Jan-Philipp Sendker

DAS FLÜSTERN DER SCHATTEN

Серия «Азбука-бестселлер»

Copyright © 2007 by Karl Blessing Verlag

All rights reserved

© О. Боченкова, перевод, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017

Издательство АЗБУКА®

* * *

Пролог

Он родился слабым. 2980 граммов, чуть больше недоношенного, хотя провел в материнском чреве несколько недель сверх положенного срока. «Никаких оснований для беспокойства, – уверяли врачи, – он все наверстает».

Но его кожа оставалась белой и прозрачной. Она казалась нежней, чем у других младенцев. На висках, подбородке и руках просвечивали синие жилки. И это уже в первые недели жизни, когда обычный ребенок превращается в крепкого, упитанного карапуза.

Он быстро уставал, поэтому плакал не так пронзительно и значительно меньше, чем другие дети. И трех-четырехлетним, и позже, пока его ровесники на игровой площадке на Боуэн-роуд или на пляже в Рипалс-Бей с визгом карабкались по лесенкам и барахтались в воде, не зная, куда девать энергию, он сидел в сторонке на песке и молча наблюдал за ними. Или залезал к отцу на колени и спал, прислонив голову к его плечу. Он как будто чувствовал, что отпущенное ему время невелико и нужно экономить силы. «Никаких оснований для беспокойства, – повторяли врачи. – Здесь нет общих правил, каждый ребенок – индивидуальность». Он выглядел необыкновенно хрупким. Тоненькие ножонки и ручонки, на которых как будто совсем не наросло мышц, и в шесть лет оставались такими легонькими, что отцу не составило бы труда сгрести ребенка в охапку и подбросить в воздух, словно куклу.

В школе он был тихоней. Когда энергичная миссис Фу задавала вопрос классу, он почти всегда знал ответ, но не подавал вида, пока его не спрашивали. На переменах больше общался с девочками или читал где-нибудь во дворе на скамейке. А после обеда, когда другие мальчишки отправлялись играть в футбол или баскетбол, шел в балетную студию. Родители были против этого его увлечения. Он ведь и без балета был отщепенцем. Одиночкой, без единого близкого друга. Но долго их упрашивать не пришлось. Отразившееся на лице безмолвное разочарование было убедительнее всякой просьбы, и отец уступил.

Спустя пару недель мальчик впервые пожаловался на боль в руках и ногах, в ногах особенно. Преподаватель балетной студии счел это нормальным. «Все начинающие танцоры мучаются чем-то подобным, – уверял он. – Ничего удивительного, тем более при таком рвении». Отец решил, что мышцы ноют от танцев, с непривычки. Знакомый ортопед окончательно его успокоил, объяснив недомогания возрастными изменениями. «Кости вытягиваются, ведь мальчик растет. Это пройдет, беспокоиться не о чем». Но потом к ломоте в костях добавилась усталость, загадочным образом подтачивавшая силы мальчика. Он засыпал на уроках, никак не мог сосредоточиться и теперь проводил вторую половину дня по большей части на диване в гостиной.

Возможно, если бы не балет, родители обратились бы к врачу раньше. Или серьезнее отнеслись бы к жалобам сына, будь он сильным, энергичным мальчиком, у каких малейшее недомогание или потеря в весе тут же бросаются в глаза. Повели ли они себя легкомысленно? Ведь ни отец, ни мать не могли даже сказать толком, когда именно начались боли. Мередит вообще ничего такого не помнила. Вероятно, в то время она была в Лондоне, Нью-Йорке или Токио. Во всяком случае, не в Гонконге.

– Но ты, Пол, ты ведь должен это знать.

Она заглянула мужу в глаза. Доктор тоже повернул тогда голову в его сторону. Но Пол молчал. Он не помнил.

В конце концов, не все ли равно – так повторяли онкологи при каждом удобном случае. Пол так и не понял, было это правдой или они успокаивали таким образом его совесть, чтобы не мучила вдобавок ко всем несчастьям. Раннее распознавание не имеет в случае лейкемии никакого значения, в отличие от других разновидностей рака. Врачи повторяли это снова и снова, с каким-то подозрительным оживлением, как будто предполагали в Поле чувство вины, которое непременно нужно заглушить. Как будто имели на это право. Ведь даже если они его не обманывали и раннее распознавание болезни не изменило бы ничего ни в лечении, ни в прогнозах и ни на йоту не увеличило бы шансы мальчика выжить, что это означало на самом деле? Утешение? Как родители Пол и Мередит Лейбовиц оплошали, и это не имело смысла оспаривать. Это они, и никто другой, отвечали за здоровье и благополучие своего сына и не уберегли его от смертельной болезни.

– Вам не в чем упрекать себя, – сказал онколог доктор Ли вскоре после постановки диагноза. – Вините кого угодно – Бога, судьбу, жизнь, наконец, – только не себя.

Мередит поняла эти слова слишком буквально и за пару месяцев как будто избавилась от угрызений совести. Но только не Пол. Он не верил ни в Бога, ни в карму, ни во что другое, на что мог бы переложить ответственность за случившееся.

В это раннее утро он стоял у окна и смотрел во двор. Окна больницы выходили на стадион, поделенный на несколько футбольных и теннисных площадок. Спортсмены, пытаясь извлечь максимальную пользу из этих нескольких часов до наступления невыносимой жары, нарезали положенные круги. Тяжелые тучи, нависавшие над городом весь вчерашний день, рассеялись, открыв безупречно голубое небо. Муссонный ливень вымыл из воздуха смог, и горизонты сияли чистотой, что редко бывает в Гонконге. Пол отчетливо видел Пик Виктории, стройную башню гонконгского офиса Международной финансовой корпорации и здание Банка Китая. Между небоскребами в Восточном Коулуне и Хунхамом серебрилась полоска моря, где уже крейсировали не меньше десятка паромов, буксиров и катеров. На надземных высокоскоростных трассах Гаскойн-роуд и Южная Чатем-роуд машины стояли в пробке. Пол вспомнил пляж в Рипалс-Бей, на котором нередко проводил в выходные с Джастином такие же утренние часы. Мередит еще спала, а они уже строили песчаные замки. Вдвоем, отец и сын. Овеваемые влажным тропическим ветерком и связанные узами взаимного понимания, которое не требовало слов. Джастин бросался в отца комьями ила, а потом, счастливые, оба возвращались домой. К заспанной Мередит, которую вечно раздражали их утренние прогулки и которой требовалось время и несколько чашек кофе, чтобы понять и разделить их радость.

Пол обернулся. Комнатенка была крошечная, едва ли больше одиночной камеры, он мог пересечь ее в два-три хороших шага. У розовой крашеной стены стояла койка Джастина, рядом капельница, стул, шкафчик и раскладное кресло, в котором Пол проводил ночи. На журнальном столике лежали две книжки – иногда Пол читал сыну вслух – и стопка кассет, которые Джастин любил слушать еще несколько дней назад. Сейчас ему не хватало сил даже на это. Пол перевел взгляд на спящего сына. Его кожа была такой же белой, как постельное белье, как будто с нее сошли все краски. Глаза глубоко запали, но на голове золотился нежный пушок. Джастин дышал слабо, но равномерно.

Пол сел и прикрыл глаза. «К сожалению, вынужден вам сообщить…» Вот уже девять месяцев минуло с того дня, как педиатр приглушенным голосом и со скорбным лицом поведал ему результаты первого обследования крови. С тех пор Пол как помешанный прокручивал в голове эти слова. Неужели они никогда не перестанут отдаваться у него в ушах? Неужели он так никогда и не освободится от этого? Сможет ли он хоть когда-нибудь услышать что-нибудь другое? «К сожалению, вынужден вам сообщить…»

Но почему именно мой сын? В тот момент Полу захотелось наорать на врача, призвать его к ответу. Но вместо этого он молчал и слушал, что тот говорил ему об остром миелодийном лейкозе, гемоглобине, результатах обследования костного мозга и каких-то медицинских картах. Почему именно Джастин? Мередит как будто никогда не задавалась этим вопросом.

Облегчение доставляли короткие моменты пробуждения посреди ночи, пока Пол еще не успевал понять, что не спит. Тогда он садился на кровати, и умирающий Джастин казался ему продолжением некоего кошмарного сна. Все это не могло быть явью. У Джастина нормальная здоровая кровь и светлые кудряшки, а не этот едва заметный цыплячий пух. И спит он на своей кровати, в детской. На какое-то мгновение Полу становилось легко и радостно, как никогда в жизни. Но тем страшнее был момент возвращения в кошмарную реальность.

Где была Мередит, почему не с ними? Должно быть, в самолете. Летела на высоте 12 000 метров где-нибудь над Индией или Пакистаном. А может, Казахстаном или Узбекистаном, смотря по тому, какое курс взял на этот раз самолет до Лондона.

Мередит сказала, что это очень важная конференция. Речь пойдет о новой стратегии Банка Китая. О миллионных инвестициях. Как руководитель Гонконгского отделения, она не могла пропустить такое. Она будет в Европе два, самое большее три дня. Врачи уверили ее, что до конца этой недели смогут поддерживать состояние Джастина стабильным. Кроме того, ему кололи морфий, и он спал почти круглые сутки. Поэтому Мередит полагала, что он все равно ничего не заметит. В этот момент она посмотрела на Пола, их взгляды встретились впервые за долгое время. Должен ли он был ей возразить? Объяснить, что Джастину совсем не безразлично их присутствие? Что он прекрасно чувствует, когда отец или мать берут его за руку, гладят по голове, говорят с ним, даже если его тело никак на это не реагирует? Поэтому за последнюю неделю Пол почти не покидал этой комнаты. Дремал в раздвижном кресле, которому не хватало как минимум десяти сантиметров, чтобы в нем можно было спать. Поэтому он читал вслух, пел колыбельные или рождественские песни – все, что угодно, пока не начинал отказывать голос. Но переубедить Мередит было невозможно. Она для себя все решила и теперь не ждала от него даже понимания.

Чем хуже становилось Джастину, тем больше она работала. Пол где-то читал, что это типичное поведение родителей в подобных ситуациях. Нетипичным было, что в данном случае в работу уходила мать. Через два дня после объявления диагноза она неожиданно улетела в Токио, а потом все чаще курсировала между Пекином, Шанхаем и Гонконгом. Ужины с клиентами после долгого рабочего дня нередко затягивались до полуночи. Поначалу она искала у Пола понимания, жаловалась, как бывает тяжело и как, уже сидя в самолете, она вскакивает с кресла и опускается в него снова, с трудом подавляя желание остаться.

Так продолжалось вплоть до последнего приступа, два месяца назад. Потом все надежды были потеряны, и Мередит больше ни о чем не спрашивала и ничего не пыталась объяснить. Она просто держала Пола в курсе. Иногда ему казалось, что она поставила на сыне крест. Как на обанкротившемся предприятии, чью бухгалтерию она досконально изучила, прежде чем прийти к выводу о полной его безнадежности и о том, что любые дальнейшие инвестиции будут означать не что иное, как бесполезную трату денежных ресурсов. Ресурсов, которые нужны на другое.

В детском онкологическом корпусе они наблюдали два типа супружеских пар. Одни еще смотрели друг другу в глаза. Болезнь ребенка сплотила их, и теперь оба жили единым страхом, единым отчаянием и чувством вины. Такие цеплялись друг за друга, придавали друг другу силы. Другие скользили по коридорам, как тени, опустив головы. Они избегали смотреть друг другу в глаза, потому что не желали видеть отражение собственного страха, озлобленности или горя. Таких болезнь разделила. Они умолкли перед лицом смерти, отвернулись от мира, ушли в себя. Как будто надеялись спрятаться от боли.

Пол и Мередит Лейбовиц принадлежали к числу последних.

Вот и три дня назад, приняв самое тяжелое из возможных решений, они не имели силы ни искать друг у друга поддержки, ни просто посмотреть друг другу в глаза. Так и сидели рядом, отвернувшись, как чужие. Врачи не оставили им никакой надежды. Последний приступ, случившийся шесть недель назад, был настолько неожиданным, насколько и сильным. Раковые клетки распространялись со скоростью взрывной волны. Последние два блока химиотерапии не дали результата. Медикам больше нечего было противопоставить болезни. Теперь речь шла о том, чтобы по возможности уменьшить страдания Джастина. А также о том, стоит ли продлевать ему жизнь любой ценой. Возможности для этого имелись. Врачи говорили об интенсивной терапии и аппарате искусственного дыхания. Все это позволило бы оттянуть время на неделю, возможно, на две. Никаких проблем для современной медицины.

«Мы исходим из того, что вы пойдете на это, мистер и миссис Лейбовиц».

Мередит не отвечала. Она сидела неподвижно, прикрыв глаза.

Доктора перевели взгляды на Пола. Они ждали его решения.

«Вам что-то непонятно? Объяснить еще раз?»

Мередит молчала. Пол тряхнул головой.

«Так мы переводим Джастина в отделение интенсивной терапии?»

Пол снова тряхнул головой.

«Нет?»

– Нет, – услышал он свой голос.

Нет. Он принял решение. Мередит не возражала.

Где-то в начале третьего – точное время доктор Ли определил позже – сердце Джастина перестало биться.

В последний раз медсестра заходила в палату около часа дня. Забрала суп и чай, которые принесла в двенадцать и которые уже успели остыть, нетронутые. Пульс у мальчика едва прощупывался, хотя и был равномерным. Сестра поправила капельницу и катетер, проверила, достаточно ли морфия получил больной. Пол Лейбовиц сидел у кровати и держал сына за руку. Это он настоял на отключении электрокардиографа, поэтому, по сравнению с другими палатами, в этой было непривычно тихо.

Доктор Ли появился без пяти три и подумал было, что оба они, отец и сын, уснули. Пол Лейбовиц упал вперед, так что всем туловищем лежал на кровати, вытянув правую руку, а в левую взяв хрупкие пальцы сына. Голова Джастина, немного повернутая в сторону, утопала в подушке. Лишь чуть позже доктор Ли заметил, что мальчик не дышит, что взгляд его остекленел, а отец не спит, а плачет. Почти беззвучно, совсем не так, как это делали другие родители. Но тем больше напугало доктора Ли это рыдание, приглушенное и будто обращенное вовнутрь.

За последние тридцать лет, несмотря на все успехи медицины, доктор Ли повидал немало детских смертей. Потеря ребенка всегда горе, но в большинстве случаев у родителей имелись другие дети, о которых нужно было заботиться, а также бабушки и дедушки, работа и ипотека, которую никто не отменял. Жизнь продолжалась, даже если в первые дни и месяцы это казалось кому-то невозможным. Лишь немногие ломались окончательно. Они позволяли чувству вины взять над собой верх или гибли, снедаемые жалостью к себе. Им оказалось не под силу вынести образовавшуюся пустоту, они не смогли позволить детям уйти так просто. Для таких обратной дороги в жизнь не существовало. Именно о них напомнили доктору Ли беззвучные рыдания Пола Лейбовица.

I

Пол затаил дыхание, но не слышал ничего, кроме монотонного гула вентиляторов. Он оторвал голову от подушки, весь обратился в слух. С другого края маленькой долины до него донеслось что-то похожее на щебетание. Что это было, птица или дуновение ветра? Удивительно, что столь слабый звук не рассеялся в воздухе бесследно.

В любом случае это хороший знак. Он предвещал рассвет, когда ночную тишину разорвет крик первого петуха. Его тут же подхватят остальные, а потом в саду запоют птицы, загремит посуда в соседних домах. Темнота отступит, со всеми своими пугающими звуками.

От восхода до заката и снова до восхода.

Ничего не бойся, потому что я с тобой.

Пол подождал, пока первые солнечные лучи не пробились сквозь деревянные жалюзи и ночные шорохи не стихли окончательно. «Почему я не слышу всего этого днем? – спросил он себя, откидывая москитную сетку. – Почему они замолкают, стоит проснуться птицам? Как будто солнечный свет забирает у них силу».

Он заправил постель, свернул москитную сетку, выключил вентиляторы, налил воды в электрический чайник, вошел в ванную и включил душ. Вода оказалась теплой, так что освежиться не получилось. Между тем он обливался по́том всю ночь, которая была душной и влажной, как всегда в тропиках, несмотря на два вентилятора в ногах кровати.

Он отказался установить кондиционер, даже в спальне, за что соседи посчитали его сумасшедшим. Из всех обитателей холма, исключая старого Тэна, один Пол добровольно отверг это достижение цивилизации. Бывало, он и раньше выходил из прохладной супружеской спальни в гостиную и открывал там окна, впуская тропическую жару. Мередит не понимала этого. Липкая от пота кожа, влажная одежда вызывали у нее отвращение. И главное – этот запах, даже если он и был ее собственным.

Теперь Пол спрашивал себя, как он мог не распознать ее сразу? Как решился жить с человеком, который так ненавидел собственное тело?

Поначалу Мередит не выказывала, по крайней мере, такой чувствительности. Они провели немало чудесных вечеров на крохотном балконе Пола, на четырнадцатом этаже высотного здания в районе Хэппи-Вэлли: пили, ели, болтали и много смеялись после долгого дня в офисе, хотя буквально обливались по́том. Тогда этот запах был не просто приятен Мередит – он возбуждал ее, сводил с ума, и она ничего не имела против собственного липкого тела. Но потом все изменилось. Потом в их спальне заработал кондиционер, да так, что секс без одеяла грозил простудой. И девять месяцев в году Мередит ныряла в эту переохлажденную квартиру из оснащенных кондиционерами офисов, ресторанов, автомобильных салонов, избегая естественного тропического воздуха.

Мередит. Собственно, когда он вспоминал о ней в последний раз? Вероятно, в день рождения Джастина, четыре месяца назад. Тогда Пол подумал было даже позвонить ей, но тут выяснилось, что он не знает ее лондонского номера. Можно было, конечно, спросить ее адвоката, но Пол решил, что это слишком хлопотно. Почему каждый их разговор с Мередит выливался в невыносимо гнетущее молчание, неотвратимое, как закон природы? Теперь они даже не ссорились, все разногласия между ними прекратились со смертью Джастина. Осталась пустота, ощущение ненужности, безразличие, которое Пол не мог и представить себе раньше. Куда девалась их страсть? Он видел, как переживали развод другие пары, всю их обиду, боль, обманутые ожидания, даже ненависть. Сам Пол не чувствовал ничего подобного, и Мередит, похоже, тоже. Как будто их любви никогда не существовало.

И когда, спустя почти год после смерти Джастина, Мередит объявила ему, что собирается в Лондон, чтобы, как она выразилась, навсегда закрыть в своей жизни тему Гонконга, он не почувствовал ни малейшей обиды. Как будто сам не был частью той темы, которую она сочла разумным закрыть. Он просто пожелал ей всего самого лучшего. Она поблагодарила его и протянула руку. И лишь спустя несколько дней он осознал всю абсурдность этого их расставания у подъезда отеля «Мандарин ориентал». С тех пор связь между ними почти оборвалась. Ничего удивительного, если учесть, что последние полгода он жил без телефона и компьютера. Пол читал когда-то, что большинство брачных союзов распадаются по той же причине, по которой когда-то возникли. Очень похоже на правду, по крайней мере в их с Мередит случае.

И все-таки когда же их пути разошлись? Может, в первые дни после постановки диагноза, когда они спорили о том, где должен лечиться Джастин? Мередит настаивала на Лондоне, где, как она считала, и врачи, и больницы не в пример лучше. Пол же предпочел бы оставить сына в Гонконге: как уверяли их и онкологи из больницы Королевы Елизаветы, и их коллеги из Англии, химиотерапия здесь ничем не хуже европейской. Скрепя сердце, Мередит уступила, но, когда препараты гонконгских медиков оказались бессильны, ни на минуту не усомнилась, кого винить в неудаче. Разумеется, в Соединенном Королевстве шансы Джастина выжить были бы выше.

Или разрыв наметился еще раньше, в тот момент, когда стало известно, что Мередит беременна? Пол хорошо помнил, как это было.

– Вы беременны, вне всяких сомнений, – сообщил гинеколог уже в коридоре, и, пока Пол, с сияющими от счастья глазами, пытался нащупать ее руку, Мередит вдруг закрыла лицо ладонями и зарыдала.

От счастья, Пол, разумеется, от счастья…

Последующие несколько дней он повторял это, как мантру, но все было слишком очевидно. Хотела ли она ребенка? Для Мередит не существовало ничего, кроме работы. В банке она была самым молодым руководителем отделения и имела все шансы войти в состав правления Гонконгского филиала. «Ребенок, во всяком случае сейчас, верный способ поставить крест на карьере», – недвусмысленно намекнул председатель правления ей и нескольким ее коллегам. Мередит вообще не принадлежала к тем женщинам, для которых материнство – необходимая часть жизни. В конце концов, это не ее желание иметь ребенка сыграло решающую роль, как объяснила она спустя несколько лет. Она пожалела Пола, потому что у того не было семьи. Он рос единственным ребенком. Мать покончила с собой, когда ему исполнился двадцать один год. Отец ушел из жизни еще раньше. Пол, сколько его знала Мередит, не мог назвать ни одного родственника, пусть даже самого дальнего. Те же, кого он помнил, гейдельбергские бабушка с дедушкой например, давно умерли. Мередит, как она сама признавалась, это всегда казалось странным, но было в ее представлении частью окружавшей Пола ауры таинственности, которая, во всяком случае поначалу, влекла и очаровывала ее. Но со временем эта его закрытость стала действовать ей на нервы и постоянно приводила к ссорам. На ужинах с коллегами, коктейлях, приемах и лодочных прогулках по выходным Мередит все чаще появлялась одна, без мужа. Эти мероприятия много значили для нее: как иначе было привлекать клиентов, добывать полезную информацию, завязывать новые контакты?

Пол, целыми днями и вечерами сидящий дома один, казался ей не самодостаточной личностью, а лишь мрачным одиночкой. Мередит полагала, как сама признавалась после смерти сына, что общение с ребенком пойдет ему на пользу, развлечет по крайней мере.

То есть Джастин изначально был задуман как средство, не более.

Пол помнил, с каким видом она осматривала дом, который он только что купил на острове Ламма. Как стояла в саду, среди зарослей бугенвиллеи, достающих почти до крыши, метрового папоротника и перезрелых банановых гроздьев. Дом пустовал уже не первый месяц, за это время фасад покрыла тонкая зеленая пленка. В комнатах громоздились кучи мусора, и повсюду лежала пыль. Лицо Мередит исказила гримаса отвращения.

– Как это все на тебя похоже.

Покупка этого «свинарника» лишь подтвердила ее наихудшие опасения: муж – отшельник, замкнувшийся в собственной боли, задыхающийся в тисках жалости к себе. Он так и не смог отпустить своего сына, смириться с его смертью. И что самое непростительное – он бежит. И этот старый дом на острове, где ни один житель Гонконга не поселился бы добровольно, лучшее тому доказательство. Здесь он и будет умирать один, в обществе одичалых собак, и никто не помешает ему спиться. И даже труп его туземцы обнаружат лишь через несколько недель.

Пол подлил себе чая и оглядел с террасы ночной сад. В темноте что-то белело: несколько лепестков пюмерии упало на каменные плиты. Пол собрал их, отнес в дом, положил в миску с другими цветами и веником подмел террасу. «Я не сопьюсь, – подумалось ему, – в этом Мередит не права. Жить со мной действительно невозможно, здесь мне возразить нечего. Но кое в чем Мередит ошиблась».

Дом он отремонтировал основательно и поддерживал в нем чистоту, какой не было и в квартире Мередит. Два раза в день делал влажную уборку, протирал кафельный пол и всю посуду. В ванной все блестело – как в лучших отелях Гонконга. В ящиках перед окнами цвели герань, камелии и розы. В холодильнике хранились свежие фрукты и овощи. Пол готовил себе сам, следил за питанием и за последние два года не выпил ни капли алкоголя. Когда-то и он полагал, что виски, вино и джин способны заглушить внутренние бури, точнее, оглушить его самого до состояния полного бесчувствия. Но сколько ни пил, на душе спокойнее не становилось. Все только усугублялось – боль, отчаяние, пустота.

Помимо прочего, он боялся, что Джастин застанет его пьяным, если вдруг вздумает вернуться. Пол и сам не понимал, что означал этот страх. Он пытался поделиться им с Дэвидом Чжаном, но даже Дэвид, его единственный друг и самый близкий человек в этом мире, не пожелал углубляться в эту тему.

– Пол, Джастин мертв.

– Я знаю, что он мертв, тебе нет необходимости напоминать мне об этом.

– Если он и вернется, то не Джастином. Он воплотится в другом теле.

Как буддист, Дэвид верил в переселение душ.

– Так я и не жду, что сейчас откроется дверь и – опп! – на пороге возникнет Джастин. Но… – Пол мучился, подыскивая слова, – я должен быть готов, понимаешь?

– К чему готов?

– К его возвращению.

– В которое сам не веришь?

– В которое сам не верю. – Пол вздохнул. – И которое тем не менее не должен исключать.

Так оно и было, как бы смешно это ни звучало: Пол не исключал возвращения Джастина, не хотел исключать. Поэтому в его доме была комната Джастина, с вентилятором и свежим постельным бельем. В гардеробе висела детская куртка, а в коридоре, рядом с резиновыми сапогами Пола, стояла еще одна пара, для сына. Кусок дверной рамы из прежней квартиры с ростовыми метками Джастина Пол тоже перенес сюда и вмонтировал в одну из дверей.

– Значит, поэтому ты так редко выезжаешь с Ламмы? – спросил Дэвид без тени иронии в голосе. – Боишься его упустить?

– Нет, причина в другом. – (Дэвид ничего не сказал, но вопрос читался в его взгляде.) – Просто ничего не хочу забывать.

Эту фразу Пол имел неосторожность обронить в присутствии Мередит, и та потом использовала ее как доказательство того, что его скорбь превзошла все мыслимые пределы и приняла болезненные формы. Дискуссия же о том, что такое скорбь в мыслимых пределах по собственному умершему ребенку и где начинаются ее болезненные формы, вылилась тогда в одну из самых ожесточенных их ссор. В конце концов, где пролегает граница между нормой и патологией? Пол полагал, что однозначного ответа на этот вопрос не существует. Знакомый биолог как-то рассказывал ему, что некоторые дельфины после смерти спутницы жизни просто прекращают есть. Или дикие гуси. Иные из них, потеряв подругу, сутками напролет мечутся в небе во всех направлениях и все зовут, ищут, пока, выбившись из сил, не падают на землю замертво.

– Именно этого я и боюсь, – ответила тогда Мередит. – И Джастин этого бы не одобрил. Пол, жизнь продолжается.

Как же он ненавидел эту фразу! В ней заключалась чудовищная несправедливость, неслыханная, возмутительная банальность смерти. Все в Поле восставало против этого. Бывали дни, когда каждый собственный вдох воспринимался им как измена памяти сына, когда чувство вины за то, что жив, душило так, что сил хватало только лежать в гамаке на террасе.

Забыть Джастина, его заспанное по утрам лицо. Его сияющие синие глаза, улыбку, голос.

От восхода до заката и снова до восхода…

Меньше всего Пол хотел открыть свои воспоминания веяниям продолжающейся жизни. Ведь они были всем, что осталось у него от сына, и всем, что ему было еще нужно в этом мире. Но воспоминания – чрезвычайно хрупкая драгоценность. На них нельзя полагаться. Воспоминания лгут, выветриваются, вводят в заблуждение. Новые впечатления, лица, запахи, звуки накладываются на старые, которые постепенно теряют свою интенсивность, пока окончательно не растворятся в пучине забвения. Пола это огорчало еще при жизни Джастина, он почти физически ощущал эту потерю. Когда его сын произнес первое слово, когда сделал первый шаг? Было ли это на Пасху, на лужайке возле Кантри-клуба, или двумя днями позже, в Макао, на площади перед кафедральным собором? Тогда забыть такое казалось ему немыслимым, но спустя каких-нибудь два года он уже мучился сомнениями. Тогда его утешало то, что исчезнувшие воспоминания о Джастине ежечасно заменяли новые. Но теперь, когда Пол остался один на один с тем, что есть? Он нередко ловил себя на том, что по временам вслушивается и вглядывается в собственную память, силясь выудить из нее взгляд Джастина, его лицо, голос.

Чтобы предотвратить забвение, Пол пытался оградиться от новых впечатлений. Забвение – это предательство, ближайший сподвижник смерти. Поэтому Пол и переехал на Ламму, и лишь крайняя необходимость могла заставить его на время покинуть остров. Здесь почти не было машин и людей меньше, чем в какой-либо другой части Гонконга. Пола здесь почти никто не знал. Он купил дом в Тайпэне – поселке на холме, возвышающемся над деревней Юнсювань, в десяти минутах ходьбы от паромной переправы. Оттуда к его жилищу, окруженному непроходимыми зарослями кустарников и бамбука, вела едва заметная тропинка.

Пол установил себе строгий распорядок дня. Он вставал с первыми лучами солнца, выпивал на террасе чайник – не больше и не меньше – жасминового чая, забирался на крышу и час упражнялся в китайской гимнастике тай-чи. Потом отправлялся в деревню за покупками, обедал в одном и том же ресторане в гавани, где брал неизменную мешанину из овощей, креветок, димсам^[1] и два китайских пирожка со свиным фаршем. После обеда относил покупки домой и отправлялся гулять часа на четыре. Изо дня в день путь его пролегал мимо небольших земельных наделов, где пожилые крестьяне выпалывали сорняки, боронили почву или опрыскивали ядохимикатами томаты и салат. Они кивали Полу, он отвечал на приветствия. Он был уверен, что этим людям не придет в голову заговорить с ним или втянуть его в пустую беседу. Далее Пол направлялся в Паккок, к морю, оттуда кружным путем назад, в Юнсювань, потом, прошагав добрую половину острова, на пляж Ло-Со-Шин. Даже в летние выходные он оставался безлюдным. Пол плавал ровно двадцать минут, потом полчаса – в погожие дни и больше – лежал где-нибудь в тени и смотрел на море, с каждым разом все больше проникаясь знакомым пейзажем. Или медитировал, прикрыв глаза. Так оно повторялось изо дня в день. На пустынном побережье можно было не опасаться неожиданностей.

Обратная дорога пролегала по гребню вытянутого холма, откуда открывался вид на канал Ист-Ламма, отделяющий остров от Гонконга. Но редко когда он останавливался, чтобы полюбоваться величественными сухогрузами и задаться вопросом, что и куда они везут. Бродячие коты и бездомные собаки были его единственными спутниками. Остаток дня Пол проводил в саду или на крыше террасы, если не работал в огороде или по дому.

Он не читал газет, не имел телевизора, а о событиях в мире узнавал по радио, которое слушал каждое утро с семи до семи тридцати. Новостную службу Би-би-си. Каждый день, проведенный без общения с людьми, считался у него удачным. Неделя, неотличимая от других и такая же бессобытийная, – счастливой. Так проходило время, не оставляя следов в его памяти.

Но этот день отличался от прочих. Была третья годовщина смерти Джастина. Обычно Пол отмечал эту дату поездкой в Гонконг с восхождением на Пик Виктории. Погода выдалась не самая благоприятная для путешествия, иначе и быть не могло второго сентября в Гонконге. Термометр на входной двери показывал тридцать шесть градусов по Цельсию и влажность девяносто восемь процентов. Город стонал от жары, исходил по́том. Каждый, кому это было доступно, предпочитал пересидеть это время в помещении с кондиционерами.

Пол упаковал в рюкзак третью бутылку воды, надел шорты и легкую рубашку. Чтобы пот не заливал глаза, повязал голову платком, подвернув его надо лбом. Он знал, что предстоящее восхождение потребует напряжения всех его сил. И это несмотря на длинные, мускулистые ноги, натренированные ежедневными многочасовыми прогулками, и твердый, плоский живот атлета. Пол взял в руки палку вместо посоха и медленно побрел вниз, в деревню. Еще не добравшись до переправы, он уже успел вспотеть.

Пассажиров на пароме было немного. Группа пожилых китаянок обмахивалась веерами. Пол встал у перил, надеясь, что близость воды или легкий бриз принесут хоть какое-то облегчение. Но воздух оставался тяжел и неподвижен. Пот струился по спине, груди и ногам. Носки взмокли, как будто Пол бродил по лужам.

Это память два раза в год – в день смерти и рождения сына – гнала Пола в город и на гору. Память об одной маленькой лжи. Ритуал, смысл которого он и сам не вполне осознавал, но тем не менее считал его соблюдение обязательным. Как будто надеялся что-то этим исправить.

Незадолго до смерти Джастин спросил, сможет ли он когда-нибудь снова подняться с отцом на Пик. Высочайшая гора в Гонконге была излюбленным местом его прогулок. Восхождение на вершину, вид на город, гавань и Южно-Китайское море очаровали Джастина уже в двухлетнем возрасте. Пик был местом, где, как считал Пол, мальчик чувствовал себя увереннее. Именно поэтому, по настоянию Джастина, они бывали там каждый сезон в году. Летом, когда гора, благодаря высоте над уровнем моря, предоставляла некоторую, пусть совсем небольшую, защиту от удушающей влажности и давящего городского зноя. Зимой, когда Джастин надевал меховую шапку и варежки, чтобы защититься от пронизывающего холодного ветра и когда они карабкались по тропинкам почти одни. Даже весной, когда вершину окутывали облака и ничего не было видно из-за тумана. Там, наверху, они присаживались на скамейку, и отец объяснял сыну, отчего летают самолеты и плавают корабли и почему двухэтажные автобусы выглядят отсюда крохотными, как игрушки. Почему звезды называются звездами, а солнце солнцем, хотя, как и они, излучает в пространство собственный свет.

Итак, Джастин спросил, сможет ли он когда-нибудь снова подняться на Пик.

– Ну конечно, – отвечал Пол.

– Правда? – Джастин вымученно улыбнулся и оторвал голову от подушки.

Пол смотрел в усталые глаза сына и думал, что на это сказать. Нужно ли Джастину знать правду?

«Нет, Джастин, конечно нет. Ты слишком слаб, а мне не под силу внести тебя на руках на полукилометровую вершину. Тебе не на что надеяться. Мы никогда не будем больше стоять на Пике, считать самолеты и корабли и мечтать о том, что могли бы летать, как птицы, и какать на головы прохожим».

Конечно нет. Такая правда Джастину не нужна. Ни один нормальный человек не скажет такое восьмилетнему мальчику. Но что тогда? Что, если не это?

– Не обманывай меня, папа, – сказал Джастин после объявления диагноза, когда Пол лепетал ему что-то насчет редкой формы гриппа.

Не обманывай. Только правду.

Но и врачи, и Мередит придерживались версии Пола, пока ребенок сам не понял, какая сокрушительная сила бушует в его теле. Что же на этот раз? «Сможем ли мы когда-нибудь снова подняться на Пик?» Речь не о лейкоцитах и эритроцитах, не о гемоглобине и очередном переливании крови. Вопрос прост и требует столь же однозначного ответа: да или нет. Джастин снова взглянул на отца. В глазах застыло недоверчивое: «Правда?»

– Ну конечно, – еще раз повторил Пол и кивнул.

Джастин коротко улыбнулся и снова опустился на подушку.

Маленькая, вполне понятная ложь. Ответ, в правильности которого не придет в голову усомниться ни одному здравомыслящему человеку.

И все же Пол никак не мог простить себе этого. И эта ложь, спустя три года после смерти сына, слезами застилала ему глаза. Он предал Джастина, бросил его одного наедине с его болезнью. Кормил иллюзиями, глупой, идиотской надеждой вместо того, чтобы сказать правду, разделить с ним ее тяжесть и тем самым хоть как-то облегчить эту страшную ношу. Стыд жег ему глаза уже в момент этого кивка головой. Стыд, который нисколько не ослабел с годами, несмотря на раскаяние. Осталось сомнение и вместе с ним гложущее чувство, что в решающий момент Пол повел себя как трус.

II

Пол сошел на берег последним, и сразу же адский грохот вырвал его из воспоминаний. Два пневматических молота дробили кусок асфальта, выли автобусы, изрыгая черные облака выхлопных газов. За забором строительной площадки что-то стучало, визжало и падало так, что закладывало уши. Улицы вокруг кишели людьми, которые куда-то бежали, толкаясь и наступая ему на ноги. Пол будто очутился посреди стремительного потока, увлекавшего его в шахту метро, в черное нутро города, грозящее его поглотить.

Его восхождение не должно было начаться таким образом. Поэтому, выругавшись, Пол подозвал такси и велел отвезти его на конечную остановку трамваев «Пик», откуда начиналась пешеходная дорожка к вершине. Пятьсот метров – высота, в лучшие годы не составлявшая для него проблемы. Он без труда преодолевал ее, иногда с Джастином на спине.

Пол сделал хороший глоток из бутылки, надел рюкзак и двинулся в путь. Узкая тропка вела мимо Мэй-Тауэр и Мэй-Тауэр-II, Бранксом и Бранксом-II и Мейфэр – невообразимо дорогих районов с тридцати-сорокаэтажными небоскребами. Безликие городские предместья, квартиры в которых тем не менее стоили много миллионов гонконгских долларов. В Мейфэре они с Мередит имели две просторные квартиры, которые в апогее бума на недвижимость в 1997 году сумели продать втрое дороже начальной стоимости. Прибыль поделили. Бо́льшая часть доли Пола ушла на покупку дома на Ламме. Оставшуюся сумму он положил в банк и теперь жил на проценты.

Пол свернул на Чатем-Пас, которая увела его в непроходимые тропические джунгли. Тропинка круто поднималась. Пол чувствовал, как напрягаются мышцы стоп, икр и бедер, толкая вверх его семидесятикилограммовое тело. Несколько дней над городом висело серое, словно пепельное, облако. Когда в первой половине дня оно рассеялось и из прорех засветило солнце, воздух наполнился удушливо жарким паром. Лес стоял вокруг сплошной зеленой стеной, городские шумы смешались в монотонный гул, перекрываемый щебетанием птиц и стрекотом саранчи. Пол остановился передохнуть, допил первую литровую бутылку и тряхнул головой, прогоняя мысли. Он старался ни о чем не думать, не вспоминать, не видеть картин прошлого, не вести мысленных диалогов с Джастином. Он и так говорил с ним достаточно долгими бессонными ночами.

От восхода до заката и снова до восхода…

Он хотел просто быть, здесь и сейчас. Просто идти, размеренно переставляя ноги. Воспринимая существование сына как непреложный факт, не вызывающий ни эмоций, ни нервного напряжения. Как оно и есть для большинства родителей.

И это удавалось ему на протяжении почти двух часов. На Файндли-роуд, когда до цели оставалась какая-нибудь пара сотен метров, стало значительно легче. Легким, пружинящим шагом Пол приближался к вершине.

Лугард-роуд вывела его на последний круг. За поворотом показалось кафе, где они обычно пили чай с лимонным пирогом – ритуал, введенный в обиход Джастином. Охлажденный кондиционерами воздух неприятно покалывал, Пола будто втолкнули в морозильную камеру. Потребовалось несколько минут, прежде чем тело привыкло к новой температуре.

В зале было непривычно пусто. В одном углу уединилась парочка, в другом сидел парень в наушниках. Девушка звонила по мобильнику, пожилой мужчина читал «Саут чайна морнинг пост». За их с Джастином столиком у окна сидела женщина, склонившись над картой города. Пол взял чай, кусок пирога и присел рядом, на место, с которым у него было связано так много воспоминаний. Вид на город отсюда открывался фантастический. Именно в том смысле, что Молох внизу казался Полу порождением его собственной фантазии. Высотные дома походили на серые каменные блоки с ровными, как пчелиные соты, рядами окон. В гавани шныряли юркие, как муравьи, суденышки. Трудно было поверить в реальность картины, открывшейся за непроницаемым для звуков толстым оконным стеклом. Автомобили, корабли, вертолеты и самолеты двигались, как в немом фильме.

Пол вспомнил, как прибыл сюда тридцать лет назад. Тогда он не сомневался, что эта английская колония – лишь перевалочный пункт на его пути в Китайскую Народную Республику. Год-два – он не имел намерения задерживаться здесь дольше. Пекин был его конечной целью. Требовалось лишь переждать, пока стабилизируется неблагоприятная после культурной революции политическая обстановка. Но так получилось, что Пол застрял в Гонконге надолго. Отчасти потому, что беспорядки в Китае не стихали. Но главное – он успел сродниться с Гонконгом, обрести в нем родину, даже не вторую, а единственную. Этот город был выстроен руками скитальцев для таких же скитальцев, как он. Отсюда – его нервный ритм, вечное беспокойство, в котором живут все гонимые. Но не от него бежал Пол, когда решил переселиться на остров. Оно, напротив, было отражением его собственной бесприютности и из одиночки делало его частью некоего целого – многоликого, мятущегося тем не менее. Непривычное чувство. Ничего подобного Полу не приходилось испытывать раньше.

– Вы местный или в деловой поездке?

Вопрос прозвучал так неожиданно, что Пол чуть не уронил с вилки кусок пирога. На него смотрела женщина, сидевшая за его столиком. Американка, судя по всему. Кто еще так запросто решится заговорить с незнакомым человеком в общественном месте? Сколько раз досаждали ему в самолетах эти болтливые американцы.

– Я здесь живу, – ответил Пол.

– О-о, любопытно… И как долго, позвольте спросить?

– Тридцать лет, – пробурчал он, всем своими видом давая понять, что не заинтересован в продолжении беседы.

– Тридцать лет! – воскликнула дама. – Бог мой, как вы переносите эту сутолоку?

Странный акцент. Откуда она? Пол скосил глаза на незнакомку. Средний Запад, что-то вроде того… Спортивная фигура, облаченная в светло-коричневый брючный костюм, на шее жемчужное ожерелье. Дама нерешительно поднесла ко рту кофейную чашку. Пол обратил внимание на ее длинные ухоженные пальцы, унизанные множеством золотых колец и перстней с драгоценными камнями. Но вся эта роскошь не могла скрыть от него того факта, что руки женщины дрожали.

Трудно было определить ее возраст. Лицо выглядело моложе, чем руки, но его неестественная гладкость раздражала. Особенно в сочетании с морщинистой шеей, выдававшей, что собеседница Пола далеко не молода. Ей можно было дать и сорок пять, и шестьдесят с равным успехом. Жизнь не оставляет следов на таких ухоженных лицах. Дама была в легких спортивных туфлях, но ее костюм – блуза, жакет – казался не по сезону теплым. Кондиционеры, судя по всему, совсем ее не раздражали, в отличие от Пола. Должно быть, она приехала сюда на такси прямо из отеля и не имела ни малейшего представления о том, что творится на улице.

Пол молчал. Он надеялся, что на этом разговор закончится.

– Как вы переносите эту сутолоку? – повторила она. – Хотя со временем ко всему привыкаешь.

Пол глубоко вздохнул. Не ответить на этот вопрос было бы слишком невежливо.

– Я живу не здесь, а на острове Ламма. Там гораздо спокойнее.

Она кивнула, как будто удовлетворившись этим объяснением:

– Вы, конечно, много разъезжаете по Китаю?

– Раньше да, теперь нет. А вы?

Пол сам себе удивился. Что с ним случилось? С чего вдруг ему вздумалось задать незнакомке этот пустой вопрос? Она, конечно, воспримет его как приглашение к беседе, которого так добивалась.

Теперь она будет рассказывать ему о своих поездках по Китаю, о подругах и муже. О Великой стене и Запретном городе. О странном обычае пукать и чавкать за столом, о детях, которые не носят подгузников и испражняются через прорезь в штанах прямо на улице. А может, вспомнит о небоскребах в Шанхае, дорогих «мерседесах» и «БМВ», которые не ожидала увидеть в социалистической стране. А потом еще спросит, правда ли, что китайцы отрезают головы живым обезьянам и высасывают мозг?

Но, вопреки ожиданиям Пола, дама молчала. Потом впервые взглянула ему в лицо, и он вздрогнул. Что-то знакомое почудилось ему в пронзительном взгляде этих огромных голубых глаз, беспокойных, даже пугливых. Они встречались, в этом не было сомнения. Возможно, всего один раз, но, похоже, совсем недавно. Едва ли не вчера. Но где?

– Мы знакомы? – Собственный голос показался Полу непривычно взволнованным.

– Не думаю, – покачала дама головой.

– Но я точно где-то вас видел. Вы, случайно, не работаете в больнице Королевы Елизаветы?

– Нет.

– Может, в банке? Мою жену зовут Мередит Лейбовиц, вы ее знаете?

– Нет.

Пол лихорадочно напрягал память. Где же это могло быть? Может, в школе Джастина? Что, если его собеседница некоторое время жила в этом городе?

– У вас есть дети?

– Сын, – кивнула американка.

Потом отвернулась, как будто собираясь подняться, но задержалась на полпути и в изнеможении упала на стул. Через некоторое время она предприняла вторую попытку, оперлась о стол обеими руками, но снова села.

– Вам плохо?

– Так, голова закружилась, – одними губами пролепетала она. – Давление… Я плохо переношу здешний климат.

– Воды?

– Да, пожалуй.

Пол направился было к бару, когда за спиной послышался грохот и приглушенный стон. Он оглянулся – американка лежала на полу рядом с опрокинутым стулом.

«Скорая» из больницы Святой Матильды приехала спустя несколько минут, но к тому времени Элизабет Оуэн уже успела очнуться. Бледная как смерть, она присела на стул, откинувшись на стену, и глотнула воды. Пол опустился рядом на корточки.

Ехать в больницу она категорически отказалась. Миссис Оуэн хотела в отель, к мужу. Она всю жизнь страдала от пониженного давления, но сегодня почему-то забыла взять с собой таблетки. Плюс жара и влажность. Ей полегчает, стоит только принять лекарство. В госпитализации нет необходимости. Санитары помогли собрать вещи, и Пол вывел ее к остановке, где, выстроившись рядами, дожидались клиентов такси.

Элизабет Оуэн проживала с мужем в отеле «Интерконтиненталь» в Чимсачёе, что в коулунской части гавани^[2]. Возле такси она уверяла Пола, что сопровождать ее туда не нужно. В машине с ней ничего не случится, подняться в номер ей поможет персонал отеля, а там подоспеет муж. Но Пол настаивал, и она уступила, отблагодарив его чуть заметной улыбкой.

Поездка растянулась на целую вечность. Возле строительной площадки на Пик-роуд они попали в пробку. Бесконечный хвост машин с черепашьей скоростью тянулся в сторону центра. Подъезд к туннелю Кросс-харбор был закрыт, как всегда в эти часы. Они почти не разговаривали. Элизабет Оуэн сидела, прикрыв глаза. Иногда по ее щекам текли слезы, но всхлипываний Пол не слышал. От излишних в данной ситуации вопросов воздерживался. В конце концов, зачем ему вмешиваться? С какой стати его должны волновать проблемы этой женщины? Подобные мысли приходили в голову сами собой, словно по привычке.

В отеле он позаботился о том, чтобы миссис Оуэн проводили в номер и сообщили о случившемся ее мужу. Что еще он мог для нее сделать? Оставить номер своего телефона на всякий случай? При всем желании он не чувствовал себя способным на большее. Слишком утомили его последние несколько часов: за всю предыдущую неделю ему не пришлось столько разговаривать. Пол хотел домой, на Ламму. К себе и своим воспоминаниям.

Элизабет Оуэн. Имя ни о чем ему не говорило. Неужели он ошибся или они все-таки виделись? Но где? Когда? И почему она делает вид, будто они незнакомы? Это была последняя мысль, мелькнувшая в его голове уже на Глостер-роуд, прежде чем глаза сами собой закрылись.

В нерешительности Пол остановился посреди холла. В такси удалось вздремнуть, поэтому он чувствовал себя отдохнувшим. Элизабет Оуэн приходила в себя в номере в ожидании мужа. Пол спросил на ресепшене, который час. Группа девушек и молодых людей в черной униформе посмотрела на него с подозрением. В походных сапогах, шортах и с рюкзаком за плечами, он действительно плохо вписывался в обстановку фешенебельного отеля.

Пол никак не мог решить, что ему делать. Было начало второго, и у него оставалось достаточно времени, чтобы вернуться на Пик и продолжить прерванное восхождение, но он сомневался, хватит ли на это сил. Можно было, конечно, позвонить Кристине и поинтересоваться, успела ли она пообедать. Но она могла принять это за шутку. До сих пор Пол отвергал ее приглашения и вчера откровенно резко разговаривал с ней по телефону. Слишком часто он бывал груб с ней и удивлялся, почему она до сих пор с ним общается. Нет, уж лучше поторопиться на ближайший паром до Ламмы. Он был на Пике и не нарушил традиции. Не его вина, что обстоятельства вынудили его помочь женщине и тем помешали завершить восхождение к вершине. Разве он мог поступить иначе? Но теперь все. Домой, на Ламму.

– Могу я быть вам полезен? – Взгляд менеджера отеля в черном костюме показался ему вызывающим. Обычный вежливый вопрос прозвучал как откровенный намек на то, что гостю пора сматывать удочки. – Хотите чего-нибудь? – продолжал мужчина. – Что я могу для вас сделать?

– Ничего из того, чего бы мне хотелось, – пробурчал Пол, поворачиваясь к выходу.

III

Сигнал мобильника – какую бы мелодию Пол ни устанавливал – был самым ненавистным звуком, потому что означал бесцеремонное вторжение в жизнь. На этот раз Пол услышал его, когда допивал в саду свой утренний чай. Но он был не из тех, кого уже первый гудок заставляет вскочить с места.

Первым делом Пол подумал о Кристине и, не имея ни малейшего желания разговаривать с ней, решил переждать. На некоторое время телефон действительно затих, а потом звонки пошли снова, на этот раз безостановочно.

Тем не менее женский голос в трубке не показался Полу знакомым, равно как и фамилия, которую назвала дама.

– Оуэн, – повторила она. – Элизабет Оуэн, мы виделись вчера, на Пике.

– Простите, плохо слышно, – неожиданно для себя начал оправдываться Пол. – Разумеется, я вас помню. Как вы себя чувствуете?

Она замолчала. В трубке что-то зашуршало, затрещало, как будто говорившая стояла на улице, потом кто-то тяжело задышал – не похоже, чтобы она.

– Алло, – сказал Пол. – Вы в порядке?

– Мне нужна ваша помощь, – ответила миссис Оуэн. – Мы могли бы встретиться?

– Встретиться? – переспросил Пол, не уверенный, что правильно расслышал.

– Да.

– Когда?

– Сейчас.

– О боже… – от неожиданности Пол растерялся, – по правде говоря… прямо сейчас… мне не очень удобно…

– Но это срочно, – раздался взволнованный шепот Элизабет Оуэн. – Пожалуйста, мистер Лейбовиц.

Что такое? Когда он успел назвать ей свою фамилию? Но голос миссис Оуэн дрожал, по временам исчезая, и странным образом казался ему знакомым, как вчера ее лицо.

– Где вы?

– Возле полицейского управления… – На заднем плане снова послышался уличный шум, а потом мужской голос произнес: «В Адмиралтействе^[3], дорогая».

– Через два часа я буду в вашем отеле.

Элизабет ждала его в холле. Сегодня она была еще бледнее, чем он ее помнил. На висках и подбородке под прозрачной кожей проступали синие жилки. Глаза покраснели и опухли, волосы падали на лицо. Она тут же схватила Пола за руки и прижала их к своей груди.

– Спасибо, что пришли, – и тут же кивнула в сторону мужчины. – Мой муж Ричард.

Ричард Оуэн протянул Полу руку. Это был огромный, крепкий мужчина, такого же неопределенного возраста, как и жена. В густых волосах уже блестела седина, но загорелая кожа оставалась гладкой. Будучи ростом за сто девяносто сантиметров, мистер Оуэн имел широкие плечи, мощный корпус – при этом как будто ни единого грамма жира, – пронзительные глаза под кустистыми бровями и очень длинные руки. При звуке его глубокого, низкого голоса Пол невольно вздрогнул.

Супруги подвели его к уединенному столику в холле. Из сплошного огромного окна, простиравшегося как будто на три этажа, на каждом от потолка до пола, открывался вид на Гонконг, словно на туристическом плакате. Они заказали три кофе и виски для мистера Оуэна.

– Мистер Лейбовиц, – начала Элизабет. – Мы с мужем хотели попросить вас кое в чем нам помочь. – Тут она остановилась и сглотнула.

Пол видел, как ей тяжело говорить и каких усилий стоит сдерживать себя, чтобы не разрыдаться.

– Чем же я могу быть вам полезен?

– Мы… мы ищем сына. Он пропал.

Пол почувствовал, как кровь прилила к голове. На мгновение ему показалось, что он теряет сознание.

– Ваш сын? – услышал Пол собственный голос.

– Майкл, Майкл Оуэн, – закивала Элизабет, как будто Пол должен был его знать.

– Что значит «пропал»? – не понял Пол.

– Два дня назад уехал в Шэньчжэнь, с тех пор никаких известий. Должен был вернуться вчера вечером.

– И что ему понадобилось в Китае?

– У нас там фабрика, почти на границе, в провинции Гуандун, – объяснил Роберт, видя, что жене изменяет голос. – Он должен был обедать у нашего партнера по бизнесу, господина Тана… Виктора Тана… но так у него и не появился.

Пол не знал, что сказать. Сердце вдруг подскочило к самому горлу. Ему хотелось успокоить миссис Оуэн, объяснить ей, что она волнуется напрасно, что все, конечно же, прояснится в ближайшие несколько часов. Но он молчал, горло словно сдавило. В голове вертелась все та же фраза: «К сожалению, вынужден вам сообщить…»

– Утром мы побывали в полиции, но толку, похоже, мало. Вы единственный, кого я знаю в этом городе. Вчера вы сказали, что живете здесь долго, и я подумала… – Она не закончила фразу. Подняв глаза, Пол не смог вынести ее умоляющего взгляда. – Я боюсь, так боюсь, понимаете… – шепотом добавила Элизабет и ударилась в плач.

Ричард Оуэн беспокойно заерзал в кресле. Было видно, что слезы жены сильно на него подействовали. Он хотел было положить ей на плечо руку, но Элизабет дернулась, стряхивая ее. Тогда он перевел взгляд на Пола, словно ища у него мужской поддержки, но тот смотрел в сторону.

– Мне кажется, ты преувеличиваешь, дорогая, – услышал Пол его низкий, рокочущий голос. – Майклу тридцать лет, он взрослый мужчина… Он вот-вот позвонит, не сомневайся.

Похоже, он сам не верил своим словам.

Пол попытался сосредоточиться. Знакомых в полиции Гонконга у него больше не осталось. Оба английских инспектора, с которыми он общался, вскоре после возвращения колонии Китаю добровольно вышли на пенсию и уехали в Европу. Был еще, правда, Дэвид Чжан, комиссар из отдела убийств, но тот работал в Шэньчжэне.

Но если с иностранцем в Шэньчжэне что-то случилось, он должен знать.

– У меня друг в шэньчжэньской полиции, – сказал Пол. – Я позвоню ему и сегодня же, в крайнем случае завтра, сообщу вам о результатах. К сожалению, это все, что я пока могу для вас сделать.

Элизабет Оуэн кивнула, ее муж одним глотком осушил бокал виски. Они еще долго молчали, прежде чем проститься. Потом Оуэны побрели к лифту, низко опустив головы. Передвигались они медленно, одно время Полу даже показалось, что Роберт подволакивает левую ногу. И сразу этот великан показался ему маленьким и жалким.

Выйдя из отеля, Пол прогулялся в порту по ближайшему променаду и присел в тени на скамейку. Безусловно, поиски Майкла Оуэна – хлопотное и кропотливое дело, но не помочь Элизабет он не мог. Слишком хорошо был ему знаком этот страх. Тем не менее позвонить Дэвиду он не решался. Они разговаривали не далее как вчера, и Полу казалось странным, даже смешным, уже сегодня спрашивать его о судьбе какого-то иностранца. Он и сам не понимал почему. Кроме того, что-то удерживало его от вмешательства в дела посторонней для него семьи. Может, позвонить Кристине? Ее советы порой оказывались ценными. Не раз и не два было достаточно одного ее намека, одного короткого вопроса, чтобы расставить все по своим местам.

– Пол?

В голосе нескрываемая радость. Конечно же, его номер был забит в ее мобильник.

– Я не вовремя? Может, перезвонить позже?

Глупый вопрос. Из ее рассказов он знал, что единственный офис бюро путешествий «Уорлд уайд трэвел» представляет собой тесную комнатушку, где, кроме Кристины, работают еще две девушки и ни на секунду не смолкает телефон. Где-то на заднем плане Пол слышал женские голоса, время от времени прерываемые звонками.

– Нет, все в порядке. Одну минуту, пожалуйста.

Она спросила у клиента на другом конце провода номер и дала обещание перезвонить в ближайшее время.

– Ты где, на Ламме?

Голоса на заднем плане заговорили еще громче.

– Нет, я в гавани, возле «Интерконтиненталя».

– Где? – В первый момент в ее голосе было больше удивления, но следующая фраза прозвучала с откровенной обидой, как она ни старалась это скрыть. – Что ты там делаешь? Я думала, тебе нужно одиночество…

Кристина приглашала его поужинать сегодня вечером. Она полагала, Полу пойдет на пользу немного отвлечься от воспоминаний. Но он был на этот счет другого мнения, и приглашение показалось ему верхом бесчувственности. Он не хотел отвлекаться, раз уж об этом зашла речь. Как не хотел нагружать себя работой, чтобы скоротать время. Время – первый враг воспоминаний. Чем быстрее оно бежит, тем сильнее они стираются.

– Мы могли бы встретиться, – робко предложила Кристина. – Я выделю часок на чашечку кофе с тобой.

– Где?

– Здесь, в Ваньчае. Заберу тебя возле метро, чтобы ты не заплутал в толпе.

– Не знаю.

По мере продолжения разговора Пол все больше убеждался, что этот звонок был непростительной ошибкой. Она и не думала о том, чтобы ему помочь. Всегда одно и то же. Черт дернул его с ней связаться.

– Тогда можем пересечься позже и…

– Нет! – оборвал он. – Думаю, мне будет лучше вернуться на Ламму.

Она замолчала. На заднем плане снова заговорили, послышались звонки, кто-то назвал ее имя.

– Сегодня вечером я могла бы приехать на Ламму, поужинать с тобой в «Сампане» и…

– Нет! – Теперь он не боялся ее обидеть. – Нет, ни в коем случае, – повторил он. Как будто опасался, что она приедет без его разрешения и подстережет его в укромном месте.

– Пол, как с тобой тяжело.

– Я знаю, Кристина, мне жаль… Пока, я позвоню тебе позже.

Ему не нужна подруга. Он давно уже не чувствовал в себе силы любить. Надоело разочаровываться и разочаровывать других. Он просто хотел быть один.

IV

Они познакомились на Ламме в дождливый зимний день. Он совершал свою ежедневную прогулку, она искала деревню Сокквувань и паромную переправу, чтобы вернуться в Гонконг. Начался сильный дождь, и Пол укрылся под козырьком смотровой площадки, откуда любовался свинцово-серыми волнами с белыми барашками пены. Когда она подошла к нему сзади и заговорила, Пол вздрогнул от неожиданности.

– Простите…

На нем, как и на ней, были непромокаемые походные сапоги, темно-зеленый дождевик с низко надвинутым на лоб капюшоном. С носа свисала капля, к щеке прилипла мокрая прядь. Перед тем как найти это укрытие, он успел промокнуть.

Вода струями стекала по ее спине. Она робко приблизилась к незнакомцу, который никак не желал подвинуться, чтобы уступить ей единственное сухое место, и смотрел на нее так, словно здесь ее не должно было быть.

– Простите, не хотела вас пугать… – робко повторила женщина.

Он молчал. Ей казалось, что его лицо вот-вот покроется трещинами, как автомобильное стекло от удара. Никогда в жизни ей не приходилось видеть лица, которое с такой точностью отражало бы малейшее изменение настроения. Ей захотелось взять незнакомца за руку, подвести к скамейке и посидеть там рядом с ним, полюбоваться бушующим морем. Кто знает, может, тогда он смог бы подобрать подходящие случаю слова. Но скамейки нигде не было, дождь лил, она замерзла, а до парома оставалось всего сорок минут.

– Простите, как мне пройти в Сокквувань?

– Вам не за что извиняться, – ответил он, как будто не расслышав вопроса.

– Но мне показалось, я вас испугала.

– Испугали.

– Вот за это я и извинилась. Мне жаль…

Он долго смотрел на нее, прежде чем кивнуть. Как будто размышлял над тем, стоит ли ее прощать.

– Мне нужно в Сокквувань, – повторила она. – Я правильно иду?

– А зачем вам туда?

Она удивилась. Может, он плохо понимал ее английский? Ее вопрос был прост и требовал такого же однозначного ответа.

– Мне нужен паром до Гонконга.

– Идите по этой дороге прямо, – кивнул он. – Одну гору пропустите, деревня за следующей.

– И долго мне идти?

Незнакомец слушал дождь, который все сильнее барабанил по крыше павильона, и морщил лоб.

– При такой погоде? – заметил он меланхолично. – Думаю, порядочно.

Он произнес это по-кантонски. Женщина коротко рассмеялась, сама не зная почему. Был ли это мелодичный, спокойный голос незнакомца, так не подходящий грубым, срывающимся звукам ее родного языка, или его манера разговаривать, глядя мимо собеседника, что так рассмешило ее.

– Мой-паром-уходит-через-сорок-минут, – почти пропела по-кантонски женщина. Она говорила медленно, растягивая гласные, чтобы на этот раз он точно ее понял. – Думаете-я-успею?

– Все-зависит-от-того-как-быстро-вы-бегаете, – в тон ей пропел он.

Давно она не смеялась так громко. Незнакомец же оставался серьезен. Лишь спустя несколько минут на его лице мелькнуло подобие улыбки. Тогда она еще не понимала, какое это чудо.

Некоторое время они вместе пережидали дождь. Он поинтересовался, что погнало ее на Ламму в такую паршивую погоду, и она ответила, что сама спрашивает себя о том же. Подруга советовала ей как-то здесь прогуляться, но она, похоже, приезжала сюда осенью. Женщина рассказывала о воскресных походах на Лантау и по Новым Территориям, и как прекрасен полуостров Сайкун с его побережьем, и что она и не подозревала, что в Гонконге столько лесов и заповедников. Пол давно никого не слушал так внимательно. Женщина смотрела на него серьезно, как будто действительно открывала ему что-то важное, и словесный поток не иссякал, как переполненная дождем река.

Женщина говорила, как много значат для нее эти поездки, потому что она коротает дни в крохотном офисе в обществе двух сотрудниц и одного стажера. Бюро путешествий «Уорлд уайд трэвел» вынуждено довольствоваться площадью в тридцать квадратных метров, включая кухню и складские помещения. Она рассказала о своем двенадцатилетнем сыне Джоше, который с некоторых пор отказывается сопровождать ее в этих поездках, предпочитая проводить выходные в обществе приятелей или за видеоиграми. Что она устала спорить и убеждать его и как бывает трудно найти подход к современным детям. Она говорила долго, до темноты, и только тогда заметила, что вымокла насквозь и замерзла. Женщина выглядела так жалко, что Пол не мог не предложить ей отогреться у него дома.

Несмотря на непрекращающийся дождь, они шагали быстро, он впереди, она сзади, пытаясь спрятаться от пронизывающего ветра за его спиной. Она следовала за ним и когда он обогнул Юнсювань, с паромной переправой, и когда пересекал долину, и вместе с ним карабкалась по склону холма. Она молчала, когда они вышли на тропинку, которая становилась все уже и темнее, по мере их приближения к садовым воротам, за которыми открылся не видный с тропинки дом, окруженный непроходимой стеной растительности.

Пол проводил гостью на второй этаж, где она сняла мокрые вещи и по его совету приняла горячий душ. Она почувствовала, как в ней пробуждается желание, впервые за долгие годы, и решила, что снова одеваться не стоит, что он немедленно потащит ее в спальню, в постель. Ему не потребовалось бы ее уговаривать, хватило бы малейшего намека, жеста.

Но вместо этого Пол продолжал греметь на кухне посудой.

Он дал ей белое полотенце, шелковую мужскую рубаху с длинным рукавом, пуловер, ношеные спортивные штаны и шерстяные носки – все не по размеру большое, но сухое и теплое. Она осторожно спустилась на первый этаж, состоявший из маленькой прихожей, лестницы и двух больших вытянутых комнат. В одной стоял длинный китайский стол из розового дерева и восемь стульев, а на задней половине два дивана и еще один старый простенький столик. Пол был выложен темно-красной квадратной плиткой, на белых стенах между окнами развешены китайские каллиграфии. В каждом углу росло по пальме в желто-голубых китайских кадках. Ей сразу бросился в глаза царивший в комнатах порядок. Все до последней газетки, бумажки или DVD лежало на своих местах. Пол и столы блестели, будто протертые руками усердной филиппинской горничной.

Гостья вступила в комнату, где хозяин дома громыхал посудой. Помещение выглядело пустым, если не считать старинной деревянной кушетки возле окна в сад и свадебного китайского шкафа из окованного латунью красного дерева. К комнате примыкала открытая кухня-столовая с деревянной стойкой, на которой дымились две чайные чашки и две тарелки. В нос ударил запах имбиря и лимонника.

Кристине еще не доводилось бывать в столь загадочном доме. Судя по обилию дорогого китайского антиквариата, у его хозяина водились деньги. Почему же он жил на Ламме, а не в Мид-левелсе или Рипалс-Бей, как большинство богатых иностранцев? Или это всего лишь загородный дом? Кантонский хозяина был безупречен, но ничто в квартире не выдавало присутствия китайской жены или подруги. Как же он его выучил? Не похоже, чтобы он жил один. Она заметила в гардеробе детскую куртку, резиновые сапожки и ростовые метки с датами на двери. Голос хозяина прервал размышления гостьи:

– Хотите чего-нибудь? Я приготовил суп и горячий чай.

– С удовольствием.

При виде ее – в рубахе с многократно подвернутыми рукавами, слишком просторными для тонких изящных рук, – он не смог сдержать улыбку. Она почувствовала, как застучало сердце. Одного взгляда, намека было бы достаточно…

Ужин оказался превосходным. Таким же супом из овощей и свинины ее кормила в детстве бабушка.

– Очень вкусно, спасибо. Вы сами это приготовили?

– Да, еще вчера. Сегодня только разогрел.

– Вы часто готовите?

– Каждый день.

Кристина, как ни силилась, не смогла вспомнить никого из своих знакомых, кто готовил бы сам. У всех ее подруг для этого имелись филиппинские кухарки и горничные, а по воскресеньям было принято обедать в ресторанах. Кулинарных же способностей ее супруга, как и большинства гонконгских мужчин, не хватало и на приготовление более-менее приличной рисовой каши.

– Для вас, наверное, готовит филиппинка, – вдруг предположил он. – А по выходным вы обедаете в ресторане… – (Она подавила улыбку.) – А ваш муж…

– Я в разводе, – поспешила заметить она.

– А ваш бывший муж не способен сварить и более-менее приличную рисовую кашу.

Когда ее в последний раз так смешил мужчина?

– Вы знаете Гонконг и превосходно говорите по-кантонски, – заметила она.

– Превосходно для гвейло^[4], вы имеете в виду.

– Нет, я имела в виду просто превосходно. Где вы научились?

– В Гонконге.

Она наблюдала, как он ел, низко склонившись над миской и шумно втягивая губами суп, как китаец.

– Вы здесь родились, ведь так?

– Почему вы так решили?

– Ну…

– Потому что я чавкаю за столом, готовлю китайский суп и говорю по-кантонски, – ответил за нее он. – Но это как раз свидетельствует об обратном. Много ли вы видели иностранцев, которые выросли или родились здесь и питали бы при этом хоть малейший интерес к местным обычаям, языкам и культуре, даже если их отцы владели здесь фирмами или служили британской короне? – Он подлил чая себе и ей и продолжил: – Нет, я родился в Германии, моя мать немка, а отец американец. Я приехал в Гонконг в семьдесят пятом году, из Вьетнама через Бангкок, и с тех пор живу здесь.

– На Ламме? – спросила она удивленно.

– Нет, в городе. На Ламму я переселился два года назад, вскоре после развода.

Вопросы так и роились в ее голове. Что он делал во Вьетнаме? Что пригнало его в Гонконг? На какие деньги он купил этот огромный дом? На что он живет? И почему именно на Ламме – острове, который привлекает иностранцев разве как место воскресных прогулок?

– Вам здесь не одиноко?

Он покачал головой.

– Вы живете один?

Он посмотрел ей в глаза, пристыженно, как будто она застала его голым.

– Иногда да, иногда нет.

Кристина вспомнила детские сапожки в прихожей, но от расспросов воздержалась.

– А вы? – спросил он после продолжительной паузы.

Впервые за долгое время Кристина встретила человека, который проявлял к ней совершенно бескорыстный интерес. Который не ждал от нее ни повышения оклада, ни новых видеоигр, ни туров со скидками. При нем ей не надо было надевать маску – матери, сестры, бывшей жены или босса. Он просто сидел и слушал ее, качая головой, время от времени подливая чай и задавая вопросы. Она рассказывала о католической школе в Гонконге и о своей учебе в Ванкувере. О том, как трудно директору маленького туристического бюро находить клиентов в век Интернета, особенно если при этом приходится одной воспитывать ребенка. О вечерах, когда она, без сил, засыпала перед экраном включенного телевизора и Джош или Тита будили ее посреди ночи. О воскресных ужинах с мамой, которые были ей в тягость и которых она, как воспитанная гонконгская дочь, не могла избежать. Она рассказывала о разводе и бывшем муже, у которого была любовница по другую сторону китайской границы и ребенок, о существовании которых долгое время Кристина не подозревала. Муж содержал их еще до развода с Кристиной, а она удивлялась, почему им вечно не хватает денег. Ведь не от хорошей жизни им пришлось продать маленькую квартирку в Коулун-Тонге и машину, хотя дела в туристическом бюро шли тогда вполне сносно. Но Кристина ни о чем таком не подозревала, точнее, как признавалась себе позже, просто не желала думать. Она доверяла мужу, который находил вполне удовлетворительное объяснение каждой своей поездке в Китай. И когда до нее дошли первые слухи о его изменах, она просто не желала им верить и защищала его перед подругами и мамой. Но муж предал, обманул, унизил ее. Она повторяла это без тени жалости к себе. Доверие – всегда риск. Позже родственники говорили, что она сама виновата во всем, что вела себя как наивная девочка. Из-за этих упреков Кристина на несколько месяцев прекратила всякое общение с ними. Но измена мужа не отучила ее верить людям, пусть даже кое-кто и считает ее дурой. Как будто доверие – это глупость. Как будто у нас есть выбор.

Комната погрузилась в темноту, когда словесный поток гостьи наконец иссяк. Пол едва различал ее силуэт на фоне окна, сверкающую цепочку на шее. Он выглядел усталым, как будто сам говорил все это время. Они долго молчали, и все вокруг дышало умиротворенной, торжественной тишиной.

Кристине все еще было бы достаточно малейшего намека, жеста…

Наутро он проводил ее до парома. Дождь к тому времени закончился, свет фонарей отражался в лужах. Несмотря на непогоду и холод, ресторан в Юнсюване был полон, голоса и смех разносились по всей деревне. В гавани покачивались на волнах рыбацкие лодки.

Паром прибыл вовремя. Прощание вышло немногословным. И хотя о повторном свидании речи не было, у Кристины осталось чувство, что она рассталась с близким человеком, рядом с которым ей было по-домашнему уютно и спокойно.

V

Всю ночь Пол ворочался с боку на бок, мучаясь желудком, как будто переел или заглатывал пищу, не разжевывая, и теперь живот вздулся и урчал, протестуя против такого с собой обращения. Пол не понимал, что могло послужить тому причиной. Он ничего не ел, кроме своего супа, который не мог ему повредить.

О сне нечего было и думать. Пол лежал на футоне и смотрел в потолок. Мерно гудел вентилятор, роились комары, пытаясь обнаружить дырку в москитной секте. Потом в оконное стекло с новой силой забарабанил дождь. За истекший день Пол выслушал и выговорил больше, чем за последние несколько месяцев. Разумеется, он не мог отказать замерзшей женщине в горячем душе и тарелке теплого супа. Но почему она не ушла сразу после этого? С другой стороны, насколько Пол помнил, он ни разу не намекнул ей, что она засиделась. Почему же, вместо того чтобы сразу выпроводить незваную гостью, он стал рассказывать ей о том, как появился в Гонконге и даже упомянул разводе с Мередит. Чем было объяснить этот странный приступ болтливости? Равно как и то внимание, с которым он ее слушал. Слушал и переспрашивал, причем по многу раз. Зачем? Так ли ему все это было интересно? Теперь ему не по себе от этой странной попытки сближения с незнакомой женщиной. Он как будто перешел некую невидимую границу, предал кого-то или потерял что-то для себя очень ценное.

«Как будто доверие – это глупость. Как будто у нас есть выбор…»

Разумеется, выбор есть всегда, хотел он возразить ей, но промолчал.

Он вспоминал, как она сидела перед ним в полумраке, ее короткую стрижку, смуглую, как у всех гонконгских женщин, кожу, изящные, но мускулистые руки, длинные пальцы, и не мог не отдать должного ее красоте. В ушах до сих пор отдавался теплый, низковатый голос, придававший мягкости резким звукам кантонского языка и необычную мелодичность английскому. Слишком много всего оставил в его памяти вчерашний день, и Пола это смущало.

Он чувствовал, как в нем поднимается волна отвращения. К собственной болтливости, к этим дурацким вопросам, к своему непонятному интересу, к ее голосу.

Он услышал его и в следующее воскресенье, когда занимался на террасе своими пальмами. Кристина У стояла у ворот и звала его по имени. Сначала тихо, а потом все увереннее и громче. Пол не отвечал. Она смолкла, обошла вокруг дома и позвала его снова, уже без особой надежды, судя по голосу. Пол затаился, пока ее шаги не смолкли в отдалении.

Всю неделю Пол размышлял о том, что будет делать, если она появится еще раз. Одно время он решил впустить ее в дом, угостить чаем с разными вкусностями или пригласить на прогулку и поесть в Сокквуване приготовленной на пару рыбы, но уже в следующий момент разозлился на себя за эту мысль. Нет, он укажет Кристине на дверь, даст понять, что не желает видеть ее у себя дома ни сейчас, ни в будущем. Чем больше он думал, тем более правильным ему казалось это решение. Как будто у него был выбор. Этой женщине нет места в его мире.

Но лишь только он снова услышал ее голос, сердце забилось сильнее. Пол опять спрятался, правда на этот раз сам толком не знал от чего. Одно время он чуть было не встал, чтобы ответить ей, перегнувшись через перила, но что-то в нем восставало против этого. Так он и сидел в своем укрытии, скорчившись, словно парализованный, и почувствовал невероятное облегчение, когда она ушла. Зато потом на Пола навалилась непонятная усталость, не отпускавшая всю неделю.

В следующее воскресенье он появился в деревне только ближе к полудню, когда прибывают паромы с туристами из Гонконга, и, вопреки привычке, долго сидел на террасе «Сампана», глядя на толпу сходивших на берег пассажиров. Лишь встретившись с ней глазами, он понял, что означала эта его блажь.

Этот день они провели вместе. Он выдался необыкновенно теплым для этого времени года. В безоблачном небе, пронизанном ярким солнцем, чувствовалось дыхание весны. Они молча гуляли, потом пили чай на террасе, где, преодолев робкие сомнения, Пол начал рассказывать о себе. Кристина спросила, как он из Германии попал в Америку, и Пол вполголоса несколько раз повторил ее вопрос, как будто хотел таким образом лучше уяснить для себя его смысл.

С чего или кого он должен был начать? С отца по имени Аарон, этого сумасшедшего еврея из Нью-Йорка или из Бруклина – отец всегда настаивал на этом уточнении. С этого чудака, попавшего в Европу американским солдатом и – надо же! – именно в Мюнхене нашедшего свою любовь в лице дочери активиста социал-демократической партии? Или с матери, Хейделинды, для которой эта любовь стала чем-то вроде запоздалого протеста против расистских законов национал-социалистов. Никакого другого объяснения этому браку Пол найти не мог, так мало его родители подходили друг другу.

Отец здорово поплатился за любовь к немке. Семья из Нью-Йорка поставила его перед выбором: они или она, и, когда он выбрал немку, порвала с ним окончательно. На похоронах отца Пол оказался единственным его родственником.

Вспомнил он и тот весенний день 1962 года, когда его родители, не вдаваясь в объяснения, вдруг объявили о решении переехать в Нью-Йорк, в Манхэттен, Нижний Ист-Сайд. Эта сцена до сих пор стояла у Пола перед глазами. Аарон Лейбовиц, бледный, с заострившимся носом и плотно сжатыми губами, сел за стол на кухне, вернувшись с работы, и велел собираться. Мать, по своему обыкновению, вытерла руки о передник и, ни слова не говоря, вышла из комнаты. Отец встал, положил ему на плечо руку, пробормотал что-то насчет того, что ему жаль, и отправил его помогать матери паковать чемоданы.

Пол тогда промолчал, но он мог бы возразить отцу, что жалеть не о чем, во всяком случае ему, совсем наоборот. Сама идея переезда – не важно куда – очень понравилась мальчику. На что мог рассчитывать в послевоенном Мюнхене сын американского еврея и дочери функционера социал-демократической партии? «Соци-швайн» или «еврейский выкормыш» – какое из этих двух прозвищ было для него менее обидным? Пол так и не вспомнил, как ни старался, никого, по ком мог бы тосковать в Америке. Кроме разве бабушки с дедушкой, но и на их счет он, положа руку на сердце, сомневался. А Генрих, его единственный друг и сосед по парте, умер за год до того от слишком поздно диагностированного воспаления легких.

Они сорвались с места уже через две недели.

Кристина слушала, не задавая лишних вопросов. Возможно, именно поэтому Пол и продолжал рассказывать. Кристина не имела привычки ни комментировать услышанное, ни перебивать собеседника неуместными остротами. В отличие от Мередит, которая делала и то и другое, демонстрируя при этом и такт, и хорошее чувство юмора. Поначалу Пол восхищался ею, но потом это стало действовать ему на нервы. Когда же он заметил, что его рассказы стали для нее не более чем возможностью лишний раз показать себя с выгодной стороны, то почти перестал с ней разговаривать. Кристина была другой. Пол чувствовал, как глубоко она понимала и то, о чем он говорил, и его молчание. Но осознавать это ему было одновременно и радостно, и тревожно.

Пол размышлял о том, как много замалчивалось в его семье и какой тяжестью давило на него это молчание. Невысказанное было своего рода семейной святыней. Он рассказал о шестидневном путешествии из Гамбурга в Нью-Йорк, за время которого ни мать, ни отец не произнесли ни слова.

– Сколько помню, мы торчали на палубе. Стояли у борта, смотрели на море и молча строили планы на новую жизнь. Отец, я думаю, мечтал о процветающем бизнесе, который заставил бы его забыть о долгах и банкротстве, принудивших нас к бегству из Германии. Мать – о спокойной семейной жизни, а я – о школе, в которую входил бы без дрожи в коленях, и о хорошем друге.

Пол сделал паузу, чтобы дать Кристине возможность высказаться по поводу услышанного, но она оказалась достаточно умна, чтобы промолчать.

– Но уже через неделю я понял, – продолжал Пол, – что и в новой жизни мне суждено остаться чужаком. Нью-Йорк шестидесятых заклеймил меня «наци», «маленьким гитлером». При этом, конечно, моих обидчиков мало заботило, что я Пол Лейбовиц, что мой отец еврей и сражался против немцев. Стоило мне открыть рот, акцент выдавал меня с головой. И это привело к тому, что я стал открывать его все реже и заговаривать, только когда этого настоятельно требовали обстоятельства. Но даже и в этих случаях нерешительно и крайне неохотно.

Тут он оглянулся на Кристину, испугавшись, что та его высмеет. Она кивнула, приготовившись слушать дальше. Но вместо этого Пол встал и принялся расхаживать по террасе.

Кристина вела себя безупречно: не перебивала его и ни словом не выразила ни понимания, ни сочувствия. Почему же он вдруг замолчал? Ответа на этот вопрос Пол не знал.

Когда, уже возле парома, она спросила номер его телефона, он сделал вид, что не расслышал. И не поднялся с футона, когда на следующие выходные Кристина снова появилась возле садовых ворот.

Он понимал, что оскорбляет ее, но сил на разговоры не осталось. Предыдущие выходные так вымотали Пола, что он страдал всю неделю. Кристина пару раз позвала его, постояла несколько минут, растянувшихся для Пола в вечность, и ушла. На следующее утро он обнаружил в почтовом ящике ее визитку. Через десять дней он ей позвонил.

Так прошло полгода. За счастливыми воскресеньями тянулись долгие, тоскливые будни, когда Пол мог вынести ее голос разве только по телефону и каждый раз просил ее не приезжать в ближайшие выходные, а потом шел к парому и стоял возле пирса, мучимый страхом, что она проигнорирует его просьбу.

О Джастине он ей почти не рассказывал и не стремился к физической близости. Один только раз они лежали вместе в постели, и это продолжалось всего несколько минут. Пол неподвижно смотрел в потолок. Он думал о том, что давно пора положить конец их отношениям. Должно быть, только ангельское терпение Кристины и мешало ему сделать это. Она молча сносила перепады его настроения и ни разу ни в чем не попрекнула. И ничего не требовала. Почему?

– Потому что я знаю, ты и без того отдаешь мне все, что можешь в данный момент, – был ее ответ.

– И тебе этого достаточно?

– Надеюсь, что время работает на меня.

При этих словах Кристина робко улыбнулась.

Как будто доверие – это глупость.

Как будто у нас есть выбор.

VI

Спустя несколько часов после разговора с Оуэнами Пол все так же сидел на скамейке в гавани и не мог решиться спросить своего друга из полиции о судьбе американца по имени Майкл.

Пол достал мобильник. Номер Дэвида Чжана наверняка забит в память, нужно только добраться до него через все эти приложения, дополнения, настройки, программы и функции. Не с первого раза Пол попал на нужную кнопку. Наконец в трубке раздались гудки.

– Алло!

Полу становилось легче, стоило только услышать низкий, прокуренный голос Дэвида.

– Это я. Не помешал?

– Ты? Ты не можешь помешать и сам знаешь об этом.

– Где ты? – спросил Пол. – У тебя есть на меня время?

– Сижу напротив полицейского управления с миской отвратительной китайской лапши. Тяжкое испытание.

– Ты один?

– Что за вопрос? Ты когда-нибудь видел, чтобы китаец обедал в одиночестве? Нет, вокруг меня…

– Ты с коллегами, я имел в виду?

– Нет.

В нескольких предложениях Пол рассказал Чжану о своей встрече с Оуэнами. Закончив, он с нетерпением ожидал реакции Дэвида, но слышал только уличный шум и незнакомые мужские голоса на заднем плане. Кто-то двигал стульями, кто-то чертыхался.

– Алло, Дэвид, ты еще здесь?

– Разумеется. Я только расплатился и подыскал тихое местечко, чтобы нам с тобой спокойно поговорить. Как ты смотришь на то, чтобы навестить меня?

– Как прикажешь тебя понимать? – не поверил своим ушам Пол.

– Буквально.

– С удовольствием, конечно… когда-нибудь. – Пол смутился, все еще неуверенный, что понял Дэвида правильно.

– Ты так давно у меня не был, с тех пор многое изменилось.

– Да, но ты знаешь, как неохотно я покидаю Ламму.

– Может быть, сегодня вечером? – неожиданно предложил Дэвид.

Сегодня вечером? Пол не поверил своим ушам. Что это нашло на Дэвида Чжана?

– Ты понимаешь, чего от меня требуешь? – не выдержал Пол.

– Я ничего не требую, просто приглашаю лучшего друга на ужин.

– Это очень мило с твоей стороны, Дэвид, но мне сложно выбраться даже в Гонконг, не говоря уже о Шэньчжэне. Каким образом ты себе это представляешь?

– Успокойся. Мы встретимся на вокзале, вместе закупимся и поедем ко мне. Потом я все приготовлю, мы поужинаем, и я снова отвезу тебя на границу и посажу в поезд.

Можно было подумать, что Дэвид приглашает в гости беспомощного старика-отца. Пол медлил с ответом. Дэвид дышал в трубку.

– Всего на пару часов, – добавил он. – Ты успеешь. В конце концов, ты же поднимался на Пик.

– Хм…

С таким приятелем, как Дэвид, не соскучишься.

– Когда ты в последний раз видел Мэй? Она будет страшно рада.

Полу и в самом деле нравилась жена Дэвида. И они не виделись уже несколько лет, если не считать похорон Джастина.

Шум на заднем плане пропал. Как видно, Дэвиду удалось найти укромный уголок.

– Кроме того, у меня к тебе разговор. Не телефонный, – многозначительно добавил Дэвид.

– Что-нибудь случилось?

– Да, кое-что подслушал в коридорах управления.

– Насчет Майкла Оуэна?

– Как сказать… Утром в лесопарке Дайтоулин обнаружен труп. Судя по всему, иностранца.

Хунхам. Тайвай. Шатин. Поезд Коулун-Кантонской железной дороги мчался от станции к станции. Пол сидел между двумя подростками в синей школьной форме, которые, как загипнотизированные, смотрели каждый в свой «геймбой». Он все еще не был уверен, что поступил правильно. Дэвид как будто все рассчитал точно, и у Пола были все основания больше доверять его уверенному голосу, нежели своим страхам. Кроме того, он хотел помочь Элизабет Оуэн. Он должен был по крайней мере попытаться что-нибудь для нее сделать.

Рынок Тайпо. Тайво. Эти названия были из другой жизни. Когда-то он часто ездил в этом направлении. И не только в гости к Дэвиду, в Шэньчжэнь, но и просто, на выходные, чтобы хотя бы на несколько часов вырваться из нервного ритма Гонконга. Он приезжал сюда с Венди Ли, когда еще думал, что у их любви есть будущее. Два года подряд они проводили на Новых Территориях почти все праздники. Странствовали, жили в палатке, занимались любовью на горячем песке ночного Сайкунского побережья, а потом при свече мечтали о ребенке. В Сайкуне они и расстались. Венди Ли призналась Полу в любви и сказала, что очень благодарна ему, потому что ни с одним мужчиной она не смеялась так, как с ним. Через три дня она вышла замуж за человека, которого ей подыскали родители. До этого Пол и не подозревал о его существовании. Сколько лет прошло с тех пор и что сталось с тем Полом, который умел так веселить женщин? Куда девались завтраки в постель? Пикники на побережье при свечах и вся его страсть? Когда все это закончилось, неужели со свадьбой Венди? Или когда он жил с Мередит? Может, после смерти Джастина? «Это было в другой жизни» – вот любимая из его отговорок. Но сколько жизней может быть у человека? Две? Три? Что, если она только одна?

Пол выглянул в окно. Тайпо было последним поселением на их пути, дальше тянулись покрытые лесами холмы Новых Территорий. Лишь изредка мелькали в зелени уединенные крестьянские дворы. Сложенные из листов жести хижины, загоны с курами, утками и гусями, небольшие рисовые поля. Все как и тридцать лет назад.

Но вот поезд замедлил ход, и место рисовых полей тут же заступили бесконечные заборы с колючей проволокой, дороги, машины и бетонные дома до самого неба, которые теснились, как деревья в лесу. Резкий толчок – и вагон встал. Люди уже теснились у выхода, словно боялись не успеть.

Увлекаемый толпой, Пол пошел вверх по лестнице. Людской поток нес его сквозь слабо освещенные коридоры, к пункту паспортного контроля. Пол вставил в автомат гонконгскую идентификационную карту и уже через несколько секунд миновал турникет. Через зал ожидания он вышел на привокзальную площадь и позвонил Дэвиду.

– Ты уже здесь? – удивился тот. – У меня остались кое-какие дела в участке. Хочешь – подожди, а нет – встретимся в четыре в кафе «Старбакс». Это за углом моего дома. Потом сходим за продуктами, и я что-нибудь приготовлю. Идет?

– Да, где это кафе?

– В «Сити Плаза». Это большой торговый центр.

– От вокзала далеко?

– Совсем нет. Едешь на метро по первой ветке до станции «Кэсюэгуань». Дальше выход D, на южную сторону Шеннан-Чжун-роуд. Поднимаешься по улице до торгового центра. Справа будет «Сейбу», японский магазин, слева «Чиллаут-лаунж». «Кентукки фрайд чикен», «Пицца Хатт» – ты все увидишь…

– Дэвид, ты шутишь?

– А что?

– «Чиллаут-лаунж»?

– Я же говорил, Пол, здесь многое изменилось.

Пол вздохнул.

– Может, тебе будет лучше подождать меня на вокзале? – услышал он голос Дэвида.

– Да, наверное, так будет лучше.

– Тогда встретимся на привокзальной площади. Я буду там через сорок пять минут.

Пол присел на скамейку. Когда он в первый раз пересек эту границу? Должно быть, летом восьмидесятого, незадолго до того, как Дэн Сяопин объявил этот невзрачный городишко особой зоной социалистической экономики. Пол пешком прошел по мосту Лоу, арендовал на вокзале велосипед – ни такси, ни автобусов тогда и в помине не было – и покатил по омытым муссонным ливнем дорогам, мимо свиноферм и убогих лачуг.

Тогдашний Шэньчжэнь жил доходами от рисовых полей и рыболовного промысла. Прохожие в синих или зеленых форменных костюмах эпохи Мао провожали иностранца долгими взглядами. Стоило ему остановиться, как вокруг собирались люди и каждый норовил потрогать его пальцем. Двое мальчишек – Пол как сейчас помнил их лица – робко погладили черные волоски на его руках.

Когда Пол зашел в общественный туалет, снаружи собралась толпа, с нетерпением дожидавшаяся его возвращения. В дощатом домике, спустив штаны, сидело над дырками в полу множество китайцев. Полу навсегда запомнились крики, огласившие помещение при его появлении. Двое мужчин от ужаса чуть не провалились в дырки. На любопытных снаружи это подействовало как сигнал к штурму. Ринувшаяся вовнутрь толпа едва не разнесла двери. Не успел Пол оглянуться, как уже стоял посреди пропахшего мочой и экскрементами сарая, окруженный галдящими китайцами. Поначалу они старались соблюдать дистанцию, но когда это стало невозможно, приблизились к нему вплотную. Пол чувствовал их дыхание на своей коже. Толпа глухо бормотала. Тогда Пол владел кантонским еще не настолько, чтобы понимать каждое их слово, но фразы «классовый враг» и «чертов шпион» разобрал отчетливо.

Постепенно их лица помрачнели, любопытство сменилось выражением враждебности. Пол хотел выйти, но мужчины плечом к плечу встали у двери, загородив ему путь. Впрочем, из-за тесноты они не смогли бы его выпустить, даже если бы очень того захотели. Пол вспотел. Неожиданно раздался резкий мужской голос, заставивший толпу умолкнуть. В дверях стоял полицейский. Он огляделся и, увидев Пола, приказал каждому, кто не имеет нужды использовать туалет по назначению, покинуть это место.

Сарай опустел в считаные секунды, и Пол остался один на один со своим спасителем.

Некоторое время они молча разглядывали друг друга. Полицейский был тощий, в не по размеру широкой форме. Судя по всему, ровесник Пола. Мягкие черты лица никак не вязались с его грозным голосом.

– Ну вот, – сказал полицейский, – теперь вам никто не помешает. Надеюсь, туалетная бумага вам не потребуется, у нас ее нет.

Так Пол впервые познакомился с Чжаном Линем, которого позже прозвал Дэвидом. В тот день началась их двадцатипятилетняя дружба. В лучшие времена Пол едва ли не каждый день ездил в Шэньчжэнь, а потом, когда китайцам облегчили проезд в Гонконг, и Дэвид нередко навещал его на Ламме. После смерти Джастина Дэвид был единственный, чье присутствие Пол мог вынести. Он появлялся на Ламме регулярно, раз в шесть недель. Вместе они пили на террасе чай, играли в го или шахматы, слушали музыку. В первый год Дэвид каждое воскресенье варил огромную кастрюлю супа, который Пол ел потом целую неделю. Дэвид, как никто другой, умел молчать и слушать. Как умный человек, он понимал, что в горе Пола нет и не может быть утешения, а значит, не стоит и пытаться.

За это Пол был ему безмерно благодарен. В противном случае он попросил бы его больше не приезжать. За весь день они могли перекинуться парой-тройкой фраз. Тем не менее спустя несколько недель Дэвид снова стоял у ворот его дома.

Они не виделись вот уже больше месяца, и при мысли о новой встрече Пола охватывало радостное чувство. Он встал, высматривая друга в толпе, и узнал его еще издали. Дэвид как будто хромал, синяя форменная куртка и ботинки выглядели слишком поношенными для комиссара полиции, к нижней губе прилипла потухшая сигарета.

Они коротко обнялись. Полу было достаточно взглянуть в глаза Дэвиду, чтобы понять, что значит для того эта встреча. Эту обоюдную радость, не нуждавшуюся ни в громких словах, ни в широких жестах, Пол испытывал только в присутствии Дэвида.

– Мне всегда приятно видеть тебя, но сегодня особенно, – засмеялся Чжан. – Ты голоден? Пойдем за продуктами?

– С удовольствием.

Они пересекли привокзальную площадь и направились к станции метро. Открытая всего несколько недель назад, она была такой безлюдной и сверкающей, будто впервые принимала пассажиров.

В последнем вагоне они были одни. Пол в изнеможении опустился на алюминиевое сиденье.

– Ты и не представляешь, что у нас творится, – глухо пробормотал Чжан. – Все носятся, будто приговоренные к публичной самокритике или к обнародованию своих банковских счетов. Даже градоначальник разволновался.

– Что такое?

– Что такое? В парке найден мертвый иностранец, и, как мы полагаем, не просто турист, которого хватил удар во время прогулки. Это инвестор, предприниматель из Америки, который поддерживал производство китайских лампочек, резиновых сапог и Санта-Клаусов, за что и поплатился жизнью. Это как бы… – он замялся, подыскивая слова, – в общем, можно представить себе, под какими заголовками подадут это известие газетчики США и Гонконга.

– Ну… – протянул Пол, – разве что Гонконга… А что известно о погибшем?

– Иностранец. Европеец или американец. Около тридцати лет. Рост метр восемьдесят восемь, волосы светлые. Личность не установлена, бумаг при нем не нашли. Причина смерти неизвестна, результаты вскрытия будут только завтра. Его обнаружили сегодня утром два садовника в лесопарке Дайтоулин, на берегу маленького озера. С проломанным черепом как будто, но это уже слухи. Я еще не беседовал с теми двумя.

– Тебя включили в следственную группу?

– Без понятия. Ты ведь знаешь, они привлекают меня неохотно. Кроме того, боюсь, расследовать там нечего.

– А если это и вправду убийство?

– Тогда мне, конечно, придется поработать. Описание подходит под твоего Майкла?

Пол наморщил лоб.

– Не знаю. Я не спросил Оуэнов, как выглядит их сын.

Дэвид громко застонал:

– Из тебя никогда не получится комиссар полиции.

– Но возраст подходит. Отец Майкла, во всяком случае, высокий блондин, и…

Пол замолчал. Он вспомнил Элизабет Оуэн, ее обморок, слезы, молчание ее супруга. Теперь у него почти не осталось сомнений, что убитый иностранец и есть их Майкл. Пол уже видел перед собой ее наполненные ужасом глаза. Он тряхнул головой, прогоняя неприятное видение. Где-то внутри поднималась волна непонятного страха, который давил грудь, словно загоняя его в раскаленную жестяную трубу.

– Пол?

Очевидно, Дэвид заметил его минутное недомогание.

– Да?

– Еще одна станция. Ты все успеешь. Сейчас пойдем за продуктами, а потом я займусь готовкой. Как насчет острого мафо-тофу, баклажанов в кисло-сладком соусе, пок-чой на пару, горьких арбузов во фритюре и мисочки тофу-супа?

– Звучит, во всяком случае, потрясающе.

Они сошли на следующей станции и, пешком преодолев бесконечную лестницу, чуть живыми вышли на свет божий. Пол зажмурился и прикрыл ладонью лицо. Окруженная тучами пыли, в двух шагах от него прогрохотала бетономешалка и, сметая все на своем пути, повернула на строительную площадку.

Этот город не имел ничего общего с Шэньчжэнем его воспоминаний. В самом деле, когда он в последний раз навещал Дэвида? Еще с Джастином, до его болезни, то есть четыре или пять лет назад. Но уже тогда давали о себе знать последствия экономического бума. Шэньчжэнь менялся на глазах. Теперь же Пол с трудом узнавал эти места. Метро, широкие проспекты, множество машин, высотных домов, толпы людей. Когда он впервые прибыл сюда, в Шэньчжэне проживало пятьдесят тысяч человек. Сколько их сегодня? Семь миллионов? Десять? Двенадцать?

Торговый центр «Сити Плаза» пропустить было невозможно. Гигантский блок из стали, стекла и бетона, каких Пол немало насмотрелся в Гонконге. Даже фонтан казался копией гонконгского оригинала. Пол и Дэвид пересекли площадь и вышли на улицу, где стоял дом Чжана. Постепенно Пол стал узнавать этот квартал. Мусульманский ресторанчик на углу, где они часто сидели. У его дверей, как и раньше, стоял обсыпанный мукой молодой человек, который месил и раскатывал тесто и без спешки нарезал свежую лапшу. Рядом когда-то была сапожная мастерская, но теперь ее место занимало небольшое здание. У его входа, украшенного красными лампочками, за конторкой стоял хорошо одетый мужчина и рядом две женщины в темно-красных вечерних платьях.

Пол было подумал, что в здании открыли ресторан, а мужчина отвечает за парковку. Но за дверями не просматривалось ни зала, ни столиков. Только узкая мраморная лестница, ведущая на второй этаж. Фронтон нижнего этажа был сплошь из стекла. Вдоль стены сидело не меньше двух десятков накрашенных женщин в разноцветных платьях. Они напомнили Полу огромных плюшевых медведей, каких во времена его детства продавали старьевщики на Кони-Айленд.

– Добро пожаловать, господин, – заверещал мужчина за конторкой. – У нас хороший выбор. Только войдите…

Дэвид прошел мимо, не обратив на зазывалу ни малейшего внимания.

– Это еще что? – спросил его Пол.

– Может, перехватим пельменей, пока суд да дело? – вместо ответа предложил Дэвид.

– По мне, так с удовольствием, – кивнул Пол.

Он слушал Дэвида вполуха и все удивлялся, как изменился этот старый квартал. Куда девались продуктовые лавки? Где услужливый портной, пришивавший пуговицу прежде, чем Пол успевал достать для него юаневую купюру из кармана брюк? Где дантист, на чьей двери висел плакат с изображением выдернутого зуба?

Они свернули в узкий переулок, где раньше всегда покупали фрукты и овощи. Теперь здесь теснились парикмахерские и салоны красоты, перед которыми курили, ели и красили ногти полураздетые женщины. При виде Пола самые молодые из них приосанивались, выставляя вперед грудь. Остальные провожали мужчин скучающими взглядами. Но все они были достаточно опытны, чтобы понять без слов: здесь рассчитывать не на что. На стене висела реклама грудных имплантатов, якобы американских. Под ним была приклеена листовка шэньчжэньской полиции с телефонным номером отдела защиты прав потребителей.

Дэвид увлеченно обсуждал рецепт супа из горьких арбузов с владелицей последней на их пути овощной лавки. Пол потянул его за рукав. Он чувствовал себя маленьким мальчиком, который отчаянно пытается привлечь к себе внимание заболтавшегося отца.

– Что здесь произошло? – шепотом спросил он Дэвида, когда они отошли от лавки. – Что сталось с твоим кварталом?

Дэвид остановился, склонил голову набок и поглядел на Пола так, словно не понимал, о чем он.

– Что тебя так удивляет? Хочешь, запишу тебя к парикмахеру? Он сделает скидку, я у него постоянный клиент.

Пол посмотрел на него с недоумением. Лишь тронувшая губы Дэвида едва заметная усмешка выдавала, что он шутит. Пол ценил его тонкий китайский юмор, но каждый раз терялся в подобных ситуациях, не будучи в состоянии понять, насколько его друг серьезен.

– Нет, спасибо.

– Хорошо, – кивнул Дэвид. – По правде говоря, здесь не самые лучшие мастера. Я имею в виду, в моем квартале. Как я слышал, по крайней мере, – добавил он после паузы.

– А куда подевались сапожник и дантист?

Дэвид коротко рассмеялся:

– Мне ли объяснять тебе законы капитализма? Аренда возросла втрое, даже вчетверо. Сутенеры платят, остальным не по карману. В нашем доме мы единственная нормальная семья. Три первых этажа полностью заняты борделями.

– И комиссар Чжан живет между ними?

– Над ними, если быть точным.

– Как смотрит на это Мэй?

– Как-то мы заикнулись домовладельцу, что хотим съехать. Он очень испугался. «Ни в коем случае, товарищ Чжан! Останьтесь, пожалуйста!» Разумеется, арендная плата тут же упала на тридцать процентов. Компенсация за шумное соседство. Мэй это убедило, ты знаешь мою жену. Когда же он узнал, что я буддист и медитирую на крыше, тут же установил там зонтик от солнца. Мне кажется, им спокойнее в одном доме с полицейским. Здесь нас вежливо приветствуют, причем не только меня и Мэй, но и нашего сына. Ну а переезжать придется куда-нибудь на окраину, квартиру в центре мы не потянем. Уж лучше так…

– И сколько вы с этого имеете? – не удержался от вопроса Пол.

Чжан смерил его долгим взглядом:

– Кто это «вы»?

Тон его голоса неприятно кольнул Пола. В самом деле, как он мог так неосторожно сформулировать вопрос.

– Я не имел в виду никого конкретно, ты знаешь.

Дэвид усмехнулся. Эта усмешка словно поднялась откуда-то изнутри, тронула губы, потом щеки, глаза, пока все лицо не осветила улыбка. Такая по-детски безмятежная, что Пол невольно позавидовал.

– Даже не знаю, что тебе на это ответить. Судя по тому, на каких машинах ездят мои коллеги и в каких квартирах они живут, не так мало. Но, смакуя вино, не забывай о лозе, которая дает его.

– Древняя китайская мудрость?

Дэвид кивнул:

– Модернизированный вариант. «Updated», как сказал бы мой сын.

Они направились к мяснику. И пока Дэвид выбирал фарш для ма-по, Пол провожал глазами проститутку, уводившую клиента вглубь парикмахерского салона. Это было незаконно, но никто даже и не пытался создать видимость уважения к закону. Почему бездействовали полицейские? Куда смотрел секретарь партийной ячейки этого квартала?

VII

Дэвид ловко нарезал баклажаны кубиками, высыпал в миску и щедро посолил. Потом маленьким ножичком настрогал свежий имбирь и чеснок и измельчил два пучка зеленого лука. Парой ловких движений удалил из арбуза косточки, покромсал тофу, достал из буфета стручки горького перца, пасту чили и ферментированные черные бобы в стеклянных баночках. Перец сычуань он прокалил на сковородке, потом медленными, ритмичными движениями перетолок его в ступе в мелкий порошок. Пол установил в углу раскладной столик и три табуретки и, сидя на одной из них, наблюдал за действиями друга.

Когда-то много лет назад он перечислил на листе бумаги вещи, ради которых стоит жить. «Наблюдать, как Дэвид готовит пищу, а потом есть ее» было первым пунктом его списка.

Пол не знал никого другого, кто бы вкладывал в готовку столько любви и смысла.

На кухне Дэвид почти не говорил. Не отвечал на вопросы, ничего не слышал и не замечал входивших гостей. Он с головой уходил в мир пряностей, масел, соусов и сковород. Мэй с Полем пришли к выводу, что готовка была для него своего рода формой медитации, частью его веры. Кое о чем из своей жизни Дэвид предпочел бы не вспоминать и тридцать лет спустя. Во всяком случае, вслух. Ни с женой, ни с лучшим другом. Где им было понять, что еда никогда не была для него делом обычным, повседневным? Что он завидовал каждому, кто мог принимать пищу без благоговейного трепета? Что не мог взять в рот ни кусочка тофу или курятины, ни даже рисового зернышка, не вспомнив при этом о Ли, У, Хоне и других членах бригады, в составе которой, как и многие дети времен культурной революции, был послан когда-то в горы помогать крестьянам.

Он провел там шесть долгих лет. Вдали от родителей, в полной изоляции от остального мира. Все эти годы они питались рисом. А когда его не хватало, ведь неумехи-горожане были крестьянам не столько подспорьем, сколько обузой, – травой, кореньями и корой. Сколько их тогда поумирало от болезней и истощения? И все на лоне природы, которая щедра только по отношению к тем, кто умеет пользоваться ее дарами. За шесть лет не прошло ни единого дня, чтобы Дэвид не вспоминал о пельменях своей матери. Не о матери, которую почти забыл, а о ее пельменях.

С тех пор каждый прием пищи стал для него праздником. Маленькой победой жизни над смертью, любви над ненавистью, прекрасного над безобразным, добра над злом. И чем больше он вкладывал в готовку, чем вкуснее получалась еда и изысканнее аромат, тем сладостнее была эта победа. Мог ли он смотреть на перец как на необязательную добавку к жаркому или супу? Мог ли видеть в анисе, кориандре, гвоздике или имбире всего лишь пряности, корректирующие вкус? Если бы все было так просто. На его глазах красные гвардейцы до смерти забили старика Ху только за то, что он добавил в свою безвкусную похлебку несколько зерен душистого перца. Потому что эти самые зернышки – гнусный пережиток его буржуазного прошлого – стали доказательством его неисправимости, неспособности принять революцию. Все должны есть одинаковый суп. Что он себе вообразил, в конце концов? Как он мог позволить себе такое, безумный старик? Буржуазный выкормыш, до революции работавший поваром во французском ресторане в Шанхае? Приправы! Да, он приправлял до сих пор, без тени раскаяния. Как будто перец был формой его протеста против нового варварства.

Красные гвардейцы били его на глазах у всей деревни. Смотрели все: женщины, мужчины, старики и дети – и никто не заступился. Наоборот, все кричали: «Смерть контрреволюционеру Ху!», «Никакой пощады предателю!». И шестнадцатилетний Дэвид вместе со всеми. И когда ему в руку дали палку, ударил.

Три зернышка душистого перца, как это объяснить? Старика забили насмерть из-за трех зернышек, кто в это поверит?

И только поставив еду на стол, Дэвид Чжан расслаблялся. Белые кубики тофу, как драгоценные камешки, лежали на блюде под слоем маслянистого перечного соуса. Баклажаны – как и должно быть – размягчались до консистенции крема. Пок-чой, слегка припущенный с чесноком, сохранял первоначальную свежесть. Дэвид пробовал овощи глазами, прежде чем ощутить их вкус на языке. А арбуз! Сколько оттенков зеленого цвета мог он насчитать на его корке – местами светло-салатной, местами почти прозрачной, местами насыщенной до черноты, совсем как рисовые поля незадолго до уборки урожая? Дэвид любил его горечь. Этот вкус подавлял все остальные, но раскрывался во рту не сразу и оставался надолго, если только перец сычуань не перебивал его.

Старик Ху гордился бы им.

Дэвид подождал, пока остальные не попробуют, и только после этого взял в рот кусочек. Пол закатил глаза:

– Превосходно…

Мэй согласно кивала:

– Ну вот, сейчас я опять понимаю…

– … почему вышла за меня замуж, – закончил ее мысль Дэвид.

Мэй закатила глаза. Знала ли она, что значат для Дэвида эти восторги?

Дэвид попробовал кусочек мапо-тофу, своего любимого блюда, тут же ощутив во рту характерный дымный аромат и только потом вкус перца сычуань, который ожег язык и губы и на мгновение притупил вкусовые рецепторы, опалил гортань и даже заложил уши.

– Тебе стоило бы открыть ресторан, – пробормотал Пол с набитым ртом.

Дэвид ответил ему чуть заметной усмешкой. Это было риторическое замечание, своего рода ритуал, и ответ на него тоже не менялся.

– Слишком опасно.

Они рассмеялись. Мэй и Пол посчитали это шуткой и сразу вспомнили о скандальных посетителях, пьяных драках и алчных полицейских. Дэвид же подумал о старике Ху и о том, как быстро в Китае меняются времена.

– Не без того, но зарабатывал бы ты, по крайней мере, прилично, – заметила Мэй, дожевывая кусочек баклажана.

Неподкупность Дэвида Чжана была обычной темой их супружеских споров. За двадцать пять лет службы в шэньчжэньской полиции Чжана не раз обходили при раздаче чинов. Инспектор отдела убийств – вот все, чего ему удалось добиться за долгую карьеру. Последний раз его повышали пятнадцать лет назад. Официально считалось, что препятствием продвижения по служебной лестнице для Чжана стала его религиозность. Дэвид был буддист и не думал этого скрывать. В восьмидесятые годы, в эпоху «религиозных чисток», его исключили из коммунистической партии. Потом, много лет спустя, не раз предлагали вступить в нее снова, но Чжан отказывался.

Однако главной причиной неблагодарности начальства к заслугам Дэвида была его непробиваемая неподкупность. Чжан не только отказывался вымогать деньги с владельцев ресторанов, отелей, баров и магазинов, а также покрывать за плату нелегальных рабочих. Он вежливо, но категорично отвергал как подношения наличными деньгами в конвертах, так и взятки натурой – сигаретами, виски, – даже если это были подарки на китайский Новый год. Свой ежедневный обед в уличном ресторане, сразу за зданием полицейского управления, он оплачивал из собственного кармана.

Мэй принципиальность мужа давно встала поперек горла. Комиссарского жалованья и зарплаты секретарши, пусть и в филиале такой солидной иностранной фирмы, в которой работала Мэй, явно не хватало, чтобы реализовать все предоставляемые новой экономической эпохой возможности. Тем более что часть ежемесячного семейного дохода уходила на содержание престарелых родителей в Сычуани и на добровольные пожертвования на строительство буддистского храма. Чжаны так и не приобрели ни собственной квартиры, ни машины. Последняя оказалась им не по карману даже во времена автомобильного бума, когда многие весьма среднего достатка китайцы обзавелись иномарками. Компьютер в доме Чжанов, равно как и видеокамера, и телевизор, и цифровой фотоаппарат, были местного производства. А сумка Мэй «Прада», ремень «Шанель», как и джинсы «Левис», кроссовки «Адидас» и спортивные штаны «Пума» ее сына, – дешевейшими китайскими подделками известных брендов.

Но Мэй смирилась бы и со всем этим хламом в доме, и с изматывающей беготней за ним по магазинам. Гораздо важнее было другое: Чжаны не могли отправить своего сына ни в одну из недавно открывшихся частных школ. Из секретарш своего отдела Мэй была единственной, кто не пользовался услугами репетиторов. Единственной! Понимал ли Дэвид, что это значит? Те, кто не имел денег на дорогие школы, вечерами отвозили детей на курсы иностранных языков, чтобы те изучали там английский или хотя бы получили диплом. Но Чжанам было не по карману даже это.

Как получилось, что пятнадцатилетнему Чжену ломали жизнь моральные принципы его отца? Чем, собственно, по мнению Дэвида, должен был после школы заниматься его сын? Какое будущее готовил ему неподкупный папа? Можно сколько угодно корчить из себя праведника, но не за счет же благополучия собственной семьи! Еще Конфуций возложил на родителей ответственность за образование детей, раньше Мэй не забывала напоминать об этом мужу. Когда же поняла, что мудрецы для того не авторитет, на много недель погрузилась в изучение буддистских трактатов, чтобы хотя бы с их помощью образумить Дэвида. Однако бывший принц Сиддхартха был явно не из тех проповедников, с чьей помощью можно оправдать вымогательства и «левые» деньги в конвертах, пусть даже и во имя высоких целей. Напротив, он считал корыстолюбие первой причиной человеческих страданий. Именно поэтому, полагала Мэй, его религия не имела никаких шансов прижиться в Китае.

Выходило, что ее муж – одиночка, отщепенец. Напрасно Мэй взывала к его благоразумию. В конце концов, что плохого в том, чтобы самому, хотя бы отчасти, добирать то, чего тебе явно недоплачивает государство? На это Дэвид возражал ей, что не правительство, не партия, не начальство, а мы, мы сами отвечаем за содеянное нами, и ни один из наших поступков не останется без последствий.

Однако с некоторых пор он перестал спорить и что-либо ей доказывать. Просто говорил, что он, Дэвид Чжан, никогда не возьмет взятки. Потому что думает о будущих жизнях. Пусть тот, кому охота возродиться змеей или японцем, портит себе карму ради денег. После этой фразы Мэй становилось ясно, что ее супруг шутит, а значит, дальнейшие препирательства бессмысленны.

Иногда их дискуссии затягивались и заканчивались тем, что Мэй по целым дням не разговаривала с мужем. Вероятно, она бы давно развелась с ним или заменила бы кем-нибудь из своего немецкого начальства. Но честность, несгибаемость, мужественность Дэвида как раз и были теми его качествами, за которые она его любила. Мэй не могла злиться на него по-настоящему. Дэвид читал это в ее глазах, даже в те минуты, когда они сверкали гневом. И еще он знал: на Мэй можно положиться. И это придавало ему мужества и силы противостоять искушениям и угрозам.

Сейчас Дэвид молча наблюдал за тем, как Пол царапает ложкой опустевшую миску из-под мапо-тофу, время от времени поднимая на него исполненный благодарности взгляд. Как здорово было снова видеть его на этой кухне! Мэй не понимала, почему Пол так сдержан. Ей казалось, что самым правильным в его положении было с головой погрузиться в жизнь со всеми ее радостями, ведь только так и можно противостоять большому горю. Дэвида же, напротив, восхищало постоянство, с каким его друг чтил память своего умершего сына.

Пол взглянул на часы и ужаснулся. До одиннадцати оставалось совсем немного, а ему никак нельзя было опаздывать на последний поезд. Вместе с Дэвидом они почти добежали до метро и уже пересекали площадь перед торговым центром, когда у Чжана вдруг зазвонил мобильный. Комиссар взглянул на дисплей и принял вызов. По ходу разговора лицо его быстро мрачнело. Время от времени он вставлял реплики на диалекте провинции Сычуань, которого Пол не понимал. Завершив разговор, Дэвид снова повернулся к своему гостю:

– Извини, это был Ву, наш патологоанатом. Он родом из Чэнду и готовит самый лучший мапо-тофу из тех, что я пробовал. Невероятно вкусный! Он мой друг, и я просил его связаться со мной, как только хоть что-нибудь прояснится. Обследование не закончено, но слухи о проломанном черепе уже подтвердились. Кроме того, множественные переломы на левой руке, правая вывихнута. Похоже, этот иностранец дорого продал свою жизнь. Остальное узнаем завтра.

Оставшийся до метро отрезок Шеннан-роуд они пробежали молча.

– Проводить тебя до границы? – спросил Дэвид.

– Не надо, сам доберусь. Неужели я выгляжу таким усталым?

– Довольно измотанным, если честно. – Дэвид внимательно посмотрел на друга.

– Так оно и есть, – кивнул Пол. – Слишком суетный выдался день для отшельника.

– Тем не менее не мог бы ты выполнить еще одну мою просьбу? Когда завтра будешь звонить Оуэнам, спроси у них, пожалуйста, не травмировал ли их сын когда-нибудь левое колено?

– А что?

– У убитого большой шрам на левом колене. Похоже, остался после операции. Ву подозревает несчастный случай или спортивную травму.

VIII

Ночью городской шум превращается в шепот. В воде красно-синими змейками мелькают отражения неоновой рекламы. Одинокая шхуна или буксир пересекает акваторию порта. Волны устало бьются в гранитные стены набережной. До утра этот участок моря словно замыкается в себе, превращаясь в озеро. Постепенно гаснут белые огни в окнах офисных башен, как будто кто-то задувает одну за другой свечи. Даже уличное движение замирает. Пара часов после полуночи – вот весь отдых, который может позволить себе город.

Пол стоял у пирса, от которого отходили паромы на острова, и размышлял, что ему делать дальше. На последний паром он опоздал. Нечего и думать о том, что он сможет найти лодочника, который согласился бы доставить его на Ламму ночью. Между тем переночевать в этом городе Полу было не у кого. В нерешительности он присел на спускавшиеся к воде мраморные ступени. Ему удалось немного вздремнуть в поезде, и теперь он чувствовал себя отдохнувшим, хотя и не вполне здоровым. Теплый ветерок ласкал лицо. Он дышал не бензином, а морем и сладковато-пряным запахом тропиков. В том чувствовалась жизнь. Пол задумался над тем, что именно так придало ему бодрости. Впечатления последних часов? Ужин в компании Дэвида и Мэй, которых он всегда так рад видеть? А может, это судьба Майкла Оуэна так заботила его, а он не решался в этом себе признаться? Или на него подействовал Шэньчжэнь – с его запахами, музыкой, лицами, – так непохожий на Гонконг? Разбередил воспоминания, те самые, которые Пол считал так глубоко погребенными, что и двух жизней мало, чтобы до них добраться?

Китай! Другая сторона земного шара. Лучшая. Более справедливая.

Восьмилетним мальчиком он впервые прочитал книжку о маленькой принцессе Ли Си и ее отце, правителе могущественного королевства Мандала. Ли Си была первой девочкой, в которую влюбился Пол. В ее стране жил призрачный великан и росли чудесные деревья и цветы самых невероятных форм красок и при этом прозрачные. Растения из стекла! И еще там текли реки, над которыми раскачивались подвесные фарфоровые мосты. Многие из них были с крышами, украшенными тысячами серебряных колокольчиков, которые сверкали в лучах рассветного солнца и звенели при малейшем дуновении ветра. В столице королевства, городе Пине, улицы кишели фокусниками и акробатами, чесальщиками волос и чистильщиками ушей, а также столетними резчиками по слоновой кости, даже на старости лет не оставившими своего ремесла. Маленький Пол мечтал о путешествии в далекую Мандалу, но отец объяснил ему, что такой страны не существует. Есть другая страна – Китай, которая тоже лежит по ту сторону земного шара и окружена неприступной стеной. В ней еще есть Запретный город, в котором когда-то жили ее короли.

И тогда Пол стал мечтать о Китае. Эту страну населял низкорослый народ, поэтому там не могло быть мальчишек на голову выше Пола, а значит, никто не осмелился бы, выплюнув на его глазах жвачку, заставить его проглотить ее. В Китае никого бы не волновало, что отец у него еврей, а мать немка. В Китае родители никогда не ссорятся, а среди детей очень легко найти настоящего друга. Вообще люди там дружелюбнее, честнее и умнее, чем в любой другой стране мира. Иначе как бы они изобрели порох, компас и писчую бумагу?

Китай! Уже одно слово действовало на него магическим образом. С каким благоговением рассматривал Пол китайские иероглифы, водил пальцем по причудливо изгибающимся линиям, старательно перерисовывал себе в тетрадь. Что же это за народ, который вместо обыкновенных букв использует такие сложные рисунки? В чьем языке слово меняет значение в зависимости от высоты голоса, которым оно произнесено? По выходным, когда его одноклассники играли в бейсбол, Пол уезжал в Чайна-таун и подолгу бродил там. Он ловил обрывки китайских фраз, стараясь воспроизвести их про себя и угадать значение – так сильно очаровывал его этот язык.

Позже Пол дни напролет просиживал в публичной библиотеке неподалеку от Томпкинс-сквер-парка. Там, в обществе почтенных стариков и старушек, которые зимой громко кашляли и сморкались в огромные, как наволочки, платки, он изучал труды Марко Поло, Конфуция, Лао-цзы и Мао. Мальчик мало что понимал из прочитанного, но верил: эти книги помогут ему попасть в Китай, а значит, все остальное не важно.

Много лет спустя Пол понял, как мало общего имели эти фантазии с реальностью, но прощание со страной детства оказалось на удивление безболезненным. Китайская действительность восьмидесятых годов – времени, когда страна осторожно открывала границы, знакомясь с остальным миром, – была настолько захватывающей, что необходимость в фантазиях сразу пропала. С рождением Джастина интерес Пола несколько поутих, а после объявления диагноза угас совсем. Предложения Дэвида вместе посетить Пекин или Шанхай решительно отклонялись. Китай больше не был ему нужен. Так ли? Еще несколько часов назад он с уверенностью повторил бы эту фразу, но теперь…

Пол выбирал отель, до которого легче всего мог бы добраться пешком. Поразмыслив, направился в сторону отеля «Мандарин ориентал».

Гудел кондиционер, глухо бормотал холодильник. Не сразу донеслось до Пола истошное верещание мобильника, который, похоже, заливался уже целую вечность.

Пол открыл глаза, пытаясь нащупать перед собой москитную сетку. Лишь через пару минут он вспомнил, где он находится. Мобильник смолк, чтобы спустя секунду заверещать снова.

Увидев на дисплее незнакомый номер, Пол сразу вспомнил об Оуэнах и отклонил вызов. Сейчас ему ни с кем не хотелось разговаривать. И меньше всего с Оуэнами.

Часы показывали 7:15. Боль раскаленной иглой вонзилась в мозг, отозвавшись во всем теле, как будто он вчера перепил. Разве он заходил в бар отеля? Пол не помнил. Он перевернулся на другой бок, натянул одеяло до подбородка и уснул снова.

Проснувшись во второй раз, он почувствовал себя еще хуже. Боль в голове прошла, но что-то будто сдавливало ему грудь. Он постарался расслабиться, но воздуха не хватало. Было жарко, хотя работал кондиционер, и Пол всю ночь мерз под тонким одеялом. Полу было страшно, он боялся разговора с Элизабет Оуэн. Боялся новых впечатлений. Голосов. Запахов. Людей. И он чувствовал, лежа в чужой постели, как этот страх растет с каждой минутой.

Пол встал и позвонил Кристине. Ее голос действовал на него успокаивающе. Да, она может выкроить для него минутку. Что за вопрос? Кристина предложила встретиться через час, пообедать вместе.

До Ваньчая Пол решил доехать на метро и направился к станции на Стэтью-сквер. Но чем глубже он спускался под землю, тем тревожнее становилось на душе. Когда в толпе на платформе кто-то толкнул его локтем в спину, Пол не выдержал и поспешил обратно, на улицу. В трамвае, в первом ряду второго этажа, нашлось свободное место у окна. Пол сел. Прохладный ветерок тут же осушил мокрое от пота лицо.

Лестничная клетка сто сорок второго дома по Джонсон-роуд оказалась еще теснее, чем офис туристического бюро «Уорлд уайд трэвел», и гораздо грязнее, чем Пол мог вообразить со слов Кристины. В бюро две сотрудницы в наушниках, перекрикивая друг друга и глухо гудящий кондиционер, договаривались с клиентами. На столах громоздились кипы бумаг. Стены украшали выцветшие календари авиакомпании «Катай-Пасифик», с видами Таиланда, Шри-Ланки, Вьетнама и японских пагод. В помещении не было даже окон, и Пол удивился, как Кристина выдерживает день в этой тесноте и сутолоке. Она пригласила его присесть, но единственный в кабинете стул оказался занят газетами и брошюрами. Кристина рассмеялась, и все страхи Пола испарились, как приведения при первом крике петуха.

Она предложила ресторан «Димсам» неподалеку от бюро и так ловко лавировала в потоке уличной толпы, что Пол едва за ней поспевал.

Зал был огромным, как стадион, и таким же шумным. Все места оказались заняты. Стоило какому-нибудь столику освободиться, как к нему устремлялась толпа, будто в нем было что-то особенное. После коротких переговоров с официантом они проследовали за ним мимо огромных аквариумов в дальнюю часть зала, где обнаружилось несколько столиков на двоих. Пока Кристина делала заказ, отмечая блюда крестиками в меню, Пол рассказывал ей о поездке в Шэньчжэнь и телефонном звонке, который разбудил его сегодня утром.

– И чего ты от меня хочешь? – Теперь голос Кристины звучал строго, почти раздраженно. – Совета?

– Может быть, – вздохнул Пол.

– На твоем месте я объяснила бы этим людям, что, к моему величайшему сожалению, ничем не могу им помочь. Об остальном пусть позаботится полиция или американское посольство в Пекине. Я бы отстранилась от всего этого.

Кристина сжала губы. Возможно, последняя реплика прозвучала резче, чем ей хотелось. Но притворяться Кристина не умела, и за это Пол был ей благодарен. Он знал, что она не доверяет континентальным китайцам. Неудивительно после всего того, что выпало на долю ее семьи. Слишком хорошо она помнила грохот сапог на лестнице, жалобный скрип деревянных ступенек, треск разлетевшейся в щепы двери и ужас на лице отца. Он выпрыгнул в окно перед самым их носом. Несчастный случай – так писали об этом позже. Несчастный случай. Они повторяют это вот уже сорок лет. Как же им после этого верить? Будь у нее такая возможность, Кристина уехала бы в Австралию или Америку еще до 1997 года. Она не жаждала воссоединения с семьей, которая не пожелала эмигрировать в Гонконг в 1967 году, чтобы спустя тридцать лет снова подпасть под юрисдикцию Пекина.

Давняя история, да, конечно. И нынешнее правительство имеет с тем мало общего. Кристина слишком часто спорила об этом со своими подругами, чтобы не знать всех их аргументов. Тем не менее. Все та же партия стоит у кормила власти. И она не созналась в своих преступлениях, не извинилась за них перед народом. И пока портрет Мао Цзедуна висит над воротами Запретного города, пока его набальзамированное тело лежит в мавзолее на площади Небесного Спокойствия и тысячи людей выстраиваются в очередь, чтобы почтить память этого убийцы, нет и не может быть доверия Коммунистической партии Китая. Только после того, как мавзолей исчезнет с площади, и на его месте появится памятник жертвам коммунистического террора, и председатель партии встанет перед ним на колени, чтобы попросить прощения за ошибки и заблуждения китайских коммунистов, за миллионы разрушенных семей и загубленных жизней, только после этого Кристина попробует изменить свое отношение к пекинскому правительству. Но даже и в этом случае она ничего не может обещать.

Но до того как это произойдет, ноги Кристины не будет ни в одной мандаринской школе^[5], которых так много открылось в последнее время в Гонконге. Она не продаст ни одного тура в Китай и сама туда не поедет. Однажды она уже пыталась. Села на поезд до Шэньчжэня. Но по мере приближения поезда к границе Народной Республики ее сердце наполнил необъяснимый страх. В ушах звучали голоса родителей, бабушки с дедушкой. Она долго боролась с собой, но в конце концов все-таки вернулась. Потому что тени прошлого преследовали ее по пятам, и шепот их не смолкал.

Пол молчал. Он уже жалел, что обратился за помощью к Кристине.

– Мне жаль, – уже мягче добавила она. – Ты, наверное, хотел услышать от меня совсем другое. Моя позиция – это позиция эгоистки, и…

В этот момент два официанта поставили на стол бамбуковое блюдо с пельменями, а у Пола зазвонил мобильный.

– Привет, Пол, – сказал Дэвид. – Ну что, успел вчера на последний паром?

– Нет, пришлось заночевать в отеле.

– Мне жаль…

– Ничего страшного. Это был «Мандарин ориентал», он совсем рядом с пирсом.

– Ты вообще где? Что там за звуки? Ты нанялся кухонным рабочим в какой-нибудь ресторан?

– Мы с Кристиной в Ваньчае, едим димсам в ресторане.

– Тогда буду краток. Ты уже говорил с Оуэнами?

– Нет.

– Понимаю, беседа предстоит не из приятных. – Голос Дэвида звучал виновато, но комиссар полиции всегда комиссар полиции. – Видишь ли… мне важно узнать как можно скорее, был ли наш покойник Майклом Оуэном. Даже если уже сегодня выяснится, что он умер от разрыва сердца. Если это убийство, то время работает на преступника, понимаешь?

– Конечно, – прошептал Пол.

– Что ты сказал? Прости…

– Я сказал, что прекрасно тебя понимаю, – повысил голос Пол.

– Можешь попросить официантов, чтобы не стучали так тарелками? И почему китайцы непременно должны так кричать за обедом? Не понимаю ни единого твоего слова…

Было ли это действительно так или Дэвид таким образом пытался донести до Пола, как важно ему, чтобы он как можно скорее перезвонил Оуэнам?

– Я понял, – как мог громко ответил Пол. – Я должен переговорить с Оуэнами.

– Вот теперь слышу. Правильное решение.

– Можно я сначала поем?

– Чем быстрее, тем лучше. Ты, случайно, не знаешь, была ли у Майкла Оуэна квартира в Гонконге?

– Не знаю, но думаю, да.

– Ее нужно осмотреть. Можешь уговорить его мать дать тебе ключи?

– Как ты себе это представляешь?

– У нее ведь должны быть ключи от квартиры сына. Придумай что-нибудь.

– И что я должен там искать?

– Улики. Они, конечно, там есть, если он действительно убит. Нам нужно знать, зачем ему понадобилось в Шэньчжэнь на эти два дня, была ли у него договоренность о встрече, кто его знакомые в Шэньчжэне. В любом случае Майкл Оуэн пропал. Что, если он бросился с моста Цинма и оставил в квартире предсмертную записку?

– А как же гонконгская полиция? По-моему, это они должны обыскать его квартиру?

– Они непременно сделают это, но нам нужно их опередить. Позже я все тебе объясню. У тебя есть телефон Мэй?

– Да.

– Можешь перезвонить на ее номер, как только что-нибудь узнаешь?

– Это еще зачем? – удивился Пол.

– Объясню в свое время. Так что?

– Да.

– Приятного аппетита.

Пол выключил телефон и сунул его в карман куртки. С каким удовольствием он бы утопил его в кисло-сладком супе, что стоял перед ним на столе! Он не собирался звонить Оуэнам ни сейчас, ни позже, не желал знать, чей ребенок этот убитый молодой иностранец. Зачем ему брать на себя чужое горе? Пол хотел закончить обед в компании Кристины, сделать нужные покупки и благополучно вернуться на Ламму. Там его дом, его растения, там стоят резиновые сапоги Джастина. Самое разумное сейчас навсегда забыть Майкла Оуэна и его несчастных родителей.

От рассвета до заката и снова до рассвета…

Пол пригубил чай, вытащил из бумажного конверта палочки для еды и подцепил ими пельмень с овощами. Вкусно! В конце концов, что ему до этих Оуэнов? Он обмакнул пропаренную креветку в красный соус чили. Восхитительно! Какое ему дело до убитого в Шэньчжэне? Роллы из рисовой муки оказались несколько переварены, да и теста многовато. Жаль. Зато жасминовый чай в самый раз – крепкий и не горький. Кристина права: от всего этого лучше держаться подальше. Пусть разбираются сами. Только один звонок…

Кристина молча смотрела на него. Она сидела прямо, как свеча, и почти не прикасалась к пище.

– Ты не голодна?

Это прозвучало до смешного глупо. Ведь она слышала, что он говорил Дэвиду.

– Нет, – чуть слышно ответила Кристина.

– Ты, конечно, поняла, чего от меня хочет этот человек. Но это дело полиции.

– Ты действительно так считаешь? – (Пол кивнул.) – Ты обещаешь мне?

– Обещаю.

Кристина взяла жареный китайский пирожок со свининой. Нигде их не готовят лучше, чем в этом ресторане.

Пол долго бродил по переулкам Ваньчая в поисках места, где мог бы без помех переговорить с Оуэнами. Напрасно. Уличный шум – эта сплошная мешанина из грохота пневматических молотов и строительных машин, воя автобусов и автомобилей, людских голосов – настигал его в любом укромном уголке, в самых глубоких подвалах и за самыми крепкими дверями. Он вспомнил об отеле «Гранд-Хаятт», с его огромным холлом, в дальнем уголке которого он, пожалуй, нашел бы то, что искал.

Пол пересек Локхарт-роуд и Глостер-роуд. Мимо гостиницы для иммигрантов и Ваньчай-Тауэр дорога вывела его прямиком к отелю.

– Мистер Лейбовиц? – торопливо переспросила Элизабет Оуэн. – Я несколько раз пыталась вам дозвониться. Где вы?

– Простите… мой телефон…

Но Элизабет не ждала от него никаких объяснений.

– Вы уже говорили со своим знакомым из Шэньчжэня?

– Нет. – Пол не думал, что эта ложь дастся ему так тяжело.

Он хотел завершить разговор сразу после того, как произнесет это слово, но почему-то продолжал держать трубку у уха. «Нет, нет…» – в голове словно били барабаны. Все громче и громче. «Нет… Ты – трус…»

– То есть… Разумеется, я говорил с ним, даже несколько раз… А он расспрашивал своих коллег… но о Майкле Оуэне никто из них ничего не слышал…

Не обманывай меня, папа, скажи мне правду…

– Это хорошая новость, не так ли?

Элизабет Оуэн молчала. Пол не слышал ничего, кроме приглушенного шума в трубке, и, не в силах вынести ее молчания, продолжил:

– Уверен, что все прояснится. Ваш сын объявится, не сегодня так завтра. И мой друг из Шэньчжэня обещал перезвонить, как только что-нибудь узнает. Собственно, как он выглядит?

– Кто?

– Ну… ваш сын?

– Высокий. Глаза голубые… Не знаю, как вам описать его…

– Особые приметы?

– Что вы имеете в виду?

– Ну, родинка на лбу или что-нибудь в этом роде…

– Ничего такого.

– Шрам на щеке?

– Нет.

– Швы, царапины, следы травм или болезней?

– Нет.

– Аварий на дорогах… Он никогда не падал с велосипеда?

– Нет.

Пол поднялся с кресла. Ему хотелось двигаться, чтобы дать выход переполнявшей его радости. Он прошелся по холлу, держа телефон у уха.

– Это замечательно.

– Майкл всегда был очень здоровый мальчик.

– Это меня радует… Вы не представляете себе, как это меня радует… Скоро все прояснится, миссис Оуэн…

– Много занимался спортом… – (Дальше Пол ее не слушал.) – Он очень, очень хороший спортсмен. В студенческие годы был капитаном футбольной команды.

Ну, все, пора заканчивать… стоит только нажать кнопку…

– Он получал спортивную стипендию Университета штата Флорида.

Фантастика! Замечательный парень! Пол узнал достаточно. Что же заставляло его слушать ее дальше?

– Миссис Оуэн, я объявлюсь сразу, как только что-нибудь узнаю, о’кей?

– Штата Флорида, – продолжала она. – Вы понимаете, что это значит? Штат Флорида! Там же лучшая футбольная команда в Америке! И тут случилось это глупое недоразумение! После него Майкл больше не мог играть в футбол…

– Что такое? – перебил ее Пол.

– Товарищ по команде неудачно задел его во время тренировки. Он страшно раскаивался, но у Майкла был разрыв связок. Он перенес три операции на колене.

– Где?

– На колене.

– На колене? Каком колене?

– На левом. Почему вы спрашиваете? Алло! Мистер Лейбовиц, вы еще здесь?

Квартира Майкла Оуэна располагалась на тридцать восьмом этаже Харбор-Вью-Корта – типичного жилого строения в гонконгском Мид-левелсе, где неотличимые апартаменты громоздятся, точно сложенные в штабеля коробки из-под обуви. Элизабет Оуэн поджидала в холле. Еще в такси Пол разволновался, так что ладони покрылись холодным потом. Как он посмотрит ей в глаза? Он ничего не сказал ей по телефону и ничего не собирается говорить. Разве это не прямая обязанность американского консула или полиции? Он поехал на Робинсон-роуд, потому что друг попросил его об этой услуге. Пол должен осмотреть эту квартиру, после чего не замедлит отправиться на Ламму ближайшим паромом.

Миссис Оуэн внимательно оглядела Пола с головы до ног и весь путь до квартиры не спускала с него глаз. Как будто искала некий скрытый смысл в каждом его жесте. Она знала, что Пол лжет. Иначе зачем ему было отводить глаза в сторону, когда они стояли рядом в лифте, или задумчиво разглядывать собственные ботинки? А может, Элизабет просто нервничала? Что, собственно, Пол собирался искать в квартире ее Майкла? Муж побывал там совсем недавно и ничего подозрительного не обнаружил. Что же такое он мог проглядеть? Дневник? Отметку в календаре? Предсмертную записку?

Руки Элизабет Оуэн дрожали. Отперев дверь, она кивком пригласила Пола войти первым.

– Эй, есть здесь кто-нибудь?

Ответа не последовало. Приглушенно, словно через нос, гудел кондиционер. В прихожей висели куртка и костюм, под ними стояла пара ботинок. Неприятно прохладный воздух пах не то освежителем, не то каким-то моющим средством.

– И что именно интересует здесь вашего друга? – спросила Элизабет. – Что мы должны искать?

– Ничего определенного. Нам нужно просто еще раз все осмотреть. Вдруг отыщется что-нибудь, что поможет нам на него выйти.

– Что же это такое может быть?

– Не знаю, миссис Оуэн. Копия посадочного талона, квитанция из отеля…

Пол раздвинул штору, отделявшую прихожую от гостиной. Перед ним открылось просторное помещение с тщательно отполированным паркетом темного дерева, голыми белыми стенами и окном от пола до потолка. Окно выходило в сторону гавани, но вид заслоняли высотные дома, между которыми сверкала едва заметная полоска моря. Посредине комнаты стояли два черных кожаных кресла и сундук. Напротив него – овальный обеденный стол с четырьмя стульями. И все до последней бумажки лежало на своих местах, будто не далее как сегодня утром здесь прибиралась филиппинская горничная.

Пол заглянул на кухню – там тоже все было чисто: ни остатков еды, ни грязных тарелок в мойке. Маленький полупустой кофейник на деревянной кухонной стойке. По другую сторону тесной прихожей располагалась ванная и еще две комнаты, за одной из которых открылась маленькая темная спальня. Возле аккуратно застеленной кровати стоял комод, на полках лежали тщательно выглаженные мужские сорочки. В последней комнате, в отличие от остальной квартиры, царил беспорядок. На полу высились штабеля книг, кучами лежали газеты. На письменном столе рядом с плоским монитором Пол увидел два мобильных телефона, ежедневник, блокнот, множество стикеров с заметками от руки, записок, писем и целую стопку нераспечатанных конвертов. Под столом стоял большой системный блок.

Как ни всматривался, Пол не замечал ничего подозрительного. Типичное гонконгское жилье молодого человека из Европы или Америки. Такие квартиры снимают иностранные банковские служащие или адвокаты, которые приезжают в Гонконг на заработки. Напрасно старался Пол обнаружить хоть что-нибудь, указывающее на личность обитателя, позволяющее судить о его интересах, увлечениях: фотографии, музыкальные диски, сувениры. Ничего подобного он не видел.

Элизабет Оуэн следовала за ним тенью. Сейчас она стояла у двери и наблюдала за каждым его движением. За все время, пока осматривали квартиру, они не обменялись ни словом, и это молчание час от часу становилось для Пола все более невыносимым. Она знала, что он лжет. Во всяком случае, должна была чувствовать это. Каждое движение Пола, взгляд – всегда мимо нее – так и дышали ложью. Пол видел страх на ее лице и отворачивался, не в силах его вынести.

– Если что-нибудь найдете, мистер Лейбовиц… вы, конечно, мне скажете? – робко спросила она.

Не обманывай меня, папа, скажи мне правду…

Конечно, Джастин, только правду…

Если ты только действительно хочешь ее знать.

Собственно, сколько правды в состоянии вынести человек? Не все ведь такие смелые, как ты, Джастин. Вот что я, по-твоему, должен ответить Элизабет Оуэн? Что ее сын лежит сейчас в подвале полицейского управления с пробитым черепом, это моя правда? Я не знаю, что говорить этой женщине, ты мог бы мне помочь. Я теряю дар речи, слова застревают у меня в глотке. Внутри меня растекается тишина, Джастин. Но это неспокойная, зловещая тишина. Скажи же хоть что-нибудь!

Пол молчал.

– Ответьте мне, мистер Лейбовиц! – Это должно было прозвучать как приказ, но получилась жалостливая просьба. – Ответьте…

На этот раз она почти взвизгнула, голос сорвался. Пол обернулся. Элизабет Оуэн стояла перед ним, вздрагивая, всхлипывая. Он взял ее за руки и прижал к себе, скорее рефлекторно, от растерянности. Элизабет залилась слезами, как это делают люди, которые уже ни на что не надеются и не рассчитывают на утешение.

Пол отвел ее в гостиную, уложил на диван, принес стакан воды и полотенце и сел рядом. Элизабет достала таблетку – вероятно, валиум, – приняла ее, запив водой, и прикрыла глаза. Дождавшись, пока она уснет, Пол снова вышел в комнату с компьютером и оттуда позвонил Дэвиду.

– Майкл перенес три операции на левом колене. Несчастный случай во время тренировки, он занимался футболом.

– Мне жаль. – Дэвид Чжан тяжело вздохнул. – Ты что-нибудь говорил ей?

– Нет, и не буду.

– Ладно. Где ты?

– В его квартире, – ответил Пол и как мог обстоятельно описал Дэвиду обстановку каждой комнаты.

– Ты читал эти письма? Заглядывал в записную книжку?

– Нет, слишком всего много. Да и миссис Оуэн может проснуться в любую минуту. Что, если она увидит, как я роюсь в вещах ее сына?

Дэвид вздохнул:

– Ну хорошо. А ящики с бельем в комоде осмотреть можешь? Порыться на задних полках в книжном шкафу?

– Миссис Оуэн очень удивится, если застанет меня за этим занятием.

Дэвид задумался:

– А что с компьютером? Можешь унести системный блок, чтобы она не заметила?

– Невозможно, он слишком большой.

– А ноутбука нигде там не видишь?

Пол огляделся:

– Нет. – Потом выдвинул верхний ящик письменного стола. – Здесь жесткий диск. Вполне возможно, Майкл Оуэн сохранял на нем данные из своего компьютера.

– Отлично, прихвати его. Что еще?

Пол выдвинул следующий ящик:

– Бумажный хлам… Деньги… Цифровая камера… Коробка с сим-картами и… картами памяти…

– Бери все.

– Разве я не должен оставить все это полиции?

– Ни в коем случае… Они все получат, но позже. Бери, сколько сможешь унести незаметно. Мобильники, флешки, записную книжку, ежедневник…

– И что мне со всем этим делать?

– Вези ко мне, чем скорее, тем лучше.

Пол заглянул в гостиную – Элизабет Оуэн еще спала. Тогда он вернулся в кабинет Майкла Оуэна и сунул цифровую камеру в карман брюк. Завернул в пакет жесткий диск, блокнот и коробку с сим-картами, чиркнул на бумажке пару слов для Элизабет Оуэн и на цыпочках покинул квартиру.

В поезде слова Дэвида не шли у него из головы. Очевидно, его друг нервничал. Пола удивил его резкий, приказной тон. Собственно, что вообще означало это поручение? Пол понимал, почему Чжан не доверяет своим коллегам. Но с какой стати вставлять палки в колеса гонконгским следователям, которые еще и не думали приступать к работе? Что за отношения были у гонконгской и шэньчжэньской полиции? Поведение комиссара Чжана казалось Полу более чем странным.

Он подумывал о том, чтобы позвонить Кристине, но делать этого не стал. Ведь Пол собирался вернуться часа через два, зачем же было волновать ее понапрасну?

В Шэньчжэне он купил папку из черного кожезаменителя, куда и упаковал вещи Майкла Оуэна. Пол не верил, что Дэвид найдет среди них какие-нибудь важные улики, однако папку нес с чувством непонятного трепета, прижав к груди обеими руками.

Он хотел позвонить Дэвиду уже в поезде, но передумал. Пол не должен был заблудиться. Четыре станции на метро, потом десять минут пешком. Ему казалось, он хорошо помнит путь, который еще вчера проделывал вместе с Чжаном.

В метро было все так же безлюдно, однако, уже сойдя с поезда, Пол задумался, каким из трех выходов они с Дэвидом вчера воспользовались: A1, B или D?

Улица наверху тоже не показалась ему знакомой. Пол помнил, что вчера они проходили мимо стройки. В этом месте их было целых три, обнесенных высокими заборами. Пол спросил проходившего мимо мужчину о торговом центре «Сити Плаза», но тот ускорил шаг, как будто чего-то испугавшись.

Внезапно перед Полем возникла женщина, маленькая и крепкая, с красным лицом:

– Массаж, мистер? Массаж…

Пол покачал головой.

Но женщина не отступила:

– Дешево, мистер, совсем дешево…

Пол осторожно отодвинул ее в сторону и зашагал дальше. Через пару метров к нему подскочил мужчина и быстро засеменил рядом.

– Эй, иностранец, – запыхтел он, – девочки, красивые девочки… – (Пол старался не обращать на него внимания.) – Ну, не лети же так… Девочки супер… Массаж лучший в городе… Клянусь, ты многое теряешь… – (Пол все еще молчал.) – Можешь трахнуть любую, если захочешь, всего за двести пятьдесят юаней… без презерватива… – (Пол остановился собраться с мыслями, и внезапно у него вырвался вздох, как будто внутри кто-то выпустил воздух из воздушного шара.) – А-а… – Китаец потянулся к его лицу и оскалил зубы. – Понимаю… Нужна виагра… Пакетик на сколько, пятьдесят или сотню? Самая эффективная, честное слово…

Не успел Пол оглянуться, как китаец исчез, не дождавшись ответа.

Пол нырнул в ближайший переулок, но и здесь не узнавал ни единого дома, ни одной вывески. Он был близок к отчаянию. Еще вчера они с Дэвидом проходили через этот квартал, и до этого Пол бывал здесь по меньшей мере сотню раз. Не иначе как собственные глаза его обманывали!

Наконец за высотками замелькали башни торгового центра, и спустя десять минут Пол стоял у подъезда Чжана. На балконах нижних этажей сушилось женское белье, подозрительно много однотипных розовых комплектов. Пол невольно засомневался, туда ли попал, но тут заметил на двери табличку с фамилией Дэвида.

Дверь открыла Мэй:

– Входи, он сейчас будет. Чаю хочешь?

– С удовольствием. – Пол присел за раскладной столик, не выпуская из рук папку. – Что за розовые трусы развешаны сегодня по всему вашему дому?

– В борделе санитарный день, – ответила Мэй, зажигая газовую горелку. Она зачерпнула из пакета большую ложку темно-зеленых листьев и высыпала в фарфоровый чайник. – Рада, что ты снова зачастил к нам, Пол.

– Спасибо, – ответил он, как будто удивившись.

– Нам тебя не хватало.

– Мне вас тоже.

Пол молчал, чувствуя, что Мэй чего-то недоговаривает. Она разлила чай и доверительно подсела к нему:

– Я должна кое о чем поговорить с тобой, Пол. О том, что в последнее время очень меня беспокоит.

– Беспокоит? – переспросил Пол.

Но в этот момент кто-то тяжело запыхтел на лестнице. Выругавшись, Дэвид вставил ключ в замочную скважину. Мэй тут же вскочила и подлила в чайник воды.

Спустя минуту на кухню ввалился груженный пакетами комиссар Чжан и с размаху плюхнулся на табурет.

– Когда-нибудь вам придется вносить меня сюда на руках, – простонал он.

– Курить надо меньше, тогда сам справишься, – язвительно заметила Мэй.

Пол так и не понял, сердилась она на мужа или подтрунивала над ним.

– Это не одышка. – Дэвид обеими руками потер правое колено. – Ноги, это намного хуже.

Пол знал о его проблемах с суставами. Они начались в годы культурной революции. В первый раз Дэвид ощутил эту боль, когда его бригада сорок восемь часов без перерыва сажала на полях рис. Два дня и две ночи Дэвид вместе со всеми простоял по колено в холодной воде, чтобы на деле подтвердить свою преданность революции и окончательно порвать с буржуазным прошлым. Двое его приятелей умерли от воспаления легких два дня спустя, а у Дэвида страшно распухло колено. С тех пор боль возвращалась, время от времени делаясь невыносимой. С возрастом ее приступы участились.

Мэй подала мужу два горячих компресса, и тот обернул их вокруг ног.

– Ты уже поел? – спросил Дэвид Пола и, не дожидаясь ответа, принялся выгружать из пакетов продукты.

В считаные минуты квартира пропахла кунжутным маслом, чесноком, кориандром и корицей. На столе появилась тарелка с холодным куриным филе и множество мисочек с черным и красным соусом, жареной свининой, грибами во фритюре, шпинатом и рисом. Довольный, Дэвид Чжан уселся за стол.

– Может, объяснишь мне, почему я должен был звонить тебе на мобильник Мэй? – спросил его Пол.

Дэвид взял с тарелки жирный кусок свиной грудинки:

– Потому что мой служебный телефон прослушивается. Обычно меня это не смущает, но здесь случай особый.

– Чем же он особый?

– Чем? – Дэвид выплюнул кусок свиной шкурки. – Убийство иностранца в Китае – это не просто преступление. Это национальный позор, потеря лица. Ну, или имиджа, если угодно. При определенных обстоятельствах чреватая экономическими проблемами к тому же. Власть делает все, чтобы иностранцы чувствовали себя у нас в полной безопасности. На моей памяти это первый случай. Не могу даже представить себе, чтобы кто-то пошел на это с целью грабежа, для этого у нас вполне достаточно богатых китайцев.

– Кому же мог помешать этот молодой американец?

– Не имею ни малейшего понятия, но боюсь, именно в этом корень проблемы. Что ты знаешь о делах Оэунов в Китае?

– Немного. Они как будто говорили о какой-то фабрике… Или нескольких фабриках, точно не помню.

– И что они производят? – (Пол покачал головой.) – Игрушки? Фонарики? Обувь?

Пол пожал плечами:

– Об этом я их не спросил. Правда, Элизабет упоминала некоего господина Тана, с которым у ее сына была назначена встреча… Он как будто их коммерческий директор или партнер по бизнесу.

– Тан Мин Цин?

Позже Пол не раз вспоминал этот момент – дрожание губ Дэвида, его выпученные глаза. Уже тогда он должен был насторожиться, засыпать Чжана вопросами. Почему он не сделал этого?

Как будто доверие – это глупость. Как будто у нас есть выбор.

– Нет, – решительно возразил Пол. – Имя они называли точно не китайское.

– Тогда какое? Может, Виктор? Виктор Тан?

– Да, как будто так.

Глаза Дэвида недоверчиво блеснули.

– Ты уверен?

– Да. А кто это?

– Виктор Тан?.. Ну, как бы тебе сказать… – замялся Дэвид. – Это… это очень, очень влиятельный человек.

Пол молчал, ожидая дальнейших разъяснений, но их не последовало. Мэй печально глядела на почти нетронутую еду.

– Что значит «влиятельный»? – спросил Пол.

– Ты что, никогда не слышал этого имени? – в свою очередь удивился Дэвид.

Пол задумался. Виктор Тан? Тан Мин Цин? Нужно быть очень большим патриотом, чтобы назвать сына в честь трех китайских императорских династий.

– Оно ни о чем мне не говорит, – ответил он Дэвиду. – Но чему здесь удивляться? Я давно не интересуюсь делами в Китае и почти не читаю газет. А ты что знаешь об этом Тане?

– Немного, – вздохнул Чжан. – Я не знаком с ним лично, но о нем часто пишут газеты. Он консультант нашего градоначальника, член нескольких городских и партийных комиссий и шеф МКИ.

– Что за МКИ?

– Международные китайские инвестиции. Конгломерат фирм. Понятия не имею, что они там производят. – Он проворным движением забросил в рот две горстки риса. – Неподалеку отсюда есть интернет-кафе. Можем погуглить, если есть желание. Вдруг да отыщется что-нибудь интересное. Где у тебя вещи из квартиры Майкла Оуэна?

Мэй убрала посуду. Пол подал Дэвиду папку, и тот выложил ее содержимое на стол.

– Телефон и жесткий диск я посмотрю потом, – объявил Чжан, принимаясь за ежедневники и записные книжки.

Почерк у Майкла Оуэна был такой неразборчивый, что Пол мог прочитать лишь отдельные слова. В одном из блокнотов оказалась визитка.

В интернет-кафе был наплыв посетителей, поэтому пришлось подождать. Пол огляделся. Бо́льшую часть публики составляли подростки, которые играли за компьютерами, где парами, где по трое, отчаянно барабаня по клавиатуре. От висевшего в воздухе табачного дыма чесались глаза.

– В прошлом месяце кафе закрыли на целую неделю, – прошептал Дэвид. – Кто-то донес в полицию, что они занимаются распространением порнографии.

– Что-нибудь нашли?

Дэвид вздохнул:

– Коллеги проверили все машины. Почти с каждой за несколько дней до того кликали на порносайты.

– Тогда почему это кафе открыли снова?

– Так это же порно, не политика. А по части политики ничего подозрительного не обнаружили. Но владелец кафе меня удивил. Подарок-другой нужному человеку – и никакого порно. Такие проблемы решаются в Китае просто.

Они не успели углубиться в тему: освободился компьютер. На их запрос Google.com и Google.cn выдал 828 совпадений. В числе первых – на сайт «Катай хеви метал», где, однако, деятельность компании освещалась только в самых общих чертах. Там Майкл Оуэн и Виктор Тан были представлены как равноправные коммерческие директоры.

«Катай хеви метал» занималась поставками для стремительно развивающейся в Китае автомобильной отрасли. За три года работы число ее служащих возросло в четыре раза и достигло двенадцати тысяч человек. Все показатели свидетельствовали о неуклонном росте производства. Клиентами «Катай хеви метал» были известные немецкие, японские, американские и южнокорейские автоконцерны.

Остальные ссылки выводили на небольшие газетные заметки, упоминания в справочниках, торговых листах и специальных журналах. Согласно этим источникам, Оуэны были известной династией предпринимателей в американской металлообрабатывающей промышленности. Им принадлежала компания «Аврора метал» в штате Висконсин, которую более ста лет назад основал прадедушка Майкла, переселенец из Бёблингена – города на юго-западе Германии. Ричард Оуэн был президентом федерации промышленников в Висконсине и, как представитель этой организации, встречался с Рональдом Рейганом в Белом доме – факт, особенно впечатливший Дэвида.

– Этот не оставит нас в покое, пока мы не найдем убийцу его сына, – прошептал он. – Так что чем скорей, тем лучше.

– А что ты собираешься делать с вещами Майкла Оуэна? – спросил Пол.

– Пусть пока побудут у меня. Может, какая зацепка обнаружится.

– Ты не доверяешь гонконгской полиции?

Дэвид молчал. Пол уже жалел, что задал этот вопрос, поставивший его друга в неловкое положение.

– А ты бы им доверял? – наконец спросил Чжан.

– Никогда не задавался таким вопросом, – пожал плечами Пол и добавил после недолгой паузы: – Думаю, нет.

На обратном пути в Гонконг Пол так разнервничался, что не мог усидеть на месте и всю дорогу бродил по поезду из вагона в вагон. Только сейчас ему пришло в голову, что Дэвид уклонился от ответов на его вопросы и по сути ничего не объяснил. Обычно невозмутимый, его друг выглядел напряженным, и это тоже пугало Пола.

Кроме того, из головы не шли Оуэны, как ни старался Пол думать о другом. В памяти всплывала фотография Ричарда с американским президентом. Оба улыбались в камеру, пожимая друг другу руки. Один – с вышколенной светской приветливостью. Лицо другого сияло гордостью, какую можно видеть только на лицах детей. Вне сомнения, Ричард Оуэн был республиканец, и эта фотография принесла ему не одну сотню тысяч долларов инвестициями.

Собственно, что привело Оуэнов в Китай? Ну, помимо низких расходов по зарплате, налоговых льгот и более чем миллиардного рынка потенциальных клиентов? Понимали они, во что впутываются, или им тоже вскружили головы фарфоровые мосты с поющими под ветром колокольчиками?

IX

Когда Пол вышел на станции метро «Сентрал», часы на платформе показывали 21:15. На «Коулун-Тонг» и «Монкок» он сделал пересадку и теперь без спешки успевал на паром до Ламмы. Последние двадцать четыре часа Пол не мечтал ни о чем другом, как только о покое и доме, и все-таки медлил. Слишком много впечатлений, мыслей, идей теснилось в голове. Что ему было делать с ними? Сложить в отдельную шкатулочку и хранить где-нибудь на полке, чтобы время от времени доставать, додумывать, решать каждую проблему по отдельности и снова убирать с глаз долой? А может, будет лучше поделиться с кем-нибудь, выговориться, пока все проблемы не улягутся, не стихнут, как волны, которые теряют силу, достигая суши, и навсегда угасают в прибрежном песке?

Пол чувствовал, что с него довольно. Городская жизнь его выматывала, за последние три года он привык к совершенно другому ритму. Внезапно ему расхотелось торопиться, и он решил пропустить ближайший паром, часок-другой посидеть в баре с Кристиной, уже один голос которой действовал на него успокаивающе.

Пол тут же позвонил и застал ее в офисе. Кристина занималась бухгалтерскими документами за истекший месяц и ничего не имела против бокала вина в баре отеля «Мандарин ориентал».

Пол сразу же почувствовал действие алкоголя. Сначала обмякли колени, потом расслабляющая волна поднялась по телу и вскружила голову. Он уже не помнил, когда подобная легкость охватывала его в последний раз.

– Все в порядке? – Кристина смотрела на него с усмешкой. – Давно не пил?

Пол тряхнул головой:

– Давно. Но сейчас мне хорошо.

– И чему я обязана этим приглашением? Чем ты занимался со дня нашей последней встречи?

Пол задумался, стоит ли посвящать Кристину во все подробности его жизни. Но уже в следующий момент подобные сомнения показались ему глупостью, и он рассказал ей и об Оуэнах, и о последней встрече с Дэвидом, и о своем участии в расследовании убийства. Кристина смотрела на него так, словно вот-вот собиралась навсегда с ним распрощаться, накричать на него или удариться в слезы. Ее губы вздрагивали. Потом глаза увлажнились.

– Ты не воспринимаешь меня всерьез, – пробормотала она.

– С чего это ты взяла?

– Ты ведь обещал мне больше этим не заниматься, держаться подальше от всего этого.

– Я всего лишь помог другу.

– Ты вывез из страны важные вещественные доказательства.

Пол не возражал. Он хотел взять ее за руку, но Кристина стряхнула его ладонь:

– Ты считаешь меня истеричкой?

– Вовсе нет. Что с тобой?

– Ты думаешь, мне повсюду мерещатся призраки, так?

– Нет.

– Что я ненавижу континентальных китайцев, потому что они убили моего отца.

– Нет, Кристина, нет.

– Потому что муж изменил мне с одной из них, разве не так?

Ее голос срывался, публика в баре уже оглядывалась на них.

Пол не мог оторвать от нее взгляд. Ее губы подрагивали, огромные темно-карие глаза расширились еще больше, кожа на шее и груди покрылась красными пятнами. Он встал на колени и осторожно погладил ее по голове. В этот момент в нем пробудилось нечто давно угасшее: тоска по ее телу, непреодолимое желание ощущать ее дыхание на своей коже, прикосновение ее нежных и крепких пальцев. Он положил ей на бедро руку, а другой погладил по щеке.

– Ты можешь остаться со мной? – спросил он.

– Остаться? Но я пока никуда не собираюсь.

– На ночь, я имел в виду.

Она недоверчиво заглянула ему в глаза, словно пытаясь прочитать там правду. Понимал ли Пол сам, что сейчас сказал?

– Здесь, в отеле?

Пол встал. Кристина не возражала.

В лифте они поднимались молча, тесно прижавшись друг к другу.

В помещении было слишком холодно. Пол выключил кондиционер и распахнул дверь на маленький балкон. Тотчас номер наполнился влажным и горячим тропическим воздухом. Кристина исчезла в ванной, а Пол в нерешительности остановился посреди комнаты. Он не понимал, что ему делать, куда деваться со своим страхом и желанием, стоит ли раздеваться и что все это вообще может значить: любовь или всего лишь боязнь остаться одному в трудную минуту? Пол дрожал всем телом. Он прикрыл глаза и не хотел ничего другого, кроме как чувствовать ее – без слов, без мыслей, намерений, без «вчера» и «сегодня», – забыть все ради одного этого момента, ради этой бездонной, бесконечно короткой ночи.

Он слышал, как она вышла из ванной и приблизилась к нему. Как встала прямо над ним, пуговица за пуговицей расстегнула ему рубашку и вынула из брюк ремень. Она раздела его, как слепого, и провела рукой по груди и губам. Пол боялся открыть глаза, один-единственный взгляд мог все испортить. Кристина отбросила халат, обнажив грудь, и подвела его к кровати. Поначалу она действовала одна. Сорвав остатки одежды, целовала и ласкала его, как давно уже никто этого не делал, и расслабилась, отступила, лишь только в нем поднялась волна ответного чувства. Далее необходимость в поводыре отпала, теперь Пол доверял себе и своему телу. Руки сами ласкали ее грудь и бедра, трогали низ живота, так осторожно, словно все происходило в первый или последний раз, словно Кристина была хрупкой драгоценной статуэткой или Пол сам не верил своему счастью. Еще ни один мужчина не касался ее таким образом.

Пол чувствовал, как учащается ее дыхание, с каким отчаянием и страстью трепещет под его руками ее тело.

И только когда в комнате стало так же жарко, как на улице, когда все вокруг – кровать, простыня, стены, ковер – насквозь пропиталось их запахом и смешалось в едином жарком вихре и Кристина попросила войти в нее, чтобы окончательно разрядить ее страсть, Пол сник, словно силы вдруг покинули его. Он не сопротивлялся этой внезапно нахлынувшей слабости, просто упал на бок и натянул на голову простыню, чтобы спрятаться, раствориться, исчезнуть.

– Ничего не получится, – прошептал он. – Прости…

Его всхлипывание снова разбудило ее. Кристина легла рядом. Пол прильнул к ее спине, изогнувшись вокруг нее дугой, и обхватил рукой ее талию. Кристина повернулась, он ткнулся лбом в ее грудь. По ее животу, спине стекали слезы, но они не вызывали у нее ни горести, ни страха. Потому что Кристина знала: для него эти рыдания означают не разлуку, а возвращение, обретение себя в ней.

Они завтракали в той же комнате. Оба в махровых халатах, сидели на кровати, скрестив ноги, и пили свежевыжатый апельсиновый сок, заедая еще теплыми булочками, которые намазывали друг другу вареньем. Они почти не разговаривали, потому что слишком хорошо понимали, как хрупко счастье.

Внезапно Пол остановился, отставил поднос в сторону и поцеловал ее в лоб, шею, рот. Они снова упали на кровать и некоторое время лежали нос к носу. Пол любовался своим отражением в ее глазах.

– Ты много для меня значишь.

Ему показалось, что это прозвучало недостаточно нежно. Но это было именно то, о чем он сейчас думал, и уже одного этого было слишком много.

– Ты для меня тоже, но я боюсь за тебя.

– Не надо бояться.

– Ты должен кое-что мне пообещать.

– Что?

– Сначала пообещай.

– Пообещать? Не зная что?

Они рассмеялись.

– Верь мне, – сказала Кристина странным, неестественным тоном, который показался Полу знакомым.

«Верь мне». Так говорил удав Каа из «Книги джунглей». У Пола перехватило дыхание. Откуда она узнала? Она не должна была так говорить. «Книга джунглей» – запретная тема, любимый фильм Джастина. Сколько раз они вместе смотрели это видео, на кровати и на диване в гостиной. Одного слова из «Книги джунглей» было достаточно, чтобы разрушить все. Вся вселенная, все счастье мира висит на одной-единственной тоненькой ниточке, которая грозит оборваться в любую секунду. Касаться ее опасно. Он приложил к ее губам указательный палец и прошептал:

– Обещаю.

– Ты обещаешь мне, что больше не поедешь в Шэньчжэнь из-за этой истории? – (Пол кивнул.) – А обещания нужно выполнять, так ведь?

– Да, обещания нужно выполнять, – механически повторил он.

Наутро Пол проводил Кристину в туристическое бюро, и даже сутолока в метро его не испугала. Они стояли, плотно прижавшись друг к другу, никогда еще Кристина не видела Пола таким счастливым.

Они договорились встретиться в обед, но расставание даже на несколько часов далось тяжело обоим.

Пол сразу вспомнил Элизабет Оуэн. На душе у него было неспокойно с тех пор, как он оставил ее уснувшей на диване в квартире Майкла. Он и сам не мог себе объяснить, с какой стати взял на себя ответственность за эту женщину. Собственно, какое он имел право скрывать от нее, что труп, который лежит в подвале шэньчжэньского полицейского управления, по всей видимости, и есть тело ее сына? Разве не должен он был сразу поставить ее в известность? Не все ли равно для Элизабет, кто выступит вестником смерти: американский консул, гонконгская полиция или он, Пол Лейбовиц, который не понаслышке знает, что это такое – пережить смерть собственного ребенка? И чем больше он размышлял об этом, тем больше убеждался, что у них с Элизабет Оуэн одна судьба и потому не имеет никакого значения, насколько ему симпатично это семейство. Его собственное прошлое лишило его возможности выбора.

Он набрал ее номер.

Голос Элизабет звучал скорее оживленно, чем взволнованно или испуганно.

– Мистер Лейбовиц? А я только что собиралась вам звонить. Это вы побывали в квартире моего сына сегодня утром? Или, может, вчера, после того как мы расстались?

– Как вы могли подумать такое? – удивился Пол. – У меня и ключей нет.

– Мой муж говорит, что ключи есть у консьержа, что это он вас впустил. Но я сразу сказала ему, что это чушь. Зачем вам входить к Майклу без нашего ведома?

– А почему вы спрашиваете?

– Сейчас мы как раз у Майкла, – ответила Элизабет, – и здесь такой беспорядок! Кто-то побывал в квартире уже после нас с вами и что-то искал. Не сомневаюсь, это был сам Майкл, но почему он не объявился? Неужели так трудно позвонить родителям? Впрочем, все это не важно. Главное узнать, где он сейчас.

– Ждите меня там, миссис Оуэн. Я буду через сорок пять минут.

Не сказать, чтобы квартиру Майкла Оуэна разгромили. Посуда была цела, подушки и матрасы не вспороты. Тем не менее здесь кто-то побывал и обыскал каждый сантиметр каждой комнаты, не подумав после замести следы.

На кровати в спальне громоздились кучи нижнего белья, носков, спортивных костюмов и рубашек. Кто-то выгреб содержимое всех ящиков письменного стола. Комод и шкаф стояли пустые. В кабинете пол покрывали пластиковые папки и скоросшиватели, многие с вырванными страницами. Карандаши, скрепки, рекламные листовки, монеты, штемпели, фотографии, долларовые купюры и юани валялись повсюду.

Ричард Оуэн сидел за письменным столом своего сына и смотрел в окно.

– Ничего не пропало? – спросил Пол.

– Что могло пропасть? – удивилась Элизабет. – С какой стати Майклу обворовывать самого себя, кроме того…

– Успокойся, Бетти, – перебил ее Ричард.

– Ричард считает, что я не в своем уме…

– Прекрати…

– Но я уверена, что это был Майкл. Ключи есть только у него и у нас, а дверь не взломана.

– Ключи есть у горничной! – Эту фразу Ричард Оуэн почти выкрикнул. – Сколько раз тебе это повторять, черт возьми!..

– Майкл что-то искал, – как ни в чем не бывало продолжила Элизабет. – Он очень спешил, и у него не было времени с нами созвониться. Но он обязательно объявится, в этом я не сомневаюсь.

Вспоминая эту сцену позже, Пол снова и снова приходил к выводу, что именно эти слова Элизабет Оуэн толкнули его на то, чтобы сказать ей правду. «Майкл обязательно объявится, она не сомневается в этом». В этот момент Пол осознал, что перешел все границы. Он почувствовал себя соучастником преступления, сообщником смерти. Подобные иллюзии унизительны, когда факты не оставляют никакой надежды. Он и сам не раз говорил об этом врачам, когда просил их не лгать ему. Но они, насколько он мог судить, и не пытались этого делать.

– Видите ли… – Голос Пола дрогнул.

Пол почувствовал, как забилось сердце и обмякли колени. Он замолчал, хватая ртом воздух, будто некая рука удерживала его голову под водой. Сейчас ему предстояло оборвать нить, на которой повешено счастье этой семьи. Точнее, объявить им, что нить оборвана, что в данном случае одно и то же. Эти слова изменят их жизнь раз и навсегда, ничто больше не будет для Оуэнов прежним.

– В Шэньчжэне в парке обнаружен труп мужчины.

Элизабет Оуэн молча, как рыба, раскрыла рот. Ричард поднялся со стула.

– Личность не установлена, бумаг при нем не нашли, – продолжал Пол. – Но это европеец, и он ровесник вашего сына.

– Это ничего не значит. – Ричард Оуэн поднял руки, будто защищаясь.

– Три шрама на левом колене…

Пол надеялся, что до конца жизни не увидит больше таких глаз – подернутых смертной тенью.

От Харбор-Вью-Корт до Ваньчая пешком сорок пять минут.

Пол подумывал взять такси, но удержался, представив себя запертым в тесном салоне посреди многокилометровой городской пробки. Уже одна эта мысль вызвала у него приступ клаустрофобии. Вдруг захотелось прогуляться. Пол пошел вниз по Робинсон-роуд, ускоряя шаг. Сразу полегчало. Пол дышал глубоко, даже постанывал, привлекая к себе внимание немногочисленных прохожих.

Он пересек Ботанический сад и почти побежал по Кеннеди-роуд. У Гонконгского парка силы его покинули. Пол вошел в ворота и, обливаясь по́том, опустился на скамью. Голова кружилась, кровь стучала в ушах, как у спринтера на финише. Собственно, куда он направлялся? К Кристине. Но многолюдство кварталов Ваньчая в обеденное время было бы для него невыносимым. Ему бы просто не хватило сил пробираться сквозь толпу. Здесь же, в этом затерянном среди небоскребов оазисе, в безлюдном парке с его уютными полянками, озерцами и заболоченными прудами, Пол сразу пришел в себя. Что, если уговорить Кристину вырваться сюда на полчасика?

Она принесла два сэндвича с сыром, пироги с рисом и два пол-литровых стакана холодного чая.

– Устраивать пикник в парке в сентябре месяце… – ворчала она, расстилая на скамейке салфетки. – Кому, кроме тебя, может прийти в голову такая бредовая идея?

– Я и сам от нее не в восторге, – устало пробормотал Пол. – Просто у меня нет выбора.

– Как Оуэны?

– Я оставил их в квартире сына. Сегодня после обеда поедут на опознание. Я уже звонил Дэвиду, он встретит их на границе.

– И что, никакой надежды?

– Боюсь, что нет.

– Ты тоже поедешь? – (Пол покачал головой.) – Разве они не просили тебя об этом?

– Просили.

– Они будут одни?

– Нет, я посоветовал им обратиться в консульство. Оттуда, конечно, кого-нибудь пришлют… Обещания надо выполнять.

– Но вчера ты тоже обещал мне, и это не помешало тебе уехать в Шэньчжэнь спустя пару часов.

– Теперь все изменилось. Я сыт этой историей по горло. – Пол заметил, что эти слова мало ее успокоили, и добавил после паузы: – Кроме того, мне не нравится, что ты так из-за меня переживаешь.

– Извини, по-другому у меня не получается. – Она погладила его по волосам. – Ты, конечно, считаешь, что я преувеличиваю опасность, ведь так?

Пол задумался:

– Я понимаю твое недоверие к китайским властям после всего того, что они сделали с твоей семьей. Но это были совсем другие люди, другая страна. Думаю, тебе стоит пересмотреть свое отношение к Китаю.

– Вот как?! – почти возмутилась она. – Китайской Народной Республики больше нет, я что-то пропустила?

– Не знаю, что бы я чувствовал, если бы китайцы убили моего отца, – попытался успокоить ее Пол.

– И брата, – добавила Кристина.

– Брата? – переспросил Пол. – Об этом ты мне не рассказывала.

– Он был на десять лет старше меня. Его угнали на работы в горы, вместе с другими школьниками.

– Он погиб?

– Не знаю. Через год я уехала в Гонконг и больше о нем не слышала.

– Но тогда, может, он жив?

– Может быть.

– И он ни разу не пытался выйти на вас с тех пор, как открыли границу?

– Каким образом? Все мои дяди и тети давно живут кто в Гонконге, кто в Сиднее. В Китае никого не осталось.

– Но ты могла бы навести справки в своей деревне. Что, если он туда вернулся или кто-нибудь что-нибудь там о нем знает…

– Пол, – сердито оборвала она, – ты не понимаешь. Я не вернусь в Китай. Никогда. Я же из семьи контрреволюционеров…

– Но прошло сорок лет!

Последняя фраза вырвалась у него сама собой. Пол тут же пожалел о ней.

X

Дэвид Чжан стоял на пограничной станции Лову, в паре метров от турникета для дипломатов и VIP-персон. Он ждал Оуэнов. В зале висела духота. Похоже, кондиционеры работали далеко не на полную мощность, если работали вообще. Дэвид то и дело доставал платок – утереть пот со лба.

Комиссар Чжан нервничал, связка ключей вот уже во второй раз выскальзывала из кармана на пол. Опознание трупа родственниками – крайне неприятная процедура для всех его коллег – каждый раз оборачивалась для него тяжким испытанием. Неизбежным к тому же, потому что требовала его непосредственного участия.

Опознание родителями тел своих детей – случай из самых тяжелых. В такие моменты Чжану казалось, что сердце вселенной остановилось и никакая сила не заставит его биться снова. За двадцать лет службы он так и не понял, как должен вести себя в таких ситуациях. Смотреть в сторону? Предлагать помощь? Или обрушить на несчастных поток бессмысленных слов, ради того только, чтобы избежать тягостного молчания? Коллеги говорили правильные речи о наказании и возмездии, но Дэвид этого не умел.

Сейчас он мучительно старался предугадать реакцию Оуэнов. Что перевесит на этот раз: скорбь или ярость? И станут ли американцы задавать ему вопросы, ответов на которые он не знает?

Дэвид устал, он тосковал по Мэй. Она умела успокаивать несколькими фразами. А стоило положить голову на ее мягкую грудь, как мысли о жертвах, преступниках и мотивах развеивались сами собой.

Дэвид прикрыл глаза и попробовал сосредоточиться на дыхании. Он представил себе восход солнца в горах Сычуаня. Сверкающие рисовые поля со стоячей в просветах между зеленью водой, бамбуковые рощи, из-за которых поднимается бледно-желтый солнечный диск. Дэвид глубоко вдохнул, сосчитал до восьми. Потом еще раз вдохнул, сосчитал до десяти. После четырех-пяти повторений он почувствовал, как расслабляются мышцы лица и покой волной растекается по телу.

Регулярные медитации комиссар Чжан практиковал вот уже несколько лет. Поначалу он думал, что для этого требуется спокойная обстановка, но потом понял: тишина должна быть в нем самом. При этом совершенно не важно, где он находится, в кабинете, торговом центре или на пограничной станции Лову. Быть в мире с самим собой, не отдаваться на волю собственным демонам – вот единственный путь к свободе. С тех пор комиссар Чжан медитировал ежедневно по нескольку раз. Помогало почти всегда.

Оуэнов он узнал сразу, по описанию Пола. Она была в темно-синем брючном костюме, он – в джинсах и белой рубашке с коротким рукавом. Оба прятали глаза за солнечными очками. Ее очки закрывали пол-лица. Пару сопровождал американец из консульства, который на удивление хорошо говорил на мандаринском наречии, хотя и запинался в начале каждой фразы.

Сотрудник консульства старался казаться невозмутимым, но получалось только хуже. Он вспотел, под мышками темнели круги. Папку с документами держал перед грудью, вцепившись в нее обеими руками, как пловец в бортик бассейна. Обоим американцам Дэвид едва доставал до плеча, отчего ему казалось, что они разговаривают через его голову. Было ли ему неприятно это или больше раздражали их солнечные очки, за которыми он не мог видеть их лиц, но у Дэвида возникло чувство, что каждое его слово отскакивает, точно от стенки, не проникая в их сознание. Или причиной тому был язык? Дэвид произнес несколько английских фраз, бывших скорее данью вежливости и уважения, но и они остались без ответа.

Он тут же перешел на мандаринский диалект, представился и поблагодарил Оуэнов за визит. Сотрудник консульства перевел, но пара и на этот раз не отреагировала. На привокзальной площади их ждал черный лимузин «ауди». Элизабет Оуэн казалась заторможенной, вероятно, успела принять какое-нибудь сильное успокоительное. Ее муж тоже один раз встал посреди дороги, вытянув руку в сторону, словно пытался нащупать опору, зашатался и едва не упал. Элизабет, будто не замечая этого, молча проследовала мимо него. Но через пару секунд Ричард Оуэн справился с недомоганием и догнал жену.

По пути в полицейское управление они два раза стояли в пробке, и салон автомобиля давил на Чжана своей теснотой. Дэвид буквально задыхался, не забывая наблюдать за американцами в зеркало заднего вида. Ричард Оуэн сидел неподвижно, время от времени пытаясь нащупать ладонь жены, но Элизабет каждый раз отдергивала руку.

В управлении повторилась та же сцена. Ло, председатель комиссии по расследованию убийств, и могущественный партийный секретарь Ип встретили их у служебного входа. Они приветствовали супругов вежливыми фразами на ломаном английском, но те даже не сняли свои очки. Спуск в лифте с первого этажа в подвал, продолжавшийся несколько секунд, растянулся для Дэвида в вечность. Элизабет Оуэн дрожала. Мужчины смотрели в сторону, как будто сошлись здесь случайно. Ло повел их по бесконечному коридору в полутемный зал морга. В дверях Элизабет остановилась, не спуская глаз с покрытого серой простыней тела на носилках. Сотрудник консульства замешкался, прежде чем последовать за ее супругом в центр зала.

Старый патологоанатом Ву от вежливых фраз воздержался. Присутствующие встали, образовав полукруг. Нависла гнетущая тишина. Даже Ву, для которого вскрытия давно стали ежедневной рутиной, нервно помял в пальцах край простыни, прежде чем приоткрыть лицо покойника. Дэвид перевел взгляд на американцев. Сотрудник консульства стоял белый как мел. Ричард Оуэн поднял глаза, кивнул и пробормотал английскую фразу, заставившую Дэвида содрогнуться, хотя он и не был уверен, что понял ее правильно. Он решил уточнить ее значение у Пола, как только Оуэны уедут.

Раньше, в самом начале своей карьеры, комиссар Чжан внимательно наблюдал, как ведут себя родственники убитого на опознании, безошибочно улавливая малейшее подрагивание губ, мгновенно вспыхнувшую в глазах искру. Тогда он полагал, что это поможет ему пролить свет на личность жертвы преступления, ее отношения с близкими, определить, что значит для них эта потеря. Ричард Оуэн в этом плане неприятно его удивил. Дэвид спрашивал себя, почему этот человек не ударился в слезы, почему даже не прикоснулся к своему сыну, не вздрогнул, не прикрыл глаза. Его бесчувственность показалась комиссару подозрительной.

Дэвид Чжан давно уже перестал придавать значение чужим эмоциям. Заливаются мужчина или женщина слезами при виде трупа близкого им человека или остаются холодны как лед – все это не имеет непосредственного отношения к тому, что на самом деле происходит в это время в их душе. Горе, как и любовь, многолико. Поэтому Дэвид Чжан даже сердился на себя за подобные мысли. И все-таки настороженность в отношении Оуэнов росла. Что-то здесь было не так. Почему Ричард Оуэн сразу не бросился к своей жене за поддержкой или со словами утешения? На его лице Дэвид не увидел ни малейшего намека на скорбь или отчаяние. Как комиссар полиции, Чжан привык доверять своей интуиции, но в этом случае не знал, что и думать. Он имел дело с американцами – людьми чужой, малоизвестной ему культуры.

И еще одно смутило Чжана: что делал в подвале партийный секретарь Ип? Допустим, встретить иностранцев у входа в здание управления – его обязанность. Но там, внизу, Дэвид видел его впервые. Ип был политический комиссар. Он вел собрания, на которых полицейские обсуждали последние постановления партии, учение Дэна Сяопина и Ху Цзиньтао, занимались самокритикой и давали обещания исправиться. Что могло означать присутствие товарища Ипа при опознании?

В голове эхом отзывался голос председателя комиссии. Он что-то говорил о повреждении черепной коробки и о том, что до сих пор неизвестно, произошло ли оно вследствие падения или явилось результатом применения силы. До тех пор пока это не будет выяснено, допрашивать семью покойного бессмысленно.

Дэвид никак не мог понять: пытается ли в данном случае начальство скрыть факт убийства. Эта идея понравилась бы многим из его коллег, поскольку освободила бы их от долгой и неблагодарной работы. Но Дэвид больше всего опасался такого исхода. Каждый раз, когда в ход расследования вмешивались влиятельные люди, чтобы из политических или личных соображений выгородить подозреваемого, когда внезапно прекращались допросы и страдали невинные люди, Чжан нередко даже заболевал от переживаний. Физические недомогания выражались в приступах тошноты и рвоты, поэтому в управлении Чжана прозвали блюющим комиссаром.

На пути к вокзалу Оуэны не проронили ни слова. Они глазели в окна машины, вращая головами из стороны в сторону, и даже не пытались искать друг у друга поддержки. Между ними, неподвижный как кукла, сидел несчастный сотрудник американского консульства.

Дэвид проводил их до самой границы. Очередь от турникета тянулась через весь зал и почти не двигалась. Как видно, молодой пограничник выполнял свои обязанности слишком тщательно. Он взял паспорта у двух американцев и поставил у начальника станции выездные штемпели. Чиновник из консульства еще откланивался полицейским, когда Оуэны, ни слова не говоря, направились к поезду.

O my God, Michael. I am so sorry. I am so sorry.

Дэвид точно помнил, что Ричард Оуэн сказал именно так. Но что могли означать эти слова? За что он извинялся перед сыном?

На вокзале Чжан напрасно пытался дозвониться до Пола. Никто не брал трубку.

Тоже тревожный знак.

XI

Ричард Оуэн думал о своем отце, Ричарде Оуэне-старшем. За год до смерти тот играл в футбол с Майклом возле их дома в Висконсине. Этот жаркий летний день запомнился Ричарду надолго. На старике были шорты, и тощие бледные ноги выдавали, какая редкость для него подобные развлечения. Он подавал внуку мячи, один за другим, тяжело пыхтя и откашливаясь после каждого паса. Метастазы в легких, о которых тогда еще не знал ни он сам, ни его родные, не давали ему возможности нормально дышать. А Майкл все не мог остановиться.

– Ну пожалуйста, дедушка, только пять минут… – верещал он, едва старик делал попытку прекратить игру.

Майкл бил головой и буквально летал над лужайкой, подбадриваемый хриплыми похвалами Ричарда Оуэна-старшего:

– Good boy! Great catch! Great catch!^[6]

Слабый, каркающий голос едва долетал до дома.

Ричард Оуэн-младший наблюдал за игрой с террасы. Он было подумал присоединиться к футболистам, но отогнал эту мысль сразу. Не факт, что они взяли бы его в игру. Вчера сил старика хватило всего на пару бросков, но, когда Ричард вызвался заменить его, Майкл сказал, что устал, и ушел наверх, в свою комнату.

Он был очень привязан к деду. Их отношения вызывали у Ричарда недоумение и зависть. Ему отец в детстве мячей не подавал. У старика не всегда хватало времени даже смотреть матчи университетской сборной, где Ричард играл в нападении и считался звездой. Откуда же эта резвость на старости лет? Она появилась, едва только Майкл начал бегать. Эти игры часто приводили к ссорам. Майкл рос чувствительным ребенком. Каждое отцовское замечание встречал в штыки, каждый совет воспринимал как критику. А Ричард ведь не желал ничего другого, как только помочь мальчику, улучшить его игру. Но Майкл категорически отказывался перенимать отцовский опыт. Именно поэтому со временем эти матчи прекратились, а Ричард Оуэн, мучимый неприятными воспоминаниями в кресле-качалке, так и не смог решить, кто из двоих был ему более чужим, отец или сын.

И с какой стати спустя двадцать лет этот эпизод снова возник у него перед глазами? Что в нем такого особенного? Разве не интереснее было бы, к примеру, вспомнить их с Майклом прогулки на рыбалку? Или поездку в Индианополис, на большие автогонки «Инди-500». Ричард понимал, как много она значила и для него, и для Майкла, однако, как ни старался, не мог вспомнить ничего конкретного. С какой стати он вообще подумал сейчас об этом? Картины далекого прошлого всплывали в голове в самый неподходящий момент. Ричард ненавидел эту особенность своей памяти. По пути на опознание он ни на минуту не усомнился, что труп в подвале полицейского управления и есть его сын, какими бы там иллюзиями ни тешила себя Элизабет.

Пассажиров в шэньчжэньском поезде оказалось так много, что сотруднику американского консульства пришлось стоять. Ричард сидел между женой и стариком-китайцем, от которого разило чесноком и который то и дело засыпал, роняя голову ему на плечо. Ричарду приходилось стряхивать его энергичным движением. Он предпочел бы воспользоваться автомобилем, который предоставило в их распоряжение американское консульство, но Элизабет настояла на этом поезде. Возможно, потому, что им так часто ездил Майкл.

За последние несколько часов они не сказали друг другу ни слова. Стоило Ричарду открыть рот или попытаться взять жену за руку, как Элизабет отворачивалась или неприятно ежилась. Как будто это Ричард был виноват во всем. Как будто это он толкнул мальчика в эту опасную авантюру против его воли. Об этом они спорили два дня. Все было как раз наоборот, и Ричард не уставал напоминать об этом жене, но разубедить ее не было никакой возможности. Если бы только хоть кто-нибудь в этой семье прислушивался к его мнению, Майкл до сих пор был бы жив.

А ведь он, Ричард Оуэн-младший, совладелец и единственный на тот момент коммерческий директор «Авроры метал», наотрез отказывался инвестировать в предприятия в Китае. Как только Элизабет могла забыть их с Майклом отчаянные дискуссии, хлопанье дверей и крики на весь дом? Если она когда и вмешивалась, то только чтобы взять сторону сына. Он, Ричард, кажется, недвусмысленно изложил им свою позицию: ему вполне достаточно американского и канадского рынка. Вот уже два поколения Оуэнов довольствовались ими, с какой же стати теперь что-то менять? Вот уже полстолетия они снабжают «Дженерал моторс» и «Форд» комплектующими для моторов и особыми винтами. Ричард не первый год знает своих клиентов, со многими из них в дружбе, и проблем с качеством или ценами до сих пор не возникало. Зачем же ему ни с того ни с сего заказывать запчасти на краю света! Китай – для «Дженерал электрик», «Макдоналдса», «Боинга», «Филип Моррис», главных действующих лиц на экономическом рынке, но только не для «Авроры метал».

Кто они такие, наконец? Предприниматели в третьем поколении, гордые тем, что делают бизнес все в том же маленьком городке, практически на том же участке земли, на котором его дед, Ричард Оуэн-первый, основал фирму в феврале 1910 года. Они влились в американскую автомобильную промышленность органично, без глобальных перестроек и закупок дополнительных активов. Из небольшого предприятия, которым заправляли два человека, выросла солидная, уважаемая компания, с более чем восьмьюстами восьмьюдесятью служащими. Они стали крупнейшими работодателями родного города, спонсорами баскетбольной команды местного колледжа и университетской сборной по футболу, щедрыми меценатами общественной больницы, где именами Оуэнов названы два операционных зала.

Разумеется, бывали и трудности. Например, нефтяной кризис семидесятых с последующей рецессией под руководством никудышного демократа Джимми Картера. В общем и целом их путь состоял из падений и взлетов, но предприятие выстояло. Летом 1995 года торжественно открыли новую фабрику – один цех больше любого футбольного поля, доверху набитый самыми современными приборами и машинами, новинками американской техники. Еще быстрее, чище, надежнее. Они работали на будущее и вложили в это миллионы долларов.

Не прошло и двух лет, как в его офисе появился этот молодой человек из «Дженерал моторс». Новоиспеченный менеджер, только что из университета и немногим старше его сына. Голова набита цифрами, и ни малейшего понятия о практике. Таких университеты штампуют сотнями. Он добивался приглашения на званые обеды, не курил, пил вместо кофе колу-лайт, один стакан за другим, и хотел говорить об оптимизации производства. Это он поведал Ричарду Оуэну о ценовом давлении, сокращении сроков поставок, рационализации технологий и конкурентах из Пусана, продукция которых якобы ничуть не хуже. «Пусан?» – переспросил Ричард, не будучи уверен, что расслышал правильно. «Да, Пусан, Южная Корея», – закивал молокосос. Как будто предприниматель из Висконсина обязан знать о каждой корейской дыре. Толку от всего этого было немного, поэтому Роберт выгнал менеджера вон.

Майкл присутствовал при их разговоре, делал заметки и почти ничего не говорил. Но спустя месяц и он появился в кабинете отца с очередной дальневосточной идеей. Он хотел съездить в Гонконг, Шанхай и Шэньчжэнь, посмотреть, имеет ли смысл перенос в эту область хоть части производства. Поначалу Ричарду показалось, что сын шутит. Они только что инвестировали сотню миллионов долларов в новую фабрику, в будущее «Авроры метал», с какой стати открывать филиалы по ту сторону океана, да еще в стране, где правят коммунисты? Предполагаемая прибыль никак не оправдывала риска.

Ричард Оуэн консервативен по натуре, да, старомоден, ретроград, если его сыну так угодно. Но идея перенести производство на край света ради нескольких центов прибыли кажется ему возмутительной. Как они будут объясняться с акционерами? Да и патриотизм для Оуэнов не пустой звук. Всю жизнь он покупал только американское. Он ни разу не соблазнился ни немецким, ни японским автомобилем; даже когда заказывал моторную лодку, настоял на том, чтобы заменить «Ямаха мотор» отечественной «Меркьюри». Он пил исключительно американское вино и пиво, и гостю, пожелавшему найти у Оуэнов хоть что-то из иностранной продукции, пришлось бы перерыть весь дом.

Но Майкл не оставил отца в покое. Каждую неделю он снова и снова появлялся у него в кабинете с цифрами и таблицами, примерами из других отраслей, со сравнительными анализами других семейных предприятий, чьи владельцы закрыли фабрики в Индиане, Иллинойсе и Каролине и открыли новые в Китае и Индии.

В один прекрасный день сын предложил ему прогуляться в гипермаркет «Уолмарт» и первым делом повел в обувной отдел. Майкл снял с полки первую попавшуюся пару, посмотрел на подошву и ткнул отцу в нос: «Сделано в Китае». И так на каждой модели. «Ну и что? – подумал тогда Роберт. – Это же обувь». Но сын уже направился к брюкам и курткам, потом к светильникам, столярным инструментам и садовой мебели. Они посмотрели игрушки и цифровые камеры, телевизоры и DVD-плейеры, и везде видели только эти три слова: «Сделано в Китае». «И это в „Уолмарте“!» – думал возмущенный отец. Давно ли в этом зале висел плакат: «Сделано в Америке!»? И каждому посетителю на входе давали значок «Покупай американское». Сколько лет прошло с тех пор? Десять? Вряд ли, максимум пять. Майкл спросил отца, знает ли он, какой процент от того, что здесь продается, составляет китайская продукция? Но отец ничего не знал и не хотел знать. Он устал и чувствовал себя безнадежно отставшим от жизни. Поэтому он покачал головой, но ответ уловил краем уха: «Восемьдесят». «Восемьдесят процентов!» – торжествующе повторил его сын.

И все-таки он не убедил Ричарда. «Уолмарт» – это «Уолмарт», а «Аврора» – это «Аврора». Их клиенты не трясутся над каждым центом. Они сотрудничают с «Дженерал моторс» и «Фордом» и поставляют комплектующие для самых дорогих моделей, чтобы их цена оправдывалась качеством. Менеджерам и покупателям «кадиллака» и «линкольна» это также известно.

Но потом все понеслось как по наклонной. Власть в автомобильных концернах – как показалось Ричарду, по крайней мере, – перешла из рук инженеров к менеджерам. Вскоре Ричард Оуэн оказался в окружении молодых людей, которых совершенно не интересовал отдел модернизации производства с его чудесами техники. Они говорили только о цифрах. Дочерние предприятия были для них не более чем статьей расходов, которую нужно по возможности сокращать. И они требовали от него «китайских цен», то есть низких затрат на производство, какие возможны только в Китае. «Товары в супермаркетах дешевеют, – объясняли ему. – Вот что такое „китайские цены“!» И «Авроре метал» придется пойти тем же путем, если только ее руководителю до́роги отношения со старыми партнерами.

Ричард Оуэн недоуменно глядел в таблицы, диаграммы. Ему казалось, что его облапошили. С каким удовольствием он заткнул бы эти бумаги менеджерам в глотки! Лет двадцать тому назад подобное было бы просто невозможно. И отец, и дед выгнали бы в шею этих молодых людей с их «китайскими ценами». Но Ричарду не хватило сил настоять на своем.

Майкл Оуэн полетел в Гонконг, Шэньчжэнь и Шанхай. Вернувшись три недели спустя, он объявил отцу, что коммунистов бояться не нужно и на свете нет более капиталистической страны, чем Китай, грезящий американской мечтой. И это анахронизм, непростительное ретроградство – изготовлять в Америке тот же винт, тогда как в Китае его производство обойдется в десять – да что там! – в двадцать раз дешевле.

Майкл успел переговорить с несколькими потенциальными коммерческими директорами дочерних предприятий. «Аврора метал», с ее клиентурой и опытом, для всех желанный партнер, так что ему пришлось выбирать. Теперь речь шла уже не об отдельных комплектующих, но о переносе всего производства. Фабрики в Америке нужно закрыть – чем скорей, тем лучше. И не важно, какой современной цифровой техникой они оснащены. Средняя почасовая оплата труда гонконгского рабочего двадцать пять, максимум тридцать пять центов. И никаких профсоюзов, никаких пенсионных отчислений. Недельный оплачиваемый отпуск, а кто не может работать как следует – будет уволен в один день. Перед воротами фабрики достаточно молодых людей, готовых за гроши заниматься чем угодно. О чем здесь еще говорить? Из восьмисот восьмидесяти американских сотрудников нужно оставить максимум двадцать, в офисе и бухгалтерии.

Ричард медлил, Майкл пригрозил, что все сделает сам. Но тут клиенты начали аннулировать первые заказы на следующий год. Ричард понял, что это не обычный циклический спад-подъем производства, но первое предупреждение от кола-лайт-менеджеров. Он ждал слишком долго. Китай больше не рассматривался как один из возможных вариантов, теперь это был единственный путь к спасению.

На собрании работников предприятия Майкл объявил о закрытии фабрик «Авроры метал» в Висконсине. Он говорил спокойно и деловито, как учитель, который объясняет классу новую математическую формулу. Ричарда удивило, что рабочие отреагировали так же сдержанно. Он так и не услышал ни возмущенного возгласа, ни проклятья – ни единого выражения отчаяния или недовольства. Как будто им с самого начала было ясно, что в один прекрасный день ворота фабрики закроются, чтобы снова открыться за десятки тысяч миль от Висконсина. Как будто «китайские цены» стали непреложным законом природы, выступать против которого может только идиот.

Ричард стоял рядом с Майклом и с трудом сдерживал слезы. Он и не знал, какой талантливый оратор его сын. Майкл говорил проникновенно и убедительно, устремив взгляд поверх голов слушателей, туда, где сгрудились остановленные заводские машины. Люди смотрели на Ричарда. Были среди них и такие, кто сменил на этой фабрике отцов и дедов. Многих из них он знал по именам. В отличие от Майкла, он не избегал смотреть им в глаза. Но не получалось. Взгляд сам собой соскальзывал к потолку, полу, останавливаясь то на шлеме, то на голубой спецовке, то искал на стене огнетушитель. Люди ждали, что он им скажет. Они имели право на это рассчитывать. Но Майкл все объяснил, ничего не оставив на долю отца. Рабочие молча кивали, больше говорить было не о чем. Ричард стыдился собственной беспомощности.

Голос сотрудника консульства в мгновение ока вернул его с небес на землю. Собственно, кто был тот человек, что встретил их на душном вокзале, не друг ли мистера Лейбовица? Тот ведь что-то говорил о знакомом комиссаре отдела убийств из шэньчжэньской полиции. И все-таки Ричарду не верилось, что Пол Лейбовиц имел в виду этого карлика с желтыми зубами. Что он там такое плел? Ричард не понял ни слова. Неужели эта тарабарщина считается здесь английским языком? И почему он так подозрительно косился на его солнечные очки?

Когда они выходили на привокзальную площадь, у Ричарда земля закачалась под ногами. Вероятно, причиной тому была жара и влажность, которая душила всякий раз, когда он оказывался под открытым небом. А может, его расстроили воспоминания или холодность Элизабет? Так или иначе, до Ричарда словно впервые дошло, что, собственно, происходит. Не важно, что там думала Элизабет. Он любил сына не меньше, даже если часто с ним спорил, особенно в последние недели. Все попусту. Он и до нее пытался достучаться, но Элизабет затыкала уши, не желала знать, в какую опасную игру ввязался в Китае их сын. Ричард неоднократно просил ее поговорить с Майклом в надежде, что тот послушает хотя бы мать, раз уж мнение отца для него ничего не значит. Но Элизабет трясла головой. Он всегда сомневался в Майкле, неудивительно, что тот теперь от него отворачивается. Он должен больше доверять сыну. В конце концов, это Майкл принял решение перенести производство в Китай, он нашел Виктора Тана и спас «Аврору».

Ричард Оуэн чувствовал, как у него увлажняются глаза, как подступает комок к горлу. Может, Элизабет была права и он действительно недооценил сына? Но теперь никаких слез. Он просто не может позволить себе этого, ни перед женой, ни тем более перед китайцами.

В машине висела гнетущая тишина. Китаец сидел рядом с водителем. Элизабет отстранилась, не позволяя взять себя за руку. Когда стояли в пробке, Ричард посмотрел в окно и не увидел вокруг ничего, кроме строительных площадок. Проезжая часть перерыта, равно как и тротуар. Через шестиполосную трассу проложен деревянный пешеходный мостик. За опоясывающим целый квартал дощатым забором вздымались в небо краны. Нижние этажи серых небоскребов стояли в бамбуковых лесах. «Весь Китай – строительная площадка! – восхищался Майкл в электронном письме. – Жаль, что мы производим не цемент и не сталь».

Возле здания полицейского управления их поджидала целая делегация. Хотя для Ричарда Оуэна все китайцы были на одно лицо. Темные костюмы, белые рубашки, черные волосы и неизменное удивление в глазах, как будто впервые видят иностранца. Двое чиновников приветствовали его по-английски. Их рукопожатие оказалось вялым, как будто Ричард сжал в ладони кусок пудинга. Сотрудник консульства назвал их имена, которые Ричард сразу же забыл. Китайцы пялились на него, ждали, что он скажет. Но что здесь было говорить? Ричард жалел, что с ним нет Тана. Так захотела Элизабет. Виктор Тан ей нравился, тем не менее она решительно отвергла мысль пригласить его на опознание. А сегодня утром впервые заявила, что Тан ей неприятен. Так ничего и не объяснив. Ричард не удержался и ввязался в спор. Потому что именно знакомство с Виктором Таном окончательно убедило его когда-то принять роковое решение о переносе производства.

Уже первая их встреча в Гонконге, в отеле «Регент», произвела на Ричарда яркое впечатление. По-английски Тан говорил почти без акцента. Он четыре года учился в школе бизнеса в Гарварде и за это время успел поездить по стране. Историю США Тан знал, пожалуй, лучше самого Ричарда, не говоря о Майкле, и был без преувеличения влюблен в эту страну.

Два запланированных деловых обеда вылились в целый день совместных прогулок, который закончился китайским ужином и посещением бара-караоке, где под теннессийский виски горланили «My way» Фрэнка Синатры.

В Висконсине Ричарду не поверили бы: китаец, который воспроизводит наизусть целые отрывки из «Декларации независимости» и Геттисбергской речи Авраама Линкольна, который усматривает идейное родство политики Дэн Сяопина и Рональда Рейгана и подкрепляет свое мнение множеством цитат.

– Мы похожи, – повторял Тан. – Американский менталитет есть апология алчности, и в Китае говорят: «Богат – значит славен».

Тан полагал, что китайцам следует перенимать американский опыт, и сейчас они как никогда готовы к этому.

– Американская мечта, мистер Оуэн, – это стиль жизни. Сегодня ею грезят миллионы китайцев, и их число растет, верьте мне.

Именно это Оуэн и делал: он верил Тану. Ричард знал, что значит этот исполненный решимости взгляд. Он достаточно спорил и пил с этим китайцем, чтобы окончательно прийти к главному выводу: с ним можно вести дела.

Где же был Тан, когда в темном, сыром подвале человек в забрызганном кровью халате откинул с лица покойника грязную простыню? И все взгляды тотчас устремились в сторону Ричарда, и даже Элизабет замерла в дверях, как будто он и был убийца.

Никогда в жизни Ричард не чувствовал себя таким одиноким.

Разумеется, на носилках лежал Майкл. Ричард даже не предвидел, он знал об этом все это время. Что же это такое у Майкла с головой? Господи боже мой!.. У него вынули кусок черепа! Что они с тобой сделали, Майкл? Ты был прав, мне не следовало игнорировать твое мнение. Но почему ты никак не хотел угомониться? Почему тебе всегда было мало?

Ричарду хотелось кричать, колотить себя по голове. Броситься к сыну, схватить его, убежать с ним, только бы не оставлять на этом жалком ложе. Или хотя бы коснуться его, в последний раз погладить по руке. Но он твердо решил не терять присутствия духа. Никаких слез. Только не здесь, не перед китайцами.

XII

Виктор Тан сидел в своем пятисотом «мерседесе», настолько новом, что даже опытному водителю, не говоря о самом Тане, потребовалось немало времени, чтобы освоиться со всеми его переключателями и функциями. Шофер то и дело ругался, нажав не на ту кнопку, пока хозяин не выдержал: приказал держать себя в руках и сделать погромче музыку. Китайская брань плохо гармонирует с бетховенской «Крейцеровой сонатой».

– Я сказал громче… еще громче…

Медленное вступление зазвучало необыкновенно чисто. Без щелканья, перестукиваний и прочих фоновых шумов, которые обычно заполняют салон автомобиля, словно невидимой ватой. Мотор работал настолько неслышно и неощутимо, что Тан почувствовал себя в концертном зале. Этот дуэт фортепиано и скрипки всегда помогал ему сосредоточиться.

Его беспокоил Ричард Оуэн. Тот звонил вчера вечером, вернувшись из Шэньчжэня. Они обменялись приветственными репликами, но потом голос Оуэна сорвался, и он ударился в плач. Осторожные утешения Тана не возымели действия, в конце концов американец повесил трубку.

Тан не ожидал такой реакции. Особенно после разговора, который состоялся у него со стариком Оуэном на прошлой неделе. После всех споров и ссор между отцом и сыном, особенно ожесточенных накануне гибели Майкла. Тан никак не мог понять, что означают эти слезы. Одно дело – шок, вполне естественный после опознания тела собственного ребенка. Другое дело – если разом открылись все старые раны. Последнее опаснее, Тан знал это из собственного опыта.

Тан взглянул на циферблат: оставалось менее часа. В офисе фабрики у него была назначена важная встреча с начальником полиции, секретарем партийной организации управления, важным чиновником из мэрии и председателем комиссии по расследованию убийств. Тан хотел еще раз намекнуть им, что их версия несчастного случая, мягко говоря, неубедительна. Что Элизабет Оуэн будет настаивать на вскрытии тела в США или Гонконге. Это убийство, и оно не должно остаться безнаказанным. Миссис Оуэн не оставит их в покое, пока преступник не будет схвачен. Им нужен подозреваемый, с убедительным мотивом, и чем скорей, тем лучше. Найти его нетрудно после всего того, что за последние несколько недель произошло на фабрике. И чем дольше будет тянуться следствие, тем больше опасность, что делом займутся гонконгские СМИ, а там проснутся и китайские газетчики, и американское посольство в Пекине. Делегаты дипломатического представительства, особенно агенты ФБР с их каверзными вопросами, – последнее, что им сейчас нужно. Убийство должно быть раскрыто уже сегодня, на худой конец, завтра. В Шэньчжэне и на родине, в Сычуани, у Тана много завистников, которые только и ждут удобного момента столкнуть его в пропасть и поделить между собой его маленькую империю.

С мягким толчком машина встала. Они застряли в пробке на Шеннан-роуд. Обрывки аккордов отчаянно гремели в динамике.

Тан выглянул в окно. Этот город всегда напоминал ему Нью-Йорк. Пусть шэньчжэньским небоскребам далеко не только до манхэттенских, но и до гонконгских и даже до шанхайских, по-своему они не менее впечатляющи. Особенно если учесть, что все это выросло за каких-нибудь пятьдесят лет из обыкновенной рыбацкой деревушки. И когда однообразные фасады сливаются, растворяясь в сумерках, город превращается в сплошное огненное море. Нечто подобное Тан наблюдал только в американских мегаполисах, и это зрелище каждый раз по-новому его завораживало.

Нью-Йорк. Манхэттен. Пятьдесят третья улица, угол Лексингтон-авеню. В жизни Виктора Тана были два дня, которые и сейчас, спустя десятилетия, он помнит во всех подробностях, сам удивляясь скрупулезности собственной памяти.

До сих пор ему ничего не стоит мысленно перенестись в то жаркое утро июня 1985 года, когда в аэропорту имени Джона Кеннеди его нога впервые коснулась американской земли. Он прибыл за океан в качестве стипендиата бизнес-школы Гарвардского университета, выбранного среди тысяч претендентов со всего Китая. В Чэнду Тан изучал английский язык, экономику государства и промышленных предприятий. Теперь он ехал перенимать американский опыт, чтобы по возвращении в Китай способствовать преобразованию социалистического хозяйства в капиталистическое или по крайней мере в один из промежуточных между тем и другим вариантов.

Виктор Тан видел себя возле первого терминала аэропорта. Он едва переставлял ноги от одиночества и неуверенности в себе. И это был не просто страх перед незнакомым городом, который в первый момент охватывает каждого приезжего. Этот связанный со стыдом страх проникал глубже, оскорблял, ранил, превращая его, взрослого мужчину тридцати трех лет, в беспомощного стеснительного ребенка. Со временем к нему добавилась озлобленность, которой Тан не чувствовал поначалу. Он не понимал, откуда она взялась и против кого была направлена, но следующие несколько лет она лежала на его душе мрачной тенью.

Правительство провинции Сычуань справило ему темно-синий костюм, явно не рассчитанный на такого необыкновенно крупного китайца, каким был Виктор Тан. Поэтому рукава пиджака, из кармана которого торчал конверт с пятью двадцатидолларовыми бумажками, едва доставали до запястий, а брюки до щиколоток. Подходящего размера обуви тем более не нашлось, а старые ботинки Тана были так поношены, что он предпочел бы разгуливать по Нью-Йорку босиком. В Пекинском аэропорту до этого никому не было дела, но здесь костюм Тана сразу оказался в центре внимания.

Прежде чем отбыть в Гарвард, Тану надлежало объявиться в китайском консульстве на Манхэттене. Он обозрел бесконечные ряды желтых такси и поинтересовался у подвернувшегося под руку водителя в тюрбане, во что обойдутся его услуги. Услышав ответ, Тан не поверил своим ушам. Он решил было, что таксист неправильно его понял. Потому что не могла же одна поездка на машине стоить больше, чем зарабатывала за месяц в Чэнду его мать. Тан решил, что скорее пойдет до Манхэттена пешком, чем отдаст таксисту такие деньги.

Автобус тоже оказался ему не по карману. Отчаявшись, Тан решился на то, от чего сотрудники консульства так настойчиво отговаривали всех студентов по обмену, а именно на поездку в метро.

Здесь он почувствовал себя гораздо увереннее, вопреки предупреждениям о возможных нападениях. Он затерялся в толпе людей с черным и коричневым цветом кожи, одетых к тому же с ужасающей небрежностью. А громыхание ржавого вагона по видавшим виды рельсам сразу напомнило ему железные дороги далекой родины.

Когда же поезд въехал в длинный темный тоннель, Тан почувствовал головокружение и вцепился в торчавший из пола металлический шест в надежде, что это ненадолго. Но станция на Пятьдесят третьей улице так и кишела народом. Теснота и спертый воздух лишь усилили его недомогание. Кроме того, платформа оказалась ужасно узкой. Тан устремился к лестнице, пересек подземный зал в направлении выхода и проскочил в тяжелую дверь. Там он несколько раз горько вздохнул, одной рукой ухватившись за перила лестницы, а другой – сжимая ручку чемодана, и, тяжело пыхтя, пошел вверх по ступенькам.

На предпоследней он остановился, чтобы оглядеться, и не поверил своим глазам. Взгляд его устремился по другую сторону тротуара, на витрину магазина с пирамидами полок, доверху уставленных чемоданами, сумками и сумочками самых немыслимых форм, цветов и размеров. Потом начал подниматься по фасаду дома, этаж за этажом, пока не добрался до самого неба, так что Тану пришлось запрокинуть голову. Впервые в жизни он так близко подошел к высотному зданию.

Тан огляделся по сторонам, как ребенок, который никак не может решить, в каком направлении ему бежать, и двинулся вниз по Лексингтон-авеню, то и дело вытягивая шею то вправо, то влево и не зная, в какую сторону смотреть. Время от времени он останавливался, но напиравшая сзади толпа толкала его дальше. Он зачем-то свернул на Пятьдесят первую улицу, пересек Мэдисон-авеню, потом Парк-авеню, посредине которой росли цветы, несколько раз поскользнулся на поливочных шлангах и каких-то бумажных коробках, нырнул под козырек ближайшего дома и замер в восхищении.

Тан не мог налюбоваться на ровные ряды улиц с мигающими огоньками светофоров, на сверкающие на солнце стеклянные фасады башенок-домов, на мчащиеся мимо автомобили и доверху набитые товаром магазины, перед которыми время от времени выстраивались небольшие очереди.

Он почувствовал, как картина мира, созданная многолетними усилиями огромного числа людей, на его глазах превращается в ничто, испаряется, словно капля воды, упавшая на раскаленную плиту. Это был поворотный момент его жизни.

Тан понял, что его обманывали – с утра до вечера, день за днем, на протяжении тридцати лет. Его кормили сказками. Они воспользовались его простотой. Хитростью выманили самое дорогое, что у него было, – его доверие. Где сейчас эти учителя, партийные секретари и Большой Председатель со своими маленькими помощниками? Что бы они сказали ему на это? Как бы стали выкручиваться?

Тан вырос в вере, что ему посчастливилось родиться в стране, во всех отношениях превосходящей все остальные страны мира. Пусть ели они не слишком сытно, учителя рассказывали, каково приходится детям Европы и Америки, которые бегают по улицам, одетые в лохмотья, и чьи животы день-деньской урчат от голода. Как-то раз они на целую неделю отказались от школьных завтраков, чтобы голодные американские дети наконец поели вволю. «Пожертвуй Америке!» – так называлась эта кампания. Голодающие в Америке! И он участвовал в этом. И с каким рвением, с каким чувством собственного превосходства!

Тан верил им, когда в самом начале Великой культурной революции арестовали его отца, верного бойца Народной армии. «Что ж, – думал Тан, – и отец нет-нет да и попрекал партию и сомневался в ее деле». Тан верил им, когда его отправили в горы помогать крестьянам. И когда он в составе красной бригады боролся с контрреволюцией и буржуазными пережитками, нередко пуская в ход оружие. Он подчинялся им беспрекословно. И не из страха, а из искреннего убеждения. Потому что доверял, верил. Но сейчас, на улицах Манхэттена, ему вдруг пришло в голову, что доверие – это слабость. Оно для тех, кто не имеет в себе мужества признать ложь ложью и самому доискиваться правды. То есть не для него, не для Виктора Тана, который расточил его достаточно за свою короткую жизнь.

Разумеется, перед отправкой в США он уже знал: в том, что касается экономического развития и уровня жизни, Китай отстает и от США, и от европейских стран. В правительстве провинции Сычуань его на этот счет проинструктировали. Он изучал статистику, много читал и неплохо представлял себе картину в целом. И все же увиденное на улицах Манхэттена было подобно удару из-за угла, от которого он никак не мог оправиться. Тан понял, какое слабое представление дает статистика о жизни как таковой, и это его смутило. «Самая суть, – подумал Тан, – всегда заключена не в цифрах, а в словах и образах».

Первые месяцы в Гарварде оказались настолько трудны, что Тан всерьез усомнился в своих силах. Тихие, просторные аудитории, благородная красота старинных зданий пугали его. Профессора и студенты были с ним неизменно приветливы, но это лишь еще больше усложняло ему жизнь. Тана приглашали на обеды в городские квартиры и на загородные виллы. Когда он рассказывал о Китае, публика вежливо удивлялась, но Тан не встречал в их глазах ни искренней заинтересованности, ни понимания. Собственно, зачем им все это было нужно? В компаниях коллег Тан все чаще чувствовал себя бедным родственником, и здесь их приветливость ничего не могла изменить. Она, напротив, скорее усиливала это ощущение. В Гарварде Тан так и остался им чужим.

Однако прилежание, честолюбие и недюжинные способности работали на него. Тан дорожил каждой минутой и учился с такой одержимостью, словно на карту была поставлена судьба его семьи. Он впитывал знания как губка.

Так уж получилось, что первые тридцать лет жизни прошли для него даром. Тридцать лет, в течение которых его американские однокашники посещали детские сады, нормальные школы и колледжи. Все это время они играли во что хотели, читали и изучали то, что считали для себя важным. Целых тридцать лет, которые ему теперь предстояло наверстать!

Его рабочий день начинался в пять утра. В Гарварде Тан научился обходиться четырьмя часами сна. Оставшееся после семинаров время он проводил в университетской библиотеке, где глотал книгу за книгой, насколько позволял его английский. Он читал о Гражданской войне в США, эпохе «баронов-грабителей» и Великой депрессии. Изучил, помимо экономических наук, курс философии, истории и литературы.

Пятиминутный сон в перерывах между парами мог восстановить его силы. Студентов восхищала эта способность китайца. Тан впадал в сон где угодно – в столовой или в библиотеке, – уронив голову на руки. И тогда ничто на свете не могло помешать его отдыху. Американцы уважительно, хотя и не без опаски, косились на чудака, одержимого тягой к знаниям. Но как ему было с ними объясняться? Разве поймет сытый отчаяние голодного? Тридцать лет, да это полжизни!

На каникулах автобусом компании «Грейхаунд» он успел объехать почти все американские штаты. В одной из кофеен в городе Бьютте, штат Монтана, он по неосторожности опрокинул пластиковый стакан с холодным чаем и в ту же секунду понял: наконец он нашел то, что так долго искал. «Сделано в Китае» – стояло на пластике. Впервые за все время пребывания в Америке Тану бросилась в глаза изготовленная на его родине вещь. Почему эти пластиковые стаканы не делают в Техасе, Флориде или Калифорнии? Потому что в Китае это обходится дешевле, несмотря на все транспортные расходы. Но что верно для пластиковых стаканов будет верно и в отношении игрушек, а также резиновых сапог, штанов, рубах, свитеров… И даже – хотя и, возможно, не сразу – телевизоров, автомобилей, телефонов, холодильников. Ведь продукт, как учил руководитель одного из семинаров по истории экономики, в конце концов будет изготовляться там, где его производство обходится дешевле всего. Это сам собой разумеющийся факт, нечто вроде того, например, что вода всегда течет под гору, а не наоборот. Законы экономики не менее объективны, чем законы природы.

Но когда однажды в столовой Тан поделился своими идеями с сокурсниками, его подняли на смех. Где, в Китае? Телевизоры из Китая? То есть оттуда, где их практически нет? Что еще, телефоны? Но в Китае их один на десять тысяч жителей. Автомобили? Американцы давились от смеха и хлопали себя по ляжкам, как будто в жизни не слышали более веселой шутки. Китай не производит и шести тысяч автомобилей в год. Тан, должно быть, сошел с ума. Можно, конечно, предположить, что когда-нибудь все это будет изготовляться в Мексике или в Бразилии. В Индии, наконец, но не в нищем же коммунистическом Китае!

И как они только могли смеяться над ним и его идеей Китая как мировой фабрики? Там один миллиард триста миллионов голодающих ждут своего шанса. Зачем же закрывать глаза на очевидное? Американским студентам явно не хватало воображения. Или это он чего-то недопонимал? И тогда Тан почувствовал, что первые тридцать лет его жизни не прошли даром, как он полагал до сих пор. И пусть в годы культурной революции он часто пропускал школу и до того, как попал в США, не имел ни малейшего представления ни о юриспруденции, ни об истории экономики, он хорошо усвоил за это время важные уроки жизни.

Что они знали о его стране? Этот их смех лишь подтверждал все преимущества Тана. И не перед его нищими соотечественниками, нет. Перед этими молодыми людьми и девушками из городских особняков и загородных вилл. Тан хотя и постепенно, но уже начинал проникать в их мир, его же страна по-прежнему оставалась для них белым пятном. Они не представляли себе, насколько голодны крестьяне его родины, просто не могли себе этого представить. И в этом не было их вины. А Виктор Тан оставался для них пришельцем с другой планеты, даже если обедал с ними в одной столовой и носил такие же синие джинсы, трикотажную футболку и бейсболку. Даже если умел не хуже их поджарить на решетке свиные ребрышки и знал, кто такой квотербэк. Он был не отсюда и не мог стать здесь своим при всем желании. Он гость далекой страны, голодной и на многое способной в своем отчаянии. Это отчаяние и голод довели его до Гарварда, до этой студенческой скамьи, и, вне сомнения, поведут дальше. Туда, где уже над ним никто не станет смеяться.

Этот смех по временам до сих пор отзывался у Тана в ушах. Когда он просматривал последние сводки торгового баланса между США и Китаем и ежемесячный рост продаж «Катай хэви метал».

В Гарварде Тан задержался на четыре года. После положенных двух лет обучения ему дважды продлевали стипендию, несмотря на возраст. В начале лета 1989 года он собирался отбыть домой. В это время в Пекине, на площади Небесного Спокойствия, начались студенческие волнения. И пока Тан автобусом путешествовал по Арканзасу, правительство Китая ввело чрезвычайное положение. В столицу вошли подразделения Народной армии, по главному проспекту покатили танки. В это время Тан был в Лос-Анджелесе и любовался просторами Тихого океана, по другую сторону которого лежала его неспокойная родина.

Он мог бы остаться, ничего не было проще. Попросить политического убежища, написать заявление, удостоверяющее его лояльность к американскому образу жизни, наконец, сослаться на несуществующего родственника, павшего в борьбе за свободу и демократию на улицах Пекина. Этого оказалось бы достаточно. Именно так и поступали тысячи его соотечественников в Америке, и их принимали с распростертыми объятиями. Тан мог бы претендовать на место ассистента в Калифорнийском университете, да и в Гарварде ему непременно что-нибудь бы подыскали.

Он раздумывал, но только два дня. Беседы с лос-анджелесскими профессорами в кампусе развеяли последние сомнения. Их сочувствие, их возмущение пекинскими событиями основывались на непоколебимой уверенности в собственной правоте. Тан не хотел выглядеть жертвой, изгнанником, избежавшим коммунистической петли лишь благодаря вмешательству Америки, о чем, конечно, не забывали бы при каждом удобном случае напоминать его благодетели. Он не желал служить живым доказательством превосходства одной системы над другой.

Его тянуло домой, в Китай. Любое другое решение выглядело в его глазах изменой. Его время пришло. Тан был еще молод, и американское образование открывало ему в Китае большие перспективы. Он понял это еще в кофейне в Монтане. Конечно, требовалось запастись терпением. Чрезвычайное положение и события на площади Небесного Спокойствия – не более чем отдельные неприятные моменты, и даже падающий курс юаня не повод отчаиваться. Все это – buying opportunities^[7], как доходчиво растолковал один профессор из Гарварда.

Экономические санкции. Торговое эмбарго. Стагнация инвестиций. Летом 1989 года юань упал до минимума. Действия «пекинских мясников» вызвали возмущение во всем мире. Один аналитик сравнил страну с фирмой, чьи активы оценены ниже их реальной стоимости. Лучшего момента для вступления в игру не могло быть.

Миру был нужен Китай, и эта потребность была обоюдной. Страна неограниченных возможностей лежит по другую, нежели принято считать, сторону Тихого океана – к такому выводу пришел Тан после четырех лет обучения в Америке.

Но экономическая и политическая стагнация – следствие студенческих волнений и применения при их подавлении армии – также оставалась неоспоримым фактом по крайней мере на протяжении еще трех лет. Над страной словно нависла тяжелая свинцовая туча. Инвестирование китайских предприятий из-за рубежа приостанавливалось или замораживалось, запланированные экономические реформы откладывались на неопределенный срок. Службы госбезопасности открыли охоту на активистов оппозиции, люди сотнями исчезали в исправительных лагерях и тюремных застенках. Из партии были исключены все, кто так или иначе выказывал поддержку мятежным студентам. Либеральное и консервативное крыло коммунистов спорили о будущем Китая. Этот вопрос стал главным для всех. Кто победит, реформатор Цзян Цземинь или сторонники социалистического планового хозяйства? Чью сторону возьмет Дэн Сяопин? Под чье влияние подпадет на этот раз престарелый коммунистический лидер? Стагнация охватила всю страну, до самых нижних уровней партийной и правительственной иерархии. Никто не отваживался что-либо предпринять из опасения встать не на ту сторону.

Тан следил за всем этим, что называется, краем глаза. Его направили в Чэнду, в одно из ведомств, которое занималось экономическим развитием, но практически бездействовало. Тан использовал это время для налаживания нужных контактов и разработки планов, поскольку не сомневался, что продолжение реформ – вопрос времени. Потому что экономика – этому его научили в Америке – имеет свою логику, которой в конце концов будут вынуждены подчиниться все.

В феврале 1992 года Дэн Сяопин с семьей отправился в путешествие по Южному Китаю. Его речь в Шэньчжэне, призывающая к смелым экономическим реформам, стала долгожданным сигналом к действию не только для Тана. Летом того же года Тан убедил правительство провинции Сычуань командировать его в особую экономическую зону, чтобы наладить связи с потенциальными инвесторами. К тому времени он успел основать множество предприятий, среди которых – обувная фабрика, цех по производству пластиковой посуды и рождественских украшений. С его помощью встала на ноги крупная строительная фирма. Идея превращения Китая в мировую фабрику на его глазах обретала зримые формы.

Когда отзвучали финальные аккорды «Крейцеровой сонаты», Тан велел шоферу поставить скрипичный концерт. Времени должно было хватить по крайней мере на первую часть. Они миновали оцепленное полицией место аварии. На правой полосе стоял микроавтобус с вмятинами, перед ним лежал на боку мотоцикл. Рядом под серым покрывалом угадывались контуры человеческого тела. «Мерседес» снова прибавил газу и через двадцать минут въехал в ворота фабрики «Катай хеви метал». Последние полторы минуты первой части концерта Тан просидел в машине, глядя на фабричные корпуса. Из трех труб поднимался густой белый дым. В передней части двора грузились два больших контейнера, за ними стояли две фуры с новой сталью. Поставщики едва поспевали, фабрика работала на пределе своих возможностей. Самое время было приступить к строительству нового корпуса.

Тан не ошибся, сделав ставку на китайскую автомобильную индустрию. Он начинал с карликового предприятия, которое быстро выросло, хотя и не без помощи Оуэнов с их опытом и контактами, в гигантский автомобильный концерн. И это было только начало. Китай стремительно превращался в крупнейший авторынок мира. Ведь мечта о собственной машине свойственна любому человеку, будь он американец или китаец. Тан сумел извлечь из этого пользу и знал, что этого у него не отнимет никто.

Перед офисным зданием уже припарковались лимузины начальника полиции и председателя комиссии по расследованию убийств. Оба были не просто его старыми знакомыми. В таком городе, как Шэньчжэнь, предприниматель должен привлечь на свою сторону не только партийных функционеров, но и полицию. И Тан позаботился об этом. Начальник управления был обязан ему собственной квартирой, председатель комиссии – последней моделью «БМВ». Тан осыпа́л обоих подарками, время от времени приглашал в бордели. Кроме того, он нарыл достаточно компромата, чтобы в ближайшую кампанию по борьбе с коррупцией их карьера трагически оборвалась.

Ему не было необходимости напоминать им об этом.

XIII

«Катай хеви метал» располагалась в промышленном парке, в северно-западной части Шэньчжэня, сразу за аэропортом. В транспортном отделе Дэвиду удалось перехватить последнюю из оставшихся машин – старый «фольксваген-пассат», настолько потрепанный, что малейшая неровность дороги отзывалась болью в спине.

Корпуса «Катай хеви метал», как и большинства фабрик, где доводилось бывать Дэвиду, напоминали башни небольшой крепости. Они были обнесены высоким металлическим забором, выкрашенным серебряной краской. У ворот дремали два молодых охранника в слишком просторных для их тощих фигур форменных комбинезонах. Они вытягивались по стойке «смирно» при виде каждого знакомого автомобиля, а незнакомые провожали подозрительными взглядами. Дэвид медленно объехал всю территорию размером с хороший городской квартал. Увидел офисное здание, множество цехов, общежития для рабочих. У входа на длинных шестах развевались два американских и три китайских флага.

На парковке возле офисного здания стояли два черных лимузина и большой «мерседес». По номерным знакам Дэвид определил, что лимузины принадлежат транспортному парку полицейского управления. Установить, для каких именно целей были заказаны служебные машины, равно как и личность хозяина «мерседеса», не составляло труда. Хотя Дэвид и не помнил, чтобы на утренней планерке кто-то из коллег упомянул назначенную на первую половину дня поездку на «Катай хеви метал».

Напротив фабрики теснились многочисленные магазины, рестораны и чайные, где рабочие близлежащих предприятий отдыхали после смены или в выходные. Дэвид отправился туда на поиски сычуаньского ресторана. Там должны были встречаться выходцы из провинции, на диалекте которой он говорил с детства. Одного этого было достаточно, чтобы они приняли Дэвида как своего, не задавая лишних вопросов.

Ему повезло: за вторым углом открылась вывеска «Старый Сычуань». Неоновая реклама над входом обещала лучший в городе хотпот. Но красный ковер на полу был потерт, покрыт жирными пятнами и остатками еды, а в аквариуме у задней стены плавали полудохлые рыбы. Заведение явно переживало не лучшие времена, тем не менее все места оказались заняты. «Должно быть, кормят здесь и в самом деле хорошо», – решил Дэвид, медленно пробираясь между рядами столиков. Он не видел никого, к кому хотелось бы присоединиться. У входа, несмотря на жару, сгрудилось не меньше десятка столиков, за которыми на пластиковых табуретках сидели мужчины.

Дэвид обратил внимание на шумную компанию в серых комбинезонах с логотипами «Катай хеви метал», подсел к ним, предложил сигарет и поинтересовался, правда ли, что хотпот здесь не хуже чунцинского. Потом добавил, как рад снова слышать в Шэньчжэне родной диалект, после чего мужчины тут же попросили его остаться с ними и, не дожидаясь согласия, заказали официанту еще одну тарелку, прибор, стакан и бутылку пива.

Они как раз собирались приступить к тому самому хотпоту, который дымился на столе в огромном котле. Прочие угощения были разложены вокруг на тарелках: грибы шиитаке, водяной шпинат, цветная капуста, устрицы, побеги соевых бобов, корни ледвянца, сыр тофу, курица, копченый шпик, вешенки, тонкие ломтики мяса и свиные почки. При виде всего этого у Дэвида защемило сердце. Чжан прожил в Шэньчжэне больше двадцати лет, но так и остался для него чужим. Да и как можно сродниться с городом, который каждые два года меняется до неузнаваемости? Как человеку пустить корни, когда то и дело приходится срываться с места? Кроме того, Дэвиду действовала на нервы муравьиная деловитость южных китайцев. Он тосковал по невозмутимым жителям Чэнду и снова и снова брал с Мэй обещание вернуться с ним после выхода на пенсию в его родной город.

Окружавшие Дэвида мужчины, похоже, разделяли его настроение. Они говорили о тоске по родине, холостяки жаловались, как трудно найти в Шэньчжэне подходящую жену. Делились своими планами вернуться сразу, как только накопят денег на открытие продуктовой лавки, чайного домика или ресторана в Чунцине. Собственно, они не планировали задерживаться здесь дольше чем на два года, но этот срок уже растянулся для кого на пять лет, а для кого на шесть, и конца ему не предвиделось.

Они кормили оставшиеся в деревнях семьи. Дэвид всматривался в усталые, равнодушные лица. Он знал их истории, похожие одна на другую как капли воды. В редких случаях таким удавалось накопить денег на открытие собственного дела. Они работали до полного истощения, а потом возвращались к семьям, ставшим им чужими за столько лет разлуки. Дэвид хорошо знал царившую в таких домах безрадостную пустоту.

Но сейчас они нашли в комиссаре заинтересованного слушателя. Дэвид вообще умел развязывать языки. Мэй часто спрашивала, как это у него получается и почему люди всегда делятся с ним самым сокровенным. Он и сам этого не знал.

Когда хотпот был съеден, а пустые пивные бутылки заняли полстола, мужчины заговорили о работе на «Катай хеви метал». Они не жаловались. Менеджеры обходились с ними не лучше и не хуже, чем на других фабриках. Все они трудились шесть дней в неделю по двенадцать часов, иногда и больше. Раз в год им полагался недельный отпуск. В общежитии в одной комнате ютилось до восьми человек, а заработок составлял от силы тысячу юаней в месяц. Основную его часть рабочие посылали родным в Сычуань, остатка хватало на вечернее пиво и посиделки в ресторанах. Они были довольны. Жизнь состоит из работы, из чего же еще? Отцам приходилось хуже. Те волокли груженые баржи вверх по течению Янцзы, и многие падали замертво от изнеможения. Между тем пары юаней, которые получали оставшиеся в живых, не хватало даже на еду их семьям. Нужно почаще вспоминать, каково приходилось отцам, прежде чем называть работу на фабрике опасной.

– Да разве у вас опасно? – удивился Дэвид.

Они рассмеялись его наивности и подняли стаканы за Ли и Яна, которые погибли две недели назад в результате несчастного случая на производстве. В последние месяцы аварии на «Катай хеви метал» участились. Обычное дело, когда производство стремительно расширяется и в цехах появляется столько молодых, неопытных людей. Разумеется, они говорили об этом менеджерам, но все ведь помнят историю несчастного Еэ. Он выражал недовольство слишком громко, поэтому однажды вечером охранники выбросили его за ворота вместе с пожитками, избив по полусмерти.

А две недели назад чуть было не дошло до массовой драки. Фабрику посетил молодой иностранец, как будто их американский партнер. И рабочие обступили его с жалобами относительно техники безопасности. Менеджеры посоветовали составить петицию, которую рабочие хотели передать через иностранца высшему руководству. Но кто-то выбил бумагу из рук подателя, она упала на землю. Жалобщики усмотрели в этом намеренное оскорбление и дали волю рукам. Кончилось тем, что иностранец спрятался в своей машине, а рабочие толкали и раскачивали ее, окружив со всех сторон, как будто хотели опрокинуть.

– А как же охрана? – удивился Дэвид. – Чем они занимались в это время?

Охрана вмешалась не сразу. Почему? Рабочие задумались. Они и сами нередко себя об этом спрашивали, но к удовлетворительному ответу так и не пришли. Бездействие охранников было, во всяком случае, преднамеренным, потому что обычно в таких ситуациях они не медлят.

Вернувшись в управление, Дэвид Чжан первым делом пробил по базе «мерседес». По всей видимости, Виктор Тан был на фабрике. Дэвид позвонил в транспортный отдел и осведомился, кто заказывал служебные лимузины. Но сотрудник на другом конце провода так и не смог дать вразумительного ответа.

– Вероятно, машины попросила во временное пользование какая-нибудь другая организация, – предположил он. – Никто из наших их не заказывал.

– Никто? – переспросил Чжан. – Вы уверены?

– У меня ничего такого не отмечено.

– Но я точно видел эти машины, – озадаченно настаивал Дэвид.

– Где именно?

Чжан задумался. Зачем дежурному было это знать? С кем он вообще разговаривает?

– Все в порядке, должно быть, я ошибся, – ответил он и повесил трубку.

Чжан ненавидел играть с коллегами в кошки-мышки. Незадолго до того ему позвонил комиссар Ло Минлэн, приглашал на заседание комиссии по расследованию убийств. Раньше Ло и Чжан считались если не друзьями, то по крайней мере хорошими знакомыми. Вместе довели до конца несколько запутанных дел, и Дэвид ценил коллегу как умного и непримиримого следователя. Когда-то они обедали вместе и любили обмениваться китайскими афоризмами. Это были увлекательные словесные дуэли, когда один изрекал подходящую случаю мудрость, другой отвечал на нее своей и так далее, пока не исчерпывался запас своего или чужого остроумия. Но пять лет назад Ло назначили председателем комиссии по расследованию убийств, и их отношения приняли другой оборот. Былая доверительность сменилась холодностью, поскольку теперь Ло занимался внутрипартийными делами и неподкупный Чжан плохо вписывался в круг его новых друзей.

Ло коротко приветствовал коллег и тут же приступил к делу. В расследовании убийства Майкла Оуэна наметились кое-какие подвижки. Уже первым назначенным Ло следователям удалось выйти на верный след. Есть и подозреваемый, некто Цзы из провинции Сычуань, тридцатитрехлетний подсобный рабочий из литейного цеха. Вечером накануне исчезновения Оуэна он повздорил с ним у ворот фабрики. Предположительно причиной ссоры стали низкие зарплаты рабочих и недостаточное внимание руководства к технике безопасности. Американец и Цзы вместе покинули цех, об этом свидетельствуют многие охранники. На следующий день Цзы не явился на работу. Ло просил коллег помочь в его розыске и до выяснения обстоятельств не рассматривать другие возможные версии следствия. Преступление может быть раскрыто уже завтра, если повезет.

Дэвид видел, как коллеги вздохнули с облегчением.

– А кто такой этот Цзы? – спросил он и почувствовал, что уже одним своим голосом выражает несогласие с версией Ло.

– О нем известно не так много. На фабрике работает год. Фотографию и персональные данные отдел кадров фабрики обещал прислать сегодня после обеда. Я буду держать вас в курсе.

Полицейские поднялись и вернулись каждый к своему столу. На выходе Ло попросил Дэвида пройти в его кабинет.

– Присаживайся. – Ло подвинул коллеге чай и сигареты. – Как долго мы знакомы с тобой, Чжан?

Доверительный тон начальника не обещал ничего хорошего.

– Не знаю. Лет пятнадцать, наверное.

– Долго, – покачал головой Ло. – За такое время можно хорошо узнать любого человека, согласен? – Он глотнул чая. – А убийство этого американца, как я погляжу, сильно задело тебя.

Это прозвучало не как вопрос. Дэвид понятия не имел, куда клонит Ло, поэтому решил промолчать.

– Это естественно, ведь речь идет о смерти друга твоего лучшего друга, – усмехнулся Ло. – И тебе, конечно, хотелось бы сделать все возможное, чтобы поскорее найти убийцу… – Тут он замолчал, словно понял, что сказал что-то не то, и быстро поправился: – Я имел в виду, ты не успокоишься, пока убийца не будет найден. Я прав, Чжан?

«С чего они взяли, что Пол и Майкл Оуэн дружили?» – мысленно удивился Дэвид.

– В такой ситуации любой, тем более комиссар полиции, сделает все возможное, чтобы докопаться до истины и добиться справедливого наказания для убийцы. На то она и дружба, так ведь? – (Дэвид делал то, что требовалось от него в данной ситуации: слушал внимательно и кивал.) – Ты не оставишь без внимания ни одной версии, ты дойдешь до конца, даже если под угрозу будет поставлена твоя жизнь. Ведь дружба обязывает, я прав, Чжан? – Внезапно Ло оставил менторский тон и, прежде чем комиссар успел кивнуть, продолжил в уже другом ключе – резко и решительно, как будто выступал на партсобрании: – Зачем ты ездил на фабрику «Катай хеви метал» сегодня утром?

– Я… я…

От неожиданности Дэвид стал заикаться. С какой стати ему оправдываться, ведь он вел следствие. И откуда председателю об этом известно? Узнал ли Дэвида кто-нибудь из фабричных или Ло уже установил за ним слежку?

– Ты ничего не согласовал со мной, – продолжал Ло. – Твоя самодеятельность ставит под угрозу срыва все расследование, это ты понимаешь? Если преступники раньше времени переполошатся, они успеют скрыться или замести следы.

– Да, – покорно кивнул Дэвид, тут же почувствовав, как к горлу подступает тошнота.

Только не здесь. Только не на мебельный гарнитур Ло.

Но в следующее мгновение голос председателя стал спокойным, даже приветливым.

– Тебе нечем заняться? – спросил он. – Может, есть какое-нибудь старое незаконченное дело, которому стоит посвятить ближайшие несколько дней? – Ло посмотрел на него внимательно, потом глубоко затянулся и медленно выпустил дым через уголок рта. – Мудрый приспосабливается к обстоятельствам, как вода к форме сосуда, – процитировал он. – Это знали уже во времена династии Тан.

– Самая большая победа – не нанести ни единого удара во время битвы, – возразил ему Дэвид.

– Я вижу, ты понял меня, Чжан, – кивнул председатель. – Твой афоризм как будто из той же эпохи.

Он задумался, словно вспоминая подходящую случаю мудрость, но, похоже, все уже было сказано. Ло предложил Чжану идеальный выход, позволяющий сохранить лицо.

– У тебя еще что-нибудь? – спросил он, объявляя тем самым, что разговор окончен.

– Будь милостив с немилосердными, ибо они нуждаются в этом больше, – услышал Дэвид собственный голос и сам почувствовал, что это прозвучало как провокация.

Ло молча сделал очередную затяжку. Их взгляды встретились, и Дэвид понял, что поставил начальника в неловкое положение.

Внезапно лицо председателя расплылось в улыбке.

– Хорошо сказано, но это не китайская мудрость, Чжан, – медленно произнес он. – Меня не обманешь. Быть может, это придумал твой Будда, только не китаец.

Ло коротко рассмеялся, потом еще и еще раз, пока не захохотал, запрокинув голову, и так же неожиданно смолк.

Во дворе управления Дэвид увидел те самые черные лимузины «ауди», которые утром стояли возле одного из фабричных корпусов. Водители дремали каждый на своем месте. Дэвид осторожно постучал в стекло.

– Чего тебе? – недовольно проворчал шофер.

– Мне срочно нужна машина, – солгал Чжан. – Ты свободен?

Водитель покачал головой:

– Обращайся в транспортное управление. Мы сегодня возим Ипа и Ло.

– Что, весь день? – как бы между прочим удивился Дэвид.

– Весь день, – закивал водитель, закрыл окно перед его носом и перевернулся на другой бок.

Дэвид отправился домой, и чем больше он думал над событиями прошедшего дня, тем более загадочными они ему представлялись. Редко когда ему приходилось видеть председателя в таком состоянии. Случай оказался настолько щекотливым, что потребовал даже вмешательства партсекретаря. Но в чем была его особенность, этого Дэвид не понимал. Почему сам председатель комиссии предостерегал Чжана от собственного расследования? Чего он боялся? Отпугнуть пару-тройку инвесторов? Нескольких заметок в иностранных газетах? Нет, очевидно, за этой историей стояло нечто большее.

Дэвид думал, что ему теперь делать. Он мог бы прислушаться к совету Ло и заняться прошлогодним убийством проститутки – безнадежный случай, – но что-то в нем противилось тому, чтобы так просто отступиться от Майкла Оуэна. Полиция объявила подозреваемого в розыск, теперь его поимка – вопрос времени. Потом – скорый суд и смертный приговор. Даже если Дэвид ничего не сможет сделать для этого человека, он должен попытаться.

Комиссар Чжан спрашивал себя: кто побывал в квартире Майкла Оуэна и что он там искал? Жесткий диск и флешки сейчас у Дэвида, хранятся в холодильнике, на дне коробки с капустой пок-чой. Лучше, конечно, было бы осмотреть квартиру ему самому, но как туда проникнуть, не вызвав подозрений? Только с помощью Пола, а Дэвид вовсе не был уверен, что тот и на этот раз согласится оказать ему эту услугу.

Времени оставалось мало, поэтому комиссар решил срочно ехать на Ламму. Вещи Майкла Оуэна нужно взять с собой, в Гонконге Пол найдет для них лучший тайник, чем холодильник Чжана. Кроме того, не следует забывать, что телефон прослушивается. С другой стороны, это дает возможность направить председателя Ло по ложному следу. Дэвид набрал номер Пола и обрадовался, когда тот не взял трубку.

– Привет, Пол, это Дэвид. – Чжан отчетливо проговаривал каждое слово. Не исключено, что, прослушав это сообщение, Пол решит, что его друг сошел с ума. – Я знаю, что у тебя горе, мне искренне жаль. Сейчас почти пять часов вечера, и я направляюсь к тебе. Если повезет с паромом, через два – два с половиной часа буду на Ламме. На работе возьму отгул, так что смогу задержаться у тебя до завтрашнего вечера. До встречи.

После этого Дэвид немедленно позвонил председателю Ло и попросил его предоставить ему свободный день. Нужно навестить приятеля в Гонконге, которому сейчас нелегко. Ло немедленно согласился.

XIV

Теплые потоки воды мягко обволакивали тело, как будто Пол стоял под душем. Он промок насквозь, не успев сделать и пяти шагов, и дальше уже не пытался защищаться от дождя. Сложил слишком маленький зонт, бумажник и мобильный телефон завернул в полиэтиленовый пакет и присел на перила пирса, подставив непокрытую голову шелестящим струям. По его расчетам, Дэвид должен был прибыть одним из двух ближайших паромов.

Над побережьем висели сумерки. Даже огни ресторанов Ченг-Чау и Лантау скрылись за сплошной стеной воды. Иногда разноцветными пятнами мелькали силуэты прохожих. Люди тыкали пальцами в сумасшедшего, которому, похоже, непогода была нипочем, смеялись и махали ему рукой. Пол улыбался в ответ.

Дэвид прибыл катером, незадолго до восьми часов вечера. Вразвалку сошел по качающемуся трапу, оглядел поникшую фигуру приятеля и задумался, как бы оценивая свои шансы добежать до «Сампана», не замочив ног. От предложенного Полом зонтика он отказался. Они спустились по сходням, прошли мимо почты и аквариума, где в ожидании скорой смерти плавали омары, крабы и улитки. В ресторане сразу проследовали на террасу и заняли столик с видом на гавань. Пол заказал два кисло-сладких супа, тушеную рыбу и овощи. Здесь все звуки заглушала барабанная дробь дождя по пластиковой крыше, поэтому приятелям приходилось низко нагибаться над столом, чтобы слышать друг друга.

– Извини за то дурацкое сообщение, – сказал Дэвид, утирая лицо влажным платком.

– Что это было? – удивился Пол. – Я так и не понял.

– Это для коллег, на случай если меня прослушивают.

– Прослушивают? Ты серьезно?

Дэвид рассказал ему о своем обеде с рабочими фабрики «Катай хеви метал» и беседе в кабинете председателя Ло.

– Думаешь, он следит за тобой? – недоверчиво переспросил Пол. – Ты ведь ни от кого не скрывал, что едешь на фабрику.

– Все верно. Но к чему эти настойчивые предостережения? Таким я его еще не видел.

– Не ты ли сам говорил, какая редкость – убийство иностранца в Китае?

– Тем более имеет смысл подстегивать следователей, вместо того чтобы вставлять им палки в колеса.

– Но ведь они уже напали на след и есть подозреваемый?

– Все верно. Тем более странно, что Ло так нервничает, разве нет?

Пол не знал, что на это ответить. Он вообще не был уверен, что ему интересна эта тема. Майкл Оуэн мертв, Пол не может сделать для его родителей больше, чем сделал. Убийца, если верить китайской полиции, в ближайшее время будет схвачен и наказан. Пол обещал Кристине отстраниться от этого дела и больше не ездить в Китай. Он не намерен ее обманывать.

– Тебе это больше не интересно? – спросил Дэвид, словно прочитав его мысли.

Пол посмотрел на него сердито и ответил, словно отмахнулся:

– Не знаю.

– Как насчет того, чтобы еще раз посетить квартиру Оуэна, вместе со мной?

– Ты серьезно? – (Дэвид кивнул.) – У меня нет ключей.

– Они есть у его матери, можем договориться.

Пол откинулся на спинку кресла и задумался.

– А что тебе там нужно? – спросил он после долгой паузы.

– Там ведь побывал кто-то, и это, как мне думается, напрямую связано с убийством. Только вот где он взял ключи? И что искал? Возможно, он оставил следы, которых не заметил ни ты, ни родители Майкла. Вот здесь, – Дэвид хлопнул по сумке, – жесткий диск и карты памяти. Но нужны пароли и пин-коды. Что, если Майкл записал их где-нибудь или они известны его родителям?

Пол вздохнул:

– Настойчивый всегда достигает цели. Какой династии принадлежит эта китайская мудрость?

– Никакой, – отвечал Чжан. – Вот только звучит она немного иначе. «Настойчивость – это уже победа» – так говорил великий председатель Мао.

С Оуэнами они встретились на следующее утро, в холле отеля «Харбор вью». Пол сразу объявил, что Дэвид хотел бы еще раз осмотреть квартиру их сына. Элизабет немедленно согласилась, но ее муж решительно воспротивился. Он не видел в этом никакого смысла. Убийство произошло в Шэньчжэне, какой же смысл вести следствие в Гонконге? Что за улики надеется найти в квартире Майкла комиссар Чжан?

В конце концов Элизабет Оуэн удалось настоять на своем.

Пол представил своего спутника, но Оуэны едва удостоили его взглядом. Все вошли в лифт и молча поднялись на тридцать восьмой этаж. Элизабет отперла дверь и проводила Дэвида и Пола в кабинет и гостиную. Ричард Оуэн остановился на пороге кабинета:

– Это что, обыск?

Дэвид решительно выдвигал ящики письменного стола.

Пол, опустившись на колени посреди комнаты, рылся в разбросанных на полу папках. Он понятия не имел, что ищет.

Дэвид включил компьютер и вопросительно оглянулся на Оуэнов, когда на мониторе всплыла табличка с требованием ввести пароль.

– Ни малейшего понятия. – Ричард Оуэн тряхнул головой и с чуть слышным вздохом добавил: – Попробуйте его имя.

Система выдала ошибку.

– Тогда Винс Ломбарди. В одно слово.

– Винс Ломбарди? – удивился Дэвид.

– Да, стоит попробовать, – кивнул Ричард. – Майкл был болельщиком, футбольным фанатом. Любимая команда – «Грин-Бей пэкерс» из Висконсина, Ломбарди тренировал их в шестидесятые годы. Живая легенда. И вы, американец, никогда о нем не слышали?

Это прозвучало почти с обидой. Пол снова увидел себя маленьким Лейбовицем, посреди двора нью-йоркской школы, где ни одна уважающая себя футбольная команда не желала принимать его в свои ряды. Он ведь не умел ни бегать, ни бить как следует, и при этом был таким тощим, что не годился даже играть в защите. Мальчишки смотрели на него с тем же смешанным выражением жалости, удивления и сочувствия, какое сейчас читалось на лице Ричарда Оуэна. С тех пор Пол возненавидел спорт.

– Нет. – Это прозвучало тише, чем ему хотелось. – Никогда не слышал.

На мониторе замерцало предупреждение об ошибке. Но тут мобильник Оуэна заиграл первые аккорды «My Way» Фрэнка Синатры, и Ричард схватил его с такой поспешностью, будто последние несколько часов только и ждал этого звонка.

– Виктор! Как я рад, что ты мне позвонил. Что нового?

Пол замер над очередной папкой. Дэвид испуганно обернулся на имя «Виктор». Он не понимал из разговора ни слова, но округлившиеся глаза и возбужденный голос Оуэна ясно указывали на то, что происходит нечто очень важное.

– Боже мой… – заикаясь, пролепетал Ричард, – ты… ты уверен?.. так быстро… да… конечно… невозможно… Я не могу в это поверить, Виктор… подожди, я сяду…

Ричард Оуэн опустился в кресло возле письменного стола. Между тем на пороге кабинета появилась его жена. Став в дверях, она смотрела, как Ричард то кивал, то радостно чему-то смеялся, как будто только что получил известие о том, что стал дедом.

– Да, Элизабет здесь, рядом со мной. Я все ей передам… большое спасибо… нет… ошибки нет… все уже подписано? Он сам… хорошо, я перезвоню вам позже… большое спасибо за звонок… да… это такое облегчение…

Ричард Оуэн положил мобильник на стол, встал, обнял жену и крепко прижал ее к себе:

– Элизабет, они схватили убийцу Майкла.

Миссис Оуэн высвободилась из объятий мужа и подняла глаза:

– Откуда ты знаешь?

– Это был Виктор, ему только что сообщили из полиции.

– И кто же он? Кто убил нашего Майкла?

– Какой-то рабочий с фабрики… Шу… или Цзы… Виктор называл, но я уже забыл его имя. Он повздорил с Майклом еще на фабрике и ударил его трубой, тому есть два свидетеля. Потом бежал. Полицейские схватили его вчера вечером на вокзале и допрашивали всю ночь. Утром он подписал признание.

Пол переводил, наблюдая за реакцией Дэвида, чей потухший взгляд и сжатые губы были красноречивее любых слов.

Элизабет Оуэн морщила лоб. Казалось, слова мужа доходили до нее с трудом. Но потом складки на лице разгладились и вся она словно растаяла, как плитка шоколада на солнце. Слезы потекли по щекам, Элизабет закрылась ладонями. Как будто поимка убийцы означала возвращение с того света ее сына.

Ричард беспомощно опустил глаза. Разговор с Виктором странным образом взбодрил его. Губы подрагивали, когда он резко обернулся, словно собираясь обрушиться на Дэвида с упреками, но уже в следующий момент взял себя в руки.

– Ваши коллеги хорошо поработали. – Он произнес это сухо, как давно заготовленную реплику. – Мы с женой очень вам признательны.

Пол перевел. Чжан вежливо кивнул и тут же отвел взгляд.

– Вы еще не закончили? Если да, то я прошу оставить нас с супругой одних. Надеюсь, наше желание понятно…

Их с Дэвидом проводили до дверей. По всему было видно, что Ричарду Оуэну не терпится с ними расстаться. На пороге друзья простились с Оуэнами, молча спустились в лифте и взяли такси до метро.

До Ламмы добирались на старом катере. Пол не захотел сидеть в кабине с кондиционером, поэтому они расположились на палубе, под открытым небом. Там пахло бензином, зато лицо овевал легкий ветерок и открывался потрясающий вид на Коулун и Гонконг. День выдался пасмурный, свинцовые тучи низко нависали над городом, окутывая Пик Виктории, шпили Международной финансовой корпорации и здание Банка Китая. Пол смотрел на город, вся западная часть которого, между Сайинпунь и Кеннеди-Таун, состояла сплошь из одних небоскребов.

Оставив Гонконг позади, они пересекли канал Ист-Ламма, с двумя громадными сухогрузами на рейде. Дэвид молчал, и это беспокоило Пола. О чем думал его друг? Несанкционированный обыск в квартире Майкла Оуэна оказался безрезультатным, но ведь убийство раскрыто. Почему же комиссар Чжан выглядит таким подавленным?

– О чем ты думаешь, Дэвид?

Чжан остановил на нем долгий, усталый взгляд:

– Сам не знаю, что думать. Может, хоть ты поможешь мне определиться?

– Я? Каким образом?

– Скажи, только честно, веришь ли ты тому, что услышал сегодня? – спросил Чжан после долгой паузы.

– А почему я должен тебе лгать? – удивился Пол.

– Потому что ты действительно можешь в это верить.

На это Полу возразить было нечего. Известие о чистосердечном признании он воспринял с облегчением, не допустив даже мысли о возможной ошибке.

– С какой стати мне сомневаться? – в свою очередь поинтересовался он.

– Рабочий повздорил с фабрикантом, такое сегодня нередко случается в Китае. Но чтобы с иностранцем… – Чжан покачал головой.

– Фабричные сами рассказывали тебе, как за несколько дней до того чуть было не дошло до массовой драки, – напомнил ему Пол. – Страсти накалились, разве такого не могло быть?

– Вплоть до убийства?

– Почему бы и нет? Что, если этот Цзы, или как там его, дружил с кем-то из рабочих, которые погибли вследствие несчастного случая? Что, если это месть?

– Возможно.

– Кроме того, он признался. Это не в счет?

Пол робко скосил глаза на Дэвида. Тот как-то рассказывал ему, как в китайских тюрьмах умеют выколачивать признания. В подвале управления есть две комнаты, где особо упрямые или молчаливые подозреваемые исчезают на несколько часов, а то и суток. Но с какой стати они решили осудить невиновного именно в этом случае? На этот счет у Пола никаких версий не имелось.

– И что дальше? – спросил он.

Дэвид пожал плечами:

– Ему дадут адвоката, процесс начнется в ближайшие недели, в крайнем случае месяцы. Беднягу приговорят к смерти и без промедления расстреляют.

– Расстреляют? – удивился Пол и тут же рассердился на себя за наивность.

– А как же? Убийство карается у нас только смертью, ты забыл? – (Пол молчал.) – Ты все-таки в чем-то сомневаешься? – наконец спросил Дэвид.

– Дэвид! – почти закричал Пол. – Я не имею обо всем этом ни малейшего понятия. Это мог быть рабочий, да. Допустим, Майкл Оуэн как-то его разозлил, покрутил пальцем у виска например. Но не исключено, что это заказное убийство, у Оуэна ведь были конкуренты? Откуда мне знать? Чего ты вообще от меня хочешь?

Прежде чем ответить, Дэвид медленно вдохнул и выдохнул, потом еще раз.

– Я хочу, чтобы ты на пару секунд закрыл глаза и прислушался к себе. Пока все.

– Мой внутренний голос говорит мне…

– Закрой глаза и прислушайся, – перебил его Дэвид.

Пол замолчал. Катер уже причалил к пирсу, и они сошли на берег. В деревне Юнсювань купили воды, овощей, тофу, рис и вверх по холму направились в сторону Тайпэна.

Разумеется, Пол уже понял, чего хочет от него Дэвид. Они много спорили об этом «внутреннем голосе». Оба полагали, что он есть у всех, но редко кто к нему прислушивается, потому что не так уж просто внимать ему в суете повседневности. Пол часто его игнорировал, иначе не было бы ни свадьбы с Мередит, ни последующей расплаты за нее. Но после смерти Джастина голос почти смолк. В душе Пола воцарилась тишина. Иногда сквозь нее прорывался неясный шепот, на который Пол не обращал внимания. Этот голос лишь вносил сумятицу в его с таким трудом упорядоченную жизнь. Пол не желал его слышать. Он хотел быть один, бродить по холмам и чистить детскую обувь.

В доме Дэвид тут же ушел на кухню и приступил к готовке. Пол сел на табурет и принялся нарезать кубиками тофу.

– Прости мою несдержанность, – сказал он Дэвиду. – Я просто не знал, что тебе ответить. Ты требуешь от меня слишком многого.

– Я не требую, просто мне действительно очень нужна твоя помощь. Если этот рабочий и в самом деле убийца, кто и зачем обыскивал квартиру Майкла Оуэна?

Дэвид резко повернулся и замер, глядя на Пола.

– Много лет тому назад, – медленно проговорил Пол, – я был влюблен в одну женщину, семья которой была категорически против нашего брака. И она отвергла мое предложение с такими словами: «Я из Гонконга, поэтому, прежде чем что-либо предпринять, первым делом спрашиваю себя, чего мне это будет стоить?» Я до сих пор помню ее ответ слово в слово, и сейчас ее голос звучит у меня в ушах. Так вот, я понятия не имею, чего нам с тобой будет стоить это наше расследование, если убийца Майкла Оуэна все еще на свободе, но, полагаю, это будет немалая цена, и я не уверен, что готов ее заплатить. В конце концов, я не комиссар полиции.

Дэвид снова задумался.

– Понимаю, – ответил он. – В таком случае я прошу тебя оказать мне последнюю услугу. Не мог бы ты еще раз попытаться открыть жесткий диск Майкла Оуэна? Что, если нам повезет на этот раз, и мы нащупаем код? Утром я перечитаю протоколы допроса. Вполне возможно, что убийца уже в руках полиции и мы суетимся напрасно.

– Я сделаю это, – пообещал Пол.

Он понимал, что его шансы перехитрить программу равны нулю.

После еды они сидели на террасе, играли в китайские шахматы и пили чай. Потом Дэвид уехал в Шэньчжэнь. Он обещал Ло быть на работе завтра утром.

Оставшись один, Пол убрал в доме и подмел дорожки в саду. И все это время размышлял, что бы еще такого сделать, только бы как можно дольше не подходить к компьютеру.

Какое кодовое слово может придумать футбольный фанат? С одним только Винсом Ломбарди и «Грин-Бей пэкерс» возможны тысячи вариантов. Имя любимого игрока? Дата его рождения? Фамилия или имя квотербека, с которым они впервые выиграли Национальный кубок? Количество тачдаунов? Пол зашел на сайт клуба. Команда выигрывала чемпионат четыре раза. Он набрал «Lombardi4» – программа выдала ошибку. «Lambeau» – название их стадиона. Снова неверно. «Dave Starr» – их нападающий в шестидесятые годы. Нет. Пол думал, не сводя глаз с экрана. У него был один пароль на все случаи жизни: «Justin95», то есть имя и год рождения. Какой год может выбрать для таких случаев футбольный болельщик? Год основания любимой команды? «GreenBayPackers1911»? Чепуха. Какого фаната это интересует? Важны победы, чемпионаты, насколько Пол разбирался в профессиональном спорте. «GreenBayPackers1967» – год, когда они впервые выиграли Суперкубок? Нет. Может, попробовать молодежный сленг? «Yankees», «Giants» или как там они сейчас выражаются. Или сокращения. «Packers1967» – нет. «Packers67» – да. Окошко с паролем исчезло, и Пол вздрогнул, будто кто-то положил ему сзади руку на плечо.

На мониторе появилось изображение Великой Китайской стены, а потом одна за другой стали всплывать многочисленные папки: «Письма», «Фото», «Хеви метал», «Вик»… У Пола учащенно забилось сердце. Словно некая сила удерживала его от следующего клика. Он чувствовал невидимую границу, через которую предстояло переступить. Одно движение мышью – и пути назад будут отрезаны. Пол взъерошил пальцами волосы. В папке «Фото» обнаружилось еще несколько папок. Он кликнул на «Шанхай», но вместо привычных городских пейзажей увидел панораму большой стройки. Краны, экскаваторы, фундамент дома… Майкл Оуэн, а рядом с ним маленький китаец в строительном шлеме. Оба улыбаются. В папке под названием «Тан» оказались фотографии рослого мужчины примерно одних с Полем лет, который несколько напряженно смотрел в камеру. На одних снимках он был под руку с молодой женщиной на званом ужине, на других – в кабинете за письменным столом или в самолете. В папке «А» обнаружились снимки той самой женщины, которую держал под руку Тан, – красивой молодой китаянки с несколько вызывающей улыбкой. Вот она стоит с сумочкой «Прада» на набережной Вайтань в Шанхае, вот она в Пекине, в Запретном городе. В холле люкс-отеля. За завтраком в розовом халате. Вот она спит на кровати, лежит на диване голая с раздвинутыми ногами, прикрывшись ладошкой. Пол увеличил изображение. У женщины была бледная кожа, высокие скулы, овальное лицо уроженки Северного Китая. В ее улыбке ему виделось что-то отталкивающее. Полу стало не по себе. Он почувствовал себя незваным гостем в чужом мире, в который к тому же вторгся не по своей воле.

Он стал кликать на другие папки и документы, но они тоже оказались защищены паролями. Удалось открыть только одно незащищенное письмо, которое лежало на рабочем столе отдельно. Пол перечитал его раз, другой и выключил компьютер с желанием больше никогда его не включать.

Он позвонил на номер, который оставил ему Дэвид, но тот мобильник оказался выключен. Снаружи к тому времени успело стемнеть, задул сильный ветер – предвестник тайфуна. Он рвал листву с деревьев и с треском гнул стебли бамбука. Впервые за три года Полу стало жутко одному в этом доме. Захотелось с кем-нибудь поговорить, услышать человеческий голос. Он взглянул на часы. До парома в половине девятого еще оставалось время. Можно встретиться с Кристиной в Ваньчае, предложить ей ужин в кофе-шопе.

Пол побежал вниз по лестнице, на ходу набирая ее номер. Он застал ее дома, в Ханхау. Кристина сидела на диване с сыном и была страшно рада снова слышать его голос.

Ханхау. Пол сомневался, что у него хватит сил добраться туда.

XV

В иные дни переступить порог полицейского управления было особенно трудно. Само тело тому противилось, Дэвид это чувствовал. Уже в коридоре в нос ударял запах моющих средств, а потом уши закладывало от монотонного гудения кондиционеров. От холода кожа делалась гусиной, а мысль о том, что следующие девять часов придется провести в прокуренном и полном людей помещении, вызывала расстройство желудка, вплоть до рвоты. В такие дни комиссар Чжан замыкался в себе, прятался за грудами актов и протоколов, как улитка в собственном домике. Говорил только при крайней необходимости, мог подолгу читать один и тот же документ, пока не выучивал его наизусть. Ел один, растягивая обед на несколько часов.

Сегодня все пошло именно так. Один только вид столпившихся у входа коллег в форме заставил его содрогнуться, словно от внутреннего холода. Наверное, Мэй права: пришло время оставить полицию и подыскать себе что-нибудь другое. Комиссар, для которого не существовало справедливых наказаний, потому что наказание и справедливость не имеют между собой ничего общего, был неудобен многим. Особенно после того, как перестал доверять коллегам. Мэй говорила, что ему больше подошла бы должность адвоката. Ведь Дэвид старался понять любого, даже самого закоренелого преступника и каждому злодейству, каждой мерзости старался найти удовлетворительное объяснение. Комиссар Чжан не возражал. Он прекрасно осознавал, что за последние двадцать лет не встречал ни одного убийцы или насильника, который не казался бы ему хоть чуточку похожим на него самого. Каждый человек – потенциальный преступник. И мы должны благодарить судьбу – Господа Бога или карму – за то, что не попадаем в ситуации, дающие возможность нашему злу развернуться в полную силу. Благодарить? Имея за плечами опыт культурной революции, Чжан не торопился делать и это.

Три жалких зернышка душистого перца…

В помещении участка толпились коллеги: попивая чай, говорили о Майкле Оуэне. Вопрос Дэвида, можно ли получить копию вчерашнего допроса, был встречен с молчаливым недоумением. Зачем ему это надо? Председатель Ло ясно дал понять, что дело закрыто. Чистосердечное признание будет подписано через пару часов.

То есть признания еще нет? Нет, а почему оно, собственно, должно быть? Дэвид вспомнил Тана. Тот как будто заверил Ричарда Оуэна, что признание уже готово. Зачем? Или Ло с Ипом с самого начала не сомневались, что оно будет? А что, если Тан все решил заранее и Ло с Ипом оставалось только выбить из подозреваемого подпись под документом?

Дэвид поинтересовался, где содержится Цзы. В подвале, где же еще? Наконец один из коллег протянул ему несколько листков бумаги – резюме вчерашнего допроса и досье предполагаемого убийцы.

Типичная биография гастарбайтера. Цзы родился в деревне неподалеку от Чэнду, в провинции Сычуань, в крестьянской семье. Ему двадцать три года. В Шэньчжэне он жил вот уже восемь лет, с женой и ребенком, и работал в литейном цехе «Катай хеви метал».

Согласно протоколу, один из рабочих, недавно погибших на фабрике вследствие несчастного случая, был близким другом Цзы. Вне себя от горя, Цзы решил призвать Оуэна к ответу за нечеловеческие условия труда на фабрике. Он подкараулил коммерческого директора у ворот и встал поперек дороги с велосипедом. Майкл Оуэн не понял, в чем дело, поэтому отреагировал на действия Цзы бранью и оскорбительными жестами, чем привел китайца в ярость, ведь у Цзы, простого подсобного рабочего, тоже была своя гордость. После того как Цзы отказался уйти с дороги, Оуэн пустил в ход кулаки – тому нашлись два свидетеля, наблюдавших сцену из окна кафе напротив. Китаец оборонялся, потом подобрал на обочине дороги железную трубу и несколько раз ударил ею Оуэна по голове. Когда тот упал и остался лежать на земле, не подавая признаков жизни, Цзы не на шутку испугался. Он затолкал тело Оуэна в машину, отвез его в лесопарк Дайтоулин и спрятал в кустах. А бумажник и кредитку прихватил с собой, чтобы создать видимость ограбления.

Криминалисты уже обследовали орудие убийства, полицейские взяли показания у свидетелей.

«Все как по заказу, – думал Дэвид, перечитывая скупые строчки протокола, – мотив, свидетели, орудие преступления. Не хватает только подписи подозреваемого. Не удивлюсь, если Ло подмахнет документ за него».

Но как оно было в действительности? Мог ли китайский рабочий напасть на владельца фабрики, тем более иностранца? Не исключено, отвечал на этот вопрос Дэвид, все зависит от того, насколько сильна была его ненависть. А смерть друга – только спусковой крючок. Труба на обочине дороги? И это вполне вероятно. Сколько строительного мусора валяется по шеньчжэньским улицам… Теперь что касается самой борьбы. Майкл Оуэн намного сильнее и крупнее Цзы. Каким образом китайцу удалось нанести смертельный удар такому противнику? Дэвид попытался представить эту сцену во всех подробностях. Вот Оуэн выходит из машины, пытается поговорить с китайцем, ругается, видя, что тот не понимает или не желает его слушать, поворачивается и снова идет к машине. Китаец нападает на него сзади – вполне вероятный вариант развития событий. Но каким образом Цзы перевез тело в парк? Редкий парень из глухой китайской деревушки умеет водить машину. Тем более такую, на какой мог приехать на фабрику Оуэн. «Мерседес» или «БМВ»? Да и зачем Цзы понадобилось прятать тело так далеко? Не проще ли было выбросить его где-нибудь в Шэкоу? Вполне подходящее место для имитации ограбления – там ведь много баров для иностранцев.

Согласно отчету о результатах вскрытия, левая рука Оуэна сломана в нескольких местах, грудная клетка деформирована, плечо вывихнуто. Мог ли Цзы в одиночку нанести рослому американцу такие повреждения? Что, если у него были сообщники, которых Цзы должен выгородить своим признанием?

Никто не станет искать ответов на эти вопросы. Дело Цзы будет закрыто, как только под чистосердечным признанием появится его подпись. Это вопрос времени, если только Ло и Ип действительно удерживают подозреваемого в подвале. Далее – смертный приговор, в справедливости которого не усомнится ни один китайский судья.

Теснота и разговоры коллег час от часу становились невыносимей. Чжан пробормотал что-то насчет боли в колене и записи на прием к врачу и покинул здание управления через черный ход.

Он хотел побыть в одиночестве, заодно и пройтись по городу. Однако, миновав два перекрестка, остановился возле строительной площадки, на которой могли бы уместиться два футбольных поля. По одну ее сторону высились два по виду готовых многоэтажных здания, по другую строилось еще четыре. Дэвид узнал это место. Несколько лет назад здесь теснилось с десяток восьмиэтажек, которые снесли, чтобы освободить площадь под более современные дома.

Стройки всегда восхищали Дэвида. Он любил наблюдать, как они разрастались и множились по всему городу, как здания на глазах обретали совершенные формы. Здесь трудились те же, кто изготовлял обувь, лампочки и игрушки на тысячах подпольных фабрик: миллионы безымянных муравьев, чьей судьбой никто никогда не интересовался. Как будто все эти товары по мановению волшебной палочки производили бестелесные духи.

Стройки – живое сердце этого города.

Сквозь щели в заборе Дэвид наблюдал за рабочими. Загорелые до черноты, в одних только шортах, они носили тяжелые металлические штыри и деревянные реи, месили бетон и бросали лопатами песок, истекая по́том под палящими лучами солнца. Их молчаливость, исполненная серьезности и достоинства, тронула Дэвида. Такие трудяги кочевали с одной стройки на другую, изо дня в день, из года в год, пока хватало сил. Самые везучие из них возвращались на родину, больные и обессилевшие. Остальные погибали под обрушившимися балками, попадали под колеса экскаваторов или, потеряв от усталости осторожность, падали на землю со стропил.

Он и сам мог стать одним из них. На вступительных экзаменах в полицейскую академию Дэвид Чжан едва набрал необходимый минимум баллов. Один неверный ответ, одна-единственная ошибка – и он пополнил бы их ряды. И теперь, с ноющими мышцами и костями, латал бы велосипедные шины где-нибудь в Чэнду на побережье или продавал бы лотерейные билеты, если, конечно, вообще был бы жив. Дэвид вспомнил парня-нелегала, который какое-то время скрывался на такой же строительной площадке и при загадочных обстоятельствах свалился с тридцать первого этажа недостроенного небоскреба. Как выяснилось позже, парень с детства боялся высоты, и только угроза немедленного увольнения заставила его подняться на бамбуковые леса. Наверху у него закружилась голова, и он потерял равновесие.

С тех пор Дэвид Чжан не мог смотреть на небоскребы, не вспоминая о том парне.

И теперь, пока он наблюдал за рабочими, ему пришло вдруг четкое осознание того, что нужно делать дальше. При всем своем желании Дэвид не мог заглушить внутренний голос. Как и Пол, он и без того слишком часто его игнорировал и дорого за это платил. «Как будто у нас есть выбор», – подумал комиссар Чжан, жестом останавливая такси.

По его просьбе водитель медленно объехал корпуса «Катай хеви метал», миновал ресторан «Старый Сычуань» и остановился в нескольких кварталах поодаль. Чжан вышел из машины. Очевидно, на фабрике был обеденный перерыв. Множество молодых мужчин и женщин бродили по улице. Они собирались группами в тени деревьев, выстраивались в очереди возле телефонных будок. Дэвид заглядывал в рестораны, высматривая знакомые форменные комбинезоны. Наконец в «Старом Сычуане» он увидел троих из тех мужчин, с которыми позавчера ел хотпот.

На этот раз бывшие сотрапезники встретили его мрачными, недоверчивыми взглядами. Или он поздоровался с ними недостаточно громко? А может, им не понравилось, что он подсел к ним без разрешения, словно к старым знакомым? Так или иначе, Дэвид сразу почувствовал: что-то произошло. Мужчины угрюмо глядели в стол, игнорируя и его замечания по поводу однообразия кантонской кухни, и похвалы в адрес остро приправленного хотпота. Не желая казаться навязчивым, Дэвид тоже замолчал и стал прислушиваться к тому, о чем говорили в зале, пытаясь угадать причину их недовольства.

Вскоре выяснилось, что дня два тому назад был арестован один их товарищ. Помимо того что рабочие усматривали в этом несправедливость, жена и шестимесячный сын бедняги остались без поддержки и без права на служебную жилплощадь, откуда их незамедлительно вышвырнули на улицу. Подруга несчастной, работница текстильной фабрики, тайком приютила осиротевшее семейство у себя в общежитии, но лишь на несколько дней. Дальше женщине податься было некуда. О возвращении в Сычуань, пока муж находится в заключении, не могло быть и речи.

Дэвид задумался, стоит ли предлагать жене Цзы помощь. Оценят ли сычуаньские рабочие его великодушие? Что, если это лишь укрепит подозрения на его счет? Набравшись решимости, он рассказал о своем знакомом из Чэнду, который проживает в Шеньчжэне и, вероятно, мог бы взять на постой женщину с ребенком. Хотя, конечно, для начала захочет на нее посмотреть. Группа уставилась на него с недоумением. Один из мужчин быстро поднялся и сделал Дэвиду знак следовать за ним.

Они перешли улицу и свернули в узкий переулок, который выходил прямо во двор небольшой фабрики. Ее фасад был выложен белой плиткой. Уже издали Дэвид услышал монотонное гудение швейных машинок. Позади цехового корпуса тянулось продолговатое кирпичное строение – общежитие для рабочих. Они поднялись на второй этаж, миновали постирочную, с трудом пробираясь между увешанными бельем веревками, и приблизились к комнате в самом конце коридора.

Дверь была приоткрыта, и они вошли без стука. В полумраке Дэвид разглядел четыре двухъярусные кровати и низенький столик. В углу, одна поверх другой, громоздилось несколько красных пластиковых табуреток. С расклеенных на стенах постеров улыбались звезды китайской эстрады и кино. Единственное окно было зарешечено. На прикрытых циновками кроватях лежали плюшевые игрушки и туго набитые пластиковые пакеты. Стояла невыносимая духота. Дэвид никого не видел, но вскоре занавеска, скрывавшая нижний ярус одной из кроватей, зашевелилась.

– Не бойся, Лю, это я, – сказал спутник Дэвида, отодвигая занавеску.

На кровати сидела миниатюрная женщина с младенцем на руках.

– Вот этот человек тебе поможет. – Рабочий указал на Дэвида.

Женщина не двигалась. Маленькие глазки с любопытством уставились на незнакомца.

– Кто вы? – спросила она.

– Мое имя Чжан Линь.

– И чего вы хотите?

– Помочь вам.

– Почему?

– Потому что вы нуждаетесь в этом.

Только буддист мог удовлетвориться таким объяснением.

– Вы из полиции?

– Я из Чэнду, – ответил Дэвид, как будто одно исключало другое.

– Я тоже. – Женщина чуть заметно улыбнулась.

– Как я слышал, вам и вашему сыну нужна крыша над головой?

Улыбка исчезла, узкие глаза снова испуганно забегали.

– Да… и что?

– Мой друг держит ресторан в Шэкоу. Там предусмотрены две комнаты для официанток. В одной есть свободная кровать. Возможно, вам придется помогать на кухне. Если вы согласны, я ему позвоню.

Женщина положила ребенка на подушку и осторожно вылезла из-за занавески. Теперь она стояла перед ним, изящная, как фарфоровая статуэтка. Ей было около двадцати лет. Губы напряженно сжаты, под глазами темные круги. Взгляд человека, которого жизнь научила чему угодно, только не доверять первому встречному.

Дэвид понимал ее страх. Каждый год в Китае бесследно исчезали десятки тысяч девушек, которым незнакомые мужчины предлагали выгодную работу. Откуда ей было знать, что Чжан Линь не из них? Организованные банды работорговцев рыскали по всей стране, вербовали в деревнях доверчивых молодых крестьянок. Газеты пестрили трагическими историями на эту тему.

– На какой срок вам нужно жилье?

Женщина застыла, глядя ему в лицо. Словно настал момент, когда ей предстояло решить, стоит ли полагаться на этого человека. Их взгляды встретились. Дэвид чувствовал себя лжецом, потому что не мог сказать ей всей правды. Но женщина, похоже, была озадачена совсем не этим. Выбора у нее не оставалось, поэтому ее отношение к словам Дэвида не имело никакого значения.

Он повторил вопрос.

– Не знаю, – покачала она головой. – Моего мужа позавчера арестовали. Все зависит от того, когда он выйдет на свободу.

– Арестовали? – удивленно переспросил Чжан. Он никогда не был хорошим актером.

– Да, арестовали. Вечером заявились трое полицейских и увели его. Как будто хотели поговорить с ним о чем-то. Но о чем? В последние несколько дней он даже не выходил на работу. Болел…

– Болел?

Это слово прозвучало, пожалуй, слишком громко, но женщина не заметила его волнения или же ей действительно стало все равно.

– Да, что-то с желудком.

– Когда это началось?

Она задумалась.

– Давно. Он не мог работать всю прошлую неделю. Дни напролет лежал в постели.

XVI

Такси направлялось в Шэкоу по Гуаншэньской скоростной автотрассе. С каждым километром движение становилось все оживленнее, поэтому передвигались все медленнее и все чаще останавливались – каждый раз рывком, так что портрет Мао рядом с зеркалом заднего вида так и дергался из стороны в сторону. В салоне стояла духота, несмотря на открытые окна. Кондиционер почти не охлаждал воздух. Женщина глядела в окно, ребенок спал у нее на коленях. Дэвид наблюдал за ней краем глаза, время от времени задавая вопросы, на которые она отвечала до грубости односложно. Комиссар чувствовал, как его захлестывает поднимающаяся изнутри волна жалости.

– Вон там я работала, – показала она на фабричные корпуса неподалеку от шоссе.

– И что вы там делали?

– Раскрашивала крылья.

– Раскрашивали крылья? Что за крылья?

– Крылья ангелов. Мы разрисовывали маленьких ангелов из глины. Красные щеки, голубые глаза, золотые крылья. Их продавали в Америку. Шеф говорил, там их вешают на деревья. Не знаю, правда ли это.

– И чем это закончилось?

– Что закончилось?

– Я имею в виду, чем закончилась эта ваша работа? Вам хорошо за нее платили?

Женщина повернулась к Дэвиду и посмотрела на него как на сумасшедшего:

– Вы задаете смешные вопросы, – и добавила после паузы: – Все было в порядке. Они выгнали меня, когда поняли, что я беременна.

Она снова отвернулась к окну. Дэвид Чжан ерзал на сиденье, стараясь устроиться поудобнее, чтобы не так ныли ноги. Ни о чем не подозревая, молодая женщина только что обеспечила своему мужу безупречное алиби, против чего же так протестовало его тело? Боль в колене с каждой минутой усиливалась. Дэвид чувствовал, как она медленно поднимается по позвоночнику, чтобы в следующий момент поразить его в голову.

Вот уже в который раз подтверждалась истина, которую открыл Чжану старый доктор-китаец: в природе все взаимосвязано. Между происходящими в организме физиологическими процессами и событиями внешнего мира существует неразрывная связь. В справедливости этого утверждения Чжан убедился на собственной шкуре. Этот доктор давно уже консультировал Чжана и варил ему отвратительные на вкус травяные чаи. Он полагал, что, имея такой чувствительный организм, комиссар Чжан должен считать себя счастливцем. С этим выводом Дэвид никак не мог согласиться. В иные дни он предпочел бы иметь тело, менее восприимчивое к переменам настроения и волнениям души.

Внезапно Чжан понял, против чего выступает его спина и колено. В ярко освещенном подвале полицейского управления, в четырех стенах, выложенных белым кафелем, томится невиновный, который вот-вот подпишет признание в преступлении, которого не совершал, а тем самым и собственный смертный приговор.

Ресторан своего знакомого из Чэнду Дэвид, несмотря на помощь таксиста, отыскал с трудом. Он не бывал здесь по меньшей мере полгода, квартал за это время успел измениться до неузнаваемости. На углу, где раньше был пустырь, громоздились корпуса уже работающего супермаркета: два облицованных розовой плиткой новых здания с позолоченными колоннами и фигурами лебедей у входа. Два дома, которые стояли неподалеку еще шесть месяцев назад, исчезли.

Владелец ресторана как будто обрадовался Чжану, но женщину с ребенком встретил подозрительной ухмылкой. В историю с дальней родственницей, которой на несколько дней нужна крыша над головой, он, конечно, не поверил. Тщательно взвесив все «плюсы» и «минусы», ресторатор все же решился оказать Чжану маленькую услугу. В конце концов, никогда не лишне заручиться поддержкой комиссара полиции.

Они поднялись на второй этаж, где стояла свободная кровать. Мальчик сразу уснул, а жена Цзы отправилась помогать на кухне.

Дэвид поблагодарил земляка, вежливо, но категорично отклонил приглашение пообедать и раскланялся, пообещав объявиться в ближайшие дни.

На душе полегчало, физическая боль, однако, не отпускала. Как будто некий зловредный карлик, устроившись на плечах Чжана, безжалостно колотил его по затылку. Дэвид зашел в супермаркет, купил воды, упаковку аспирина и присел на тротуаре в тени метровой пластиковой бутылки с ярко раскрашенной пивной этикеткой.

Мысли так и мелькали. Чжану стоило немалого труда сосредоточиться. Беда была в том, что он слишком мало знал о Майкле Оуэне. Собственно, сколько времени американец провел в Шэньчжэне? Прибыл ли он и вправду из Гонконга только на один день? Кто его друзья и знакомые в этом городе?

С чего начать? К кому обратиться за помощью? Дэвид терялся в догадках. Вероятно, имело смысл расспросить родителей Майкла Оуэна, но они не будут разговаривать с комиссаром полиции. В лучшем случае с Полом. Жесткий диск с компьютера Оуэна и карты памяти тоже могли содержать полезную информацию, но Пол ясно дал понять, что больше не будет заниматься этим делом. Дэвид не хотел навязываться, но, кроме Пола, ему не к кому было обратиться.

«Чего мне это будет стоить?» В устах Пола Лейбовица эта фраза звучала странно. Великодушный до самопожертвования, он был явно не из тех, кто тщательно взвешивает выгоду и издержки, прежде чем что-либо предпринять. Похоже, Дэвид действительно прижал приятеля к стенке. Кроме того, к аргументам Пола стоило прислушаться. Их шансы найти убийцу собственными силами очень невелики, не говоря уже о том, чтобы привлечь его к суду. Кто бы ни стоял за всем этим, он имел в Шэньчжэне могущественных сторонников.

Дэвиду снова стало тоскливо. Он присел на скамейку, прикрыл глаза и сделал медленный вдох. Однако на этот раз медитация не удалась. Образ женщины с ребенком снова и снова вставал у него перед глазами. Вот она, свернувшись калачиком, прикорнула на кушетке, вот остановила на нем испуганный взгляд. В этот момент Дэвид понял, что именно так настораживало его в ней: ее недоверчивость, вечное стремление замкнуться в себе. Дэвид и сам был таким в молодости. Но он дитя культурной революции, сосланный в горную деревушку на сельскохозяйственные работы. Он видел смерть старика Ху и еще много такого, о чем не знали даже Пол и Мэй. В то время как эта женщина принадлежала к поколению новой экономической политики. Она добровольно покинула деревню и подалась в город, чтобы собственными руками устроить свою судьбу.

Откуда же это недоверие в ее глазах? Новое время, а страхи старые?

Звонок мобильника вырвал Дэвида из размышлений.

– Чжан, куда ты запропастился? – (Комок в горле мешал Дэвиду ответить.) – Черт тебя подери, Чжан, ты меня слышишь?! – повысил голос Ло.

– Очень плохо. Аккумулятор совсем разрядился. Я только что от доктора, жду такси.

– Чжан, убийца у нас в руках, – перебил его председатель. – Это тот самый рабочий. Час назад он подписал чистосердечное признание.

Дэвид не знал, какой реакции ждет от него Ло. Поздравлений? Лжи? Цзы не убийца, у него алиби. Кого же ты покрываешь, Ло? Дэвиду не приходило в голову ни вежливой фразы, ни подходящего случаю китайского афоризма. Поэтому он молчал.

– Ты понял, что я сказал? – Теперь голос Ло звучал почти угрожающе.

– Да, да… – забормотал Дэвид, – это замечательно…

– Можешь обрадовать своего приятеля из Гонконга. Супруги Оуэны уже проинформированы. Дело закрыто, Чжан.

– Похоже на то, – робко согласился Дэвид.

– Не похоже, а так оно и есть, – поправил его председатель Ло. – Ты еще будешь сегодня в участке? – после недолгой паузы спросил он.

Отрицательный ответ означал отказ разделить радость победы с коллегами и начальством. После этого все пути к отступлению были бы отрезаны. Ему оставалось бы только искать убийцу. Дэвид вспомнил о Мэй и сыне. О семейных ужинах и нежной улыбке, которая озаряла лицо Мэй, стоило ей только попробовать его стряпню. А Чжен? Сколько счастливых часов провели они вместе за компьютером и шахматной доской? Во что же на этот раз обойдется принципиальность Дэвида его близким? Почему они вообще должны за нее расплачиваться? Но если он, Дэвид Чжан, попадет в немилость к власть предержащим, если хотя бы один из сильных мира сего почувствует исходящую от него угрозу, семье придется платить. Так испокон веков повелось в Китае. Дэвид ощутил, как сильно забилось сердце. Каковы вообще его шансы докопаться до истины? Дэвид взглянул на мобильный. Больше всего ему хотелось сейчас нажать вон ту красную кнопку и выбросить докучливый аппарат в фонтан на площади в конце улицы. Но это ничего бы не изменило. Так или иначе, ему предстояло принять решение.

– Чжан? – Это снова был Ло.

– Послушай, – ответил Дэвид. – Я был у врача и не могу ступить и шагу с таким коленом. Ты же знаешь мои проблемы… – Он тяжело вздохнул. – Доктор считает, что самое лучшее для меня несколько дней полежать в постели… Постельный режим – именно так он и сказал.

– Чжан…

– Да, Ло.

Повисла пауза. Или в душу председателя закрались первые подозрения? Думал он о том, какой пакости следует ожидать от комиссара в ближайшее время, или был мыслями совсем в другом месте?

– Хм… – только и услышал Дэвид, прежде чем аккумулятор снова запищал.

Нужно было торопиться.

– Через три-четыре дня мне обязательно полегчает, – быстро заговорил Дэвид. – Звоните, если что… я дома, в постели…

Похоже, на этот раз его уверения и впрямь возымели действие. Или же Ло решил, что большого вреда от Чжана ждать не стоит, что бы он там ни предпринимал.

– Хорошо. Выздоравливай! – С этими словами председатель завершил разговор.

Некоторое время Дэвид прислушивался к шуму в трубке, а потом дрожащим пальцем нажал кнопку.

Неужели он действительно решился? Дэвид не смог бы объяснить Мэй смысл того, что намеревался сделать. Просто в Шэкоу, в затерявшемся среди баров и борделей уличном ресторане, в грязной комнатушке сидела женщина с ребенком, чей муж только что подписал себе смертный приговор за убийство, которого не совершал. И Дэвид будет причастен к чудовищной несправедливости, если только не попытается хоть что-нибудь сделать.

Потому что он буддист и знает, что такое карма.

Потому что на его глазах уже не раз погибали невинные люди.

Потому что три горошины душистого перца до сих пор преследуют его по ночам.

Нет, он далеко не герой. Он маленький человек, беззащитный, боязливый и ранимый. В любой момент он готов спрятаться или закричать: «Смерть убийце!» – если того потребует начальство. Но что-то в нем протестует, противится. Дэвид и сам не может понять, что именно так осложняет ему жизнь.

Чжан попытался позвонить Полу, чтобы попросить его посмотреть хотя бы электронную почту Оуэна, но Пол был недоступен. Звонок оборвался после нескольких сигналов. Оставлять сообщение Дэвид не хотел. Где пропадает его приятель, почему не берет трубку?

Тогда Дэвид собрался было позвонить Мэй и сказать, что срочно уезжает в Гонконг, к Полу, и вернется самое позднее завтра утром. Но тут батарея разрядилась окончательно, и Дэвид решил связаться с женой по телефону Пола, из его дома на Ламме.

Он поймал такси и велел водителю как можно быстрее ехать в гавань, где немедленно взял билет на ближайший катер.

Только Пол мог ему помочь.

XVII

На море разыгрался настоящий шторм, и «Юм Кэ», с его старым дизельным мотором, с трудом преодолевал вспенившееся пространство. Пассажиров почти не было, поэтому Пол, вопреки обыкновению, занял место у окна на верхней палубе. Волны глухо бились о борта, всей своей тяжестью обрушиваясь на оконные стекла, так что с каждым ударом Пол невольно вздрагивал.

Едва судно миновало остроконечные мысы Ламмы, как остров скрылся из глаз за пеленой дождя и брызгами морской воды. По правому борту, там, где обычно светились огни Покфулама и Абердина, Пол видел лишь непроницаемую черную стену. Все указывало на тайфун. Вероятно, по радио было предупреждение, но Пол давно перестал интересоваться последними известиями.

Пол спрашивал себя, не забыл ли закрыть окна, потому что покинул дом в спешке. Даже мобильник оставил лежать на кухонной стойке.

Он и сам не понимал, что с ним стряслось. Три года прожил на Ламме в полном одиночестве, сам обустроил свой дом и до сих пор не ощущал никакой потребности в чьем-либо обществе. Кроме Джастина, само собой. Внезапное желание слышать голос Кристины, видеть ее – не когда-нибудь, не завтра, а прямо сейчас – не на шутку обеспокоило его. Неужели она так много для него значила, а он не решался признаться себе в этом? Или же на него так подействовали письма и фотографии убитого Майкла Оуэна, что одиночество стало вдруг невыносимым?

Было ли это предательством по отношению к Джастину? Что ему делать с новыми впечатлениями и переживаниями? Очевидно, они не исчезнут просто так, как стекающие по стеклу капли дождя. Они оставят следы в его душе и пробудят новые чувства. Должен ли он сдерживать себя, чтобы они не заглушили воспоминания о сыне?

Пол думал о дверной раме с ростовыми метками, детских резиновых сапожках и куртке. С какой радостью он вернулся бы ко всему этому! Как будто, вопреки всем своим обещаниям, оставил сына на ночь одного в доме. Ничего подобного, он только поужинает манговым пудингом в компании Кристины. Страсти улягутся, лишь только он увидит ее, а если поторопится, успеет на последний паром до Ламмы.

Дорога до Ханхау заняла больше времени, чем он предполагал. Только в метро Пол впервые осознал, на что решился. Он, так избегавший многолюдства и на Ламме обходивший по широкой дуге компании в пять-шесть человек, добровольно отправился в самый густонаселенный из пригородов Гонконга.

Он должен был выйти на станции Ханхау. У выхода B1 его ждала Кристина, так они условились. По телефону все было просто, но, стоило Полу оказаться на платформе с множеством указателей, как он почувствовал себя темным крестьянином, впервые ступившим под своды метро. «Чунмин-Корт», – указывала стрелка налево. «Хаутак-Эстейт». «Оньнин-Гарден». Выход А1, А2. Направо – «Вомин-Корт». «Юкмин-Корт». «Ла-Сите-Нобл». Выходы В1, В2.

Пол поднялся по бесконечной лестнице и вышел через тяжелую вращающуюся дверь, надеясь, что сейчас же встретится глазами с Кристиной. Но его окружали незнакомые люди, которые тоже кого-то ждали. Их разочарованные взгляды скользили по его лицу и внезапно светлели, встретив в толпе того, кто был им нужен. Возле банкомата собралась небольшая очередь. У киоска толпилась молодежь в спортивных костюмах, они играли мячом и покупали выпивку.

Кристины нигде не было.

Пол нерешительно шагнул к выходу. Дождь уже закончился, но на площади перед станцией он вдруг остановился, словно стукнувшись лбом о невидимую стену. Прямо перед ним вздымался высотный дом. За ним еще несколько словно громоздились один на другой, устремленные черными башнями в ночное небо. Он посмотрел направо, налево – везде та же картина. Даже его, тридцать лет прожившего в Гонконге, обескуражило такое скопление небоскребов. Пол запрокинул голову, пытаясь сосчитать этажи, но сбился где-то между двадцать пятым и тридцатым. Их было не меньше пятидесяти.

Он обернулся и увидел Кристину. Она бежала, улыбаясь ему уже издалека. На этот раз Пол не ошибся, назначив ей встречу. Ничто не успокаивало его так, как эта улыбка. В невзрачной белой футболке и легких цветастых брюках, Кристина показалась ему красивой, как никогда. Не успев что-либо сказать, он сжал в объятиях ее миниатюрное мускулистое тело. Почувствовал мягкую грудь, откинул на сторону волосы и осторожно поцеловал в шею.

– Это вместо приветствия? – прошептала она ему в ухо и расслабилась всем телом в его руках.

Несколько секунд они молчали, прижавшись друг к другу.

– Прости, что заставила тебя ждать, – сказала Кристина. – Проверяла домашнее задание Джоша. Он, конечно, показал его мне, перед тем как идти спать.

– Нет проблем.

– Чем займемся? Чего ты хочешь?

Пол пожал плечами. Ему было абсолютно все равно, пока она рядом. Они постояли еще некоторое время, смущенные, как подростки на первом свидании.

– Хочешь чего-нибудь сладкого? – спросила она, и Пол кивнул. – Здесь неподалеку есть одно приличное кафе, пойдем?

Они поднялись по широкому эскалатору, пробежали два надземных перехода и очутились в торговом центре. Переполненный людьми зал гудел как улей. Пол остановился и на мгновение зажмурил глаза. По коже пробежал неприятный холодок. При всем желании он не мог долго здесь оставаться. Ни за какую улыбку в мире.

Кристина тут же все поняла.

– Совсем недалеко отсюда старая деревня Ханхау, там неплохие уличные кафе. Десять минут пешком, не хочешь прогуляться?

– Куда угодно, только подальше отсюда.

Они пошли по безлюдной главной улице. Только в небольшом парке нарезали по аллеям круги две одинокие пары. При этом бегуны как будто о чем-то разгоряченно спорили, что показалось Полу странным.

– Это наш кризисный парк, – объяснила Кристина. – Сюда приходят супруги, когда не хотят ссориться на глазах у детей.

Рука об руку они быстро пошли по тускло освещенному тротуару. Когда налетал порыв ветра, Кристина пряталась за спиной своего спутника. Через несколько минут оба оказались на перекрестке с множеством невидимых ресторанов. Прямо на тротуаре обнаженные по пояс мужчины помешивали что-то в огромных котлах. Должно быть, они хорошо знали свое дело, потому что за столиками под пластиковыми крышами почти все места были заняты. Посетители ели из одноразовых тарелок и громко разговаривали. Пахло арахисовым маслом, жареными овощами и соевыми соусами.

Кристина отыскала свободный столик и две табуретки. Пол заказал чай, манговый пудинг и рисовые шарики, начиненные черными кунжутовыми зернами.

– Танъюань. – Кристина задумчиво кивнула на шарики, форма которых символизировала единство и вечную связь.

– Сама подумай, выбрал я их за символическое значение или мне просто нравится их вкус, – улыбнулся Пол.

– Скажу, когда попробую.

Кристина посмотрела на город и склонила голову набок. Отсюда небоскребы Ханхау смотрелись, пожалуй, еще величественнее, но при этом казались какими-то нереальными, как декорации к фантастическому фильму.

– Ханхау… И как ты только решился на такое? Ведь не просто же так. Что стряслось, признавайся?

– Сам не знаю, – помедлив, ответил Пол. – Я вдруг почувствовал себя страшно одиноким на Ламме. Впервые за три года. Я сидел на кухне и слушал, как трещит бамбук под порывами ветра. А потом… – Пол вздохнул и смолк.

– Затосковал по мне? – театрально вздохнув, закончила за него Кристина.

– Затосковал по тебе, – повторил Пол и улыбнулся.

– Отрадно слышать.

– Кроме того, есть подвижки в деле об убийстве.

Губы Кристины сжались, глаза сузились. Она вскинула голову и выпрямила спину.

В этот момент официант принес десерт. Пол разломил ложкой рисовый шарик и поднес ко рту Кристины. Она проглотила угощение медленно, не сводя с Пола глаз. Если таким образом он надеялся отвлечь ее от главного, то просчитался. Она ждала продолжения истории.

– Полиция арестовала подозреваемого. – Пол ждал реакции Кристины, но она молчала. – Он как будто уже во всем сознался.

– Что значит «как будто»?

– Дэвид не уверен. Ему-то известно, как китайские полицейские выбивают признания. А я только что смотрел компьютер Оуэна…

– Каким образом ты до него добрался? – удивилась Кристина.

– Я был в квартире Майкла Оуэна по поручению Дэвида. Он попросил меня кое-что забрать оттуда, в том числе жесткий диск и…

– Пол, это преступление, – перебила его Кристина. – Неужели ты не понимаешь?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты вынес из квартиры иностранца жесткий диск и еще бог знает что…

– Но меня просил об этом комиссар полиции.

– Это не имеет значения. Ты совершил кражу.

– Я всего лишь одолжил эти вещи. Я верну их родителям Майкла, не волнуйся.

– А что, если там важные улики? Не думаю, что гонконгская полиция тебя поймет.

– Они ничего не узнают.

– Пол, хватит вилять хвостом!

Некоторое время они молчали, продолжая кормить друг друга рисовыми шариками, пока тарелки не опустели, а Кристина не успокоилась.

– Ну и что же было на том диске? – наконец спросила она.

– Ты действительно хочешь это знать?

– Иначе не спрашивала бы.

– Большинство папок и документов защищено паролями. Но то, что мне удалось открыть, очень любопытно. – Он перегнулся к ней через стол и шепотом добавил: – У Майкла Оуэна в Шэньчжэне была любовница.

Кристина посмотрела на него так, словно не могла понять, насколько он серьезен. Когда же поняла, то рассмеялась так громко, что привлекла внимание публики за соседними столиками.

– Ну, этим ты меня не удивишь. Я знаю по крайней мере нескольких гонконгских мужчин, у которых в Китае любовницы. Ну, возьмем хотя бы моего бывшего…

– Да, но родителям Оуэна о ней ничего не известно.

– Что же в этом удивительного? С какой стати он должен рассказывать о ней родителям?

Кристина замолчала и принялась за еду. Полу оставалось только диву даваться, как он мог так неловко выразиться.

– На фотографиях он и она на стройплощадке в Шанхае…

– В Шанхае? – Кристина театрально закатила глаза. – Подумать только! До сих пор была уверена, что там нет никаких стройплощадок…

– Прекрати! – перебил ее Пол.

Очевидно, Кристина решила посмеяться над потугами Пола сыграть роль сыщика-любителя.

С другой стороны, что, если он действительно переоценил значение этих снимков?

– Там еще было письмо, которое Оуэн на прошлой неделе написал своему деловому партнеру Виктору Тану. Похоже, Тан пытался запугать его. Американец грозился обратиться к адвокату.

– Это все? – Кристина насмешливо вскинула глаза.

– Да, похоже, они здорово повздорили.

– Ну… с деловыми партнерами такое время от времени случается и совсем не обязательно кончается убийством. Видел бы ты мою деловую переписку. Будь ты комиссаром полиции, я давно бы сидела в тюрьме.

Кристина зачерпнула ложкой мангового пудинга, покрутила ею у носа Пола и засунула ему в рот.

– Ваши доводы неубедительны, мистер комиссар.

– Возможно, и все же мне любопытно, зачем Майкл Оуэн приезжал в Китай.

– С какой стати тебя это волнует, если подозреваемый во всем сознался?

Пол набрал в грудь воздуха, чтобы подробно рассказать ей о сомнениях Дэвида, но запнулся на полуслове, потому что понял: ответа на ее вопрос у него нет.

– Пол, я же просила тебя больше не ездить в Китай по этому делу. Ты знаешь, чего я боюсь. – Кристина отставила тарелки в сторону, взяла его руки в свои и серьезно посмотрела ему в глаза. – Ты знаешь, что мне пришлось пережить, моя семья до сих пор страдает из-за этого. Я предам отца и брата, если встану на сторону их убийц. Они хотят, чтобы мы все забыли, но это выше моих сил. Понимаешь?

Разумеется. Он понимал ее, как никто. Забыть – значит предать. Забвение – ближайший родственник смерти.

От заката и до восхода и снова до заката…

– Ты обещал мне, помнишь?

– Конечно. – Пол взял в рот рисовый шарик, откусил половинку, а вторую на ложке поднес к ее рту.

Кристина проглотила, причмокнув.

Ветер стихал, как будто тайфун собирался с силами, чтобы назавтра нанести решающий удар. Кристина с Полом засиделись под пластиковым зонтиком. Публика уже разошлась, повар затушил огонь в жаровне и убирал с площадки складные столики и табуретки. Один за другим гасли окна, и высотные дома превращались в безглазые черные башни.

Пол рассказал ей, как Джастин пек блины – первый из его шедевров соскользнул со сковородки на пол. Потом вспомнил о том, как плакал в тот день, когда Джастин в первый раз пошел в школу, о бессонных ночах и кошмарных видениях, которые не отпускают ни днем ни ночью.

Впервые эти воспоминания не оставили у Пола неприятного осадка в душе. До сих пор он ни с кем не делился ими, а когда в прошлый раз разоткровенничался с Кристиной, то горько пожалел об этом. Слишком живо было в его душе все связанное с Джастином, словно произошло не далее как вчера и сын в любую минуту мог вбежать в комнату со сковородой в руке. Как будто, облекая эти переживания в слова, Пол завершал их, делая достоянием прошлого, и Джастин снова и снова умирал в каждой сказанной им фразе.

Но сегодня все было иначе. Пол чувствовал, что его признания упали на благодатную почву. Будто эта ветреная, дождливая ночь и в самом деле объединила их с Кристиной в одно целое.

На последнюю электричку метро они опоздали. Под фонарем ждал одинокий таксист, готовый доставить Пола в гавань.

– Переночуешь у меня? – спросила Кристина.

Еще совсем недавно такое предложение после столь задушевной беседы показалось бы Полу циничным. Теперь же он не знал, что и думать: слишком хорошо помнилась их ночь в отеле «Мандарин ориентал». Приглашение Кристины скорее обрадовало его, здесь все зависело от того, чего она ждала от этой ночи.

– Не знаю, – смутился Пол.

– Ты только переночуешь, не больше, – поспешила заметить Кристина.

Пол в очередной раз удивился, как тонко она предугадывает все его сомнения и страхи.

– А сын? – спросил он.

– Он спит. Завтра он уйдет в школу раньше, чем ты успеешь проснуться. Кроме того, я много рассказывала ему о тебе.

Они поднялись на тринадцатый этаж небоскреба в Вомин-Корт. Апартаменты на самом верху, как объяснила Кристина, по карману только очень состоятельным людям.

Вся квартира Кристины оказалась не больше гостиной и столовой в доме Пола, вместе взятых. К прихожей примыкала крошечная кухня, за ней шла гостиная с круглым столом, четырьмя стульями и диваном. Над полками с DVD-плейером и стереоустановкой висел плоский экран телевизора, перед которым стояла гладильная доска и корзина с бельем.

Они миновали ванную, гардеробную и комнату Джоша. В спальне Кристины широкая кровать занимала почти всю комнату. Кристина закрыла дверь и развела руками в приглашающем жесте:

– Будь как дома.

– Мне нравится твой юмор, – прошептал Пол.

– В ванной нам двоим будет тесновато, – заметила Кристина. – Ничего, если я помоюсь первой?

– Все равно, – ответил он, осторожно стягивая с нее футболку.

Потом встал на колени, снял с нее брюки и поцеловал в живот.

Желание росло в нем с каждым вдохом. Охотнее всего Пол уложил бы Кристину в постель и покрыл бы ее тело поцелуями. Но он сдерживался, пока в соседней комнате спал ее сын. И думал о том, как завтра отвезет ее на Ламму, как наберет продуктов и приготовит ее любимый суп, купит шампанского и цветов и зажжет свечи по всему дому.

– Навестишь меня завтра на Ламме? – спросил Пол.

Она положила ладони ему на виски и заглянула в глаза.

– Если не передумаешь за ночь.

Кристина давно уснула в его объятиях, а Пол все думал о своем под монотонное гудение кондиционера. За три года, пока он жил на Ламме, он лишь дважды ночевал не в своей постели. Первый раз несколько дней тому назад в отеле. Пол тосковал по своему дому, одновременно наслаждаясь теплом тела Кристины, мягкостью ее кожи. Для него было настоящим чудом чувствовать ее дыхание на своем плече.

Внезапно ему захотелось пить. Пол отодвинул голову Кристины на подушку, поднялся и по коридору прошмыгнул в гостиную. Ее интерьер до мельчайших деталей повторял обстановку всех знакомых Полу гонконгских гостиных. На полках стояли не книги, а черно-белые фотографии пращуров в рамочках, пластиковые букеты, статуэтки и непременная золоченая кошка с поднятой левой лапой – символ благополучия и достатка. Рядом стопками лежали DVD. Над черным диваном из искусственной кожи висел постер в рамочке – вероятно, подарок какой-нибудь авиакомпании или турагентства. Пол вгляделся в альпийский ландшафт со снегом и зеркальным озером под голубым небом и вспомнил душный и шумный офис туристического бюро, где Кристина работала с утра до вечера. Она была сильная и независимая женщина, и Пол уважал ее за это.

На кухне на посудном столике рядом с мойкой лежал контейнер для школьных завтраков и стояла пластиковая бутылка. И то и другое – с красным логотипом какого-то английского футбольного клуба. Кто-то с вечера приготовил все это для Джоша. Пола словно что-то кольнуло изнутри. Слезы сами собой потекли по щекам, а зубы так прикусили нижнюю губу, что на мойку упала капля крови.

Кристина сильная женщина, только вот хватит ли ее силы на Пола? Выдержит ли ее любовь такое испытание? Пол вернулся в спальню и задумался, не пора ли одеваться. Сейчас самое время уйти – из ее квартиры и из ее жизни. Но сил не осталось даже на это. Он лег в постель, прильнув к Кристине всем телом, и сразу забылся тяжелым сном.

Наутро его разбудили голоса. Джош как будто что-то искал и негромко ругался, бегая по квартире. Филиппинская горничная, похоже, тоже не знала, куда запропастилась его треклятая папка. Кристина призывала сына успокоиться и поторапливала, потому что время явно подгоняло. На кухне пахло кофе и свежей выпечкой. Несколько минут спустя, когда голоса стихли и щелкнул замок на входной двери, Кристина с подносом в руках появилась на пороге спальни.

– Мы тебя разбудили?

– Нет, я давно уже не сплю, – солгал он.

На подносе стояли две чашки кофе, молоко, сахар и два круассана.

– Тебя что-то удивляет? – улыбнулась Кристина. Ее исполненный гордости тон тронул Пола. – С шоколадом, – кивнула она на круассаны. – Джошу они очень нравятся. В морозилке остались еще два. Настоящие, французские.

– Но я не француз, – заметил Пол и тут же пожалел о своей бестактности.

Он ненавидел круассаны, но не хотел огорчать Кристину.

– Джош тоже, – кивнула она. – Или ты их просто не любишь?

– Нет-нет, все чудесно, – поправился Пол и сел в кровати.

– Что у тебя с губой?

Она все-таки заметила.

– Ничего. Должно быть, кошмарный сон… Спал плохо…

Она заглянула ему в лицо, словно пытаясь понять, какой кошмар должен присниться человеку, чтобы он сотворил с собой такое.

Потом они вместе поехали в город. Пол проводил Кристину до бюро и поцеловал с такой страстью, что разлука на целый день показалась обоим невыносимой.

В Ваньчае Пол доехал на трамвае до Куинс-роуд. В супермаркете в здании Международного финансового центра купил цветы, свечи, бутылку шампанского и все, что нужно для супа. Потом сел на двенадцатичасовой паром до Юнсюваня. Барометр на пирсе показывал 96-процентную влажность. Стоял один из тех дней, когда солнце не проглядывает сквозь серые сумерки. Пепельные облака лежали над гаванью, как огромное одеяло. Море все еще волновалось, но ветер заметно ослаб. Пол все еще надеялся, что тайфун отступит или неожиданно примет другое направление.

В Юнсюване он зашел в ресторан «Грин коттедж», заказал, как всегда в таких случаях, свежевыжатый морковно-яблочный сок с имбирем и попытался представить себе сегодняшний вечер. Хватит ли в его доме места для троих? Простит ли Кристина, если и в следующий раз Полу изменят силы? Правда ли, что в его распоряжении все время Вселенной, как она однажды его заверила?

Пол чувствовал беспокойство, но не страх.

В деревне он купил свежего тофу, манго и воды и, нагруженный тяжелыми пакетами, стал подниматься по холму в селение Тайпэн.

На террасе и в саду последствия вчерашней бури были разрушительные. Повсюду лежали листья и сломанные ветки, сорванные цветки плюмерии и бугенвиллеи. Посреди террасы растеклась огромная лужа, в которой плавал мобильник. Как ни странно, он еще работал. На дисплее высветилось сообщение о двенадцати пропущенных звонках с одного и того же неизвестного Полу номера. Кому он так срочно понадобился? Дэвиду? Оуэнам? Нужно было перезвонить Чжану, но прежде следовало навести порядок на кухне.

Пол поставил цветы в вазу, убрал шампанское в холодильник. Нашел старые подсвечники и распределил их по всему дому. Потом поднялся наверх, вымыл ванну и застелил в спальне чистое белье. Вытер пыль в комнате Джастина и в гостиной, подмел на террасе и совсем забыл о пропущенных звонках, когда услышал со стороны дороги голос Дэвида.

– Дэвид? Что случилось, во имя всего святого?

Вид у комиссара был жалкий. Он подволакивал левую ногу, хотя и старался держаться прямо. Похоже, подъем на холм отнял у него последние силы. Полу хорошо был знаком этот отсутствующий взгляд: он свидетельствовал об очередном приступе у Дэвида головной боли.

– Входи, чая хочешь? Может, принести поесть?

– Да, чай было бы неплохо. Спасибо.

Они прошли в дом. Дэвид лег на диван, Пол заварил чай и подсел к нему:

– Что случилось?

– Боюсь, у меня проблемы.

– С Майклом Оуэном?

Дэвид кивнул:

– Я не мог просто так оставить это дело. Сегодня утром опять ездил на фабрику, разговаривал с рабочими. Они возмущены арестом Цзы и понятия не имеют, в чем его обвиняют. Один из них проводил меня к жене Цзы и их ребенку. – Дэвид сделал паузу, глотнул горячего чая и посмотрел на Пола. – У него алиби, понимаешь? Этот Цзы болел. Всю прошлую неделю он пролежал в постели. Жена и ребенок все это время были с ним.

– Ты уверен?

– Да. Она обо всем мне рассказала. Эта женщина даже не подозревает, в чем обвиняют ее мужа. У меня нет ни малейшего сомнения на ее счет.

Пол тяжело вздохнул. Посмотрел на мерцающую серо-зеленую жидкость в чашке, потом перевел глаза на Дэвида и прикрыл веки, пытаясь сосредоточиться. У него возникло чувство, будто кто-то основательно его встряхнул, так что мысли в голове перемешались и он вот-вот потеряет сознание.

– И что это значит? – После долгой паузы вопрос прозвучал так тихо, что Дэвид едва его расслышал.

– Это значит, что убийца до сих пор на свободе.

– А еще?

– Что смертный приговор вынесут невиновному, что жена потеряет мужа, а ребенок отца.

Пол чувствовал, что это не все. Чжан не стал бы уделять столько внимания делу Оуэна, если бы оно не касалось его лично. Он глотнул чая.

– И что ты собираешься делать?

Почему он сказал «ты», а не «мы»? Насколько случайно это у него вырвалось? Или таким образом Пол бессознательно отстранился от Дэвида, своего лучшего друга? Простит ли его Дэвид?

– Сейчас я могу сделать немного. Мне нужна твоя помощь, к сожалению. Ты ведь ясно дал мне понять, что больше не желаешь заниматься этим…

– Чего ты от меня хочешь? – перебил Пол.

– Я хочу знать, что Майкл Оуэн делал в Китае. С кем встречался? Кто его знакомые в Шэньчжэне? Я вижу только две возможности выяснить это: его компьютер и его родители. Но у меня нет доступа ни к одному из этих источников.

Не в силах усидеть на месте, Пол вскочил с дивана и быстро зашагал по комнате. Родители и компьютер – вряд ли этим все кончится. Но сможет ли он отказать Дэвиду в его просьбе? Он уже заходил на жесткий диск Майкла Оуэна, а звонок его родителям – вопрос двух минут.

– Вчера вечером я открыл жесткий диск. Я хотел сказать об этом тебе, но не дозвонился. Код доступа нащупал случайно: «Packers67». Собственно, у меня получилось не так много. Большинство документов на диске я и не пытался открыть, они защищены отдельными паролями. Заглянул в папку с фотографиями и прочитал одно письмо на рабочем столе, которое Майкл Оуэн, очевидно, просто не успел спрятать. Я все тебе покажу.

Пол достал жесткий диск и поставил свой ноутбук на стол перед Дэвидом. Сначала они посмотрели фотографии, потом дошла очередь и до письма. Пол читал его вслух и сходу переводил на китайский.

Пол скосил глаза на Дэвида.

Тот лежал на диване, свернувшись калачиком, губы плотно сжаты, глаза – две щелки, взгляд бесцельно блуждает по комнате. Он как будто чего-то испугался.

– Перечитай еще раз, – чуть слышно прошептал Чжан.

Пол перечитал.

– Это выходит за рамки обычных разногласий между компаньонами, тебе не кажется?

Дэвид не отвечал. Пол не узнавал своего друга. Слушал ли он его вообще или все это время думал о чем-то своем? Что его так взволновало?

– Что происходит, Дэвид?

Чжан не реагировал.

– О чем ты думаешь?

– Я? – Это прозвучало так, словно Дэвид медленно приходил в себя. – Ни о чем, просто устал. Так что ты сказал?

– Что это письмо не похоже на обычное выяснение отношений между деловыми партнерами.

– Действительно, не похоже.

– Может, родители Оуэна что-нибудь знают об этом? Хочешь, я позвоню Элизабет?

– Нет! – неожиданно громко возразил Дэвид. – Ни в коем случае. Только не сейчас.

– Но почему? Ты же сам сказал…

– Мы… мы должны быть осторожны.

За двадцать лет их дружбы Пол никогда не видел Дэвида таким напуганным.

– Послушай, Дэвид, с тобой что-то не так.

Чжан тряхнул головой:

– Нет-нет, Пол, со мной все в порядке. Я только хочу предупредить, что самое главное для нас сейчас – не ошибиться. Мы не знаем, какие отношения у родителей Майкла Оуэна с Виктором Таном. Если ты расскажешь им о письме, у них, конечно, возникнет масса вопросов. Во-первых, откуда оно у тебя. И потом, что заставляет тебя заниматься этим делом, когда убийца уже схвачен. Они обо всем расскажут Тану при первой же возможности, а тот ни в коем случае не должен знать, чем мы с тобой занимаемся. Он передаст все Ло, моему шефу, и… Мне страшно даже думать о том, что произойдет дальше. Кроме того… – Дэвид не договорил и прикрыл глаза.

– Что «кроме того»?

– Ничего, Пол, ничего…

– Но ты хотел еще что-то сказать.

– Да, но больше не хочу.

– Почему?

– Потому что к убийству Майкла Оуэна это не имеет никакого отношения.

– Ну и что? Ведь это волнует тебя, так?

Пол старался говорить как можно мягче, всячески давая Дэвиду понять, что готов его слушать, о чем бы тот ни говорил.

Но Дэвид молчал, покачивая левой ногой и постукивая пальцами по столешнице.

– Ты узнал женщину на фотографиях? Это как-то связано с ней?

– Нет. Выглядит как обычная знакомая из бара-караоке.

– Тогда с кем, с Таном?

– С чего ты взял?

Дэвид смотрел на него сердито. Похоже, эта догадка Пола ему не понравилась.

– Ни с чего. Так, подумалось почему-то…

– Чепуха.

– Ты как будто говорил, что он тоже из Сычуаня?

– Ну и что?

Дэвид чего-то недоговаривал. Пол недоумевал, что стряслось с его другом?

– Он из Чэнду?

– Да… как будто.

– И примерно наших лет. Вы знакомы?

– А с какой стати тебя это интересует?

– Это не ответ.

Пол заглянул Дэвиду в глаза. Он чувствовал, что загнал его в угол, что есть нечто, в чем Чжан признаваться не хочет. Может, он и в самом деле зашел слишком далеко? Что за допрос он ему устроил? Нужно понимать, что даже дружба имеет свои границы. И у самого близкого человека могут быть тайны, демоны прошлого, которых не стоит будить. Но ведь Пол доверял Дэвиду и не хотел поступаться этим безграничным доверием. Ни в коем случае, ведь оно и было основой их отношений.

– Прости, – сказал Пол.

– Ничего страшного.

– Так что ты думаешь о письме?

– Трудно сказать. – Дэвид вздохнул. – Сейчас оно мало чем нам поможет. Разве когда-нибудь в дальнейшем…

– Так мне звонить Оуэнам?

Дэвид кивнул:

– Только осторожно. Задай миссис Оуэн пару вопросов касательно того, что делал ее сын в Китае. Думаю, в общем и целом она себе это представляет.

Пол набрал номер Элизабет. Он сказал, что звонит по поручению следователей. Остались непроясненными несколько вопросов, но полицейские решили, что ради них вызывать миссис Оуэн в Китай не имеет смысла. Поэтому и попросили Пола задать их по телефону. Иначе хлопот не оберешься, всем известно, что за бюрократия в Поднебесной.

Но Элизабет сообщила не так много. Она не смогла назвать никого из шэньчжэньских знакомых сына. Когда он ночевал в Шэньчжэне, то обычно останавливался в отеле «Сенчьюри Плаза», недалеко от вокзала, – вот все, что она могла сказать. Там в подвале как будто хороший массажный салон, где Майкл расслаблялся после напряженного рабочего дня. И бар, который ему очень нравился. Вот все, что ей известно.

Пол поблагодарил и повесил трубку.

– Бар называется «Бокал», – устало пояснил Дэвид. – Там и дискотека, и караоке, и дорогие проститутки. О массажном салоне я слышу впервые, но в подобных заведениях так обычно называют бордели. Мы не слишком много узнали, но это лучше, чем ничего. Я немедленно отправляюсь в путь.

– Куда это?

– В отель «Сенчьюри Плаза».

– У тебя там знакомые?

– Нет.

– Что ты там забыл в таком случае?

– Буду прислушиваться, присматриваться. Может, разузнаю что-нибудь о Майкле Оуэне.

– Ты решил заявиться туда как комиссар полиции? Тебя вычислят, как только начнешь расспрашивать людей. А если там действительно дорогой бордель, как ты говоришь, у них не может не быть связей в ваших кругах.

– В каких это «ваших»?

– В полиции, – уточнил Пол. – Скорее всего, полиция в этом тоже участвует.

– У тебя есть идея получше?

Пол задумался. Он вышел на кухню, поставил еще воды на чай и вернулся в гостиную, где его гость все так же дремал на диване.

Да, у него была идея получше. Но стоило ли озвучивать ее при Дэвиде? Что скажет Кристина, когда узнает, что он нарушил обещание? Простит ли его когда-нибудь? С другой стороны, как отпустить Дэвида в Китай одного, да еще в таком состоянии? Пол почувствовал себя загнанным в тупик. Тело налилось тяжестью, словно его парализовало.

Интересно, что мог бы посоветовать ему Джастин? Идиотская фантазия! Пол понимал это, как никто другой. Его сыну было бы сейчас одиннадцать лет, ни один нормальный человек не станет советоваться с ребенком в подобном вопросе. Тем не менее это помогало не раз. Пол представлял себе Джастина и, глядя ему в глаза, четко и аргументированно формулировал свою точку зрения.

Послушай, Джастин, сегодня вечером я не поеду в Китай.

Почему, папа?

Потому что обещал Кристине не ездить и не могу нарушить свое обещание.

А как же Дэвид?

К сожалению, я не могу помочь ему в этой ситуации.

Почему нет?

Потому что я не полицейский.

Но ты нужен ему. Он просит у тебя помощи. Разве только полицейский может ему помочь?

Нет. Они тем более не могут ему помочь.

Кто тогда?

Я не знаю.

Но он твой лучший друг, ведь так?

Да.

Лучшим друзьям надо помогать, разве не ты сам учил меня этому?

Все верно.

То есть он больше не твой лучший друг?

Разумеется, он мой лучший друг. Как ты только мог такое подумать.

Но ты ему не помогаешь.

Я же объяснил тебе, что обещал Кристине.

С этим Джастин никогда не согласился бы. Рано или поздно он бы догадался, что отец ведет двойную игру и наказал бы его угрюмым взглядом исподлобья.

Не обманывай меня, папа, скажи правду.

Хорошо, попробуем альтернативный вариант. Как пошел бы разговор, если бы Пол защищал противоположную точку зрения?

Послушай, Джастин, я немедленно еду в Китай.

Зачем?

Потому что об этом попросил меня Дэвид.

Но ты ведь обещал Кристине туда не ездить.

Все верно, но моему другу грозит опасность. Я нужен ему.

А как же Кристина? Разве ей ты не нужен?

Да, но ей ничего не грозит.

Почему же она не хочет, чтобы ты туда поехал?

Она боится за меня.

И ей действительно есть чего бояться?

Нет. Я только переговорю там кое с кем и завтра-послезавтра снова буду здесь.

Почему же ты ей этого не объяснишь? Скажи, как сейчас, коротко и ясно, она обязательно поймет.

– Этот отель – все, что у нас есть, – осторожно заметил Пол. – И я вижу одну-единственную возможность лишний раз не подвергать тебя опасности. Я поеду туда вместо тебя, сниму номер, закажу массаж, схожу в бар, подсяду к кому-нибудь и представлюсь другом Майкла Оуэна. Если он действительно часто бывал там, я обязательно выйду на человека, которому будет что о нем сообщить.

– Позволь мне это сделать.

– Ты? Друг Майкла Оуэна? Полагаю, я буду смотреться убедительнее в этой роли. Тебе так не кажется?

– Разумеется. Но что с Кристиной?

Пол задумался. Стоит ли вообще говорить ей об этой поездке в Шэньчжэнь? Нет, он не хотел ее обманывать. Он все ей объяснит, и она поймет, как сказал ему Джастин.

– Я перезвоню тебе с парома.

Дэвид, похоже, не был настроен спорить. Пол поднялся наверх, упаковал сумку, сунул в карман пропуск, деньги и кредитную карточку. Теперь ему значительно полегчало, тяжесть в теле прошла. Очевидно, он принял верное решение.

– Дэвид?

– Да, – не оборачиваясь, отозвался комиссар.

– Я ухожу. На постели в спальне свежее белье. В холодильнике продукты, если чего-то не хватает, купишь в деревне. У тебя есть гонконгские доллары?

– Не так много.

– Я оставлю пять сотен на кухонном шкафу. Насколько безопасно звонить тебе из отеля? Там телефоны не прослушиваются?

– С какой стати? Телефон будет прослушиваться только после того, как ты навлечешь на них подозрения. Но такого быть не должно.

– Тебе еще что-нибудь нужно? Аспирин, может, книгу?

– Нет. – Дэвид открыл глаза. – Будь осторожен и большое спасибо. Я вижу, ты идешь на это ради меня.

Времени оставалось мало. Пол вприпрыжку побежал с холма в сторону деревни. Крестьяне на полях удивленно поднимали головы и смотрели ему вслед.

Едва паром отчалил, он набрал номер Кристины.

– Это я, Пол.

– Я уже поняла. Я узнаю твой голос сразу, веришь ты тому или нет.

Снова эти ее нежности. И именно в тот момент, когда Пол меньше всего хотел их слышать.

– Кристина, мне очень жаль…

– Ты насчет нашего сегодняшнего вечера?

– Да, – это прозвучало неожиданно резко.

– Ты передумал?

– Нет, но у меня Дэвид, ему нужна моя помощь. Он встречался с женой и ребенком того самого китайца… У него алиби. Я должен попытаться что-нибудь для него сделать… поэтому я еду в Китай.

Все. Это конец. Она не возражала. Пол испугался, сколько холода было в его голосе. Он даже не извинился, не ждал понимания. Просто поставил ее в известность. Но он не мог иначе. На объяснения и пререкания у него не осталось сил. Если бы Кристина возмутилась, стала бы его отговаривать, он тут же повесил бы трубку.

Она молчала всего несколько секунд, которые для Пола растянулись в вечность. Он ждал, что она наорет на него, выругает, засыплет упреками. Расплачется, наконец. Но она молчала.

– Где ты? – раздался в трубке ее осторожный голос.

– На пароме, плыву в Гонконг.

– Когда будешь на месте?

– Самое большее минут через двадцать пять.

– Буду ждать тебя у причала.

XVIII

В первые секунды она разозлилась, а потом к сердцу подступил страх. Как только он мог? Неужели этот Дэвид для него важнее, чем она? Почему нарушил обещание? Всего несколько часов назад он приглашал ее переночевать в его доме.

Останешься на ночь?

Как долго она ждала от него этих слов. Как часто представляла себе, что станет делать, когда наконец их услышит. Она закрывала глаза и видела его тело, его постель в доме на Ламме. И их двоих под белой москитной сеткой.

Ни один мужчина не касался ее с такой нежностью. От поцелуев Пола у Кристины подкашивались колени и сильнее билось сердце. Кристина чувствовала себя подростком, которому наконец позволили сделать нечто запретное. Ведь до сих пор Пол пресекал даже самые робкие ее попытки сблизиться с ним. Они пугали его, заставляли еще больше замкнуться в себе. С какой решительностью убирал он ее ладони со своей груди или высвобождался из ее объятий, как борец на ринге. Возвращаясь от него, Кристина плакала, ломала руки и не могла успокоиться ни на пароме, ни дома, в постели, когда Джош и Тита давно уже спали в соседних комнатах. Она злилась на Пола за то, что он не хотел утолить ее страсть, и была уязвима в таком состоянии. И вот теперь, когда Пол наконец предложил ей остаться на ночь и весь день в офисе она не могла думать ни о чем другом, как только об этом, он снова отталкивает ее. Понимает ли он, что это для нее значит?

Он даже не извинился. Как же она ненавидела этот его холодный голос!

Завершив разговор, Кристина долго сидела на стуле с мобильником в руке. Слезы сами текли по щекам, и она снова почувствовала себя пятилетним ребенком, которого бросили все. Она была маленькой и беззащитной, и жизнь утекала у нее сквозь пальцы. Ее сын. Ее квартира. Ее фирма. Пол.

Нет! Кристина встряхнулась. Маленькой она была тогда, а сейчас она взрослая женщина, ей за сорок. Она сильна и не хочет быть жертвой. Она может принять решение.

Никто не заставит ее быть вместе с Полом. Он обидел ее, злоупотребил ее доверием, она не желает больше его видеть. Сейчас она встретит его у парома, чтобы сказать ему это.

На какое-то мгновение Кристину успокоили эти мысли, как человека, который слишком долго ждал неприятного известия, поэтому воспринял его с облегчением. Но готова ли она расстаться с Полом? Нет. Она любит его, и порвать с ним только из-за того, что он не в силах вынести ее чрезмерной заботы о нем, не выход. Нельзя отказываться от любви из-за боли, которую она приносит с собой. Это все равно что не любить из страха перед смертью. Потому что боль и смерть, в сущности, одно. И только ребенок не знает о том, что у луны есть обратная сторона.

Имеет ли она право сердиться на Пола? Он что-то говорил о том, что подозреваемый невиновен и у него алиби. Не требует ли она от него слишком многого? Способен ли он по-настоящему понять ее страх перед континентальными китайцами? Вообще, сколько нужно лет нормальному человеку, чтобы окончательно избавиться от страха? Пять? Десять? Двадцать? Страх – изобретение природы, естественная защитная реакция, но лишь на некоторое время. Дальше – заболевание, психоз. Кристине до сих пор кажется, что мужчины в форме китайской Народной армии имеют какое-то влияние на ее жизнь, но теперь это мания, которой действительно стоит бояться.

Кристина взглянула на часы. Через пятнадцать минут Пол сойдет на берег. Она схватила сумочку, объявила сотрудницам, что не знает, когда вернется, и выбежала из бюро.

В это время дня нечего было и думать поймать такси на Джонсон-роуд. Спотыкаясь на высоких каблуках, Кристина побежала через площадь в направлении Тайюань-стрит. Возле магазина опрокинула картонную коробку с детским платьем, налетела на кого-то в толпе, преследуемая проклятьями продавца, и на Куинс-роуд-Ист перехватила машину буквально из-под носа дородной мамаши с двумя детьми.

И наказание не заставило себя ждать. На Манью-стрит, в трехстах метрах от паромной переправы, они попали в пробку. Кристина и без того опаздывала уже больше чем на пять минут, поэтому, взяв туфли в руки, побежала, лавируя между машинами, в направлении пирса.

Пол увидел ее уже издали и пошел навстречу. Они обнялись. Кристина почувствовала, как остановилось его сердце и весь он замер, будто в ожидании бурных словесных излияний. Но Кристина молчала и только все крепче прижимала его к себе. Наконец его мускулы расслабились, а дыхание снова стало спокойным и ровным.

– Как насчет «Стар ферри»?^[8] У тебя есть время?

– «Стар ферри»? – удивленно переспросил он.

– Да, почему бы и нет?

Он кивнул, и они пошли мимо пирса, куда причаливали корабли с Ченг-Чау и Пенг-Чау, мимо рядов такси и автобусной остановки. Потом обогнули почту, вышли на площадь Коннот-плейс и через несколько минут достигли старого зелено-белого терминала, откуда отходили паромы на Чимсачёй. Они и раньше нередко пользовались этим видом транспорта, даже после того, как до гавани проложили ветку метро. Потом морские прогулки становились все реже, пока несколько лет назад не прекратились совсем. И сам этот паром казался Кристине пережитком давно ушедшей эпохи. Один только подъем на борт занимал больше времени, чем поездка на метро. Он был настолько медленным и неудобным, что одно его использование было бунтом против логики, против неписаных законов жизни этого города. Почему же Кристине захотелось на паром именно сейчас?

Они выбрали нижнюю палубу, без защитных бортов, всю пропахшую дизельным топливом и машинным маслом. Вибрации мотора отдавались дрожью в теле. Кристине казалось, что она чувствует движение каждого поршня.

– Помнишь, что я ответила тебе, когда ты спросил, о чем я мечтаю?

– Да, ты сказала, что живешь в Гонконге, поэтому не мечтаешь, а строишь планы.

– Верно. А помнишь, как ты тогда на это отреагировал?

– Я удивился и даже немножко пожалел тебя. Я сказал, что мечты – это прекрасно, а ты усмехнулась и покачала головой, словно не могла взять в толк, о чем речь.

– Все правильно. Так вот, несколько часов назад я поняла, о чем ты тогда говорил. Наверное, по-настоящему мечтать я еще не научилась, но это уже кое-что…

Пол кивнул и поднял глаза, как будто ожидая разъяснений или упреков. В том, что разрушил такое прекрасное начинание, что теперь-то она понимает, как была права и мечтам предаваться не стоит: они так легко рушатся.

Но Кристина молчала.

– И? – не выдержал Пол.

– Что «и»?

Он посмотрел на темную, почти черную воду:

– Полагаю, я должен тебе кое-что объяснить?

– Ничего ты не должен.

– Мне жаль, что так вышло с сегодняшним вечером и что мое обещание… – (Она прикрыла ему рот ладонью.) – Я мог бы…

Она тряхнула головой:

– Не надо ничего говорить. Я люблю тебя, этого достаточно.

Как будто доверие – это глупость.

Как будто у нас есть выбор.

XIX

Дэвид слышал, как Пол обулся, осторожно открыл дверь, спустился по лестнице. Потом пересек террасу, зашуршал гравием на тропинке в саду и скрипнул калиткой. Щелкнул замком и постоял немного, потом на дороге раздались его удаляющиеся шаги.

Все стихло. Только птицы щебетали да в саду под ветром поскрипывал бамбук. Дэвид и забыл, что бывает такая тишина. В Шэньчжэне в ушах все время стоял шум. Даже когда по утрам он лежал в постели рядом со спящей Мэй, с улицы вторгался грохот строительных площадок, гудение кондиционеров и истошные вопли посетителей борделя. Но тишина этого дома его пугала. Она растекалась в нем, поглощая мысли о Мэй, Поле и Майкле Оуэне и освобождая тем самым место для чего-то более страшного. «Тишина, – думал Дэвид, – не для тех, кто ищет забвения».

Он поднялся с дивана и огляделся в поисках чего-то такого, что могло бы его отвлечь. Дэвид заметил на столе вазу с цветами, по всему дому были расставлены свечи. Уж не собиралась ли Кристина навестить Пола сегодня вечером? В том, как Пол собирался ее встретить, Дэвид разглядел хороший знак. Отшельник повернулся лицом к жизни. Скорбящий не станет украшать комнаты. Но почему он не сказал, что ждет Кристину? Хотя Дэвиду от этого только легче. Знай он, что у Пола вечером свидание с женщиной, семь раз подумал бы, прежде чем докучать ему своими просьбами. Поэтому Дэвид был благодарен Полу за молчание.

Дэвид вошел в гостиную. Продолговатый обеденный стол из древесины вяза с восемью стульями – шедевр эпохи династии Мин. Равно как и темно-вишневый свадебный шкаф с латунной отделкой. Этим вещам далеко за сотню лет, но сохранились они прекрасно. Каким покоем веет от этих строгих классических форм! На полках бело-голубые фарфоровые чашки и блюдца. Пол когда-то рассказывал и о них, но Дэвид уже не помнил, из каких они провинций и каких эпох. Он разглядывал изящные рисунки, нежную звенящую глазурь. На стенах висели пейзажи на типичные китайские сюжеты: бамбуковая роща и храм в горах. Гравюры мастеров XVIII века, которыми Дэвид так часто любовался.

Неужели нужно быть европейцем, чтобы так ценить китайское искусство? В домах соотечественников Чжан не видел ничего подобного. У некоторых стояли старые шкафы и столы, но в гораздо худшем состоянии. Просто потому, что владельцы не имели средств заменить их на новые.

Дэвид задумался: смог бы он повесить или поставить в своей квартире что-нибудь из сокровищ Пола, имей возможность за них заплатить? Он очень сомневался в этом. Дэвид не чувствовал того Древнего Китая, искусством которого так восхищался Пол. Эти вазочки, статуэтки, рисунки меньше всего ассоциировались у комиссара с освященным тысячелетней традицией высоким классическим искусством. Они напоминали ему о смерти и разрушении. Чжан видел, как эти миниатюрные шедевры топтали ногами на улицах, разбивали о стены и бросали в огонь. Его приятели-одноклассники швыряли их из окон и танцевали на них, тяжело топая ногами, во имя революции. При всем своем желании Дэвид не мог не принимать в этом участия.

На самой верхней полке стояла деревянная статуэтка Будды. Дэвид хорошо знал ее. Он избегал на нее смотреть каждый раз, когда входил в эту комнату, и опускал перед Буддой глаза, словно пристыженный мальчик. Эту статуэтку подарил Полу один китаец из Нанкина. Он вынес ее из храма в годы культурной революции и просил Пола вывезти ее за границу, потому что в Китае никто не мог поручиться за ее сохранность.

Дэвид встал на стул и снял статуэтку с полки. Ни один знаток искусства не назвал бы ее шедевром. Черты лица Просветленного были расплывчаты, тело непропорционально, а поднятая левая рука больше походила на культю. Тем не менее статуэтку окружала удивительно теплая аура. Даже если ее автор не был художником от Бога, он передал в этой работе нечто такое, что удается не каждому гению. Дэвид осторожно трогал статуэтку, и рыхлая, трухлявая древесина словно оживала под его пальцами. Он даже испугался. Сошел со стула и поставил Будду на стол. Эта статуэтка была для него не просто произведением искусства, а окном в прошлую жизнь.

Словно кадры старой кинохроники замелькали перед его мысленным взором. Поначалу изображение было расплывчатым, как сквозь толщу воды, но постепенно контуры становились отчетливее и резче. Он увидел себя на краю деревни, куда был послан из Чэнду с группой других школьников. Шестнадцатилетний юноша, который задавал себе слишком много вопросов. Полинялый мундир солдата Народной армии висел мешком на слишком щуплом для его возраста теле. Он был пуглив и ни с кем не заговаривал первым. Даже если его о чем-то спрашивали, отвечал тихо и односложно.

Он вдыхал теплый горный воздух и подставлял лицо приятному ветерку, который зимой приносил холодную влагу и становился опасным для жизни. Каждый четвертый приятель Дэвида умер в тот год от воспаления легких. Но в ушах отдавались эхом громкие голоса выживших, их песни и крики ликования, словно и не было этих тридцати пяти лет. Одной жизни мало, чтобы забыть такое.

Дэвиду требовалось отвлечься, он не хотел вот уже в который раз пересматривать этот фильм. Поэтому подошел к стереоустановке и поставил диск с музыкой одного европейского композитора. Кажется, Шопена. Они с Полом нередко слушали его, когда играли в шахматы. Однако сегодня Шопен не помог, и Дэвид положил бесполезный диск на полку.

Представление продолжалось. Он видел туманный день в горах Сычуаня. Окрестные рисовые поля лежали окутанные тучами, как будто небо и земля были одно. Группа красных гвардейцев маршировала по болотистой земле. Впереди – командир бригады. Они размахивали красными знаменами, ветер разносил по долине их звонкие голоса. Так поют те, кому неведомо сомнение. Дэвид топал по земле онемевшими от холода босыми ногами. Он понятия не имел о том, куда они идут. Краем уха слышал что-то о показательном процессе над контрреволюционерами и буржуазными элементами и древнем буддистском храме высоко в горах. Но не особенно об этом задумывался, в общем, ему было все равно.

Наконец они достигли цели. Храм – довольно большой – лежал в бамбуковой роще и был окружен каменной стеной с массивными деревянными воротами. Они оказались заперты, что еще больше разозлило молодых революционеров. И эти монахи еще осмеливаются чинить им препятствия – им, передовому отряду китайской молодежи! Красные гвардейцы неистовствовали, трясли ворота и пытались лезть на стену, пока не громыхнул тяжелый затвор и на пороге не показался древний старик в серой холщовой рясе – единственный обитатель этого места. Он был лысый и тощий, с ногами, похожими на две обструганные палки. Щеки его ввалились, глаза запали, длинная белая борода поредела. Молодые люди испугались от неожиданности. Неужели этот почтенный монах и есть контрреволюционер, декадент и буржуазный прихвостень?

Из оцепенения группу вывел громкий окрик бригадира:

– Да здравствует великий председатель Мао!

Тот видел нерешительность на лицах товарищей и понимал, что тем нужен толчок, команда. Кто-то должен был напомнить им, зачем они сюда явились. Грубо отстранив монаха, он дал приказ к штурму. Толпа ввалилась во двор, круша все на своем пути. Они вышибли двери, и Чжан был вместе с ними. Он чувствовал, что сейчас должно произойти нечто значительное, и не хотел оставаться в стороне.

Вот первые штурмовики ворвались в зал для медитаций. Они выволакивали оттуда горы книг, манускриптов, стенные доски для письма, статуи Будды, рисунки и сваливали все в кучу во дворе. Дэвид видел, как к небу взметнулись языки пламени. Отыскав спальный угол монаха, погромщики мочились и испражнялись на его постель.

Старик все это время молча стоял в стороне. В его глазах не было ни возмущения, ни страха. Толпа рассвирепела еще больше. Вскоре от зала для медитаций остались одни воспоминания. Все, что могло сгореть, сгорело, прочее было разбито, сломано, перемазано фекалиями. Но монаха никто так и не решился тронуть, его спокойствие казалось вандалам зловещим.

Наконец силы покинули погромщиков. Как ни были молоды воины революции, несколько часов неистовой борьбы с «декадентским прошлым» измотали их. Поначалу, один за другим, они опускались на землю и подолгу сидели среди обломков и куч пепла, а потом через те же ворота потянулись назад, в деревню. Вскоре из гвардейцев в монастыре остались только бригадир и Дэвид.

Оба в задумчивости озирались по сторонам. Восемнадцатилетний Тан Мин Цин отличался недюжинной силой и ростом превосходил Дэвида на целую голову. Решительный, с правильными чертами лица, он словно сошел с пропагандистского плаката Коммунистической партии. Чжан смутился. Он не знал, что задумал Тан и насколько его, Дэвида, присутствие вписывалось в планы бригадира. Почему он не ушел с остальными? Удержало его здесь любопытство или он действительно решил помочь Тану в чем бы то ни было. В конце концов, Чжан давно знал бригадира, они выросли на одной улице в Чэнду. До культурной революции оба ходили в одну школу. И когда полгода назад Тан пришел в деревню со своей группой красногвардейцев, Чжан оказался единственным, кто его знал. Тем не менее дружбы между ними так и не возникло. Для этого Дэвид был слишком тихим, а Тан шумным. Бригадир никогда не питал уважения к своему робкому земляку.

Тем временем монах ушел внутрь разрушенного храма и сел посреди зала для медитаций в позе лотоса. Дэвид хорошо запомнил его торчащие в разные стороны костлявые колени. Он смотрел на Тана и Дэвида, как будто хорошо знал, зачем они здесь.

Бригадир приблизился к монаху, оглядел комнату и приказал Дэвиду принести стоявший в углу деревянный шест. Дэвид повиновался. Тан встал у старика за спиной и еще раз поднял глаза на Чжана. Бригадир выглядел сосредоточенным и спокойным, как будто готовился выдержать экзамен на настоящего коммуниста. Выполнить долг перед революцией и великим председателем Мао.

Тан размахнулся.

Дэвид отвернул голову.

В деревню они возвращались молча.

Дэвид хотел было спросить, зачем бригадиру понадобилось убивать монаха, но застыдился этой мысли прежде, чем успел раскрыть рот. Вместо этого он подумал о том, как много ему предстоит над собой работать, чтобы окончательно вытравить из себя декадентский дух и стать таким же несгибаемым революционером, как Тан Мин Цин.

Он молчал и когда товарищи спрашивали, что их с Таном задержало в монастыре, и когда несколько недель спустя услышал официальную версию трагедии в горах. Храм в бамбуковой роще, писали газеты, давно пришел в упадок, и в его внезапном обрушении нет ничего удивительного. К сожалению, вследствие несчастного случая погиб монах. Он был убит перегнившей потолочной балкой.

Дэвид молчал до сих пор. Он не говорил об этом ни с Полом, ни с Мэй. Он вычеркнул тот день из своей биографии, как коммунисты вычеркнули из китайской истории годы культурной революции. Больше двух десятилетий Дэвид совсем не вспоминал о нем. Не до того было. Он оканчивал школу, потом перебирался в Шэньчжэнь, обзаводился семьей, воспитывал сына, работал в полиции. Как будто и не было того дня. Тридцать лет должно было пройти, чтобы то давнее происшествие каким-то непостижимым образом снова заняло место в жизни Чжана. Точнее, в его снах, от которых Дэвид пробуждался весь в слезах или с таким ужасным криком, что будил сына и Мэй. С некоторых пор этот кошмар настигал Дэвида с периодичностью раз в несколько недель и иногда продолжался по несколько ночей подряд. Поводом мог послужить один вид потолочной балки, статуи Будды или просто пожилого мужчины с впалыми щеками и тощими, как палки, ногами. Что поделать? Память работает по своим, непостижимым для людей законам.

Встречая на улице людей своего возраста, Дэвид нередко останавливал на них внимательный взгляд и мысленно спрашивал: чем они занимались тридцать пять лет назад? Предали ли они кого-нибудь или сами оказались жертвами предательства? И что стало с их воспоминаниями? Бегут ли они от них и как справляются, когда те их все-таки настигают?

Дэвид знал, что никогда не получит ответов на эти вопросы, и это заставляло его сомневаться в собственном душевном здоровье. Что, если он один мучается событиями далекого прошлого? Миллионам преступников и жертв подобная мнительность, пожалуй, показалась бы смешной. Ведь Чжан никого не убивал, он всего лишь не воспрепятствовал своему товарищу и начальнику сделать это.

Но совесть не внимала аргументам здравого смысла.

Интересно, каким тот день является Тану? Удалось ли ему успокоить свою совесть, и если нет, то какими кошмарами мучается он? А может, богатство помогает справиться с призраками прошлого? Неужели неприятные страницы вымарываются из памяти проще, если живешь в огромном особняке с прислугой и каждый год можешь позволить себе новую машину последней модели? Теперь бригадир Тан основывает фирмы и строит фабрики, покупает и продает квартиры и то и дело мчится на переговоры из одного конца страны в другой. Он содержит одновременно по несколько молодых любовниц. В конце концов, любовные утехи – неплохой способ забыться. Но может ли человек таким образом убежать от своего прошлого?

Дэвид подумал о том, с какой скоростью меняется лицо страны. Вспомнил Чэнду, Чунцин, Шанхай, Ухань и многие другие города, которые посещал в последнее время. Их старые кварталы были снесены, и на их месте быстро росли современные здания. Таким образом китайцы избавились от безмолвных свидетелей своего прошлого. Те исчезали с лица земли, как будто их никогда не было. Как иначе объяснить эту одержимость строительством, если не желанием убежать от собственной истории? Все эти небоскребы, фабрики, скоростные шоссе и аэропорты – не более чем памятники на могиле старого Китая.

Как будто прошлое можно замуровать или закатать в бетон. Как будто у того, кто бежит быстро, есть шанс оторваться от собственной тени.

Дэвид как никто другой знал цену этим потугам. Впервые почти за сорок лет он понял, какое влияние оказывал на его жизнь тот злосчастный день. Дэвид был свидетелем убийства, которому не воспрепятствовал. Почему он не выбил шест из рук Тана? Зачем вообще принес его? Вполне возможно, у него получилось бы спасти монаха, но какой ценой? Тан или прибил бы насмерть самого Чжана, или добился бы товарищеского или партийного суда над ним. И тогда – в лучшем случае его бы просто выгнали из рядов красной гвардии. Спасителю буддистского монаха нет места в новом Китае.

Стоило Дэвиду закрыть глаза – и он видел перед собой шестнадцатилетнего гвардейца Чжана. Вот он стоит в зале для медитаций, рядом с Таном, который занес для удара руку с палкой. Тело Тана напряжено, как готовая разжаться пружина. В следующую секунду дерево со свистом рассекает воздух и рушится все: вера в великого председателя и партию, в перманентную революцию и ее молодых воинов и – что намного хуже – в себя самого. Чжан не успел понять это сразу. Тридцати с лишним лет не хватило ему, чтобы осознать разрушительные последствия того удара.

Он не чувствовал вины, только стыд за собственную слабость и доверчивость. Но прежде всего за трусость, которая в тот момент предстала в одном из самых отвратительных своих обличий. О эта ее омерзительная злобная гримаса! Забыть ее нельзя, думал Чжан, разве вытеснить в дальний уголок сознания.

Именно этот стыд и привел его к учению Будды. Через год после убийства монаха Чжан стал свидетелем смерти старика Ху, и это окончательно пробудило его от грез. Ху забили насмерть из-за трех горошин душистого перца. Дэвид любил старика, поэтому помнил о нем всегда, в то время как образ буддистского монаха оказался погребен под пластами новых воспоминаний. Долгое время Чжан не мог понять, почему его так тянет к монахам и уединенным лесным храмам. Совсем как преступника на место совершенного преступления. У них искал Чжан ответы на мучающие его вопросы. Как получилось, что ученики подняли руку на учителя, а дети восстали против родителей? Как стало возможным, что два столпа, на которых держалась тысячелетняя китайская культура, рухнули за какую-нибудь пару недель? И почему он, Дэвид Чжан, позволил так обмануть себя, что лично участвовал во всем этом?

Буддизм не давал ответов на эти вопросы, зато помог Чжану найти свое место в жизни и выработать определенные правила поведения. Он стал чем-то вроде морального компаса, который китайцы как нация утратили, как казалось Дэвиду, в эпоху культурной революции. Кроме того, ему импонировало, что, согласно буддистскому учению, человек сам несет ответственность за свою судьбу, и, чтобы достичь просветления, он не должен обращаться ни к Богу, ни к святым, ни к великому председателю. Последнее Чжан не стал бы делать в любом случае.

По этой самой причине он отказался праздновать вместе с коллегами завершение очередного дела. Два раза в жизни Чжан был свидетелем гибели невинных людей и не пришел им на помощь. В третий раз такое не должно было повториться ни при каких обстоятельствах.

Где же в таком случае его место? Возле Мэй, на кухне? Что, если она разлюбит его, когда узнает правду? Вряд ли, но поймет ли? В последнем Чжан очень сомневался. Мэй была на десять лет его моложе, самый страшный период культурной революции она пережила маленьким ребенком. Ее далекую от политической борьбы семью пощадили сотрясавшие страну бури. Мэй не пришлось видеть казней и надругательств над людьми. По крайней мере, она никогда об этом не говорила. Хотя, с другой стороны, и Дэвид тоже ни с кем не делился самым сокровенным на эту тему.

Так где же все-таки было его место? Может, в офисе, рядом с Таном? На это у Дэвида просто не осталось сил. Он достаточно насмотрелся фотографий Тана в газетах, чтобы понять, что за все эти годы тот не утратил ни толики своего обаяния. Мощное телосложение, безупречная осанка, мужественные черты лица сразу выделяли его на любом коллективном снимке. Выдержит ли Чжан этот уверенный взгляд? Вполне возможно, что уже в ближайшие дни Дэвиду придется предстать перед Таном, и он должен быть к этому готов. Иначе… Хотя что иначе? Разве есть опасность, что Тан снова увлечет его за собой? Это абсурд. За годы службы Чжан доказал, чего он стоит. Каждая отвергнутая взятка – свидетельство его непреклонности. Но мысль, что он снова может подпасть под влияние Тана, уже угнездилась в голове, какой бы абсурдной ни казалась.

А Виктор Тан всегда хорошо чувствовал уязвимые места своих противников.

XX

Расставание с Кристиной далось ему тяжело – тяжелей, чем он сам решился себе в этом признаться. Она обладала необыкновенной способностью удивлять, и чем чаще это делала, тем сильнее влекло к ней Пола. Он ожидал, что она будет упрекать его, угрожать или даже ударится в слезы, и готов был принять все это, потому что знал, чего она боится. Но вместо этого Кристина отказалась даже выслушать его объяснения. Я люблю тебя – этого достаточно. Неужели все действительно так просто? Даст ли когда-нибудь и ему любовь такую силу?

Кристина вообще была особенная женщина, но сейчас Пол отказывался думать о ней. Слишком сильно было пробуждающееся желание, слишком велико искушение повернуть назад. Он должен был сосредоточиться на том, что хотел сделать для Дэвида. Чем меньше он будет отвлекаться, тем быстрее вернется в Гонконг.

С вокзала он побежал вверх по Цзяньшэ-роуд, одним своим видом распугивая уличных зазывал. А немногих из них, кто все-таки умудрялся подступиться к нему со своими предложениями, бесцеремонно отталкивал одним движением руки.

С чего это Майклу Оуэну вздумалось селиться в «Сенчьюри Плаза»? Это старейший отель в Шэньчжэне, но основная публика там – китайцы. Бизнесмены из Гонконга и иностранцы предпочитают гостиничные сети «Холидей Инн» и «Шангри-Ла».

На входе молодой привратник в униформе приветствовал Пола почтительным поклоном.

– Welcome, sir!^[9]

На ресепшене Пол сказал, что этот отель рекомендовал ему Майкл Оуэн, его хороший друг. Однако упоминание этого имени не произвело на регистратора никакого впечатления. Пол спросил, нельзя ли ему снять апартаменты, в которых останавливался Майкл Оуэн. К сожалению, он не знает номера, но ведь в компьютере все есть.

Пальцы регистратора забегали по клавиатуре. Он покачал головой: ни одной записи. Пол еще раз произнес «Оуэн» по буквам, радуясь про себя, что у американца такая короткая фамилия.

Наконец лицо молодого человека просветлело. Вот он, как же, Майкл Оуэн! Одно время он нередко останавливался в джуниор сьют, номер 1515, однако давно не объявлялся.

Где же в таком случае он провел ночь накануне смерти?

Пол настаивал на повторной проверке. Здесь, должно быть, какая-то ошибка. Ему-то точно известно, что Майкл Оуэн, его лучший друг, ночевал в этом отеле еще несколько дней назад.

Исключено – молодой человек улыбнулся. Дата последней регистрации – шесть месяцев назад. А до того Майкл Оуэн действительно был частым гостем в «Сенчьюри Плаза».

Все номера джуниор сьют оказались заняты, равно как и делюксы. Спустя несколько минут Пола поселили в скромный номер для некурящих, насквозь пропахший сигаретным дымом. Из окон открывался вид на железнодорожные пути, скоростную трассу и две строительные площадки.

В ванной протекал кран. В соседнем номере слева мужские голоса громко спорили по-китайски, перекрикивая телевизор. Пол подумал о Ламме, цветах для Кристины, бутылке шампанского в холодильнике. Самое время было заказать массаж и сходить на дискотеку.

Массажный салон «Рай императора» располагался в подвале отеля. Пол понятия не имел, как должен себя вести. Когда в конце восьмидесятых – начале девяностых он путешествовал по Китаю, здесь ничего не знали ни о борделях, ни о массажных салонах. Если таковые и имелись, то были закрыты для иностранцев. Был «Рай императора» действительно массажным салоном или для рук массажистки не существовало запретных зон на теле клиента?

Как она отреагирует, если Пол откажется поддержать эротическую игру? И сможет ли он спросить ее о Майкле Оуэне, не вызывая подозрений?

Пола встретили четыре рослые китаянки в вечерних платьях и с белыми пластиковыми жемчужинами в завитых волосах. Они заметно волновались: похоже, гость с Запада был здесь в диковинку. Потом вперед выступил мужчина в черном костюме, с той специфической китайской улыбкой, вся цель которой, как казалось Полу, сводится к демонстрации зубов. Мужчина наморщил лоб, пытаясь сформулировать по-английски приветственную фразу, и вздохнул с облегчением, когда Пол заговорил по-китайски.

– Ваш салон мне рекомендовал Майкл Оуэн, мой хороший друг. – Пол старался держаться как можно непринужденнее.

– Мы рады приветствовать друга Майкла Оуэна в нашем салоне, – отозвался мужчина, все еще официально, но уже не так напряженно.

Дамы за его спиной зашушукались. Произвело имя Майкла Оуэна на них такое впечатление или они только из вежливости делали вид, что оно им знакомо?

– Майкл буквально грезил вашим массажем, – с выражением добавил Пол и сам удивился своей изобретательности.

– Приятно слышать. Пригласить для вас номер семьдесят семь в таком случае?

– Конечно, Майкл рекомендовал мне только ее.

– Тогда прошу за мной.

Они прошли мимо маленького фонтана, окруженного гипсовыми ангелами, и оказались в раздевалке. Здесь мужчина предоставил Пола в распоряжение двух мальчиков, которые помогли ему раздеться и сложить вещи в пронумерованную ячейку в шкафу. Его облачили в просторный купальный халат и провели в баню с двумя бассейнами, душем и сауной. Прохлаждавшиеся в одном из бассейнов китайцы смолкли как по команде и повернули головы в его сторону, однако вскоре вернулись к прерванной беседе.

Пол зашел в сауну, чтобы там обдумать предстоящий разговор с номером 77, но так и не смог сосредоточиться. Он принял душ и снова вышел в холл. Здесь в огромных откидных креслах дремали несколько посетителей. Одни тихо переговаривались, другие пялились на плоские экраны на стенах с мелькающими колонками цифр – актуальными биржевыми сводками из Гонконга, Нью-Йорка, Токио, Шанхая и Шэньчжэня.

Пол, насколько различали его глаза в темноте, был здесь единственным европейцем.

Чем же все-таки приглянулось Майклу Оуэну это место? Что привело его сюда? Была это рекомендация Виктора Тана, любопытство или случай? Приглашал он девушек к себе в номер или ограничивался массажем?

Не успел Пол опуститься в кресло, как перед ним возникла китаянка редкой, обескураживающей красоты. Узкое лицо с крупным ртом и пухлыми, чувственными губами обрамляли длинные черные волосы. Бело-голубой халатик едва доходил до бедер. Кожа на стройных ногах в полумраке светилась белизной. Женщина пригласила Пола следовать за ней. По петляющему коридору они добрались до комнаты с массажной скамьей и двумя зажженными свечами на столике. Теплый воздух пах эфирными маслами. Пол снял халат и лег на скамью животом вниз. Китаянка заперла дверь.

Она встала рядом с Полом, прикрыла нижнюю часть его тела полотенцем, смазала руки маслом и принялась за работу.

Стоило ей коснуться его кожи кончиками пальцев, как по спине пробежала приятная дрожь. Женщина скорее поглаживала, чем массировала. Пальцы играючи скользили по промасленной коже от копчика до плеч и обратно, легко касались подмышечных впадин, мяли мышцы предплечий.

– Хорошо… – прошептал Пол.

– Спасибо, – отозвалась китаянка. – Только почему вы такой зажатый?

– Разве?

– Да. Вы не страдаете головными болями?

– Бывает.

– Ваши руки, плечи спина… такие твердые.

Она отбросила полотенце и мягкими надавливающими движениями промассировала низ спины.

– Слишком много работы, – объяснил Пол.

– В самом деле? – улыбнулась китаянка. – Непохоже.

– А на что похоже?

– Не знаю, потому и спрашиваю.

Пол прикрыл глаза:

– Как вас зовут?

– На работе я номер семьдесят семь.

– А после работы?

– Пу. А вы?

– Пол.

Она принялась за внешнюю сторону бедер.

– Майкл передавал вам привет.

– Спасибо. Я слышала, вы его друг. Как он?

– Отлично.

– Я давно его не видела, две недели точно.

– Сейчас он сильно занят.

– Как и всегда.

– Да, вы правы. Когда он в последний раз был здесь?

– Не знаю. Он перестал появляться в отеле с тех пор, как от нас ушла Аньи. То есть полгода точно. А вы знаете Аньи? – после паузы спросила она.

– Нет, к сожалению, пока не знаю.

Пол чувствовал себя игроком в покер, который блефует и все повышает ставку. Одна-единственная оплошность – и он будет разоблачен. Кто такая эта Аньи? Не та ли красавица, чьи фотографии хранились у Оуэна в папке под литерой «А»?

– Аньи никогда о вас не рассказывала.

Пол внутренне содрогнулся. Неужели она что-то заподозрила?

– Я тоже давно не видел Майкла. Я живу в Чикаго и…

– В Чикаго? – удивлено перебила Пу. – Это там вы так хорошо выучили китайский язык?

Какая неосторожность! Ну почему именно Чикаго? Как Полу только взбрело в голову назвать город, в котором он ни разу не бывал? Сейчас она расскажет о своем дяде, у которого ресторан в Чикаго, а потом спросит, где именно живет Пол. Он должен воздерживаться от рассказов о себе. Чем больше он будет выдумывать, тем вернее запутается в сетях собственной лжи.

– Когда-то я жил в Гонконге и много путешествовал по Китаю, – объяснил Пол.

– Вы превосходно говорите по-китайски, – похвалила Пу.

– Спасибо.

Все это время она продолжала заниматься его бедрами и мягкими вдавливающими движениями шла от внешней стороны к внутренней. На какое-то время Пол забыл о Майкле Оуэне, но быстро спохватился и снова собрался с мыслями.

– Теперь я попрошу вас перевернуться, – сказала она.

Нет, только не это! Лежать на спине в его состоянии – пытка.

– Я попробую, – извиняющимся голосом ответил Пол. – У меня болят плечи. Не могли бы вы и их помассировать?

Она переместилась к изголовью скамьи, провела рукой по его светлым кудрям и волоскам на предплечьях. Растительность на его теле часто восхищала китаянок.

– Вы ведь старше Майкла? – спросила Пу.

– Да, немного, – улыбнулся Пол.

Хотела она сделать ему комплимент или действительно не смогла определить его возраст?

– Собственно, я скорее друг его отца. С Майклом мы познакомились через него.

– Отца? – испуганно переспросила Пу.

Пол вздрогнул. Он должен был найти объяснение столь странной реакции, иначе его миссия грозила провалиться.

– Я имел в виду, что раньше был другом его отца, – спешно поправился он.

– Раньше? То есть до ссоры?

– Именно так. Потом старик Оуэн стал просто несносен. А вы с ним знакомы?

– Нет, – покачала она головой. – И не горю желанием после того, что Майкл о нем рассказывал.

– А с матерью?

– Тоже нет.

Пол замолчал. Теперь Пу массировала его плечи и затылок.

– Надеюсь увидеть его сегодня вечером, – выпалил вдруг Пол, сам еще не понимая зачем.

– Кого? – насторожилась Пу.

– Ну, Майкла.

– В Гонконге?

– Нет, здесь, в Шэньчжэне.

– Он не зайдет в «Сенчьюри Плаза»?

– Нет.

– Вы поедете к нему на квартиру?

– Да, вероятно.

– Тогда вы обязательно познакомитесь с Аньи.

– Надеюсь, Майкл собирался мне позвонить. Как долго туда добираться на такси?

– Думаю, около получаса.

– Это так далеко?

– В дневные часы в два раза дольше.

– И что, более короткой дороги нет?

– К Алмазным Виллам? Если движение сильное, следите, чтобы водитель ехал не вверх к Баоань, а по Хонлин-роуд, тогда по времени выйдет меньше. Потом, скажите ему, нужно на запад по Ниган-роуд, дальше свернуть налево. Мимо больницы, справа будут водные резервуары. Ну а там увидите Алмазные Виллы. Аньи всегда выбирала эту дорогу. Я тоже, когда добиралась к ней на такси.

– Большое спасибо. Надеюсь, я все запомню.

– Перевернитесь, пожалуйста, на спину.

Пол с удовольствием подчинился. Пу встала над ним. Она начала с плеч, игриво погладила волоски на груди, потом низко склонилась на Полом, так что он почувствовал на лице ее дыхание, обеими руками провела по низу живота, снова поднялась к груди и опять опустилась. С каждым разом ее пальцы все глубже погружались в его плоть, но Пол оставался холоден как скала. Теперь его полностью занимали мысли об Алмазных Виллах и о китайской любовнице молодого американца, очевидно нашедшего в этой стране гораздо больше, чем место выгодного размещения семейного капитала. Почему он не сказал родителям об Аньи, с которой вместе жил? Или Элизабет Оуэн умолчала об этом? В каждой семье есть запретные темы, тайны, не предназначенные для посторонних ушей. Отношения между Майклом и Ричардом Оуэнами – одна из них. Из-за чего не поладили отец и сын, да так, что об этом узнала подруга любовницы Майкла?

Когда Пу закончила, Пол подписал счет, добавив сверх положенного щедрые чаевые. Она поблагодарила, несколько раздраженно. Очевидно, Пу разочаровала холодность клиента.

Пол поднялся в номер, теперь ему не терпелось поделиться результатами своего расследования с Дэвидом.

Чжан долго не отвечал. С каждым гудком беспокойство Пола возрастало. Он положил трубку и попробовал еще раз, пока наконец не услышал долгожданный голос. Он звучал так, будто Чжан задыхался.

– Что с тобой, Дэвид?

– Все хорошо, я только что лег. Где ты?

Пол рассказал о разговоре с Пу.

– Ты когда-нибудь слышал об этих Алмазных Виллах?

– Да. Это недалеко от Серебряных озер, если не ошибаюсь. Фешенебельный поселок вроде Золотых Снов или Медового Клуба. Такие сейчас растут в Шэньчжэне как грибы. Хорошие тротуары, многоквартирные городские дома с дорогущими апартаментами. Владельцы – по большей части чиновники с Севера и партийные функционеры, так они отмывают взятки. Но бизнесменов из Сингапура или Гонконга тоже интересует эта недвижимость. Одних как выгодное место вложения капитала, другие покупают там квартиры для любовниц.

– Ты там бывал?

– Нет. У них хорошая охрана, таким, как я, нечего и пытаться. Поселок окружен высоким забором, просто так туда и муха не пролетит.

– Почти как Запретный город, – пошутил Пол.

– Можно сказать и так.

– Значит, никаких шансов?

– У меня да. Но у тебя как иностранца свои преимущества. Напусти на себя вид построже – и чеши мимо охранника как ни в чем не бывало. Такого они не остановят. Главное – не оглядываться и ни о чем не думать. – Теперь голос Чжана звучал бодро.

– Рад был поднять тебе настроение.

– Я всего лишь даю указания младшему следователю. А если серьезно, ты уверен, что справишься один?

– Уверен. Вдвоем мы еще больше напугаем даму. Кажется, перед Пу я был убедителен в роли приятеля Майкла Оуэна, почему же перед Аньи у меня не должно получиться? Как ты думаешь, ей уже сообщили о его смерти?

– Не представляю, кто мог бы это сделать. И потом, она наверняка рассказала бы обо всем подруге.

– Тоже верно. Сам видишь, с каким любителем тебе приходится работать. Я перезвоню завтра, как только доберусь до отеля.

Ночь выдалась неспокойная. Поначалу Пол не мог уснуть, потому что в соседнем номере китайцы отмечали заключение какого-то договора. Но едва он сомкнул глаза, в дверь постучала молодая женщина в черном кожаном бикини и предложила «room service»^[10]. Пол взглянул на часы – было без десяти четыре.

В оставшееся до утра время он едва вздремнул. Собственно, в качестве кого он собирался предстать перед Аньи? Другом семьи, которая ищет пропавшего Майкла Оуэна? Другом самого Майкла, случайно заглянувшим к нему на огонек? Он должен выбрать роль, которую будет играть, и исходя из этого планировать беседу с Аньи. Около восьми утра Пол поднялся с постели. Позавтракал холодной пересоленной яичницей и вызвал такси до Алмазных Вилл.

Они проехали мимо ворот, после чего Пол попросил водителя высадить его за ближайшим поворотом.

Поселок окружала глухая стена высотой не менее трех метров, по верху которой сверкало забитое в бетон колотое стекло. Въезд преграждал шлагбаум, рядом стояла сторожевая будка с двумя охранниками. Для мины построже, как учил Дэвид, требовалось собраться духом.

Пол прошелся вдоль белой оштукатуренной стены. К шлагбауму подъехали два больших лимузина. Группа женщин с полными разноцветными пакетами исчезла в воротах. Тут Пол понял свою первую ошибку: только прислуга передвигалась пешком по территории Алмазных Вилл. Те, кто там жил, разъезжали, разумеется, в кондиционированных автомобилях.

До ворот оставалось совсем немного. Пол выпрямил спину, выпятил грудь, пригладил влажные от пота волосы и, не глядя на охранников, зашагал на территорию. Они действительно не осмелились его окликнуть. Облегченно вздохнув, Пол пошел вверх по длинному въезду. На первый взгляд поселок не имел ничего общего с миром по ту сторону стены, и эта отъединенность действительно напоминала о Запретном городе. Идеальные мощеные тротуары, чистые улицы, ухоженные газоны и дома, каждый из которых походил на драгоценный камень в зеленой оправе растительности.

Пол спросил у одной из женщин с пакетами, не знает ли она, где живет Майкл Оуэн. Ответом ему был удивленный взгляд. Пол в двух словах описал Майкла, и только тогда она поняла, кого он имел в виду. Молодой американец жил на верхнем этаже дома цвета сапфира. К лифту можно пройти через подземный гараж.

В гараже Пол едва не стукнулся лбом о внедорожник «порше», воткнутый между «феррари» и «мерседесом».

На табличке у лифта напротив звонков вместо фамилий значились номера. Пол нажал самую верхнюю кнопку.

– Да? – спросил строгий женский голос.

– Я ищу Майкла Оуэна.

– Его здесь нет, кто вы?

– Пол Лейбовиц, его друг из Гонконга.

– Вы китаец?

– Нет, американец.

– Кто вы? – повторила она по-английски с сильным акцентом, как будто решила проверить, насколько это правда.

– Я Пол Лейбовиц, друг Майкла и семьи Оуэнов. Мне надо срочно с вами поговорить.

На несколько секунд повисла напряженная тишина. Потом послышался зуммер, и дверь распахнулась.

Она ожидала его у лифта. Пол узнал ее сразу, хотя в жизни она была еще красивей, чем на фотографиях. Ее лицо оказалось еще уже, кожа белее. С высокими скулами, темно-карими миндалевидными глазами, полными, изящно изогнутыми губами, она идеально соответствовала китайским канонам женской красоты. Она казалась хрупкой при необыкновенно высоком росте. Убранные в узел волосы скрепляла заколка, напоминающая палочки для еды. На женщине были серые спортивные брюки и джемпер с инициалами N.Y.U.

Некоторое время она недоверчиво смотрела на него, потом, не говоря ни слова, отступила в сторону. Пол вошел в прихожую. Она заперла за ним дверь и жестом пригласила в гостиную.

Здесь было светло. Окно во всю стену выходило на просторную террасу, откуда открывался вид на холмистую равнину, с резервуарами для воды на переднем плане. У стены стояло черное кожаное кресло, перед ним маленький овальный столик с букетом пластиковых цветов в вазе. На противоположной стене висел огромный плоский экран. В дальнем конце комнаты было что-то вроде кухонного угла с высокой барной стойкой и четырьмя табуретками. Аньи присела на одну, скрестив на груди руки, и заговорила на мандаринском диалекте:

– Я не расслышала ваше имя.

– Пол Лейбовиц.

– И чего вы хотите от меня? – Ледяной тон ее голоса не оставлял никакой надежды.

– Я ищу Майкла Оуэна.

– Кто вас послал?

Пол молчал. Он спрашивал себя, настолько ли она уверена в себе, как хочет казаться, или ее решительность – маска, скрывающая страх.

– Его мать, – наконец ответил он. – Она очень беспокоится за него.

– Вы из полиции?

– Нет, я друг семьи Оуэнов.

Они обменялись подозрительными взглядами. Эта массажистка оказалась не такой любезной, как ее подруга. Время для блефа было неподходящее. Как два противника, они не спускали друг с друга глаз в ожидании, кто первый даст слабину. Пол не знал, следует ли ему тоже быть жестким или же, наоборот, проявить мягкость, чтобы войти к ней в доверие. Аньи не производила впечатления человека, которого легко запугать, еще меньше – человека доверчивого. И меньше всего походила на обычную знакомую из бара караоке, как определил ее Дэвид.

Очевидно, Чжан причислил ее к тем девушкам, которые во множестве приезжают на работу в крупные города из китайских деревень. Каждая надеется встретить богача, который сделает ее своей любовницей. Поначалу они трудятся на фабриках, откуда самые красивые в погоне за лучшей жизнью переходят в бары и ночные клубы. Эти дремучие провинциалки слишком пугливы, чтобы так разговаривать с иностранцем. Очевидно, у Аньи другая история. Ее манера держаться впечатлила Пола, даже если в первый момент женщина показалась ему не в меру заносчивой.

– Я могу присесть?

Аньи ответила чуть заметным кивком.

Пол устроился на диване:

– Вы знаете, где Майкл?

– Я полагала, он в Гонконге.

– Там его нет.

– Здесь тоже.

– Тогда, может, он в Шанхае? – (Она смерила Пола долгим взглядом и тряхнула головой.) – Когда вы в последний раз с ним виделись? – (Она снова тряхнула головой.) – А перезванивались? – (Она молчала.) – Это нормально для него – не объявляться больше суток?

Ее молчание начинало его раздражать.

– Неужели вы совсем за него не переживаете? В конце концов, с ним могло что-то случиться.

Подрагивание нижней губы выдавало, каких усилий ей стоило сохранять лицо. Она молчала не из упрямства или незнания – боялась потерять самообладание и удариться в слезы.

– Что, если ему нужна ваша помощь?

Это для нее оказалось слишком. Женщина соскочила с табуретки и, развернувшись, скрылась в соседней комнате. Через открытую дверь Пол слышал ее всхлипывания.

Сейчас он хотел, чтобы рядом оказался Дэвид. Потому что понятия не имел, как вести себя дальше. Он не был полицейским. Опытный комиссар, вероятно, воспользовался бы слабостью женщины и заставил бы ее говорить. Но Пол не мог. Вместо этого он пошел следом за ней, сел на кровать, где она рыдала, уткнувшись в подушку, и погладил ее по голове.

Женщина не прогнала его. Пока она успокаивалась, взгляд Пола блуждал по комнате. В изголовье кровати сидел огромный плюшевый Микки-Маус, к нему была прислонена розовая подушка в форме сердца. На противоположной стене висел большой плоский экран. В углу стоял письменный стол с компьютером. На полу громоздились кипы книг и учебных пособий по английскому языку, интенсивный курс.

– Как давно вы знаете Майкла? – спросил Пол, лишь только рыдания стихли.

Она подняла голову, утерла лицо подушкой и ответила:

– Почти год.

– Это для него вы учите английский?

– Да. Он почти не говорит по-китайски. Кроме того, мы собираемся в Америку.

– И поэтому вы спите с Микки-Маусом и носите джемпер с аббревиатурой Нью-Йоркского университета? – улыбнулся Пол.

– Да. – Ее лицо осветила чуть заметная улыбка.

– И где вы хотели бы жить в Америке?

– Если у Майкла получится с новой фирмой, лучше всего в Нью-Йорке.

– Я там вырос.

Пол сказал это в надежде спровоцировать вопросы с ее стороны и таким образом расположить к беседе, но Аньи не отреагировала.

– Откуда вы? – спросил он.

– Из Шэньяна. Это к северу от Пекина, в Маньчжурии.

– Я знаю.

– Вы бывали там?

– Нередко.

В начале девяностых Пол консультировал одну американскую компанию по производству пива, которая хотела купить государственное предприятие в Шэньяне. Ему запомнилось ясное темно-синее небо и невероятно холодные зимние дни, когда столбик термометра опускался порой до минус двадцати градусов по Цельсию.

То, что он бывал в ее родном городе, впечатлило Аньи. И она наградила его второй улыбкой, более теплой, как ему показалось, и открытой. Потом выпрямилась, взяла бумажный носовой платок с ночного столика и высморкалась.

– Вы хорошо говорите на мандаринском диалекте. Почти как китаец, удивительно!

– Спасибо. Я тридцать лет прожил в Гонконге и много путешествовал по Китаю. А вы говорите по-кантонски?^[11] – (Она покачала головой.) – Что же привело вас в Гонконг из Шэньяна?

– Я полагала, что вы хоть немного знаете Китай, – ответила она, откидывая с лица прядь волос.

В ее голосе слышалось разочарование. Как будто она не ожидала от него такого глупого вопроса.

– А вы откуда родом? – в свою очередь поинтересовалась Аньи.

– Родился в Германии, вырос в Нью-Йорке.

– И тридцать лет живете в Гонконге? Почему?

Последний вопрос был скорее риторический. Зачем люди оставляют места, где они родились? Пол давно уже никого не спрашивал ни о чем подобном. Раньше – да, но и тогда вряд ли рассчитывал получить однозначный ответ. Жажда приключений, стремление к свободе – вот причины, которые он называл сам. Собеседники кивали, как будто это что-то объясняло. Какой смысл рассказывать ей, что он с детства был отщепенцем? Что это чувство переносится легче, когда отъединенность можно измерить милями?

Голос Аньи вернул Пола к реальности:

– Как раз перед вашим появлением я смотрела передачу о гастарбайтерах по гонконгскому телевидению. Сейчас таких, как я, в Китае насчитывается около ста пятидесяти миллионов человек. Сто пятьдесят миллионов, вы можете себе представить! И большинство моложе меня. Все мы покинули свои деревни, не имея никаких планов и толком не представляя себе, чем будем заниматься в городе. Зачем, как вы думаете? Я вам отвечу: потому что жизнь дома стала невыносимой. – Она соскользнула к изголовью и прислонилась к спинке кровати, держа в руках розовую подушку.

– Но вы не производите впечатления девушки из бедной крестьянской семьи, – заметил Пол.

Аньи кивнула:

– Мои родители работали в парторганизации автомобильного завода. Но они немногого добились в партии, даже не знаю почему. Наверное, были недостаточно честолюбивы или недостаточно беспринципны. Мне все равно. Ребенком я ни в чем не нуждалась. – Она отвернулась к окну, словно задумалась, стоит ли так откровенничать с иностранцем. Поовисла долгая пауза, во время которой Пол ничего не слышал, кроме ее дыхания, а потом Аньи продолжила: – Я родилась в тысяча девятьсот восемьдесят втором году, то есть в относительно спокойное время. Когда я слышала о «банде четырех»^[12], то представляла себе четверых соседских мальчишек, которые не давали покоя нам, девчонкам. У моих родителей была служебная квартира с ванной и туалетом – роскошь по тем временам. После школы я могла бы работать в заводской парторганизации или выучиться на бухгалтера. Но решила уехать. – Она заглянула Полу в глаза. – Вероятно, по той же причине, по которой вы покинули Нью-Йорк. Мне всегда этого хотелось, сколько себя помню. Только бы подальше от Шэньяна. Мир велик. Впервые я поняла это еще в школе, когда стояла перед картой мира. Я хорошо помню тот момент. Тогда я выбрала три города в Китае, которые обязательно должна посетить: Пекин, Шанхай и Шэньчжэнь.

– И почему же вы выбрали именно Шэньчжэнь?

– Чистая случайность. Моя знакомая работала в «Сенчьюри Плаза» на ресепшене, она и сообщила мне, что в отель нужны девушки. Я села в поезд и приехала.

– А как же родители?

– Знаете, что сказал мне папа на прощание? «Аньи, ты все делаешь правильно. Мое поколение пожертвовало всем ради революции, но ничего хорошего из этого не вышло. Вы думаете в первую очередь о себе, так и надо». Грустно, вам не кажется? – (Пол вздохнул.) – Я тоже пару месяцев проработала на ресепшене, потом написала заявление в «Рай императора» и была принята. Работа у массажисток не трудная и хорошо оплачивается. Главное, чтобы тебе нравилось обнаженное человеческое тело. Я люблю человеческое тело и люблю мужчин… Кроме того, важно иметь чувствительные руки. Не поймите превратно, это не бордель. Мы не ходим в номера к мужчинам.

– Разве в отеле нет борделя?

– Нет. Если и случается, что девушка поднимается к клиенту в номер, «Рай императора» не имеет к этому никакого отношения.

– Где вы познакомились с Майклом?

– Он был моим клиентом. Я сразу захотела его. Он был красив, вежлив, предупредителен и так смущался, что запретил мне снимать полотенце с его бедер. Я всего лишь хотела помассировать ему ноги, а у него случилась эрекция… Бедняжка не знал, куда глаза девать. Он немного говорил по-китайски и так смешно коверкал слова… – Она замолчала, словно в ожидании вопросов Пола, а потом продолжила: – Вы скажете, для того, кто хочет посмотреть мир, Майкл Оуэн действительно очень выгодная партия. Вы, наверное, представляете меня этакой вертихвосткой, которой все равно с кем, лишь бы вокруг света. Если это так, то вы неправы. Поверьте, до встречи с Майклом я получала очень выгодные предложения. Богатый фабрикант, владелец строительной фирмы, банкир из Гонконга и партийный функционер из Пекина были готовы взять меня в содержанки. И я называю только самых видных претендентов! У каждого из них, поверьте, денег намного больше, чем у Оуэнов. Я отказала им всем, потому что золотая клетка не для меня. Я могла бы сказать, что всю жизнь ждала одного Майкла, но высокопарные выражения не в моем стиле. Просто Майкл оказался нужным мужчиной, который появился в нужное время. Я люблю его и надеюсь, что это взаимно. Мы, конечно, можем ошибаться относительно своих чувств, но я так вам скажу… Настоящая любовь существует уже до первой встречи, она не имеет начала. Такого человека просто узнаешь сразу…

Удивление Пола возрастало с каждой ее фразой. Как же он недооценил эту женщину! Она оказалась не только намного умней, но глубже, сильней, чем он думал. При этом она чем-то напоминала ему Мередит. Ее решительность отталкивала и в то же время восхищала его.

Пол верил ей в том, что касалось Оуэна. Очевидно, Аньи его любила. Она еще не знает, что потеряла его, а значит, Пол снова оказывается в роли вестника смерти. С той только разницей, что на этот раз он не готов к такому повороту событий. Он явился сюда не за этим, всего лишь за информацией. И Аньи была не более чем ее источником, вплоть до момента их встречи. Он и представить себе не мог, как сейчас объявит ей о том, что Майкла больше нет. При одной этой мысли Пол ощутил тяжесть в груди, словно ее сдавливали стальные обручи.

– Вам плохо? – услышал он голос Аньи. – Может, выпьете чего-нибудь?

– Да, воды, пожалуй.

Она вышла на кухню и вернулась с полным стаканом:

– Может, вам лучше прилечь?

– Спасибо, все в порядке, – соврал Пол.

Она снова села на кровать, держа подушку возле живота, как грелку, и не спуская глаз с Пола. Этот взгляд выражал тревогу, и Пол не знал, что стоит за ней: озабоченность его здоровьем или новое недоверие, вызванное его минутной слабостью.

– Ну вот, – сказала она, – я так много вам о себе рассказала. Теперь можете задавать вопросы.

– Конечно…

– Да что с вами? Это как-то связано с Майклом?

Ее внезапный испуг придал ему решительности.

– Вы действительно не знаете, где он может скрываться?

– Нет.

– У него были друзья или знакомые в Шэньчжэне, кроме вас?

– Не знаю, – пожала она плечами.

– А враги? Он ни с кем не ссорился в последнее время?

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Потому что он пропал. Кому могло быть выгодно его исчезновение?

– Вы говорите как полицейский.

– Что вы с ним делали в Шанхае? Что за строительная площадка, на которой вы были вместе?

Ее глаза снова стали холодными. Очевидно, Аньи не понравился этот его вопрос.

– О какой новой фирме вы говорили? – продолжал он.

– Я не понимаю вас…

– Вы сказали, что хотели бы жить в Нью-Йорке, если у Майкла получится с новой фирмой.

Она замолчала и посмотрела на Пола так пристально, будто только что его увидела.

– Кто вы? Кто вас послал? Вы – друг Майкла и ничего не знаете о «Лотус метал»?

– Я друг семьи Оуэнов.

– Вы лжете. Я вам не верю.

– Вы должны мне верить.

– Я никому не верю.

– Вы верили Майклу Оуэну, я надеюсь.

– Я знала, что он не причинит мне вреда, одно это дорогого стоит. Если вы называете это доверием, пусть так.

– В таком случае мне вас жаль.

Аньи закатила глаза:

– Пожалуйста, не надо сожалений.

– Какой повод я дал, чтобы мне не верить?

– С каких это пор для недоверия нужен повод?

– Если человек недоверчив от природы, то действительно не нужен.

– Какие глупости вы говорите? «Недоверчив от природы». Разве бывают такие люди? У вас есть маленькие дети? Они доверчивы. Осторожны, может быть, но доверчивы. Если они становятся другими, то это потом.

– И что же сделало вас другой?

– Вас это совершенно не касается. – Она встала, швырнула подушку в стену и вышла из комнаты.

Пол последовал за ней. На кухне она стояла спиной к нему.

– Чего вы боитесь?

– Кто вам сказал, что я боюсь?

Внезапно она повернулась. Только сейчас Пол заметил темные круги у нее под глазами, слишком темные для ее возраста.

– Если вы действительно такой хитрый, что насквозь видите китаянку с первого взгляда, то должны сами ответить на этот вопрос. – Она шагнула к нему. – Я прошу вас уйти. Мне хотелось бы побыть одной.

Пол прикрыл глаза. Ему представилась картина: она рядом с Виктором Таном. Тан положил ей на плечо огромную руку и смотрит в камеру. На этой фотографии она выглядела напряженной и слегка отвернула голову, как будто хотела высвободиться из его объятий.

– Насколько хорошо вы знаете Виктора Тана?

– Я его не знаю.

– Вы лжете. Я видел фотографии Майкла. На одной из них вы в обнимку с Таном.

– Я хочу остаться одна. Уходите!

– Теперь я знаю, что вы боитесь его.

– Вы не слышите, о чем я вас прошу? Пожалуйста, уходите…

Аньи ударила ладонью по барной стойке. Очевидно, тем самым она хотела продемонстрировать свою силу, но вышло неубедительно. Ее пальцы судорожно сжались, мышцы напряглись, глаза расширились. Теперь Пол не сомневался, что угадал правильно.

– Почему вы боитесь Виктора Тана? – медленно проговорил он и повторил вопрос по-английски.

Аньи молчала. Теперь она смотрела не на Пола, а в пол.

Пол подумал о Майкле, Кристине и мнимом убийце, который только что подписал липовое признание.

– Майкл Оуэн убит! – вырвалось у него. – Я хочу знать, кто это сделал, и для этого мне нужна ваша помощь.

Ее узкие глаза удивленно расширились, рот сформировал безмолвный крик, колени обмякли, пальцы вцепились в край стола. На какое-то мгновение Полу показалось, что Аньи вот-вот потеряет сознание, и он протянул руки, чтобы подхватить ее. Однако в следующую секунду она словно остекленела. Спазматические подергивания мышц лица напоминали движения выброшенной на берег рыбы. Аньи закусила нижнюю губу, по щекам потекли слезы. Пол шагнул вперед, чтобы обнять ее.

– Не прикасайтесь ко мне, – не поднимая глаз, прошептала Аньи.

Пол вспомнил отчаяние на лице Элизабет Оуэн, плачущую Мередит и себя, рыдающего в подушку рядом с мертвым Джастином. Сколько же существует разных способов для выражения любви и скорби, горя и радости? Остается только удивляться, как мы вообще понимаем друг друга.

Мышцы ее лица расслабились, но кожа стала белой как снег, как будто жизнь уходила из нее с каждым выдохом. Взгляд бесцельно блуждал по комнате.

– Я отвечу на два ваших вопроса, потом вы оставите меня. Вам ясно? – почти беззвучно спросила она.

– Да, – кивнул Пол.

– Я вас слушаю.

– Что вы делали в Шанхае? – машинально выпалил Пол.

– В последние месяцы мы бывали там часто. Майкл встречался с Ван Мином – директором «Лотус метал». Но об этом лучше меня вам расскажут его родители.

– Где я могу найти этого Ван Мина?

– Это ваш второй вопрос?

– Нет. – Пол задумался. – Почему вы боитесь Виктора Тана?

– Почему я боюсь Виктора Тана? – переспросила Аньи, как будто чтобы удостовериться, что правильно поняла вопрос. – А вы с ним знакомы?

– Нет.

Она кивнула:

– Иначе не спросили бы меня об этом.

– Это не ответ.

Она замолчала, уставившись куда-то в пространство, и продолжила таким же тихим, бесстрастным голосом:

– Полагаю, любой, кто хоть немного знает Тана, его боится.

– И Майкл Оуэн?

– Я имела в виду китайцев, Майкл и его родители – нет. Поначалу меня это удивляло. Майкл производил впечатление мужественного, уверенного в себе человека, каким я и представляла себе настоящего американца. Он не боялся ни полиции, ни чиновников, ни Тана, когда тот ему угрожал. Но со временем стало ясно: он просто не понимает, с кем и чем имеет дело. Чтобы бояться, нужно по меньшей мере видеть опасность. «Правда на моей стороне, с нами ничего не случится», – говорил он. Правда… – Она горько усмехнулась. – В Китае! – Теперь ее голос окреп и выражал удивление наивностью Майкла. – Он старался. Здесь мне не в чем его упрекнуть. Даже пытался учить мандаринский. В книжках он вычитал, что между американцами и китайцами много общего. Иногда мы даже спорили на это тему. «Не забывай, ты не в Висконсине», – предупреждала его я. «Какая разница, дорогая? – улыбался он. – Весь мир грезит американской мечтой». На это я возражала, что у нас, китайцев, своя мечта, китайская. Но Майкл только смеялся: «Местная разновидность, не более. Это одно и то же». Мне так и не удалось его переспорить.

– А почему Тан ему угрожал?

– Майкл постоянно спрашивал меня, – продолжала Аньи, не слыша его вопроса, – отчего я так труслива? «У любого человека отыщется множество причин для страха, – отвечала ему я. – Но у китайцев их больше, чем у кого бы то ни было».

– Почему Тан угрожал ему? – повторил Пол. Она неопределенно покачала головой. – Он имеет какое-нибудь отношение к убийству?

– Этого я не знаю, это предстоит выяснить вам. Мы договаривались, что я отвечу только на два ваших вопроса. Я сделала это и теперь прошу вас уйти. Пожалуйста…

– Чем я могу вам помочь?

– Вы знаете чем.

– Может…

– Нет, – перебила Аньи. – Вы окажете мне огромную услугу, если оставите меня.

Она повернулась и пошла к двери.

Пол последовал за ней. Она знала больше, чем была готова рассказать, в этом он почти не сомневался, но на сегодня он получил от нее все, что мог.

Оставалось позвонить Дэвиду и попросить его как можно скорее приехать в Алмазные Виллы. У комиссара, с его опытом, было куда больше шансов разговорить Аньи.

Она открыла дверь:

– Не беспокойтесь за меня, – и впервые подняла на него глаза.

На чьем еще лице видел Пол столько отчаяния?

XXI

Можно ли прожить жизнь без лжи? Все время идти дорогой правды и ни разу не покривить душой? Речь шла не о мелком жульничестве, облегчающем повседневное существование каждого человека, не об отговорках, с помощью которых обычно оправдывают опоздания на работу или то, что забыли поздравить друга с днем рождения. Дэвид имел в виду те тайны, которые человек проносит через всю жизнь. Что это может быть? Один утаил от родственников наследство, другой имеет ребенка на стороне, третий влюблен в родную сестру или брата, четвертый обманул друга или делового партнера.

Дэвид спрашивал себя, есть ли такая тайна у Мэй? Может, она всю жизнь любит другого мужчину или имела роман на стороне? Такое невозможно себе представить, но разве он готов за нее поручиться? Жил ли на свете когда-нибудь хотя бы один человек, чья биография не основывалась бы на обмане, фикции? Можно скрывать это до самой смерти или любая тайна отыщет в конце концов лазейку наружу? И что потом сделает она с человеческой жизнью? Как поведут себя Мэй, Пол и Чжен, когда узнают, что столько лет скрывал от них Дэвид? Увидят ли после этого все сказанное и сделанное им в другом свете? Отвернутся от него или простят?

Разве у него был выбор? Дэвид смотрел на волны, стремительно расходящиеся от носа катера. Всю страну охватила истерия, а шестнадцатилетний Чжан хотел занять свое место под солнцем. Он слишком принадлежал этому обществу, чтобы иметь выбор. Кроме того, он не видел вокруг никого, кто бы ставил под сомнение идеи Мао Цзэдуна и политику Коммунистической партии. Дэвид был слепцом, сам того не подозревая.

Но культурная революция закончилась в 1976 году, и тогда выбор появился у всех, кто так или иначе оказался причастен к этому безумию. С некоторых пор Дэвид делал выбор каждый день, и все в пользу молчания и против правды. И за это уже он сам, лично нес полную ответственность и не имел никаких оснований перекладывать ее на партию, политического комиссара или великого председателя. Как буддист, он слишком хорошо осознавал это. Мы, и никто другой, властны над нашими поступками, это наша, и только наша, жизнь.

Это понимание пришло Чжану поздно и само по себе было освобождением. Но, как и всякое освобождение, оно принесло с собой новые сомнения и неуверенность в себе.

От этих мыслей Дэвиду стало плохо, и он поднялся на палубу. Катер со стремительностью ракеты рассекал морские просторы. Вспененный множеством судов, залив напоминал ванну, в которой плещутся дети. Теплый ветер растрепал Дэвиду волосы. Волны отчаянно бились о борта, то подкидывая катер, то опрокидывая его в разверстую пасть пучины. Качка лишь усугубила недомогание Дэвида. Он прислонился к борту и попробовал сосредоточиться, но вместо этого ощутил приступ рвоты. Желудок протестовал, выталкивая наружу недавний обед: поджаренную лапшу и суп вонтон. Что-то перелетело за борт, остальное выплеснулось на брюки и ботинки. Дэвид ощутил отвратительно-едкий привкус желудочного сока. Тут же захотелось исчезнуть, спрятаться от того, что ждало его в Шэньчжэне. При одной мысли о том, что предстоит допрашивать Аньи, его трясло, как в лихорадке.

Пол утверждал: она что-то скрывает и боится Тана. Но даже он не представлял себе, до какой степени страх этой женщины понятен Чжану. Разве мог Дэвид спрашивать ее о причине этого страха, не принимая в расчет свой? Что, если Пол почувствует это и начнет задавать вопросы, как на Ламме? В таком случае он вынудит Дэвида снова прибегнуть к обману.

Одна ложь влечет за собой другую, та третью, четвертую, пока человек окончательно не запутается в их сетях. Разве когда-нибудь бывало, чтобы все закончилось одной-единственной ложью?

Дэвид не мог с уверенностью ответить на этот вопрос, но одно знал наверняка: он уже в тисках своей лжи. Она настигла его, и это когда-нибудь случится с каждым, включая Тана.

Дэвид сошел на берег в числе последних и вдруг занервничал при виде полицейских в форме. Неужели это за ним? Сейчас его пригласят в какой-нибудь секретный кабинет, отберут удостоверение комиссара полиции и сообщат об этом в комиссию по расследованию убийств.

Чушь! Такое невозможно! Ло думает, что Чжан отлеживается сейчас дома, на диване, с больным коленом. За последние сутки Дэвид не совершил ничего такого, что могло бы вызвать у них подозрение. Но сейчас, когда он перейдет через границу, все пути к отступлению будут отрезаны.

До сих пор он только отстранялся от них. Не вступал в Компартию, несмотря на неоднократные приглашения, игнорировал, насколько возможно, участие в различных комиссиях и комитетах. Коллеги не понимали его, считали своевольным, но безвредным. Теперь же Чжан впервые перешел к открытому противостоянию, а значит, рано или поздно его расследование затронет интересы очень влиятельных людей. И когда эти люди станут обороняться, у него не будет союзников, кроме Пола.

К счастью, молодой пограничник не умел читать мысли. Он быстро взглянул на паспорт, гонконгскую визу, потом на монитор и удовлетворенно кивнул.

Дэвид взял такси до кафе неподалеку от Алмазных Вилл, где его ждал Пол.

– Плохо выглядишь, – первым делом заметил тот. – Ты, часом, не передумал?

– На море был шторм, меня укачало. Ничего страшного. Штаны и ботинки я сейчас вычищу в туалете.

Они выбрали самое представительное такси из тех, что были на стоянке: новенький черный «фольксваген-пассат» с тонированными стеклами, хотя от Алмазных Вилл их отделял лишь короткий отрезок улицы. Миновали охранников, которые при виде их вытянулись в струнку, и подъехали к сапфировому дому.

– Может получиться так, что я попрошу тебя уйти, – предупредил Дэвид.

– Что ты задумал? Надеюсь, ты не намерен ей угрожать?

– Нет, но для начала я должен убедить ее доверять мне. Если у меня это получится, нам будет лучше остаться один на один.

Пол кивнул. Они стояли перед металлической решеткой, отделявшей гараж от лифта, и некоторое время молча переглядывались. Потом Дэвид дал Полу знак, и тот нажал кнопку звонка. Ответа не последовало. Они попробовали еще раз – так же безуспешно.

– Может, она уснула? – предположил Пол. – Она выглядела уставшей, когда я уходил.

– Или боится твоего возвращения, или что ты кого-нибудь приведешь и не хочет открывать.

– Не думаю. – Полу не понравилась эта мысль. – Скорее всего, она просто ушла в магазин.

Дэвид сжал губы и обеими руками взъерошил волосы:

– Надеюсь, с ней ничего не случилось. Она рассказала тебе слишком много, нам обязательно нужно проникнуть в квартиру.

В ответ на их вопрос охранники возле будки сообщили, что консьерж живет в подвале сапфирового дома. Старик посмотрел на двух незнакомцев с подозрением. Разумеется, у него есть ключи, но начальство категорически запретило ему вскрывать какую-либо квартиру без крайней необходимости или же только в присутствии жильцов. Даже полицейское удостоверение Чжана поначалу его не убедило. Однако, разглядев слова «комиссия по расследованию убийств», старик встряхнулся, достал ключи и проводил гостей на шестой этаж.

– Аньи? – осторожно позвал Пол. Ответа не было. – Аньи? – громче повторил он – тишина.

Чжан переступил порог первым. Шторы в гостиной были задернуты, потребовалось некоторое время, чтобы глаза привыкли к темноте. Прислушавшись, друзья разом содрогнулись: обоим показалось, будто в спальне что-то шевелится.

– Эй, кто-нибудь дома? – спросил Дэвид.

Для комиссара полиции его голос звучал слишком нерешительно.

Ответом было молчание. Они оглядели гостиную. На столе стоял стакан, который Аньи принесла Полу, рядом ваза с пластиковыми цветами и кипа газет.

– Аньи! – позвал Пол, уже ни на что не рассчитывая.

Дэвид покачал головой и направился в спальню. Он остановился перед прикрытой дверью, набрал в грудь воздуха, прислушался и медленно потянул за ручку.

На кровати была разбросана одежда вперемешку с обувью. Платяной шкаф стоял нараспашку. Одна его половина – мужская – казалась нетронутой, в то время как полки другой были почти пусты.

– Она ушла, – прошептал Пол, который следовал за Дэвидом по пятам.

– И явно не за покупками, – кивнул Чжан.

Оба принялись обыскивать комнату, но не обнаружили ничего подозрительного.

– И что будем делать? – спросил Пол.

Дэвид пожал плечами и устало опустился на диван.

– Скажи мне, Пол, – начал он вместо ответа, – что могут означать слова «I am sorry»?

– Так люди извиняются или выражают сожаление… А почему ты спрашиваешь?

– Ричард Оуэн сказал эту фразу на опознании тела своего сына. Что она еще может означать?

Пол задумался:

– Ну… может, Оуэн-старший сожалел о том, что они подались в Китай, или извинялся перед сыном, что толкнул его на эту авантюру. Я не вижу в этом ничего подозрительного.

Дэвид заложил за голову руки с сомкнутыми в замок пальцами и уставился в потолок:

– А как ты смотришь на то, чтобы еще раз встретиться с Элизабет Оуэн?

– По мне, так с удовольствием. – Пол в задумчивости мерил шагами комнату. – Но чем она нам поможет? Вспомни, как мало дал нам мой вчерашний звонок.

– Все так, но теперь у нас появились еще два имени. Что, если они натолкнут миссис Оуэн на какие-нибудь важные для нас воспоминания? Кроме того, я хочу знать, из-за чего так поссорились отец и сын. Это, по крайней мере, ей должно быть известно.

Элизабет Оуэн ответила уже после второго гудка, как будто только и ждала его звонка все это время. Муж отправился в консульство улаживать кое-какие формальности. Она отдыхала в отеле и с готовностью согласилась побеседовать с Полом. Они договорились встретиться в тамошнем баре через два часа.

На пути в Гонконг Пол во всех подробностях передавал Дэвиду разговор с Аньи, когда вдруг у комиссара зазвонил мобильник. Взглянув на дисплей, Дэвид перепугался. Это был Ло.

– Как твое колено, Чжан? – спросил председатель комиссии по расследованию убийств.

– Спасибо, к сожалению, пока без улучшений. Скорее наоборот.

– Что там за шум на заднем плане? Надеюсь, ты лечишься не в борделе?

– Я на пароме, на пути в Гонконг. – Дэвид сказал первое, что пришло в голову.

– Что ты там забыл? – удивился Ло тоном, не оставлявшим надежд на сочувствие.

– Я… еду к специалисту. Колено опухло и страшно болит. Мой друг Пол записал меня на прием к ортопеду.

Некоторое время Ло словно обдумывал то, что сказал ему Дэвид, а потом медленно продолжил:

– Я звоню, чтобы сообщить: дело об убийстве Майкла Оуэна уже передано в суд. На этом настояли американцы. Заседание состоится послезавтра. У нас есть чистосердечное признание, поэтому все начнется и закончится в один день. Полагал, тебе будет интересно об этом узнать.

– Разумеется.

– Ты можешь передать это родителям Оуэна через своего друга. Мы, конечно, оповестим их официально, но это займет некоторое время.

– Исполню.

Мысли носились в голове со скоростью молнии. Чего на самом деле хочет Ло? Известить о начале суда или этот звонок – очередная проверка на благонадежность?

– Такое облегчение для родителей, тебе не кажется?

– Конечно, Ло, конечно.

Неожиданная словоохотливость председателя насторожила Дэвида. Он спросил себя, каким образом полицейские выбивали признание из несчастного Цзы. Чем они ему пригрозили? Арестовать жену и ребенка? Посадить жену в тюрьму, а сына отправить в сиротский приют? Арестовать его родню в Сычуани или изгнать его родителей из деревни? Вероятно, они пообещали заменить смертную казнь тюремным заключением и позаботиться о его семье. Бедняга мог клюнуть на это. Он ведь никогда не имел дела ни с полицией, ни с судами.

– Но родные убитого на этом не успокоятся, – продолжал Ло. – Им нужен приговор, который незамедлительно должен быть приведен в исполнение.

– Ты прав, – покорно согласился Дэвид.

– И когда я тебя снова увижу?

– Надеюсь, через пару дней.

Ло замолчал, тяжело дыша в трубку, как будто о чем-то размышлял.

– И хочу напомнить тебе одну мудрость, Чжан, – снова заговорил он. – «Тому, кто собирается мстить, следует приготовить могилу и для себя».

Дэвид задумался, силясь вспомнить афоризм, который объяснял бы разницу между местью и справедливым возмездием, но ничего такого не приходило в голову.

– Я это знаю, – ответил он Ло. – Но есть еще одно изречение: «Из тридцати шести возможностей самая лучшая – бегство».

– Кто это сказал?

– Кажется, Лао-цзы.

– Хорошо сказано.

Ло завершил разговор.

Почему он заговорил о мести? Неужели председателю что-нибудь известно об их с Таном общем прошлом? Исключено. Собственно, из каких еще соображений полицейский может продолжать расследование, когда признание уже подписано? Только из соображений мести.

Пол внимательно слушал их беседу.

– Скажи, а Мэй знает, чем ты тут занимаешься? – вдруг спросил он.

– Разве что очень приблизительно, – уклончиво ответил Дэвид.

– То есть?

– Я сказал ей то же, что и Ло: я в Гонконге, потому что ты записал меня к доктору.

– Но почему бы тебе честно ей во всем не признаться?

Дэвид задумался: в самом деле? Просто потому, что правду надо открывать вовремя, иначе она перестает быть таковой, и он пропустил все сроки. А может, все дело в том, что Дэвид безумно любит жену и опасается причинить ей боль? Или боится навлечь на нее опасность, посвятив в свои тайны?

А если причина в том, что он обыкновенный жалкий трус?

– Это ничего не принесло бы ей, кроме лишних волнений, – ответил Дэвид слабым голосом.

– И она, конечно, стала бы тебя отговаривать?

«Конечно, – мысленно согласился Дэвид. – Она удерживала бы меня всеми возможными и невозможными способами».

Но вслух ничего не сказал. Только кивнул.

– Но это же… – Пол задумался.

Он хотел возразить Дэвиду, но по возможности избегая прямых упреков.

– Понимаю, что ты хочешь сказать, – продолжил за него Чжан. – И ты прав, конечно. Но по-другому не получается. Признайся я ей во всем, не сидел бы сейчас с тобой здесь в машине. К сожалению, выбора у меня нет.

Некоторое время они молча любовались морем и огромными контейнеровозами на рейде, между которыми то и дело шныряли юркие лодки с грузом.

– Так что мне сказать миссис Оуэн? – спросил Пол.

– Расскажи ей все, что нам известно. Что убийца ее сына на свободе, что полиция держит в тюрьме невиновного, который послезавтра будет приговорен к расстрелу, а затем казнен. Если Элизабет откажется помогать нам, значит и они с Ричардом имеют какое-то отношение к этому убийству.

Пол вытаращил глаза, словно пытаясь понять, насколько Дэвид серьезен.

– В чем дело? Ты исключаешь такой вариант?

– Не знаю, – ответил Пол после долгой паузы. – Просто до сих пор не мог представить себе ничего подобного.

Когда, через два часа после звонка, Пол спустился в бар отеля «Интерконтененталь», Элизабет Оуэн уже ждала его там.

XXII

Поначалу она была настроена скептически: что может понимать этот долговязый китаец в американских коктейлях? Сам-то он их пробовал хоть раз в жизни? Но сухой мартини оказался хорош, даже очень. Лучше, пожалуй, чем в «Дрейке» в Чикаго, где она обычно заказывала его после утомительной беготни по магазинам. Тот был, пожалуй, жидковат и недостаточно охлажден. Этот же оказался не в пример холодней и крепче, так что эффект последовал незамедлительно. Уже после второго глотка по телу пробежала приятная дрожь. Уж лучше это, чем таблетки, к которым Элизабет пристрастилась за последние дни. От них она делалась заторможенной и слишком быстро уставала, так что любая беседа становилась ей в тягость. О чем только думают врачи? Элизабет давно отказалась бы от лекарств, если бы Ричард не настаивал. Сегодня утром она только сделала вид, что приняла успокоительное, а на самом деле спустила его в унитаз.

А вот мартини сотворил чудо. В теле появилась необычная легкость, волнения улеглись. При этом уже после половины бокала Элизабет хорошо взбодрилась и даже залюбовалась чудесным городским видом, открывавшимся из окна во всю стену. Разноцветные огни порта отражались в воде и походили на фейерверк, если прищурить глаза. Захватывающее зрелище, что и говорить. Элизабет была вынуждена признать это, как бы ни был противен ей этот город. Она не любила его, как и Шанхай, и Шэньчжэнь, и Пекин, и все те места, где ей приходилось бывать за все эти годы. Она не понимала, что так восхищало Майкла в этой стране. Он говорил о тысячелетней истории, мудрости, философии, пресловутой изобретательности, оптимизме и предприимчивости, которая так роднила китайцев с американцами, но Элизабет не видела ничего этого, как ни вглядывалась. Повсюду ей бросалась в глаза только грязь и кучи мусора на строительных площадках. И огромные толпы людей, которые толкались и вечно лезли вперед, рыгали во время еды, разевая вонючие рты, и постоянно скалили плохие зубы. Их речь казалась сплошным потоком неудобоваримых звуков, которые то урчали, то пели, как флейта, то внезапно обрывались зловещим рычанием, так что в каждой фразе слышалась угроза или приказ, не терпящий возражений. От этой какофонии у Элизабет болели уши.

Поначалу она решила набраться терпения и воспринимала азиатские мытарства как плату за то, чтобы быть рядом с сыном. Эта страна помогла ее семье сохранить и приумножить состояние и уберегла от неизбежного, как утверждал Ричард, банкротства. Так какое дело было Элизабет до всего остального? Но теперь все изменилось. Майкл поплатился жизнью за свою доверчивость, и его убийца – простой рабочий, не умеющий, вероятно, ни читать, ни писать… Последнее просто не укладывалось у нее в голове.

Ей срочно требовался второй мартини, поскольку действие первого стремительно шло на убыль. Элизабет кивнула официанту. Только теперь она заметила, что Пол Лейбовиц стоит в дверях бара и не спускает с нее глаз. Обаятельный мужчина, она заметила это еще в кафе на Пике Виктории. Серьезное лицо. Волосы почти белые, но ему идет. Разве взгляд тяжеловат, но эта меланхоличность создает вокруг него особую ауру таинственности, которая так привлекает женщин. Будь он лет на двадцать моложе, Элизабет, пожалуй, решилась бы закрутить роман. Но сейчас он для этого стар. Хотя, конечно, имеет молодую любовницу-китаянку с гладкой, как шелк, кожей.

Чего он, собственно, хочет? Элизабет помахала рукой:

– Пол, идите сюда!

Должно быть, это прозвучало слишком громко, потому что публика за соседними столиками стала на нее оглядываться, и на несколько секунд все разговоры в зале стихли. Элизабет смутилась. Они, конечно, не в спортивном баре, но стоит ли так на нее пялиться? Что такого произошло, в конце концов? И все этот дурацкий мартини! Элизабет попыталась взять себя в руки. Одного бокала достаточно, чтобы почувствовать себя со всех сторон окруженной врагами.

Элизабет встала и приветствовала Пола символическими поцелуями в обе щеки.

К счастью, он тоже заказал мартини, а не минеральную воду или томатный сок, как она боялась. Нет ничего печальнее, чем пить в одиночестве.

– Я хотел поговорить с вами, – начал Пол. – За время, пока мы с вами не виделись, кое-что произошло…

– Знаю, – перебила она. – Дело убийцы Майкла передано в суд. Заседание состоится уже послезавтра. – Она довольно улыбнулась, заметив его удивление.

– Кто вам это сказал?

– Господин Тан. Он звонил мне сегодня.

– Человек, которого обвиняют в убийстве вашего сына, невиновен. Этого Тан вам не говорил?

– Что-что?.. – Элизабет не поверила своим ушам.

– Человек, которого приговорят к смерти в ближайшую пятницу, не убийца.

– Не убийца? – Элизабет переспросила это так, словно плохо понимала язык, на котором говорил Пол. – Как вы можете это утверждать?

– Я и мой друг Дэвид Чжан ведем свое расследование. У рабочего Цзы алиби, это абсолютно точно.

Черт, куда запропастился этот проклятый бармен со вторым мартини? Действие первого уже закончилось, и момент протрезвления обернулся пробуждением в кошмарную реальность.

– Но… разве он не подписал признание?

– Все так, – кивнул Пол. – Но его вынудили это сделать. Такое в Китае не редкость.

– Вы шутите?

– Нисколько.

– Я не понимаю вас… Если он может доказать свою невиновность… почему же он до сих пор в тюрьме?

Наивный вопрос, которого следовало ожидать от стареющей американки из Висконсина. Но это было первое, что пришло ей в голову.

– Вероятно, у настоящего убийцы могущественные покровители. Так мы предполагаем.

Пол замолчал, чтобы дать ей возможность осознать сказанное. Но взгляд миссис Оуэн оставался все таким же бессмысленным. Пол мог молчать хоть до утра.

– Ваш сын во что-то впутался и нажил себе влиятельных врагов, – пояснил он. – Вы не догадываетесь, кто бы это мог быть?

Элизабет силилась собраться с мыслями. Враги у Майкла? У ее мальчика? Такого не может быть… В Америке его окружали только друзья. И он был терпелив и предупредителен с ними, за что еще в школе заслужил прозвище Курица-Несушка. Он способен был поладить с кем угодно!

– Такого не может быть… – одними губами пролепетала она. – У Майкла не было врагов.

Тут наконец появился официант с двумя мартини. Элизабет тут же схватилась за соломинку с зеленой оливкой, не замечая, что Пол поднял бокал.

– И он ни с кем не ссорился, не имел разногласий? – продолжал Пол.

Она тряхнула головой:

– Только с отцом.

Это прозвучало как взрыв истерического смеха, который Элизабет тотчас подавила глотком мартини.

– С отцом? – переспросил Пол.

Она замотала головой:

– Это несерьезно. Хотя… дискуссии разгорались нешуточные.

– О чем?

– Обо всем. Муж страшно завидовал талантам Майкла… С момента его рождения, как мне кажется… Только не спрашивайте почему, этого я вам не скажу. Как может взрослый мужчина завидовать младенцу? Но так или иначе… Ричард любил сына. Он ни за что не причинил бы ему зла, в этом я уверена.

«Остальное не твое дело, – мысленно добавила она, – слезы, мои бессонные ночи, угрозы и крики на весь дом».

– Это касалось бизнеса?

– Я же сказала: это касалось всего. Иногда я пыталась вмешаться, но, как только речь заходила о китайских инвестициях и переносе производства, умолкала. В нашей семье подобными вопросами всегда занимались мужчины, если вы меня понимаете.

– Имя Ван Мин вам о чем-нибудь говорит?

– Нет, впервые слышу.

– А что такое «Лотус метал»?

– Ни малейшего представления.

– Вы знали, что ваш сын часто ездил в Шанхай?

– Правда?

– Не догадываетесь зачем?

– Нет. Вероятно, мой муж сможет рассказать вам больше. Он скоро будет.

– Вы знаете, что у вашего сына была квартира в Шэньчжэне?

«Вы знаете, вы знаете…» Будет ли конец этим вопросам? Нет. Она ничего не знает. Еще немного – и она наорет на него, да так, что все эти узкоглазые франты подавятся своим шампанским. Что такое несет это Лейбовиц? Что у Майкла была квартира в Шэньчжэне? Что он жил там с китайской любовницей, с которой собирался переехать в Нью-Йорк? Может, он имеет в виду какого-то другого Майкла Оуэна?

Неужели она так плохо знала собственного сына? Да и с какой стати ему было это скрывать? Майкл всегда доверял матери. Или он боялся, что она проболтается Ричарду как-нибудь, после второго бокала мартини? Ни в каком состоянии она бы не сделала этого. За все время их многолетней борьбы она ни разу не встала на сторону мужа и никогда не упускала случая продемонстрировать сыну свою поддержку. Она не предала бы его и на этот раз.

Элизабет осушила свой бокал и заказала еще мартини, для себя и для Пола, не обращая внимания на его протесты. Не пропадет.

Как далеко мог зайти Ричард? Из-за чего они снова сцепились на позапрошлой неделе? С чего им вдруг вздумалось сломя голову мчаться в Гонконг, откуда Майкл тут же отбыл в Шэньчжэнь на два дня? Ричард будет с минуты на минуту. И она призовет его к ответу, как только спровадит этого Лейбовица.

– Сейчас должен подойти мой муж. Он знает об этом больше, чем я.

Она не спускала глаз с ресепшена, возле которого уже стоял Ричард. Раскрасневшийся, с мокрыми, растрепанными волосами, с пятнами пота на бледно-голубой рубахе, он казался ей совершенно чужим. Элизабет дважды как могла громко прокричала его имя, и пусть эти азиаты пялятся, сколько им угодно.

Ричард Оуэн приблизился к ним с явной неохотой. Собственно, он предпочел бы для начала принять душ. К беседе с Полом Лейбовицем он тем более был не расположен, это Элизабет видела по его глазам.

– Господин Лейбовиц, – обратилась к Полу Элизабет, – не могли бы вы в присутствии моего мужа повторить то, о чем только что говорили мне.

Ей было интересно, как на это отреагирует Ричард.

Пол прокашлялся и глубоко вдохнул:

– Я хотел сообщить вам, что человек, который в эту пятницу предстанет перед судом по обвинению в убийстве вашего сына, невиновен.

Ричард Оуэн несколько раз помотал головой из стороны в сторону, открывая рот, как выброшенная на берег рыба. Должно быть, именно так он реагировал на неожиданные и неприятные ему известия.

– Но господин Тан сказал, что преступник подписал признание.

– Все верно. Его принудили.

Элизабет видела, какого труда стоило Ричарду сохранять самообладание. Спустя несколько секунд, которые для Ричарда должны были растянуться в вечность, мышцы его лица расслабились. Он словно балансировал на канате, всячески пытаясь сохранить равновесие.

– Прошу прощения, но я вам не верю. Шэньчжэньская полиция блестяще провела работу… Подозреваемый во всем признался. Насколько мне известно, имеются свидетели его ссоры с моим сыном… И вы утверждаете, что это ложь? Его приговорят к смертной казни, что же могло заставить его подписать фальшивое признание?

– Полагаю, его принудили.

– Господин Лейбовиц, Китай далеко не демократическая страна, я согласен. Но даже здесь никого не заставят ни с того ни с сего подписать себе смертный приговор. Такое, возможно, бывало в коммунистическом Китае, но страна изменилась, вы видите это не хуже меня. Мы работаем здесь уже несколько лет и за это время заключили немало удачных сделок. И никто не чинил нам препятствий. Хотел бы я, чтобы мои американские компаньоны были так же надежны и компетентны, как господин Тан… Собственно, о каком независимом расследовании вы говорите?

– О том, которое проводим мы с моим другом Дэвидом Чжаном.

– И вы вдвоем ставите под вопрос работу комиссии по расследованию убийств? Кто вас нанял?

– Никто. Работа комиссии с самого начала внушала Дэвиду подозрения. У обвиняемого алиби, в этом нет сомнения. На момент убийства Майкла Оуэна Цзы лежал в кровати с больным желудком. И тому также имеются неопровержимые свидетельства.

– Давайте дождемся суда, – перебил его Ричард. – В Америке, как и в Китае, судебные заседания затем и назначают, чтобы разобраться с виновностью или невиновностью обвиняемого. – Ричард Оуэн сделал попытку подняться, давая понять, что разговор закончен.

– Могу я попросить вас ответить еще на пару вопросов? – остановил его Пол.

– Можете, конечно, только я не стану этого делать, – усмехнулся Ричард Оуэн.

– В таком случае вопросы тебе задавать буду я.

Это была миссис Оуэн, которая внимательно слушала разговор мужчин, попивая третий мартини. Она понимала, что этот бокал лишний, но не могла воздержаться. Хмель ударил в голову – хорошо знакомое чувство, – однако на этот раз легче не стало. В душе Элизабет словно распахнулась некая дверца, и то, что так долго оставалось запертым внутри – гнев, страх, ненависть, жалость к себе – вдруг устремилось наружу. У миссис Оуэн было не так много времени, чтобы задать свои вопросы, прежде чем алкоголь окончательно превратит ее в фурию.

Мистер Оуэн глядел на жену с недоумением. Откуда этот тон, эта ярость, да еще в присутствии постороннего человека? Что на нее нашло? Сколько коктейлей она успела опрокинуть? Но скандал здесь, в холле, нужен был меньше всего, поэтому Ричард покорно сел на место.

– Тебе известно, что у Майкла была квартира и любовница в Шэньчжэне? – набросилась на мужа Элизабет.

– Нет.

Он солгал, она поняла это сразу. Но время для разборок было не самое подходящее, поэтому Элизабет перешла к следующему вопросу:

– Кто такой Ван Мин?

– Это имя мне ни о чем не говорит.

– Что такое «Лотус метал»?

Ричард Оуэн вздохнул:

– Одна из безумных идей Майкла. Поскольку наши дела шли неплохо, он решил открыть еще одну фирму, на это раз с компаньоном из Шанхая. Ничего не получилось, я был против с самого начала.

– Это об этом вы так спорили две недели тому назад?

– Дорогая, я не уверен, что сейчас…

– Об этом? – повторила разъяренная Элизабет. – Отвечай, подлец!

– Да.

– И при чем тут Тан?

– Тан? – спокойно переспросил Ричард. – К «Лотус метал» он не имеет никакого отношения. Я… – (Его прервал звонок мобильника.) – Виктор? Как ты кстати. А мы тут сидим с Элизабет и Полом Лейбовицем и как раз говорим о тебе.

Далее мистер Оуэн замолчал и только кивал, выслушивая долгий монолог собеседника и поминутно переводя взгляд то на Пола, то на жену.

– Да, ты прав, – наконец сказал он. – Это хорошая идея. Я спрошу их об этом и сразу перезвоню тебе. – Ричард Оуэн нажал кнопку и поднял глаза на собеседников. – Это был Виктор Тан. Он приглашает нас на обед завтра вечером. Я буду рад, мистер Лейбовиц, если вы составите нам компанию. Как вы на это смотрите? А ты, Элизабет? Ты ведь хочешь пообедать у Тана?

Хотела ли она? Сейчас Элизабет чувствовала в себе одно-единственное желание: закрыться у себя, исчезнуть и ни о чем больше не знать.

XXIII

Второй мартини был лишним, но Элизабет Оуэн опередила Пола. Он собирался попросить официанта унести бокал, но вместо этого осушил его в два глотка. Он до сих пор чувствовал во рту чистый, холодный вкус джина, который с удовольствием выблевал бы за борт. Пол спустился к причалу, купил билет и, покачиваясь на скрипучем мостике, взошел на паром.

Ему не то чтобы нездоровилось, совсем напротив. Голова приятно кружилась, на душе была та легкая, незамутненная радость, которую может навеять только алкоголь. Но Пол слишком хорошо знал это состояние, чтобы доверять ему. Уж очень быстро оборачивалось оно полной своей противоположностью. Ему предстояло собраться с мыслями, обдумать приглашение Ричарда Оуэна как следует. А для этого была нужна ясная голова и мозги, не замутненные алкогольными парами. Откуда у Тана эта информация? Вне сомнений, у него хорошие связи в полиции.

Три глухих гудка – и паром задом наперед отчалил от берега. Потом тяжело развернулся и взял курс в сторону Ламмы. Услышав голос капитана: «Полный вперед!» – Пол вспомнил о Кристине, о бутылке шампанского в холодильнике и цветах на кухне. Он хотел к ней, немедленно, но это было невозможно. В Юнсюване его ждал Дэвид. Завтра, по пути к Оуэнам, он обязательно заглянет к ней в туристическое бюро. Он возьмет ее за руку, положит голову ей на грудь и замрет на несколько секунд.

Ярко освещенный бело-зеленый пирс в Юнсюване был пуст. Кому в столь поздний час может понадобиться паром до Гонконга? Дэвид стоял, прислонившись к перилам, глаза прикрыты, руки безвольно опущены, голова чуть втянута в плечи, как будто в ожидании удара. Его усталый вид напугал Пола. Ему показалось даже, что за последние дни его друг заметно постарел.

Но при виде Пола лицо Дэвида просветлело. Прогнав прочь черные мысли, друзья пошли вдоль набережной, мимо отеля «Ман-Лай-Ви», почты и бара, к «Сампану». За то время, пока Пол жил на острове, они опробовали здесь все китайские рестораны и в конце концов остановились на этом. На обращенной к морю террасе большинство столиков оказалось свободно. Официант приветствовал их легким поклоном и проводил за самый крайний, что стоял ближе к воде. Пол заказал поджаренную лапшу, кисло-сладкий суп, немного пок-чой с овощами, курицу с орехами кешью и перечными стручками и начал рассказывать.

Дэвид слушал молча.

– На пароме я хорошенько обдумал все это, – закончил Пол, – и пришел к выводу, что многого не понимаю. Почему Ричард Оуэн отказался ответить на мои вопросы? Что так разозлило его жену? Мне показалось странным, что она с такой радостью приняла приглашение на обед, ведь она так ненавидит Тана. И самое главное: что замышляет Тан? С какой стати он пригласил в гости и меня?

– Полагаю, он пронюхал о нашем с тобой расследовании и теперь хочет знать подробности.

– Но кто мог нас выдать?

Дэвид задумался:

– Мне приходит в голову только Аньи. Она ведь знакома с Таном, и одному Богу известно, как далеко зашли их отношения.

– Но как такое может быть? – недоумевал Пол. – Она ведь боится его. Ты не видел ее лица при упоминании его имени.

– Если Тан имеет какое-то отношение к этому убийству, сейчас ей безопаснее всего быть рядом с ним.

– То есть?

– Таким образом она показала бы ему, что переходит на его сторону и он может ей доверять. Что сдается на милость победителю. Как зверь, который падает на спину, когда проигрывает бой.

Пол решительно замотал головой:

– Не похоже, чтобы она собиралась сдаться. Что-то здесь не так.

– Что не так? – переспросил Чжан. – Думаешь, она играет в кошки-мышки с самим Таном? Рано или поздно он ее раскусит, и тогда… – Дэвид замолчал, не закончив фразу.

– Что тогда?

– Тогда ей конец.

– То есть?

Дэвид многозначительно скосил глаза, как будто хотел удостовериться, что Пол не шутит.

– Она исчезнет, – ответил он. – Бесследно исчезнет с лица земли.

– А ты не преувеличиваешь?

– Пол, ты все еще не понимаешь, с кем мы имеем дело. Ты просто представить себе этого не можешь! – Последняя фраза вырвалась у него слишком громко. – Ты… никогда не сталкивался с людьми такого сорта.

Дэвид отодвинул миску с поджаренной лапшой и поглядел на Пола с недоумением. Куда подевалась радость их встречи? Пол не понимал, что означает этот огонек в глазах друга.

– А ты знаком с ним лично?

– Это вопрос ты уже задавал мне два дня назад, – раздраженно напомнил Дэвид.

– Но ты на него не ответил. – Пол вздохнул. – Надеюсь, ты ничего от меня не скрываешь. Нет на свете человека, которому я доверял бы больше, чем тебе, Дэвид. Просто понимаешь… – он замялся, – я никогда не видел тебя таким обеспокоенным… Боюсь за тебя.

Дэвид избегал смотреть ему в глаза. Он переводил взгляд то на недоеденный пок-чой, то на миску с супом, то на курицу, так и не тронутую.

– Да, – вымученно произнес он, – я с ним знаком.

– С каких пор?

– С Сычуаня. Во время культурной революции мы работали в одной бригаде в горах.

– И?

Дэвид поднял на него глаза, в которых не было ничего, кроме бесконечной усталости.

– И ничего, – закончил он. – Это не самые приятные воспоминания.

– Но почему ты не говорил мне об этом раньше?

Пол сам удивился, с каким облегчением это прозвучало.

– Ты знаешь, я не люблю об этом говорить, – ответил Дэвид. – Предпочел бы совсем забыть об этом. Извини…

– Теперь я, по крайней мере, понимаю, почему ты так нервничаешь, когда речь заходит о Тане.

– В таком случае я скажу тебе еще кое-что, – добавил Чжан, уже спокойнее. – Мы не только вступаем в противоборство с одним из самых могущественных людей в нашей стране, но и нарушаем традицию, на которой издревле держалось китайское государство и общество.

– Что ты имеешь в виду?

– Мы не заручились поддержкой союзников. Мы одни, ты и я. Только сумасшедший решается в Китае на мятеж против власть имущих, не окружив себя предварительно толпой единомышленников.

– Но где бы мы их взяли? – удивился Пол.

– В любом случае говорить об этом поздно. Но у Тана есть враги, и в партии, и в муниципалитете, и в деловом мире. В этом нет сомнений. Ты знаешь, как оно в сегодняшнем Китае: повсюду фракции, альянсы, союзы… которые ведут борьбу за деньги и власть. Начиная с деревенской партячейки и кончая политбюро… Я понятия не имею, кто враги Тана и где их искать – в Шэньчжэне, Сычуани или Пекине. Но я уверен, они есть, и они – если только нам удастся собрать достаточно убедительные доказательства его вины – наша единственная надежда.

Оба молча занялись кисло-сладким супом.

– Так ты все-таки решился принять его приглашение? – наконец спросил Чжан.

– Конечно, – ответил Пол. – А почему я должен отказываться?

– Из страха, – пожал плечами Дэвид. – Что, если это ловушка?

Пол разозлился. До сих пор ему не приходило в голову, что и ему может угрожать опасность. С какой стати? Он здесь человек случайный, не свидетель, тем более не соучастник. Просто решил помочь другу.

– Об этом я не подумал, – ответил он Чжану. – Ты считаешь, такое возможно?

– Маловероятно, но не исключено.

Ловушка? С чего это вдруг? Пол тридцать лет жил в Китае и ни разу не чувствовал никакой угрозы. Мысль показалась ему настолько дикой, что он тут же отогнал ее прочь.

– Нет… Мне просто любопытно знать, чего Тан от меня хочет… Нет, я не боюсь.

Пол попросил счет и расплатился.

Всю дорогу до Тайпэна они молчали. Каждый, как, по крайней мере, казалось Полу, был погружен в свои мысли. Время от времени Дэвид набирал в грудь воздуха, словно собираясь что-то сказать, но в результате не произносил ни звука.

Пол лежал без сна под москитной сеткой. Он распахнул окно и выключил вентиляторы. Он представлял себе ночные паромы и мысленно проделывал путь от причала до деревни, а потом на пляж Ло-Со-Шин. Он вслушивался в ночные звуки из сада, дышал запахом моря. Ночью воздух стал душным и влажным. Пол знал, что истечет по́том уже за завтраком. Тем не менее ему нравилось здесь, на Ламме. И было обидно до слез, что Джастин так и не успел пожить на этом острове.

Или возможность приобщить сына к здешней жизни еще не упущена? Что, если говорить с ним почаще, рассказывать о себе, советоваться? Кто знает, где сейчас Джастин? Что, если написать ему письмо… или нет, несколько писем… «Письма к Джастину» – вот как это будет называться. Бредовая идея, которой, конечно, никто не поймет… Но Полу она понравилась. В ней было что-то умиротворяющее, утешительное, что заставило его тут же закрыть глаза и забыться сном.

Он проснулся поздно и тут же услышал из гостиной голос Дэвида. С кем он там разговаривал? Неужели у них гости?

Пол встал, завязал москитную сетку в узел и пошел в ванную. Но о холодном душе в это время года оставалось только мечтать, вода была теплой. Спустившись по лестнице, Пол увидел Дэвида перед включенным компьютером, с авторучкой в одной руке и телефоном в другой. Пол направился на кухню, заварил жасминового чая, нарезал манго и устроился за столом на террасе. Через некоторое время подошел Чжан:

– Доброе утро, как спалось?

– Все в порядке. Ты давно встал?

– Да. Я не привык к такой тишине, она сводит меня с ума. Пока ты спал, я зашел в Интернет и кое-что нарыл об этом «Лотус метал».

– И?

– Я нашел совсем немного в китайском «Гугле» и на Baidu^[13]. Но мне помог друг из министерства промышленности. «Лотус метал» – зарегистрированное предприятие, которое курирует министерство обороны. Они поставщики одной немецкой автомобильной компании и имеют завод в Шэньяне. Но это не все. Они строят еще один завод неподалеку от Шанхая, и еще один в планах. Директор «Лотус метал» Ван Мин два месяца назад дал небольшое интервью «Чайна икономик ньюс», я нашел его на их веб-сайте. Журналист спросил его напрямую, зачем автомобильной отрасли дополнительные мощности, если она и так страдает от переизбытка инвестиций. На это Ван Мин ответил, что новые предприятия строятся с расчетом на нового делового партнера, имени которого он раскрывать не хочет. Но этот его компаньон имеет большой опыт в металлообрабатывающей отрасли и контакты с ведущими американскими автоконцернами. Некоторые договоры уже подписаны, другие будут готовы со дня на день.

– И ты этому веришь? – спросил Пол. – Ведь Ричард Оуэн, насколько я помню, утверждал, что имя Ван Мина ни о чем ему не говорит, а «Лотус метал» – очередная бредовая идея его сына, из которой ничего не вышло.

– В таком случае мистер Оуэн лжет. А может, лжет Ван Мин, и его переговоры с американцами зашли пока не так далеко. Или провалились совсем, в чем он не хочет признаваться публично. Вместо этого он пускает пыль в глаза конкурентам, заодно и оправдывает свои инвестиции.

– Меня бы это не удивило.

– Подробная информация будет у меня уже сегодня вечером, из Пекина, – добавил Чжан. – Мой друг знаком с одним очень влиятельным чиновником из министерства обороны, который отвечает за промышленные предприятия. Он, конечно же, знает, что подписано, а что не подписано и кто этот загадочный компаньон.

– Вот уж не ожидал, что министерство обороны занимается такими вопросами, – удивился Пол.

– Еще как занимается! Неофициально, разумеется. Таким образом они улучшают свой бюджет, заодно и зарабатывают деньги на армию.

– Как думаешь, Тан знает что-нибудь об этом «Лотус метал»?

– Я исхожу из этого, – кивнул Дэвид. – Не могу представить себе, чтобы Майкл Оуэн утаил от него такое. Это, кстати, могло послужить причиной ссоры между ними.

– Но зачем Майклу Оуэну понадобилось открывать новую фирму, конкурирующую с уже работающим совместным предприятием, причем без Тана? Ведь, насколько нам известно, «Катай хеви метал» просто золотое дно!

– Возможно-возможно… если цифры не лгут, конечно… Но Тан мог занижать их и обманывать Майкла или же Майкл мог подозревать его в чем-то подобном. Или «Лотус метал» просто предложил ему более выгодную сделку. Ты же знаешь, как мало значат у нас договоры. Мы должны это выяснить, причем как можно быстрее. И если Майкл Оуэн действительно решил сменить компаньона, у нас есть подходящий мотив для убийства.

Пол откинул с лица белые волосы. Они так отросли за последнее время, что он мог бы заплетать их в косичку на затылке. На первый взгляд версия Дэвида казалась невероятной, даже кошмарной. Но тридцатилетние странствия по китайским провинциям многому научили Пола. Хубэй, Шаньдун, Фуцзянь, Ганьсу, Ляонин – везде повторялось одно и то же… Он вспоминал европейские и американские фирмы, которые консультировал, переговоры, которые переводил, в редких случаях даже вел. Компаньоны сидели за одним столом и не могли даже правильно называть друг друга по имени. Пола всегда удивляло, что люди, так мало знающие друг о друге, планируют какое-то сотрудничество. Одни видели в противоположной стороне необозримый рынок для сбыта своей продукции, другие – неиссякаемый инвестиционный источник для своих предприятий. Но иллюзии лопались как мыльные пузыри, и тогда договоренности попирались ногами, деньги утаивались, уважение и доверие терялись навсегда. То, что говорил сейчас Дэвид, представлялось Полу вполне вероятным сценарием развития событий. Он, правда, не помнил, чтобы когда-нибудь конфликт китайских и американских компаньонов доходил до убийства, но почему бы и нет?

– У нас не так много времени, – подытожил Чжан. – Процесс против подставного убийцы начнется через два дня. Ты должен попытаться выведать что-нибудь у Тана и Ричарда Оуэна, по возможности скрывая от них то, что известно нам. Тан не должен знать, что я встречался с женой обвиняемого. Эта женщина – живое алиби мужа. Выдать ее – значит подвергнуть смертельной опасности. Для Тана не составит проблемы ее разыскать.

Пол вспомнил, как, ни о чем не подозревая, рассказал о жене Цзы миссис Оуэн. Оставалось надеяться, что хотя бы Элизабет будет держать язык за зубами.

– Он пригласил тебя, – продолжал Дэвид. – Следовательно, чего-то от тебя хочет. Вероятно, попытается кое о чем расспросить. Наберись терпения и не теряй головы. А представится возможность – не упусти случая выведать информацию.

– Господин Тан, я имею честь приветствовать вас от имени вашего старого друга Ван Мина, – ненатуральным голосом произнес Пол.

– Да, что-нибудь в этом роде, – кивнул Чжан. – Хотя, вне всякого сомнения, ты мог бы продекламировать это более убедительно. – Дэвид снова улыбался, а это был хороший знак.

– Могу я после ужина вернуться на Ламму? – спросил Пол. – Или встретимся где-нибудь в Шэньчжэне?

– Ламма надежнее.

– Мы приглашены на семь, последний паром отходит в полпервого ночи. Я должен на него успеть.

Пол наблюдал за серо-зеленой коброй, мелькавшей в траве в дальнем углу сада. Она была толстая, длинная и абсолютно безвредная.

– Ты боишься змей?

– Нет. – Дэвид тоже заметил кобру и пересел на один из стульев на террасе, как бы в подтверждение только что сказанного.

Пол встал, налил в чашку чая и поднес ему.

Незадолго до того звонила Кристина. Она спросила, не сможет ли Пол заехать к ней пораньше. Сегодня она будет свободна только между часом и двумя. Пол взглянул на часы. Паром отходит в четверть первого. Если поторопиться, он может на него успеть. Пол быстро оделся и хотел уже попрощаться с Дэвидом, но тот разговаривал по телефону.

Прикрыв трубку ладонью, Чжан прошептал Полу что-то о хорошем знакомом из Шанхая, потом пожелал удачи, посоветовал быть осторожнее и вернулся к прерванному разговору.

Переступив порог здания, где располагалось туристическое бюро Кристины, Пол почувствовал, как у него забилось сердце. Как будто знало о предстоящем подъеме на второй этаж в давящей духоте гонконгской многоэтажки. Он вспомнил об отце, который страдал от повышенного давления. Но Пол не боялся ничего, сейчас он жил предстоящей встречей с Кристиной, и это было радостно и пугающе одновременно. Он не мог вспомнить, когда еще его сердце так колотилось в преддверии встречи, будь то с мужчиной или с женщиной. Он остановился в коридоре, лишь только заслышал ее голос – такой требовательный и решительный сейчас и такой нежный, когда они оставались наедине.

Он позвонил, открыл дверь и снова почувствовал себя робким молодым человеком, который дичится женщин.

Они спустились в лифте. Переходя Джонсон-роуд, Кристина взяла его за руку. Они пересекли Саутон-плейграунд и спустя несколько минут уже сидели за столиком тесной, переполненной кофейни. Полу не терпелось рассказать ей об Оуэнах и Аньи, но Кристина, ни о чем его не спрашивая, первым делом заказала порцию рисовых шариков, начиненных кунжутом, манговый пудинг и два кофе с молоком.

– Согласен?

Пол кивнул, он сделал бы такой же выбор.

– Кристина, ты не поверишь, но Майкл Оуэн…

Она решительно замотала головой:

– Не сердись на меня, Пол, но об этом я ничего не хочу знать.

– Почему? – спросил он с явным разочарованием.

– Потому что все равно не смогу тебе помочь.

– Но я и не прошу у тебя помощи.

– Я не смогу даже разделить твою радость, – продолжала она, – потому что прошлой ночью совсем не спала. Я не преувеличиваю. Лежала в постели с открытыми глазами, как будто выпила на ночь кофе.

– У тебя нет никаких оснований для беспокойства… – Пол запнулся.

После того, что наговорил ему Дэвид, он не имел права скрывать от нее истинную цель своей поездки в Шэньчжэнь.

– Мне все равно, – отвечала она. – Ты говоришь одно – я слышу другое. Так было и будет. О чем бы ты ни говорил, это будет внушать мне лишь большее беспокойство. Ты решил помочь своему другу, я уважаю твой выбор. В Китае я мысленно буду с тобой, каждую минуту, каждую секунду. Я не стану тебя отговаривать, я доверяю тебе и, несмотря на это, а может быть, именно поэтому не хочу знать, что ты собираешься там делать. Ты понимаешь?

Пол не понимал. На ее месте он вел бы себя совсем иначе. Он заставил бы ее рассказать обо всем во всех подробностях – о каждой встрече, каждом событии, – описать все до мельчайших деталей. Он попросил – нет, потребовал бы от нее никуда не ехать. И не успокоился бы, пока она не уступила. А если стала бы настаивать на своем, истолковал бы ее упрямство как неуважение к их дружбе.

– Даже не знаю, смог бы я так же тебя понять на твоем месте, – покачал головой Пол.

– Это не понимание, – возразила она.

– Тогда что, великодушие?

– Нет. Просто я люблю тебя. Это все.

Ему захотелось ответить ей такой же короткой фразой: я тебя люблю, прокричать эти три слова или, нет, прошептать их ей на ухо. Но не получалось. Пол не мог выдавить из себя ни звука и сам не понимал почему. С чего вдруг ему оказалось так трудно выразить словами свои чувства? Он ведь точно знал, что хочет сказать, и это не было ложью или притворством. Тем не менее он будто утратил дар речи. Внутри растекалось нечто холодное, серое – беззвучная, бесцветная пустота. Сейчас она спросит: «А ты меня?» – так делают все женщины в подобных ситуациях. И у Пола не будет другого ответа, кроме этого молчания, отдающегося звоном в ушах. Само по себе оно было безумием и могло напугать ее. Он должен был пересилить себя. Пол открыл рот и… энергично тряхнул головой.

Но Кристина ни о чем не спрашивала. Она только взглянула на Пола, легко коснулась пальцами его губ и обхватила ладонями его лицо, как самую большую свою драгоценность.

– Я люблю тебя, – повторила Кристина и поцеловала его. На мгновение Полу показалось, что он теряет сознание. – Я люблю тебя.

XXIV

Он совершил ошибку, когда поднялся к ней еще раз.

Аньи только что приняла душ. Она сидела на кровати – в одной руке пульт от телевизора, в другой – миска с рисовыми пирожками. Ее кожа была совсем белой, почти как постельное белье. Тем темнее казались огромные карие глаза и полные губы. Махровый халат сполз с плеча. Тан разглядел под ним очертания розового соска и прилег рядом. В конце концов, это ее долг, она должна видеть его возбуждение и удовлетворить его. Аньи отложила миску и пульт, перегнулась через лежащего Тана и принялась расстегивать пуговицы на его рубахе. Ее пальцы нежно касались его груди, потом она вытащила и отложила в сторону ремень…

Вскоре Виктор Тан лежал на кровати голый. Аньи сидела на нем, ритмично поводя бедрами и массируя пальцами свои маленькие крепкие груди. Она вспоминала недавний разговор с Полом Лейбовицем и думала о роли Виктора Тана во всей этой истории. Аньи стонала слишком громко, она явно переигрывала. Тан скосил глаза на экран телевизора: гонконгский доллар упал. Заметив, что он отвлекся, Аньи тоже сползла на кровать и легла рядом, схватившись за пульт. Она ничего не почувствовала, Тан не строил иллюзий. Но сексуальность Аньи заботила его сейчас меньше всего. Она была конкубина, наложница, выдающегося ума и красоты тем не менее. Таких, как она, в Шэньчжэне сотни тысяч.

До недавнего времени Аньи оставалась наложницей Майкла Оуэна, теперь принадлежала ему. Он содержал ее, оплачивал ее квартиру, щедро давал на карманные расходы и время от времени баловал подарками. За это она предоставила в его распоряжение свое тело. Даже если это не вполне ее устраивало, это было лучше, чем стоять у конвейера, упаковывать в коробки игрушки или лампочки за пятьсот юаней в месяц и делить комнату с семью такими же молодыми женщинами. Аньи это понимала, потому не жаловалась. Она ведь далеко не дурочка и умеет держать себя в руках.

Это было, если угодно, временное соглашение, и оно, как и любой деловой контракт, основывалось на подсчете прибыли и издержек. На текущий момент обе стороны находили сделку выгодной. Но ни одна из них не замедлила бы расторгнуть контракт, подвернись лучшее предложение. Любовь – это нечто совершенно противоположное.

Почему Майкл Оуэн так и не смог понять этого? Он ведь интересовался историей, читал книги, в которых так подробно описана жизнь наложниц в Древнем Китае. Почему он так ничего и не понял? Когда ситуация накалилась, Тан пытался объяснить ему, кто такая наложница. Но Майкл глядел на него, как разъяренный бык. Аньи не наложница, она другое. Он, Тан, не имеет ни малейшего представления, что она значит для Майкла. Она его подруга и единственная любовь. И она его любит, не за деньги, не за Америку, в этом нет ни малейшего сомнения. Она учит английский, скоро они поженятся и уедут в Штаты.

Этот приступ бешенства глубоко оскорбил Тана. Слова Майкла Оуэна напомнили ему смех гарвардских студентов, когда он пытался изложить им свою идею Китая как мировой фабрики. Те его высмеяли, этот накричал на него, и все по одной причине: они не понимали его страны. Даже Майкл, который пытался. Они не имели ни малейшего представления о настоящем голоде, не знали, каково это, когда тебя обманывают на протяжении десятилетий. Ни студенты Гарварда, ни Майкл, ни тем более его отец не знали, что значит жить не своей, не настоящей жизнью, то есть жить вполсилы или не жить вообще. И никогда не ощущали стремления жить по-настоящему.

Выходка Майкла Оуэна не шла у него из головы. Американец так разгорячился, что Тану стало любопытно. Что, если он действительно ошибается насчет Аньи и она редкое исключение среди наложниц? Тан спрашивал себя, обрадовало бы его или огорчило, будь оно так?

Когда в следующий раз Майкл на пару дней отбыл в Висконсин, Тан пригласил Аньи на ужин. Она действительно не производила впечатления обыкновенной любовницы китайского бизнесмена, каких он повидал десятки, если не сотни на своем веку. Те были неотличимы друг от друга, но Аньи выделялась среди них. Умом, красотой, уверенностью в себе. Ее гордость – вот первое, что бросилось ему в глаза. Черта, крайне не свойственная девушкам с конвейера, которые через караоке-бар кидаются в постель к первому попавшемуся богачу. Она принадлежала их кругу, но, в отличие от них, позволяла себе выбирать. Это читалось на ее лице, в глазах, в каждом движении. Тан видел ее насквозь. Пусть крутит хвостом перед своим Майклом, его ей обмануть не удастся. Аньи вырвалась из беспросветного мира своего детства и не хотела туда возвращаться. Она понимала, что реформы дали шанс многим, но и тех, кто остался в проигрыше, оказалось не меньше. Что в условиях рынка каждая вещь имеет свою цену, которая определяется соотношением спроса и предложения. Каждая вещь, и она, Аньи, не исключение.

Понадобилось еще одно свидание, чтобы убедить ее, что она ничего не потеряет и даже кое-что выиграет, если согласится заглянуть к нему, Виктору Тану, домой. И она оказалась достаточно умна, чтобы не отказаться. Как хороший хедж-менеджер, она подстраховала свои инвестиции, ведь со стороны Майкла Оуэна не было никаких гарантий. За ночь Тан совокупился с ней три раза и впервые понял, что значит получать удовольствие от секса. Хотя, возможно, здесь примешалось чувство удовлетворения от того, что он снова оказался прав.

Тан встал, оделся и бросил на Аньи взгляд, на который она не ответила. Он вышел из спальни не попрощавшись и так же молча спустился по лестнице.

На столе в столовой лежали серебряные палочки для еды и бело-голубая посуда, так гармонировавшая с розовым деревом. Холодные закуски выглядели очень аппетитно. Тан велел повару приготовить традиционный китайский обед из двенадцати блюд, охладить бутылку «Дом Периньона» и принести из подвала еще две «Петрюса» 1989 года.

Тан продумал все до последней мелочи, ничего не оставив на волю случая. Он совсем не знал Пола Лейбовица, принадлежавшего, судя по рассказам Ричарда Оуэна, к тем немногочисленным иностранцам, которые, десятилетиями живя в Гонконге, умудряются не разбогатеть. Тан спрашивал себя, как такое возможно? Неужели этот Лейбовиц оказался настолько бестолковым? А может, он из тех сумасбродных типов, кого не интересуют удобные машины, хорошая еда и дорогое вино?

Тан ненадолго задумался, стоит ли ставить в гараж желтый «феррари», но потом подозвал водителя и велел ему припарковать машину на въезде. Это был старый трюк, на его китайских гостей он действовал безотказно. Большинство из них не видели различия между «Дом Периньоном» и обыкновенным игристым вином, но всегда находился по крайней мере один, кто мог оценить, какими изысканными напитками балует себя Тан. Такой обычно не упускал случая поделиться своими наблюдениями с остальными. Вскоре круг гостей смыкался, начинались перешептывания, а затем робость сменялась почтительностью, и все поднимали бокалы за здоровье хозяина дома. На тех же, кто оставался равнодушен к дорогому вину или супу из плавников акулы, производил впечатление желтый «феррари» у двери или выставленные в коридоре золотые клюшки для гольфа. Тан любил шокировать, все это были испытанные трюки.

При этом самому ему нужно было немного. Тан отставлял дорогое вино, едва пригубив, и никогда не выпивал больше бокала за вечер. Машины интересовали его так же мало, а игра в гольф была скучнейшим занятием на свете. Но никто из гостей об этом не догадывался. Все эти знаки умопомрачительной роскоши были тщательно отобраны с одной только целью – продемонстрировать гостям, какое место занимает Виктор Тан в иерархии богачей современного Китая. Ни о чем другом Тан не думал.

Пол Лейбовиц тоже должен знать, с кем имеет дело. Его нельзя упускать из виду, пока Тан не поймет, зачем этот человек вмешался в его жизнь.

В самом ли деле он действовал от имени семейства Оуэнов, как утверждала Аньи? Был ли кем-то вроде частного детектива, который вел расследование по поручению миссис Элизабет, но без ведома Ричарда? Скверное дело, если так. А может, ему давно все известно и он только разыгрывает неведение? Кто его покровители, если они у него есть? А вдруг ему помогает комиссар Чжан, про которого Ло рассказывал, что его видели в окрестностях фабрики «Катай хеви метал»?

Чжан? Распространенная фамилия, он знавал немало Чжанов. Один врезался ему в память, но это слишком невероятно, это не мог быть он. Тан так и не решился спросить у Ло, откуда родом его подчиненный.

Услышав жужжание электрического мотора, приводившего в движение сложный механизм главных ворот, Тан открыл входную дверь и вышел на крыльцо. Во двор медленно въехал черный «мерседес», обогнул желтый «феррари» и припарковался у подножия лестницы. Тан собственноручно открыл дверцу Элизабет Оуэн и приветствовал ее легким поклоном. Она успела принять на грудь, он чувствовал это по запаху и видел по ее глазам. Один раз она напилась за обедом в его присутствии – отвратительное зрелище. Элизабет Оуэн трогала под столом его колени и все норовила положить голову ему на плечо. Под конец она даже упала и окончательно потеряла лицо. Тан презирал людей, которые не умеют себя контролировать.

Боже мой, что произошло с Ричардом? Он выглядел сильно похудевшим, с пепельно-серым лицом, и стоял перед Таном согнувшись, как будто на его спине вдруг вырос горб.

– Мистер Лейбовиц? Очень приятно, я так много слышал о вас.

Нет, Аньи не преувеличивала. Пола Лейбовица следовало воспринимать всерьез. Тан даже не мог сказать, что именно произвело на него такое впечатление. Была ли это уверенность, с которой чужак выдержал его взгляд, или полное отсутствие страха в его глазах? Так или иначе, Тан решил быть начеку и набраться терпения, коль скоро хочет вытянуть из этого иностранца хоть какую-нибудь информацию.

Тан пригласил гостей в дом, где их ждал слуга с влажными полотенцами для рук. Другой принес шампанское на подносе. Он наполнил бокалы, держа бутылку этикеткой наружу, как учил его Тан. Скосив глаза на Лейбовица, Тан окончательно убедился, что этот иностранец не из тех, кого можно впечатлить бутылкой «Дом Периньон».

Тогда чем? Может, двумя вазами династии Мин, которые Тан недавно приобрел на аукционе в Нью-Йорке за сотню тысяч долларов? Ценные безделушки. Более ста пятидесяти лет находились в руках иностранцев, пока Тан не вернул их на родину. Он собирался подарить их одному музею в Шанхае.

Ни один мускул не дрогнул на лице Лейбовица, когда Тан озвучил сумму покупки. Ричард же глуповато присвистнул и легонько хлопнул Тана по плечу.

Что случилось? Почему Элизабет ругает официанта? Вот она приблизилась к ним с бокалом в руке и остановила на Тане взгляд, не предвещавший ничего хорошего.

XXV

Шампанское она не любила, вне зависимости от того, какое непроизносимое французское слово стояло на этикетке. Слишком много газа, а удовольствия никакого. Нужно выпить не меньше бутылки, чтобы почувствовать хоть какой-то эффект. Спасибо, красного тоже не надо. Никакого «Шато»! От него на нее наваливалась усталость и голова будто наливалась свинцом. Даже если сегодня вечером ничего больше не ожидается – никакого «Шато»! Неужели во всех этих шкафчиках, сундуках и коробках не найдется ничего сто́ящего? В ее планы не входило напиваться до полусмерти, но пережить этот вечер без спиртного казалось немыслимым.

Вчерашний разговор с Полом лишил ее покоя. И не столько даже его вопросы, сколько осторожные ответы Ричарда. Всю ночь Элизабет размышляла под громкий храп мужа. Неужели они действительно выбили признание из этого бедняги? У Элизабет это не укладывалось в голове. В конце концов, она может призвать Виктора Тана к ответу. Нужно выяснить, имеет ли он какое-нибудь отношение к убийству и насколько прав Пол Лейбовиц. Но для этого ей нужно взбодриться. Бутылка джина или сухого мартини вполне подойдет. Или тройной виски. По ней, так хоть водка, только уж, пожалуйста, не из этих наперстков. Слуга пялился на нее как баран на новые ворота. Он что, совсем не понимает по-английски? Мар-ти-ни… Во-дка… Ви-ски…

– Дорогая, дорогая…

Что это там Ричард раскричался?

Ага, как же… Уже лечу… «Дорогая» должна взбодриться, «дорогой» требуется принять на грудь. И если бы высокочтимые господа помогли ей в этом, вместо того чтобы разглядывать старую фарфоровую рухлядь, не пришлось бы так надрывать горло.

Что интересного в этой бело-голубой посудине со змеями и драконами? Тан приобрел ее на аукционе «Сотбис» за бешеные деньги. Раритет… Ну так что с того? Неужели только поэтому они пялятся на нее, затаив дыхание? Для Элизабет эти вазы значат не больше, чем чайный сервиз, нефритовые украшения или картинки на рисовой бумаге, на которых ничего невозможно разглядеть, кроме бамбуковой рощи. Все это предметы старины, каждый стоит целое состояние. Тан может много об этом рассказывать, но Элизабет все равно, даже если это правда. С чего это Ричард вдруг так этим заинтересовался?

Чертов лицемер!

Виски действительно помогает, если только он американский или шотландский. Элизабет перестала нервничать, ощутив одновременно прилив бодрости и сил. Ладно, пусть поболтают еще пару минут, потом все. Эта лекция об искусстве копирования старых мастеров затянулась.

И куда только запропастился чертов официант?! Почему она должна бегать за ним по всему дому? Неужели так трудно просто поставить поднос на стол?

Приглядевшись к мужу, Элизабет нашла его постаревшим и не таким обворожительным, как раньше, несмотря на безупречный загар. Где тот юноша, которым грезили все девушки в колледже? Где звезда университетской сборной, перед которой когда-то не смогла устоять Элизабет? Где улыбка победителя, покорившая дочь скромного служащего компании «Сирс»? Когда-то она страшно гордилась тем, что из толпы поклонниц он выделил именно ее. Или все дело в ее темпераменте? Элизабет висла у него на шее даже на вечеринке накануне свадьбы.

Ричард, великан Ричард! Каким же замухрышкой выглядел он рядом с Лейбовицем и Таном! Особенно рядом с Таном. Китаец стоял перед ним прямой, как свеча. Он держал в руке бокал и чуть заметно переминался с носка на пятку, глядя в глаза ее мужу. Черный китайский пиджак со стоячим воротником смотрелся на нем просто великолепно. На какое-то мгновение он напомнил ей Ричарда в молодости: та же торжествующая осанка, та же решимость во взгляде. Независимо от того, улыбался он или бывал серьезен.

До знакомства с ним Элизабет полагала, что все китайцы маленькие и безобразные. Как тот… Дан… Дэн или как там его… Он еще фотографировался в ковбойской шляпе на приеме в Белом доме. Элизабет хорошо запомнила и тот снимок, и неуклюжую попытку китайца втереться в доверие к иностранным партнерам. Тогда она удивлялась, как можно добровольно выставлять себя на посмешище!

Виктор Тан был другой. Не сказать чтобы он ей нравился, но держался с достоинством. Демонстрировал безупречные манеры и вкус, оставался неизменно вежлив в любой ситуации, но не унижался.

– Мистер Тан?

Получилось резче, чем она хотела, ну да ладно… Трое мужчин как по команде обернулись в ее сторону. Ричард понял: сейчас что-то произойдет. Это читалось в его глазах. Взгляд провинившейся таксы – как же она его ненавидела! Чего он боялся? Откуда эта жалкая, умоляющая складка на лбу? Никогда еще Ричард не выглядел таким слабым.

– Мистер Тан, будьте добры, объясните мне, что такое «Метал лотус».

Как будто все-таки наоборот, «Лотус метал»… Эх, чертов виски!.. Хотя нет, при чем здесь виски… Чертов азиат налил ей только второй бокал, да и тот еще полон… Или нет, почти полон… Так или иначе, Тан понял, что она имела в виду.

Молчи Ричард, только посмей открыть рот! Она посмотрела на мужа так, что он понял: лучше не вмешиваться.

– Боюсь, это не по моей части, – пробормотал Тан. – Не помню, чтобы когда-нибудь слышал это название. Что это, фирма?

– Я надеялась, мистер Тан, что вы просветите меня на этот счет.

– Да… но с какой стати вы сейчас об этом вспомнили?

– Ни с какой. Просто Майкл упоминал его, и мне стало любопытно…

– Боюсь, здесь я не смогу вам помочь, миссис Оуэн.

Неужели он сказал правду? Черт их поймет, этих узкоглазых! Все они врут, не меняясь в лице.

– А кто такой Ван Мин? Ваш друг?

– Ван Мин, с чего вы взяли? О нем тоже говорил Майкл?

Вот оно! Именно этого она и ждала! Впервые его железобетонная уверенность пошатнулась.

– Что говорил вам Майкл о Ван Мине?

С чего это он так разнервничался? Ни один мускул не дрогнул на лице китайца, но голос дал петуха. Тан почти взвизгнул, и от внимания Элизабет это не ускользнуло.

– Майкл часто упоминал это имя, и почти всегда рядом с вашим, – солгала она.

– Должно быть, здесь какое-то недоразумение. Я слышу его в первый раз.

Он лгал, вне всякого сомнения. Даже Ричард с Полом должны были это понять. Короткие, отрывистые предложения, резкий тон – так говорит человек, который что-то скрывает. Но Элизабет не нужны его отговорки. Она взяла след и своего не упустит. Она загонит этого азиата в угол, заставит его выложить все, что ему известно.

– Мистер Тан, кто убил моего сына?

Тишина. Элизабет слышала, как шуршит лед в ее бокале. Она ждала, но ответом ей было молчание. Чего он так испугался? И почему оба ее спутника как в рот воды набрали?

Невыносимая, давящая тишина… Мужчины обменялись многозначительными взглядами. Теперь с ней будут обходиться как с пьяницей, истеричкой… Но она не такова. Она мать, и она хочет знать, кто убил ее сына.

– Ричард!

Тишина разрасталась, заполняя собой все пространство. Ты, трус! Она хочет знать правду, здесь и сейчас. Лучшего времени и места не будет.

– Мистер Тан, я задала вопрос.

Он остановил на ней тяжелый, пронизывающий взгляд. Пусть смотрит сколько угодно! Двойной виски придал ей достаточно силы, а в руке еще почти полный бокал.

– Кто убил Майкла?

– Фабричный рабочий, насколько мне известно. Он находится в камере предварительного заключения и уже подписал признание…

– У этого человека алиби.

По лицу Тана словно пробежал тик, губы сжались. Или это все игра ее воображения?

– В таком случае вам известно больше, чем мне, миссис Оуэн.

В голосе мелькнула презрительная нотка. Берегись, Тан! Еще одно такое замечание – и ты умоешься этим виски.

– Спросите мистера Лейбовица. Его друг состоит в комиссии по расследованию убийств. Они отыскали жену того рабочего. В тот вечер, когда Майкла убили, он был рядом с ней. Он болел и лежал в постели. Тому есть свидетели.

В точку. Только слепой мог не заметить, что происходило с Таном. Челюсти его задвигались, словно он что-то перемалывал зубами. Но почему он не отвечает? А остальные? На нее смотрят как на сумасшедшую. Пол, дорогой, скажи же им, что это так.

– Что же вы молчите, мистер Лейбовиц?

Нет, это невероятно! Пол не может быть на их стороне. Что же с ним стряслось? Разумеется, она обещала не упоминать об их расследовании в присутствии Тана. Но это было невсерьез, неужели он этого не понимает? Иначе зачем они приняли это приглашение? Чтобы болтать с Таном о пустяках, обсуждать с ним китайские вазы династии Мин? Пол предупредил, спешить не нужно, но где ей набраться терпения? Что с того, что она подвергает себя смертельной опасности! Ей все равно! Майкл мертв, и вчерашняя встреча с Полом лишь подтвердила ее подозрения насчет официальной версии. Она не решилась бы так разговаривать с Таном, если бы не Пол. Как же он может бросить ее в такую минуту?

– Мистер Лейбовиц! Скажите же хоть что-нибудь, ради всего святого! Я всего лишь повторяю то, что вы вчера мне рассказывали. Ван Мин, «Лотус метал»… Алиби! Я ничего не придумала, это ваши слова. Так что же вы молчите!

Все напрасно. Пол Лейбовиц, ее союзник, смотрел в пол. Который, как показалось Элизабет, вот-вот был готов разверзнуться, чтобы поглотить и ее, и всю честну́ю компанию.

– Мистер Лейбовиц, вы жалкий трус! Так, значит, вы меня обманули?

По крайней мере, он не решался поднять на нее глаза. Он такой же мешок с дерьмом, как и Ричард. Элизабет захотелось исчезнуть. Куда-нибудь, только бы подальше отсюда. Прочь, и как можно скорей.

– Дорогая миссис Оуэн… – Таким тоном разговаривают с больными – не с ней. Притворство Тана менее отвратительно, чем эта насмешка. – Вы знаете, как я сожалею о случившемся. Я понимаю ваше волнение. Вы требуете немедленного наказания для убийцы сына. Мы все хотим того же. Было ли у обвиняемого алиби и насколько добровольно он подписал признание, установит суд. На то и существуют судьи, прокуроры и адвокаты и у вас в Америке, и у нас, в Китае. Не так ли, мистер Лейбовиц?

Он кивнул. Пол кивнул! С каким бы удовольствием она влепила ему пощечину! Дала бы в глаз, вцепилась бы ему в волосы… Он кивнул! После всего того, что наговорил ей вчера… На чьей же он стороне?

Она осушила бокал одним глотком:

– Я хочу в отель.

– Но, миссис Оуэн…

– Ни слова больше. Я уезжаю немедленно, потрудитесь вызвать такси.

– Не нужно никакого такси, вас отвезет мой водитель. Я распоряжусь…

Тан шагнул к двери. Элизабет схватила со стула сумочку и мельком взглянула на мужа. Сейчас он напоминал ей ее отца. Как она могла выйти замуж за такого слабака?

Ричард отставил бокал и сделал движение, собираясь последовать за ней. Элизабет не представляла себе, как вытерпит его рядом.

XXVI

Пятьдесят тысяч американских долларов за штуку, то есть сотня тысяч за две! Плюс налог и акционные сборы. Сумасшедшие деньги за две вазы. Гораздо больше, чем он заплатил год назад за ремонт бассейна. Что же в них такого? Ричард Оуэн вглядывался в голубой рисунок и не мог понять, как ни старался, чем они лучше тех, что стоят в холле их гонконгского отеля? Только ли тем, что те копии, а это – оригиналы? Две пузатые фарфоровые вазы, подумать только! И такой расчетливый бизнесмен, как Виктор Тан, заплатил за них целое состояние… Ну, хорошо, это древние произведения искусства, шедевры эпохи династии Мин, ее расцвета, и им больше пятисот лет. Совсем недавно они принадлежали коллекции Цукермана, американского фабриканта, который разорился в девяностые годы, потому что не пожелал перенести свое текстильное производство в Китай. Ричард громко рассмеялся. Если это действительно так, поучительная выходит история для всех сомневающихся из Висконсина. Там ведь еще остались идиоты, которые слышать ничего не хотят о Китае и осуждают его, Ричарда. Надо рассказать им про китайские вазы. На следующем заседании торговой палаты в Милуоки Ричард обязательно это сделает.

Что нашло на Элизабет? Почему она не присоединилась к ним с Полом, а вместо этого металась из угла в угол да бросала на них полные презрения взгляды? Как она на него смотрела! Ты лицемер и не делай вид, будто можешь отличить вазу династии Цин от вазы династии Мин. Она давно насмехалась над его интересом к китайской истории и не могла поверить, что он и в самом деле прочел те книги, что лежат у него на столе. Ну, хорошо, пусть так. Он просмотрел их – по диагонали. Не мог же он и в самом деле вложить целое состояние в развитие страны, о которой не имеет ни малейшего представления? Он знает важнейшие события ее истории, императорские династии. Конечно, ошибается иногда, путает имена и даты… Но ведь это не повод для глупых шуток. И сегодня он был готов весь вечер слушать лекцию Виктора о династии Мин и ее вазах. Это отвлекло бы его от дел, проблем. Никто не мог причинить Ричарду вреда, пока он внимал рассказам Тана, потому что в это время он имел право думать о другом.

Зачем они вообще приняли это приглашение? Ричард был готов отказаться, но Элизабет и слышать не хотела ни о чем подобном. Что она замышляла и с какой стати Тан решил устроить этот обед? Ричард чувствовал себя участником игры, правил которой не понимал.

И с чего это вдруг так взъерепенилась Элизабет? Если она не любит ни красное вино, ни шампанское, при чем здесь официант? Стоит ей выпить, она впадает в истерику. Как же он ненавидел этот ее голос, переходящий в визг. Еще в отеле Ричард не спускал с нее глаз, но, пока он принимал душ, она успела кое-что принять в баре. Мартини, кажется, в лучшем случае один. Он просил ее ограничиться одним бокалом, пусть даже не самого легкого напитка. Ричард и сам не прочь был напиться – иначе как пережить эти дни? Но только не сегодня вечером, когда одно неосторожное слово могло отнять у него все, что еще оставалось в этой жизни. Ричард имел в виду жену и фирму. Единственного сына он уже потерял.

Ричард взглянул в окно. Одна из машин Тана перегородила въезд. Желтый «феррари». Когда он в последний раз был здесь с Майклом, на его месте стоял золотой «ламборгини». Тан еще рассказывал, как его делали. Как разобрали на части один из автомобилей на заводе в Гонконге и покрыли золотом, вплоть до мельчайшей детали. Ричард был в восторге: золотой «ламборгини»! Он не удержался, сел за маленький кожаный руль и проехал несколько воображаемых поворотов. Сын не одобрил этой его затеи.

Майклу следовало бы проявить больший интерес к автомобилю Тана, хотя бы из вежливости. Вместо этого он спросил китайца, как у него получается выставлять напоказ свое богатство, не испытывая при этом неловкости? Странный вопрос, тем более в устах американца. И еще одно доказательство того – здесь он не мог не согласиться с Таном, – как плохо Ричард знал собственного сына. К счастью, китаец не поддался на провокацию. Он ответил словами Дэна Сяопина: «Для этого сначала нужно разбогатеть».

Таков был Виктор Тан. За словом в карман не лез и этим нравился Ричарду. Майклу нечего было противопоставить его находчивости и остроумию. Но, по-видимому, Ричард единственный из Оуэнов отдавал должное талантам Тана.

Он и сам удивлялся, что даже теперь не мог думать о сыне без гнева. Ну что стоило Майклу хотя бы тот единственный раз послушать отца? Зачем было искать нового компаньона, когда дела с Таном шли отлично? Производство никогда не давало таких высоких прибылей. Даже если Тан и жульничал немного, что с того? Им оставалось достаточно. Ричард не понимал возмущения Майкла, тем более что тот ничего не мог доказать.

«Метал лотус», она сказала! Элизабет была в стельку. Сколько мартини она успела опрокинуть тайком в отеле? Даже название переврала. «Метал лотус»! В груди сделалось жарко. И что Тан должен был на это ответить? «Да, миссис Оуэн, „Лотус метал“, как же. Это название хорошо мне знакомо. Эта фирма тоже производит комплектующие для автомобильных заводов и конкурирует с нами. Перспективное предприятие, щедро финансируемое Пекином. Ваш сын получил от него очень выгодное предложение. На счастье, ваш муж оказался достаточно умен, чтобы поставить меня в известность. Поэтому я помог вашему сыну не впасть в соблазн и воздержаться от заключения сомнительных сделок за моей спиной. Совершенно верно, миссис Оуэн, вы все поняли правильно. Ваш муж сам рассказал мне об этом».

Это означало бы конец их брака. Элизабет не поняла и не простила бы. Ведь получается, Ричард сам, лично, выдал Тану своего сына. Но с кем еще было ему посоветоваться? С ней? Охотно, если бы только Элизабет хоть что-нибудь понимала в бизнесе. Майкл едва не разрушил фантастически выгодное сотрудничество. Он не желал слушать советов отца. Хотя, какие там советы, ведь это была его, Ричарда, фирма. То есть Майкл игнорировал распоряжения своего шефа. Оставлял без внимания его мольбы, просьбы, приказы и вел дела от имени семьи Оуэнов с людьми, которых Ричард знать не знал.

Ричард доверял Виктору, к кому же ему еще было обратиться за помощью? Виктор не просто расчетливый бизнесмен, он волевой, решительный человек. Глядя на него, Ричард вспоминал себя в молодости. Потому и рассказал ему о Ван Мине, «Лотус метал» и тайных сделках Майкла. Элизабет назвала бы это предательством, она ведь никогда не смыслила в бизнесе. На самом же деле со стороны Ричарда это было заботой о сыне. Он всего лишь хотел предостеречь Майкла от роковой ошибки.

Мистер Тан, будьте добры, объясните мне, что такое «Метал лотус»?

Зачем же было так провоцировать Виктора? Есть ведь подозреваемый, более чем подозреваемый, если можно так сказать. Что бы там ни говорил этот Лейбовиц о методах китайской полиции, у Ричарда не укладывалось в голове, чтобы кто-нибудь мог, пусть даже под нажимом, подписать себе смертный приговор за убийство, которого не совершал. Такие преступления караются в Китае только смертной казнью, и, если убийца во всем признался, ни один судья не станет выяснять, насколько добровольно он это сделал. Здесь не имеет значения, был преступник пьян или находился под действием наркотиков; подвергался он насилию, будучи ребенком, расовой или какой-либо другой дискриминации. Все, что называют смягчающими обстоятельствами, в данном случае в расчет не принимается. У нас, говорил Тан, убийство наказывается смертью, как и в Америке. Почему же у Элизабет не хватило терпения дождаться суда? Как будто это идиотское независимое расследование могло воскресить Майкла!

«Лотус метал»? Боюсь, миссис Оуэн, в этом я вам помочь не могу.

Но Виктор держался безупречно. Оставался вежлив, не поддавался на провокации. Он не уронил себя в глазах Ричарда. Даже пьяная Элизабет не заставила его это сделать.

При упоминании имени Ван Мина Ричард вздрогнул. Тан медлил с ответом. Потом в его голосе мелькнула нотка неуверенности, но Бетти вряд ли это заметила.

О чем она его еще спрашивала? Кто убил моего сына? И каким тоном! Она бросила это вопрос Тану в лицо, как будто в чем-то его обвиняла. Это было слишком. Как она только могла допустить мысль…

Он разговаривал с Виктором в день исчезновения Майкла. Вместе они обсуждали, как удержать Майкла от дальнейших переговоров, и решили сделать ему нечто вроде предупреждения. Ричард согласился, не особенно задаваясь вопросом, что именно имел в виду Тан. В конце концов, это было в интересах Майкла, даже если он сам того не понимал. Но Виктор не опустился бы до физической расправы, это было просто немыслимо. И если убийца и вправду до сих пор разгуливает на свободе и байка насчет алиби не выдумка, то мы имеем дело с ограблением, несчастным случаем, недоразумением или чем-нибудь в этом роде.

Что же так взбудоражило Бетти? Тан до конца оставался вежлив. Почему она так оскорбила мистера Лейбовица только за то, что тот отказался ей поддакивать? Самое время бросить все и вернуться в Милуоки.

Чем это может закончиться? Что, если Пол Лейбовиц отобедает с Виктором один на один? Такой поворот дела Ричарду почему-то не нравился. О чем Тан станет говорить с этим человеком?

Ричард медлил. Шофер Тана и без него доставит Бетти в отель. Он оглянулся – жена стояла в дверях. Судя по всему, ей было все равно, поедет Ричард с ней или оставит ее на попечение водителя. Но Ричард страшно боялся ее потерять. Поэтому он извинился и последовал за женой в машину.

XXVII

Спросите мистера Лейбовица. Его друг состоит в комиссии по расследованию убийств…

Пол прикрыл глаза. Уж не ослышался ли он? Как она только могла! Ведь он предупреждал ее, чтобы набралась терпения. Чтобы ни в коем случае не упоминала об алиби и Дэвиде Чжане. Он объяснял, что тем самым она подвергнет смертельной опасности и его друга, и жену обвиняемого Цзы. Элизабет смотрела отсутствующим взглядом, но обещание дала. И даже повторила его дважды, так что Пол ей поверил. А теперь вот распустилась, напрочь забыв о возможных последствиях.

Мистер Лейбовиц, что же вы молчите?

И все взгляды разом обратились на него. У Пола подогнулись колени, словно кто-то ударил сзади по ногам. Он напряг мускулы бедер, стараясь держаться прямо, и понадеялся, что никто ничего не заметит.

Мистер Лейбовиц! Скажите же хоть что-нибудь, ради всего святого! Я лишь повторяю то, что вы вчера мне рассказывали. Ван Мин, «Лотус метал»… Алиби! Я ничего не придумала, это ваши слова. Так что же вы молчите!

Почему он молчал? Потому что иначе наорал бы на нее, влепил бы пощечину. Держите язык за зубами, черт вас возьми! Я не желаю больше слышать от вас ни единого слова, вам понятно? Во имя вашего сына! Если вы будете продолжать в этом роде, погибнет невинный человек!

Если вы немедленно не заткнетесь, мы так ничего и не узнаем.

Но вместо того чтобы ей ответить, Пол отвел глаза, как будто ничего не слышал. Он не смог бы помочь ей, даже если бы очень того захотел.

Потом он услышал голос Тана, приглушенный, как будто доносящийся из-под стеклянного колпака, хотя Тан стоял совсем рядом.

Вы знаете… я сожалею о случившемся… Обвиняемый… алиби… суд разберется… и у вас в Америке, и у нас, в Китае… не так ли, мистер Лейбовиц?

Пол кивнул и опустил голову. У него не осталось сил посмотреть ей в глаза. Он не помнил случая, когда бы ему было так стыдно. Но Элизабет не оставила ему выбора. Он должен выставить себя сообщником Тана, только в этом случае этот визит будет иметь хоть какой-то смысл.

Он видел, как Элизабет устремилась к машине. Ричард едва поспевал за ней. Виктор отдал распоряжения водителю и только тогда закрыл дверь.

Сразу сделалось тихо. На некоторое время Полу послышался звук включенного телевизора, но он тут же решил, что обманулся.

Ему полегчало. Он оглянулся на официантов, которые наблюдали скандал, не изменившись в лице, а теперь стояли по углам, как куклы. Пол заказал себе шампанского и устроился в кресле возле камина. Приглашение Тана отобедать вдвоем он принял не задумываясь.

Пол помнил о предостережениях Дэвида, но совершенно не ощущал страха. Виктор Тан, конечно, любит пустить пыль в глаза, но Пола шокировать трудно, а отсутствие Оуэнов только упрощает задачу.

Пол оглянулся. Рядом с ним стояли те же дорогие вазы династии Мин, а официанты в шелковых китайских костюмах замерли на местах с подносами, уставленными бутылками с дорогим вином. Через окно он видел припаркованный у ворот желтый «феррари». Поневоле на память пришли розовые дамские трусы, развешанные на балконах в доме Дэвида Чжана. Бесстыдство и там и здесь, именно оно и беспокоило сейчас Пола больше всего. Он и раньше встречал в Китае проституток, но те вели себя куда скромнее. Что Пола больше всего поразило в квартале Дэвида, так это открытость, с которой там попирались официальные порядки. Никто не утруждал себя попытками создать хотя бы видимость уважения к закону. Куда только смотрят партийные чиновники и полиция? Он спрашивал об этом Дэвида, но тот только улыбался и пожимал плечами.

В гостиной Тана Пол задался теми же вопросами. Пятисотый «мерседес», «феррари», золотые клюшки для гольфа, шампанское и вся эта помпезная вилла в псевдобарочном стиле были не более чем тщательно отобранными символами, знаками богатства и могущества Тана. Но символизм простирался гораздо дальше. Речь шла о краденом богатстве, это понимал каждый китаец, переступавший порог этого дома. Да и Пол слишком хорошо знал эту страну, чтобы всерьез поверить в то, что свое состояние Тан нажил исключительно законным путем. Что же это за общество, где преступники выставляют краденое на всеобщее обозрение, вместо того чтобы его прятать?

Во дворе хлопнула дверца автомобиля, а потом по гравийной дорожке зашуршали шины. Еще через несколько минут в комнате появился Тан.

– Прошу извинить, что заставил вас так долго ждать, мистер Лейбовиц. Я пытался успокоить Оуэнов, им обоим сейчас это нужно.

– Успешно? – Пол поднял глаза.

– Боюсь, что нет. Миссис Оуэн очень взволнована. Хотя это вполне понятно после того, что с ней произошло.

Тан устроился в кресле напротив и кивнул официанту, который немедленно подал ему шампанского и наполнил бокал Пола.

– Вы американец, если мне будет позволено спросить?

– Да. Я родился в Германии, но вырос в США.

– Где именно?

– В Нью-Йорке.

– Прекрасно! Замечательный город! Я бывал там часто, пока учился в Гарварде. Вы, случайно, не знаете «Чунцин-гриль» в Чайна-тауне?

– Нет.

– На углу Мотт-стрит и Байярд-стрит, насколько я помню.

– Не знаю, к сожалению.

– Там лучший хотпот, после Сычуаня конечно. Невероятно вкусный. А какой димсам в Восточном Бродвее! Как там назывался тот ресторан?..

Тан нервно постукивал пальцами по спинке дивана, как будто таким образом намеревался вызвать в памяти название ресторана.

Пол недоумевал: чего добивается от него этот китаец? Он ведь не из тех, кто болтает попусту. У него продумано каждое слово. Американец на его месте давно бы учинил Полу допрос: кто его друг из комиссии по расследованию убийств, где прячется жена обвиняемого и как получилось, что они решились на собственное расследование. Чего же хочет Тан? Запугать его, запутать? Сбить с толку? Или он решил следовать древней китайской стратегии и избегать конфронтации, пока такое возможно, чтобы в самом конце, как бы ненароком, высказать главное?

– Никак не могу вспомнить. Ваше здоровье! – Тан поднял бокал.

– Спасибо. Ваше здоровье!

Они выпили и замолчали.

– Оуэны рассказывали мне, как вы им помогли. Я очень вам за это признателен. Но я так мало знаю о вас. Чем вы занимаетесь в Гонконге?

Пол задумался. Он почти не рассказывал о себе Оуэнам, и вполне возможно, на этот раз Тан говорил правду.

– Я руковожу двумя инвестиционными фондами: «Hutch&Hutch» и «Go Global».

– Как интересно! И какие отрасли они инвестируют?

– Исключительно рисковые капиталы для китайских стартапов.

– Но в каких отраслях?

– В разных.

– Например?

– Производство детекторов лжи.

– Как-как? – не понял Тан.

– Мы финансируем разработку новейшей модели детектора лжи, которую ведет одна фирма в Шэньяне.

Тан напрягся. Знакомая ситуация: у многих китайцев были проблемы с чувством юмора. Очевидно, и у Тана тоже. Он не мог понять, насколько Пол серьезен, и смотрел на него с подозрением.

– Мы вложили много денег в совместное предприятие, – невозмутимо продолжал Пол. – «Truth and Trust World Wide cooperation», сокращенно «TTWW».

Ему стоило труда сохранять серьезное лицо. Он знал, что произойдет дальше. Тан постарается не выдать своего смущения. Он не спросит Пола напрямую, шутит ли тот, потому что это будет означать немедленную потерю лица. Он попытается докопаться до истины сам.

– Детекторы лжи? – переспросил Тан, словно пытаясь удостовериться, что не ослышался.

– Да, именно, – подтвердил Пол.

– Но уже существует множество моделей… Что же такого нового в вашей?

– Это действительно революционная модель. Мы измеряем не импульсы в мозгу, а частоту сердцебиения. Сердце гораздо чувствительнее ко лжи, чем мозг.

– Сердце? – удивился Тан.

– Да, сердце не обманешь. Невероятно, я бы и сам этому не поверил. Но факты – вещь упрямая. Результаты тестов показывают, этой методике можно доверять. Наш прибор не занимает много места. Он недорогой и прост в использовании. Это первый детектор лжи, адаптированный к эксплуатации в домашних условиях.

– То есть? – не поверил своим ушам Тан.

– Да-да, вы не ослышались, – продолжал Пол. – Не только в домашних, разумеется. Он беспроводной и управляется дистанционно, на расстоянии до двадцати метров. То есть вы можете принести его в офис или, к примеру, на пресс-конференцию. И никто об этом не узнает. Думаю, у этого ноу-хау большое будущее, особенно в наше время. Вы согласны?

– Я… я… – замялся Тан. – Но на какой рынок вы рассчитываете?

– На китайский, европейский, американский – любой. Где люди не лгут?

Тан замолчал, как будто задумался. Решительность на его лице сменилась вопросительно-неуверенным выражением. В этот момент Пол с удивлением почувствовал, что этот человек не так уже ему неприятен, как казалось до сих пор. Интересно, как он поведет себя дальше, неужели сдастся? Пол с нетерпением ждал ответа.

– Один-ноль, Лейбовиц, – наконец произнес Тан. – Но вы мне нравитесь. До сих пор не могу понять, разыграли вы меня или нет.

Пол усмехнулся, но в следующий момент снова посерьезнел.

– Мы не можем придумать подходящего названия своему изобретению, – сказал он. – Как вам iLie?

Тан рассмеялся:

– Черт возьми, у вас блестящие актерские способности! – Он встряхнулся и продолжил после недолгой паузы: – Вы голодны? Хотите что-нибудь съесть?

– С удовольствием.

Тан встал и проводил гостя в столовую, восхищенно покачивая головой. Они вошли в зал с высокими потолками, голыми белыми стенами и темным паркетным полом. С потолка свисала огромная люстра со свечами вместо лампочек. Стол темного розового дерева был уставлен множеством мисочек с холодными закусками. Два официанта замерли в ожидании, когда хозяин и гость займут места.

Обед при свечах совсем не в стиле китайцев, насколько было известно Полу. Здесь предпочитали использовать яркие неоновые лампы. Естественный мерцающий свет придавал их застолью особую праздничность, даже таинственность, с учетом непривычности атмосферы.

– Сегодня мой повар решил побаловать нас сычуаньской кухней. Не слишком остро для вас, я надеюсь?

– Люблю острое, – признался Пол.

– В таком случае вы непременно должны попробовать курицу под соусом чили с сычуаньским перцем. Это конек моего повара.

Пол подцепил кусочек куриного филе палочками из слоновой кости и обмакнул в соус. Тан не преувеличивал. Мясо оказалось нежным, а соус острым, но в меру. Пол почувствовал земляной аромат сычуаньского перца, на мгновение оглушивший вкусовые рецепторы. Потом попробовал огурцы в горчичном соусе, копченого голубя с ароматом чая и приправленную чесноком холодную свинину.

– Невероятно! Ваш повар большой талант.

– Спасибо. Я отыскал его в одном ресторане в Чэнду и в тот же вечер пригласил на работу. Попробуйте курицу бан-бан, это потрясающе!

Этот деликатес был из репертуара Дэвида и каждый раз поражал Пола необычной вкусовой гаммой. В первый момент во рту становилось сладко, потом перец обжигал язык, наконец проявлялся соленый вкус с легкой ореховой ноткой. У повара Тана курица бан-бан получилась не хуже, чем у Дэвида. Пол одобрительно кивнул.

– Я все думаю о вашей шутке насчет детектора лжи, – сказал Тан. – Все это не так смешно, как может показаться на первый взгляд. Представьте, что такой прибор действительно выпустят на рынок. Каковы будут его шансы, как вы считаете?

– Почему бы и нет, – пожал плечами Пол.

– Но ведь нас обманывают с нашего же молчаливого согласия.

– Вас, возможно. Но не меня, – ответил Пол с набитым ртом, и в следующий момент сам испугался своей дерзости.

Он хотел обратить это в шутку, но не мог, как ни вслушивался, уловить в своем голосе и намека на иронию. Фраза прозвучала слишком самонадеянно, даже с вызовом. Но Тан не хотел идти на конфликт, пока во всяком случае.

– И о чем бы вы меня сейчас спросили, окажись у вас в руках этот прибор? – В голосе Тана не слышалось и намека на обиду или раздражение.

– О причине вашей ссоры с Майклом Оуэном накануне его смерти.

– А кто вам сказал, что мы ссорились?

– Я нашел в компьютере Майкла адресованное вам письмо.

– Мы всего лишь обсуждали будущее нашей фирмы, – невозмутимо отвечал Тан.

– И так разгорячились, что угрожали ему? – Пол взглянул в глаза собеседнику.

– Угрожал?

– Разве Майкл не требовал от вас извинений?

– Возможно. – Разговор становился час от часу серьезнее.

– Что вам известно о переговорах Майкла Оуэна с «Лотус метал» и его делах с Ван Мином?

Тан ответил встречным вопросом:

– На кого вы работаете?

– Ни на кого.

– Вас наняли Оуэны?

Теперь по голосу Тана чувствовалось: этот человек не привык, чтобы ему перечили.

– Нет, – ответил Пол как мог спокойно.

– Кто вам платит?

– Никто.

– Тогда зачем вам все это?

– Хочу знать правду.

Пол старался избегать патетики.

Виктор Тан покачал головой, захватил палочками кусочек курицы, осторожно обмакнул в соус чили и положил в рот. Потом вытер губы салфеткой и поднял бокал:

– За правду!

Похоже, к нему вернулась прежняя веселость. Полу еще не приходилось разговаривать с человеком, способным к столь резкой перемене тона.

– А вы действительно всегда хотите знать правду? – осторожно допытывался Тан.

Пол задумался. Не обманывай меня, папа…

Но не здесь, не перед Таном. Даже если он и усомнился в себе, этого нельзя было показывать ни в коем случае.

– Думаю, да.

– Вы так думаете? – переспросил Тан несколько разочарованно. – Но вопрос слишком серьезный, вы должны знать наверняка.

– Вы правы, вопрос серьезный, – согласился Пол. – Но я абсолютно уверен и готов повторить вам это еще раз.

– И все-таки вы меня не убедили, – покачал головой Тан. – Подумайте, ведь правда бывает опасной.

Он издал сатанинский смешок. Теперь пришел черед Пола ломать голову, насколько серьезен его собеседник.

– Я понимаю это не хуже вас, – уклончиво ответил он. – Один только поиск правды доставляет порой кучу неприятностей. – Пол не задавался вопросом, идет ли речь о правде вообще или конкретно об убийстве Майкла Оуэна. – Скажем так, я хочу знать правду в любом случае. Хватит ли у меня сил ее вынести – вопрос другой, – уточнил он.

Тан положил на стол палочки из слоновой кости и заглянул Полу в глаза. Официанты застыли как статуи каждый в своем углу. В нависшей тишине стало слышно, как потрескивают, сгорая, свечи.

– Мистер Лейбовиц, – почти шепотом заговорил Тан, так что Пол был вынужден наклониться к нему, чтобы лучше слышать, – а что вы будете делать, если правда окажется вам не по силам? Если поймете вдруг, что не в состоянии ее вынести? В этом случае вы отступитесь?

Пол решительно замотал головой, теперь уже отчетливо ощущая, как в душе поднимается волна сомнения. Или он недостаточно определенно выразился? С чего вдруг этот допрос?

– Но кому я должен?..

Тан не дал ему договорить:

– Кому в таком случае вы передадите эту правду? Кому нужна неудобная правда? Никому. Только представьте себе! Речь не о костюме, который вы решили поменять, потому что он не подошел вам. Ни у кого не достанет силы заставить замолчать однажды найденную правду. На время – может быть, но не навсегда. Вы немного знаете нас, китайцев, поэтому понимаете, что я имею в виду: мы мыслим большими временны́ми промежутками. Слово не воробей, вы со мной согласны?

Пол кивнул. Вопрос был из разряда философских, на этот счет спорить было бессмысленно.

– И это обязывает нас быть особенно осторожными, – продолжал Тан. – Мы должны тщательно взвесить все за и против, прежде чем приступим к поискам, так? Речь ведь не только о нас. Мы поставим под удар многих. Потому что правда – мощнейшее оружие. Она может исцелить, утешить, вдохновить, придать нам нечеловеческую силу. Но она может и уничтожить. Правда разрушает браки, навсегда делает друзей врагами. Правда развязывает войны, опрокидывает троны. Другими словами, она имеет свою цену. Вы согласны, мистер Лейбовиц? – (Пол замер в кресле.) – Иногда это цена жизни, – продолжил Тан. – Мистер Лейбовиц, готовы ли вы заплатить такую цену?

XXVIII

– Ты лжешь, жалкий предатель! Скажи же, наконец, как все было? Мы хотим знать правду, только правду!

Они поставили его на колени и скрутили за спиной руки. Они оплевывали его и пинали ногами. Пять-шесть молодых людей и девушек, большинству из которых он годился в отцы. Он сжался в комок у самого края дощатой сцены. Голова опущена, на шее деревянная дощечка: «Предатель». На лбу кровоточащая ссадина. Он дрожал всем телом, но не издал ни звука. Тысячи людей собрались в тот жаркий летний день на старой площади Чэнду, привлеченные спектаклем общественного трибунала. Их крики подзадоривали красных гвардейцев на сцене.

– Правду! Правду! Мы хотим знать правду! – визжал какой-то парень, подпрыгивая от ярости.

Он еще раз плюнул истязаемому в лицо и пнул его в спину, так что тот упал ничком.

Четырнадцатилетний Виктор Тан стоял в ближайшем из отходящих от площади переулков, не в силах оторвать глаз от происходящего на сцене. Он растерялся от страха. Потому что этот лежавший на досках сильный, большой мужчина был не кто иной, как его родной отец. И он был беспомощен, как старик или новорожденный младенец. Как жук, которого перевернули на спину.

Мальчик не верил своим глазам. Неужели это его отца арестовали именем Великого председателя? Отца, который оставил семью, чтобы воевать за дело революции, который не щадя жизни боролся за дело Мао? На что же полагаться, чему после этого верить? Что такое после этого правда, если не иллюзия? Ложь может подчинить ее своей власти в любую секунду, и в стране, и в жизни обычного человека.

Юный Тан прислонился к стене, прикрыл глаза и почувствовал, как по щекам потекли слезы. Его знобило, хотя солнце палило нещадно. Преступник, контрреволюционер, отрыжка капитализма! «Нет! – хотелось крикнуть ему. – Вы ошибаетесь! Вы что-то напутали, мой отец не предатель, совершенно точно».

Но что, если это правда? Эту мысль, пронзившую мозг молнией, мальчику тут же захотелось отогнать прочь. Мог ли он со всей уверенностью назвать эти обвинения лживыми? Разумеется, нет, он ведь так редко видел отца. Кто знает, о чем тот говорил с теми офицерами в казарме на прошлой неделе? Все они арестованы как контрреволюционеры. Это они рассказали красным гвардцейцам нечто такое, что не было известно маленькому Тану. Нет, просто так его бы не схватили. В конце концов, гвардейцы ведь действовали от имени Мао. Это он приказал очистить страну от ренегатов и капиталистических прихвостней, невзирая на старые заслуги провинившихся.

И как только он, мальчишка, посмел усомниться в правоте Великого Кормчего? Красные гвардейцы, конечно же, знают больше его, а значит, кошмар последних часов: вторжение в квартиру военных, выпученные от ужаса глаза матери и молчание отца – все это не просто так. Его родители что-то скрывали, иначе почему они ничего не сказали в свое оправдание? Они мыслили по-старому, это так. В самом начале культурной революции отец был полон сомнений. В беседах с матерью он нередко даже осуждал это пролетарское движение. Именно так оно и было. Виктор лежал на кровати в соседней комнате и слышал все, хотя они разговаривали почти шепотом. Потом он поднялся с постели и приник к двери, чтобы ничего не упустить. Как они только посмели усомниться, что на них нашло? Тан стыдился родителей.

Он открыл глаза. На помосте двое гвардейцев стояли на коленях рядом с его отцом. Один из них вцепился предателю в волосы и запрокинул его голову назад, так что искаженное гримасой боли лицо глядело в летнее небо. Теснившаяся у сцены толпа неистовствовала, и маленький Тан завопил вместе со всеми. Сначала робко, потом громче и громче. Он и сам не заметил, как спустя пару минут кричал во все горло: «Лжец! Предатель! Жалкий прихвостень! Скажи же, наконец, правду!»

Но отец молчал, и избиение продолжалось, пока он не потерял сознание. Тогда его положили в грузовик и куда-то отвезли. И только спустя десять лет Тан увидел его снова и не узнал. Мать к тому времени уже умерла. Годы тюрьмы превратили бравого красного командира в немощного старика. Бо́льшую часть времени отец проводил в спальне, в кресле-качалке, и почти не разговаривал с сыном, пока тот ухаживал за ним. По возвращении из тюрьмы он прожил еще два года, два месяца и два дня.

И вот спустя два года после его смерти его реабилитировали. Тана вызвали в партбюро и вручили письмо, в котором все это – и почти десятилетнее заключение отца, и обвинение, и возбужденное против него дело – признавалось ошибкой. И покойник, и его семья тем самым полностью оправдывались. Вот так просто. И никакого возмещения, никаких имен. Перед ним даже не извинились, а лица функционеров не выражали никакого сочувствия. Партийный секретарь посмотрел на Тана так, словно ожидал благодарности за столь великодушный жест.

– Есть еще вопросы, товарищ Тан?

Виктор Тан подумывал, не рассказать ли гостю обо всем этом? Может, тогда Пол Лейбовиц поймет, что правды как таковой не существует, что ее поиск – погоня за иллюзией. Потому что правда тоже приспосабливается к обстоятельствам, меняет лицо и форму. Иногда даже совершенно распадается на части, чтобы потом возродиться в другом облике. Разумеется, такова правда тех, кто лежит в грязи, кого топчут ногами, привлекают к суду и запирают в тюрьмы. У тех, кто отдает приказы, – а Тан всегда принадлежал к их числу – своя правда. Тому представлено достаточно доказательств: вилла, «феррари» у крыльца, «Дом Периньон» в бокале. Иначе в чем смысл всей этой роскоши? Она призвана снова и снова убеждать Тана в том, что он, и никто иной, устанавливает правду. О, эти дорогие игрушки не просто подтверждают его социальный статус! Они – защита от страха. В этой стране возможно самое невероятное – вот вывод, который сделал Тан из истории своей семьи. Нет такой истины, на которую можно было бы положиться. Уверенность в завтрашнем дне – иллюзия. Бес анархии наблюдает за нами из-за угла, в любую минуту готовый сокрушить все.

С чего это вдруг Тан об этом вспомнил? Он успел забыть тот жаркий летний день 1966 года. Воспоминания его взбудоражили, переворошили мысли в его голове. Так нельзя, беспокойство делает человека уязвимым. Пол Лейбовиц молчал. Очевидно, он не из тех, кто склоняет голову перед сильными мира сего. Шутка насчет детектора лжи была гениальной! Больше всего Тана смущало, что он поначалу ей поверил. Лейбовиц слушал его внимательно, но его глаза не выражали страха. Совсем как Майкл Оуэн. Тот тоже до конца так и не понял, с кем имел дело.

Внезапно Тану стало жарко. Неужели кондиционер плохо работает или все дело в свечах? А может, не такая уж глупая идея – рассказать этому Лейбовицу историю отца? Пусть знает, кто такой Виктор Тан. Иначе как ему понять их дела с Майклом Оуэном? Бог с ними, с теми договорами, они были почти подписаны. Речь ведь шла о «Катай хеви метал» – неиссякаемом источнике денег. Это его уничтожения Тан не мог допустить ни в коем случае.

И вот Тан начал рассказывать свою историю. Когда он закончил, в зале повисла полная, давящая тишина. Пол Лейбовиц слушал его, отложив в сторону драгоценные палочки для еды. Потом прокашлялся:

– Мне жаль, что вашей семье пришлось пережить такое.

– Вы не должны расстраиваться из-за этого, – спокойно заметил Тан. – В конце концов, это лишь единичный эпизод той эпохи. Спросите любого китайца моих лет, вы услышите похожую историю.

– Это так, тем не менее… – Лейбовиц вздохнул. – Но я задаюсь вопросом, зачем вы все это мне рассказали?

– Во всяком случае, не ради того, чтобы вызвать ваше сочувствие, – улыбнулся Тан. – Я просто хотел от вас большего понимания.

– То есть я должен прекратить поиски правды, потому что таковой не существует?

– Вы поняли меня правильно.

– Я сразу уловил эту мысль и отвечу, что вы заблуждаетесь. В истории вашего отца есть правда, и она состоит в том, что он был невиновен. Человек, которого обвиняют в убийстве Майкла Оуэна, тоже невиновен, и это правда. Преступник все еще на свободе.

Тан глубоко вдохнул, чтобы не дать воли гневу. Этот человек просто не хотел ничего слышать или же водил его, Тана, за нос.

– Речь не об этом, как вы не понимаете, мистер Лейбовиц. Вина того человека доказана, следовательно, он виновен. Завтра начнется процесс, его приговорят к смерти и расстреляют. И тот, кто попытается этому помешать, подвергает себя смертельной опасности. В этом отношении в нашей стране ничего не изменилось.

– Вы хотите меня запугать?

– С чего вы так решили? – Этот вопрос Тан задал нарочито несерьезным тоном, который должен был окончательно сбить собеседника с толку. – Я просто хотел предупредить вас и вашего друга, комиссара полиции. Председатель комиссии по расследованию убийств – мой хороший знакомый, и он, конечно, не придет в восторг оттого, что один из его подчиненных действует против него. Вы оба очень рискуете, вы и этот, как там его… Чжан, кажется? – (От изумления Пол лишился дара речи.) – Я знал в Сычуани одного…

– Достаточно, – перебил он Тана. – Мы с комиссаром давно знакомы, и он успел рассказать мне о вашем общем прошлом.

«Главное, спокойствие, – повторял про себя Тан. – Главное, донести до рта этот кусочек утки. Эту дрожь в руках надо унять во что бы то ни стало. И тщательно все пережевать, потом запить… Как долго все это может продолжаться? Имеет ли такое преступление срок давности? И что вообще известно обо всем этом Полу Лейбовицу? Неужели Чжан рассказал ему о том случае в монастыре?» Тан не мог себе такого представить. Но если Чжан до сих пор его не выдал, с какой стати ему теперь давать волю языку перед этим иностранцем?

– И как давно вы дружите?

– Больше двадцати лет.

– О, это впечатляет… – Тан изобразил на лице восхищение.

– Чжан вам обо мне рассказывал, я надеюсь, только хорошее?

– Не так много, – покачал головой Тан. – Мы с ним очень давно не виделись. – Тан силился угадать, сказал ли гость правду или в очередной раз пустил в ход актерский талант, пытаясь сбить его с толку. – Уже не помню, когда мы встречались с ним в последний раз. Но мне было бы интересно поговорить с ним.

– Сомневаюсь, что эта встреча будет вам обоим приятна, – возразил Пол. – Ваши представления о правде, во всяком случае, совершенно расходятся.

– Вы в этом уверены?

– Абсолютно. Дэвид не лжец, я ему доверяю.

– Наши чувства часто бывают обманчивы.

– Вы циник. Я давно знаю Дэвида, у него нет причин мне лгать. Он один из самых честных людей, каких я только встречал в жизни. Кроме того, доверие – единственно возможный путь, у нас просто нет выбора.

– Вы идеалист. Я, к примеру, убежден совершенно в обратном: сомнение – вот наш единственный путь. И другого нет.

– Но Дэвид ни разу не давал мне повода в нем усомниться.

– Он китаец.

– Ну и что? Надеюсь, вы не имели в виду, что ни одному китайцу нельзя верить?

– Лично я не верю ни одному. Из моего поколения, по крайней мере.

– Это безумие. Абсурд!

– Вы меня как будто не слушали. То, что я вам рассказывал, – не сказка!

Тан осекся. Он должен держать себя в руках. Пол Лейбовиц явно не из тех, на кого можно повышать голос.

– Я понимаю, – кивнул Пол.

– Вы и представить себе не можете, сколько раз на моем веку ложь выдавалась за правду, а правда за ложь, – спокойно продолжил Тан. – Сколько раз дети предавали родителей, а ученики учителей. Сколько лучших друзей написали друг на друга доносы. Неужели нужно самому пережить все это, чтобы в это поверить?

– Нет, но культурная революция закончилась тридцать лет назад.

– Ну и что? Что такое тридцать лет? Меньше половины человеческой жизни! Кому довелось своими глазами видеть эту чистку, не забудет ее до конца своих дней. Никогда, вы слышите! И тот, кто отказался от собственного отца… – Тан снова осекся.

– Я понимаю, – после долгой паузы повторил Пол.

– Вы не понимаете, – в тон ему возразил Тан.

Он больше не мог скрыть волнения, воспоминания одолели его окончательно.

– Я пытаюсь понять, – поправился Пол. – И все-таки за последние тридцать лет Китай сильно изменился.

– Я тоже обратил на это внимание, – отозвался Тан. – Улицы стали шире, а дома выше.

– Вы серьезно?

– Разумеется, нет. Здесь ничего не меняется, поймите. Только американец может поверить в какие-то перемены. У каждого из нас свои тайны, ваш друг не исключение. А человеку, который от вас что-то скрывает, доверять нельзя.

– Пусть скрывает, если ему так хочется. Мне нет дела до его тайн.

– Вы шутите?

– Нет, не шучу.

– Да знаете ли вы, чем он занимался во время культурной революции?

– Конечно, он помогал крестьянам убирать урожай. Трудился с утра до вечера, чтобы доказать преданность делу революции, и расплачивается за это до сих пор. Он страдает от боли в колене, ревматизм.

– Ревматизм, значит? – повысив голос, переспросил Тан. – Чжана можно считать счастливцем, если его страдания ограничиваются этим.

– Что вы имеете в виду?

– Он не рассказывал вам, что был со мной в одной рабочей бригаде?

– Рассказывал.

– И о том, как мы с ним хорошо работали, тоже?

Пол недоуменно покачал головой. Он понятия не имел, чего добивается от него его могущественный собеседник. Тан облегченно вздохнул. Что ж, хорошо. По крайней мере, тот случай остался между ними. Он прикрыл глаза, вот он, миг победы. Еще немного – и независимое расследование убийства Майкла Оуэна закончится здесь, за столом, уставленным дорогими яствами. Стоит только рассказать Полу Лейбовицу о том, что тридцать лет назад произошло в монастыре в Сычуани. В его власти положить конец их долгой дружбе, камня на камне не оставить от доверчивости мистера Лейбовица. Здесь и сейчас. Окончательно убедить этого иностранца, что в Китае ничего не меняется.

– А о старом монахе из горного монастыря он вам тоже рассказывал?

XXIX

Пол чувствовал, что слабеет. Словно из тела вытекала жизненная энергия, и каждое движение, вдох, даже сама неподвижность давались все тяжелее. Он чувствовал, куда метит Тан, что история, на которую он намекает, не застольный анекдот. Он читал это в глазах Тана. Загоревшиеся в них холодные искорки не предвещали ничего хорошего. Равно как и нарочито задорный тон его голоса.

Пол подумывал было сказать ему, что уже знает эту историю, но воздержался. Он не хотел выглядеть трусом в собственных глазах. Надо набраться решимости, чтобы взглянуть правде в лицо. К тому же ему стало интересно, что такое скрывал от него Дэвид целых двадцать лет. Во имя их дружбы он обязан был это знать.

– Мы очень разозлились на монаха, который так долго не хотел нам открывать…

Пол догадался, чем все закончится. Тан дошел до того момента, когда они с Дэвидом остались в монастыре одни. История неумолимо неслась к страшному, неминуемому концу. Дэвид, его честный, неподкупный Дэвид бездействовал, когда на его глазах забивали насмерть беспомощного старика. И даже не бездействовал. Это он принес и протянул Тану орудие убийства, а потом столько лет замалчивал это страшное преступление. Дэвид, его честный Дэвид. Правда переполняла Пола, парализуя все мысли, доходя до самых потаенных уголков сознания. Правда. Пол ни на секунду не усомнился, что это она, как ни трудно было в нее поверить.

Почему же Дэвид сам не рассказал ему об этом? Что ему мешало? Стыд, муки совести, страх потерять друга? Неужели доверие между ними тоже было иллюзией? Что еще скрывал от него лучший друг? Пол не представлял себе, как в следующий раз посмотрит в глаза Чжану.

Доверие – непременное условие жизни, фундамент, на котором строятся человеческие отношения. Без него нет ни любви, ни дружбы. Разве не об этом говорила ему Кристина? Разочарование – риск, на который добровольно идет любящий. Жизнь без доверия во сто крат хуже любого разочарования.

Как будто доверие – это глупость.

Как будто у нас есть выбор.

«Почему я не с ней?» – думал Пол, вспоминая эти слова. Он чувствовал себя слабым, беспомощным и напрягал последние силы, чтобы скрыть это от Тана. Сейчас он как никогда любил Кристину. Он всегда ее любил, почему же не принимал так долго? Зачем столько лет сдерживал свои чувства и не потому ли теперь они хлынули с такой силой?

Тан выглядел счастливым и не пытался этого скрыть. Он смаковал каждую фразу, каждое мгновение победы. Что мог противопоставить этому Пол? Что в нем могло пересилить это страшное разочарование?

– Вы мне не верите? – спросил Тан, будто бы удивляясь его молчанию.

– Верю каждому слову. – Пол все еще не мог собраться с мыслями. – Но это ничего не меняет.

Последняя фраза вырвалась у него сама собой. Означала ли она подсознательное желание не дать Тану так просто восторжествовать? Хотел ли Пол тем самым защитить себя? Или это было правдой?

– То есть? – Тан глядел на него испытующе.

– Именно так, – подтвердил Пол. – Это не меняет моего отношения к Дэвиду. Я продолжаю доверять ему, как раньше.

Тан холодно рассмеялся:

– Я ошибся в вас, вы не идеалист. Вы обыкновенный жалкий трус. Вы только что узнали правду, но вам не хватает решительности ей следовать.

Пол не чувствовал в себе силы защищаться. В первый момент он возмутился и хотел было возразить Тану, но где-то в глубине души послышался еще один внутренний голос, который упрямо твердил, что, возможно, китаец не так уж и неправ. Где та граница, что отделяет веру в людей от глупой наивности и ребячливого упрямства?

– У Дэвида были свои причины замалчивать тот случай, – устало ответил он.

– Конечно, – согласился Тан. – Никто не лжет без причины.

Пол остановил взгляд на свече. Слезы подступили к глазам, готовые хлынуть в любую минуту.

– Извините, – сказал он. – Мне срочно нужно в туалет.

– Идите, конечно. – В голосе Тана послышалось пренебрежение. – Только вам придется подняться на второй этаж. Оба туалета на первом не работают.

На лестнице Пол не чувствовал под собой ног. Мышцы онемели, как будто он несколько недель провел в постели. Пол осторожно пересек столовую и прихожую и, цепляясь за золоченые перила, стал подниматься по лестнице.

Тан не объяснил ему дорогу. На втором этаже было множество дверей. За первой справа оказалась пустая комната без мебели. Следующая за ней вела в ванную без унитаза. Третья дверь стояла приоткрытой. За ней была спальня с окном во всю стену. На кровати лежала Аньи.

Она посмотрела на Пола выпученными от ужаса глазами, как на наемного убийцу, который заставит ее умолкнуть навсегда.

– Что вы здесь делаете?

Это вопрос вырвался у Пола сам собой.

– Немедленно закройте дверь! – выдавила сквозь зубы Аньи.

Пол переступил порог и закрыл дверь изнутри.

– Вы с ума сошли! – прошипела она. – Тан убьет нас обоих…

– Что вы здесь делаете?

– Уходите, пожалуйста! – Теперь она умоляла.

Пол испугался, взглянув ей в лицо:

– Давно вы здесь? – (Она не отвечала.) – Чего вы так боитесь?

– Если вы немедленно не уйдете, я позову на помощь, – пригрозила она.

– Какое отношение вы имеете к убийству Майкла Оуэна?

– Мистер Лейбовиц! – донесся снизу голос Тана. Аньи нырнула под одеяло и замерла. – Я забыл вам сказать. Туалет – вторая дверь с левой стороны.

Пол приоткрыл дверь, бросил через плечо «спасибо» и снова повернулся к Аньи.

– Немедленно уходите… – одними губами прошептала она.

– Я уйду не раньше, чем получу ответ на свой вопрос. – Пол угрожающе возвысил голос.

– Я не имею к этому никакого отношения.

– Я не верю вам. Тогда почему вы здесь?

– Этого вы не поймете.

– Так объясните мне.

– Не могу.

– В таком случае хотя бы скажите, что известно Тану о «Лотус метал»?

– Все.

– Это вы ему рассказали?

– Нет, – замотала она головой.

– Но вы знали о переговорах Майкла Оуэна с Ван Мином и «Лотус метал». Вы были с Оуэном в Пекине и Шанхае. Я видел вас вместе на фото, сделанном на стройке новой фабрики. От кого же еще Тан мог об этом узнать?

– Нет, нет, – упрямо повторила она. – Не от меня.

– Я верю вам, но от кого в таком случае?

– Не знаю. Но я никому об этом не рассказывала.

– Мистер Лейбовиц! – Теперь голос Тана звучал из прихожей.

– Уходите, прошу вас, – снова послышался умоляющий шепот Аньи. – Вас он, может, и отпустит, но меня не пощадит.

– Почему вы предали Майкла Оуэна?

– Я его не предавала.

– Разве вы не любили его?

– Любила.

– Кто еще знал о переговорах?

– Не имею ни малейшего понятия. Может, его отец?

– Отец?

– Да. Такое вполне можно предположить.

– Мистер Лейбовиц, куда вы запропастились?

Пол и Аньи затаили дыхание. На лестнице послышались шаги, которые вскоре стихли где-то на верхних ступеньках.

– Мистер Лейбовиц?

Теперь шаги удалялись по коридору в противоположном направлении. Тан успел заглянуть в несколько дверей, прежде чем повернул в нужную сторону.

Пол прижался к стене у входа. Дверная ручка медленно опустилась, потом приоткрылась дверь.

– Мистер Лейбовиц?

Лицо Аньи стало пепельно-серым, нижняя губа дрожала.

Тан вошел в комнату и увидел Пола.

– Решили поиграть со мной в прятки? – спросил он невозмутимо шутливым тоном. – Не могу представить себе, чтобы вы были знакомы. Аньи, мое сокровище, тебя очень побеспокоил мой гость? – (Она затрясла головой.) – Мистер Лейбовиц, чего вы хотите от моей подруги?

Пол перевел глаза сначала на него, потом на нее. Аньи скорчившись сидела на кровати.

– Ничего.

– Вы хотели ее о чем-то спросить?

– Нет.

– В таком случае я хотел бы просить вас покинуть ее спальню. У меня такое впечатление, что ваше присутствие здесь нежелательно.

Пол смотрел на Аньи, но она опустила глаза. Он вышел, сопровождаемый Таном.

– Туалет там, если он вам еще нужен.

Тан дождался его у подножия лестницы, а потом снова проводил за стол.

– Кто вам рассказал о переговорах Майкла Оуэна с «Лотус метал»? – спросил Пол, опускаясь на свое место.

– А почему это вам так интересно?

– Я хочу знать, кто предал Майкла Оуэна.

– По-моему, это совершенно не важно.

– Я так не считаю. Это был его отец? – (Тан не отвечал.) – Аньи?

– Я уже сказал вам, кто бы ни сделал это, это не имело никакого значения относительно последствий его действия. Этот человек лишний раз подтвердил главную истину моей жизни: никому нельзя доверять.

– Я не знаю большего циника, чем вы.

– В таком случае вы не удивитесь, если я скажу, что принимаю это ваше признание как комплимент.

– Зачем вы убили Майкла Оуэна?

– А вот это обвинение я должен с негодованием отвергнуть, – произнес Тан с чуть заметной иронией.

«Как можно быть настолько уверенным в себе? – недоумевал, глядя на него, Пол. – Что дает ему такую силу?»

– Но если уж вы убеждены, что убийца я, – как ни в чем не бывало продолжил Тан, – то и сами можете ответить на свой вопрос. Майкл вел переговоры с нашими конкурентами за моей спиной. Наше совместное предприятие оказалось на редкость прибыльным, но оно не могло функционировать без участия семьи Оуэн. Мне нужны были действующие договоры, контракты… А ведь это мотив, не так ли? Но я должен вам кое в чем признаться и прошу вас отнестись к моим словам со всей серьезностью. Итак, первое: я не убивал Майкла Оуэна. Второе: вопрос о том, что есть правда в данном случае, уже решен. Наконец, третье. Вас не пугает перспектива сражаться в гордом одиночестве против всего человечества? Или так не терпится стать мучеником правды?

– Я не один.

– Вы уверены?

– Да.

– Надеюсь, что так оно и есть.

– На что вы намекаете?

– А откуда вам известно, что у обвиняемого в убийстве Оуэна есть алиби? – спросил Тан вместо ответа.

– От жены обвиняемого. Миссис Оуэн уже говорила вам об этом.

– Вы лично разговаривали с этой женщиной?

– Нет, ее нашел мой друг Дэвид Чжан.

– Но вы присутствовали при их беседе?

– Нет. Ее содержание мне известно со слов Дэвида. А почему вы спрашиваете?

– А вы уверены, что Чжан рассказал вам всю правду?

Пол уже понял, куда клонит Тан. Возражение вырвалось немедленно:

– Конечно. С какой стати мне ему не доверять?

За кого его держит этот китаец? Даже если Пол и усомнился в честности Чжана, он сделает все, чтобы Тан об этом не узнал.

– Только мудрецы и полные глупцы никогда не меняют своей точки зрения, – отвечал Тан. – Что внушает вам эту уверенность? Что, если я в последний раз видел Чжана не далее как вчера, а не тридцать лет назад? Что, если он перешел на мою сторону, а вы этого не заметили?

Это было уже слишком. Пол поднялся, как будто хотел перегнуться через стол и схватить китайца за воротник. Стул за его спиной с грохотом упал на пол.

– В конце концов, это смешно! – Впервые за этот вечер он повысил голос.

– С чего же вы так разволновались в таком случае?

Пол молчал. Он больше не хотел иметь дела с этим человеком, который – в этом он вынужден был себе признаться – оказался ему не по зубам.

– Я пойду.

– Пожалуйста, я вас не задерживаю, – развел руками Тан. – Но с вашими знаниями вы далеко не уйдете.

– Опять угрожаете?

– Ничего подобного. Просто говорю что есть. Не переоценивайте свои возможности. Полосатая оса – еще не тигр.

– Еще одна китайская мудрость?

– Древняя, но до сих пор актуальная, – кивнул Тан. – Мой шофер отвезет вас, куда скажете.

– Спасибо, не стоит беспокоиться.

Неужели Тан всерьез допускал, что после такого разговора Пол сядет в машину к его водителю?

– Вызвать такси?

Это тоже могло оказаться ловушкой. Пол вспомнил предостережение Дэвида: ничего нельзя исключать. Главное выбраться отсюда. На улице он без труда поймает такси.

– Спасибо, я лучше пешком.

– Как угодно. Но отсюда до паромной переправы или до ближайшей железнодорожной станции путь неблизкий. И приятной прогулки не обещаю, учтите.

Пол пересек столовую, чувствуя на себе взгляд Тана. У входной двери он оглянулся: китаец смотрел на него со смешанным выражением удивления и жалости.

– Вы совершаете ошибку, мистер Лейбовиц.

Пол открыл дверь и молча вышел в ночь.

Даже в Китае ему еще не приходилось бывать в таком мрачном квартале. Широкие, безупречно мощенные улицы были безлюдны, многоквартирные дома обнесены заборами, по верху которых ершились густые спирали колючей проволоки. Проезжавшие время от времени мимо Пола «мерседесы» и «БМВ» исчезали в темных дворах, и за ними с жутким механическим зуммером задвигались ворота.

Часы показывали начало двенадцатого, а таксистов поблизости не наблюдалось. На ближайшем перекрестке Пол осмотрелся по сторонам в надежде разглядеть огни большого шоссе, но не увидел ничего, кроме тускло освещенных аллей да уходящих в темноту неприступных каменных заборов. Тогда он пошел наугад. Помня угрозы Тана, Пол постоянно озирался, но вокруг не было ни души. Мысли о недавней беседе вызывали почти физическое отвращение. Особенно тот цинично-задиристый тон, с каким хозяин особняка рассказывал о смерти монаха. Эта история возымела желаемое действие, Тан остался доволен. Как ни возмущался Пол, семена недоверия между ним и Дэвидом Чжаном были посеяны.

«Это ничего не меняет», – гордо заявил Пол, но чем больше размышлял о том, что сказал ему Тан, тем гадостнее становилось на душе. Он хотел протестовать против собственной подозрительности и недоверия, но… или он был слишком слаб, или эти чувства стали слишком сильны. Они развивались сами по себе, не нуждаясь во внешней подпитке, как ревность или мания преследования. Почему его друг так долго замалчивал, что давно знаком с Таном? Что он еще скрывает? Вот вопросы, которые, словно две занозы, застряли у Пола в голове.

«Доверие утрачивают безвозвратно», – гласило одно из оставшихся в памяти Пола изречений Конфуция.

Внезапно за спиной послышался шум мотора, и Пол оглянулся. В нескольких метрах от него остановилась темная «ауди», в которой сидели четверо мужчин. Пол хотел перейти на другую сторону улицы, но откуда ни возьмись появилась еще одна машина и понеслась на него. Пол оцепенел от ужаса. Автомобиль резко развернулся, заскочив на тротуар, и остановился прямо перед Полом. В мгновение ока дверца распахнулась, и Пол оказался в окружении множества молодых мужчин. Ждать помощи было неоткуда. Один из незнакомцев велел Полу сесть в «ауди». Он посоветовал воздержаться от «штучек» и вести себя благоразумно. В противном случае пригрозил прибегнуть к насилию.

Пол устроился на заднем сиденье. По обе стороны от него сели два мускулистых китайца. Полу завязали глаза, и автомобиль тронулся с места. В нос ударил острый запах. Пол вспомнил о Кристине и потерял сознание.

XXX

Он проснулся от боли: мозг будто пронзали острым штырем. При этом голову что-то сдавливало – неприятное ощущение, напомнившее Полу приступы мигрени, которыми он страдал во время болезни Джастина. Тогда Пол уединялся в темной спальне, и Джастин, вернувшись из школы, шел к нему. Он старался развлечь отца песнями или разными историями из книг или из жизни, а Полу не хватало духу признаться сыну, что невыносимей всего для него сейчас слышать этот звонкий детский голос.

Пол глотнул – рот и гортань совершенно пересохли. Стоило приоткрыть глаза – его ослепил свет, и боль обожгла с новой силой. Комната, где он лежал, была погружена в полумрак. Что же это такое? Полу потребовалось время, чтобы вспомнить недавние события: аллею, две машины, китайцев, которые завязали ему глаза, и ударивший в нос едкий запах. За этим мог стоять только Тан. Ведь это он не обещал Полу приятной прогулки.

– Что еще вам известно? – как бы мимоходом спросил его Тан во время ужина.

– Так я вам и сказал, – полусерьезно-полушутя отозвался Пол, с удовольствием наблюдая, как меняется в лице его собеседник.

Вероятно, он допустил ошибку. Не лучше ли было просто сказать правду: «Ничего. Я рассказал вам все, что знаю, больше добавить нечего»? Как можно быть таким легкомысленным? Кристина права…

Он попробовал сесть и застонал от боли. Кровь забилась в висках. Нужно было срочно принять таблетку. Пол испугался, что не выдержит, сдастся. Он оглядел комнату: ни унитаза, ни ведра. Только раковина в углу. Когда его вырвало, комната наполнилась удушающе-кислым запахом. Пол глубоко вдохнул несколько раз.

Его ложе представляло собой подобие топчана с невероятно жестким матрасом, на котором он едва мог лежать. Пол медленно поднялся. На нем был вчерашний вечерний костюм. Правда, похитители основательно вычистили карманы: исчез мобильник, бумажник, документы. Кроме того, отсутствовал брючный ремень и шнурки на ботинках. На деревянном столике рядом с кроватью стояла пластиковая бутылка с водой и миска с рисом. Пол протянул руку и жадно припал к бутылке.

Помещение, в котором он находился, напоминало тюремную камеру. На противоположной стене под самым потолком белело одно-единственное зарешеченное окошко. Металлическая дверь была снабжена выдвижной решеткой. Пол схватился за нее обеими руками, потряс, прокричал несколько раз: «Эй! Кто-нибудь!» – но ответа не получил. Тогда он приставил единственный стул к стене и выглянул в окно. Очевидно, камера располагалась под землей. В верхней части просвета мелькнул кусочек голубого неба шириной с ладонь. Приоткрыв стеклянную створку, Пол услышал шум автомобильного мотора и чьи-то шаркающие шаги. Неужели к нему так никто и не заглянет? Пол прислушался. Потом слез со стула и подошел к двери: никаких признаков жизни.

Куда же они его все-таки упекли? Вряд ли это государственная тюрьма, и уж тем более не гостиница. Он находился в подвале. Пол вспомнил о подвалах в здании полицейского управления, где, по рассказам Дэвида, обвиняемых принуждали к признанию. Пыткой, в случае необходимости.

Как ни странно, эта мысль ничуть его не испугала. Возможно, все дело было в недостатке фантазии. Ведь страх, если только он не обусловлен личным травматическим опытом, есть не что иное, как порождение разгулявшейся фантазии. Этим Пол часто утешал Джастина, который боялся темноты. «Ты просто воображаешь себе, что может с тобой случиться. А кто не умеет воображать, не боится».

Пол вспомнил Майкла Оуэна. Возможно, тот до конца не представлял себе, как далеко может зайти его противник.

Мысли упорно возвращались к Дэвиду и давнишней трагедии в горном монастыре. Тан поведал ему эту историю во всех деталях и с такой изобразительной силой, что картины чужого прошлого буквально стояли у Пола перед глазами. Он видел разрушенный монастырь, каменный пол, усеянный оскверненными рукописями и книгами, марширующих по полям красных гвардейцев. Вот Дэвид подает Тану деревянный шест, который тот заносит над головой, и… Самое страшное, что Пол видел все это глазами равнодушного зрителя. Он не чувствовал ничего, кроме поднимавшегося изнутри холода. Нечто подобное было сразу после смерти Джастина, когда его сердце словно парализовало. Кошмарное, давящее онемение, которое приносило некоторое облегчение, но только поначалу. Пол приложил тогда немало усилий, чтобы вырваться из этой душевной комы, и теперь совсем не хотел в нее возвращаться. Но стоило только подумать о Дэвиде, как внутри словно разверзалась черная пропасть. Ни ненависти, ни горя, ни разочарования, как будто ничего этого и не было.

Пол сел на кровати, прислонился к бетонной стене и прикрыл глаза в надежде, что боль хоть немного отпустит. Откуда-то, словно из другой жизни, доносился шум автомобильного мотора, шаги, иногда даже голоса. Но вскоре все стихло.

Снаружи стемнело, когда в замке повернули ключ. Дверь открылась, металлическая решетка отъехала в сторону, щелкнул выключатель. В камеру вошли двое мужчин. В руках одного был поднос, на котором стояла бутылка воды и миска с рисом и печеными овощами. Другой держал жестяное ведро и рулон туалетной бумаги. На вопросы Пола вошедшие не прореагировали, на просьбу принести таблетки от головной боли ответили мрачным кивком. Один вышел и через пару минут вернулся с упаковкой аспирина, после чего камера погрузилась в темноту. Пол принял сразу четыре таблетки, свернулся на койке, поджав ноги к самому подбородку, и забылся коротким сном.

Его разбудили громкие мужские голоса, кто-то тряс его за плечо. Полу потребовалось время, чтобы понять: это не сон. Над ним стояли четверо здоровенных китайцев. Их деловые костюмы скорее подходили бизнесменам, нежели полицейским или бандитам. Один велел Полу одеться и следовать за ними.

Его повели по узкому темному коридору, потом втолкнули в тесный лифт, где едва хватило места его конвоирам. Когда кабинка захлопнулась, Полу почудился тот же химический запах, который оглушил его в машине. Пол чувствовал, как напряглись мускулистые тела окружавших его мужчин; несвежее дыхание одного из них касалось его лица. Впервые Пол осознал свою беспомощность. Китайцы пялились на него самым бесстыдным образом. Несколько раз он встречал их взгляды, совершенно непроницаемые и ничего не говорящие об их намерениях.

Комната, в которую его проводили, походила на номер в китайском отеле средней руки. У огромного окна стояли два дивана с потертой коричневой обивкой. Светлые обои были местами заляпаны, стол и пластиковые цветы в вазе покрыты слоем пыли. Часы на стене показывали чуть больше половины шестого. За письменным столом, заваленным бумагами, сидел мужчина. Он коротко взглянул на вошедших и снова склонился над папкой. Конвоиры указали Полу на стул, покинули помещение и закрыли дверь.

Поскольку мужчина за столом не обращал на него никакого внимания, Пол решил начать беседу первым.

– Кто вы? – спросил он. – Чего вы от меня хотите?

Он хотел выглядеть возмущенным, но голос сорвался. Пол услышал, как жалостливо прозвучали его вопросы.

Мужчина оторвался от бумаг, но лишь на секунду.

– Почему вы держите меня взаперти?

На этот раз он поднял голову и остановил на Поле взгляд, не изменившись в лице.

– Вы работаете на Виктора Тана? – задал еще один вопрос Пол.

Мужчина захлопнул папку, отложил ее в сторону, слегка наклонился вперед и пристально посмотрел Полу в глаза.

– Я должен кое-что разъяснить вам в самом начале нашей беседы, господин Лейбовиц, – сказал он. – Здесь вопросы задаю только я. Вы меня поняли? Вы можете молчать или отвечать на них, это ваше дело. Но в ваших интересах последнее.

Пол повернулся к окну, стараясь не показывать страха. Его собеседник мало походил на людей Тана, какими Пол их, по крайней мере, себе представлял. Но и на комиссара полиции тоже. Китайские чиновники не вели себя так развязно с иностранцами. Ему было не больше сорока лет, деловой костюм и безупречный мандаринский. Скорее всего, пекинец.

– Вы проникли в квартиру Майкла Оуэна в Гонконге, – сказал мужчина, откинувшись на спинку стула, – и похитили оттуда важные улики, в их числе мобильный телефон и жесткий диск.

У Пола перехватило дыхание.

– Зачем вы это сделали? – услышал он вопрос китайца.

– Откуда вам это известно? – вырвалось у Пола.

О мобильнике и жестком диске знали только Дэвид и Кристина, но никто из них не мог выдать его полиции или Тану. Или все-таки?..

– Я вижу, вы меня не поняли, – медленно произнес китаец. – Или молчать, или отвечать.

– Это Дэвид? Дэвид Чжан рассказал вам об этом?

Тень улыбки пробежала по лицу его собеседника.

– Даже если и так, какое это теперь имеет значение? Вы совершили кражу, мистер Лейбовиц. Зачем?

Вопросы в голове так и роились: «Кто этот человек? Откуда он знает Дэвида?»

Между тем мужчина продолжил:

– На что вы живете в Гонконге?

– Это вас…

– На что вы живете?

– На проценты от моих сбережений.

Пол тут же возненавидел себя за эти слова. Не надо давать этому типу запугать себя.

– Почему вас так интересует убийство Майкла Оуэна?

Пол молчал. Пока этот человек не представится, он не произнесет ни слова.

– Вы были знакомы с Ричардом Оуэном раньше? Это по его поручению вы наводили справки о его сыне?

Пол прикрыл глаза. Главное, не подавать вида, что он чего-то боится.

– Господин Лейбовиц, вы совершили ошибку.

Эту фразу он уже слышал вчера вечером. Теперь Пол почти не сомневался, что за всем этим стоит Виктор Тан.

Он затряс головой:

– Я не стану разговаривать с вами, пока вы не скажете мне, кто вы.

Мужчина посмотрел на него оценивающе, как будто прикидывал, насколько Пол серьезен. Потом встал, обошел вокруг стола. Пол внутренне съежился, будто в ожидании удара, но мужчина открыл дверь, крикнул сопровождающих, которые поджидали снаружи, и исчез в соседней комнате. Пола снова отвели в подвал.

Он лежал на койке и смотрел в потолок. Головная боль утихла, теперь подрагивало левое веко. Чего хотел от него Тан? Какую роль играл в этой истории Ричард Оуэн? По словам Аньи, он вполне мог выдать Тану собственного сына. Но стоит ли ей верить? Похоже, Пол напрочь утратил способность отличать правду от лжи.

Мимо окна проезжали машины, визжали тормоза, в стекло летел гравий. Пол подошел к окну и забрался на стул. Несколько человек разговаривали снаружи. Пол различил не только голос того китайца, который недавно его допрашивал, но и – он не поверил своим ушам – Тана и Дэвида. Они стояли слишком далеко, он не разбирал отдельных слов, но неповторимую певучую интонацию Дэвида уловил безошибочно. А тот, кто спорил с Чжаном, был, несомненно, Виктор Тан. Голоса быстро удалялись, скоро все стихло.

Пол прижал лицо к стеклу и несколько раз прокричал имя своего друга, а потом изо всей силы ударил в раму кулаком.

Весь следующий час он беспокойно бродил по камере. Время от времени снова становился на стул, прислушивался, тряс металлическую решетку на двери, вцепившись в нее руками. Или бился головой о серый шкаф рядом с мойкой, пока на металлической стенке не образовалась вмятина. Воображение снова разыгралось, с ним вернулся и страх. Пол ощущал свою беспомощность почти физически. У него кружилась голова, воздуха не хватало, в левой половине груди покалывало.

Пол лег на кровать и попытался успокоиться, сосредоточиться на дыхании, как учил Дэвид. Спустя некоторое время сердце забилось в привычном ритме. Час проходил за часом, снаружи уже темнело, а Пол все боролся с мыслью о том, что его предал Дэвид. Потом снаружи зажглись фонари, и робкий одинокий луч прорезал темноту его камеры.

В этот момент раздались шаги и голоса в коридоре. Дверь вместе с решеткой распахнулась. Вошли двое мужчин, за ними третий, который включил свет.

Это был Дэвид.

Пол вздрогнул. Сколько раз за прошедшие сутки представлял он себе их встречу. И вот она произошла. Дэвид молча смотрел ему в глаза. Он попытался улыбнуться, но Пол ему не ответил. Он все еще ничего не чувствовал, как будто стоял перед стеной. Осознав это, Пол испугался. Что означает эта холодность?

Дэвид сделал шаг к нему, Пол отступил.

– Оставайся, где стоишь, – прошептал он. – Чего ты хочешь?

– Что с тобой? – удивленно спросил Чжан. – Я пришел забрать тебя отсюда.

– Забрать? – недоверчиво повторил Пол. – Что вам от меня нужно?

– Кому это «вам»?

– Тебе и Тану.

– Мне и Тану? Ты с ума сошел? Да как ты только мог подумать, что я…

– Как я мог подумать? Один раз ты уже был его подельником.

– То есть?

– Не притворяйся. Тан мне все рассказал, – презрительно бросил Пол. – О монастыре, монахе… О том, как услужливо ты подал ему шест.

Пол слышал свой голос будто бы со стороны и сам удивлялся тому, что говорил.

Дэвид схватился за голову, его узкие глаза расширились, рот раскрылся. Пол никогда не видел такого взгляда. Стоявший перед ним человек словно обрушился внутрь себя, как профессионально взорванное высотное здание. Некоторое время Чжан не знал, что ему делать, и то садился на стул, то будто хотел выйти. Наконец он попросил своих спутников оставить их с Полем наедине и закрыть дверь.

Дэвид сел за стол, уронив голову на руки. В нависшей тишине Пол слышал его дыхание.

– Мне жаль, что ты узнал это не от меня, – произнес Чжан.

– Мне тоже. – Собственный голос показался Полу чужим. – Почему ты не рассказал мне об этом раньше?

– Не знаю, – не поднимая глаз, ответил Дэвид.

– Ты не знаешь? – повысив голос, переспросил Пол. Дэвид не просто вел себя как трус, его ответ звучал как неприкрытое оскорбление. – Не знаешь? Сколько раз мы с тобой на кухне говорили о культурной революции? Я спрашивал тебя, и ты мне рассказывал, что тебе пришлось пережить. Но самое главное ты от меня утаил.

– Да, это так.

– Ты говорил о преступлениях, которые совершались тогда и которые до сих пор тревожат сон многих. И как важно помнить об этом, на что китайцам не всегда хватает мужества. Это твои слова?

– Да.

– О Дэвид! – вздохнул Пол. – Трусы всегда немы. Я видел твое возмущение и верил тебе. Каждому слову! – Пол слышал, что еще немного – и он сорвется. – И вот ты оказался одним из них. Одним из убийц, из молчунов. – Пол встал за спиной Чжана. Казалось, еще секунда – и он набросится на него сзади. – Я надеюсь, Мэй об этом знает?

– Нет. Никто не знает.

– Даже твоя жена? Дэвид, как ты можешь жить в такой лжи? Ты засыпаешь с ней рядом каждый вечер и просыпаешься каждое утро, и ты ничего не сказал ей об этом убийстве? – Пол не ждал ответов на свои вопросы, поэтому сразу продолжил: – А твой сын? Как ты собираешься с ним объясняться? А теперь ты еще утверждаешь, что действуешь не по поручению Тана? – (Дэвид молчал.) – Откуда мне знать, что это не обман? «Доверие теряется раз и навсегда» – не так ли учил ваш Конфуций?

– Да.

Пол повернулся и, навалившись всем своим весом, ударил в дверцу шкафа, так что та, соскочив с петель, с грохотом упала на пол. Потом в ярости пнул ее ногой, еще и еще раз, отбросив в дальний угол. После чего схватил табуретку возле раковины и изо всей силы ударил ею о стену. Обломки разлетелись по всей комнате.

На очереди были стол и дверь. Дэвид застыл посреди помещения с ножкой табуретки в руке. Внезапно его внимание привлекла лампочка, свисавшая с потолка. Раздался грохот – и комната погрузилась в темноту. Лишь спустя некоторое время глаза Пола смогли различить фигуру Чжана, сидевшего за столом все в той же позе.

Пол огляделся. Как ни пугал его вид разгромленного узилища, а на душе заметно полегчало. Прошел сковывавший чувства паралич. Ярость пробудила его к жизни.

– Почему ты мне ничего не сказал? – одними губами повторил Пол.

– Я не знаю, – так же беззвучно ответил Чжан.

– Может, я чего-то не расслышал? – Теперь в его голосе слышалась насмешка. – Может, ты намекал, а я тебя не понял?

– Нет.

Пол опустился на койку и обхватил голову руками. Дэвид издал тихий звук – не то вздохнул, не то всхлипнул. Потом оба долго сидели в тишине, пока Дэвид вдруг не вскочил. В темноте Пол различал контуры его хлипкого тела.

– Я сделал все, чтобы забыть об этом, – прошептал он. – Как будто этого никогда не было. Над моей жизнью словно нависла тень, но я не замечал ее. Или не хотел замечать. Пока не услышал ее шепот. В памяти всплывали картины, слова. Я даже чувствовал запах плесени, которым веяло от стен старого монастыря. Но я не говорил об этом, я стыдился. Неужели ты меня не понимаешь?

Дэвид поднялся со стула, несколько раз прошелся из угла в угол по комнате и сел на койку. В этот момент он и сам был похож на тень – жалкий, скорчившийся сгусток мрака.

– Как я только мог это сделать?

– Я спрашиваю себя об этом же.

Эта фраза вырвалась у Пола сама собой, и он тут же пожалел о ней. Кто он такой, в конце концов, чтобы обвинять Дэвида? Еще не известно, как бы он повел себя на его месте. Но Пола возмущало не то, что произошло в монастыре. Почему Дэвид так и не набрался мужества рассказать об этом и что еще он может от него скрывать?

Но Дэвид будто не расслышал его замечания и продолжал рассуждать о своем:

– Как я только мог вот так пойти у него на поводу? И ничто во мне не запротестовало, не возмутилось? Раньше мне казалось, что люди испытывают страх только перед внешней угрозой – родителями, учителями, партией, Великим председателем. Но теперь я думаю, что прежде всего мы должны бояться самих себя.

– Что за скелеты ты еще прячешь в шкафу?

Дэвид кивнул:

– Был еще старик Ху, повар нашей рабочей бригады, который имел привычку приправлять свой суп душистым перцем. Красные гвардейцы забили его насмерть, ведь все должны есть одинаковый суп.

– Ты тоже участвовал в этом?

– Нет. Я только стоял и смотрел. Я думал, он заслужил такое наказание. Ведь все должны есть одинаковый суп.

– Его убили из-за нескольких горошин душистого перца?

– Да. С тех пор я не могу добавить в суп перца, без того чтобы не вспомнить о старике Ху. Такие длинные тени отбрасывает прошлое.

«Китай – страна шепчущихся теней, – подумалось Полу. – Одна из них накрыла их всех. Как получилось, что я не замечал ее до сих пор?»

– Я думал, что знаю тебя, – прошептал он.

– Это так, – отозвался Дэвид, – насколько один человек может знать другого. Но у каждого из нас есть свои тайны.

Они сидели рядом на койке. Полу хотелось взять Дэвида за руку, но он не решался.

– Может, будем двигаться потихоньку из этого подвала? – робко предложил Чжан.

– Куда?

– Куда скажешь. – Дэвид вздохнул. – Ты свободный человек, поезжай в Гонконг. Открой бутылку шампанского, которая стоит у тебя в холодильнике.

– А что с Таном?

– Они арестовали его вчера вечером, всю ночь допрашивали, а утром привезли сюда. Он в соседнем корпусе.

– Кто это – «они»?

– Служба госбезопасности. Это их тюрьма. Мы в Шэньчжэне, неподалеку от аэропорта.

– Но при чем здесь служба безопасности?

– Когда позавчера ты отправлялся на встречу с Оуэнами, я висел на телефоне, помнишь?

– Да.

– Я разговаривал с одним приятелем из министерства экономики. Он сообщил мне, что «Лотус метал» – предприятие Майкла Оуэна, которое управлялось через коммерческого директора. Когда я рассказал ему, что Майкл Оуэн убит, он пришел в ярость. Через десять минут мне перезвонил знакомый из службы госбезопасности, который занимается там совместными предприятиями. У него как раз сидел Ван Мин, он зашел в министерство по какому-то своему делу. Он тоже ничего не знал о смерти Оуэна и удивлялся, что тот вот уже несколько дней не дает о себе знать. Можешь себе представить, как они отреагировали на известие о его убийстве? Они ведь возлагали большие надежды на это сотрудничество. Ван Мин так разгорячился, что уже через несколько минут сидел в офисе министра и требовал разрешение на полицейский рейд.

– И что было потом?

– Они попросили меня доставить им в Шэньчжэнь все те вещи, что ты нашел в его квартире: жесткий диск, мобильник, карты памяти.

– Я думал, штаб-квартира службы безопасности в Пекине, – удивился Пол.

– Так оно и есть. Но на этот раз несколько сотрудников прилетели в Шэньчжэнь вместе с Ван Мином. События развивались быстро. Ты вышел из дому в начале двенадцатого, чтобы успеть повидаться с Кристиной. В половине первого я закончил говорить с Пекином, а в полчетвертого они уже сидели в самолете. В полвосьмого или чуть позже мы с ними встретились в отеле «Шангри-Ла», неподалеку от вокзала, в Шэньчжэне. Их делегация наполовину состояла из криминалистов и компьютерщиков, так что через полчаса мы имели доступ ко всем файлам Майкла Оуэна.

– И что вам это дало?

– Что нам это дало? Почти все доказательства и улики по делу. У меня такое чувство, что все мы ошибались относительно Майкла Оуэна. Тан, по крайней мере, точно его недооценил.

– Что ты имеешь в виду?

– Переговоры с «Лотус метал» он вел очень умело. Это предприятие было для него гораздо выгоднее, чем сотрудничество с Таном. Оуэн просчитывал каждый свой шаг, а когда Тан стал его запугивать, по крайне мере пытаться, начал тщательно сохранять каждую угрозу, документировать каждый имейл.

– Неужели Тан оказался настолько глуп, что посылал ему письма с угрозами?

– В общем, да. Он чувствовал себя неуязвимым благодаря связям в полиции, муниципалитете и шэньчжэньском парткоме. Он и представить себе не мог, что кто-то решится на его арест. Но коробочка с картами оказалась еще интереснее, чем жесткий диск.

– И что там?

– Это оказались сим-карты от мобильных телефонов. У Оуэна их было два, и все разговоры записаны на картах памяти. За десять дней до убийства Тан звонил ему шесть раз. Он угрожал и Оуэну, и Аньи.

– И как реагировал на его угрозы Оуэн?

– Не принимал их всерьез. Признаюсь, мне взгрустнулось, после того как я прослушал все их беседы. Эти двое разговаривали на разных языках. Даже не знаю, действительно ли они не понимали друг друга или только не хотели это делать. Оуэн упирал на юридическую сторону вопроса. В договорах с Таном имелся пункт, согласно которому Майкл сохранял за собой право расторгнуть сделку. Теперь он решил им воспользоваться, только и всего. «Если здесь что-то не так, можешь предъявить мне официальное обвинение», – писал он Тану. Ему и в голову не приходило, что его компаньон решится прибегнуть к насилию.

– И тогда вы подключили полицию? – продолжил его мысль Пол.

– Нет, – покачал головой Дэвид. – Вся следственная группа, включая руководителя, который допрашивал тебя сегодня утром, прилетела вчера из Пекина специальным рейсом.

– С чего это?

– Потому что они знают, каковы связи Тана в Шэньчжэне. Здесь его никто не осмелится арестовать.

– Даже если все улики будут против него? – удивился Пол.

– Полагаю, сами мы никому не решились бы показать эти материалы, – сказал Дэвид. – Мы и правда имели дело с могущественным противником. Нам в известной степени повезло.

– Настолько могущественным, что им заинтересовались в Пекине?

Дэвид кивнул:

– «Лотус метал» не совсем удачный объект для атаки. Эту фирму курирует министерство госбезопасности, а становиться у него на пути неразумно. Но главное – работа на публику. Арест Тана – показательная акция. «Убей курицу, чтобы отпугнуть обезьяну», – гласит еще одна китайская мудрость. Тан и есть та мертвая курица, которой будут пугать обезьян.

– И кто же эти обезьяны?

– Тысячи и тысячи Танов, крупных и не очень, которые бесчинствуют по всей стране, полагая, что «император далек, а горы высоки», – прекрасный афоризм эпохи Конфуция, кстати.

– И императору время от времени следует напоминать подданным, какие у него длинные руки, – догадался Пол.

– Именно так. Подожди, через неделю-другую мы прочитаем о Тане в газетах много чего интересного. Уже сегодня здесь были две команды с телевидения и множество репортеров из «Синьхуа», «Чайна дейли», «Пекин ньюс», «Шанхай дейли». Все крупные газеты готовят подробнейшие репортажи. Пекину эта история очень даже на руку. Она хорошо вписывается в третью кампанию по борьбе с коррупцией и наглядно демонстрирует, что правительство принимает самые решительные меры. Представить себе только, они арестовали не одного Тана, а все руководство компании. Ло и многие его коллеги из полицейского управления сегодня отстранены от службы. А кроме них – два партийных секретаря, множество руководителей отделов в муниципалитете, особенно близких Тану, и правая рука мэра. И этим дело не закончится, я тебе обещаю. Ты знаешь, как проходят в Китае политические кампании и как у нас работает пропаганда. Термин «чистки» устарел, но суть мало изменилась.

– А я зачем им понадобился?

– Прежде всего, они хотели тебя спрятать. Они должны были знать наверняка, что Тан не причинит тебе вреда.

– Но почему в таком случае они так грубо со мной обращались? Разве нельзя было вежливо попросить пройти за ними в подвал?

– По той же самой причине, по которой меня среди ночи потащили на допрос, – кивнул Чжан, – и не отпускали, пока я не передал им все наши материалы, пока не прослушал вместе с ними телефонные разговоры Тана и не просмотрел диски. Они хотели удостовериться, что мы говорим правду и все это не очередная уловка Тана. Потому что они нам не верили. Потому что здесь никто никому не верит, и так было всегда.

XXXI

Было жарко, но не настолько, чтобы Элизабет Оуэн вспотела. Темно-синее небо над городом напоминало о холодных, но солнечных зимних днях в Висконсине. Даже грязно-серые облака, обычно висевшие над небоскребами и гаванью, рассеялись. В том, что касалось погоды, это был самый замечательный день за все время их пребывания в Гонконге.

Даже море изменило цвет. Здесь, в Юнсюване, вблизи порта, оно стало светло-бирюзовым, как на Гавайях. Элизабет радовалась в предвкушении встречи с Полом Лейбовицем и жалела, что муж отказался ее сопровождать. И с чего это Ричард так ополчился против этой поездки? В отеле он устроил ей сцену, отругал и предупредил строго-настрого, чтобы не смела верить ни единому слову Пола Лейбовица. Она не понимала, что Ричард имеет в виду, до сих пор все предположения Пола казались ей вполне правдоподобными. Может, Ричард подозревал их в любовной связи? Но она как будто не давала ему повода. Иногда Элизабет казалось, что ее муж боится Лейбовица, но любая попытка прояснить этот вопрос приводила Ричарда в ярость.

Через полчаса причалил паром. Элизабет сошла на берег в числе последних. Трап угрожающе раскачивался. Какой-то матрос предложил ей руку, но миссис Оуэн предпочла держаться за перила.

В каком странном месте она, однако, оказалась! Здесь не было небоскребов, только невзрачные сельские хижины, ни машин, ни дорог. В бухте покачивались на волнах рыбацкие лодки, пахло морем. За грядой холмов виднелись две трубы, из которых валил белый дым. Она побежала вдоль пирса, мимо аквариумов, где за мутными стеклами плавали рыбы, омары и морские огурцы; оставив слева зеленое здание с банкоматом, справа – нечто похожее на ржавый контейнер, в котором располагался полицейский участок. Дальше надо было повернуть.

Элизабет вышла к огородам, на которых трудились крестьяне. Позади тянулась гряда холмов – все, как и описывал Пол.

Подъем оказался крутой, так что Элизабет запыхалась, пока взобралась наверх. На скамейке в парке она присела отдохнуть. Потом свернула налево, еще раз налево, пока не увидела домик в глубине бамбуковой рощи. Она узнала его сразу, в зелени мерцали белые стены. На террасе был настоящий цветник – с розами, гибискусом, геранью, великолепными бугенвиллеями, красными, белыми и в крапинку, и деревьями плюмерии. Растения выглядели ухоженными – ни одного увядшего цветка, ни единого лепестка на красно-белом кафельном полу.

Пол увидел ее через окно на кухне и открыл дверь.

– Это вы? А я как раз приступил к приготовлениям.

– Я вас задерживаю?

– Нет, во имя всего святого, просто я боялся, что вы заблудитесь.

– Но вы так хорошо описали дорогу, хотя она и оказалась тяжелее, чем я думала. Вы действительно живете на отшибе, как настоящий отшельник.

– Я живу одиноко, но это не значит, что я отшельник, – поправил он ее, приглашая в дом. – Просто ненадолго решил уйти в себя.

– Ненадолго – это хорошо, – кивнула Элизабет. – И когда вы планируете вернуться в большой мир, если мне будет позволено спросить?

Тут Пол рассмеялся, и Элизабет пришло в голову, что она никогда не видела его таким. Он словно помолодел на пятнадцать лет. По крайней мере на десять.

– Хороший вопрос, но ответа на него я не знаю. Думаю, сам пойму, когда придет время.

– Как вы это поймете? – удивилась она.

– Как? – переспросил Пол и задумался. – А как мы вообще понимаем, когда подходит срок чего бы то ни было?

Вопрос из разряда риторических. Элизабет отметила про себя, что никогда не задумывалась об этом раньше.

– Ну… просто мы что-то планируем, а потом решаем, пришло время это сделать или нет, – предположила она.

– Возможно, – согласился Пол. – Но у меня до сих пор все было совсем иначе.

– Как же?

– Я слышал внутренний голос. Вы знаете, что это такое?

– Нет. Что вы имеете в виду?

– Что-то вроде шепота в голове или сердце, где-то глубоко-глубоко… И он подсказывает мне, что делать.

– Жаль, что я никогда не слышу его. – Элизабет смущенно улыбнулась.

– Тогда мне будет трудно вам это объяснить… Скажем так, он не даст мне упустить тот момент, когда придет пора вернуться.

– Но, мне кажется, вы уже вернулись. В большей степени, чем вам того хотелось бы.

Она рассчитывала, что он воспримет это как шутку, но Пол не смеялся. Он отложил в сторону нож, которым нарезал овощи, и посмотрел миссис Оуэн в глаза. Так пристально, что ей стало страшно.

– Возможно, вы правы. Я еще не думал об этом. Что ж, выходит, время пришло.

– У вас здесь так уютно, – поспешила сменить тему Элизабет. – Старинная китайская мебель и цветы повсюду… На террасе просто чудесно. Можно, я спущусь вниз? Я ужасно любопытна.

– Пожалуйста, а я пока приготовлю чай.

Миссис Оуэн прошла в гостиную и долго рассматривала китайские шкафы и цветы на столе и подоконниках. Все сверкало чистотой, как будто в доме успела поработать целая бригада филиппинских горничных. В прихожей она заметила детские резиновые сапожки.

– У вас есть дети, мистер Лейбовиц?

– Сын, – прокричал он из кухни.

– Но вы никогда о нем не рассказывали.

Она направилась к нему. Пол стоял за кухонной стойкой и чистил корень имбиря. В ответ на замечание миссис Оуэн он лишь равнодушно повел плечами.

– Как его зовут?

– Джастин.

– Необычное имя. И сколько ему лет?

Пол задумался, остановив взгляд на ее лице, как будто хотел прочитать у нее на лбу возраст своего сына.

«Вот они, мужчины, – подумалось Элизабет. – Забыл возраст собственного ребенка. Если бы не я, он вообще не вспомнил бы о его существовании. Ричард тоже никогда не мог сказать, сколько лет Майклу. Разве только приблизительно».

– Одиннадцать, – ответил Пол.

– Одиннадцать? Прекрасный возраст. И где же он сейчас, в школе?

– В школе? – переспросил Пол, как будто чему-то удивляясь. – Нет, он здесь.

– Здесь, в доме? – Элизабет не слышала ни детского голоса, ни какого-либо другого звука, выдававшего, что в доме, кроме них, еще кто-то есть. – Вы имеете в виду, он наверху?

– В общем… да, – Пол глядел куда-то мимо нее, загадочно улыбаясь, ее раздражение как будто его забавляло.

– Почему же он не спускается? Вы не хотите представить его мне? – Элизабет смотрела ему в лицо, но Пол ее не слышал. – Почему вы не хотите его мне представить? – повторила она.

– Знаете… он у меня очень нерешительный, робкий… Как только в дом приходит чужой человек, он сразу прячется.

– Как жаль, – разочарованно проговорила она.

– Возможно, он спустится сам… – поспешил успокоить ее Пол. – Иногда на него находит…

Он разлил чай и протянул чашку Элизабет. Потом с наслаждением понюхал пар над своей чашкой и сделал глоток.

– Не совсем вас понимаю, но будь по-вашему, – тихо сказала она. – Собственно, я здесь, потому что завтра утром мы улетаем в Америку и мне не хотелось покидать этот город, не повидавшись с вами. Я благодарю вас за все и прошу извинить меня и моего мужа.

– За что?

– Я оскорбила вас тогда, у Тана. Я думала, вы предали меня. Мне жаль.

– Ничего страшного. Ситуация сложилась довольно щекотливая для нас обоих. На вашем месте я повел бы себя так же.

– Мы с мужем многим вам обязаны. Если бы не вы и ваш друг, мы до сих пор вели бы дела с убийцей нашего сына.

Эти слова были Полу неприятны. Он глотнул чая и посмотрел в окно через ее голову.

– А что будет с совместным предприятием? – спросил он, чтобы сменить тему.

– Этого я не знаю. Муж сделает все возможное, чтобы поскорее продать нашу долю.

Пол вернулся к готовке. На кухонной стойке стояло множество мисочек с нарезанным репчатым луком, чесноком, ростками бамбука и другими приправами, незнакомыми ей. Как видно, гостей ожидалось много.

– Еще пара вопросов – и я оставлю вас в покое. – Миссис Оуэн со стуком поставила на стол пустую чашку. – Во-первых, что стало с человеком, которого обвиняли в убийстве Майкла?

– Он снова на свободе – вот все, что мне известно.

– А китайская подруга моего сына, как там ее?..

– Аньи?

– Да, Аньи. Ее тоже арестовали?

– Не знаю. А почему ее должны были арестовать?

– За сообщничество, конечно. Муж говорит, что только от нее Тан и мог узнать о переговорах, которые Майкл вел за его спиной. Она была с Майклом в Шанхае и Пекине. И она знала о Ван Мине.

– Так говорит ваш муж?

– Да, а почему вас это удивляет? Он совершенно убежден, что без этой Аньи здесь не обошлось. Кто еще мог выдать Майкла Тану?

– Этого я вам сказать не могу, – чуть слышно пробормотал Пол.

Он снова стал серьезным, каким она знала его раньше. Элизабет чувствовала, что он ускользает от нее, как угорь.

– У вас на этот счет свои подозрения?

Пол затряс головой, но Элизабет поняла: он что-то скрывает.

– Откуда мне знать, кто еще был посвящен в планы вашего сына?

– Мы тоже не слишком об этом информированы. Только она, насколько нам известно. Не считая, конечно, Ричарда.

Пол отвернулся и потер ладонями глаза. Должно быть, их щипало от лука.

– Что с вами, господин Лейбовиц? – не выдержала Элизабет. – Еще несколько дней тому назад вы объявили мне, что мой сын мертв. В чем же после этого вы так боитесь мне признаться?

Он все еще стоял спиной к ней, закрыв ладонями лицо.

– Вы понимаете, почему меня это так интересует, – продолжала она. – Если бы Тан узнал обо всем только после подписания договоров, Майкл до сих пор был бы жив.

– Вы не должны об этом думать! – Он резко повернулся к ней.

– Но почему?

– Потому что это ничего не изменит. Потому что никакое «если» не вернет вам вашего Майкла.

– Это я понимаю. – Элизабет как будто обескуражила его вспышка. – И тем не менее я хочу знать, кто его предал.

– Разве вам не достаточно, что мы нашли его убийцу? Правда имеет свою цену, миссис Оуэн, подчас высокую. Не каждому под силу ее заплатить.

– Вы плачете? Что с вами, мистер Лейбовиц?

– Это лук, миссис Оуэн, чертов лук…

Пол Лейбовиц был странным человеком, каждая их встреча лишь утверждала ее в этом мнении. Тем не менее его присутствие действовало на миссис Оуэн успокаивающе. Она с удовольствием задержалась бы здесь еще, рассказала бы ему о детстве Майкла, о розах, выращиванием которых он одно время увлекался, и об их доме в Милуоки, двери которого, конечно же, для Пола Лейбовица всегда открыты. Но Пол еще по телефону дал ей понять, что не располагает временем, потому что ждет гостей к ужину и намерен весь день провести на кухне. И сейчас, когда она сказала ему, что уходит, не задержал ее, не предложил еще чая, не позвал сына, чтобы тот попрощался с гостьей. Вместо этого Пол проводил ее до дверей, еще раз во всех подробностях объяснил дорогу, пожал руку и пожелал счастливого возвращения в Висконсин.

Элизабет снова поднялась на холм. Только сейчас ей бросилась в глаза буйная тропическая растительность по обе стороны тропинки. Трава и папоротники были метровой высоты, в листья на некоторых кустарниках и деревьях она могла бы завернуться, как в простыню. Кое-где тропинка зарастала, как будто природа все еще надеялась отвоевать у человека свое. Лианы обвивали стволы, грозя поглотить весь лес. Элизабет вдруг показалось, что и она может запросто стать их жертвой. Сейчас эта ветвь опустится, оплетется вокруг ее талии, сожмет, задушит листвой, высосет из нее все соки. Кошмар наяву, тем не менее миссис Оуэн стало не по себе. Она ускорила шаг и почти сбежала вниз по склону к деревне.

Здесь все ей было чужим: люди, еда, звуки, грязь под ногами, даже эта дикая, неукротимая в своем буйстве природа. Элизабет не терпелось попасть домой, в свой сад, на террасу, откуда можно любоваться розовыми кустами. Но предстояло многое сделать: организовать похороны Майкла, разобраться с его вещами, уладить формальности с квартирой. Быть может, только после этого она осознает по-настоящему, что его больше нет. Кроме того, предстояло помириться с Ричардом. Она оскорбила его незаслуженно. Ему, как и всем им, в эти дни пришлось нелегко.

Элизабет вспомнила, сколько вечеров провели она и Ричард в обществе Тана. Как могли они так обманываться на его счет? Виктор с Ричардом так хорошо понимали друг друга, просто кошмар какой-то, если подумать. Но как раз думать Элизабет не хотелось. Она прикрыла глаза, пытаясь почувствовать аромат цветов и летнего полдня, но воздух пах солью и морем. Тогда Элизабет постаралась сосредоточиться на Ричарде, его завтраках на террасе, обязательных утренних кругах в бассейне, прогулках по площадке для гольфа. Но и это у нее получилось плохо. Вместо приятных воспоминаний в голове снова и снова всплывало лицо Виктора Тана. Вот он поднимает бокал за здоровье Ричарда – после ужина они имели привычку выпивать бокал-другой виски. Смеялись. Горланили «My Way» в баре караоке. Картины сменяли одна другую, беззвучные, как в старом кино. Где же тот внутренний голос, о котором говорил Пол? Элизабет надеялась, что никогда его не услышит. Вряд ли он навел бы порядок в ее мыслях, скорее поверг бы в смятение окончательно.

Элизабет Оуэн не могла дождаться завтрашнего дня, когда они с Ричардом наконец поднимутся на борт самолета. Что бы ни ждало ее в Милуоки, там она точно знала, с кем имеет дело, кому следует доверять, а кому нет.

XXXII

Они появились незаметно. Четверо мужчин за соседним столиком, двое у двери и целая группа за большим круглым столом у выхода. Они ели и вели себя до странности спокойно. Виктор Тан обедал в «Золотом драконе» в компании новых поставщиков стали. Он был слишком занят разговором с будущими компаньонами, чтобы обращать внимание на то, что происходит в зале. И только когда расплатился и встал из-за стола, увидел, какое множество людей поднялось вместе с ним. И менеджер ресторана сразу как сквозь землю провалился. А ведь обычно так и увивался вокруг Тана, провожал до дверей и благодарил за щедрые чаевые. Официанты также предпочитали держаться на расстоянии. Все они смотрели куда-то в сторону, сдавленно улыбались, и ни один не удосужился даже подать ему куртку.

Возле гардероба путь ему заступили двое мужчин и велели следовать за ними на улицу. Кто бы ни стоял за всем этим, подумал Тан, он был уверен в своих действиях, если решился устроить такой спектакль в публичном месте.

У подъезда ожидала целая колонна лимузинов. В мгновение ока Тан оказался в незнакомом здании на окраине города. В этом здании, насколько ему было известно, располагалась штаб-квартира службы безопасности. И полицейские, похоже, были из Пекина, что не предвещало ничего хорошего. Но паниковать преждевременно. Тан взял себя в руки. Конечно, он допустил ошибку. Теперь нужно выяснить, кто его враги. Неужели Ван Мин со своим «Лотус метал»? Если это министерство решило призвать Тана к ответу, то они просчитались. Вместе с ним на скамье подсудимых должна оказаться бо́льшая часть партбюро и городского муниципалитета, а этого он просто не мог себе представить. Впрочем, и не старался особенно. Как только он поймет, кто из его противников решился на эту дурацкую шутку, тут же соберет силы для контрудара.

Его часы показывали начало одиннадцатого, когда лимузины подъехали к зданию. На верхних этажах горел свет, в то время как нижние оставались темными и безлюдными. В холле Тан и его спутники спотыкались о кучи строительного мусора.

Они поднялись по лестнице без перил и оказались в пустом полутемном коридоре, а потом в просторном кабинете с высокими потолками, вся меблировка которого состояла из красного кресла и пустого письменного стола со стулом. С потолка на черном шнуре свисала одинокая лампочка, на голых стенах не было даже обоев. И повсюду царило запустение, как в подлежащем сносу здании. Сопровождающие велели Тану подождать и оставили его одного. Он сел в кресло и сразу провалился, да так, что чуть не ударился задом о пол. Колени оказались почти на уровне подбородка. Теперь даже карлик, устроившись за письменным столом, смотрел бы на него сверху вниз. Тан собрался было подняться, когда в комнату вошел человек.

– Пожалуйста, без церемоний, – улыбнулся незнакомец, усаживаясь за письменный стол.

«Что ж, по крайней мере, он не лишен чувства юмора», – подумалось Тану, прежде чем он снова провалился в дурацкое красное кресло.

Мужчине, судя по всему, не было и сорока. Он долго смотрел на Тана, словно хотел пригвоздить взглядом к стенке. Но тот все еще не воспринимал его всерьез.

– Итак, Виктор Тан, – начал незнакомец, разделяя слова долгими паузами.

– Совершенно верно, это я, – отозвался Тан. – А кто вы?

– Меня зовут Вэнь, инспектор Вэнь, – представился мужчина. – Я сотрудник особого отдела министерства, и мне поручено вести дело против вас.

– Когда было возбуждено дело? – перебил его Тан.

– Официально вчера, неофициально гораздо раньше.

Было виновато это проклятое кресло или тон молодого человека показался ему не в меру самоуверенным, но Тану стало не по себе. Он так и заерзал, пытаясь принять более-менее удобное положение. Со стороны это, должно быть, смотрелось комично, с его-то длинными ногами.

– Могу я спросить, в чем меня обвиняют?

– Список длинный. Коррупция, взяточничество в особо крупных размерах. Растрата государственных денег, уклонение от уплаты налогов… убийство. – Вэнь сделал паузу перед последним словом.

– Но это абсурд, – пролепетал Тан. – Вы, должно быть, не представляете, с кем связались. Один мой звонок – и все это развеется, как кошмарный сон.

Инспектор вытащил из сумки мобильник, который у Тана забрали в машине, и бросил его на кресло.

– Сделайте одолжение, попытайте счастья. Нам будет очень интересно узнать, к кому вы обратитесь.

Тану сделалось жарко, хотя на лбу не выступило ни капли пота. Такого отпора он не ожидал. Очевидно, инспектор был птицей не того полета, что партийные бонзы и полицейские выскочки, с которыми до сих пор имел дело Тан. Вэнь прибыл из столицы и действовал с уверенностью человека, за спиной которого стояли серьезные силы. «Главное, найти верный тон, – лихорадочно рассуждал Тан. – Я должен дать понять этому типу, с кем он имеет дело».

– Инспектор Вэнь, что вам, собственно, обо мне известно? – как мог развязнее спросил он.

– Многое.

– Обо мне лично, я имею в виду.

– Вы родились в Чэнду в тысяча девятьсот пятьдесят втором году в семье офицера Народной армии…

– Все верно, – перебил его Тан. – Я состоял в красной гвардии, руководил рабочей бригадой во время культурной революции, а потом четыре года учился в Гарварде. Первый красногвардеец с дипломом престижного американского университета, вы в курсе?

Инспектор холодно кивнул. Похоже, слова Тана не произвели на него особого впечатления. «Он представитель совсем другого поколения, – успокаивал себя Тан, – слишком молод, чтобы понять, что это значит».

– Мой персональный марш-бросок, так сказать…

Ноль эмоций. Ни тени улыбки не промелькнуло на бесстрастном лице особиста.

– Когда начались экономические реформы, я основал здесь, в Шэньчжэне, десятки фирм. Я действовал по поручению правительства провинции Сычуань и заработал для страны сотни миллионов американских долларов.

Никакой реакции. Тан как будто разговаривал со стенкой. Эта беседа с самого начала пошла не в том направлении, Тан это чувствовал. Он хотел продемонстрировать свое превосходство перед столичным выскочкой, но вышло наоборот. Вдобавок это проклятое кресло, в котором он сидел сжавшись, с торчащими, как у четырнадцатилетнего подростка, коленками.

– Я стал одним из самых успешных китайских предпринимателей…

– Но избрали для этого не совсем законный путь, – перебил его Вэнь. – И поэтому вы здесь.

– Инспектор Вэнь, – Тан придал своему лицу иронично-шутливое выражение, – за каждым большим состоянием кроется преступление, вам знакома эта мудрость?

– Вот как? – Вэнь удивленно поднял брови.

– Знаете, кто это сказал?

– Председатель Мао? Президент Ху?

Тан глубоко вздохнул:

– Бальзак.

– Кто?

– Бальзак, французский писатель. Но забудем о нем.

Тан вздохнул еще раз. Каким образом он будет объясняться перед этим типом? Может, прочитать ему лекцию по истории для начала? Что за чушь эти его обвинения! Им придется попотеть, если они решили доказать причастность Тана к убийству американца. Мошенничество, взятки, растрата… Смех, да и только. В какой стране живет этот молодой человек? Экономические преобразования – эпоха золотой лихорадки, когда каждый берет сколько может и как может. И нет ни одной сверхдержавы, которая хотя бы однажды в своей истории не прошла эту фазу. Это время рыцарей удачи, спекулянтов, игроков по-крупному… И это такие, как Тан, вывели страну на передовые позиции. Иначе так и сидели бы в грязи да жевали кору, как северные корейцы. Или как, вы полагаете, инспектор, сколотили свои состояния все эти Ротшильды и Рокфеллеры? Работали за каждый цент, не разгибая спины? Свято блюли все договоры?

– Раз уж вы решили бороться с коррупцией, господин инспектор, вам придется арестовать всех чиновников и предпринимателей в этой стране. И все руководство партии.

– Мне поручено вести дело только против вас, господин Тан.

– Это чистая случайность, – объяснил Тан. – Сегодня я впал в немилость, завтра вы. Зачем вам это? Или вам поручено организовать показательный процесс?

– Показательный процесс? – переспросил Вэнь. – Если вы имеете в виду, что обвинения по вашему делу сфабрикованы и приговор известен заранее, то заблуждаетесь. Решать вашу судьбу будут независимые судьи.

– Вы серьезно? Да такое обвинение можно предъявить сотням тысяч, если не миллионам.

– Мне поручено заниматься только вами, – повторил инспектор. – Остальные меня не интересуют. – Он сделал паузу и ненатурально улыбнулся. – Может, начнем?

Под ногами Тана будто разверзлась бездна. О, эта улыбка… Он знал, что она предвещает. Он и сам улыбался так же, когда смотрел в глаза очередной своей жертве.

Этот допрос был только началом. Они наверняка успели обыскать его дом и офисы и арестовать его коммерческих директоров. Виктор Тан был низвергнут в пропасть. Он больше не принадлежал к числу тех, кто устанавливает правду, кто видоизменяет ее по своему усмотрению и может даже разобрать на отдельные части, чтобы потом собрать заново, уже на свой лад. Тан вспомнил отца. История повторяется. Толпа уже движется к рыночной площади, он слышит ее крики.

Лишь одно утешало его в этой ситуации. Инспектор Вэнь не был независимым следователем – лишь инструментом в руках властей предержащих. А власть иногда меняется.

В этот момент в комнату вошел еще один человек и, почтительно поклонившись, прошептал что-то на ухо Вэню. Некоторое время они совещались шепотом, но Тан не смог разобрать ни слова. Вошедший поминутно поднимал на Тана глаза. Так смотрят на собаку, гадая, укусит или нет. Ростом он был пониже инспектора и гораздо старше. Черты его лица показались Тану до странности знакомыми. Он поднялся, обошел вокруг письменного стола и, ни слова не говоря, заглянул в лицо мужчине. Определенно, они встречались, но где? И почему это так встревожило Тана, тем более в такую минуту?

– Мы знакомы? – (Мужчина кивнул.) – Но… я не помню…

– В монастыре, – резко произнес тот.

– В каком монастыре? Когда?

– Перед смертью.

– Чьей смертью?

– Моей. – Незнакомец вытянул руку, как будто замахнувшись для удара.

Черт, откуда этот странный, плесневелый запах? И этот звук, дрожью пробежавший по всему телу… Как будто кто-то ударил палкой по дереву.

– Моей, – повторил Дэвид Чжан. – И вашей.

XXXIII

Она хотела обойтись минимумом вещей, сбежать, оставив в прошлом ужас последних дней и ночей, практически бессонных. Она боялась расспросов, но больше всего – собственных нескромных ожиданий. Он позвонил ей еще утром, пригласил на ужин и спросил, не согласилась бы она после остаться у него на ночь. Если возникнет такое желание, разумеется. Его голос звучал непривычно весело, даже развязно, и поднял ей настроение на весь день. Ей тут же захотелось быть рядом с ним, посмотреть, что он сможет для нее сделать. Пусть даже немного, в любом случае она решила не поддаваться разочарованию.

Но лишь только она прошла бамбуковую рощу, открыла и снова заперла за собой садовую калитку и увидела дом с террасой, в душе пробудились старые чувства и желания, те самые, которые она так хотела оставить в Гонконге.

Пол превратил свой сад в волшебный лес. Зажженные вдоль всей террасы свечи распространяли аромат чайного дерева, на деревьях висели фонарики, ветви плюмерии обвивали светящиеся гирлянды. На столе, рядом с восьмисвечником, из ведерка со льдом торчала бутылка шампанского. Тут же была ваза с огромным букетом роз. Свет в доме не горел. Окна и двери стояли нараспашку. Она не видела свечей ни в гостиной, ни на кухне на подоконниках.

Пол лежал в шезлонге и делал вид, что спит. Но при ее появлении его веки чуть заметно приоткрылись, и он стал наблюдать за каждым ее движением. Ни один мужчина в жизни не устраивал ей такого праздника.

Но по-настоящему она оценила его старания, лишь когда подошла к столу и увидела не меньше дюжины пиал и мисочек с самыми изысканными лакомствами. Были здесь и баклажаны, и яйца с имбирем и горчицей, приготовленные по рецепту тысячелетней давности. Между ними лежали белые лепестки плюмерии и бугенвиллеи, словно вырезанные из красного шелка. И на двух тарелках мерцало еще по одной чайной свечке.

Когда Пол, неслышно поднявшись со своего ложа, подкрался к ней сзади, колени подкосились, словно ее впервые коснулась рука мужчины. Он приложил ладони к ее глазам. На какой-то момент она испугалась, что все это сон и сейчас она проснется в своей квартире в Ханхау перед мерцающим экраном телевизора. Потом она почувствовала его губы на своей шее, и по спине пробежал приятный холодок. Где он только научился так целоваться? Одним прикосновением он возвращает ее к жизни. Она хотела обернуться, но он поднял ее на руки, закружил по комнате, а потом, точно ребенка, понес на второй этаж. Положил на кровать, начал стаскивать с нее блузу и юбку. В спальне тоже горели свечи. Она следила за каждым его движением в их мерцающем свете. И как только поняла, что сегодня он полон сил, ей захотелось помочь ему: расстегнуть пуговицы на блузе, снять ремешок, бюстгалтер. Но он отвел ее руки в стороны.

Он едва касался ее кожи, но ее переполняла такая страсть, что, казалось, сердце не выдержит и разорвется, если он немедленно не оставит ее в покое. Как он только мог так долго себя сдерживать? Когда он покрывал ее тело поцелуями, его язык порхал, как бабочка.

Она едва не потеряла сознание. Счастье накатывало волнами, одна за другой, и они сметали все на своем пути и уносили ее в мир, где на все вопросы имелся один-единственный ответ. До сих пор она даже не подозревала о существовании этого мира, и ей совсем не хотелось его покидать. Она чувствовала себя бесконечно слабой и в то же время никогда еще не была так полна сил.

Она обняла Пола в твердой уверенности, что никогда больше его не отпустит. Она чувствовала, как он смеется в ее объятиях, а когда, осторожно обхватив ладонями, приблизила к себе его лицо, то увидела, что он смеется и плачет одновременно. Он поднялся и на руках вынес ее в сад, где почти все свечи уже догорели. Он бережно посадил ее на стул, вернулся в дом и принес оттуда два купальных халата и коробку со свечами. Свечи расставил вдоль террасы и зажигал их одну за другой, пока весь сад не засиял снова. Потом принес из кухни теплый рис, открыл шампанское и протянул ей бокал. Еще один поцелуй в шею – и сердце едва не выскочило из груди.

– Ты сводишь меня с ума, – прошептала она. – Давай любоваться свечами, иначе они сгорят без нас.

– Жаль, – отвечал он. – Это последний ящик.

Она поцеловала его в лоб.

Пол принялся кормить ее фаршированными баклажанами. Осторожно брал палочками кусочек, подносил к ее рту, а потом наблюдал, как она его пережевывает и проглатывает. Потом настал черед курицы под лимонным соусом, холодной утки с тофу и семью пряностями. Она знала, что Пол – хороший повар, но такой стряпни не пробовала никогда.

– Невероятно! – Кристина закатила глаза. – Ты, наверное, целый день провел на кухне.

Пол довольно улыбнулся, подлил ей шампанского и поднял бокал.

– За что пьем? – спросила Кристина.

– За тебя.

– Почему за меня?

– Потому что я хочу отблагодарить тебя.

– Но за что?

– За твою любовь… И за доверие, которое есть глупость, и за то, что у тебя не было выбора. Когда ты однажды сказала мне это, я не поверил. Тогда я думал, выбор есть всегда.

– А теперь?

Пол глотнул шампанского, склонил голову набок и серьезно посмотрел на нее:

– А теперь я думаю, ты была права. Твои слова пришли мне в голову во время ужина с Виктором Таном, и я так затосковал, что даже процитировал тебя.

– Он понял, о чем ты говорил?

– Прекрасно понял. Более того, он согласен с тем, что выбора нет. С той только разницей, что единственно возможным вариантом считает недоверие.

Кристина вспомнила о своем брате, и об отце, и об отце Тана, историю которого Пол вчера рассказал ей по телефону.

– Это очень по-китайски, – кивнула она.

– Тан говорил то же.

– То есть?

– Что не станет доверять ни одному китайцу своего поколения.

– Здесь я с ним согласна. Если нам и не предоставляется выбора, то только в любви.

Кристина слушала, что Пол еще говорил о Тане, и пыталась представить себе его мир: особняк с прислугой, золотые клюшки для гольфа, – но у нее ничего не получалось. Как будто речь шла о сказочном подземном королевстве, а не о доме в жилом квартале в часе езды отсюда. То, что она слышала, пугало ее и в то же время совершенно не трогало. Эта история возбуждала ее любопытство лишь в той мере, в какой была связана с Полом. Ни Тан, ни Оуэны, в сущности, ее не интересовали. И лишь когда Пол заговорил о древнем монастыре в горах, она насторожилась. Она видела, как тяжело было Полу закончить свой рассказ.

Потом сказочный лес погрузился в тишину.

– Почему он никогда не рассказывал мне об этом? – вполголоса спросил Пол.

Он запрокинул голову и посмотрел в звездное небо, как будто надеялся прочитать там ответ.

Кристина удивилась его вопросу. Неужели он и в самом деле не мог понять, почему Дэвид никогда не делился с ним этими воспоминаниями?

– Пол, твой друг очень стыдился своего поступка… Кроме того, ты знаешь, как трудно бывает выбрать время… И когда ты его наконец находишь, а потом упускаешь, каждая минута жизни превращается в маленькую ложь… И они накладываются одна на другую, и однажды наступает момент, когда говорить об этом становится просто невозможно. Неужели тебе незнакомо это чувство? Ты уверен, что повел бы себя иначе на его месте?

Пол все еще смотрел в небо.

– Нет, – ответил он, не взглянув на нее. – Но Конфуций считал, что доверие утрачивается раз и навсегда. Ты не согласна?

– Прекрати! – Она закатила глаза. – Даже мудрецы иногда ошибаются.

– Хм… Ну, тогда я подумаю.

– Пол, прощают не умом, а сердцем.

Он улыбнулся:

– Но и сердцу нужно время.

– Да, сердцу особенно, – согласилась она.

Пол кивнул, и они снова замолчали.

– О чем ты думаешь? – спросила Кристина.

– Об Элизабет Оуэн. Она сегодня была здесь, чтобы отблагодарить меня. Странно, но, когда она ушла, меня мучила совесть.

– И это после того, что ты для нее сделал?

– Да.

– Почему, как ты думаешь?

– Мне кажется, я должен был сказать ей, что Майкла предал ее муж.

– То есть?

– Она думает, что это сделала Аньи.

– Я тоже думала бы так на ее месте.

– Но ведь это неправда! – возмутился Пол.

– И ты всерьез полагаешь, что она этого не понимает? – удивилась Кристина.

– Не понимает.

– Пол, Элизабет Оуэн совсем не глупая женщина. И она прекрасно знает, кто есть кто. Но ты не сможешь открыть глаза на правду тому, кто не хочет ее видеть. Кроме того, это их с Ричардом проблемы, тебя они не касаются.

Пол вздохнул:

– Ты такая прагматичная… Иногда я тебе даже завидую.

– Тому, какая я примитивная, ты это имеешь в виду?

– Нет, – улыбнулся Пол. – Вовсе нет. Просто моя привычка все усложнять доставляет много проблем.

Он встряхнулся и принес из холодильника вторую бутылку шампанского. Потом бережно обхватил голову женщины ладонями, приблизил к себе и поцеловал:

– Именно за это я и люблю тебя, Кристина. За твой юмор и твое доверие к людям, даже если не всегда могу его с тобой разделить.

– Это заразно, учти.

Было тепло, они поставили стулья друг напротив друга, и Кристина положила ноги на колени Полу, а он ей. Так они выпили вторую бутылку, а потом защебетали птицы и небо начало светлеть.

Кристина не могла припомнить, когда в последний раз проводила ночь на свежем воздухе.

Когда рассвело, они поднялись в спальню, в постель, которая все еще хранила их запахи. Пол глядел в потолок, подложив под голову руки, и Кристина вдруг вспомнила о своем сыне. Не то чтобы между ним и Полом было какое-то сходство, просто именно с такой затаенной радостью в глазах трех-четырехлетний Джош приветствовал ее когда-то каждое утро. Вскоре Пол уснул, а Кристина долго еще любовалась им, слишком счастливая, чтобы последовать его примеру. Она позволила себе выходной, впервые за долгие годы. Даже в день похорон матери она была в офисе уже после обеда.

Спустя некоторое время Кристина встала, чтобы приготовить завтрак. Осторожно спустилась вниз, прибралась в саду, заварила чай. Потом достала из сумки банку малинового варенья и круассаны – это был ее сюрприз, – которые поставила в духовку. И как только все было готово, снова появилась в спальне с подносом.

Пол слышал ее спокойное, равномерное дыхание, любовался ее лицом в лучах теплого утреннего солнца. Неужели она не боялась, что он оттолкнет ее, как не раз бывало раньше? Что он бросит ее, предаст, как когда-то сделал ее муж? Или она забыла? Нет, отвечал себе Пол, конечно нет. Кристина все еще чувствует себя оскорбленной, просто недоверие не имеет над ней власти. За это лучшая подруга назвала ее легковерной, а мать – наивной простушкой, далекой от жизни к тому же. Кристина понимала, что они неправы. Любящий не наивен. И как может быть далек от жизни тот, кто пришел в нее любить и быть любимым?

А Кристина думала о том дождливом февральском дне, когда впервые увидела Пола. Тогда ей казалось, вот-вот – и его лицо покроется трещинами, как автомобильное стекло от удара. Никогда в жизни ей не приходилось видеть лица, столь чувствительного к малейшей перемене настроения. Оно до сих пор стояло у нее перед глазами. Сегодня ночью Пол выглядел не менее ранимым, и все-таки появилось нечто новое: искорки в глазах, которых Кристина никогда не видела раньше, но появления которых ожидала в любой момент. Пол смеялся и дурачился, он ласкал ее, как никакой другой мужчина до него, наконец он заговорил. Он обрел ее снова, на этот раз, чтобы не терять никогда.

Он на руках внес ее в спальню, мимо детской куртки и резиновых сапожек в прихожей.

Эпилог

Гонконг, ноябрь

Дорогой Джастин,

еще рано, солнце поднялось каких-нибудь полчаса назад, красным шаром «выкарабкалось» из моря, как ты однажды выразился. Помнишь, как мы с тобой наблюдали впервые, как оно погружалось, ты еще боялся, что оно больше никогда не появится? Но на следующее утро оно как ни в чем не бывало снова сияло на небе. Ты был уверен, что оно ночевало в море и поэтому вода такая теплая.

Сегодня я проснулся намного раньше обычного и никак не мог успокоиться, потому что вчерашнее происшествие не шло у меня из головы. О нем я расскажу тебе позже. Так или иначе, спал я немного и не мог долго оставаться в постели, поэтому встал, когда и птички, и маленькие дети еще видели десятый сон. И вот теперь сижу на террасе, которая на крыше, на всякий случай под зонтиком, а передо мной стоит чайник с чаем, и я вижу сквозь бамбуковые заросли, как солнечные лучи играют на воде. Сегодня будет замечательный день, я это чувствую. Воздух чистый, какой в Гонконге бывает только в ноябре, и в моем саду пахнет медом, потому что такого количества цветов, как в этом году, на плюмерии не было никогда.

Рядом со мной лежит большая стопка листов, исписанных убористым почерком. Это мои письма к тебе. Сама идея зародилась у меня давно, но я долго не мог решиться. Кто пишет письма умершему сыну? Только по возвращении из Китая, где мне пришлось поработать помощником комиссара полиции, я собрался с духом. Уже после первых строчек у меня возникло странное чувство, будто я делаю что-то не то, но Кристина поддержала мое начинание. В конце концов, она хочет с тобой познакомиться, а это единственный способ.

С каждым письмом дело шло легче, и через несколько дней я вспомнил об одном старом французском журналисте, которого часто встречал в Сайгоне в конце войны. Кажется, я уже рассказывал тебе о нем. Он работал в любое время дня и ночи, на террасе или в холле нашего отеля. Он писал, даже когда завтракал и ужинал. Однажды я не выдержал и спросил его: зачем? «Это помогает», – был его ответ. Я не понял, о чем он, ведь мне было двадцать лет. И только сейчас, написав тебе больше полусотни писем, я с чистой совестью могу с ним согласиться. Писанина действительно помогает. Одиноким и тем, кто боится. Тем, кто не хочет забывать и каждое утро впадать в отчаяние. В ней заключена поистине магическая сила, и мне ничего не нужно, чтобы ее пробудить, кроме карандаша и листка бумаги. Да, и еще точилки, это ты правильно заметил.

Я изложил на бумаге все, что казалось мне важным, с момента твоего рождения. Я вспомнил, как в первый раз взял тебя на руки, как впервые выкупал. И о наших походах на Пик, конечно, и о синих пятнах на твоей коже, которым мы поначалу не придавали большого значения. Вплоть до истории Майкла Оуэна и его родителей. И с каждой фразой, с каждой страницей мне становилось легче. Сейчас я вспоминаю тот вечер, когда ты лежал на диване больной и глаз не мог оторвать от книги. Я так за тебя испугался, что даже разозлился и велел тебе немедленно ее бросить. На что ты мне возразил: «Чтение помогает». От чего помогает? – не понял я. Ты долго молчал, но, когда заговорил, в твоем голосе не было и тени смущения. От болей в желудке. От скуки. От тоски. От отцовской глупости. Итак, чтение помогает. Как и письмо.

Вчера после обеда я основательно прибрался в доме. Уборка стала моим постоянным развлечением уже после того, как ты заболел. В прихожей я наткнулся на твои желтые сапоги и красную в синий горошек куртку, да так и застыл на месте, как будто вдруг услышал твой голос. Я смотрел на ростовые метки на куске дверной рамы, который привез на Ламму из нашей квартиры в Рипалс-Бей. Последнюю – сто двадцать восемь сантиметров – я сделал двадцать восьмого февраля. Ты всегда был слабым ребенком, с самого рождения.

Я все думаю, каким бы ты стал теперь, какой носил бы размер обуви. Ты был бы, наверное, мне по грудь. Ты, как живой, стоишь у меня перед глазами – белокурый, кудрявый, с улыбкой, способной растопить любое сердце. И сразу у меня внутри все сжимается, но я понимаю вдруг, что к моей печали подмешивается другое чувство, которого не было раньше. Первое время я мучился над тем, как его описать. Я размышлял весь вечер и половину ночи, пока не нашел нужного слова: «благодарность». У меня в ушах уже звучит твой вопрос: «Что ты под этим подразумеваешь, папа? Что за благодарность? Что я такого сделал для тебя, чтобы ты меня благодарил?» Ты ведь всегда донимал меня вопросами, когда чего-то не понимал.

Я благодарен тебе за каждую улыбку. Только не смотри на меня так, словно улыбка пустяк, не стоящий благодарности. Я серьезен, как никогда. И еще за то, что ты собирал со мной раковины на берегу. И за сказки на ночь, которые я тебе рассказывал. И за каждое утро, когда ты забирался ко мне в постель. Я благодарен за каждый твой вопрос, за каждое прожитое рядом с тобой мгновение. Бесконечно благодарен. Сам я не сразу понял это, так как поначалу считал такую жизнь вполне естественной и не представлял себе другой. Но твоя болезнь многому меня научила. Теперь я знаю, что воспоминания со временем блекнут, но это ничего не значит. Ты рядом, и мне совсем не обязательно постоянно думать о тебе.

Но мне кажется, только вчера вечером моя благодарность впервые пересилила скорбь. До вчерашнего вечера я страшно мучился оттого, что не могу ощутить твое присутствие физически, что ты никогда больше не будешь идти рядом со мной и не схватишь меня за руку, когда чего-нибудь испугаешься. Вплоть до вчерашнего вечера боль висела над моей жизнью черной тенью. И я знал власть страха, власть ревности и скорби, но только не благодарности.

Ты спрашиваешь, что же такое произошло вчера? Почему этого не случилось раньше – неделю, месяц, год назад, как, возможно, у твоей матери? Ответа на этот вопрос я не знаю. Но одно мне известно точно: в любви все идет своим чередом, и любая попытка ускорить события обречена на неудачу. Если кому-то это и удается, то непомерно высокой ценой.

Долог был мой путь к пониманию этой простой истины. Теперь я могу точно сказать, сколько времени он продолжался: три года, два месяца и одиннадцать дней. Я пережил развод с твоей матерью, потом долгие часы одиночества на Ламме, смерть молодого американца. Но самым главным моим переживанием была Кристина, о которой я тебе так много писал.

Я прекрасно помню, что говорил мне сразу после твоей смерти наш доктор Ли, но тогда я не хотел его слушать. Более того, я рассвирепел, сама мысль о том, что я могу предать тебя и свою скорбь, казалась мне возмутительной. О какой такой благодарности он говорил, когда смерть отняла у меня сына? Поистине доктор Ли требовал от меня слишком многого.

Теперь мне пора закругляться, потому что нужно еще сходить за покупками в деревню. Ты не поверишь, когда я скажу, что за гостей жду сегодня к ужину. Кристину с Джошем и Дэвида с женой Мэй и их сыном. Разумеется, я волнуюсь. Здесь, на Ламме, мне еще не приходилось принимать больше двух человек одновременно, но я надеюсь, что этот визит не слишком меня утомит. Ведь, кроме этих людей, у меня никого нет, и мне очень хочется их познакомить. Понравятся ли они друг другу? Будет ли им о чем поговорить? Я чувствую себя, как ты когда-то накануне своего дня рождения.

Две недели назад Мэй снова переехала жить к Дэвиду. Она простит его, я надеюсь, ведь у нее нет выбора. Его собираются назначить председателем комиссии по расследованию убийств, но я не уверен, что ему стоит соглашаться на эту должность. С некоторых пор мы снова друзья, и я рад, что даже китайские мудрецы время от времени ошибаются, как говорила Кристина. Иначе мое доверие к нему было бы утрачено навсегда.

Извини, но, по-видимому, это письмо будет последним. На данный момент я сказал тебе все, что хотел.

«Пол, жизнь продолжается» – так говорила твоя мать сразу после твоей смерти. И я был страшно возмущен и напуган этими ее словами, потому что они означали для меня не что иное, как забвение. Теперь я знаю, что это не так. Ты стал частью меня, и без тебя не было бы ни этих строк, ни того, кто их пишет. Ты даже не представляешь, что для меня сделал. Жизнь продолжается, но не так, как раньше, и это прекрасно.

Вот все, что я могу тебе на это ответить.

В любви, от рассвета и до заката и снова до рассвета…

Благодарности

Все персонажи и события этой книги вымышлены. Сама ее идея зародилась во время многочисленных путешествий в Китай, которые я совершил с 1995 года. Вдохновение я черпал в беседах со своими друзьями и знакомыми из Гонконга, который стал для меня второй родиной. Я встречался с множеством людей, чья открытость, доверие и отзывчивость очень помогли мне в моих поисках. Особую признательность я хочу выразить Чжану Даню, Теду Фишману, Кларе и Дэрику Там, Полу Цзю, Бесси Ду, Анджеле и Карстену Шаэль, Лами Ли, Грегу Дэвису, Аарону Фу, Вернеру Хаверсу, Томасу Боландеру. Кроме того, моим родителям и сестре Доротее.

Отдельное спасибо моей жене Анне, благодаря советам и участию которой эта книга появилась на свет.

1

Димсам – легкие блюда, которые в китайской традиции чаепития подают к чаю. – Здесь и далее примеч. перев.

2

Коулун – полуостров на юго-востоке Китая, большей частью входит в состав специального административного района Гонконг.

3

Адмиралтейство – район Гонконга.

4

Гвейло – не китаец.

5

Мандаринский язык, или мандарин, – обобщенное название северных диалектов китайского языка.

6

Хороший мальчик! Вот это пас! Вот это пас! (англ.)

7

Возможности совершения покупки (англ.).

8

«Стар ферри» – паром. По названию компании, осуществляющей пассажирские перевозки между Гонконгом и островами.

9

Добро пожаловать, сэр! (англ.)

10

Обслуживание в номере (англ.).

11

Кантонский диалект – диалект китайского языка, на котором говорят в Гонконге.

12

«Банда четырех» – термин (фактически идеологический ярлык), используемый в официальной китайской пропаганде и историографии для обозначения группы высших руководителей Коммунистической партии, выдвинувшихся в ходе культурной революции 1966–1976 гг., являвшихся наиболее приближенными к Мао Цзэдуну лицами в последние годы его жизни. Согласно официальной версии, после смерти Мао члены «банды четырех» намеревались узурпировать высшую власть, но были разоблачены и арестованы.

13

Китайская компания, предоставляющая веб-сервисы, основным из которых является поисковая система с таким же названием; лидер среди китайских поисковых систем.