Книга: Комитет-1991



Комитет-1991

Леонид Михайлович Млечин

Комитет-1991. Нарассказанная история КГБ России

© Млечин Л. М., 2017

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2017

© «Центрполиграф», 2017

От автора

1991 год переменил судьбу России. Этот памятный всем нам период истории вместил в себя множество драматических и трагических событий.

19 августа 1991 года страна проснулась и узнала, что президент СССР Горбачев отставлен от должности, а всем управляет Государственный комитет по чрезвычайному положению. По прошествии лет августовский путч кажется смешным и нелепым, дворцовой интригой, кремлевской опереткой. Одни с трудом вспоминают, что Михаила Сергеевича вроде бы заперли в его летней резиденции в Форосе, другие уверены, что он сам, не желая отказываться от морских купаний, послал других железной рукой навести порядок в стране, а потом почему-то обиделся на них и велел арестовать…

Конечно, даже недавняя история быстро забывается. Но те, кто наблюдал за событиями не со стороны, кто находился тогда в Москве, помнят, что было не до шуток.

Почему путч затеяли 19 августа? Дата выбрана не случайно. Днем позже было бы поздно. 20 августа предстояло подписание нового Союзного договора, который сохранил бы единое государство в обновленной форме. ГКЧП продержался всего три дня. Но эти три дня разрушили нашу страну. Сразу же после путча Украина, вторая по значимости после Российской Федерации советская республика, декларировала свою независимость. А если бы не путч, Украина подписала бы 20 августа новый Союзный договор… Так что в декабре в Беловежской Пуще лишь оформили уже случившееся.

Не только августовский путч, но и многое другое, что происходило в 1991 году, все еще таит в себе множество тайн и загадок. Ключевую роль в этих драматических событиях играл Комитет государственной безопасности, о чем и пойдет речь в этой книге.

В советские времена в дружеской компании рискованно шутили, что здание на Лубянке – самое высокое в столице: из его окон Магадан виден. Окна просторного кабинета № 517 в старом здании Комитета государственной безопасности выходили на Мясницкую улицу. Кабинет № 517 занимал генерал Виктор Валентинович Иваненко.

Генерал Иваненко – первый и последний председатель КГБ РСФСР. Первый и последний директор Агентства федеральной безопасности Российской Федерации. В сорок три года он оказался на вершине власти. Семь решающих месяцев девяносто первого года глава российских чекистов был одним из тех, кто пытался повлиять на события в стране, оказавшейся на развилке истории.

В тот знаменитый декабрьский день 1991 года, когда далеко от столицы решалась судьба России, хозяин кабинета не любовался видом на старую Москву. Вообще-то он только что стал главой самой мощной специальной службы: перестал существовать СССР, а с ним и союзный КГБ. Все структуры государственной безопасности на территории Российской Федерации отныне подчинялись генералу Иваненко. Коллеги могли только мечтать о такой должности.

Но хозяин кабинета не приказал раскупорить бутылку шампанского и отметить с подчиненными знаменательное событие в профессиональной карьере чекиста, отдавшего службе в КГБ два десятилетия и начинавшего рядовым оперативным работником в сибирской глубинке. Поступившие из Белоруссии новости отнюдь не радовали. Напротив, хозяин кабинета пребывал в тревоге.

Профессиональный долг требовал от него немедленных действий. Он посмотрел на целую батарею телефонных аппаратов цвета слоновой кости с гербами на наборном диске, выстроившихся на приставном столике.

Аппарат оперативной связи КГБ СССР – для служебных разговоров с коллегами, но связисты предупреждали: уровень защиты невысокий.

Аппарат ПМ – правительственной междугородной связи (прежде говорили: ВЧ-связь) – для переговоров с местными органами комитета госбезопасности или большими начальниками во всех регионах необъятной страны.

АТС-2 – в просторечии «кремлевка», или вторая вертушка, – устанавливалась в кабинетах номенклатуры средней руки, уровня заместителя министра.

АТС-1 – первая вертушка – полагалась высшему эшелону власти. Вторую вертушку чиновники переключали на секретаря. Трубку первой по аппаратным правилам полагалось снимать самим.

Рядом пристроилась стопка компактных телефонных книжечек в темно-коричневой кожаной обложке с перечнем абонентов. Без указания занимаемой должности. Только фамилия, имя, отчество. Место работы – если есть однофамильцы. Но генерал Иваненко и без подсказок знал, кто есть кто в высшей номенклатуре, кто посвящен в главные секреты страны и поймет, почему он бьет тревогу.

Но кому из них звонить? Люди, принимающие ключевые политические решения в России, находятся далеко от Москвы. Конечно, с ними можно соединиться по ВЧ. Телефонистка, состоящая на службе в недавно образованном Комитете правительственной связи при президенте, обязательно отыщет нужного абонента. У аппаратов ВЧ-связи мощная мембрана – услышать-то они его услышат. Но речь идет о высшей тайне государства. Даже этому телефону доверить ее никак нельзя. И ждать возвращения начальников в Москву тоже нельзя.

На письменном столе генерала Иваненко лежала записка с грифом «Совершенно секретно», требовавшая принятия немедленных мер. Выходит, решение принимать ему самому?

8 декабря 1991 года в Вискулях (Беловежская Пуща) президент Российской Федерации Борис Николаевич Ельцин и государственный секретарь РСФСР Геннадий Эдуардович Бурбулис, президент Украины Леонид Макарович Кравчук и премьер-министр Витольд Павлович Фокин, председатель Верховного Совета Белоруссии Станислав Станиславович Шушкевич и председатель Совета министров Вячеслав Францевич Кебич подписали соглашение, в котором говорилось: «Союз ССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование… Высокие Договаривающиеся Стороны образуют Содружество Независимых Государств».

Новость, долетевшая из Вискулей, была настолько ошеломляющей, что немногие задумались в ту минут над тем, что жизнь стала опаснее. На мировой арене появились сразу четыре ядерные державы. И каждая с богатым арсеналом.

Скажем, глава независимого Казахстана Нурсултан Абишевич Назарбаев оказался обладателем 1216 ядерных боеголовок для межконтинентальных баллистических ракет и тяжелых бомбардировщиков. Арсенал только что возникшего на политической карте самостоятельного Казахстана превышал ядерные вооружения Англии, Франции или Китая.

Что станет с этими ракетами? Не захотят ли, скажем, руководители новых стран с кем-то поделиться ядерным богатством? Решить бюджетные проблемы, поправить платежный баланс, наполнить кассу. Возникали кошмарные видения: ядерное оружие продают Ираку, Ирану или Ливии. Или оно прямиком попадает в руки террористов…

Государственный секретарь РСФСР Геннадий Бурбулис доказывал, что Россия – единственная республика, которая может и должна стать правопреемником Советского Союза и всех его структур. И эта идея будет принята мировым сообществом. Российская дипломатия настаивала на том, чтобы Казахстан, Украина и Белоруссия сразу же заявили об отказе от ядерного статуса.

Но три республики не спешили расставаться с внезапно обретенным богатством. Возникали разные – лестные для глав новых государств – идеи. Скажем, такая: Россия, Белоруссия, Казахстан, Украина совместно владеют ядерным оружием. Поскольку у руководителей всех четырех государств установлена специальная связь, то решение о применении оружия они принимают единогласно.

Одним из первых о том, что Советской Союз перестал существовать, узнал руководитель российского ведомства государственной безопасности генерал Иваненко. Ему и пришлось заняться судьбой ядерного оружия, оставшегося за пределами России. Его подчиненные из подразделений, обеспечивавших безопасность ядерных объектов, обратились к физикам. И доложили генералу Иваненко: есть возможность сделать мир немного безопаснее – в кратчайший срок вывести из строя схемы управления ядерными зарядами, оказавшимися теперь вне российского контроля…

Нужна санкция высшего руководства. Но именно в эти дни самого генерала Иваненко отрезали от президента России. Ему уже было известно, что Борис Николаевич принял решение ликвидировать госбезопасность как самостоятельное ведомство. Генерала перестали соединять с президентом даже по телефону. Немыслимая ситуация: необходимо действовать, речь идет о безопасности страны, но глава государства недоступен. И все же надо как-то получить согласие Ельцина.

Встреча нового года

Накануне нового, 1991 года в традиционном обращении к советскому народу президент СССР Михаил Сергеевич Горбачев предупреждал сограждан:

– Будущий год особый. На него падает решение вопроса о судьбе нашего многонационального государства. Для всех нас, советских людей, нет более святого дела, чем сохранение и обновление Союза, в котором вольно и хорошо жилось бы всем народам. Народы страны жили вместе столетиями. Их объединяют ценности, накопленные за советские годы, связывает память о Победе в самой разрушительной войне. Мы сейчас, может быть, как никогда остро чувствуем, что нельзя нам жить, отгородясь друг от друга. Да и выйти из кризиса, подняться на ноги, твердо пойти по дороге обновления мы сможем только сообща. Именно в Союзе, его сохранении и обновлении – ключ к решению огромных, судьбоносных задач, стоящих перед нами в 1991 году.

Но все пойдет по-другому.

Советский президент был самым информированным человеком в стране. Но никому не дано знать его будущее.

Некоторых героев этой книги, в основном высших офицеров госбезопасности, я спрашивал, помнят ли они, как встречали первое января девяносто первого? Предполагали, что в новом году страну и их самих ждут невероятные перемены?

Генерал Виктор Валентинович Иваненко:

– Встречал дома, с женой и с детьми. Кто-то из друзей заглянул в гости. Какими-то особыми событиями тот Новый год в памяти не отпечатался. Я конечно же не представлял, что произойдет в дальнейшем.

Генерал Сергей Вадимович Степашин:

– 1 января 1991 года я был в Ленинграде. У меня там оставалась семья. Поехали к друзьям, с которыми в училище преподавал, вместе воевал во внутренних войсках. Машины у меня не было, добирались на переполненном автобусе. Как сейчас помню, в давке торт помяли. Что судьба может так резко измениться, в голову не могло прийти.

Генерал Евгений Вадимович Савостьянов:

– Новый год встречал дома. А где еще? С друзьями, в обычной компании. Что касается грядущих перемен… Для меня было очевидно, что девяносто первый год – это год, когда КПСС рухнет. Но я понимал, что задача низвержения коммунизма не самая сложная из стоящих перед нами задач, с ней мы как-нибудь справимся. Гораздо труднее преодолеть многовековую традицию несвободы народа. Я же все-таки варился в это время в каше демократических движений – с латышами и литовцами, с таджиками и армянами, с грузинами и азербайджанцами – и видел, что Советский Союз заканчивается. Это было довольно очевидно.

Генерал Валерий Борисович Ямпольский:

– Новый год встречал с семьей. Был такой подъем! После начала перестройки мы, уже люди опытные, прошедшие большой путь в органах безопасности, радовались. Я вам точно скажу: как дети радовались. Мы понимали, что должны быть перемены, и радовались, что они пришли. Но мы не предполагали, что вывернутся они в совсем другую сторону. Я думаю, что и никто не предполагал.

Генерал Сергей Николаевич Алмазов:

– Я только приехал в Москву, широкого круга друзей еще не было, так что встречал в тесном семейном кругу. А год, конечно, наступал тревожный. Работа в Инспекторском управлении КГБ позволяла получать значительный объем информации, стекающейся, по сути дела, со всего Советского Союза. Я работал в отделе, который курировал территориальные органы Российской Федерации, поэтому относительно происходящего в России для нас темных пятен не было. Понимали, что вот эта ситуация, бурлящая, просто так не закончится. Во что-то она выльется. Но в какой форме и какое место нам будет отведено…

Последний руководитель КГБ Чечено-Ингушетии полковник Ахмет Цуцаевич Хатаев:

– Собрались близкие мне люди, друзья. У меня Новый год плавно перетекает в день рождения, я девятого января родился. Приехал младший брат, он дипломат. На Новый год ничего не предвещало последующие события. Абсолютно не было ощущения, что в жизни республики могут произойти такие катаклизмы. Но внутреннее напряжение чувствовалось. А основания для того, чтобы социальное напряжение возникло, складываются не за минуту.

Государственный секретарь России Геннадий Эдуардович Бурбулис:

– Мы все жили тогда в Архангельском, дачном поселке российского правительства. У нас там сложилась коммуна реформаторская. Начали отмечать у нас, на небольшой дачке, потом пошли к соседям… Кто-то пельмени слепил хорошие – туда сходили. Кто-то наливку домашнюю приготовил, или родители что-то прислали… Конечно, мы не предполагали, что так все произойдет. Но настраивались на тяжкую работу. Если берешься заменять старые порядки новыми, тебя ожидает равнодушие тех, кому эти новые порядки предназначены, и жестокое сопротивление тех, кому старые порядки дороги.



Секретная записка Крючкова

17 марта 1991 года состоялся референдум. Жителей страны спросили: хотят ли они сохранения Советского Союза как обновленной федерации равноправных и суверенных республик? За сохранение Союза, уже распадавшегося на части, высказалось три четверти опрошенных. Похоже, «за» проголосовали и те, кто в реальности жаждал обрести самостоятельность.

Горбачев говорил своим помощникам, что, если народ проголосует против Союза, ему придется уйти. Но исход голосования дал Михаилу Сергеевичу шанс. Он его использовал, выдвинув неожиданную идею: принять новый Союзный договор, который ослабит власть центра и даст больше полномочий республикам.

Предложение Горбачева приняли девять республик из пятнадцати, входивших в СССР. Шесть – Литва, Латвия, Эстония, Молдавия, Армения и Грузия – отказались.

Для председателя Верховного Совета РСФСР Бориса Николаевича Ельцина горбачевская инициатива была полной неожиданностью. Но он эту идею поддержал.

Через несколько лет все начнут клясть Ельцина за Беловежские соглашения. Но в конце советской эпохи многие люди самых разных взглядов отнюдь не возражали против того, чтобы выделить Россию из Советского Союза, избавить ее от необходимости заботиться о других республиках и дать ей возможность развиваться самостоятельно. Этот вариант казался разумным и практичным.

Помощник президента СССР Анатолий Сергеевич Черняев, фронтовик, прошедший всю войну, записал в дневнике: «Многонациональную проблему Союза можно решить только через русский вопрос. Пусть Россия уходит из СССР, и пусть остальные поступают как хотят. Правда, если уйдет и Украина, мы на время перестанем быть великой державой. Ну и что? Переживем и вернем себе это звание через возрождение России».

Характерные для той поры мысли.

23 апреля 1991 года лидеры девяти республик встретились с Горбачевым в Ново-Огареве. Это старинная усадьба в сосновом бору на берегу Москвы-реки. Там есть двухэтажный дом приемов. На втором этаже и шла работа над проектом нового Союзного договора.

«Некоторое время соглашение „9+1“ было источником своеобразной эйфории, – вспоминал помощник президента СССР Георгий Хосроевич Шахназаров. – Словно в момент, когда два войска готовы были сойтись в яростной рукопашной схватке, вожди их вняли гласу народа и договорились жить дружно. Даже отметили это событие бокалом шампанского. Как рассказывал потом Михаил Сергеевич, за обедом они с Борисом Николаевичем, чокнувшись, выпили за здоровье друг друга».

Спор шел в основном между Горбачевым и Ельциным. Борис Николаевич от своей позиции, как правило, не отступал. Так что дискуссии обыкновенно завершались в его пользу.

Эти два человека ревниво следили друг за другом. У Горбачева оставалась формальная власть над всей страной и мировое признание. У Ельцина – неясная должность российского лидера и народная поддержка. Ельцин завидовал Горбачеву, который уже был президентом и у которого в руках было все. Горбачев завидовал Ельцину, за которого голосовали простые люди и в поддержку которого собирались огромные митинги.

За два с половиной месяца до этого, 7 февраля 1991 года, Верховный Совет России постановил одновременно с союзным провести республиканский референдум с вопросом: «Считаете ли вы необходимым введение поста Президента РСФСР, избираемого всенародным голосованием?»

Геннадий Бурбулис:

– Нам Верховный Совет блокировал идею президентства. А тут союзное руководство придумало референдум. И Россия получила неожиданный подарок, потому что вопрос о всенародном одобрении идеи президентства мы вынесли на обсуждение.

Многие председатели Верховных Советов республик уже поспешили переименовать себя в президенты. Ельцин хотел последовать их примеру. Его, как и раньше Горбачева, раздражала необходимость день за днем высиживать на заседаниях Верховного Совета.

Горбачев годом раньше нашел способ избавиться от этой изматывающей работы. В марте 1990 года на Третьем съезде народных депутатов он был избран президентом Советского Союза. Бюллетени считали всю ночь напролет. Результаты голосования объявили утром. Горбачева заранее оповестили о том, что он избран. Михаил Сергеевич принял присягу и стал первым советским президентом. И последним, но тогда, разумеется, никто об этом не знал.

Председателем Верховного Совета СССР он предложил вместо себя Анатолия Ивановича Лукьянова, которого считал близким соратником. В роли президента Михаил Сергеевич почувствовал себя увереннее.

О решении российского парламента провести референдум сообщили все средства массовой информации. Но всего несколько человек в стране знали, что в тот же день, 7 февраля 1991 года, председатель КГБ СССР генерал армии Владимир Александрович Крючков представил президенту Горбачеву секретную записку: «О политической обстановке в стране».

В принципе два раза в день председатель КГБ отправлял главе государства особые, сверхсекретные материалы разведки и контрразведки. Спецсообщения доставляли в запечатанных конвертах. Вскрывать и читать их не имели права даже доверенные помощники президента. И почти каждый день председатель комитета появлялся в кабинете Горбачева с папкой. Самые важные материалы докладывал один на один, без свидетелей.

Но записки политического свойства, в которых председатель КГБ предлагал, по существу, изменить курс страны, были редкостью. В февральской записке Крючков откровенно назвал главного противника действующей власти: это Ельцин «вкупе с определенными силами, круги из теневого бизнеса». Предупредил Горбачева: «Политика умиротворения агрессивного крыла „демократических движений“ позволяет псевдодемократам беспрепятственно реализовывать замыслы по захвату власти».

Председатель КГБ предложил усилить государственный контроль над средствами массовой информации. Иначе они попадут в руки антикоммунистов: происходит «завоевание одного пропагандистского органа за другим, а когда это не удается – создают новые. Только за последний месяц в России, в частности в Москве, начали выходить четыре новых крупных издания и приступили к вещанию две радиостанции».

Крючков призвал Горбачева полностью переменить свою политику, отказаться от главных достижений перестройки – гласности и демократизации. И создать механизм подавления политических оппонентов: «Нельзя исключать возможность образования в соответствующий момент временных структур в рамках осуществления чрезвычайных мер, предоставленных Президенту Верховным Советом СССР».

Иначе говоря, идеи создания не предусмотренного Конституцией Государственного комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП) и силового подавления политических оппонентов созрели задолго до августа 1991 года. Высшие чиновники ощущали, что власть утекает из рук, и были готовы сохранить ее любыми средствами.

Горбачев не откликнулся на записку, понимая, что ее автор хотел бы вернуть государство к ситуации, сложившейся до апреля 1985 года. Но Михаил Сергеевич в феврале 1991-го, видимо, не осознавал – даже представить себе такого не мог! – что недовольные происходящим захотят убрать и его самого.

Тем временем в стране все большее число людей связывали свои надежды именно с Ельциным. Борьба за социальную справедливость часто носила демагогический характер, но в устах Бориса Николаевича все эти лозунги звучали очень убедительно.

Обращение к российским автономиям: «Берите столько суверенитета, сколько сможете проглотить!» – тоже было сильным ходом, который сразу привлек на сторону Ельцина многие республики. Потом, когда Советский Союз рухнет, у него начнутся неприятности с автономиями. Но это уже другая тема.

Борис Николаевич и его окружение настойчиво внушали людям, что введение поста президента – единственный путь спасти Россию от всех проблем. Устремления демократов совпали с лозунгами националистов, твердивших, что русских обижают и Россия не должна платить за всех.

На референдуме 17 марта введение президентского поста в России поддержали 70,88 процента избирателей. 24 апреля Верховный Совет республики принял законы «О Президенте РСФСР» и «О выборах Президента РСФСР», в соответствии с которыми глава государства избирался сроком на пять лет. Выборы первого президента Российской Федерации назначили на 12 июня 1991 года.

Кто придумал КГБ РСФСР

В марте 1991 года Верховный Совет СССР обсуждал проект первого в стране закона об органах государственной безопасности. Председатель КГБ Крючков, выступая перед членами Совета Союза, обещал, что новый закон явится важным гарантом конституционных прав граждан.

Он сообщил депутатам: пока что единственный документ, регламентирующий деятельность органов государственной безопасности, – это принятое еще в марте 1959 года секретное положение Совета министров и ЦК КПСС о КГБ СССР.

Положение о Комитете государственной безопасности и его органах на местах было секретным, его читал лишь узкий круг высокопоставленных работников. Там было записано: КГБ и его местные структуры «являются политическими органами, осуществляющими мероприятия Центрального Комитета партии и Правительства… Комитет государственной безопасности работает под непосредственным руководством и контролем Центрального Комитета КПСС… Руководящие работники органов государственной безопасности, входящие в номенклатуру ЦК КПСС, утверждаются в должности Центральным Комитетом КПСС».

Крючков отметил, что, согласно предлагаемому законопроекту, КГБ получит статус союзно-республиканского комитета. Из этого следовало неожиданное открытие, что и в России может появиться свой комитет госбезопасности. Во всех республиках комитеты есть, зачем же Россию обделять?

– Вы помните день и час, когда с вами впервые завели разговор относительно КГБ РСФСР? – спросил я Виктора Валентиновича Иваненко.

– Первыми этот разговор начали народные депутаты Российской Федерации, выходцы из системы КГБ, мои коллеги, которые по своей инициативе баллотировались на выборах и победили.

Народных депутатов РСФСР выбирали 4 марта 1990 года. 16 мая собрался Первый съезд народных депутатов, больше тысячи человек. Из его состава избрали Верховный Совет как постоянно действующий парламент.

В составе Верховного Совета России образовали Комитет по безопасности. В него вошли пятнадцать депутатов и дюжина экспертов. В комитете работали три действующих работника госбезопасности – молодые офицеры, в небольших чинах, победившие на выборах в нелегкой борьбе.

Борис Терентьевич Большаков родился в 1950 году, окончил Ивановский университет, служил в управлении КГБ по Ивановской области. Он стал заместителем председателя Комитета Верховного Совета России по безопасности. Большаков выйдет в отставку генерал-майором – с должности заместителя начальника управления экономической контрразведки ФСБ.

Игорь Петрович Никулин родился в 1954 году, окончил Горьковский университет, позже служил начальником Лысковского горотдела управления КГБ по Горьковской области.

Николай Николаевич Кузнецов родился в 1956 году, окончил Ростовское высшее военное училище, служил старшим оперуполномоченным в областном управлении в Оренбурге. Со временем станет заместителем директора Федеральной службы налоговой полиции.

Виктор Иваненко:

– Я в то время по поручению своего начальника Сергея Васильевича Толкунова встречался с правозащитниками, с теми, кто нас критиковал. Начальник Инспекторского управления КГБ СССР Толкунов, учитывая негативное отношение общества к органам государственной безопасности, особенно к их прошлому, считал необходимыми такие встречи. И призывал не лекции читать по старым лекалам, а разговаривать. Толкунов меня наставлял: «Встречайся со студенческой молодежью, с творческой молодежью, с Демократическим союзом». Бывало тяжело. Иногда и оскорбления сыпались. Натерпишься… Но пытаешься спокойно рассказывать о нашей работе, о пользе, которую приносят органы обществу. Что это иммунная система, которая предотвращает чрезвычайные происшествия, теракты, шпионаж. Убеждаешь… А перегибы, которые были в прошлом, мы сами осуждаем. Мы же и занимались реабилитацией жертв политических репрессий.

Генерал Иваненко тоже участвовал в этой работе:

– Сотни дел прошли через мои руки. И во многом они перевернули мое отношение к работе. Я пришел в органы человеком наивным, не сомневающимся в правильности устройства нашего общества. Червь сомнения начал грызть меня позже – особенно когда познакомился с архивными материалами. Гонка за количественными показателями существовала уже в тридцать седьмом году. Управлению НКВД спущена разнарядка: по первой категории пропустить тысячу человек, по второй – пять тысяч. Первая категория – это расстрел, вторая – арест. Потом начальник управления пишет в Москву: учитывая, что мы выполнили задание, разрешите нам увеличить лимит… Дела смотреть страшно – три странички. Донос, протокол допроса, приговор тройки. И маленькая отметочка, что приговор приведен в исполнение. Вот так дела рассматривали… И тяжело было, откровенно говоря, убеждать людей, что это не повторится. Дай бог, чтобы не повторилось…

В ноябре 1990 года генерал-лейтенант Сергей Васильевич Толкунов ушел на пенсию. Иваненко уже у нового начальника Инспекторского управления КГБ СССР генерал-майора Игоря Алексеевича Межакова попросил разрешения выступить в гостинице «Россия», где собирались представители Демократического союза, первой оппозиционной политической партии (ее лидером считалась Валерия Ильинична Новодворская), радикально настроенные российские депутаты, в том числе Галина Васильевна Старовойтова.

Галина Старовойтова, красивая и темпераментная женщина, серьезный ученый и умелый оратор, депутат двух парламентов – союзного и российского, была очень популярным политиком. И близким к Борису Николаевичу. Она входила в состав Высшего консультативно-координационного совета при Ельцине. Потом станет советником президента России.

Виктор Иваненко:

– Пришел, представился, попросил слова. А там обвинения сыплются в адрес существующей власти, в адрес органов госбезопасности. Я выступил: мы нужны обществу, не надо нас смешивать с грязью. Одни слушали, другие перебивали. Реплики: «Вы запятнали себя репрессиями уже в современный период. Кто академика Сахарова сослал в город Горький?» Сахарова вернули, говорю. Новые времена настают, и мы будем меняться… Закончилась встреча, и ко мне подошли два депутата – Борис Большаков и Игорь Никулин, тоже реформаторски настроенные. Они в российский парламент избрались инициативно, вопреки воле своего руководства.

Большаков и Никулин предложили познакомить Иваненко с председателем своего парламентского комитета Сергеем Вадимовичем Степашиным и вместе участвовать в реформировании органов государственной безопасности.

– Познакомили меня со Степашиным буквально на следующий день. Хорошо поговорили, понравились друг другу. Вот у Степашина эта мысль и прозвучала: декларация о государственном суверенитете Россией принята, а своих органов госбезопасности у республики нет. Давайте предложим образовать Комитет государственной безопасности РСФСР.

Полковник Степашин из Питера

Недоброжелатели и соперники высокомерно именовали Степашина пожарным. Но Сергей Вадимович Степашин, хотя он большую часть жизни носил форму внутренних войск, не пожарный. Он по специальности офицер-политработник, по профессии преподаватель истории КПСС. Этому предмету он учил будущих офицеров внутренних войск. Его кандидатская диссертация посвящена принципам партийного руководства, а не пожарному делу, вполне, кстати, уважаемому занятию.

Что касается его личных качеств, то надо выделить замечательное умение ладить с людьми разных взглядов. Своего рода талант. Невозмутимый, выдержанный, умеренный и аккуратный политик. Очень хладнокровный. Но не безразличный. Способный самостоятельно принимать решения и держать удар. Как выразился один из его коллег, во время боевых действий в Чечне мужество Степашина граничило с безрассудством.

Забегая вперед… Уже в роли руководителя всего ведомства госбезопасности Сергей Степашин – в отличие от других силовых министров – не прятался за чужие спины, а взял на себя ответственность за трагедию в Грозном в ноябре 1994 года. Не побоялся признать, что в плен захвачены не какие-то наемники, а российские солдаты и офицеры, и сделал все, от него зависящее, для освобождения их из плена. А после трагических событий в Буденновске в 1995 году подал в отставку и четыре месяца вообще сидел без работы.

Сергей Степашин родился в марте 1952 года в Порт-Артуре (они с президентом Путиным ровесники). Отец – военный моряк, мать – врач-психиатр. Вырос в Ленинграде. В 1973 году окончил Высшее политическое училище Министерства внутренних дел, в 1981-м Военно-политическую академию имени В. И. Ленина, в 1986-м аспирантуру.



В ноябре 1989 года Степашин, будучи заместителем начальника кафедры, выступил на одном из первых митингов на Дворцовой площади в Ленинграде. Вот тогда на него и обратили внимание. Кандидатом в народные депутаты РСФСР по Красносельскому территориальному округу № 112 его выдвинул коллектив родного училища. В начале 1990 года он – полковник МВД! – выиграл выборы в Ленинграде и стал депутатом.

В Верховный Совет прошли и другие военные. Но именно он возглавил важнейший парламентский Комитет по безопасности, вошел в Президиум Верховного Совета. Он твердо поддерживал Ельцина, и Борис Николаевич оценил преданного офицера.

Я спросил Степашина:

– Сергей Вадимович, вы помните, когда возникла идея создания российского комитета госбезопасности?

– Весной 1991 года, когда началась подготовка к выборам президента России. Идея созрела в нашем парламентском комитете. Он назывался Комитетом Верховного Совета России по безопасности. После распада Советского Союза его переименуют в Комитет по обороне и безопасности.

– А чем занимался ваш комитет? При том отношении союзной власти к российской ясно же было, что к КГБ вас не подпустят?

– Вся законодательная база, связанная и с разведкой, и с контрразведкой, создана нашим комитетом. Закон об оперативно-разыскной деятельности – его просто раньше не было. Мало кто помнит, что двадцать пять законов наш комитет разработал. Если сегодня все законы, на девяносто девять процентов, вносит правительство, а Государственная дума только рассматривает и вносит какие-то поправки, то тогда все законопроекты готовили депутаты. А кому еще было готовить? Ну не КГБ же Союза займется законом о безопасности России.

Что касается отношений с комитетом госбезопасности, у меня своя история. Когда избирался в народные депутаты, соперников было много. И я в первом круге обошел генерала Куркова, тогдашнего начальника управления КГБ по Ленинграду и Ленинградской области. Он даже не вышел во второй тур. Мне повезло с Анатолием Алексеевичем Курковым – был бы на его месте кто-то другой, вряд ли бы мне дали возможность избраться.

Когда начались акции сомнительного свойства, направленные лично против Степашина, генерал Курков собрал свой избирательный штаб, демонстративно пригласил соперника и сказал:

– Давайте так. Степашин – офицер, прошел горячие точки. Не трогайте его. Кто выиграет, тот и выиграет.

Сергей Вадимович Степашин и по сей день помнит этот поступок Куркова:

– Это было потрясающе… Кстати, начальником штаба у него был будущий генерал Виктор Васильевич Черкесов. И многие сегодняшние руководители нашей страны тоже там где-то рядышком ходили. Не стану фамилии называть. А дальше… Такое только в кино бывает – осенью девяносто первого года в ленинградском управлении я Куркова-то и сменил…

Вот у нас в парламентском комитете и созрела такая мысль: во всех республиках есть свой комитет госбезопасности, а в России нет. Теперь будет и свой президент, как же без спецслужб? Я этой идеей поделился с Геннадием Бурбулисом. Он тогда был тайным советником вождя, что называется. Кстати, из него сделали демонически негативную личность, но это несправедливо. Он многое наперед видел.

Появляется генерал Баранников

Свое Министерство внутренних дел Россия уже получила.

С российским МВД, между прочим, запутанная история.

Хрущев, будучи хозяином страны, упразднил союзное Министерство внутренних дел. Никита Сергеевич решил, что вполне достаточно иметь республиканские министерства. А сменивший его Леонид Ильич Брежнев в 1966 году восстановил союзное министерство. При этом во всех республиках МВД остались, а в РСФСР исчезло.

Министерство внутренних дел РСФСР воссоздали только 6 октября 1989 года, когда стала меняться ситуация в стране. И звучали недоуменные вопросы: почему Россия несправедливо обделена структурами управления?

27 октября 1989 года республиканским министром утвердили генерал-полковника Василия Павловича Трушина. Он вовсе не был кадровым милиционером. В органы попал по партийному набору. Родился в 1934 году. Окончил Московский горный институт, трудился на Московском агрегатном заводе «Наука», где стал секретарем комитета комсомола. И пошел по этой линии. Секретарь Тимирязевского райкома комсомола, первый секретарь МГК ВЛКСМ. Перевели на партийную работу – первый секретарь Перовского райкома партии, заведующий отделом организационно-партийной работы МГК КПСС, секретарь столичного горкома партии.

Молодого партийного работника ждала большая политическая карьера. Но накануне московской Олимпиады 1980 года Трушина назначили начальником главного управления внутренних дел столицы. На новом попроще вырос до первого заместителя союзного министра.

Назначение российским министром оказалось неудачным. После первых демократичных выборов российских депутатов и избрания нового состава Верховного Совета РСФСР в июне 1990 года прежнее правительство ушло в отставку. Ельцин стал формировать новое. С Трушиным расстались. Он был чужой.

В феврале 2005 года мы встретились с Василием Петровичем на похоронах бывшего хозяина Москвы Николая Григорьевича Егорычева, который когда-то приметил и выдвинул Трушина. На поминках сидели рядом. Я говорил Трушину, что человеку с такой богатой биографией пора писать воспоминания. Он ответил, что еще не пришло время… Я знал, что он был уже тяжело болен. Меньше чем через год его не стало.

Трушина сменил человек, который в событиях девяносто первого года сыграет немалую роль, – Виктор Павлович Баранников.

Баранников родился в Приморском крае в 1940 году. Отец погиб, воспитывала его мать. Семья переехала в Елабугу, где после школы Виктор Павлович работал токарем на Елабужском механическом заводе. В 1961 году его взяли в органы внутренних дел и послали в Елабужскую специальную среднюю школу милиции. В 1969-м он окончил еще и свердловский филиал Московской высшей школы МВД.

В главном управлении МВД СССР по борьбе с хищениями социалистической собственности Баранников заведовал седьмым (валютным) отделом. В 1988 году его назначили первым заместителем министра внутренних дел Азербайджана. Самые сложные годы, когда из-за проблемы Нагорного Карабаха лилась кровь. В Азербайджане Баранников показал себя мужественным человеком, способным выйти к разъяренной толпе и ее успокоить…

В 1990 году его вернули в Москву – первым заместителем министра внутренних дел РСФСР. А тут председателем Верховного Совета России избрали Ельцина. В первом ельцинском правительстве, которое возглавлял Иван Степанович Силаев, в сентябре 1990 года Виктор Баранников получил министерский портфель.

Иван Силаев рассказывал мне, как он подбирал членов правительства:

– Мы пригласили ученых из трех крупнейших академических институтов. Они придирчиво изучали личные качества каждого кандидата в министры, потом представляли мне свои выводы. У Баранникова были конкуренты, но тем не менее «команда эрудитов» его кандидатуру одобрила, и Ельцин назначение поддержал.

– И сомнений в тот момент Баранников у вас не вызывал?

– Нет. А в дальнейшем его, знаете ли, подвела эмоциональность. Баранников для его должности был человеком все-таки очень эмоциональным.

Опыт с МВД РСФСР вдохновил российское руководство. Если республика теперь располагает собственными органами внутренних дел, почему бы не обзавестись и КГБ РСФСР?

Союзный комитет воспринимался скорее как враждебная сила. Российскому руководству хотелось бы иметь чекистов на своей стороне. Ельцин и его окружение не сомневались, что агентурно-осведомительный аппарат следит за каждым шагом Бориса Николаевича. Чекистов подозревали и в худшем.

В апреле 1990 года Ельцин, только что избранный народным депутатом СССР, с двумя помощниками вылетел в Испанию. Из города Кордова в Барселону их отправили на шестиместном винтовом самолете. Полет оказался неудачным. Вышла из строя бортовая энергосистема. Летчики совершили аварийную посадку на небольшом аэродроме в горах.

Ельцин получил серьезную травму позвоночника. Ему грозил полный паралич. Требовалась срочная и тяжелая операция. Когда его доставили в Москву, ленинградская молодежная газета «Смена» написала, что в аварии испанского самолета виноват КГБ: его сотрудники в Испании испортили бортовую энергосистему. КГБ заявил, что не имеет отношения с инциденту с самолетом и считает публикацию в ленинградской «Смене» клеветой. Но тема возможного покушения на Ельцина обсуждалась годами. Несмотря на все официальные заявления, многие были уверены, что Горбачев приказал КГБ избавить его от опасного соперника.

Георгий Шахназаров, помощник Горбачева, с удивлением говорил об этом в интервью «Эхо Москвы»:

– Вот всемогущий генсек и президент хочет сломать человека. Как вы думаете, он может это сделать или нет? Если бы он действительно хотел… Некоторые газетчики, журналисты прямо или косвенно намекали, что Ельцина КГБ хотел уничтожить. Как вы думаете, КГБ, если бы действительно получил такой приказ от ЦК КПСС, неужто не смог бы уничтожить обыкновенного заместителя министра строительства?…

2 февраля 1991 года начальник отдела безопасности председателя Верховного Совета РСФСР тогда еще малоизвестный Александр Васильевич Коржаков, которого уволили из КГБ за тесные отношения с Ельциным, дал интервью информационному агентству Postfactum.

– Оказывает ли вам помощь КГБ СССР?

– Нет. Работаем пока вслепую. Надеемся на российские структуры сил безопасности, которые будут у нас созданы. Со стороны КГБ СССР идет постоянная слежка за работой российского парламента. Во время недавней проверки обнаружили в Доме Советов даже комнату, через которую это делалось. По этому поводу составлен акт. Сделать полное обследование здания мы не можем из-за отсутствия у нас технических возможностей. Мы готовы были закупить за границей или получить в дар поисковую технику, но все упирается в таможенные барьеры.

– Какие меры были предприняты вашей службой безопасности, чтобы предотвратить повторение автомобильной аварии, в которую не так давно попал глава российского парламента Борис Ельцин?

– После аварии парламент поручил заместителю председателя Верховного Совета РСФСР Руслану Хасбулатову курировать наш отдел. Через него мы направили в управление охраны КГБ СССР письмо с просьбой передать нам два бронированных автомобиля марки «Мерседес» (один из них резервный) для Ельцина. По нашим данным, в управлении охраны КГБ СССР имеются тринадцать бронированных «мерседесов», закупленных еще во времена Брежнева и Андропова. Один отдали первому секретарю ЦК компартии Армении, другой – первому секретарю ЦК компартии Азербайджана, остальные простаивают. Из КГБ СССР получен ответ Крючкова с отказом на том основании, что «в последнее время участились визиты глав государств, которым предоставляются данные „мерседесы“. Хотя с момента аварии страну посетил только президент Республики Корея Ро Дэ У, которого возили на автомобиле марки „ЗиЛ“».

– Как технически оснащены сотрудники отдела безопасности?

– Технически мы оснащены очень слабо. Все упирается в руководство КГБ СССР. Более двух месяцев не можем получить несколько раций, которые нам безвозмездно передала одна из австрийских фирм. Они задержаны работниками таможенного контроля. Когда мы добились у Министерства связи СССР разрешения на пользование определенным диапазоном частот и пришли за рациями на таможню, оказалось, что за день до нашего прихода их арестовал следователь по особо важным делам прокуратуры СССР. Так во всем и везде нам чинят препятствия. Кремль – территория России, однако, чтобы сопровождающему лицу проехать с Борисом Николаевичем в Кремль, нужно каждый раз подписывать заявку у нескольких генералов. Первое лицо России должно спрашивать разрешения у генералов!..

– Сколько сотрудников в вашем отделе?

– Я не буду называть точные цифры. Для сравнения: если Горбачева охраняют несколько тысяч человек, то Ельцина, прямо скажем, – несколько десятков…

Все упиралось в позицию председателя комитета госбезопасности Крючкова.

Гений канцелярии

Почему председателем КГБ Горбачев сделал именно Крючкова? Ему предлагали, скажем, кандидатуру генерала Филиппа Денисовича Бобкова, бывшего начальника 5-го управления. Можно предположить, что Михаил Сергеевич выбрал человека из разведки, полагая, что тот меньше руководителей внутренних подразделений КГБ станет противодействовать перестройке.

После смерти Юрия Владимировича Андропова его многолетний помощник Крючков почувствовал себя крайне неуверенно. Он лишился опоры и стал искать, на кого опереться. Еще при жизни Константина Устиновича Черненко он поверил в звезду Горбачева, но не знал, как подойти к нему. Попытался сделать это через секретаря ЦК КПСС Александра Яковлева.

Александр Николаевич вспоминал: «Крючков напористо полез ко мне в друзья, буквально подлизывался ко мне, постоянно звонил, зазывал в сауну, всячески изображал из себя реформатора». Во всех разговорах давал понять, что он – именно тот человек, который нужен Горбачеву. «Он всячески ругал председателя КГБ Виктора Чебрикова за консерватизм, – писал Яковлев, – а Филиппа Бобкова поносил последними словами и представлял человеком, не заслуживающим доверия, душителем инакомыслящих».

Крючков упросил Яковлева познакомить его с Валерием Ивановичем Болдиным, главным помощником Горбачева, «объяснял просьбу тем, что иногда появляются документы, которые можно показать только Горбачеву, в обход председателя КГБ Чебрикова».

Крючков добился своего. Яковлев вспоминал, что перед уходом на пенсию Виктор Михайлович Чебриков, как всегда, очень спокойно сказал ему:

– Я знаю, что ты поддержал Крючкова, но запомни – это плохой человек, ты это увидишь.

Уже после провала путча на выходе из Кремлевского Дворца съездов прежний председатель КГБ Чебриков догнал Яковлева, похлопал по плечу и сказал:

– Помнишь, что я тебе говорил о Крючкове? Горбачева, наверное, подкупило такое качество Крючкова, как его безраздельная преданность хозяину и несамостоятельность в политике. Михаил Сергеевич знал, каким верным помощником Владимир Александрович был для Андропова, и хотел обрести такого же толкового и исполнительного подручного.

Преемник Крючкова на посту начальника разведки генерал-лейтенант Леонид Владимирович Шебаршин писал: «Видимо, Крючков показался Михаилу Сергеевичу более гибким, динамичным и податливым человеком… Думается, генеральный секретарь сильно заблуждался и не заметил за мягкой манерой, внешней гибкостью и послушностью Крючкова железной воли и упрямства, способности долго, окольными путями, но все же непременно добиваться поставленной цели».

Владимир Александрович Крючков родился в Царицыне (ныне Волгоград) 29 февраля 1924 года, поэтому с днем рождения (не в високосный год) его поздравляли то 28 февраля, то 1 марта, кому как нравится. На фронт будущий глава госбезопасности не попал, был нужнее в тылу – на комсомольской работе. Из комсомола – в районную прокуратуру. В 1951 году по направлению Сталинградского обкома партии Крючков отправился в Москву учиться в Высшей дипломатической школе. Это была высокая честь и возможность начать новую жизнь, поехать за границу.

Из всего потока один Крючков рискнул взяться за изучение непростого венгерского языка. Повсюду носил с собой карточки со словами, которые следовало запомнить. Выучить венгерский язык – значит проявить характер, усидчивость и упорство. Всего этого Крючкову было не занимать. В конце лета 1955 года молодой дипломат отправился в советское посольство в Будапеште третьим секретарем. Послом был молодой партийный работник Юрий Владимирович Андропов – счастливый случай для Крючкова. Дальше они шли по жизни вместе до самой смерти Андропова.

Крючков проработал с Андроповым больше четверти века, и Юрий Владимирович в нем не разочаровался. Андропов, став председателем КГБ, сделал Крючкова начальником секретариата. Его кабинет находился прямо напротив председательского, приемная у них была общая. Крючков всегда был под рукой, готовый дать справку, напомнить, выполнить любое указание, проследить за движением бумаг, старательный, надежный, услужливый и безотказный исполнитель. Крючков боготворил начальника, знал наизусть его стихи.

Летом 1971 года Андропов перевел Крючкова в разведку первым заместителем начальника 1-го главного управления. Крючков привык к роли первого помощника, а тут предстояло самому принимать решения. Владимир Александрович нашел выход. Его сотрудники быстро заметили, что он по каждой мелочи советовался с Андроповым. Крючков по характеру, образу мышления и поведения так и остался помощником. В последних числах декабря 1974 года Брежнев согласился с предложением Андропова назначить Крючкова начальником 1-го главного управления и одновременно заместителем председателя КГБ.

Горбачев верил Крючкову и его информации. Валерий Болдин рассказывал, что с особо важными документами к Горбачеву председатель приезжал сам. К Горбачеву по ка налам КГБ поступала информация определенного толка. Записи разговоров, в том числе телефонных, назывались «материалами технического контроля». После провала ГКЧП новый руководитель президентского аппарата Григорий Иванович Ревенко расскажет помощникам Горбачева, что КГБ прослушивал всех, начиная с самого Михаила Сергеевича, что весь Кремль утыкан «жучками» и потребуется месяц, чтобы их все извлечь.

Окружающих Крючков поражал заботой о собственном здоровье. Каждое утро вставал без четверти шесть, как бы поздно ни лег накануне, час делал зарядку на улице в любую погоду. Жил он на даче в поселке 1-го главного управления КГБ. Строили загородные домики для приема иностранных гостей, но использовали как дачи руководства разведки. Отпуск брал зимой, поскольку обожал бегать на лыжах. Ходил в парилку, правда, не в русскую баню, а в сауну. Плавал в бассейне. Мало пил, предпочитал виски и пиво…

В августе 1991 года при обыске в квартире Крючкова следственная группа искала его записную книжку. Жена объяснила, что он обходился без книжки. Он помнил все имена, фамилии, телефонные номера. Ему и компьютер не был нужен.

На посту председателя Крючков оказался в трудном положении. Его всегда недовольное лицо правителя канцелярии постепенно становилось символом, как тогда говорили, антиперестроечных сил. Логика развития событий не только противоречила его личным политическим взглядам, но и прямо вела к разрушению империи КГБ. Власть комитета таяла на глазах, хотя Крючков старался приспособиться к новым временам.

Глава союзного правительства Николай Иванович Рыжков настоял на том, чтобы борьбой с организованной преступностью и коррупцией, помимо Министерства внутренних дел, занялся еще и КГБ. Чекисты в сопровождении тележурналистов ходили по магазинам, проверяли, что хранится под прилавками.

На Четвертом съезде народных депутатов СССР в декабре 1990 года Крючков с гордостью поведал, что объединенными усилиями «удалось вскрыть многочисленные факты крупных хищений и злоупотреблений, бесхозяйственности и халатности при хранении, транспортировке и реализации населению товаров народного потребления». Он сообщил депутатам, что в отделе рабочего снабжения Байкальского целлюлозно-бумажного комбината найдены пятьсот тонн мяса. В Туле на одной из баз обнаружены триста тысяч пачек чая, а в Саратове – пятьдесят тысяч банок с лососевой икрой.

Через год с небольшим, после начала гайдаровских реформ, продавцы перестали припрятывать товары. Напротив, делали все, чтобы у них покупали, и как можно больше. Никакой КГБ не понадобился. Этого Крючков не понимал. Или не хотел понять.

Крючков, ни дня не служивший в вооруженных силах, получил звание генерала армии. В октябре 1989 года стал членом политбюро. Но пробыл им недолго, потому что изменился принцип формирования политбюро, а сам орган потерял свою важность. Горбачев ввел Крючкова в новый властный ареопаг – сделал членом Президентского совета (март 1990 года), потом Совета безопасности СССР (март 1991 года).

«Горбачев, – писал известный экономист Гавриил Харитонович Попов, которого избрали народным депутатом СССР, а затем первым мэром Москвы, – имел о силовых структурах приблизительное представление, а кроме того, не вникал в то, как формируются доклады их руководителей, в чем можно, а в чем нельзя полагаться на эти доклады. Когда в докладе написано: „резидент сообщает“, то ведь, чтобы оценить доклад, надо себе представлять и этого резидента, и то, что и где он мог узнать».

Глава комитета госбезопасности был ближе других к Горбачеву. Они разговаривали каждый день, даже если президент уезжал отдыхать. Когда человек так сильно приближается к первому лицу в государстве, снабжает его секретной информацией, предлагает варианты решений, у него создается обманчивое ощущение, будто он и сам мог бы справиться со всеми этими делами. Тем более раз первое лицо – такой слабак.

А в руках Владимира Александровича находился вполне исправный и мощный механизм. Численность КГБ составляла почти полмиллиона человек, из них 220 тысяч пограничников, 60 тысяч – войска правительственной связи. Генеральный штаб вооруженных сил страны 3 января 1990 года шифротелеграммой передал из состава воздушно-десантных войск и главного командования сухопутных войск в подчинение КГБ 103-ю воздушно-десантную дивизию, 75-ю мотострелковую дивизию, 48-ю мотострелковую дивизию специального назначения, 27-й отдельный батальон специального назначения.

Иначе говоря, впервые в советской истории в руках руководителя органов госбезопасности оказалась серьезная военная сила. Предшественники Горбачева вели себя осторожнее.

Крючкова считали бледной тенью своего начальника и покровителя Юрия Андропова. Серая мышь, исполнительный помощник, правитель канцелярии Крючков в особой атмосфере тайной полиции чувствовал себя как рыба в воде. Умение выполнять приказы сделало Владимира Александровича необходимым сначала Андропову, затем его преемникам. В Крючкове видели незаметного и неамбициозного исполнителя, готового выполнить любой приказ. Мастера на все руки. Таким он и был – до определенного момента.

Сидя на своих досье, как Скупой рыцарь на мешках с золотом, Крючков начал мнить себя самостоятельным политиком, одним из вождей. Наступил момент, когда Владимиру Александровичу надоела роль безмолвного исполнителя. Феноменальная память и фантастическая осведомленность о том, что происходит в стране, подогревали тщательно скрываемое честолюбие.

Горбачев пребывал в блаженной уверенности, что вознесенный на высокий пост председатель КГБ будет вечно хранить ему верность. А Крючков считал, что его заставили слишком долго ждать и он достоин большей роли.

С ним произошло то, что случается со слугой, который днем разнашивает туфли для господина, а ночью тайно их примеряет. Изо дня в день он докладывал Горбачеву секреты своих досье и постепенно исполнялся презрением к хозяину: тот все заглатывал, но ничего не предпринимал. Значит, Горбачев слаб. Почему бы в таком случае не заменить его?

Как возник праздник 12 июня

Во главе союзного правительства вместо свалившегося с инфарктом Рыжкова президент в середине января 1991 года поставил бывшего министра финансов Валентина Сергеевича Павлова.

Тот начал с денежной реформы. По его настоянию Горбачев подписал указ «О прекращении приема к платежу денежных знаков Госбанка СССР достоинством 50 и 100 рублей образца 1961 года и ограничении выдачи наличных денег со вкладов граждан».

Павлов утверждал, что крупные купюры – на руках у спекулянтов и преступников. В интервью газете «Труд» обвинил западные банки в заговоре – они хотели свергнуть Горбачева, поэтому овладели крупными купюрами… Никто не принял его слова всерьез. А «павловская реформа» обернулась для людей новым унижением: они, бросив работу, стояли в длинных очередях, чтобы успеть за три дня избавиться от старых купюр. Невозможно было и получить свои деньги, доверенные государству. Со сберкнижки выдавали не более пятисот рублей, да еще делали пометку в паспорте!

Реакция в обществе – резко негативная. Горбачев терял поддержку. Все говорили, что он боится решать сложные проблемы, откладывая их на потом, надеясь, что все рассосется само собой. Серьезные экономисты утверждали, что попытки модернизировать социалистическую систему не удаются, становится только хуже. Надо создавать принципиально новую социально-экономическую модель.

Вообще говоря, на шестом году пребывания у власти каждый лидер должен быть готов к тому, что прежние комплименты сменятся жесткой критикой. Но на шестом году перестройки к радикальным переменам в экономике, в хозяйственной жизни еще и не подступали. На пороге 1991 года страна была почти так же далека от того, чтобы отдать землю крестьянам, а фабрики и заводы – работающим, как и в 1985-м.

Даже начисто опустевшие прилавки не убеждали аппарат в необходимости немедленных экономических реформ. Партийные секретари, военные в чинах, генералы от военно-промышленного комплекса, директора совхозов и колхозов отстаивали колхозно-совхозную систему и государственно-плановую экономику.

Немало политиков в нашей стране предлагали идти китайским путем – постепенные экономические реформы без политических перемен. У профессиональных китаистов эта идея вызывает улыбку. В России, как минимум, слишком мало китайцев, чтобы следовать китайским путем, а никто другой не согласится работать в таких каторжных условиях.

У современного Китая много поклонников. Поклонникам китайского пути нравится то, что в КНР сохраняется партийная и государственная бюрократия, ограничена свобода слова. При этом они не хотят видеть того, что китайская бюрократия не мешает частной инициативе и предпринимательству, не угнетает бизнесменов и торговцев, не душит их и не унижает. Можно ли представить себе отечественную бюрократию, которая бы дала простор частной инициативе, привлечению иностранного капитала и не смела бы вмешиваться в дела частного производителя?…

Профессор Евгений Петрович Бажанов, виднейший специалист по Китаю, отмечает, что именно ортодоксальные коммунисты, националисты-антизападники восхищаются успехами Китая и утверждают, что СССР должен был пойти китайским путем: сохранить социалистический строй и развивать экономику. Но в 1978 году китайское общество находилось в состоянии хаоса. Культурная революция, затеянная Мао Цзэдуном, закончилась полным разочарованием в марксизме. Партийно-государственный аппарат пострадал очень сильно. Не мог и не хотел сопротивляться реформам… А советский аппарат все держал в руках и противился переменам. Дэн Сяопин, обладая огромным авторитетом, мог позволить себе решительные реформы. Горбачев, молодой политик из провинции, вынужден был маневрировать, действовать постепенно, шаг за шагом, оглядываясь на старую гвардию.

Демократы хотели, чтобы генеральный секретарь Горбачев ушел, потому что он слишком медленно осуществляет политические реформы. Аппаратчики требовали ухода президента Горбачева, потому что он допустил демократию и гласность.

Собственная партия встала к Горбачеву в оппозицию. Он долго возражал против создания отдельной компартии РСФСР, понимая, что, во-первых, ее появление угрожает единству КПСС, а во-вторых, тон в новой партии будут задавать реакционеры, которых сдерживает пока только страх перед полномочиями генерального секретаря. Своя партия была нужна им для борьбы с Горбачевым и Ельциным.

Помощник президента Анатолий Черняев записал в дневнике слова Горбачева: «Вновь и вновь повторяет: если Россия поднимется, вот тогда начнется. Что начнется? Железно он стоит против образования компартии РСФСР, против придания РСФСР полного статуса союзной республики. На политбюро так и сказал: тогда конец империи».

Даже маршал Сергей Федорович Ахромеев, бывший начальник Генерального штаба и советник президента, говорил:

– Если будет российская коммунистическая партия с теми же функциями, которые у нас имеет каждая республика, то резко увеличивается опасность того, что наша партия станет федеративной, а государство станет конфедерацией. И об этой опасности надо четко всему народу сказать.

Но компартия России появилась. Иван Кузьмич Полозков, недавний хозяин Краснодарского края, стал первым секретарем республиканской компартии и членом союзного политбюро. Он обещал, что под его руководством КП РСФСР «будет партией социалистического выбора на марксистско-ленинской основе». Его избрание само по себе стало ударом по КПСС. Начисто лишенный личного обаяния, он производил тяжелое впечатление на интеллигенцию.

Даже выдержанный член политбюро Вадим Александрович Медведев не смог скрыть своего огорчения:

– Худшее трудно было себе представить.

Многие члены КПСС и даже целые партийные организации заявили, что не хотят состоять в полозковской партии и не станут перечислять взносы на счет ЦК КП РСФСР. Можно даже сказать, что появление Полозкова во главе компартии России привело к массовому бегству из партии. Когда люди увидели на экранах телевизоров Ивана Кузьмича под ручку с соратниками, появилось ощущение, что состоять с ним в одной партии невозможно.

Впрочем, Полозков недолго продержался в первых секретарях. Весной 1991 года он завел разговор с премьер-министром Павловым: нельзя ли подыскать ему место в аппарате кабинета министров как опытному специалисту в области сельскохозяйственного производства и заготовок?

«Я был приглашен на один из последних в истории КПСС пленумов ЦК, – вспоминал писатель-фронтовик Даниил Александрович Гранин. – Сидел я на балконе рядом с группой генералов. Выступали яростно, обвиняли Горбачева в том, что он дал слишком большую волю печати, радио, в том, что интеллигенция распоясалась. Нападки ожесточались, и в какой-то момент Горбачев не выдержал, сказал, что он готов уйти со своего поста. И вот тут генералы стали кричать: „И уходи! Убирайся!“ Я видел рядом их багровые от злобы физиономии, стало ясно, что они способны на любые силовые действия».

Горбачев сознавал, что теряет поддержку общества и что симпатии на стороне Ельцина. Это ставило Михаила Сергеевича в тупик. Его помощник Георгий Шахназаров вспоминал, как на заседании политбюро Горбачев вдруг задумался, пожал плечами и, явно недоумевая, обращаясь к себе и присутствовавшим, произнес:

– Странные вещи в народе происходят. Что творит Ельцин – уму непостижимо! За границей, да и дома, не просыхает, говорит косноязычно, несет порой вздор, как заигранная пластинка. А народ все твердит: «Наш человек!»

12 июня 1990 года Первый съезд народных депутатов РСФСР поименным голосованием принял Декларацию о государственном суверенитете Российской Федерации. «За» высказались 907 депутатов, «против» – всего 13, воздержались – 9. Принятие декларации депутаты сочли настолько важным событием, что 12 июня объявили праздничным днем.

Ныне кажется, будто в тот день решили, что Россия станет самостоятельным государством. Но в декларации – ни слова о выходе из состава СССР! Депутаты всего лишь провозгласили верховенство российских законов над общесоюзными в том случае, если они входят в противоречие. Это был шаг в противостоянии Горбачева и Ельцина, о котором молодое поколение имеет весьма смутное представление.

Началось с того, что Горбачев решился на опасный шаг – поднять статус автономий внутри РСФСР до статуса союзных республик. В надежде сделать их союзниками в борьбе против Ельцина. Верховный Совет СССР 26 апреля 1990 года принял соответствующий закон.

На территории России – два десятка автономий. Если бы они получили равные права с самой РСФСР, российская власть лишилась бы возможности влиять на их жизнь. Именно поэтому, стараясь привлечь автономии на свою сторону, Ельцин сказал в Уфе, что Башкирия может взять столько власти, сколько она «проглотит», а в Казани – что Татария получит столько власти, сколько сможет «переварить».

Декларация 12 июня воспринималась как защитная мера, спасающая Россию от распада. За декларацию голосовали и коммунисты, и демократы, и сторонники Ельцина, и его яростные противники.

Хватались за соломинку – положение в стране становилось все более отчаянным. Близился экономический крах. В российских областях прилавки опустели, исчезли сигареты и папиросы, пропала водка. Жизнь становилась все труднее. Уставшая, голодная, изверившаяся толпа очень опасна. Казалось, что если нельзя спастись всем вместе, то надо, по крайней мере, спасти себя.

Декларацию о суверенитете 12 июня поддержал и главный противник Ельцина Иван Полозков. Валентин Александрович Купцов, один из будущих руководителей российской компартии и яростный оппонент Ельцина, говорил:

– Моя личная оценка: принятие Декларации о суверенитете – главный итог работы Первого съезда народных депутатов Российской Федерации. Важно, что этот принципиальный документ поддержан практически всем народом России.

Летом 1990 года продукты и товары в Москве стали продавать при предъявлении паспорта со столичной пропиской, чтобы ничего не доставалось приезжим. Москвичи были довольны, хотя еды от этого не прибавилось.

Перипетии противостояния Горбачева и Ельцина давно ушли в прошлое. Красный день в календаре остался. Каждый год сограждане недоумевают: что, собственно, празднуем 12 июня? Начальники придумали нечто витиеватое: День России. Вроде и отмечать особо нечего. Однако же отменить праздник – скандал.

Ощутив свою силу, люди вокруг Ельцина со все большим раздражением смотрели на Горбачева. Слишком осторожен. Ни на что не может решиться. Только говорит, но ничего не делает. На его фоне Ельцин казался настоящим лидером, которому просто не дают развернуться.

Выборы народных депутатов России, избрание Ельцина главой республики наполнили многие души эйфорией. Даже лучшие умы не осознали масштабов постигшей народ катастрофы, глубину ямы, из которой предстоит выкарабкиваться. Новые демократические политики высокомерно решили, что они уже победили, и стали – на радость окружающим – бороться сами с собой. И переоценили свои силы, обещав быстро наладить хорошую жизнь.

Первое ельцинское правительство возглавил Иван Силаев, до этого союзный министр авиационной промышленности. Иван Степанович рассказывал мне, как сразу после заседания Верховного Совета он оказался в своем новом кабинете в Белом доме:

– Много я перевидал кабинетов, но такой огромный видел в первый раз. Там такой потолок, что два этажа можно было сделать. Сидишь за столом и чувствуешь себя как в пустыне. Но с этим быстро свыкаешься… На этом посту сразу ощущаешь масштабы страны. Уходишь домой в девять-десять вечера, а на востоке уже начинается трудовой день.

Ему предстояло найти людей, с которыми он сможет работать, которые понравятся президенту и против которых не станут возражать депутаты. Правительство Силаева было первым, сформированным не по номенклатурному принципу.

– Ни одного человека из старого правительства мы не взяли, – рассказывал Силаев. – Решили по знакомству никого не брать – только профессионалов. В правительстве царил дух вольности.

Экономисты во главе с Григорием Алексеевичем Явлинским, которого утвердили вице-премьером, сидели на правительственных дачах в Сосенках и работали над экономической стратегией. В январе 1991 года российский парламент принял закон «О собственности в РСФСР», впервые узаконив частную собственность. Российская власть сразу же вошла в конфликт с союзной. Никакого желания объясниться, поладить, отыскать компромисс не было. Напротив, всякое столкновение сознательно разжигалось. Взаимная нелюбовь культивировалась.

Союзное правительство не обращало внимания на декларации и заявления российской власти. А Ельцин действовал все более самостоятельно, делая вид, что союзного правительства не существует, а он возглавляет самостоятельное государство. Верховный Совет РСФСР заявил, что без его ратификации никакие указы президента СССР на территории России не действительны.

Иногда по политическим соображениям они вроде бы пытались поладить, и наступала видимость согласия и сотрудничества. Но они по-прежнему ненавидели и презирали друг друга.

Михаил Сергеевич плохо представлял себе расстановку сил в обществе. КГБ, видимо, снабжал его утешительными новостями о раздрае в лагере Ельцина. Горбачев довольно говорил своему помощнику Черняеву:

– Песенка Бориса Николаевича спета – у него ничего не получается, от него уже ждут дел. Он мечется. Но даже люди из его ближайшего окружения вытирают об него ноги, кроют его матом, а в парламенте заявили, что не станут при нем стадом баранов…

Михаил Сергеевич еще не чувствовал, какая опасность для него исходит от Ельцина. Или пытался себя утешить?

Борис Николаевич потребовал предоставить ему время для выступления по телевидению. Он вспоминал: «Начались игры с Кравченко, тогдашним теленачальником. То он не подходил к телефону, то выдвигал какие-то условия, то переносил дату записи… Естественно, я начал накаляться… Вот тут у меня и созрела эта мысль. Вы боитесь Ельцина? Ну так получите того Ельцина, которого боитесь!»

19 февраля Ельцин дал интервью в прямом эфире. Сорок минут он говорил о том, что президент Горбачев обманывает страну. Не выполнил ничего из того, что обещал. Развалил государство и довел народ до обнищания.

Ельцин веско произнес:

– Я предупреждал в 1987 году, что у Горбачева есть в характере стремление к абсолютизации личной власти. Он все это уже сделал и подвел страну к диктатуре, красиво называя это «президентским правлением». Стало совершенно очевидным, что, сохраняя слово «перестройка», Горбачев хочет не перестраиваться по существу, а сохранить систему, сохранить жесткую централизованную власть, не дать самостоятельности республикам, а России прежде всего… Я отмежевываюсь от позиции и политики президента, выступаю за его немедленную отставку, передачу власти коллективному органу – Совету Федерации республик…

На следующий день Горбачев собрал свое окружение. Настроение после вчерашнего выступления Ельцина было мрачное. Михаил Сергеевич говорил:

– Происходит нечто подобное тому, что случилось в 1987 году. Ельцин энергично взялся за дело, начал менять кадры. Я его поддержал. Но, разделавшись с первой «гарнитурой», он пошел по второму кругу, потом по третьему. У него нет вкуса к нормальной работе. Видимо, ему для тонуса нужно постоянно с кем-то драться. Не случайно понравился Егору Лигачеву своей крутостью, и тот рекомендовал его в Москву. В нем гремучая смесь, способен только на разрушение…

Еще резче Ельцин выступил в Доме кино, где призвал «объявить войну руководству страны. Президент СССР лгал постоянно и завел страну в болото». Борис Николаевич призывал создавать сильную демократическую партию.

Черняев записал в дневник: «Ельцин сказал: „Оставим Горбачеву во-от столечко (показывает пальцами щепотку), хотя он хочет вот столько (показывает руками, широко их разведя). Его место – как у британской королевы“.»

Кадровый пасьянс

Предложение образовать российский комитет госбезопасности представлялось экзотическим. Но интересным. Геннадию Эдуадовичу Бурбулису идея понравилась, он напутствовал Степашина:

– Иди к Ельцину.

Сергей Степашин:

– Я и пошел. Ему тоже эта идея приглянулась, хотя к КГБ относился он тогда сложновато, потому что знал, что они по нему работали. Крючков, конечно, по нему проезжался с Чебриковым в свое время.

Виктор Иваненко:

– Со Степашиным мы сходили к генералу Волкогонову, он был советником у Ельцина. Сходили и к Шахраю, который правовые вопросы решал.

Недавний заместитель начальника главного политического управления Советской армии и Военно-морского флота генерал-полковник Дмитрий Антонович Волкогонов был избран российским депутатом и решительно поддержал Ельцина. Разносторонне одаренный человек, он защитил докторские диссертации по истории и философии.

Сергей Михайлович Шахрай, молодой юрист из Московского университета, тоже избранный российским депутатом, стал главным советником Ельцина по правовым вопросам. Борис Николаевич вначале очень нуждался в Шахрае. В его отсутствие чувствовал себя неуверенно. Шахрай показал свою нужность умением и желанием работать. Со временем он станет вице-премьером. И утратит высокую должность, преждевременно решив, что звезда Ельцина закатилась…

Виктор Иваненко:

– Познакомили меня с Геннадием Эдуардовичем Бурбулисом. Он очень долго беседовал со мной. Очень цепко, внимательно. У него такой пронизывающий взгляд. Меня оценивал, расспрашивал, откуда я, кто я и так далее. И так стала постепенно рождаться идея российского КГБ как инструмента защиты государственного суверенитета молодой российской демократии. Мы с депутатами-чекистами, с Большаковым и Никулиным, с участием Степашина сели писать протокол об образовании российского КГБ, который должны были подписать с союзной стороны руководство КГБ СССР, а с российской стороны – президент России и другие должностные лица. Текст протокола оттачивали месяца три.

– Должны ли вы были об этом доложить своему начальству на Лубянке? Или общались с российскими депутатами по своей инициативе?

– Я написал докладную записку руководству комитета госбезопасности, что есть смысл поддержать такое предложение, учитывая, что нам надо встраиваться в демократические процессы, а не противостоять им. Через своего начальника, генерала Межакова, передал записку первому заместителю председателя Гению Евгеньевичу Агееву, бывшему секретарю парткома КГБ.

– И какой была реакция?

– Записку мою восприняли на удивление благосклонно. Я получил одобрение: продолжай эти контакты, продолжай! От КГБ СССР подключились правовое управление и помощник председателя комитета по правовым вопросам Сергей Васильевич Дьяков. Началась совместная работа. Готовили протокол и приложения к нему о разделении полномочий между КГБ Союза и будущим российским КГБ. Мучились над каждым словом. Искали формулировки, которые всех устроят.

Сергей Степашин:

– Первое. Мы сели разрабатывать концепцию будущего комитета госбезопасности России. Второе – задумались над кандидатурой на роль руководителя республиканского комитета. Организовали мне встречу с Крючковым. В том самом кабинете, где я потом полтора года проработал…

– Войдя в здание на Лубянке в первый раз, вы испытали какие-то особые чувства? Страх, благоговение?

– Сегодня бы, наверное, испытал. А тогда время было другое. Мы были убеждены, что строим новое демократическое государство. Мы никого не боимся, мы смелые… Надо было жить в то время, чтобы понять, о чем я сейчас говорю. Это словами не объяснишь. Со мной прекрасно побеседовали, угостили чаем. Сели за длинный стол, он так и остался, по-моему, в этом кабинете. Сидели вдвоем, потом подошел его помощник. Хорошая, теплая встреча. Он умел к себе расположить, Владимир Александрович, покойник. Мягко, интеллигентно побеседовали. В первой беседе четкого ответа я не получил: ни да, ни нет. А потом Крючков дал зеленый свет, и начался подбор кандидатов.

Нужного человека искали долго.

В списке кандидатов на пост первого председателя КГБ России фигурировал и весьма заметный в ту пору Олег Данилович Калугин, потомственный чекист и некогда самый молодой генерал в КГБ. Его привечал Юрий Владимирович Андропов и сделал начальником управления «К» (внешняя контрразведка). Потом Калугин впал в немилость и был сослан первым замом в ленинградское управление.

Он считал себя жертвой интриг Крючкова, и в перестройку откровенно рассказал о своей работе в комитете. Краснодарцы избрали Калугина народным депутатом СССР. Но недавние коллеги на Лубянке восприняли его обвинения как измену чекистской корпорации.

Сергей Степашин потом объяснял:

– Что касается кандидатуры Олега Калугина, то она обсуждалась на первом этапе. От нее отказались, чтобы не создавать серьезную конфронтацию между КГБ СССР и КГБ РСФСР.

Со временем генерал Калугин уедет в Соединенные Штаты. А в Москве его обвинят в предательстве. В 2002 году суд заочно приговорит его к пятнадцати годам тюремного заключения…

Более серьезно на пост председателя КГБ РСФСР рассматривались кандидатуры действующих офицеров.

Сергей Степашин:

– Ельцин сам назвал Валерия Воротникова, тогдашнего начальника управления «З» КГБ Союза, которое занималось защитой конституционного строя. Он с ним работал в Свердловске. Хорошо его знал… Воротников – значит, Воротников. Тем более для Ельцина тогдашнего, да и для нас, защита конституционного строя с учетом, какая каша заварилась еще в девяностом году, важнейшая функция комитета госбезопасности России.

Генерал Валерий Павлович Воротников пришел в областное управление КГБ с должности второго секретаря Свердловского обкома комсомола. Много позже, уже будучи депутатом Государственной думы, он рассказывал мне:

– Ельцин, когда руководил областью, часто у нас бывал. Я ему докладывал об обстановке. К нашей информации он относился внимательно, принимал меры. Система такая. Я подписываю шифровку, и, если речь идет о важной информации, ее – даже без подписи председателя КГБ – отправляют высшим руководителям страны. То есть хозяин области отдает себе отчет в том, что произойдет после того, как такая информация уйдет в Москву. Ему сразу позвонят из ЦК или из Совета министров и спросят с него за то, что случилось.

Когда происходило чрезвычайное происшествие, начинались проблемы. Например, прорвало трубы, снабжающие теплом рабочий поселок. Это произошло ночью. Утром уже стали восстанавливать. Я все выяснил и собрался доложить первому секретарю. А меня слезно просят не говорить Ельцину:

– Мы уже все сделали, авария ликвидирована. Зачем Бориса Николаевича беспокоить?

Во время доклада Ельцину я об этом деле умолчал. Вернулся к себе. Через полчаса он звонит, и я получил очень серьезный втык: почему не рассказал ему о ЧП?

Ельцину пришлось тесно сотрудничать с КГБ в апреле 1979 года, когда в Свердловске вспыхнула таинственная эпидемия. Многие горожане умерли, потому что медицина оказалась бессильна против неизвестной врачам болезни. Официальное объяснение – люди скончались после употребления в пищу мяса зараженных животных.

Летом 1992 года Ельцин признает, что эпидемия в Свердловске возникла из-за того, что на свободу вырвалось биологическое оружие. В Свердловске находился один из заводов, занимавшихся созданием биологического оружия. По мнению специалистов, из-за аварии в воздух попал аэрозоль, содержащий патогенные микроорганизмы. Ветер разнес их над городом. Видимо, это был новый вид, вакцину против которого еще не разработали. Спасти заболевших оказалось невозможно.

После Свердловска Валерий Воротников руководил Красноярским краевым управлением. Его приметили в Москве и перевели в столицу. Он принял 5-е управление КГБ (борьба с идеологическими диверсиями), которое в перестройку переименовали в управление по защите конституционного строя.

Сергей Степашин:

– Но, насколько я знаю, к Ельцину сходил Сергей Адамович Ковалев, потом Галина Старовойтова – как же так, управление Воротникова занимается борьбой с диссидентами. Разве можем мы, новая, демократическая Россия, такого человека… Воротников не прошел.

Видный правозащитник Сергей Адамович Ковалев, биолог по профессии, отбывший срок за «антисоветскую агитацию и пропаганду», был моральным авторитетом для значительной части общества. Его избрали народным депутатом России. В Верховном Совете он возглавил Комитет по правам человека.

Глава российского правительства Силаев рекомендовал генерала Николая Алексеевича Шама. Генерал успешно продвигался по служебной лестнице в 6-м управлении – контрразведывательное обеспечение экономики. Силаев пришел из оборонного комплекса и давно его знал.

Виктор Иваненко:

– Коля Шам – мой друг, хороший парень. Все замечательно. Но потом кто-то доложил руководству комитета, что Шам дружит с главой российского правительства Силаевым. Шама тут же отодвинули.

Почему Крючков сказал «нет»? Не хотел, чтобы председателем КГБ России стал человек, близкий к российскому руководству.

Сергей Степашин:

– Генерал-лейтенант Шам – высокий, крепкий – Ельцину понравился и внешне, и разговором, и своей независимостью. Шам возглавлял управление, которое занималось контр разведкой на оборонных объектах. То, что нужно, кстати. Ельцину это было понятно как производственнику. Начали готовить назначение. Нужно было совместное распоряжение Верховного Совета России и КГБ Союза, сложная конфигурация… И вдруг Шама не пропускает руководство КГБ. Шам – сильная личность. И уважаем, и авторитетен в оборонном комплексе страны. На мой взгляд, Крючков запереживал. Я думаю, Олег Шенин ему подсказал: не надо.

Олег Семенович Шенин был секретарем ЦК КПСС по организационно-кадровым делам и поддерживал тесные отношения с Крючковым. Его имя еще не раз встретится на этих страницах, когда речь пойдет об августовском путче.

Крючков и его первый заместитель Агеев, в свою очередь, предложили кандидатуру генерала Дмитрия Алексеевича Лукина. Бывший секретарь Архангельского обкома комсомола, он руководил управлением госбезопасности в Мурманске, служил в военной контрразведке. В центральном аппарате принял недавно образованное управление по борьбе с организованной преступностью.

Лукин не подошел российской стороне.

И только кандидатура Виктора Валентиновича Иваненко всех устроила.

Виктор Иваненко:

– Меня поддержали Сергей Вадимович Степашин, с которым у меня сложились хорошие отношения, и Геннадий Эдуардович Бурбулис. Поддержал и Дмитрий Антонович Волкогонов, генерал и советник Ельцина. Правда, каждый из них ревновал друг к другу: «Чего ты бегаешь к Бурбулису? Ты ходи ко мне!» Но это нормальные аппаратные игры. Мы к этому приучены.

Решающее слово оставалось за руководством союзного комитета госбезопасности.

Сергей Степашин:

– Опять я поехал на Лубянку. В старое здание – там находилось Инспекторское управление КГБ. Встретился с Игорем Межаковым. Он потом станет у меня замом в Федеральной службе контрразведки. Вернулся и позвонил Бори су Николаевичу. Положительно характеризовал Иваненко: генерал-майор, первый заместитель начальника Инспекторского управления КГБ Союза, бывший заместитель начальника управления Тюменского управления КГБ, прошел всю чекистскую школу.

Они встретились, побеседовали. Какие впечатления? Профессиональному волейболисту и сибиряку Ельцину понравилось, что Иваненко играет в волейбол и что он из Тюмени. Но заметил Степашину:

– Вроде мягковат.

Степашин возразил:

– Борис Николаевич, есть важный аргумент за Иваненко.

– Какой?

– Он, во-первых, прошел работу на местах, а во-вторых, знает все территориальные управления России. Это может пригодиться.

И точно – пригодилось. В августе 1991 года.

– Как вы воспринимали Ельцина в 1991 году? – спросил я Иваненко.

– Даже впоследствии, когда меня уволили, я ни разу не опустился до негативных высказываний в адрес Бориса Николаевича Ельцина. Я видел его недостатки, видел субъективизм, видел популизм. Но для меня это была колоссальная политическая фигура. Первый всенародно избранный президент. Человек, которому предстояло сломать систему. И кроме него, вряд ли бы кто это сделал в тот период. Я и сейчас понимаю его заслуги как разрушителя прежней системы. Как человека, который осуществил прорыв к свободе. Это не какая-то там цветная революция, как пытаются представить. Это был наш общий прорыв к свободе. Борис Николаевич сыграл, конечно, огромную роль. И то, что он своим авторитетом поддержал реформы, – это тоже достойно уважения. Ну а более поздний период… Когда фавориты начали за него решения принимать… Это уже без меня, во-первых, происходило. А во-вторых, нет людей без недостатков. Но в 1991 году он сыграл колоссальную роль. И в сломе прежней системы, и в формировании правительства реформ.

А как шло оформление нового назначения?

Виктор Иваненко:

– В комитете особых возражений не возникло. Первый разговор состоялся у Агеева, у первого зама. В Инспекторском управлении КГБ СССР я курировал все территориальные органы России. Кому, как не мне, идти на эту должность. Я знаю досконально обстановку на местах, знаю всех областных и краевых руководителей.

– А кто вел с вами финальный разговор? Когда прозвучала решающая фраза «Ты назначен!..»?

– Финальный разговор состоялся с Крючковым.

Четвертый этаж, где сидел председатель комитета госбезопасности, считался специальной зоной. Отдельный пост охраны.

– Меня провели в его кабинет. Владимир Александрович – очень вежливый человек. Встал навстречу. Устроились за приставным столиком. Разговаривали. Он пытался меня по-отечески воспитывать. Главное – не допустить развала Советского Союза. Но он не понимал другое. Существовавший на тот момент общественный строй, экономическая модель уже изжили себя. Всё! Тупик. Пустые полки магазинов. И нечего предложить. Никаких идей, куда двигаться дальше, как развивать экономику. Просто твердили: сохранить Советский Союз! А там посмотрим…

Вот так первым руководителем российского КГБ стал Виктор Валентинович Иваненко. Его сочли компромиссной фигурой, устраивающей обе стороны.

Виктор Иваненко:

– Ельцину нужен был «троянский конь» на Лубянке, чтобы парализовать работу КГБ против российского руководства. А Крючков хотел иметь своего человека рядом с Ельциным и получать какую-то информацию из его окружения…

15 апреля 1991 года Виктор Валентинович стал генералом – в сорок три года.

– Сшить генеральскую форму не успел. Так события стремительно развивались… Чтобы сфотографироваться на новое удостоверение, взял у товарища форму и напялил на себя. Наше ведомственное фотоателье находилось в проезде Серова…

Для начала Иваненко был прикомандирован к Государственному комитету РСФСР по обороне и безопасности. Его создали 30 января 1991 года. Председатель комитета – народный депутат России генерал-полковник Константин Иванович Кобец. Ведомство создали, так сказать, на перспективу. Имелось в виду в будущем создать свои вооруженные формирования, что-то вроде национальной гвардии России.

Протокол о создании Комитета государственной безопасности РСФСР с российской стороны готовили Бурбулис, Кобец, Степашин, Шахрай и Иваненко. Со стороны КГБ СССР – первый заместитель председателя Агеев, заместитель председателя по кадрам Пономарев, начальник аналитического управления Леонов, начальник Инспекторского управления Межаков и помощник председателя Дьяков.

6 мая 1991 года Крючков и Ельцин подписали совместный «Протокол о договоренности по вопросу образования Комитета государственной безопасности РСФСР»:

«Председатель Верховного Совета РСФСР и Председатель Комитета государственной безопасности СССР (по уполномочию Президента СССР),

исходя из Конституции СССР и Конституции РСФСР,

уважая Декларацию о государственном суверенитете Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, придавая важное значение мерам по обеспечению государственной безопасности Союза ССР и РСФСР,

признавая необходимость выработки единой политики и осуществления согласованных действий в этой сфере, договорились о следующем:

1. Образовать Комитет государственной безопасности РСФСР (КГБ РСФСР) на правах союзно-республиканского государственного комитета. Подчинить ему находящиеся в РСФСР территориальные органы КГБ СССР.

2. Установить, что органы КГБ РСФСР в своей деятельности руководствуются законами РСФСР и другими актами, принятыми Съездами народных депутатов РСФСР, Верховным Советом РСФСР и его Президиумом, решениями Совета Министров РСФСР и иными актами высших органов государственной власти и государственного управления СССР, изданными в пределах полномочий, переданных Российской Федерацией Союзу ССР.

Разграничение функций КГБ СССР и КГБ РСФСР по обеспечению государственной безопасности проводится в порядке, устанавливаемом Союзным договором и нормативными актами высших органов власти и государственного управления Союза ССР и РСФСР. КГБ СССР определяет основные начала разведывательной и контрразведывательной деятельности КГБ РСФСР, координирует ее с деятельностью органов КГБ других республик, в пределах полномочий осуществляет контроль за работой органов КГБ РСФСР.

3. Подготовку предложений об организационных мерах, связанных с образованием КГБ РСФСР, поручить Комиссии в составе:

От РСФСР:

Хасбулатов Р. И. – Первый заместитель Председателя Верховного Совета РСФСР, Сопредседатель Комиссии;

Волкогонов Д. А. – советник Председателя Верховного Совета РСФСР по вопросам безопасности;

Степашин С. В. – председатель Комитета Верховного Совета РСФСР по безопасности,

Скоков Ю. В. – первый заместитель Председателя Совета Министров РСФСР;

Кобец К. И. – председатель Государственного комитета РСФСР по обороне и безопасности;

Иваненко В. В. – прикомандированный от КГБ СССР к Государственному комитету РСФСР по обороне и безопасности;

Поделякин В. А. – председатель КГБ Башкирской АССР.

От КГБ СССР:

Агеев Г. Е. – первый заместитель Председателя КГБ СССР, народный депутат РСФСР, сопредседатель Комиссии;

Шебаршин Л. В. – заместитель Председателя КГБ СССР – Начальник Первого главного управления;

Титов Г. Ф. – заместитель Председателя КГБ СССР – Начальник Второго главного управления;

Пономарев В. А. – заместитель Председателя КГБ СССР – Начальник Управления кадров;

Межаков И. А. – начальник Инспекторского управления КГБ СССР.

Указанной Комиссии в связи с образованием КГБ РСФСР представить предложения:

по разграничению полномочий КГБ СССР и КГБ РСФСР, окончательно уточнив после подписания Союзного договора;

о структуре КГБ РСФСР и изменениях в структуре КГБ СССР;

по правовому, материально-техническому, финансовому (в рамках единого бюджета КГБ СССР), кадровому и медицинскому обеспечению КГБ РСФСР;

о размещении центрального аппарата КГБ РСФСР;

по решению вопросов, связанных с передачей в ведение КГБ РСФСР территориальных органов КГБ СССР в Российской Федерации.

4. КГБ СССР и КГБ РСФСР обеспечить систематическое представление в Верховный Совет РСФСР, Верховные Советы республик, входящих в состав РСФСР, краевые и областные Советы народных депутатов, их исполнительные органы всесторонней информации по проблемам обеспечения государственной безопасности. Для реализации данной информации и выработки решений создать в органах власти и управления ограниченные по численности штатные структуры, обеспечив необходимый режим секретности в работе.

Приложение: Соглашение о разграничении полномочий КГБ СССР и КГБ РСФСР.

Председатель Верховного Совета РСФСР

Б. Ельцин

По уполномочию Президента СССР

Председатель КГБ СССР

В. Крючков».

Протокол подписывали в Белом доме. Руководство КГБ приехало в гости к Ельцину.

– Шампанское пили?

– Нет, шампанского не было, никаких торжеств, – вспоминает Иваненко. – Все сухо, буднично.

– А что было написано на лице Крючкова, когда ему пришлось поставить свою подпись?

– Он был предельной выдержки человек, – рассказывает Генналий Бурбулис. – Ничто в его облике не излучало всесильности, не выдавало безграничности властных полномочий и ресурсов, которыми он обладал. Корректная, деликатная и совсем не генеральская стилистика поведения. Но чувствовалось, что они с Борисом Николаевичем знают цену друг другу. Ельцин прекрасно понимал, что это за машина, какая в ней заложена силища беспощадная. И что там люди формируются с установкой быть и образованными, и тонко мыслящими, и решительными, и, где надо, искусно беспощадными. Будучи первым секретарем Свердловского обкома, Борис Николаевич, как тогда было положено, нес ответственность и за этот сложнейший участок стабильности советской системы. И с огромным уважением относился к силовикам, как теперь говорят. Поэтому они с Крючковым чувствовали некоторое внутреннее почтение.

29 мая 1991 года «Правда» опубликовала интервью с Крючковым. Владимира Александровича спросили:

– Чем вызвано создание КГБ РСФСР? Что вы можете сказать о протоколе по этому вопросу, подписанном вами и Б. Н. Ельциным?

– Отсутствие КГБ РСФСР, – объяснил председатель союзного комитета, – не соответствовало системе федеративного устройства нашего государства, и в новых условиях его создание отвечает объективным потребностям нашего общества. Мы позитивно относимся к созданию КГБ РСФСР. По уполномочию президента мною обговорены с Б. Н. Ельциным многие вопросы, связанные с механизмом реализации решений Съезда народных депутатов РСФСР.

В мае 1991 года только что назначенный на новую должность генерал Иваненко никак не мог предвидеть того, что его ждет. Полагал, что впереди напряженная, но понятная организационная работа, подбор кадров. Ожидаемые трудности его нисколько не пугали. А окончательно полномочия комитета госбезопасности России определятся после подписания Союзного договора.

– Виктор Валентинович, – спросил я Иваненко, – а вы тогда понимали, что Крючков не может отдать вам российский аппарат КГБ? Или верили, что он это сделает?

– Я верил.

Три семерки на Лубянке

Браться на новое дело всегда приятно, каким бы сложным оно ни было.

Виктор Иваненко:

– Шестого мая, на следующий день, Ельцин подписал указ о назначении меня исполняющим обязанности председателя КГБ Российской Федерации. И состоялся первый установочный разговор. Это была подробная часовая беседа. Хорошая. Доброжелательная.

Ельцин напутствовал Иваненко:

– Давайте вместе работать. Вместе отстаивать суверенитет России. Мы будем с вами еженедельно встречаться. Введем практику еженедельных докладов. Приносите мне информацию. За это время присмотримся к вам, а дальше будет видно.

Крючков, в свою очередь, тоже подписал приказ о назначении Иваненко. Таким образом, генерал был поддержан и союзной, и российской властью.

Председателю КГБ РСФСР вручили удостоверение, подписанное Крючковым, выделили кабинет № 777 на седьмом этаже старого здания с балконом, выходящим на улицу Мясницкая. Кабинет просторный, с комнатой отдыха, с помещением для секретаря и помощника. Потом Иваненко переедет на пятый этаж. Зарплату положили как и другим руководителям республиканских комитетов. Надеялись, что он этим и удовлетворится…

Иваненко приступил к формированию КГБ РСФСР. За его действиями наблюдали все чекисты. Многие строили далеко идущие планы. Новый комитет – новые высокие должности, самостоятельная работа.

Андрей Владимирович Олигов служил в Центре общественных связей Московского управления госбезопасности:

– У нас, в Московском управлении, говорили, что КГБ России будут создавать на нашей базе. Раз наш начальник Прилуков является зампредом КГБ, то в конечном итоге именно наше управление станет КГБ РФСР. А зачем создавать что-то еще? Мы тогда об этом только и говорили.

Но решили иначе. Российский комитет создавался на пустом месте. Самого Олигова пригласят в новую структуру руководить отделом общественных связей КГБ РСФСР.

Сергей Степашин в интервью газете «Россия» в мае 1991 года объяснил:

– Кандидатура Виктора Иваненко выдвинута Комитетом Верховного Совета РСФСР по безопасности и согласована с руководством российского парламента. Организация КГБ РСФСР поручена нашему Комитету по безопасности. Кадры мы подбираем совместно с Иваненко.

Сергей Вадимович был очень оптимистичен:

– Пока не будет найдено подходящее помещение для центрального аппарата, КГБ Союза готов предоставить нам одно из своих зданий на Лубянке. Территориальные органы уже переходят под нашу юрисдикцию. Первый этап формирования центрального аппарата управления КГБ в России должен закончиться уже в этом году. Думаю, уже к сентябрю мы будем иметь достаточно налаженную структуру управления российским КГБ. Полное формирование команды, осуществление структурных изменений займет минимум один-два года.

Вероятно, так бы и произошло. Но с августа ход событий невероятно ускорится.

Небольшой аппарат российского республиканского комитета разместился в четырех кабинетах на седьмом этаже старого здания.

– Первые тринадцать человек сами отбирали? – спросил я Иваненко.

– Конечно, сам. За одним исключением. В заместители Агеев предложил взять Станислава Пятакова. Опытный человек. Мы вместе служили в Инспекторском управлении. У меня с ним были прекрасные отношения. И я не возражал. К Стасу, к светлой памяти его я и сейчас отношусь хорошо. Это единственный человек, который был по указанию руководства КГБ СССР назначен. Остальных подобрал я сам.

Генерал Станислав Павлович Пятаков до этого пять лет прослужил главой ведомства госбезопасности в Кабардино-Балкарии.

– Первым замом стал Владимир Андреевич Поделякин, бывший председатель КГБ Башкирии. Опытный человек. А до этого начальник энергетического отдела КГБ, который основную тяжесть расследования событий в Чернобыле на себя принял. Он тогда столько нахватал радиации! Они на танке поехали смотреть, что там, а танк застрял… Начальником информационно-аналитического управления я взял Валерия Ивановича Михайлюка. Тоже чернобылец. Майором служил в 6-м управлении. Летал над Чернобылем на вертолете и, обложившись свинцовыми мешками, снимал разрушенный реактор на кинопленку, чтобы показать членам политбюро. Сколько он нахватал рентген… Ребята боевые, прошедшие огонь и воду. Помощником взял Андрея Станиславовича Пржездомского. Он работал со мной в Инспекторском управлении. Хорошее перо.

– Как вы думаете, никто из этих тринадцати не ходил по вечерам докладывать союзному руководству, что у вас происходит?

– Нет у меня оснований кого-то подозревать в стукачестве. Это была команда единомышленников. Они это делами подкрепляли.

– Существует мнение, что работники КГБ умеют разговорить других, но скрыть собственные мысли. Когда вы подбирали свою команду, как определяли, можно этому человеку довериться или нет, если он тоже научен скрывать свои мысли?

– Тот, кто скрывал от меня свои мысли, мне не нужен был. Мне нужны были те, с кем мы разговаривали на одном языке, те, с кем у нас общие представления о будущем нашей работы, о будущем страны. Я подбирал единомышленников. Так что передо мной не таились.

– Но как вы могли быть в этом уверены?

– Есть шестое чувство… В глаза человеку поглядишь – и уверен, что он тебя не продаст. Хотя бывали ошибки, конечно. Но редко.

– Вы научились разбираться в людях или у вас это от природы?

– Жизнь научила. Острые ситуации помогают сплачиваться. Я со многими из тех, кто у меня работал, до сих пор дружу. Некоторые, к сожалению, ушли из жизни, царство им небесное. А так обязательно каждый год в мае собираемся.

– Во внешней разведке существовала собственная служба контрразведки. Я сам наблюдал, как оперативные работники присматривали друг за другом. А у вас такое было? Например, стоите вы в курилке, беседуете и вдруг замечаете, что кто-то вас очень внимательно слушает?

– У нас существовала служба собственной безопасности. Но это был отстойник, откровенно говоря. Чем они занимались? Выпил кто-то. Болтнул лишнего. Потерял секретный документ. Либо конфликт произошел, кто-то на кого-то рапорт написал. Вот такой рутиной служба безопасности и занималась. Борьбы с инакомыслием внутри комитета – такого у нас не было.

– Вы принимали во внимание, что кто-то, подслушав ваш разговор, может побежать к начальству и накапать: а вот Иваненко такое говорит?

– Мне, честно говоря, было на это начхать. Я был уверен в своей правоте, я ее доказывал руководителям любого ранга. Меня всегда поддерживал начальник Инспекторского управления Сергей Васильевич Толкунов. Век молиться на него буду. Отдать ему должное, он ощущал настроения в обществе. И нас этому учил. Разговоры о покаянии он первый начал. Сергей Васильевич говорил: «Не забывайте, ребята, нам предстоит ответить за преступления тридцатых– сороковых годов, за ту беду, которую органы принесли своему народу, покаяние наступит все равно». Так что вот были люди в возрасте, которые мыслили молодо и современно. А были молодые ретрограды, кондовые. Бубнили: «Мы будем выполнять указания партии, мы будем выполнять указания КГБ СССР. Никакой инициативы».

– Вы не думали, что ваши телефонные разговоры и кабинет прослушиваются? Или имели это в виду?

– Об этом думал. Грешно, конечно, было бы руководству КГБ СССР не воспользоваться этой возможностью, не послушать, не проконтролировать, что мы там делаем. Но я избрал такую линию поведения: я не делаю ничего противозаконного, я служу законно избранной власти, я служу закону. То есть вел разговоры об абсолютно законных, легальных вещах. И никаких тайн! За одним исключением, когда началась подготовка к выборам первого президента Российской Федерации. Тогда в КГБ СССР – вопреки закону! – создали тайный штаб с задачей поддержать кандидата Рыжкова и скомпрометировать кандидата Ельцина. Ну, эту информацию мне донесли мои товарищи.

Иваненко доложил Борису Николаевичу:

– Вас будут компрометировать, а поддерживать Рыжкова. Что будем делать? Ваши рекомендации?

Ельцин пренебрежительно ответил:

– Пусть работают, они мне только помогут.

Как в воду глядел. Действительно, что бы ни предпринималось, все шло во вред Рыжкову и на пользу Ельцину.

Накануне голосования на совещании в КГБ СССР у заместителя Крючкова по кадрам Пономарева спросили:

– Виталий Андреевич, а кого завтра выберут?

Он удивленно:

– А у вас что, есть сомнения? Рыжкова.

Рыжков с треском проиграл.

Иваненко действительно легко находил единомышленников, готовых помочь ему в КГБ России.

Сергей Алмазов тоже служил в Инспекторском управлении:

– Мы понимали, что и нам надо перестраиваться. С прежней идеологией работы мы далеко не уйдем. И на местах эти вопросы поднимали. Хотели развития демократических начал в нашей работе, чтобы не было так: я начальник, ты дурак, а значит, если поменяемся местами, то и все будет наоборот.

Мы видели, что верхушка, руководящее звено оторвались от жизни. Я работаю начальником райотдела, и мне приходит указание обкома партии: установите, какие цены на базаре? Ну при чем здесь мы? Почему я должен посылать оперативный состав выяснять, почем картошка, лук, мясо… Если партия живет чаяниями народа, значит, она должна сама это знать.

В последние годы кадры на руководящую работу в органы подбирали из партаппарата, так называемые золотые наборы. Во всех регионах подбирались здоровые, молодые партийные работники. Направлялись на учебу, в Москву. Проходили ускоренное обучение, после чего занимали руководящие посты. Народ, конечно, был разный. Умные и талантливые быстро входили в курс дела. А попадались такие, что не поймешь, как они и в партаппарат попали.

Первая моя поездка как старшего инспектора Инспекторского управления – во Владимир. У меня удостоверение, подписанное председателем КГБ Крючковым. Вечером в здании областного управления работаю с материалами и слышу – два человека орут друг на друга.

Один кричит:

– Я тебя посажу!

А другой:

– Прежде чем ты меня посадишь, я тебя выгоню отсюда!

Заходит один из работников управления. Я спрашиваю:

– Что это такое?

– Начальник управления с секретарем парткома беседуют.

Управлением много лет руководил генерал-майор Алексей Сергеевич Стрекалов. До этого он служил в Таджикистане, руководил Ленинабадским управлением, потом стал замом в республиканском комитете госбезопасности.

Сергей Алмазов:

– Секретарь парткома, выбранный уже на новой волне, по ряду вопросов занял принципиальную и, я бы сказал, верную позицию. Соответственно, стал предъявлять претензии к начальнику управления. Стрекалов пришел как раз по партийному набору. И он возмущался: как тот смеет! А дела были не очень красивые… Ленинский субботник. Хозяйственник говорит: ребята, надо напилить досочек такого-то размера. Напилили. Оказывается, доски пошли на дачу Стрекалову. Конечно, это возмущало людей… Такие эпизоды накладывались на общий непрофессионализм, барство…

Я доложил Иваненко. Сходили к начальнику нашего управления: Стрекалова надо убирать. Написали справку и идем к Виталию Андреевичу Пономареву, заместителю председателя КГБ по кадрам. А он пришел в комитет по тому же партнабору.

Он читал справку Инспекторского управления, ахал, охал:

– Что же с ним делать-то, а? Может быть, мы его на край выдвинем?

Это значит поставить во главе краевого управления – Ставропольского или Краснодарского, то есть поднять на ступень выше. Я, откровенно говоря, чуть со стула не упал. Такая кадровая линия влияла на ситуацию в нашей среде.

Выборы президента России

В один из субботних весенних дней 1991 года, меньше чем за месяц до выборов первого президента России, Александр Владимирович Руцкой, председатель Комитета Верховного Совета РСФСР по делам инвалидов, ветеранов войны и труда, социальной защиты военнослужащих и членов их семей, как обычно, находился со своими помощниками в Белом доме. Неожиданно последовал звонок от председателя Верховного Совета Ельцина, который пригласил зайти.

Руцкой вернулся только через два с лишним часа.

– А знаете, что он мне предложил? – торжествующе спросил он с порога. И, не дожидаясь ответа, выпалил: – Вице-президента!

– Ну и как?

– Я согласился, – важно сказал Руцкой. – Правда, я его предупредил, что китайским болванчиком не буду, что у меня есть свое мнение по многим вопросам, и я буду его отстаивать.

– Ну и что он?

– Он сказал, что такой человек ему и нужен. Но еще я сказал, – добавил Руцкой, – что, что бы ни случилось, я пойду с ним до конца. Ведь я офицер…

Список вероятных кандидатов в вице-президенты, предложенный Ельцину, был длинным. Московский мэр Гавриил Харитонович Попов сам предлагал себя. Борису Николаевичу нравился академик Юрий Алексеевич Рыжов, ректор Московского авиационного института, популярный среди интеллигенции.

«Я кожей чувствовал, как напряженно ждут моего решения два человека: Геннадий Бурбулис и Руслан Хасбулатов, – вспоминал Борис Ельцин. – Но ни один из них меня не устраивал. Что греха таить, я опасался чисто иррациональной антипатии народа. Меня не устраивал невыигрышный имидж обоих».

К Руслану Имрановичу Хасбулатову тогда не было никакой антипатии. Его мало знали и рассматривали как верного сотрудника Бориса Николаевича. Ельцин скорее не хотел забирать Хасбулатова из Верховного Совета, боясь утратить контроль над депутатами.

Потом станет ясно, что кандидатуре вице-президента вообще напрасно придавали столь большое значение. В июне 1991 года голосовали именно за Ельцина, кандидатура вице мало кого интересовала. Но это стало ясно после выборов, а до голосования казалось, что нельзя упустить ни одного шанса.

Вроде бы Геннадий Николаевич Харин, давний помощник Ельцина, и Людмила Григорьевна Пихоя, которая писала президенту речи, уговорили Бориса Николаевича взять в вице Руцкого:

– Мы получим часть голосов коммунистов… Ельцин – красивый, высокий, а рядом с ним будет Руцкой в военной форме, со звездой героя, с усами, наконец. Все бабы наши.

«Руцкой был просто создан для избирательной кампании, – согласился Ельцин. – Он как будто родился специально для того, чтобы быть запечатленным на глянцевых цветных плакатах, участвовать в телевизионных трансляциях, выступать перед большим скоплением народа. Внешность заслуженного артиста, боевой летчик – Герой Советского Союза, говорит резко и красиво. Одним словом – орел!..»

Если исходить исключительно из задач избирательной кампании, то казалось, что Ельцин просто не мог сделать лучшего выбора. Руцкой был тогда в центре событий. Его рейтинг рос стремительно, к нему было приковано внимание демократически настроенных коммунистов. Он стал любимцем прессы. Расчет состоял в том, чтобы привлечь на сторону Ельцина те слои, которым импонировал Руцкой – «демократический коммунист», герой, «афганец»… Тем более что Рыжков взял себе в напарники другого героя афганской войны – генерала Бориса Всеволодовича Громова.

Ельцин, правда, собирался пригласить на роль вице-президента Бакатина. Переговорить с ним поручили Сергею Вадимовичу Степашину. Он спросил Вадима Викторовича:

– Как бы вы отнеслись к предложению Ельцина идти с ним на выборы в качестве вице-президента?

Бакатин поблагодарил и отказался:

– Думать на эту тему уже не имеет смысла – я только что подал заявление в избирком с просьбой зарегистрировать мою кандидатуру.

То ли он верил в свою победу, то ли выполнял просьбу Горбачева, который мечтал провалить Ельцина и надеялся, что Бакатин оттянет ельцинские голоса. Вадим Викторович совершил ошибку. И для него, и для всех было бы лучше, если бы он в 1991 году стал вице-президентом России. Скорее всего, страна избежала бы трагических событий октября 1993 года.

Он выставил свою кандидатуру на первых президентских выборах в России в июне 1991 года, став соперником Ельцина. Вадим Викторович находился в расцвете сил, жаждал активной политической деятельности и видел себя на первых ролях. Он был человеком известным, заметным, хотя, возможно, переоценивал степень своей популярности. Бакатин представляется человеком самоуверенным, несколько кокетливым, не забывающим о том, что он нравится женщинам. Он показал себя дельным администратором и порядочным человеком и явно заслуживал заметной работы, хотя, с другой стороны, для чего-то большего ему явно не хватало образа самостоятельного политика.

Пресса и телевидение поддерживали Бакатина, о нем доброжелательно писали и говорили. В лагере Ельцина за ним ревниво следили. Обижались на то, что он посмел конкурировать с Борисом Николаевичем. А после подсчета голосов выяснилось, что из всех кандидатов Бакатин собрал наименьшее количество голосов – всего 3,42 процента.

Специалисты считают, что на выборах Вадим Викторович наделал много ошибок. Отказался от помощи профессионалов, которые занимались имиджем политиков. Запретил выпускать пропагандистские листовки и плакаты. Неудачно выступал, речи у него получались слишком длинными и академичными.

Одни избиратели, глядя на послужной список кандидата, воспринимали его как партаппаратчика, хотя по сути он им и не был. Другим Бакатин казался нерешительным человеком с расплывчатой программой. Кандидатом в вице-президенты он предложил Рамазана Хаджимуратовича Абдулатипова, отнюдь не у всех вызывавшего симпатию.

Олег Максимович Попцов, первый руководитель российского телевидения, считал, что сам Бакатин вел предвыборную кампанию вяло. Но его главная проблема состояла в том, что те люди, которые в принципе симпатизировали Бакатину, голосовали за Ельцина. А противники Ельцина, естественно, не хотели поддерживать Бакатина.

На выборах 12 июня Ельцин собрал 57,35 процента голосов.

Теперь Борис Николаевич еще увереннее отстаивал свою точку зрения.

Когда Горбачев попросил у Верховного Совета СССР дополнительных полномочий, потому что власти никто не подчиняется, Ельцин резко возразил:

– Такого объема законодательно оформленной власти не имели ни Сталин, ни Брежнев. Крайне опасно, что президентская власть у нас формируется под личные качества и гарантии конкретного человека. Фактически центр стремится конституционно оформить неограниченный авторитарный режим.

Через несколько лет сходные обвинения Борис Николаевич услышит в свой адрес. И тогда и потом эти обвинения были чистой демагогией – ни Горбачев, ни Ельцин диктаторами не стали. Угроза исходила совсем с другой стороны. Ее можно было ощутить.

17 июня 1991 года на сессии Верховного Совета СССР выступил маршал Сергей Ахромеев, недавний начальник Генштаба, которого Горбачев сделал своим советником:

– Наша страна насильственно, вопреки воле народов, выраженной на референдуме 17 марта сего года, расчленяется. Некоторые руководители республик, и в первую очередь Ельцин Борис Николаевич, на словах выступают за Союз, а на деле разрывают его на части. СССР распадается. И высшие органы власти или не хотят, или не могут предотвратить гибель нашего Отечества. В такой опасной обстановке наша страна находилась только в 1941–1945 годах. Но тогда Сталин сказал народу правду о нависшей смертельной опасности, и общими усилиями народа под руководством КПСС угроза гибели Отечества была преодолена. Президент СССР в настоящей обстановке бездействует, а Верховный Совет позволяет ему бездействовать, не желая замечать всего, что происходит вокруг.

Никогда раньше маршал, привыкший к военной дисциплине, не позволял себе критиковать Верховного главнокомандующего. Это был сигнал. До путча оставалось два месяца.

17 июня и председатель КГБ Крючков выступил на закрытом заседании Верховного Совета с пугающей речью.

Геннадий Бурбулис:

– Практически весь девяносто первый год был заряжен темой чрезвычайщины. Крючков официально с трибуны Верховного Совета говорил, как опасна эта говорливая демократизация. Они до последнего не понимали природу многосоттысячных митингов. Кому это дозволено? А почему мы на это спокойно смотрим? У них была какая-то, я бы сказал, экзистенциальная травма в восприятии событий тех месяцев.

Горбачев тоже промахнулся с вице. В декабре 1990 года на Съезде народных депутатов предстояло избрать вице-президента СССР. У Георгия Шахназарова возникло неожиданное предложение:

– А почему бы вам не удовлетворить амбиции Ельцина? Скажем, сделать его вице-президентом?

Михаил Сергеевич отрезал:

– Не годится он для этой роли, да и не пойдет. Ты его не знаешь. Ему нужна вся власть.

Горбачев перебрал много кандидатур. Недавний секретарь ЦК Александр Николаевич Яковлев вызвал бы яростные протесты консерваторов. Министр иностранных дел Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе отпал, потому что в первый же день работы съезда сделал резкое заявление об уходе в отставку. От кандидатуры Нурсултана Абишевича Назарбаева, будущего президента Казахстана, Горбачев тоже отказался.

Возникли две новые фамилии: академик Евгений Максимович Примаков и Геннадий Иванович Янаев, к тому времени член политбюро и секретарь ЦК.

Бывший комсомольский функционер, веселый, компанейский человек, Янаев понравился Горбачеву и мгновенно взлетел на самый верх. Горбачев полагал, что сравнительно молодой Янаев, не примкнувший ни к левым, ни к правым, не встретит возражений у депутатов. Да и ему самому не доставит хлопот. Едва ли Горбачев хотел видеть на посту вице-президента самостоятельную и равноценную фигуру, с которой бы пришлось считаться.

Горбачев посоветовался с недавним членом политбюро Вадимом Медведевым.

– Янаев, – ответил Медведев, – возможно, будет вам помогать, но он не прибавит вам политического капитала. Я бы отдал предпочтение Примакову.

Михаил Сергеевич выбрал Янаева. И тоже совершил большую ошибку. Назарбаев или Примаков не предали бы своего президента. Августовского путча бы не было, и, может быть, сохранился бы Советский Союз.

Горбачев неустанно призывал руководителей республик к терпению и здравому смыслу, к отказу от политической истерии. Накануне отъезда в отпуск откровенничал с Назарбаевым и Ельциным, фактически делил с ними власть. А через несколько дней поделился с Черняевым впечатлениями:

– Ох, Толя, до чего же мелкая, пошлая, провинциальная публика. Что тот, что другой! Смотришь на них и думаешь – с кем, для кого?… Бросить бы все. Но на них ведь бросить-то придется. Устал я.

10 июля 1991 года на торжественном заседании Съезда народных депутатов РСФСР в Кремлевском Дворце съездов Борис Николаевич Ельцин принес присягу и вступил в должность президента России.

Церемонию открыл исполнявший обязанности главы Верховного Совета России Хасбулатов. Выступил депутат и известный актер Олег Валерианович Басилашвили. Президентскую присягу Борис Николаевич произнес, положив руку на Конституцию РСФСР и Декларацию о государственном суверенитете России.

Ельцин приносил присягу один. Руцкой сидел в зале, тогда как в Соединенных Штатах вице-президент стоит рядом с президентом. Но кто же всерьез принимал Руцкого в расчет? Это откровенное пренебрежение дорого обойдется Ельцину и его окружению.

Ельцина благословил Патриарх Московский и всея Руси Алексий II:

– Вы принимаете на себя огромную ответственность, вы берете на себя не честь и славу, а берете огромный подвиг и крест, ответственность перед Богом, перед историей и перед народом, который вас избрал.

По православным канонам, когда патриарх благословлял первого президента, Борис Николаевич должен был поцеловать благословляющую его руку. Но не решился или не захотел. Он сказал еще несколько слов:

– Впервые в тысячелетней истории России президент торжественно присягает своим гражданам. Нет выше чести, чем та, которая оказывается человеку народом…

Ельцин выглядел внушительно – высокий, широкоплечий, седовласый. Отец нации. Поздравлявший его Горбачев казался неуверенным и неловким.

Невиданная в нашей стране церемония произвела впечатление. Инаугурация сопровождалась хоровым исполнением «Славься» из оперы Михаила Ивановича Глинки «Жизнь за царя».

Избрание Ельцина сделало пост председателя Верховного Совета России вакантным. Началась мучительная борьба за это кресло. Ельцин предложил вместо себя Хасбулатова:

– Я пришел к выводу, что это как раз тот человек, который нужен для руководства Верховным Советом. Это экономист. Специалист по переходу к рыночной экономике, с которой мы столкнемся в самые ближайшие дни. Это экономист, который знает вопросы перевода автономий и регионов на экономическую самостоятельность. Это ученый, и, конечно, человек с таким уровнем интеллекта очень нужен в руководстве Верховного Совета.

Но избрать Руслана Имрановича председателем оказалось непросто. 17 июля российский съезд сделал вынужденный перерыв. Гавриил Попов предупреждал:

– Руслан Имранович – прекрасный заместитель, но его ни в коем случае нельзя делать первым лицом…

Как в воду смотрел. После провала августовского путча Хасбулатова изберут, а через два года это станет причиной одного из опаснейших кризисов.

Укрепление российского руководства подстегивало желание генерала Иваненко как можно скорее превратить республиканский комитет госбезопасности в действующий орган. Но на каждом шагу он встречал сопротивление. На Лубянке он вовсе не был чужим человеком, как многие видные деятели из ельцинского окружения. Он был своим. Но постоянно утыкался в невидимую, но весьма ощутимую стену.

Игра на нескольких досках

К первоначальным тринадцати сотрудникам КГБ РСФСР добавили еще семь. В подчинении у генерала Иваненко стало двадцать чекистов. Виктор Валентинович ходил по руководящим кабинетам на Лубянке и убеждал коллег:

– Давайте двигаться дальше. Разрабатывать структуру аппарата КГБ Российской Федерации. Готовить приказ о передаче в подчинение России территориальных органов КГБ в Российской Федерации.

– А что вы слышали в ответ? – спросил я Иваненко.

– Очевидно, в тот момент у Крючкова на уме уже были другие планы. Поэтому он всячески затягивал решение всех вопросов. Душеспасительные беседы вел – о сохранении Советского Союза. Обещал: вы можете пользоваться нашей инфраструктурой и нашей информацией, вы можете ставить Бориса Николаевича в известность о процессах, происходящих в России… Но с определенными ограничениями. Пришла информация о том, что в одной из областей наши военные оставили без охраны артиллерийские снаряды. Бросили целые штабеля. На железнодорожной станции, без охраны. Я эту информацию включил в сводку. Президент России должен знать, какое безобразие в армии происходит. Так руководители КГБ СССР меня заставили это вычеркнуть из сводки: он эти сведения использует в борьбе с союзным руководством… Но устно я все равно доложил.

Крючков ни с кем не желал делиться своими богатствами. Исходил из того, что все должен знать только он сам. Остальные узнают лишь то, что он сочтет нужным им сообщить.

Председатель КГБ Латвии генерал Эдмунд Волдемарович Ёхансон также безуспешно пытался получать какую-то информацию от КГБ Союза. Ему было крайне важно продемонстрировать новому руководству республики свою полезность. У власти в Латвии уже находились люди, критически относившиеся к политике Москвы. Имело смысл заинтересовать их сотрудничеством с комитетом.

«Во время встречи с Крючковым, – рассказывал Ёхансон, – я упомянул, что неплохо бы снабжать руководство республики информацией, имеющейся в распоряжении КГБ СССР, о происходящих в мире процессах. Крючков пообещал снабжать нас аналитическими данными, с которыми я мог бы знакомить первых лиц республики».

Эдмунд Ёхансон, бывший комсомольский работник, окончивший Высшую партийную школу, воспринимался в Москве как свой человек. С ним связывались немалые надежды на сохранение контроля над выходившей из подчинения Латвией.

И что же?

«Пару раз такие материалы из Москвы я в самом деле получил, – вспоминал Ёхансон. – Если в первый раз они в самом деле были интересны, то потом становились все слабее и невыразительнее. До меня дошло, что нам перестают доверять. Как-то, снова будучи у Крючкова, сказал, что наша договоренность не действует – получаемая информация носит формальный характер. И показал ему один из присланных нам материалов – это были газетные статьи».

– Я не имею права показывать руководству республики такие материалы, – объяснил Ёхансон, – потому что они изобличают слабость КГБ СССР. Решат, что комитет и не располагает материалами, с которыми стоит знакомиться.

Крючков просмотрел материалы, усмехнулся и позвонил начальнику 1-го главного управления (внешняя разведка):

– Слушай, мы же договорились. Ведь с Латвией у нас нормальные отношения, надо давать им то, что нужно!

«Но при всех обещаниях, что теперь все будет в порядке, ничего не изменилось, – констатировал Ёхансон. – Продолжала поступать пустая формальная информация, и я все больше убеждался, что соответствующие службы не питают большого доверия к руководству республики».

Я спросил Виктора Иваненко:

– В протоколе, подписанном 6 мая, сказано: «Передать территориальные органы в ведение КГБ РСФСР». Неужели вы думали, что Крючков готов был весь российский аппарат госбезопасности отдать Борису Николаевичу Ельцину?

– Это было наше предложение. Что это за комитет госбезопасности России, если ему не подчиняются территориальные органы? Крючков был против. Но пошел на компромисс. Видимо, он уже представлял, что впереди чрезвычайные события, и рассчитывал, что российский комитет так и останется на бумаге.

Иваненко постоянно ходил к руководству КГБ СССР. И слышал от Крючкова одно и то же:

– Подожди, подожди. Вы там освойтесь, вникните…

Иначе говоря, приходите завтра. Игра. Крючков наставлял председателя КГБ России:

– Ты думай больше о будущем Советского Союза.

Иваненко отвечал:

– Все это правильно. Советский Союз – наше достояние, но в стране идут демократические процессы, а мы остаемся на обочине. Мы должны соответствовать духу времени, создавать законодательную базу.

Председатель КГБ пытался играть сразу на нескольких досках.

В январе 1991 года он пригласил к себе своего первого заместителя Виктора Федоровича Грушко.

На Лубянке знали, что генерал-полковник Грушко – любимец Крючкова. Он окончил Московский государственный институт международных отношений и был распределен в Министерство иностранных дел, начинал в посольстве в Норвегии. Молодого дипломата пригласили на работу в КГБ, и в 1960 году Грушко приступил к занятиям в учебном заведении для разведчиков, которое в служебной переписке в конспиративных целях называли 101-й школой. Как знающего иностранный язык и имеющего опыт дипломатической работы, через год его отправили в 1-е главное управление КГБ (внешняя разведка),

Грушко трудился в третьем (англо-скандинавском) отделе, который занимался Англией, Ирландией, Австралией, Новой Зеландией и Скандинавскими странами. В 1972 году стал заместителем начальника, затем возглавил отдел. В 1980 году Крючков сделал Грушко своим заместителем.

Когда Виктор Федорович вошел в кабинет председателя, Владимир Александрович интригующе заметил:

– Хочу познакомить вас с весьма интересным собеседником.

Им оказался человек из ельцинского окружения – первый заместитель главы нового российского правительства Юрий Владимирович Скоков.

Сын профессионального сотрудника госбезопасности, Скоков окончил Ленинградский электротехнический институт имени В. И. Ульянова, работал в научно-иследовательском институте № 2 Министерства обороны, защитил диссертацию, затем перебрался в Краснодар, где в краевом управлении КГБ служил его отец.

Со временем его перевели в Москву, и он возглавил научно-производственное объединение «Квант», где побывал первый секретарь Московского горкома Борис Ельцин, который запомнил Скокова. Юрий Владимирович был избран народным депутатом СССР, а в 1990-м Ельцин сделал его первым заместителем председателя Совета министров России. Он выполнял некоторые деликатные поручения Бориса Ельцина.

«Скоков – реальный „теневой“ премьер-министр, которого я всегда как бы имел в виду, – вспоминал Борис Николаевич. – Пусть „теневой“ премьер подстегивает премьера реального».

Крючков свел Грушко со Скоковым и рекомендовал договориться о регулярных контактах. Из разговора следовало, что и Ельцин наделил Скокова соответствующими полномочиями. Когда Скоков покинул кабинет председателя КГБ, Грушко осведомился, в чем состоит смысл контактов с представителем российского правительства.

– Оставляю это на ваше со Скоковым усмотрение, – уклончиво ответил Крючков. – Цель состоит в обмене мнениями для лучшего взаимопонимания. Контакт рассматривайте как рабочий, а меня информируйте лишь тогда, когда сочтете необходимым.

Скоков и Грушко встречались два-три раза в месяц. «Вскоре у нас сложились хорошие отношения, позволявшие отлично понимать друг друга», – вспоминал покойный генерал Грушко. Он по-свойски снабжал Скокова кое-какой разведывательной информацией, интересной для российского руководства. Юрий Федорович столь же доверительно делился планами Ельцина.

Вероятно, Борис Николаевич рассчитывал таким способом быть в курсе намерений руководителей КГБ, найти там людей, симпатизирующих новому российскому руководству, – при случае помогут. Но ничего из этого не вышло. Грушко был одним из самых близких к председателю КГБ людей. Но Ельцин и Скоков так и не выяснили заранее, что Крючков готовит создание ГКЧП.

Во время августовского путча, вспоминал Ельцин, «Скоков как мое доверенное лицо встречался с представителями армии и МВД – Грачевым и Громовым. Эти контакты были совершенно секретны и имели для нас решающее значение – хотя бы даже в моральном плане. При этом Скоков держался скромно, незаметно, что тоже не могло не импонировать».

Юрий Владимирович Скоков станет секретарем Совета безопасности России.

Начальник разведки генерал Леонид Шебаршин рассказывал, что летом 1991 года предложил Крючкову пересмотреть отношение к Ельцину:

– Горбачев не сумеет удержать страну от распада. Нравится нам Ельцин или нет, стоит ориентироваться на Ельцина и Россию. Уверен, что у нас нет иного пути.

Крючков не стал спорить с Шебаршиным. Напротив, на словах поддержал его предложение развивать контакты с новой российской властью:

– Подумаем еще. Работайте, посылайте побольше информации Борису Николаевичу.

Тем временем у Геннадия Бурбулиса возникла идея собрать чекистов и объявить, что они должны подчиняться российской власти. Ельцин официально обратился к Крючкову с предложением провести Всероссийское совещание руководителей территориальных органов КГБ РСФСР и представителей центрального аппарата КГБ СССР.

Владимир Александрович при всей своей изобретательности не нашел оснований ответить отказом. Согласился.

Скрепя сердце, потому что на совещании должен был выступить Ельцин.

Виктор Иваненко:

– Это было большое событие. Я готовил доклад, составил список выступающих от территориальных органов КГБ России. Все это мои друзья, единомышленники, я помогал им писать выступления.

Сохранился список российских лидеров, приглашенных в президиум совещания: Ельцин, Руцкой, Волкогонов, Степашин. А с ними первый заместитель председателя Совмина России Олег Иванович Лобов (тоже из Свердловска), молодой генеральный прокурор России Валентин Георгиевич Степанков, новый республиканский министр внутренних дел Виктор Павлович Баранников, его первый заместитель Виктор Федорович Ерин. Приехал ельцинский помощник Лев Евгеньевич Суханов, который прошел с ним самые трудные годы и был исключительно ему предан. Одно время он считался самым близким к президенту человеком.

Виктор Иваненко:

– Совещание мне далось большой кровью. Свой доклад я долго оттачивал. Там был абзац, который посоветовал вписать Сергей Васильевич Толкунов. Он уже был на пенсии. Пришел, когда услышал, что готовится всероссийское совещание: я тебе помогу. И он написал, что мы, органы КГБ, должны пройти через покаяние. За те преступления, прошлые. Чтобы это никогда не повторилось. Чтобы у народа не осталось страха перед возможностью рецидива… Но все мои подчиненные резко выступили против: а мы-то чего должны покаяние приносить? Мы не совершали этих преступлений. И конечно, руководство КГБ было против. Агеев настаивал: говори что хочешь, но о покаянии убирай.

Пришлось пойти на компромисс, убрать.

Агеев потребовал:

– Ты мне покажи весь проект доклада.

– Он вам не понравится, – предупредил Иваненко.

– А что там такое?

– Хочу говорить о департизации.

– Даже не вздумай! А текст принеси!

Принес. Они читали вдвоем с зампредом по кадрам Пономаревым. Тот грозно спросил Иваненко:

– Вы будете выполнять наши указания, установки партии?

– Не буду, потому что вы ведете нас к разгрому! Столкновения с народом неизбежны, по типу Восточной Европы.

Пономарев уверенно произнес:

– Нет. У нас это не произойдет! Этих экстремистов мы прижмем.

Иваненко настоял на абзаце, где шла речь о необходимости департизации органов. О том, что чекисты не должны выполнять указания одной партии, когда складывается многопартийная система.

Все это становилось реальностью. 17 апреля 1991 года Верховный Совет РСФСР принял закон «О милиции», в котором говорилось: «В милиции не допускается создание и деятельность политических партий и их организаций».

Виктор Иваненко:

– И критика в адрес Центра прозвучала в моем докладе: во многих бедах мы видим враждебные происки, обвиняем иностранные разведки, а виноват иногда наш собственный Центр, его нераспорядительность, его нежелание идти на назревшие реформы. И правильно я тогда сказал. Экономика шла по нисходящей. Полки магазинов пусты. Людям есть нечего. Надо переходить на рыночные отношения. Но рынок – это красная тряпка для руководства КГБ и для партийной верхушки… Денег в казне нет, а мы рассуждаем об ускорении, о перестройке и ничего не делаем. И у многих сотрудников КГБ это вызывало естественное желание прислониться к другой силе, которая что-то предлагает. А кто предлагал? Борис Николаевич Ельцин, его команда.

Совещание состоялось в середине июля 1991 года, за месяц до путча. Оно широко освещалось в прессе и по телевидению. Зал был полон. Многие из союзного КГБ, из аппарата Крючкова пришли послушать необычные для этого здания речи. Совещание произвело на сотрудников КГБ впечатление. Во-первых, председатель КГБ РСФСР заявил о необходимости департизации органов. Во-вторых, выступил Ельцин и сказал: вы нужны демократической России, ваш труд нужен, ваша работа нужна. Но только вы реформируйтесь, меняйтесь и подчиняйтесь закону, законной власти.

Сергей Степашин:

– Борис Николаевич и мы с ним приехали на Лубянку, в зал, где проходят коллегии. Выступил Крючков. Не запомнился. А вот Борис Николаевич выступил хорошо. Тогда у него сильная команда была, интеллектуалы. И Ельцин понравился, похоже, аудитории. Я потом уже, когда сам возглавил Лубянку, спрашивал чекистов: как вы воспринимали Ельцина? Они отвечали: на выборах в восемьдесят девятом году мы все за него голосовали. Ребята в КГБ уже понимали, что в стране происходит. Они знали обстановку лучше, чем многие товарищи из политбюро. Поэтому к Ельцину не было такого резкого антагонизма. Борис Николаевич прекрасно выступил. Оценивая состояние экономики и предупреждая о ее возможном крахе, говорил о коррупции, взяткоемкости власти. Я сидел в президиуме и видел глаза этих мужиков, отнюдь не сторонников тогдашней российской власти. Они откликнулись на его слова.

Ельцин сказал:

– Важно превратить Комитет государственной безопасности в эффективный институт демократического государства. Думаю, что такую цель разделяют и чекисты, и граждане России.

Он уважительно говорил российским чекистам:

– Не время сводить счеты. Недопустима борьба с инакомыслием в органах. Армия, МВД, КГБ не должны становиться ареной политической борьбы.

Всем понравилось.

Высокий и немногословный Ельцин с его твердым характером более всего соответствовал вошедшему в нашу плоть и кровь представлению о начальнике, хозяине, вожде, отце, даже царе и нашему желанию прийти к лучшей жизни, которое должно совершиться по мановению чьей-то руки. Как выразился один замечательный историк, в самом глухом уголке самой религиозной страны на нашей планете не встретишь такого упования на чудо, какое существует в России, в которой атеизм многие десятилетия был одной из опор государственного мировоззрения.

С докладом выступил председатель КГБ России Иваненко. Декларировал принцип работы комитета:

– Российская госбезопасность сплачивается на основе служения закону и законной власти.

Он непривычно для этих стен оценил ситуацию в стране:

– Основная причина нынешней критической ситуации видится нам не в борьбе за власть, как часто говорят, различных деструктивных сил, а в неспособности прежних структур центральной власти вывести страну из кризиса. Длительное топтание на одном месте происходит, на наш взгляд, от непонимания суровой реальности. Все больше наших граждан, переживающих мучительные трудности и лишения, ждут решительных перемен к лучшему и уже не верят в прежний деформированный бесчеловечный государственный строй.

Председатель КГБ России полностью разошелся в оценках с председателем КГБ Союза.

Виктор Иваненко:

– Ну, после моих слов Крючков просто схватился за голову. Он понял, что со мной бесполезно вести воспитательную работу, что я для них потерян.

– На совещание вы пригласили только начальников управлений?

– От крупных органов приехали по два-три человека, скажем, начальник управления и заместитель. От небольших – как правило, начальник.

– Виктор Валентинович, вы хотели, чтобы какие-то определенные люди с мест приехали, те, кого вы считали единомышленниками? Или это решалось без вас – кто приехал, тот и приехал?

– Приезжали руководители. Из них процентов шестьдесят – мои единомышленники. Я их знал, бывал у них. Назначения шли через меня, через Инспекторское управление. А процентов сорок – к сожалению, люди старой формации. Интересно, остро выступил Валерий Борисович Ямпольский, председатель КГБ Чувашии. Он поддержал мою идею о департизации, о том, что пора законодательство менять. Многие говорили о том, что надо искоренять фаворитизм в кадровой работе. Но, к сожалению, это и сейчас актуальная тема. Фавориты, они всегда были при власти.

– То есть вас поддерживали шестьдесят процентов кадрового аппарата?

– Да, у нас была серьезная поддержка. Я убеждал Бориса Николаевича, что многие руководящие работники комитета ждут демократических реформ и поддержат их, они не будут вашими противниками. Он не верил. Он помнил, что органы КГБ его подслушивали. Ну, это всегда болезненно воспринимается, когда тебя подслушивают, заглядывают в твою частную жизнь.

Многие выступавшие на совещании поддержали создание КГБ РСФСР. Говорили: следует сосредоточиться на профессиональных заботах, а не играть в политические игры. Но, скажем, начальник Ленинградского управления генерал Курков высказался и против создания самостоятельного КГБ РСФСР, и против департизации органов госбезопасности.

Виктор Иваненко:

– Совещание проходило на Лубянке, на шестом этаже, в зале коллегии. Продолжалось два дня. Первый день был забойным – присутствовал Ельцин. На второй день выступали начальники управлений. Потом подвели итоги, сказали: учтем ваши предложения.

– А как коллеги теперь вас воспринимали? Смотрели на вас другими глазами? Или делали вид, что ничего не изменилось? Вы чувствовали: вот эти люди вас обходят стороной, не здороваются? Или все скрывали эмоции?

– Так уж в открытую я не чувствовал. Большинство относилось, как и прежде, по-дружески… Потом, когда обстановка становилась тревожнее, просили: возьми на работу, не забудь местечко для меня приберечь… Кто-то вступал в спор… Когда я стал давать интервью, так сказать, диссидентские, о том, что органы КГБ должны подчиняться закону, быть открытыми, не исполнять политические заказы, это не понравилось.

Однажды по аппарату ВЧ раздался звонок. Глухой голос, полный ненависти:

– Иваненко, ты предатель.

И бросили трубку. Назваться смелости не хватило.

Ямпольского, который, как он хорошо помнил, «от души» выступил на совещании, Иваненко взял в КГБ России.

Валерий Борисович родился в Саратове. Работал на заводе, окончил Всесоюзный заочный политехнический институт, трудился в Саратовском совнархозе, пока в 1965 году его не пригласили в комитет госбезопасности. Служил в родном городе, потом уехал в Казахстан заместителем начальника Талды-Курганского областного управления. В 1984 году переведен в Москву, в Инспекторское управление. А в декабре 1989 года стал председателем КГБ Чувашской АССР.

Создание российского комитета госбезопасности не прошло незамеченным.

«Борис Ельцин получил подарок: он сможет иметь свое, русское, КГБ, – записал в дневнике известный историк Михаил Яковлевич Геллер. – Будет ли оно располагаться в том же здании на площади Дзержинского, что и союзное КГБ, получит ли отдельное помещение, – не важно. Главное – будущий президент России приобретет инструмент, без которого ни один советский вождь существовать не может».

Через день после совещания в комитете госбезопасности, 20 июля 1991 года, президент РСФСР Ельцин подписал указ «О прекращении деятельности организационных структур политических партий и массовых общественных движений в государственных органах, учреждениях и организациях».

Цель указа – ликвидировать на предприятиях парткомы, контролировавшие администрацию. Пленум ЦК КПСС назвал указ антидемократическим.

Ельцин обвинения опроверг:

– Указ направлен на предотвращение возможной политической конфронтации различных партий и общественных движений в трудовых коллективах. На работе надо работать без политических помех, а вот заявление ЦК КПСС, призывы не подчиняться указу провоцируют конфликтную ситуацию между центром и республикой, между президентами страны и России. Подписанный указ ограничивает не гражданские права и свободы, а монополию одной партии, а точнее – партократии на участие в выработке политики государства.

Сама компартия фактически распадалась.

«Некогда оживленные длинные коридоры здания ЦК опустели, – описывал жизнь на Старой площади сотрудник аппарата Валерий Михайлович Легостаев. – Появились признаки небрежности, неаккуратности в работе комендатуры ЦК. В буфетах исчезли ножи, чайные ложки. Что касается продуктов, то они исчезли гораздо раньше. Гибельным отчаянием повеяло от сообщений о начавшихся в здании хищениях. Срезали, как правило, кнопочные телефонные аппараты в кабинетах сотрудников, пользовавшиеся повышенным спросом на рынке. Случалось несколько раз, что вскрывали служебные сейфы работников. Несмотря на усиленную охрану здания, никто из воров задержан не был».

Но за пределами Москвы все еще существовало двоевластие. Шла борьба новой, демократически избранной власти и партийных структур.

«Они же меня врагом считают»

Председатель КГБ РСФСР генерал-майор Виктор Валентинович Иваненко наивно спрашивал Ельцина:

– Почему нельзя договориться с Крючковым? Страна одна, дело общее, все заинтересованы найти выход. Что нам делить? Давайте сядем вместе, поговорим откровенно.

Ельцин объяснил:

– Они же меня врагом считают.

Борис Николаевич был прав.

Иваненко предлагал и Крючкову:

– Давайте пойдем на более тесный контакт с российской властью.

У председателя КГБ был один ответ:

– Они работают на разрушение Союза.

Я спрашивал Иваненко, как он воспринимал председателя КГБ СССР:

– Мне один из помощников Крючкова говорил, что его боялись, что не каждый выдерживал его взгляд.

– Не знаю, я в отношениях с ним никаких комплексов не испытывал, поверьте. У Владимира Александровича не было желания нагнуть тебя, унизить. Он беседовал спокойненько, тихим голосом. Монотонно. Даже в самые драматичные дни августовского путча, когда была осада Белого дома, готовился штурм, я снимал трубку и ему звонил. Крючков разговаривал со мной, не отказывался. Для Крючкова другое характерно. Догматизм, нежелание воспринимать необходимость перемен, канцелярский стиль мышления.

Как прошел короткий период от июльского совещания до 19 августа?

Виктор Иваненко:

– Дорабатывал штатное расписание. Бесконечно. Меня гоняли от одного к другому. Все тяжело давалось. Первый зампред Агеев и зам по кадрам Пономарев внушали: «Ты должен исполнять наши приказания, указания партии!»

Иваненко отвечал:

– Я буду выполнять требования закона.

Будущий заместитель председателя КГБ Виталий Андреевич Пономарев родился в 1932 году в Кировской области. Окончил Ленинградский ветеринарный институт. Работал главным ветврачом Нелидовского района, потом Котельнического района. Весной 1961 года его сделали председателем исполкома райсовета. Понравился, и его назначили первым секретарем райкома партии. А с партийной работы взяли в КГБ. В конце 1985 года ему поручили кадры. Произвели в генерал-лейтенанты.

Несмотря на все препоны, КГБ России приступил к исполнению своих прямых обязанностей.

Виктор Иваненко:

– Бориса Николаевича Ельцина избрали президентом, и я поставил вопрос о необходимости его информировать о происходящих в стране негативных процессах. Мне разрешили пользоваться информационным массивом КГБ СССР. Я оттуда выбирал наиболее важные факты. Все шло к разрухе, возникала убогая картина нашей экономики и развала вооруженных сил.

Ельцина интересовала информация о реальных процессах в армии и в трудовых коллективах. К сводкам КГБ он относился со сдержанным интересом:

– Ваша информация не раскрывает всей глубины негативных процессов.

В Белом доме установили такой порядок: всю поступающую российском руководству информацию концентрирует Государственный совет РСФСР, дабы исключить манипулирование и доминирование одного источника над другим. Должность государственного секретаря РСФСР была введена специально для Бурбулиса. Он занял ее 19 июля 1991 года.

– В мои обязанности входило руководство госбезопасностью, – рассказывал мне Геннадий Эдуардович. – Я хотел, чтобы специалисты определяли, какую информацию докладывать президенту. Считал, что начальники разных спецслужб не должны тащить каждый свое, а создавать единую сводку.

Виктор Иваненко:

– Цель благая – избежать ситуации, когда информаторы подгоняют свою информацию под первое лицо. Хотели сделать так, чтобы вся информация шла в общий котел, чтобы сравнивались источники информации, определялась ее достоверность и вырабатывались коллективные предложения. Но эта система долго не просуществовала. Наши советские привычки – они очень сильны. Буду я какому-то государственному секретарю носить информацию! Есть первое лицо. Если ты к нему не вхож, грош тебе цена как руководителю. Так что все планы похоронили. Как бегали к первому лицу, так и продолжали бегать. И я настоял, что буду докладывать президенту. Приходил еженедельно. Докладывал сводку. Если что-то случилось, то о чрезвычайных происшествиях. Звонишь в канцелярию президента, Валере Семенченко: «Назначай мне время».

Валерий Павлович Семенченко работал в общем отделе московского горкома партии еще в ту пору, когда Ельцин был в столице первым секретарем. Борис Николаевич взял его к себе в аппарат Верховного Совета РСФСР, потом поставил заведовать президентской канцелярией.

Семенченко предлагал:

– Подойдет в четыре часа завтра?

– Подойдет.

В четыре часа председатель КГБ России уже в приемной. Дежурный секретарь докладывал президенту: пришел Иваненко. Как правило, Ельцин принимал без задержки.

– Как к вам Борис Николаевич относился? Как он вас воспринимал? Вы – свой или все-таки не совсем свой?

– На этапе знакомства он отнесся с большим недоверием. Все-таки я из системы. Когда меня к нему привел Дмитрий Антонович Волкогонов – познакомить, Ельцин недовольно заметил: «Вы только что получили звание генерала? А почему это они вам присвоили? Мы бы сами вам присвоили». Понимаете, это деталь… Президент России не имел права присваивать генеральские звания. Но я не стал спорить. Так уж, говорю, получилось, что Михаил Сергеевич Горбачев мне присвоил звание 15 апреля 1991 года.

Потом, когда я стал излагать предложения по реформированию комитета, отношение начало меняться. Особенно когда я рассказал ему о том, что в КГБ создан штаб по его дискредитации и по поддержке кандидата в президенты России Николая Ивановича Рыжкова. Тем не менее Борис Николаевич не сделал меня сразу председателем КГБ России, назначил исполняющим обязанности… Надо понимать обстановку в окружении Бориса Николаевича. За влияние на президента шла борьба.

Иваненко оставался исполняющим обязанности до 3 августа 1991 года. Пока его первый заместитель Владимир Андреевич Поделякин не пошел к Степашину:

– Сколько можно держать Иваненко в подвешенном состоянии?

Степашин обратился к президенту:

– Борис Николаевич, у вас есть какие-то возражения против Иваненко?

– Нет.

И он подписал указ. 3 августа, за две недели до путча, генерал Иваненко стал полноправным председателем КГБ России.

– Отметили?

– Да, в комнате отдыха собрались вечером. По рюмке выпили.

– Не случись путча, как бы развивались события? В конце концов, вам бы передали областные и краевые управления? Или ни за что и никогда союзный КГБ не отдал бы территориальные органы России?

– Не случись путча, подписали бы новый Союзный договор и, конечно, произошли бы кадровые изменения в КГБ СССР. И новое руководство передало бы нам территориальные органы КГБ. Я в этом уверен. Это уже назрело.

– А вы когда-нибудь себе представляли, как бы это выглядело? Подпишут 20 августа союзный договор и… Вы себе мысленно рисовали новую конфигурацию органов госбезопасности? Или это преждевременно было?

– Я уже составил штатное расписание КГБ РСФСР. Сто восемьдесят человек – центральный аппарат, который бы руководил территориальными органами КГБ. Свое Инспекторское управление, свое управление кадров. Я ж в этой системе проработал, слава богу, двадцать лет. Поэтому все это легко было бы реализовано. Если бы подписали союзный договор и реформы пошли бы эволюционным путем.

В ту пору генерал Иваненко с надеждой повторял:

– Война России с Центром – это же не вечно. Когда-то возникнет Центр, который будет выполнять те функции, которые республики ему делегируют, – развитие политического процесса идет к этому.

Иваненко называли «агентом Крючкова». Он хладнокровно замечал:

– Оправдываться не собираюсь – пусть общественность анализирует нашу деятельность и делает выводы.

Впрочем, звучало и обратное:

– Продался демократам, выслуживается.

Иваненко отвечал:

– Конфронтации нет. Когда дело касается решения конкретных проблем, тут отношения у нас хорошие, деловые… Подчиняемся мы президенту России, Верховному Совету и правительству республики… Но мы отнюдь не слуги двух господ.

Но на Лубянке ничего не менялось. Подписали протокол, комиссию образовали, которая должна была выделить кадры российскому комитету, но областные управления по-прежнему подчинялись союзному КГБ.

Виктор Иваненко:

– Владимир Александрович Крючков уже озаботился идеей изменения власти другим путем. Он написал Горбачеву секретную записку, где прозвучали требования чрезвычайных полномочий. Михаил Сергеевич не отреагировал.

Ну а когда уже пошел разговор о подписании 20 августа нового союзного договора… И там не будет места некоторым высшим руководителям госбезопасности и Министерства обороны. Тут они и приступили к конкретным действиям по введению чрезвычайного положения.

Председатель КГБ РСФСР принадлежал к молодому поколению чекистов с другими представлениями о жизни. Когда Иваненко поставили во главе российского комитета, один журналист восторженно сказал:

– Вам можно только позавидовать, в сорок четыре года такая карьера!

Виктор Валентинович ответил:

– Я вывел для себя один закон – эйфории и кирпича. Как только начинаешь считать себя удачливым человеком, пребывать в эйфории от каких-то успехов – обязательно упадет кирпич на голову… Поэтому я эйфории не предаюсь.

Его судьба могла сложиться иначе. Трагические события девяносто первого начались не в августе, а значительно раньше.

Сын фронтовика

Виктор Валентинович Иваненко родился 19 сентября 1947 года в деревне Кольцовка Ишимского района Тюменской области.

– Небольшая деревня. Много выходцев из Белоруссии. Рядом болото, в двух километрах железная дорога. Волки выли по ночам… Прожил я там до шести лет, пока родители не переехали в большое село Шаблыкино Ишимского района Тюменской области. Там, кстати говоря, впервые столкнулся со спецпоселенцами, высланными с Западной Украины, пособниками Организации украинских националистов. Не знаю, что они дома совершили, а по моим воспоминаниям – хорошие люди, мебель нам сделали – комод, шкафы, тумбочки. С их ребятишками я вместе играл.

Отец был секретарем парткома колхоза. К нему наведывался оперуполномоченный райотдела госбезопасности, который занимался ссыльными. Отец рассказывал: опер приедет и показывает фотокопии писем этих украинцев. А они писали родственникам в Канаду, в США… Опер требовал от секретаря парткома:

– Принеси образцы почерка, надо сравнить, он или не он отправил.

Когда Виктор Иваненко пойдет на работу в органы, отец попытается его отговорить:

– Сынок, они же ведь читают чужие письма!

Иваненко-старший был комбайнером. Когда началась война, ему дали окончить уборочную и призвали в армию.

– В октябре он попал в омские лагеря. А в январе 1942 года – под Ржев, где шли кровавые бои. Не знаю, сколько там людей полегло. Мне отец рассказывал, как солдат гнали на минные поля. Первый ряд взрывался. Второй ряд взрывался. А третий ряд прорывался и в атаку… Может быть, так отвлекали силы немцев от Сталинграда, я не знаю. Отцу повезло, его только ранило. Когда выписали из госпиталя, послали на офицерские курсы, потому что у него было восемь классов образования, прилично для тех лет.

Виктор Валентинович нашел в архиве наградные документы отца.

«31 августа 1943 года

ДЕЙСТВУЮЩАЯ АРМИЯ

673 стрелковому полку 220 стрелковой дивизии Западного фронта

От имени Президиума Верховного Совета Союза ССР

наградить медалью „За отвагу“

Наводчика батареи 45 мм пушек – красноармейца Иваненко Валентина Дмитриевича. Участвовал в боях в районе высоты 215.6 с 7 по 13 августа сего года. При отражении контратаки противника, когда вывело из строя пушку, тов. Иваненко вместе с расчетом пошел в атаку на врага и огнем своего автомата уничтожил свыше 12 гитлеровцев».

«17 сентября 1944 года

ДЕЙСТВУЮЩАЯ АРМИЯ

От имени Президиума Верховного Совета Союза ССР за образцовое выполнение боевых заданий Командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество -

награждаю орденом Отечественной войны 2 степени

Младшего лейтенанта ИВАНЕНКО Валентина Дмитриевича, комсомольского организатора стрелкового батальона 262 стрелкового полка 184 стрелковой Духовщинской дивизии».

Иваненко назначили политруком стрелкового батальона. Он стал лейтенантом, затем старшим лейтенантом. Он был трижды ранен и трижды награжден. Вот представление к ордену Красной Звезды:

«15.01.45 г. в районе Уждегген лейтенант Иваненко в числе первых ворвался в населенный пункт, на ходу расстреливая отступавших гитлеровцев. За хорошую подготовку личного состава к бою и проявленное при этом мужество и отвагу тов. Иваненко достоин правительственной награды – ордена Красная Звезда.

Командир 282-го стрелкового Неманского полка майор Рябухин».

Виктор Иваненко:

– В составе 3-го Белорусского фронта отец прошел через Литву, форсировал Неман, дошел до Кёнигсберга (ныне Калининград). Как в Кёнигсберге штурмовали пятый форт, он часто рассказывал. Я потом съездил в Калининград, нашел этот пятый форт, он до сих пор разбитый пушками моего отца стоит. Не отстроен. Даже доски, по которым атакующие шли, остались. После взятия Кёнигсберга и кровопролитного сражения на Куршской косе, где немцы отстреливались до последнего, посадили в эшелон, и вся армия была отправлена на войну с Японией.

Через всю страну проехал, мимо родного дома. В двух километрах – родная деревня Кольцовка. Можете себе представить? Договорился с командирами, его отпустили. Он соскочил на сорок первом разъезде, прибежал к матери с отцом, обнялся, поел драников – мать приготовила. На следующем скором поезде догнал свой состав в Новосибирске. Особисты ворчали, но это фронтовики, другое отношение. Японский фронт. Прошел всю Маньчжурию, снова был ранен… Демобилизовался в сорок шестом. Пришел в родную деревню, женился, через девять месяцев я родился.

Будущий председатель КГБ РСФСР жил в деревне, где не было школы. Поэтому учился в железнодорожной школе-интернате № 1 на станции Ишим, куда свозили детей с разных станций.

– Неделю живешь в интернате, на выходные дни едешь домой. Как правило, бесплатно, то есть на крыше вагона. Нас городские пытались бить. Мы, интернатские, объединились, выставили свою команду. Ну, бывало, попадало. Кастетом по подбородку. Голову пробили… Тоже чему-то научило. Больше всего школе благодарен за спорт. Играл в волейбол. И в шахматы – неплохо. В Тюменском управлении на соревнованиях даже один раз начальника управления, Василия Алексеевича Пчелинцева, обыграл. А он перворазрядник был. В волейбол до последнего времени играл, пока артроз не заставил поставить металлические колени. Да и сейчас прихожу иногда на площадку, подаю, мячи принимаю, пас даю. Прыгать только не могу.

Виктор Иваненко мечтал стать летчиком. Романтика неба. Полет Юрия Гагарина. Плюс желание произвести впечатление на девушек. Через военкомат поехал поступать в Оренбургское высшее военное училище летчиков.

– На сто пятьдесят мест полторы тысячи желающих. Конкурс десять человек на место. Медицинская комиссия. Посадили в барокамеру и начали выкачивать воздух до разряженности, какая бывает на высоте пять тысяч метров. А у меня насморк, из-за насморка слух пропал. И я не услышал команды, а надо было, сидя в барокамере, на листочке последовательно подчеркивать букву «О», зачеркивать букву «Н» и так далее. Я не выполнил команду. Все, иди. Получил документы проездные – и обратно в Ишим. А друзья поступают в Тюменский индустриальный институт. Новый. Только два года, как открылся… Вместе с друзьями пошел. Я поступил на электротехнический факультет, а они не поступили.

Первые три года я учился неплохо. Легко давались высшая математика, физика. А к старшим курсам начал понимать, что это не мое, что я случайно сюда попал. Инженер по автоматике и телемеханике? Как-то не прельщала меня эта перспектива. Другое получалось. Три раза я ездил в стройотряды. Они очень многое мне дали. Большая жизненная школа. Работал в комсомоле – секретарь факультетского комитета.

В 1970 году Виктор Иваненко получил диплом. И тут к нему проявил интерес старший оперуполномоченный областного управления КГБ:

– А мы думаем взять тебя на работу в органы.

Иваненко знатно играл в волейбол, а команда Тюменского управления госбезопасности постоянно проигрывала курганцам. Ради престижа управления срочно нужен был волейболист.

– Они меня быстренько оформили младшим оперативным уполномоченным, чтобы к ближайшим соревнованиям я уже за них выступал. Как я пришел, стали выигрывать. Взяли ускоренным порядком, без длительной спецпроверки. Потом уже начали проверять как положено. И вот тут посыпалось. Дедушка, оказывается, баптист. Это минус. У жены проблема со свидетельством о рождении. Начали разбираться. В войну родителей жены с Украины немцы угнали в Германию. Уже плохо. Она там родилась. Потом отец изменил ей имя, и выдали ей новое свидетельство о рождении.

Я жене говорю:

– Ты – нелегалка.

Двадцать лет службы в органах над Иваненко все это висело. От него требовали:

– Ты все-таки поговори с тестем, выясни, почему нет подлинного свидетельства о рождении дочери? И почему отсутствует фильтрационное дело на самого тестя?

Фильтрационное дело заводилось на всех, кто после войны возвращался на родину, – и на пленных, и на насильственно вывезенных немцами на работу. Особисты всех проверяли. Тесть вернулся, отслужил в Советской армии как положено. Значит, проверку прошел, претензий не было. А дела нет!

– Уже перед смертью тесть мне все объяснил. Как только его призвали в армию, вызвал особист: будешь у меня агентом. И фильтрационное дело, видимо, приобщил к личному делу агента. А после демобилизации его дело уничтожили. Личные дела агентов долго не хранятся – такой порядок. Вот фильтрационное дело и исчезло. Тот опер удружил… А я каждый раз, как за границу в командировку ехать, объяснение писал.

Иваненко рано привык с самостоятельности. Женился еще в студенческие годы.

– Она училась на другом факультете. Познакомились в стройотряде. Меня назначили бригадиром, начальником бетономешалки, а она у меня лопатой набрасывала песчано-гравийную смесь в ковш. Я на нее смотрел, смотрел… Вот и познакомились.

Вместе с Людмилой Ивановной они прошли через всю жизнь.

– Пока в институте учился, платили стипендию. Сначала тридцать рублей, потом сорок пять. В первом стройотряде я заработал четыреста шестьдесят рублей. Мы дома из бруса ставили. Во втором – тысячу восемьсот. Когда женился, на эти деньги и жили.

Обосновались в деревянном доме по улице Водопроводной, он до сих пор стоит. Я когда в Тюмень приезжаю, мимо хожу. Купеческий дом, старый, двухэтажный. Две комнаты я снимал у преподавателей института. Они уехали в Норильск, а квартиру мне сдали за умеренную цену. Квартира неблагоустроенная, с печкой. Дровишек отец подбрасывал. Дровяной сарай рядом. Вода в колонке, до нее четыреста метров. Утром проснулся, печку растопил, взял ведра и за водой. Воды много перетаскал – ребенка же купать надо, как раз первая дочка родилась. Год отработал в управлении, и мне выделили квартиру.

– Когда вам предложили идти на службу в КГБ, с женой советовались?

– Опер сам посоветовал: с женой обсуди.

– И что она?

– «Смотри, тебе работать». Пугали нас командировками на север, но нас это не остановило. Поехали на север, пять лет там отработали.

– А с отцом советовались?

– Папа как раз был против. Во-первых, чекисты письма чужие читают, у него отложилось это в памяти. Во-вторых, говорит: сынок, мнение о них в народе плохое… Отец хоть был коммунист, но трезвомыслящий человек. Я его убеждал: да, папочка, это так, но надо же строить светлое будущее. Он отвечает: никакого светлого будущего уже не получится.

Отец работал в совхозе. Потом был секретарем сельского совета. Раненный и контуженный на фронте, он ушел из жизни рано – в пятьдесят лет. Похоронил отца, стал главой семьи. Мать в войну работала на тракторе, потом заведовала детским садиком. Детский садик небольшой, на тридцать детей. Она всю детвору в деревне Шаблыкино пропустила через свои руки. Все у нее воспитывались. Ее до сих пор там все помнят.

С чего начинается служба

– Виктор Валентинович, первый день в областном управлении вы наверняка запомнили. С чего началась служба?

– Дал подписку о неразглашении. Получил положение об органах государственной безопасности, совершенно секретный документ, где написано, что органы госбезопасности наделены правом вести агентурную работу, прослушивать телефонные разговоры, перлюстрировать почтовую корреспонденцию и так далее. Какие права, какие обязанности. Ознакомился. Расписался. Потом вручили учебники по контрразведывательной работе – учись. Прикрепили наставника – старшего оперуполномоченного.

Неделю он натаскивал новичка. И отправил в самостоятельное плавание:

– Дальше сам, мне некогда, у меня своя работа.

Но провел с Иваненко несколько практических занятий.

– Показал, как установить доверительные отношения с нужным человеком. Контакт с кандидатом на вербовку, так это называлось. Лекцию о политической бдительности мы с ним прочитали выезжающим за рубеж советским гражданам. Объяснили: не поддаваться на провокации, не пьянствовать… Потом я начал работать. Результаты появились, оценивались начальством как приличные, кстати говоря.

– Вам выдали служебное удостоверение, вы расписались, положили его во внутренний карман пиджака. Ощутили принадлежность к закрытому ордену, наделенному тайной властью над другими?

– Чтобы меня раздувало от гордости… Нет, я этого не почувствовал. Ответственность – да. Сложность – да. Я не ждал, конечно, что вербовать людей придется. Для меня это шоком было…

Умение вербовать – важнейшее искусство. И непростая процедура.

Перед вербовкой агента посылался запрос в центральную картотеку. Кандидат проверялся по учетам – не завербован ли он уже другим оперативным работником, не является ли он сам объектом слежки и разработки? Иногда выяснялось, что он уже завербован, но интерес к нему был потерян. Тогда есть пометка в деле: возобновить связь по паролю.

Проверяли и в милиции – не судим ли? Не получает ли письма из-за границы? Если кандидат чист, составляли рапорт начальству: кандидат имеет такие-то оперативные возможности, предлагаю привлечь к сотрудничеству.

Почему люди охотно сотрудничали с органами? По разным причинам. Одни получали удовольствие. Другие – прирожденные доносчики. Случалось, писали и на курирующего офицера: я ему дал важную информацию, а он пропустил мимо ушей. Третьи рассчитывали на ответную услугу: помочь поехать за границу, устроить в больницу, достать лекарство. Полагалось помочь, если была возможность.

– А вы говорили, где работаете?

– Если по делу встречался, официально, то представлялся – оперуполномоченный такого-то управления, меня интересуют следующие вопросы… Если просто так, то не обязательно всем знать, чем я занят.

– Если спрашивали: ты где работаешь?

– Иногда говорил, иногда не говорил. В зависимости от того, что за народ. Если случайная компания, не к чему раскрываться. Если свои люди, таить-то зачем?

– Друзья знали?

– Конечно.

– Отношение к вам изменилось?

– Если собирались в гараже самогонки выпить, меня не приглашали. Знали, что не пойду. А друзья по институту сохранились. Вместе спортом занимались. На охоту ездили. Мы до сих пор собираемся.

– Никакого отчуждения?

– Ну, некоторые говорили: Иваненко у нас вознесся, заелся… Я пытался переубедить: никуда я не вознесся и не заелся. Не рассказываю о работе, что ж, таковы требования. Беда в том, что у некоторых жизнь не сложилась… Может быть, зависть была. Кому мог, помогал. И до сих пор помогаю.

Областное управление КГБ располагалось в трехэтажном здании в центре Тюмени.

– Пока я снимал квартиру, жил, можно сказать, рядом – до службы четыреста метров. Потом получил свое первое жилье и на автобусе ездил. А когда родилась третья дочь, дали новую квартиру поблизости, опять пешком ходил.

– Форму часто приходилось надевать?

– Приходилось. Особенно лейтенантом. Заставляли дежурить на демонстрациях в оцеплении. У трибуны, где стояли члены бюро обкома. Они проходят – руку пожимают. 7 ноября в Тюмени холодно уже, а ты в хромовых сапожках. Ну, прошли и через это. В Москве форму практически не носил. Сшил, сфотографировался и в шкаф повесил.

На здании красовалась табличка: «Управление КГБ при Совете министров СССР по Тюменской области».

– С улицы Володарского по крылечку поднимаешься. Начальство на втором этаже. Я сидел на третьем. Первый кабинет делил со Славой Утробиным, который недавно скончался, к сожалению. Он был старше меня лет на пять и пришел в комитет на пару лет раньше. Он меня звал «сынок» – ласково. Учил жизни.

Рядом управление внутренних дел. Соединены общим коридором. Но дверь заперта, и ключи у начальства. Столовая – общая с милицией. Нам определенное время выделено: обедали после часа тридцати. В управление внутренних дел наведывались постоянно. Наводили справки. Просили кого-то и что-то проверить. Очень помогали ребята из уголовного розыска. В то время другая была обстановка, жили дружно.

Перед праздниками, помню, зачистка города идет. Есть душевнобольной с агрессивными намерениями. Начальство приказывает:

– Поезжайте, посмотрите, как он.

А этот душевнобольной забрался в подпол с топором и сидит там. Что делать? Милиционер – чекисту:

– Лезь ты. Это же террорист.

Чекист – милиционеру:

– Нет, ты давай. Это же уголовник.

Но в конце концов сам полез:

– Мужик, отдай топор.

Отдал. Успокоились. А то, не дай бог, с топором на демонстрацию выйдет.

– А какой участок вам доверили? Сказали: ты будешь…

– Ты будешь работать на канале выезда советских граждан за границу. Горячий участок. Надо было обеспечивать безопасность, а проще – следить за тем, чтобы никто не сбежал, чтобы не провезли что-то недозволенное. Вначале поручили туристические группы. В каждой тургруппе ты обязан иметь осведомителя. Группа вернулась, следует собрать информацию, кто с кем контактировал, кто как себя вел. Кто выпивал беспрестанно, кто бутылки из окна выбрасывал, тому закрывался выезд. Потом я стал заниматься иностранными специалистами, приезжающими в Тюмень…

Начальник горотдела

В 1972 году кадровики спохватились:

– Оказывается, ты у нас нигде не учился.

Виктора Иваненко командировали на специальные курсы в Киев. Комитет госбезопасности располагал сетью ведомственных учебных заведений в разных городах Советского Союза. В Киеве это была школа № 204. В 1969 году ее переименовали в Курсы подготовки оперативного состава, в 1975-м – в Высшие курсы КГБ.

– Чему вас учили в Киеве?

– Полный курс прошли. Специальные дисциплины. Организация контрразведывательной работы. Изучали иностранные разведки от американского ЦРУ до западногерманской БНД. И антисоветские центры, которые работали против нас. Служба наружного наблюдения – обязан знать, как она действует, потому что ты же ее используешь. И как работает техника прослушивания, тоже следует понимать. Судебная фотография. Судебная криминалистика. Замучили нас – на уровне следователя изучали тактику допроса и составление протокола допроса. Вдруг понадобится.

Плюс физическая подготовка и навыки рукопашного боя. Военная подготовка на собственном полигоне под Киевом – стрельба, метание гранат, топография. Иваненко учился полгода.

– Писали контрольные работы. Экзамены сдавали. Свидетельство об окончании курсов подшивалось в личное дело. Образование имело значение. Из младших оперуполномоченных я вырос до старшего. А через пять лет, уже будучи начальником горотдела в Нижневартовске, поехал в Ташкент и там окончил курсы для начальников горрайорганов.

В Ташкенте располагалась школа № 505, впоследствии – Высшие курсы подготовки оперативного состава КГБ СССР. Это школа не для начинающих, а для продолжающих.

– Там учили работать с людьми. Проводили полезные семинары. Ребята делились опытом. Кто-то в ядерном центре Арзамас-16 работал. Я про нефтяные объекты рассказывал – тоже всем интересно. А в 1985 году, когда стал заместителем начальника областного управления, поехал в Москву учиться – на курсы повышения квалификации при Высшей школе КГБ. «На генерала», как тогда говорили. Учили руководить большими коллективами, объясняли, как строить взаимоотношения с партийными органами. Да и много других дисциплин было, включая научный коммунизм.

В двадцать семь лет Иваненко отправили на самостоятельную работу – начальником городского отдела госбезопасности в Нижневартовск. Оказали высокое доверие молодому офицеру?

– Остальные отказались. Там произошла трагическая история. Мой предшественник покончил с собой. Злоупотреблял горячительными напитками. Денег задолжал. Жена выгнала из дома. В расстроенных чувствах он пришел в служебный кабинет и из табельного пистолета застрелился… До меня пятерым эту должность предлагали. Все старше меня опытом и должностью. Все отказались. Тогда начальник управления нашелся: «Город молодежный, все молодежь туда посылают, а мы что? Командируем старшего лейтенанта…» Вот я и поехал в Нижневартовск. Хотя младшая дочка в это время болела воспалением легких. Сел на самолет и полетел принимать дела.

– С радостью или с огорчением?

– Сомнения были, честно скажу. Дело новое, ответственность большая. И отношения установить с нефтяниками, чтобы тебя за своего приняли, – не просто. Вначале меня местные начальники в приемной держали и не принимали. А у меня дочери, нужно их в детский сад записать. Прихожу к заместителю начальника нефтяного объединения, который бытом ведал. Он меня не принимает. Опер, мой подчиненный, посоветовал: «Запроси в отделе кадров его личное дело. В кадрах сидит его любовница, она ему сразу доложит». Я забрал его личное дело и ушел. Он прибежал через десять минут. Генетическая память… Раз органы личное дело взяли, все! «Ты извини, что ждать заставил, мне секретарша не доложила. Чем помочь?» Так дочек в садик и устроил. Прием, конечно, не очень корректный, но из песни слов не выкинешь.

– С чего вы начали работу в Нижневартовске?

– Познакомился с сотрудниками горотдела. Подчиненных у меня всего пятеро было. Побеседовал с каждым в отдельности. Об обстановке в городе, о проблемах, трудностях. Поехал в горком партии к первому секретарю. По традиции – представиться, рассказать о себе, выслушать его наставления. Сергей Дмитриевич Великопольский, первый секретарь горкома, очень хорошо относился к органам и ко мне – на протяжении всей моей работы в Нижневартовске.

Сергей Великопольский – тоже тюменец, работал на судостроительном заводе; его поставили во главе городского комсомола, потом перевели на партийную работу в Нижневартовск, один из главных центров нефтяной промышленности.

В те годы Тюмень из места политической ссылки превратилась в нефтегазовый центр, в энергетическую столицу страны. Соответственно расширился чекистский аппарат. В 1972 году образовали горотделы КГБ в Нижневартовске, Нефтеюганске, Надыме, Новом Уренгое.

Нижневартовск как город возник потому, что рядом, в Самотлоре, нашли большую нефть. Первую скважину начали бурить зимой 1968 года, а в 1991 году добыли миллиардную тонну нефти.

Виктор Иваненко:

– Познакомился с прокурором города, начальником милиции, со всеми руководителями нефтяных, газоперерабатывающих, строительных предприятий, словом, со всеми, с кем предстояло работать. А потом сел в кабинете читать дела. Начиная со справки об оперативной обстановке в городе и районе и кончая личными делами каждого агента. Сообщения агентуры, литерные дела, дела оперативного учета. Все это пришлось освоить буквально за одну неделю.

Литерные дела – это дела об оперативной обстановке в городе. Отчеты о чрезвычайных происшествиях. Материалы о людях, которыми чекисты занимались, – это, скажем, ссыльные, осужденные за массовые беспорядки в Новочеркасске. За ними присматривали, составляли справки, которые подшивались в литерное дело. Или обстановка в объединенном авиаотряде, например. Она описывалась и тоже подшивалась в дело.

– А что такое оперативная обстановка в городе?

– Это анализ того, какие в городе существуют угрозы. Оценка наших сил и средств – чем мы располагаем. На кого мы рассчитываем – на помощь каких агентов, каких доверенных лиц, как мы работаем с общественностью. Все это описывалось в справке об оперативной обстановке, которая ежегодно обновлялась. Когда приезжал проверяющий из Москвы или из Тюмени, он первым делом читал справку об оперативной обстановке.

– Как вас в городе воспринимали? С испугом на вас смотрели? Держались подальше – на всякий случай?

– Всякое случалось. Некий Грушко, выпив, приходил в горком партии и кричал: «Я убью первого секретаря горкома партии». Алкоголик, опустившийся человек. Но первый секретарь горкома нервничал: «Ты что-нибудь с ним сделай». Что я с ним сделаю? Однажды он в очередной раз напился, и на следующее утро его нашли замерзшим на пустыре без признаков насильственной смерти. А меня избрали членом горкома партии, я обязан был присутствовать на каждом заседании бюро горкома партии. Вот начинается бюро горкома партии. Читают милицейскую сводку: Грушко найден мертвым. И на меня смотрят: «Вот, значит, как, Виктор Валентинович…» После этого меня зауважали в городе. А вообще-то безумная история. Что называется, о вреде алкоголизма.

С годами я стал своим. Иногда это создавало проблемы, потому что посреди ночи заваливается кампания – у кого-то сын в институт поступил, а экзамены принимала моя однокашница по институту. Надо отметить! Приходится принимать гостей. Но поначалу звучало за спиной: наш Лаврентий Павлович… Неприятно. Приходилось преодолевать. Личное общение, совместное решение проблем.

– А может, это и хорошо, пусть боятся?

– На одном страхе работу не построишь. Нужно доверие и понимание. Хотя страх присутствовал, конечно. В Нижневартовске больше всего проблем доставляли чрезвычайные происшествия на нефтегазовых объектах. А это моя задача – обеспечить безопасность нефтяных объектов. Наращивали добычу нефти – социализм строили. Никто о безопасности не думал. Сепараторы не работают, попутный газ не успевают отделять, он скапливается в низине. Подошел рабочий, пакетным выключателем щелкнул – взрыв… Сидишь в кабинете, звонок: взрыв на центральном товарном парке, двенадцать трупов обгорелых. Надо ехать осматривать место происшествия вместе с прокуратурой и милицией. Самолет рухнул, вертолет упал – я должен выяснить причины. Вот так приходилось работать.

– Когда что-то происходило, кто вам докладывал?

– Мне звонил, как правило, оперативный работник, на объектах обслуживания которого это произошло. Иногда диспетчер. В должностных инструкциях значилось, кому сообщать о серьезном ЧП. У диспетчера нефтегазодобывающего управления были телефоны сотрудников КГБ, в том числе домашние. Он звонил в любое время дня и ночи. Докладывали и негласные источники, когда выяснялось нечто важное и потенциально опасное. Надо вмешиваться. Вызываешь машину, едешь.

Это был налаженный механизм. Не сразу он заработал. Мы требовали наладить систему упреждающей информации, чтобы фиксировались предпосылки чрезвычайных происшествий. Из-за этого портились отношения с руководителями нефтегазовых предприятий, потому что у них был план и ставилась задача его перевыполнить. Москва требовала форсированного развития нефтегазового комплекса, а мы их останавливали, заставляли больше внимания уделять предотвращению чрезвычайных происшествий. Я эту тему поднимал на пленумах горкома. Записки посылал в Тюмень, в областное управление. Они дисциплинированно докладывали в обком партии.

Приехал в Нижневартовск первый секретарь обкома партии Геннадий Павлович Богомяков. Подозвал Иваненко. Провел с начальником горотдела воспитательную беседу:

– Ты все время пишешь. Всякие мелочи собираешь. Что же, прикажешь экономить на ветоши? Мы должны спасать социализм. Если сейчас допустим снижение темпов добычи нефти и газа, возникнут большие проблемы. А нам надо поддерживать оборонный комплекс.

Иваненко возразил хозяину области:

– Ну, человеческие жертвы-то, Геннадий Павлович, – это не простые издержки. Мы должны сделать все, чтобы люди не погибали.

– Да, тут ты прав.

Но концепция форсированного развития нефтекомплекса побеждала.

Виктор Иваненко:

– Я счел своим долгом поговорить с человеком, который возражал против ускоренной разработки недр – что-то надо оставить и потомкам. Его мои оперативники профилактировали, то есть объясняли, что не надо произносить крамольные речи. А вот меня он убедил в своей правоте. Я написал записку в обком. Мне ответили: это не ваше дело, мы строим социализм.

– Как часто вы должны были докладывать в область? И о чем? – спросил я Иваненко.

– Графика не было. Разные начальники вводили схемы отчетности по собственному усмотрению. Требовали иногда ежемесячных, иногда ежеквартальных отчетов. Но, как правило, пишется годовой отчет – это ответственный оперативный документ. Когда пошел партийный набор в руководство органов КГБ, появились люди, которые привыкли бесконечно составлять справки. Они извращали суть нашей работы. Требовали иногда еженедельной отчетности – сколько ты встреч провел с агентурой, сколько сообщений получил, сколько раз встречался с доверенными лицами, сколько раз выступил с лекциями о политической бдительности. И это вынуждало заботиться прежде всего об отчетности. Но настоящие профессионалы умели приспосабливаться и к этой схеме.

Раз в неделю по закрытой связи звонит начальник управления из Тюмени: как дела? Докладываешь по мере накопления оперативно значимой информации. Что-то случилось, сообщаешь немедленно. Скажем, возникают предпосылки массовых беспорядков. Обстановка была тяжелая в городе. Дефицит всего, и много недовольных. Присылают, например, ударный комсомольский отряд из Таджикистана. Жилья обещанного не дают – только общежитие, работы нет, денег не платят.

Вот два молодежных общежития: в одном таджики, в другом – украинцы. Кто-то кого-то задел или ножом пырнул – и вся эта возмущенная масса, сплоченная по национальному признаку, выходит на улицу. Стенка на стенку. Приезжает работник милиции, стреляет в воздух из пистолета. Они объединяются и идут громить милицию. Приходится выходить навстречу толпе, успокаивать. Иногда между двух враждующих группировок стоишь. Неприятно… Убеждаешь. И авторитетом органов, и страхом перед органами. Обещаешь: мы разберемся, а вы успокойтесь. «Сотрудник милиции нашего ранил из пистолета!» Разберемся, накажем: создавайте инициативную группу, старших выделяйте, пойдем со мной, мы вас проинформируем. Главное на ранней стадии выявлять такие конфликты и гасить, чтобы не перерастали в нечто большее. Бог миловал, у нас за пять лет ничего подобного не случилось.

– А местное партийное начальство пыталось вас использовать в служебных интригах? Против кого-то настроить? Что-то компрометирующее узнать о ком-то?

– Первый секретарь горкома партии не опускался до интриг. Информации такого рода не требовал. Но… С интересом тем не менее читал то, что я ему сообщал.

Иногда бывали забавные истории. Обращается к Иваненко заслуженный буровой мастер, член обкома партии, Герой Социалистического Труда:

– Слушай, Виктор, меня евреи покупают.

Я говорю:

– С чего это ты взял?

– А вот пришел перевод на две тысячи рублей из Одессы…

– Так ты, может, давал человеку взаймы?

– Да я бы две тысячи рублей разве забыл бы? Ну сто бы забыл, ну двести…

Иваненко отправил в Одессу запрос. Нашли этого человека. Вот что выяснилось. Два года назад в Одессе он в ресторане оказался вместе с нашим буровым мастером. Поделился: подошла очередь на машину, а двух тысяч не хватает. «И он из кармана вытащил и одолжил мне две тысячи. Я записал его адрес и через два года, как обещал, вернул». Уважаемый буровой мастер просто забыл. Потом весь горком партии веселился. Широкая душа северян. Заработки большие, тысяча, две тысячи – не считали.

– А если вы узнавали что-то про руководителей города, вы должны были доложить первому секретарю? Или в областное управление?

– В бытовуху я не лез, откровенно говоря. Столько проблем – не до интриг. Без меня обходились. Ну, напился кто-то. Город маленький, информация до горкома партии сама дойдет. Персональных дел на каждом заседании бюро горкома партии была уйма.

– Чем вы занимались, когда ничего чрезвычайного не происходило?

– Работа всегда есть. Сейф откроешь, там одних запросов… По пятьдесят штук в день приходило. Где-то в Ростове завели уголовное дело о контрабанде. Нас просят допросить свидетеля. А он за двести километров от Нижневартовска на стройплощадке. Садишься на вертолет, летишь туда, вызываешь его в контору. И по перечню вопросов, которые тебе поставили коллеги, проводишь допрос. Протокол заверяешь и отсылаешь. Столько это труда стоило…

Выезжающие в капиталистические страны проходили спецпроверку. Полагалось собрать так называемые характеризующие данные, «харданные» – на чекистском сленге. Народу выезжало много и не всегда из тех предприятий, где у тебя налаженные контакты и оперативные источники. Наведаешься в отдел кадров, посмотришь, что за человек, наведешь справки.

Короткий документ составляется: достоин выехать за рубеж или по таким-то причинам – выпивает, морально нечистоплотен, судим – отказать в выезде. Окончательное решение принимала комиссия обкома партии. Я позже, будучи заместителем начальника Тюменского управления, заседал в этой комиссии. Некоторые формулировки годами складывались. Скажем, такой-то отказать в выезде за границу, поскольку она – «женщина легкого поведения». Второй секретарь обкома партии Григорий Михайлович Голощапов мне говорит: «А где ты видел женщин тяжелого поведения?» Смех в зале. К сожалению, много такой рутины было. Наша работа определялась приказами и указаниями КГБ СССР, и я обязан был их исполнять.

Борьба с инакомыслием, грубые нарушения прав человека – мы же не из спортивного интереса этим занимались. Такие были задачи. Каждый раз перед очередным праздником приходила телеграмма – по первости это меня коробило: «Принять меры к изоляции и недопущению выезда в Москву крымских татар, турок-месхетинцев, осужденных, профилактированных, религиозных авторитетов». Длинный перечень тех подконтрольных элементов, которых надо было держать в узде.

Чекистам категорически запрещалось работать с представителями партийных органов и тем более с партийными лидерами других стран. Во всех внутренних приказах говорилось: «не подлежат проверке руководители партийных и советских органов, прокуроры, судьи». Неприкасаемые…

Виктор Иваненко:

– Но по особому указанию, согласованному с генеральным секретарем ЦК КПСС Леонидом Ильичем Брежневым, тюменскому управлению КГБ поручили присматривать за бывшим руководителем компартии Греции Захариадисом, который под чужой фамилией находился в политической ссылке в городе Сургуте. И по этому делу не один выговор и не одна благодарность получены, в том числе мною…

Бывший генеральный секретарь ЦК компартии Греции Никос Захариадис – не по своей воле – жил в Сургуте с 1962 года.

До войны он был депутатом парламента. В войну партизанил против немцев. Попал в концлагерь Дахау. Его освободили в 1945 году. После войны по главе Демократической армии Греции сражался за власть в стране. В 1949-м ему пришлось прекратить боевые действия и покинуть страну. Когда Сталин поссорился с главой Югославии Иосипом Броз Тито, Захариадис поддержал советского вождя.

А после смерти Сталина греческие коммунисты решили от него избавиться. В апреле 1956 года Никос Захариадис прилетел в Москву. И исчез. Его под именем Николай Николаевич Николаев поставили директором лесхоза в городке Боровичи в Новгородской области. Сказали: так надо! Жена осталась в Греции. Он воспитывал двоих детей.

В мае 1962 года Никос Захариадис заявил, что хочет домой. Его не отпустили. Перевели подальше, в Сургут, где он прожил еще десять лет. Тосковал. Дважды пытался бежать. Ловили и возвращали. Полгода держал голодовку. Но ему все равно не позволили уехать. Установили рядом пост милиции. 1 августа 1973 года Захариадис повесился. Похоронили его в Тюмени под чужим именем.

– Виктор Валентинович, вот у вас в горотделе всего пять оперативных работников. Хотите, скажем, кого-то заменить. А где вы возьмете себе других? Это в Москве несложно сотрудников подобрать, а в Нижневартовске откуда?

– Я брал новых людей. Даешь задание оперативным работникам искать подходящих нам людей на предприятиях. Сам ездил, знакомился. Прежде всего присматривался к молодежи из комсомольского актива, из тех, кто показал себя в общественной жизни, кто на хорошем счету, умеет работать с людьми. Понятно, без очевидных недостатков и пороков. Собираешь материалы. Потом приглашаешь, беседуешь. Иногда на стадии беседы отказываешься… Новых работников Тюмень присылала. Из других городов и районов. А бывали так называемые «ссыльные». Проштрафился в Москве, скажем, попался по пьяному делу, – присылают ко мне в Нижневартовск на исправление. Неплохие работники получались. И рецидивов не случалось. Коллектив складывался дружный. Многое зависит от начальника, как себя поставишь. Тоже непросто. Мы все были ровесники. Обращение панибратское – «ты, Витя». Приходилось преодолевать. До конца, кстати, не было преодолено, к моему неудовольствию. Ну, это жизнь, что поделать.

– А кто-то из ваших подчиненных за вами присматривал?

– Стукачи всегда были. Но по призванию, не по назначению, не по должности. Кадровый аппарат оценивает деловые, моральные качества сотрудников, пишет аттестации… Кадровик приезжал, иногда пытался кого-то «агентурить», но если коллектив нормальный, то все в порядке. Был у меня подчиненный, который с ребятами выпил в гараже, а потом заложил их кадровику. Когда шло разбирательство, его спросили: а ты-то сам пил? Он ответил: пил, но с отвращением.

Сидели мы рядом с милицией, но за металлической дверью, у нас же и шифровальный отдел, и оперативная связь.

– А как же вы проводили встречи с агентом в небольшом городе, где все друг друга знают?

– Автоматическая телефонная связь отсутствовала. Специфика небольшого города. Телефонный коммутатор был ручной. Снимаешь трубку, отвечает телефонистка. Ты ее знаешь, и она тебя. Телефонистки различали по голосам всех сотрудников КГБ, наш телефон был, как сейчас помню, 2-62. «Анечка, найди мне такого-то». Агенту так не позвонишь. Отработали с каждым условия связи. Появляешься с каким-то условленным предметом в руке, на глазах у него помаячишь, он понимает, что надо выходить на связь. Подбирали явочные квартиры, хозяева которых были согласны – иногда за вознаграждение, иногда бесплатно – предоставлять свое жилье сотрудникам органов государственной безопасности для конспиративных встреч.

Как правило, встречались в вечернее время. В темноте. Идешь, проверяешься. Непросто, прямо скажем. Эта специфика многих угнетала. Некоторые не выдерживали, уходили. Бывали и нарушения конспирации, что приводили к расшифровке агента. Это чрезвычайное происшествие. Сразу приказ по управлению. За расшифровку – наказывали. К соблюдению конспирации относились очень строго.

– В вашей профессии надо уметь ладить с людьми. Это у вас от природы или научились?

– Думаю, в комитет и подбирали тех, кто способен устанавливать отношения, разговаривать, избегать конфликтов. Мы, конечно, не близнецы. Все разные, одни более замкнутые, другие более общительные… Но все обязаны уметь работать с людьми, располагать к себе. Это сложно. Познакомиться с человеком, завербовать его, убедить работать на нас и приносить полезную информацию… Преодолеть комплекс неприятия стукачества… Доказать, что это очень важно для страны. Не всегда получалось.

– А вы готовились к разговору с человеком, которого надо к себе расположить? Настраивали себя? Продумывали план беседы?

– Конечно. Экспромты исключены. Как правило, заранее собираешь информацию о собеседнике. Подбираешь аргументы, доводы. Не всегда это на бумажке пишется. Достаточно в голове держать.

– А есть ли какой-то шаблон, набор методов, которые помогают?

– Шаблоны не исключались. Система аргументов иногда годами формировалась. Конечно, я пользовался этой системой в разных вариациях. Не обязательно изобретать что-то принципиально новое. С древних времен агентурная работа строится на убеждении и на принуждении. Методы хорошо описаны в учебниках. Мы их изучали на курсах повышения квалификации. Учились у старших товарищей.

– Наверное, не всякий может преуспеть на этом поприще.

– Разумеется. Много я знаю примеров, когда приходили на работу в органы… и писали рапорт, увольнялись. Не по душе им тайные методы работы. Не могли в этом участвовать. Ну, или увольняли, или передвигали на другие должности. В кадры, например. У нас в кадрах сидели такие: учили нас жить, а сами работать не умели.

– Вербовочная работа не у всех получается. Но у вас, у человека, умеющего ладить с людьми…

– Ладить с людьми, разбираться в людях и вербовать – разные вещи. У некоторых получалось прекрасно ладить с людьми. Душа компании. А как подходит к вербовочной беседе, начинает заикаться, краснеть или бледнеть. Не в состоянии преодолеть какой-то комплекс внутри себя. Бывали непростые ситуации, поверьте мне. Приходит мой агент в Нижневартовске. Мнется. Его друг собрался выехать за границу и там остаться. И я должен вынудить его написать донесение на собственного друга. Непросто. Убеждаешь, что друг, оставшись за границей, может нанести вред нашей стране…


В 1975 году в КГБ СССР готовили развернутый документ о работе городских и районных аппаратов. Молодого офицера Иваненко вызвали в Москву к заместителю председателя КГБ Владимиру Петровичу Пирожкову, чтобы он рассказал о своей работе. Вот тогда Иваненко познакомился с начальником Инспекторского управления КГБ генерал-лейтенантом Толкуновым, который в его жизни сыграет важную роль. Иваненко свой доклад переписывал десять раз. Когда он попал к Сергею Васильевичу Толкунову, тот посоветовал:

– Капитан, ты просто расскажи, как работаешь.

Иваненко докладывал десять минут. Все остались довольны. Работа Нижневартовского горотдела получила хорошую оценку.

– Владимир Петрович Пирожков, услышав, что у нас в городе нет АТС и телефонистки всех по голосам знают, предложил выделить Нижневартовску служебные рации – для связи с негласными помощниками. Я не знал, плакать или смеяться…

Пирожков был партийным работником, с должности второго секретаря алтайского крайкома в 1968 году его утвердили начальником управления кадров КГБ. Потом он два года был секретарем парткома комитета. А в 1971 году стал заместителем председателя и оставался на этом посту двадцать лет! Получил погоны генерал-полковника. Но реальной жизни оперативного работника не понимал.

Сергей Васильевич Толкунов спас положение:

– Как он с рациями будет работать? С собой, что ли, таскать по городу? Как это будет выглядеть?

В роли начальника горотдела Иваненко был совершенно самостоятелен и далек от начальства. Что заставляло работать? Чувство долга? Интерес к службе?

– У каждого был свой стимул. Важную роль играл жесткий контроль. Но бывало, устанешь и уедешь дня на четыре в тайгу – ребята тебя прикроют. Очень сильным мотором было честолюбие. Расслабишься – не получишь повышения, останешься середняком. А хотелось расти дальше.

– Сколько вам платили?

– Больной вопрос. В Москве или в Тюмени у меня зарплата была повыше, чем у коллег, с кем вместе в институте учились. Доплачивали за звание, за выслугу лет, бесплатные билеты, компенсация за форму – набегало. А на севере возникла проблема – у нефтяников действовал повышающий коэффициент – иногда до 200 процентов, чекистам же платили только районный коэффициент – 15 процентов. В Нижневартовске жена – она инженер-строитель – пошла работать на газоперерабатывающий завод и получала вдвое больше меня. Я вроде как у нее на содержании… Но постепенно выросла надбавка за выслугу лег, ввели и чекистам северный коэффициент. Так что через пять лет я получал 520 рублей. Очень приличная зарплата по тем временам. Хотя буровые мастера получали полторы-две тысячи.

А в свободное время, если появлялось, или в выходные, любимое занятие – охота и рыбалка. Рядом река Обь – на лодочку сядешь, порыбачишь. Муксун, нельма. Время-то голодноватое было. Наловишь рыбы – запас на всю зиму. Охотой заинтересовался с детства. Отец сам охотился и мне позволил с десятилетнего возраста стрелять. Ружье у него германское было, как сейчас помню. Я сначала на тетеревов ходил, потом на более серьезную дичь. Когда поступил на работу в управление КГБ по Тюменской области, вступил в общество охотников, участвовал в коллективной охоте. Загонная охота на лося, на зайца. Однажды охотился на уток в Тюменской области. Лодку волна залила, и она пошла на дно. А это было четвертого октября, прохладно… Полчаса я продержался на спасательном круге. Случайно меня подобрали. Мог и погибнуть. Но подобрали, оттерли, привезли домой. Я продолжаю охотиться до сих пор. Страсть на всю жизнь…

В те годы шло бурное освоение нефтяных месторождений. Нефти больше стали добывать, в Нижневартовск поехали иностранные специалисты, да и население увеличилось. Когда Иваненко приехал, было пятьдесят тысяч человек населения. А когда уезжал – двести пятьдесят тысяч! Горотдел перевели в первую категорию. Штат вырос вдвое, появилось у Иваненко одиннадцать подчиненных. И его должность стала полковничьей – служи!

Виктор Валентинович проработал в Нижневартовске пять лет. Пока не вернули в Тюмень в аппарат областного управления. Во время одного из совещаний в 1979 году пригласил начальник управления:

– Есть предложение тебя с повышением забрать обратно, в областное управление. Заместителем начальника отдела контрразведки. Возражаешь или согласен?

Виктор Иваненко:

– Честно говоря, пять лет на одном месте – приедается. Я уже в Нижневартовске каждую собаку знал, да и меня все знали. И проводить ночные встречи с агентами тяжеловато стало. Плюс общественных нагрузок навалили: и депутат, и член горкома. Так что я был рад, честно говоря, что уезжаю. Но немножко и грустно, потому что все-таки пять лет отдано. Прилетаешь, в иллюминаторе видишь – факелы горят, вот родной дом…

Вернулся в Тюмень. Проработал несколько лет заместителем начальника отдела контрразведки. Когда по всей стране стали создавать шестые отделы, которые занимались экономикой, Иваненко доверили самостоятельное подразделение. Через год заместителя начальника управления Станислава Александровича Цаплина забрали в Москву, в Инспекторское управление. Иваненко занял его руководящее кресло.

Вообще-то Иваненко еще тогда хотели взять в Москву. Во 2-е главное управление (контрразведка) КГБ СССР. Но начальник управления не отпустил. Предложил стать его заместителем. Это уже номенклатурная должность. Иваненко вызвали в столицу – знакомиться. С ним побеседовали в управлении кадров. Повели в ЦК партии, в отдел административных органов, который курировал органы госбезопасности, внутренних дел, вооруженные силы, прокуратуру и суд. Виктор Иваненко:

– Я волновался перед этой встречей. Выучил все данные по Тюменской области: сколько нефти добывается, сколько газа, сколько выращивается пшеницы, ну все, что могут спросить. Захожу в кабинет. Инструктор ЦК взял мое дело. Увидел год рождения и говорит: «Аванс, большой аванс». Поставил подпись и ни о чем спрашивать не стал.

Так в 1983 году Иваненко назначили заместителем начальника Тюменского областного управления. Он будет трудиться на этом месте до марта 1986 года.

– У вас был определенный круг обязанностей?

– Контрразведка, экономика, выезд советских граждан за границу и приезд иностранцев. Другой заместитель начальника управления курировал пятую линию – борьбу с идеологическими диверсиями. Еще один заместитель ведал кадрами. Приходилось исполнять обязанности начальника управления, когда он уезжал в командировку или уходил в отпуск. Я помню: начальник в отпуске, а у нас в Нижневартовске, в родном мне городе, сгорело сто двадцать автобусов, которые развозят вахты по Самотлору и другим месторождениям. Тяжелое происшествие, большой ущерб.

Из Москвы позвонил заместитель председателя КГБ СССР:

– Партбилет на стол положишь! Вы почему такое допустили?

Виктор Иваненко:

– Он по партийному набору попал в комитет. Чуть что, в крик – отберу партбилет! Я с бригадой поехал разбираться. Элементарная халатность. Автобусы впритык поставили. Кто-то стал паяльной лампой двигатель разогревать, автобус вспыхнул. Пламя перекинулось на другие. Отогнать не успели, и все сто двадцать машин сгорели.

– Когда такой высокий начальник звонит и кричит… Как вы это переживали?

– До инфаркта не доходило. С иронией относился. Честно говоря, смолоду не позволял на себя кричать. Находил аргументы и спокойно отвечал. Так что без последствий. Я не холерик, это точно. Что-то среднее между флегматиком и сангвиником. Ближе к флегматикам. Мне надо поразмышлять перед тем, как принять решение и о нем объявить. Видимо, это помогало в работе.

– Как, работая в Тюмени, набрать очки в глазах высокого начальства? Что надо сделать, чтобы оказаться на хорошем счету?

– В Москве ценили результаты. Знание обстановки. Выполнение заданий Центра. Наличие дел оперативного учета по шпионажу, по измене родине, по антисоветской агитации и пропаганде. Сколько управление проводит в год профилактик, сколько выносит официальных предостережений. К сожалению, в КГБ количественные показатели вышли на первый план. Гнались за количеством, особенно в особых отделах, в органах военной контрразведки… На каком счету управление в глазах обкома партии, это тоже было важно. Интересовались мнением первого секретаря обкома. Мы же работали под руководством партии.

Мы выявили организованную преступную группу. Начинали с нелегального видеобизнеса, а вышли на группу криминальных авторитетов, которые контролировали юг Тюменской области и имели своих людей в органах власти, в том числе и правоохранительных. Доложили в Москву – это был конец 1981 года, что выявлена преступная группа. А нам в ответ сообщили, что в Советском Союзе нет организованной преступности. Тем не менее вместе с милицией в общей сложности арестовали около ста человек. Когда Юрий Владимирович Андропов стал генеральным секретарем ЦК КПСС, мы доложили наверх результаты и получили благодарность.

– Считалось, что КГБ постоянно присматривал за милицией. Это так?

– Вначале работа носила случайный характер. Поступил сигнал – проверили. Органы милиции грязь руками перекапывают каждый день, к кому-то грязь пристает. Такой черной работы больше нигде нет… С приходом Андропова к власти в стране были созданы третьи подразделения в КГБ, третьи отделы. Задача – контрразведывательное обеспечение органов внутренних дел. Контрразведкой там и не пахло. По всей стране искали шпионов и не нашли. Боролись против коррупции, против сращивания с преступным миром. И разумеется, контроль чекистов над милицией – это выражение борьбы силовых ведомств. Борьбы за влияние, за доступ к телу…

В 1985 году принимали нового генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачева, когда у него была поездка по Тюменскому меридиану. Я обеспечивал его безопасность, слушал с интересом его речи. Ну, были успешные операции. В 1985 году меня наградили орденом Красной Звезды. За внедрение в практику территориальных подразделений управления КГБ по Тюменской области мер по контрразведывательному обеспечению Тюменского топливно-энергетического комплекса.

– Как к вам начальник управления относился? Не без ревности? Вы – молодой, растущий, перспективный. Не возникало у него желание вас придержать?

– Вначале управлением руководил Михаил Иванович Третьяков, которого я очень уважал. Его проводили на пенсию, и он вскоре скончался.

Генерал-майор Третьяков руководил управлением с июля 1972 по 1979 год. Строитель по профессии, он служил в Мурманске и Кургане. В 1974-м получил генеральские погоны. Его сменил генерал-майор Василий Алексеевич Пчелинцев – металлург по образованию. Начинал секретарем парткома на Гурьевском металлургическом заводе. В 1967 году его избрали первым секретарем Гурьевского горкома партии в Кемеровской области. В 1970 году взяли в КГБ. Два года он учился на курсах подготовки руководящего состава при Высшей школе КГБ имени Ф. Э. Дзержинского. Служил в областном управлении в Кемерове. В 1979 году приехал в Тюмень.

– Он из партийного набора. Но Пчелинцев с уважением относился к профессионалам, ценил работников, которые снабжали его новыми предложениями. А у меня хорошие отношения установились с внешней разведкой, с 1-м главным управлением. У Тюмени появились возможности работать по линии разведки, выполнять поручения первого главка и самим, инициативно, что-то предлагать. Пчелинцев меня поддержал.

Строился газопровод Уренгой-Помары-Ужгород. Газ должен был пойти в Западную Европу. Стройка очень важная. А Соединенные Штаты считали, что опасно зависеть от советских энергоносителей. Хотели запретить продажу Москве нефтегазового оборудования.

Виктор Иваненко:

– Центр поручал нам сообщать определенную информацию приезжающим к нам иностранцам. Устанавливать доверительные связи. Что такое направленная информация? Например, прилетает к нам делегация из ФРГ, представители крупнейших компаний. Задание Центра: доведите до них информацию, что американцы за их спиной пытаются договориться с Советским Союзом о поставках своего оборудования. Сказать это надо на высоком уровне. Но как бы случайно, что называется, проболтался в неофициальной обстановке…

Высокого уровня человек в Тюмени был один – Виктор Степанович Черномырдин. В 1983 году он был назначен заместителем министра газовой промышленности и одновременно начальником Всесоюзного промышленного объединения «Тюменьгазпром». Иваненко пришел к нему:

– Виктор Степанович, вот три тезиса. Вы можете в неофициальной обстановке, когда сядете коньяк пить с немцами, как бы проговориться про это дело?

Виктор Степанович согласился:

– Какой разговор, оставляй бумагу.

На всякий случай эти же тезисы Иваненко отдал и переводчику:

– Виктора Степановича иногда трудно понять. Так что ты переведи именно так.

Все прошло без сучка без задоринки. Виктор Степанович начал разговор, а переводчик четко изложил немцам: американцы за вашей спиной пытаются свои агрегаты поставлять… Считается, что это ускорило поставку немецкого оборудования. Европейские страны высказались за ускоренное строительство газопровода и обещали выделить Советскому Союзу дешевые кредиты.

Иваненко попал в список на выдвижение. Ему позвонили из управления кадров:

– Вы приглашаетесь в Москву на собеседование в связи с возможным назначением старшим инспектором в Инспекторское управление.

Я спросил Виктора Валентиновича:

– Не сомневались, стоит ли перебираться в столицу?

– Нет, в Москву я уже давно настроился ехать. Если собираешься расти, то на одном месте ничего не добьешься. Надо менять места службы. В Центре поработать, потом снова куда-то поехать.

– Долго собирались? Вы ведь в Тюмени полжизни провели.

– Чемодан собрал, сел в поезд и поехал. 10 марта 1986 года меня в Москве встретили ребята. Поселили в гостинице «Пекин». Потом перебрался в общежитие Института нефти и газа имени И. М. Губкина. Через семь месяцев получил квартиру на Юго-Западе. Перевез жену, Людмилу Ивановну, и детей. У нас три дочки – Светлана, Марина, Надежда. Года три, честно говоря, я привыкал к Москве. Но помогла тюменская диаспора. Нефтяники и газовики, переведенные в столицу. У нас была традиция собираться. По воскресеньям в восемь утра ездили в Донские бани на улицу Орджоникидзе. А там друзья. Рэм Иванович Вяхирев приезжал, и другие будущие руководители Газпрома. Они же все из Тюмени или Оренбурга. Поддерживали друг друга, как могли. Ну, плюс, конечно, работа спорилась. Появилась уверенность – с тобой считаются, тебя слушают, вызывают к высокому начальству. Года через три Москва стала родной.

Повседневная жизнь чекиста

Здание комитета госбезопасности – в самом центре Москвы. Множество людей каждый день проходило мимо комплекса зданий КГБ. И почти все задумывались над тем, что происходит в этих стенах.

– Вы сидели на Лубянке, рядом Кремль. Какое будущее вы себе рисовали, прикрыв глаза? Видели себя председателем КГБ? – спросил я Иваненко.

– Так высоко я не возносился. Предел мечтаний – поработать старшим инспектором и уехать в какой-нибудь территориальный орган начальником. К этому нас и готовили. Наберешься опыта и поедешь в Челябинск, в Оренбург, еще куда-то, будешь новым коллективом руководить.

– А вы не боялись нового коллектива, нового города? Только привык, обосновался, обустроился, все тут знаешь…

– Я легок на подъем. Жизнь приучила. Долго на одном месте не работал. Нижневартовск многому научил. Самостоятельная работа. Сам все решаешь – посоветоваться не с кем.

– Какой была атмосфера в комитете, настроения? Все сухо, строго, по-военному?

– Степень раскованности менялась. Когда я пришел, еще служило значительное число чекистов фронтового поколения, которые начинали под руководством Лаврентия Павловича. При них не дай бог сказать что-то в адрес высшего руководства. От них исходили указания, от которых смех брал: повысить, усилить, как мы говорили, «взмощнить»! Постепенно их сменяли молодые люди, которые приносили с собой дух – не свободы, а критичности, иронии. В начале восьмидесятых собирались молодые чекисты, скажем, на соревнованиях по волейболу и без боязни рассказывали политические анекдоты, в том числе и о Брежневе. Все от души смеялись. Никто не закладывал, не стучал. Это показатель. Не случайно к переломному моменту, когда встал вопрос о смене общественного строя, не кинулись органы КГБ с оружием в руках защищать партию.

– Вы утром приходите на работу, садитесь за стол. И что делаете дальше – читаете газету «Правда»? Служебную сводку? С чего день начинается?

– «Правду» я читал в метро по дороге на работу. «Правду», или «Известия», или «Комсомольскую правду», или «Московский комсомолец». А начинал работу с разбора срочных бумаг. Открываешь сейф, и в нем пачка бумаг, которые требуют рассмотрения. Надо подготовить справку. Составить аналитическую записку. Ответить на запрос. И готовиться к командировке. Написать план командировки, утвердить его, выслушать дополнительные пожелания и указания. Собрать бригаду, с которой едешь, распределить задания. Все это живая работа. Плюс приходит почта. Тебе секретарь докладывает. Ты должен за два часа почту рассмотреть. На каждом документе расписаться, что ознакомлен. Если начальство расписало тебе поручение, обязан его выполнить.

– А были какие-то внутренние сводки, чтобы вы знали, что происходит в стране? Или они полагались только более высокому начальству?

– Когда пресс-бюро КГБ СССР преобразовали в Центр общественных связей, там стали готовить обзоры печати. В основном брали из открытой прессы. Разносили сводки вещания иностранных радиостанций, чтобы мы знали, о чем вражеские голоса говорят, и учитывали в работе. Если происходило нечто чрезвычайное, через некоторое время приходил специальный обзор. Скажем, массовые беспорядки в городе Ош. События в Душанбе. Разбирался ход событий, указывалось, где органы КГБ допустили ошибку, повели себя неправильно. Но такие обзоры выпускались только по экстраординарным обстоятельствам. Скажем, сбежал секретоноситель – Шеймов. Сообщались обстоятельства побега. И выводы: наказать таких-то.

Майор Виктор Иванович Шеймов, сотрудник 8-го (шифровального, то есть обеспечивающего безопасную связь всей системы) главного управления КГБ, унес с собой серьезные секреты. Он перешел к американцам в 1980 году. Майор был настолько важен для американцев, что его тайно вывезли из Москвы вместе со всей семьей.

– А как осуществлялись инспекторские проверки?

– Прилетел, собираешь личный состав. Обращаешься к начальнику отдела: доложите обстановку, познакомьте с результатами работы. Он начинает докладывать. И видно: или люди, так сказать, лапшу на уши вешают, или действительно есть результаты – оперативные игры, вербовки иностранцев, разоблачение организованных преступных групп. Некоторые оперативные работники строили работу по принципу – крестики, палочки, нолики. Главное – количество встреч, количество сообщений. Вот он и отчитывается цифрами: сколько раз встретился с доверенными лицами, сколько сообщений получил и так далее. А результатов-то нет.

– И что с ним делать? Ну серый работник. Не увольнять же за это?

– Не уволишь. Иногда поправишь, иногда терпишь. Показуха – страшное зло. Она осталась еще со сталинских времен, когда надо было показать количество разоблаченных врагов…

– А если надо было разобрать конфликт среди коллег? Как вы выясняете, кто прав, кто виноват?

– Обычно опрашиваешь окружение. С одним побеседуешь, с другим, и, как правило, истина всплывает быстро. Хотя, бывало, оба не правы.

Инспекторское управление по численности было самым небольшим в комитете. Но инспекторов (полковничья должность) наделили большими правами. И перспективой. Приходили, как правило, с должности заместителя начальника областного или краевого управления. Поработав в Москве, получали назначение с повышением – начальником управления и могли рассчитывать на генеральские погоны.

– Мы сидели втроем. Дружная сложилась компания. Друг другу помогали. Обстановка товарищеская. Кабинет на пятом этаже с окнами на Мясницкую улицу. Комната небольшая. Три стола – и тесновато. Вешалка. Тумбочка, графин с водой. Отдельно держали кипятильники, чай, чтобы пожарные не обнаружили. Вот и весь быт. У каждого свой сейф. Уходя, опечатывали пластилиновой печатью. Утром приходишь, проверяешь. Печать не тронута, значит, все нормально.

– А что в сейфе?

– Пистолет Макарова. Как в Москву перевелся, сразу выдали. Порядок такой был. Зачем его выдавали работникам Инспекторского управления, не знаю. Наверное, на случай самообороны. Но если бы в августе 1991 года демонстранты пошли на штурм, вряд ли кто-то решился бы применить оружие. Периодически оружие проверял работник секретариата управления кадров. Два раза в год устраивали соревнования по стрельбе, чтобы не раскисали, форму поддерживали.

– Что еще в сейфе хранили?

– Документы. Приказы и указания КГБ СССР, которыми постоянно приходилось пользоваться, инструкции по делопроизводству.

– А бутерброды, бутылочку?

– Это в тумбочке, не в сейфе. Открыл тумбочку, налил, пожалуйста…

– И не боялись?

– Нет. Единственное… Выходишь из здания, от прапорщика лицо отвернешь, чтобы не дыхнуть. И все.

– Прапорщики такие внимательные? Кстати, неужели прапорщик действительно успевал внимательно изучить ваше удостоверение, убедиться, что оно подлинное?

– Разные были прапорщики. Некоторые дотошные. Берет и в самом деле сличает фотографию с оригиналом. А был у нас комичный случай. Возвращались из командировки. Когда на самолет билеты брали, все удостоверения на стол выложили. Потом разобрали. Один из старших инспекторов взял чужое – первого заместителя начальника Инспекторского управления генерал-майора Геннадия Михайловича Гришанина. И с этим удостоверением месяц проходил! А Гришанин с его документом. Гришанину прапорщик в любом случае в удостоверение не смотрел, потому что в лицо знал. Но инспектор-то предъявлял чужой документ, и прапорщик ему козыряет: генерал идет. В конце концов какой-то дотошный заметил: извините, это не ваше удостоверение.

– А если удостоверение дома забыл?

– Приходилось разворачиваться и ехать домой. Не пустят.

– А разовый пропуск выписать?

– Ну, если что-то неотложное, можно попросить товарища выписать пропуск. Но это не принято.

По мере продвижения по службе количество телефонных аппаратов менялось. Сначала полагались только городской телефон и телефон закрытой оперативной связи – для разговоров внутри комитета. В принципе можно было заказать и междугородние переговоры. Но рекомендовали по аппарату ВЧ разговаривать. Отдельная была кабинка, куда все могли зайти, чтобы позвонить в любой город, в местное подразделение комитета. Получил повышение – ставят аппараты правительственной связи АТС-2 и АТС-1. С равным тебе по рангу мог поговорить напрямую, минуя секретарей и помощников. Звонить по АТС-1 – это уже престижно.

– Какие были правила? Подчиненный заходит, вытягивается во фронт, козыряет: «Товарищ полковник, разрешите войти»?

– Нет. Обычно кто-то заглядывал, видит – я занят, говорит: потом зайду. Если я свободен, спросит: можно? Заходи. Садимся по-товарищески.

– Обращались по имени-отчеству или по званию?

– По имени-отчеству, а иногда просто по имени. Самые ближайшие сотрудники, мы друг друга звали по имени.

– Но когда вы заходили к начальнику управления, тут уж по всей форме: разрешите, товарищ генерал?

– Я звонил сначала секретарю, чтобы он время мне в графике выделил. К назначенному времени заходил в приемную. Постучишь в дверь: разрешите? Входите. Никакого солдафонства. Только однажды меня заставил щелкать каблуками Филипп Денисович Бобков.

Генерал армии Бобков, можно сказать, всю жизнь прослужил в КГБ. Он много лет руководил 5-м управлением, которое занималось борьбой с инакомыслием, а потом стал первым заместителем председателя. Бобков был одной из самых сильных фигур в комитете. С ним считались даже те, кто его не любил.

Виктор Иваненко:

– 1987 год. Я узнал, что Бобков едет на Сахалин беседовать с личным составом областного управления по итогам Всероссийского совещания КГБ. А Сахалин я курировал. Помощника Бобкова спросил: «Мне надо ехать?» – «Ну конечно, ты же куратор». Я заранее вылетел на Сахалин – подготовить материалы к совещанию.

Когда появился Бобков, начальник областного управления генерал-майор Александр Васильевич Селих пожаловался:

– Тут уже от вас старший инспектор приехал, чего-то копает.

Филипп Денисович – к Иваненко:

– Это как понимать, что ты раньше первого заместителя председателя КГБ приехал? Меня решил заменить?

Иваненко вытянулся по стойке «смирно»:

– Товарищ генерал-полковник, я созвонился с вашим помощником, все согласовал. Цель поездки – подготовка материалов для вашего выступления. Я не понял, за что вы меня критикуете.

Бобков сразу остыл, повернулся к начальнику управления:

– Ну что, в Холмск поедем, возьмем его?

И все. Потом за столом сидели и водку пили вместе. Отошел человек. А так ревность! Ревность! Разные службы. Появился человек из Инспекторского управления, а помощник ему не доложил.

– А вот как к начальству искать подход… Один требует короткого доклада, а другой любит поговорить. Вы это принимали в расчет?

– Конечно, какие-то предостережения от товарищей поступали. Например, этот начальник не терпит, когда подчиненный ему задает вопрос: почему? Так что никогда не спрашивай почему… Что ж, приходилось учитывать.

– А когда большой начальник вас вызывал, вы должны были, зайдя, отрапортовать?

– К заместителю председателя заходишь и начинаешь по форме докладывать. Ну, он тебя движением руки останавливает: садись. А с председателем я встречался только на совещаниях, когда он с трибуны вещал, а я, сидя в зале, слушал. Только в 1991 году я с Крючковым начал близко общаться.

– Вы соблюдали это правило: когда кто-то вошел, надо перевернуть служебные документы, чтобы никто не увидел?

– В своем кругу не очень это приветствовалось. Что секретничать друг с другом? Нет, в Инспекторском управлении мы жили более открыто. Хотя были и старорежимные, так сказать, полковники. Зайдешь – он, действительно, раз – и перевернет страницу. Просто по привычке. А молодежь уже этого не придерживалась. Когда меня назначили начальником отдела, я начал подбирать молодых. У меня молодежный отдел собрался. Из Новосибирска Сергея Алмазова взял, будущего первого директора налоговой полиции. Из Воронежа Владимира Кулакова, которого потом изберут губернатором Воронежской области. Александра Сергеева, он потом начальником Рязанского управления станет, Юрия Чичелова. Совсем молодого Юрия Афонина, заместителя начальника Вологодского управления, пригласил. Вот так подобралась команда единомышленников.

Инспекторское управление

Инспекторским управлением КГБ двадцать лет руководил генерал-лейтенант Сергей Васильевич Толкунов. Он родился в 1916 году. Работал учителем, служил в Красной армии. В 1939 году его взяли на работу в НКВД. После войны три года прослужил в союзническом аппарате в Китае. Руководил Хабаровским и Ставропольским краевыми управлениями. С должности первого заместителя начальника главного управления контрразведки в ноябре 1969 года возглавил Инспекцию при председателе комитета. Эту структуру создал Юрий Владимирович Андропов. В январе 1971 года ее переименовали в Инспекторское управление КГБ СССР.

Генерал Толкунов был крепким и подтянутым. К себе поднимался пешком, лифтом не пользовался. Он сидел в огромном кабинете, который прежде занимал один из зампредов комитета. К кабинету примыкала маленькая комната отдыха, где стоял шкаф с подарками, которые ему дарили, диванчиком и электроплиткой, чтобы приготовить чай. Осенью 1991 года этот кабинет займет заместитель Иваненко Валерий Ямпольский.

Генерал Толкунов был полон энергии и вдохновлял подчиненных, воспитывал своей принципиальностью. Он произвел впечатление на весь комитет, когда затеял проверку 3-го главного управления (военная контрразведка). Это была первая инспекция центрального аппарата КГБ. А третий главк многие годы находился внутри комитета на особом положении, потому что военную контрразведку опекал генерал армии Георгий Карпович Цинев, принадлежавший к кругу личных друзей Леонида Ильича Брежнева.

Особисты получали значительно больше армейских и флотских офицеров, среди которых они служили. Симпатий это контрразведчикам не прибавило. И внутри комитета военные контрразведчики быстрее получали звания. В системе третьего главка должности начальников отделов преобразовали в генеральские, такого не было даже во время войны. Генеральский корпус в КГБ рос как на дрожжах.

С 1974 года 3-м управлением руководил генерал-полковник Николай Алексеевич Душин. Перед этим он четыре года заведовал сектором в отделе административных органов ЦК КПСС.

Виктор Иваненко:

– В 1987 году мои коллеги по Инспекторскому управлению собрали материалы о массовых нарушениях законности в органах военной контрразведки. Массу таких примеров набрали по Дальневосточному военному округу. Там процветали конъюнктурщина, липачество, когда во имя статистики ломали судьбы людей. «Не пойдешь в отпуск, – начальник оперу говорит, – пока пять профилактик не проведешь. Или не заведешь дело по шпионажу». И опер начинает из пальца высасывать обвинения, фальсифицировать, нажимать на перо. Естественно, выдавали чистую липу. Инспекторское управление выявило в особом отделе Дальневосточного военного округа случай, когда начальник отдела и старший оперуполномоченный просто выдумали шпионскую группу. Они выписали задание на проведение прослушивания, сами сели под эту технику и разыграли роли. Один изображал завербованного агента, второй – иностранного шпиона. Никто даже не сравнил голоса! И на основании этого завели дело, невиновного привлекли к уголовной ответственности.

Сергей Васильевич Толкунов пошел к председателю КГБ и получил санкцию на проверку органов военной контрразведки. Пересмотрели многие такие дела. Что могли, исправили. Перед многими офицерами извинились. А особистов здорово встряхнули.

На заседании коллегии летом 1987 года начальнику военной контрразведки предъявили обвинения в нарушении законности. Председатель КГБ генерал армии Виктор Михайлович Чебриков освободил Душина от должности и отправил на пенсию.

Виктора Иваненко взяли в центральный аппарат старшим инспектором. Потом повысили – начальник отдела, заместитель начальника Инспекторского управления.

– Работа в Инспекторском управлении строилась многими моими коллегами по шаблону. Вот он едет проверять какое-то управление. Берет докладную записку, составленную после предыдущей проверки, и добросовестно переписывает целые абзацы. Одни и те же фразы кочуют из одной записки в другую. Я не выносил этого плагиата. Наш начальник управления требовал остро реагировать на недостатки. Особенно на формально-равнодушное отношение к судьбам людей. Понимаете, это было новое явление. Органы должны были думать о своем авторитете. Поэтому мы вскрывали многие нарушения прав человека.

В 1987 году поехали проверять Ленинградское управление. Начальником управления был генерал-лейтенант Даниил Павлович Носырев – фигура, к которой не подступиться. К его назначению приложил руку тот же Цинев, он повсюду расставлял людей из военной контрразведки. Носырев был человеком грубым, жестким, самовластным. Манеры начальника не могли не сказаться на атмосфере в управлении. Сергей Васильевич Толкунов лично возглавил бригаду.

Виктор Иваненко:

– Когда приезжает бригада, распределяются обязанности. Кто-то изучает работу с агентурой. Кто-то работу горрайорганов. Кто-то работу на транспорте. Каждый потом пишет записку. А руководитель бригады составляет общий доклад. Мне поручили смотреть дела о профилактике. Я взял все дела за последние два года. И увидел совершенно одиозную историю.

Юная девушка, секретарь комитета комсомола на оборонном заводе. К ней приехал вдруг дальний родственник из-за границы, подарил кофточку. Кто-то из негласных помощников настучал, что она встречалась с иностранцем. А она допущена к секретам! И ее профилактировали, то есть вызвали и сказали: «Ты не заслуживаешь доверия, ты нарушила закон и лишаешься доступа к секретам». Исключили из комсомола, уволили с завода. Сергей Васильевич здорово отчитал руководство Ленинградского управления.

А еще был ленинградский социолог, которому чекисты вынесли официальное предостережение за правдивые социологические опросы. Мы заставили их извиниться и объявили выговоры тем, кто был инициатором этого официального предостережения. А подписывали документы начальник следственного отдела полковник Виктор Васильевич Черкесов и генерал Олег Данилович Калугин, первый заместитель начальника Ленинградского управления. Так что они получили по выговору с нашей подачи… Уже в девяностых годах я приехал в Ленинград. Зашел в управление. И Виктор Черкесов мне говорит: «Помню, как ты мне выговор, ха-ха, наработал».

– Когда приезжает проверка, на инспекторов волком смотрят?

– Нет, волком не смотрели. Но и подобострастия особого не наблюдалось. Самоуважение присутствовало у всех. Пожалуйста, смотрите, изучайте. Ну, когда одиозные факты встречаешь и начинаешь о них в лицо говорить… У меня из-за показухи случился конфликт с начальником Магаданского управления. Здание областного управления госбезопасности рядом с обкомом партии. Начальник вечером уходил из управления, а дежурного просил свет в кабинете оставлять включенным, чтобы в обкоме партии видели, что он бдит… Над этой показухой все сотрудники смеялись. Я его резко раскритиковал. Ему не понравилось.

В 1990 году появилось знаменитое письмо шестидесяти четырех чекистов из Свердловского областного управления. Они обратились в Верховный Совет РСФСР и в редакции газет. Писали о необходимости коренных перемен в системе государственной безопасности, о том, что комитет остался вне контроля Верховного Совета, предупреждали о «потенциальной опасности органов КГБ для проводимых в стране демократических преобразований». Письмо опубликовала «Российская газета».

Разбираться послали большую бригаду Инспекторского управления. В нее входил будущий генерал и один из руководителей российского КГБ Сергей Николаевич Алмазов. Он пришел к выводу:

– Свердловские чекисты были правы. Там была создана абсолютно нетерпимая обстановка.

Начальником областного управления был Юрий Иванович Корнилов. Прежде он работал в Свердловске первым секретарем Кировского райкома партии. В 1971 году его перевели в органы госбезопасности и сразу сделали заместителем начальника областного управления. А в 1975-м он занял кресло начальника. Получил четыре ордена и генеральские погоны.

Руководил инспекторской бригадой Иваненко:

– У Корнилова стиль был, прямо скажем, показушный. Ребята над ним смеялись. И я раскритиковал его и за этот стиль, и за номенклатурный подход. Отдалилось руководство управления от оперативного состава. Партнабор, он и есть партнабор. Корнилов на меня обиделся.

– Вот вы раскритиковали этого начальника. А если его через какое-то время в Москву переведут и сделают вашим начальником. Такая мысль вам не приходила?

– Нет, не приходила. Я точно знал, что его не сделают моим начальником. Переведут по горизонтали на какую-то второстепенную должность. Что потом и сделали. Его куда-то пересадили. Задвинули, как говорится.

В ноябре 1990 года генерала Корнилова забрали в Москву и утвердили старшим консультантом группы консультантов при председателе КГБ СССР. В новой России он стал заместителем председателя Комитета по драгоценным металлам, потом нашел себя в бизнесе.

– А если у кого-то связи наверху? Вы его раздраконите, а он обидится… Потом взлетит и припомнит?

– Случалось и такое, конечно. Но времена менялись. Свежие ветры дули. И руководство КГБ было вынуждено с ними считаться. В 1990 году я поехал снимать начальника Горьковского управления Данилова. Это была фигура!

Генерал-лейтенант Юрий Георгиевич Данилов служил в госбезопасности с 1943 года. Сначала в райотделе. В 1949-м его послали в Латвию. В 1952 году вернули. В 1963-м он стал заместителем начальника Горьковского управления. В 1974-м возглавил управление.

Служивший в инспекции КГБ полковник Иосиф Иосифович Леган рассказывал, как бригада Инспекторского управления приехала в Горьковскую область – проверить работу чекистов городка Дзержинский. И выяснилось, чем занимались местные чекисты, выполняя указание областного управления.

«Горотдел, – вспоминал Леган, – информировал горком партии, горисполком о сборе и вывозе на колхозные и совхозные поля куриного помета, ремонте тракторов и другой техники».

Бригада пришла к выводу, что горотдел занимается «вопросами, которые не относились к компетенции органов государственной безопасности». Но начальник областного управления генерал Данилов с мнением столичных проверяющих не согласился. Упрекнул их:

– Не понимаете политику партии в отношении развития сельского хозяйства. Невывоз куриного помета с птице фабрики приводит к тому, что куры отравляются и подыхают, скорлупа яиц становится тонкой, из-за этого случается большой процент их боя…

Генерал Данилов был очень близок к руководству КГБ СССР. Заработал себе много очков, когда в Горький сослали академика Андрея Дмитриевича Сахарова.

Великий ученый, один из создателей ракетно-ядерного оружия, человек, чьим наследством мы живем и по сей день, был зачислен во враги государства, стал жертвой преследований и оскорблений. Академика Сахарова сослали в закрытый для иностранцев Горький, подальше от чужих глаз. Многие были бы рады, если бы он вообще оттуда не вернулся. В Горьком над ним просто измывались. Целые подразделения КГБ отрядили сражаться с академиком. Они следили за каждым шагом, окружили осведомителями, записывали разговоры, тайно снимали его даже во время медицинского осмотра, что было верхом неприличия.

Виктор Иваненко:

– Очень критический доклад я сделал после проверки. Считал, что Данилова надо увольнять. Конечно, он обиделся. Сказал: «Ну хорошо, спасибо за подсказку, мы это учтем в работе, мы дальше будем еще лучше работать». Но его все-таки уволили. Михаил Сергеевич Горбачев принял решение вернуть академика Сахарова из Горького в Москву. Естественно, преследования Сахарова не могли пройти бесследно. Какие-то нужно было сделать оргвыводы. Сделали.

– А бывало так, что проверяющих старались так хорошо принять, чтобы критиковать вам в голову не пришло?

– Принимали всегда хорошо. В меру возможностей. До взяток никто не опускался. Ну, в субботу могли поехать в баню. Несмотря на сухой закон, выставить бутылочку, посидеть, хорошо поговорить. Это, кстати, тоже раскрывало собеседников, было полезно.

– А попробовать скомпрометировать проверяющего?

– Нет, нет. Я такого не помню. Это не так, как сегодня делается. Служили люди профессиональные, уважающие свою систему.

Генеральский волейбол

Служба рождала ощущение собственной исключительности, причастности к чему-то секретному, недоступному другим. Хотя низовых сотрудников ни о чем особом не информировали. Начальство и не хотело, чтобы подчиненные знали что-то выходящее за рамки их прямых обязанностей. Зато им платили неплохую зарплату, давали квартиры, продовольственные заказы, у КГБ были свои поликлиники, госпитали, ателье, дома отдыха и санатории.

– Продовольственные заказы вам полагались?

– Когда в 1988 году стал начальником отдела в Инспекторском управлении, вошел в номенклатуру. Номенклатура обеспечивалась дачей на летний период. Сначала без удобств. Когда выше поднялся, предоставляли уже с удобствами. Служебная машина полагалась. Сперва по вызову – звонишь, объясняешь, когда и куда едешь, – присылают дежурный автомобиль. Потом выделялась персональная машина, за тобой закрепленная.

И я получил доступ в закрытый промтоварный магазин, который существовал в Московском управлении. Там был начальник хозяйственной службы с предпринимательской жилкой. Мой подчиненный в Инспекторском управлении курировал Московское управление. И он мне по блату устроил поход в этот магазин. Под ручку провел через черный ход. Там можно было присмотреть куртку на зиму, пиджак, брюки, рубашки. В союзном комитете такого магазина не было. В союзном только продовольственный паек полагался. Стандартный: консервы, колбаса, икра. Хочешь – бери весь. Хочешь – что-то выбери. Положил в авоську, расплатился и пошел. Паек получали на улице Серова, напротив Политехнического музея.

Обедал Иваненко в столовой для руководящего состава комитета.

– Крючков там же обедал?

– У председателя и его замов свой зал. А у нас зал для генеральского состава. Руководители управлений, их заместители. Второй уровень. Столовая открывалась в половине двенадцатого утра и работала до вечера. Ходили, как правило, компаниями. Я – с Володей Поделякиным, который станет моим первым замом в КГБ России. Мы неразлучны были. Очень дружили. Старались ходить в одно и то же время. Привычка – вторая натура. Но иногда уедешь, отвлечешься, дела задержат. Попозже пообедаешь… В генеральском зале еду разносили официантки. Потом расплачивались в кассе. Кормили неплохо. Общее ухудшение продовольственной ситуации не ощущалось. Тем более тогда мы меньше думали о еде. Проглотишь, и не заметишь, что съел, – голова другим занята.

– Комитет располагал целой сетью домов отдыха. Путевку сложно было получить?

– График отпусков составлялся на год вперед. Если один раз сходил летом, на следующий год пойдешь зимой. Такой был порядок. Нужна путевка, пишешь рапорт: «Прошу выделить мне туда-то, с семьей». Могли выделить. А могли и отказать, особенно в летнее время, путевок не хватало, дефицит. В зимнее время – пожалуйста.

– Путевки бесплатные?

– Только для меня. И то не бесплатная, а со скидкой. Семье за полную стоимость.

– Отпуск тридцать дней, не считая дороги в обе стороны, как у военных?

– По мере выслуги лет. Сначала отдыхал тридцать дней плюс дорога. Когда работал на Севере, отпуск был сорок пять дней. Начальник Тюменского областного управления обиделся: ты больше меня отдыхаешь. А я на охоту уехал – и пропал.

– Как происходило присвоение очередного звания? Вас предупреждали: жди звездочку на погоны?

– Досрочных званий я не получал. За исключением генеральского. А обычно подходит срок… Знаешь, что четыре года ты выслужил подполковником и тебе должны присвоить полковника. Куратор из управления кадров предупредит: я направил на тебя представление, жди. Обычно к празднику, к 9 Мая или к 7 Ноября, объявляют приказ председателя КГБ. Ну, выйдем в город, рюмочкой отметим. Офицерская традиция.

– А среда исключительно мужская? В комитете госбезопасности даже секретари мужчины?

– Девушки были, и довольно симпатичные. В секретариате. Документы разносили.

– Служебные романы возникали?

– Мне об этом неизвестно. Легкий флирт, возможно, был. А вот о романах я не знаю.

– Не поощрялось?

– Не поощрялось. Все боялись партийного разбирательства, обвинений в неверности и моральной неустойчивости.

Пламенная любовь к волейболу сыграла немалую роль в служебной жизни генерала Иваненко.

– В Москве я ходил в клуб волейболистов. Клуб называется «Отдушина», его создали в 1957 году. Заняв определенную должность, ты получал доступ в этот клуб. Собирались в плавательном бассейне «Динамо», который потом снесли.

Первый председатель КГБ Иван Александрович Серов, сам человек спортивный, подписал приказ «О введении регулярных занятий по физической подготовке с личным составом Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР с целью повышения физической закалки и натренированности личного состава». Офицеры и генералы обязаны были три раза в неделю заниматься спортом, в общей сложности – шесть часов. Когда Серов перестал быть председателем, рвение угасло. Но поклонники волейбола продолжали встречаться.

Генеральская «группа здоровья» – оздоровительная секция в системе командирской подготовки и в повышении физической культуры руководящего состава КГБ СССР – занималась на стадионе «Динамо». В программу физической подготовки и восстановления включили массаж и плавание. Выделили сауну и спортзал для игры в волейбол. В бассейне для командного состава держали две дорожки. Привлекли профессиональных тренеров. На время занятий приезжали врачи из центральной поликлиники КГБ.

Здесь играли будущий глава президентской администрации и секретарь Совета безопасности генерал Николай Николаевич Бордюжа, будущий директор ФСБ генерал Николай Дмитриевич Ковалев, будущий директор ФСБ генерал Николай Платонович Патрушев – он вообще профессионально занимался волейболом.

Разделились на две команды. Иваненко играл в команде Александра Ивановича Фокина. Генерал-майор Фокин руководил десятым (учетно-архивным) отделом КГБ СССР. Он воевал, потом был на комсомольской работе в Крыму. С 1956 года служил в следственном управлении КГБ. В 1971 году принял десятый отдел. Его называли главным хранителем чекистских секретов.

Виктор Иваненко:

– Капитан другой команды – заместитель председателя КГБ Гений Евгеньевич Агеев. Ну, рубка была серьезная. И ругались! Агеев кого-то из своих даже выгонял из команды за плохую игру. Сыграли, потом баня, бассейн, массаж и – на работу. Собирались два раза в неделю, в среду и субботу. Один раз в рабочий день, другой раз в условный выходной.

– В субботу тоже работали?

– Как правило. Полдня, а то и больше. Служба в Инспекторском управлении предполагала многочисленные командировки. Особенно когда я курировал Дальний Восток. Уедешь на Дальний Восток на две-три недели. Только там организм адаптируется к местному времени, возвращаешься в Москву, и опять организм начинает привыкать. Я помню, в четыре часа дня сон прямо с ног валил. Глаза закрываются – и засыпаешь.

Нашу работу сидячей не назовешь. Приедешь, садишься писать отчет. Как только записку доложил начальству, на очереди следующая командировка. Или с бригадой, или один. А то вдруг по поручению руководства срочно вылетаешь, потому что ЧП произошло, едешь или снимать кого-то, или представлять к назначению.

– Агеев не обижался, что вы в другой команде играли?

– Нет, он меня сам в ту команду поставил. Он, кстати, до поры до времени меня отличал. Брал с собой в поездки. Я ему готовил выступления. В Ростовское управление мы поехали летом 1989 года. Управление большое, сложное. Агеев нервничал здорово. Надо было выступить заметно. Я ему набросал проект с конкретикой. Он текст сильно почеркал, заменил фразами из приказов и указаний КГБ.

– Когда вы играли в волейбол или отдыхали в бане, разговоры велись только на внеслужебные темы?

– Конечно, обсуждалась обстановка в стране. Куда мы идем? Как жить дальше? Какие-то интересные эпизоды рассказывали. О поездках, о встречах. Прошлое вспоминали. Среди нас было еще много фронтовиков. Чай пили. Иногда по субботам, когда у кого-нибудь день рождения, не возбранялось выставить бутылочку, по пятьдесят грамм налить товарищам, отметить. Кстати, клуб «Отдушина» мы сохранили. И я до сих пор председатель попечительского совета клуба. Так же собираемся и тренируемся.

– А что говорилось о Горбачеве в ваших кругах? Или высказывать отношение к генеральному секретарю, а потом и к президенту страны было не принято?

– Так, чтобы в открытую осуждать, такого не было. Но между собой в дружеском кругу… Нерешительность Горбачева осуждалась. Тем более многое было известно… Говорильня скоро стала надоедать. В том числе многим моим коллегам.

– А об уже заявившем о себе Ельцине говорили?

– Большинство, конечно, осуждало его выпады против центральной власти. Осуждало его популизм, что он ездил в троллейбусе, демонстративно заходил в магазин и там общался с народом. Хотя многие понимали, что он олицетворяет альтернативу и дело идет к смене общественного строя. Правда, это в более узком кругу говорилось.

Но мы жили с настроением, что так дальше жить невозможно. Нужны перемены, в том числе и реформа органов государственной безопасности. Нужен новый закон, в котором бы говорилось, что органы не занимаются репрессиями и борьбой с инакомыслием. Не надо выявлять людей, высказывающих политически вредные суждения. Пора отменить 70-ю статью Уголовного кодекса (антисоветская агитация и пропаганда) и 190-ю статью (систематическое распространение клеветнических измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй). Весной девяносто первого года из общения со многими людьми я понял, что у нас на повестке дня стоит вопрос о смене общественного строя. Потому что руководство партийное рыночные реформы проводить не будет. Значит, его надо менять.

Январь. Проба сил

7 января 1991 года по указу Бориса Николаевича Ельцина в Советской России впервые отмечалось Рождество. В аппарате ЦК КПСС на Старой площади в этот день демонстративно работали. Михаил Сергеевич Горбачев тоже трудился в своем кремлевском кабинете.

В первые дни нового года оперативники КГБ и МВД тайно вылетели в Вильнюс. Парламент Литвы провозгласил независимость республики, и с каждым днем становилось ясно, что остановить этот процесс можно только силой.

Председатель КГБ Литвы генерал Эдуардас Адольфович Эйсмунтас, который всю жизнь проработал в чекистском ведомстве, заранее приказал начальникам городских и районных отделов:

«Необходимо принять экстренные меры по подготовке органов и подразделений на местах к действиям в чрезвычайных ситуациях по обеспечению обороны и безопасности служебных зданий, других объектов, оперативных документов, самих сотрудников и членов их семей.

1. Начальникам подразделений КГБ на местах принять дополнительные меры по получению упреждающей информации о намечаемых экстремистских проявлениях и акциях.

2. Разработать и задействовать мероприятия по усилению технической и физической защиты объектов, зданий и помещений, создать постоянно действующие группы быстрого реагирования, оснащенные необходимыми техническими средствами и вооружением. Рассчитать потребность каждого подразделения для обеспечения средствами индивидуальной защиты, вооружением, включая не только личное оружие, но и необходимый резерв оружия автоматического, а также оперативной техники.

3. Предусмотреть в горрайаппаратах и на объектах КГБ, удаленных от крупных населенных пунктов, мероприятия по своевременной эвакуации наиболее охраняемых оперативных материалов, а также по немедленному уничтожению документов и специальных оперативно-технических средств в случае угрозы их захвата экстремистскими группами».

Когда атмосфера накалилась, генерала Эйсмунтаса отправили на пенсию по возрасту. Заменили более молодым генералом Ромуальдасом Антоновичем Марцинкусом. Но в основном полагались на присланного из России первого зампреда – Станислава Александровича Цаплина. В отличие от чекистов-литовцев он не поддерживал идею независимости республики.

Цаплин родился в 1936 году в Карелии. Поступил в 1955 году в среднюю специальную школу КГБ № 302 в Могилеве. Прошедших спецпроверку отбирала в курсанты мандатная комиссия, в которую входили помимо чекистов представители ЦК партии и ЦК комсомола. Курсантам полагалось бесплатное питание и обмундирование, платили стипендию. Готовили из них оперативных работников, выдавали диплом о получении среднего юридического образования.

Курсантов учили строгой конспирации. Лекции по чекистским дисциплинам конспектировались в спецтетрадях, которые после занятий сдавались. Изучали основы марксизма-ленинизма, историю КПСС, уголовное, административное, гражданское и земельное право, криминалистику. Проходили военную и физическую подготовку, учились стрелять из разных видов оружия. Школу со временем переведут в столицу Белоруссии и преобразуют в Минские высшие курсы КГБ СССР, через которые пройдут все видные советские контрразведчики.

Отучившись положенные два года, Станислав Цаплин получил погоны младшего лейтенанта. Начал службу помощником оперуполномоченного в Карелии. Когда перевели в Астрахань начальником 2-го (контрразведывательного) отдела областного управления, получил орден за разоблачение «шпиона-инициативника» из числа офицеров милиции.

Виктор Иваненко:

– А я шел по следам Станислава Александровича Цаплина. Познакомились с ним, когда он к нам в Тюмень приехал заместителем начальника областного управления. Забирают его в Москву, я на его место становлюсь. Потом в Москве мы вместе работали в Инспекторском управлении. Он уезжает в Литву, а я его должность начальника отдела занимаю…

Первый заместитель председателя республиканского КГБ – высокая должность. Станислав Цаплин получил генеральские погоны, его сделали депутатом Верховного Совета республики. Следующее назначение могло быть уже очень высоким. Цаплин давно работал в Литве. Если бы его отозвали из Вильнюса до января девяносто первого, а на его место командировали бы, скажем, Виктора Иваненко…

В первых числах января 1991 года в Москву прилетел первый секретарь ЦК компартии Литвы Миколас Бурокявичюс. В Литве существовали уже две компартии. Основную возглавлял Альгирдас Бразаускас, будущий президент независимой республики. Другую, хранившую верность Москве, – Бурокявичюс.

Ни одного крупного партийного работника Москве на свою сторону привлечь не удалось. Миколас Мартинович Бурокявичюс в свое время дослужился до должности заведующего отделом Вильнюсского горкома, а с 1963 года занимался историей партии, преподавал. В июле 1990 года на XXVIII съезде КПСС его сразу ввели в политбюро. Но важной фигурой он был только в Москве. В Литве за ним мало кто шел.

На бланке ЦК Бурокявичюс составил шестистраничное обращение к Горбачеву с просьбой ввести в Литве президентское правление. Бурокявичюса привели к Валерию Ивановичу Болдину, заведующему общим отделом ЦК КПСС и одновременно руководителю аппарата президента СССР.

Общий отдел прежде назывался особым сектором, а руководил им бессменный помощник Сталина – Александр Николаевич Поскребышев. Но тогда это была всего лишь партийная канцелярия. При Брежневе общим отделом заведовал Константин Устинович Черненко, который превратил отдел в инструмент власти и орган управления партийным аппаратом. Ни один документ, в том числе самый секретный, самый важный, не мог миновать общего отдела.

От Валерия Болдина зависело, какие бумаги лягут на стол Горбачеву, кого он примет, с кем поговорит по телефону. Ни один другой чиновник не общался с Горбачевым так много, как Болдин. И это определяло его власть и влияние.

«Переворот готовили заранее, – вспоминал Петр Кириллович Лучинский, который в 1991 году был секретарем ЦК КПСС. – Определенные намеки поступали и в мой адрес. Например, Болдин, один из самых влиятельных помощников Горбачева, мне говорил сухим, едва ли не приказным тоном:

– Вам надо встретиться с Язовым!

Я уклонялся от этого, понимал, что дело нечисто, подозревал провокацию. Кто же мог предположить, что один из самых доверенных людей Горбачева – Болдин устроит, по сути, государственный переворот?»

Близость к высшей власти кружит голову. Болдин самоуверенно решил, что не Горбачев делится с ним частицей своей власти, а он подпирает президента страны. Откажет в поддержке, тот и рухнет.

Секретари Валерия Ивановича пунктуально записывали в специальный журнал всех, кто приходил к их шефу или звонил ему.

8 января 1991 года его посетили:

11:43 – секретарь ЦК КПСС по военно-промышленному комплексу Олег Дмитриевич Бакланов.

11:45 – министр внутренних дел СССР Борис Карлович Пуго.

11:53 – министр обороны Дмитрий Тимофеевич Язов и председатель КГБ Владимир Александрович Крючков.

12:07 – секретарь ЦК по оргвопросам Олег Семенович Шенин.

12:33 – первый секретарь ЦК компартии Литвы Миколас Бурокявичюс.

Болдин, Бакланов, Пуго, Язов, Крючков, Шенин… Почти весь будущий ГКЧП собрался на Старой площади за пять дней до кровопролития в Вильнюсе. Ровно три часа продолжалась беседа с участием Бурокявичюса.

Шенин ушел раньше, но вернулся поздно вечером. Крючков и Язов тоже ушли. Но Крючков потом дважды звонил Болдину и в половине десятого вечера опять приехал к нему. И Язов перезванивал. Олег Бакланов и Борис Пуго просидели у Болдина весь день до восьми вечера. Потом Пуго уехал к себе, а в половине десятого еще позвонил Болдину. Бакланов поздно вечером опять пришел к Болдину и просидел у него еще три часа. Эти люди буквально не могли расстаться друг с другом.

Для проведения военно-политической операции в Литве необходимо было согласие Горбачева. Появление Бурокявичюса должно было подкрепить аргументы Крючкова, Пуго и других: «Партия просит поддержки!» Немногочисленная партия ортодоксов действительно просила огня.

В какой-то момент на заседании политбюро Горбачев выразил неудовольствие тенденциозностью получаемой им разведывательной информации:

– Затрону в связи с этим такую тему, как информация, необходимая для принятия решения. Получая шифровки, я, например, сразу вижу, где почерк ГРУ, где КГБ, где какого-то другого ведомства. Когда идет анализ ситуации в Прибалтике, сразу могу отличить, что там правда, а что там навязывается как правда. Владимир Александрович (он повернулся к Крючкову), я на тебя смотрю!

Указ о введении президентского правления в Литве Горбачев не подписал, но события в Вильнюсе все равно начались. Через два дня после переговоров в кабинете Болдина московские газеты сообщили о создании в Литве Комитета национального спасения, который «решил взять власть в свои руки». Состав комитета держали в тайне, от его имени выступал секретарь ЦК компартии Юозас Ермалавичюс. В Литву отправили специальные группы КГБ и воздушно-десантных войск.

Генерал Станислав Цаплин рассказал «Известиям» 18 октября 1991 года:

– Я не был литовским Пиночетом хотя бы потому, что происходившим руководили люди такого уровня, что мне они и руки б не подали. В Вильнюс приехал генерал-майор Иван Васильевич Федосеев, заместитель начальника управления «З» КГБ СССР (защита конституционного строя). Генерал-майор Юрий Александрович Калганов, заместитель начальника 3-го управления (военная контрразведка), со своими группами находился в Северном военном городке. 11 января прибыла часть «Альфы» (человек пятьдесят-семьдесят) под командованием полковника Михаила Васильевича Головатова. Нам сказали, что она нужна для охраны объектов КГБ в Вильнюсе.

В Северном военном городке находился и генерал-полковник Всеволод Алексеевич Ачалов, заместитель министра обороны СССР по экстремальным ситуациям. Он занял кабинет командира дивизии и всех вызывал к себе для доклада. Цаплина тоже вызывал.

Ждали президентского указа о введении президентского правления. Председатель КГБ Литвы генерал Ромуальдас Марцинкус распорядился: пока нет указа, никуда не лезть. Но обошлись и без литовских чекистов.

11 января внутренние войска, подчиненные союзному министру Борису Пуго, захватили Дом печати, междугородную телефонную станцию и другие важные объекты в Вильнюсе и Каунасе. В ночь с 12 на 13 января в Вильнюсе провели чекистско-войсковую операцию – сотрудники отряда «Альфа» 7-го управления КГБ, подразделения воздушно-десантных войск и ОМОН захватили телевизионную башню и радиостанцию. Погибли тринадцать человек.

Министр внутренних дел Литвы, пытавшийся остановить кровопролитие, не мог даже дозвониться до Пуго. Сумел соединиться только с бывшим министром Бакатиным. Вадим Викторович позвонил Горбачеву на дачу. Михаил Сергеевич сказал, что Крючков ему уже все доложил, и отругал Бакатина за то, что он преувеличивает и напрасно нервничает. Погибли один-два человека, говорить не о чем…

Председатель КГБ Крючков, министр обороны Язов и министр внутренних дел Пуго в один голос заявили, что они тут ни при чем. Местная инициатива: «начальник гарнизона приказал».

Все ждали: как поведет себя Горбачев? Поедет в Вильнюс? Выразит соболезнование? Попытается отмежеваться от исполнителей? Накажет виновных? Или скажет: «Все правильно»? Горбачев не сделал ни того ни другого. Заявил в парламенте, что все происшедшее для него полная неожиданность. И тут же предложил приостановить действие закона о печати, взять под контроль средства массовой информации – ему не понравилось, как пишут о ситуации в Прибалтике. Позднее это назовут обмолвкой…

В горбачевском окружении болезненно восприняли поведение своего шефа. Предложили Горбачеву немедленно вылететь в Вильнюс, возложить венки к могилам погибших, выступить в литовском парламенте. Михаил Сергеевич попросил написать проект выступления, а утром отказался лететь.

15 января 1991 года у академика Евгения Максимовича Примакова, члена Президентского совета, состоялся неприятный разговор с Горбачевым. Евгений Максимович предупреждал главу государства об опасности звучащих повсюду призывов к «жесткой руке».

Горбачев раздраженно ответил:

– Я чувствую, что ты не вписываешься в механизм.

На следующий день академик Примаков передал президенту личное письмо: «После вчерашнего разговора я твердо решил уйти в отставку. Это – не сиюминутная реакция и уж во всяком случае не поступок, вызванный капризностью или слабонервностью. Ни тем ни другим – думаю, Вы не сомневаетесь в этом – никогда не отличался. Но в последние месяц-полтора явно почувствовал, что либо Вы ко мне стали относиться иначе, либо я теперь объективно меньше нужен делу. И то и другое несовместимо даже с мыслью о продолжении прежней работы».

И приложил заявление с просьбой разрешить ему перейти в Академию наук.

Горбачев заявление об отставке отверг:

– Это я буду решать, а не ты!

Михал Сергеевич не стал расставаться с Примаковым. Слишком его ценил.

13 марта 1991 года Верховный Совет СССР разрешил Горбачеву создать Совет безопасности, своего рода узкий кабинет. В него вошли вице-президент Геннадий Иванович Янаев, новый глава кабинета министров Валентин Сергеевич Павлов, председатель КГБ Владимир Александрович Крючков, министры обороны – Дмитрий Тимофеевич Язов, внутренних дел – Борис Карлович Пуго, иностранных дел – Александр Александрович Бессмертных, а также Бакатин и Примаков.

Каждую кандидатуру утверждали депутаты. Надо было набрать больше половины голосов. При первом голосовании Верховный Совет не утвердил Примакова. Кто-то из депутатов был недоволен бывшим спикером нижней палаты, но в основном не хотели пропускать человека демократических убеждений.

Горбачев предпринял атаку на Верховный Совет, доказывал, что Примаков нужен в Совете безопасности. Заставил проголосовать еще раз. Примаков подошел к микрофону и попросил не переголосовывать. Поступок оценили по достоинству. Примаков прошел. Тогда на Евгения Максимовича смотрели как на подозрительного либерала, впоследствии он воспринимался как неисправимый консерватор…

Что же в реальности произошло в Вильнюсе?

Горбачев, как можно предположить, поступил в своей обычной манере. Когда ему на стол положили обращение Миколаса Бурокявичюса и стали убеждать ввести в Литве чрезвычайное положение, он не сказал ни «да» ни «нет». Не дал санкцию на военно-полицейскую операцию в Вильнюсе, но и не запретил ее.

Будущие члены ГКЧП принялись наводить в Литве порядок теми средствами, которыми располагали. Пытались свергнуть существующую там власть. Но безуспешно. В августе 1991 года они повторят этот опыт в Москве. В те январские дни решилась судьба не только тех тринадцати человек, которых убили в Вильнюсе. Приговор был подписан и самому Горбачеву как президенту СССР…

О штурме телебашни в Вильнюсе литовских чекистов даже не предупредили, потому что не доверяли республиканскому комитету. Генерал Цаплин назвал штурм «глупостью». Человек семьдесят литовских чекистов в знак протеста сразу уволились из КГБ. Председатель комитета Марцинкус сдал дела и уехал лечиться.

Вильнюсская история повлияла на настроения чекистов по всей стране.

Виктор Иваненко:

– Было несколько определяющих историй. Разгон митинга в Тбилиси в апреле 1989 года. У нас спор зашел. Били там лопатками демонстрантов или не били? Кто-то говорит: били, солдаты вели себя агрессивно. А кто-то, наоборот, защищал солдат: они вынуждены были обороняться от агрессивных демонстрантов. События в Вильнюсе. Январь 1991 года… Там мой бывший начальник, Станислав Александрович Цаплин. Я с ним созванивался часто… В Вильнюсе подставили органы. Поступила команда руководства страны: навести порядок. Но ситуация вышла из-под контроля. Были жертвы. И Михаил Сергеевич Горбачев сразу отгородился: я никаких команд не давал. А команды были, но устные.

Урок был извлечен. Ввяжешься в сомнительную историю – отвечать придется самому, начальство не прикроет, на себя ответственность не возьмет. Желания исполнять опасные приказы у чекистов поубавилось.

Виктор Иваненко:

– Я Цаплина потом спасал, когда ему пришлось срочно покинуть Вильнюс. Многих сотрудников КГБ Литвы пристроил в органы госбезопасности Российской Федерации.

Генерал Цаплин ушел из жизни при обстоятельствах, так до конца и не выясненных. 2 января 1995 года он вышел из дома на встречу. А на следующий день его нашли на набережной Москвы-реки мертвым и отвезли в морг 67-й больницы. Ему было пятьдесят восемь лет.

Виктор Иваненко:

– Мне его жена позвонила – Станислав найден мертвым в Строгине на речке. Я приехал сразу. Он на льду лежал мертвый. Из портфеля ничего не пропало. Но следы остались, словно его волокли. Следствие пришло к выводу, что у него сердце отказало, когда он в машине ехал. Видимо, таксист или кто его вез, бомбила какой-то, решил избавиться от трупа. Выволок из машины и бросил. Версия такая, конечно, имеет право на существование. Но были предположения относительно мести со стороны литовских националистов. Эти предположения отмели. Уголовное дело возбуждать не стали.

Карьера генерала Пуго

За событиями в Прибалтике следила вся страна. Чекисты в первую очередь.

В Латвии и Эстонии ждали повторения вильнюсских событий. В Таллине 20 января 1991 года прошла конференция на тему «Эстония или Россия: куда раньше войдут танки?».

Премьер-министр Эстонии Эдгар Сависаар предположил:

– Если нам удастся выстоять в феврале, Кремль наверняка пойдет на переговоры.

В тот же день начались события в Латвии. Бойцы рижского ОМОНа заняли Дом печати и арестовали его директора.

– Так вам будет спокойнее работать, – издевательски говорили они журналистам.

Депутат Верховного Совета Латвии известный драматург Владлен Леонидович Дозорцев позвонил первому секретарю ЦК компартии Латвии Альфреду Рубиксу, посоветовал не позориться – убрать омоновцев из Дома печати.

– Вы все будете висеть на одной березе, – обещал ему глава республиканской компартии.

Первый заместитель председателя Верховного Совета Латвии Дайнис Иванс позвонил в Москву министру внутренних дел Пуго. Тот ответил, что никаких указаний на сей счет не давал.

20 января отряд ОМОНа захватил здание республиканского МВД. В перестрелке были убиты два милиционера, двое журналистов и один школьник, несколько человек ранены. Омоновцы взяли в заложники заместителя министра внутренних дел генерала Зенона Индрикова.

В Латвии образовался Вселатвийский комитет общественного спасения. Его возглавил первый секретарь республиканского ЦК Альфред Рубикс. Президиум комитета попросил Горбачева ввести президентское правление. Это был такой же комитет, как и тот, что в январе 1991 года попытался свергнуть законную власть в Литве, – мифическая надстройка, призванная замаскировать компартию.

Но Горбачев не санкционировал применение силы. И в распоряжении латвийского ЦК оставался только рижский ОМОН.

3 октября 1988 года появился секретный приказ министра внутренних дел СССР «О создании отряда милиции особого назначения». Рижский ОМОН был сформирован приказом министра внутренних дел Латвии 1 декабря 1988 года. Численность – сто сорок восемь человек, из них двадцать офицеров. Отряды милиции особого назначения создавались для борьбы с новыми видами преступности и для разгона несанкционированных демонстраций, подавления массовых беспорядков. ОМОНы привлекали молодых людей привилегированным положением и свободой, которой не было в других подразделениях милиции.

В Латвии милиция раскололась на тех, кто признал декларацию независимости, и тех, кто продолжал считать республику частью СССР. В рижской милиции латышей было мало, примерно пятая часть. Рига вообще была наполовину русским городом, а уж в милицию вербовали демобилизованных солдат со всего Советского Союза.

Министр внутренних дел Латвии Алоиз Вазнис рассорился с ОМОНом, запретив милиционерам подрабатывать в охранном кооперативе «Викинг», где они получали большие деньги. Вазнис сам приехал на базу омоновцев в Вецмилгрависе: «Личный состав напоминал не столько военное подразделение, сколько что-то вроде банды батьки Махно, какой ее показывали в советских фильмах. Омоновцы сидели в вольных позах, многие из них держали в руках автоматы. Когда я вошел в зал, несколько человек встали у входных дверей, как бы давая понять, что я могу и не выйти отсюда».

6 июля 1990 года министр Вазнис своим приказом деполитизировал органы внутренних дел, ликвидировал политотделы и партийные организации. В ответ ОМОН заявил, что будет исполнять приказы только Москвы. Союзный министр внутренних дел Борис Пуго передал рижский ОМОН в подчинение 42-й дивизии внутренних войск МВД СССР, дислоцированной в Прибалтике.

Год с небольшим ОМОН оставался в каком-то смысле хозяином Риги. Его использовали для психологического террора против новой власти. Омоновцы катались по городу, задерживали «подозрительных». Без суда и следствия разбирались с «виновными». Гоняли торговцев спиртным, врывались в рестораны, иногда стреляли, куражились. Никому не подчинялись.

Бывший сотрудник ОМОНа Герман Глазев рассказывал на пресс-конференции:

– Командир отряда Чеслав Млынник готовил бойцов к тому, чтобы «покончить с фашизмом в Латвии и поставить здесь наместника президента СССР».

Они казались себе героями-одиночками, которые сражаются против сепаратистов и предателей. Ленинградский тележурналист Александр Глебович Невзоров снимал, как омоновцы гоняли безоружных латвийских таможенников, и внушал омоновцам, что они герои. В реальности жизнь у них была несладкой. Они чувствовали, что их ненавидят. Вокруг базы строили дзоты, баррикады из мешков с песком. Ждали нападения, но никто на них не нападал. Когда августовский путч провалится, омоновцам придется бежать из Латвии.

Казалось, в Риге операция пойдет успешнее, чем в Вильнюсе. Там дислоцировался штаб Прибалтийского военного округа. Но коллектив латвийских чекистов, вспоминал тогдашний председатель республиканского комитета генерал-майор Эдмунд Ёхансон, распался на две части. Одни желали подчиняться только латвийской власти. Другие хотели действовать вместе с ОМОНом. Эту группу возглавил присланный из России первый заместитель председателя генерал Юрий Евгеньевич Червинский.

Ёхансон поставил Крючкову ультиматум:

– Или Червинского отзывают из республики, или я ухожу в отставку.

Генерала Червинского отозвали. Прислали полковника Юрия Васильевича Баева. Он был утвержден приказом Москвы. Республиканское правительство отказалось рассматривать его кандидатуру. «Открыто против меня он не выступал, – вспоминал Ёхансон, – потому что, наверное, понял – поезд уже ушел».

Действия отрядов ОМОНа стали возможны потому, что Горбачев сменил союзного министра внутренних дел. Убрал из МВД Вадима Бакатина, который начинал на этом посту, можно сказать, триумфально – Бакатин закрыл спецлифт, на котором возили только министра. Горбачев произвел Вадима Викторовича в генерал-лейтенанты, но форму он надевал раз в год – в День милиции. Помимо обычных проблем с преступностью навалились межнациональные конфликты, массовые беспорядки то в одном конце страны, то в другом. МВД превратилось в пожарное ведомство, пытающееся погасить эти конфликты. На посту министра Вадим Викторович утверждал себя твердой рукой. Сам потом признавал, что его боялись:

– Я жесткий человек, даже, наверное, очень жесткий; я гонял это МВД как сидоровых коз.

Но это с подчиненными, в министерстве. Наводить жесткий порядок по всей стране он отказывался, повторял – буду действовать в рамках закона:

– Кто бы мне ни советовал, мол, надо стукнуть кулаком по столу, и тогда преступность сразу исчезнет, возобладают дисциплина и порядок, я глубоко убежден: это опасная утопия, пустая иллюзия. Практика показывает: ни жестокость, ни даже террор не снижают уровня преступности. Скорее приводят к обратным результатам.

Он счел своим долгом развязать руки республиканским МВД. Подписал договор с Эстонией, сделав Министерство внутренних дел республики фактически самостоятельным. Бакатин готовил такие же документы с Литвой, Латвией, Молдавией, РСФСР и потом жалел, что не довел дело до конца. Поведение Бакатина вызывало гнев сторонников консервативной линии. Бакатин к тому же охотно беседовал с журналистами, говорил откровенно, резко. На Горбачева давили, требуя его заменить.

Отставки Бакатина с поста министра внутренних дел добивались руководители КГБ, а также партийные чиновники. Они требовали жестких мер против новой власти в республиках, а Бакатин исходил из того, что не надо портить отношения с Литвой, Латвией и Эстонией, потом легче будет с ними ладить.

1 декабря 1990 года Горбачев подписал указ об отставке Бакатина:

– Тебе надо уйти с этой работы.

Вадим Викторович был готов:

– Михаил Сергеевич, вы меня сюда поставили, вы вправе меня убрать. Я вас не устраиваю, вы меня можете убрать. Но это ошибка.

Горбачев не хотел развивать эту тему:

– Все, вопрос решен.

Новым министром Горбачев в тот же день назначил Бориса Карловича Пуго, его первым заместителем сделал армейского генерала Бориса Всеволодовича Громова. Громов сопротивлялся назначению. Военные не любят переходить в МВД. Герой Советского Союза Громов после вывода войск из Афганистана командовал Киевским военным округом, рассчитывал на большее, но его заставили.

А что касается Пуго, то это назначение окажется для него роковым.

Отец Бориса Карловича Пуго принадлежал к числу латышских большевиков, которые были против самостоятельности Латвии и хотели видеть ее в составе Советской России. Верность этим идеям он сохранил до конца жизни. И сына воспитал в тех же убеждениях. Борис Карлович провел детство в России, русский стал для него родным языком, по-латышски он говорил неважно, хотя старался его выучить. Он был русским латышом. В отличие от большинства своих соотечественников считал, что Латвия – неотъемлемая часть единого государства.

Пуго быстро шагал по комсомольско-партийной карьерной лестнице. В 1977 году неожиданно для самого себя был назначен первым заместителем председателя КГБ Латвии. Через три года, в 1980-м, возглавил республиканский комитет. Получил звание генерал-лейтенанта. Работа в госбезопасности наложила отпечаток на его характер. Он стал скрытным, недоверчивым и еще более осторожным. Замкнулся в своей семье. С женой они познакомились еще в институте и очень любили друг друга. А в 1984 году Пуго поставили во главе Латвии.

Когда началась перестройка и стал исчезать страх перед репрессиями, первой проснулась Прибалтика. В Литве, Латвии и Эстонии заговорили о том, что летом 1940 года их насильно присоединили к Советскому Союзу и что они хотят вернуть себе независимость. Латвия раскололась на «коренных» и «некоренных» жителей. Латыши хотели остаться одни на своей земле. Нелатыши, которых когда-то убедили переселиться в Латвию, оказались лишними.

В Латвии на руководящей работе было два типа людей. Одних можно назвать национал-коммунистами, они как бы вынужденно подчинялись Москве. Вот почему многие партийные работники и даже сотрудники республиканского КГБ охотно присоединились к Народному фронту. Они говорили, что хотят быть вместе со своим народом.

Другие преданно служили Москве, продолжая традиции латышских красных стрелков и не позволяя себе никаких сомнений. К таким людям принадлежали Борис Пуго и его выдвиженец Альфред Рубикс, которому суждено будет стать последним руководителем компартии Латвии. Перспектива свержения советской власти в республике и ее выхода из Советского Союза воспринималась как личная трагедия. Они сами себе не могли признаться в том, что эти идеи поддерживает абсолютное большинство латышей. Ведь в таком случае выходило, что они против собственного народа.

Борис Карлович пришелся по душе Горбачеву. Михаил Сергеевич вызвал его в Москву и поставил во главе партийной инквизиции – Комитета партийного контроля при ЦК КПСС. А потом сделал министром внутренних дел. Пуго получил погоны генерал-полковника.

Начал он работу в МВД не очень удачно. Подписал вместе с министром обороны маршалом Дмитрием Тимофеевичем Язовым приказ о введении совместного патрулирования городов милицией и военнослужащими. Приказ вызвал резкую критику в демократическом лагере, потому что воспринимался как предвестье попытки ввести в стране чрезвычайное положение. В феврале 1991 года, когда в Москве собрался Съезд народных депутатов России, Пуго по указанию Горбачева ввел в столицу внутренние войска – под предлогом предотвращения беспорядков. Это вызвало массовое возмущение москвичей. Войска поспешно вывели.

Бакатин считал, что структуру МВД придется радикально изменить. Раз республики получают самостоятельность, то и республиканскими министерствами больше нельзя командовать из Москвы. Союзное МВД возьмет на себя функции «внутреннего Интерпола», будет отвечать за транспортную милицию, охрану атомных объектов, подготовку высших кадров.

Пуго занял другую позицию: союзное министерство сохраняет полный контроль над всеми республиками и никому не позволит выйти из подчинения центральной власти. Разница позиций определит их будущие судьбы…

В июне 1991 года собрали новых начальников отделов контрразведки территориальных органов КГБ России. Попросили выступить председателя КГБ РСФСР Иваненко. Он открытым текстом сказал:

– Ребята, на повестке дня смена общественного строя, готовьтесь.

Его помощник, Андрей Пржездомский, встревожился:

– Виктор Валентинович, вы такую крамолу несли! Да вас за это дело могут снять!

Виктор Иваненко:

– Ничего мне за это не было. Никто не донес, не стукнул. Уже джинн был выпущен из бутылки. Уже произошли события в Восточной Европе. Все видели, как менялся строй в Чехословакии, в ГДР. Как разгоняли Министерство госбезопасности ГДР. Мы не хотели этого допустить у нас дома. Доказывали, что органы КГБ играют важную защитную роль. Надо только под контроль их поставить, надо, чтобы они подчинялись закону, а не партийным установкам.

В Инспекторском управлении КГБ СССР на партийном собрании один из инспекторов напомнил, что статью шестую (о руководящей роли КПСС) из конституции убрали – в марте 1990 года на Третьем съезде народных депутатов. Почему чекисты должны подчиняться решениям партии? Почему в каждом решении коллегии КГБ ссылка на решения съезда партии, Центрального комитета?…

Виктор Иваненко:

– Все это, конечно, сверху глушилось. Тот же Агеев повторял: будем выполнять указания партии и никаких гвоздей. Вот так дошли до лета 1991 года. Рефреном звучали слова из фильма Станислава Говорухина «Так дальше жить нельзя». Я помню, какую мощную пропагандистскую роль сыграл его фильм. Пустые полки, драки в магазинах. Как он точно, образно это показал… Мы думали, как же выходить из этой ситуации. Вот потому я и пошел к российским депутатам. Познакомился с Григорием Алексеевичем Явлинским, с его экономическими воззрениями. Может быть, я не очень был экономически подготовлен, чтобы воспринимать его программу «500 дней». Всего за пятьсот дней? Был социализм – и капитализм сразу построим? Как-то сомнительно.

Иваненко познакомился тогда с академиком Сергеем Сергеевичем Шаталиным. Тот говорил откровенно:

– Виктор Валентинович, мы знаем, как от капитализма идти к социализму. А вот как обратно двигаться? Никто не знает. Какие нас ждут потрясения на этом пути, мы не понимаем. И какие издержки будут, тоже неясно.

Поэтому никто не брал на себя ответственность. Но реформы назрели. Многие их предлагали. Комиссия академика Леонида Ивановича Абалкина, которого летом 1989 года сделали заместителем председателя Совета министров СССР, свои предложения готовила. Но это все на уровне различных моделей хозрасчета… А радикальные меры по переходу к рынку – приватизация, свободные цены – начались только в декабре 1991 года.

Первое предупреждение

20 июня 1991 года министр иностранных дел Советского Союза Александр Александрович Бессмертных вел в Берлине переговоры со своим постоянным партнером государственным секретарем Соединенных Штатов Джеймсом Бейкером. После переговоров вернулся в советское посольство. Вдруг позвонил государственный секретарь со словами, что им необходимо срочно встретиться вновь:

– Я должен вам сказать кое-что важное, но не по телефону, а только лично. Не могли бы вы приехать ко мне?

Бессмертных крайне удивился:

– Что произошло?

Бейкер говорил как-то неуверенно:

– Повторяю, у меня срочное дело. Очень хотелось бы немедленно встретиться.

Бессмертных решил, что речь идет о какой-то детали, которую они не успели обсудить на переговорах.

– Через несколько минут у меня встреча с министром иностранных дел Кипра. Неужели дело не может подождать? Ну, если очень срочно, приезжайте, поговорим.

Бейкер стал говорить тверже:

– Дело у меня деликатного свойства. Если я поеду, то вслед двинется большое количество машин с охраной, заинтересуется пресса. Если можете, приезжайте вы. Я буду ждать в гостинице. Но желательно не привлекать внимания.

Бессмертных никак не мог решиться:

– Неужели это так срочно? У меня же беседа с кипрским министром…

Бейкер настаивал:

– Я бы на вашем месте в принципе отложил все дела и немедленно приехал. Я должен сказать нечто очень важное и срочное. Приезжайте один.

Заинтригованный Бессмертных взял у советского посла машину и отправился без охраны, без мотоциклистов сопровождения, тайно. Взял с собой только Георгия Энверовича Мамедова, начальника управления США и Канады (будущего заместителя министра), полагая, что разговор пойдет на двусторонние темы.

В гостинице «Интерконтиненталь» американцы никого не подпускали к лифту, чтобы Бессмертных мог сразу же подняться к Бейкеру. Госсекретарь, увидев Мамедова, сказал, что хотел бы говорить один на один. Как только все их оставили, Бейкер сообщил Бессмертных:

– Я только что получил шифровку из Вашингтона. Она, вероятно, построена на разведывательной информации. Речь идет о попытке смещения Горбачева. По нашим данным, в этом примут участие премьер-министр Павлов, министр обороны Язов и председатель КГБ Крючков.

Бейкер, как человек осторожный, на всякий случай не сказал, от кого получена эта информации, хотя знал имя.

В полдень того же дня в резиденции посла Соединенных Штатов в Советском Союзе Джона Мэтлока, который прекрасно говорит по-русски, появился приглашенный на деловой обед мэр Москвы Гавриил Харитонович Попов.

Они расположились в библиотеке. Попов достал лист бумаги, что-то на нем написал и передал послу. Там было написано: «Готовится попытка снять Горбачева, надо сообщить Борису Николаевичу». Ельцин в тот момент находился в Соединенных Штатах.

Мэтлок, продолжая разговор, написал на том же листке:

«Я передам. Кто это делает?»

Попов назвал четыре фамилии:

«Павлов, Крючков, Язов, Лукьянов».

Как выяснится в августе, Гавриил Харитонович не ошибся… Он разорвал листок на мелкие клочки и сунул себе в карман.

Когда московский мэр ушел, Джон Мэтлок набросал записку и с офицером охраны отправил в посольство. До встречи президента Буша с Ельциным оставалась пара часов. Заместитель Мэтлока в посольстве связался по защищенному от прослушивания телефону с первым заместителем государственного секретаря США Лоуренсом Иглбергером. Тот отправился в Белый дом и доложил о сообщении из Москвы президенту Джорджу Бушу-старшему и его советнику по национальной безопасности генералу Бренту Скоукрофту. Одновременно шифротелеграмма из посольства в Москве была доложена Бейкеру, который в тот момент в Берлине заканчивал переговоры с Бессмертных.

Американцы пришли к выводу, что они обязаны предупредить Горбачева. Но стоит ли самому Бушу напрямую звонить Горбачеву – ведь линию связи между двумя столицами обеспечивают связисты КГБ?

– Надо связаться через Бессмертных, – предложил Бейкер.

Вот почему он попросил советского министра иностранных дел немедленно приехать. Бейкер сказал Александру Александровичу:

– Мы считаем, что информация настолько важна, что вам следует о ней знать. Ваше дело, что с ней делать. Но с нашей точки зрения, вопрос срочный, и вам надо срочно доложить Горбачеву. Есть ли у вас надежная линия связи?

Бессмертных ответил, что в советском посольстве есть аппарат правительственной междугородней связи, но эта связь контролируется КГБ. Тогда Бейкер предложил передать информацию через американского посла в Москве Джона Мэтлока.

Бессмертных позвонил помощнику Горбачева по международным делам Анатолию Сергеевичу Черняеву и, не объясняя сути дела, попросил, чтобы президент принял посла незамедлительно. Черняев доложил Горбачеву. Тот согласился встретиться с послом и попросил Анатолия Сергеевича присутствовать. Он и описал эту встречу:

«На Мэтлоке буквально не было лица. Горбачев, не обратив на это внимания, стал выражать сожаление в связи с его предстоящим отъездом, говорил, что очень ценит его деятельность».

Дождавшись, когда ему позволят говорить, Мэтлок сказал:

– Господин президент, я только что получил личную шифротелеграмму от своего президента. Он велел мне немедленно встретиться с вами и передать следующее: американские службы располагают информацией о том, что завтра будет предпринята попытка отстранить вас от власти. Президент считает своим долгом предупредить вас.

Горбачев и Черняев рассмеялись, настолько невероятным им это показалось. Джон Мэтлок смутился:

– Я не мог не выполнить поручение президента.

Горбачев поспешил его успокоить:

– Это абсолютно невозможно. Успокойте его. Но я ценю, что Джордж сообщает мне о своей тревоге. Раз поступила такая информация, долг друга – предупредить. И я вижу, насколько далеко мы ушли вперед во взаимном доверии. Это очень ценно.

Поскольку Мэтлок, разумеется, не назвал хорошо известный ему источник информации, Горбачев сам попытался объяснить послу, откуда могли взяться такие тревожные слухи:

– Дело идет к подписанию Союзного договора, к согласию в обществе. Но есть силы, которым это не нравится. Они чувствуют, что теряют власть. Не исключаю, что в их среде ведутся разные разговоры, в том числе и такие, которые подслушал ваш разведчик.

Тем временем в Вашингтоне президент Буш принимал восходящую звезду советской политической сцены – Бориса Николаевича Ельцина, только что избранного президентом России. Буш пересказал ему то, что сообщил Попов.

Борис Николаевич не раздумывал ни секунды: нужно предупредить Горбачева. Американского президента вполне устраивало, чтобы эту информацию Горбачеву пересказал Ельцин. Буш попросил соединить его с Москвой.

В советской столице близилась полночь. Горбачев уже уехал на дачу. Дежурный секретарь из президентской приемной в сомнении обратился к Черняеву: американский президент желает поговорить с Михаилом Сергеевичем. Как быть?

Тот уверенно сказал:

– Соединяйте.

Вызов переключили на президентскую дачу. Но Михаил Сергеевич с Раисой Максимовной вышли погулять. Это был обязательный ритуал – каждый вечер, когда он возвращался на дачу, они делали несколько кругов. Горбачев рассказывал, что происходило в течение дня, Раиса Максимовна внимательно слушала и давала советы. Охрана не решилась их побеспокоить. Михаилу Сергеевичу доложили о звонке из Вашингтона, когда прогулка завершилась. Горбачев распорядился немедленно соединить его с Белым домом, но теперь уже Буш не мог разговаривать.

На следующее утро Горбачев устроил разнос председателю КГБ Владимиру Александровичу Крючкову и руководителю президентского аппарата Валерию Ивановичу Болдину за то, что они не смогли организовать разговор с Бушем. Болдину велел разогнать дежурных секретарей:

– Идиоты, дармоеды! Один из них меня до сих пор Леонидом Ильичом иногда называет.

Когда разговор с Бушем наконец состоялся, американский президент был рад услышать, что нет никаких оснований для беспокойства. Сгоряча он даже выдал Горбачеву источник информации – Попова. Тогда Горбачев и вовсе успокоился: Гавриил Харитонович не может знать больше президента СССР. Наверняка мэр Попов несколько прямолинейно истолковал выступление премьер-министра Павлова на закрытом заседании Верховного Совета 17 июня.

Павлов позволил себе критиковать президента за бездействие и требовал предоставить ему дополнительные полномочия, сравнимые с полномочиями самого президента. Горбачева тоже смутило резкое выступление Павлова, а еще больше то, что премьер-министра единодушно поддержали председатель КГБ Крючков, министр обороны Язов и министр внутренних дел Пуго.

Все три силовых министра, не называя президента, фактически предъявили ему обвинения в антигосударственной деятельности. На следующий день Горбачев появился в Верховном Совете и, как ему показалось, погасил эффект от внезапного бунта силовых министров.

Вернувшись в Москву, Бессмертных спросил Горбачева, передал ли ему Мэтлок информацию о заговоре.

– Да, я все знаю, – небрежно кивнул Михаил Сергеевич и перевел разговор на темы, казавшиеся ему более важными.

До путча оставалось два месяца.

Увидев московского мэра, Горбачев погрозил ему пальцем:

– Ну зачем вы рассказываете сказки американцам?

Но еще до этой истории Горбачев получил предупреждение от другого человека, чьему мнению должен был бы доверять. Черняев пишет в книге «Шесть лет с Горбачевым», что это сделал Примаков.

Евгений Максимович говорил Горбачеву:

– Вы слишком доверились КГБ, службе вашей безопасности. Уверены ли вы в ней?

Горбачев назвал на редкость трезвомыслящего и уравновешенного Примакова паникером, недовольно сказал:

– Женя, успокойся. Ты-то хоть не паникуй.

Кадры решают все. Но как они решают!

Накануне отъезда в отпуск, 29 июля 1991 года Горбачев встретился в своей резиденции Ново-Огарево с президентом РСФСР Борисом Николаевичем Ельциным и президентом Казахстана Нурсултаном Абишевичем Назарбаевым. Обсуждались самые что ни на есть деликатные проблемы.

«Разговор шел о том, какие шаги следует предпринять после подписания Союзного договора, – вспоминает Горбачев. – Согласились, что надо энергично распорядиться возможностями, создаваемыми Договором и для республик, и для Союза…

Возник разговор о кадрах. В первую очередь речь, естественно, пошла о президенте Союза суверенных государств. Ельцин высказался за выдвижение на этот пост Горбачева.

В ходе обмена мнениями родилось предложение рекомендовать Назарбаева на пост главы кабинета министров. Он сказал, что готов взять на себя эту ответственность… Конкретно встал вопрос о министре обороны Язове и председателе КГБ Крючкове – их уходе на пенсию.

Ельцин чувствовал себя неуютно: как бы ощущал, что кто-то сидит рядом и подслушивает. А свидетелей в этом случае не должно было быть. Он даже несколько раз выходил на веранду, чтобы оглядеться, настолько не мог сдержать беспокойства.

Сейчас я вижу, что чутье его не обманывало. Плеханов (начальник 9-го управления КГБ) готовил для этой встречи комнату, где я обычно работал над докладами, рядом другую, где можно перекусить и отдохнуть. Так вот, видимо, все было заранее „оборудовано“, сделана запись нашего разговора, и, ознакомившись с нею, Крючков получил аргумент, который заставил и остальных окончательно потерять голову.

Язов колебался: поддержать или нет Крючкова. Но запись подтолкнула его».

Вопрос о новом главе союзного правительства возник еще 3 января 1991 года на совещании у Горбачева. Его советники Евгений Максимович Примаков и Вадим Викторович Бакатин предложили кандидатуру Назарбаева. Тогда вопрос отложился.

Но премьер-министр Павлов знал, что не усидит в своем кресле. В июне 1991 года его первый заместитель Владимир Иванович Щербаков пересказал своему шефу конфиденциальный разговор с Горбачевым: президент предлагал ему возглавить правительство. Так что Валентину Сергеевичу тоже было что терять – после подписания Союзного договора он бы перестал возглавлять правительство.

В тот июльский день замену подобрали лишь главе союзного правительства Валентину Павлову. Но Крючкова с Язовым твердо лишили отправить на пенсию. Кроме того, договорились упразднить некоторое количество министерств и ведомств. «Поэтому заявления гэкачепистов о том, что ими двигало одно лишь патриотическое чувство, – демагогия, рассчитанная на простаков», – заключает Горбачев.

Ельцин писал, что после августовского путча он своими глазами видел сделанную чекистами оперативную запись их разговора с Горбачевым и Назарбаевым.

Михаил Сергеевич доверял андроповским кадрам. Начальник службы охраны Юрий Сергеевич Плеханов, окончивший заочно пединститут и перешедший с комсомольской работы на партийную, начинал у Андропова старшим офицером приемной, иначе говоря, дежурным секретарем. Получил погоны подполковника. Когда Андропов разобрался в сложном хозяйстве КГБ, то из оперативно-технического управления вывел второй отдел, занимавшийся прослушиванием телефонных разговоров и помещений, а также перехватом сообщений, передаваемых факсимильной связью. Его преобразовали в самостоятельный 12-й отдел КГБ. Он подчинялся непосредственно председателю.

Во главе 12-го отдела Андропов поставил доверенное лицо – Плеханова. Новичков, прежде чем взять в этот отдел, проверяли год. Контролеры 12-го отдела, в основном женщины, владели стенографией и машинописью, их учили распознавать голоса прослушиваемых лиц.

Сотрудники КГБ утверждали, что им запрещено прослушивать телефоны и записывать разговоры сотрудников партийного аппарата. Но эти ограничения легко обходились: например, подслушивали телефоны тех, с кем беседовал сотрудник партийных органов.

После смерти Андропова генерал-лейтенант Плеханов стал начальником 9-го управления, которое занималось охраной высшего руководства. А во главе 12-го отдела КГБ Крючков поставил генерал-майора Евгения Ивановича Калгина, еще одного доверенного человека. Калгин тоже сидел в приемной Андропова и в КГБ, и в ЦК.

Журналист Андрей Иванович Угланов из еженедельника «Аргументы и факты» был избран народным депутатом России и в 1991 году входил в комиссию, которая расследовала роль КГБ в путче. Он рассказал, что тогда в Москве одновременно существовало 164 точки слухового контроля. За сутки на одном объекте записывались от восьми до одиннадцати часов пленки. Один час записи требовал работы семи контролеров. Дорогое удовольствие…

4 августа, в воскресенье, Горбачев улетел в Крым. Его провожало все руководство страны. Вице-президенту Геннадию Ивановичу Янаеву Михаил Сергеевич сказал:

– Ты остаешься на хозяйстве.

Раиса Максимовна Горбачева записала в дневнике: «Отлетали из Внуково-2. В павильоне аэропорта собрались все, кто обычно провожал… Ирина и я обратили внимание: у Янаева на руках экзема».

Но Янаев лишь формально считался старшим. В Москве оставались более влиятельные фигуры.

Заместитель генерального секретаря ЦК КПСС Владимир Антонович Ивашко болел и уехал поправлять здоровье в подмосковный санаторий «Барвиха». Его обязанности исполнял Олег Семенович Шенин, отвечавший в ЦК за оргвопросы. Олег Шенин прежде работал первым секретарем Красноярского крайкома. Летом 1990 года Горбачев перевел понравившегося ему Шенина в Москву членом политбюро и секретарем ЦК КПСС. Уходя в отпуск, Михаил Сергеевич просил его присматривать за партийными делами, в сложной ситуации действовать по обстоятельствам.

Горбачев, похоже, не задумывался над тем, что секретарь ЦК по оргделам – его принципиальный идеологический противник. В апреле 1991 года Олег Шенин выступал на партийной конференции аппарата и войск КГБ СССР:

– Если посмотреть, как у нас внешние сионистские центры и сионистские центры Советского Союза сейчас мощно поддерживают некоторые политические силы, если бы это можно было показать и обнародовать, то многие начали бы понимать, кто такой Борис Николаевич и иже с ним… Я без введения режима чрезвычайного положения не вижу нашего дальнейшего развития, не вижу возможности политической стабилизации и стабилизации экономики.

На секретариате ЦК Шенин бросил:

– Надо что-то делать. А то будем висеть на фонарях на Старой площади.

Что не помешало именно Олегу Шенину в марте 1991 года от имени секретариата ЦК поздравить Михаила Сергеевича с днем рождения и произнести речь о его выдающихся качествах. В тот день Горбачев пригласил к себе в кабинет всего полтора десятка человек, угостил шампанским.

Начальник службы охраны Плеханов улетел вместе с Горбачевым – так полагалось. Офицеры «девятки» не столько охраняли – не от кого было, – сколько обеспечивали быт высших руководителей, служили своего рода няньками. Охранники следили за порядком на госдаче, доставляли заказанные на спецбазе продукты, вовремя приглашали врача, вызывали портного из ателье – сшить костюм, возили на корт – заниматься спортом. Старшему охраннику из кассы 9-го управления выдавали и наличные – на мелкие расходы подопечного лица. Руководители партии и государства жили как при коммунизме, наличные деньги им были нужны только для того, чтобы заплатить партийные взносы.

В Форосе Плеханов неожиданно сказал начальнику личной охраны президента генерал-майору Владимиру Тимофеевичу Медведеву:

– У тебя усталый вид. Отдохнуть бы тебе надо.

Медведев удивился: отпуск ему всегда давали зимой, а тут такая трогательная забота о его самочувствии. Смысл ее станет ясен позднее. Но Михаил Сергеевич своего главного охранника не отпустил. Через несколько дней Плеханов вернулся в Москву.

На следующий день после отъезда Горбачева, 5 августа, Валерий Иванович Болдин (заведующий общим отделом ЦК и глава президентской администрации) и секретарь ЦК Шенин позвонили Крючкову. С намеком спросили: читал ли председатель КГБ проект Союзного договора и понимает ли он, что будет означать его принятие? Крючков предложил встретиться в неформальной обстановке и обсудить ситуацию.

Он же нашел и место встречи – особняк комитета госбезопасности «АБЦ», который находился на улице Академика Варги, дом № 1. В служебных документах «АБЦ» значился как «Объект КГБ СССР для обучения иностранцев и приема зарубежных делегаций». Здесь встречались высшие руководители комитета госбезопасности, когда им хотелось отдохнуть и поговорить в неформальной обстановке. Сауна, бассейн, комнаты отдыха и хорошая кухня с запасом продуктов и выпивки на все вкусы… Объект круглосуточно охранялся прапорщиками КГБ. Право беспрепятственного доступа имели только председатель комитета и его заместители.

Перед каждой встречей председатель КГБ звонил начальнику внешней разведки генерал-лейтенанту Леониду Владимировичу Шебаршину (объект находился в его ведении), интересовался, свободен ли гостевой дом, просил все подготовить.

В восемь вечера на улицу Академика Варги прибыл министр обороны маршал Дмитрий Тимофеевич Язов с одним охранником и без машины сопровождения. С его автомобиля в целях конспирации даже сняли проблесковый маячок.

Затем приехали Крючков на «мерседесе», Болдин, Шенин, а также секретарь ЦК по военно-промышленному комплексу Олег Данилович Бакланов (он же председатель комиссии ЦК по военной политике и заместитель председателя Совета обороны).

Почему Бакланов присоединился к этой группе? Однажды на заседании политбюро Горбачев сказал ему:

– А ты какие деньги жрешь? Один старт твоей ракеты сколько стоит? Плюнул один раз в космос, миллиарды там летают…

На другом заседании политбюро Горбачев констатировал:

– Мы тратим в два с половиной раза больше, чем США, на военные нужды. Ни одно государство, кроме слаборазвитых, которых мы заваливаем оружием, ничего не получая взамен, не расходует на эти цели в расчете на душу населения больше, чем мы…

В отсутствие Горбачева они чувствовали себя свободно и откровенно говорили о том, что наведение порядка в стране требует жестких мер и нужно их готовить. Разъехались около одиннадцати вечера.

Советы генерала Грачева

На следующий день маршал Язов вызвал к себе командующего воздушно-десантными войсками Павла Сергеевича Грачева (удостоенного в Афганистане «Золотой Звезды» «за умелое выполнение боевых задач при наименьших потерях среди личного состава»). Сказал, что поручает ему совместно поработать с КГБ над важным документом. Велел Грачеву немедленно ехать в комитет, потому что Крючков желает с ним познакомиться.

Все это известно со слов самого Павла Сергеевича, который после провала августовского путча охотно беседовал со следователями. Маршалу Язову не оставалось ничего иного, кроме как подтвердить его показания.

– Крючков сам выходит мне навстречу, – рассказывал Грачев. – Обнял за плечи: «Слышал-слышал, молодец, теперь надо с тобой познакомиться… Хороший командир».

Было около семи вечера. В кабинете Крючкова находились генерал-майор Владимир Иванович Жижин, начальник секретариата комитета, и полковник Алексей Георгиевич Егоров, помощник первого заместителя председателя КГБ Виктора Федоровича Грушко.

Грушко трудился когда-то в резидентуре в Норвегии. Из нее вышли еще два генерала разведки: Геннадий Федорович Титов и Владимир Иванович Жижин. Оба поработали помощниками Крючкова. Когда Владимир Александрович стал председателем КГБ, Жижин возглавил его секретариат. Титова он сделал начальником 2-го главного управления (контрразведка). А Грушко назначил своим первым заместителем.

Грушко и его помощник Егоров были среди главных разработчиков плана введения в стране чрезвычайного положения. Грушко все августовские дни находился рядом с Крючковым, даже ночевал на Лубянке.

По словам Грачева, председатель КГБ говорил так:

– Внутриполитическая обстановка в стране нестабильна. Все это может привести к хаосу и негативным настроениям отдельных слоев населения. А в дальнейшем – даже к гражданской войне. Эту обстановку надо исправлять. Конечно, в первую очередь политическим путем – это смена руководства. Тем более что Михаил Сергеевич болен, тяжело болен, и возможно, что он через несколько дней подаст в отставку. Но в связи с тем, что его уход разные люди могут расценить по-разному, необходимо выработать план действий политического руководства страны в нестандартной обстановке.

С этой целью необходимо проработать проект плана и представить его на рассмотрение политического руководства страны. Грачев заметил:

– Я командующий воздушно-десантными войсками. Я в политике слабак, меня этому делу не учили. Я могу воевать, обучать солдат… По-моему, это не в мой адрес.

– Нет, в ваш адрес, – ответил Крючков. – В случае напряженной обстановки десантники в первую очередь нам потребуются, чтобы вместе с соответствующими органами государственной безопасности стабилизировать обстановку.

– Ну, если так, – кивнул Грачев, – доложу министру обороны.

– С министром обороны все согласовано.

– А что мне нужно делать?

– Есть хорошая дача. Там отдохнете и заодно поработаете вместе с нашими товарищами.

Грачев, Жижин и Егоров перешли в кабинет Грушко. Первый заместитель председателя КГБ уточнил, что им предстоит просчитать последствия введения в стране чрезвычайного положения, а также определить, какие силы для этого понадобятся.

Дисциплинированный Грачев все же позвонил Язову и доложил о поручении председателя КГБ. Министр обороны разрешил ему участвовать в этой работе.

На следующий день Грачев подъехал к посту ГАИ на Ленинградском шоссе. Там его ожидала черная «Волга». Два молодых человека предложили пересесть к ним. Генерала доставили в красивый особнячок в деревне Машкино Химкинского района Московской области. Это был объект 2-го главного управления (контрразведка) под названием «конспиративная дача № 65».

Там, как это принято у чекистов в работе с доверенными лицами, уже был накрыт стол. Начали с обеда. Один из офицеров КГБ объяснил:

– Павел Сергеевич, нам поручено разработать проект решения политического руководства на случай передачи политической власти от Горбачева другому лидеру нашего государства.

– А кто этот другой?

– Мы сами не знаем.

Они выложили на стол охапку бумаг.

– А это что такое? – спросил Грачев.

– Варианты перехода власти от одного правителя к другому в различных странах.

– Вы там что, тоже работали?

Все заулыбались.

– Павел Сергеевич, если мы будем привлекать войска для усиленной охраны объектов, вы можете расписать, что нужно усиливать в городе Москве?

– Вы ж знаете революцию семнадцатого года. Здания правительства, мэрии, банки, вокзалы, телефонные станции, телевизионные помещения… Можно набросать, конечно.

– И состав сил и средств, конечно.

– Тульская воздушно-десантная дивизия готова удерживать любой объект.

Втроем они подготовили обширную записку с указанием, какие потребуются силы. Грачев и предложил вызвать на случай волнений в Москве Тульскую воздушно-десантную дивизию.

Повезли доклад Крючкову, Грачев отдал сокращенную копию Язову. В записке отмечалось, что нет законных оснований для введения чрезвычайного положения и население может реагировать негативно. Но Крючков сказал, что после подписания Союзного договора вводить чрезвычайное положение будет еще сложнее.

14 августа Крючков собрал свою команду. На сей раз он рассуждал весьма откровенно. Объяснил, что Горбачев не в состоянии адекватно оценивать обстановку, у президента психическое расстройство. Так что, вероятно, придется все-таки вводить чрезвычайное положение.

Председатель комитета госбезопасности поручил своим подчиненным вместе с Грачевым подготовить проекты первоочередных документов на случай введения чрезвычайного положения. Крючков продиктовал несколько формулировок, которые помощники старательно записали.

На следующий день Грачев, Егоров и Жижин встретились в том же загородном особняке и подготовили проекты материалов, которые вечером переслали Грушко и генерал-полковнику Владиславу Алексеевичу Ачалову.

Ачалов сделал в Советской армии изрядную карьеру. Он командовал 8-й гвардейской общевойсковой армией, располагавшейся на территории Восточной Германии. Ему противостоял расквартированный в Западной Германии 5-й корпус американской армии. Командовал им генерал Колин Пауэлл, будущий председатель комитета начальников штабов и будущий государственный секретарь Соединенных Штатов.

Жизнь у них была разная.

Генерал Колин Пауэлл внушал своим подчиненным: служба в армии должна приносить радость. Получайте удовольствие оттого, что вы офицеры. Уделяйте внимание своим семьям.

– Я не собираюсь работать по выходным без крайней необходимости, и вам не советую. Каждый, кто намерен поднимать войска по субботам и воскресеньям, должен иметь на то веские основания.

Генерала Ачалова одолевали иные заботы: «Мы вынуждены были открывать цеха по производству тротуарной плитки, доставать цемент, кирпич, что-то зарабатывать… Выпускались разного рода методические пособия вроде того, как солить капусту, огурцы, помидоры и закладывать их на хранение… Каждому солдату на учении нужно было дать печеную картошку, луковицу, кусок сала… Бывало, докладываешь главкому, а он спрашивает:

– А сколько вы, товарищ командующий, за субботу и воскресенье собрали щавеля?

Я говорю:

– А зачем мне щавель?

– Для солдат сейчас очень важны витамины». Владислав Ачалов быстро получил повышение.

– Отпускать вас мы не хотим, – сказал ему главком Западного направления.

«Я поблагодарил, – вспоминал генерал Ачалов, – и в шутку сказал, что с войсками Западного направления готов идти хоть до Ла-Манша. Он посмеялся, хотя в шутке была доля правды: наши действия в возможной войне планировались таким образом, что войска группы, войска фронтов должны были пройти всю Европу».

В 1989 году он принял под командование воздушно-десантные войска. Но отличился не на поле боя. 8 сентября 1990 года командующий ВДВ генерал Ачалов приказал командирам пяти своих дивизий выдвинуться в Москву «в состоянии повышенной боевой готовности по южному варианту». В ночь на 10 сентября в сторону Москвы двинулась Рязанская воздушно-десантная дивизия, затем начала выдвигаться Псковская дивизия…

11 сентября Борис Ельцин, уже избранный президентом России, предупредил москвичей, что к столице с непонятными целями приближаются десантные части:

– Нам пытаются доказать, что это мирное мероприятие, связанное с подготовкой к параду. Однако есть сильное сомнение в этом.

Генерал-полковник Ачалов оповестил, что одни части будут готовиться к параду, другие – займутся уборкой подмосковной картошки. Это вызвало волну насмешек, хотя понимающим людям было не до смеха. Позднее все документы, связанные с передвижением десантников к Москве, были уничтожены. Приказ десантникам мог отдать только президент Горбачев. Возможно, Михаил Сергеевич в очередной раз поддался давлению сторонников силового решения всех проблем, но, увидев реакцию общества, дал отбой.

В Москве рассказывали, что юристы уже разрабатывают правовой режим чрезвычайного положения. Противники Горбачева хотели не только его убрать, но и вернуть страну к ситуации, сложившейся до апреля 1985 года.

В декабре 1990 года Ачалов стал заместителем министра обороны. В августе 1991 года вместе с руководителями госбезопасности дорабатывал документы, которые вскоре подпишут члены ГКЧП, – «Постановление № 1», «Заявление Советского руководства», «Обращение к советскому народу».

Подслушивать и подсматривать

16 августа утром Грушко передал все документы Крючкову. В тот же день секретарь ЦК Олег Бакланов приехал к Крючкову на Лубянку. Тогда, надо понимать, и было принято окончательное решение действовать. Из членов ГКЧП они двое оказались самыми деятельными.

Во второй половине дня Крючков сказал своему первому заместителю Гению Агееву, что создается Комитет по чрезвычайному положению. Союзный договор 20 августа подписан не будет. Горбачева попросят передать власть ГКЧП. Если откажется, возникнет необходимость изолировать президента.

Крючков поручил Агееву подобрать связистов, которые этим займутся, – им утром 18 августа лететь в Крым. Агеев отозвал из отпуска начальника управления правительственной связи КГБ генерал-лейтенанта Анатолия Григорьевича Беду. 17 августа тот сформировал группу из пяти сотрудников во главе со своим первым заместителем генерал-майором Александром Сергеевичем Глущенко.

Крючков пригласил к себе и начальника службы охраны Плеханова, который должен был обеспечить доступ в крымскую резиденцию Горбачева, а при необходимости ее изолировать. Плеханов, в свою очередь, вызвал начальника специального эксплуатационно-технического управления при хозяйственном управлении КГБ генерал-майора Вячеслава Владимировича Генералова и поручил ему все организовать на месте.

Кроме того, из отпуска отозвали начальника 12-го отдела КГБ Калгина. Крючков пояснил: накануне подписания Союзного договора готовится крупная провокация. Приказал Калгину и Беде организовать прослушивание разговоров, которые ведут по телефонам правительственной связи руководители России: президент РСФСР Борис Николаевич Ельцин, глава российского правительства Иван Степанович Силаев, вице-президент Александр Владимирович Руцкой, первый заместитель председателя Верховного Совета Руслан Имранович Хасбулатов, государственный секретарь Геннадий Эдуардович Бурбулис.

Задача: не только знать, что именно они обсуждают, но и главное – где в каждый данный момент находятся. На тот случай, если будет принято решение их изолировать. Свой приказ о прослушивании телефонов российских руководителей Крючков после провала путча отрицать не стал.

Кроме того, весьма подозрительный – по характеру и профессии – Крючков распорядился организовать слуховой контроль телефонов своих соратников: председателя Верховного Совета СССР Анатолия Ивановича Лукьянова и вице-президента СССР Геннадия Ивановича Янаева. Верно, хотел знать, не попытаются ли они вести двойную игру. Прослушивание разговоров шло с 16 по 21 августа. Этим занимались третий отдел управления правительственной связи и контролеры шестого отделения 12-го отдела КГБ.

Самую интересную информацию они представляли в письменном виде Крючкову, в его отсутствие – Гению Агееву.

Когда Ельцин вернулся в Москву вечером 18 августа, начали прослушивать все его аппараты – в Белом доме и на даче в Архангельском. 21 августа, когда путч провалился, Крючков распорядился прекратить прослушивание, а все материалы, включая магнитофонные записи, уничтожить.

16 августа после разговора с Крючковым маршал Язов распорядился выделить военные вертолеты для скорейшей доставки председателя Верховного Совета СССР Лукьянова, находившегося в отпуске, в Москву.

Будущие члены ГКЧП постоянно беседовали с Лукьяновым, от позиции которого многое зависело. Все контакты зафиксированы, потому что беседы велись через оператора спецкоммутатора – это система телефонной связи, пользовались которой всего несколько десятков высших руководителей государства. Спецкоммутатор очень удобен: достаточно назвать оператору имя человека, с которым хочешь поговорить, и его отыщут, где бы он ни находился – дома, на даче, в машине или даже в самолете – по закрытой космической связи. О каждом разговоре операторы делают пометку в журнале с точным указанием времени разговора и его продолжительности.

8 августа Крючков разговаривал с Лукьяновым двадцать с лишним минут. Через день вновь позвонил Лукьянову. С председателем Верховного Совета связался и премьер-министр Павлов. 12 августа Лукьянову звонил еще один будущий член ГКЧП – секретарь ЦК Шенин. Он же попросил соединить его с Анатолием Ивановичем 16 августа.

Для Лукьянова военные летчики подготовили два вертолета, оборудованные салонами для перевозки пассажиров литера «А». Но когда они прилетели на Валдай и сели на аэродроме Хотилово, выяснилось, что заторопившийся в столицу Лукьянов улетел вертолетом спецподразделения гражданской авиации. При этом Анатолий Иванович тщательно скрывал свое намерение неожиданно вернуться в Москву от самых близких сотрудников.

Тогдашний председатель Совета Союза Иван Дмитриевич Лаптев вспоминал, как 17 августа Лукьянов позвонил ему с Валдая:

– К подписанию Союзного договора все готово?

– Да, я только что заходил в Большой Кремлевский дворец, по-моему, все очень здорово.

– А сценарий Михаилу Сергеевичу послали?

– Еще вчера вечером.

– Ну, тогда, значит, так, – предупредил его Лукьянов, – я прилечу вертолетом в понедельник вечером, Михаил Сергеевич – утром во вторник. В двенадцать часов подпишем договор, и мы с Горбачевым будем доотдыхать. Ты тоже можешь собираться в отпуск.

Лукьянов говорил все это Лаптеву, зная, что никакого подписания не будет. На языке спецслужб это называется «операцией прикрытия».

Впрочем, после провала путча Лукьянов в интервью скажет, что он заявил путчистам:

– Ваша затея – это безответственная авантюра.

17 августа Крючков приказал генерал-лейтенанту Евгению Михайловичу Расщепову, начальнику 7-го управления КГБ (наружное наблюдение, обыски, аресты), совместно с Министерством обороны спланировать операцию по задержанию и изоляции президента Российской Федерации Бориса Ельцина.

Августовский путч

Фактически путч начался 17 августа 1991 года, в субботу.

У Крючкова на все том же объекте «АБЦ» собрались министр обороны Язов, глава кабинета министров Павлов, секретарь ЦК Шенин, заместитель председателя Совета обороны Бакланов, руководитель президентского аппарата Болдин, заместитель председателя КГБ Грушко, замминистра обороны Ачалов и еще один заместитель министра обороны – главнокомандующий Сухопутными войсками генерал армии Валентин Иванович Варенников.

Валентин Павлов в этот субботний день проводил заседание президиума правительства. Вернувшись в свой кабинет, распорядился вызвать машину, чтобы ехать на дачу. Позвонил Крючков. Это было около четырех дня. Председатель КГБ настойчиво попросил главу правительства заглянуть к нему, чтобы обсудить некоторые важные вопросы.

На объекте «АБЦ» собравшиеся расположились в беседке.

Премьер-министр Павлов начал разговор, сказав, что положение с уборкой урожая тяжелое, нет топлива, стране угрожают голод и холод. Пора принимать самые жесткие меры. Причем это надо сделать до подписания Союзного договора. Если документ подпишут, будет уже поздно.

Крючков вытащил из папки документы, подготовленные его подчиненными Жижиным и Егоровым. Ознакомил с ними будущих членов ГКЧП. Все говорили сбивчиво, перебивали друг друга, хотя на самом деле основные шаги обсудили заранее. Генерал Варенников скажет потом на допросе:

– ГКЧП был создан до моего участия в беседе 17 августа.

Сговорились лететь в Форос, чтобы заставить Горбачева ввести чрезвычайное положение. А если откажется, пусть подает в отставку. И передает свои полномочия другим. В крайнем случае – объявить больным и изолировать в Форосе. Его обязанности примет на себя по конституции вице-президент Янаев. Для руководства страной сформировать Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР.

Крючков многозначительно сказал, что относительно охраны Михаила Сергеевича беспокоиться не надо. Генерал Плеханов обо всем позаботится, связь у Горбачева отключит и вообще примет меры. Какие именно меры – никто не поинтересовался.

На следующее утро Язов провел совещание в министерстве со своими заместителями и начальниками главных управлений. Приказал командующему Московским военным округом генерал-полковнику Николаю Васильевичу Калинину готовиться ввести в Москву 2-ю мотострелковую и 4-ю танковую дивизии; Грачеву – привести в повышенную боевую готовность 106-ю (Тульскую) воздушно-десантную дивизию.

Указом Янаева генерал Калинин был назначен комендантом Москвы. По просьбе КГБ подписал впрок чистые бланки ордеров на арест. Он дважды выступит в программе «Время», и его мрачное лицо станет символом нового порядка Крючков поручил своему заместителю генерал-майору Валерию Федоровичу Лебедеву установить наружное наблюдение за группой депутатов. Зампредом КГБ Лебедев стал сравнительно недавно – в январе 1991 года. Много лет служил в 5-м управлении (борьба с идеологическим диверсиями). Крючков сделал его своим консультантом, а в сентябре 1989 года поручил руководить только что созданной Службой оперативного анализа информации КГБ СССР.

После введения чрезвычайного положения российских депутатов предполагалось подвергнуть административному аресту и изолировать на территории воинской части, расположенной в районе деревни Медвежьи Озера.

Первый заместитель председателя КГБ Грушко позвонил начальнику разведки генерал-лейтенанту Шебаршину. От имени Крючкова приказал привести в боевую готовность две группы сотрудников отдельного учебного центра – по пятьдесят человек каждая.

– Какое задание? – поинтересовался Шебаршин.

– Не знаю, – коротко ответил Грушко. – Владимир Александрович звонил из машины. Велел передать приказ.

Еще недавно Шебаршин и Грушко были на равном положении. Но теперь Грушко стал не только первым зампредом, но и пользовался особыми правами внутри комитета как близкий к Крючкову человек. Он дал указание начальнику политической разведки, не считая нужным ничего объяснять, хотя прекрасно знал, зачем понадобится спецназ. Шебаршину, которого ни во что не посвятили, пришлось проглотить пилюлю. Впрочем, после провала путча это его спасет…

В июне 1991 года Шебаршин предложил выделить разведку из состава КГБ. На очередном заседании коллегии Крючков предложил высказаться. Шебаршина не поддержали. Начальник московского управления Прилуков был категорически против:

– Борьба с противником гораздо эффективнее, когда все чекистские силы собраны в один кулак, когда работа идет в одном сплоченном коллективе единомышленников.

Отдельный учебный центр создали после штурма в Кабуле дворца президента Афганистана Хафизулы Амина, когда выяснилось, что у комитета госбезопасности нет своего спецназа. 19 августа 1981 года политбюро приняло решение создать внутри КГБ отряд специального назначения для проведения операций за пределами Советского Союза «в особый период». Отряд базировался в Балашихе, где еще со времен НКВД находился учебно-тренировочный комплекс диверсионных групп.

Шебаршину позвонил другой заместитель председателя КГБ Гений Агеев, курировавший военную и транспортную контрразведку:

– Группы готовы? Направьте их в помещение Центрального клуба. И нужны еще сто человек, туда же.

– Экипировка, вооружение? – уточнил Шебаршин.

– Путь берут все, что есть.

В половине десятого утра в кабинете председателя КГБ собрали руководителей комитета, и Крючков произнес краткую речь, закончив ее словами:

– Работайте!

18 августа около часа дня в Крым вылетели Бакланов, Болдин, Шенин, Варенников; их сопровождали Плеханов, Генералов, сотрудники управления правительственной связи (чтобы отключить Горбачеву все телефоны) и группа офицеров 18-го отделения службы охраны КГБ, вооруженные автоматами. В центре правительственной связи в Ялте вместо дежурной телефонистки появился офицер КГБ СССР. У него было указание соединять только самого Генералова. Коммутаторы переключили на ручной режим.

Плеханову и Генералову Крючков временно подчинил Симферопольский пограничный отряд и Балаклавскую бригаду сторожевых кораблей.

А что тем временем происходило в Москве?

Глава правительства Павлов находился у себя на даче. Уезжал сын, по сему поводу был устроен семейный обед. Позвонил Крючков: надо бы собраться – и лучше бы в кремлевском кабинете Павлова. Осторожный Валентин Сергеевич перезвонил Лукьянову и Янаеву: они-то приедут? Оба подтвердили, что будут.

Геннадий Янаев десять лет спустя рассказывал журналистам:

– Где-то в пять вечера 18 августа я поехал к одному из своих приятелей на дачу. Машина, оборудованная всеми видами связи, стояла около дачи. Вдруг мне докладывают, что в машину звонит председатель КГБ. Крючков мне говорит: «Мы тут собрались в кабинете у Павлова. Надо, чтобы вы подъехали».

К восьми вечера Янаев появился у Павлова. Там уже находились Крючков, Язов, Ачалов и новое лицо – министр внутренних дел Борис Карлович Пуго. Министр не знал о готовящемся заговоре, потому что находился в отпуске. С женой, невесткой и внучкой отдыхал в крымском санатории «Южный», совсем рядом с Форосом.

В «Южном» находился и тогдашний секретарь ЦК КПСС (и будущий президент Молдавии) Петр Кирилович Лучинский:

«Компания подобралась замечательная: член Совета безопасности Евгений Примаков с внуком, министр внутренних дел Пуго с женой, невесткой и внучкой… Утром 19 августа жена включила радио, и мы не поверили своим ушам: государственный комитет по чрезвычайному положению берет на себя всю полноту власти!..

Среди членов ГКЧП назвали Бориса Пуго. Но ведь еще вчера утром мы всей своей пляжной компанией провожали его с семейством в Москву. Пригубили по рюмке, пожелали удачной дороги. На прощание невестка Пуго и Рафик Нишанов, председатель Совета Национальностей, нас всех сфотографировали. Моему сыну Кириллу тоже потребовалось срочно в Москву, и я попросил Бориса Карловича прихватить его, если можно, с собой. Он с радостью согласился. Самолет Ту-134, служебный спецрейс, мест на всех хватит.

В полете, как рассказывал позже Кирилл, перекусили. Министр пригласил к столу людей из охраны. Немного выпили, шутили… Валентина Ивановна, жена его, также чувствовала себя неплохо.

До сих пор не верю, что Пуго был заговорщиком. Две последние недели перед выступлением Янаева и компании мы были вместе. Борис Карлович, человек исключительной деликатности и добросердечия, был спокоен, приветлив, весел. Озабоченным я увидел его лишь в тот момент, когда немного занемогла жена. Но через несколько дней она поправилась, и лицо генерала вновь засияло мягкой улыбкой».

Борис Пуго не догулял отпуск и в одиннадцать утра 18 августа вылетел в Москву. Но не из-за путча. Он собирался навестить родственников в Риге, однако жена уговорила пригласить их в Москву. В половине второго Пуго был в столице, через полтора часа приехал на служебную дачу в поселке Усово. Тут его и застиг роковой звонок.

Невестка предложила взять трубку и сказать, что Бориса Карловича нет. Пуго улыбнулся и, к своему несчастью, отказался от предложения, которое, возможно, спасло бы жизнь ему и жене. Звонил Крючков. Поговорив с ним, Пуго слукавил, объяснив семье:

– Крючков говорит, что началась гражданская война в Нагорном Карабахе. Я должен ехать.

Пуго отправился к Язову в Министерство обороны, куда приехал и Крючков. Они ввели Бориса Карловича в курс дела. Тот сразу сказал:

– Я с вами.

Маршал Язов потом рассказывал следователям, что удивился готовности Пуго присоединиться к ГКЧП:

– Я вам честно говорю, что за осторожность, за нерешительность, за уход от ответственности я его не уважал, была к нему антипатия. Мне показалось странным, что Пуго приехал и не возражает.

Уже после самоубийства Бориса Карловича его сын Вадим говорил следователям:

– Я помню разговор, который состоялся задолго до августовских событий. Отец мне тогда говорил, что ни при каких обстоятельствах не станет путчистом, употребив именно это слово. Он сказал, что это было бы предательство в первую очередь по отношению к президенту…

Борис Карлович входил в узкий круг тех, кому Горбачев полностью доверял. Михаил Сергеевич включил его в Совет безопасности – этот орган фактически заменил уже безвластное политбюро. Пуго, как Крючков и Язов, имел право позвонить президенту в любое время на дачу, что другим Горбачев категорически запрещал – не любил, когда беспокоили в нерабочее время.

Тем не менее Пуго присоединился к заговорщикам. Они хотели того же, что и он: сохранить систему, которая привела их к власти. Обычная осторожность изменила Борису Карловичу. Он, вероятно, решил, что сила на их стороне: кто же способен противостоять армии и КГБ? Министр внутренних дел отправил своего первого заместителя генерал-полковника Ивана Федоровича Шилова в КГБ, где Грушко ставил силовым ведомствам задачи в условиях чрезвычайного положения.

А к собравшимся в Кремле присоединился Янаев. И тут Крючкову прямо из самолета позвонили те, кто летал на Форос к Горбачеву. Доложили, что договориться с президентом не удалось. Но остановиться они уже не могли! Раз Горбачев отказался действовать вместе с ними, решили объявить его больным и распорядились подготовить медицинское заключение.

Янаев поинтересовался:

– Что же все-таки с Михаилом Сергеевичем?

Собравшаяся в Кремле компания не воспринимала вице-президента всерьез, поэтому ответили ему резковато:

– А тебе-то что? Мы же не врачи. Болен. Да и какая теперь разница? Страну нужно спасать.

Болдин внятно объяснил:

– Нам с вами теперь назад дороги нет.

Янаев подписал указ о том, что вступил в должность президента.

Вице-президент Геннадий Иванович Янаев, премьер-министр Валентин Сергеевич Павлов и заместитель председателя Совета обороны Олег Дмитриевич Бакланов подписали «Заявление Советского руководства». Там говорилось, что Горбачев по состоянию здоровья не может исполнять свои обязанности и передает их Янаеву, в отдельных местностях СССР вводится чрезвычайное положение сроком на шесть месяцев и для управления страной создается Государственный комитет по чрезвычайному положению.

С Валдая прилетел Лукьянов. Он не стал задавать пустые вопросы о самочувствии Горбачева, который искренне считал его своим другом, поинтересовался:

– А у вас есть план действий?

Янаев не горел желанием играть первую скрипку. Предложил Анатолию Ивановичу:

– Может быть, тебе возглавить комитет? У тебя авторитета больше, а мне надо еще политическую мускулатуру нарастить.

Лукьянов благоразумно отказался. Но почему опытный Анатолий Иванович вообще ввязался в эту историю? Надо понимать, что, как и остальные, боялся: подписание Союзного договора и грядущие политические перемены лишат его должностей.

Совместными усилиями отредактировали и подписали «Обращение к советскому народу», «Обращение к главам государств и правительств и Генеральному секретарю ООН», а также постановление ГКЧП № 1. В лаборатории Центрального научно-исследовательского института КГБ умельцы заранее изготовили печати ГКЧП, в том числе с государственным гербом.

Крючков набросал список членов ГКЧП из десяти человек. Лукьянов попросил его фамилию вычеркнуть, объяснил, что иначе не сможет обеспечить принятие нужных решений в Верховном Совете СССР:

– Если хотите, чтобы я вам помог, я могу написать заявление о том, что новый Союзный договор неконституционен.

Заявление председателя Верховного Совета СССР было опубликовано вместе с документами ГКЧП в утренних газетах, хотя для маскировки Лукьянов поставил более раннюю дату – 16 августа. Дескать, материал написан заранее и с образованием ГКЧП никак не связан. После провала путча Лукьянов просил начальника своего секретариата это подтвердить. Тот врать не стал и рассказал следователям:

– Лукьянов пришел к себе в кабинет после совещания у Павлова и сел за стол, сказав, что должен сейчас написать один документ. Анатолий Иванович взял чистые листы бумаги и стал писать, надиктовывая себе вслух текст заявления по Союзному договору, которое на следующий день появилось вместе с документами ГКЧП. Закончил работу и позвонил Крючкову: «Документ готов».

Зачем Анатолию Ивановичу все это понадобилось?

Он больше не связывал свое политическое будущее с Горбачевым. Скорее наоборот, видимо, полагал, что уход Михаила Сергеевича откроет перед ним некоторые перспективы. 25 июля 1991 года Лукьянов выступал на пленуме ЦК.

«В кулуарах после его выступления, – вспоминал секретарь парткома аппарата ЦК Виктор Васильевич Рябов, – можно было услышать: „Вот это выступление государственного мужа. Вот кому надо быть генеральным“.»

До путча оставалось меньше месяца…

В девять вечера всем предложили чай и кофе. В двенадцать ночи перешли на виски. Павлов по телефону связался с Василием Александровичем Стародубцевым, известным в стране человеком, председателем Крестьянского союза, и вызвал его в Москву.

Крючков позвонил министру иностранных дел Александру Александровичу Бессмертных, который отдыхал в Белоруссии, и без объяснений попросил срочно прибыть в Москву. Министра доставили в столицу на самолете командующего Белорусским военным округом. Бессмертных, карьерный дипломат, не имевший отношения к интригам большой политики, появился в Кремле в джинсах и куртке, недоуменно осматривал присутствующих. Крючков вышел с министром в другую комнату, наскоро ввел в курс дела и предложил подписать документы.

Бессмертных, как и Лукьянов, попросил исключить его из списка членов ГКЧП:

– Да вы что? Со мной ведь никто из иностранных политиков разговаривать не будет.

Синим карандашом вычеркнул свою фамилию, хотя и опасался, что его несогласие повлечет за собой печальные последствия. Очень тревожился о судьбе своего маленького сына. Но министра отпустили домой.

Около трех ночи встреча закончилась. Крючков и Грушко вернулись в здание на Лубянке. Грушко ночевал у себя в кабинете.

Пуго вернулся домой под утро очень довольный:

– Ну все, свалили, убрали мы этого…

Объяснил сыну:

– Горбачев не может управлять страной, мы ввели чрезвычайное положение.

И добавил:

– Я им говорю, что Ельцина надо брать! Мы не стремимся к власти, у нас ее достаточно, но мы прекрасно понимаем, что Горбачев ведет страну к голоду, хаосу, разрухе…

В половине пятого утра главнокомандующего военно-воздушными силами страны маршала Евгения Ивановича Шапошникова разбудил телефонный звонок. Дежурный генерал Центрального командного пункта ВВС доложил:

– Товарищ главнокомандующий, в шесть часов вам необходимо быть в зале коллегии Министерства обороны. Собирает министр.

– По какому поводу сбор? – поинтересовался Шапошников.

– Не сообщили, товарищ главнокомандующий.

– А что по обстановке в мире, в стране?

– Все спокойно, никаких особых событий не произошло.

Ровно в шесть утра в зале коллегии появился министр обороны:

– Президент СССР находится в тяжелом состоянии. Управлять страной не может. Обязанности президента временно принял на себя вице-президент Янаев. Завтра, 20 августа, должен быть подписан новый Союзный договор. Но без Горбачева он подписан быть не может. Неподписание договора может вызвать негативные последствия в стране. Поэтому вводится чрезвычайное положение…

Маршал Язов приказал своему заместителю Ачалову силами спецназа воздушно-десантных войск блокировать телецентр «Останкино». После провала путча на допросе Ачалов показал, что он был против введения войск и говорил об этом Язову:

– Армию нельзя втягивать в авантюру. Бог нас не простит, мир осудит, народ проклянет.

Председателя Гостелерадио СССР Леонида Петровича Кравченко разбудили в четыре утра 19 августа и вызвали в ЦК КПСС. Он жил на даче в Жуковке – чекисты прислали за ним две машины. В ЦК ему объяснили, что Горбачев болен и его обязанности исполняет Янаев. Секретарь ЦК Олег Шенин вручил ему пакет документов, которые следовало передать по телевидению в шесть утра.

«Останкино» было окружено боевыми машинами. У входа стояли военные. Никого не выпускали и никого не впускали. Кравченко самого долго не хотели пропускать. Когда он поднялся наверх, отдал наконец текст дикторам и распорядился поставить классическую музыку.

Около семи утра по приказу министра обороны 2-я стрелковая (Таманская) и 4-я танковая (Кантемировская) дивизии начали движение к Москве. За два часа до этого министр внутренних дел Пуго приказал своему первому заместителю генерал-полковнику Ивану Шилову армейские колонны, входящие в Москву, обеспечить машинами ГАИ. С помощью автоинспекции к десяти утра войска заняли ключевые позиции в городе. В общей сложности в Москву ввели несколько сотен танков и бронемашин.

Еще три парашютно-десантных полка – 15-й (из Тулы), 137-й (из Рязани), 331-й (из Костромы) – двигались в сторону Москвы. Ачалов приказал также перебросить из Одесской области 217-й и 229-й парашютно-десантные полки – они сосредоточились в районах аэропортов Кубинка и Чкаловский.

В 9 часов 28 минут Язов подписал приказ о приведении вооруженных сил в повышенную боевую готовность.

19 августа люди проснулись в стране, где произошел переворот. Валентин Павлов, который все дни путча подстегивал себя изрядными порциями спиртного, открыл заседание кабинета министров ернически:

– Ну что, мужики, будем сажать или будем расстреливать?

Его предшественник на этом посту Николай Иванович Рыжков когда-то не советовал Горбачеву ставить Павлова председателем Совета министров:

– Я с Валентином работал в Госплане, он был начальником отдела. Он держится, держится, а как поддаст потом – так на несколько дней. Для главы правительства увлекаться этим делом, знаете…

В девять утра Борис Карлович Пуго собрал руководящий состав Министерства внутренних дел и зачитал документы ГКЧП. После бессонной ночи он был возбужден, говорил, что Горбачев единолично правил страной, ни разу с ним не посоветовался. А в стране творится черт знает что, требуются срочные действия. Пуго отозвал из отпуска своего первого заместителя Бориса Громова. Приказал создать оперативный штаб. Дважды в день штаб должен был информировать ГКЧП о ситуации в стране.

А что же произошло в Крыму? Что делал Горбачев?

18 августа на военном аэродроме Бельбек прилетевшую из Москвы депутацию – по приказу министра обороны Язова – встретил командующий Черноморским флотом адмирал Михаил Николаевич Хронопуло. На автомашинах двинулись в Форос.

Увидев своего непосредственного начальника генерала Плеханова, охрана президентской дачи беспрепятственно пропустила нежданных гостей. Плеханов сразу переподчинил охрану президентской дачи Генералову. Тот приказал отключить все виды связи, перекрыть доступ на президентскую дачу, заблокировать подъезд к резиденции и вертолетную площадку. Из своих людей установил дополнительные посты.

Плеханов и Генералов зашли в комнату начальника личной охраны президента генерала Медведева в гостевом доме. Тот был поражен: накануне он разговаривал с Плехановым, и тот сказал, что прилетит 19 августа, а появился днем раньше.

Плеханов приказал Медведеву:

– Доложи, что к Михаилу Сергеевичу приехала группа товарищей. Просят принять.

Горбачев сидел в теплом халате – его прихватил радикулит – и читал газету.

– А зачем они прибыли? – удивился президент.

– Не знаю, – искренне ответил Медведев.

Михаил Сергеевич задумался. Он сразу понял то, что не мог сообразить его главный охранник: эти люди приехали к нему с ультиматумом, и вообще возможно повторение хрущевской истории – Никиту Сергеевича тоже сняли, когда он отдыхал на юге.

Члены ГКЧП надеялись заставить Горбачева примкнуть к ним и согласиться на введение в стране чрезвычайного положения. Они предложили ему подписать соответствующий указ. Сообщили, что намерены арестовать Ельцина, как только он вернется в Москву.

Горбачев не согласился ввести чрезвычайное положение, интуитивно понимая, чем это кончится. В случае успеха это перечеркнуло бы все сделанное им с 1985 года. А в случае неуспеха… Мы уже знаем, чем закончился путч.

Но Горбачев – и в этом его вина – не выполнил своего президентского долга: не подавил путч в самом зародыше. Он пытался переубедить заговорщиков. Он их уговаривал, а должен был назвать преступниками и приказать начальнику своей охраны задержать незваных гостей. И немедленно вылететь в Москву.

Но, во-первых, сказалась свойственная Горбачеву нерешительность. Как замечает его бывший пресс-секретарь Андрей Серафимович Грачев, «при личном общении он мог пасовать и даже теряться перед проявлениями бесцеремонности и откровенной грубости».

Во-вторых, Михаил Сергеевич, надо полагать, чисто по-человечески испугался за свою жизнь и жизнь своей семьи. Наверное, не верил, что его охрана, состоявшая из офицеров КГБ, выполнит приказ арестовать собственных начальников. Да и какой в этом смысл, если главные заговорщики остались в Москве?

– Мне, – говорил впоследствии Горбачев, – журналисты часто задают вопрос: а почему вы не полезли через забор, ограду? Заговорщики этого и добивались. Чтобы можно было открыть стрельбу и пристрелить меня. Но дело не только в этом. Неужели я, президент СССР, мог полезть через забор? Чтобы повиснуть штанами на ограде?… Я их слова отверг, обругал их матом и сказал, что они сами себя погубят. Но на прощание все же пожал им руки и дал указание – немедленно созвать съезд.

Рукопожатие с заговорщиками непростительно. Оно погубило политическую судьбу президента СССР. Путчисты все равно его ненавидели, а сторонники демократических преобразований подозревали Михаила Сергеевича в двойной игре.

Горбачева изолировали. Отключили телефоны. Увезли в Москву начальника его личной охраны генерал-майора Медведева. Плеханов сказал ему:

– Михаил Сергеевич продолжит отдых. Генералов остается начальником охраны на объекте. А тебе – три минуты на сборы, полетишь с нами в Москву.

Теперь уже Медведеву все стало ясно, но он молча подчинился приказу.

Судьба личного охранника похожа на судьбу спортсмена, мечтающего об олимпийской медали. Он, выжимая майку, мокрую от пота, тренируется годами, чтобы в решающую минуту показать, на что он способен. Такая минута настала для генерала 18 августа 1991 года, когда члены ГКЧП явились на крымскую дачу Горбачева. Но генерал Медведев упустил свою олимпийскую медаль.

Всю жизнь его готовили к одному: в нужную минуту умереть за президента. Впрочем, умирать и не требовалось. Надо было остаться вместе со своим президентом, которому, вероятно, впервые грозила настоящая опасность. Но генерал Медведев, охотно повинуясь приказу своего начальника по 9-му управлению КГБ генералу Юрию Плеханову, собрал вещички и исчез с президентской дачи. Все его подчиненные из охраны Горбачева – тридцать два человека – предпочли остаться и сохранили свою офицерскую честь…

Когда гости из Москвы вышли от Горбачева, Плеханов поинтересовался у Болдина:

– Ну, что там?

– Ничего не подписал, – разочарованно ответил Болдин.

Генерал армии Иван Моисеевич Третьяк, заместитель министра обороны и главнокомандующий войсками противовоздушной обороны страны, запретил принимать и выпускать с крымского аэродрома Бильбек любые самолеты – президента Горбачева приказано было отрезать от внешнего мира.

Помощник президента СССР Анатолий Черняев, находившийся в Форосе, пишет, что продуманного заговора как такового не существовало, было намерение втянуть Горбачева в это дело. Как только Михаил Сергеевич «дал отлуп», все посыпалось. ГКЧП по природе своей, по своему составу изначально не способен был «сыграть в Пиночета»! Когда Горбачев отказался подписывать привезенные ему документы, все планы заговорщиков рухнули. Они не были готовы действовать самостоятельно и вернулись в Москву в растерянности.

Впоследствии участники ГКЧП утверждали, что Горбачев захотел въехать в рай на чужом горбу. Сам объявить чрезвычайное положение не решился, а им сказал: черт с вами, действуйте!..

Да если бы Михаил Сергеевич когда-нибудь в жизни говорил: «Вы действуйте, а я посижу в сторонке», он бы никогда не стал генеральным секретарем и президентом страны!

Тогда путчисты этих фраз не произносили. Потом придумали.

А 19 августа 1991 года в Москве в начале одиннадцатого утра секретари ЦК КПСС собрались в зале заседаний на Старой площади. Оставшийся за старшего Олег Шенин сообщил: Горбачев «недееспособен», поэтому ГКЧП во главе с вице-президентом Янаевым берет власть в свои руки.

«Вовлеченность Шенина в дела ГКЧП, – вспоминал секретарь ЦК Александр Сергеевич Дзасохов, – повергла меня и других секретарей ЦК в шок. Чего больше было в его действиях – осознанного выбора или амбициозности, я не знаю».

Дзасохов поехал в «Барвиху» к Ивашко. Они вышли на балкон, чтобы поговорить откровенно. Заместитель генерального секретаря, осведомленный относительно поездки в Форос, рассказал, что Горбачев отказался вести с членами ГКЧП переговоры о передаче им своих полномочий.

Во время путча на Старой площади царила боязливая тишина. Приехал с дачи секретарь ЦК КПСС по международным делам Валентин Михайлович Фалин.

В аппарате было известно, что Фалин недоволен линией Горбачева в немецких делах. В какой-то момент, вербуя сторонников, Крючков заговорил с ним о «неадекватном поведении» президента, которое «всех беспокоит». Ни о чем не подозревавший Валентин Михайлович предложил откровенно поговорить с Горбачевым. Больше председатель КГБ ему не звонил.

Заместитель заведующего международным отделом (и будущий пресс-секретарь президента) Андрей Грачев зашел к Фалину:

– Ведь это же авантюра! И что будет с Горбачевым?

Фалин нехотя ответил:

– Он сам виноват. Мы его предупреждали, что он спровоцирует военных. Да и партию он уже ни во что не ставил. А авантюра или нет, в ближайшие дни увидим.

В те дни многие люди открылись с неожиданной стороны.

Утром 19 августа председатель Совета Союза Иван Лаптев соединился с Лукьяновым:

– Что с Горбачевым? Что вы задумали?

– А я тут ни при чем. Лежит, говорят, ни на что не реагирует. Вчера к нему летали…

– Пусть не вешают тебе лапшу на уши! – закричал Лаптев. – Я только что разговаривал с Вольским, Бакатиным, Ревенко – все они еще вчера общались с президентом. Никакой болезни у него нет, чуть спина побаливает, и только. Давай срочно собирать сессию Верховного Совета.

– Ну не знаю, не знаю, – нехотя ответил Лукьянов. – Про Горбачева я, конечно, выясню и, если что не так, все сделаю, ты же понимаешь. А сессию мы можем созвать по регламенту только через семь дней, двадцать шестого.

Других, менее осведомленных депутатов Верховного Совета Анатолий Иванович Лукьянов убеждал, что своими глазами читал медицинское заключение о бедственном состоянии здоровья Горбачева…

Внутри Белого дома

Пока в Кремле и на площади Дзержинского лихорадочно готовились к государственному перевороту, Борис Николаевич Ельцин находился в Казахстане. Накануне к Назарбаеву приезжали руководители среднеазиатских республик – президент Узбекистана Ислам Абдуганиевич Каримов, президент Таджикистана Кахар Махкамович Махкамов и президент Туркмении Сапармурат Атаевич Ниязов. Вместе с Назарбаевым они подтвердили свою готовность подписать 20 августа союзный договор и призвали другие республики присоединиться к ним.

Российского президента принимали в Алма-Ате с особым почетом. 18 августа после официальных мероприятий Ельцин и президент Казахстана Назарбаев сыграли партию в теннис, съездили на конезавод, полюбовались скачками и отправились на Медео.

Здесь уже были расставлены юрты, и московский гость оказался на пикнике. Пригласили артистов. Назарбаев играл на домбре, Ельцин продемонстрировал свой коронный номер – игру на деревянных ложках. Российский президент не упустил случая искупаться в ледяной воде горной речушки. Температура воды была не выше тринадцати градусов.

Ельцин собирался вылететь домой в четыре часа дня. Но пикник удался на славу, российский президент расслабился. Любезный Назарбаев предложил отложить отлет на пару часов. Потом говорили, вспоминал ельцинский помощник Лев Суханов, что, если бы самолет вылетел в четыре, его бы сбили. Документально эта версия не доказана. Хотя…

Еще когда Ельцин только стал главой Верховного Совета России, он должен был лететь в Якутию – рейсовым самолетом. Накануне получил телеграмму без подписи: «Если полетите сегодня в Якутск, самолет будет взорван в воздухе. Подумайте…» Во время заседания Высшего консультативного совета Ельцин показал телеграмму генералу Дмитрию Волкогонову.

– Может быть, действительно перенести поездку в Якутию? – предложил опытный Дмитрий Антонович. – С этим не шутят…

– Они меня испытывают, проверяют, – уверенно ответил Борис Николаевич. – Может, надеются, что я дрогну.

Не дрогнул. И полетел…

18 августа 1991 года самолет президента России приземлился в Москве в час ночи. Российские руководители, включая председателя КГБ РСФСР генерала Иваненко, встречали его в аэропорту.

Виктор Иваненко:

– Уже сложился ритуал – подойти, пожать руку, засвидетельствовать почтение.

Президент спросил главного российского чекиста:

– Как обстановка? Все ли спокойно?

Виктор Иваненко:

– Честно говоря, у меня не было информации, что назревает нечто тревожное. Разговоры шли, что готовятся уличные беспорядки – на осень. Что вынашивается план натравить на российское руководство шахтеров. Ну, все это были глухие какие-то, не очень достоверные сведения. Я с некоторыми помощниками Крючкова находился в близких отношениях. По-свойски просил: если будет назревать что-то чрезвычайное, дайте знать, что затевается. Никто не предупредил. Потом выяснилось, что мои друзья не были допущены к этому замыслу.

Конечно, то, что в российском КГБ проморгали путч, можно поставить нам в вину. Уже после всех событий, 22 августа, на заседании Верховного Совета РСФСР Руслан Имранович Хасбулатов потребовал меня к ответу: «А где у нас товарищ Иваненко?» Меня вызвали на трибуну – доложить, что я знал накануне. Упрекнули: «Как же ты прозевал путч?» Пришлось оправдываться. Но нам и не ставилась задача работать против Крючкова, «обкладывать» его агентурой. Да в моем распоряжении и было тогда всего лишь двадцать три сотрудника. На Лубянке я и мои сотрудники находились в изоляции, поэтому мы ничего не смогли узнать о готовящемся путче.

19 августа в седьмом часу утра председателю КГБ России позвонил его заместитель генерал Владимир Поделякин:

– Включи телевизор!

Иваненко включил. Передавали обращение Государственного комитета по чрезвычайному положению. Потом «Лебединое озеро»… Вызвал автомобиль из гаража КГБ. Машина пришла к половине восьмого.

– Первый порыв – ехать на Лубянку разбираться. А потом что-то меня тормознуло. Думаю: туда можно заехать – и не выехать, не выйти оттуда. Двинусь-ка я лучше, думаю, в Белый дом.

В восемь утра Иваненко вошел в Белый дом, где размещалось тогда российское руководство. В приемной Бурбулиса его помощник Александр Николаевич Кричевский на телефонах:

– Виктор Валентинович, что происходит?

Иваненко, не колеблясь:

– Авантюра. Авантюра на три дня. Просто решили люди показать силу. Напугать.

Позвонил Борис Николаевич Ельцин из Архангельского:

– Хорошо, что вы появились. Доложите, что происходит. Иваненко ответил искренне:

– Борис Николаевич, принимаю меры к получению информации, сам ничего не могу понять.

Ельцин положил трубку. За этим стояло скрытое раздражение: что же вы, ничего не знаете, ничего не понимаете!..

Иваненко по АТС-1 набрал номер Крючкова. Удивительно – телефоны не отключены. Путч, а все телефоны у российского руководства работают. Для чего? Прослушивать? Всех? Не хватит сил на это.

Крючков не сразу взял трубку. Но со второго раза ответил.

– Это Иваненко. Владимир Александрович, что происходит, почему танки на улицах?

– Надо наводить порядок в стране, – ответил председатель КГБ СССР.

– Владимир Александрович, ведь сейчас народ выйдет на улицы.

Крючков зло рассмеялся:

– За кого? За Горбачева?

– Владимир Александрович, это авантюра.

– История нас рассудит.

И положил трубку. Не стал дальше беседовать.

Иваненко начал обзванивать по широкому кругу всех своих знакомых по комитету. Выяснял, кто что знает. Начальник разведки Шебаршин признался:

– Я сам не понимаю, что происходит. Мне только велели группу быстрого реагирования привести в боевое положение, и все.

Некоторые знали планы ГКЧП. Скажем, начальник Московского управления Прилуков знал. Иваненко набрал и его номер. Московское управление – это же российский орган.

– Виталий Михайлович, что происходит?

Прилуков первым делом поинтересовался:

– А вы где находитесь?

– В Белом доме, у Ельцина.

– Понятно, потом поговорим.

Бросил трубку.

Постепенно из разговоров с работниками комитета картина начала проясняться. В город введены войска. Приведены в боевую готовность спецназ КГБ СССР, группы «Альфа» и «Вымпел». Но приказ действовать они не получили. Это была самая важная информация.

Народный депутат СССР и вице-мэр Москвы Сергей Борисович Станкевич вспоминал:

«Тихим ровным голосом Иваненко практически непрерывно вел телефонные переговоры. Когда вставала та или иная оперативная проблема, мы шли к Иваненко. Он быстро определял, на какие структуры или органы надо выйти для решения проблемы, находил там своих знакомых, и вскоре проблема решалась.

Наблюдать за такой работой профессионала, обычно скрытой от глаз посторонних, было необычайно интересно. Иваненко был удивительно эффективен. Благодаря ему мы точно знали, какие части введены в город, где они размещены и какие им поставлены задачи».

Сергей Вадимович Степашин как депутат жил в гостинице «Россия». Мастер спорта по легкой атлетике, он, желая восстановить спортивную форму, перестарался и порвал ахиллово сухожилие, ходил на костылях:

– В шесть утра по телевидению… Как раз жена приехала ко мне из Питера и кипятильником варила в банке сосиски. Тогда же с едой плохо было… Слышу заявление ГКЧП. Я вскочил – и упал, забыл, что у меня нога в гипсе. Говорю: Тамара, переворот! Она: какой переворот, о чем ты говоришь, ты же депутат… Я вспомнил, что ночью, в три часа звонили. Я взял трубку. На том конце провода молчат. Видимо, проверяли, на месте ли я. Как потом выяснилось, я был в списке тридцати двух политиков, которых должны были изолировать, если бы все пошло по плану Владимира Александровича Крючкова, который так мило меня принимал и угощал чаем.

Степашин вызвал машину. Приехала черная «Волга». Надел парадную форму, раньше никогда ее не носил, и отправился в Белый дом.

– Когда приедешь? – спросила жена.

Степашин мрачно ответил:

– Не знаю, приеду ли…

Приехал он через четыре дня, когда все закончилось. Четверо суток находился в Белом доме…

Ельцин тогда уже постоянно жил на даче. После избрания Бориса Николаевича председателем Верховного Совета аппарат озаботился созданием ему «нормальных условий для работы». Облюбовали дачный поселок Архангельское, принадлежавший республиканскому Совету министров.

Его главный телохранитель Александр Коржаков тоже устроился в Архангельском. Услышав по радио об отстранении Горбачева, сразу пошел к Ельцину и вызвал из службы охраны подкрепление. Охрану Ельцину набрали из отставников и гражданских людей. От услуг 9-го управления КГБ, обеспечивавшего безопасность высшего руководства, наотрез отказались. Не доверяли. Накануне путча служба безопасности президента России имела на вооружении шестьдесят автоматов и около ста пистолетов.

Собравшиеся на даче Ельцина думали, что предпринять.

Незадолго до переворота Ельцин побывал в Тульской дивизии. Его сопровождал командующий воздушно-десантными войсками веселый и компанейский молодой генерал Павел Грачев. Он понравился Ельцину. И между ними состоялся такой разговор:

– Павел Сергеевич, вот случись такая ситуация, что нашей законно избранной власти в России будет угрожать опасность – какой-то террор, заговор, нас попытаются арестовать… Можно положиться на военных, можно положиться на вас?

Генерал твердо ответил:

– Да, можно.

Утром 19 августа Ельцин позвонил Грачеву прямо из Архангельского.

Грачев вспоминал потом, как Борис Николаевич спросил его:

– Командующий, что там за движение войск и какую вы имеете задачу?

Грачев ответил:

– Борис Николаевич, я получил приказ от министра обороны усилить охрану и оборону основных административных зданий в Москве.

– А другую задачу вы получили?

– А другой задачи, Борис Николаевич, я не получал.

И тогда Ельцин многозначительно напомнил о том, прежнем разговоре:

«Грачев смутился, взял долгую паузу, было слышно на том конце провода, как он напряженно дышит. Наконец он проговорил, что для него, офицера, невозможно нарушить приказ. И я сказал ему что-то вроде: я не хочу вас подставлять под удар… Он ответил:

– Подождите, Борис Николаевич, я пришлю вам в Архангельское свою разведроту…

Я поблагодарил, и на том мы расстались. Жена вспоминает, что уже в то раннее утро я положил трубку и сказал ей:

– Грачев наш…

Грачев не отрекся от своих слов. И это было главное… Пока Грачев дышал в трубку, он решал судьбу не только свою, но и мою».

В новой России Грачев станет министром обороны и генералом армии.

Мэр Санкт-Петербурга Анатолий Александрович Собчак в тот день находился в Москве. Он поехал к Ельцину в Архангельское. В двухэтажном коттедже собрались все близкие президенту люди – министр печати России Михаил Никифорович Полторанин, государственный секретарь РСФСР Геннадий Эдуардович Бурбулис, председатель Российской телерадиовещательной компании Олег Максимович Попцов, государственный советник РСФСР по правовой политике Сергей Михайлович Шахрай, министр внешних экономических связей Виктор Николаевич Ярошенко.

Набросали текст обращения «К гражданам России», которое подписали президент Ельцин, глава правительства Силаев и исполняющий обязанности председателя Верховного Совета РСФСР Хасбулатов: «В ночь с 18 на 19 августа 1991 года отстранен от власти законно избранный президент страны. Какими бы причинами ни оправдывалось это отстранение, мы имеем дело с правым, реакционным, антиконституционным переворотом… Все это заставляет нас объявить незаконным пришедший к власти так называемый комитет. Соответственно, объявляем незаконными все решения и распоряжения этого комитета… Обращаемся к военнослужащим с призывом проявить высокую гражданственность и не принимать участия в реакционном перевороте… Призываем к всеобщей бессрочной забастовке».

Написав обращение, решили ехать в Москву. Это было небезопасно, и у кого-то возникла идея остаться в Архангельском. Превратить президентскую дачу в штаб по организации сопротивления. Но Архангельское могло оказаться западней. О капитуляции, о подчинении приказам ГКЧП не могло быть и речи. Никто не струсил, никто не предложил затаиться и подождать, как будут развиваться события.

Первой до Белого дома доехала машина Силаева. Уже оттуда позвонили: все в порядке. Тогда тронулся Ельцин, хотя охрана была обеспокоена: их запросто могут перехватить в безлюдном месте, прежде чем они доберутся до шоссе. Кто-то предложил: переодеться и, выдавая себя за рыбаков, доплыть до шоссе на лодке, а там уже пересесть на машины.

Ельцин эту идею отверг.

«В Москву решили двигаться общей колонной, – вспоминал Собчак, – с машиной ГАИ, закрепленной за Ельциным, впереди, с президентским флажком на капоте машины, в которой ехал Ельцин, и на самой большой скорости… Был шанс проскочить к Белому дому без остановок, ну а в противном случае, как говорится, на миру и смерть красна!»

Дочь Ельцина, Татьяна Дьяченко, говорила потом:

– У меня возникла ужасная, невозможная мысль, что, может быть, я вижу папу в последний раз.

Наина Иосифовна робко пыталась остановить мужа:

– Слушай, там танки, что толку от того, что вы едете? Танки вас не пропустят.

Ельцин убежденно ответил:

– Нет, меня они не остановят.

Семью Ельцина в микроавтобусе, окруженном машинами охраны, на всякий случай переправили на пустую квартиру в Кунцеве, принадлежавшую ветерану 9-го управления КГБ…

Ельцина посадили в «чайку» с президентским флагом – на заднее сиденье, Коржаков сел справа от него, другой охранник – слева. Ельцин отказался надеть бронежилет. Несколько машин ехали впереди «чайки», остальные следовали за ней. До выезда на шоссе предстояло преодолеть три опасных километра. На этом отрезке пути, предполагал Коржаков, заняли позиции офицеры спецподразделения КГБ «Альфа», которые должны были арестовать президента России.

Группа «Альфа» находилась в засаде. Но альфовцы только глазами проводили автомобиль Ельцина – и все.

Крючков подписал приказ о приведении в боевую готовность органов и войск КГБ. Распорядился отправить в Архангельское шестьдесят человек из отряда «Альфа» и начать операцию по задержанию депутатов и демократически настроенных политиков.

Герой Советского Союза генерал-майор Виктор Федорович Карпухин, командир «Альфы», рассказывал:

«19 августа в четыре часа утра я был вызван к председателю КГБ СССР. Конкретной задачи поставлено не было, хотя меня это очень удивило. Мне лишь приказали обеспечить охрану встречи высших военных руководителей страны с российским руководством, которая должна была состояться на даче Ельцина в Архангельском.

Мои люди сразу отправились на место, там провели рекогносцировку, установили наблюдение на всех дорогах, окружили дачу. В шесть часов в машине по радио я услышал о введении чрезвычайного положения в стране и подумал, что это сделано с ведома президента СССР Горбачева.

По радиотелефону я получил приказ арестовать Ельцина и доставить на одну из специально оборудованных точек в Завидово… Я не хотел выполнять этот приказ. Докладывал в центр о подготовке к выполнению задания, жаловался на сложность ситуации, объясняя это тем, что в данном поселке его брать нельзя, могут быть лишние свидетели и невинные жертвы».

Вильнюс и другие спецоперации не прошли бесследно. Даже чекисты, обученные беспрекословно исполнять приказ начальства, не во всем хотели участвовать.

Коллега Иваненко по Инспекторскому управлению генерал Владимир Кулаков начинал в Воронежском обкоме комсомола, после Высших курсов КГБ в Минске успешно продвигался по служебной лестнице.

– Августовский путч профессионалы в КГБ не поддержали. Да, Крючков участвовал. Но даже не все заместители председателя поддержали его, а только самые близкие люди, которых в органы госбезопасности в свое время направила партия. Было очень много руководителей, которые не просто поддержали Бориса Ельцина, а приняли меры к тому, чтобы не допустить кровопролития.

Почему Крючков и другие не настояли на аресте Ельцина? Геннадий Бурбулис:

– У Крючкова была какая-то странная уверенность, что он сможет договориться с Ельциным. Может быть, он исходил из конфликта Ельцина с Горбачевым, как бы преувеличивая значение личного отношения Ельцина к Горбачеву… И у них созрело убеждение, что никто не посмеет особенно возражать: кто-то испугается, а кто-то будет только рад, что наконец-то нашлись ответственные люди. И понадобится всего пара дней… Вот такое было убеждение. И «Альфа» не получила долгожданного приказа хотя бы изолировать нас.

Бориса Николаевича недооценили. Заговорщикам и в голову не приходило, что он станет сопротивляться. Они-то были уверены, что демократы – трусы, хлюпики и разбегутся, озабоченные только тем, как спасти свою шкуру.

Руководителям ГКЧП не хотелось начинать дело с арестов. Они и в себе не были уверены. Надеялись сохранить хорошие отношения с Западом, показать миру, что все делается по закону. Поэтому и провели знаменитую пресс-конференцию, на которой предстали перед страной и миром в самом дурацком свете. У главного оратора вице-президента Геннадия Ивановича Янаева тряслись руки.

Анатолий Собчак вылетел к себе и сразу направился на Дворцовую площадь в штаб Ленинградского военного округа. В кабинете командующего генерал-полковника Виктора Николаевича Самсонова заседали члены городского ГКЧП:

«Я напомнил собравшимся конституционные положения о порядке введения чрезвычайного положения… Это означает, что любой, кто выполняет требования незаконно созданного ГКЧП, сам нарушает закон и становится преступником».

Все разошлись, а Собчак остался беседовать с генералом Самсоновым:

«Я поинтересовался, есть ли у него письменный приказ возглавить в Петербурге ГКЧП и ввести чрезвычайное положение в городе. Когда выяснилось, что такого приказа нет, я напомнил ему о событиях 9 апреля 1989 года в Тбилиси (в то время генерал Самсонов служил в Тбилиси начальником штаба Закавказского военного округа), где была аналогичная ситуация с отсутствием письменного приказа. В итоге виновными оказались военные…

Генерал дал слово не вводить войска в город, если не произойдут какие-либо чрезвычайные события. Генерал сдержал слово. Хотя, как он потом мне рассказывал, из Москвы беспрестанно звонили и требовали ввода в город войск. За одну эту ночь генерал Самсонов стал седым, но на сторону путчистов не перешел».

Сергей Степашин:

– В те дни было два ощущения: первое – что могут шлепнуть, а второе – что не может такого быть – мы живем в другой стране. И это ощущали те, кто организовывал ГКЧП, в том числе чекисты.

Виктор Иваненко:

– Появляется в Белом доме Борис Николаевич, появляется Бурбулис. Жизнь начинает кипеть. Распределяются поручения. Я доложил те сведения, которые собрал.

Ельцин кивнул:

– Продолжайте собирать информацию.

Белый дом был окружен танками Таманской дивизии и бронемашинами Тульской воздушно-десантной дивизии. Российские депутаты в любую минуту ожидали штурма и ареста. И здание, вероятно, было бы в конце концов захвачено, если бы не действия Ельцина. Неожиданно для путчистов он не только не попытался с ними поладить и договориться на их условиях, а, напротив, пошел на обострение. Он объявил путчистов преступниками и потребовал сдаться.

Написанное на даче в Архангельском обращение Ельцин прочитал прямо с танка, и эти кадры, увиденные страной и всем миром, вошли в историю. Борис Николаевич стал символом законной власти, демократии и мужества. С этой минуты за действиями Ельцина стал следить весь мир.

Увидев Ельцина на танке, люди поняли, что заговорщикам можно и нужно сопротивляться. Если Ельцин их не боится, почему должны бояться другие? И москвичи двинулись к Белому дому. Они провели здесь три дня и три ночи. Уходили. Возвращались. Встречали здесь знакомых и коллег. Они были готовы защитить собой Ельцина, потому что Ельцин защищал их. И другой защиты и надежды не было.

Геннадий Бурбулис:

– Гэкачеписты не рассчитывали, что наша позиция будет демонстративно, принципиально конституционно-правовой – в защиту Горбачева. Это первое. Второе – Борис Николаевич на танке. Танк – символ милитаризованной тоталитарной империи. Приехавший изолировать Ельцина, его соратников, демонстративно показать, в чьих руках власть, сила. И вдруг, стоя на танке, Ельцин зачитывает это воззвание. Журналисты это засняли, и все разнеслось по миру. В течение дня транслировалось почти непрерывно. Я был против того, чтобы Ельцин шел к танкистам и так рисковал неоправданно… Но это был гениальный поступок. Гениальное видение исторического, политического театра, где риск неизбежен, где чрезмерные раздумья и осторожность неуместны. А побеждает тот, кто чувствует лучше эту историческую мизансцену.

Под руководством российского депутата генерал-полковника Константина Ивановича Кобеца, который возглавил Государственный комитет по оборонным вопросам, началось строительство баррикад. К Белому дому стягивали бульдозеры, троллейбусы и автобусы, чтобы блокировать подходы. Готовили бутылки с зажигательной смесью.

Генералу Кобецу позвонил маршал Язов и приказал оставить пост и покинуть Белый дом. Кобец отказался. Министр обороны пригрозил, что в таком случае дает разрешение военной прокуратуре возбудить уголовное дело. Обещал:

– Вас ждет трибунал, а семью интернирование.

А Ельцин продолжал смело атаковать ГКЧП, в руках которого были армия, МВД и спецслужбы… Он подписывал один указ за другим, которые мгновенно распространялись по стране.

Ельцин объявил членов ГКЧП уголовными преступниками и объяснил, что исполнение их приказов равносильно соучастию в преступлениях. Твердость и откровенность президента России создавали новую реальность. Местные руководители, как минимум, сохраняли нейтралитет и не спешили исполнять указания путчистов. А Ельцин прямо требовал задержать руководителей переворота.

Своим указом Ельцин подчинил себе армейские части, органы МВД и КГБ, расположенные на территории России. Это предоставляло ему формальный повод отдавать им распоряжения.

«1. До созыва очередного Съезда народных депутатов СССР все органы исполнительной власти СССР, включая КГБ СССР, МВД СССР, Министерство обороны СССР, действующие на территории РСФСР, переходят в непосредственное подчинение избранного народом Президента РСФСР.

2. КГБ РСФСР, Министерству внутренних дел РСФСР, Государственному комитету РСФСР по оборонным вопросам временно осуществлять функции соответствующих органов СССР на территории РСФСР.

Все территориальные и иные органы МВД, КГБ, Министерства обороны на территории РСФСР обязаны немедленно исполнять Указы и Распоряжения Президента РСФСР, Совета Министров РСФСР, приказы МВД РСФСР, КГБ РСФСР, Государственного комитета РСФСР по оборонным вопросам…

Должностные лица, выполняющие решения антиконституционного комитета по чрезвычайному положению, отстраняются от выполнения своих обязанностей в соответствии с Конституцией РСФСР. Органам прокуратуры РСФСР немедленно принимать меры для привлечения указанных лиц к уголовной ответственности».

ГКЧП, разумеется, в ответ объявил все указы Ельцина и российской власти недействительными. Но слова путчистов не имели значения. Главное, что все пытались понять: решатся ли люди, засевшие в Кремле, действовать, то есть взять штурмом Белый дом, силой подавить главный очаг сопротивления, арестовать Ельцина и его окружение?

Заместитель министра обороны генерал Варенников, находившийся в Киеве и недовольный медлительностью ГКЧП, прислал возмущенную шифротелеграмму: «Взоры всего народа, всех воинов обращены сейчас к Москве. Мы убедительно просим немедленно принять меры по ликвидации группы авантюриста Ельцина Б. Н., здание правительства РСФСР необходимо немедленно надежно блокировать, лишить его водоисточников, электроэнергии, телефонной и радиосвязи…»

Варенников не только требовал жестких мер, но и приказал усилить охрану крымского аэропорта Бельбек, чтобы никто не пришел на помощь Горбачеву. Рота морских пехотинцев и противотанковый дивизион получили приказ уничтожать любые самолеты, которые попытаются сесть без разрешения.

Если бы путч возглавляли такие люди, как Варенников, история могла бы пойти иным, кровавым путем.

А в Белом доме у Бурбулиса и Иваненко рождается идея: направить служебные шифротелеграммы в территориальные органы КГБ и предупредить, чтобы они не участвовали в государственном перевороте, не выполняли указаний ГКЧП и Крючкова. В телеграмме Иваненко изложил обращение Ельцина. И добавил абзац:

«В этот критический для нашего общества момент все сотрудники органов безопасности должны проявить выдержку, благоразумие, способность трезво оценивать политическую ситуацию в стране, всемерно содействовать законно избранной народом власти в предотвращении использования военной силы и возможного кровопролития. Уверены, что сотрудники органов КГБ РСФСР решительно откажутся от участия в антиконституционном перевороте.

С настоящей телеграммой ознакомить весь личный состав».

Это слова в случае победы ГКЧП дорого бы обошлись автору. Помощники уговаривали Иваненко:

– Не надо этого писать, оставь только обращение Ельцина, и все.

Виктор Валентинович настоял на своем. Телеграмму перепечатали на бланке, поставили гриф «Срочно». Пошли в шифровальное управление союзного комитета. Но там отказались отправлять шифровку. Тогда Баранников, министр внутренних дел Российской Федерации, предложил:

– Давай по нашим телетайпам отправим – и органам госбезопасности, и внутренних дел. Подпишем эту телеграмму оба.

Телеграмма, отправленная по телетайпам МВД России, дошла до всех. Впоследствии в зависимости от того, как тот или иной начальник управления госбезопасности реагировал на эту телеграмму, решалась его судьба.

Виктор Иваненко:

– Одни собрали коллектив и зачитали телеграмму. Это смелость надо было иметь – вот получена телеграмма от председателя КГБ России Иваненко. В аппарате шум, гам. Кого слушать – Крючкова или Иваненко? Большинство заняло выжидательную позицию. Некоторые начальники эту телеграмму в стол, и молчок. За что потом поплатились должностями.

Валерий Ямпольский, председатель КГБ Чувашии:

– В тот острый момент царила растерянность. Поскольку я шесть лет работал в Инспекторском управлении и долгое время курировал автономные республики России, мне многие звонили: «Что делать-то?» Телеграмма, подписанная нашим руководителем Иваненко, председателем КГБ РСФР, сыграла большую роль, оказала сдерживающее влияние на действия органов безопасности по всей России. Подавляющее большинство руководителей территориальных органов не стали предпринимать действия, которые диктовались приказами ГКЧП.

Виктор Иваненко:

– А мы обзваниваем все структуры, гонцов рассылаем. Налаживаем систему информирования о происходящем.

Геннадий Бурбулис:

– Я убежден, что деятельность комитета государственной безопасности России, к тому времени еще не совсем структурированного, и генерала Иваненко были определяющими в эти трагические дни и часы. Я видел, насколько тонко, последовательно и адресно действовали он и его помощники. Они включили те самые личные отношения, которые складываются в этой среде. Она всегда конкурентна. Но одновременно это среда с развитой солидарностью. Не важно, кто утром девятнадцатого оказался в какой номенклатурной системе. Люди сохранили человеческие отношения и не пренебрегали этими переговорами – с переживаниями, с прямыми или косвенными подсказками друг другу, что и как делать. Иваненко круглосуточно говорил с сослуживцами: Вася, Леша, я тебя прошу, воздержись… Российский КГБ помог нейтрализовать опасные, может быть, даже отчаянные попытки военного решения.

Виктор Иваненко:

– В ночь с 19 на 20 августа прикорнуть не удалось. Пытался поспать, но не получилось – звонки, звонки, звонки. Начинается 20 августа. Обстановка ухудшается.

20 августа митинг перед Белым домом продолжался пять часов. Выступили Ельцин и Руцкой. У Белого дома собрались самые разные люди. Стояли и совсем странные, искатели приключений, пьяные. Но абсолютное большинство составляли люди, искренне не желавшие поворота назад. Они были возмущены попыткой решить судьбу страны без их участия. Стянулось немало людей с оружием – омоновцы, милиционеры, бывшие «афганцы».

В дни событий в здании находилось примерно двести сорок депутатов и с ними две сотни сотрудников аппарата Верховного Совета. Они выступали, писали и раздавали листовки. Их развозили по аэродромам и просили летчиков взять с собой. Депутаты звонили в свои округа и рассказывали, что происходит. Часть депутатов разъехалась по воинским частям – в училище имени Верховного Совета РСФСР, дивизию имени Дзержинского, батальон и полк связи в Сокольниках, в спецназ, стоявший в Теплом Стане. При этом сознавали, что в любую минуту Белый дом может быть захвачен.

Подготовка к штурму Белого дома шла. Крючков и Язов приказали своим заместителям Агееву и Ачалову подготовить к концу дня 20 августа план захвата Белого дома. Операция получила кодовое наименование «Гром». Штурм назначили на три часа ночи 21 августа.

Генерал Варенников, вернувшийся из Киева, распорядился выделить для атаки Белого дома три танковые роты и эскадрилью боевых вертолетов. Войска должны были рассеять толпу, подавить сопротивление, а бойцы «Альфы» захватить здание.

В шесть вечера по громкой связи Белого дома передали, что ночью возможен штурм Белого дома. Всех женщин попросили покинуть здание. Однако люди не расходились.

– Я участвовал в этих событиях, – вспоминал замечательный артист Лев Константинович Дуров. – Горжусь медалью «Защитник Отечества», а главное – дюралевым крестиком, который мне вручили чуть ли не сразу в конце августа. И сегодня я не отказываюсь от этого, одного из важнейших поступков в моей жизни.

Когда раздались выстрелы и в Белом доме решили, что штурм начался, охрана увела Ельцина в бункер. Под Белым домом располагался подвал, даже скорее бомбоубежище с запасом воды и заботливо припасенными противогазами. На случай войны под землей были устроены кабинеты руководителей Верховного Совета.

Помощник президента Лев Суханов вспоминал:

«Мы спустились в подземные этажи, о которых я даже не подозревал. На каждом шагу встречались вооруженные люди. Мы долго шли лабиринтами коридоров и переходов, пока не оказались в просторном помещении с большими коваными дверями, похожими на створки шлюза. В этом помещении мы увидели нашего президента, там же были вице-мэр Москвы Лужков и мэр Попов.

На экстренный случай рассматривался уход через один из тоннелей, который выходил на пустырь, недалеко от Краснопресненской набережной. По нему уже прошли телохранители Ельцина, выяснили, что делается наверху, и установили постоянное дежурство. Это на случай катастрофы».

Ночью стали поступать сообщения, что к зданию выдвигаются танки и танкисты отказываются разговаривать с депутатами. В половине второго ночи секретарь президиума Верховного Совета России Сергей Александрович Филатов позвонил президенту Казахстана Назарбаеву. Его подняли с постели.

Филатов сказал ему, что стреляют уже рядом с Белым домом и он должен вмешаться. Назарбаев подробно расспросил, что происходит. Президенту Казахстана звонил Крючков. Председатель КГБ сообщил: «Горбачев находится в Крыму в крайне тяжелом физическом состоянии, абсолютно не способен руководить государством и согласен с принятыми решениями».

Назарбаев обещал связаться с Кремлем. И действительно через некоторое время перезвонил: формальный глава ГКЧП Янаев дал ему клятвенное обещание, что крови не будет. Никто Янаеву особенно не поверил. Но к утру стало ясно, что штурма не будет.

Сидеть в бункере стало невмоготу, поднялись наверх. 21 августа – день рождения Елены, старшей дочери Бориса Николаевича. Он позвонил ей в пять утра, поздравил, сказал виновато:

– Извини, на этот раз не подарил тебе никакого подарка.

С военной точки зрения захватить Белый дом было бы, наверное, не так уж сложно. Мешали люди, которые дежурили возле здания день и ночь. Чтобы добраться до Ельцина, их надо было перестрелять – на это ГКЧП не решился. Виктор Иваненко:

– Сейчас как только не пытаются представить путч: кукольный, оперетка… А тогда информация шла очень тревожная. О том, что на три часа ночи назначен штурм Белого дома. Что приказ отдан группе «Альфа» и группе «Беркут». Спецназ КГБ пойдет и очистит Белый дом… О том, что в Московском управлении КГБ создается фильтрационный пункт, куда доставят арестованных защитников Белого дома и российское руководство. Для фильтрации: кого предупредить и домой отпустить, а кого в Лефортово.

Генерал Калинин, назначенный комендантом Москвы, подписал приказ № 2 о разделении Москвы на комендантские районы и с 23 часов 20 августа ввел комендантский час.

Вот тогда председатель КГБ России услышал от одного из коллег прямую угрозу:

– Иваненко, тебя же расстреляют.

20 августа командир спецназа внешней разведки полковник Борис Петрович Бесков доложил своему непосредственному начальнику генерал-лейтенанту Шебаршину, что проведена рекогносцировка Белого дома. Вывод: попытка штурма – бессмысленная авантюра.

Борис Бесков служил в Афганистане, работал в представительстве КГБ в ГДР. В январе 1991 года принял под командование Особый учебный центр (подчиненный 1-му главному управлению), неофициальное название – Группа специального назначения «Вымпел».

Тем не менее в кабинете Агеева по-прежнему обсуждалась идея штурма здания Верховного Совета России. Шебаршин связался с Крючковым и попросил отказаться от этой затеи. Начальник разведки записал, как шел разговор с председателем КГБ.

«Крючков нервно смеется:

– Это ерунда! Кто это придумал? Я только что говорил с Силаевым и ему сказал, что это ерунда.

Не успокоил. Я уже как-то слышал такой смех. Ничего доброго он не предвещает. Крючков возбужден и врет».

После провала путча на заседании военной коллегии Верховного суда Крючков признал, что в КГБ прорабатывалась операция по штурму Белого дома. Но уверял, что «сама идея проведения такой операции просуществовала с десяти часов утра до пяти вечера 20 августа».

Сергей Степашин:

– Я разговаривал с начальником разведки Шебаршиным. Мы с ним познакомились еще в 1990 году. У нас сложились человеческие отношения, очень добрые, и они сохранились до последних его дней. Кстати, пистолет, из которого он, к сожалению, застрелился, был мною подарен ему в 1995 году на Лубянке, когда отмечали его юбилей. Вот какая история…

Шебаршин согласился со Степашиным:

– Мы, по-моему, совершаем страшную ошибку, я буду говорить с Крючковым.

Об августовском путче генерал Шебаршин отозвался презрительно: «Все это было плохо организовано и никудышным образом исполнено в техническом смысле. Все это было сделано по-дилетантски».

Это он в адрес своего непосредственного начальника председателя КГБ Крючкова.

Виктор Иваненко:

– А мы ждали штурма. Командовал обороной Белого дома Александр Владимирович Руцкой. Противоречивое руководство: то подойдите ближе к стенам, то отойдите от стен… К вечеру мы с Геннадием Бурбулисом приняли решение начать психологическое давление на другую сторону.

Иваненко соединился с командиром «Альфы» Карпухиным, предупредил его:

– Виктор, не вздумайте ввязываться в эту авантюру.

Генерал ответил:

– Приказа у нас нет, а если даже поступит, не сомневайся, мы не пойдем, против народа мы не пойдем.

Вечером 20 августа на заседании ГКЧП его участники пришли к выводу, что события развиваются неудачно. Хотя был подготовлен проект еще одного указа Янаева – «О введении временного президентского правления в республиках Прибалтики, Молдове, Армении, Грузии, отдельных областях РСФСР и Украинской ССР (Свердловской, Львовской, Ивано-Франковской, Тернопольской, городах Ленинграде и Свердловске)».

Янаев огорченно признал, что их никто не поддерживает.

Крючков возразил:

– Не все так плохо.

Геннадий Иванович с удивлением посмотрел на председателя КГБ:

– Мне докладывают так, как есть.

Крючков улыбнулся:

– Вот и неправильно делают. Надо докладывать то, что надо, а не то, что есть…

Но умелец он был только по части докладов начальству.

Проблема ГКЧП состояла еще и в полной бездарности его руководителей. Штаб заговорщиков действовал из рук вон плохо. Если бы в Кремле сидели другие, более решительные люди, они бы ни перед чем не остановились. Может быть, страну к прежнему бы и не вернули, но крови пролили бы немало…

Крючков и заместитель министра обороны Ачалов еще настаивали на штурме Белого дома, но желающих исполнить указание становилось все меньше. Отказалась «Альфа».

Сергей Степашин:

– Мне потом Карпухин рассказывал, что должен был быть штурм Белого дома. В три часа ночи, самое тяжелое время. Он пришел к Белому дому с ребятами, оценивал обстановку, а там уже тысячи людей собрались.

Карпухин доложил Крючкову, Агееву и Лебедеву:

– Мы их, конечно, вытряхнем оттуда, но будет много крови, и непонятно, какая будет реакция.

Его спросили:

– Ваша личная точка зрения?

– Я считаю, что штурм невозможен, я не буду выполнять эту задачу.

После путча Степашин пересказал эту историю Собчаку:

– Он сразу же предложил генералу Карпухину переехать в Питер вице-мэром по безопасности. Но Карпухин отказался, и зря, потому что у него жизнь не сложилась. Оказался никому не нужен. И ушел из жизни сравнительно молодым.

Ночью Бурбулис позвонил Крючкову:

– Владимир Александрович, имейте в виду, что вся ответственность за кровопролитие ляжет лично на вас.

Тот пытался возражать:

– Вы тоже виноваты, вы тоже провоцируете. Зачем людей вооружили?

Виктор Иваненко:

– Действительно, уже вооруженный народ появился в охране Белого дома. Раздали оружие, что не очень мне нравилось, мало ли что может стрельнуть у неопытного и необученного человека. А ночь продолжается. И тут происходят кровавые события под мостом, под Новым Арбатом, когда трое ребят бросились на БТР и пролилась первая кровь. Сначала мне доложили, что много жертв. Потом уточнили: трое погибли.

В последнюю ночь, когда стало ясно, что ГКЧП проиграл, на Садовом кольце, пытаясь помешать движению колонны боевых машин пехоты, погибли трое молодых ребят: Дмитрий Комарь, Илья Кричевский, Владимир Усов. Когда стало известно об их гибели, Геннадий Бурбулис позвонил военному коменданту Москвы. Тот равнодушно ответил, что жертв нет и напрасно российское руководство разжигает страсти.

«Я никогда не видел таким Бурбулиса, – вспоминал Олег Попцов, глава российского радио и телевидения. – Он буквально вжался в кресло, как если бы приготовился к прыжку. Рассудочная манера, столь характерная для этого человека, мгновенно пропала, он говорил сквозь стиснутые зубы:

– Послушайте, генерал. Если вы немедленно не прекратите свои преступные действия, мы обещаем вам скверную жизнь. По сравнению с ней военный трибунал покажется вам раем. Погибло три человека. Я вам клянусь, мы достанем вас».

Виктор Иваненко:

– Смерть ребят вовсе не была напрасной, как пытаются сейчас представить. Смерть этих ребят оказала отрезвляющее влияние прежде всего на маршала Язова. Он, как узнал об их гибели, приказал выводить войска из Москвы. Сам дал команду. После этого все начало сворачиваться.

Впрочем, не все путчисты смирились с поражением.

Министр внутренних дел Борис Пуго не мог остановиться. Он увидел, что свободно выходит в эфир ленинградское телевидение, которое оказалось вне запретов ГКЧП и принималось почти по всей стране. Питерские тележурналисты поддерживали российского президента Бориса Ельцина и своего мэра Анатолия Собчака.

Министр позвонил первому заместителю председателя Гостелерадио Валентину Валентиновичу Лазуткину:

– В восемь вечера ожидается выступление Собчака по ленинградскому телевидению, и он получит союзную трибуну. Этого нельзя допускать.

Разъяренный Пуго потребовал от Лазуткина немедленно отключить ленинградский канал, прекратить вещание. Лазуткин ответил, что технически это невозможно – Ленинград ведет вещание автономно. Пуго продолжал настаивать.

Лазуткин перезвонил заместителю министра связи генерал-полковнику Александру Анатольевичу Иванову (прежде он был начальником штаба войск связи Вооруженных сил СССР). Изложил просьбу Пуго «куда-то залезть и что-то перекусить, чтобы отключить Ленинград».

Иванов матерно выругался и сказал:

– Ну и хрен с ним. Ты ведь знаешь, что откусывать это дело надо на ленинградской стороне. Вот пусть Пуго берет кусачки и сам лезет,… его мать!

Увидев, что даже генерал не делает попыток выполнять приказы министра внутренних дел, руководитель Гостелерадио почувствовал себя увереннее. Хотя после выступления Собчака еще раз позвонил Борис Пуго, угрожал:

– Вы не выполнили моего указания. Будете отвечать.

20 августа во время заседания ГКЧП Пуго настаивал, чтобы внутренние войска приняли участие в штурме Белого дома, где заседали депутаты Верховного Совета России, хотя его первый заместитель генерал Громов решительно возражал.

Пуго требовал не пускать в Москву курсантов шести милицейских школ, которых заместитель министра внутренних дел России Андрей Федорович Дунаев вызвал в Москву на помощь Ельцину. Местные УВД следили за передвижением курсантов и сообщали в приемную Пуго. Тот вновь и вновь приказывал: остановить! Но московский главк министерству фактически не подчинялся, а российское МВД твердо поддерживало Ельцина.

Пуго просто зациклился на этих курсантах. Не мог понять, почему огромное министерство не в состоянии исполнить его приказ. Он вызвал к себе первого заместителя министра внутренних дел России Виктора Федоровича Ерина.

Борис Карлович спросил у Ерина:

– Вы знаете, что мы начали?

– Знаю.

– Ваши действия?

– МВД России будет работать так, как нужно в этих условиях: обеспечивать правопорядок, бороться с преступностью.

– Вы что, не понимаете политического значения момента? Вы же опытный профессионал, о вас хорошее мнение. Мы должны быть убеждены в вашей лояльности.

– Борис Карлович, о какой лояльности здесь можно говорить? Есть правительство, есть Верховный Совет России. Они однозначно обозначили свою позицию. И Министерство внутренних дел будет эту позицию выполнять в соответствии с законами России. У вас не должно быть на этот счет иллюзий.

Пуго в своей мягкой манере спросил:

– Не боитесь потерять место?

Ерин ответил:

– Ваше право меня уволить. Но против совести не пойду.

Вечером 20 августа Пуго подписал шифровку, грозившую всем руководителям местных органов внутренних дел наказанием за невыполнение директив ГКЧП. Он сражался до последнего. Именно Пуго вместе с Крючковым требовали все-таки арестовать Ельцина.

Генерал Борис Громов советовал своему министру отказаться от участия в операции по захвату Белого дома. Пуго улыбнулся и ответил:

– Это приказ, а приказы следует выполнять.

Громов не выполнил приказа. Позвонил командиру Особой мотострелковой дивизии имени Ф. Э. Дзержинского, предупредил, чтобы тот не выдвигал свои части в центр Москвы.

Командующий десантными войсками генерал Грачев не спешил выполнять приказы министра обороны, но и боялся слишком рано переходить на другую сторону. Он занял выжидательную позицию, и это было одной из причин провала путча. Маршал Шапошников тоже не спешил поднимать в воздух военно-транспортную авиацию, чтобы перебросить дополнительные десантные части, ссылался на плохую погоду. Шапошников и Грачев договорились не участвовать в действиях ГКЧП.

А вот Пуго даже 21 августа продолжал требовать неукоснительного исполнения решений ГКЧП, хотя уже было очевидно, что попытка взять власть не удалась. Генерал Громов рассказывал, как в половине девятого вечера они с Шиловым (два первых заместителя министра) зашли к Пуго и заявили, что не будут выполнять его приказы.

Пуго улыбнулся, пожал плечами и сказал:

– Какой я дурак, что поверил Крючкову и послушал его.

В дни путча люди проявлялись и с наихудшей, и с наилучшей стороны.

Советник президента СССР Евгений Максимович Примаков с внуком Женей отдыхал в санатории «Южный» неподалеку от Фороса, где был блокирован Горбачев. О том, что Горбачев отстранен от власти, Евгений Максимович узнал одновременно со всей страной. В болезнь Горбачева не поверил, потому что накануне президент беседовал по телефону со своими помощниками.

Во второй половине дня 18 августа у Примакова в санатории перестали работать спецсвязь и городской телефон. Успокаивали: быстро починят. Но 19 августа с президентом уже не соединяли. В тот день страна проснулась и узнала, что президент Горбачев отстранен от должности, а всем управляет Государственный комитет по чрезвычайному положению. ГКЧП продержался всего три дня. Но эти три дня разрушили нашу страну.

В том же санатории отдыхал секретарь ЦК КПСС Петр Лучинский:

«Утром жена включила радио, и мы не поверили своим ушам: Государственный комитет по чрезвычайному положению берет на себя всю полноту власти!.. Горбачев тяжело болен, Янаев его замещает. Взялся за трубку ВЧ, но правительственная связь уже не работала. Позвонил Примакову по внутреннему телефону, тот тоже ничего не понимает. Решили встретиться на берегу. Там, под тихий шелест волн, уже волновался народ. Получил известие: к Горбачеву никого не пускают, он изолирован КГБ. Вот так фокус!..»

Во второй половине дня Евгений Примаков, Петр Лучинский и старший советник президента (недавний секретарь ЦК КПСС) Вадим Медведев вылетели из Симферополя в Москву. Настроение у всех было неважное. Не знали, кто их ожидает у трапа во Внукове.

20 августа в кремлевском кабинете члена Совета безопасности Примакова собрались Вадим Бакатин, Вениамин Александрович Ярин (рабочий-металлург из Тагила, он был избран народным депутатом СССР, а затем перешел в аппарат президента), Вадим Медведев и президент Научно-промышленного союза Аркадий Вольский.

Именно Вольскому вечером 18 августа позвонил из Крыма Горбачев. Приезжавшая из Москвы делегация ГКЧП уже покинула его, и правительственную связь отключили, а об обычном городском телефоне не подумали. Высокопоставленные чиновники быстро привыкают пользоваться только спецсвязью…

– Я лег подремать на даче, – рассказывал Вольский. – Дочка кричит: «Пап, тебя Горбачев зовет». Я спросонья не сразу сообразил, что не может президент звонить по обычному телефону. Трубку снял: точно, Михаил Сергеевич. Голос торопливый: «Аркадий, имей в виду, я здоров. Если завтра услышишь, что Горбачев болен, не попадись на эту удочку». И повесил трубку.

Аркадий Иванович Вольский стал главным свидетелем того, что ГКЧП врет насчет неспособности президента Горбачева исполнять свои обязанности.

Помощники президента решили прежде всего сделать заявление по поводу происходящего и передать его по каналам ТАСС. Составили текст: «Считаем антиконституционным введение чрезвычайного положения и передачу власти в стране группе лиц. По имеющимся у нас данным, Президент СССР М. С. Горбачев здоров. Ответственность, лежащая на нас как на членах Совета безопасности, обязывает потребовать незамедлительно вывести с улиц городов бронетехнику, сделать все, чтобы не допустить кровопролития. Мы также требуем гарантировать личную безопасность М. С. Горбачева, дать возможность ему незамедлительно выступить публично».

Примаков позвонил в ТАСС. Ему ответили, что подобный документ они сейчас распространить не могут. Вольский забрал заявление и передал в Интерфакс.

Евгений Максимович позвонил председателю Верховного Совета Лукьянову. Прочитал ему заявление, составленное вместе с Бакатиным. Лукьянов выслушал и твердо сказал:

– Публиковать это не надо.

Примаков объяснил:

– Заявление уже опубликовано.

Примаков набрал номер министра иностранных дел Бессмертных:

– Саша, мы тут с Бакатиным такое заявление написали. Давай я тебе его прочитаю… Как ты на это дело смотришь?

Предложил Александру Александровичу как члену Совета безопасности к ним присоединиться. Тот отказался, сославшись на то, что он должен руководить министерством и «осуществлять преемственность внешнеполитического курса».

Аркадий Иванович Вольский вспоминал:

– Для Примакова и Бакатина угроза ареста была вполне реальной, поскольку они как члены Совета безопасности отказались поддержать ГКЧП.

21 августа вице-президент Янаев, пребывавший в мрачном состоянии, позвонил Примакову:

– Надо встретиться. Зайди на пять минут.

Уже было ясно, что путч провалился. Янаев сидел за письменным столом и читал «Правду». На первой полосе – подписанные им указы. Янаев стал говорить Примакову, что именно он ночью отговорил членов ГКЧП от штурма Белого дома, а утром дал указание выводить из города войска.

Примаков посоветовал Янаеву немедленно поехать на телевидение, в прямом эфире распустить ГКЧП, осудить путч и покаяться. Это единственное, что может его спасти. Янаев не нашел что ответить, кроме сакраментального:

– Надо подумать.

Маршал Язов приказал вывести войска из города. Членам ГКЧП министр обороны обреченно сказал:

– Мы проиграли. Умели нашкодить, надо уметь и отвечать. Полечу к Михаилу Сергеевичу виниться.

Сергей Степашин:

– Я, Виктор Иваненко, Сергей Шахрай находились в кабинете у Бурбулиса, на четвертом этаже, с правой стороны Белого дома, где окна выходят на бывшее здание Совета экономической взаимопомощи. Наши разговоры с чекистами и телеграммы в определенной степени сработали. Мы же потом проводили анализ. Практически все территориальные управления КГБ СССР заняли выжидательную позицию. И в том числе и питерское управление, и московское. Я уже не говорю про территории, они замолкли и наблюдали: чья возьмет? Вот таким образом КГБ РСФСР, Иваненко, ну и в какой-то степени я сыграли стабилизирующую роль.

Потом это нам пригодилось, чтобы избежать люстрации, массовой чистки органов госбезопасности. А был внесен такой законопроект. Я выступал на закрытом заседании Верховного Совета и сказал, что чекисты России ГКЧП не поддержали, оснований проводить закон о люстрации нет. И не прошел закон. А сложись история иначе, сегодня была бы другая страна, другое руководство, все было бы другое… Так что решение о создании КГБ РСФСР сыграло немалую роль. Мало кто из нынешних чекистов это знает, к сожалению. Кстати, Путин это знает.

Финал. Аресты

Генерал Сергей Алмазов:

– Путч-то начался в понедельник, а в воскресенье вечером мы отправились с инспекторской проверкой в Латвию. Там вообще комитет госбезопасности раскололся на две части по национальному признаку.

Утром поезд подходит к Риге, проводница говорит:

– Что-то случилось в Москве.

Инспекторская бригада ничего не знает. Встречает гостей заместитель председателя республиканского комитета:

– В Москве ГКЧП.

– Что за ГКЧП?

Никто ничего не поймет. Приехали в республиканский комитет – председателя нет. За три дня он ни с кем из москвичей не встретился. Оперативный состав расколот. Одни – за Союз, другие – никакого Союза, Латвии – независимость!

Сергей Алмазов:

– В нашей инспекторской бригаде специалисты по всем направлениям – мы же комплексную проверку проводили, начиная с хозяйственной части и кончая оперативной работой. Все думают, что мы сейчас сменим руководство латвийского комитета и начнем проводить линию Москвы. А у нас никаких установок нет! И ни с кем не можем связаться. Начальство в Москве трубку не берет. Все застыли. Потом пришла команда – немедленно уезжать. Нас незаметно привезли на вокзал, посадили в вагон, и мы отбыли из Риги.

Я спросил Виктора Иваненко:

– А не возникало 19 августа, когда начался путч, естественной мысли отойти в сторону, затаиться, переждать опасные времена?

– Не возникало. Я никогда не был трусом. Уважать перестанут. Это совершенно недопустимо.

– Почему вы тогда решили, что это авантюра? Что мешало путчистам вас всех к стенке поставить?

– Я знал настроения в обществе. Люди проголосовали же на выборах за Бориса Николаевича Ельцина. В том числе в армии, в том числе в спецслужбах. Я знал ситуацию и в органах – никто не пойдет против народа. Все были сыты обвинениями после Тбилиси, когда лопатками усмиряли демонстрантов. В Вильнюсе кровь пролилась. Я был уверен, что на такое уже никто не пойдет… Хотя, честно говоря, ночью двадцатого сердце екнуло. Может быть, я ошибаюсь? Но все-таки стоял на своем. Не пойдут на штурм. Спецназовцы не пойдут. Вот уверен был. Плюс информацию получал от коллег по комитету.

– То есть естественного желания выйти из Белого дома и исчезнуть не возникало?

– Раз ввязался в драку, то все. Так с детства. Тем более к тебе приковано внимание. Тут и депутаты, и общественность. Все стояли, все! Кого только в Белом доме не было. Все в тебя вперились: какую ты информацию получаешь? А я от одного телефона к другому.

– Домой не ездили?

– Нет. Питался бутербродами у Бурбулиса. Бутербродами с колбасой. Я потом долго смотреть на них не мог.

– Жена вам звонила?

– Я сам один раз позвонил. Сказал жене: не беспокойся. Все будет хорошо. Только детей не выпускай на улицу… Она спокойный человек. Хотя призналась потом, что волновалась.

– Вам никто из коллег не советовал по-свойски: все, пора уходить?

– Один из коллег обещал: тебя расстреляют… А я в это не верил. Убежден был, что победа будет за нами.

– Когда вы обзванивали коллег, какое соотношение было между теми, кто не пожелал с вами говорить, и теми, кто хотел сохранить контакты?

– Разговаривали все. Даже те, кто был моим противником, кто мне говорил гадости. Некоторые пугались, правда… Настороженно: «Что вы хотите?» Понятно, сложная ситуация, нервничали.

Геннадий Бурбулис, вспоминая те дни, тоже говорит, что страха не было:

– Все наоборот. Мне кажется, что каждый по-своему мы переживали состояние, которое испытывают солдаты на передовой. Мы были полны энергетикой движения вперед. Мы не боялись ГКЧП.

21 августа в Белом доме открылась чрезвычайная сессия Верховного Совета РСФСР. Телохранители продолжали охранять Ельцина даже на сессии. Ребята с автоматами встали лицом к залу, не понимая, что перед ними не толпа, а высший орган власти.

Секретарь президиума Верховного Совета Сергей Филатов подошел к Коржакову:

– Саша, немедленно уберите своих ребят. Разве так можно? Часть охранников ушла, часть встала в стороне, положив автоматическое оружие на пол. С докладом выступил Руслан Хасбулатов. Верховный Совет России проголосовал за смещение со своих постов всех руководителей регионов, поддержавших ГКЧП.

Августовская драма еще не завершилась.

Виктор Иваненко:

– Путчисты стали искать самолет: полетим к Михаилу Сергеевичу Горбачеву в Форос, будем прощения просить. Получили мы информацию, что они уже садятся в самолет. В начале третьего Ил-62 с членами ГКЧП взлетел. Борис Николаевич Ельцин тут же дает команду: делегация российского руководства должна успеть к Горбачеву раньше. Нашли для делегации Ту-134.

В самолет российского руководства сели вице-президент Александр Владимирович Руцкой, глава российского правительства Иван Степанович Силаев, министр юстиции России Николай Васильевич Федоров, несколько депутатов и тридцать шесть офицеров милиции с оружием. К ним присоединились Аркадий Вольский и Евгений Примаков, которые 21 августа провели пресс-конференцию и сразу же поехали на аэродром – лететь к Горбачеву в Форос. В последний момент к трапу прибыл Вадим Бакатин.

Виктор Иваненко:

– А мы вышли на систему Московского округа противовоздушной обороны – через знакомых все делалось. Попросили, чтобы самолет с путчистами немного попридержали, а наш вперед пустили. Они приземлились практически одновременно в аэропорту Бильбек. Нужна информация и оттуда. А там связь отключена. И тут один из моих подчиненных приносит номер телефона, установленного в машине председателя Крымского облисполкома.

Иваненко набрал номер, уточнил:

– Вы где?

– Я в Форосе.

И в Белом доме его использовали как источник информации:

– Докладывайте ежеминутно, что происходит.

Он все рассказывал. Делегация России пошла к Михаилу Сергеевичу Горбачеву. А путчисты сидят, ждут.

Члены ГКЧП и председатель Верховного Совета Лукьянов прилетели на поклон к президенту СССР первыми. Но Горбачев с ними разговаривать не стал. Анатолий Иванович Лукьянов, увидев, что дело ГКЧП проиграно, стал всех уверять, что с самого начала возражал против этой авантюры и в Форос прилетел освобождать Михаила Сергеевича, с которым связан сорок лет…

Горбачев отчитал Лукьянова в присутствии Примакова и Бакатина:

– Если ты не мог сразу собрать Верховный Совет, чтобы разделаться с путчистами, почему не встал рядом с Ельциным?

Лукьянов стал оправдываться. Горбачев оборвал его и показал на дверь:

– Посиди там. Тебе скажут, в каком самолете полетишь.

Четверть века, прошедшие после путча, Михаила Сергеевича подозревают в том, что он сам инициировал заговор, а потом от всего отрекся. Но эти предположения не имеют никакого отношения к реальности. У Ивана Силаева потом допытывались: может быть, все-таки Горбачев был в сговоре с путчистами?

– Однозначно нет, – отвечал глава российского правительства. – Я в этом лично убедился, когда мы с Руцким летали за ним в Форос. Он ведь не принял команду гэкачепистов, которая прилетела к нему раньше нас. Они сидели в ЗИЛах с закрытыми шторами и наблюдали за нами. Охрана провела нас к Горбачеву, и он встретил нас как родных. Обнялись, расцеловались.

Горбачев сказал:

– Я вот собираюсь вечером в Москву лететь, за мной тут ребята приехали.

– Да вы что, Михаил Сергеевич? – возразил Силаев. – Вы полетите только с нами. И не вечером, а прямо сейчас, немедленно.

Российские руководители опасались, что путчисты в последний момент попытаются ликвидировать Горбачева.

– Да, пожалуй, вы правы, – согласился президент и велел жене и внучке собираться в дорогу.

Когда привели Раису Максимовну, Силаев окончательно убедился в том, что путч был полной неожиданностью и для нее, и для президента. Она выглядела совершенно больной, одна рука висела как плеть – ее тогда парализовало, и взгляд растерянно-безумный. Сначала она даже не узнала Силаева, хотя до этого они не раз встречались… Погубившая Раису Максимовну болезнь – острый лейкоз – возможно, следствие этих невыносимо страшных для нее дней.

Сам Михаил Сергеевич Горбачев не сообразил, что должен первым делом обратиться к защитникам Белого дома. 22 августа, выступая по телевидению, он сказал:

– Прежде всего я должен отметить выдающуюся роль президента России Бориса Николаевича Ельцина, который встал в центре сопротивления заговору и диктатуре…

Горбачев не сумел по-человечески поблагодарить Ельцина, зато решил присвоить ему звание Героя Советского Союза. Борису Николаевичу хватило сообразительности отказаться:

– Народ одержал победу над путчистами. Настоящие герои были на баррикадах.

«Золотая Звезда» была бы слишком маленькой наградой для Бориса Николаевича. И ему не хотелось принимать ее из рук Горбачева. Путч сокрушил Горбачева. Он все еще считал себя человеком номер один в стране. А в общественном мнении фигура Ельцина безвозвратно оттеснила президента СССР на второй план.

Самое прискорбное для Михаила Сергеевича состояло в том, что он этого не понял. Он был поглощен собственными переживаниями и поэтому во всех деталях рассказывал о том, что происходило с ним и его семьей в Форосе: семья Горбачевых боялась есть – вдруг отравят, его внучку не пускали плавать в Черном море…

Понять его, конечно, можно: повернись события иначе, и путчисты доказали бы всему миру, что Горбачев физически не способен управлять страной. Способы известны… Но, вернувшись из Фороса, Михаил Сергеевич не увидел, что механизмы управления страной разрушились, что республиканская и местная власть жаждет самостоятельности.

Он все еще ощущал себя полновластным хозяином, который всеми руководит и всем раздает оценки. И в первые дни после провала путча совершил несколько непростительных ошибок – не участвовал в митингах, где его ждали, и не нашел слов, которые следовало произнести. Пока он был заперт в Форосе, ему сочувствовали, его судьба беспокоила людей. Когда он вернулся и попытался вести себя по-прежнему, он стал многих раздражать.

Российский парламент, над зданием которого подняли трехцветный флаг, пригласил к себе Горбачева. Но встретили его криками «В отставку!». Для многих российских депутатов он был политическим врагом. Теперь они не считали необходимым сдерживаться. На протяжении всего его выступления в зале слышались выкрики, шум. Ельцин воспользовался ситуацией. Он фактически заставил Горбачева одобрить все указы, подписанные в эти дни президентом России.

Михаил Сергеевич говорил:

– Борис Николаевич утром прислал пакет решений, что вы принимали. Я их все перелистал, и вчера, когда меня спрашивали, законны или незаконны эти указы, я сказал: в такой ситуации, в какой оказалась страна, российское руководство, другого способа и метода действия я не вижу, и все, что делал Верховный Совет, президент и правительство, было продиктовано обстоятельствами и правомерно.

Ельцин поймал его на слове и сказал:

– Я прошу это оформить указом президента страны.

Пока Горбачев продолжал говорить, Ельцин решил судьбу коммунистической партии:

– Товарищи, для разрядки. Разрешите подписать указ о приостановлении деятельности российской компартии.

В зале раздались аплодисменты. Ельцин на глазах депутатов вывел свою подпись и довольно произнес:

– Указ подписан.

Горбачев, оказавшийся в дурацком положении, попытался возразить:

– Не вся компартия России участвовала в заговоре. Запрещать компартию – это, я вам прямо скажу, будет ошибкой для такого демократичного Верховного Совета и президента.

Ельцина это не смутило.

– Михаил Сергеевич, указ не о запрещении, а о приостановлении деятельности российской компартии до выяснения судебными органами ее причастности ко всем этим событиям. Тем более что российская компартия до сих пор в Министерстве юстиции России не зарегистрирована.

Ельцин подошел к трибуне, на которой стоял Горбачев, и, тыча в него пальцем, заставил его прочитать запись заседания Кабинета министров СССР – она свидетельствовала о том, что и правительство предало своего президента.

Михаил Сергеевич в эту минуту выглядел растерянным. Взгляд у него был затравленный. Он пережил величайшее унижение. С ним обошлись как с плохим учеником, вызванным к доске. По мнению Андрея Грачева, последнего пресссекретаря Горбачева, «Ельцин торжествующе и мстительно брал реванш за унижение, которому четыре года назад был подвергнут сам на пленуме московского горкома, снявшем его с должности партийного секретаря».

После встречи в Верховном Совете Горбачев прошел в кабинет Ельцина. Борис Николаевич назидательно сказал ему:

– У нас уже есть горький опыт, август нас многому научил, поэтому, прошу вас, теперь любые кадровые изменения – только по согласованию со мной.

Ельцин не без удовольствия описывал эту сцену: «Горбачев внимательно посмотрел на меня. Это был взгляд зажатого в угол человека. Но другого выбора у меня не было. От жесткой последовательности моей позиции зависело все…»

Пройдут годы, и бывшие участники ГКЧП задним числом постараются сквитаться с Горбачевым. Забавно сравнить слова, которые они с полнейшей уверенностью в собственной правоте произносят по прошествии времени, с тем, что говорили и писали сразу после путча.

Начальник 9-го управления КГБ Плеханов, который начинал секретарем у Андропова, сказал своему заместителю Генералову:

– Собрались трусливые старики, которые ни на что не способны. Попал я как кур в ощип.

Вячеслав Генералов потом рассказывал следователям, что путчисты выглядели «как нашкодившие пацаны». Маршал Язов напоминал «прапорщика в повисшем кителе».

На обратном пути из Фороса генерал-майор КГБ Александр Николаевич Стерлигов, в тот момент работавший в российском правительстве – управляющим делами Совмина, на всякий случай сел рядом с Крючковым. Председатель КГБ делал вид, что хочет подремать. Когда самолет сел во Внукове, Крючкову выйти не разрешили. Его выведут по запасному трапу – уже арестованного.

Арестовал председателя КГБ СССР его недавний подчиненный – председатель КГБ РСФСР.

Я спросил Виктора Иваненко:

– Вы задержали тогда Крючкова. Что вы в этот момент испытывали?

– Ситуация, прямо скажем, непростая. Знаем, что самолеты вот-вот приземлятся. Отслеживали мы это через систему ПВО, через военных. Собрались в кабинете у Бурбулиса. Генеральный прокурор России Степанков уже выписал ордеры на арест Крючкова, Язова, других членов ГКЧП. «Ну, – говорит мне, – поехали арестовывать твоего начальника». Что мне, отказываться?

21 августа. Время уже к ночи. По пути Степанков опасливо спросил Иваненко:

– Слушай, а нас самих там не арестуют?

– Посмотрим.

Но машины свободно въехали на территорию правительственного аэродрома Внуково-2. Охрану несли офицеры 9-го управления КГБ СССР. Заместитель начальника управления генерал-майор Юрий Викторович Тужилкин первым подскочил к Иваненко:

– Виктор Валентинович, готовы выполнить любое ваше указание.

Уже поняли, куда ветер дует. От сердца отлегло…

Иваненко распорядился:

– Выставляйте оцепление, чтобы никто посторонний не шатался.

Все пошли встречать Михаила Сергеевича Горбачева. А Иваненко со Степанковым – и, как положено, с понятыми – поднялись на борт, где летели Крючков и Язов. Подошли к председателю КГБ. Он сидел в хвосте самолета.

Генеральный прокурор России Валентин Георгиевич Степанков предъявил ему ордер:

– Владимир Александрович, вы арестованы.

Крючков обреченно сказал:

– Теперь комитету конец.

В определенном смысле он был прав. Если бы он не устроил эту авантюру, возможно, и СССР бы не распался, и КГБ сохранился как единый организм. Крючков считал себя сильной личностью и решил проверить свои способности на деле. И с треском провалился в августе 1991 года. Серая мышь не может стать львом. Гений канцелярии ни на что не годится на поле боя…

У Крючкова был отрешенный взгляд. Но он сохранял спокойствие. Только очки снял, протер. Поднялся с места. Иваненко распорядился:

– Идемте в машину.

Крючков пошел, оставив портфель.

Иваненко спросил:

– Владимир Александрович, ваш портфель?

Он кивнул:

– Да, мой.

Его помощник подхватил портфель, поднес до машины. Помощника отпустили. Иваненко его знал:

– Все, будь здоров, езжай домой.

Я спросил Виктора Иваненко:

– Только что Крючков был главой огромной империи, одной из самых влиятельных фигур в стране… А в тот момент ни один человек не изъявил желания его спасти?

– Ну все, ветры переменились.

Крючкова усадили в машину, положили портфель на сиденье. Охрана – два милиционера. Повезли к месту содержания – в подмосковный пансионат «Сенеж» (Солнечногорский район). Почему в пансионат? Арестованных содержат в изоляторе временного содержания.

Но Лефортово принадлежало КГБ СССР, туда везти не решились. Следственные изоляторы МВД были заполнены уголовниками. Только через несколько дней в Матросской Тишине Баранников освободил несколько камер, и туда перевели арестованных по делу ГКЧП.

Так что разместились путчисты в пансионате. Вокруг выставили милицейскую охрану. Задержанные переоделись в динамовские спортивные костюмы. Валентин Степанков уже сформировал следственную бригаду. Допросы начались прямо в «Сенеже».

22 августа 1991 года бывший председатель КГБ СССР написал Горбачеву письмо:

«Лично!

Президенту СССР

товарищу М. С. Горбачеву

Уважаемый Михаил Сергеевич!

Пока числюсь в задержанных по подозрению в измене Родине, выразившейся в заговоре с целью захвата власти и осуществлении его. Завтра может быть арест и тюремное задержание и далее по логике.

Очень надеялся на обещанный Вами разговор, но он не состоялся. А сказать есть чего! Какой позор – измена Родине! Не буду сейчас писать Вам более подробное письмо, в нем ведь не скажешь, что надо. Прошу разговора краткого, но важного, поверьте.

Уважаемый Михаил Сергеевич! Надо ли нас держать в тюрьме. Одним под семьдесят, у других со здоровьем. Нужен ли такой масштабный процесс? Кстати, можно было бы подумать об иной мере пресечения. Например, строгий домашний арест. Вообще-то мне очень стыдно!

Вчера послушал часть (удалось) Вашего интервью о нас. Заслужили или нет (по совокупности), но убивает. К сожалению, заслужили!

По-прежнему с глубоким человеческим уважением

В. Крючков».

Ошеломленный полным провалом ГКЧП и арестом Крючков в тот момент признавал, что ему стыдно, что он уважает Горбачева и что он заслужил те оценки, которые ему дали.

25 августа из следственного изолятора Матросская Тишина Крючков написал еще одно письмо Горбачеву:

«Уважаемый Михаил Сергеевич!

Огромное чувство стыда – тяжелого, давящего, неотступного – терзает постоянно. Позвольте объяснить Вам буквально несколько моментов.

Когда Вы были вне связи, я думал, как тяжело Вам, Раисе Максимовне, семье, и сам от этого приходил в ужас, в отчаяние. Какая все-таки жестокая штука эта политика! Будь она неладна…

Короткие сообщения о Вашем пребывании в Крыму, переживаниях за страну, Вашей выдержке (а чего это стоило Вам!) высвечивали Ваш образ. Я будто ощущал Ваш взгляд. Тяжело вспоминать об этом.

За эти боль и страдания в чисто человеческом плане прошу прощения… Понимаю реальности, в частности мое положение заключенного, и на встречу питаю весьма слабую надежду. Но прошу Вас подумать о встрече и разговоре со мной Вашего личного представителя.

С глубоким уважением и надеждами…»

Днем раньше Крючков написал письмо Бакатину, сменившему его в КГБ:

«Уважаемый Вадим Викторович!

Обращаясь к Вам как к Председателю Комитета госбезопасности СССР и через Вас, если сочтете возможным довести до сведения, к коллективу КГБ со словами глубокого раскаяния и безмерного переживания по поводу трагических августовских событий в нашей стране и той роли, которую я сыграл. Какими бы намерениями ни руководствовались организаторы государственного переворота, они совершили преступление…

Осознаю, что своими преступными действиями нанес огромный ущерб своей Отчизне… Комитет госбезопасности ввергнут по моей вине в сложнейшую и тяжелую ситуацию… Очевидно, что необходимые по глубине и масштабам перемены в работе органов госбезопасности по существу и по форме еще впереди».

Потом и Крючков, и другие участники путча придут в себя, оправятся, увидят, что им ничего не угрожает, успокоятся и станут говорить, что они ничего, собственно, не сделали.

Но в реальности действия ГКЧП были вполне серьезными. Они отстранили от власти законного президента страны и посадили его под домашний арест, ввели в столицу войска, приостановили деятельность политических партий и движений, которые мешали «нормализации обстановки», установили цензуру средств массовой информации и объявили в Москве комендантский час.

Увидев, что в столице у них ничего не получается, они не решились на военную акцию. Но надо помнить, что эти же люди за несколько месяцев до путча, не колеблясь, пустили в ход оружие, когда приказали оперативникам КГБ и армейскому спецназу «навести порядок» в Прибалтике.

В Матросской Тишине Крючков похудел и постарел. Следствие и подготовка к суду шли долго. В январе 1993 года заместитель председателя военной коллегии Верховного суда генерал-майор юстиции Анатолий Тимофеевич Уколов изменил меру пресечения обвиняемым по делу ГКЧП на подписку о невыезде. Все отправились домой.

В апреле 1993 года начался процесс по делу ГКЧП.

Крючкова обвиняли по статье 64 (измена родине) и статье 260 (злоупотребление властью) Уголовного кодекса РСФСР. Подсудимый доказывал, что в августе 1991 года он выполнял свой долг как руководитель КГБ СССР, оберегая территориальную целостность и безопасность родины. Тем более что Комитет госбезопасности получал достоверную информацию о том, что из-за рубежа готовится развал Советского Союза…

23 февраля 1994 года новая Государственная дума приняла закон об амнистии. Крючков, как и другие обвиняемые по делу ГКЧП, вернулся домой. Формально, согласившись на амнистию, он признал свою вину. На самом деле виноватым он себя не чувствовал. Напротив, чем дальше, тем более ощущал себя героем.

Михаил Сергеевич Горбачев высказался по этому поводу в интервью газете «Труд»:

«Я помню, какие покаянные письма они мне писали в первые дни после ареста в августе 1991-го. Никогда не забуду и то, что они говорили с тем же вдохновением и искренней патетикой некоторое время спустя в зале суда. Прямо противоположное. Это, знаете, какая-то абсолютная бессовестность.

Хотя я-то знал, как никто другой, почему эта трусливая публика отважилась пойти на путч. На родину им было абсолютно наплевать. Их волновало другое: с подписанием союзного договора они могли реально потерять гигантскую, практически никем не контролируемую власть. Вот с чем им пришлось бы проститься. Они-то это прекрасно понимали. Но при этом говорили высокие слова о родине, об экономической катастрофе, об угрозе национальной безопасности».

Маршал Дмитрий Язов не так давно издал воспоминания, которые многое говорят о самом бывшем министре обороны великой державы.

«Горбачева на вершину власти, – пишет Язов, – привела ставропольская мафия. Но подтолкнуть „Мишку-конвертика“ на самую последнюю ступеньку власти даже у мафии не хватало сил. Поэтому где-то на полпути мафия сдала Горбачева спецслужбам США».

А вот каким Язова в августе девяносто первого запомнил помощник президента Анатолий Черняев:

«Маршал, весь потный в своем мундире, сидел, согнувшись на стуле, на нижнем этаже служебного помещения в Форосе… фуражка у ног на полу. И бормотал:

– Старый дурак! Связался с этой шантрапой!

Еще бы! Это потом, после ельцинской амнистии, он строит из себя спасителя Отечества. А тогда, видно, скребло на душе: нарушил военную присягу и попрал офицерскую честь».

Ровно за год до путча, 19 августа 1990 года, на одной из государственных дач в Мухалатке, неподалеку от Фороса, Горбачев собрал соратников, отдыхавших в Крыму: Назарбаева, Язова, Медведева, Примакова, Черняева… Многие приехали с женами. Примаков, выросший в Тбилиси, был тамадой.

«Атмосфера искренности, приязни, симпатии и уважения друг к другу царила весь вечер на большой веранде над морем, – описывал встречу Черняев. – Шутки, анекдоты, случайные подробности биографий, как кто с кем когда впервые встретился, воспоминания.

Жена Язова рассказала просто романтическую историю: как она его „увидела“, „запомнила“, потом „разыскала“ в дальнем гарнизоне, добилась, что они наконец поженились… А через год, почти день в день, в Форосе я видел старого маршала жалким, ничтожным, проклинающим себя за то, что он „пошел на такое дело“.»

В Москве на аэродроме Язова окружили, как он выразился, «мордовороты». Подошел министр внутренних дел России Виктор Баранников, попросил пройти с ним. Начальнику охраны министра сказал:

– Вы свободны.

Генеральный прокурор России Степанков поинтересовался:

– Оружие есть? В соответствии со статьей 64-й вы арестованы.

Язов спросил:

– А что это за статья?

– Измена родине.

Его посадили в машину, рядом сели автоматчики.

Во время следствия маршал Язов вел дневник. Вот строчки из него:

«Всему конец, имею в виду собственную жизнь. Утром снял мундир Маршала Советского Союза. Поделом! Так и надо. Чего добивался? Прослужив 50 лет, я не отличил от политической проститутки себя – солдата, прошедшего войну… Понял, как я был далек от народа… народ политизирован, почувствовал свободу, а мы полагали совершенно обратное. Я стал игрушкой в руках политиканов».

10 октября 1991 года «Известия» опубликовали стенограммы допросов членов ГКЧП.

– Лучше всего провалиться бы мне сквозь землю, – говорил следователю маршал Язов, – чувствую себя бесконечно несчастным. Хотел бы попросить прощения и у Горбачевой, и у Михаила Сергеевича. Осознаю свою вину перед народом…

Следователь объяснил Язову:

– Вы можете обратиться к Горбачеву.

– В ноябре исполнится пятьдесят лет моего пребывания в Вооруженных силах, а я, старый дурак, участвовал в этой авантюре, – сказал бывший министр обороны. – Сейчас я сожалею и осознаю, какой кошмар я вам приготовил. И сейчас сожалею… Хотел бы попросить вас, чтобы меня не предавали суду военного трибунала, а просто отправили на покой. Я осуждаю эту авантюру. И буду осуждать до конца жизни то, что я причинил вам, нашей стране и нашему народу…

Следователи интересовались, на что надеялись члены ГКЧП? Как собирались улучшить жизнь народа?

– Мы рассчитывали на то, что есть какие-то товары, где-нибудь какие-нибудь резервы, запасы, – отвечал Язов. – Для этого мы специально вызвали первого заместителя главы правительства Щербакова. Он сказал: всего этого не существует. Того не имеем, другого. Нам отказали в кредитах. Через пять дней завоем как волки…

Самоубийство министра

Крючкова доставили в «Сенеж», а этот бесконечно долгий для Виктора Валентиновича Иваненко день все не заканчивался.

– Из «Сенежа» поехали не домой, а в Белый дом. Дорога тряская, утомительная. И все равно поспал в машине. Приезжаем – раннее утро. Побрился в комнате отдыха у Бурбулиса. Со Степанковым договорились, что я иду в Кремль арестовывать вице-президента Янаева.

Но позвонил министр внутренних дел Баранников, попросил:

– Слушай, ты Янаева должен идти арестовывать, а мне выпало брать Пуго. Неудобно мне начальника своего арестовывать. Давай поменяемся. Я пойду к Янаеву, а ты к Пуго поезжай. С тобой поедет мой заместитель, Виктор Федорович Ерин, заместитель генерального прокурора Евгений Кузьмич Лисов и как представитель демократической общественности Григорий Алексеевич Явлинский…

Иваненко и по сей день сожалеет, что сделал Баранникову одолжение:

– Надо было отказаться. Как распределили обязанности, так и действуем… Но пошел коллеге навстречу…

Надо ехать арестовывать министра внутренних дел. А куда? Где он находится?

Ждали, что Пуго приедет в министерство. Не появился. Кто-то сказал, что он на даче. Послали туда милицейскую наружку – нет его там. Позвонили ему на квартиру, никто не взял трубку. Ерин сообразил, что аппараты правительственной АТС бывшему министру уже отключили, и выяснил у себя в справочной номер городского телефона.

Иваненко набрал номер. Трубку сняли.

– Борис Карлович?

– Да.

– Я председатель КГБ России Иваненко. Мы сейчас к вам приедем.

Пауза тягостная.

– Понятно. Приезжайте.

И он повесил трубку. Иваненко эта пауза очень не понравилась.

Накануне к Борису Карловичу в министерство приехал его сын Вадим. Старший Пуго достал из сейфа белый конверт и протянул сыну:

– Забери, пригодится.

Там были деньги. Министр уже понял, что все кончено.

Борис Пуго, рассказывал мне один из очень близких к нему людей, в свой последний рабочий день захотел встретиться с иерархом церкви. Но никого заманить в министерство не удавалось. Пришел митрополит Питирим, когда ему сказали, что предстоит оценить конфискованные у преступников ценные иконы. Пуго уединился с ним, попросил коньяку, хотя сам не пил.

Разговор с Питиримом продолжался полтора часа. Потом министр очистил стол от бумаг и уехал. Провожали его первый заместитель министра Шилов и руководитель Центра общественных связей Андрей Григорьевич Черненко. Приехав домой, Пуго отпустил охрану. Но два прикрепленных, как положено, остались дежурить во дворе.

Пуго с женой поднялись в квартиру сына – в том же доме. Настроение у всех плохое. Борис Карлович пытался приободрить семью, смеялся, шутил. Рассказывал о своей встрече со священником. Говорил, что поедет встречать Горбачева. Заметил, что в Риге жить было лучше. Советовал сыну не совершать таких ошибок, которые совершил он, и не доверять людям…

Жене он сказал:

– Валюша, не расстраивайся. Будет у нас другая жизнь.

Валентина Ивановна ему ответила:

– Ничего мне на свете не надо, только бы прижаться к тебе.

Еще днем она звонила мужу на работу и спрашивала, есть ли в доме оружие. Она считала, что Бориса Карловича арестуют на работе, и решила покончить с собой. Валентина Ивановна сказала ему по телефону:

– Я без тебя ни минуты жить не стану.

Пуго с сыном выпили водки. Борис Карлович заметил:

– У меня в квартире «жучки», у тебя наверняка тоже.

Они вышли на балкон. Борис Карлович сказал:

– Вадим, все кончено. Горбатый меня предал. С Ельциным я не могу остаться. И с Крючковым и Янаевым не могу, потому что не хочу больше крови… Умный у вас папашка, а купили его за пять копеек…

Борис Карлович сказал, что у него уже отключили телефоны правительственной связи, прокуратура возбудила уголовное дело. Сын спросил отца, как он, такой осторожный человек, мог так ошибиться. Пуго-старший ответил, что сам не может понять, как вляпался в это дело.

– А что теперь будет? – спросил Вадим.

– Ночью придут арестовывать.

Потом пошутил:

– У нас в доме столько оружия – будем отстреливаться.

Но отдал Вадиму пистолет «вальтер» и попросил его спрятать. Боялся, что если придут с обыском и найдут оружие, то дадут статью за незаконное хранение оружия. Расстались они в три часа ночи. Вадим Пуго пошел гулять с собакой и спрятал пистолет во дворе. Утром его разбудил отец:

– Вставай, отдай мне пистолет.

Вадим спросонья пошутил: что, мол, будешь отстреливаться?… Надел спортивный костюм, вышел на улицу и принес пистолет. Потом он будет горько сожалеть об этом:

– В квартире хранилось несколько охотничьих ружей, но о самоубийстве и мысли не возникало… Я не представлял себе, что делать. Ночью никого не арестовали… Около восьми утра оделся, собрался уходить. Отец сидит за столом, что-то пишет. Я подошел. Он перевернул листок, чтобы мне не было видно. А я не придал этому значения, действовал как бы автоматически, сказал: «Ну, пап, я пошел». Он встал, поцеловал меня: «Ну, пока…» Мать – заплаканная, ко мне не подошла. Не было никаких слезных прощаний, никто не жал руки, не давал напутствий, не писал завещаний…

Около девяти утра Пуго по городскому телефону позвонил своему заместителю Шилову, спросил, какая обстановка. Тот поинтересовался, приедет ли министр на работу?

– Зачем? – вопросом на вопрос ответил Пуго.

Сказал, что всю жизнь старался жить честно, и попрощался. Пуго уже искали, чтобы арестовать. Людям еще не верилось, что путч провалился и заговорщики больше не представляют опасности. Сергей Филатов, секретарь президиума Верховного Совета РСФСР, вспоминал, что даже после ареста членов ГКЧП «на воле оставался еще Пуго, у которого была кое-какая реальная сила».

22 августа на сессии Верховного Совета России выступал Борис Ельцин. Сообщил депутатам о том, что генеральный прокурор возбудил уголовное дело и должны быть взяты под стражу все члены так называемого ГКЧП, кроме двух народных депутатов – Бакланова и Стародубцева. На их арест нужна санкция Верховного Совета СССР.

– На сегодняшний день задержаны бывший министр обороны Язов, бывший председатель комитета госбезопасности Крючков, – перечислил Ельцин. – В связи с тем что председатель Комитета министров Павлов находится в больнице, к нему приставлена соответствующая охрана. Взят под стражу Янаев. Взят под стражу генеральный директор завода имени Калинина Тизяков. И сейчас группа поехала к министру внутренних дел…

Поправился:

– К бывшему министру Пуго.

Виктор Иваненко:

– Поехали, адрес нам известен. Правда, этажом ошиблись. На лифте не на тот этаж поднялись… Ну, нашли нужную квартиру. Звоним. Открывает старенький дедушка, трясется весь: «У нас горе». Что за горе? Зашли… Сидит жена Пуго в луже крови около кровати. Уже в агонии. Сам Пуго лежит на кровати в тренировочном костюме, мертвый… Установили, что посторонних людей не было. Самоубийство. Мы с Ериным развернулись, потому что нам здесь делать нечего. Пусть работает прокуратура… На эту тему потом столько инсинуаций было, столько спекуляций: «Вы убрали Пуго!»

Иваненко доложил Ельцину:

– Пуго застрелился.

Борису Николаевичу новость не понравилась. Упрекнул председателя КГБ РСФСР:

– Как же вы допустили?

Иваненко оправдываться не стал:

– Ну как это объяснить? Так получилось.

Для Иваненко эта история до сих пор висит тяжелым камнем на сердце. Вроде как он косвенно подтолкнул Пуго к самоубийству своим звонком… Но следствие установило, что решение уйти из жизни вместе было принято еще накануне вечером.

По факту смерти Бориса и Валентины Пуго было возбуждено уголовное дело. Следственная группа прокуратуры России восстановила обстоятельства самоубийства министра и смерти его жены. Когда Пуго-младший уходил из дома в начале девятого утра, Борис Карлович писал прощальную записку:

«Совершил совершенно неожиданную для себя ошибку, равноценную преступлению.

Да, это ошибка, а не убеждения. Знаю теперь, что обманулся в людях, которым очень верил. Страшно, если этот всплеск неразумности отразится на судьбах честных, но оказавшихся в очень трудном положении людей.

Единственное оправдание происшедшему могло быть в том, что наши люди сплотились бы, чтобы ушла конфронтация. Только так и должно быть.

Милые Вадик, Элинка, Инна, мама, Володя, Гета, Рая, простите меня. Все это ошибка! Жил я честно – всю жизнь».

Валентина Пуго тоже оставила короткую записку:

«Дорогие мои! Жить больше не могу. Не судите нас. Позаботьтесь о деде. Мама».

Примерно без десяти девять в спальне Пуго из своего «Вальтера PPK» выстрелил в висок своей жене, а потом – себе в голову. Его тесть, Иван Павлович Голубев, услышал выстрелы, зашел в их комнату и увидел, что Пуго лежит на кровати с пистолетом в руке, а жена вся в крови сидит на полу возле кровати.

Девяностолетний Иван Павлович автоматически взял у зятя из рук пистолет и положил его на тумбочку. Невестка Бориса Карловича позвонила лечащему врачу Пуго. Через десять минут врач был в квартире с бригадой скорой помощи. Врачи констатировали смерть Пуго. Его жена еще была жива, ее увезли в Центральную клиническую больницу, где она, не приходя в сознание, умерла 24 августа.

Все необходимые следственные действия и экспертизы были проведены, и ни у кого не осталось сомнений в том, что Борис Карлович Пуго застрелился сам. Возможность убийства третьим лицом исключена. Вадим Пуго тогда говорил следователям:

– У меня нет сомнений, что родители покончили жизнь самоубийством. Они очень любили друг друга, и я знаю, что мать не смогла бы жить без отца.

По мнению Бориса Ельцина, которого во время путча Пуго хотел арестовать, министр покончил с собой в приступе отчаяния: «Он сломался под грузом свалившейся ответственности».

Три загадочные смерти

Самоубийство министра внутренних дел не стало последним в те августовские дни. 24 августа в своем кремлевском кабинете покончил с собой советник президента СССР, бывший начальник Генерального штаба Маршал Советского Союза Сергей Федорович Ахромеев.

В вихре событий, захлестнувших в те дни страну, смерть маршала была не так уж заметна, но многие удивились: что заставило его уйти из жизни? В отличие от застрелившегося министра внутренних дел Пуго маршал Ахромеев не играл такой уж заметной роли в августовских событиях.

Почти сразу стали известны детали смерти Сергея Федоровича. Всех удивило то, что маршал не застрелился (офицерам положено табельное оружие), а повесился. Причем повесился сидя, привязав шпагат к ручке оконной рамы. Оперативники и работники прокуратуры знают, что таким путем обычно совершают самоубийства в тюрьмах, где это надо сделать незаметно для надзирателя.

Отсюда и возникла версия, что самоубийство не было добровольным, что маршала запугали угрозами репрессий против него и семьи и потребовали уйти из жизни. После чего его заперли в кабинете и ждали, пока он покончит с собой.

В первых числах августа 1991 года все кремлевское начальство вслед за президентом отправилось отдыхать. 6 августа и у Ахромеева начался отпуск. Он проводил его вместе с женой Тамарой Васильевной в военном санатории в Сочи. Обратные билеты взял на 1 сентября.

Утром 19 августа, до завтрака, он плавал, потом Ахромеевы пошли в столовую. Затем Сергей Федорович включил телевизор и узнал об отстранении президента Горбачева и переходе власти к Государственному комитету по чрезвычайному положению. Ахромеев ходил, думал. Вдруг сказал жене:

– Я должен быть на работе.

Жена удивилась: никто его не вызывал в Москву. Врачи уговаривали остаться, настаивали на том, что он нуждается в отдыхе и лечении. Но маршал уже принял решение. Он вылетел в Москву. Жена и внучка остались в Сочи.

Ахромеев пришел к вице-президенту Геннадию Ивановичу Янаеву, который взял на себя исполнение обязанностей президента, предложил свои услуги и включился в работу ГКЧП. Сотрудники президентского аппарата отметили, что Ахромеев пребывал в хорошем настроении, что он веселый и бодрый.

Он участвовал в заседании штаба при ГКЧП. В протоколе № 1 его фамилия упомянута вместе с фамилией Олега Даниловича Бакланова, одного из руководителей ГКЧП. В протоколе записано: «Принято к сведению согласие т. Ахромеева… принять участие в работе штаба при ГКЧП». Штабу было предложено получать информацию от Министерства обороны, МИД, МВД, КГБ, правительства и ЦК КПСС и готовить обобщенные сводки для ГКЧП – одну утром в половине восьмого, другую вечером – в половине седьмого.

Сергей Ахромеев вместе с министром обороны Дмитрием Язовым и заместителем министра по чрезвычайным ситуациям Владиславом Ачаловым изучали план захвата Белого дома, где находилось все российское руководство во главе с Ельциным. Три крупнейших военачальника страны готовили штурм здания, охранявшегося горсткой милиционеров… Ахромеев сам составил план мероприятий, необходимых для введения чрезвычайного положения. Попросил хозяйственников принести ему раскладушку и постельное белье, собирался ночевать в Кремле.

Но Сергей Федорович быстро понял, что из этой затеи ничего не выйдет. Путч провалился. Руководителей ГКЧП арестовали. Маршал приезжал в Кремль. Сидел в своем кабинете. Но никто к нему не заходил. Когда встречал знакомых в коридоре, они отводили глаза. В окружении Горбачева он один поддержал ГКЧП.

22 августа он своим аккуратным почерком написал Горбачеву письмо:

«Мне понятно, что как Маршал Советского Союза я нарушил Военную Присягу и совершил воинское преступление. Не меньшее преступление мной совершено и как советником Президента СССР. Ничего иного, как нести ответственность за содеянное, мне теперь не осталось».

У маршала началась тяжелая депрессия. Он конечно же нуждался в помощи опытного врача. Но ни ему самому, ни окружающим и в голову не приходило, что в такой ситуации надо обратиться к медицине. В письме, адресованном родным, Ахромеев фактически объясняет, что лишает себя жизни ради того, чтобы избавить семью от позора, связанного с его ожидаемым арестом и тюремным заключением.

Дежурный офицер охраны в 21 час 50 минут доложил коменданту первого корпуса Кремля Михаилу Ивановичу Барсукову, что в двери кабинета № 19/а торчит ключ, а света в комнате нет. Барсуков пришел. Они открыли кабинет и увидели мертвого маршала.

Эпидемия самоубийств в августовские дни 1991 года казалась настолько заразительной, что каждый день ждали новых трагических сообщений.

Последний пресс-секретарь президента СССР Андрей Грачев вспоминает: «Арестовывать вице-президента Янаева в его кабинете в Кремле (как мне как-то говорил сам Янаев со смешанным чувством ужаса и гордости, в сталинские времена он принадлежал Лаврентию Берии) по поручению прокурора явились два советника Горбачева – Ярин и Карасев. В кабинете они обнаружили разбросанные вещи и одежду Янаева. Сам вице-президент, закрывшись с головой, лежал на тахте в задней комнате.

По словам Ярина, он даже заподозрил, что Янаев последовал примеру Пуго, своего бывшего коллеги по ЦК комсомола. К счастью, тот всего лишь крепко спал. Когда Янаев потянулся за одеждой, Ярин из предосторожности выхватил у него пиджак, опасаясь, что в нем пистолет. Однако оружия при вице-президенте не оказалось».

И уже после того, как августовский путч закончился, его активные участники были арестованы и страна задумалась о том, как жить дальше, в Москве произошли одно за другим три загадочных самоубийства. В представлении людей они были тесно связаны между собой.

Ранним утром 26 августа выбросился из окна управляющий делами ЦК КПСС Николай Ефимович Кручина. Он не играл никакой роли в августовском путче, и, казалось, ему ничего не угрожало.

Через месяц с лишним, 6 октября выбросился из окна предшественник Кручины на посту управляющего делами партии Георгий Сергеевич Павлов. Ему было за восемьдесят, давно на пенсии, никакого участия в политике он не принимал.

А еще через десять дней покончил с собой бывший заведующий сектором международного отдела ЦК КПСС Дмитрий Андреевич Лисоволик. И он тоже бросился вниз, на асфальт…

Цепочка одинаковых самоубийств представлялась более чем странной. Всех потряс способ самоубийства, требующий отчаянной решительности. В Москве заговорили, что наверняка всем троим помогли уйти из жизни. После путча ждали громких разоблачений.

Все трое покончили с собой в тот момент, когда общество заинтересовалось судьбой «золота партии», когда открывались партийные секреты и многие боялись суда над КПСС. Общественное мнение легко обнаружило нечто общее между тремя выбросившимися с балкона: все они имели отношение к «золоту партии», огромным деньгам, которые руководство КПСС загодя спрятало как внутри страны, так и за рубежом.

Накануне смерти Кручины – 24 августа, в субботу – было опечатано здание ЦК КПСС на Старой площади. Может быть, Кручина боялся, что всплывут секретные и разоблачительные документы? Многие тогда предположили, что это цепь преступлений, совершенных чьей-то умелой рукой.

На журнальном столике в холле Николай Ефимович оставил прощальную записку:

«Я не преступник и заговорщик, мне это подло и мерзко со стороны зачинщиков и предателей. Но я трус.

Прости меня, Зойчик, детки, внученьки.

Позаботьтесь, пожалуйста, о семье, особенно о вдове.

Никто здесь не виноват. Виноват я, что подписал бумагу по поводу охраны этих секретарей. Больше моей вины перед Вами, Михаил Сергеевич, нет. Служил я честно и преданно».

Трудно сказать, заранее ли Николай Ефимович принял решение уйти из жизни или это произошло ночью, когда человек остается наедине с самим собой, когда все проблемы приобретают безысходный характер и когда некому его поддержать…

Единственную вину, которую он признал за собой, – это то, что в дни путча обеспечил охраной, транспортом и всем прочим членов ГКЧП, которые выступили против своего генерального секретаря. Невелика вина. За это не наказывают.

Перед тем как покончить с собой, он, видимо, думал о том, что его ждет. Наверное, боялся ареста, допросов, суда, тюрьмы, конфискации имущества, позора. Того, что лишат квартиры, испортят жизнь родным…

Но еще удивительнее была смерть его предшественника Георгия Сергеевича Павлова. Персональный пенсионер союзного значения Павлов 6 октября 1991 года выпрыгнул из окна своей квартиры на улице Щусева, дом 10. Ему шел восемьдесят второй год. Что же с ним случилось?

Павлов ушел на пенсию в 1983 году и не имел ни малейшего отношения к тому, что делалось в управлении делами ЦК накануне крушения реального социализма. Люди, знавшие Георгия Сергеевича Павлова, убежденно говорили мне, что причиной самоубийства было что-то личное. Просто личная трагедия совпала с революционными переменами в стране. И это лишь усилило депрессию.

А что произошло с Дмитрием Андреевичем Лисоволиком? Совсем непонятная история. Ему было всего сорок четыре года, он не занимал высоких постов в партии, работал в международном отделе ЦК. К августовскому путчу не имел никакого отношения, как и международный отдел в целом. Во время путча на Старой площади вообще жизнь замерла. Но отчего же он 17 октября 1991 года прыгнул с балкона собственной квартиры?

Тогдашний помощник первого секретаря ЦК компартии Украины Виталий Константинович Врублевский предложил свое объяснение: «Диму Лисоволика я хорошо знал еще с того времени, когда он работал в Киеве. Честный, скромный человек, очень чувствительный и деликатный. Мы в шутку называли его „красной девицей“. И я не верю, что он был замешан в каких-то детективных историях. Думаю, что его тонкая натура не вынесла столь резкого краха иллюзий. Он не сумел адаптироваться к реальностям жизни, остался безработным. Психологический шок толкнул его к единственно возможному, как ему казалось, выходу».

Виктор Иваненко:

– Я не участвовал в расследовании этих дел. Ими занимались органы прокуратуры. Знаю, что версии отрабатывались всякие – и злой умысел, и попытки скрыть какие-то следы. Но ни одна версия не получила подтверждения. Для многих августовские события были психологической контузией, и кто-то просто не выдержал. Конечно, людей тяготило начавшееся расследование деятельности КПСС. Наверное, были какие-то злоупотребления. Не хотели, чтобы вышло наружу. Но версии о заказных убийствах, о желании спрятать концы в воду, чтобы завладеть золотом партии, не подтвердились. Потом обо мне говорили, что это я был диспетчером этих самоубийств. Но я не имел к этому отношения.

Сомнения были порождены способом самоубийства, который был выбран: все выбросились из окна.

– Вам это не казалось странным? – спрашивал я генерала Иваненко.

– Когда человек находится в состоянии аффекта и думает о самоубийстве, ему не до логических рассуждений. Логика уступает место внезапному порыву.

– Им было чего опасаться?

– Радикалы в тот момент настаивали на жестких мерах, запрете КПСС, люстрации. Но значительная часть старой номенклатуры сразу перескочила в новый поезд. И вот эта новая элита не позволила событиям пойти по радикальному пути.

– Все же странно, что они поспешили уйти из жизни. Это были люди с достаточно крепкой нервной системой. Почему они вдруг сломались?

– Я встречал очень сильных людей, которые с честью выдерживали самые серьезные испытания и боль пересиливали, но не могли стерпеть предательства. У них было ощущение, что их предали, сдали. Я ведь тоже потом пережил нечто подобное. Когда идешь за человеком, веришь в него, а тебя как ненужную шахматную фигурку смахивают с доски, это тяжелый момент в жизни. Не всякому дано пережить такое достойно.

– История с самоубийствами произвела сильное впечатление на общество. Все это горячо обсуждалось. А какой была реакция в высшем эшелоне власти? Например, президента Ельцина эти самоубийства интересовали?

– После путча началась борьба за власть, – напоминает Виктор Иваненко. – Стали дожимать команду Горбачева. Да и Ельцин сразу исчез из Москвы, уехал на юг отдыхать. Я, председатель КГБ России, три дня не мог дозвониться до президента, чтобы доложить о захвате здания управления госбезопасности Чечено-Ингушетии в Грозном и согласовать совместные действия. А вы говорите о каких-то самоубийствах…

– А деньги партии?

После путча нашли записку заместителя генерального секретаря ЦК КПСС Владимира Антоновича Ивашко от 23 августа 1990 года «О неотложных мерах по организации коммерческой и внешнеэкономической деятельности партии». В записке говорилось: «Нужно создавать структуры „невидимой“ партийной экономики, к работе в которой будет допущен узкий круг людей, определяемый Генеральным секретарем ЦК КПСС или его заместителем».

Управление делами ЦК получило право приобретать имущество, создавать совместные фирмы как с иностранными предпринимателями, так и с советскими – государственными предприятиями, кооперативами и отдельными гражданами. Начались операции по переводу денег за границу с помощью сотрудников внешней разведки КГБ.

Виктор Иваненко:

– Поручили мне вместе с прокуратурой искать деньги партии. Мы пытались открыть некоторые источники. Но определенная часть новой номенклатуры не захотела глубже копнуть. Деньги уводили люди с разведывательным опытом, с опытом международной финансовой деятельности. А в прокуратуре расследование вели следователи, которые опыта такого не имели. Им, извините, лапшу на уши вешали. Деньги ушли в советские банки, работавшие за границей. Я хотел там поискать, да меня остановили.

Виктор Максимович Мишин, который был в 1991 году первым заместителем управляющего делами ЦК КПСС, объяснил:

– В 1990 году значительная часть финансовых средств КПСС была размещена на депозитных счетах в различных коммерческих банках. Когда в августе 1991 года началась вся эта свистопляска, некоторые банкиры поспешили перевести деньги партии в госбюджет, а остальные оставили средства на счетах…

Иначе говоря, не существовало никаких тайных номерных счетов, таинственных курьеров с чемоданчиками, прикрепленными к руке, паролей и прочей романной чепухи. Умелые люди с ходу приватизировали партийные деньги и пустили их в оборот. Они уже давно приносят кому-то прибыль. Люди компетентные знают кому.

Лубянская площадь без Дзержинского

Как бы сегодня ни оценивались события августа 1991 года, всякий, кто хорошо помнит те дни, подтвердит: провал путча воспринимался как праздник. В Москве его отмечал чуть ли не весь город.

Но вот что самое интересное: встретить победу над ГКЧП вышло на улицы много больше публики, чем было в стране твердых сторонников демократии.

Сколько раз потом будут удивляться: куда делись все те, кто участвовал тогда в митингах, демонстрациях, кто требовал перемен? Ведь это были сотни тысяч людей, если не миллионы… А за демократическую платформу на выборах с каждым годом голосовало все меньше и меньше. Напрашивается закономерный вывод: люди быстро разочаровались в демократии. Но точнее будет сказать, что среди тех, кто весело провожал в последний путь ГКЧП, демократически мыслящих было совсем немного.

Что же праздновали остальные?

Провал августовского путча – это настоящая революция. Исчез ГКЧП, исчезло все – ЦК, обкомы, горкомы, райкомы!.. КГБ перестал внушать страх. И никто не пришел на помощь старой системе! Даже ее верные стражи.

В те дни любые начальники говорили и вели себя необычно – предупредительно, даже заискивающе. Такого не было ни до, ни после. Они боялись! На последнем совещании участников ГКЧП первый секретарь столичного горкома Юрий Анатольевич Прокофьев, говорят, истерически кричал:

– Дайте мне пистолет, я застрелюсь!

Прокофьев вошел в историю своим бегством из Москвы после провала путча. Его искали, чтобы допросить. Сажать не собирались. Он в конце концов сдался властям, с него сняли показания и отпустили.

Рухнула советская власть. Потеряли свои кресла все вожди и хозяева жизни, которые столько лет командовали народом. Еще вчера они были хозяевами страны, а сегодня – никто и ничто! А это же и есть настоящий праздник: увидеть крушение тех, кто помыкал тобой…

Виктор Иваненко:

– Домой я попал только 22 августа. А вечером поехал на Лубянку. Там же народ на площади начал собираться.

– А что происходило в самом комитете?

– Собралась коллегия КГБ СССР. Все сидят на своих местах. Не хватает только председателя – Крючков арестован. Мы приехали с Поделякиным. Поздоровались со всеми, руки пожали.

– Какие лица были у людей в коридорах и в кабинетах Лубянки?

– Напряженные. Вытянутые. Многие растеряны. Особенно члены коллегии КГБ СССР. Наиболее симпатичный мне человек, Николай Сергеевич Леонов, начальник аналитического управления, говорил: пришла беда – открывай ворота.

Иваненко поинтересовался у членов коллегии комитета госбезопасности:

– Ну, что делать будем?

Кто-то из зампредов КГБ СССР нехотя говорит:

– Телеграммку бы надо отправить в территориальные органы.

Тут взорвался первый заместитель председателя КГБ России генерал Поделякин:

– Не телеграммку, а рапорта все пишите на увольнение!

Виктор Иваненко:

– Я на такую резкость не был способен. А Володя – человек эмоциональный, порывистый. И он всех так отчитал. Потом Леонов в своей мемуарной книге с обидой написал: надо же, какой Поделякин злющий. Сидят, обсуждают, что надо телеграммы отправить и в отставку всем подавать, потому что запятнали себя участием в путче.

Звонок по АТС-1, Иваненко просят к аппарату. Звонит глава российского правительства Иван Степанович Силаев:

– Ты что там сидишь с этой бандой? Мы тебя самого уволим за то, что ты с ними!

Иваненко слова предсовмина удивили:

– Не дело Ивана Степановича угрожать. Сам Иван Степанович, когда защищали Белый дом, отправился ночью домой.

Но Иваненко пересказал этот разговор членам коллегии КГБ:

– Видите, какая обстановка, как к вам относятся.

Он ушел. Кто-то из членов коллегии не без зависти произнес:

– Он последний, кому позволено свободно уйти из этого здания…

Иваненко уехал в Белый дом, зашел к Бурбулису:

– Геннадий Эдуардович, что за угрозы? Обещают меня снять за то, что я сижу с этой бандой, а я как раз обсуждаю вопрос об их отставке…

Государственный секретарь успокоил его:

– Не обращай внимания.

22 августа 1991 года коллегия КГБ полностью открестилась от Крючкова:

«В связи с предпринятой 19 августа с. г. попыткой группы государственных лиц совершить антиконституционный переворот коллегия КГБ СССР считает необходимым от имени всего личного состава органов государственной безопасности заявить следующее.

Действия заговорщиков, сорванные решительными выступлениями демократических сил страны, нельзя расценивать иначе как выступление против конституционных властей и правопорядка, защищать которые призваны органы государственной безопасности. Сотрудники КГБ не имеют ничего общего с противозаконными актами группы авантюристов. Они тяжело переживают тот факт, что честь органов госбезопасности замарана участием руководителя КГБ СССР в так называемом Государственном комитете по чрезвычайному положению».

А на площади Дзержинского, перед старым зданием КГБ шел митинг. Люди требовали снести статую основателя ВЧК. Возникла опасность, что, если толпа свалит огромный памятник, погибнут люди.

Мэр Москвы Гавриил Попов подписал распоряжение: «В связи с тем, что руководство КГБ СССР принимало самое активное участие в подготовке и осуществлении государственного переворота 19–22 августа 1991 года, и учитывая, что памятник Ф. Э. Дзержинскому является символом органов ВЧК-ГПУ-НКВД-КГБ СССР, сыгравших преступную роль в истории народов России:

1. Демонтировать памятник Ф. Э. Дзержинскому на Лубянской площади.

2. Правительству Москвы рассмотреть вопрос о судьбе других памятников, знаков и иных объектов на территории города, сооруженных или названных в честь государственных и партийных деятелей СССР и иностранных государств».

С этим документом к зданию КГБ приехал Александр Ильич Музыкантский, заместитель премьера правительства Москвы и префект Центрального округа. Руководители московского строительного комитета прислали технику. Монтажники приладили стропы, и статуя пошла вверх. Толпа разом выдохнула, вспоминал Александр Музыкантский, и разразилась восторженными возгласами.

«Когда увидели мы по телевизору, как снимают краном „бутылку“ треклятого Дзержинского – как не дрогнуть сердцу зэка?! – писал Александр Исаевич Солженицын. – 21 августа я ждал, я сердцем звал – тут же мятежного толпяного разгрома Большой Лубянки! Для этого градус – был у толпы, уже подполненной простонародьем, – и без труда бы разгромили, и с какими крупными последствиями, ведь ход этой „революции“ пошел бы иначе, мог привести к быстрому очищению, – но амебистые наши демократы отговорили толпу – и себе же на голову сохранили и старое КГБ».

Толпа подступила к дверям здания комитета. Звучали призывы:

– Давай вытряхнем их отсюда.

Иваненко доложил Борису Николаевичу, что нельзя допустить захвата здания КГБ. Президент России позвонил мэру Попову:

– Ты прими меры, чтобы все было спокойно.

Начальник охраны здания получил приказ: ни в коем случае не применять оружие, даже если люди прорвутся внутрь. Чекисты – десятки тысяч хорошо подготовленных и вооруженных людей – испуганно замерли в своих кабинетах, боясь, что толпа ворвется в здание и их всех выгонят, как выгнали сотрудников ЦК КПСС. Но обошлось – снесли только памятник Дзержинскому и со старого здания комитета сняли памятную доску, посвященную Андропову. Чекисты не посмели выйти из здания и защитить своих кумиров, хотя толпа была совсем небольшой.

На штурм КГБ, как это произошло в Берлине, когда возмущенные восточные немцы ворвались в главное здание Министерства государственной безопасности ГДР, московская толпа не решилась. Многие будут потом об этом жалеть. Если бы КГБ тогда распустили, не пришлось бы потом бояться его возрождения.

Покойная Галина Васильевна Старовойтова, российский депутат, пересказывала мне тогда слова правозащитника Сергея Адамовича Ковалева:

– А ведь нам еще придется погибнуть, защищая коммунистов, когда толпа потребует повесить их на фонарях.

Бог миловал. Не понадобилось. Галину Васильевну убьют в Питере. Сергей Адамович опять окажется в роли диссидента. Те, кого они собирались спасать и защищать, вернутся в руководящие кресла. Только теперь высокие должности сопровождаются еще и большими деньгами…

После ареста Крючкова его первый заместитель генерал Шебаршин ровно одни сутки – с полудня 22 августа до двух часов дня 23 августа – возглавлял КГБ. Леонид Владимирович успел провести заседание коллегии и подписать приказ о департизации КГБ. Парткомы в комитете прекратили свою деятельность.

После путча стало ясно, что КГБ должен быть если не разрушен, то преобразован в нечто новое, не представляющее опасности для страны. Кроме того, союзные республики требовали поделить комитет, чтобы создать собственные силовые структуры.

Утром в пятницу 23 августа Шебаршин занял бывший кабинет Крючкова. Он приказал вильнюсским чекистам, которых добивавшиеся независимости литовцы блокировали в райотделах, не применять оружия. Выпустил из Лефортовского следственного изолятора лидера Демократического союза Валерию Ильиничну Новодворскую. Приказал личному составу центрального аппарата покинуть здание, оперативную картотеку вывести за город. Больше он ничего сделать не успел. В разгар совещания, которое проводил Шебаршин, позвонил Горбачев:

– Появитесь у меня через полчаса!

К двум часам Шебаршин приехал в Кремль. Горбачев встречался с руководителями республик. Шло заседание Государственного совета.

Вызвали Шебаршина.

Михаил Сергеевич объявил:

– Я назначаю председателем КГБ товарища Бакатина. Отправляйтесь сейчас же в комитет и представьте его.

Для самого Вадима Викторовича Бакатина, бывшего министра внутренних дел СССР, назначение стало неожиданностью. Его без предупреждения пригласили в кабинет Горбачева в Кремле, где сидели президенты союзных республик. Михаил Сергеевич сказал:

– Вот мы тут все вместе решили предложить вам возглавить Комитет государственной безопасности.

В дни августовского путча Бакатин повел себя лояльно к президенту Горбачеву, не захотел сотрудничать с ГКЧП. Звонил министру обороны Язову с просьбой не штурмовать Белый дом. Его твердость была вознаграждена.

Бакатин предложил вместо себя академика Юрия Алексеевича Рыжова, который в Верховном Совете СССР возглавлял Комитет по безопасности. Рыжов, человек порядочный и прогрессивный, пользовался уважением. Но на Лубянку хотели отправить человека более жесткого и решительного.

Бакатину президенты объяснили, что КГБ в нынешнем виде должен перестать существовать. Ельцин никогда не любил госбезопасность, а Горбачев в дни путча убедился, как опасно это ведомство. Вадим Викторович отправился на площадь Дзержинского принимать дела и проводить первое совещание коллегии комитета.

Виктор Иваненко:

– И я вместе с Бакатиным поехал на Лубянку. Он попросил меня присутствовать при представлении. Он тоже нервничал страшно, потому что дело для него незнакомое. Тут еще вмешалась прокуратура. Пришли с обыском в кабинет Крючкова. Пришлось в этом обыске участвовать. А в окно выглянешь – нет памятника Дзержинскому…

Августовский путч привел к полному крушению лагеря противников реформ. Все то, чего никак не удавалось добиться, совершилось в одно мгновение. Радикально переменились настроения в обществе. Противников реформ смело с политической сцены, их сторонники были испуганы и деморализованы. Партийные структуры были распущены. Партийно-политические органы в армии, на флоте, в КГБ, МВД и железнодорожных войсках упразднены.

Борис Ельцин приостановил деятельность российской компартии, а потом вообще прекратил деятельность КПСС. 24 августа Горбачев сложил с себя полномочия генерального секретаря ЦК КПСС и предложил ЦК самораспуститься.

До путча казалось, что социалистическая идеология еще сильна. Но кто именно верил в коммунистическую перспективу? Да, руководители и аппарат многочисленных коммунистических партий, существовавших тогда в стране (КПСС плюс республиканские компартии, а в некоторых республиках их было по две) твердили старые лозунги. Но куда показательнее та скорость, с которой – до Егора Гайдара! – партийные функционеры по всей стране бросились коммерциализировать партийное хозяйство (здания, дома отдыха, гостиницы, машины) и партийные денежки! Поверили, значит, в рынок-то, поняли, что к развитому социализму возврата нет.

После путча сторонники реформ обрели огромный моральный авторитет, который позволял им действовать смело и решительно. Даже те, кто еще сомневался, решительно встали на сторону Бориса Ельцина, новой российской власти, увидев в политике Белого дома надежду на нормальную жизнь.

25 августа Ельцин объявил все движимое и недвижимое имущество КПСС и КП РСФСР, включая партийные вклады в банках, государственной собственностью. Право пользования партийным имуществом передавалось правительству и местным органам власти. Министерству иностранных дел России поручалось обратиться к правительствам других стран с просьбой сообщить о размерах партийных средств, размещенных за рубежом.

ЦК КПСС прекратил свое существование. Комплекс зданий ЦК и МГК КПСС на Старой площади был опечатан. Все эти здания взял под свой контроль мэр Москвы Гавриил Попов. Он считал это символическим событием. Здания ЦК КПСС охранял отдельный мотострелковый батальон дивизии особого назначения внутренних войск МВД СССР имени Ф. Э. Дзержинского. На всех КПП стояли прапорщик из КГБ и солдат из батальона. Геннадий Бурбулис как государственный секретарь России подписал документ, разрешающий мэрии занять здание ЦК. Попов договорился с КГБ, что будет снята охрана здания, но чекисты оставят за собой подземный комплекс, куда входят бомбоубежища, узел связи и пункт управления.

Через несколько дней после путча я пришел на Старую площадь. Там было пустынно – ни одного человека. Двери распущенного ЦК КПСС закрыты. Оконные стекла уже успели покрыться пылью. Незабываемое зрелище. А ведь в советской системе это был центр власти. Но в те дни сама система перестала существовать. И общество – вне зависимости от политических взглядов – радовалось счастливому избавлению от надоевшей и опротивевшей всем власти. Революция! А революция – это народная стихия, которая вовлекает в этот водоворот и тех, кто вовсе и не собирался ничего свергать.

Победа над путчем поставила немногочисленное демократическое крыло в положение победившей стороны. Абсолютное меньшинство вдруг оказалось властью. Но достаточно узкий круг молодых политиков и экономистов не был готов принять на себя управление страной, не имея для этого ни механизма власти, ни практической программы. Еще вчера они намеревались вести долгую борьбу в роли оппозиции, что, возможно, позволило бы им подготовиться к новой роли. Но путчисты-неудачники спровоцировали революцию, которая внезапно очистила политическое пространство.

Геннадий Бурбулис:

– У нас не было плана реформ, мы не были готовы к таким форсированным сверхответственным решениям и действиям. Нам не позволили эволюционно находить ответы на исторические вызовы.

Партийный аппарат и госбезопасность утратили контроль над обществом. Сколько десятилетий система казалась непоколебимой, несокрушимой, всемогущей! Но она пребывала таковой только до того момента, пока оставалась цельной. Стоило изъять всего один элемент – насилие! – как все рухнуло. Люди утратили страх перед начальством. На короткий исторический момент исчезла ничем не ограниченная власть, которая распоряжалась каждым нашим шагом. Словно слетела низкая, давящая крыша, и открылось небо.

Помню, как возмущались и злобились лишенные власти. Они утратили чувство превосходства, избранности: нам положено то, чего нет у других… Один из сотрудников ЦК КПСС с ненавистью писал о недавних сослуживцах, которые в августе 1991 года перешли на сторону российской власти: «Оба мои бывшие хорошие товарищи по аппарату ЦК. В этот день мы с ними оказались по разные стороны – не баррикад, а корыта. Они – с той, где берут, а я – где отнимают».

В Советском Союзе считалось, что средства производства – да и вообще все в стране – это общенародная собственность, то есть принадлежащая всем членам общества. Эти слова повторялись так часто, что люди поверили, потому и рассчитывали в ходе приватизации получить свою долю, обрести какие-то ценности или надежный источник дохода.

Но понятие «общенародная собственность» – фикция. Единственным собственником было государство. Точнее – руководители партии и правительства, которые всем единолично и бесконтрольно распоряжались. Советские чиновники получали прибавочный продукт в форме разнообразных привилегий, имея доступ к спецраспределителям, спецмагазинам, спецбуфетам, спецбольницам. Прибавочный продукт именовался «корытом».

Уже тогда поездки за границу (что дозволялось немногим) приобрели прежде всего экономический смысл – избранная публика покупала то, что на территории Советского Союза вовсе не существовало. Детей чиновники пристраивали на заграничную работу, зятьев определяли в дипломаты, чтобы дочери могли жить за границей.

Все было ориентировано на максимально комфортное устройство жизни высших чиновников государства, извлечение максимальных благ из своей должности. А необходимость по долгу службы произносить ритуальные речи о высоких идеалах, поучать других только усиливала привычку к двоемыслию и воспитывала безграничный цинизм. Барство властителей, возмущающее общество, зародилось именно тогда. Сейчас сильные мира сего строят замки и заказывают себе яхты, а тогда гоняли спецпоезд со спецкоровой.

В августе 1991 года к материальным потерям прибавились психологические. Трудно было примириться с утратой привычного социального статуса. То, что недавно считалось почетным, перестало быть таковым. Огромный управляющий слой жаловался на неуверенность и неопределенность: выбили из колеи, нет ни славной истории, ни ясного будущего…

Но отлучение от корыта оказалось недолгим. Оно, что называется, и остыть не успело.

Старая советская система распределения благ, основанная на личных связях, легко приспособилась к новым условиям. Новое состояло в том, что открылись радости, о которых советские чиновники и мечтать не могли. Должность стала рассматриваться как инструмент зарабатывания очень больших денег. Чиновники осознали, как выгодно помогать бизнесу, который щедро расплачивался за оказанные ему услуги. Вместо жесткого соблюдения единых правил игры, соблюдения налогового и таможенного кодекса постоянно делались исключения, выносились решения о льготах.

Самыми богатыми людьми России стали бывшие директора, тихо приватизировавшие целые отрасли. То, чем они управляли по должности, превратилось в их личную собственность. Поэтому они и поддержали Ельцина.

«Что же такое революция конца восьмидесятых – начала девяностых? – отмечает академик Юрий Сергеевич Пивоваров. – Это борьба за освобождение номенклатуры от оков коммунистической системы».

Основные коммерческие банки были созданы еще до Гайдара с Чубайсом. Владели ими директора крупнейших государственных предприятий. Они перекачивали в свои банки бюджетные деньги, которыми распоряжались. Поскольку они избегали публичности, то остались неизвестны гражданам России. Ненависть общества обрушилась на других людей.

Сформировался особый, клановый капитализм. Его характерные черты – непрозрачность и тесное сращивание с государственным аппаратом. В такой системе чиновники распоряжаются бюджетными средствами в пользу определенных экономических кланов. Такие кланы образуются и на местах. Они контролируют рынки и не позволяют появиться конкурентам. В тесном сотрудничестве с силовиками. Российская бюрократия превратилась в касту, неэффективную и развращенную невероятными возможностями личного обогащения.

Без связей на всех этажах бюрократического механизма много не заработаешь: большие деньги раздают крупные руководители, и чиновники с каждым годом все дороже оценивают свои услуги бизнесу. Выделение земли под строительство, передача зданий в аренду, распределение выгодных заказов, кредитов, защита от бандитов и от правоохранительных структур – все эти услуги покупаются. Появление олигархов было бы невозможно, если бы за каждым из них не стояли сильные мира сего, получившие свою долю. Не бизнес покупал власть в России, а власть выращивала большой бизнес, который подчиняла себе.

Многие изумленно вопрошают, откуда взялось столько бандитов и прохиндеев, связывая их появление с демократией и реформами. Но все эти люди не свалились с Луны. Они выросли и сформировались в советской системе. Не точнее ли будет заметить, что разрушение нравов произошло задолго до перемен в нашей жизни? Советская власть десятилетиями разрушала мораль, развращала людей и воспитала все эти пороки – невероятное лицемерие, тотальное вранье, постоянный обман.

– Мы несчастная страна, – заметил кинорежиссер Алексей Юрьевич Герман. – Во всех странах капиталисты строят капитализм. А коммунисты должны строить коммунизм. У нас же капитализм строят коммунисты.

Новую власть люди поначалу поддержали и голосовали за демократически настроенных политиков вовсе не потому, что полностью разделяли их политические и моральные ценности, а потому, что они обещали все устроить, наладить жизнь ко всеобщему удовольствию!

У нас любят цитировать фразу из популярного фильма «Брат-2»: кто прав, у того и сила. Нет, в нашей стране иначе: у кого сила, тот и прав. В августе 1991 года, видя, как рухнула советская власть, многие ошибочно решили, что старую силу одолела новая. Спешили к ней присоединяться. Достаточно быстро убедившись, что новые люди у власти – вовсе и не сила, отвалили.

И у тех, кто откровенно радовался падению власти в августе 1991 года, и у тех, кто в те августовские дни сидел дома, было одно общее. Они с нетерпением ожидали, когда в стране все наладится. С интересом наблюдали за действующими лицами. Раздражались, видя, что у тех не очень-то получается. Но сами палец о палец не ударили.

Чем дальше, тем серьезнее мы обращаемся к историческому опыту, размышляем о том, каким был Советский Союз, что представлял собой советский строй и что такое советский человек… Ну, если это только человек, который жил при советской власти, тогда, выходит, раньше был «царский человек», а ныне существует какой-нибудь «капиталистический человек». Но ведь не было «царского человека», и нет «капиталистического». А советский человек точно есть.

Вероятно, это все люди, без различия этнического происхождения, которые жили на территории Советского Союза в условиях социалистической системы. И поскольку была создана особая система, впервые в истории осуществлявшая целенаправленное воздействие на личность, то человек вынужденно приспосабливался к советскому образу жизни. Вырабатывались черты мировоззрения, взгляды на жизнь, привычки, традиции, которые за многие десятилетия закрепились. И в определенном смысле существуют по сей день…

Человек сидит на партсобрании, слушает радио, читает газеты – и что он видит? Лицемерие и откровенное вранье. И что он делает? Он начинает приспосабливаться. Вот так формируется советский человек… Он постоянно ходил в маске. Иногда маска прирастала к лицу. А под маской скрывались цинизм, голый расчет и равнодушие. Все это помогало выжить и сделать карьеру.

«Советский человек произошел от человека», – горько шутил мой остроумный коллега. Эта мутация была связана с утратой важнейших человеческих качеств или, во всяком случае, с их редуцированием, уменьшением, оскоплением. Все, что было хорошего в русском народе, как и в других народах, изживалось системой.

Советский человек превратился вовсе не в носителя высокой морали, самоотверженного и бескорыстного труженика. Жизнь толкала его в противоположном направлении. После крушения советской власти выяснилось, что система прививала практичные навыки двух видов. Прислуживать начальству и жульничать. Вот чиновники с жуликами и преуспели.

Одни, выбросив партийные и комсомольские билеты, пристраивались в новые учреждения и карабкались по служебной лестнице. А устремления те же: высокое кресло – способ не страну переустроить, а обеспечить собственную жизнь…

Другие, кто еще в советские времена приобрел коммерческие навыки, с восторгом осваивали новое экономическое пространство. Масштабы другие, грандиозные, а методы те же: обойти закон, обжулить, надуть.

Остальные наблюдали! Система поколениями отучала от самостоятельности, самоорганизации, привычки проявлять инициативу и брать на себя ответственность… Возобладали леность мысли, привычка подчиняться, ждать указаний.

Комиссия по расследованию

Госбезопасность потеряла то место, ту силу и влияние, которые она имела в стране с 1917 года. Страх перед ведомством на Лубянке исчез. Это результат не одних только демократических преобразований в обществе. Определяющее значение имела позиция первого человека в стране. Ельцин в определенном смысле был похож на Хрущева: недолюбливал госбезопасность и не доверял ей. Вероятно, на него подействовали те годы, когда он, лидер оппозиции, находился под неусыпным контролем КГБ.

В 1989 году Борис Ельцин, тогда еще опальный политик, рассказывал о том, что сотрудники спецслужб угрожают ему убийством:

– Ко мне явились агенты КГБ, предъявили свои удостоверения и стали рассказывать спокойно, обстоятельно, доверительно, что со мной может случиться через неделю. Никаких покушений с топором или пистолетом, никаких отравлений или подстроенных аварий. Мы живем в век научно-технической революции: скажем, идете вы в толпе, а на вас издалека направляют приборчик с особым импульсом. Сердце останавливается. Если рядом не окажется «скорой помощи» с реанимационной командой – все, конец…

До покушений на его жизнь дело не дошло. Но за ним следили. Даже тогда, когда он уже возглавил российский парламент.

Виктор Иваненко:

– Борис Николаевич узнал, что в его теннисной раздевалке установлена записывающая спецтехника. Мы выяснили, по чьему распоряжению. Инициатива исходила от партийных функционеров, командированных в систему госбезопасности. Закон запрещает контролировать председателя Верховного Совета РСФСР, и мы объяснили сотрудникам союзного КГБ, что нельзя нарушать закон.

И, уже став президентом России, к руководителям госбезопасности, которые теперь подчинялись ему самому, Борис Николаевич все равно относился достаточно холодно. Пожалуй, одного Виктора Павловича Баранникова он к себе приблизил. И последующее разочарование в нем только укрепило Ельцина в мысли, что этим людям доверять нельзя.

Я спрашивал Бурбулиса, как они с Ельциным поступали, когда им нужно было поговорить откровенно.

– Когда Борис Николаевич куда-то улетал и я оставался на хозяйстве, – рассказал Геннадий Эдуардович, – то, когда он возвращался, подъезжали к Москве-реке и там на бережке полтора-два часа обсуждали, что произошло, что предстоит сделать.

Ельцин не без оснований считал, что обитатели комплекса зданий на Лубянской площади в большинстве своем не принадлежат к числу его поклонников и сторонников его реформ. Держать их под контролем – на большее Ельцин и не рассчитывал.

Сергей Степашин:

– Он шесть раз ведомство переименовывал, кастрировал. Все что угодно было… Это я на своей шкуре испытал. Я подозреваю, кто ему эти советы давал, – ребята, которые в свое время сами в этих органах служили, кто тогда был близок к телу.

У кого и когда возникла идея комиссии по расследованию роли КГБ в августовских событиях?

Сергей Степашин:

– Идет сессия Верховного Совета России. Пригласили Михаила Сергеевича, и Ельцин от него требовал: подписывай!.. Лучше бы Горбачев не приезжал… Такой стыд, мне было отвратительно сидеть в зале. Тогда же группа депутатов предложила создать комиссию по расследованию деятельности КГБ как организатора ГКЧП. Ну и сразу сказали: давайте Степашина. Ельцин согласился. Но еще существовали Советский Союз и президент СССР, так что комиссия по расследованию деятельности органов государственной безопасности – единственная, созданная указами двух президентов: Ельцина и Горбачева. Обоим я потом и рассказывал, что происходило. Особенно Михаилу Сергеевичу было интересно. Хотя многое он знал, потому что материалы прослушки, в том числе самых видных фигур советской политики, скажем Ельцина, Яковлева, Медведева да и других, до путча ложились на стол Михаилу Сергеевичу.

28 августа Горбачев подписал указ о создании комиссии по расследованию деятельности органов госбезопасности. В нее помимо Степашина вошли союзные депутаты Сергей Борисович Станкевич, Юрий Алексеевич Рыжов, Константин Дмитриевич Лубенченко, российские депутаты Владимир Николаевич Столяров, Борис Терентьевич Большаков, Александр Алексеевич Котенков, новый первый заместитель председателя союзного КГБ Анатолий Аввакумович Олейников и руководитель российского КГБ Виктор Валентинович Иваненко.

Идея состояла в том, чтобы продумать пути реформирования ведомства.

Горбачев выступал на сессии союзного Верховного Совета. Рассказал депутатам:

– В моем указе о назначении Бакатина есть неопубликованный пункт с поручением ему немедленно представить предложения о реорганизации всей системы государственной безопасности.

Высказывались разные точки зрения на будущность комитета госбезопасности. Многие предлагали вообще ликвидировать это опасное ведомство и создать совершенно новую службу из новых людей и на новых принципах.

Председатель Комитета конституционного надзора уважаемый в стране юрист Сергей Сергеевич Алексеев предложил упразднить КГБ:

– Надо, чтобы вместо этого комитета было управление по разведке и управление по охране правительственных учреждений. И все.

Виктор Иваненко:

– Очень сильны были настроения разогнать, люстрировать всех сотрудников. Я эту тему обсуждал с Галиной Старовойтовой, она была сторонницей люстрации. И с Егором Гайдаром говорил – уже позже, когда он возглавил правительство.

Егор Тимурович прямо спросил:

– Виктор Валентинович, а не лучше ли с чистого листа создать спецслужбу?

– Профессионала готовят годами, – напомнил Иваненко, – а если с чистого листа, то где мы наберем таких людей, как Евгений Савостьянов, который пришел в Московское управление и с ходу освоился? И не все с ходу схватишь. Надо профессионализм воспитывать. Кто будет заниматься оперативными играми? Внедрением во враждебную среду? Это же высшая математика в оперативной работе. Кто сможет это освоить? Люди с улицы? Вчерашние журналисты?

Сергей Вадимович Степашин поддержал иную точку зрения: комитет не уничтожать, а расчленить и модернизировать. Степашин и Иваненко убедили Ельцина, что все надо сохранить, только провести структурные перемены.

Сергей Степашин:

– Моим заместителем в комиссии стал Геннадий Федорович Титов, генерал-лейтенант, начальник второго главка КГБ Союза. Это контрразведка. Его сын, кстати, ныне первый заместитель министра иностранных дел России.

Генерала Титова Крючков в начале 1991 года сделал своим заместителем. Но Титов не участвовал в августовских событиях, поскольку, к счастью для себя, находился в отпуске – и вернулся, когда все закончилось. Горбачев велел всем замам Крючкова написать подробные справки о том, что они делали в дни путча. Справки собирал генерал Титов.

Сергей Степашин:

– Когда я уже стал директором службы, заезжал во двор и поднимался на специальном лифте. А тогда, как все, заходил в подъезд – на костылях. Я каждый день приезжал, поднимался на лифте. Со мной вежливо здоровались, удивленно смотрели, что это за мужик на костылях.

В новом здании КГБ с мраморным полом царило уныние. Тяжелые дубовые двери. Мрачные коридоры, облицованные темным деревом. Партком самораспустился. Чекисты, которые не знали, что ними будет, утешали себя спиртным, купленным в сороковом гастрономе. В туалете скапливались пустые бутылки.

Комиссия обосновалась в освободившемся кабинете бывшего первого заместителя председателя. Там собиралась группа, которая работала со Степашиным, чекисты. Один из них потом, когда Степашин возглавил Лубянку, стал у него помощником.

Сергей Степашин:

– Конечно, поначалу меня побаивались… Хотя меня никто об этом не просил и никто этому не учил, но я все-таки когда-то был замполитом роты и понимал, что с людьми-то надо работать и разговаривать. Я Бакатину сказал, что хочу встретиться со всем руководством комитета.

Пригласил и его:

– Вадим Викторович, если хотите, подойдите тоже.

Бакатин обещал:

– Я Столярова пришлю…

Генерал Николай Сергеевич Столяров стал заместителем председателя КГБ по кадрам (прежде он преподавал в Военно-воздушной академии ВВС имени Ю. А. Гагарина).

Степашин собрал всех начальников управлений и объяснил свою позицию:

– Первое. Цель у нас одна – понять, кто виноват в ГКЧП. Второе. России нужна сильная спецслужба. Это позиция нашего президента и Верховного Совета. Я прошу вас иметь это в виду и работать.

Слова Степашина успокоили чекистов.

– На следующий день приезжаю, смотрят по-другому. Важно было психологически успокоить людей. Лубянка – всесильный орган, и вдруг является какой-то на костылях, а с ним бородатые и лохматые, ужас какой– то… Мы встречались с руководителями всех подразделений, кроме Крючкова – им занималась прокуратура. Изучали документы. Но работали в закрытом режиме. Агентура, оперативная деятельность, особенно за рубежом, были закрыты. Туда никто и не лез. И не пускали. Сразу у всех взяли подписку о неразглашении, даже у известной журналистки Евгении Альбац – она у меня была в комиссии. Она, правда, переживала, что у нее нет возможности все это опубликовать в печати. Но отработала дисциплинированно.

– Немногие имеют такую возможность – вы познакомились с внутренней жизнью специальной службы, было ли что-то, что вас потрясло, нечто такое, о чем и предположить не могли? – спросил я Степашина.

– Ничего там сверхъестественного нет. Сотрудники комитета – обычные люди. Так же думающие о семье и о доме. Большая часть вела себя достойно. Особенно среднее звено. Я со многими встречался, нормально разговаривали. Вот в высшем звене… Фамилии называть не буду, их почти уже никого не осталось в живых… Вот они сдавали друг друга, особенно некоторые зампреды. Помню, как они своего шефа, Крючкова, обливали грязью. Сейчас они пишут мемуары, рассказывают другое. Бог им судья.

– Естественное желание – а покажите мне мое досье – у вас не возникало?

– Кое-что мне показали. Сказали, что я должен был быть задержан, что мои разговоры прослушивали. Это я и так прекрасно понимал, я все-таки из МВД пришел. Досье особого не было на меня. Я так понимаю, что справка оперативного учета, видимо, существовала, но это на всех депутатов заводили.

– То есть ничего такого, что изменило ваши представления о жизни, вы тогда среди этих секретных папок не увидели?

– Многое из того, что уже было известно, подтвердилось. Конечно, я никогда не думал, что и членов политбюро тоже прослушивали. Сталинская школа.

Для работы в комиссии привлекли профессиональных чекистов. Например, главу госбезопасности Чувашии Валерия Ямпольского.

– В сентябре меня вызвали и поручили допросить, точнее, опросить консультантов и помощников Крючкова. Ну, они опытные люди. Часть из них сразу заболела, несколько человек мигом в отпуск ушли. Осталось меньше половины аппарата Крючкова. Оставшуюся часть я и опросил.

– Рассказали что-то интересное?

– Нет. Они отмечали замкнутость Крючкова. Он держал всех на расстоянии – даже помощников, самое близкое свое окружение… Неприятная, должен сказать, процедура. Свои же товарищи, с некоторыми из них я общался по телефону, когда он был председателем… C одним из них у нас установились хорошие отношения. Он стал руководителем нашей Высшей школы.

Это Сергей Васильевич Дьяков. Он был военным. После Ленинградского военно-инженерного училища имени А. А. Жданова командовал саперным взводом. Его решили взять в военную контрразведку. В таких случаях молодого офицера приглашали в особый отдел округа и предлагали сменить стезю. При согласии отправляли учиться в ведомственную школу № 311 (позднее Высшие курсы военной контрразведки) в Новосибирске. В 1971 году он поступил в аспирантуру Высшей краснознаменной школы КГБ имени Ф. Э. Дзержинского, защитил диссертацию, начал преподавать. В 1988 году с должности заместителя начальника Высшей школы сделали помощником Крючкова.

Августовская гроза обошла его стороной. Доктор юридических наук генерал-лейтенант Дьяков стал первым начальником академии ФСБ, она с Ленинградского проспекта переехала на Мичуринский…

Через комиссию прошло множество чекистов, чью судьбу Степашин должен был решить. И монбланы документов. В том числе оперативное дело Ельцина. Записи его бесед, материалы наружного наблюдения за президентом России… Три-четыре раза в неделю Степашин встречался с Борисом Николаевичем. Обо всем его информировал. Ельцин его напутствовал:

– Вы там поаккуратней.

– Ну, Борис Николаевич, вы меня за кого держите! – обижался Степашин.

– Поаккуратней, потому что костяк службы надо сохранить.

23 октября 1991 года итоги работы комиссии Степашин доложил и Ельцину, и Горбачеву. Вот тогда познакомился с Михаилом Сергеевичем. У него в кремлевском кабинете сидели. Он все удивлялся:

– Надо же…

В выводах комиссии Степашина говорилось:

«КГБ СССР стал самостоятельной политической силой с собственными интересами и объективно превратился в надгосударственный институт… Вседозволенность и полное отсутствие контроля привели к кому, что органами государственной безопасности в нарушение собственных инструкций, не говоря уже о действующем законодательстве, проводились оперативно-технические мероприятия в отношении целого ряда государственных и общественных деятелей задолго до попытки государственного переворота.

Так, с 1989 года велось наружное наблюдение за народными депутатами Т. Гдляном, Н. Ивановым, Б. Ельциным, практически за всеми лидерами межрегиональной депутатской группы. Прослушивались телефонные разговоры… В последующем были поставлены на прослушивание телефоны ряда народных депутатов РСФСР… У многих из них была установлена подслушивающая аппаратура в квартирах, прослушивание велось на дачах, в местах отдыха… Руководством КГБ СССР давались указания о проведении мероприятий „провокационного характера“ в отношении тех или иных лиц с целью их дискредитации».

Сергей Степашин:

– Мой доклад депутатам сделали закрытым, это была инициатива Ельцина, и Хасбулатов, уже избранный председателем Верховного Совета, поддержал.

Первое – расставили акценты. Крючков действительно был инициатором ГКЧП. И причина не в том, что он хотел спасти Советский Союз, а в том, что он знал: после подписания Союзного договора в отставку уходит весь силовой блок. Естественно, люди бились за кресло. Самое опасное в политике, когда ты бьешься за кресло, а не за страну.

Второе – сотрудники КГБ выполняли свои задачи. Когда я это произнес, депутаты мне возразили: «Как вы можете? Вас тоже собирались арестовать». Объяснял: я человек военный, я советский офицер и понимаю: они выполняли приказ, служили тому закону и той конституции. Говорил, что нам нужна сильная контрразведка, сильная безопасность. Страна в тяжелейшем экономическом и социальном положении. Сработало.

Что предлагала комиссия: «Незамедлительно упразднить КГБ СССР и осуществить коренную реорганизацию его структур… Проводимая реорганизация должна исходить из принципа недопущения сосредоточения в структуре органов безопасности войсковых подразделений, частей и соединений, способных обеспечить захват власти силой в интересах каких-либо политических групп или партий, недопущения сосредоточения опасного неконтролируемого потенциала влияния на властные структуры республик и Союза (в частности, имеется в виду монополия на информацию)».

Сергей Степашин:

– Приняли решение о ликвидации КГБ Союза. Все вздрогнули. А речь шла о реорганизации. Вместо КГБ создали Агентство федеральной безопасности. Так мы его назвали, очень близко к нынешней Федеральной службе безопасности. Служба внешней разведки – отдельно. Выделили пограничные войска. Образовали ФАПСИ на базе восьмого главка КГБ. Сейчас все опять объединили, кроме разведки… Сохранили костяк, сильных специалистов, они не разбежались, слава богу. Нынешняя ФСБ – одна из самых сильных спецслужб в мире.

Председатель парламентского Комитета по правам человека Сергей Адамович Ковалев вспоминал потом, как сразу после августовских событий он беседовал с Ельциным один на один. Президент России советовался, как поступить с путчистами. Ковалев ответил, что раз президент собирается строить демократическое государство, то казнить заговорщиков нельзя.

Ельцин сказал:

– Мы их приговорим к смертной казни. Потом я их помилую, а потом подпишу указ об отмене смертной казни…

Но никакой мести за путч не последовало.

Любой российский император разжаловал бы заговорщиков в солдаты. Ельцин поступил с ними как истинный демократ. Но его великодушия генералы не оценили.

Дело о попытке военного переворота в августе 1991 года развалилось, хотя сначала оно казалось совершенно очевидным, и многие даже боялись, что суд приговорит гэкачепистов к смертной казни. Ельцин поспешно создал комиссию по помилованию. Однако процесс не состоялся, участники заговора были амнистированы. Активнейший участник августовских событий генерал Валентин Варенников, не пожелавший быть прощенным, вообще добился оправдания…

Что делать с КГБ?

Строго говоря, если бы бывшего партийного работника и министра внутренних дел Вадима Викторовича Бакатина не назначили после путча председателем КГБ, радикально настроенные российские депутаты могли потребовать вовсе распустить комитет. Появление на Лубянке популярного Бакатина помогло спасти комитет госбезопасности от полного разгрома.

Главная задача, которую ставили перед собой реформаторы, – сделать ведомство госбезопасности безопасным для общества, не меняя чекистский аппарат. Вероятно, они были слишком наивны. Если бы ведомство тогда распустили, исчез бы один из важнейших институтов тоталитарного общества. А так на Лубянке лишь притаились – в ожидании лучших времен. И они пришли…

Новый председатель занялся преобразованием комитета. Сразу же было решено, что этот монстр будет демонтирован, рассказывал мне Бакатин. Надо было это сделать хотя бы для того, чтобы сохранить разведку. Ведь в то время президенты всех республик претендовали на наследство СССР, хотя Советский Союз еще существовал. Разведка все-таки была сразу выведена за скобки. А остальную часть комитета делили…

Когда Бакатина назначили председателем комитета, обсуждались разные планы – от радикальной идеи распустить КГБ и создать совершенно новую спецслужбу с ограниченными функциями до осторожного предложения ограничиться косметической реформой. Бакатин выбрал нечто среднее.

– Спецслужбы в такой период очень нужны, – говорил Вадим Викторович. – Все мы наполовину в социализме, наполовину в капитализме. Выгнать старых профессионалов значит разведку ликвидировать. Только если кому-то идеология мешает служить государству, тогда от него надо избавиться.

Бакатин передал войска КГБ Министерству обороны. Это были те несколько дивизий, которые с дальним прицелом на случай чрезвычайного положения забрал у армии его предшественник Крючков.

Пограничные войска тоже вывели из КГБ, создали самостоятельный Комитет по охране государственной границы. После распада СССР Ельцин включил пограничников в состав Министерства безопасности России. В 1993 году они опять получили самостоятельность, и была образована Федеральная пограничная служба. А через десять лет, в марте 2003 года, президент Путин включил пограничников в состав Федеральной службы безопасности.

Службу охраны – бывшее 9-е управление, которое заботилось о членах политбюро, подчинили непосредственно Горбачеву. Председатель КГБ уже не мог арестовать президента. При Ельцине появились сразу два ведомства – Служба безопасности президента (ее возглавлял всесильный Александр Васильевич Коржаков) и Главное управление охраны, охранявшее остальных государственных чиновников. Затем обе службы объединили в единую Федеральную службу охраны Российской Федерации.

Управление правительственной связи, 8-е главное управление (обеспечение безопасности собственных секретных переговоров и расшифровка чужих) и 16-е управление (перехват радио– и телефонных переговоров) тоже изъяли из состава КГБ и объединили в Комитет правительственной связи при президенте СССР.

Председатель КГБ уже ни у кого не мог отключить связь. И информация, получаемая радиоэлектронной разведкой, пошла президенту напрямую, а не через председателя КГБ. С 1993 года это ведомство называлось ФАПСИ – Федеральное агентство правительственной связи и информации при президенте России.

Президент Путин расформировал агентство. 3-е главное управление (радиоэлектронная разведка) ФАПСИ поделили Служба внешней разведки и ФСБ. Федеральной службе безопасности достались также войска радиоэлектронной разведки и 2-е главное управление (безопасность связи, дешифрование и криптография).

Основная часть наследства ФАПСИ, как ни странно, перешла к Федеральной службе охраны: бывшее 1-е главное управление (правительственная связь), войска правительственной связи, главное управление информационных ресурсов (вся информация, которая циркулирует в закрытых сетях органов власти), главное управление информационных систем (изучение общественного мнения). В составе ФСО образовали Службу специальной связи и информации…

Бакатин упразднил бывшее 5-е управление, которое занималось политическим сыском, слежкой за интеллигенцией, церковью, национальными движениями:

– Слежка, или политический сыск, или надзор по политическим мотивам, прекращены полностью, за это я могу ручаться.

Такие слова значили многое. Но Бакатин не задержится на Лубянке.

Последний советский министр обороны маршал Евгений Иванович Шапошников просил передать в министерство 3-е главное управление КГБ – военную контрразведку. Бакатин согласился было, но в Кремле не захотели, чтобы армейская контрразведка стала карманным ведомством Министерства обороны. Контроль над армией остался в руках начальника госбезопасности.

Но от контроля над милицией органы госбезопасности временно вынуждены были отказаться – настоял ставший очень влиятельным новый министр внутренних дел СССР Виктор Павлович Баранников.

После провала августовского путча Баранникова вызвал Горбачев:

– Президенты союзных республик просят вас возглавить союзный МВД.

Так он оказался последним министром внутренних дел СССР – вместо покончившего с собой Бориса Пуго.

Баранников сразу после назначения отправил две бригады в Вильнюс и в Ригу, чтобы разобраться с местными ОМОНами. Оба были расформированы. И избавился от чекистского присмотра, введенного при Андропове.

«Парткомы, – вспоминал позднесоветские времена известный милицейский генерал Александр Иванович Гуров, – перешли под контроль офицеров КГБ, в каждое милицейское управление определили чекиста, а то и двух. Они занимались контрразведывательным обеспечением органов внутренних дел: следили, вербовали, доносили, увольняли с черной меткой в личном деле, одним словом – работали».

Так что кадровые милиционеры были благодарны Баранникову за избавление от чекистского присмотра.

Осенью 1991 года я разговаривал с популярным тогда политиком, народным депутатом СССР Аркадием Николаевичем Мурашевым, молодым и жизнерадостным человеком. Его только что – совершенно неожиданно – назначили начальником Главного управления внутренних дел Москвы. Спросил Мурашева: раньше милиция контролировалась сотрудниками госбезопасности, люди КГБ были внутри милицейского аппарата. Как сейчас складываются отношения с комитетом?

– Людей КГБ от нас забрали еще до моего прихода в главк, – рассказывал Мурашев. – Отношения с госбезопасностью у нас сейчас хорошие, рабочие, и мы, в свою очередь, расформировали подразделение, которое действовало против КГБ. Да работникам КГБ вовсе нечего делать, они переключаются на борьбу с преступностью…

Сейчас ясно, как наивен был Аркадий Мурашев, а тогда вопрос, какие спецслужбы нужны стране и что они должны делать, еще не был решен.

Бакатин находился на виду, страна следила за каждым его шагом, газеты цитировали любое выступление. Думали, что Бакатин пришел надолго. Сулили ему бурную политическую карьеру. Вадима Викторовича считали очень влиятельным политиком. Но Бакатин продержался в КГБ очень недолго.

Как он сам говорил, в закрытую корпорацию пришел чужак.

Подчиненные встретили его с трудно скрываемым раздражением.

Доктор исторических наук Вячеслав Алексеевич Никонов (председатель комитета шестой Государственной думы по образованию) был помощником Бакатина в КГБ. Он вспоминает:

– Некоторые его приказы не выполнялись. Вообще в КГБ к людям со стороны относятся с большим недоверием. Кроме того, в КГБ не любят милицейских, а Бакатин был до этого министром внутренних дел. Чекисты чувствовали, что Бакатин на Лубянке не удержится, и уж слишком раскрываться перед ним они не хотели…

А еще он действовал крайне жестко, и его просто возненавидели. Как мне говорил один из его сотрудников, Бакатин – очень резкий человек, бесконечно требовательный и постоянно недовольный подчиненными. Он кричал, матерился, работать с ним было трудно. Ему можно было возразить. Переубедить – никогда…

Он сам признавался:

– У меня скверный характер.

Сергей Степашин:

– К Вадиму относились очень тяжело. Эстет, играет на фортепиано, стихи пишет, картины рисует… И матом всех посылает.

Грубых начальников в КГБ повидали. Тут дело было в другом. Бакатин говорил:

– Традиции чекизма надо искоренить, чекизм как идеология должен перестать существовать. Мы должны руководствоваться законом, а не идеологией.

Можно представить себе, какую реакцию в комитете это вызывало.

Я много беседовал с генералом Валерием Павловичем Воротниковым. Ему, как руководителю бывшего 5-го управления, пришлось после путча покинуть комитет. Впоследствии его избрали депутатом Государственной думы. Он удивлялся словам Бакатина:

– Как чекизм уничтожить? Чекизм уничтожить невозможно. Сотни и тысячи людей воспитаны на этих принципах.

Когда Воротников уходил из комитета, то спросил у одного из руководителей ведомства госбезопасности:

– Чего вы добиваетесь?

– Мы хотим создать новую службу.

– Хорошая идея, флаг вам в руки. Создавайте. Но только имейте в виду, что с этим личным составом вы ничего не создадите кроме КГБ СССР, потому что этих людей не перевоспитать. Для того чтобы создать новую службу, надо уволить всех до единого и набрать новых людей.

Генерал Воротников оказался прав, потому что не реализовались те принципы, на которых строили российскую госбезопасность генерал Иваненко и его единомышленники. Прежде всего – это контроль, парламентский, постоянный, повседневный. Не за оперативной работой, разумеется, не за вербовкой агентуры. А прежде всего кадровый. Осенью 1991 года в российском парламенте создали комиссию по контролю за деятельностью органов госбезопасности. Она утверждала начальников областных или краевых управлений. Российские депутаты были весьма требовательны к кандидатам, особенно народный депутат Владимир Константинович Варов, бывший следователь псковской прокуратуры… Общественный контроль тоже не был фикцией. Иваненко считал своим долгом постоянно встречаться с журналистами и отвечать не на заранее согласованные вопросы, а на все, в том числе неожиданные и неприятные. Но мы забежали вперед…

Вадим Бакатин невысоко оценил КГБ, чем, вероятно, сильно обидел чекистов:

– Я раньше всегда удивлялся, что Крючкову на любую сессию или совещание чемоданами тащили бумаги и он сидел и что-то такое с ними делал… Когда я сам увидел эти бумаги, то с удивлением обнаружил, что все это можно узнать из газет.

Вячеслав Никонов подтверждает:

– Бакатин изумился тому, какое количество ненужных бумаг ему идет. Много рутинной информации. Значительная часть донесений разведки содержала в себе реакцию Запада на те или иные выступления советских лидеров или западные оценки происходящего у нас внутри страны. Говорить о том, что на стол председателя КГБ стекалась сверхценная информация, не приходилось…

Бакатин говорил мне, что он думает о КГБ:

– В контрразведке тогда шли бесконечные дискуссии о чекизме и чекистских традициях. Плюс ведомственные склоки. И при этом не могли понять, что деятели ГКЧП сами все развалили. Разве может спецслужба так плохо спланировать даже путч? КГБ все проморгал, государство развалилось, а они не заметили. КГБ и не спецслужба вовсе. Потом, когда чеченская война началась, чекистов ругали:

Дудаева поймать не могут! Да они не приучены ловить, не готовы к такой работе, какой профессиональные спецслужбы должны заниматься. Их работа была следить, что какой профессор где говорит. Или гадить ЦРУ в какой-нибудь африканской стране…

Чекисты возненавидели Бакатина после истории с американским посольством.

16 мая 1969 года подписали советско-американское соглашение о строительстве новых зданий посольств в Москве и в Вашингтоне.

Под американское посольство выделили участок в Девятинском переулке. А в августе 1985 года американцы заявили, что строящееся в Москве новое здание посольства Соединенных Штатов нашпиговано подслушивающими устройствами. В почти готовом здании были прекращены все работы. Советских рабочих, которые ударно трудились на американской стройке, изгнали. Но было поздно.

Американская служба безопасности выяснила, что советские мастера начинили стены таким количеством подслушивающих устройств, что здание превратилось в один большой микрофон. Сенат США пришел к выводу, что «это самая масштабная, самая сложная и умело проведенная разведывательная операция в истории». Эту операцию следовало бы назвать и самой бессмысленной, поскольку деньги были потрачены зря…

Строительство началось в конце 1979 года. Операция КГБ СССР по оснащению нового здания посольства подслушивающей системой – тремя годами ранее, в 1976-м. По взаимной договоренности несущие конструкции, стены, перекрытия сооружались из местных материалов. Хотели сэкономить. Облицовочные материалы и все, что необходимо для внутренней отделки, а также лифты, электрооборудование, оконные стекла и рамы американцы доставили с родины.

Строили здание в основном советские рабочие. Всего несколько офицеров безопасности следили за рабочими и проверяли строительные материалы. Американские спецслужбы высокомерно полагали, что сумеют легко обнаружить и демонтировать все подслушивающие устройства. Недооценили научно-технический уровень советских коллег.

Большая часть подслушивающих устройств, как выяснилось позднее, была вмонтирована в бетонные плиты еще на заводе. КГБ использовал технику, которой не было у США. В стенах здания находились микрофоны такой чувствительности, что они записывали даже шепот. Советские агенты умудрились встроить подслушивающие устройства и в пишущие машинки, чтобы можно было расшифровать их дробь и понять, какой текст печатается. Американцы признали, что российские спецслужбы на этом направлении обставили и европейцев, и самих американцев.

Советская спецтехника была снабжена собственным источником энергии, что позволяло электронике передавать каждое слово, произнесенное в здании посольства. Американские контрразведчики пришли к выводу, что избавить здание от подслушивающих устройств практически невозможно.

В качестве ответной меры конгресс принял закон, запрещавший Советскому Союзу использовать уже построенное новое здание в Вашингтоне. Возникла тупиковая ситуация.

В декабре 1991 года Вадим Бакатин сделал шаг, казавшийся немыслимым: передал американцам «техническую документацию средств специальной техники для съема информации». Бакатин считал, что это докажет готовность Москвы к партнерству с Соединенными Штатами. Он принял это решение не в одиночку, а спросив мнение технических подразделений КГБ. Они доложили, что 95 процентов всей подслушивающей системы американцы уже выявили сами.

Бакатин написал письмо президенту СССР. Горбачев наложил резолюцию: «Решите этот вопрос совместно с Панкиным». И министр иностранных дел СССР Борис Дмитриевич Панкин, и сменивший его в ноябре 1991 года Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе, и министр иностранных дел России Андрей Владимирович Козырев – все были за. Бакатин на всякий случай позвонил еще и Ельцину. Тот сказал:

– Действуйте.

Но телефонный разговор к делу не подошьешь. Бакатин допустил ошибку. Санкцию двух президентов он получил, а оправдательным документом не обзавелся. Из-за этой истории бывшие подчиненные называют Бакатина предателем. Американцы не поверили в искренность Бакатина. Они априори исходили из того, что всю правду им конечно же не скажут. Но после того, как Бакатин передал схему размещения устройств, 4 июля 1992 года конгресс США отменил закон, запрещавший заселение нового советского посольства. Началась реконструкция здания американского посольства.

Когда в Вашингтоне наконец решили судьбу пустого и мрачного здания из красного кирпича, которое столько лет стоит в центре Москвы без всякого толка, я спросил в прессслужбе посольства, нельзя ли побывать на заброшенной стройке. Это было поздней весной 1996 года. Мне разрешили, но приставили ко мне мило улыбавшуюся хрупкую барышню с большим револьвером в черной кобуре.

Она провела меня вокруг здания, бдительно следя за тем, чтобы я не переступил через невидимую черту: подходить близко к зданию иностранцам запрещалось. Барышня состояла во внутренней охране посольства, которую несет секретная служба США, подчиняющаяся по традиции Министерству финансов и охраняющая президента и других высокопоставленных лиц.

Я поинтересовался потом в пресс-службе посольства, действительно ли милая барышня принадлежит к оперативному составу, или она все же работает с бумагами, а револьвер носит по обязанности. В пресс-службе мне сообщили, что в обычные дни барышня не расстается с любимым автоматом, который на сей раз оставила в сейфе, чтобы меня не испугать.

На задворках заброшенного здания играли дети сотрудников посольства, молодые мамаши прогуливались с колясками. На пыльных стеклах заброшенного здания крупными буквами было написано: «Боже, благослови Америку». Много лет к зданию никто не прикасался – за исключением американских контрразведчиков, которые с помощью радиоизотопных томографов с кобальтовой пушкой изучали образцы советской подслушивающей техники.

Российских рабочих на сей раз не позвали, и российскими строительными материалами не воспользовались. Переделывали здание американцы, получившие специальный допуск к сведениям высшей категории секретности, то есть абсолютно благонадежные, и только из американских же строительных материалов, которые тоже проверены специалистами. Все, что понадобилось для посольства, включая строительные механизмы, доставлялось в Россию морем.

Рабочие ободрали фасад, снесли два верхних этажа и надстроили четыре новых, уже свободных от подслушивающих устройств. Здание стало десятиэтажным – на два этажа выше, чем предполагалось первоначальным проектом. Его приняли в эксплуатацию 12 мая 1999 года.

На верхних этажах гарантируется полная секретность переговоров. Там и разместились кабинеты посла и других старших дипломатов. Нижние этажи сохранились, а с ними, видимо, и подслушивающие устройства, но на этих этажах ничего секретного не обсуждают.

В Нью-Йорке на выставке «Секретный мир шпионажа» демонстрируют массивный кусок арматуры, начиненной разноцветными проводами. Это часть стены снесенного верхнего этажа американского посольства.

Счастливая судьба разведки

Послеавгустовская гроза 1991 года обошла разведку стороной. 1-е главное управление КГБ (внешняя разведка) отделили от остального аппарата государственной безопасности – и структурно, и в смысле ответственности за более чем семидесятилетнюю историю этого ведомства. Лишились своих должностей всего лишь несколько генералов из первого главка, близкие к арестованному Крючкову. Но нависшая над бывшим КГБ угроза полной ликвидации (в конечном счете оказавшаяся мнимой) на разведку никогда не распространялась. Разведку спас Евгений Максимович Примаков.

После провала августовского путча и возвращения Горбачева в Москву его команда, сохранившая верность президенту, получила новые назначения. Все крупные посты были поделены. Примаков, пожалуй, единственный из ближайшего окружения Горбачева не получил реальной работы. И тут Бакатин предложил ему роль начальника разведки.

Сам Евгений Максимович рассказывал:

«Я настолько не был готов к такой крутой перемене в своей жизни, что вначале вообще несерьезно отнесся к предложению Бакатина. Начисто забыл о нем во время сентябрьской поездки по Ближнему Востоку, куда полетел с большой группой представителей союзных и российских органов власти с целью получить столь необходимые стране кредиты. Нам тогда это неплохо удалось сделать – сумма полученных только несвязанных займов составила более трех миллиардов долларов.

Прилетел в Москву, окрыленный успехом. Во время поездок в Саудовскую Аравию, Кувейт, Арабские Эмираты, Египет, Иран, Турцию в полной мере использовал и свои связи, но главное, конечно, было не в них, а в высоком авторитете нашей страны в арабском мире. Однако для личного доклада меня никто не вызывал.

Позвонил по телефону Горбачев и, не спросив ни слова о результатах поездки, предложил в условиях ликвидации Совета безопасности стать его советником по внешнеэкономическим вопросам. Я понимал, что мне „подыскивается место“.»

Евгений Максимович не без обиды ответил:

– Михаил Сергеевич, мне как-то уже надоело советовать.

– Тогда соглашайся на работу руководителем разведки, мне Бакатин говорил об этом.

– Хорошо, – с ходу ответил Примаков.

Прошло несколько дней – никто не возвращается к этой теме. Бакатин позже объяснил причину. Тогда уже ни одно назначение на сколько-нибудь крупный государственный пост не проходило без Ельцина, а он отдыхал на юге. Бакатин позвонил ему. Ельцин вначале колебался, но, по словам Вадима Викторовича, он его уговорил.

Судьба разведки зависела от того, что происходило у смежников – дипломатов.

19 августа утром министр иностранных дел Бессмертных вызвал к себе своего первого заместителя Юлия Александровича Квицинского. Распорядился отправить послам телеграммы с поручением передать документы ГКЧП властям страны пребывания. Иначе говоря, МИД дисциплинированно подчинился новому начальству.

Ельцина спросили о позиции Бессмертных. Борис Николаевич ответил:

– Он нейтрален. Видимо, ждет, кто возьмет верх.

Бессмертных попросил быстро, буквально за полчаса, продиктовать проект послания вице-президента Янаева главам крупных государств относительно происходящего и включить в текст слова о том, что внешняя политика Горбачева будет продолжена. С этим проектом министр уехал на совещание в Кремль.

К концу дня Бессмертных собрал своих заместителей. По словам Квицинского, министр сказал, что есть три варианта действий: либо подать в отставку, либо вовсе ничего не делать, либо продолжать работать, чтобы не нанести ущерба внешней политике страны. Все высказались за третий вариант. После этого министр уехал на дачу. С ним общались по телефону. Говорили, что у Бессмертных дипломатическая болезнь. Он уверял, что страдал от приступа почечно-каменной болезни.

– Бессмертных оказался не на высоте, – констатировал Горбачев, вернувшись из Фороса.

В тот момент Михаил Сергеевич не признавал полутонов. Или ты поддержал ГКЧП, или остался верен президенту и законной власти. С министром он разговаривал жестко:

– У меня создалось впечатление, что вы вели себя пассивно в эти три дня.

Бессмертных не согласился:

– Это неправильно! Вам наговаривают на меня. Я единственный из ваших соратников, кто прошел через это испытание. Все были в отпусках. А я старался сделать все, чтобы защитить нашу политику.

– У меня иная информация, – сказал Горбачев.

Бессмертных подал в отставку. В иное время Александр Александрович, высококвалифицированный дипломат, оставался бы министром долгие годы. Он собрал коллегию, пересказал разговор с президентом. Провожали его с сожалением, к нему в министерстве относились очень хорошо.

Утром 28 августа президента СССР соединили с советским послом в пока еще единой Чехословакии Борисом Дмитриевичем Панкиным. В посольстве аппарат междугородней правительственной связи по инструкции находился в отдельной звуконепроницаемой будке, где было душно и тесно.

– Здравствуй, Борис Дмитриевич, – буднично сказал Горбачев, словно они только вчера расстались, – ты можешь сейчас прилететь в Москву?

– Если вы вызываете, конечно.

– Тогда прилетай сегодня же и прямо ко мне в Кремль… Прямо из аэропорта… Речь идет о назначении тебя министром иностранных дел…

Панкин ответил четко:

– Могу я ответить так: я немедленно вылетаю, но в дороге буду думать.

Аэрофлотовский самолет задержали в пражском аэропорту, чтобы посол успел собраться. В Кремле у Панкина несколько раз проверяли документы, пока он не попал к помощнику Горбачева по международным делам Черняеву. Анатолий Сергеевич сказал Панкину, что никто Горбачеву не называл его кандидатуру, это его личный выбор. Вспомнил, что знаком с Панкиным еще с комсомольских лет.

Когда Панкина пригласили в кабинет Горбачева, там сидел еще и академик Александр Николаевич Яковлев. Горбачев достал из стола папочку, в которой лежали две бумаги. Несколько картинно подписал первый из указов, которым освобождал Панкина от обязанностей посла в Чехословакии:

– Но этот указ мы положим в стол. Пусть полежит там, пока Верховный Совет вот эту бумагу не утвердит.

Он подписал второй указ и прочитал его текст вслух:

– Назначить министром иностранных дел и внести настоящий указ на утверждение Верховного Совета СССР.

– Учти, могут и не утвердить, – предупредил Яковлев. – Тут, брат, дело такое…

– Утвердят, утвердят, – уверенно сказал Горбачев. – Пусть попробуют не утвердить.

Настал звездный час Бориса Панкина. Его имя в те дни облетело всю планету. Указ о назначении министром был зачитан по телевидению в девять вечера. В этот момент он еще находился в приемной президента. Все бросились его поздравлять. Евгений Максимович Примаков, которому неведома была его дальнейшая счастливая судьба, то ли в шутку, то ли всерьез попросил нового министра послать его послом в какую-нибудь хорошую страну:

– Только не на Ближний Восток, хватит с меня. Лучше, например, в ту же Англию.

Панкина еще раз принял Горбачев. Инструктировал, что предстоит сделать – «менять ориентиры, отбрасывать предубеждения», тесно сотрудничать с Западом, налаживать контакты с благополучной Саудовской Аравией, а не с лидером ливийской революции Муаммаром Каддафи и палестинским вождем Ясиром Арафатом. Горбачев был крайне недоволен поведением Министерства иностранных дел во время августовского путча:

– В МИД многое надо менять. Сидели, молчали, обслуживали ГКЧП… Чуть ли не все послы взяли под козырек. Все это надо основательно расследовать. Ко мне идут сигналы: лидеры не хотят иметь дело с такими послами… Кто действительно поддержал путч, тех, конечно, надо убирать.

За поддержку ГКЧП пострадали семь послов. В министерстве Панкину представили на каждого досье и рекомендации: отозвать. Николай Николаевич Успенский, молодой дипломат, назначенный послом в Швецию, дал интервью, в котором поддержал ГКЧП. Вадим Петрович Логинов, посол в Югославии, бывший второй секретарь ЦК ВЛКСМ и потому прекрасно известный Панкину, поспешил снять в посольстве портрет Горбачева. Леонид Митрофанович Замятин, бывший заведующий отделом ЦК КПСС, посол в Великобритании, в беседе с журналистами обосновывал отстранение Горбачева. Юрий Владимирович Дубинин, посол во Франции, никакой вины за собой не признал – он только передал французским властям полученное из Москвы послание.

Панкин сразу же освободил от должности первого зама Юлия Квицинского, который курировал отношения с Восточной Европой и радикально расходился во взглядах с новым министром.

Еще недавно Квицинский внушал послу Панкину:

– Эти страны, нарушив кровные связи с нами, перестали представлять какой-либо интерес для мира. Теперь они превращаются в глухую мировую провинцию, уходят в глубокую тень. Серая зона. Задворки Европы…

Первым заместителем Панкин назначил Владимира Федоровича Петровского, уважаемого дипломата, блестящего профессионала. Заместителя министра по кадрам, присланного еще секретарем ЦК Егором Кузьмичом Лигачевым, велел убрать. Из гуманных соображений того пристроили вице-консулом в Гамбург.

Почему Горбачев выбрал Панкина? Он – единственный советский посол, который выразил протест против августовского путча и сказал, что представляет не ГКЧП, а законно избранное руководство страны во главе с президентом Горбачевым.

В ночь с 20 на 21 августа Панкин и советник-посланник Александр Александрович Лебедев продиктовали чехословацкому телеграфному агентству текст заявления с протестом против ГКЧП. Утром Панкин зачитал заявление на совещании посольских дипломатов. Затем выступил Лебедев. Многие дипломаты их поддержали, кроме, разумеется, сотрудников резидентур КГБ и ГРУ. Они уже приготовились служить ГКЧП. Один из них попытался снять портрет Горбачева, висевший в вестибюле посольства.

Панкин всегда был уверен в себе, независим и бесстрашен. Борис Дмитриевич прежде всего – блистательный газетный редактор. Он родился в 1931 году во Фрунзе (ныне Бишкек) и после школы приехал поступать в Московский университет.

– Когда впервые увидел свою фамилию на газетной полосе, у меня от счастья просто потемнело в глазах, – вспоминает Панкин.

Приметил его Алексей Иванович Аджубей, зять Хрущева, главный редактор «Комсомольской правды» и «Известий». Его собственная газетная карьера оказалась недолгой – его сняли с должности в один день с тестем. Но те, кому посчастливилось с ним работать, и по сей день вспоминают Аджубея с восхищением.

Панкин в тридцать четыре года стал главным редактором «Комсомольской правды». В газете он был первым не по должности, а по умению. А в те годы в «Комсомолке» собралась целая плеяда талантливейших журналистов. Либерал по взглядам, Панкин был человеком с высоко поднятой головой, выпяченным вперед подбородком, жестким взглядом и уверенным голосом.

Когда Панкин стал министром иностранных дел, он своей властью сократил число сотрудников разведки, пользовавшихся дипломатическим прикрытием.

– Когда пришел в МИД, – вспоминает Борис Дмитриевич, – тут я секретов не открываю – просто ужас, сколько их оказалось. Да еще был такой спрут, как управление кадров: изучали, кто у вас бабушка, кто дедушка. С какой стати это должно делаться в нормальном цивилизованном обществе?

После образования КГБ, 30 июня 1954 года, ЦК КПСС принял особо секретное постановление «О мерах по усилению разведывательной работы органов государственной безопасности за границей». Ведомства, имевшие загранпредставительства, Министерство иностранных дел в первую очередь, получили указание выделить должности прикрытия, которые занимались разведчиками.

Новый министр расформировал главное управление кадров Министерства иностранных дел СССР и убрал оттуда всех сотрудников КГБ. К Панкину приехал тогдашний начальник советской разведки генерал Леонид Шебаршин. Пришел буквально за два дня до собственного увольнения и согласился с его решением:

– Вы правы, эти люди не разведчики, мы сами от них страдали, их надо убирать.

Он стал показывать министру какие-то бумаги:

– Видите, скольких мы уже сократили.

Панкин сказал Шебаршину:

– Я отдал приказ о том, чтобы ваши люди из Министерства иностранных дел ушли. Приказ издан два дня назад, а они на месте.

Шебаршин все понял. Через час к Панкину зашел его первый заместитель Петровский:

– Борис Дмитриевич! Как ветром сдуло!

Панкин обещал разработать документ об условиях работы сотрудников разведки в загранпредставительствах. Но с уходом Панкина все это закончилось. «Дипломаты» в штатском вернулись в министерство. Об этом позаботился сменивший генерала Шебаршина академик Примаков.

В один из последних дней декабря 1991 года, когда уже распался СССР, автомобиль президента России в сопровождении машин охраны выехал из Кремля и на большой скорости помчался на юго-запад столицы. Президента ждали в большом комплексе зданий, которые не нанесены на карту города и не имеют почтового адреса. Борис Ельцин пожелал посетить разведгородок, расположившийся на столичной окраине Ясенево. Решалась судьба внешней разведки страны и ее нового начальника Евгения Максимовича Примакова.

Советский Союз формально еще не прекратил своего существования. Табличка с именем Горбачева висела на двери главного в Кремле кабинета, хотя власти у него почти не осталось. Людям трудно было себе представить, что через несколько дней повесят новую – «Президент Российской Федерации Борис Николаевич Ельцин». И не только у нас в стране, во всем мире с трудом будут привыкать к тому, что на политической карте больше нет такого государства – СССР, а появилось много новых республик. Еще было неясно – какой станет Россия? Как сложатся ее отношения с ближними и дальними соседями? Какие органы управления ей понадобятся? И нужна ли, в частности, внешняя разведка? Некоторые страны вполне обходятся без нее и процветают.

Помощники российского президента, молодые и динамичные, формировали органы государственного управления и подбирали в правительство новых людей. Старый аппарат собирались разгонять. В составе КГБ РСФСР создали свое разведывательное управление. Начальником утвердили генерал-майора Александра Титовича Голубева. Генерал Иваненко и его коллеги в конце 1991 года рассчитывали принять под свое руководство союзные органы госбезопасности.

18 декабря 1991 года Ельцин подписал указ о создании самостоятельной российской Службы внешней разведки, которая выделялась из состава 1-го главного управления КГБ. Начальник первого главка Примаков позвонил Борису Николаевичу:

– Кто будет осуществлять указ?

– Это не телефонный разговор. Приходите, поговорим.

Примаков приехал к президенту России, который еще сидел на Старой площади.

– Я вам доверяю, – сказал Ельцин, – пусть у вас не будет на этот счет сомнений, но в коллективе к вам относятся очень по-разному.

Примакова задело, что Ельцину кто-то наговорил о плохом отношении к нему в разведке:

– Знаете, Борис Николаевич, если б вы сказали, что не доверяете, разговор, естественно, на этом бы и закончился. Ни главе государства не нужен такой руководитель разведки, которому он не верит, ни службе, да и мне самому это абсолютно не нужно. Но меня задело то, что вас информировали о плохом отношении ко мне в самой разведке. Признаюсь, я этого не чувствую, но нельзя исключить, что ошибаюсь.

– Хорошо, – согласился Ельцин, – я встречусь с вашими заместителями.

Примаков предложил:

– Некоторых замов я уже сам назначил. Картина будет объективной, если вы встретитесь со всем руководством – это сорок-пятьдесят человек.

Ельцин столь же неожиданно согласился:

– Заезжайте завтра в десять утра, и вместе поедем к вам в Ясенево.

Евгений Максимович Примаков тогда не знал, что Ельцин уже почти твердо решил назначить другого начальника разведки.

Академик Александр Яковлев участвовал в последней бесе де Горбачева и Ельцина в декабре 1991 года, когда президент СССР передавал дела первому президенту России. Воспользовавшись тем, что Горбачев на минуту вышел, Яковлев завел разговор о Примакове. Ему кто-то передал, что Ельцин собирается поставить во главе разведки своего человека. Яковлев прямо спросил об этом Бориса Николаевича. Тот неохотно ответил, что, по его сведениям, Примаков склонен к выпивке.

– Не больше, чем другие, – заметил Яковлев. – По крайней мере, за последние тридцать лет я ни разу не видел его пьяным. Может быть, вам стоит съездить в разведку и посмотреть своими глазами?

Ельцин ничего не сказал. Но, видимо, запомнил этот совет. Разговор о пристрастии Примакова к выпивке был всего лишь неуклюжим предлогом. Во-первых, в глазах Ельцина злоупотребление горячительными напитками никогда не было особым грехом. Во-вторых, он легко мог навести справки и убедиться в том, что Евгений Максимович, как человек, выросший в Тбилиси, любит застолье, но, как тбилисский человек, никогда не теряет голову…

В 10:40 в кабинете Примакова в Ясеневе собрались руководители всех подразделений разведки. На них появление Ельцина произвело большое впечатление. Он был первым главой государства, который приехал в разведку. Еще вполне здоровый, решительный и жизнерадостный, Ельцин в своей привычной манере рубил фразы:

– Раз создается новая организация… А будем так считать… Раз страна другая… то заново должен быть назначен и директор разведки… А будет ли это Примаков… или кто другой… это вы сейчас должны решить сами… Одни говорят – Примаков на месте. Другие говорят – он некомпетентен, здесь нужен профессионал… Посоветуемся…

Борис Ельцин не скрывал того, что некоторые люди – из его окружения или имевшие к нему прямой доступ – считали, что Примакова нужно менять – он человек старой команды и плохо впишется в новую, – и даже предлагали президенту другие кандидатуры. Но Ельцин, чье слово тогда на территории России было решающим, намеревался поступить демократично. Пусть сотрудники разведки сами скажут, какой начальник им нужен.

– Словом, вот как вы сейчас скажете… так и будет, – пророкотал Ельцин. – Прошу высказываться. Кто начнет?

Я спрашивал потом: что же было написано на лице Примакова в тот момент, когда Ельцин предложил его подчиненным решить судьбу своего начальника? Напряженность? Волнение? Фаталистическое спокойствие? Деланое равнодушие? Говорят, что он держался очень достойно. К тому времени он проработал в разведке меньше трех месяцев.

Горбачев ценил Примакова, но мнение бывшего президента теперь могло ему только повредить. Так что судьба Примакова была в руках его многоопытных подчиненных.

Появление в «лесу», как сами разведчики именуют собственную штаб-квартиру в Ясеневе, академика Примакова оказалось для многих неожиданным и странным. И я тогда думал, что Примакову не хватит административного опыта, приобретенного, скажем, Бакатиным на постах первого секретаря обкома и министра внутренних дел. Такой опыт необходим для того, чтобы подчиненные не могли водить пришлого начальника за нос, шаманя и ссылаясь на специфику службы. Думали, что Бакатин пришел надолго, сулили ему бурную политическую карьеру. А Примакова считали проходной фигурой.

Примаков не противопоставил себя аппарату, совсем наоборот, постарался стать своим. Он не собирался заниматься внутренним сыском, но позаботился о том, чтобы разведка ни в чем не уступала другим спецслужбам. Он вел себя как рачительный хозяин. И это нравилось его подчиненным.

Если бы устроенное Ельциным обсуждение личности начальника разведки происходило в советские времена – ясно, директору бы пропели аллилуйя! Но в тот момент открытости и гласности все понимали, что можно говорить все что угодно, и это будет прекрасно воспринято российским президентом. В революционные периоды всегда звучит команда: «Огонь по штабам!» Желание подчиненных избавиться от косного и реакционного начальника было бы воспринято на ура. Тем более Ельцин недвусмысленно дал понять, что у него есть другие кандидатуры. И он вполне был способен сразу же с треском снять директора, которым недовольны. Так что этот день вполне мог стать последним днем работы Примакова в разведке.

Первым выступил заместитель директора генерал Вячеслав Иванович Гургенов. Он сказал о Примакове прекрасные слова. Они были хорошо знакомы. Вместе летали в Ирак во время первой войны в Персидском заливе. Тогдашний первый заместитель начальника разведки генерал Вадим Алексеевич Кирпиченко, ныне тоже уже покойный, произнес большую и аргументированную речь в поддержку Примакова. Кирпиченко знал Примакова еще по Институту востоковедения, где они вместе учились.

Точно так же говорили и другие. Выступило человек двенадцать-пятнадцать. Все единодушно поддержали Примакова.

Борис Ельцин, уловив настроения, охотно присоединился к общему хору:

– Да и у меня такое же отношение к Евгению Максимовичу… Мне советовали… его заменить, но я не буду этого делать. Он меня никогда не подводил… Даже в те тяжкие времена… времена опалы он был одним из немногих людей, кто мог мне руку протянуть, поздороваться, улыбнуться и поговорить… Я такие вещи не забываю, – многозначительно заключил президент.

Борис Ельцин прямо там же, на глазах всего руководства разведки, подписал заранее, разумеется, заготовленный указ № 316 о назначении Примакова. Была тогда у Ельцина такая манера – вот я сейчас на ваших глазах подписываю указ. Борис Николаевич поздравил Примакова и встал. Все понимали, что в президентской папке были и другие проекты указа… Провожая президента, Евгений Максимович сказал:

– Вы сняли огромный груз с моих плеч, назначив меня через такую процедуру.

Евгений Максимович Примаков остался в разведке и проработал там еще четыре года – до назначения министром иностранных дел.

А вот еще одна интересная страница этой истории, рассказанная Виктором Иваненко:

– Я не знал, что Примакова назначают в разведку. Бурбулис меня спросил: «Кого рекомендовать в Ясенево?» Я пригласил Шебаршина – посоветоваться. Сели у меня, поговорили. Он назвал Вячеслава Ивановича Трубникова. Я составил справку на Трубникова и отдал Бурбулису. Он – Борису Николаевичу. И тут Олейников, первый заместитель Бакатина, рассказал Примакову: «Вот мы вас двигаем, а Иваненко другого человека продвигает». И Примаков, видя меня, переходил на другую сторону коридора, чтобы не здороваться. Мне очень жаль, честно говоря. Я всегда уважал этого человека. Но разводки очень действуют. Особенно на впечатлительных людей.

Последние попытки спасти СССР

Союзные республики побежали из Советского Союза, испугавшись, что такой путч – не последний. Августовские события были одной из причин распада СССР, хотя никто из путчистов этого не признал.

24 августа Акт провозглашения независимости принял Верховный Совет Украинской ССР:

«Исходя из смертельной опасности, которая нависла над Украиной в связи с государственным переворотом в СССР 19 августа 1991 года,

– продолжая тысячелетнюю традицию устройства государства на Украине,

– исходя из права на самоопределение, предусмотренного Уставом ООН и другими международно-правовыми документами,

– осуществляя Декларацию о государственном суверенитете Украины,

Верховный Совет Украинской Советской Социалистической Республики торжественно провозглашает независимость Украины и создание самостоятельного украинского государства – Украины».

26 августа 1991 года президент Казахстана Нурсултан Назарбаев выступал в Москве на сессии Верховного Совета СССР.

– Для меня уже стало ясным, что обновленный Союз не может быть федерацией… Хватит бежать вдогонку за ушедшим временем… Ново-Огаревский договор фактически является почти конфедеративным. Так что давайте честно признаем и поставим наконец все на свои места… Я призываю немедленно решить вопрос предоставления полной свободы республикам Прибалтики, Молдове, Грузии и всем, кто выразил свое стремление к независимости законным демократическим путем… В новом Союзе не может быть ни союзного правительства, ни парламента, ничего, кроме согласованных отношений между республиками… Я не представляю другой основы, на которой Казахстан мог бы вступить в союз с другими республиками… Казахстан никогда не будет «подбрюшьем» ни одного региона и никогда не будет ничьим «младшим братом». Мы войдем в Союз с равными правами и равными возможностями.

Назарбаев предложил депутатам весьма здравую идею экономического союза республик. Но исправить прежние ошибки было уже невозможно. Как и остановить дезинтеграцию единого государства.

2 сентября 1991 года открылся Пятый чрезвычайный съезд народных депутатов СССР. Он оказался последним.

Делегации Литвы, Латвии и Эстонии уже не участвовали в его работе. Три республики объявили о своей независимости, и теперь, после путча, остальным приходилось ее признавать. Россия сделала это 24 августа. В тот же день провозгласила независимость Украина. 27 августа – Молдавия, 30 августа – Азербайджан; их примеру последовали Армения, Узбекистан, Киргизия.

Президент Горбачев и руководители десяти республик предложили сформировать новые органы управления – Государственный совет (в составе президента СССР и высших должностных лиц союзных республик) и Межреспубликанский экономический комитет – вместо союзного правительства. Об этом руководители республик договорились накануне ночью. Все они хотели избавиться от Съезда народных депутатов, который им только мешал. Поручили выступить Нурсултану Назарбаеву.

Съезд открыл председатель Совета Союза Иван Лаптев (бывший главный редактор «Известий») и сразу предоставил слово Назарбаеву.

«Зал охнул и даже не заворчал, а зарычал, – вспоминал Лаптев, – но Назарбаев уже был на трибуне. То, что оглашение заявления президента СССР и высших руководителей союзных республик было поручено ему, оказалось очень точным выбором. Нурсултана уважали, мне кажется, все депутаты, уважали настолько, что никто не посмел прервать его или как-то помешать его выступлению».

Нурсултан Абишевич сказал, что руководители республик договорились подписать между всеми желающими договор о Союзе суверенных государств. Имелось в виду заключить экономический союз и соглашение в области обороны с целью сохранить единые вооруженные силы. Президенты согласились поддержать просьбу союзных республик принять их в ООН.

Как только Назарбаев договорил, Лаптев объявил перерыв.

Депутаты были ошеломлены. Не могли прийти в себя. Через несколько часов заседание возобновилось. Ельцин поддержал идею экономического союза и единой армии при сохранении контроля над ядерным оружием в руках Центра. Но заметил, что каждая республика решит, в чем она желает участвовать – в федерации, конфедерации или просто в экономическом союзе.

Правда, некоторые депутаты заговорили о «предательстве». Тогда взял слово Горбачев и намекнул, что если съезд не хочет прекращать свою работу добром, то его можно просто разогнать.

5 сентября внеочередной съезд народных депутатов закончил работу. Он утвердил все документы, представленные президентами. Съезд фактически упразднил сам себя и признал декларации республик о суверенитете. Иначе говоря, Советский Союз фактически уже прекратил свое существование. Государственный совет первым актом признал независимость трех балтийских республик.

30 сентября в Кремле Горбачев вместе с руководителями России обсуждал Экономическое соглашение республик. Ельцин предлагал ограничиться пока экономическим документом, а уже потом подписывать Союзный договор. Михаил Сергеевич не соглашался и попросил соединить его с Назарбаевым. Поговорив, повеселел:

– Назарбаев за то, чтобы подписать Союзный договор в течение недели.

Прилетев в Москву, 14 ноября на заседании Госсовета в Ново-Огареве Нурсултан Абишевич говорил:

– Надо подтвердить, что у тех, кто здесь сегодня собрался, по крайней мере, есть намерение и воля образовать политический союз – с единой армией, территорией, границами. Если мы не сделаем этого, за нас это сделают другие – те, кто придет после или вместо нас. Давайте же хоть раз будем крепки не задним умом.

И сегодня Михаил Сергеевич Горбачев полагает, что единый СССР можно было сохранить и после путча. Во всяком случае, он предпринимал для этого отчаянные усилия.

Большие перемены у московских чекистов

Последний председатель КГБ Вадим Бакатин считал, что его задача – наладить сотрудничество с республиками на новой основе:

– Мы станем чем-то вроде агентства, которое обслуживает интересы всех республик, желающих войти в Союз.

25 сентября 1991 года Горбачев поручил Бакатину сформировать координационный межреспубликанский Комитет государственной безопасности. Бакатин подобрал себе новых заместителей. Это стремительно взлетевший Анатолий Аввакумович Олейников (прежде начальник управления в Перми и коллега Иваненко по Инспекторскому управлению), Николай Алексеевич Шам (он едва не стал начальником российского КГБ), Федор Алексеевич Мясников (прежде начальник управления в Волгограде и тоже заместитель начальника Инспекторского управления), генерал авиации Николай Сергеевич Столяров.

Виктор Иваненко поддержал реформирование союзных структур:

– Нельзя упускать время. Межреспубликанский координационный орган нужен – в этом никто не сомневается. Но он должен быть признан суверенными республиками.

28 ноября президент Горбачев подписал один из последних своих указов – «Об утверждении Временного положения о Межреспубликанской службе безопасности». Вместо КГБ. В коллегию МСБ вошли руководители КГБ союзных республик, с каждой из которых был заключен договор о сотрудничестве. Бакатин должен был координировать деятельность органов госбезопасности союзных республик и заняться борьбой с наиболее опасными видами экономических преступлений. Межреспубликанская служба безопасности виделась чем-то вроде американского ФБР.

Путч полностью изменил положение КГБ России. Из небольшого подразделения, которое многим на Лубянке казалось лишь вынужденной уступкой общественному мнению, республиканский Комитет на глазах превращался в мощную структуру. Без председателя КГБ России Иваненко серьезные решения не принимались.

Газета «Коммерсант» написала, что Бакатин распорядился сократить численность войск Дальневосточного пограничного округа и на четверть личный состав подразделений электронной разведки в Хабаровском крае. Председатель КГБ России Иваненко рекомендовал «поберечь кадры» и не спешить с увольнениями.

После путча местные органы госбезопасности переподчинялись КГБ РСФСР.

Виктор Иваненко:

– Я перед Бакатиным ставлю вопрос: давайте писать приказ о подчинении Комитету госбезопасности России всех территориальных органов. Включая Московское и Ленинградское управления. Бакатин поупирался немного. Хотел Московское управление себе оставить. Но потом подписал.

Валерий Ямпольский:

– Мы добились того, что нам начали передавать областные и краевые управления России. Все это шло очень сложно. До ругани доходило, до предательства. Но мы уже чувствовали поддержку территориальных органов.

4 сентября Бакатин издал приказ «О неотложных мерах по обеспечению формирования и деятельности КГБ РСФСР», которым передал российскому Комитету все областные и краевые управления КГБ по России, а также Комитеты госбезопасности автономных республик. Отныне руководители центрального аппарата могли давать указания российским чекистам, только согласовав с Иваненко. И запрещалось мешать сотрудникам КГБ СССР переходить в КГБ РСФСР.

За собой Бакатин оставил координацию работы республиканских Комитетов. 30 сентября Ельцин подписал указ об укреплении системы госбезопасности. В пункте третьем черным по белому говорилось: российский КГБ – преемник союзного Комитета на всей территории РСФСР.

Виктор Иваненко:

– Встал вопрос и о смене руководителей. Сорок начальников предстояло сменить в территориальных органах КГБ. Звонишь: пиши рапорт. Пишут. Только один – не буду называть его фамилию – заплакал: «Зачем ты со мной так поступаешь?» У нас действительно с ним были хорошие отношения. Я ему объяснил: «Ну что я тебе скажу? Ты телеграмму мою не зачитал. Ты следовал указаниям ГКЧП». Многие были с большим стажем, друзья Чебрикова и других председателей КГБ. Но время настало другое. Профессионализма не хватало. Я знал цену каждому из них.

Назначили новых. Народ мы знали. Приказы выпускали быстро, чтобы люди работали. Хотя конечно же какой-то паралич в органах наступил. Постпутчевый синдром. Чекисты не знали, что делать. Впали в ступор… Пришлось раскачивать: работайте! Вы нужны. Особенно организованная преступность тревожила.

Я это провел без грубости, без фанатизма. Каждого нового начальника территориального органа утверждала парламентская комиссия. Невиданная открытость для того времени. Я не видел в этом ничего дурного. Неплохо бы, чтобы парламентская комиссия работала всегда, потому что это дополнительная система контроля. Нужны не декоративные общественные советы, а парламентский и общественный контроль, которые действительно вникают и помогают, кстати говоря, избежать многих ошибок.

Прежде всего следовало сменить руководителей управлений в Москве и Питере.

Генерал-лейтенант Виталий Михайлович Прилуков пришел в комитет по партийному набору. Служил в контрразведке, в 1987 году возглавил ленинградское управление, в 1989-м столичное. В дни путча Прилуков готовил фильтрационный пункт для арестованных. Его отправили в отставку указом президента.

Сергей Алмазов:

– Где-то начальники управления понимали, к чему эта ситуация противостояния может привести: к гражданской войне, кровопролитию. Другие на забор сели и смотрят: чья возьмет? Можно было отсидеться, но вообще-то нужна была активная позиция, чтобы не допустить смертоубийства. Поэтому, проанализировав поведение руководящего состава, пришлось с некоторыми расстаться, потому что люди не приняли необходимых стабилизирующих мер.

Мне в степашинской комиссии поручили изучить роль Московского управления. Руководил им Виталий Михайлович Прилуков. В Питере его называли – Всадник без головы. Пришлось выяснять, как вело себя руководство управления, оперативный состав. Большинство все прекрасно понимало и делало все, чтобы не втягиваться в открытое противостояние. Но были и такие, которые вставали и говорили:

– Мы – вооруженный отряд партии! Я призываю взять оружие и пойти на штурм Белого дома!

Я могу даже назвать фамилию, он, правда, уже на том свете, – генерал Анатолий Васильевич Трофимов, в ту пору заместитель начальника управления. Ко мне пришли начальники отделов: он осознал, не надо так остро ставить вопрос. И я, откровенно говоря, смягчил в отчете его усердие. Потом понял, что напрасно я это сделал.

Кандидатуру на пост начальника столичной госбезопасности предложил московский мэр Попов, талантливый публицист и оратор. Он, пожалуй, первым оценил Ельцина: демократически настроенным политикам нужна фигура, которая пользуется народной любовью.

Гавриил Попов легко стал мэром Москвы. Лучшим аргументом в его пользу стали листовки с портретом Ельцина и словами: «Я голосую за Попова». На выборах в Моссовет Попов привел к победе демократически настроенных кандидатов. Это было важное событие для столицы. Вместо функционеров, получавших депутатский мандат по должности, в Моссовет пришли совершенно новые люди.

Позволю себе небольшое отступление.

Хорошо помню, что я пришел посмотреть, как будут вести себя депутаты-новички. В день открытия первой сессии Моссовета в ряду, отведенном для приглашенных, я оказался в окружении хорошо знакомых друг с другом солидных мужчин, прекрасно одетых и располагавшихся в креслах по-хозяйски. Они снисходительно посмеивались над неказистыми депутатами, выстраивавшимися в очередь к микрофону. Солидные мужчины переговаривались, и по их коротким репликам я понял, что оказался среди высокого исполкомовского начальства. Но уже к концу первого дня веселый смех стих и сменился явным беспокойством: исполкомовские зубры задумались о своем будущем. Как выяснится несколько позже, они напрасно беспокоились.

«Демократическая Россия» получила мандат на управление городом под блистательные программы и декларации. Моссовет возглавили народные депутаты СССР Гавриил Попов и Сергей Станкевич. Но одаренный парламентарий – не обязательно умелый администратор. Скоро они оба покинули это поприще. А зубры городского хозяйства сохранили свои места…

Попов сменил руководство городского управления внутренних дел.

Народный депутат СССР Аркадий Мурашев удивил многих, когда осенью 1991 года возглавил столичную милицию. Мне он сказал, что его уговорил мэр Гавриил Попов:

– Мой отказ означал бы: вы работайте, мы будем со стороны смотреть и критиковать, а ответственность за происшедшее нести не желаем.

Но многие соратники Мурашева по демократическому лагерю сочли назначение ошибкой: нельзя неопытного молодого человека ставить на работу, которую он совсем не знает. Его провал скомпрометирует демократов… Аркадий Мурашев в системе МВД так и остался белой вороной.

Попов же позвонил Иваненко и назвал человека, которого прочил в руководители московской госбезопасности:

– Виктор Валентинович, я предлагаю назначить Евгения Савостьянова.

– Кто такой Савостьянов?

– Горный инженер, у меня в мэрии департаментом руководит.

– Опять не профессионал, Гавриила Харитонович, – резонно заметил Иваненко.

– Он человек толковый, порядочный. Он будет вам хорошей опорой.

Иваненко выразил готовность познакомиться с новым человеком:

– Хорошо, присылайте.

Савостьянов пришел к Иваненко. И произвел хорошее впечатление.

Евгений Вадимович Савостьянов рассказывал мне в деталях, как его назначали в КГБ. 28 августа 1991 года он возвращался из короткой командировки в Швейцарию. В аэропорту его встречал управляющий делами московской мэрии Василий Савельевич Шахновский, еще один политик новой волны: работал в Институте атомной энергии имени И. В. Курчатова, в перестройку стал одним из инициаторов Демократической платформы в КПСС, его избрали депутатом Моссовета.

Шахновский сказал Савастьянову:

– Женя, присядь, я тебе кое-чего сказать должен.

– А что случилось?

– Нет, ты все-таки присядь… Гавриил Харитонович предложил тебя на пост начальника московского КГБ.

Евгений Савостьянов:

– Я понял, что присел не зря… Много лет спустя узнал подоплеку этого назначения. Мне ее рассказал Эрнест Александрович Багиров, он был заместителем председателя Моссовета. Оказывается, это его после путча хотели предложить на должность начальника московского КГБ. Он мне признался: «Я подумал, ну зачем мне все эти приключения? Должность – расстрельная. Брать на себя такую ответственность?… И я предложил тебя».

Иваненко предупредил Савостьянова:

– Вам непросто будет войти в коллектив, расположить к себе чекистов и заставить их работать.

Процедура согласования затянулась. Согласие должен был дать не только председатель КГБ СССР Бакатин, но и Горбачев с Ельциным. 26 сентября Савостьянову позвонил Николай Столяров, руководивший кадрами союзного КГБ: указ подписан – вы назначены начальником управления и одновременно заместителем председателя КГБ РСФСР и членом коллегии. Попросил приехать представиться Бакатину.

Савостьянов легкомысленно ответил:

– Да чего представляться? Мы знакомы, слава богу.

– Нет, все-таки представиться положено.

Евгений Савостьянов:

– Идем к Бакатину – по коридорам, по лестницам. Я тогда еще в этих переходах на Лубянке не разбирался. Эмоции и впечатления переполняют. Одно из самых ярких: повсюду много курящих молодых людей и девушек – тогда курение не возбранялось. Они болтают, а на нас со Столяровым не смотрят. И я понял: они даже не знают в лицо нового заместителя председателя Комитета по кадрам! Должны по идее вытягиваться, а они смотрят безразлично… Иду и думаю: сложись несколько дней назад ситуация иначе, и я тоже шел бы по этим коридорам, мимо этих мальчиков и девочек, которые точно так же бы курили, только у меня руки были бы за спиной, в наручниках, и эмоции были бы иные…

Разговор с Бакатиным носил самый общий характер:

– Участок тяжелый, всем нам придется сейчас выходить из этой кризисной для органов госбезопасности ситуации.

Потом Бакатин несколько смущенно говорит:

– Евгений Вадимович, есть еще один вопрос деликатный. Вам, как начальнику Московского управления, положено генеральское звание…

Савостьянов сразу отказался:

– Зачем оно мне нужно? Я вовсе не собираюсь погоны на себя надевать.

Бакатин вздохнул с облегчением:

– Очень хорошо, потому что, когда сразу присваивают высокое звание, это рождает сильное недовольство в коллективе.

Со временем Савостьянов передумает и станет генерал-майором. А тогда он вышел из кабинета председателя Комитета госбезопасности и в приемной столкнулся с главным редактором газеты «Известия» Игорем Нестеровичем Голембиовским. Тот удивился:

– А ты что здесь делаешь?

Савостьянов объяснил:

– Игорь, ты видишь перед собой нового начальника Московского управления КГБ. Правда, я еще не знаю, где оно находится.

И тут раздается хмурый голос:

– А я тебе сейчас покажу, где оно находится.

Савостьянов повернулся – в приемной председателя КГБ СССР стоял Буковский. Это само по себе было событие.

Владимир Константинович Буковский – один из основателей диссидентского движения. Его впервые арестовали за то, что он скопировал книгу югослава Милована Джиласа «Новый класс» о советской номенклатуре. С тех пор КГБ не спускал с него глаз. В общей сложности он провел в заключении двенадцать лет, пока в 1976 году его не обменяли на лидера чилийских коммунистов Луиса Корвалана. Кто такой Буковский, в советские времена мало кто знал. Власти, скрывая его правозащитную деятельность, именовали политического заключенного «злостным хулиганом». Вот и гуляла по Москве шутка: «Обменяли хулигана на Луиса Корвалана».

А в 1991 году Владимир Буковский впервые смог приехать в Москву – по личному приглашению Бориса Ельцина. Главный редактор «Известий» привел его к Бакатину. Вот опытный зэк Буковский и объяснил только что назначенному начальнику московской госбезопасности, как ему попасть на новое место работы – на Большую Лубянку, дом два.

Утром собрали коллегию столичного управления. Представляли Савостьянова заместитель председателя КГБ СССР генерал Николай Сергеевич Столяров и заместитель главы правительства Москвы Александр Ильич Музыкантский. Они произнесли положенные в таких случаях слова, пожелали удачи и оставили одного в кабинете.

Евгений Савостьянов:

– Я понимал, что, если бы начальником управления назначили краснозадого павиана, удивления и недоумения было бы примерно столько же… Я знакомлюсь с работой и коллективом. На одной из первых встреч кто-то говорит: «Господин Савостьянов, а вы знаете, что вам еще надо завоевать наше доверие?» А я ответил: «Вы сознаете, что разговариваете с начальником управления и это вам еще предстоит завоевать мое доверие?» После этого разговоры затихли.

Я понимал, что людям интересно, совсем идиот пришел или нет. Значит, обязательно какую-то глупую бумажку подсунут на подпись. И буквально на второй день появился текст, который, подмахни я его автоматически, мне бы дорого стоил. Я вызвал начальника секретариата и сказал: предупреди – в следующий раз уволю всех, чьи визы стоят на проекте документа, без разбора, – от опера до замначальника управления. Подействовало.

Переломным моментом было мое первое телеинтервью. Наутро мой первый зам говорит: «Евгений Вадимович, в коллективе обратили внимание на то, что вы все время говорите – „мы“. Вот Бакатин говорит: они… А вы сказали: „мы“.»

Люди услышали. Увидели, что я не устраиваю кадровых чисток. И еще одно… Кто сейчас в это поверит, но огромным достижением первых месяцев работы я считаю то, что удалось организовать конвой в Краснодар и Ставрополь за картошкой, капустой, помидорами… Голодуха же была, продукты исчезли. Сотрудники не знали, чем завтра кормить семьи. А мы коллективу привезли продукты. С автоматами ездили, охраняли машины, чтобы по дороге не разграбили. Важную роль сыграло то, что я не разрешил открыть архивную информацию об агентах Московского управления. А центральный аппарат засветил – особенно по церковной линии – и патриарха, и целый ряд иерархов церкви. Потом увидели, что я не пытаюсь прикрывать лиц, подозреваемых в коррупции, а наоборот. Мы стали проводить очень эффективные операции…

Московское управление – не чисто бюрократическая структура, где ты принимаешь решения, подготовленные другими. Ты контролируешь ведение следственных дел, разрешаешь оперативно-технические мероприятия, которые привлекали такое большое внимание. Санкционируешь проведение операций…

Я понял, что в КГБ кроме профильных направлений была масса задач, спецслужбе совершенно не свойственных и не нужных… Контора, которая занимается всем и ни за что в конечном счете не отвечает… Я спрашиваю: «Ребята, вы говорите, что отвечаете за безопасность таких-то объектов. Хоть кого-то из вас сняли с работы за аварию?» – «Нет, а нас-то за что?» Если есть права, но нет обязанностей, значит, эта функция лишняя.

– В каком состоянии вы застали чекистский коллектив? – спросил я Савостьянова.

– В тяжелейшем. Полная потеря внешних ориентиров и распад внутренних ценностей. Падение дисциплины. Вот воспоминание первого вечера. Ухожу с работы очень поздно. Можно сказать, глубокой ночью. Выхожу из лифта, спустившись на первый этаж, и чувствую тяжелый запах перегара и табака, как в хорошей городской пивной. Иду на запах и оказываюсь в столовой управления, где дым коромыслом, красные лица, люди напились… Оказывается, мой предшественник дал приказ продавать спиртное в разлив, прямо на рабочем месте. Не хотели, чтобы люди напивались где-то в городе и попадали в неприятные ситуации, отношение к сотрудникам КГБ, прямо скажем, не лучшее. А в результате они стали напиваться на работе. Я сразу прикрыл это дело, издал приказ. Мы стали строго наказывать за пьянство – немедленное увольняли. Потихонечку стали от этого избавляться, хотя иногда приходилось терять хороших сотрудников. Все годы работы это оставалось большой проблемой – нарушения дисциплины, связанные с пьянством. Главным было помочь людям пережить внутренний кризис, сосредоточиться на производственных задачах.

– Какая-то степень доверия и откровенности возможна была в такой структуре для вас, человека со стороны?

– Если вы не будете доверять сотруднику, то как? Если вы ему откровенно не раскроете смысл поставленной перед ним задачи, он не станет вам откровенно рассказывать о результатах… Ты отвечаешь за людей, они за тебя отвечают. Все друг от друга зависят, потому что в такой структуре подставить начальника – это не очень сложно.

– А вы могли разобраться в людях? Ведь те, с кем вы работали, приучены были скрывать свои мысли.

– Это всегда заметно. Иногда настолько, что я даже удивлялся – вроде подготовленные профессионалы… Я знал, кто работает, а кто на меня доносит…

– С кем из начальников вам лучше работалось?

– Со Степашиным, потому что мы давние друзья. С Иваненко. При нем Московское управление могло работать самостоятельно. С Баранниковым пошли конфликты.

– А с Бакатиным?

– Мы мало общались. Был один эпизод, который наделал шуму в управлении. Вечером он звонит: «Евгений Вадимович, могу я зайти?» Необычно, так начальники не спрашивают. Я говорю: «Конечно, пожалуйста». – «Сейчас подойду». Вызываю дежурного по приемной: появится председатель, проверьте, хорошо ли убрано фойе, лифты, посмотрите, чтобы никто там не курил, не шатался без дела. Дежурный помощник впал в ступор, он не мог поверить, что Бакатин придет.

Председатель КГБ вручил Савостьянову служебное удостоверение. Но это был повод. Они сидели довольно долго. И Бакатин говорит:

– Вижу, у вас получается, вы с коллективом нормально работаете. А у меня все время искрит, трения, проблемы. Что бы вы могли посоветовать?

– Вадим Викторович, это люди, которым сейчас очень трудно, у них очень тяжелое психологическое состояние. Они не знают своего будущего. Нужно им продемонстрировать, что их заботы для вас на первом месте, не отмежевываться от них, а, наоборот, показать, что они для вас важны. И тогда они увидят в вас заботливого начальника.

Бакатин, соглашаясь, кивал.

И тут открывается дверь, входит дежурный по приемной. Если он прервал разговор начальника управления с председателем, значит, случилось нечто необычное. Он принес Савостьянову записку: весьма неприятная информация, которая требовала быстрого реагирования.

Евгений Савостьянов:

– Я подумал, вот и хорошо. Как раз повод Бакатину в работу включиться, и люди увидят, что он вместе с ними… Тем более он все-таки бывший министр внутренних дел и намного лучше меня в этих делах разбирается. Я ему доложил обстановку. И он вдруг говорит: «Вы тут работайте, а я пойду…» Мне кажется, его ошибка заключалась в том, что он не нашел правильной тональности в отношениях с личным составом.

Новый начальник демонстрировал строгость. Скажем, начальника управления на входе в здание не просили предъявить удостоверение. Савостьянову это не понравилось: «Что значит, вы меня знаете?» Привел в пример своего ротвейлера: мимо него сто раз пройдешь, он тебя сто раз облает. «Должен быть порядок». Ему объяснили: есть список тех, кого следует пропускать, не спрашивая удостоверения. Савастьянов отрезал: «Считайте, что нет списка».

Когда он подъезжал к управлению, подчиненные его встречали. Караульные козыряют… Лифт ждет…

– Вы сами звонили и предупреждали охрану, что подъезжаете?

– Да ну что вы! Весть о том, что начальник на подъезде, разносится мгновенно. Для того существует множество каналов, главный из которых водитель, который использует момент, когда ты выходишь из дома и идешь к машине, и сообщает: выезжаем. Отсчитывают десять-пятнадцать минут – и уже все стоят на изготовку.

– У вас возникло ощущение принадлежности к кругу избранных?

– Конечно, было и самолюбование некоторое, и ощущение элитарности. Ты знаешь то, что неведомо другим. Ты обладаешь неким секретным знанием, поэтому снисходительно смотришь на людей, которые берутся судить о том, чего они знать не могут. Слаб человек, что вы хотите… Жена мне говорила, что я почерствел, стал высокомерен. Когда меня сняли, сказала: вот и хорошо – нормальным человеком стал.

– Вопрос, который, возможно, покажется вам наивным. Вы исходили из того, что в служебном кабинете ваши разговоры могут подслушивать?

– Я всегда из этого исхожу… Даже сейчас.

Все это Евгений Вадимович рассказал мне, когда я работал над этой книгой. А впервые мы беседовали, когда он только стал начальником московской госбезопасности. И тот разговор тоже был интересным.

В Московском управлении я тогда был в первый раз. В каждом учреждении шутят по-своему.

– Введите арестованного! – этими словами дежурный адъютант с синими петлицами офицера госбезопасности разрешил сотруднику пресс-бюро столичного управления пропустить меня к своему начальнику, сидевшему в огромном полутемном кабинете.

Поднявшийся мне навстречу человек с седеющей бородкой и очаровательной улыбкой, научный работник по профессии, был символом перемен, наступивших в этом стеклобетонном здании без вывески.

– У нас есть официально сформулированные задачи: разведка, контрразведка, информационно-аналитическая работа, борьба с терроризмом. Что касается борьбы с преступностью, то, на мой взгляд, нам незачем за это браться. Это могло бы делать МВД. Зато нам следовало бы заниматься внутренней политической разведкой. Думаю, пройдет период кокетливых полупризнаний, и нам прямо скажут: как и в других государствах, нужно следить за политической температурой в обществе, знать, в каких слоях общества назревают настроения в пользу насильственного свержения правящих структур, изменения конституционного строя.

– А что делает ваша агентура?

– Агентура фактически заброшена или, скажем так, законсервирована.

– Как вы себя чувствуете на заседаниях, усаживаясь за стол вместе с людьми, которые лет двадцать прослужили в этом ведомстве?

– Я себя чувствую человеком, который понимает, о чем идет речь, и в состоянии изложить свою точку зрения. Со свойственной мне нескромностью должен заметить, что она часто разделяется другими.

– А вам не кажется, что здесь существует каста, которая пока вынуждена терпеть ваше присутствие, но на самом деле они предпочли бы поговорить без вас?

– То, что какие-то вопросы им хотелось бы обсудить без меня, – это совершенно нормально. Но серьезного отчуждения я не замечаю.

– Вы не боитесь, что вам подставят ножку?

– Если бы мне хотели подставить ножку, вытолкнуть, давно уже могли бы это сделать.

– Вы считаете, что контролируете свое ведомство? Вы знаете, как настроены ваши подчиненные?

– Основные настроения мне известны. Если вы думаете, что люди, работающие здесь, были бесконечно преданы коммунистическому режиму, то ошибаетесь. Они были хорошо осведомлены. Многое видели, многое знали, многое понимали. Не надо представлять их идиотами, которые…

– Это вовсе не идиотизм. Это просто органическое или ведомственное неприятие свободомыслия.

– Такие люди есть. Мне приходится с ними сталкиваться.

– Вы стараетесь избавиться от них?

– Ни от кого я не пытаюсь избавиться. Можно было бы всех разогнать, как в семнадцатом, а потом опять набирать профессионалов. Мы пошли по другому пути: поставили перед теми же людьми новые задачи…

Иногда происходили утечки информации. Однажды Савостьянов проводил совещание с одним из подразделений. А на следующий день информация появилась в «Правде». Он собрал подразделение и сказал:

– Кто это сделал, выяснять не стану. Но если подобное повторится, подразделение будет ликвидировано…

Разговор с начальником столичной госбезопасности закончился. Дежурный адъютант глянул на меня и снял трубку телефона внутренней связи:

– Уведите арестованного…

Атмосфера в органах была тяжелая, рухнула вся система ценностей. Новые ценности многие отвергали. Сейчас забыли уже, а тогда экономическое положение было крайне тяжелым…

Отток кадров из госбезопасности был значительным. Создавались охранные структуры, инфляционные деньги стали пряником, за которым потянулись толковые работники. Ветераны старались доработать до пенсии, молодежь на что-то надеялась. А зрелые, опытные сотрудники уходили, чтобы хорошо зарабатывать, решать и свои проблемы, и проблемы детей. А кто-то и не хотел служить новой власти. Но их уход был полезен – люди, не приемлющие власти, не должны работать в органах госбезопасности. Но ушли не все. А многое зависит от настроений оперативных работников.

18 декабря 1991 года Савостьянов рассказал журналистам:

– Положение в городе очень непростое, продовольствия от пяти до двадцати процентов нормы. Продовольствие не везут. И без свободных цен не привезут вовсе…

Кадровое предложение мэра Попова оказалось удачным. Человек науки, поначалу чужак для КГБ, Евгений Вадимович Савостьянов успешно работал в органах госбезопасности. Его снимут с должности в результате интриг – по требованию генерала Коржакова, а после увольнения Коржакова возьмут в администрацию президента Ельцина заниматься силовыми структурами. А сам Гавриил Попов, напротив, быстро ушел из политики. Впрочем, многим москвичам и сегодня есть за что его благодарить: мэр Попов разрешил московским пенсионерам ездить на общественном транспорте бесплатно.

Питерские чекисты при новой власти

Кадровые перемены с большими для страны последствиями прошли и в Питере.

Начальником Ленинградского областного управления госбезопасности с апреля 1989 года служил генерал-лейтенант Анатолий Алексеевич Курков. После провала августовского путча 1991 года он сам написал рапорт:

«В период с 19 по 21 августа, когда была совершена попытка антигосударственного переворота, сотрудники Управления КГБ по городу Ленинграду и Ленинградской области выполняли свои профессиональные обязанности… Каких-либо противоправных действий и акций допущено не было… В то же время, как член Коллегии КГБ СССР, хотя и не имевший абсолютно никакого отношения к замыслам и участию ее бывшего председателя и, возможно, других членов Коллегии в антиконституционном преступлении, я испытываю чувство моральной ответственности за происшедшее.

Прошу вывести меня из состава Коллегии КГБ СССР и рассмотреть вопрос о моей отставке из органов государственной безопасности».

И председатель КГБ России Иваненко, и мэр города Собчак полагали, что Куркова оставлять в КГБ нельзя.

Один из самых заметных депутатов союзного парламента Анатолий Александрович Собчак к тому времени вернулся в родной город. 23 мая 1990 года его избрали председателем Ленсовета. Он-то планировал по-прежнему работать в парламенте, но попросили депутаты городского совета, которые долго не могли избрать председателя из своих рядов.

Помощником по международным вопросам Собчак взял подполковника госбезопасности Владимира Владимировича Путина, которого после командировки в ГДР перевели в действующий резерв КГБ – это офицеры, которые служат в других ведомствах, но представляют там интересы Комитета.

В 1991 году проявился характер Путина. Во время августовского путча он срочно вернулся из отпуска (отдыхал с семьей в чудесном месте – на Куршской косе) и 20 августа был рядом с питерским мэром Анатолием Собчаком. Не стал выжидать и смотреть, чья возьмет. Продемонстрировал готовность разделить его судьбу. А в случае победы ГКЧП Собчака точно не ждало ничего хорошего.

20 августа подполковник действующего резерва Путин демонстративно написал рапорт начальнику Ленинградского управления КГБ генералу Куркову с просьбой уволить его из органов госбезопасности. При неблагоприятном развитии событий рапорт трактовался бы как обстоятельство, отягчающее вину. Но Путин считал, что отступать ему некуда.

«Я знал, – говорил потом Владимир Владимирович, – если путчисты победят, то мне уже нигде не работать. Меня бы уволили и не дали бы никуда устроиться. Единственная моя забота была – как с детьми, как обеспечить их будущее… Думал – в такси буду работать, благо „Волгу“ из Германии привез».

Под руководством Путина сняли красный флаг с Дома политпросвещения – символическое событие для Ленинграда. Так что отметим: если у Владимира Владимировича есть позиция, он от нее не откажется. Если он в чем-то убежден, то пойдет до конца. Если что-то твердо решил для себя, то добьется своего. Тем, кто строит прогнозы относительно политического будущего Путина, следует учитывать его характер и принципиальные представления о жизни и людях…

В августе 1991 года Путин демонстративно перешел на сторону новой власти, расстался с партийным билетом и красной книжечкой офицера Комитета госбезопасности.

Конечно, недовольных властью было много. Скажем, губернатор Санкт-Петербурга Георгий Сергеевич Полтавченко, в ту пору начальник Выборгского городского отдела управления КГБ по Ленинграду и Ленинградской области, сказал о КПСС:

– Как-то не хотелось быть в этой партии.

Смену генералу Куркову подбирали аж три месяца. Никак не могли найти генерала, который бы всех устраивал.

Иваненко помнит, как ему позвонил помощник Собчака. Представился:

– Подполковник Путин. У нас с Анатолием Александровичем есть кандидатура на должность начальника управления.

– Кто именно?

– Александр Григорьев.

Виктор Иваненко в Инспекторском управлении КГБ СССР курировал Ленинград. Он знал подполковника Григорьева, который был прикомандирован к будущему патриарху Алексию II. Ответил дипломатично:

– Я должен посоветоваться с президентом Ельциным.

Это было вежливой формой отказа… Нового начальника управления нашел сам Анатолий Собчак:

– Думаю, Степашин больше всех подходит. Энергичен. Демократичен. Молод.

Сергей Степашин:

– Приезжает Анатолий Александрович ко мне в гостиницу. Мы с ним еще по Ленинграду были знакомы. Чаю попили, и он вдруг говорит: Сергей Вадимович, а я вас приглашаю в Ленинград возглавить управление.

Удивленный неожиданным предложением Степашин обещал подумать.

А тут еще пришли и коллеги по парламенту, известные в ту пору люди – Бэлла Алексеевна Куркова, которая руководила Ленинградской дирекцией ВГТРК, и Виктор Алексеевич Югин, председатель Комитета Верховного Совета России по средствам массовой информации. Югина только что назначили председателем Лентелерадио. Они стали уговаривать:

– Поезжай, надо помогать Собчаку.

Степашин согласился. Тем временем в составе делегации Верховного Совета отправился на межпарламентскую ассамблею НАТО. Полетел вместе с Волкогоновым. А Дмитрий Антонович – его учитель по Военно-политической академии имени В. И. Ленина. Он отсоветовал:

– Сергей, не торопись. Такая интересная работа сейчас в парламенте, а у тебя важнейший комитет.

И Степашин отказался. Прошел месяц. Никого в Питере не назначили. Разные кандидатуры назывались, но ни одна не проходили. Снова приехал Анатолий Александрович Собчак и уже чисто по-человечески попросил:

– Помоги.

На сей раз Степашин отказаться не смог.

Виктор Иваненко:

– Борис Николаевич одобрил назначение. Сергей давно в Комитете Верховного Совета по делам обороны и безопасности, знает обстановку в органах.

Вот так начальником Ленинградского управления госбезопасности 22 ноября 1991 года стал демократически настроенный Сергей Степашин. При этом он сохранил пост председателя важнейшего комитета Верховного Совета РСФСР.

Иваненко сказал ему:

– Собирайся, я тебя поеду представлять.

Полетели в Ленинград.

Большой дом на Литейном проспекте – административное здание ведомства госбезопасности – построил известнейший питерский архитектор Ной Абрамович Троцкий. Это его подлинная фамилия, он не был родственником Льва Давидовича, потому уцелел. Представить Степашина чекистам на Литейный приехали не только председатель КГБ РСФСР генерал-майор Виктор Валентинович Иваненко, но и мэр города Анатолий Александрович Собчак. Он впервые появился в здании управления госбезопасности. Сначала собрали руководящий состав, членов коллегии управления.

Иваненко распорядился:

– Уважаемые товарищи, пишите рапорта об отставке. Все. Все до единого.

Никто не возразил. Курков за всех сказал:

– Ситуация понятна, Виктор Валентинович, не надо объяснять.

Руководители управления ушли в отставку. Степашин смог подобрать новую команду по своему усмотрению.

Зал заседаний (Красный зал), который вмещает семьсот человек, был полон. Генерал Иваненко вышел на трибуну и представил нового начальника управления:

– Надеюсь, что профессионалы примут его в свой коллектив… Мы уважаем Ленинградское управление. Ваше управление я хорошо знаю лично… Я уверен, что вы будете работать профессионально, результативно.

Собчак призвал чекистов служить новой власти:

– Вы должны вписываться в демократические процессы.

Назначение обмыли на спецобъекте управления на Каменном острове, в бассейне поплавали. Утром Иваненко вернулся в Москву. Степашин остался служить.

Я спросил Сергея Вадимовича, какие чувства он испытал, войдя в Большой дом?

– Народ, конечно, воспринимал меня – ну, если не как врага народа, то точно как недруга, мягко говоря. Да еще Собчак представил неудачно: демократ по убеждениям… Я потом говорю: Анатолий Александрович, просто биографию бы зачитали, зачем комментарии?

Сергей Вадимович демонстрировал перед новыми коллегами спокойствие и уверенность. На самом деле переживал из-за того, что его плохо приняли.

– На следующее утро, в субботу, приехал в восемь утра – никого нет. Прошел по коридорам. В одном из кабинетов сидит симпатичный парень, в свитере, у компьютера, а это девяносто первый год. Знаете, кто это был? Николай Платонович Патрушев. Я говорю: чем занимаемся? Он представился и объяснил: есть интересные разработки. Потом уже я себя там чужим не чувствовал. Когда меня вернули в Верховный совет, меня очень тепло проводили, по-человечески. Сейчас уже никого не осталось, с кем я тогда работал.

Иваненко утвердил всех замов, которых я представил. И начальников служб. Заместителями моими стали Александр Андреевич Григорьев, Борис Николаевич Вязовой, Эдуард Александрович Ермолаев (он руководил первой службой – разведкой), толковые ребята, их все знали в управлении. Виктор Черкесов был начальником следственного управления… Все думали, что я его сниму, потому что он руководил избирательным штабом у Куркова и немножечко по мне работал.

Его тоже сохранил, для них это было удивительно. Но все равно я ощущал холод. А если тебя не чувствует оперативный состав, какой ты начальник управления? Как бы ты щеки ни надувал и ногами ни стучал… И тут мне пришла гениальная идея.

Степашин позвонил отправленному в отставку генералу Куркову, человеку, которого сменил. Пригласил его. Они проговорили часов пять – почти до ночи. И Сергей Вадимович сделал неожиданное предложение:

– Вы не могли бы прийти ко мне помощником? На год хотя бы…

Курков удивился:

– А что вы хотите от меня?

Степашин пояснил:

– Надо службу сохранять. И работать! Посмотрите, что творится в Ленинграде.

Курков согласился:

– Попробую помочь, чем могу.

Собчак возражать не стал.

Сергей Степашин:

– Анатолий Александрович – любопытный человек. Он внешне казался фанфаронистым, а к людям относился очень хорошо. И многие его обманывали и подводили… Я провел совещание. Собрал руководителей служб. Среди них был и Николай Платонович Патрушев, начальник службы по борьбе с контрабандой и коррупцией. Помню Евгения Алексеевича Мурова, будущего директора Федеральной службы охраны, он руководил райотделом. Я представил нового помощника, Куркова. Со следующего дня обстановка изменилась. Я стал если не свой, то понятный. А с Владимиром Владимировичем Путиным меня Анатолий Александрович познакомил.

В конце июня 1991 года Владимир Путин возглавил в мэрии созданный специально под него Комитет по внешним связям. К этому комитету у петербуржцев были претензии. Городские газеты писали, что комитет выдавал лицензии на экспорт сырья и цветных металлов в обмен на поставки продовольствия, которое в город так и не попало. Подобные истории происходили тогда по всей России. Путин поддерживал хорошие отношения с ключевыми фигурами правительства реформаторов Егором Тимуровичем Гайдаром и Анатолием Борисовичем Чубайсом, хотя, скажем, Собчак с ними конфликтовал.

Сергей Степашин:

– Депутат Ленсовета Мария Евгеньевна Салье, председатель комиссии по продовольствию, сделала запрос… А начальника управления КГБ, кстати, тогда еще утверждал и Ленсовет, и я был единогласно утвержден. Официальный депутатский запрос по поводу того, что разворовывается вся гуманитарная помощь и что Путин все себе присвоил… Назначили комиссию. Работали чекисты и депутаты Ленсовета месяца полтора-два. Затем меня пригласили на заседание Ленсовета, и я по итогам работы комиссии доложил, что факты не подтвердились. Вот так и познакомились с нынешним президентом страны. Кстати, он жестко тогда работал. Внешне такой улыбчивый, спокойный, молодой еще совсем… Мягко стелет, но…

Путин рассказывал потом, что ему кадровый выбор председателя Ленсовета Собчака не понравился: Степашин – милиционер, к органам безопасности отношения не имел. Но, признал потом Путин, «Степашин повел себя совершенно неожиданно. Фактически он своим демократическим авторитетом прикрыл спецслужбы Ленинграда».

Степашин разрывался между Москвой и Питером: в воскресенье уезжал в столицу, понедельник – в Верховном Совете. И назад в Питер.

Когда Степашин окончательно вернется в Москву, начальником питерской госбезопасности, видимо по рекомендации Путина, станет профессиональный чекист Виктор Васильевич Черкесов. Он на два года раньше Путина окончил юридический факультет Ленинградского университета. Поработал в прокуратуре и был приглашен в КГБ. Службу начал оперуполномоченным Московского райотдела Ленинградского управления, потом его перевели в следствие.

Черкесов решительно встал на сторону Собчака во время августовского путча, и Анатолий Александрович не возражал против его назначения главой питерской госбезопасности, хотя возмутились городские депутаты и деятели культуры, которые отправили Ельцину письмо с просьбой убрать Черкесова. Но Собчак, видимо, полагал, что демократическому мэру никакие чекисты не страшны.

Его вдова депутат Государственной думы Людмила Борисовна Нарусова вспоминала:

– Крючков, герой ГКЧП, после освобождения по так называемой амнистии случайно встретился на одном из мероприятий с Анатолием Александровичем и сказал ему: «Вы зря торжествуете и думаете, что победили. Придет время, мы вас поименно и поштучно отловим, вы все будете сидеть».

Анатолий Собчак помог Виктору Черкесову устроить личную жизнь – дал ему новую квартиру, когда начальник управления ФСБ решил соединить свою судьбу с главным редактором популярной газеты «Час пик» Наталией Чаплиной.

В 1991 году Собчак легко победил на выборах мэра города. Причем он демонстративно отказался от проведения избирательной кампании. Заявил, что деньги, выделенные из бюджета на избирательную кампанию, передает детским домам, агитировать за себя не намерен – взгляды его известны. Собчака поддержали три четверти избирателей. Ленинградцы проголосовали и за возвращение городу прежнего названия – Санкт-Петербург.

Настроения избирателей стали меняться, когда жизнь в конце 1991 года резко ухудшилась. В последние месяцы существования Советского Союза казалось, что страну ждет экономическая катастрофа и избежать ее невозможно.

Магазины окончательно опустели. Правда, появились коммерческие киоски, в которых продавались самые экзотические товары, но по бешеным ценам. Вместо денежного оборота расцвел бартер. Местные власти, областные хозяева запрещали вывозить продовольствие соседям и, естественно, не подчинялись Москве. Это вело к распаду государства. Боялись, что колхозы и совхозы перестанут продавать продовольствие городам – ничего не стоящие рубли им не нужны, а заставлять их больше некому. Что с исчезновением райкомов не удастся обеспечить тепло в домах и уборку улиц. Ждали, что голодные люди выйдут на улицы и устроят погромы.

В худшем положении оказались крупные города, их нечем было снабжать. Столичные власти в декабре 1991 года предупреждали, что в ближайшие дни может разразиться продовольственный кризис. Мэр Москвы Попов раздумывал над тем, что предпринять, если в городе начнется бунт.

Помню, как один из моих коллег почти серьезно предупреждал, что с наступлением зимы в гости будем ходить с полешком для буржуйки – лучший подарок в холодной Москве. В городах вводили талоны на мясо, масло, сахар, молоко, табачные изделия. Разумеется, получить положенное по карточкам не удавалось. Люди безнадежно стояли в очередях.

Анатолий Собчак вспоминал: «В декабре 1991 года мы оказались перед лицом реальной угрозы полного прекращения снабжения Петербурга продуктами питания, а значит, перед угрозой голода. Для ленинградцев, перенесших в войну 900-дневную блокаду и потерявших в те годы более миллиона жителей, умерших от голода, эта ситуация была особенно болезненной».

Республики перестали поставлять продовольствие в Ленинград. Закупки за границей прекратились – нечем платить. Валютные резервы были фактически исчерпаны. От золотого запаса мало что осталось В первые дни декабря 1991 года в город не поступило ни одного килограмма мяса. Купить что-то удавалось только по талонам. Не хватало сигарет, курильщики несколько раз перекрывали движение в час пик на Невском проспекте.

Не все реально представляли себе масштабы грозящей стране катастрофы: деньги печатаются, товаров нет, потребительский рынок разрушен. Доходы в союзный бюджет в четвертом квартале 1991 года перестали поступать, все финансировалось за счет эмиссии.

Я спросил Степашина:

– Когда вы стали начальником управления госбезопасности, у вас возникло ощущение, что вы все и про всех знаете в городе?

– Нет, подобные иллюзии я не питал, это надо проработать несколько лет. У меня не было таких иллюзий и когда я позже работал на Лубянке. Кроме того, у тебя должна быть и своя агентура, свой негласный аппарат, без этого тоже нельзя. Не только с подчиненными надо работать. Это специфика службы… Мне повезло в том, что я сумел найти общий язык с директорами крупнейших предприятий. Сильные были хозяйственники. Тогда на Кировском заводе триста пятьдесят тысяч граждан трудилось. И я начал работать с ними, может быть, несколько нетрадиционно, не по-чекистски. И город-то мы удержали. С журналистами работал, кстати. Кладезь информации. Толковый, сильный журналист многое может подсказать.

– Неужели у вас не возникало ощущения, что вы – подлинный, хотя и тайный хозяин города?

– Нет, до этого я еще не дослужился, не успел. Ну, может быть, у тех, кто побольше работает, у них есть такое ощущение. У многих нынешних, по-моему, есть. Но это ощущение, а не реальность.

– А потом, когда вы всей службой госбезопасности руководили, возникло чувство: я знаю про вас все?

– Ну, как сказать… Действительно, я кое-что кое о ком знал. Но с этими ощущениями надо быть очень аккуратным. Держать их при себе. Это обоюдоострое оружие. Оно же тебе потом голову отрубит.

Чеченский узел. Как все начиналось

На Северном Кавказе не забыли ни о крови, пролитой еще в XIX веке, при завоевании Чечни, ни о том, как в 1944 году по приказу Сталина чеченцев всех до единого вывезли с родной земли. Чеченские лидеры родились в ссылке, и у каждого в семье были родственники, которые погибли во время депортации. Еще больше чеченцы были обижены тем, что перед ними не извинились и что они так и остались какой-то подозрительной нацией.

Депортация 1944 года породила глубокое недоверие к власти, а власть, в свою очередь, никогда не доверяла чеченцам. Они жаловались, что их сознательно не берут на работу в ведущие отрасли промышленности, не пускают в науку. Руководящие посты доверялись только приезжим. Начальниками ставили русских и вообще республику пытались русифицировать. Но безуспешно.

В этом неразвитом, депрессивном регионе людям нечем было заняться. Мужчины разъезжались на заработки по всей стране. К 1991 году безработица в республике составляла триста тысяч человек. Неустроенность и затаенное недовольство множились на особенности национальных традиций. Здесь всегда легко хватались за оружие и были готовы доказывать свою правоту силой, в том числе силой оружия. И не забывали завет народного героя Шамиля, сражавшегося с Россией: «Маленькие народы должны иметь большие кинжалы».

В ноябрьские дни 1990 года, на волне бурных перемен, происходящих во всей стране, в Грозном был создан Общенациональный конгресс чеченского народа. В Москве на это событие мало кто обратил внимание.

Председателем исполкома конгресса чеченцы избрали соотечественника, которым невероятно гордились, – генерал-майора Джохара Дудаева, командира дивизии авиации стратегического назначения в Тарту (Эстония). Маршал Язов объяснил, что на вооружении авиадивизии Дудаева состояли оперативно-стратегические бомбардировщики Ту-22М3 (по натовской классификации «Бэкфайр»), предназначенные для поддержки боевых действий Балтийского и Северного флотов.

Дудаев родился в 1944 году в ссылке в Казахстане. При Хрущеве сумел поступить в летное училище, окончил Военно-воздушную академию имени Ю. А. Гагарина, получил много наград. Когда Дудаеву присвоили генеральское звание, чеченцы по всей стране ликовали – первый чеченский генерал!

Судя по всему, Джохару Дудаеву предназначалась чисто представительская роль. Но не таков был генерал. Он оставил службу, вместе с семьей переехал в Грозный и очертя голову ринулся в политику.

Последний руководитель КГБ Чечено-Ингушетии полковник Ахмет Цуцаевич Хатаев вспоминал:

– Когда он появился в республике, у чеченцев гордость возникла. Когда он зашел в большой зал, все встали. Он в форме генерала зашел. Надо было это развить. Использовать для консолидации на здоровой почве. Но упустили этот момент.

В ноябре 1990 года Верховный Совет тогда еще единой Чечено-Ингушетии принял Декларацию о государственном суверенитете республики. Ее подписал председатель Верховного Совета республики, первый секретарь Чечено-Ингушского обкома КПСС Доку Завгаев, на которого потом станет опираться Москва. Партийный чиновник Завгаев провозгласил Чечено-Ингушетию суверенным государством. В декларации осуждался «геноцид в отношении чеченцев и ингушей» и говорилось о том, что «республика оставляет за собой право на возмещение морального и материального ущерба, причиненного республике и ее народу в 1944–1957 годах».

Верховный Совет во главе с Доку Завгаевым принял решение учредить пост президента республики. Завгаев готовил эту должность для себя, а досталась она Дудаеву. В августовские дни 1991 года власти Чечено-Ингушетии поддержали ГКЧП. А Конгресс чеченского народа во главе с Дудаевым, напротив, встал на сторону Ельцина.

На митинг созывали людей со всей республики. Они, бросив работу, приезжали в Грозный из самых отдаленных сел. Участники митинга ворвались в здание горкома КПСС и превратили его в собственный штаб. Рядом находилось здание местного КГБ, его тоже захватили. Рассказывали, что захватом здания госбезопасности будто бы руководил милиционер Бислан Гантамиров, который уже во вторую чеченскую войну станет главной опорой Москвы.

Виктор Иваненко:

– 23 августа 1991 года у меня раздался звонок из Грозного. Председатель республиканского КГБ Кочубей докладывал, что толпа ворвалась в здание комитета. Я попросил взять трубку кого-нибудь из представителей новой власти. Трубку взял Яндарбиев. «Я подозреваю, что вы вывозите документы», – заявил он.

Генерал-майор Игорь Васильевич Кочубей служил в Грозном с 1990 года, когда сменил на этом посту Игоря Межакова, ставшего начальником Иваненко в Инспекторском управлении.

Зелимхан Яндарбиев был поэтом и одним из идеологов чеченского национального движения. Он станет вице-президентом у генерала Джохара Дудаева, а после смерти генерала будет руководить Ичкерией.

– В Грозном начались волнения, – рассказывал Ахмет Хатаев, в ту пору подполковник и один из руководителей контрразведывательного подразделения КГБ республики. – Толпы подходили к зданию Комитета, требовали – выдайте людей, которые томятся у вас в казематах. Я сам выступал перед этими людьми. Объяснял, что у нас в камерах никого не держат. Если желаете убедиться, то можете выделить из своей среды двух-трех человек, мы им покажем. Я в республике небезызвестный человек, бывший спортсмен, с молодежью много работал. Люди разошлись.

Когда в Грозном захватили здание КГБ, у Москвы был выбор: то ли идти на силовые действия, то ли договариваться с Дудаевым. Решение должен был принять Борис Ельцин. Но президента в те дни не оказалось в Москве.

Виктор Иваненко:

– Борис Николаевич с группой приближенных исчезает в Сочи, и я не могу связаться, чтобы доложить и договориться об ответных действиях. Председатель КГБ России звонит президенту России, а охранник говорит: Борис Николаевич занят, а чем занят, я не знаю. Ну направь я туда группу «Альфа», например. Еще вопрос, поехали ли бы ребята. Допустим, поехали бы. Без крови бы не обошлось. Взять на себя ответственность за кровь на Кавказе в тот момент я был не готов.

К этому вопросу специалисты будут вновь и вновь возвращаться: а не стоило ли сразу же малой кровью подавить грозненский бунт в зародыше и избавить себя от всего, что произойдет потом?

Но малой кровью дело бы не обошлось. Очевидцы, которые в те дни находились в Грозном, видели, как горели глаза у чеченской молодежи, стекавшейся со всей республики. Не сложно предположить, что многие предпочли бы погибнуть, но не выдать генерала Дудаева.

4 сентября Дудаев объявил Верховный Совет республики низложенным. Генерал заявил, что Чечня должна стать независимой, избрать свой парламент и президента. А ингуши пусть создают свою республику.

В Грозный полетел новый глава Верховного Совета России Руслан Хасбулатов. Считалось, что он, как чеченец, лучше разберется в том, что там происходит. Хасбулатов согласился на роспуск Верховного Совета республики, во главе которого стояли партийные чиновники, – все равно им уже никто не подчинялся.

Дудаев, как человек военный, сразу начал формировать свою гвардию. Тогда Ельцин поручил вице-президенту Руцкому, не обремененному обязанностями, заняться чеченскими делами.

Александр Владимирович Руцкой был готов всей душой трудиться рука об руку с президентом. Он жаждал деятельности. Приходил на заседания правительства и садился слева от Ельцина. Он считал, что если народ выбрал их двоих, то они вдвоем и должны управлять страной. Но после выборов о нем забыли. Ельцину и его команде он был просто не нужен. Вице воспринимали как архитектурное излишество.

Виктор Иваненко:

– Я заказал у пограничников самолет. Но, к сожалению, мне не удалось одному улететь в Грозный. Пришлось лететь с делегацией Руцкого. Вступил я в переговоры с Дудаевым, в тот момент вменяемым человеком. Откровенно говоря, около него были люди, близкие нам. Они могли влиять на него. Дудаев хотел, чтобы его принял Ельцин, чтобы его признали. Но в его окружении были и такие люди, как Яндарбиев, в чьи планы не входило мирное развитие событий. Договориться об освобождении здания КГБ не удалось… Пришлось мне тогда отвлекать на себя внимание. За мной десять боевиков ходило – наружное наблюдение. А моим сотрудникам удалось в этот момент вывезти картотеку агентуры. Большое дело, чтобы избежать резни.

10 октября генерал Иваненко как председатель КГБ РСФСР приказал: «Временное исполнение обязанностей председателя КГБ ЧИР возложить на подполковника Хатаева Ахмета Цуцаевича». Тот служил в системе госбезопасности с 1973 года, окончив институт и отслужив в армии.

Виктор Иваненко:

– Пришлось сменить председателя КГБ Чечено-Ингушетии. Хороший мужик был Игорь Кочубей. Но он ставленник Завгаева, предыдущего руководителя Чечни. Не в состоянии был вести диалог с новыми людьми. И я поставил Ахмета Хатаева. Он был заместителем начальника второго отдела. Я его сразу повысил до исполняющего обязанности председателя КГБ. Потому что у него как раз были возможности диалога с новой властью.

Ахмет Хатаев:

– После захвата нашего здания мы в санчасть перебазировались – достаточно мощное здание, в нем можно было держать оборону. Прибыли в республику руководители России… А на улице толпа, небезопасно. Передо мной была поставлена задача – обеспечить безопасность Иваненко. У меня была специально подготовленная группа. Нам с большим трудом удалось усадить его в машину и увезти.

Виктор Иваненко после поездки в Грозный подготовил докладную записку для Ельцина:

«Значительная часть населения, прежде всего чеченской национальности, поддерживает смещение Верховного Совета Чечено-Ингушской Республики… В этих условиях, на наш взгляд, выход из кризиса возможен только на путях политических решений, поскольку силовые методы неминуемо приведут к эскалации насилия, большим жертвам, дискредитации политики РСФСР и ее руководства».

Но Ельцин занимался этими делами через силу. Похоже, не сознавал, что решение проблемы, возникшей на Северном Кавказе, требует серьезных усилий, прежде всего от него самого. Наверное, сказывалось характерное для советских партийных руководителей пренебрежительно-покровительственное отношение к обитающим на юге народам, которые нет смысла воспринимать всерьез.

Виктор Иваненко:

– Вернулись мы из Чечни. Ну, я должен довести до Ельцина предложение, что надо принять Дудаева. Кстати, когда мы выезжали из Чечни, Дудаев догнал меня во Владикавказе. Еще раз попросил передать Борису Николаевичу, что он готов к взаимодействию, и попросил аудиенции. А в Москве идет заседание Верховного Совета. И Александр Владимирович Руцкой, докладывая о поездке, говорит, что там власть захватили бандиты.

Наверное, это было недалеко от истины, но с кем-то в Грозном все-таки следовало договариваться. Вице-президент своим заявлением оттолкнул и тех, с кем еще можно было иметь дело.

Виктор Иваненко:

– Я, естественно, вспылил. Я был молодой, незакомплексованный. Попросил слова после Руцкого. Говорю: «В Чечне происходят сложные события. Большая безработица, особенно среди молодежи, религиозный фактор, память о депортации 1944 года, межнациональные проблемы. Нельзя просто так заявлять: все это бандиты! Надо вести переговоры, находить здоровые силы, опираться на эти здоровые силы».

В ответ вице-президент Руцкой обещал «выгнать председателя российского КГБ Виктора Иваненко за пассивность» в отношении Чечни. Депутаты, плохо представлявшие себе, что там происходит, требовали, чтобы генеральный прокурор Валентин Степанков вылетел в Грозный и арестовал «лидера оппозиции Дудаева».

В ответ оскорбленный Джохар Дудаев объявил в Чечне мобилизацию. Фактически это было объявление Москве войны. 27 октября Дудаев был избран президентом Чеченской Республики, хотя эти выборы едва ли можно было назвать демократическими. 1 ноября первым же своим указом Дудаев объявил Чеченскую Республику суверенным и независимым государством.

Дудаев хотел переговоров с Ельциным, считал, что с ним, лидером целого народа, должен встретиться сам глава России. И кстати говоря, явно был готов пойти на компромисс, если бы российский президент проявил внимание к чеченскому генералу.

Ирина Александровна Дементьева, специальный корреспондент «Известий», признанный знаток ситуации на Северном Кавказе, говорила:

– Был ли Дудаев оголтелым сепаратистом? Думаю, что мы его таким сделали, а тогда у него не было никакой программы. Он вышел в отставку и хотел послужить своему народу, о котором, как человек военный, а значит, в чем-то ограниченный, имел поверхностное и несколько мрачновато-романтическое представление… Но думаю, он и сам не знал еще, куда его загонят обстоятельства. У меня было тогда четкое впечатление, что протяни ему руку Ельцин – они бы поладили и нашелся бы чеченский вариант договора. А Россия темнила, лукавила, отворачивалась, озлобляя и без того не очень уравновешенного генерала…

Ахмет Хатаев:

– С Дудаевым я много раз встречался. Когда надо было защитить сотрудников или их семьи от людей, которые хотели бы свести счеты с чекистами. Или когда мои сотрудники уезжали из Чечни, мне нужно было получить их пенсионные дела. Я откомандировал практически всех, кто был востребован. С семьями. На Лубянке кадровики распределяли их по регионам…

– И как с вами разговаривал Дудаев?

– Уважительно. Он вообще уважительно относился к человеку в погонах. Президентскую присягу Дудаев принимал в форме генерала Советской армии. Надо было с ним работать. При моих встречах с ним, откровенно скажу, я встречал понимание.

– Вы считаете, что с генералом можно было наладить рабочие отношения и избежать кровопролития?

– Дудаев мне говорил: «Ельцин не знает, что у нас происходит. Я хочу с ним встретиться». Эту информацию я передавал в Москву… Уже после я встречался с высокими руководителями, зная, что на повестке дня – большая война. Я говорил: не надо этого делать, можно иными средствами решить проблему. Если придет армия, танки придут, они поведут себя как слон в посудной лавке. Ввод войск моментально усложнит ситуацию. Обидите одного, возникнет цепная реакция. Это Чечня. В этом краю живет Муса, а его родственник Исса – в другом. Здесь обидели – там отдается.

В конце 1991 года на руководителя госбезопасности республики напали. Но не учли его подготовки. Хатаев забрал у них удостоверения и отдал Дудаеву:

– Что это ваши люди организуют нападение на руководителя КГБ?

– КГБ в Чечне больше нет.

– КГБ пока не упразднен, он есть, и руководитель КГБ тоже есть.

Машину руководителя КГБ республики обстреляли из подствольного гранатомета. Не попали. Но в конце концов Ахмету Хатаеву пришлось покинуть родные места. В Москве он стал доктором экономических наук, профессором, написал несколько книг, служил в Федеральной службе по контролю за оборотом наркотиков…

Виктор Иваненко:

– В комитете автономной республики оперативного состава было около семидесяти человек. А всего около двухсот. Примерно половина – это чеченцы. У них была какая-то защита местная, их тейп защищал. А русские были беззащитны. Большинство из них были местные уроженцы, потому что мало было желающих ехать в Чечню работать. Всех русских сотрудников мы вывезли. Кого можно, устроили на работу у соседей: в Ставрополье, Ростове, Волгограде.

8 ноября президент Ельцин по настоянию Руцкого подписал указ о введении в Чечено-Ингушетии чрезвычайного положения. Исход политической борьбы в Грозном был еще не ясен. Указ подорвал позиции пророссийских политиков, потому что чеченцы восприняли его как попытку вновь их задавить и взялись за оружие.

Виктор Иваненко:

– Мне приносят на визирование проект указа. Я сказал, что визировать не буду. Несмотря на это, президентом указ был подписан. Стали готовить оперативно-войсковую операцию. Вот тут я допустил ошибку. Раз я был не согласен, надо было подать в отставку. Я так и собрался поступить. Но все мои сотрудники сбежались: «На кого ты нас оставляешь в такой сложной ситуации!» И я пошел на гнилой компромисс, откровенно говоря. Ради своих сотрудников, которых хотел уберечь от того, чтобы им навязали нового начальника.

Вице-президент Руцкой требовал осуществить военную операцию, навести в республике порядок, распустить вооруженные отряды и арестовать Дудаева. Милиция и военные не хотели заниматься этим делом, понимая, что всю ответственность за пролитую кровь возложат на них. Дудаев объявил в республике военное положение, раздавал оружие, приказал превратить каждый дом в крепость. Местная милиция присягнула ему на верность.

Виктор Иваненко:

– Известно, чем кончилась эта войсковая операция. Там весь народ вышел на улицы защищать своих людей. Хорошо еще, что самолеты с нашими войсковыми подразделениями не подбили, когда они приземлялись в Грозном. Потоптались они вокруг аэропорта, и вынуждены мы были все эти войска вернуть назад. Ситуация стала еще хуже. Боевики наглели. Дудаев перестал выходить на связь. В тот момент произошло еще одно событие, которое я тоже себе ставлю в вину. Боевики убили майора КГБ Толстенёва.

Майор Виктор Толстенёв, старший оперуполномоченный Шелковского райотдела КГБ Чечено-Ингушетии, приехал в Грозный. 12 ноября 1991 года он оказался на одном из митингов, бушевавших в городе. Чем-то привлек к себе внимание чеченских боевиков. У него при себе оказались служебное удостоверение и табельный пистолет. Его бросили в камеру. Грозненское телевидение вечером обещало, что его будет судить чеченский народ. А на следующий день майора нашли в камере мертвым.

Виктор Иваненко:

– Я, к сожалению, в тот момент не выразил своего отношения к этому убийству в самой резкой форме. Меня потом обвиняли в том, будто я открестился от своего сотрудника. Но я тогда думал о семьях русских сотрудников КГБ Чечено-Ингушетии, которых надо было оттуда вывозить. Поэтому избегал жестких высказываний в адрес Дудаева и его приспешников. Пока мы мы всех своих не вывезли… Но все равно я и по сей день ощущаю какую-то вину перед семьей майора Толстенёва.

Осенью 1991 года «Красная звезда» взяла у генерала Дудаева интервью.

– Джохар Мусаевич, в армии вы всегда были на хорошем счету. Как правило, вам доставались отстающие подразделения и части, но вы их выводили в передовые. Как вам удавалось этого добиться?

– Да, мне доставались в основном трудные гарнизоны. Так было и в Сибири, и на Украине, и в Прибалтике. Но я всегда их выводил в отличные. Я был лучшим командиром дивизии…

– Не готовитесь ли вы к войне? – спросил корреспондент «Красной звезды».

– Любое вооруженное вмешательство России в дела Чечни будет означать новую кавказскую войну, – ответил Дудаев. – Причем войну жестокую. За последние триста лет нас научили выживать. И выживать не индивидуально, а в качестве единой нации.

– Вы хотите сказать, что в случае вооруженного конфликта это будет война без правил?

– Да, это будет война без правил. И будьте уверены: на своей территории мы воевать не собираемся. Мы перенесем эту войну туда, откуда она будет исходить…

На первом этапе чеченского кризиса еще все можно было решить путем откровенных переговоров с Джохаром Дудаевым. Но для этого его нужно было пригласить в Кремль и разговаривать с ним уважительно. Ельцин наотрез отказывался это делать. Шанс договориться был упущен.

Валерий Ямпольский:

– Иваненко был во многом прав. Но я думаю, что отношение Ельцина к нему изменилось после того, как он выступил на заседании Верховного Совета, где Руцкой, вернувшись из Чечни, докладывал депутатам о необходимости военного вмешательства в республику. Иваненко аргументированно показал, что этого делать нельзя, что это приведет к кровопролитию, к убийству своего же народа. И к политическим потерям… Вот после этого отношение к нему стало иным. Почему? Потому, что кому-то все-таки хотелось затеять войну. Что из этого получилось, известно… Я думаю, с этого началось негативное отношение к Виктору Валентиновичу. Он говорил Ельцину то, что обязан был сказать, а не то, что президент желал слышать. Вот и все. А Баранников в это время парился с Ельциным. И выпивал с ним. Конечно, он был ближе.

Виктор Валентинович Иваненко попал в трудное положение, лишившись доверия со стороны Ельцина. Нужно оперативно решать вопросы с президентом, а тот не принимает.

Старший по России

28 ноября Иваненко устроил пресс-конференцию – время открытости и гласности. Рассказал журналистам, что ведомство госбезопасности будет контролировать парламентский комитет. Но его председатель Сергей Степашин стал начальником питерского управления, то есть подчиненным Иваненко.

Виктор Иваненко хотел отойти от канонов прежней службы. Обещал сосредоточить силы работников госбезопасности на борьбе с экономической преступностью, с набирающей силу мафией.

Иваненко откровенно рассказывал, что новые принципы работы еще не определены:

– Представители президента настойчиво ставят вопрос, чтобы органы Агентства федеральной безопасности взяли на себя функцию специальной проверки должностных лиц, назначаемых на ответственные посты в государственных структурах, на предмет коррумпированности, уголовного прошлого. В наших обязанностях этого нет, хотя прежде КГБ этим занимался. Сейчас этим не занимается никто…

Я спрашивал его заместителя Валерия Ямпольского, не сожалел ли он, что перешел из КГБ СССР в малоизвестную структуру?

– Это скорее недоцененная структура. И отношение к ней такое. Ее замалчивают. Словно вообще хотят вычеркнуть из истории. Умолчание, умышленное умолчание. Обидно. Пишут, будто КГБ РСФСР существовал только на бумаге. Это неправильно. Тогда все ожидали больших перемен. Понимали, что органы безопасности нуждаются в реформации. В отказе от прежних подходов, от показухи, от галочек-палочек для отчетности. Мы считали себя уже новой структурой, демократичной в своих принципах. Наш девиз: «За свободный труд свободного оперработника!» Я работал, наверно, минимум двенадцать часов в сутки. Шло преобразование органов госбезопасности. Решались судьбы многих людей. И мы видели, как упорядочивается наша система, как исчезает страх у людей, когда приезжает начальство. Оперативный работник должен ощущать доверие… Мы работали с радостью. Мы были на подъеме. К сожалению, все сделанное нами потом поломали.

Начальником главного управления по борьбе с организованной преступностью Иваненко назначил Сергея Николаевича Алмазова, потомственного чекиста.

Сергей Алмазов:

– Я родился в Ленинграде шесть дней спустя после прорыва блокады. Вот на шесть дней бы раньше, то я бы считался блокадником со всеми положенными льготами. Я раньше об этом не думал, а сейчас бы не помешало…

В 1944 году отца, полковника Николая Алексеевича Алмазова, перевели в Псков. Прежде это был один из районов Ленинградской области, а тогда стал самостоятельной областью. Соответственно, создавали все административные структуры. Мой отец с должности заместителя начальника управления Ленинградского управления НКВД по кадрам был назначен туда начальником нового управления.

Проработал он там пять лет и попал под «ленинградское дело», когда Сталин расправлялся с ленинградскими кадрами. А отец провел всю блокаду в Ленинграде, занимался партизанским движением. И у него были дружеские отношения со вторым человеком в Ленинграде – Алексеем Александровичем Кузнецовым. Вот это и легло в основу обвинений, которые ему предъявили. Спасло его только то, что последние где-то полтора года они не имели личных встреч. Дело ограничилось понижением и ссылкой.

Его отправили в поселок Сухобезводное Горьковской области, где размещался центр Унжлага, Унженского исправительно-трудового лагеря. Название от реки Унжи. Начальником исправительно-трудового лагеря. Заключенные валили лес. Соответственно и мы за ним в Сухобезводное. После смерти Сталина его перевели в Горький (ныне Нижний Новгород), там он закончил службу. А я там учился в школе, в институте и начал работу в органах государственной безопасности. Потом служил в Новосибирске, пока не взяли в Инспекторское управление. А это кузница кадров.

В один прекрасный день Иваненко пригласил к себе Алмазова:

– Пойдешь работать в российский Комитет?

До путча формирование КГБ РСФСР шло вяловато, а потом пошло очень быстро.

Сергей Алмазов:

– Многие стремились попасть в российский комитет. Судьба Союза не ясна, а служба в российском Комитете открывала перспективу. И у нас была возможность выбирать кадры. Главная задача была – не промахнуться. Возникла, правда, другая проблема. Сидели все вместе, иногда в одном кабинете, но один уже в российском Комитете, а другой остается в союзном. Многие понимали, что они не устраивают российскую команду… Обижались, ревновали, завидовали.

Я спросил Иваненко:

– Вот вы хозяином шли по коридорам Лубянки, и народ кланялся издалека? Ещё недавно вы были сомнительный человек, от Ельцина, а теперь все изменилось.

– Формально хозяином Лубянки оставался Бакатин. Я занимал одно крыло в доме № 2 с окнами на площадь Дзержинского. С Бакатиным взаимодействие сложно складывалось. Меня популизм Вадима Викторовича задевал. Особенно эпизод со сдачей схемы техники подслушивания в американском посольстве. Я узнал об этом по радио. У нас состоялся тяжелый разговор. Я считал необходимым создать комиссию по расследованию этого дела. Вадим Викторович нажаловался на меня Ельцину. Ельцин мне позвонил: «Прекратите. Это я разрешил».

В те месяцы дверь моего служебного кабинета, можно сказать, не закрывалась. Встречи, встречи, встречи. Попросился побеседовать американский посол Роберт Страус. Я посоветовался в правительстве: принимай, говорят. Он пришел со своими советниками, в том числе с резидентом ЦРУ. Поговорили, как будем работать в условиях демократии. Даже договорились обмениваться информацией о террористических проявлениях.

Иваненко спросил у резидента ЦРУ:

– Ожидали, что такое произойдет в России?

– Честно? Не ждал.

Так что о происках империалистических разведок можем забыть…

Глава госбезопасности России встречался со многими представителями демократической общественности. Пришла вдова академика Сахарова Елена Георгиевна Боннэр. С ней Иваненко посоветовали встретиться, извиниться за преследования покойного академика. Она попросила из архива дело ее расстрелянного отца. Показали… Попросила вернуть документы и дневники, которые были изъяты у Сахарова. Но выяснилось, что все уничтожили – 580 томов.

Виктор Иваненко:

– Ничем я не мог помочь ей в этом деле, хотя разговор вполне дружественный состоялся. Я вспомнил, как она приезжала к нам в Тюмень. Там сидел кто-то из диссидентов – в Нижней Тавде, это от Тюмени километров пятьдесят. И чтобы ее не пускать к ссыльному, у нас тогда все управление подняли. Мы заняли все места в автобусе, чтобы свободных мест не осталось. Рассказал ей этот эпизод. Она: «Придурки вы». В общем, вспоминали былое. Она говорит: «Не верю я, что вы перестроились, что уйдете от борьбы с инакомыслием. Все равно российское руководство заставит вас заниматься настроениями людей». Правильно сказала…

Но тогда казалось, что жизнь переменилась навсегда. Позволю себе еще одно личное отступление. В редакцию журнала «Новое время» на Пушкинской площади, где я тогда работал, пришел человек, которого еще недавно было невозможно себе представить свободно разгуливающим по улицам Москвы, поскольку советским судом он был приговорен к смертной казни за измену.

В пятидесятых годах КГБ готовил акцию по уничтожению руководителя исполнительного бюро Народно-трудового союза в Западной Германии Георгия Сергеевича Околовича, эмигранта, родившегося в Елгаве. Он руководил оперативным сектором по подготовке и заброске агентуры НТС в Советский Союз.

Но руководитель боевой группы капитан Николай Евгеньевич Хохлов из 13-го отдела 1-го главного управления КГБ передумал убивать Околовича. 18 февраля 1954 года капитан пришел к Околовичу домой (тот жил во Франкфурте-на-Майне) и представился:

– Георгий Сергеевич, я – Хохлов Николай Евгеньевич, сотрудник органов госбезопасности. ЦК КПСС приказал вас ликвидировать. Убийство поручено моей группе.

Он показал пистолет с электрическим спуском и глушителем. Поскольку никакого преступления Хохлов не совершил, то получил политическое убежище. Западные немцы устроили ему пресс-конференцию, и разгорелся грандиозный скандал. В Москве военной коллегией Верховного суда Николай Хохлов был заочно приговорен к смертной казни.

А в 1991 году бывший капитан Хохлов как ни в чем не бывало приехал в Москву. Бывший специалист по «мокрым делам» совершенно не был похож на Джеймса Бонда. Николай Хохлов давно перебрался за океан и был профессором психологии в Калифорнийском университете. Кажется, его больше интересовала парапсихология. Впрочем, и само его появление в Москве было чем-то сверхъестественным.

Он даже сходил на Лубянку, где в центре общественных связей КГБ с ним поговорили вполне вежливо. В те времена чекисты вообще были на редкость предупредительны и любезны. Возможно, потому, что самому Комитету госбезопасности существовать оставалось всего несколько месяцев… Хохлова помиловали указом президента России.

Самым сложным в работе Иваненко оказалось выстраивание отношений с президентом России.

– С каким настроением вы входили в кабинет Бориса Николаевича? – спросил я Иваненко.

– Если хотите, поначалу даже с каким-то трепетом. Но постепенно отношения начали портиться.

После путча на Украине проходил референдум о провозглашении самостоятельного государства. Ельцин спросил Иваненко:

– Ваш прогноз, Виктор Валентинович?

Иваненко позвонил в Киев председателю КГБ Украины Николаю Михайловичу Голушко, с которым у него были прекрасные отношения. Генерал-полковник Голушко станет после Баранникова министром безопасности России.

– Николай Михайлович, какой прогноз дают твои социологи? – поинтересовался Иваненко.

– Виктор, не сомневайся, Украина останется в составе Союза.

Иваненко эту информацию доложил Борису Николаевичу.

Через несколько дней Ельцин не преминул уколоть Иваненко:

– Чего стоит ваш прогноз? Восемьдесят процентов украинцев проголосовали против.

Чекистская информация не всегда была достоверной. Или подчиненные хотели сделать приятное председателю КГБ Украины.

Ельцин относился к Иваненко, кадровому чекисту, с недоверием. И в окружении президента России были очевидные фавориты, которые в штыки встретили чужака. Влиятельные в российском руководстве фигуры пытались давать указания Виктору Иваненко и навязывали ему своих людей.

Руководитель ельцинской охраны Александр Васильевич Коржаков претендовал на роль руководителя самостоятельной спецслужбы. Впоследствии, кстати, управление безопасности президента подмяло под себя и ФСБ, когда посадили туда Михаила Ивановича Барсукова.

Коржаков прислал к Иваненко своего подчиненного Бориса Ратникова:

– Назначьте его своим заместителем, чтобы у нас было к вам больше доверия.

Борис Константинович Ратников окончил Московский авиационный институт, потом Высшую школу КГБ. Служил в Афганистане советником местных органов госбезопасности.

Иваненко просьбу Коржакова отверг:

– Я к Борису Ратникову скептически отнесся. Хороший парень, но самая его высокая должность – начальник отделения КГБ по обслуживанию аэропорта Домодедово. Уровень не тот. У меня заместители – бывшие председатели КГБ автономных республик России. Если бы я его сразу назначил заместителем председателя КГБ России, меня бы все засмеяли. Я отказал Коржакову и нажил себе недоброжелателя. На меня писали доносы, что я втихаря работаю на коммунистов, тайно выполняю указания коммунистической партии. Интриганство всегда присутствовало.

Впоследствии Ратников стал первым заместителем начальника главного управления охраны. Получил генеральские погоны. Прославился тем, что занимался психотронным оружием и увлеченно рассказывал о его невероятных возможностях.

Враждовать с Коржаковым уже и тогда было опасно. Он находился рядом с Ельциным в бытность того первым секретарем московского горкома. Его уволили из КГБ за то, что он продолжал поддерживать отношения с опальным Ельциным. Но он не отрекся от своего бывшего шефа. Возил Бориса Николаевича на своем «москвиче», записывал его выступления на магнитофон, вытаскивал из неприятных историй.

Коржаков, как никто другой, знал Ельцина. Перед беседой с президентом напутствовал тех, кому симпатизировал:

– Что бы он у тебя ни спрашивал – приятное, неприятное, – не отводи взгляд. Опустишь голову – уйдешь отсюда ни с чем.

Конечно, президент ему доверял.

– Что произошло с Коржаковым? – рассказывал Евгений Савостьянов. – Неплохой был парень, пока он резал хлеб и колбасу на наших совещаниях. А началось с мобильного телефона. Президент сам его не носил, отдавал Коржакову. Вот к нему и стали ластиться: Саша, очень нужно, соедини с шефом. Коржаков начал важничать: ладно, подумаю. Он же каждый день с президентом общается, его и стали уговаривать: ты ему скажи то-то и то-то. Он сначала отнекивался: да что я в этом понимаю? Да все ты понимаешь, ты главное – скажи! Так и пошло. Сами из него сделали фигуру.

В Белом доме нашлись и другие фигуры, которые хотели влиять на Иваненко.

Вице-президент Руцкой наставительным тоном сказал ему:

– Будешь реформировать органы, как я скажу.

Он хотел все территориальные органы КГБ объединить в несколько округов по типу военных.

Иваненко возразил:

– Не буду, Александр Владимирович, я подчиняюсь президенту.

– Возьми к себе замом Генку, начальника особого отдела в Липецке.

Тоже майор по званию. Но дружок вице-президента.

– Не возьму.

– Тогда мы тебя снимем, – обещал Руцкой.

Вице-президент был не единственный, кто затаил на Иваненко обиду. Или просто претендовал на его место.

Виктор Иваненко:

– Министр внутренних дел Виктор Павлович Баранников внушал президенту: «Органы КГБ против вас работали, а вот милиция – это ваша опора». В этой ситуации я был обречен на неуспех. Сначала Борис Николаевич принимал меня с докладом каждую неделю. Потом пробиваться к президенту стало труднее.

Интриги раздирали молодую российскую власть. В тот самый момент, когда страна находилась в тяжелейшем положении. И иногда казалось, что все рушится.

Серый кардинал

Но эти настроения и ощущения уже забыты. А ведь именно поэтому начались гайдаровские реформы. Они были приняты, потому что страна падала в пропасть и надо было ее спасать. А единственный выход – стремительно проводить рыночные преобразования. Но для того, чтобы их начать, требовались политическая воля, программа и команда, готовая ее реализовать.

Геннадий Бурбулис 6 ноября стал первым заместителем главы правительства. Он оставался при этом и государственным секретарем России. То есть в те месяцы Бурбулис был самым влиятельным после Ельцина человеком в России.

Олег Попцов вспоминает, что у них был откровенный разговор: «Бурбулис понимал, что отдан на заклание, но, как человек тщеславный, принял вызов».

Геннадий Эдуардович Бурбулис – одна из самых интересных и мистических (вокруг него сложилось множество мифов и слухов) фигур в современной российской истории. Одаренный разнообразными политическими талантами, он примерно два года был ближайшим соратником Ельцина и сыграл важнейшую роль в современной истории России.

Уралец Бурбулис появился в Москве, когда ему было сорок четыре года. Кандидат философских наук, доцент, он принадлежал к первому поколению политиков, которые стали известны во время выборов в народные депутаты СССР в 1989 году.

После школы Бурбулис работал слесарем на Первоуральском новотрубном заводе, служил в ракетных войсках и только потом поступил на философский факультет Уральского государственного университета. Он был избран депутатом Свердловского областного совета, баллотировался на пост председателя облсовета, но не прошел. Скромного преподавателя марксизма-ленинизма первый секретарь Свердловского обкома Борис Ельцин раньше просто не знал. Они встретились в Москве в марте 1989 года.

Геннадий Эдуардович сразу оценил политический потенциал и будущее Ельцина и стал его верным соратником, начальником штаба, руководителем мозгового центра, собирателем команды и разработчиком стратегии.

Почти все, что делал Ельцин с середины 1990 до середины 1992 года, придумано и реализовано Бурбулисом. А ведь эти годы – ключевые не только в политической биографии Бориса Николаевича. Конечно, считать, что история России пошла по пути, определенному железной волей Бурбулиса, нелепо. Были и более серьезные факторы, определившие ее судьбу, – от политики Горбачева до августовского путча, но на каждом этапе логика действий самого Ельцина определялась стратегией, разработанной Бурбулисом. И Ельцин испытывал к нему безграничное доверие.

Более преданного соратника у Бориса Николаевича не было. Олег Попцов вспоминает, как поздней осенью 1990 года он прилетел к Ельцину, который отдыхал в Кисловодске. С Борисом Николаевичем были Коржаков и Бурбулис: «В этот период Бурбулис был особенно близок к Ельцину. Практически не отходил от него ни на шаг, сопровождая во всех поездках, на отдыхе, на теннисном корте. Он был и советником, и консультантом, и режиссером дня».

Когда они гуляли, то впереди шел Ельцин, за ним, отступив на пару шагов, – Бурбулис, а уже дальше Наина Иосифовна и Коржаков.

Олег Попцов: «Он лепил тело власти, мучительно ожидая, что президент заметит и оценит его усилия по достоинству… Тень Ельцина закрыла его, и он терпеливо перемещался в пространстве вместе с этой тенью, ни разу не выступив за ее очертания. Это не просто способность, это дар».

В чем заключалась ценность Бурбулиса для президента?

Ельцин вспоминал: «Разговоры с Геннадием Эдуардовичем меня в тот период вдохновляли на новые идеи. Он умел заглянуть далеко вперед. Дать ближайшим событиям стратегическую, глобальную оценку. Концепция новой политики, новой экономики, нового государственного и жизненного уклада для России вырисовывалась все ярче, яснее, отчетливее».

Бурбулис умел молчать и слушать. Он был одержим желанием добиться поставленной цели. Сохранял хладнокровие в самой сложной ситуации и мог работать круглые сутки, не жалуясь и не прося о помощи. Но Бурбулис искал в лабиринте новой власти и место для самого себя. Особое. Он придумывал себе должности, скажем специальный представитель председателя Верховного Совета РСФСР. А смысл был в том, что Геннадий Эдуардович никому не желал подчиняться, кроме Ельцина.

Весной 1991 года Бурбулис, похоже, всерьез рассчитывал, что Ельцин сделает его вице-президентом. Он вообще представлял себе картину российского политического мироздания таким образом: они с Ельциным образуют руководящее ядро, остальные исполняют то, что Бурбулис придумал, а Ельцин утвердил.

Но Борис Николаевич отказался от этой идеи, трезво рассчитав, что кандидатура малоизвестного в стране Бурбулиса ему голосов на выборах не прибавит. Когда Ельцин сообщил, что берет себе вице-президентом Руцкого, Геннадий Эдуардович сказал ему:

– Я сделаю все, чтобы вы стали президентом, но вы совершили большую ошибку.

Бурбулис был уязвлен в самое сердце. Он жаловался Олегу Попцову:

– У меня был с ним разговор. Я долго терпел и не проявлял инициативы. Но так не могло продолжаться вечно. Я работал на него. Я понимал, что это необходимо, и жертвовал всем. Я до сих пор живу в гостинице. Мне неудобно напоминать ему об этом. Он сам должен догадаться, что так не относятся к соратникам. Настало время позаботиться о моем статусе. Нельзя делать все и быть никем. Понимаешь, он счел мою кандидатуру несерьезной. Он сказал, что меня не знает народ. А я ведь специально не светился, держался в тени…

После успешных выборов Бурбурлис имел моральное право на компенсацию. Ельцин вспоминал: «У меня была возможность еще раз сравнить осторожного, компромиссного Силаева и полного жизненной энергии молодого Бурбулиса. Я ощущал острую необходимость иметь рядом с собой энергичного человека: себе оставить всю тактику и стратегию политической борьбы, а кому-то поручить работу на перспективу, подбор направлений и людей. В тот момент я и сделал ставку на Бурбулиса».

19 июля 1991 года Ельцин назначил Бурбулиса государственным секретарем РСФСР. Никто так и не понял, что это за должность, но она опять же подчеркивала его особое положение. Геннадий Эдуардович твердо намеревался сохранить за собой титул второго человека в России.

Бурбулис сформировал Государственный совет, считая, что правительство будет заниматься хозяйственными делами, а Госсовет – разработкой стратегии национальной безопасности, кадровой политики, экономических реформ, федеративного управления. Но сам же быстро убедился, что традиционные схемы управления все равно берут верх и эта надстройка никому не нужна. Тогда и родилась мысль – Ельцин номинально возглавляет правительство, а Бурбулис становится первым вице-премьером, то есть фактическим хозяином.

Геннадий Эдуардович перебрался из Белого дома в бывшее здание ЦК на Старой площади и занял знаменитый кабинет на пятом этаже, где когда-то сидел всевластный член политбюро Михаил Андреевич Суслов. В этом кабинете сходились все нити управления страной.

Бурбулис получил право самостоятельно назначать заместителей министра и управлять действиями вице-премьеров. Причем Бурбулис руководил не только правительством, но и администрацией президента. Такой власти не было ни у кого.

Ельцин вспоминает: «Авторитет Бурбулиса для гайдаровской команды был в то время абсолютно непререкаемым. Все вопросы с президентом министры решали через Геннадия Эдуардовича, то есть заходили в его кабинет, и, если было нужно, он нажимал кнопку и напрямую говорил со мной… Установка гайдаровских министров и самого Егора Тимуровича: ваше дело – политическое руководство, а наше дело – экономика. Не вмешивайтесь, дайте нам работать… Бурбулис, назначенный первым вице-премьером, был в тот момент реальным главой кабинета министров».

Бурбулис привел к Ельцину интеллигенцию, которая покинула Горбачева. Новому президенту взялись помогать видные в стране люди, которые еще недавно весьма резко отзывались о Ельцине.

Вечером 20 августа 1991 года в кабинете Геннадия Бурбулиса оказался молодой экономист Егор Гайдар. В дни путча и состоялось историческое знакомство. Осенью Бурбулис предложил Гайдару организовать рабочую группу для разработки стратегии и тактики экономических преобразований. В эту группу вошли люди, которые потом составят правительство реформаторов.

По вторникам вечером Бурбулис собирал у себя министров за чаем и бутербродами, тут обсуждались и решались все проблемы. Гайдаровские министры потом ностальгически вспоминали эту дружескую атмосферу единой работоспособной команды. Бурбулис с юности любил футбол, сколотил из членов правительства команду, и по воскресеньям они выходили на поле.

Вся страна запомнила телевизионную трансляцию с Шестого съезда народных депутатов, когда Бурбулис, как тренер спортивной команды, решительно махнул рукой и все правительство вышло, чтобы не слушать оскорбительную речь председателя Верховного Совета Руслана Хасбулатова. Сам Бурбулис говорил потом, что это был «нескромный жест». Но он произвел впечатление своей решительностью.

Став первым вице-премьером, он оказался в центре общественного внимания. Но он не нравился широкой публике. В рациональных терминах это трудно описать. Есть телегеничные люди, сразу располагающие к себе. Бурбулис же на телеэкране проигрывал. И очень туманно рассуждал.

Олег Попцов: «Здесь дело не во внешности, напряженном, неподвижном взгляде совершенно круглых глаз, смуглом, непроницаемом лице аскета. Это даже удивительно, как порой внешность может скрыть и доброту, и чувственность, умение сострадать – все то, что в объемной полноте присуще этому человеку».

Для Геннадия Бурбулиса это было ударом. Какое-то время он пытался завоевать на свою сторону телевидение и прессу. Он первым из российских политиков прибег к услугам профессиональных имиджмейкеров, чтобы они помогли ему обрести симпатии публики. Но увидел, что ничего не получается.

Бурбулис первым из новой правящей элиты пересел в ЗИЛ, положенный прежде только членам политбюро, ездил с машиной сопровождения, обзавелся многочисленной охраной. Откровенно наслаждался этими атрибутами власти. И в какой-то момент превратился в главную мишень для критики. На него возложили вину за все – за высокие цены, за инфляцию, за потерянные в результате реформ сбережения. Его обвиняли в предательстве национальных интересов, в каких-то придуманных и явно нелепых сделках.

Он руководил правительством всего несколько месяцев. В первые дни апреля 1992 года ушел в отставку. Ельцин уступил давлению депутатов. Но он и сам внутренне был готов избавиться от Бурбулиса. Зачем ему сотрудник, который приносит столько неприятностей? И он понемногу разочаровывался в стратегических талантах Бурбулиса. Многое получалось не так, как предсказывал Геннадий Эдуардович. Требования депутатов были желанным поводом отодвинуть Бурбулиса.

Уходя из правительства, он подписал у президента указ о полномочиях госсекретаря: полномочия казались безбрежными. Это стало известно в обществе и послужило причиной жесточайшей критики. Все советовали президенту избавиться от Бурбулиса. Геннадий Эдуардович – единственный, кто помимо первого помощника президента Виктора Васильевича Илюшина мог зайти к Ельцину без доклада. Участвовал во всех важнейших заседаниях правительства и Совета безопасности. Уже находясь в опале, Бурбулис не сдавался и вел изнурительную борьбу за влияние на президента.

«Геннадий Бурбулис не так уж любил саму власть, как это представляли его политические противники, – пишет бывший министр культуры России Евгений Юрьевич Сидоров. – Он был романтический приверженец рыночного общества с „человеческим лицом“. Из деятелей ельцинского рассвета, фактически второй человек государства, он первым же и был отвергнут новым режимом, ибо больше любил и понимал социальную политику, нежели экономику. Если бы Бурбулис был слишком амбициозен, он ушел бы в оппозицию. Но Робеспьера в нем все-таки не было, несмотря на некоторое сходство их университетских профессий.

Бурбулис безуспешно пытался внести гуманизм в монетаризм. В этом он резко отличался от линии Гайдара – Чубайса. Будучи по природе и образованию утопистом, он думал о частном человеке, которого начисто забыли в революционно-приватизационном экстазе. Как и о гражданском обществе».

Реформы Егора Гайдара

После путча Ельцин и его аппарат перебрались в опустевшее здание ЦК КПСС на Старой площади. Борис Николаевич занял бывший кабинет генерального секретаря. Его помощники вспоминали, что для него это был символический шаг. Он сказал:

– Да, это тот самый кабинет, где меня отчитывали, где писали сценарии политической травли. Вам трудно понять, что я сейчас испытываю.

От Ельцина ждали быстрых и энергичных действий. А он уехал отдыхать в Сочи на дачу «Бочаров ручей». Это место ему давно нравилось. Удобный двухэтажный дом. Парк площадью в сорок гектаров с пальмами и фруктовыми деревьями. Пляж, бассейн с морской водой, теннисный корт. Говорят, что осенью 1991 года здесь распили не одну бутылку шампанского, отмечая победу.

Борис Николаевич уехал на юг и словно исчез. Никто не мог понять, почему он отдыхает вместо того, чтобы воспользоваться плодами победы.

«Эйфория, вызванная поражением путча, – записал в дневнике Михаил Геллер, – прошла необыкновенно быстро. Все замерло в ожидании чуда. Борис Ельцин поехал отдыхать на Черное море, Михаил Горбачев произносил речи, подписывал даже какие-то указы, которые никому в голову не приходило выполнять… Александр Яковлев, неизменный советник Горбачева, на вопрос журналистов, у кого власть, ответил, что он не знает. Он добавил, что соблазнительно сказать, что никто не управляет».

Ходили слухи, что Ельцин не способен методично работать, что он чувствует себя нормально только в моменты схваток, а рутинная работа не по нем. Поэтому он отправился на юг, где пьет и гуляет…

Даже Виктор Иваненко, руководитель ведомства госбезопасности, – ключевая фигура! – не мог связаться с Ельциным в тот момент, когда это было совершенно необходимо. А люди не могли понять: почему ничего не происходит? Зачем демократы теряют время?

Так что же там, на юге, происходило на самом деле? Я спрашивал об этом Андрея Владимировича Козырева, тогдашнего министра иностранных дел России. Он был достаточно близок к президенту.

– Я вместе с другими коллегами предпринимал тогда усилия для того, чтобы вывести его из этого отпуска и побудить действовать решительно, – рассказывал Козырев. – Мы понимали, что страна теряет время. Нужны реформы. Момент исторически выгодный, потому что оппозиция подавлена – морально, психологически, и велика была поддержка реформаторских начинаний. Мы понимали, что период этот не будет долгим.

Наверное, Ельцин просто не знал, что именно он должен делать. Страна разваливалась. Ельцин вернулся из Сочи после отдыха только 10 октября. К его возвращению ситуация в стране еще ухудшилась. И это подтолкнуло его к радикальным экономическим реформам, которые изменили страну, но дорого ему обошлись. Он перестал быть народным любимцем.

Борис Николаевич Ельцин унаследовал не только кремлевский кабинет своего поверженного соперника Горбачева, но и весь груз не решенных им проблем. Запас терпения у людей, казалось, был исчерпан. Они больше не желали слышать обещаний. Ельцин должен был действовать, и действовать немедленно.

Политической воли у него хватило бы на десятерых.

Министр экономических связей России Виктор Николаевич Ярошенко вспоминал свой разговор с Ельциным:

– Борис Николаевич, история строго спросит с нас всех за то, что сделали, и за то, что сделать не успели.

– Делайте то, что должны, – сказал Ельцин. – Я отвечу за все.

Когда Ельцин познакомился с молодым экономистом Егором Тимуровичем Гайдаром, он понял, кому может поручить это дело. Удивительным образом эти два очень разных человека сразу нашли друг друга.

В конце октября 1991 года у Гайдара состоялся первый разговор с Ельциным:

«Общее впечатление: Ельцин прилично для политика ориентируется в экономике, в целом отдает себе отчет в том, что происходит в стране. Понимает огромный риск, связанный с началом реформ, понимает и то, до какой степени самоубийственны пассивность и выжидание. Кажется, готов взять на себя политическую ответственность за неизбежно тяжелые реформы, хотя знает, что популярности это ему не прибавит».

И Егор Тимурович сразу понравился Ельцину:

«Гайдар прежде всего поразил своей уверенностью. Это просто очень независимый человек с огромным внутренним, непоказным чувством собственного достоинства.

То есть интеллигент, который, в отличие от административного дурака, не будет прятать своих сомнений, своих размышлений, своей слабости, но будет при этом идти до конца в отстаивании своих принципов…

Научная концепция Гайдара совпадала с моей внутренней решимостью пройти болезненный участок пути быстро. Я не мог снова заставлять людей ждать, оттягивать главные события, главные процессы на годы. Раз решились – надо идти!»

Конечно, на Ельцина, как на советского человека, действовала магия знаменитой фамилии. Ему приятно было видеть внука легендарного писателя Аркадия Гайдара. Но Борис Николаевич не настолько сентиментальный человек, чтобы подчинять кадровые решения велению души. Он почувствовал в Егоре Тимуровиче то, что другим открылось значительно позже, – твердость и упорство. Ельцин назначил Гайдара вице-премьером и одновременно министром экономики и финансов.

Многие и по сей день недоумевают, почему реформа была доверена мало кому известному Гайдару, а не Григорию Алексеевичу Явлинскому, тогда самому популярному в стране экономисту?

Сам Борис Николаевич ответил на этот вопрос так: «Измученный борьбой за свою программу, Явлинский уже приобрел некоторую болезненность реакций. Кроме того, чисто психологически трудно было возвращаться во второй раз к той же самой – пусть и переработанной программе „500 дней“ и ее создателям».

Говорят обычно, что стратегический просчет Явлинского состоял в том, что он предпочел остаться теоретиком, ни разу не рискнул взять на себя ответственность за реальное дело. Поздней осенью 1991 года Григорий Алексеевич как раз готов был взяться за проведение экономических реформ, желал этого. Но Ельцин разлюбил Явлинского, когда тот, проработав в правительстве в 1990 году всего три с половиной месяца, подал в отставку.

Можно понять почему. Его назначили вице-премьером по экономической реформе, однако же у него не было ни права подписи, ни реальной роли в правительстве. Но Ельцина заявления об отставке раздражали, и он обычно навсегда расставался с таким человеком.

Когда Явлинский ушел, его коллега по российскому правительству вице-премьер Михаил Дмитриевич Малей сказал мне:

– Григорий не боец… У Явлинского нет административной жилки, железной воли, которой щедро одарен Анатолий Чубайс.

После августовского путча Явлинский на несколько месяцев оказался вместе с Силаевым в союзном руководстве и пытался управлять Россией. Это тоже едва ли понравилось Ельцину. Он охладел и к Силаеву, и к Явлинскому.

Вернувшись из Сочи, Ельцин словно пробудился после летаргии и принялся за дело. Он объявил о программе экономических реформ, о шоковой терапии, о повышении цен и приватизации мелких и средних предприятий. Мало кто тогда в стране реально представлял себе, что все это означает на практике.

28 октября на съезде народных депутатов президент сказал, что Россия начинает радикальные экономические реформы. Он говорил, что придется перейти к свободным ценам, предсказал, что цены станут расти примерно раз в полгода и увеличатся от трех до шести раз. Объяснил:

– Другого выхода не вижу. Мы провалили программу «500 дней» и уже потеряли два года.

Экономические преобразования в России начались 1 ноября 1991 года, когда съезд народных депутатов РСФСР принял постановление «О правовом обеспечении экономических реформ».

Страна находилась на грани голода.

15 ноября Ельцин подписал два принципиально важных документа, которые меняли экономическую реальность в стране: указ «Об отмене ограничений на заработную плату и на прирост средств, направляемых на потребление» и указ «О либерализации внешнеэкономической деятельности на территории РСФСР», который разрешал торговать с заграницей всем предприятиям, зарегистрированным на территории России.

А несколькими днями ранее, 6 ноября, Ельцин подписал указы «О реорганизации правительства РСФСР» и «Об организации работы правительства РСФСР в условиях экономической реформы». На время проведения радикальных реформ правительство РСФСР формировалось под непосредственным руководством президента. Глава российской госбезопасности Виктор Иваненко вошел в новый кабинет министров.

Ельцин долго не знал, кого назначить главой правительства вместо Силаева. Академик Юрий Рыжов, очень симпатичный Ельцину, вновь отказался. Юрия Скокова Ельцин постоянно примерял на эту должность, но никак не решался принять окончательное решение – что-то его смущало. Ему предлагали остановить свой выбор на знаменитом хирурге Святославе Николаевиче Федорове, который завел, можно сказать, образцовое хозяйство и обещал распространить ценный опыт на всю страну. И все же в Белом доме не решились назначить премьером врача.

В одном из разговоров Ельцин предложил возглавить правительство министру печати Михаилу Никифоровичу Полторанину:

– Остальные, кого ни поставишь, сгорят дотла и уже никогда не вернутся в политику. Ты – другое дело, ты выкрутишься.

Но Полторанин тоже не был назначен. Скорее всего потому, что на роль главы правительства подыскивали экономиста. Впрочем, сам Михаил Никифорович полагает, что вмешался Бурбулис. Геннадий Эдуардович внушал президенту, что может сложиться мощная коалиция Полторанина и Руцкого, опасная для самого Бориса Николаевича. И Ельцин возложил обязанности главы правительства на себя.

Главу правительства должен был утвердить совершенно неуправляемый съезд народных депутатов, который мог запросто отвергнуть предложенную кандидатуру. Из-за борьбы на съезде Россия рисковала вовсе остаться без правительства. А предложение поручить в этот переходный период руководство правительством президенту Ельцину стало возможностью избежать голосования.

Президент потребовал для себя чрезвычайных полномочий. Авторитет Ельцина был таков, что депутаты предоставили ему все необходимые дополнительные полномочия и дали возможность самому возглавить правительство. Он получил право самостоятельно определять структуру высших органов исполнительной власти, назначать и смещать глав местной администрации, приостанавливать действие любых распоряжений и указов союзного президента, если они противоречат конституции и законам России и мешают проведению экономической реформы.

Борис Николаевич рассудил правильно. Даже самые удачные реформы на первом этапе неминуемо приведут к падению уровня жизни. Во всей стране есть только один человек, который способен уговорить людей немного потерпеть. Это он сам.

Возглавив правительство, он полностью поддержал его своим авторитетом. Но он же и стал мишенью всех атак. Он лишился возможности оставаться над схваткой, сохранять позицию верховного арбитра. Летом следующего года Ельцин сделает Гайдара исполняющим обязанности главы правительства и уже в полной мере станет играть роль главы государства, а не исполнительной власти. Но будет поздно. Все равно стрелы полетят в него. Чем активнее Борис Николаевич поддерживал правительство, тем большую ненависть вызывал у противников реформ кабинет Гайдара.

Возможно, иное кадровое решение осенью девяносто первого не привело бы к столь сильным антиельцинским настроениям и острой борьбе, которая закончилась кровопролитием в октябре 1993 года.

Команда Гайдара предлагала действовать немедленно, пока экономика не рухнула. Но либерализацию цен отложили до 2 января 1992 года, чтобы Украина и Белоруссия могли подготовиться. Такая отсрочка на пользу российской экономике не пошла. Декабрь девяносто первого был совсем мрачным месяцем с пустыми магазинами: никто не хотел продавать товар по старым ценам.

В этой ситуации действия команды Гайдара были в значительной степени вынужденными – в надежде предотвратить катастрофу.

Егор Гайдар вспоминал:

«Желающих в это время прийти работать в правительство было мало. Многие из тех, кого я тогда приглашал, звал, уговаривал, под разными предлогами уклонялись, отказывались.

Характерен первый анекдот про наше правительство. Звучал он так: новое правительство как картошка – либо зимой съедят, либо весной посадят. Это потом, к концу весны – лету 1992 года, когда стало ясно – самое трудное уже позади, голода не будет, прилавки наполняются, рынок заработал, – люди, отказывавшиеся ранее идти в правительство, с удовольствием приняли приглашение в нем работать».

Евгений Савостьянов хорошо помнит, как он встречал наступление 1992 года:

– Я чувствовал, что вступаем в новую эпоху. За пару недель до Нового года сидели с женой и с моим давнишним другом по Норильску, и я им сказал: вот пройдет месяц-другой, и все прилавки будут полны товаром. Они надо мной хохотать стали – во власти работаешь, от жизни оторвался, ты посмотри – пусто все, хоть шаром покати. Я говорю: да погодите, вот пройдет полтора месяца, и все прилавки будут с товаром. Было понимание того, что мы вступаем в капитализм. Но я уже осознал себя начальником управления госбезопасности и понимал, что возможен вал террористической деятельности, связанный с попыткой политического реванша. Да, я это ощущал… А 31 декабря в двадцать три ноль-ноль пришли родители. Весело проводили старый год. На столе шампанское, водка, клюковка, салат оливье, холодец, огурчики, мойва, картошка с курицей. Хорошо встречали, курица была в доме. По тем временам дефицит.

2 января 1992 года цены были освобождены – на все, кроме хлеба, молока, спиртного, коммунальных услуг, транспорта, нефти, газа и электричества. Рост цен в январе составил 352 процента. Все ограничения на импорт отменили, и это позволило наполнить магазины.

29 января 1992 года президент подписал указ «О свободе торговли», отменивший государственную монополию на торговлю, и это окончательно покончило с дефицитом товаров. Повсюду что-то продавали. Но страна, увидев новые ценники, охнула.

Конечно же образованный и интеллигентный Гайдар не отвечал представлениям общественного мнения о хозяине, который должен быть жесток, крут и грозен. Но Егор Тимурович сделал невозможное: начал реформировать российскую экономику и, несмотря ни на что, эти реформы продолжал. Через полгода после их начала стало очевидно, что само существо российской жизни изменилось: рынок пока еще в варварской, азиатской, уродливой форме, но действует.

Реформы Гайдара позволили стране начать жизнь по нормальным законам, а не по воле власти. Экономика стала исполнять не заказы Госплана, а волю потребителей. Ты можешь купить все, на что заработал. У людей проснулась экономическая инициатива, проявилась деловая жилка, и возник класс предпринимателей.

Но невероятно преуспевшие и внезапно разбогатевшие молодые (и не очень молодые) люди не воспринимались как заслуживающие уважения и почета. В представлениях общества сохранялась прежняя иерархия: значимы те, кто служит государству. Торговля, сервис, вообще бизнес – занятия второго сорта. Люди, добившиеся успеха, как и многообразие выбора, вызывали злобу и зависть. Считалось, что разбогатеть можно только неправедным путем.

Процесс приспособления к новым правилам жизни оказался невероятно сложным. Самым болезненным стала даже не потеря сбережений, а утрата надежности бытия. Государство больше не гарантировало работу и зарплату, получение образования и бесплатного жилья. В советские времена квартиру ждали десятилетиями (многие так и не дождались), но была надежда…

Трудно было примириться и с утратой привычного социального статуса. То, что недавно считалось почетным, перестало быть таковым. Ветераны органов госбезопасности или профессиональные партийные работники обнаружили, что их профессия вовсе не так почетна. Новая жизнь словно перечеркнула прошлое. Юристы оказались важнее офицеров.

Тяжелее всех пришлось тем, кто работал в тяжелой промышленности и военно-промышленном комплексе. Вместо привилегированного положения (высокие зарплаты, спецснабжение) – резкое падение престижа и доходов, а иногда практически безработица. Государство перестало закупать оружие в прежних количествах. А потребители, получив выбор благодаря свободе торговли, приобретали импортную, а не отечественную технику.

Гайдаровские реформы породили иллюзорные ожидания быстрого преображения. Надежды не оправдались и сменились горьким разочарованием. Эйфория первого периода новой России была настолько сильной, что затем страну охватила настоящая депрессия – от сознания собственного бессилия. Деньги и власть опять достались кому-то другому. И нет сил это изменить.

Борис Ефимович Немцов, тогдашний губернатор Нижегородской области, рассказывал, как Ельцин приехал в город, поговорил с людьми, которые возмущались ценами, сел в машину и обреченно произнес:

– Господи, что я наделал…

Для него утрата народной любви была невыносима. На съезде народных депутатов хозяин Кемерова Амангельды Тулеев бросил Ельцину:

– Борис Николаевич, вы россиян обманули. Все, что можно разрушить, вы уже разрушили. Больше разрушать нечего.

Но если бы правительству Гайдара позволили поработать подольше, избежали бы многих трудностей, с которыми потом столкнулась страна.

Ночь в беловежской пуще

3 декабря 1991 года Комитет государственной безопасности СССР прекратил свое существование. В этот день союзный Верховный Совет принял закон «О реорганизации органов государственной безопасности». Горбачев сразу же его подписал.

Закон упразднял КГБ СССР и предписывал создать на его базе два ведомства – Межреспубликанскую службу безопасности (Бакатин) и Центральную службу разведки СССР (Примаков). Но союзные законы, как и указы Горбачева, уже не имели практического значения, а через несколько дней – после встречи в Беловежской Пуще президентов России Бориса Ельцина, Украины Леонида Кравчука и председателя Верховного Совета Белоруссии Станислава Шушкевича – утратили и юридический смысл.

После Беловежской Пущи нужда в Межреспубликанской службе безопасности исчезла. Каждая республика обзаводилась собственным ведомством госбезопасности.

1 декабря 1991 года на Украине состоялся референдум. Девяносто процентов опрошенных высказались за независимость республики. Российское правительство заявило, что признает независимость Украины. 5 декабря Верховный Совет в Киеве постановил, что договор об образовании СССР 1922 года утратил силу.

Первым президентом Украины избрали недавнего секретаря ЦК компартии республики по идеологии Леонида Макаровича Кравчука, которому, как и многим другим в Киеве, надоело подчиняться Москве. Ему хотелось быть главой независимого государства.

2 декабря вечером Горбачев, записал в дневнике его помощник Черняев, разговаривал по телефону с Ельциным:

«Тот куда-то ехал. Был уже пьян. Михаил Сергеевич уговаривал его встретиться вдвоем, втроем – плюс Кравчук, вчетвером – плюс Назарбаев. Тот пьяно не соглашался:

– Все равно ничего не выйдет. Украина независимая.

– А ты, Россия? – возражал Михаил Сергеевич.

– Я что! Я – Россия. Обойдемся. Ничего не выйдет с Союзом… Вот если вернуться к идее четверного союза: Россия плюс Украина плюс Белоруссия плюс Казахстан?

– А мне где там место? Если так, я ухожу. Не буду болтаться, как говно в проруби. Я – не за себя. Но пойми: без Союза все провалитесь и погубите все реформы.

– Да как же без вас, Михаил Сергеевич! – пьяно „уговаривал“ Ельцин.

– Ну а что же я, где… если нет Союза?

– Ничего… вы оставайтесь, – милостиво соглашался Ельцин».

Борис Николаевич предупредил Горбачева, что едет в Минск разговаривать с председателем Верховного Совета Белоруссии Станиславом Станиславовичем Шушкевичем, членом-корреспондентом Академии наук и недавним проректором Белорусского государственного университета. А неплохо бы заодно поговорить с Кравчуком, узнать, что он думает о будущем Советского Союза.

Перед отъездом Ельцин поделился своими планами с журналистами:

– Надо все предпринять, чтобы убедить украинцев присоединиться к Союзному договору.

Правда, сделал оговорку, которая в тот день не привлекла особого внимания:

– Если этого не получится, надо будет подумать о других вариантах.

«Я пригласил Бориса Ельцина формально на охоту, по существу – обсудить поставки нефти и газа нам и на Украину, – вспоминал Станислав Шушкевич. – Егор Гайдар вел Россию к рынку, значит, нам пришлось бы покупать российские нефть и газ. Денег у нас не было, кредиты никто не давал. Надо было как-то договориться на переходный период, чтобы не замерзнуть зимой. Потом выяснилось, что и Кравчук хотел бы поучаствовать в нашей встрече. Быстро стало ясно, что экономические проблемы невозможно решить без политического определения, кто есть кто».

Ельцин взял с собой министра иностранных дел Козырева.

Я спрашивал Андрея Владимировича:

– То, что произошло в Беловежской Пуще, – это была импровизация или хорошо продуманная заготовка?

– К тому моменту было абсолютно ясно, что Советский Союз не сохранится как единое государство. В сентябре были все возможности его сохранить. В октябре еще оставалась возможность сохранить единое государство. Но за три-четыре месяца эта возможность была утеряна. Не думаю, что кто-то имел в портфеле готовый вариант, который потом и реализовался. Существовало несколько вариантов. Но еще утром того дня никто не знал, что сложится именно так. Для меня вопрос был один: не станет ли это повторением югославского варианта? Ведь рядом с нами распалось такое же федеративное государство, но распалось в крови. Это была главная задача – избежать повторения трагических событий. Меня, например, югославский сценарий просто по ночам преследовал. Мы стояли на краю той же пропасти…

Белоруссия, вспоминает Козырев, больше других должна была хотеть сохранения Союза. Но и здесь были очевидны настроения в пользу независимости и полного суверенитета. Из Минска российскую делегацию повезли в Беловежскую Пущу. Ельцин оказался там вечером. Кравчук приехал раньше и отправился на охоту. Он подчеркнуто старался держаться в стороне.

Когда три лидера встретились, они еще не знали, чем закончится встреча.

«Кравчук приехал напряженный, – вспоминает Андрей Козырев. – Он ожидал, что Ельцин будет угрожать, выдвинет какой-то силовой ультиматум с требованием подчиниться Москве. В таком случае сама идея трехсторонних переговоров потерпела бы крах и дело кончилось бы разрывом между Москвой и Киевом… За этим маячили хаотический распад Союза, рост взаимного недоверия, а может быть, даже и ненависти. Мы приехали с вариантом сообщества или союза демократических республик… Украинцы долго не раскрывали своих намерений, так же, впрочем, как и белорусы».

Когда в Беловежской Пуще появилась российская делегация, сели ужинать. Ельцин и Бурбулис завели разговор о том, что, как бы ни развивались дальше события, три славянские республики должны держаться вместе.

Украинские делегаты в кулуарах подошли к Гайдару, Козыреву и Шахраю, которого Ельцин сделал государственным советником РСФСР по правовой политике:

– Ребята, с чем приехали? Если собираетесь давить в пользу Союза, то Кравчук уедет, потому что Верховный Совет Украины согласен только на независимость. Разумнее идти по пути объединения независимых государств, но без подчинения единому центру.

Тем не менее Борис Николаевич разговор начал с того, что сообщил: он имеет поручение Горбачева договориться с Украиной о подписании нового Союзного договора. Положил на стол предложенный Горбачевым проект и передал слова Михаила Сергеевича: Украина может внести любые изменения, хоть полностью переделать текст, главное, чтобы подписала. Ельцин добавил, что, если Украина согласна, он тоже поставит свою подпись.

Все зависело от Кравчука.

Леонид Макарович твердо сказал, что Украина Союзный договор не подпишет:

– На Украине ситуация уже изменилась. Состоялся референдум.

Кравчук зачитал акт о независимости и назвал цифры проголосовавших «за» по регионам.

Ельцин был поражен:

– Это просто непостижимо! Что, и Донбасс проголосовал «за»?

– Да, – подтвердил Кравчук. – Нет ни одного региона, где было бы меньше половины голосов. Так что ситуация, как видите, изменилась существенно. Нужно искать другое решение.

Вот тогда и началось обсуждение идеи не единого государства, а союза государств. Борис Николаевич предложил поручить экспертам за ночь разработать идею союза братских стран. Гайдар, Козырев и Шахрай уединились в отведенном для российской делегации особняке и задумались над основными элементами возможного проекта соглашения. Той ночью им предстояло ответить на главный вопрос: как три союзные республики могут заключить договор без участия других республик?

Выход нашел Сергей Шахрай.

«Именно ему, – вспоминает Козырев, – принадлежит следующий аргумент: СССР создавался в 1918–1921 годах четырьмя независимыми государствами – РСФСР, Украиной, Белоруссией и Закавказской Федерацией. Поскольку ЗСФСР перестала существовать, остались три субъекта, некогда образовавшие Союз, причем их право на самоопределение неизменно сохранялось и в вариантах союзных договоров, и в Конституции СССР.

Таким образом, с чисто юридической точки зрения в Беловежской Пуще собрались полноправные руководители трех полноправных же субъектов объединения, называвшегося СССР. Поэтому они были вправе принять решение о расторжении связывавших их до сих пор уз».

Для Гайдара и Козырева идеи Шахрая были неожиданными, но они находку оценили. К российской делегации присоединились белорусы.

– Я не подозревал, что у нас хватит мужества и такта принять такое решение, – вспоминал Шушкевич.

Украинцы, пока шла работа, прогуливались на свежем воздухе. Они сели за стол, когда работа уже шла к концу. Утром проект документа представили президентам и премьерам. Рядом с Ельциным сидел Бурбулис, позднее присоединился Гайдар.

– Все четырнадцать пунктов соглашения, – рассказывал Шушкевич, – мы принимали только консенсусом… Ни одна статья соглашения не была подписана в первозданном виде. Мы их сокращали, объединяли, изменяли, дорабатывали. По-моему, сделали все, что могли.

Президентам понравилась формула «Содружество Независимых Государств». Им дорого было слово «независимые», хотя в таком документе оно бессмысленно.

8 декабря Ельцин, Кравчук и Шушкевич подписали Минское (Беловежское) соглашение об образовании СНГ, в котором говорилось, что «Советский Союз прекращает свое существование».

Михаил Сергеевич Горбачев остался без государства.

– После подписания были речи, было, как положено, шампанское, – рассказывал Андрей Козырев. – Говорили, что сохранить Союз не удалось, но главное, что мы остались вместе. Рассказывают нелепую историю, будто американскому президенту Бушу звонили советоваться, можно это делать или нельзя. В реальности его потом поставили в известность о том, что произошло. Бушу обязательно нужно было позвонить. Я, как профессионал, и тогда это советовал, и сейчас считаю, что это было правильно. Хотя бы в силу ядерного параметра наших отношений мы обязаны друг друга информировать о подобных ситуациях. Это проявление ответственности в политике – объяснить логику происходящего, успокоить, что ядерная кнопка под контролем.

– Горбачев обиделся, что не ему позвонили первому.

– Напрасно он обиделся. С ним попытались связаться первым, но не получилось. Это абсолютно точно.

В этот момент президент Казахстана Нурсултан Назарбаев летел в Москву. Связались с ним, когда он уже находился в правительственном аэропорту Внуково. Ельцин по телефону прочитал ему подписанные в Пуще документы, пригласил присоединиться к ним и поставить свою подпись.

– Я поддерживаю идею создания СНГ, – ответил Нурсултан Назарбаев. – Ждите меня, скоро к вам вылечу.

Ему обеспечили воздушный коридор. Но президент Казахстана не прилетел. Не спешил присоединиться к тройственному соглашению. Хотел посмотреть: что выйдет из этого экспромта? Какой будет реакция? Отпугивало и то, что это соглашение только славянских республик.

В аэропорту Назарбаев заявил, что сожалеет о распаде единого государства, и призвал заключить хотя бы оборонительный союз и сохранить общие вооруженные силы.

Я спросил тогдашнего помощника Бакатина Вячеслава Алексеевича Никонова:

– Руководитель союзного ведомства госбезопасности знал, что готовится встреча в Беловежской Пуще?

– Он знал о подготовке соглашения. У Ельцина и его команды были большие опасения, что КГБ постарается в последний момент каким-то образом сорвать встречу. К Бакатину приходили эмиссары, чтобы удостовериться, что он не попытается арестовать Ельцина, Кравчука и Шушкевича в Беловежской Пуще.

– А такая мысль возникала на Лубянке?

– В тот период было очевидно, что реальная власть уже принадлежит не союзным структурам, а республикам. Попытка арестовать Ельцина, Кравчука и Шушкевича могла бы закончиться самым чудовищным образом.

Тем не менее российский президент и его окружение тревожились: не попытается ли Горбачев в последний момент сохранить власть силой?

А кто мог это сделать?

Министр внутренних дел СССР Виктор Павлович Баранников был человеком Ельцина. Министр обороны СССР маршал Евгений Иванович Шапошников поспешил присягнуть ему на верность.

Горбачев пригласил Шапошникова для разговора по душам, угостил коньяком, расспросил о семье, а потом завел речь о главном: сохранить единый Советский Союз – нет задачи важнее. Михаил Сергеевич сказал, что мысленно перебрал тысячу вариантов выхода из кризиса, приемлем только один:

– Вы, военные, Министерство обороны, командующие округами, берете власть в свои руки, стабилизируете обстановку, страна успокаивается, потом создаете удобное для вас правительство и уходите в сторону.

– И отправляемся прямиком в Матросскую Тишину, – продолжил Шапошников.

– Почему? – спросил Горбачев.

– Потому что в августе уже делали такую попытку, и что из нее вышло? А сейчас демократические настроения на подъеме, у Ельцина рейтинг – выше не бывает. Люди выйдут на улицы – что с ними делать? Стрелять в них? Я не стану.

– Ты что, Женя? – удивился Горбачев. – Я тебе ничего такого не предлагаю. Я просто рассуждаю вслух.

На сем разговор окончился.

После этой беседы один из общих знакомых передал маршалу мнение Михаила Сергеевича: «Шапошников – неплохой парень, но для министра обороны слишком интеллигентен».

Такие же предложения Шапошникову делали и некоторые другие крупные политики. Маршал решительно отказывался.

– Неужели у вас никогда не возникало желания взять управление страной в свои руки, стать хозяином страны? – спрашивал я потом маршала.

– Никогда! – отрезал маршал. – А зачем? Чтобы пролить кровь?

А как себя поведут недавние сотрудники Горбачева Вадим Бакатин и Евгений Примаков, возглавивший разведку? Вот это беспокоило российскую власть.

9 декабря 1991 года начальника разведки Примакова без объяснения причин попросили приехать из Ясенева на Лубянку. В кабинете Бакатина глава российской госбезопасности Виктор Иваненко передал им обоим пожелание российского правительства проявить благоразумие, то есть не сопротивляться неизбежному распаду Советского Союза и переходу власти к Ельцину.

Примаков ответил, что разведка – вне политики.

У генерала Иваненко были и другие хлопоты, связанные с расползанием ядерного оружия. Советские арсеналы достались помимо России еще трем республикам. С его санкции сотрудниками российской госбезопасности были приняты секретные меры для того, чтобы это оружие нельзя было пустить в ход. Дезактивировать боеголовки чекистам предложили физики из научного центра в Арзамасе-16: они занимались ядерными боеприпасами. Иваненко составил секретную докладную записку Ельцину. Президент дал согласие.

После Беловежской Пущи ни Шушкевич, ни Кравчук не пожелали встретиться с Горбачевым. В Кремль пришел один Ельцин. Михаил Сергеевич рассказывал своему пресс-секретарю Грачеву:

– Ельцин перезвонил и сказал, что опасается за свою безопасность. Боится, что его здесь арестуют. Я ему сказал: «Ты что, с ума сошел?» Он говорит: «Может, не я, а кто-то еще…»

Вопрос о том, почему Горбачев не арестовал участников встречи в Беловежской Пуще и не объявил их заговорщиками, возникал не раз.

Я спрашивал Евгения Вадимовича Савостьянова, начальника столичного управления госбезопасности, исполнили бы чекисты приказ об аресте руководителей республик, подписавших Беловежское соглашение.

– Во-первых, в Беловежье не убили Советский Союз, а выписали свидетельство о смерти. Советский Союз закрыли коммунисты. После того как мы подавили путч, Верховные Советы республик, входивших в состав СССР, практически все приняли декларации о государственном суверенитете, независимости. И все! А там всюду коммунисты составляли большинство. Коммунисты закрыли СССР, только они стараются это перевалить на демократов, которые никоим образом за это не отвечают.

– А если бы вы получили приказ арестовать участников Беловежья?

– Кто бы его отдал? Горбачев? Его уже никто не слушал. Бакатин? Он бы такую команду не дал. Кто-то еще? Ну, можно арестовать, а что потом, когда всю страну охватят забастовки? Нас ждала голодная зима, люди бы умирали от голода. Потому что продовольственное снабжение прекратилось. Выполнять разнарядки Госплана и везти в Москву продовольствие никто не собирался. Поэтому брать на себя ответственность в этот момент, честно говоря, не хотел никто. Голода избежали только благодаря либерализации цен и торговли. Советский Союз умер в августе девяносто первого года, в течение недели после путча. Произошла атрофия всех союзных структур; их убил путч.

Горбачева в стране уже никто не поддерживал. Доверие России к Ельцину было в тот момент огромным. Советский Союз разрушался на глазах. Горбачев ничего не мог предложить для спасения разваливавшейся и впадавшей в нищету страны. Все его шаги воспринимались как попытка сохранить свое кресло.

После встречи в Беловежской Пуще трех лидеров, подписавших соглашение о создании Содружества Независимых Государств, президент СССР собрал советников, тех, на кого мог рассчитывать, и задал вопрос: что будем делать?

Горбачевские люди говорили о том, что не надо сдаваться, что союзные структуры должны продолжать работать. Начальник разведки Примаков был осторожнее, сказал, что нужно принять совершившееся, а к России, Украине и Белоруссии, вполне возможно, присоединятся и другие республики.

10 декабря Горбачев вновь собрал ближний круг – Александра Яковлева, министра внешних сношений СССР Эдуарда Шеварднадзе, московского мэра Гавриила Попова, Примакова, главу Союза промышленников и предпринимателей Аркадия Вольского, Вадима Бакатина, руководителя своего аппарата Григория Ревенко и нового председателя Гостелерадио Егора Владимировича Яковлева.

Горбачев сказал, что получил распоряжение о переводе правительственной связи под юрисдикцию России. Как быть?

Помощник Горбачева Георгий Шахназаров резко ответил, что это переворот, что завтра придут опечатывать кабинеты. Примаков спокойно заметил:

– У вас нет никаких силовых возможностей помешать действиям российского руководства. На армию не опереться. Международные силы будут взаимодействовать с республиками.

Иначе говоря, Примаков предлагал Горбачеву примириться с неизбежностью. Сам Евгений Максимович не собирался конфликтовать с российской властью.

Какой была реакция на распад Советского Союза военных? Потом многие из них называли это предательством. Но почему же в декабре 1991 года они ничего не попытались предпринять? «После 8 декабря и вплоть до 25-го, когда Горбачев объявил о своей отставке, он обзванивал командующих военными округами, звонил Шапошникову и просил его поддержать, – рассказывал Сергей Шахрай. – Но все ему отказали».

Я спрашивал генерала армии Андрея Ивановича Николаева, который потом станет первым заместителем начальника Генерального штаба Вооруженных сил России:

– Какими были настроения военных в 1991 году? Могла армия поднять восстание против того, что происходило?

– Я думаю, что это абсолютный миф. Я командовал тогда армией на Украине – даже темы такой не было для обсуждений.

– А если бы нашелся генерал, который бы воскликнул: «Нет, мы этого не допустим!» – вы бы присоединились к нему?

– А чего не надо было допускать?

– Распада Советского Союза.

– Я служил на территории Украины, а уже 24 августа Украина провозгласила «незалежность». Все командующие округами и армиями присягнули на верность Украине. Кроме меня. Нас приводили к присяге в здании нынешней Верховной рады. Когда большинство генералов и офицеров присягнули на верность Украине, закончились разговоры об СССР.

Значительная часть офицерского состава видела в тот момент в Ельцине человека, который способен поднять вооруженные силы.

Когда Ельцин пришел к Горбачеву, там уже сидел Назарбаев. Двухчасовой разговор был тяжелым. Горбачев выговаривал Ельцину:

– Вы встретились в лесу и «закрыли» Советский Союз. Речь идет о своего рода политическом перевороте, совершенном за спиной Верховных Советов республик.

«Я сидел между ними и слушал, – вспоминал Назарбаев. – Диалога не получилось. В этих условиях я должен был думать об интересах своей страны, поскольку ситуация, складывающаяся после Беловежья, была принципиально иной в правовом и политическом планах. Я срочно вылетел домой. Одна из главных проблем того периода состояла в том, что уже остро встал вопрос о пересмотре границ».

12 декабря Совет Республики и Совет Национальностей Верховного Совета РСФСР на совместном заседании денонсировали Союзный договор 1922 года. Против проголосовали всего трое депутатов, еще девять воздержались.

Нурсултан Назарбаев позвонил президенту Узбекистана Исламу Каримову: руководителям пяти среднеазиатских республик тоже нужно встретиться и договориться о едином подходе. Всех пригласил к себе в Ашхабад президент Туркмении (и все еще первый секретарь ЦК компартии) Сапармурат Атаевич Ниязов.

13 декабря глава Туркмении предложил своим гостям в ответ на союз славянских республик, заключенный в Беловежье, создать конфедерацию центральноазиатских государств. Назарбаева эта идея смутила. Боялся такого откровенного противопоставления и противостояния на религиозно-этнической основе.

«Я приложил максимум усилий, – рассказывал Назарбаев, – для того, чтобы предотвратить формирование тюркского и славянского союзов на территории бывшего СССР. К чему бы мы пришли, если бы такие союзы оформились, просто трудно себе представить».

Ельцин и Кравчук нервничали. Звонили Назарбаеву в Ашхабад. Они боялись, что пятерка откажет им в поддержке и не вступит в Союз Независимых Государств. Нурсултан Назарбаев, поддержанный президентом Узбекистана Каримовым, настоял на диалоге со славянскими республиками. Договорились: все, кто желает вступить в СНГ, встретятся через несколько дней в столице Казахстана.

Михаил Сергеевич не торопился уходить в отставку. Надеялся на руководителей республик, которые собрались в Алма-Ате 21 декабря. Но в полдень 21 декабря уже одиннадцать республиканских лидеров договорились о прекращении существования СССР. В Содружество Независимых Государств вошли все республики, кроме Грузии и трех Прибалтийских государств. Лидеры одиннадцати республик приняли обращение к президенту Горбачеву, который не прилетел в Алма-Ату, и уведомили его о прекращении существования Советского Союза и института президентства СССР.

Ельцин на пресс-конференции в Алма-Ате объявил о судьбе Горбачева: поступим как в цивилизованном государстве – определим его материальное содержание и положение после отставки. Горбачеву дали пенсию, государственную дачу «Москва-река»-5 с обслуживающим персоналом, автомобиль ЗИЛ, семнадцать человек охраны – все это до конца жизни. Пенсия равнялась тогдашнему президентскому окладу – четыре тысячи рублей. ЗИЛ потом отобрали, предложили «Волгу». Охрану сократили. Пенсия превратилась в гроши. В 1994 году установили новую.

Ельцин подписал указ о выделении помещения для Фонда социально-экономических и политологических исследований, который станут именовать просто «Горбачев-фонд». Михаилу Сергеевичу передали здание бывшего Института общественных наук при ЦК КПСС, который по привычке называли просто Ленинской школой – там обучали активистов братских партий. Осенью 1992 года здание отобрали. Горбачеву разрешили арендовать несколько комнат. Со временем он сам построил дом для своего фонда – на деньги, заработанные выступлениями по всему миру.

Взаимная нелюбовь бывшего первого президента СССР и первого президента России не угасла и после отставки Горбачева. Михаил Сергеевич оставался поверженным, но все еще врагом. И Ельцин не был снисходителен к поверженному сопернику. Отверг предложение сохранить за бывшим президентом статус неприкосновенности. На пресс-конференции Борис Николаевич жестко предупредил:

– Если Горбачев что-то хочет сказать и в чем-то признаться, пусть делает это сейчас.

Когда через восемь лет, в такие же декабрьские дни 1999 года сам Ельцин уйдет в отставку, он позаботится о том, чтобы получить эту самую неприкосновенность и многое другое, чего сам некогда лишил Михаила Сергеевича.

Начальнику охраны Горбачева на всякий случай сказали, что он поступает в подчинение российского начальства.

23 декабря, в понедельник, состоялась прощальная встреча двух президентов. Тележурналисты хотели ее снять. Ельцин запретил:

– Ни в коем случае, никаких съемок, иначе встречи не будет.

Беседа шла десять часов. Во время обеда к двум президентам присоединился Александр Яковлев. Горбачев передал Ельцину некоторые особо секретные документы, хранившиеся в президентском архиве, – среди них подлинник секретного протокола к советско-германскому договору 1939 года и материалы о расстреле пленных поляков в Катыни и других местах.

24 декабря в зале, где раньше заседало политбюро, Горбачев прощался со своим аппаратом. Пришло человек пятьдесят. Михаил Сергеевич всех поблагодарил, сказал, что 29 декабря аппарат прекращает свою работу, всех постараются трудоустроить, а сам он будет работать в фонде, который еще предстоит создавать.

Когда парламенты России, Украины и Белоруссии ратифицировали Беловежское соглашение, Советский Союз перестал существовать. Депутатам Верховного Совета СССР объяснили, что заседаний больше не будет.

Государственный секретарь РСФСР Геннадий Бурбулис доказывал, что Россия – единственная республика, которая может и должна стать правопреемником Союза и всех его структур. И эта идея была принята мировым сообществом. 24 декабря Россия получила место в Совете Безопасности Организации Объединенных Наций. Над российскими посольствами по всему миру взвился трехцветный флаг. Советские послы были признаны послами России без повторного вручения верительных грамот.

25 декабря Горбачев подписал указ о сложении с себя полномочий президента СССР и выступил с телеобращением к народу. Объявил, что прекращает свою деятельность на посту президента СССР «в силу сложившейся ситуации».

До выступления Горбачев поговорил с Джорджем Бушем. Чего, спрашивается, он негодовал, что трое в Беловежской Пуще сразу позвонили американскому президенту, если сам сделал практически то же самое? Михаил Сергеевич польстил Бушу:

– Ради нашего разговора специально тянул время, когда выступить по телевидению с кратким заявлением. Сделаю это через полтора часа…

После прощального выступления Горбачева над Кремлем спустили государственный флаг СССР. Подняли российский. Но, как оказалось, не той стороной и пришлось поднимать еще раз. В этот же день РСФСР стала называться Российской Федерацией (Россией).

Вечером Горбачев должен был передать Ельцину полномочия Верховного главнокомандующего. Церемонию намеревались провести в кабинете Горбачева. Но Ельцину не понравилось телеобращение Горбачева. Он предложил встретиться на нейтральной территории – в Екатерининском зале Большого Кремлевского дворца, где проходят переговоры с иностранными гостями. Но на это не согласился Горбачев.

Михаил Сергеевич подписал указ о передаче президенту России полномочий Верховного главнокомандующего и вручил ядерный чемоданчик министру обороны Шапошникову.

25 декабря днем Горбачеву позвонила расстроенная Раиса Максимовна. Оказывается, пришли люди из службы охраны и попросили немедленно покинуть дачу в Барвихе-4 – она нужна новому хозяину, потому что туда проведены средства связи, положенные Верховному главнокомандующему. Другой такой дачи в Подмосковье нет. И президентскую квартиру на улице Косыгина потребовали освободить немедленно.

Горбачев позвонил начальнику службы охраны полковнику Владимиру Степановичу Редкобородому, который отвечал за безопасность союзного президента и его семьи:

– Перестаньте хамить, ведь это же квартира, там люди живут. Что, мне в прессу сообщить об этом?

Договорились, что Горбачевы освободят дачу за три дня. У человека, который только что руководил огромным государством, возникли проблемы с транспортом: управление делами российского президента отказало Михаилу Сергеевичу в машине для перевозки вещей и книг на другую дачу, выделенную бывшему президенту.

Старательность полковника Редкобородого не помогла ему сохранить должность. Став хозяином Кремля, Ельцин его сменил. Верный Коржаков посоветовал поставить во главе службы правительственной охраны своего старого друга и сослуживца Михаила Ивановича Барсукова. Тот стал комендантом Кремля и одновременно начальником Главного управления охраны.

26 декабря в Кремле Совет Республик Верховного Совета СССР принял декларацию о прекращении существования Союза Советских Социалистических Республик как государства.

Вадим Медведев 27 декабря, в полдень, позвонил в приемную, чтобы, как обычно, перед тем как поднять трубку прямой связи с президентом, узнать у дежурных секретарей в приемной, на месте ли Горбачев и кто у него в кабинете.

Ответил незнакомый голос:

– Горбачева в кабинете нет и не будет.

Медведев был немало удивлен. И лишь после этого узнал, что произошло в тот день.

Утром Горбачев приехал к себе в кабинет, чтобы дать интервью японским журналистам, но там уже осваивалось российское руководство. В приемной сидели ельцинские секретари. В половине девятого утра Борис Николаевич пришел в президентский кабинет вместе с Хасбулатовым, Силаевым и Бурбулисом. Они даже выпили по рюмке, отметив такое событие. Вещи Горбачева перетащили в комнату охраны.

В окружении Горбачева все были полны дурных предчувствий. Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе предсказывал, что развитие событий быстро закончится социальным взрывом, бунтом. Александр Николаевич Яковлев предполагал, что Ельцин продержится максимум до весны. Григорий Алексеевич Явлинский весьма критически оценил экономическую программу Ельцина: вам хватит ресурсов только до февраля, потом крах, и народ выйдет на улицы.

Они все сильно ошибались.

А Михаил Сергеевич Горбачев надеялся, что он еще вернется, говорил близким к нему людям:

– Когда эта власть рухнет, главная моя забота – как ее законно подхватить.

Но в реальности политическая карьера человека, оставившего столь глубокий след в истории XX столетия, завершилась.

Президентский указ № 289

После Беловежской Пущи Ельцин в последний раз пригласил к себе Бакатина. Желая подсластить пилюлю, предложил последнему председателю КГБ СССР дипломатическую работу. Широким жестом открыл ему весь мир:

– Выбирай себе любое посольское место. Кроме Америки.

Знавший себе цену Вадим Викторович ответил, что ему надо разобраться, подумать, неудобно из команды Горбачева сразу перескакивать в команду Ельцина. Борис Николаевич пожал плечами: была бы честь предложена…

Бакатин собрал вещи и покинул Лубянку. За день до отставки Горбачева. Он руководил Комитетом госбезопасности сто семь дней. К облегчению чекистов, правительство отправило его в пятьдесят пять лет на пенсию. Чекисты не оценили того, что в реальности Бакатин спас все, что мог спасти в тот момент, когда общество требовало снести Лубянку.

Через год Бакатин обратится к Ельцину с просьбой подыскать ему работу. Ответа не последует. Вадим Викторович гордый человек. Не смог переломить себя и попроситься на прием. Ждал, когда позовут. Не позвали. Но насколько я знаю Бакатина, он принадлежит к числу людей, которые стараются не сожалеть о том, что сделано.

А что же станет с аппаратом госбезопасности после всех этих драматических перемен – вот что всех интересовало. Думали, что все союзные структуры переведут под Агентство федеральной безопасности. Коллеги спешили поздравить Виктора Валентиновича Иваненко. Он становился полновластным хозяином Лубянки. Но у Ельцина, который становился хозяином всей страны, оказалось, иные планы.

Еще до поездки в Беловежскую Пущу, во второй половине ноября, Борис Николаевич вел малоприятные беседы с представителями семи ведущих стран – Великобритании, Соединенных Штатов, Италии, Федеративной Республики Германии, Франции, Японии, Канады. Этому клубу богатых и успешных предстояло принять неприятное для себя решение отсрочить выплату долгов Советского Союза.

Главы правительств и финансовых ведомств совещались долго. Осознали, что Москве действительно платить нечем. Но их окончательное решение зависело и от того, как они оценивали перспективы экономической политики Ельцина – он-то сможет со временем вернуть должок? Потому беседовали не только с Горбачевым и союзными руководителями, но и с президентом России. Подробно расспрашивали о его планах.

Председатель Агентства федеральной безопасности Иваненко от друзей в Министерстве иностранных дел получил информацию, что Борис Николаевич среди прочего информировал западных партнеров:

– Я уничтожу Комитет государственной безопасности.

Иваненко обратился к Бурбулису:

– Геннадий Эдуардович, как это понимать?

Госсекретарь предложил:

– Пошли к Ельцину.

Иваненко прямо спросил президента:

– Борис Николаевич, вы обещали ликвидировать КГБ. Я возглавляю эту структуру. И что же нам делать? Мы же создали Комитет госбезопасности России, чтобы работать на благо страны.

Ельцин раскрыл карты:

– Я принял решение слить органы государственной безопасности с Министерством внутренних дел.

Пораженный неожиданной новостью, генерал Иваненко с ходу откровенно и недипломатично ответил, что этого делать никак нельзя:

– Борис Николаевич, ну это же как камень в болото.

Не ожидавший возражений Ельцин завелся:

– Кто камень, а кто болото! Вы что-то не понимаете.

Иваненко, как профессиональный чекист, реагировал очень болезненно:

– Борис Николаевич, это нельзя делать. Эти системы должны работать отдельно. Зачем создавать такой неуправляемый конгломерат?

Пытался найти убедительные аргументы:

– Ведь то, что КГБ и МВД традиционно конкурируют между собой, для вас же лучше! Объединение будет означать победу одной группировки над другой.

Ельцин отрезал:

– Я решение принял. Свое решение менять не буду. Вы многого не понимаете. Ну, если вы не хотите соглашаться с этим предложением, то мы поищем другого человека. Все, разговор окончен!

После этого Ельцин перестал принимать Иваненко. И по телефону руководителя российской госбезопасности с президентом не соединяли. Только с его помощником Виктором Васильевичем Илюшиным, которого Ельцин привез из Свердловска.

Виктор Иваненко:

– Я пошел против воли президента. Показал себя несистемным человеком. Системный человек, он чем отличается? Тем, что он в рот начальству смотрит. А я не мог согласиться с идеей слияния нас с Министерством внутренних дел. К тому же я видел, какая обстановка в органах МВД. Высшие чины министерства рвались к тому, чтобы получить в свои руки технику прослушивания. Что сейчас и произошло, когда многие службы могут использовать оперативно-технические средства. И этой незаконно добываемой информацией торгуют. Я этого и боялся. Категорически выступал за монополизм в этой сфере. Надо МВД или другой службе провести какие-то мероприятия, пусть выписывают задание, идут в суд, получают санкцию. А исполнять будут наши сотрудники. Я настаивал на этом, но, к сожалению, победила другая точка зрения.

Геннадий Бурбулис:

– Странная затея создать монстра, этакое суперведомство, содержала в себе очень много угроз. По большому счету идея не только недальновидная, но и с достаточно корыстными целями, что для Иваненко изначально недопустимо.

При этом 14 ноября президентским указом Иваненко включают в состав правительства России.

Виктор Иваненко:

– Я подумал, может, изменились планы Бориса Николаевича. И мы подготовили документ об образовании Агентства федеральной безопасности, чтобы убрать набившую оскомину аббревиатуру КГБ.

21 ноября 1991 года Виктор Иваненко подготовил записку, адресованную Государственному Совету РСФСР. Генерал информировал руководство республики, что формирование российских органов госбезопасности «идет в сложных условиях преодоления инерции мышления представителей бывшего союзного Комитета, отсутствия правовой базы, а также необходимой поддержки со стороны высших органов власти и управления Российской Федерации». Отмечал «негативное отношение части общества к органам госбезопасности в силу известных причин и обстоятельств».

Председатель КГБ РСФСР настаивал на том, что Россия «объективно нуждается в сильных, эффективно работающих органах безопасности, принципиально отличающихся от своих предшественников ориентацией на защиту законных прав и интересов граждан, общества и государства». В отсутствие закона об органах госбезопасности следует выпустить президентский указ, который позволит чекистам эффективно работать.

Государственный секретарь Бурбулис предложения Виктора Валентиновича поддержал. Поддержал и новый вице-премьер по экономической политике Егор Тимурович Гайдар. Он внимательно выслушал председателя КГБ РСФСР и завизировал проект указа.

Иваненко пошел к Борису Николаевичу.

– Что у вас? – спросил президент.

– Проект указа об образовании Агентства федеральной безопасности.

– Мы это обсуждали. Давайте.

26 ноября Ельцин подписал указ, проект которого составили в ведомстве Иваненко, о преобразовании КГБ РСФСР в Агентство федеральной безопасности. Ему достались все наиболее жизнеспособные подразделения союзного КГБ, включая службу наружного наблюдения и управление оперативной техники.

Иваненко предложил структуру нового ведомства, которая была принята:

главное управление разведки (предполагалось, что оно будет сравнительно небольшим – 157 человек);

главное управление контрразведки (750 человек – на базе структурных подразделений второго главка, 4-го и 6-го управлений КГБ СССР);

главное управление по борьбе с организованной преступностью (250 человек – на базе управления по борьбе с оргпреступностью и десятого отдела второго главка КГБ СССР);

главное информационно-аналитическое управление (500 человек; Иваненко прозорливо указывал: «создается на новых принципах информационных технологий, что потребует определенных дополнительных капитальных вложений»);

управление военной контрразведки;

управление по борьбе с коррупцией и преступлениями в сфере управления и экономики;

управление наружной разведки (4347 человек, передается в полном составе из КГБ СССР);

инспекторское управление (59 человек);

управление связи;

следственное управление;

оперативно-техническое управление (2500 человек).

Ну и разумеется, другие необходимые структуры – главное управление по работе с личным составом, отдел собственной безопасности, отдел оперативных фондов (архив), следственный изолятор.

Иваненко предполагал, что численность рабочего аппарата АФБ составит примерно одиннадцать тысяч человек. Небольшая цифра, если учесть, что численность центрального аппарата КГБ СССР – около девяноста тысяч человек.

Указом президента Иваненко был назначен директором АФБ.

Его первым заместителем стал Владимир Андреевич Поделякин. Заместителями: Станислав Александрович Орлов, Станислав Павлович Пятаков, Владимир Никитович Фисенко, Валерий Борисович Ямпольский (он же начальник главного управления по работе с личным составом) и Евгений Вадимович Савостьянов (начальник управления АФБ РСФСР по городу Москве и Московской области).

Станислава Орлова генерал Иваненко ценил как главного борца с коррупцией среди милицейского начальства, а это становилось одной из главных проблем новой России.

Когда главой партии и государства стал Андропов, появилось постановление ЦК КПСС «О контрразведывательном обеспечении МВД СССР, его органов и внутренних войск». В составе третьего главка КГБ СССР образовали отдельное управление «В» – для надзора за милицией. В конце 1990 года его функции передали новому управлению по борьбе с организованной преступностью, которым руководил генерал Лукин. Орлов служил его заместителем.

А Владимир Фисенко прежде был заместителем начальника управления РТ (разведка с территории) в 1-м главном управлении КГБ СССР. Оно руководило работой первых (разведывательных) подразделений республиканских, краевых и областных органов.

Иваненко не собирался конкурировать с Примаковым и СВР. Но разведку с территории вели все управления госбезопасности, особенно приграничные. Это разработка и вербовка иностранных граждан, оказавшихся на советской территории, – дипломатов, журналистов, коммерсантов, туристов. Подбор разведчиков-нелегалов и подготовка условий для их заброски за границу. Использование в интересах разведки советских граждан, выезжающих за рубеж… Разумеется, совместно со Службой внешней разведки.

Виктор Иваненко:

– Я думал, что все, гроза миновала, слияния с МВД не будет. Мы со Степашиным рассказывали журналистам, как будем работать в обстановке максимальной открытости, под контролем и президентских структур, и парламентских, и общественности… А когда подписали указ о слиянии, начальник президентской канцелярии предупредил меня: «Виктор, вышел такой вот указ, который по тебе бьет…» Одно хорошее дело я успел сделать до того, как обнародовали указ и я перестал быть главой АФБ. Подписал более двухсот приказов о досрочном присвоении званий ребятам, которые этого заслуживали. Многие, в том числе и те, кто ныне еще служит на руководящих должностях в ФСБ, потом мне благодарность высказывали.

Заместителя директора АФБ Ямпольского я спросил:

– А для вас создание объединенного министерства было неожиданностью?

– Информация о том, что готовится указ о реформе органов, у нас была. К нам неожиданно пришел Шахрай. Собрал у генерального директора, у Иваненко, всех его заместителей. Рассказал о проекте указа. Ну, мы стали объяснять, почему это неправильно. Каждый выступил по нескольку раз, старались быть убедительными.

Сергей Михайлович Шахрай всех выслушал и подвел итог:

– Я все понял. Вы правы. Буду убеждать президента, чтобы он не подписывал этот указ.

На следующий день указ был опубликован. Мы поняли, что он приходил прощупать, какой будет реакция, как поведут себя руководители Агентства федеральной безопасности. Все-таки это вооруженные офицеры, умеющие стрелять. Он убедился, что мы не намерены предпринимать радикальные меры, успокоился и ушел. Я думаю, указ к тому времени уже был подписан.

Накануне дня чекиста, 19 декабря 1991 года, отправляясь в Италию, Борис Николаевич Ельцин подписал два противоположных по смыслу документа. Постановление правительства, которое он возглавлял в силу данных ему съездом народных депутатов чрезвычайных полномочий. И президентский указ.

Правительственное постановление № 51 «О прекращении деятельности Межреспубликанской службы безопасности на территории РСФСР» гласило:

«Верховными Советами Республики Беларусь, РСФСР и Украины ратифицировано Соглашение о создании Содружества Независимых Государств от 8 декабря 1991 г. и денонсирован Союзный договор 1922 г. В связи с прекращением деятельности органов бывшего Союза на территории Российской Федерации Правительство РСФСР постановляет:

1. Агентству федеральной безопасности РСФСР взять под свое командование и оперативное руководство с 19 декабря 1991 г. Межреспубликанскую службу безопасности, включая центральный аппарат и все подчиненные службы и организации, расположенные на территории РСФСР.

Генеральному директору Агентства федеральной безопасности РСФСР:

осуществить в срок до 25 декабря с. г. приемку зданий и сооружений, материально-технической базы, вооружения и другого имущества, финансовых средств и штатной численности личного состава упраздняемого ведомства;

представить в месячный срок новую организационно-штатную структуру Агентства федеральной безопасности РСФСР и предложения по рациональному использованию принимаемого личного состава.

2. Исходить из того, что при этом интересы республик, ранее входивших в СССР, регулируются двусторонними и многосторонними соглашениями».

Генеральный директор АФБ Виктор Иваненко получил это постановление, украшенное печатью № 1 общего отдела управления делами администрации президента, и должен был его исполнять. Постановление означало, что ему как генеральному директору АФБ переподчиняют всю систему госбезопасности страны. Именно этого генерал Иваненко и его соратники добивались все последние месяцы.

Но постановление правительства даже не вступило в силу.

В тот же день, 19 декабря, Ельцин уже в роли президента подписал указ № 289 – «Об образовании Министерства безопасности и внутренних дел» на базе МВД СССР, МВД РСФСР, Межреспубликанской службы безопасности (КГБ СССР) и Агентства федеральной безопасности РСФСР (бывший КГБ РСФСР).

Указ означал, что подчиненное Иваненко агентство теряет самостоятельность и включается в состав нового министерства. Имелось в виду, что чекистские подразделения будут на особом положении. В указе отдельно оговаривалось:

«Министерству безопасности и внутренних дел РСФСР в месячный срок разработать и представить на утверждение Положение о Министерстве и его структуру с выделением в отдельное направление службы, обеспечивающие государственную безопасность РСФСР».

Предполагались массовые сокращения. Но министру вменялось в обязанность сохранить «на службе высококвалифицированных руководителей, оперативных работников, следователей и другие категории сотрудников, необходимые для надежного функционирования вновь образованного министерства».

Кого сократить, а кого оставить – это предстояло решить новому министру. Им стал Виктор Павлович Баранников.

Создание единого МБВД газеты оценили как попытку Ельцина подготовиться к голодным бунтам в России. И отметили превращение Баранникова в главного президентского фаворита.

Виктор Валентинович Иваненко остался без работы.

Я спросил генерала Ямпольского:

– В какой момент вы поняли, что с вашей командой хотят расстаться, что вам в новой структуре места нет?

– Практически сразу. Нас никуда не пригласили, и к нам никто из нового начальства не пришел. Потом некоторые из наших переметнулись. Потянулись к новому начальству. Люди есть люди.

26 декабря, когда Виктор Павлович Баранников уже обосновался на Лубянке, он посоветовал Иваненко уйти в отпуск:

– Потом решим, что с тобой делать.

Я спросил Виктора Валентиновича Иваненко:

– У вас сейф, наверное, полон был важных документов. Как вы с ними поступили? Всю ночь рвали?

– Зачем рвать? Самые секретные документы я отнес Баранникову. А остальные сдал под роспись начальнику секретариата. Сдал и личное оружие. Все, сейф пустой, ключи отдал от сейфа. Пошел на выход с личными вещами.

Недавнего генерального директора Агентства федеральной безопасности вывели за штат. Виктор Валентинович опалу переживал стоически. На прием к президенту не напрашивался. Ждал решения своей участи:

– В КГБ я привык к трудностям. Я не скандалист, не популист. Мне важно было систему сохранить и не дать ее развалить, не дать разгромить. А каким-то образом заставить ее служить новой российской власти.

Но никто из руководителей России не счел нужным его принять и побеседовать. Иваненко уехал в родную Тюмень. Сейфы в кабинетах Агентства федеральной безопасности опечатали. За сотрудниками Иваненко присматривали. Баранников считал, что это они обо всем информируют журналистов.

Однако же президентское решение не приняли и некоторые близкие к Ельцину люди.

Сергей Степашин:

– Питерское управление тогда занималось очень серьезными экономическими преступлениями. Я раз в неделю всех директоров крупнейших оборонных предприятий собирал на Литейном. Продовольствия в городе не было. Тяжелейшее время. Не до политики было, честно скажу… Все ждали, как себя поведет Степашин в день чекиста. А я пригласил всех бывших начальников управлений. Они – часть истории. Я ни с кем не заигрывал, это было искренне и честно. Правда, Баранников меня за это отчитал. Он только что стал моим начальником в Москве. Новое министерство же появилось.

Шахрай предупредил Степашина:

– Слушай, будет указ о создании МБВД.

– Вы чего, с ума спятили? НКВД снова захотели?

– Ну вот, Борис Николаевич…

Сергей Степашин:

– Понятно, что это не Ельцин. Это Витя Баранников придумал. Он тогда был очень близок к Ельцину. Я к Виктору Павловичу, покойному, хорошо относился. И наверное, милиционер он был неплохой. Но близко подошел и обжегся сразу. Он и умер-то совсем молодым человеком.

Появился указ об образовании Министерства безопасности и внутренних дел России. Я находился тогда в Выборге, горотдел возглавлял Георгий Сергеевич Полтавченко. Получаю телеграмму о создании МБВД, зачитываю ее личному составу. Помню, снег шел, а я говорю:

– Ну раз так, сейчас же еду в Ленинград, оттуда в Москву, будем разбираться, что за странный указ появился.

Тогда можно так было. Сейчас, представьте себе, чтобы кто-то себе нечто подобное позволил… Еду в Питер, даю команду собрать весь личный состав. Больше никто и никогда не собирал все управление. Все, конечно, не поместились, но две с половиной тысячи человек в большом зале я собрал, в том числе оперативных работников. Мест не хватило, стояли. Я вышел на трибуну и сказал: указ неконституционен, я сейчас лечу в Москву, собираем два комитета Верховного Совета. Мы не позволим создать новый НКВД… А в зале, мне потом рассказали, шепчутся: ну, он до Москвы не долетит. А если долетит, то передумает против президента выступать, что он, идиот?

Против указа восстали демократические депутаты, опасаясь создания нового монстра, который погубит только что обретенные свободы. В памяти осталось создание Сталиным в 1934 году Наркомата внутренних дел, в состав которого входило главное управление государственной безопасности. Хотя в реальности такое объединение при Ельцине скорее было бы губительным для органов госбезопасности. Чекисты растворились бы в миллионной армии милиционеров.

На совместном заседании Комитета Верховного Совета РСФСР по обороне и безопасности и Комитета по законодательству хорошо выступил Иваненко. Депутаты его полностью поддержали. Баранникова назвали «идейным вдохновителем указа». Глава парламента Руслан Имранович Хасбулатов посоветовал ему «не отпираться». Характерно, что Хасбулатов тоже выступил против президентского указа.

26 декабря Верховный Совет постановил: «Предложить Президенту РСФСР отменить действие Указа № 289 в части, касающейся объединения МВД и АФБ РСФСР». Результат голосования не оставлял сомнений в настроениях депутатов. 197 голосов – за. Только один против.

Баранников пригласил Степашина на дачу. В бане по-свойски пожурил:

– Что ты нервничаешь, Сергей? Я тебя сделаю первым заместителем…

Сергей Алмазов:

– Мы собрались: что делать? Ельцин на тот период времени – и царь и бог… Родилась идея обратиться в Конституционный суд. Но нам надо было определиться самим, внутри себя. Собрали коллегию АФБ: «Есть такое предложение…» Тут все стало понятно – кто за кого, все рассортировались…

Кто-то сразу сказал:

– Да, я подпишу.

Половина согласилась вступить в борьбу против указа президента. А вторая половина сказала:

– Плетью обуха не перешибешь, это бесполезно.

Начали готовить обращение. Тоже оказалось непростое дело. И тут нас посетил Виктор Павлович Баранников. Собрали в малом зале коллегию. И расселись – кто за него и кто против него. Никто не рассаживал, само получилось.

Виктор Павлович человек прямой, он долго вокруг да около ходить не стал:

– Есть решение высшего руководства страны о создании новой структуры. Оно будет реализовано, несмотря на трудности и происки противников. Вы думаете, я не знаю, чего вы тут замышляете? – показывает на нашу группу. – Я вас предупреждаю, у меня не все камеры в Матросской Тишине заняты, имейте в виду.

И на этом заседание закрыл… Ну, решили продолжать.

Соратники Иваненко составили справку для Конституционного суда:

«ИНФОРМАЦИЯ

о некоторых аспектах деятельности органов безопасности Российской Федерации

Преодолевая противодействие руководства бывшего КГБ СССР, а затем и МСБ СССР, которые на словах поддерживали идею создания республиканского Комитета, а на деле буквально саботировали договоренности с российской властью, тормозили создание российских органов безопасности, небольшой коллектив единомышленников из числа сотрудников центрального аппарата КГБ РСФСР смог в короткие сроки заложить основу для формирования полноценной структуры безопасности России.

Всероссийское совещание, проведенное в июле 1991 года, на котором выступил Президент РСФСР и другие руководители России, явилось ключевым моментом в становлении российской службы безопасности.

Твердые слова Бориса Николаевича о важности превращения органов безопасности в эффективный институт демократического государства, который будет использован для обновления России и займет достойное место в президентской системе при сохранении относительной самостоятельности, вселили уверенность во многих сотрудников органов КГБ в том, что наконец появился исторический шанс превратить громоздкую, бюрократизированную и элитарную систему в эффективно действующую в интересах народа спецслужбу.

Не получавший десятилетиями выхода творческий потенциал прогрессивно и демократически мыслящих сотрудников мог быть теперь реализован в условиях радикальных преобразований общества.

Августовский путч, среди вдохновителей и исполнителей которого оказалось почти все руководство бывшего КГБ СССР, поставил органы госбезопасности перед необходимостью выбора: либо выполнять преступные приказы Крючкова, либо отказаться от участия в путче. Теперь уже известно, что абсолютное большинство сотрудников органов госбезопасности устранилось от участия в мятеже, и лишь единицы замарали себя поддержкой переворота.

Немногочисленный коллектив сотрудников российского КГБ, действуя в чрезвычайно сложных условиях, оказывал активное противодействие путчистам. Срывая планы заговорщиков, офицеры госбезопасности, вставшие под российский флаг, делали все возможное, чтобы обеспечить руководителей России, осажденных в Белом доме, необходимой информацией; оперативно сообщали в территориальные органы о принимаемых руководством РСФСР решениях, чем в немалой степени способствовали „активному нейтралитету“ органов КГБ на местах, оказывали прямое воздействие на колеблющихся и сомневающихся сотрудников центрального аппарата союзного комитета, тем самым удерживая их от антиконституционных действий.

После августовских событий формирование российских структур безопасности началось более быстрыми темпами. В сентябре Президент РСФСР издал Указ, устанавливающий правопреемником КГБ СССР на территории Российской Федерации Комитет государственной безопасности РСФСР. Это требовало незамедлительных практических действий со стороны российской службы безопасности.

Прежде всего надо было освободиться от тех руководителей, которые в драматические дни переворота проявили нерешительность или отдельными действиями поддержали ГКЧП. В короткие сроки были совершены выезды практически во все российские органы безопасности, где во взаимодействии с комиссиями по расследованию деятельности органов КГБ подверглась скрупулезному изучению позиция каждого руководителя, анализировались организация и результаты работы. В итоге почти на 40 процентов были обновлены кадры руководителей территориальных органов, оздоровлена атмосфера в целом ряде коллективов, созданы условия для повышения эффективности работы.

Фактически удалось остановить развал органов безопасности на местах, вывести их из шокового состояния.

Важной вехой в становлении российской службы безопасности явилось преобразование КГБ РСФСР в Агентство федеральной безопасности Российской Федерации, объявленное Указом Президента РСФСР № 233 от 26 ноября 1991 года.

Налаживается четкая система информирования органов власти и управления. Только за последние полгода центральным аппаратом АФБ РСФСР было направлено информаций:

Президенту РСФСР 31

Вице-президенту РСФСР 15

Председателю ВС РСФСР 9

в Правительство РСФСР 41

в Администрацию Президента РСФСР 21

в министерства и ведомства РСФСР 53

в Президиум, комитеты и комиссии ВС РСФСР 30

С созданием Дежурной службы и информационных групп в АФБ РСФСР широкому кругу руководителей России было направлено 103 оперативные сводки, в том числе свыше 30 по событиям в Чечено-Ингушетии…

Подавляющее большинство сотрудников органов федеральной безопасности РСФСР как в центральном аппарате, так и на местах восприняли Указ об образовании МБВД с недоумением и тревогой. Руководители органов, офицерские собрания обращаются к нам и в Верховный Совет РСФСР с вопросами, и главный из них – почему так радикально меняется курс: от разукрупнения КГБ СССР к созданию нового монополиста в такой ответственной сфере деятельности, как обеспечение безопасности и внутренние дела?

А ведь работники находятся в состоянии перманентной реорганизации уже почти полгода. Только что, еще не просохли чернила (26 ноября), как КГБ преобразован в АФБ, определены функции и полномочия агентства, началось формирование новых структур. И вновь все сначала. Уже в третий раз за этот год!

Еще не определены структура МБВД, его задачи, функции, не прошли все назначения в высшем руководящем звене, а уже люди пишут рапорты об увольнении, наиболее активные и работоспособные агенты и внештатные сотрудники заявляют оперработникам об отказе сотрудничать „под милицейским руководством“. Планируется потеря и закордонных источников информации по линии контрразведки.

АФБ справедливо упрекают в низкой эффективности работы, затягивании становления новой службы безопасности в РСФСР. Да, это так, хотя и не все зависело от КГБ – АФБ России. КГБ СССР, а затем и МСБ „зеленую улицу“ этому не открывали, наоборот, стремились „грести под себя“ и кадры, и ресурсы, и функции.

И вот, только сотрудники АФБ включились в конкретные дела, начали получать первые обнадеживающие результаты, их разворачивают и командуют – идите в новом направлении…

Иными словами, создание некоего конгломерата или даже смеси из автономий двух служб – безопасности и внутренних дел – в отсутствие правовой базы неизбежно повлечет за собой неконтролируемый и неуправляемый процесс распада специальных служб на территории России».

Группа народных депутатов обратилась в Конституционный суд. Надо было заплатить тысячу рублей пошлины, чтобы суд принял к рассмотрению дело об объединении. Скинулись семь сотрудников бывшего АФБ России.

Встреча Нового, 1991 года плохо запомнилась генералу Иваненко. А вот следующий Новый год он помнит отлично:

– Девяносто второй я встречал с шумом в ушах, поскольку был уволен и сидел дома. Как раз началось повышение цен. Еле-еле набрали денег на праздничную выпивку и закуску. Жена расстроена, понятно… Но тем не менее жизнь продолжается. Товарищи звонили, кто-то и заглянул. Геннадий Эдуардович Бурбулис поздравил. Все ждали решения Конституционного суда…

Его заместителю Валерию Ямпольскому та новогодняя ночь тоже навсегда врезалась в память:

– Десять дней до Нового года были непростые для нас. Виктор Валентинович Иваненко, к сожалению, заболел. А мы, его заместители, решили встретить Новый год на базе отдыха вместе с женами под Москвой. Елка, стол накрыли. Но все мысли о том, что делать и как делать. Решили написать обращение к руководителям территориальных органов безопасности России. Женщин оставили одних. Вместо того чтобы на бильярде поиграть, сели набрасывать текст. Договорились, что наутро отпечатаем и все подпишем. Со спокойной совестью ушел спать. А утром проснулся – троих уже нет. Они уехали часиков в шесть утра вместе с женами.

– Чтобы не подписывать?

– Чтобы не подписывать. Вот это я запомнил.

Обращение депутатов с протестом против президентского указа поддерживал в Конституционном суде председатель Комитета Верховного Совета по законодательству Михаил Алексеевич Митюков. Представителем президента был заместитель главы правительства Сергей Шахрай. Еще недавно в Верховном Совете они заседали вместе. В ту пору Шахрай считался очень влиятельным, к нему прислушивались. Но не судьи во главе с Валерием Дмитриевичем Зорькиным. Иваненко побывал у него на приеме. Зорькин хотел утвердиться первым же постановлением Конституционного суда и ухватился за это дело.

Конституционный суд заседал 14 января 1992 года. Установил: Конституция РСФСР «не предоставляет Президенту права образовывать министерства».

Конституционный суд постановил «По делу о проверке конституционности Указа Президента РСФСР от 19 декабря 1991 года № 289 „Об образовании Министерства безопасности и внутренних дел РСФСР“»:

«Разделение и взаимное сдерживание служб государственной безопасности и внутренних дел обеспечивает конституционный демократический строй и является одной из гарантий против узурпации власти. Указ Президента противоречит ряду законов РСФСР, содержание которых обеспечивает соблюдение установленного в Российской Федерации разделения властей, создает систему сдержек и противовесов, направленных в конечном счете на охрану конституционных прав и свобод граждан, конституционного строя в целом…

Признать Указ Президента не соответствующим Конституции РСФСР… Данное постановление вступает в силу немедленно после его опубликования, является окончательным и обжалованию не подлежит».

Сергей Алмазов:

– Мы праздновали победу, обмыли ее. Но правильно говорили те, кто считал, что плетью обуха не перешибешь. Появился новый указ о создании теперь уже Министерства безопасности и о назначении Виктора Павловича Баранникова министром. Тут уже спорить было бесполезно. На этом история, такая небольшая, комитета госбезопасности Российской Федерации завершилась.

Случилось то, что вообще-то не должно было случиться. После Беловежья все российские структуры поглотили союзные. И только Комитет государственной безопасности СССР поглотил российскую структуру. Дело в том, что, когда происходило это поглощение, во главе российских ведомств стояли люди, российской властью же и назначенные и потому пользовавшиеся полной поддержкой Ельцина и его команды. И все происходило по одному сценарию: мы – главные, и вопросы возникали только технического свойства, можно сказать, детали. А Виктор Валентинович Иваненко не был своим. Никогда. Значит, и отношения с Ельциным у него были достаточно сложные.

Потерпев поражение в Конституционном суде, Ельцин не отступил. Поэтому в Министерство внутренних дел Баранников не вернулся. Ельцин оставил его на Лубянке. Несколько дней Виктор Павлович занимал место Иваненко и назывался генеральным директором Агентства федеральной безопасности Российской Федерации.

А 24 января 1992 года появился новый указ. На базе упраздненных АФБ и Межреспубликанской службы безопасности Ельцин образовал Министерство безопасности. Новое ведомство состояло из управлений контрразведки, военной контрразведки, экономической безопасности, по борьбе с контрабандой и коррупцией, с терроризмом, научно-технического, пограничных войск и службы собственной безопасности. Личный состав министерства составлял тогда примерно сто сорок тысяч человек.

Сергей Степашин:

– Борис Николаевич своим путем пошел все равно. Назначил Баранникова министром, а меня заместителем, оставив начальником питерского управления. А ведь Ельцин должен был меня в порошок стереть.

Маленькие слабости простительны

Быстрые карьеры кажутся завидными. Но они столь же быстро рушатся. Сколько людей завидовало человеку, который всего за три года из генерал-майора милиции превратился в генерала армии. Самые талантливые военачальники такого взлета и в войну не знали. Но карьера оказалась невероятно короткой, а падение стремительным. Летом 1990 года он стал министром, а уже летом 1993 года его отстранили от должности. Обвинили в коррупции. Он оказался в тюрьме… И умер сравнительно молодым человеком. Причем его адвокат полагал, что умер он не своей смертью.

Виктор Павлович Баранников считался любимцем Ельцина. Вячеслав Васильевич Костиков, бывший пресс-секретарь президента, пишет, что Ельцина связывал с Баранниковым весь набор признаков закадычной дружбы: и застолья, и охота, и игра в домино, и совместные поездки на дачу. Виктор Павлович умел все, чему учит комсомольская школа: выпить и закусить, побалагурить, позабавить начальство анекдотом. Он был доброжелателен, легко подхватывал шутку.

Костиков попросил Баранникова выдать ему пистолет, потому что все другие помощники президента имели оружие с августа 1991 года.

– Зачем тебе пистолет, дорогой? – спросил пресссекретаря министр безопасности. – Скажи, кто мешает…

И весело рассмеялся.

Люди, далекие от власти, и не подозревают, что в основе большой политики лежат изощренные интриги и даже благие цели достигаются весьма низменными средствами. Иногда со временем мы узнаем подлинный смысл этих интриг, иногда все это остается для нас тайной. В 1993 году противостояние между президентским лагерем и руководством Верховного Совета достигло такого накала, что речь уже шла не о должностях, а о выживании. И в этой борьбе не брезговали ничем.

В принципе президент снисходительно относился к маленьким человеческим слабостям своего окружения. Другое дело, когда речь шла о тех, кого следовало убрать.

Ситуация в стране была очень опасной. Председатель Верховного Совета Руслан Имранович Хасбулатов и депутаты пытались путем внесения поправок в конституцию получить всю власть в стране, подчинить себе правительство, а президента сделать чисто номинальной фигурой. С тем, чтобы потом вовсе от него избавиться.

Многие были уверены, что дни Бориса Ельцина как президента сочтены и он, видимо, скоро уйдет. Возникло ощущение, что он утратил власть над страной. Казалось, что и министр безопасности Виктор Баранников склоняется на сторону Хасбулатова. Возможно, он решил, что его шансы предпочтительнее.

Демократические депутаты требовали убрать Баранникова с должности. Покойный депутат Государственной думы Сергей Николаевич Юшенков говорил мне:

– Но Ельцин на это никак не реагировал. И даже на встречах всегда говорил: «Он преданный делу человек. Это все наветы».

Группа депутатов приехала к Борису Николаевичу на Валдай, где он отдыхал. Предупреждали, что его ждет противостояние с Верховным Советом, а с таким министром безопасности он эту схватку проиграет, потому что Баранников ведет двойную игру.

Сергей Юшенков:

– Ельцин всегда так: я в это не верю. Я все это отрицаю. Подобного не может быть… Мы: как не может быть? Борис Николаевич, посмотрите в глаза фактам.

Настал момент, когда Ельцин понял, что ему придется расстаться с министром. Нужен был только повод. Баранникова сгубила дружба с сомнительным бизнесменом Борисом Бирштейном, который в Швейцарии основал компанию «Сеабеко». Она занималась посредническими операциями по вывозу сырья из России и других республик.

В этой сложной интриге ключевую роль играл адвокат Дмитрий Олегович Якубовский, согласившийся помочь президентской команде. Так появились документы о дорогих подарках, которые Бирштейн делал женам Баранникова и Дунаева, первого заместителя министра внутренних дел. В книге Ельцина говорится о том, что жены Баранникова и Дунаева в Швейцарии «килограммами, авоськами скупали и сгребали духи, шубы, часы и прочее, и прочее. Всего на сумму более чем 300 тысяч долларов».

Бориса Бирштейна часто видели на служебной даче министра безопасности Баранникова.

Виктор Иваненко:

– Баранников мне представлялся разумным человеком со здравым смыслом. Но он был подвержен чужому влиянию. Человек слаб… Бирштейна и ко мне подводили: дескать, миллионер желает сотрудничать с органами госбезопасности России, оказывать помощь. А взамен просит о помощи здесь. Я его сразу спросил: «А чем вы можете помочь?» Ответ у Бирштейна был готов: «Я создам для вас фонд за рубежом, а вы этими деньгами будете оплачивать своих агентов». Для дилетанта это, может быть, звучало заманчиво. Но профессионалу понятно, что таким фондом разведка никак не может воспользоваться. Наживка для дилетантов. И мы на сем расстались. Видимо, с этим же предложением его свели с Баранниковым, и Виктор Павлович проглотил наживку.

Президент отправил Баранникова в отставку 18 июля 1993 года, после гибели российских пограничников на таджикско-афганской границе с формулировкой: «За нарушение этических норм и утрату контроля за действиями российских погранвойск».

Сергей Степашин:

– Вместо Баранникова поставили Голушко. Ельцин неплохо к нему относился, но все равно считал его чужим – из КГБ Украины. Затем я Николая Михайловича сменил. Ельцин меня назначил как раз в день моего рождения в 1994 году. Завел в заднюю комнатку и говорит:

– Ну давайте, Сергей Вадимович, действуйте. Вы же видите, это рухлядь какая-то. В девяносто третьем году – ни вашим, ни нашим, попрятались, сами себя охраняли. Ну что это за спецслужба? Вот и Николай Михайлович вроде хороший человек, но…

Степашин, правда, так и не понял, что хотел от спецслужб Борис Николаевич.

Увольнение Баранникова стало громкой политической сенсацией и застало непримиримую оппозицию врасплох. Похоже, антипрезидентская команда связывала свои надежды с присутствием Виктора Павловича на Лубянке. Возможно, поэтому с ним в Кремле и расстались. Подозрения в коррупции были лишь поводом.

Баранников покинул здание на Лубянке, но, как выяснилось, из политики не ушел.

21 сентября 1993 года появился указ президента Ельцина № 1400 о роспуске съезда народных депутатов и назначении новых выборов. Часть депутатов во главе с председателем Верховного Совета Русланом Хасбулатовым не подчинилась указу. Они собрались в Белом доме, проголосовали за отстранение Ельцина от поста президента и утвердили новым президентом Александра Руцкого, который изъявил готовность руководить страной. 22 сентября в два часа ночи в Белом доме Руцкой огласил список сформированного им правительства. Министром безопасности он назначил Баранникова.

Баранников принял назначение, что определило его дальнейший путь.

Адвокат бывшего министра Дмитрий Давидович Штейнберг рассказывал мне несколько лет спустя:

– Ему позвонил Хасбулатов, чтобы он приехал в Белый дом. Он сначала отказался – болен, вы без меня разберетесь. Потом повторно его попросили приехать, помочь. Как он мне рассказывал – чтобы не было конфронтации. Он поехал.

Телевидение показало мрачную фигуру Баранникова в кожаном пальто. Почему он это сделал? Переполняла обида на президента Ельцина… Поверил, что Хасбулатов с Руцким победят и он триумфально вернется на Лубянку…

Евгений Савостьянов:

– Я провел встречу с Баранниковым. Он боялся, что я хочу его арестовать. Встретились под честное слово Лужкова на Тверской. Я его в сторону отвел, говорю: «Виктор Павлович, перестань дурака валять!» Он обещал: «Завтра я ухожу из Белого дома». На пресс-конференции я сказал: «Не трогайте Баранникова и Дунаева». Я ожидал, что они уйдут. Но не судьба…

3-4 октября 1993 года в Москве пролилась кровь. Эти события могли привести к гражданской войне.

Евгений Савостьянов:

– Это был вооруженный мятеж. И когда мне говорят: расстреляли парламент, я отвечаю: чушь. Ни одного депутата, ни одного сотрудника аппарата не убили.

5 октября Баранникова арестовали. Оформили протокол об административном задержании. Через день Баранникову предъявили обвинение по статье 79 Уголовного кодекса – организация общественных беспорядков, повлекших за собой тяжкие последствия. Содержали Виктора Павловича в следственном изоляторе в Лефортове. Он стал болеть, у него прихватывало сердце. В феврале 1994 года, учитывая плохое состояние здоровья Баранникова, генеральный прокурор Алексей Иванович Казанник, человек либеральный и сострадательный, изменил меру пресечения. С бывшего министра взяли подписку о невыезде и положили в больницу.

Процесс по делу об участниках событий в октябре 1993 года не состоялся. Государственная дума объявила амнистию. Всех обвиняемых освободили и уголовное дело прекратили. А против Виктора Баранникова и его бывшего заместителя Андрея Дунаева возбудили новые уголовные дела; обвинили в получении взяток и злоупотреблении властью. Одновременно уголовные дела по обвинению в контрабанде возбудили в отношении их жен.

Баранников продолжал болеть. Ему предлагали сделать операцию на сердце. Он отказался, потому что побаивался врачей, даже однажды сказал своему адвокату, что его хотят «убрать через медицину»…

Адвокат Дмитрий Штейнберг:

– Он не доверял врачам, хотя медчасть Министерства безопасности относилась к нему нормально, я знаю об этом.

22 июля 1995 года Виктор Павлович скоропостижно скончался. Читал на даче газеты и упал. Долго не могли вызвать скорую помощь. Из Москвы машины не отправляют, а областная приехала слишком поздно. Врачи констатировали смерть. Ему не было и пятидесяти пяти лет. Есть люди, которые, как и бывший адвокат Баранникова, полагают, что Виктора Павловича убрали.

Но фактов, подтверждающих эту версию, не существует. Да и непонятно, кому мог помешать бывший министр безопасности, который сам сломал себе карьеру, сделав неверный политический выбор? Просчитался в решающий момент. Это к вопросу о том, как делается большая политика и что чаще всего лежит в основе тех или иных поступков людей, которые руководят нашей страной.

А вот его адвоката Дмитрия Штейнберга через десять лет, в октябре 2005 года, убили самым гнусным образом – ему проломили голову в подъезде собственного дома.

Прощание с Лубянкой

И охранники Ельцина, и те из помощников, кто был к нему близок, говорили, что он любит напористых, даже хамоватых. Ему нравились люди инициативные, безусловно преданные, те, кому можно доверить свои тайны.

– А вот хлипких Ельцин не любил, – рассказывал мне руководитель его администрации Сергей Александрович Филатов. – И я заметил, он не любил совестливых глаз. Боялся их. Может быть, поэтому он не очень часто раскрывался, боялся показать себя.

Сергей Степашин:

– Баранников был понятен Ельцину. Большой, крупный, яркий, проявил себя смело и отважно в 1991 году. Он привел с собой всех российских омоновцев, а московской милиции тогда не доверяли. Вот такой человек и был нужен Ельцину.

А Виктор Иваненко – интеллигент, корректный человек. И не допущенный к столу. У Фазиля Искандера есть такая замечательная повесть – «Удавы и кролики». Вот оттуда эта классификация – допущенные к столу, кандидаты в допущенные и не допущенные… Витя, к сожалению, и в кандидаты не попал. Поэтому, когда создали Министерство безопасности, его просто уволили вместе со всей командой.

К сожалению, Борис Николаевич Иваненко не почувствовал. Не почувствовал и не понял. Ельцин, он же человек чувствительный. Он часто руководствовался чувствами. Не эмоциями, а чувствами. Я все-таки много лет с ним работал вместе. Встречались уже после его отставки, у нас остались хорошие человеческие отношения. Я никогда его не поливал грязью и никогда этого не сделаю, хотя основания, между нами говоря, были. Кстати, и Примаков этого никогда не сделал. Несмотря на неприличную отставку Евгения Максимовича.

Но Иваненко он не чувствовал. Не чувствовал! Для него это было главным. Когда он еще был в форме. Потом уже, когда он болел, тогда вокруг были уже шептуны, давали лекарство и наливали стакан водки, это, конечно, его убивало… Для меня Борис Николаевич до девяносто шестого года со всеми его противоречиями – яркая, сильная политическая фигура, личность. А после болезни – другой… Все на моих глазах происходило, я ж с ним близко работал. Ну, я не буду углубляться, неудобно, его уже нет…

Геннадий Бурбулис:

– У Виктора Валентиновича совершенно особый склад, и даже не ума, и даже не натуры. Это склад души. Пройти горнило КГБ… И при этом сохранить и развить в себе способность сострадать. Некоторые понятия не пишутся ни в распоряжениях, ни в уставах, ни в законах. Они пишутся нравственной традицией. На Руси это называлось честью.

В моей терминологии – достоинство. Иваненко принес к нам этот необычный и неожиданный дух достойного отношения друг к другу. Писанные или заданные сверху правила не могут автоматически исполняться, пока не будут осознаны умом и пропущены через душу. Вот в этом суть предельных ситуаций, где выбор делается каждым человеком внутри себя.

– Так почему же его Ельцин не оценил?

– Не было у Иваненко навыка подобострастия. Он знал иерархию, правила, но… Человек может много не говорить. И даже аскетично себя проявлять. Но те, кто рядом, особенно те, кто повыше рангом, понимают, что перед ними человек с достоинством. А есть же другой личностный код, другие импульсы и другая энергетика. И вот эта скрытая дисгармония разных энергетик – она здесь замкнулась.

Председатель КГБ РСФСР Виктор Валентинович Иваненко казался президенту чужаком, да еще и слишком самостоятельным. И он, пожалуй, допустил несколько аппаратных ошибок.

Перед избранием на высокую должность Иваненко попросили негласно проверить Руслана Хасбулатова – нет ли в его прошлом чего-то компрометирующего, что создаст проблемы для российской власти. Иваненко собрал оперативные материалы.

Виктор Иваненко:

– Но вместо того, чтобы вручить лично Ельцину, отдал руководителям его аппарата, как просили. Скоро копия лежала на столе у Хасбулатова. Он злопамятный и мне не смог простить.

Газета «Известия» писала, что глава российских чекистов Иваненко передал президенту «материалы, свидетельствующие о нечистоплотности Баранникова и Дунаева. Иваненко это стоило карьеры».

Виктор Иваненко:

– В ноябре 1991 года приносят мне заявление на одного из министров российского правительства о том, что его подчиненный у другого подчиненного – понимаете, сложная схема – вымогает взятку за уничтожение компромата и продвижение по службе. Мне надо было организовывать проверку, ловить этого подчиненного за руку. А я по старой чекистской привычке пошел докладывать Борису Николаевичу.

Иваненко сказал Ельцину:

– Информация может оказаться наветом, а может стать основанием для возбуждения уголовного дела. Мы обязаны расследовать, проводить оперативные мероприятия.

Борис Николаевич мрачно заметил:

– Никому нельзя доверять. Идите проверяйте.

А потом передумал и неожиданно поручил проверку министру внутренних дел Баранникову, хотя знал, что он крепко дружит с тем министром.

Велел Иваненко:

– Передайте ему все материалы.

Но чекисты отдали милиционерам только старые оперативные материалы, где речь тоже шла о взятках. Заявление от своего источника Иваненко не отдал и фамилию его не назвал – нельзя было его подвергать смертельной угрозе.

– Сдавать заявителя? Они его убьют просто.

Виктор Павлович Баранников, довольный, через пару дней позвонил Иваненко:

– Твои оперативные материалы не подтвердились.

И Борис Николаевич на заседании правительства недовольно повторил:

– Ваша информация не подтверждается.

Виктор Иваненко:

– Таким образом получилось, что я – интриган. Это моя ошибка.

Виктору Валентиновичу Иваненко пришлось покинуть Лубянку. Ему не нашли места в системе государственной власти новой России. После образования Министерства безопасности его отозвали из отпуска. Пригласили к заместителю Баранникова по кадрам. Тот охал и ахал:

– Как же так, молодой генерал, что же с тобой делать?

Нашли решение. Уволили по сокращению штатов.

Его людям работу в новом министерстве не предложили. Валерий Ямпольский:

– Баранников, который знал, что такое оперативная работа, – все-таки он в МВД работал, мне сам сказал, что руководители подразделений Агентства федеральной безопасности выглядели гораздо выигрышнее, чем руководители союзных подразделений.

– Но приглашения на работу не последовало?

– Приглашения не последовало. А многие ждали. Или такое делали предложение, что человек, конечно, не соглашался.

Сергей Алмазов:

– Меня вызывает Анатолий Васильевич Трофимов, тот самый, чью судьбу я решал после августовского путча и проявил к нему снисхождение. А в новом министерстве его сделали начальником главка, которым руководил я. Он меня приглашает. Захожу, делаю два шага… Он сразу говорит:

– Присаживайтесь.

До стола еще десять метров идти, а он меня посадил у двери.

– Ну, я не дипломат, – говорит, – надо сделать это дело, хотя я вроде в него не особо верю… Короче говоря, я тебе предлагаю место зама.

То есть не начальником главка, не первым замом, а простым заместителем. Понижение на две ступеньки.

А я ведь его спас. Его бы выгнали, напиши я в отчете, как именно он вел себя во время путча… Ладно, дело не в этом. Но как-то не этично само по себе все это дело выглядело, поэтому я говорю:

– Анатолий Васильевич, большое спасибо за доверие, но… Трофимов говорит:

– Ну все, я выполнил свою миссию. Поручили мне с тобой разговор провести, я провел, и на этом закончим.

Так поступали с теми, кто не присягнул новому хозяину.

– У меня в главке был первый зам. В Свердловске ЧП случилось, и он улетел туда расследовать вместе с группой. Ему Баранников звонит: «Ну, решил для себя – ты туда или сюда?» Ну, он, конечно, пошел сюда. Звонит мне: «Сергей Николаевич, мне позвонили, я дал согласие…» Были и такие, кто твердо говорил: «Я с вами». Потом приходит: «Я пойду все-таки на то место, которое мне предложили». Кто сразу к Баранникову перешел, они все пошли в рост. Получили высокие назначения и звания. Ну а мы вышли в тираж.

Сергей Николаевич Алмазов не потерялся. Он стал первым директором Федеральной службы налоговой полиции России, получил погоны генерал-полковника налоговой полиции.

Сергей Алмазов:

– Если подвести итоги… Первое. Еще не полностью сформировавшийся российский комитет не допустил в августе негативного развития ситуации в стране, а это могло произойти. Знаете, спичку бросил – и заполыхал пожар. Второе. Не знаю, почему памятник не поставили российскому комитету. Только благодаря ему сейчас существует Федеральная служба безопасности, а то бы было МБВД. Самостоятельность службы мы отстояли. Не Комитет государственной безопасности СССР отстоял, а Комитет России.

Виктор Иваненко:

– По номенклатурным законам обычно предлагают какую-то должность. И мне предложили место заместителя председателя только что созданной Государственной технической комиссии при президенте. Я отказался – совершенно неинтересная работа. Хотя вроде как замминистра. Решил уйти на свободу… С Лубянки меня уволили. В сорок четыре года. В сорок три генерал, а в сорок четыре безработный. Мой же недавний кадровик вышел из шестого подъезда и забрал у меня служебное удостоверение. И я поехал домой, к семье. Думать, как жить дальше. Но в истерику не впадал, я был достаточно молодым, чтобы начать новую жизнь.

Валерий Ямпольский:

– Все это было постыдно. Стыдно было за наших же коллег, которые нас знали и которых знали мы… Обычные человеческие чувства, наподобие зависти. Неистребимые. Если бы они были истребимы, мы бы сейчас жили с вами в раю. В раю, понимаете, в раю.

Виктор Валентинович Иваненко и без генеральских погон не пропал. Нашел себе применение. Без дела не остался. Трудится и по сей день. Но любимой работы лишился. И не может об этом забыть. Его мучает невостребованность. Ощущение нереализованности. И одолевает желание быть понятым. Как-то признался:

– Постоянно в самоанализе. Иногда до бессонницы.

– Человеку свойственно переживать и возвращаться к прошлому: вот если бы в тот момент я сделал так-то, поступил по-другому, все было бы иначе… Вас посещали такие мысли?

– Посещали, конечно. Особенно ночью. Когда не спишь. Но жизнь так устроена, что возврата к прошлому нет. И исправить ничего нельзя. Только можно извинения у кого-то попросить, что я и сделал… Но я вот о чем думаю. Помните образ, который Виктор Черкесов ввел: чекистский крюк спас Россию, сползавшую в пропасть. Я боюсь, что у некоторых сегодняшних сотрудников возникнет желание снова спасать Россию с помощью чекистского крюка. Не чекисты должны выступать в роли спасителей России. Общество должно этого потребовать от власти. И власть обязана выводить страну из кризиса в светлое будущее под контролем общества. Преувеличение вновь роли чекистов – ох, оно потом плохо скажется на системе.

Спустя четверть века после драматических событий 1991 года, в годовщину создания КГБ России генерал Иваненко собрал в одном из московских ресторанов товарищей и сослуживцев.

Виктор Валентинович сказал короткое слово:

– Прошло двадцать пять лет с того времени, как судьба свела нас в переломный для страны момент. Все вы тогда оказались на высоте. Достойно решали поставленные задачи, приложили немало усилий к тому, чтобы: первое – не допустить кровопролития и второе – сохранить систему, которая исключительно важна для нашего государства. Сегодня говорят о том времени, о девяностых, как о каких-то лихих годах. Но мы с вами знаем, что это было время перемен, это было время реформ. Геннадий Эдуардович Бурбулис, перефразируя известную песню, написал:

Жить без реформ, конечно, просто,

Но как в России без реформ прожить?

Вслед за Иваненко выступил генерал армии Николай Дмитриевич Ковалев, который руководил Федеральной службой безопасности, потом был избран в Государственную думу:

– Я хочу ответить, и тоже в стихах:

Товарищи, нет повести печальнее на свете,

Чем повесть о реформах в комитете.

Когда их насчитываешь на своем счету приблизительно девять, становится грустновато… Но я хочу выпить за друзей, за настоящих профессионалов. То, через что мы прошли, то, что мы испытали вместе со страной, незабываемо.

Вместо послесловия

Часто звучит: история не знает сослагательного наклонения. Мне эта формула не нравится. А что бы произошло, если бы Крючков и его единомышленники не устроили в августе 1991 года путч?

Сергей Степашин:

– Если бы не произошел путч, в Ново-Огареве состоялось бы подписание Союзного договора. Возникло бы другое государство, но с той же территорией, с рублем, с единым экономическим пространством. Но это была бы конфедерация, скорее всего. Где, конечно, существовала бы сильная российская спецслужба. Для меня это совершенно очевидно. Мы не потеряли бы единое экономическое пространство, не потеряли рубль, не было бы двадцати миллионов русских беженцев… Я думаю, даже и прибалты по-другому бы себя вели. Я вспоминаю литовского премьер-министра Казимиру Прунскене, когда она говорила: Михаил Сергеевич, вы отпустите нас, мы никуда не уйдем, дайте нам чуть-чуть воздуха. Вот что нужно было сделать. Но это другой разговор.

Если бы в конце 1991 года Борис Николаевич Ельцин доверил службу госбезопасности не Виктору Павловичу Баранникову, а Виктору Валентиновичу Иваненко, он бы сам избежал многих неприятностей. И страну бы от них избавил. Российский комитет госбезопасности формировался как принципиально иная структура в соответствии с базовыми принципами создававшейся тогда демократической России.

В России в девяносто первом происходила настоящая революция. Событие не менее значимое, чем Октябрьский переворот 1917 года. Но вопрос в оценках. Одни уверены, что та революция только разрушила великое государство. Другие, напротив, считают революцию незавершенной.

Революции начинаются с праздника, с веселья, иногда безоглядного, а заканчиваются разочарованием чудовищно обманутых в своих ожиданиях революционеров. Сбросив тирана, торжествующая толпа расходится в счастливой уверенности, что пришло царствие свободы и справедливости. Но как редко революции приводят к расцвету демократии! Когда праздник заканчивается, вопрос не в том, кто одержал победу, вопрос в том, кто воспользуется ее плодами. Выходят на площадь и ложатся под танки одни. Власть, должности и богатство достаются другим.

После свержения очередного властителя ожидают немедленного улучшения жизни. Но когда рушится диктатура, страна погружается в хаос. Прежняя жизнь развалилась, а люди не имеют навыка самоорганизации. В растерянности и отчаянии они требуют порядка и стабильности и ждут, что кто-то за них все наладит.

Из всех печальных слов, которые только можно произнести, самые печальные таковы: «Все могло быть иначе». Вспоминая август 1991 года, не скажешь: все могло быть иначе. Просто тогда мы не знали, что из пропасти, в которую упали почти столетие назад, выбираться, в кровь обдирая локти и колени, нам еще долго. А то и назад можно рухнуть.

Август был временем морального протеста против прежней системы, одним из символов которой был КГБ СССР. Обретенные в августе свобода и право самому распоряжаться своей жизнью стали основами жизни новой России. И это была уже совершенно иная жизнь. Очистилось и ожило само духовное пространство страны. России вернулось многое из того, что было утрачено в семнадцатом году. И казалось, утрачено безвозвратно… Демократические преобразования и либеральные реформы заложили базу для серьезных экономических успехов. В этом главное значение драматических событий незабываемого девяносто первого года.

Но августовские завоевания не получили институционного подкрепления. Победу одержали демократы, но не демократия. Ее еще следовало создавать долго и методично, а торопившаяся новая власть предпочла опереться на сохранившийся от советской власти государственный аппарат, что казалось весьма прагматичным решением.

Аппарат правительства на девяносто процентов состоял из бывших работников аппарата ЦК и других аппаратчиков. Бурбулис уверял коллег:

– Ребята, когда эти советские чиновники увидят, что мы вкалываем днем и ночью, чтобы спасти страну, они станут нам помогать.

Его предсказание сбылось лишь частично.

Реформаторы полностью сосредоточились на экономике и уделяли мало внимания изменению судебной системы (поэтому и сегодня судьи считают себя частью карательного аппарата), правоохранительных органов, вообще политике – тогда как следовало помогать становлению партий и местного самоуправления.

Важнейшие институты советской системы остались неизменными. Благополучно пережили распад Советского Союза и крах социализма. Жизнь сохранила прежнюю иерархию: значимы только те, кто служит власти. И многие заранее согласны с тем, что аппарат, то есть начальство, высшие чиновники, имеют полное право командовать. Готовы терпеть, слушаться. Правильно голосовать. Возмущаться чужими. Восхвалять своих. Как велено…

Суд, прокуратура, ведомство госбезопасности, органы внутренних дел сохранились как инструменты репрессий и контроля над страной. Некоторое время, пока высшие посты занимали люди с демократическими убеждениями, эти структуры словно пребывали в летаргии, находились в спящем режиме. Прокуроры и следователи, чекисты и милиционеры, отодвинутые революционными переменами в сторону, с обидой и раздражением, а то и с плохо скрываемой ненавистью следили за деятельностью молодых реформаторов. Ждали, когда вновь придет их время. Дождались.


на главную | моя полка | | Комитет-1991 |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 5
Средний рейтинг 2.4 из 5



Оцените эту книгу