула через бордюрчик и взяла ветровку и пару кроссовок – наверное, мамы малышей. «Почти что мой размер», – отметила я, натянув на себя то и другое, и сунула под коврик две бумажки по пятьдесят евро. Взяла из сумки.

Я шла. У меня кружилась голова. Я не могла поверить, что свободна. Мне казалось, это сон и я вот-вот проснусь. Я шла. Шла, как сомнамбула. Вот когда стало действовать снотворное. У меня подгибались колени, мутилось в голове. Я шла. И очень скоро оказалась в Саверне, на Вокзальной площади. Часы показывали час пятьдесят пять минут. Чуть дальше указатель сообщал: «Страсбур 54 км». Значит, я на востоке Франции. Мне это мало что говорило. Скажи мне, что я в Лозанне или в Бресте, я бы тоже бровью не повела. Для меня все казалось сном.

На площади ни души, если не считать двух бомжей, спящих возле витрины магазина. Возле входа на вокзал – кабинка телефона-автомата. Я вошла, но дверь не закрыла. В «саркофаге» остро и противно пахло мочой. У меня дрожали руки, когда я вставляла карту. Проверила – она была еще действующей – и постаралась прочитать инструкцию на пластике, как звонить за границу. Читала и ничего не понимала, потому что вся она была изрисована надписями, одна хлеще другой: «Это Франция!», «Нелли любит отсасывать у старперов», «Гевурцтраминер победит», «Анн-Мари писает в плошку, Анн-Мари насилует кошку», «Я поэт».

После множества попыток, минут через пять, не меньше, мне все-таки удалось набрать правильно номер. Гудок. Один, второй, третий… шестой… они следовали с медлительной важностью, и надежда у меня понемногу таяла. Но вот мама наконец взяла трубку. И я почувствовала: я живу, я свободна!

– Мама, это я, Клэр! Я убежала, мама! Я убежала!

Но на другом конце провода была вовсе не мама. Незнакомая женщина спокойно объяснила мне, что вот уже два года как моей мамы нет в живых.

Сначала мой мозг отказался воспринимать эту информацию, я ее просто не поняла. В ушах у меня стоял шум, они болели, словно в барабанные перепонки вбили гвозди. Я ощутила, до чего же здесь пахнет мочой. И присела, чувствуя, что меня сейчас вырвет. Но и на это не было сил. Я снова провалилась в черную бездну.

4

Было шесть утра, когда я снова пришла в сознание. Поплелась на вокзал, чувствуя себя зомби, нашла место в парижском поезде.

Стоило мне сесть, как меня снова развезло, я прилепилась к окну, но опять погрузилась в забытье. Разбудил меня контролер. Билета у меня не было, я заплатила штраф и купила билет. Контролер забрал мои денежки, а квитанции не выдал. По-моему, он тоже еще не проснулся. И я тут же опять заснула. Дурным сном со смутными снами. Помню только, что где-то после Реймса поезд остановился посреди поля и стоял чуть ли не полтора часа. Люди в вагоне сердились. Я слышала их реплики, и мне казалось, что я снова читаю надписи в телефонной кабине. «Дерьмовая страна!» «Хоть бы объяснили, что происходит!», «Очередная их поганая забастовка!», «Хозяина бы на них!»…

В конце концов поезд тронулся, и мы приехали в Париж из-за опоздания только в половине одиннадцатого.

А теперь что?

Подъезжая к Парижу, я все время вспоминала Кэндис Чемберлен.

Кэндис, красивая милая девушка, жила по соседству с нами в Гарлеме. Она была старше меня, но мы часто разговаривали с ней, возвращаясь из школы. Кэндис хорошо училась и хотела продолжать учебу. Она давала мне книги, полезные советы, избавила от разных глупых иллюзий.

А вскоре после того, как ей исполнилось шестнадцать, ее похитила банда парней из дешевых муниципальных домов квартала Бауэр-апартментс за 150-й улицей. Не знаю, как случилось, что она, столь разумная и осторожная, попала в такую переделку. Понятия не имею, как могло такое произойти. Единственное, что знаю: ее держали в подвале одного из домов, там, где стояли мусорные баки. Знаю, что ее насиловали по очереди и что полиции понадобилось две недели, чтобы найти ее и освободить.

Она провела несколько дней в больнице, а потом вернулась домой к родителям на 134-ю улицу, возле епископальной церкви. Тогда СМИ словно с цепи сорвались. Днем и ночью репортеры, фотографы, журналисты осаждали дом Чемберленов. Каждое утро по дороге в школу я видела операторов и интервьюеров, которые снимали репортажи для местных и федеральных каналов.

Отец Кэндис постоянно просил не трогать его дочь, уважая ее несчастье, но его никто не слушал. Кэндис была черной, один из насильников – белый. Политики и общественные деятели использовали трагедию в своих целях, хотя, на мой взгляд, дело тут было не в расизме, а в пещерном варварстве.

Мне в то время было одиннадцать-двенадцать лет, и я была крайне травмирована всем происходящим. Что нужно этим взрослым, толпящимся у дома Кэндис? Чего они ждут, сбившись в стаю, у загородки? За чем охотятся, роясь в мусоре прошлого, надеясь выжать что-то интересненькое из соседа, соседки, подруги детства? А потом их слова, вырванные из контекста, потеряют изначальный смысл и подольют вонючего масла в полыхающий огонь…

«А как же свобода информации?» – ответила вопросом репортерша на мой вопрос, который я задала ей, возвращаясь вечером из школы. Информации о чем? Юная девушка пережила трагедию, и семья страдает вместе с ней. Зачем помогать агрессии? Заниматься вуайеризмом? Плодить картинки, которые только подогреют разговоры в бистро и заставят вздрагивать тех, кому тут же будут впаривать дурацкую рекламу?

И случилось то, что должно было случиться. Однажды утром миссис Чемберлен нашла тело своей дочери в ванне с кровавой водой. Кэндис ночью перерезала себе вены. Насколько я знаю, моя подруга не оставила записки, объясняя свой поступок, но я уверена: ее сломило убеждение, что ей никогда не вернуться к нормальной жизни. В глазах других она навсегда останется девушкой, которую насиловали возле мусорных баков в Бауэр-апартментс.

Обезумев от горя, ее отец Дариус Чемберлен вышел с ружьем на террасу, с абсолютным спокойствием зарядил его и, хорошенько прицелившись, стал стрелять по кучке журналистов. Он тяжело ранил женщину, которая рассказывала мне о «свободе информации», и убил оператора, у которого было двое детей.

С этого дня у меня не осталось никаких иллюзий.

У белобрысого извращенца были книги. Единственное развлечение, которое он позволял мне, было чтение. Он поставил у меня в чулане этажерку со старыми книгами своей матери по философии и психологии. На протяжении двух лет я писала – он выдавал мне тетради и, когда они кончались, забирал обратно – и читала. Некоторые книги я читала и перечитывала, так что отдельные страницы знала наизусть. «Человек вовсе не благостное существо с сердцем, жаждущим любви», – написал Фрейд в статье «Недовольство культурой». Нет, человек – это хищник. Хищник в постоянной борьбе сам с собой. В глубинах человеческого существа живет агрессия, насилие, желание смерти, стремление властвовать над себе подобными, подчинять их и унижать.

5

Восточный вокзал. Сломался эскалатор. Карабкаясь по ступенькам, я задыхалась в теснившей меня толпе, которая тащила меня за собой. Почувствовав, что вот-вот потеряю сознание, я постаралась выбраться из толпы и зашла в кафе. Народу и там было много, пришлось сесть у стойки. В животе у меня бурчало от голода. Я выпила чашку шоколада, проглотила два круассана. По щекам у меня текли слезы, и я старалась изо всех сил удержать их, чтобы на меня не обратил внимания стоящий за стойкой хозяин. Хватит того, что я одета черт знает как.

А дальше-то что?

Я не хочу кончить жизнь, как Кэндис, но тоже, как она, знаю, что мне уже никогда не жить, как все люди. В их глазах я навсегда останусь девушкой, которую маньяк держал в заточении и насиловал два года подряд. На мне клеймо. И его не смыть. Отныне я – ярмарочное чучело, обязанное отвечать на вопросы. Что с вами делало это чудовище? Сколько раз? Как оно это делало? Все захотят знать. Полиция. Суд. Я отвечу, но каждый ответ будет вызывать новый вопрос. Они будут спрашивать, спрашивать. Еще и еще. Чтобы я опять и опять выворачивалась наизнанку.

А что, если я влюблюсь в один прекрасный день? Что, если встречу человека, который меня полюбит, научит смеяться, сумеет уважать мою свободу и чувствовать, как я нуждаюсь в защите. Мне нравится думать, что так и будет. Нравится представлять себе нашу встречу. Она произойдет, как в кино. Совершенно неожиданно. Так мне кажется. Но вот настанет момент, и он узнает, кто я есть: девушка, похищенная маньяком. Клеймо замарает все остальное. Возможно, он меня не разлюбит, но любовь станет другой, чем раньше. Станет сочувствием, жалостью. Мне не нужна жалость. Не хочу оставаться до смерти жертвой!

Я дрожу. Мне холодно. Я уже не ощущаю свой побег победой и освобождением. Но я сильная. Я могу со всем справиться. Два года я жила в аду. И больше не хочу жить насмерть перепуганной зверушкой. Я побывала жертвой маньяка, но не поменяю один ад на другой.

Глаза у меня слипаются. Я чувствую, что смертельно устала. Закономерная реакция организма на все, что я только что пережила. Вцепляюсь покрепче в табурет, стараясь с него не свалиться. Вспоминаю маму, и слезы снова начинают течь по щекам. Я не знаю, как она умерла, но знаю совершенно точно: причина ее смерти – я. В каком-то смысле.

Время растеклось. У меня нет опорных точек. Что-то для меня очевидно и ясно, но рядом – провал…

И тут на экране телевизора, подвешенного в углу кафе, начинают плыть невероятные картинки. Мне кажется, что у меня галлюцинация. Я тру глаза и начинаю прислушиваться. Я хочу знать, что говорится по новостной ленте.

«Страшные события в Эльзасе. На хуторе в лесу Птит-Пьер, недалеко от города Саверн, ранним утром начался пожар. Тревогу поднял жандарм. Прибывшие пожарные эффективно справились с огнем, перекинувшимся на окружающие деревья. По поводу причины пожара начато следствие, так как пожарные обнаружили четыре обгоревших трупа среди остатков дома, принадлежавшего Хайнцу Кифферу, немецкому архитектору, который…»

Сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди. Ком встал в горле, мешая дышать.

Бежать.

Я положила деньги на стойку и, не дожидаясь сдачи, поднялась. Взяла сумку и вышла из кафе.

Клэр Карлайл больше не существовало.

На свет появилась незнакомка.

1

Спал я мало. Урывками, беспокойно, то и дело просыпаясь. В шесть утра уже был на ногах. Принял душ – это помогло немного взбодриться, – закрыл раздвижную дверь в спальню, где спал сын, бросил взгляд на темные воды Гудзона в окне и занялся кофе. Сначала сделал себе эспрессо, потом включил ноутбук и проверил телефон. Звонил Карадек, оставил сообщение. Хотел о чем-то поговорить. Я перезвонил, но попал на автоответчик. Черт! Где, спрашивается, Марк? Почему не отвечает? Нет, я не встревожился, скорее, почувствовал досаду. Я знал, что Марк не жалует мобильные. Мог даже позабыть телефон в Париже, а сам отправиться с расследованием куда-нибудь на восток Франции.

Одним глотком я допил остаток кофе и проглотил таблетку. В ушах шумело, словно сотня вопросов, которые не дали выспаться, бились сейчас в мою черепушку.

В серых утренних сумерках я уселся перед светящимся экраном, надеясь, что Интернет поможет хоть как-то сориентироваться. Гугл. Первый запрос: «Мэй Су-юн». Следователь нью-йоркского департамента полиции. Вела расследование по поводу смерти Джойс. Еще несколько кликов, и я понял, что Мэй больше не работает в полиции. Она ушла оттуда в начале 2010-х и теперь работает в «Трансперенси проджект», мощной некоммерческой организации, известной своей программой юридической помощи жертвам судебных ошибок.

На сайте «Трансперенси» я без труда нашел адрес ее электронной почты и послал письмо с просьбой о встрече. Чтобы освежить в памяти бывшего следователя дело Джойс Карлайл, которому уже минуло девять лет, я в нескольких словах передал его суть. На скорый ответ не рассчитывал. Я даже вообще не рассчитывал на ответ. Но счел своим долгом начать именно с Мэй.

Следующий запрос: «Нью-Йорк геральд». В этой газете работала Флоренс Галло, которая, судя по всему, виделась с Джойс спустя несколько дней после того, как похитили Клэр. Тут меня тоже ждал сюрприз: газеты больше не существовало^[19]. Жертва кризиса. Исчезла из киосков в 2009 году. Золотым ее веком были 70-е, потом погрязла в долгах. Делались попытки обновить, реформировать газету, и все же трудности на информационном рынке оказались сильнее. Окончательно с ней расправился финансовый кризис.

Приглядевшись, я понял, что сайт газеты все еще действует, без обновлений, но позволяя покопаться в архиве. Алан Бриджес, бывший главный редактор, вместе с небольшой группой журналистов организовал информационный медиапортал под названием «Уинтер сан». Финансируемый подписчиками, сайт был сродни «Медиапарт» и специализировался на журналистских расследованиях в политике. Хорошенько подумав, я вспомнил, что слышал об Алане Бриджесе и его сайте. По горячим следам после разоблачений Сноудена «Уинтер сан» сразу же разместил собственные материалы о массовой слежке за сетью, полученные из других источников.

Я набрал «Флоренс Галло» и газету «Геральд». Хотелось узнать, о ком еще писала эта журналистка после того, как занималась Джойс.

Результат не порадовал.

Журналистки давно уже не было в живых.

2

Невероятно…

Я заерзал на стуле. В электронном архиве «Геральд» нашлось сообщение о похоронах Флоренс. Несколько коротких строк в номере от 27 июня 2005 года.

С глубоким прискорбием сообщаем о преждевременной кончине нашей коллеги и товарища по цеху Флоренс Галло. Смерть произошла в результате несчастного случая. Флоренс к этому моменту исполнилось двадцать девять. Она была не просто профессионалом, но и буквально жила своей профессией. Мы никогда не забудем ее энтузиазм, присутствие духа, интуицию и решительность, делавшие ее не только замечательной журналисткой, но и удивительной женщиной. Горе переполняет сердца всех сотрудников. Мы выражаем искренние соболезнования семье и всем, кому она была дорога.

Рядом с некрологом – впечатляющая фотография. Солнечная блондинка в самом цвете юности, Флоренс в кожаных шортах и обтягивающем костюме велогонщицы стоит возле своего мотоцикла. Она напомнила мне великолепную Бриджит Бардо конца шестидесятых, когда модой правили дизайнер Роже Вивье и мотобренд «Харли-Дэвидсон».

Все вместе привело меня в шок. Только я понадеялся, что наконец-то пообщаюсь с человеком, который мне поможет, и тут же узнаю, что его нет в живых.

Я сварил себе еще кофе, а вопросы продолжали жужжать у меня в подкорке. Снова сел за компьютер и открыл сразу несколько вкладок, чтобы вести параллельный поиск. Я чувствовал: информация рядом, на расстоянии клика.

Первая вкладка. Достаточное количество сведений, чтобы представить себе биографию журналистки. Флоренс родилась в Швейцарии и очень рано начала вариться в информационном котле. Ее отец был спортивным репортером в «Матэн», а мать вела передачу по культуре на RTS. Флоренс окончила школу в Женеве и с девятнадцати лет работала в самых разных редакциях, в том числе и в «24 часа», ежедневной газете кантона Во. С работой совмещала учебу в Центре журналистики. В 2002-м она год проработала в Лондоне на экономическом канале «Блумберг ТВ», потом пересекла Атлантику и обосновалась в Нью-Йорке, где сначала писала статьи для «Франс-Америк», американской газеты на французском языке, а в 2004-м стала сотрудницей «Нью-Йорк геральд».

Вторая вкладка. Гугл-картинки. Все выставленные в ряд фотографии Флоренс изображали красивую спортивную девушку, всегда в движении, всегда с улыбкой на губах. Естественная, располагающая к себе красота без агрессивности. Внешность под стать статьям, которые писала Флоренс. Я просмотрел не один десяток. Много очерков-портретов, политическая проблематика, социальные и общественные вопросы. Никаких сальностей. Верный глаз, точное слово. Текст связный и взвешенный. Тон доброжелательный, но без заискивания. Нет стремления подладиться, и нет цинизма. Читаешь статьи подряд, и перед тобой возникает Нью-Йорк – многообразный, сложный, калейдоскопичный. Американское общество, порой дезориентированное и страдающее, но полное энергии, устремленное в будущее. И еще – в этом нет никаких сомнений – Флоренс искренне интересовали люди. К героям своих статей она испытывала живейшую симпатию, какую романисты порой испытывают к своим персонажам.

Читая ее статьи, я пытался понять, что их связывало с Джойс. Как эти две женщины познакомились? Как общались? Флоренс вышла на Джойс или Джойс – на Флоренс? Интуиция подсказывала, что скорее Джойс. После похищения дочери, видя, что шансы отыскать ее уменьшаются с каждым днем, она решила обратиться к прессе. Каким способом Джойс рассчитывала привлечь к себе внимание, я понятия не имел. Зато готов был поспорить, что она выбрала журналистку, чьи статьи ей пришлись по вкусу.

Еще одна вкладка. Я приберег напоследок то, что сразу бросилось мне в глаза. Факт, от которого по коже невольно побежали мурашки. Смерть Флоренс последовала почти мгновенно за смертью Джойс, и было очень трудно отказаться от мысли, что она была случайной. Я хотел узнать о ее смерти больше, искал подробностей и боялся того, что мне откроется. Речь уже шла не только о поисках любимой женщины, возможно, похищенной. Речь шла о раскрытии целой цепочки преступлений, оставшихся безнаказанными: Джойс, Флоренс и, как знать, может, кто-то еще…

Листая веб-страницы, я наткнулся на более подробную версию смерти Флоренс Галло. Сообщение из «Лафайет трибьюн», небольшой местной газетки штата Вирджиния.

Рубрика «Разное»

Вчера утром, в воскресенье, 26 июня, в парке Сильвер-Ривер (Восточная Вирджиния) в районе Серебряного моста был найден труп молодой женщины.

По словам администрации, жертва – мисс Флоренс Галло, нью-йоркская журналистка – совершила неудачный прыжок. Она занималась бейсджампингом, экстремальным видом спорта, прыгая со специальным парашютом не с самолета, а с фиксированных объектов.

Тревогу поднял прохожий, обнаруживший тело журналистки неподалеку от берега реки. Погибшая была страстной любительницей прыжков и хорошо знала Серебряный мост. С него опытная спортсменка совершила немало прыжков в рамках фестиваля бейсджампингистов «Бридж дэй».

Но на этот раз свидетелей ее прыжка не было. Он был совершен с главной дуги, которую обычно используют любители этого вида спорта.

Расследование поручено шерифу округа Лафайет. По предварительному заключению следствия, причиной несчастного случая стал нераскрывшийся парашют. По какой причине он не раскрылся, будет выяснено в дальнейшем.

Я внимательно рассмотрел фотографии моста. Было широко известно, что спортсмены-экстремалы обожают Серебряный мост – удивительной красоты стальное плетение, повисшее над рекой в Аппалачах на высоте трех сотен метров. При мысли о балансировании на дуге, пусть даже с парашютом, я содрогнулся.

Долгие годы мост был гордостью здешних мест, но в 90-е движение на нем закрыли из соображений безопасности. Однако его продолжали поддерживать, и посетителям парка Сильвер-Ривер разрешили гулять по нему и осматривать. Со временем мостом разрешили пользоваться джампингистам, но в строго определенном месте и с соблюдением очень строгих правил. По всей видимости, Флоренс Галло пренебрегла этими правилами.

Я стал искать в архиве сведения об итогах расследования, но ничего не нашел.

Следующая моя вкладка: дирекция сайта «Уинтер сан». Заполнив анкету, я получил возможность связаться по электронной почте с главным редактором Аланом Бриджесом. От него ждать было нечего, но все же шанс упускать я не стал и попросил о встрече. Мне хотелось узнать, какие воспоминания сохранились у главного редактора о Флоренс Галло.

Только я успел отправить письмо, как зазвонил мобильный. Это Александр. В Нью-Йорке сейчас половина десятого утра, значит, во Франции где-то половина четвертого.

– Привет, Алекс!

– Привет, старина. Воспользовался перерывом, чтобы тебе позвонить.

– Очень мило с твоей стороны. У вас все в порядке?

На другом конце связи послышался тяжкий вздох.

– К сожалению, не все. Случилось то, чего опасались. Прошлой ночью у Клотильды Блондель диагностировали гематому головного мозга.

– Твою-то мать!..

– Ее срочно прооперировали; скопление крови находилось довольно глубоко, но было локализовано. Операция прошла благополучно, только у твоей приятельницы большие трудности с дыханием. Сейчас она все еще в коме.

– У тебя все под контролем?

– Да. Можешь на меня положиться.

Я отключился и обнаружил два письма в своем почтовом ящике. Неужели Мэй Су-юн и Алан Бриджес откликнулись на мои послания? Так и было. Вопреки моим сомнениям, они готовы были встретиться в любое удобное для меня время. Я договорился о двух встречах подряд, одна за другой, удивляясь их скорости и заинтересованности. Оба они публичные люди, и, по сути, было ясно, что ни у той, ни у другого не было причин мне помогать. Единственное объяснение: они сами хотели знать, что мне известно об этом деле.

Половина десятого. Слышу, что сынок наконец проснулся. Из-за двери мне на радость раздается пение. Тео вполне убедительно пытается воспроизвести битловскую Get Back, свою любимую на протяжении вот уже двух недель. Я раздвигаю двери, чтобы получить несколько улыбок, прежде чем позвоню администратору и попрошу его вызвать няню. Тео, судя по всему, в прекрасном настроении и прибавляет к припеву радостный вопль «папуля!». Следующие полчаса я занимаюсь сыном: душ, мытье мылом «Марсель», памперс, чистая, пахнущая лавандой одежка.

– Печеньку! Печеньку!

Едва только оказавшись на полу, животик на ножках успел заметить рядом с мини-баром коробку с печеньем.

– Нет, нет! Никаких печенек! Сейчас время кашки! Мы спускаемся вниз – жжж!

– Ззз, – повторяет Тео.

Я беру рюкзак с его вещичками и, прежде чем закрыть дверь, мысленно пробегаю по списку. Сын – есть! Соска – есть! Слюнявчик – есть! Памперсы – есть! Салфетки – есть! Бумажные платки – есть! Книжка «Пигвиненок Чупи» – есть! Раскраска – есть! Карандаши – есть!

Со спокойной душой я выхожу в коридор. Мы как раз успеем спуститься на лифте и… «Папа, биби!»

Ох! Черт бы ее побрал! Как я мог позабыть дурацкую машинку?!

– А раньше не мог сказать, а?

Обида смертельная! Крокодиловы слезы, только б не быть виноватым.

Но я не поддаюсь.

– Прекращай спектакль, кривляка!

Пришлось возвращаться в номер. Не меньше пяти минут ушло на поиски машинки. Нашел ее под кроватью, в пыли. Помыл. Пришел и повел носом. Подозрительный запах. Изучение. Подтверждение. Глубокий вздох. Поменял памперс. А теперь, как выяснилось, мы смертельно хотим есть. Все те же печеньки. Психодрама. Чувство вины. Попытки договориться. Опять лифт. В лифте зеркало. Наконец-то у меня есть возможность хотя бы чуть-чуть пригладить волосы. Сначала себе, потом Тео. Улыбнулись – и снова у нас все отлично. У меня и у моего сына.

Мы спустились в холл в начале одиннадцатого. В ту же минуту тяжелая входная дверь открылась, и в просторном холле отеля появилась грузная мужская фигура. Тео расплылся в улыбке.

– Ма’к! Ма’к! – закричал он, тыча пальчиком в мужчину посреди лобби.

Я обернулся, недоверчиво насупив брови. И не поверил собственным глазам. Не поверил, но испытал величайшее облегчение.

Марк Карадек решил присоединиться ко мне и прилетел в Нью-Йорк.

3

– Дождь лил как из ведра. Я ехал через поле с высоченной травой, которая чуть ли не смыкалась надо мной. Впереди внедорожник, и вдруг он останавливается, из него выходит мужик с помповиком и направляется ко мне.

Мы с Марком устроились в кафе отеля возле столика и вот уже с полчаса как разговаривали. Обменивались информацией. Факты, дополняя друг друга, по-новому, еще драматичнее, освещали прошлое Клэр и ее матери.

– И целится в меня из этого ружья, – продолжал Марк. – В свете фар я отчетливо его видел. Внешность запоминающаяся: коренастый, подобранный, длинные рыжие волосы, окладистая борода. Был уже метрах в трех от меня и держал палец на спусковом крючке.

Я слушал Марка как завороженный. Он замолчал и стал вытирать Тео рот. Сын сидел на высоком стульчике и, казалось, крайне внимательно слушал нас, жуя бутерброд с рикоттой.

– Парень выстрелил, и мое ветровое стекло разлетелось вдребезги. Картечь – я слышал – просвистела в миллиметре от виска…

– И?..

Я сидел, вцепившись в стул, в шоке от того, чем оборачивается наше расследование.

Карадек пожал плечами и отпил глоток капучино.

– Ты правильно подумал, я не дал ему возможности выстрелить второй раз. С испугу пригнулся к рулю. Бардачок, как видно, от тряски открылся, и моя «пушка» упала на пол. Я подхватил ее и открыл огонь. Он или я, понимаешь? Удача в этот раз была на моей стороне.

По позвоночнику у меня пробежал электрический ток. Марк не производил впечатления человека, потрясенного случившимся. Но я-то знал его. Знал, что за каменной невозмутимостью прячется больно битый судьбой человек, остро чувствующий ненадежность нашей жизни.

– Чупи! Чупи!

Измазанный рикоттой Тео потребовал книжку «Чупи шалит».

Я порылся в рюкзаке и достал ему книжку. Следующие слова Марка повергли меня в оцепенение.

– Я знал этого парня, – сообщил он. – Тоже бывший коп. Когда-то давным-давно мы встречались. Он работал тогда в саперном подразделении, и его там прозвали Лесорубом. На самом деле его зовут Стефан Лакост.

У меня перехватило горло. Я не мог поверить, что Карадек убил человека. Меня привело в замешательство и напугало то, чему я распахнул двери. Подумать только, а началось все из-за ссоры… И ссору эту затеял я. Из ревности. Потому что ревновал к прошлому женщину, на которой хотел жениться.

Марк вернул меня к реальности.

– Я обшарил внедорожник, потом парня, но ничего не обнаружил. Ни намека на Клэр. Ничего, что могло бы навести на ее след. Лакост, видно, держался настороже, при нем не было даже мобильника.

– Твою-то мать… Полиция может добраться до тебя, Марк!

Он задумчиво покачал головой.

– Нет, не думаю. Во-первых, они не найдут пули. Во-вторых, я усадил мертвяка за руль, а из машины устроил знатное барбекю. Машина ворованная, я уверен. От Лакоста осталась головешка. Кто да что, нужно определять по зубам, а на это уходит бездна времени.

– Ну а картечь в стекло и твоя машина?

– С машиной ты прав, момент деликатный. С таким ветровым стеклом далеко не уедешь. Лично я проехал километров десять, добрался до Шалон-ан-Шампань и там прикупил старую развалину, «Рено» девяносто четвертого года. Чистый металлолом, странно даже, что кое-как ползает. Красная цена ему на «Аргусе» двести евро.

– Но найдут твой «Рейнджровер»…

– Не парься. Я попросил приятеля-автомеханика забрать его, так что мой старичок сейчас в Париже на лечении.

Я прикрыл глаза, стараясь сосредоточиться. Нужно было соединить расползающиеся нити.

– Послушай, этот полицейский, Стефан Лакост, он что, как-то связан с похищением Клэр? Ты так думаешь?

Марк достал из кармана записную книжку и стал листать ее.

– Скажу тебе честно: не знаю. В аэропорту я хорошенько потрудился, выясняя, как двигался Лакост по служебной лестнице. Он работал в бригаде розыска и быстрого реагирования в Орлеане, а до этого – в уголовной полиции Версаля. И вот на что я обратил внимание: его всегда переводили вместе с другим полицейским – капитаном Ришаром Анжели. Один мой бывший коллега сказал, что Анжели пытался забрать Лакоста в бригаду розыска, где работает сейчас сам, но тот срезался на испытаниях.

Я заерзал на стуле.

– Погоди! Ришар Анжели? Мне знакомо это имя. Я его где-то слышал. Но где?..

Я стал пытаться вспомнить, где и когда, но безуспешно.

– При каких обстоятельствах слышал?

– Не могу пока сказать. Потом вспомню. А тебе оно ничего не говорит?

– Нет, с этим парнем я никогда не пересекался. Но судя по тому, что я узнал, он сделал головокружительную карьеру. Ему едва сорок, а служит в самых элитных местах. Должно быть, хороший полицейский. Борясь с терроризмом, случайно капитаном не станешь. Тем более в таком…

Тут я чуть не подскочил со стула и в страшном волнении выхватил у сына любимую книгу.

Захваченный врасплох Тео пустился в рев. Марк подхватил его на руки, а я лихорадочно листал книжку, разыскивая запись, которую нацарапал в такси по дороге в аэропорт.

– Я знаю, кто такой Ришар Анжели, – наконец сказал я, показав запись Карадеку. – Он – дружок Марлен Делатур. Молодой полицейский из отдела уголовной полиции Бордо. В две тысячи пятом занимался делом Карлайл.

Карадек обдумал полученную информацию и высказал предположение:

– А что, если это он и был?

– Кто «он»?

– Детектив, которого втайне наняла Джойс. Что может быть лучше копа-француза, который на месте работает с этим делом, имеет доступ ко всем материалам и может вести дополнительные поиски?

Предположение показалось мне не лишенным смысла. Я представил себе Джойс, которая нанимает этого молодого многообещающего полицейского. Ей бы понадобился посредник… Кто им был? Откуда он взялся? И потом, тогдашнее следствие так ни к чему и не привело. И совсем уж не понятно, почему сегодня вновь появился Анжели со своим помощником Лакостом…

– Hello, Theo! How are you, adorable young boy?^[20]

Я поднял голову. Возле столика стояла Марике, бэбиситтер Тео. Выглядела она, как всегда, шикарно, и казалось, в своем коротком облегающем платье с кружевом только-только сошла с подиума, где демонстрировались образцы высокой моды.

Тео тут же забыл свои горести и уже улыбался не без хитрецы, разыгрывая пай-мальчика перед красивой немкой.

Я взглянул на часы и встал. Пора спешить, у меня назначена встреча с Аланом Бриджесом.

1

Офис «Уинтер сан» занимал целый этаж Флэтайрон-билдинга, знаменитого нью-йоркского «утюга», небоскреба, который прозвали так за его треугольную форму. Но сейчас, в лучах утреннего солнца, со своими белыми колоннами на фасаде он казался скорее греческим храмом.

Внутри офисное помещение свидетельствовало о том, что на начальном этапе у организаторов было достаточно средств, чтобы нанять модного декоратора. Все перегородки убраны, а центром открытого рабочего пространства стала зона информационных собраний. Светлый паркет с прожилками, деревянные столы, табуреты, низкие банкетки и разноцветные эймсовские стулья. Посередине комнаты за стойкой стоит бариста и варит капучино с пеной. Чуть дальше стайка служащих расселась вдоль пинг-понгового стола и мини-футбола. Средний возраст этих служащих не больше двадцати пяти. Похоже даже, что некоторые из них учатся и только готовятся сдавать на бакалавра. Стили одежды на все вкусы – от бородатых хипстеров до бодрых клонов Цукерберга среди мальчиков, и сложная навигация у девочек от безупречно-весеннего платья из магазинчика в Уильямсбурге до прихотливых винтажных изысков, напоминающих полароидные снимки модных блогерш.

Сидя с ноутбуком на коленях и водя мышкой по столу, пестрый мирок ухитряется что-то писать, грызя кто проросшие зерна, кто чипсы. Скажу честно, меня всегда удивляло, насколько действительность превосходит любую карикатуру.

– Извините за опоздание. У нас трехдневные курсы.

Алан Бриджес приветствовал нас на почти безупречном французском. Мы тоже с ним поздоровались, и я представил ему Марка как известного в прошлом следователя, который помогает мне в моих розысках.

– Я люблю Францию, – сказал Алан, пожимая нам руки. – В двадцать лет я провел там год, учился в Экс-ан-Провансе. Вечность назад. Жискар^[21] успел стать президентом, представляете?

Главному редактору «Уинтер сан» было, наверное, лет шестьдесят с небольшим. В легком твидовом пиджаке, белой рубашке, светлых брюках и кожаных сникерсах, высокий, с теплым голосом, он обладал безусловным обаянием и напоминал своего тезку, актера Джеффа Бриджеса. Вообще-то по-настоящему его звали, как я прочитал в Интернете, Алан Ковальковски, но в семнадцать лет, начав писать для факультетской газеты, он взял себе псевдоним.

– Пойдемте, – позвал нас Алан и повел в единственное отгороженное пространство своего этажа.

Лично я, приезжая в Нью-Йорк и проходя мимо «утюга», всегда задавался вопросом: на что же похожи внутренние помещения уникального небоскреба? И тот меня не разочаровал. Кабинет Бриджеса оказался треугольным, и из него открывался изумительный вид одновременно на Бродвей, Пятую авеню и Мэдисон-сквер.

– Садитесь, – пригласил нас Бриджес. – Еще один телефонный звонок, и я в вашем распоряжении. Атмосфера несколько накалена, но ничего не поделаешь – выборы!

Накал трудно было не заметить. Первичные выборы Республиканской партии должны были проходить в Миннеаполисе, но их срочно перенесли в Нью-Йорк из-за обрушившегося на Миннесоту урагана. Предварительные выборы республиканцев начались на два дня раньше в «Мэдисон-сквер-гарден» и должны были закончиться сегодня вечером речью Тада Коупленда, одного из претендентов на роль депутата от своей партии.

На стенах в кабинете Алана три экрана, включенные с пониженным звуком, транслировали главных лиц республиканцев: Джеба Буша, Карли Фиорина, Теда Круза, Криса Кристи, Тада Коупленда.

Бросив беглый взгляд на рабочий стол Бриджеса – на деле массивную деревянную дверь, положенную на козлы, – я заметил фотокопию статьи обо мне из «Википедии», которую, как видно, журналист внимательно изучал.

Пока Бриджес добивался эксклюзивного интервью с кандидатом от Республиканской партии, я позволил себе пройтись по кабинету. Оригинальный кабинет. В нем веяло духом буддизма или даосизма. Минимализм, смирение, акцент на мимолетность и бренность. Судя по обстановке, хозяину кабинета был близок принцип ваби-саби^[22].

На грубой этажерке в простой рамке стояла фотография Бриджеса и Флоренс Галло в Бэттери-парк-сити, они трогательно держались за руки. Единственная фотография в кабинете. И вдруг до меня дошло: Флоренс и Бриджес любили друг друга. Только поэтому главный редактор и согласился со мной встретиться. Как свидетельствовала фотография, Флоренс до сих пор не была забыта, и, возможно, он до сих пор по ней тосковал. Смотрел на фотографию, и у него сжималось сердце.

Я вспомнил, как долгие годы ненавидел фотоаппараты, бесчувственные механизмы, способствующие ностальгии. Своим щелчком они утверждают обман, настаивая, что бесследно улетучившееся мгновение никуда не делось. Хуже того, они – заряженные ружья и всегда попадают в сердце, но не сразу, спустя годы. Ведь у большинства людей нет ничего драгоценнее минувшего: былая невинность, утраченная любовь… Что может быть пронзительнее воспоминаний об улетевшем счастье, о волнующем аромате несбывшегося?

Как же я обрадовался своему отцовству! Ребенок в один миг сметает все увядшие свежести и все ностальгии. Он вынуждает распрощаться с грузом прошлого и во что бы то ни стало развернуться к будущему. Ребенок – это наш единственный шанс смотреть вперед. Его будущее становится куда важнее нашего прошлого. Твой ребенок – гарантия, что прошлое никогда не возьмет верх над будущим.

2

– Я в вашем распоряжении, – сказал Бриджес, повесив трубку. – Меня заинтересовало ваше письмо, мистер Бартелеми, но я не понял, чем вызван ваш интерес к Флоренс Галло.

Времени у меня было мало, и я не стал ходить вокруг да около.

– Вам никогда не приходило в голову, что несчастный случай с мисс Галло, возможно, не случаен?

Журналист нахмурился.

Карадек подлил масла в огонь.

– Вы никогда не думали, что мисс Галло могла быть убита?

Бриджес заволновался и отрицательно покачал головой.

– Нет, никогда, – категорично заявил он. – Я никогда такого не думал. Насколько я знаю, расследование установило факт несчастного случая, и у меня никогда не возникало сомнений на этот счет. Флоренс занималась прыжками обычно когда хандрила или хотела от чего-то отвлечься, освободить голову. Ее машину нашли в парке в нескольких метрах от моста.

– А парашют, который не раскрылся, – обыкновенное невезение?

– Мне непонятны и неприятны ваши подозрения. Я не большой специалист в джампинге, но знаю, что именно такого рода аварии чаще всего случаются в этом виде спорта. И потом, для убийства есть способы попроще, совсем не обязательно балансировать на Серебряном мосту в Вирджинии. Вам так не кажется?

– Кому она могла мешать?

– До такой степени, что ее захотели убить? Никому, насколько я знаю.

– Вы помните, над чем работала мисс Галло перед смертью?

– Точно не помню, но ничего особенного не было.

– Она была охотницей за сенсациями?

– Я бы назвал это по-другому: сенсации сами сыпались на нее. У Флоренс был не только дар убеждения, но и дар понимания, и люди открывали ей самое сокровенное. Она была удивительным человеком. Редкостным. Я говорю это совершенно серьезно. Умница, независимая в суждениях, одаренная искренней симпатией к людям. Этические нормы не были для нее пустыми словами. К тому же она обладала изысканностью, что большая редкость в нашей профессии, и еще обаянием старой школы.

Алан помолчал и взглянул на фотографию. Глаза у него подернулись влагой. Он понял, что мы не могли не заметить его волнения, и не стал скрывать своих чувств.

– Я буду с вами откровенен, да это и не секрет. В то время мы с Флоренс часто виделись. Мы любили друг друга.

Бриджес тяжело вздохнул и понурился. За десять секунд он постарел на десять лет.

– Это было трудное для меня время. С Кэрри, моей женой, у нас уже был мальчик четырех лет, и Кэрри снова ходила беременной на восьмом месяце. Можете считать меня подлецом и кем угодно, но так все и было. Да, я любил Флоренс и, да, собирался оставить ради нее беременную жену. Она была женщиной, которую я ждал всю свою жизнь. Светом, который наконец эту жизнь осветил. К несчастью, не в самый удачный момент.

Я слушал Бриджеса и чувствовал к нему живейшую симпатию. Он справился с нахлынувшими воспоминаниями, глаза у него снова ожили и заблестели. Память о Флоренс продолжала жить в нем, и чтобы ее расшевелить, не требовалось больших усилий.

– Мистер Бартелеми, почему вы интересуетесь Флоренс? – снова обратился он ко мне.

Я собирался уже ответить, но поймал взгляд Карадека и придержал язык. Марк был прав: Бриджес собаку съел на журналистике, под его началом работала армия молодых и резвых ребятишек, и стоит мне сказать одно лишнее слово, как тайна Клэр станет всеобщим достоянием.

Я задумался, подыскивая слова, чтобы ответить Алану.

– Видите ли, у нас есть серьезные основания предполагать, что смерть Флоренс Галло была насильственной.

Алан Бриджес снова вздохнул.

– Господа, давайте перейдем к делу. В нашем деле информация меняется на информацию. Я предоставил вам свою, очередь за вами. С чем вы пришли? Выкладывайте.

– Я могу сообщить вам сюжет, которым занималась Флоренс перед смертью.

Журналист, похоже, помимо своей воли так крепко сжал кулаки, что ногти впились в ладони. Информация его интересовала, и ему трудно было это скрыть. Марк почувствовал, что чаша весов может склониться в нашу пользу.

– Не забывайте, Алан, что мы с вами в одном лагере, – сказал он. – В лагере, где люди доискиваются до правды.

– О какой правде вы говорите, черт возьми?

– Сейчас дойдем и до правды, но сначала последний вопрос. Вы только что сказали, что Флоренс отправлялась прыгать, когда была в раздрае.

– Да, можно сказать и так.

– Значит, можно сказать, что в этот день у нее было скверное настроение?

Алан снова вздохнул. Воспоминания вызывали у него не просто грусть, они причиняли ему боль.

– Накануне смерти Флоренс, а это была пятница, жена узнала о нашей связи. В первой половине дня Кэрри примчалась в редакцию вне себя от ярости, живот до носа… Она обложила меня на глазах у всех моих сотрудников. Кричала, что я ее унизил, что она вскроет себе вены, немедленно, у меня на глазах. Потом увидела Флоренс и бросилась на нее, потом кинулась к ее рабочему столу, перевернула на нем все, что могла, и шваркнула о стену ее компьютер. В результате жене стало плохо, и мне пришлось везти ее в больницу, где она родила до срока.

Рассказ произвел на меня впечатление. Наверное, у каждого в жизни бывают моменты, когда его переклинивает, и тогда от одной спички загорается целый лес. И в этом пожаре сгорает все дотла, и мы остаемся ни с чем. Мы тоже в нем сгораем. Или возрождаемся.

– Когда вы в последний раз говорили с Флоренс? – Карадек не отвлекался на эмоции, он поднаторел на допросах и не выпускал Бриджеса из рук.

– Она оставила мне сообщение на автоответчике на следующий день. Я прочитал его только вечером.

– И что же она написала?

Алан ненадолго задумался, потом сказал:

«Послала тебе имейл, Алан. Скопируй вложение. Ты не поверишь своим ушам. Перезвони мне».

Марк взглянул на меня. В голове у него что-то щелкнуло, я это сразу понял. А Бриджес продолжал:

– Как я вам уже сказал, в ту субботу я был в больнице, моя жена только что родила. Можете себе представить, в каком я был состоянии. Но я все-таки заглянул в свою почту. И никаких сообщений от Флоренс не нашел. Ни в личном ящике, ни в редакционном. Среди спама тоже был пусто. Я так и не понял, касалось ли ее письмо работы или наших с ней отношений.

– Вы были заинтригованы?

– Разумеется. Вечером после того, как я ушел из больницы, я поехал к Флоренс – она жила в Лоуэр-Ист-Сайде, – но дома ее не было. Я заглянул за дом, где она обычно парковала машину. Но малыша «Лексуса» тоже не оказалось на месте.

Журналистка с рыжей шевелюрой постучалась в стеклянную дверь и вошла в кабинет.

– Тад Коупленд согласился на интервью, – воскликнула она, показывая Бриджесу экран ноутбука, который держала в руках. – Эксклюзив сразу после праймериз, только вы и он, завтра утром на баскетбольной площадке возле парка Коламбус… Это, конечно, здорово, но что, если возникнет впечатление, будто вы льете воду на его мельницу?

– Положись на меня, Кросс, я найду о чем его расспросить, – ответил главный редактор.

Он подождал, пока сотрудница выйдет из кабинета, и вновь погрузился в прошлое.

– Смерть Флоренс подействовала на меня как цунами. Я развелся с женой, и она объявила мне войну на уничтожение; раздела до нитки и добилась того, что детей я вижу от случая к случаю. Ад был и на работе, я перестал писать. Все валилось из рук, и в две тысячи девятом мы объявили о своей несостоятельности. Это был самый черный период в моей жизни.

Карадек, похоже, зациклился на сообщении Флоренс.

– А вы не пытались найти это сообщение другими способами? – спросил он.

– На какое-то время я вообще позабыл о нем. Потом просмотрел, что она посылала на работу, но тоже ничего не нашел. Наша газета в то время стала жертвой информационного пиратства. Мой личный почтовый ящик – и тот подвергался нападениям. В общем, разбой, да и только.

– Этот разбой вас не насторожил?

– Честно говоря, угрозы и пиратство были нашими постоянными спутниками. Газета «Нью-Йорк геральд» была прогрессивным изданием. Два последних года мы пристально следили за деятельностью Джорджа Буша-младшего. Журналисты ночей не спали, выуживая и разоблачая ложь его администрации. Тогда…

– Вы всерьез думали, что нападки на газету имеют политическую подоплеку?

– Да нет, не обязательно: противников всегда и везде много: провоенные организации, антииммиграционные, противники однополых браков – словом, немалая часть жителей Соединенных Штатов.

– А на компьютере Флоренс ничего не было?

– В том-то и дело, что я не знал, каким компьютером она воспользовалась, потому что ее собственный разбила моя жена.

– На какой электронный адрес обычно писала вам Флоренс?

– Когда мы стали близки, она чаще всего писала мне на личную почту. Этот адрес, кстати, остался у меня до сих пор.

Алан вытащил из кармана визитку, взял ручку и рядом с официальными данными написал еще один адрес: alan.kowalkowski@аtt.net.

– Бриджес – не настоящая моя фамилия, но когда я начинал писать, мне казалось, что она лучше звучит. И девушкам она нравилась.

Глядя в пустоту, он снова дал себя увлечь воспоминаниям о невозвратном прошлом, но тут же вернулся к действительности.

– Ну а теперь ваша очередь. Над чем же работала Флоренс перед тем, как случилась катастрофа?

На этот вопрос ответил я.

– За несколько дней до несчастного случая она встретилась с женщиной по имени Джойс Карлайл.

Алан записал имя и фамилию в лежащем перед ним блокноте.

Я продолжил:

– Дочь этой женщины была похищена сексуальным маньяком во Франции. Вы ничего не припоминаете по этому поводу?

Журналист отрицательно покачал головой, и на лице у него отразилось сожаление.

– Нет, я ничего не припоминаю. И не могу понять, каким образом этот прискорбный факт мог иметь отношение к…

– Джойс Карлайл умерла несколькими часами раньше Флоренс, – сообщил я.

– Умерла от чего? – насторожившись, спросил журналист.

– Официально от передозировки, но я думаю, что она была убита.

– Что вас заставило так думать?

– Я скажу вам, когда буду знать больше.

Бриджес соединил руки и потер веки мизинцами.

– Сейчас справлюсь относительно этой Джойс Карлайл.

Он встал и указал на жужжащий рой молодежи за стеклянной стенкой.

– Ребятишки, которых вы там видите, пока еще не большие мастера, но они – лучшие «макрейкеры»^[23], каких я знаю. Если есть какая-то подноготная у этой женщины, они вывернут ее наизнанку.

Я вытащил из кармана ключи, которые передала мне Глэдис.

– Если у вас будет время, загляните хоть на секунду.

– И что же отопрут мне эти ключи?

– Склад, куда сестры Джойс отправили ее вещи.

– Может быть, загляну, – согласился Алан.

Он пошел провожать нас к лифту, а я мучился ощущением недосказанности. У меня иногда бывало такое же чувство, когда, дописав главу, я вроде бы ставил точку. Точка точкой, а покоя не было. В правильной главе есть начало, середина и конец. А сейчас мне казалось, что я даже не коснулся сюжетного стержня. Прошел мимо главного. Что же мне нужно было понять? Какой вопрос я не задал?

Бриджес-Ковальковски пожал нам руки, но когда двери лифта уже закрывались, я поторопился нажать кнопку, остановил их и спросил, обратившись к спине Алана:

– Где жила Флоренс?

Журналист обернулся:

– Я же вам сказал, в Лоуэр-Ист-Сайде.

– А точнее? В каком доме?

– В небольшом доме на углу Бауэри и Бонд-стрит.

Я взглянул на Карадека. Именно из этого квартала поступило сообщение о том, что на Джойс совершено нападение!

3

Мы вышли из «утюга» и по освещенному солнцем Бродвею направились в сторону юга, через Юниверсити-плейс в Гринвич-Виллидж. Манхэттен бурлил. Выборы республиканцев собрали бешеное количество народа: журналисты, представители, сторонники, сочувствующие. Там, где мы шли, было еще спокойно, но вокруг «Мэдисон-сквер-гарден» движение на многих улицах было перекрыто или разрешено только для участников, которые добирались от своих гостиниц до места главного события.

По традиции, Нью-Йорк был оплотом республиканцев. Но я помню недоброжелательную атмосферу, которая царила здесь, когда я приехал в Манхэттен осенью 2004 года собирать материал для романа. Друзья Буша-младшего сделали тогда Нью-Йорк театром своего выборного действа, надеясь оживить чувства, которые царили в городе после теракта 11 сентября. Но Нью-Йорк в то время ненавидел республиканцев. Под предводительством Майкла Мура сотни тысяч манифестантов протестовали против лжи и беззаконной войны, которую президент вел в Ираке. Манхэттен напоминал тогда осажденный город. Демонстрации превращались в бесчисленные стычки, в результате которых арестованных увозили автобусами. Видео с республиканцами, спрятавшимися в «Мэдисон-сквер-гарден» за цементными блоками, которые охраняли полицейские, обошли весь мир. Что, однако, не помешало Бушу быть избранным на второй срок, но не сделало Республиканскую партию популярнее.

Прошло двенадцать лет, и немало воды протекло под мостами. И вот в эту субботу, несмотря на обилие полицейских на улицах, атмосфера была на удивление по-детски добродушной. Нужно сказать, что впервые республиканцы выдвинули молодого и умеренного кандидата, который словно сошел с телевизионного экрана из сериала Шонды Раймс. Звали его Тад Коупленд, он был губернатором штата Пенсильвания и по рейтингу шел шаг в шаг с Хилари Клинтон.

Ратовавший за аборты, охрану природы, контроль вооружения и права геев, Коупленд приводил в недоумение многих членов собственного лагеря. Но после жестоких боев с соперниками – Дональдом Трампом и Тедом Крузом, консерваторами-экстремистами, – он, как это ни удивительно, выиграл первичные выборы, взяв над ними верх.

И теперь динамика выборной кампании стала двигаться в сторону «белого Барака Обамы», как стали называть Коупленда журналисты. Точно так же, как действующий президент, он начал свою политическую карьеру в качестве работника социальной сферы, а до этого преподавал конституционное право в Университете Филадельфии. Представитель совсем не элитной среды, прекрасно выглядящий в свои пятьдесят, Коупленд перетянул к себе часть голосов кандидата от демократов, человека куда более пожилого и к тому же принадлежащего к политической династии.

Я взглянул на часы. У нас оставалась еще масса времени до нашей следующей встречи, и только теперь я обратил внимание, что Карадек идет, приволакивая ногу.

– Как ты смотришь на порцию устриц?

– Не откажусь, – отозвался Марк. – Устал слегка. Видимо, разница во времени сказывается.

– И эмоциональный шок после того, как грохнул Лакоста.

Марк в упор посмотрел на меня.

– Не надейся, что я буду по нему плакать.

Я выдержал его взгляд.

– Пошли!

В этом квартале я знал одно славное местечко. Стойка с ракушками на углу Бликер-стрит и Корнелия-стрит; здесь мы частенько сиживали с моим другом Артуром Костелло, американским писателем. Во Франции Артур издавался у того же издателя, что и я.

Карадек не возражал, и мы скоро добрались до узкой улочки с домами из красного кирпича и деревьями вдоль проезжей части.

– Hello guys, join us anywhere at the bar!^[24]

Всякий раз, когда я входил в дверь «Ойстер-бара», меня радовало отсутствие в нем туристов.

– А здесь недурно, – одобрил Марк, усаживаясь на табурет возле стойки.

– Я знал, что тебе понравится.

«Ойстер-бар» застрял в далеких шестидесятых. Маленький портовый ресторанчик Новой Англии, где официантка называет вас «дорогушами» и к аперитиву подает крекеры. Из радиолы здесь слышатся голоса Ричи Вэйленса, Джонни Мэтиса, Чабби Чекера, а хозяин, чтобы записать заказ, достает карандаш из-за уха. У малины здесь вкус малины. И никто здесь не знает о существования Интернета и Ким Кардашьян^[25].

Мы заказали блюдо устриц «спесьяль» и бутылку белого «Сансер». Чокнулись, и я, поднимая бокал, чувствовал глубочайшую благодарность Марку. С тех пор, как я познакомился с Карадеком, он всегда оказывался рядом, когда было нужно мне или малышу. Вот и сейчас – взял, сел на самолет и примчался ко мне в Нью-Йорк. Из-за меня его чуть было не прикончили, и он был вынужден сам пойти на убийство…

Я признался себе с пугающей откровенностью, что, кроме Клэр и Марка, у меня на свете никого больше нет.

С сестрой мы всегда были людьми чужими. Мать переехала жить в Испанию и родного внука видела то ли один раз, то ли два. Отец по-прежнему жил на юге Франции, но у него началась новая жизнь с подружкой двадцати пяти лет. Я ни с кем из родных не ссорился, но отношения сложились далекие. Проще сказать, их не было вообще. Печальное семейство.

– Спасибо, что приехал, Марк. Поверь, мне крайне жаль, что я втянул тебя в эту историю.

Наши глаза встретились. Он подмигнул мне. Мы поняли друг друга без слов.

– Не парься. Вот увидишь, вытянем твою Клэр Карлайл.

– Хочешь успокоить?

– Нет, я так думаю. Наши шансы растут, у нас отличная команда.

– Неужели?

– Ага. Ты оказался неплохим следователем.

Встреча с Аланом Бриджесом прибавила горючего в наш карбюратор. У нас появилось кое-что новенькое, но я по-прежнему чувствовал, что перед нами огромный запутанный клубок, и нам предстоит его размотать.

Марк надел очки и вытащил из кармана план Нью-Йорка, который, как видно, прихватил в гостинице.

– Так. Давай показывай, где происходило все в тот день, когда умерла Джойс.

Я говорил, а он отмечал крестиками: сначала дом в Гарлеме, где жила Джойс, потом дом Флоренс Галло в Лоуэр-Ист-Сайде, километров на пятнадцать ниже.

– Предлагай сценарий, – сказал Марк и налил себе еще вина.

Я попробовал размышлять вслух.

– «Ты не поверишь своим ушам», – написала Флоренс Алану, отправив ему сообщение, которое, как он говорит, он так и не получил.

– Гм.

– Она не написала: «ты не поверишь» или «ты не поверишь своим глазам». Она написала «ушам». Значит, я уверен, она прислала звуковое сообщение.

– Согласен. Но какое именно?

– Запись разговора, которую она сделала со своего телефона.

На лице Карадека отразилось сомнение. «Может быть, да, но, скорее всего, нет», – говорило оно. Я не поддался его скептицизму.

– Ты хотел сценарий? Пожалуйста. Итак: Флоренс записывала разговор с ведома Джойс.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что, во-первых, она всегда так работала, а во-вторых, я тебе уже говорил, что уверен: это Джойс разыскала Флоренс и рассказала ей свою историю.

– Значит, ты считаешь, что они сговорились и решили записать третьего?

– Да, того, с кем Джойс собиралась встретиться у себя дома. План был следующим: Джойс приманивает свою жертву и вынуждает ее говорить, включив при этом телефон, а Флоренс, находясь на другом конце, слушает и записывает разговор. Потом…

– Разговор переходит в ссору, – подхватил Марк, включившись в игру. – Третий мог при этом заметить, что его записывают. В любом случае он проявил агрессию, напал на Джойс, и та начала кричать.

– Флоренс впала в панику. Она побежала вниз, нашла телефон-автомат и заявила в полицию о нападении. Именно так представлял дело документ, который мне показывала Глэдис.

Нам все еще не несли наше блюдо с устрицами, и я достал папку с фотокопиями и протянул ее Марку. Ему снова понадобились очки, чтобы прочитать запись звонка на номер 911.

Дата: 25 июня 2005, суббота. Время: 15 часов.

«Звоню, чтобы сообщить об агрессивном нападении по адресу Билберри-стрит, 6, дом Джойс Карлайл. Быстрее! Ее убивают!»

Пока все ложилось идеально. А вот дальше… Полицейские прибыли на место вызова через шесть минут и не нашли ничего подозрительного. Я подвинулся поближе и заглянул через плечо Марка в протокол, который он читал, а потом обвел ручкой то место, где говорилось, что два офицера полиции провели визуальный осмотр всего дома, включая ванную, и не нашли никаких следов драки, а также следов крови.

– Однако именно в ванной нашли тело Джойс, – заметил Карадек.

– Да, на следующий день. Ее сестра Анжела нашла ее на полу возле раковины. Я слышал от нее собственными ушами, что кровь была повсюду.

– Серьезное уточнение, – признал Марк. – И весь наш сценарий летит к чертям.

Я вздохнул, невольно стиснув зубы, потом сердито стукнул кулаком по стойке.

1

В «Ойстер-баре» не привыкли к бурному изъявлению чувств, и кое-кто из завсегдатаев посмотрел на меня неодобрительно. Я постарался взять себя в руки.

– Патрулировали полицейские Пауэлл и Гомес. Они соврали, я уверен.

– А я – нет, – объявил Марк, намазывая маслом кусочек ржаного хлеба.

– Почему?

Он пожал плечами.

– А с какой стати им врать? Для чего?

– Может, они вообще туда не приезжали. Тогда поступало много ложных вызовов, и они…

Марк поднял руку и остановил меня.

– Оставленное Флоренс сообщение убедительно, и, уверен, его приняли всерьез. Агрессивные нападения идут под особым кодом, и никто не имеет права проигнорировать такой крик о помощи. Если б полиция даже ничего не осматривала, им вышло бы проще написать, что все было тихо и шторы были задернуты. В таком случае они ничем не рисковали бы и не брали на себя никакой ответственности.

Слова Марка звучали убедительно, и я спросил:

– Ну а ты как все это объясняешь?

– К сожалению, никак, – заявил бывший полицейский и отправил в рот последний кусочек хлеба.

Нам принесли устрицы, и Марк взялся за раковину, продолжая читать выдержки из полицейского протокола, которые мне позволила скопировать Глэдис. Он неплохо владел английским, но иногда спрашивал меня о каком-нибудь специальном термине или сложном обороте. Прочитав, Карадек еще раз вернулся к одной мелочи, на которую я не обратил внимания, а вернее, не счел заслуживающей внимания. Айзек Лэндис, владелец магазина спиртных напитков, расположенного на 132-й улице, дом 2Е, сообщил, что продал Джойс Карлайл бутылку водки в субботу, 25 июня, в 14 часов 45 минут.

– И что? – спросил я. – Самое большее, что мы узнаем из этого свидетельства, – это что у Джойс были хорошие отношения в квартале и что она в это время была еще жива. Видишь что-то еще?

Карадек ткнул пальцем в карту, предлагая мне пометить магазин Лэндиса крестиком. Магазин находился метрах в семистах от дома под номером 6 по Билберри-стрит, где жила мать Клэр.

– Я плохо себе представляю эти места, – сказал Марк, выходя из задумчивости. – Ты же знаешь, я никогда в жизни не был в Гарлеме.

– Да что ты? А когда вообще ты в последний раз был в Нью-Йорке?

Марк присвистнул сквозь зубы.

– Еще с Элизой и малышкой, в две тысячи первом. Приезжали на пасхальные каникулы. За несколько месяцев до похищения.

Я протянул Марку телефон. Вчера, когда я шел на встречу с Этель Фарадей и сестрами Карлайл, я сделал немало снимков. Мой друг внимательно рассмотрел каждый, увеличивая и задавая вопросы.

– А это где? – спросил он, ткнув пальцем в вывеску над магазинчиком «Вина и ликеры со скидкой».

– На углу Ленокс и Билберри-стрит.

– То есть рядом с домом Джойс?

– Да, метрах в двадцати.

Глаза Марка вспыхнули. Он явно за что-то зацепился, но за что? Я не мог понять. Карадек похлопал меня по плечу:

– Если Джойс понадобилось «горючее», зачем ей надо было тащиться за километр, когда спиртное у нее под боком?

Действительно, зачем?

– Магазин, наверное, был закрыт, – предположил я.

Марк поднял глаза к небу.

– В субботу к вечеру? Шутишь, что ли? Мы же в Америке, а не во Франции. Им не нужно было дожидаться закона Макрона^[27], чтобы торговать в уикенды.

– Ну-у…

Марк пока ни в чем не убедил меня, но он не отступался.

Я снова посмотрел на план, разложенный на стойке, и тут вспомнил, что сказала мне Анжела Карлайл. В этот самый несчастный уикенд они с Глэдис уезжали в Филадельфию к матери. Значит, дома у них в этот день никого не было. Догадка электрическим током пробежала по позвоночнику.

– Я все понял! – объявил я Карадеку.

Он удивленно посмотрел на меня, а я стал делиться своей догадкой. По неведомой мне пока причине, Джойс предпочла принимать своего визитера не у себя дома, а в доме своих сестер, но не сочла нужным сообщать об этом Флоренс. Это объясняло все: и то, что она купила бутылку водки далеко от дома, и главное – то, что полицейские не обнаружили ничего подозрительного в доме Джойс. Просто потому, что журналистка, сама того не подозревая, направила их не по тому адресу.

Я был уверен, что догадка верна. Размахивая от возбуждения руками, я опрокинул бокал с вином на стойку.

– Вот косорукий! – обругал я сам себя.

Бокал разбился, вино брызнуло, на рубашке у меня появилось пятно. Я промокнул его салфеткой, проклиная про себя «Сансер».

– Сейчас вернусь, – пообещал я и соскочил с табурета.

Я пересек зал, направляясь в туалет. Кабинки были заняты, и я остановился перед дверью. Тут зазвонил мобильный. Звонила Марике. Она в страшном испуге сообщила, что Тео упал и набил себе шишку.

– Лучше, чтобы вы все знали, – сказала Марике, заразив меня своим беспокойством.

Услышав плач Тео, я попросил передать ему трубку. Хватило двух секунд на то, чтобы понять: с малышом не случилось ничего серьезного.

– Комедию ломает, успокойтесь, – сказал я Марике.

Макиавелли песочных формочек нашел чудесный способ пробудить к себе жалость и получить дополнительную порцию поцелуев от хорошенькой няни. Но вот все неприятности позади, и Тео пожелал рассказать мне, что он только что ел, а я тем временем стал издали наблюдать за Карадеком. Нельзя было отнять у Марка очень ценное качество: он умел пробуждать к себе доверие. Вот и сейчас он уже по-приятельски беседовал с нашим соседом, пареньком в толстых роговых очках, который сидел, не расставаясь с блокнотом для набросков, так как учился в художественной школе. Я даже сощурился, чтобы лучше видеть. Марк уже забирал у парнишки телефон. Старенькая «Нокия» Карадека не работала в Америке, это понятно, он меня предупредил. Но Марк не звонил. Значит, вышел в Интернет. Чтобы найти что?

Дверь туалета открылась, я вошел и стал смывать пятно жидким мылом и горячей водой, потом посушился под электросушилкой. Выйдя обратно, я благоухал мылом, но уже не чувствовал себя пьяницей, залитым вином.

Марка за стойкой не было.

– А куда исчез мой спутник? – поинтересовался я у студента.

– Не знал, что вы пара.

Вот засранец!

– Так куда он делся?

– Ушел, – ответил очкарик.

– Что?!

Паренек ткнул рукой в сторону застекленной стены «Ойстер-бара». Я просто окаменел.

– Он кое-что для вас оставил, – прибавил студент, расстегнул на куртке молнию, снова застегнул и протянул мне наш сложенный план Нью-Йорка. На обратной стороне Марк нацарапал несколько убористых строк.

Раф,

прости, что бросаю тебя, но хочу кое-что проверить. Возможно, полный бред. Но если тупик, ты хотя бы не будешь иметь к нему отношения.

Продолжай расследование. Ты нашел свой метод: ищешь, как пишешь. Загони в ловушку призрак семейства Карлайл.

Думаю, ты прав: все истины мира уходят корнями в детство. Сообщу новости, как только появятся. Поцелуй за меня друга Тео.

Марк

Я не мог опомниться. Опасаясь, что студент уйдет, схватил его за рукав.

– Что он искал с вашего телефона?

Паренек вытащил из кармана мобильный.

– Выясняйте сами.

Я открыл историю браузера, и там обнаружился сайт «Белые страницы». Американский телефонный справочник.

Марк искал чей-то номер или адрес. Но сайт не сохранил, какой именно.

Я вернул телефон владельцу и еще несколько минут сидел, словно пришибленный. Мне казалось, как малому ребенку: меня бросили.

Почему все, кто мне был дорог в жизни, рано или поздно убегали от меня?

2

Мэй Су-юн, в прошлом следователь уголовной полиции, назначила мне встречу в офисе «Трансперенси проджект». Их офис находился в здании юридического факультета Манхэттенского университета, в квартале Вашингтон-сквер.

В офисе молодой человек попросил меня подождать, и я уселся ждать в комнате со стеклянной стеной, выходящей на читальный зал университетской библиотеки. Время было послеобеденное, и в библиотеке обреталась куча народу. Атмосфера царила рабочая, непринужденная. На предыдущей неделе уже начались занятия, и студенты засели за книги и компьютеры.

Я невольно залюбовался читальным залом, где все было предусмотрено для занятий, и невольно припомнил захудалый факультет, на котором учился сам. Требующее ремонта уродливое здание 70-х годов прошлого века, набитый битком амфитеатр, вгоняющие в сон лекции, преподаватели или слишком политизированные, или пофигисты, гнетущая атмосфера постоянных забастовок и полное отсутствие перспектив на будущее. Разумеется, глупо сравнивать. Здесь студенты платят за обучение большие деньги, но зато и получают за них то, на что рассчитывают. А что касается Франции, то меня больше всего возмущает общество, которое на протяжении долгих десятков лет довольствуется отсталой и бесперспективной системой образования. Системой, которая за парадными речами поощряет и плодит неравенство.

А если совсем начистоту, то я никак не мог прийти в себя от необъяснимой выходки Карадека. Решил отвлечь себя от неприятных мыслей и стал просматривать на экране телефона те сведения об ассоциации «Трансперенси проджект», которые успел собрать утром.

Ее создали в начале 90-х Этан и Джоан Диксон, семейная пара, по профессии оба адвокаты, ярые противники смертной казни. Своей главной целью они поставили помощь жертвам юридических ошибок.

Для того чтобы вести собственные контррасследования, они с самых первых шагов стали налаживать партнерские связи с различными юридическими университетами страны. Под руководством видных адвокатов студенты возвращались к давно забытым криминальным процессам, если вдруг появлялся клиент, который считал, что расследование было несправедливым, суд – невнимательным, а его жизнь – покалечена.

После того, как в практику расследования вошел анализ ДНК и были подняты многие уже закрытые дела, стало ясно, как много было допущено юридических ошибок. Американское общество было потрясено тем, что стражи закона не только судили несправедливо, но создали к тому же механизм, который сплошь и рядом осуждает невиновных. Не десятки, а сотни, тысячи граждан были осуждены на пожизненное заключение или смертную казнь на основании всего лишь одного какого-либо свидетельства.

Разумеется, анализ ДНК не стал панацеей от несправедливостей, но все же усилиями таких организаций, как «Трансперенси», многие несправедливо осужденные спали теперь в своих собственных постелях, а не в тюремных камерах.

– Добрый день, мистер Бартелеми.

Мэй Су-юн закрыла за собой дверь. Ей было немногим за сорок, держалась она очень прямо и горделиво, но одета была более чем демократично: светлые джинсы, ярко желтая вельветовая куртка с вышитым логотипом факультета и пара далеко не новых кроссовок «Адидас Суперстар». Первым, что бросалось в глаза, были ее необыкновенно черные волосы, уложенные в высокий шиньон со шпилькой, украшенной бирюзой. Прическа придавала ей что-то аристократическое.

– Спасибо, что сразу же согласились со мной встретиться.

Мэй села напротив меня и положила на стол стопку папок, которые принесла, держа под мышкой. Сверху лежал один из моих романов, переведенный на корейский.

Она протянула мне книжку и объяснила:

– Ваши книги очень популярны в Корее. Моя свояченица зачитывается ими и будет в восторге, если вы ей что-нибудь напишете. Ее зовут Ли Хио-юнг.

Я взялся за ручку, а Мэй продолжала говорить.

– Я прекрасно помню дело Карлайл. Оно было одним из последних, которыми я занималась перед тем, как уйти из полиции.

– А почему вы, собственно, решили встать по другую сторону барьера? – спросил я, возвращая ей книгу.

Брови дрогнули на ее красивом, сильно накрашенном лице.

– По другую сторону барьера? Выражение одновременно точное и уклончивое. По сути, я занимаюсь все той же профессией: веду расследование, обрабатываю протоколы допросов, изучаю места преступлений, ищу свидетелей…

– Однако стараетесь вызволить людей из тюрьмы, а не посадить туда.

– Стараюсь, чтобы все было по справедливости.

Я чувствовал настороженность Мэй Су-юн, она отделывалась от меня дежурными фразами. И, не торопясь перейти к существу дела, вооружившись самой обаятельной улыбкой, я задал очередной ничего не значащий вопрос. Тут она дала мне понять, что ее время дорого.

– Что вы хотите знать о деле Карлайл? – спросила меня Мэй.

Я положил перед ней папку, которую передала мне Глэдис.

– Как вы все это получили? – воскликнула она, перебирая листки.

– Наичестнейшим образом. Это вручалось семье жертвы по ходу сумбура следствия.

– Никакого сумбура не было, – возразила Мэй, задетая в своей профессиональной гордости.

– Но было, скажем, несоответствие между информацией, поступившей по телефону «девять-один-один», и свидетельством первых полицейских, прибывших по вызову.

– Да, я помню, что-то такое было…

Глаза у нее стали совсем черными. Она снова перелистала папку, явно желая что-то найти и не находя.

– Семье были переданы только выдержки из дела.

– Да, я поняла.

Я постарался как можно более коротко изложить Мэй свои последние открытия: покупка Джойс за несколько дней до смерти мобильного телефона, ее знакомство с журналисткой Флоренс Галло, чья квартира находилась в непосредственной близости от места, откуда поступил вызов полиции. Наконец, я изложил ей свою гипотезу о том, что Джойс была убита в доме своих сестер и только потом перенесена в ванную своей квартиры.

Мэй, в прошлом следователь полиции, слушала меня молча, но по мере того как я излагал факты и свои догадки, выражение ее лица менялось. Похоже, я положил ее на обе лопатки.

– Если все, что вы говорите, правда, то мы поторопились с закрытием дела, – признала Мэй, выслушав меня до конца. – Но в то время мы не располагали этими сведениями.

Она прищурилась, словно бы призывая меня в свидетели.

– Коронер признал печально банальную передозировку, несмотря на вызов полиции.

Однако Мэй побледнела, как полотно. Она снова опустила голову, рассматривая разложенные на столе листки.

И тут сработала моя интуиция.

– Скажите, в деле было еще что-то важное? Что-то, что вы не находите в этой папке?

Мэй Су-юн смотрела в окно. Она о чем-то думала. Потом спросила:

– Почему вы заинтересовались этим делом, которое было закрыто десять лет назад?

– Этого я не могу вам сказать.

– В таком случае я не могу вам помочь.

От ярости у меня перехватило горло. Я чуть ли не вплотную приблизил к ее лицу свое и прорычал:

– Вы не просто поможете мне, вы поможете сейчас же! Потому что именно вы десять лет назад облажались! И потому что в противном случае ваши прекрасные рассуждения о справедливости останутся пустыми словами!

3

Испуганная Мэй Су-юн отпрянула и посмотрела на меня как на сумасшедшего. Но лед, по крайней мере, был сломан. Она прикрыла глаза, сидела молча, и я не знал, чего мне ждать. Скорее всего, кинжала из сумочки, который отрежет мне голову. Но я услышал следующее замечание:

– В вашей гипотезе нет предположения, кто мог убить Джойс.

– Именно поэтому я обращаюсь к вам за помощью.

– Кого вы подозреваете? Одну из сестер Джойс?

– Понятия не имею. Но именно поэтому и хочу узнать, было ли что-нибудь существенное в официальном досье.

– Ничего, что можно было бы использовать в зале суда, – уверила она меня.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Я расскажу вам одну историю, мистер Бартелеми. Вы писатель, и она должна вас заинтересовать.

В углу комнаты мигал автомат с напитками. Мэй встала, достала из кармана джинсов монетку и взяла себе чай маття^[28]. Затем оперлась на автомат и заговорила:

– Я получила научное, сугубо теоретическое образование. Но мне всегда хотелось чувствовать под ногами реальную почву, ощущать человеческую жизнь в конкретных деталях и подробностях. Я окончила биологический факультет и прошла конкурс в полицию Нью-Йорка. Поначалу мне очень нравилась моя работа, и я неплохо с ней справлялась. Но в две тысячи четвертом все разладилось.

Мэй отпила глоток зеленого чая и продолжала:

– В то время я работала на пятьдесят втором участке, Бедфорд-парк в Бронксе. С перерывом в несколько дней я расследовала два дела, которые были похожи как две капли воды. Мужчина проникал в дом к молодой женщине, насиловал свою жертву, мучил, потом убивал. Два жестоких страшных дела, не составлявших, на первый взгляд, труда для поимки преступника. После него осталось немало материала для биологической идентификации: жевательная резинка, окурки, волоски, ногти. Мало этого, парень оказался зарегистрированным в базе генетических данных ФБР.

– И вы немедленно арестовали преступника?

Мэй кивнула.

– Да, сразу же, как только получила первые результаты анализов. Парня звали Юджин Джексон. Молодой афроамериканец двадцати двух лет, студент школы дизайна. Гей, застенчивый, явно умный. Попал в базу после задержания три года назад за эксгибиционизм. Он объяснил, что сделал это на спор. Дело было пустяковое, но его обязали пройти курс лечения у психиатра. Во время допросов Юджин отрицал как изнасилования, так и убийства, но его алиби не подтвердились, зато анализ на ДНК не вызывал никаких сомнений. Паренек был хрупкого сложения. Через неделю после заключения в Райкерс^[29] его сильно избили сокамерники. А в тюремном госпитале, куда его отправили, он повесился еще до начала разбирательства.

Мэй замолчала, я тоже не произнес ни слова. Она вздохнула и снова села напротив меня. Взглянув на ее страдальческое лицо, я понял, что главное в рассказе еще впереди. Есть воспоминания, подобные раковой опухоли, – возможна ремиссия, но не выздоровление.

– Через год меня перевели из Бронкса в другой район, но аналогичные преступления в Бронксе не прекратились. Снова были изнасилованные и убитые молодые женщины. И каждый раз преступник был в базе данных и оставлял полиции в подарок материал для биологической идентификации. Следователь, который стал работать там после меня, счел, что дело нечисто – слишком уж легко все получается. И он был прав. Преступника, который совершал эти зверства, звали Андре де Валатт.

– Никогда не слышал этого имени.

– Криминологи и журналисты называли его «Похитителем ДНК». Он был канадцем, работал медбратом в медицинском учреждении, которое занималось половыми отклонениями. Он тщательно собирал биологический материал пациентов и помещал его в местах преступлений, которые совершал. Андре де Валатт был в своем роде уникальным серийным убийцей. Его жертвами становились не только несчастные молодые женщины, которых он убивал, но и мужчины, которых сажали в тюрьму вместо него и которым он разбивал жизнь. И это была его главная цель.

Холодок пробегал у меня по коже, пока я слушал бывшего следователя. Сюжет, безусловно, годился для детектива, но я не видел, какое отношение он имеет к убийству Джойс Карлайл.

– По моей вине покончил с собой Юджин, – произнесла кореянка. – Двенадцать лет его смерть лежит на моей совести; мне нестерпимо думать, что я попалась в ловушку, расставленную Валаттом.

– Что вы пытаетесь сказать мне, Мэй?

– Что анализ на ДНК – самая замечательная и самая страшная вещь на свете. И что, вопреки сложившемуся мнению, сам по себе он ничего не доказывает.

– Но какое он имеет отношение к смерти Джойс?

– Был сделан анализ крови, найденной в ванной комнате, и это была другая ДНК, – сообщила Мэй, не отрывая от меня взгляда.

Время остановилось. Наконец-то мы подобрались к главному.

– Не такая, как у Джойс и ее сестер?

– Да.

– Тогда чья же?

– Не знаю.

– Как это вы не знаете? Почему вы этого не выяснили?!

– Потому что я находилась под впечатлением от дела Валатта. У меня была уязвимая позиция, и никакой суд не поддержал бы меня в поисках по единственному следу.

– Почему?

Что-то важное ускользало от меня. Мэй Су-юн что-то замалчивала, она не говорила мне всего.

– Чтобы понять, вам нужно прочитать самому все следственное дело.

– Как я могу его получить?

– Вы не можете. К тому же прошло уже десять лет…

– Время прошло, но дело должно по-прежнему лежать в архиве, разве не так?

Мэй согласно кивнула.

– Помогите мне получить его. Я читал статьи о «Трансперенси». Я знаю, что даже в полиции, даже среди самых ее высоких чинов, у вас есть безымянные помощники, которые в случае необходимости поставляют вам сведения.

Мэй сердито взглянула на меня.

– Вы сами не знаете, что говорите!

И я решил блефануть.

– Я точно знаю, – твердо произнес я. – Эти люди помогают вам, потому что стыдятся работать в системе, которой перестали доверять граждане. Системе, которая не оберегает и не щадит слабых. Системе, которая ради статистики всегда нападает на одних и тех же. Системе, которая работает кровавыми руками, но по-прежнему остается безнаказанной. Системе…

Мэй прервала мою филиппику.

– Хватит! Замолчите! Я попробую найти кого-то, кто мог бы вам помочь.

– Спасибо.

– Не благодарите, а главное, не слишком радуйтесь. Когда вы поймете, почему я не могла в то время ничего сделать, вы поймете и то, что понапрасну теряете время. И почувствуете только горечь.

1

Меня зовут Флоренс Галло.

Мне двадцать девять лет, я журналистка.

Через восемь часов я умру, но пока я этого не знаю.

Сейчас я сижу на унитазе и пытаюсь выдавить из себя хотя бы капельку, чтобы проверить тест на беременность. Хотя бы капельку. Стараюсь, но ничего не получается, потому что я страшно нервничаю.

Наконец-то! Поднялась и положила пластиковую пластинку на край раковины. Через три минуты я все узнаю.

Я выхожу из ванной, набираюсь терпения и достаю из холодильника бутылку воды. Хожу по комнате и глубоко дышу, стараясь успокоиться. Сажусь на подоконник и подставляю лицо солнышку. Хороший субботний денек, лето в самом начале. Дует легкий ветерок, небо ярко-синее, город так и лучится положительной энергией. Я смотрю вниз и вижу на улице прохожих. До меня доносятся крики детей, они бегают, играют, и во мне вибрирует радость, словно я слушаю музыку Моцарта.

Я хочу быть беременной. Хочу ребенка, хоть и не знаю, что скажет Алан. Я чувствую в глубине моего существа биение счастья. Я влюблена. Наконец-то. Я встретила человека, которого ждала. Я проживаю глубоко и полно каждую минуту, которую мы проводим вместе, и готова на все, лишь бы наши отношения не кончались. Но радость отравляет чувство вины, оно подрезает мне крылья. Я презираю себя, я «любовница». Женщина, которая сознательно посягает на чужого мужа. Никогда в жизни я не думала, что судьба отведет мне такую роль в истории моей любви. Мне было шесть, когда отец ушел из семьи, чтобы начать новую жизнь с одной из своих коллег – моложе, свежее мамы. Я ненавидела эту женщину – и теперь ненавижу свое ощущение, что я воровка и краду свое счастье у другой.

Телефонный звонок оборвал нить воспоминаний. Веселая мелодия, я не сразу поняла, кто звонит. Потом сообразила: это Джойс Карлайл, это для нее я выбрала веселый рингтон. Но она должна была мне позвонить гораздо позже…

Я взяла трубку, но не успела произнести ни звука.

– Флоренс? Это Джойс. Он переменил время встречи.

– Как? Но…

– Он уже идет! Я не могу говорить!

Я чувствовала, что Джойс вне себя от беспокойства, и попыталась ее успокоить.

– Следуйте нашему плану, Джойс. Прикрепите скотчем телефон под столиком в гостиной!

– Я… Я попробую…

– Нет, Джойс, вы не попробуете, а сделаете!

Она в панике. Я тоже. Я ничего не успела приготовить. Пошла и закрыла окно, чтобы не мешал шум с улицы, включила в телефоне громкую связь и уселась у себя на кухне с компьютером, который одолжил мне Эдгар. Мой младший братишка вот уже три недели как в Нью-Йорке. Он отучился три года в школе Ферранди, и его приняли в кафе «Булуд». В ожидании первой зарплаты Эдгар квартируется у меня.

Я не слишком ловко управляюсь с его компьютером, да и вообще недолюбливаю стационарный ПК, но Кэрри, жена Алана, вчера разбила мой «Мак», швырнув его об стену. Так что я включила компьютер. И микрофон тоже, чтобы записать разговор.

Минута, другая. Ни единого звука. Я уже было подумала, что наша затея пошла коту под хвост, но тут услышала мужской голос, решительный и полный горечи. Слушаю, и мурашки бегут по телу. Услышанное меня потрясло. Но вот разговор перестал быть разговором. Уговоры превратились в угрозы, послышались рыдания, крики. Внезапно я поняла: вот-вот произойдет непоправимое. Жизнь сошла с рельсов, на рельсы встала смерть. Я слышала душераздирающие крики Джойс. Она звала на помощь. Звала меня.

Горло у меня перехватило. Руки стали мокрыми.

Я не могла сдвинуться с места на своих ватных ногах…

Однако в следующую секунду я уже вскочила, выбежала из квартиры и понеслась вниз по лестнице. Улица. Толпа народа. Кровь бьет мне в виски. Телефонная будка рядом со «Старбакс». Я перехожу улицу, пробираясь сквозь толпу. Пальцы дрожат, набирая 911, и я выпаливаю: «Хочу сообщить об агрессивном нападении по адресу, Билберри-стрит, 6, дом Джойс Карлайл. Быстрее! Ее убивают!»

2

Сердце бьется как сумасшедшее. Оно готово выскочить у меня из груди. Лифт не работает. Я поднимаюсь по лестнице. У себя в квартире прикладываю к уху телефон, но на противоположном конце молчание. Я звоню Джойс, но звонок повисает в пустоте.

Мать твою! Что там происходит?

Меня колотит дрожь. Не знаю, что предпринять. Отправиться к ней? Пожалуй, еще рано. И тут я понимаю, что боюсь не только за Джойс, но и за себя тоже. Ощущение, что опасность подкрадывается со всех сторон. Знакомое ощущение. Интуиция. Шестое чувство. В моей профессии оно играет важную роль. Я беру «мой» компьютер и спускаюсь на улицу. Сейчас мне нельзя оставаться одной. Люди на улице меня защищают.

Я пошла в «Старбакс» и заказала кофе. Нашла место за столиком, включила компьютер. Надела наушники и прослушала запись. Кошмар. Меня снова заколотило. Клик за кликом, я заархивировала запись и отформатировала.

Отпила глоток макиато. На чеке за кофе нашла пароль от вай-фая и вышла в сеть. Почта. Контакты. Черт! Конечно, здесь контакты моего брата, а моих и в помине нет. Ладно, не важно. Набрала адрес Алана [email protected] и присоединила к письму вложение. Прекрасно. Сообщение отправлено. Перевела дыхание и позвонила Алану на мобильник.

«Возьми трубку! Возьми! Умоляю!» Автоответчик. Оставила сообщение: «Послала тебе имейл, Алан. Скопируй вложение. Ты не поверишь своим ушам. Перезвони мне. Я тебя люблю».

Я не могла усидеть на месте. Решила все-таки взять машину – она припаркована за бывшим зданием CBGB – и съездить в Гарлем, увидеть своими глазами, что там произошло. Пошла к себе, чтобы взять ключи. Иду по коридору и вижу издалека у моих дверей девочку-подростка. Маленького роста, в темно-синих джинсах, клетчатой майке «Виши», розовых «Конверсах» и джинсовой куртке «Ливайс», какую я тоже носила в лицее; на спине матерчатый рюкзачок. А когда подошла ближе, поняла, что это взрослая женщина, примерно одних со мной лет. Кожа гладкая, а лица не разглядишь из-за челки и больших темных очков-вайфареров.

Я узнала эту женщину. Этой женщиной я всегда восхищалась. Ее зовут Зора Зоркин. Я читала ее книги, слушала ее лекции, много раз пыталась взять у нее интервью, но она всегда отклоняла мои просьбы. Сегодня я знала, о чем она хочет со мной поговорить.

По крайней мере, мне показалось, что знаю. Но я ошиблась. Зоркин пришла вовсе не говорить со мной. Она медленно шла мне навстречу, и чем ближе подходила, тем беспомощней я себя чувствовала под взглядом ее змеиных глаз, то ли зеленых, то ли карих. Вот она уже на расстоянии двух метров, и единственное, что я сумела выговорить, было:

– Быстро же вы работаете.

Она сунула руку в карман куртки, вытащила стреляющий электрошокер, наставила его на меня и сказала:

– А вы и вправду красавица.

Все было как в кино, и я невольно замерла, растерявшись. Мозг отказывался поверить, что все, что я вижу, происходит на самом деле. Зора Зоркин нажала на спуск электрошокера, и два шипа впились мне в шею. Я упала на пол и полетела в зияющую черноту.

3

Я пришла в сознание, но в голове стоял туман. Мозг словно был опутан гипнотическими нитями. Меня подташнивало, я дрожала как в лихорадке. Во рту пересохло, язык едва ворочался и как будто распух вдвое. Я попробовала пошевелиться. По позвоночнику пробежала электрическая искра. Казалось, он состоял из дребезжащих частичек.

Я поняла, что руки у меня в наручниках и завязаны за спиной, ноги тоже крепко-накрепко спеленаты. В рот запихнут моток сверхпрочного скотча.

Вопреки кляпу, я все-таки попыталась проглотить слюну.

Мне страшно. Я в панике.

Я лежу в задней части «Кадиллака Эскалейд» – мастодонта с тонированными стеклами. Высотой он чуть ли не два метра, он главный на дороге и как будто летит над ней. Задняя часть отделена от салона стенкой из плексигласа. Не знаю уж, по какой причине, но я в костюме для бейсджампинга. На мне все, что нужно: каска, ремни, которые крепятся на плечах и ногах, заплечный мешок с парашютом.

За прозрачной стенкой я различила коренастую фигуру шофера, в прошлом явно военного: выправка, седые волосы ежиком. Рядом с ним сидела Зора Зоркин, не отрывая взгляд от телефона. Каска защищала меня, и я что есть сил боднула головой перегородку. Зоркин окинула меня беглым невидящим взглядом и снова уткнулась в телефон. Я напрягла глаза и нашла на экране часы. Десять вечера.

И все-таки я не понимаю, что происходит. Что все это значит? Каким образом все это касается меня?

Сделав усилие, подобралась к окну – посмотреть, что видно через заднее стекло. Ночь. Пустынная дорога. Ели, насколько хватает глаз. Ветер раскачивал их верхушки, темнеющие на сиреневом небе.

Мы ехали и ехали, и я мало-помалу начала догадываться, где мы. Если мы едем уже шесть или семь часов, то, должно быть, уже миновали Пенсильванию, Мэриленд и Восточную Вирджинию. Мы в Аппалачах, неподалеку от парка Силвер Ривер Бриджес.

Внезапно во мне вспыхнула надежда – я заметила позади нас машину и застучала в заднее стекло, чтобы привлечь внимание. Но приглядевшись, узнала свой маленький красный «Лексус» и поняла, что тот едет следом за «Кадиллаком».

И тогда я догадалась, что они задумали, и заплакала…

4

Я не ошиблась. Вот уже двадцать минут огромный внедорожник и мой малыш «Лексус» взбираются по крутым дорожкам Силвер Ривер Парк. Вскоре обе машины останавливаются на небольшой пустынной площадке отрога, который нависает над долиной. И с которого можно спуститься к пандусу старого моста.

А дальше все разворачивается с невероятной быстротой. Военный – Зора называет его Блант – открывает дверцу, берет меня поперек туловища и взваливает себе на плечо. Он тащит меня к мосту. Зора Зоркин страхует его, идя в нескольких метрах сзади. Я пытаюсь кричать, но клейкая лента, залепившая рот, мешает. Да и что толку? «Закричи во вселенной – никто не услышит». В Силвер Ривер Парк ночью – тоже.

До последней минуты я отказывалась верить в неотвратимое. Может, они только пугают меня? Но кто проедет шестьсот километров, чтобы кого-то напугать?

И как им пришло это в голову? Откуда они узнали о моем увлечении бейсджампингом? О мосте, о парке?.. Проще простого. Обшарили квартиру, нашли костюм, фотографии, проспекты…

На середине моста Блант опустил меня. Я поднялась на ноги и попыталась бежать. Но куда убежишь со связанными ногами? Шаг, и я тут же растянулась.

Я лежала и слышала шум реки – серебрясь, она бежала себе по камням далеко под мостом, раскинувшимся над ущельем в триста метров. Ночь была светлая, чудесная. Чистое небо. Сухой морозец. Почти полная луна. Большая, полновесная.

Зора Зоркин встала надо мной. Стояла, засунув руки глубоко в карманы стеганой куртки «Барбур», в бейсболке с буквами NYU, обозначающими Нью-йоркский университет, который она окончила. В ее взгляде читается спокойная деловитость. Я была для нее не человеком, не живым существом. Проблемой, которую предстояло быстро уладить.

Я лежала у ее ног, дыша с трудом, вспотевшая, описавшаяся. Происходящее выедало мне мозг. Кровь леденела в жилах. Это все не могло происходить на самом деле. Оно не укладывалось у меня в голове… Тело одеревенело, и я была как парализованная. Скотч немного поддался; едва шевеля губами, я попыталась умолять Зору. Просила, выла, молила.

Но не пробилась сквозь ее безразличие.

– К делу, – буркнул Блант, наклонился ко мне и начал возиться с парашютом.

А я? Что я могла? Как договориться с бесчувственными камнями? С работниками, спешащими покончить с проблемой?

Но вдруг случилось неожиданное. Палач все возился, а Зора вдруг обратила на меня внимание.

– Не знаю, в курсе вы или нет, – сказал она мне. – Если не в курсе, вам будет интересно.

Я не поняла, о чем она говорит. Но Зора вместо объяснения вытащила из кармана… мой тест на беременность.

– Положительный. Вы беременны, Флоренс. Мои поздравления.

Я не пошевелилась. Я не принадлежала больше к их миру. Я уходила в другой.

Блант взял меня за ноги, одним движением перекинул за поручень и отпустил.

5

Я падала.

Я даже не заорала.

Ужас сковал меня – тело, мысли…

Секунды падения растянулись.

Мне становилось все легче, легче…

Ужас сменился ностальгией. Но жизнь не побежала перед глазами ускоренной съемкой. Вспоминалось любимое: блаженство солнечного света, мощь ветра.

Я думала о своем ребенке.

В животе у меня ребенок, он умрет вместе со мной.

Чтобы не расплакаться, я приказала себе: дай ему имя.

Земля приближалась; скоро я сольюсь с небом, горами и елями. Я никогда не верила в бога, но сейчас мне показалось, что бог во всем. Природа и есть бог.

В последнюю секунду меня осенило.

Ребенок – девочка.

Я назову ее Ребекка.

Пока не знаю, куда мы отправляемся, но мы вместе.

И я уже не боюсь.

1

Солнце. Пыль. Асфальт.

Последняя летняя жара. Из радиоприемника доносится саксофон Джона Колтрейна. Выставив локоть в открытое окно, Марк Карадек катил по шоссе, наслаждаясь ветерком, который шевелил ему волосы.

Сквозь темные очки он поглядывал на просторы, что лежали не двигаясь по обеим сторонам дороги. Луга, поля, фермы, стада коров, элеваторы, комбайны.

Деревенская Америка. Поля и поля до самого горизонта. Желто-зеленое однообразие сои, кукурузы, табака, пшеницы.

Марк впервые попал на Средний Запад и теперь старался припомнить хоть что-нибудь из курса географии, который повторял с дочерью, когда она училась в коллеже. Вспомнил раскрашенные цветными карандашами карты, обозначающие обширные сельскохозяйственные территории Америки: кукурузный пояс, фруктовый пояс, пшеничный пояс, масло-молочный пояс…

Занудные, лишенные смысла задания, если тебе четырнадцать и ты мало где побывал. Но сегодня все карты и пояса стали для Марка реальностью, и она впечатляла.

Карадек расправил затекшую руку и взглянул на часы. Начало шестого. Четыре часа назад он оставил Рафаэля в устричном баре. Интуиция подсказала ему, что нужно мчаться в аэропорт и лететь в штат Огайо. Так он и сделал. Два часа полета, и Карадек приземлился в Коламбусе. В аэропорте взял напрокат «Додж». Сначала включил навигатор, но вскоре плюнул на него и взял направление на северо-восток, довольствуясь указателями, которые должны были привести его к Форт-Уэйну.

Марк не спал последнюю ночь и очень мало – в две предыдущие. Из-за разницы во времени и транквилизаторов он должен был бы рухнуть, но, как ни странно, случилось обратное: энергия в нем била ключом. Выброс адреналина поддерживал его в состоянии возбуждения, все чувства были обострены. И лучшие, и худшие.

Лучшим была мозговая активность. Голова фонтанировала, мысли бурлили, и в этом богатом идеями хаосе ему удавалось выловить удачные решения. А худшим была проснувшаяся суперчувствительность. Воспоминания причиняли боль: жена, дочка, невозможность ничего поправить.

Марк вдруг обнаруживал у себя на щеке слезу и удивлялся ей. Призраки стеснились вокруг него, и только транквилизатор удерживал их на расстоянии. В голове вертелась строчка Арагона: «Быть человеком значит бесконечно падать». Он летел вниз вот уже двенадцать лет. В последние дни боль опять очнулась. В конце концов она его одолеет, Карадек это знал. Придет день, она спустит своих гончих псов, и они его загрызут. День этот недалек – возможно, завтра. Но не сегодня.

Марк глубоко вздохнул. Сейчас, на этой пустынной дороге, он чувствовал: в нем живет дар ясновидения. Если б понадобилось, он ходил бы по воде. С той минуты, как расправился со скотиной по имени Стефан Лакост, он действовал словно по наитию. Просвистевший мимо свинец унес с собой и страх. Марк стал вспоминать все, что случилось потом, прокручивая кадр за кадром, как в замедленной съемке. Вот он взял «пушку», поднялся и выстрелил. Он отнял эту жизнь не в горячке, а с разрешения. И стрелял будто бы не сам.

Для него уже было бесспорной очевидностью: он непременно найдет Клэр.

Такова его миссия.

Он найдет Клэр, потому что это в порядке вещей.

Бывает, что в расследовании наступает особый момент, когда не ты ищешь правду, а правда ищет тебя. Это и есть порядок вещей.

Спустя десять лет дело Карлайл вновь восстало из пепла и приносит самые неожиданные результаты. Костяшки домино соединились одна с другой и привели его на противоположный берег Атлантики. Марк видел перед собой сцепляющиеся черные прямоугольники: Клотильда Блондель, Франк Музелье, Максим Буассо, Хайнц Киффер, Джойс Карлайл, Флоренс Галло, Алан Бриджес…

Потеря ребенка, смерть тому виной или исчезновение, затрагивает не только одну-единственную семью. Она сжигает все вокруг себя, втягивает все в себя, ломает оставшихся и уничтожает связи между ними, оставляя каждого наедине со своими кошмарами.

Марк доехал до развилки, но даже не притормозил. Сразу свернул направо, не взглянув ни на карту, ни на указатель. Он не знал наверняка, куда ведет его эта дорога, но точно знал, что идет по следу. Планеты выстроились, истина властно вступила в свои права. Она пробивалась на поверхность, ломая и разметая в пыль все, чем старались ее прикрыть. Естественный ход вещей был неотвратим и разрушителен.

А он, Марк Карадек, был всего лишь ее орудием.

2

После встречи с Мэй Су-юн я вернулся в гостиницу и забрал Тео. Хотел, чтобы после обеда он поспал. Мы с ним долго из-за этого препирались, но в итоге проиграл я. Сражение кончилось, как обычно, перед экраном компьютера, с которого подмигивал старичок Луи де Фюнес.

Зато в три часа, за «Рестораном господина Септима», Тео крепко заснул, и я вслед за ним оказался в объятиях Морфея.

Разбудил меня легкий звон эсэмэски. Я в ужасе открыл глаза. Тео ворковал на другом краю кровати, болтая ногами в воздухе и подкидывая Фифи, любимую плюшевую собачку. Я взглянул на часы: начало седьмого!

– Дерьмо собачье! – рявкнул я в огорчении, вскакивая с кровати.

– Демо собаче, – с улыбкой повторил сын.

Я вздохнул поглубже, чтобы не расхохотаться.

– Нет, Тео, не повторяй, это очень грубые слова.

Он задумался, не решаясь открыто приступить к освоению нового приобретения. Я просмотрел сообщения на телефоне. Последняя эсэмэска была от Мэй Су-юн: «Через двадцать минут встречаемся в «Перлманс кныш бейкери».

Я не стал обращаться на ресепшн, а позвонил Марике прямо из номера. Юная нянюшка сидела с подружками в «Рауле», маленьком кафе в Сохо. Заказывая такси по мобильному, по городскому я просил Марике побыть с Тео сегодня вечером. Она пообещала приехать через пятнадцать минут. И как добросовестный член капиталистического общества воспользовалась ситуацией и заломила несуразную цену, на которую я – увы! – вынужден был согласиться.

На встречу я примчался с опозданием чуть ли не в полчаса. «Перлманс кныш бейкери» оказался небольшим кафе на Эссекс-стрит, в двух шагах от 7-го участка комиссариата Лоуэр-Ист-Сайда.

Народа в кафе почти не было: у стойки развлекалась японская пара, фотографируя друг друга, а у стеклянной витрины сидел старичок, рекламируя блюда еврейской кухни. В глубине белело несколько пластиковых столиков, окруженных красными табуретками, обитыми дерматином.

Я удивился и занервничал, не увидев Мэй, сел за столик поближе к выходу и попросил бутылку воды. Предыдущий посетитель оставил на столике «Нью-Йорк таймс», и я, ругательски ругая себя за то, что заснул, машинально принялся перелистывать газету, не спуская глаз с двери. Дышать тут было нечем. Старый вентилятор медленно перелопачивал теплый воздух, пропитанный запахом чеснока, жареного лука и петрушки. Завибрировал телефон. На этот раз сообщение прислал Алан.

«Приезжайте ко мне немедленно, А.Б.»

«Что случилось?» – послал я вопрос.

«Новости о Джойс Карлайл»

«Поделитесь»

«Не по телефону»

«Приеду, как только смогу», – пообещал я.

Я набирал очередное послание, когда дверь открылась и в «Бейкери» вошел мужчина. Моего возраста, поджарый, темноволосый, с трехдневной щетиной. Лицо усталое. Он распустил галстук и поддернул рукава. Как только заметил меня, тут же уверенно направился ко мне и уселся напротив.

– Следователь Барези, – представился он. – В прошлом коллега Мэй. Мы вместе вели дело о смерти Джойс Карлайл.

– Рафаэль Бартелеми.

Полицейский вытер лоб бумажной салфеткой.

– Мэй попросила встретиться с вами. Говорю сразу, времени в обрез. У республиканцев дебаты, и вот уже три дня мы света белого не видим.

Похоже, Барези был здесь своим. Хозяин тут же принес ему чем подкрепиться.

– Кныши только из духовки, Игнацио, – сказал он полицейскому, ставя перед ним поднос с картофельными пирожками, капустный салат и корнишоны.

Мне жег губы вопрос, и я его задал:

– Вы могли бы достать мне папку с делом Карлайл?

Барези налил себе воды и покачал головой:

– Дело десятилетней давности. Если папка сохранилась, она в архиве пятьдесят второго участка. Иначе говоря, отправлена в хранилище или Бруклина, или Куинса. Не знаю, что пообещала вам Мэй, но щелчком пальцев такую папку не достанешь. Нужен запрос. Оформлять его сложно, может уйти не одна неделя.

Я постарался не поддаваться нахлынувшему огорчению.

– Мэй сказала, что на месте смерти Джойс была не только ее кровь.

Барези пренебрежительно хмыкнул.

– Это она хватила! На месте смерти Джойс не к чему было подкопаться. Попался нам только комар.

– Комар?

Я решил, что Барези употребил жаргонное словечко, но нет, речь шла о насекомом.

– Раздавленный комар, переполненный кровью, на плитке в ванной комнате жертвы. Мэй, как всегда, хотела быть самой умной. Вбила себе в голову, что комар мог укусить убийцу, и значит, его кровь находится в нем. И добилась анализа ДНК.

– Вы были против?

Барези проглотил картофельный пирожок.

– Конечно, против. Что он доказывал, этот анализ? Что было совершено преступление? Да ничего подобного! Суд ни за что не принял бы во внимание этот результат. Мало ли где летал этот комар! А значит, и делать анализ не было никакого смысла. Но Мэй в то время была «госпожой Непреклонность». Самомнение и амбиции. Хотела, чтобы весь Нью-Йорк говорил о ней: сделала то, чего никто не делал!

Барези замолчал и занялся своими кнышами; доел и только потом продолжил:

– В общем, специалисты все-таки занялись этим комаром. Ухитрились добыть образчик крови и отправили в лабораторию. А там ребятам удалось сделать анализ на ДНК.

– И что же было дальше?

Следователь пожал плечами.

– Дальше было то, что обычно бывает. Вы это видите в каждом сериале: лаборатория зарегистрировала новый образец в базе данных и сравнила с другими образцами, которые там были зарегистрированы.

– И что это дало?

– Ничего. Nada^[30], – уверенно заявил Барези и протянул мне листок бумаги. – Это копия результата лабораторного исследования. Я разыскал его на сервере. Можете убедиться сами: сходство с зарегистрированными образцами отсутствует.

Он захрустел корнишоном и добавил с набитым ртом:

– В любом случае лаборатория так долго возилась с этим анализом, что дело было уже закрыто.

Я стал изучать отчет лаборатории. Генетический профиль представлял собой что-то вроде штрих-кода или гистограммы – так выглядели на бумаге тринадцать сегментов ДНК. Эти тринадцать сегментов дают возможность достоверно идентифицировать человека. Мучительное переживание: я видел перед собой убийцу – в этом я не сомневался, – но у меня не было возможности узнать, кто он такой.

– Сколько было в то время человек в вашей базе?

Барези снова пожал плечами.

– В базе? В середине нулевых? Точно не скажу. Думаю, что миллиона два.

– А теперь сколько?

– Больше десяти миллионов. Я понял, чего вы хотите, но поверьте: о дополнительном расследовании не может быть и речи!

– Почему?

Полицейский сердито ткнул в меня пальцем.

– Поймите, мы работаем сейчас! Наша работа – преступления, которые совершены сегодня, а не десять лет назад. Если дело затягивается, значит, кто-то виляет. Нераскрытое преступление – это выкрутасы умников, я не уважаю коллег, которые позволяют себе такое.

Я обомлел.

– У меня много знакомых в полиции, и, я уверен, мало кто думает так, как вы.

Барези вздохнул и повысил тон, став еще грубее.

– Дело это ваше – табак! От него дерьмом несет, ясно? Плюньте и разотрите. Другого дела не нашли, ширяльщицу оплакивать?!

Тут меня осенило, и я даже вздрогнул от неожиданности. Парень темнил, он ничего такого не думал. Он хотел, чтобы я бросил свое расследование. Хотел, потому что знал, кто убийца.

3

Солнце все ниже склонялось над полями Среднего Запада, обливая золотистым светом высокие стебли кукурузы, глянцевые листья сои, вспыхивая на крышах зернохранилищ, погружая в тень коровники.

Марк Карадек, вцепившись в руль своего «моноспейса», гнал все время на запад. Многих равнинные пейзажи Огайо удручили бы однообразием. Однако Марк даже с какой-то жадностью смотрел на пылающий красками закат, наслаждаясь игрой света, меняющего каждую секунду все вокруг: причудливые силуэты комбайнов, медлительных невозмутимых коров, ряды ветряков, темневших на шафранном небе.

Мелькающие указатели тасовали перед глазами городки из вестернов: Вапаконета, Рокфорд, Хантингтон, Колдуотер… Нужный ему поселок находился где-то не доезжая до Форт-Уэйна, на границе между Огайо и Индианой. Еще несколько километров, и станет ясно, ведет ли его гениальная интуиция или он попусту теряет драгоценное время.

Впереди нарисовалась бензоколонка. Марк скосил глаза на панель. В баке кое-что еще оставалось, но он решил все же заправиться, чтобы выбросить из головы проблемы с бензином.

Помигал. Снизил скорость. И остановился, подняв облако пыли. Колонка была одна. Старорежимная. Точь-в-точь со страниц романа Джима Гаррисона.

– Полный бак, сэр?

Возле машины стоял паренек в спецовке не по росту и в бейсболке с надписью «Цинциннати Редс»^[31]. Смотрел на Марка и улыбался. На вид лет тринадцати, не больше, но в здешних местах, как видно, брали на работу несовершеннолетних без проблем.

– Yes, рlease^[32], – ответил Марк пареньку и протянул ему ключи.

Он вылез из машины и толкнул дверь в бистро, приютившееся возле магазина. Сделал несколько шагов по полу, посыпанному опилками, и остановился. Посмотрел на плясавшую в луче света пыль. Потом обвел взглядом все помещение. Вечер только начинался, и в бистро пока еще все дремало. Два-три завсегдатая сидели возле стойки, пили пиво и повышали себе в крови холестерин гамбургерами с ветчиной, копчеными ребрышками и рыбой с жареной картошкой, плавающей в жиру.

В углу висящий у потолка старенький телевизор передавал дебаты республиканцев в прямом эфире, но звук был выключен, и никто не обращал на него никакого внимания. Зато из радиоприемника на этажерке рычал Ван Моррисон.

Марк взгромоздился на табурет и попросил кружку пива. За пивом принялся проглядывать свои записи. На бумаге захватившая его идея выглядела бледно, но он вцепился в нее и не хотел отпускать. Если поверить не забытой еще латыни, слово «интуиция» изначально значило «образ, отраженный зеркалом».

Образ. Образы. Картинки. Именно картинки всегда были для него на первом месте. У него в голове прокручивался фильм, и он пытался найти в нем место для Флоренс Галло.

Старый следователь, поклонник йоги, софрологии и гипноза, учил его такой методе. Нужно было войти в контакт с жертвой, поставить себя на ее место, вжиться в нее, почувствовать, что она чувствовала, на какое-то время стать ею.

Марк мало верил в возможность мысленного контакта с покойниками, зато не сомневался, что дедукция и логика поведут к цели, только если будет учтен психологический расклад. С этой точки зрения беседа с Аланом Бриджесом – настоящее имя Алан Ковальковски – была необыкновенно информативна. Она давала материал, чтобы, как говорится, заглянуть в душу Флоренс.

Рафаэль сообразил правильно. Флоренс отправила Алану по электронной почте звуковое сообщение – разговор между Джойс Карлайл и ее убийцей, который она только что записала. Отправила сразу после того, как набрала полицию и сообщила о нападении на мать Клэр. Она сделала это под наплывом чувств, обуреваемая эмоциями. Отправила с чужого компьютера, потому что жена Алана накануне разгромила ее стол и разбила компьютер. К этому же компьютеру она не привыкла, и на нем не было списка ее контактов.

Прикрыв глаза, Марк словно бы видел Флоренс: она в ужасе, она спешит, покрывается потом, ей приходится самой нажимать клавиши, набирая адрес Алана. Между страничками своей записной книжки Марк нашел визитную карточку главного редактора «Уинтер сан», на которой тот вывел адрес личной электронной почты: [email protected].

Но Флоренс в спешке сделала ошибку. В этом-то и состояла гипотеза Марка. В волнении и спешке Флоренс набрала: [email protected]. Набрала не «i», а «y». Вместо kowalkowski написала kowalkowsky. Почему? Да потому что такое написание первым пришло ей в голову. В таких окончаниях сплошь и рядом люди делают ошибки. К тому же она давно жила в Нью-Йорке, а американцы в именах русского происхождения всегда предпочитают писать «у». Американцы пишут Tchaikovsky, Dostoyevsky, Stanislavsky, тогда как французы написали бы Tchaikovski, Dostoievski, Stanislavski. И неважно, что фамилия Ковальковски польского происхождения, а не русского.

4

– Вы знаете, кто убил Джойс Карлайл?

Влажный воздух в кафе сильно пах луком, мятой и чесноком. А еще тишиной.

– Нет, – ответил мне следователь, и на лице его не выразилось ни единой эмоции.

Тогда я поставил вопрос по-другому:

– Детектив Барези, вы разве не поняли, что результат мне нужен, чтобы сверить его с современной базой данных?

Барези вздохнул.

– По этой причине я и опоздал, – сообщил он. – Мэй рассказала мне вашу историю, и, должен сказать, она меня тронула.

Он отвел глаза. Воцарилось молчание. Я в прямом смысле заерзал на стуле. Еще минута, и я буду знать все!

– Главная работа была проделана десять лет назад, – снова заговорил детектив, ткнув пальцем в листок с генетическим кодом. – Мне оставалось только выйти в базу данных и ввести эти.

– И теперь оно сработало! – догадался я.

На экране телефона снова обозначилась эсэмэска от Алана, но я не стал ни читать ее, ни писать ответ. Барези достал из кармана сложенный вчетверо листок.

– Вот наш подозреваемый.

Я развернул листок и увидел фотографию человека с широким лицом и квадратной челюстью. Бульдожья физиономия с ежиком волос. Он слегка напомнил мне Эрнеста Боргнайна в фильме «Грязная дюжина».

– Его зовут Блант Либович, – уточнил Барези. – Родился тринадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года в районе Астория, Куинс. Служил в морской пехоте с восемьдесят шестого по две тысячи второй год, дослужился до звания лейтенанта. Участвовал в первой иракской войне и военных операциях в Сомали.

– Чем занимался после демобилизации?

– Я дела на него не заводил. Но четыре года назад его арестовали, он сообщил, что возглавляет небольшое частное агентство.

– Его имя появлялось при расследовании дела Джойс Карлайл?

– Нет. Ни при каких обстоятельствах.

– Почему он оказался в картотеке?

– Дорожное происшествие. Он был задержан в Лос-Анжелесе в две тысячи втором за вождение в нетрезвом виде. Вступил в пререкания и стал грозить полицейскому, который его задержал. Провел ночь в камере, но на другое утро его отпустили.

– Без наказания?

– Без наказания, насколько мне известно.

Барези положил на стол деньги, вытер губы, встал и на прощанье предостерег меня:

– Прислушайтесь к моим словам. Не сомневаюсь, что у вас есть причины доставать из шкафа это пыльное дело, но я их знать не хочу. Я раздобыл для вас информацию, потому что маленько задолжал Мэй. Остальное меня уже не касается. Распутывайте это дело сами и не пробуйте со мной связаться. Я сказал, и вы меня поняли.

Не ожидая ответа, он повернулся и пошел к двери. Я окликнул его:

– Неужели вам совсем не интересно узнать правду?

Детектив ответил, не оборачиваясь:

– Я знаю правду. И вы, если не слепой, увидите, что она у вас под носом.

Барези вышел, хлопнув дверью, а я сидел и думал, что он хотел сказать. Что значит «правда у меня под носом»?

Я начал опять просматривать все, что он сообщил мне о Бланте Либовиче. Меня бесило, что я выгляжу полным идиотом в глазах этого весьма неглупого, но крайне неприятного полицейского.

И тут мой взгляд упал на газету, лежащую на столе. Теперь я действительно все понял.

«Нью-Йорк таймс», впрочем, как и все другие газеты, широко освещала дебаты республиканцев. С большой фотографии, занимавшей чуть ли не всю первую полосу, мне улыбался Тад Коупленд, номинант этой партии. Под руку с женой он рассекал толпу. А на заднем плане с наушником в ухе виднелся тот, кто был личным телохранителем Коупленда.

И это был Блант Либович.

1

Марк Карадек уже позаботился о бензине и теперь, перед уходом из бистро и продолжением своего пути, попросил бутылку пива. На радиоволне Вана Моррисона сменил Боб Дилан, запев «Сару», одну из любимых песен Марка. Он вспомнил, как в 70-е, в аккурат перед разводом певца с женой, знаменитой Сарой из его песни, купил себе долгоиграющую пластинку с альбомом «Desire». В песне Дилан ностальгировал, вспоминая дюны, небо, детишек, играющих на пляже, и сравнивал любимую женщину с сияющей драгоценностью. Конец песни сумрачный: попытка примирения не удалась, на пустынном пляже валяется разбитая лодка.

Боб рассказал историю своей жизни.

Историю жизни любого из нас.

– А поесть не хотите? Есть блюдо дня, – спросила официантка, ставя перед Марком заказанную бутылку пива.

«Девушка» была не первой молодости, завсегдатаи называли ее Джинджер. Короткая стрижка, волосы покрашены в огненно-рыжий цвет, на руках татуировки, как у байкеров.

– И какое же? – осведомился Марк скорее из вежливости.

– Куриная грудка и картофельное пюре с чесноком.

– Спасибо, на этот раз обойдусь.

– Акцент у вас классный. Вы откуда? – поинтересовалась Джинджер.

– Из Парижа.

– У меня одна подружка поехала в Париж в свадебное путешествие, а там – теракты! Представляете, какая жуть?

Карадек не поддержал разговора. Всякий раз, когда с ним заговаривали о терактах, ему вспоминались слова Хемингуэя: «Париж стоит этого, и ты всегда получал сполна за все, что отдавал ему».

– А Форт-Уэйн, штат Индиана, вам зачем? – продолжала Джинджер расспросы, хоть и видела, что этого клиента не зацепить.

– Одно давнее дело. Я – следователь.

– И что же вы расследуете?

– Ищу одного человека. Его зовут Алан Ковальковски. Думаю, он живет на какой-нибудь ферме здесь неподалеку.

Джинджер кивнула.

– Алан? Как же! Знала я этого придурка, вместе учились в школе. И что вам от него понадобилось?

– Хочу задать несколько вопросов.

– Не ответит.

– Почему же?

– Умер он. Десять лет назад, – равнодушно сообщила Джинджер.

Неожиданность, ничего не скажешь! И только Марк открыл рот, желая узнать об Алане побольше, как Джинджер позвали к другому столику.

Вот же блин!

Сообщение о смерти Алана усложняло версию, но не отменяло ее. Марк не сомневался, что электронное письмо, отправленное Флоренс Галло, добралось до вполне реального почтового ящика. Может, он мало смыслил в IT-технологиях, но со здравым смыслом у него проблем не было. Когда в устричном баре ему пришла в голову мысль заглянуть в телефонный справочник, кое-что его очень удивило. Не только на красных листках, но по всей Америке существовало несчетное множество Ковальковских, и только четыре Ковальковски. А одного из них даже звали Алан, и жил он на границе между штатами Огайо и Индиана!

Как только Марк сделал это открытие, у него в мозгу застучало: а что, если этот Алан получил письмо Флоренс? Года два назад с ним случилась именно такая история. Как-то утром он обнаружил у себя в почте весьма бесстыжие фотографии, да еще и с довольно сальными комментариями; их посылала некая Мари, молодая, прямо скажем, женщина, его тезке, тоже Марку Карадеку, который жил в Тулузе и имел того же провайдера.

Марк глотнул холодного пива, чтобы навести порядок в мозгах. Так, прекрасно, но вот вопрос: если этот Алан Ковальковски преставился, то как может у него продолжать работать почта?

Карадек махнул рукой, подзывая Джинджер, но она не спешила, продолжая болтать с юнцом, который запускал взгляд ей за декольте. Марк со вздохом достал из кармана двадцать долларов и помахал бумажкой в воздухе.

– Думаешь, меня можно купить? – бросила на ходу Джинджер и спрятала бумажку в карман.

Карадек почувствовал, что его начало подташнивать. Он поморгал и задержал дыхание. Все здесь стало ему отвратительно: жирный запах фритюра, вульгарные завсегдатаи, жалкие людишки, прилепившиеся к стойке, последнему своему горизонту…

– Расскажи мне об Алане, – попросил он. – Кем он был? Фермером?

– Да, у него было небольшое хозяйство, и он со своей женой Элен им занимался.

– А как он умер, знаешь?

– Покончил с собой. Жутким образом. Не хочу говорить об этом.

Марк прищурился, стараясь прочитать надпись-татуировку вокруг шеи официантки. «We live with the scars we choose»^[33]. Что ж, не так уж глупо и не так уж пошло. Он вытащил из кармана еще одну купюру, и Джинджер мгновенно спрятала ее в карман джинсов.

– У Алана была одна страсть – охота на оленей, и он отправлялся на охоту, как только предоставлялась возможность. И обычно брал с собой сына, хоть тот и не слишком любил охотиться. Парнишку звали Тим. Замечательный паренек. Посмотришь – и пожалеешь, что нет детишек.

Взгляд Джинджер на секунду затуманился и поблуждал в неведомых далях, потом она вернулась к своей истории.

– И вот как-то утром Тим отказался идти с отцом на охоту, но тот его все-таки заставил. Говорил, что охота поможет сыну вырасти мужчиной. В общем, сами знаете эти глупости…

Марк кивнул.

– В общем, они продолжали ругаться по дороге. Тим на этот раз не хотел уступить отцу и стоял на своем. Потом взял и повернул обратно на ферму. Алан остался в лесу, пошел по следу оленя. Он давно его уже выслеживал. Наконец ему показалось, что он слышит в кустах шорох, и он выстрелил вслепую. А что вышло, можете сами догадаться.

Страшная догадка пронзила Марка.

– Он что… в сына, да?

– Ага. Стрела арбалета вонзилась в грудь там, где сердце. Тим умер сразу. Ему было четырнадцать. Алан не перенес его смерти. Выстрелил в себя на следующий день после похорон.

Марк шумно вздохнул.

– Чертовски тяжелая история… А с женой что?

– С Элен? Живет по-прежнему на ферме. Она и до своей беды была со странностями, ни с кем не дружила, умничала. А с тех пор совсем свихнулась. Хозяйство бросила, живет в грязи, пьет с утра до ночи…

– А чем на жизнь зарабатывает?

Джинджер выплюнула жевательную резинку в мусорную корзину.

– Сказать правду?

– Если это правда…

– Пускает к себе парней. Для ребят с нашей округи, кому надо выпустить пар, вдовушка Ковальковски – хороший выход. Вот только…

Марк взглянул на дверь. Ей-богу, с него хватит. Пора отсюда уматывать.

– Вот только сдается мне, – продолжала Джинджер, – что и такой работы у нее теперь маловато. Даже тем, кому невмоготу, неохота иметь дело с мертвячкой.

2

Алан Бриджес откровенно злился.

– Где вас носит, Рафаэль? Я жду вас чуть ли не час!

– Простите! Виноват! Сейчас все объясню!

Кабинет Алана на последнем этаже «утюга» преобразился за это время в подобие штаб-квартиры: на пробковой доске прикноплены какие-то фотографии, на маркерной доске написаны даты, на полу стоит несколько коробок, набитых книгами. Все три экрана на стенах соединены при помощи вай-фая с ноутбуками двух молодых журналистов, сотрудников «Уинтер сан». Алан официально представил мне своих помощников, с которыми утром я уже виделся:

– Кристофер Харрис и Эрика Кросс. Мы зовем их обычно Крис и Кросс.

Кросс была рыжей красавицей с пышными волосами по плечам; тщедушный молчаливый Крис, не смотрящий в глаза, выглядел существом бесполым.

За стеклянной стеной журналистов-мальков больше не наблюдалось – они унеслись в «Мэдисон-сквер-гарден», намереваясь запечатлеть последний этап президентской кампании республиканцев.

Алан сразу перешел на серьезный тон.

– Я отнесся к вашему рассказу с недоверием, но был не прав.

Он указал на стоящие на полу коробки.

– Мы последовали вашему совету и отправились на склад с вещами Джойс Карлайл, порылись там, и наше внимание привлекло кое-что весьма любопытное.

Он взял со своего стола небольшую книжонку и протянул мне. Она называлась «Необычный кандидат» и излагала биографию Тада Коупленда.

– Издана в тысяча девятьсот девяносто девятом, во время первой предвыборной кампании Коупленда, когда он баллотировался на пост мэра Филадельфии, – пояснил Алан. – Опубликована за счет автора скромным тиражом в пятьсот экземпляров. Малоинтересный жанр, чистая политика, продается во время собраний и митингов.

Я посмотрел, кто автор.

– Пепе Ломбарди?

– Да, старый журналист и фотограф из «Филадельфия инвестигейтор», небольшой местной газетки. Он находился при Коупленде с самого начала его политической карьеры, когда тот был еще заурядным муниципальным советником.

Я полистал книжку и открыл вклейку с фотографиями. Одна из них была помечена стикером.

– Узнаете ее?

Обе фотографии 80-х годов (если точнее и верить подписям, одна – декабрь 1988-го, вторая – март 1989-го). На фотографиях Джойс и Тад в офисе «Берите вашу Филадельфию», организации, созданной Коуплендом незадолго до своего появления на политической арене. Мать Клэр в это время выглядела потрясающе – юная, полная жизни; стройная фигура, тонкие правильные черты лица, белоснежные зубы и большие зеленые глаза. Сходство с Клэр поразительное.

Обе фотографии свидетельствовали о близкой дружбе между этими двумя людьми, но… Я не доверяю фотографиям.

– Мы провели небольшое расследование, – продолжал Алан. – Джойс работала у Коупленда примерно год, сначала волонтером, потом на зарплате.

– И что вы хотите этим сказать?

– Да вы что, слепой или как? Он с ней спит или очень хочет, – заявила Кросс не по-женски грубо. – Эта фотка напоминает мне Клинтона и Левински. От их дружбы несет сексом за десять километров.

– Это всего лишь фотографии, – возразил я. – На ней можно высмотреть все что угодно, сами знаете.

– Есть продолжение, – подхватила рыжая. – Мы нашли след Пепе Ломбарди, он живет в доме для престарелых в штате Мэн. Ему за девяносто, но голова у него светлая. Час назад я говорила с ним по телефону. Он сказал, что в девяносто девятом году через десять дней после выхода книги Зора Зоркин, руководитель кампании Коупленда, выкупила у него весь тираж и все негативы фотографий.

– Под каким предлогом?

Ответил мне Алан:

– Официальным предлогом было восхищение автором. Коупленду так понравилась книга, что он решил переиздать ее с собственным предисловием.

– Но книга больше никогда не выходила, – подхватил я.

– Нет, почему же. Ее переиздавали несколько раз, но в новых изданиях обе фотографии с Джойс отсутствовали.

Я продолжал упорствовать.

– На это могло быть множество причин. Вы сами сказали, что фотографии намекают на многое. Естественно, что политик хочет вычеркнуть из своей биографии все намеки. Тем более что он женат.

– Но на этом дело не кончилось, – заявил Алан, взглянув на Криса и Кросс.

Рыжая уточнила:

– Мы немного поползали по Всемирной паутине и посмотрели сайты с продажей букинистических книг. Всякий раз, когда где-нибудь появлялось первое издание – например, на «Амазоне» или «Ибэе», – книгу тут же покупали за весьма солидную сумму.

– Кто покупал?

Кросс пожала плечами.

– Точно сказать сложно, но догадаться нетрудно.

Крис, застенчивый молчальник, впервые подал голос.

– Есть еще кое-что. В свое время библиотеки и медиатеки Пенсильвании обратили особое внимание на биографии. Мне удалось связаться с некоторыми из них. Всюду книга числится в каталоге, но получить ее невозможно – она или потеряна, или была на руках и ее не вернули.

Алан мотнул головой, предлагая своим помощникам оставить нас наедине. Он дождался, пока они вышли, и заговорил со мной без обиняков.

– Не будем ходить вокруг да около, Рафаэль. Если Коупленд приложил столько усилий, чтобы фотографии исчезли, значит, у него был не только роман с Джойс Карлайл, но он был и отцом Клэр. Все сходится: время его возможной связи с Джойс, факт, что девочка – мулатка…

– Я тоже думал об этом. Вполне возможно, что так оно и есть.

– А знаете, что меня крайне удивило? Ваше сообщение, что Флоренс незадолго до смерти занялась выяснением отношений Джойс и Коупленда.

– Почему же?

– Мы с Флоренс одинаково смотрели на частную жизнь политиков: она нас не интересовала. Мы считали, что современные журналисты вырыли себе яму, занимаясь ханжеским подглядыванием и подслушиванием. Какое мне, собственно, дело, если будущий президент Соединенных Штатов имел внебрачную любовную связь двадцать лет назад? В моих глазах этот факт нисколько не помешает ему управлять страной.

– Погодите, Алан, мне кажется, дело было не в интересе к Коупленду. Уверен, инициатива исходила от Джойс. Она захотела объявить, что Коупленд – отец ее дочери, когда он стал губернатором Пенсильвании.

– Если она хотела объявить об этом, то почему ждала так долго?

– Потому что ее дочь похитили, потому что следствие топталось на месте. Во всяком случае, я бы именно так и поступил на ее месте: постарался бы всколыхнуть общественность в надежде, что мне помогут найти дочь.

В комнате воцарилось молчание.

– Что вы мне пытаетесь сказать таким образом, Рафаэль?

– Что Тад Коупленд – и у меня на этот счет больше нет сомнений – убил или приказал убить свою бывшую любовницу.

1

Солнце клонилось к закату, когда Карадек добрался до фермы вдовы Ковальковски.

Дом как дом, приземистый, с двумя жилыми этажами. Типичный фермерский дом Среднего Запада, каких видишь не одну сотню, когда едешь вверх от Коламбуса к Форт-Уэйну. А вот такой риги Марк в жизни своей не видел. Наверное, только на этой ферме и была такая рига – с ярко-красным фасадом и белой яйцевидной крышей, которая так величественно выделялась на фоне пламенеющего неба.

Марк двинулся к дому, внимательно присматриваясь к облупившейся галерее, что тянулась вдоль всего фасада. Поднялся на четыре ступеньки, подошел к двери. Из-за жары дверь стояла открытой, и прозрачную занавеску – защиту от комаров – теребил горячий ветер. Марк отодвинул занавеску и объявил о своем присутствии.

– Мадам Ковальковски! – окликнул он.

Постучал в стекло, подождал минутку и решил войти.

Открывшаяся дверь вела в гостиную, а в гостиной царила разруха – обои клочьями, стены в трещинах, драный ковер, поломанная мебель.

Свернувшись клубком, на кушетке зеленого цвета спала женщина. На полу возле нее валялась пустая бутылка дешевого джина.

Марк вздохнул и подошел к Элен Ковальковски. Она лежала к нему спиной, и лица он не видел. Но что ему ее лицо? Эта женщина была им самим. Его клоном. Существом, разбитым горем, которому никогда не выбраться из ночной тьмы.

– Мадам Ковальковски, – еще раз тихонько окликнул он и потрогал ее за плечо.

Прошло немало времени, прежде чем хозяйка дома очнулась. Она приходила в себя медленно, лениво, безразлично. Эта женщина была далеко отсюда. Туда, где она находилась, добраться не мог никто.

– Простите, что беспокою вас, мадам…

– А вы кто? – спросила она, попытавшись сесть. – Я давно говорю: брать тут нечего, даже жизнь моя не стоит ни цента.

– Я не вор, я полицейский.

– За мной пришли?

– Нет, мадам. Вас не за что арестовывать.

Элен Ковальковски покачнулась и упала обратно на кушетку. Сказать, что она находилась не в своей тарелке, было бы эвфемизмом. Она была не в себе. Пьяна, и, возможно, не только. Кожа да кости, ввалившиеся щеки, черные синяки под глазами… И все же было видно, что когда-то она была красивой девушкой – стройной, хрупкой, со светлыми волосами и светлыми глазами.

– Я заварю чай, вам полегчает, – предложил Карадек.

Но ответа не получил. Он встретился с привидением и теперь чувствовал растерянность. В любой миг привидение могло превратиться в фурию, и Марк не хотел, чтобы его застали врасплох. Он оглядел комнату и удостоверился, что в ней нет никакого возможного оружия. Потом заглянул на кухню.

Грязные окна кухни смотрели на поле, заросшее высокой травой. В раковине громоздилась грязная посуда. В холодильнике – несколько яиц и бутылки с джином. На столе сплошные лекарства: валиум, снотворные и все такое прочее. Марк вздохнул. Знакомая история. Давным-давно он сам странствовал по пустошам жизни «с теми шрамами, которые мы сами себе наживаем», настоящему аду на земле, где пребывают те, кому больше не живется, но и покончить с собой они не могут.

Марк поставил кипятить воду и приготовил из того, что нашлось под рукой – немного меда, лимон и корица, – горячее питье.

Когда он вернулся в гостиную, Элен сидела на кушетке. Он протянул ей чашку с напитком. Открыл было рот и тут же закрыл его. Объяснять этой женщине, зачем он к ней пришел, показалось ему в эту минуту непосильным трудом. Элен прикоснулась губами к чашке и начала пить маленькими глотками. Сгорбленная, с пустыми глазами, она была воплощением унылой усталости, воплощением своего дома, выцветшей разоренной развалины. Карадеку вспомнились картины Эгона Шиле: болезненные, воскового цвета лица. Все люди у него походили на мертвецов.

Ему стало не по себе в этом мрачном доме, он подошел, раздвинул шторы и впустил в гостиную воздух. Взглянул на полки книжного шкафа, увидел книги, которые и сам любил и какие думать не думал увидеть на ферме в глухом углу Огайо: Пэт Конрой, Джеймс Ли Берк, Джон Ирвинг, Эдит Уортон, Луиза Эрдрих. Даже томик Гийома Аполлинера «Калиграммы» в издании «Пресс юниверситер», Калифорния.

– Надо же! Мой любимый поэт, – пробурчал Карадек, берясь за томик.

При этой фразе лицо Элен, как ни странно, оживилось. Карадек на своем сомнительном английском продолжал говорить об Аполлинере, стал читать стихи к Лу, потом рассказывать о Первой мировой – его дед тоже погиб на полях сражений, умирали тогда еще и от испанки; поведал об Элизе, своей жене – она занималась как раз этим периодом, – о том, как они встретились, как она приобщила его к стране искусства…

Когда Марк замолчал, солнце село и комната погрузилась в темноту. Но случилось чудо. Элен тоже поделилась крупицами своей житейской истории: она хорошо училась, но ей приходилось часто пропускать занятия, чтобы помогать родителям. Стала многообещающей студенткой, но рано вышла замуж за тяжелого человека. Потянулись безрадостные будни, но родился Тим. Он и книги были единственным счастьем в ее жизни. После гибели Тима разверзлась пропасть, и она в нее ухнула…

Слушая Элен, Марк подумал, что пока не опустят в могилу, в человеке теплится живое. Понятное дело, с чужими откровенность дается легче, к тому же Элен так давно вообще ни с кем не говорила…

Замолчав, она принялась поправлять волосы длинными тонкими пальцами – ни дать ни взять принцесса после пьянки. Карадек снова заговорил:

– Я ведь к вам потому, что веду расследование.

– Догадалась, что ехали из Парижа не ради моих прекрасных глаз, – отозвалась Элен.

– История простая, а в то же время не очень-то, – продолжал Марк. – На протяжении десяти лет она разрушила многие жизни, а у вас может быть ключ от нее.

– Расскажите поподробнее, – попросила Элен.

Карадек принялся рассказывать об их с Рафаэлем поисках с тех пор, как исчезла Клэр. Элен на глазах менялась – спина ее выпрямилась, глаза засветились. Оба знали: это ненадолго. Завтра она снова погрузится в волны водки и джина, затуманит себя транквилизаторами. Но на этот вечер к ней вернулся трезвый ум, и она была способна вникнуть в историю «девушки из Бруклина», вычленить из множества подробностей главное. Когда Элен выслушала все до конца, то не без насмешливости спросила:

– Так, значит, если я правильно поняла, вы проехали тысячу километров от Нью-Йорка, надеясь отыскать письмо, которое одиннадцать лет назад по ошибке попало в электронную почту моего мужа?

– Именно так. Двадцать пятого июня две тысячи пятого года, если быть точным, – ответил Карадек. – Хотя я прекрасно понимаю, что со стороны это выглядит полным бредом.

На короткий миг Элен Ковальковски снова словно бы застыла в ступоре, но собралась и постаралась привести свои мысли в порядок.

– Мы поселились здесь в девяностом году, и у нас был телефон на имя Алана. Я ничего не меняла после его смерти, потому вы и добрались до меня с помощью справочника. То же самое с Интернетом: у нас был договор на имя мужа, но пользовался им сын. Алан ничего не смыслил в компьютерах. Тим пользовался почтой, контактами…

Марк оживился, к нему вернулась надежда. Истина скрывалась здесь, в этом доме. Он чувствовал, знал это.

– Если б Тим получил необычное письмо, он рассказал бы вам?

– Нет, письмо меня встревожило бы, а он избегал меня тревожить.

– А отцу? Он сказал бы о нем отцу?

Повисло тяжелое молчание.

– Вообще-то Тим избегал разговоров с отцом.

– А ваш договор, он еще действует?

Элен отрицательно покачала головой.

– С тех пор, как не стало Тима, в доме нет и Интернета. Так что этот адрес лет десять как не существует.

Марк заколебался. Его охватило сомнение. Хваленая интуиция могла сыграть с ним дурную шутку. Он вспомнил этимологию слова «интуиция» – вглядывание, всматривание. Вдумывание. Создание химеры. Мозговой конструкции.

Марк почувствовал, что почва уплывает из-под ног, но не дал себя сбить.

– Элен, вы сохранили компьютер сына?

2

Помрачнев, Алан молча размышлял над моими словами.

– Прямо или косвенно, но Тад Коупленд убил Джойс Карлайл, – настаивал я.

– Бредовое утверждение, – подвел итог главный редактор. – Нельзя бросаться подобными обвинениями, не имея доказательств. Это безответственно. Коупленд, хоть и республиканец, – лучший кандидат в президенты со времен Кеннеди. И речи быть не может, чтобы моя газета создала ему препоны, вытащив на свет сомнительную историю.

Чем дольше мы разговаривали, тем острее я чувствовал, что Алан находится под обаянием этого политика. Они были примерно одного возраста и близки по взглядам. Впервые в жизни к власти шел республиканец, который не принимал крайностей неолиберализма, стоял за контроль над вооружением и почтительно отстранялся от религии. Губернатор Пенсильвании готов был изменить силовые линии политического пейзажа Америки. Он рисовал такие волшебные картины, что обошел всех популистов своего лагеря.

Если говорить честно, то и я не остался равнодушен к красноречию этого кандидата. Мне нравилось, что он цитирует в своих речах Стейнбека и Марка Твена. После первого тура я порадовался, что он прижал Трампа к канатам и как следует надавал Бену Карлсону. Маршрутный лист Коупленда был толково составлен, он говорил умные вещи, и они не могли мне не нравиться: он намечал долгосрочный политический курс, был кандидатом от среднего класса, считал убийственным для американской экономики власть крошечного числа богатеев, которые пользуются ее плодами.

Коупленд, судя по всему, был славным парнем – уж точно не самым худшим среди политиков страны, – но я был убежден, что он причастен к похищению Клэр. И я выбрал совсем другой аргумент, чтобы привлечь Алана на свою сторону.

– Хотите узнать еще больше? Пожалуйста. Коупленд или его окружение в ответе за смерть Флоренс Галло.

– Ну уж увольте!

Желая убедить его, я выложил два своих козыря: определение звонка в службу 911, совпавшее с адресом Флоренс, и ДНК Бланта Либовича, найденная на месте преступления. Совмещение двух этих фактов повергло журналиста в ступор. Как только Алан вспоминал Флоренс, он менялся – лицо становилось жестким, глаза вспыхивали, морщины обозначались резче.

– Вы знаете Либовича? – спросил я.

– Естественно, – не без едкости ответил он. – Все политические обозреватели, имевшие дело с Коуплендом, знают, кто такой Блант Либович: это его личный телохранитель. Он давным-давно при Коупленде. Дядя Зоры Зоркин.

Я второй раз услышал это не известное мне имя. Алан просветил.

– Зора Зоркин – тень Коупленда. Она – руководитель его предвыборной кампании и главный его советчик. Сопровождает во всех поездках. Она работала в его команде, когда он был губернатором, а до этого ее усилиями и маневрами Тад был избран в мэрию Филадельфии. Не скажу, что Коупленд – марионетка в ее руках, но уверен, что без Зоры он так и преподавал бы право в Пенсильвании.

– А почему я о ней понятия не имею?

– Потому что она скромница, и еще потому, что публике не положено ничего знать о серых кардиналах. Хотя меняется и это, три месяца назад «Нью-Йорк таймс» поместила ее портрет на обложке с подписью: «Самый сексуальный мозг Америки».

– И что же в ней такого необыкновенного?

Алан прищурился.

– Поначалу из-за того, что она страшненькая, никто не обращал на нее внимания. Но эти времена остались в прошлом; теперь все знают, что Зоркин – хладнокровный игрок, имеющий преимущество в десять ходов перед противником. Во время первого тура выборов она действовала с потрясающей эффективностью, заручившись финансовой поддержкой бизнесменов поколения Фейсбука, с которыми вместе училась. Рейтинги Коупленда были невелики, но благодаря этим деньгам он мог спокойно ждать поворота событий. Зоркин не только удивительный стратег и тактик, она еще специалист по неожиданным ударам, и хватка у нее, как у питбуля: вцепится – не отпустит.

Я пожал плечами.

– Все так работают – в бизнесе, в политике, в театре… Человеку с властью нужен тот, кто будет пачкать руки вместо него.

Алан согласно покивал мне, нажал на кнопку переговорника и попросил Криса и Кросс:

– Ребятки, передайте мне все, что найдете по поводу занятий губернатора Коупленда в субботу двадцать пятого июня две тысячи пятого года.

Я отнесся с сомнением к его просьбе.

– В день смерти Джойс? Что вы надеетесь узнать, когда прошло уже десять лет?

– Понятия не имею, – вздохнул он. – Но вы сейчас увидите, на что способны Крис и Кросс. Они запускают «умную» программу, и та с молниеносной скоростью шерстит прессу, сайты, блоги и социальные сети того времени. Мы с вами знаем, что в Интернете ничего не стирается и не исчезает. Человек создал монстра, которым больше не может управлять. Но это совсем другой разговор.

Ожидая сведений, Алан включил информационный канал, чтобы взглянуть, что делается у республиканцев.

В «Мэдисон-сквер-гарден» перед десятью тысячами собравшихся надрывались ораторы, рисуя лестные портреты своих кандидатов. На гигантских экранах знаменитые спортсмены и актеры аплодировали им, выкрикивая восторженные одобрения. Действо показалось мне слегка комичным. Вчера делегаты партии проголосовали и утвердили своего номинанта. Где-то через час Тад Коупленд произнесет свою тронную речь. Затем все по традиции выпустят шарики и засыплют все вокруг трехцветным конфетти.

– Алан, получай, что просил, – сообщил голос Эрики Кросс по переговорнику.

На большом экране на стене начали появляться документы. Крис уточнил:

– С две тысячи четвертого официальное агентство губернатора открыло свободный доступ к сайту штата Пенсильвания. Нужно только уметь входить в него… Вот, пожалуйста, утро двадцать пятого июня две тысячи пятого года.

9 – 10.30. Завершение переговоров с профсоюзами относительно мер по улучшению работы общественного транспорта.

11–12.00. Встреча с преподавателями лицея Честер-Хайтс.

– И еще я нашла снимки в газетных статьях и блогах, посвященных этим двум событиям, – прибавила рыжая.

На экране появились снимки: Коупленд позирует перед фотоаппаратом вместе с профсоюзными деятелями, Коупленд с преподавателями и учениками.

– Зора и Блант всегда рядом, – заметил Алан и ткнул ручкой в массивный силуэт телохранителя и стройную фигуру женщины без возраста, на фотографиях обычно без лица.

– Пока ничего необычного, – заметил я.

– Дальше будет интереснее, – отозвался Крис. – Две следующих встречи занесены в ежедневник Коупленда и назначены на вторую половину дня.

12.30–14.00. Обед и беседа с персоналом дома для престарелых округа Монтгомери.

15.00. Открытие спортивного комплекса «Метрополь» в северо-восточной Филадельфии.

– Но Коупленд не поехал на эти встречи, – добавила журналистка. – В обоих случаях вместо него там была Аннабель Скиво, его заместитель.

– Да, есть странность, – признал Алан. – Северо-восток всегда был регионом-фетишем для Коупленда, а уж что касается «Метрополя»… Гигантский проект! Не какой-нибудь там заурядный спортзал. Только важное и непредвиденное событие могло помешать Коупленду участвовать в открытии.

Можно было не сомневаться: Алан взволнован, теперь с ним можно будет разговаривать.

– Я думаю, в этот день мы не увидим больше Коупленда в Филадельфии.

– А вот и ошибаетесь! – воскликнул Крис и отправил нам еще одну фотографию. – В восемнадцать часов он был на баскетбольном матче в «Уэллс-Фарго-центре» вместе с двадцатью тысячами других зрителей.

Я подошел к экрану поближе. В шарфе и бейсболке болельщика Коупленд никак не выглядел человеком, только что убившим женщину. Но что тут, собственно, удивительного? Всем известно, что политики умеют притворяться.

– Есть другие снимки этого матча?

На экран посыпались фотографии. Но ни на одной из них не было видно силуэтов телохранителя и директрисы.

– Эрика, найди мне фотографии других матчей.

– А именно?

– Каких-нибудь еще матчей в «Уэллс-Фарго», которые были до этого.

Полминуты спустя Эрика сообщила:

– Нашла два, один за неделю до этого с «Селтикс», второй в конце апреля против «Мэджик»^[34].

На этих двух встречах Зора сидела на следующем ряду позади губернатора. А на тех, что пошире, видна была и массивная фигура Бланта Либовича, стоявшего в проходе.

– Посмотрите, Алан! Зоркин постоянно на одном и том же месте, позади Коупленда. Ее нет только в ту знаменательную субботу двадцать пятого июня!

Главный редактор не нашел, что мне возразить.

– Сколько времени займет путь на машине от Филадельфии до Нью-Йорка? – спросил я.

– Включая пробки? Часа два, не меньше.

Я откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, дав себе несколько минут на размышление. Мне показалось, я понял, что произошло в день 25 июня. Но мне нужны были правильные слова, чтобы убедить Алана быть со мной. Мне нужна была его помощь, потому что я наконец-то нашел решение. Я понял, что нужно сделать, чтобы ко мне живой и здоровой вернулась Клэр.

– Все совершенно ясно, Алан, – сказал я, открывая глаза и еще не разворачивая перед ним свой сценарий. – В эту субботу губернатор, Зора и Блант уехали из Филадельфии на машине вскоре после полудня. У Коупленда была назначена встреча с Джойс. Разговор не заладился, перешел в ссору. Коупленд запаниковал и убил Джойс. А затем обнаружил, что Флоренс записала весь их разговор. Он вернулся в Филадельфию без телохранителя, переоделся и отправился на матч. А Блант и Зора в Нью-Йорке занимались в это время грязной работой: убирали место убийства и перекладывали тело Джойс, чтобы смерть выглядела вызванной передозом и Флоренс не могла им навредить. Все сходится, черт побери!

Алан стиснул виски руками. Мне показалось, я сам стал Аланом; во мне клокотал хаос, мешая гнев и горе. Кто знает, может, он вспоминал счастливые дни с Флоренс. Дни, когда все еще было возможно: иметь с ней детей, заглядывать в будущее, опьяняться чувством, что ты в истории своей жизни главный герой, а не жалкая марионетка. А может быть, он снова переживал жестокую гибель своей единственной любимой женщины, которая до сих пор жила в его сердце. Или вспомнил время, которое прожил без нее, оглушая себя работой. И признал правоту Мэрилин Монро – а та говорила, что удавшаяся карьера – большое счастье, но она ничем не поможет ночью, когда тебе холодно.

– Что вы собираетесь делать? – спросил меня Алан, словно бы очнувшись после глубокого сна.

– Вы готовы помогать мне?

– Не уверен, что готов, но сделаю это в память о Флоренс.

– У вас есть возможность связаться с Зоркин?

– Да, у меня есть номер ее мобильного. Я звонил ей, чтобы договориться об интервью с Коуплендом.

Он искал телефон в записной книжке, а я строчил эсэмэску. Написал коротко: «Я знаю, что вы сделали с Флоренс Галло, Джойс Карлайл и ее дочерью».

– Не уверен, что это удачная идея, Рафаэль. Они мгновенно засекут ваш телефон. Через десять минут вас опознают.

– На это я и надеюсь, – отозвался я. – Я тоже люблю играть в шахматы.

1

Меня зовут Тад Коупленд. Мне тридцать девять лет. Я преподаю конституционное право и политические науки в Пенсильванском университете. Год 1999-й, весна, суббота, и я только что вернулся с рыбной ловли. На деле рыбная ловля – лишь предлог; мне просто хочется провести несколько спокойных тихих часов среди природы на озере.

Я подплыл на лодке и вылез на деревянный понтон-причал. Арго, мой лабрадор, кинулся ко мне, завертелся, поскуливая и виляя хвостом.

– Вперед, пес! Домой!

Арго обогнал меня и помчался к нашему шале. Я шел за ним следом и любовался красивым современным домом, так гармонично объединившим дерево, стекло и камень, – моим приютом на время уикендов.

Вошел и стал варить себе кофе, слушая по радио саксофон Лестера Янга. С чашкой перебрался на деревянную галерейку и с наслаждением закурил сигарету, собираясь просмотреть газеты, а потом несколько студенческих работ. На телефон пришла эсэмэска от моей жены Кэролайн. Дела задержали ее в Филадельфии, и она собиралась подъехать ко мне сюда днем. «Рассчитываю на тебя! Приготовь любимые макароны с песто, целую, К».

Тут мое внимание привлекло урчание мотора. Я прищурился, потом надел темные очки. Даже издалека я сразу узнал тоненькую фигурку с легкой походкой – Зора Зоркин.

Забыть ее невозможно. Она училась у меня четыре или пять лет назад и была не просто студенткой, а лучшей студенткой из всех, кого мне довелось учить за все это время. Острый аналитический ум и неординарная способность к интеллектуальным построениям на любую тему. Выдающиеся познания в области истории и политики Соединенных Штатов. Искренняя патриотка, готовая защищать ценности, которые были дороги и мне, но также и другие, мне не близкие. Выдающиеся интеллектуальные способности. Но… Ни чувства юмора, ни чувствительности, и, насколько я знал, ни друга, ни подруги.

Я с удовольствием вспомнил наши долгие с ней дискуссии, которым удивлялись мои коллеги. Многим из преподавателей было не по себе с Зорой – из-за ее холодного пронизывающего ума, в котором было даже что-то шокирующее. Из-за такого же холодного, часто отсутствующего взгляда, который вдруг загорался, потому что в вас вонзался острый, как стрела, аргумент.

– Добрый день, профессор Коупленд!

Передо мной стояла Зора в старых, не по ее росту, джинсах, бесформенном махристом свитере, держа на плече рюкзачок, который, похоже, сохранился еще со школьных времен.

– Привет, Зора! Чем обязан удовольствию тебя видеть?

Мы обменялись положенными любезностями, а потом она стала рассказывать мне, чем занимается и каких достигла успехов. Вообще-то я кое-что о них слышал. Я знал, что после университета Зора начала набираться опыта, занимаясь местными предвыборными кампаниями, и добивалась неплохих результатов с кандидатами, у которых не было почти никаких шансов. В результате она создала себе репутацию толкового политического советчика, которого предпочтительнее иметь в своем стане, а не в стане противника.

– Думаю, вы достойны большего, – сказал я, наливая ей кофе. – Если хотите заниматься большой политикой, найдите кандидата вашего уровня.

– Я тоже думаю, что достойна, – согласилась она. – И уже нашла кандидата.

Я взглянул на нее; она дула на горячий кофе. Кожа белее мрамора, но всю красоту портила густая неровная челка, которая лезла ей в глаза.

– Вот и хорошо, – сказал я. – Я с ним знаком?

– Это вы и есть, Тад.

– Я вас не понял, Зора.

Она дернула молнию на рюкзаке и достала эскизы плакатов, слоганы и небольшие брошюрки, описывающие стратегию выборов. И продолжала раскладывать бумаги на верстаке, который служил нам садовым столом, когда я остановил ее.

– Погоди, Зора! Я никогда не собирался заниматься политикой.

– Вы уже ею занимаетесь! А созданная вами организация? А ваш мандат муниципального советника?

– Я имел в виду, что у меня нет больших политических амбиций.

Она посмотрела на меня большими холодными глазами.

– Уверена, что есть.

– И на какой же пост ты меня хочешь двигать?

– Для начала – в мэрию Филадельфии, а потом – в губернаторы Пенсильвании.

Я пожал плечами.

– Смешно слушать, Зора. В Филадельфии никогда не было мэра-республиканца.

– Был, – мгновенно ответила она. – Бернард Сэмюэль в тысяча девятьсот сорок первом году.

– Возможно, но это было шестьдесят лет назад и невозможно сегодня.

Она не сочла мой аргумент убедительным.

– Не такой уж вы республиканец, Тад, а ваша жена из семьи потомственных и очень уважаемых демократов.

– Как бы там ни было, но Карленд будет переизбран и вновь займет свое кресло.

– Карленд не выставит свою кандидатуру, – твердо заявила она.

– С чего это ты взяла?

– Знаю, и довольно. И не надо спрашивать, откуда.

2

– Хорошо. Предположим, что я хочу заниматься политикой, но почему я буду ставить на тебя, Зора?

– Вы не будете. Это я буду ставить на вас, Тад.

Мы говорили уже больше часа, и я невольно успел втянуться в игру. Хотя прекрасно знал, что путь, который я прощупываю, опасен. Я понимал, что не надо ввязываться в авантюру, что обратного пути не будет. Но в тот момент мне казалось, что у меня все давно в прошлом. Я проживал период разочарований, сомнений. Сомневался во всем – в своем браке, в своих преподавательских способностях, в смысле, который до сих пор видел в своей жизни. А Зора умела находить нужные слова. Она была дальновидна и мыслила очень трезво. И когда она говорила, все выглядело возможным и достижимым. Будущее представало величественным и грандиозным. Разве не об этой встрече я мечтал? Встрече с яркой личностью, которая изменит всю мою жизнь, раздвинет рамки удобного, но слишком уж скудного существования…

Какое-то время я всеми силами сопротивлялся искушению, но Зора одно за другим отбрасывала мои возражения.

– Ты знаешь, что я не верю в бога. Американский электорат не любит кандидатов-атеистов.

– Никто не обязывает вас кричать со всех крыш, верите вы в бога или не верите.

– Я курил травку.

– Все курили, Тад.

– Я и теперь, бывает, покуриваю.

– А вот это вы немедленно прекратите, и если вам вдруг зададут на эту тему вопрос, отвечайте, что даже запаха не выносите.

– У меня нет средств, чтобы финансировать выборную кампанию.

– Находить средства – моя работа, а не ваша.

– Я уже много лет нахожусь под наблюдением врачей.

– Чем болеете?

– Депрессия, легкое биполярное расстройство.

– У Черчилля оно было, у генерала Паттона, Калвина Кулиджа, Авраама Линкольна, Теодора Рузвельта, Ричарда Никсона…

Она сметала одно мое возражение за другим, и мне уже не хотелось, чтобы Зора уходила. Мне хотелось, чтобы она продолжала говорить, орошая семя надежды, которое сумела в меня заронить. Хотелось еще и еще раз услышать, что я буду мэром пятого по величине города Америки. Хотелось хоть чуть-чуть поверить в это чудо.

3

В общем, Зора почти меня убедила – и тут вдруг сменила тон. Произошло то, с чем я не раз сталкивался впоследствии: никто не мог долго таить от Зоры своих секретов.

– Теперь мы покончили с фальшивыми отговорками и можем перейти к настоящим проблемам. Согласны?

Я сделал вид, что не понимаю.

– Что ты имеешь в виду, Зора?

– Политику. Вы давно думаете о ней всерьез, Тад. Вы для нее созданы. Достаточно прослушать любой ваш курс лекций, и это становится ясно. Ваши рассуждения покоряли нас. От ваших обличений мурашки бежали по коже. Все впитывали каждое ваше слово. Я до сих пор помню вашу гневную речь по поводу слишком большого количества низкооплачиваемых рабочих в Америке. Или отсутствия медицинских страховок. Я не забыла лекции о гибели американской мечты и мерах, которые помогли бы ее воскрешению. Умение убеждать у вас в крови.

Я открыл рот, чтобы возразить, но не нашел возражений.

– Есть какая-то очень конкретная причина, Тад, которая мешает вам заниматься политикой. Что-то, из-за чего вы всерьез сочли себя калекой, негодным для состязаний.

– Что за дешевые экскурсы в психологию!

Зора остановила меня пронзительным взглядом.

– Какой скелет застоялся у вас в шкафу, профессор Коупленд?

Я застыл, прислонившись к резному столбику, и молчал. Смотрел вдаль, на озеро, искрящееся тысячью огоньков на солнце.

Зора складывала свои бумажки в рюкзак.

– Я даю вам одну минуту, Тад, – сказала она, взглянув на часы. – Ни секунды больше. Если вы мне не доверяете, дело не выгорит и нам лучше не продолжать.

Она взяла сигарету из пачки, которую я оставил на столе, и смотрела на меня, не сводя глаз.

И я впервые почувствовал, как опасна может быть эта девушка. Мне не понравилось, как она взялась за меня. Я не люблю, когда меня припирают к стенке. Еще несколько секунд я был свободен и мог сказать «нет». Свобода – великая вещь. Но… Зачем свобода, если не можешь жить, как мечтаешь?

– Ладно, – согласился я, садясь рядом с ней. – Ты права: в моей жизни был эпизод, который может помешать моей политической карьере.

– Я вас слушаю.

– Не жди чего-то потрясающего. Заурядная банальность. Лет десять назад у меня был роман с одной женщиной.

– Кто она?

– Ее зовут Джойс Карлайл. Она работала у меня в «Берите вашу Филадельфию» – сначала волонтером, потом на зарплате.

– Ваша жена знала об этой связи?

– Если б Кэролайн узнала, она не была бы больше моей женой.

– И где теперь живет эта Джойс Карлайл?

– В Нью-Йорке. Но это еще не все. У нее есть дочь, Клэр, сейчас ей восемь.

– И вы – ее отец?

– Скорее всего, да.

– Джойс пыталась вас шантажировать?

– Никогда. Она порядочная женщина. Свободных нравов, но достойная уважения. Ее мать работает в юридической службе города.

– Вы поддерживаете отношения?

– Нет. Уже много лет я ничего о них не знаю и не стараюсь узнать.

– Маленькая Клэр знает, что вы ее отец?

– Понятия не имею.

Зора вздохнула, и лицо у нее стало отсутствующим, как и всегда, когда она размышляла. Я молча ждал ее вердикта, чувствуя себя школьником, которого поймали в буфете, когда он запустил ложку в банку с вареньем.

Именно в эту минуту я и должен был отказаться, но Зора произнесла именно те слова, которые мне так хотелось услышать.

– Действительно, неприятно. История может вылезти в самый неподходящий момент, но риск – благородное дело. Главное – держать ситуацию под контролем. Мы знаем, что такой эпизод в вашей жизни был и что в один прекрасный день он может стать проблемой. Но возможно, никогда ею не станет. Так что решим, что делать, когда эта проблема возникнет.

4

«Решим, что делать, когда эта проблема возникнет».

Многообещающая фраза, я это сразу почувствовал.

Да, я много чего почувствовал.

Но буду честным. Даже зная, какой трагедией все это кончилось, я бы солгал, если б сказал, что сожалею о своем выборе. Скажу больше: я солгал бы, если б сказал, что не испытываю ностальгии по тому давнему летнему утру. Утру, когда все для меня только начиналось. Когда у меня в доме появилась странная, плохо одетая девушка с потертым рюкзачком. Когда она разложила на старом верстаке свои бумажки и спросила: «Вы готовы вписать новую главу в историю политики Соединенных Штатов, Тад? Главу, в которой вы будете главным героем?»

1

– Двадцать долларов партия, сэр!

Предложение исходило от обросшего бородой бомжа с шахматной доской под мышкой.

– В следующий раз с удовольствием, сегодня у меня встреча, – ответил я, протягивая ему деньги.

Я сидел за каменным столом и ждал Зору Зоркин в укромном углу Вашингтон-Сквер-парка, который облюбовали для себя шахматисты.

Час был поздний, но жизнь в парке кипела. Субботняя веселая жизнь летнего вечера, когда никак не стемнеет, когда вокруг звучит музыка и хочется гулять, смеяться и танцевать вальс.

Лично мне было не до праздников, Клэр. Мне было скверно. Все последние дни я старался не сойти с ума и загонял тоску как можно глубже, но здесь, среди беззаботных людей, жуткий страх за тебя вылез наружу.

Как только я переставал действовать или что-то продумывать, перед глазами всплывали картинки камеры наблюдения. Подручный Анжели снова заталкивал тебя в багажник своего хромированного катафалка. А ты звала меня: «На помощь! Рафаэль! Рафаэль! Помоги!»

Что с тобой после этих трех дней? Где тебя держат? Что с ребенком? Есть ли у нас шанс обрадоваться рождению нашего малыша?

И жива ли ты вообще?

До сегодняшнего дня я в этом не сомневался, но моя убежденность скорее сродни вере, чем уверенности, покоящейся на солидной основе. Она похожа на бегство – я не уверен, что у меня достанет сил смириться с тем, что есть на самом деле. Хотя реальность сейчас похожа на выдумку романиста. И я повторяю себе, как заклинание: ты не можешь исчезнуть навсегда. Ни из этого мира, ни из моей жизни.

Чтобы не поддаться страху, я выпустил на волю горе. И стал настоящим следователем – я, который до сих пор управлял только героями своих романов. Я разгадал все загадки твоего прошлого, прошелся по всем извилистым тропкам, открыл все двери.

«Я это сделала, Рафаэль. Ты меня еще любишь?»

В чем я могу упрекнуть тебя, Клэр? В том, что ты спасала свою жизнь? Что хотела начать жить заново, оставив позади жуть, которую пережила? Нет, я тебя ни в чем не упрекаю. Наоборот, я потрясен силой твоего характера, твоей решительностью, твоим умом.

«Ты меня еще любишь, Рафаэль?»

Клэр, я у цели. Я почти уверен, что нашел заказчика твоего похищения. И уверен, что Зора Зоркин виновна в смерти твоей матери. Но я не могу понять, как этим людям удалось разыскать тебя после стольких прошедших лет? Почему именно сейчас? Почему сразу же после того, как ты открыла мне свою тайну? Тщетно строить предположения, от меня ускользает главное.

«Ты меня еще любишь, Рафаэль?»

Не спрашивай больше, Клэр! Да, я люблю тебя, но не знаю, кого я люблю. Чтобы любить, нужно знать человека, а я тебя не знаю. Теперь у меня ощущение, что рядом со мной два человека. Анна Бекер, практикантка в больнице, в которую я влюбился, – веселая, с причудами и горячим сердцем. С ней я прожил самое счастливое время в своей жизни. Женщина, на которой собрался жениться. И Клэр Карлайл, упорно, день за днем, выживавшая в аду Киффера, таинственная «девушка из Бруклина». По отношению к этой незнакомке я испытываю восхищение, она меня завораживает. Но мне не удается совместить вас. Кем ты будешь, когда мы встретимся?

Я всегда считал, что прожитые вместе испытания привязывают людей друг к другу. Влюбленных – в особенности. Преодолеть мучительные препятствия, не отступив и не дрогнув, значит привязаться друг к другу накрепко, на всю жизнь. И я не сомневаюсь, что теперь, когда узнал твое прошлое, когда понял, кто причинил тебе зло, мы уже не сможем быть друг для друга чужими.

2

Хрупкая, тоненькая Зора Зоркин ловко пробиралась сквозь толпу, запрудившую «Мэдисон-сквер-гарден». Бейджик помог ей пройти за кулисы, и она по лабиринту коридоров добралась до железной двери, у которой стояли два охранника.

За дверью ее дожидался Блант. На своем телефоне он показал племяннице синюю точку, которая мерцала на экране.

– Рафаэль Бартелеми вот уже десять минут сидит на месте.

– Где он находится?

– Северо-восток Вашингтон-сквер, возле шахматных столов.

Зора кивнула. Символ понятен: с ней хотят поквитаться на ее собственной территории. Опыта ей не занимать, она умела гасить пожары и любила сражаться. К тому же взяла себе за правило, что нельзя недооценивать противника.

Зора попросила Бланта следовать за ней на расстоянии, вышла из здания, перешла улицу и направилась к Седьмой авеню. Весь квартал стоял. Ловить машину бессмысленно, все равно скорее не доберешься, да и какой-нибудь журналист может отследить. Зора на секунду остановилась возле разносчика и купила бутылку воды. Надела наушники и нажала клавишу на телефоне – хотела дослушать по радио речь кандидата в президенты Коупленда, которую не дослушала.

Речь была вишенкой на торте и завершала трехдневную серию мероприятий, которые, благодаря ее усилиям, прошли без сучка и без задоринки. Триумф Коупленда был в первую очередь ее триумфом. Все политические аналитики знали это, и сам Тад признавал тоже: он выиграл первый тур благодаря ее умениям, и завтра она поведет его к Белому дому.

Другим кандидатам помогали команды в сотни человек: советники и стратеги, аналитики, спин-доктора, специалисты по маркетингу. Коупленд и она работали по-старому, только вдвоем, как в средневековом цехе. Она продумывала стратегию, он – речи и презентации. Их тандем оказался успешным, они знали, что один без другого никуда. Это Зора посоветовала Коупленду выставить свою кандидатуру на первичные выборы в последнюю минуту, а до этого выдавать себя за наблюдателя.

Губернатор сидел в засаде, смотрел, как рубятся между собой фавориты, – и сам осторожно, понемногу приоткрывал свою игру.

Время настало странное. С арены ушли государственные умы. Вышли из оборота интеллектуально осмысленные программы. Отклик в СМИ находили только примитивные популистские речевки. Правдивость перестала быть ценностью, внимание уделялось не трезвому разуму, а эмоциям, главным достоинством кандидата стали доступность и общительность.

Это сегодня Коупленда воспринимают как политика нового поколения, а начиналась кампания провально, Тад проигрывал во всех дебатах. Но чем ближе было к Великому Вторнику, тем больше он набирал очков. На него словно снизошла благодать, по-иному выстроились планеты, дела пошли в гору. Пресловутые недостатки Коупленда превратились в достоинства, его речи расслышали, республиканский электорат сообразил, что нет смысла выдвигать в номинанты карикатуру, а не личность. Зора терпеливо готовила этот переворот, и Коупленд буквально в течение недели получил и финансовую поддержку, и голоса тех, кто сначала его не принимал.

Несмотря на взлет, ситуация до последней секунды оставалась крайне напряженной. В первые часы праймериз Зора опасалась сокрушающего удара противников. Она чувствовала: сто тридцать «суперделегатов» готовы устроить что-то вроде путча в пользу соперника Тада, но у них, «умеренных», не хватило решимости довести дело до конца, и они благоразумно сидели позади своего кандидата.

Говоря по совести, Тад был политиком умным, серьезным, основательным. Он разбирался в экономике и в вопросах международной политики. Был фотогеничен, обладал чувством юмора и харизмой. Он занимал центристскую позицию, но в нем чувствовалась твердость, обещающая, что он сможет противостоять и Путину, и Си Цзиньпину. А еще он был оптимистичным, располагающим к себе оратором. Если Коупленд выиграет президентские выборы – а теперь Зора не сомневалась в этом, – он назначит ее государственным секретарем Белого дома. И у нее будет самая интересная в мире работа. Она будет править страной, а президент – позировать перед камерами. Она будет все налаживать, за все отвечать, руководить предпочтениями Конгресса, вести переговоры с местными властями и федеральными службами. У нее, в конце концов, появится возможность улаживать кризисы.

Не в привычках Зоры было что-то пускать на самотек, от ее пристального внимания не ускользала ни одна мелочь. Но… Вот уже три дня она занималась внезапно восставшим из пепла делом Карлайл. Темной страницей, прилетевшей из прошлого, самым мрачным моментом ее долгой битвы, моментом, грозившим разрушить все, что она создавала пятнадцать лет.

Год за годом Зора, не жалея сил, изучала всевозможные сценарии, которые могут представлять для них опасность. И только один обошла вниманием, настолько он казался ей невероятным. Именно он и воплотился в жизнь. Клэр Карлайл, которую вот уже десять лет все считали мертвой, начала новую жизнь под другим именем.

Новость сообщил ей Ричард Анжели. Когда он позвонил ей неделю назад, она с трудом вспомнила молодого полицейского из Бордо, которого сама же и наняла по просьбе губернатора. Он хотел получать информацию из первых рук, когда была похищена его дочь. С тех пор Анжели сделал неплохую карьеру. И вдруг на него свалилась сногсшибательная информация: Клэр Карлайл жива.

Без малейших колебаний Зора приняла решение не обсуждать новость с кандидатом. Это ее работа – улаживать проблемы по мере их возникновения, не отягощая ими губернатора. Она умела и любила это делать. Ни слова не говоря Коупленду, Зора разблокировала счет, взяла с него очень серьезную сумму и отправила ее Анжели, чья жадность не имела границ, распорядившись найти, схватить и держать девушку в заточении.

Ей очень хотелось попросить Анжели убить Клэр и уничтожить тело, тогда проблема была бы решена окончательно. Но она не спешила, не знала, как отреагирует Коупленд, если вдруг узнает.

Поэтому она и дала себе какое-то время на размышление. Но теперь решила, что думать нечего и пора приступать к делу.

3

Напрасно я старался заметить Зоркин издалека; я увидел ее, когда она была от меня в двух шагах. Даже будь Зора постарше, она выглядела бы точь-в-точь студенткой, каких пруд пруди в Вашингтон-сквер: джинсы, майка, рюкзачок и кроссовки.

– Я… – начал я, поднимаясь со скамьи.

– Я знаю, кто вы.

Почувствовав руку у себя на плече, я обернулся и увидел внушительную фигуру Бланта Либовича. Телохранитель ощупал меня с ног до головы и конфисковал мой телефон – наверняка чтобы я не записывал разговор. Потом он отошел и уселся за шахматный столик метрах в десяти от нас.

Зора села напротив меня.

– Вы, кажется, хотели меня видеть, господин Бартелеми.

Голос у нее был звонкий и негромкий, совсем не такой, какой я себе представлял.

– Я все знаю, – сказал я.

– Никто не знает все, и вы не больше других. Вы не знаете столицу Ботсваны, не знаете, какая валюта имеет хождение в Таджикистане и Камбодже, не знаете, кто был президентом Америки в тысяча девятьсот первом году и кто изобрел вакцину против оспы.

Зора круто взялась за дело.

– Вы всерьез хотите поиграть в викторину?

– А что, вам кажется, вы знаете, господин Бартелеми?

– Я знаю, что во Франции вы держите под замком мою подругу Клэр Карлайл, незаконнорожденную дочь губернатора Коупленда. Знаю, что одиннадцать лет назад вы, или он, или ваш телохранитель, который сидит вон там, убили ее мать, Джойс, бывшую любовницу губернатора.

Зора слушала меня внимательно, но мои откровения мало ее тронули.

– За время нашей предвыборной кампании по утрам я получала сотни писем примерно такого же содержания: губернатор – инопланетянин, губернатор – сайентолог, губернатор – женщина, губернатор – вампир, губернатор – зоофил. Такова участь любого политика.

– Это не мой случай, у меня есть доказательства.

– Интересно узнать, какие.

Она взглянула на экран своего смартфона, который выложила на стол. Телефон разрывался, мигали сообщения, всюду все горело и спешило. Я кивнул в сторону Бланта.

– Анализ ДНК показал кровь вашего дяди Бланта Либовича на месте убийства Джойс Карлайл.

У нее на лице отразилось сомнение.

– Если такое было, я думаю, полиция вызывала его и получила необходимые разъяснения.

– Полиция тогда не получала таких данных. Она получает их теперь.

Я достал из кармана страницы, вырванные из книги, найденной Аланом.

– Есть фотографии Джойс и Коупленда.

Зора взглянула и бровью не повела.

– Известные фотографии, симпатичные, но что они могут подтвердить? Что Тад Коупленд и эта молодая женщина прекрасно ладили? Это естественно. Насколько мне известно, он сам взял ее на работу.

– Эти фотографии доказывают, что между ними существовала связь…

Она махнула рукой, прерывая меня.

– Если у вас в загашнике больше ничего нет, вам не найти помощников, которых заинтересует подобная чепуха.

– А мне кажется, журналистов очень заинтересует хладнокровное убийство их коллеги Флоренс Галло.

Зора пренебрежительно усмехнулась.

– Мне часто хотелось убить какого-нибудь журналиста, когда я видела в статье недобросовестность, невежество и интеллектуальную несостоятельность, но от реальных действий всегда воздерживалась.

Я решил пробить ее непробиваемость другим способом.

– Послушайте, Зора, я не полицейский, не юрист, не судья, – я мужчина, который хочет вернуть любимую женщину.

– С вашей стороны это трогательно.

– Клэр Карлайл десять лет жила под чужим именем. Полагаю, она понятия не имеет, кто ее отец. Отпустите ее, и вы больше никогда о нас не услышите.

Зора насмешливо взглянула на меня.

– Вы пытаетесь устроить торг, господин Бартелеми, но у вас в кошельке нет полновесной валюты.

На это мне нечего было возразить. Мы с Марком провели серьезное расследование, собрали по кусочку сложнейшую мозаику, сложили подлинную картину. Но ни один из этих кусочков не мог служить обменной монетой. Мы вытащили на свет божий правду, но у нас не было главного: неоспоримого доказательства, что это правда.

4

Марк Карадек и Элен Ковальковски благоговейно, словно в часовню, вошли в комнату Тима.

Впечатление было такое, будто паренек ушел совсем ненадолго, в школу или к приятелю, и скоро вернется, скинет рюкзачок на постель и отправится в кухню намазывать хлеб «Нутеллой» и наливать себе молоко.

Обоюдоострая иллюзия, сначала радующая, потом раздирающая душу.

Марк двинулся к середине комнаты, освещенной мигающей лампочкой, нарушив тишину скрипом пола.

– Тим мечтал поступить в киношколу, – сказала Элен, обведя рукой афиши на стенах.

Марк бросил на них беглый взгляд. Судя по афишам, у паренька был хороший вкус: «Помни», «Реквием по мечте», «Олдбой», «Заводной апельсин», «Головокружение»…

На полках стопки дисков, фигурки героев комиксов, журналы, посвященные кино, компакт-диски с записями певцов и групп, о которых Карадек слыхом не слыхал: Эллиотт Смит, «Эркейд файр», «Уайт страйпс», Суфьян Стивенс…

Hi-Fi-колонки и HDV-видеокамера…

– Это ему бабушка подарила, – объяснила Элен. – Все свободное время Тим снимал. Делал любительские короткометражки.

На письменном столе телефонная трубка с изображением Дарта Вейдера, стаканчик для карандашей, прозрачная пластиковая коробка с чистыми DVD, кружка с Джессикой Рэббит и старенький «Аймак G3».

– Можно? – спросил Карадек и показал на компьютер.

Элен кивнула.

– Я иногда включаю, смотрю его фильмы, фотографии… По-разному, конечно, бывает, но мне чаще плохо от этого, чем хорошо.

Марк уселся на крутящийся металлический табурет, опустил его рычажком и запустил компьютер.

Послышалось что-то вроде треска. На экране появилось предложение ввести пароль.

– Я чуть ли не год потратила, пока догадалась, – призналась Элен, садясь на край кровати. – «Макгаффин»^[36]. А догадаться было нетрудно – Тим обожал Хичкока.

Марк набрал девять букв и вышел на рабочий стол с иконками. Фоном парнишка выбрал рисунок Дали «Святой Георгий и дракон».

Вдруг вспышка – и лампа на потолке отдала богу душу, напугав взрывом Элен и Марка.

Теперь комнату освещал только экран компьютера. Марк сглотнул. Ему было не по себе в этой темноте. Спиной он чувствовал сквозняк. Боковым зрением увидев какую-то тень, он резко обернулся, чувствуя, что в комнате есть еще кто-то. Но, кроме Элен, жалкого призрака с серым лицом, никого больше не было.

Марк снова повернулся к экрану и кликнул на иконку почтовой программы. Элен предупредила его, что Интернета давно нет и по почте ни получить, ни отправить ничего нельзя вот уже лет десять. Но полученные письма так и остались пленниками в глубинах компьютера. Листая с помощью мышки послания, Марк наконец добрался до искомой даты: 25 июня 2005 года.

В глазах у него защипало, и по телу побежали мурашки. Письмо было здесь, и отправила его Флоренс Галло. Когда он кликнул, чтобы его открыть, по рукам побежала дрожь. В письме ни слова текста, только аудиозапись с пометкой «карлайл. mp3».

С комком в горле он включил динамик и пустил запись. Она впечатляла. Голос Джойс он таким себе и представлял: низкий, полнозвучный, чуть хриплый от гнева и горя. И голос человека, который убил ее, тоже не был ему незнаком. И он понял в конце концов, кто это. А когда понял, включил запись еще раз, чтобы быть уверенным, что все расслышал правильно, что ему не почудилось, что он не ошибся.

Не в силах поверить сам себе, Марк прослушал запись в третий раз, думая, что его подводит английский. Несколько минут он просидел, не двигаясь, потом взял телефон с наклейкой Дарта Вейдера и набрал номер Рафаэля. Ответил автоответчик.

– Раф, перезвони, как только сможешь. Я нашел запись, отправленную Флоренс Галло. Вот, послушай немного…

5

– Если вам нечего больше мне сказать, господин Бартелеми, то разговор окончен.

Зора поднялась со скамьи, и Блант с каменным лицом двинулся к нам. В руках он держал мой мобильный.

– Телефон звонил, – сообщил он племяннице. – Никто не ответил, и мужчина по фамилии Карадек оставил сообщение.

– Ты его прослушал?

Телохранитель кивнул.

– Да, и я думаю, что ты тоже должна его прослушать.

Она взяла телефон и стала слушать предназначенное мне сообщение, а я не отрываясь следил за выражением ее лица, за каждым взмахом ресниц, пытаясь поймать хоть какую-то тень, поколебавшую невозмутимость. Наконец Зора остановила запись, и я не смог понять, что же она узнала. Но когда она снова села, я подумал, что неожиданное сообщение мне, очевидно, на руку.

– Клэр жива? – спросил я.

– Да, – мгновенно отозвалась Зора.

Я не дал себе труда скрыть, насколько мне стало легче.

– Где она?

– В Париже, под присмотром Ришара Анжели.

– Я хочу немедленно с ней переговорить.

Зора покачала головой.

– Мы поступим, как поступают в фильмах. Клэр получит свободу, как только я получу копию этой записи, а вы уничтожите оригинал.

– Даю вам слово!

– Не говорите глупостей.

Все мне стало казаться нереально упрощенным.

– А какая у вас гарантия, что я не обнародую в конце концов эту пленку? – спросил я.

– А какая у вас гарантия, что, когда мы с Коуплендом окажемся в Белом доме, к вам не заявится офицер спецслужб, чтобы пустить вам пулю в лоб? – ответила Зора вопросом на вопрос.

Желая дать мне время прочувствовать весомость своего ответа, после паузы она добавила:

– Равновесие угроз – самое надежное условие для прочного паритета. Каждый из нас располагает ядерным оружием, и тот, кто первым попытается уничтожить противника, рискует собственным уничтожением.

В моем взгляде сквозила озадаченность: капитуляция Зоры казалась мне неоправданно поспешной, и я не понимал, почему у нее в глазах теплится огонек удовлетворения. Похоже, она уловила мое смятение.

– Вы не в проигрыше, Рафаэль, а я в выигрыше, потому что мы ведем разные войны и у нас разные враги.

Я вспомнил, что мне говорил Алан: Зора просчитывает игру на много ходов вперед.

– Кто ваш враг?

– Вы знаете, как поступают политики, когда приходят к власти? Часто поддаются искушению убрать всех, кто помог им одержать победу. Гораздо спокойнее знать, что выиграл ты один.

– Эта запись гарантирует вам жизнь, так, что ли?

– Она гарантирует уверенность, что Коупленд никогда не сможет сбросить меня со счетов, потому что, падая, я утащу его с собой.

– Равновесие угроз, – пробормотал я.

– Секрет долгоиграющих пар.

– Власть, по-вашему, покупается любой ценой?

– В случае если служит благу большинства.

Я встал из-за шахматного стола – мне не хотелось больше играть.

– Я не переношу людей, подобных вам.

– Людей, работающих на благо родины? – решила поддеть меня Зора.

– Людей, считающих себя выше инфантильного большинства, не верящих, что народ может всерьез выбирать свою судьбу. В правовом государстве политика тоже подчиняется правилам.

Зора посмотрела на меня с сочувствием.

– Правовое государство – химера. С древнейших времен существует только одно право – право сильного.