Книга: Женский улучшайзинг

Елена Зотова

Женский улучшайзинг

Серия «ОДОБРЕНО РУНЕТОМ»

Истории моих попыток сделать себя Принцессой Прекрасной всеми доступными средствами

Дорогие друзья! Это не сборник «Сто рецептов красоты». И не реклама всяких косметических чудес. Это рассказы о моих попытках усовершенствования собственной внешности.

Сначала я хотела написать на этой книге большими буквами «МУЖЧИНАМ НЕ ЧИТАТЬ», потому что:

а) мне стыдно;

б) мне очень стыдно.

Но потом подумала: какого черта? Нет, мужчинам надо читать обязательно. Чтобы знали, как тяжело дается нам натуральная красота и зачем женщины так мучаются.

Анализируя весь свой более чем сорокалетний путь женщины с эпитетом «красивая», я вывела собственную теорию и спешу ею поделиться.

Все попытки улучшайзинга внешности, то есть превращения себя в Принцессу Прекрасную доступными средствами, продиктованы влюбленностью. Это поняла на собственном опыте. Не всегда удачном, но временами очень смешном. И уверена, что абсолютно не правы те психологи, кто твердит, что «наращивают, красят, накачивают – только для себя любимой». Нет. Тут работает базовый женский инстинкт, требующий выделить собственную персону в битве за обладание предметом воздыханий. Пусть предмет даже не догадывается, каких мук и страданий стоит эта красота, нам все равно. Пусть он твердит, что любит все натуральное и естественное. Пусть. Нас, женщин, это не остановит на пути к совершенству и абсолютной победе над природными данными, подаренными родителями. А также над соперницами, еще не испытавшими новые технологии и чудесные способы омоложения и приведения себя в божественный вид.

Update. Предисловие писала перед основным текстом. Предполагалось, что в результате получится книжечка страниц на двести двадцать, с рассказами про мои попытки улучшить внешность в двенадцать лет, в пятнадцать, в двадцать пять, в тридцать, ну и так далее. Но автор я еще неопытный и немного не учла, что в процессе написания возможны серьезные сюрпризы. А именно, что попыток-то улучшить внешность у меня было много, больше, чем может вместить одна книга. Первые тревожные звоночки появились, когда уже было готово больше половины предполагаемого объема… Уже больше ста двадцати страниц, середина, а я все никак не могла выбраться из школьных лет. Все еще бултыхалась где-то в начале девяностых, лечилась сеансами Кашпировского, делала мокрую химию на рынке в Салтыковке и ловила маньяков на кладбище. И вот тут оказалась в тупике. Как, КАК уместить в оставшуюся половину все остальное? Как на оставшихся ста страницах рассказать про перекраску волос в пепельный цвет, давший изумительный зеленый оттенок? Про татуаж губ, который имела глупость сделать в «элитной» сауне города Пекина? Про совершенно дурацкое канюльное наращивание, которое чуть не покалечило моего молодого человека? Про инъекции биоревитализации, после которых меня собирались отправить в инфекционную больницу? А период после тридцати пяти лет? Когда мало того что улучшайзинга потребовалось уже больше, но еще и появились всякие купонные сервисы, предлагающие умопомрачительные скидки до 90 % на различные косметологические и парикмахерские услуги. Которыми был грех не воспользоваться. И что дало еще уйму совершенно невероятного и уморительного материала.

Осознав масштаб катастрофы, первым делом, конечно же, я придумала секвестировать уже написанное. Ужать так плотненько. Чтоб уместить и остальное. Повыкидывать всякие лирические отступления про офтальмологов, кладбища и экстрасенсов. Но прикинула и поняла – остаться в заданных рамках все равно нереально.

А потом решила так: стану писать, как пишется. Будем считать эту книгу Частью Первой. Под условным названием «Улучшайзинг. Пока родители не видят». И если вы сможете дочитать этот бред до конца и захотите продолжения – заходите на мой сайт www.elenazotova.com, оставляйте пожелание в форме и, как только наберется пять тысяч голосов (чтобы тираж был выгоден издательству), то сразу же опубликуем часть вторую. Получится такая интерактивная современная литература. А что? Театр есть, сериалы есть. Надо и с книжками попробовать. Ну а сейчас – давайте вместе поностальгируем по концу восьмидесятых и началу девяностых годов! Наслаждайтесь!

Итак.

Свои экзерсисы в детсадовском возрасте подробно описывать не буду. Помню только, что сподвигла на них Великая Любовь к сопливому мальчику Ромашке, с которым меня ставили в пару на утренниках и походах на прогулки. Улучшайзинг тех времен не отличался оригинальностью. В принципе – все, как и у всех. Украденная бабушкина красная помада и целование накрашенными губами зеркала в прихожей, отражавшего восхитительную меня. Выливание на голову духов «Ландыш серебристый», по неосторожности оставленных в доступном месте. Примерка маминых платьев и туфель на шпильках, после чего обуви требовалась замена супинаторов, а одежде – новые пуговицы и химчистка. После особо сложной химчистки мне была задана приличная трепка. Стоя в углу и растирая заплаканные глаза и помаду по лицу, я выслушивала нуднейшую лекцию, что не одежда красит женщину, а душа и чистые помыслы. Лекция была долгая, минимум на час. С цитированием классиков и отсылками к примерам мировой культуры. Именно она и спасла от дальнейших варварских разорений мамину косметичку и гардероб. Или спас ремень? Не помню уже точно. Но последний год до школы я вела себя примерно.

Программа начальных классов также велела забыть о всяких там женских штучках-ухищрениях и сосредоточиться на развитии любви к Родине, а не к мальчикам-одноклассникам.

Тогда эксперименты с внешностью тоже были. Но слава богу, в кулуарных условиях, в пределах квартиры и без выставления результатов на обозрение общественности.

Поэтому начну с класса так с шестого. С периода, когда мои попытки усовершенствований начали пугать уже не только родителей и бабушку, но и ни в чем не повинных людей.

Тушь-плювалка и крем «Балет»

(Именно так. Производная не от глагола «плевать» н. в., а от названия нанотехнологии нанесения – «Плюнь и разотри»)

В свои двенадцать лет я была беленькой, маленькой и тощенькой, с восхитительным сколиозом третьей степени. Не помогали ни ЛФК, ни окрики «Не горбись!». Менее восхитительным изгиб спины не становился.

Облик дополняли прыщи на лбу и вечно обветренные губы, которые прекрасно подчеркивались постоянно голубой одеждой. Свитерочки, блузочки, пальто, даже сапожки и шарф. Моя мама любила голубой цвет и утверждала, что он очень подходит к моим глазам. Поэтому я была обречена на этот ненавистный оттенок вылинявшего июньского неба. Единственным достоинством внешности были длинные, густые светлые волосы. Впрочем, они всегда были стянуты резинкой в хвост или в косичку и это достоинство в глаза окружающим совсем не бросалось.

В общем, как понимаете, я в то время не была мечтой поэта. И вниманием мужской части нашего класса не пользовалась. От слова «вообще». С моей же стороны все было наоборот. В шестом классе начали просыпаться подростковые гормоны, а вместе с ними не только прыщи, но и яркий интерес к противоположному полу. Интерес, равного которому не было даже в детском саду. Не говоря уже про начальную школу.

Я стала украдкой посматривать в сторону соседа по парте, Кости Денисова, и выяснила, что он очень даже ничего. Несмотря на нос картошкой, веснушки и мерзкую привычку плеваться жеваной бумагой. Костя в мою сторону не смотрел и, кажется, вообще воспринимал как надстройку к парте. Даже списывать не просил. А в случае этой необходимости – перегибался через проход к более симпатичной отличнице в брекетах и в очках с большими диоптриями.

По правде говоря, и остальные мальчики нашего класса относились ко мне как к неодушевленному предмету: скучная хорошистка с бесцветными ресничками а-ля корова, обрамлявшими зеркало души. Но вот Душа-то была прекрасна! Я любила стихи, рисовать и кошек. Кроме того, была начитанной, натренированной папой на кроссворды и, по его мнению, весьма интеллектуально развитой. Учителя хвалили и ставили в пример. Своим интеллектом тогда и решила привлечь внимание мужской половины. На уроках с выражением декламировала Лермонтова, пафосно рассказывала про выделительную систему млекопитающих и всего за двадцать копеек рисовала желающим красивые обложки для тетрадей.

Но все зря. Мужчины на мою прекрасную душу не реагировали. На завывания у доски внимания не обращали. Обложки не покупали. Кошачья шерсть на жилете и юбке тоже не вызывала у них приступов нежности.

При этом приступы их нежности вызывала наша одноклассница, двоечница Альфия Юсупова. Девочка, у которой вторичные половые признаки стали проявляться еще классе в первом, а к шестому достигли уже вполне хорошего третьего размера. Ее единственную мальчики называли по имени, тогда как остальную массовку – исключительно по фамилиям. За ее внимание и право проводить до дома шли баталии не только на переменах, но и на уроках. Конечно, Альфия была симпатичная: с густыми темными волосами, ровной кожей, карими глазами и длиннющими ресницами. Красотка. Это признавали даже самые злые и завистливые сплетницы класса. Но вместе с тем мозгов у красотки было на миллиграмм. Она путала Каспийское море с Баренцевым, писала в слове молоко два «А» и удивительным образом переходила из класса в класс. Дело в том, что ее родительница каждый год в слезах шла к завучу и рассказывала про тяжкую долю матери-одиночки. Завуч плакала вместе с ней, переправляла Альфичке четвертные двойки на трояки и со скрипом, но переводила в следующий класс. Втайне молясь, чтобы по окончании школы Альфию все же приняли бы в какое-нибудь престижное ПТУ, где ее обязательно найдет молодой миллионер, женится и будет содержать долго и счастливо. Не забывая про воспитавшую в трудностях мать и доброго завуча. (Будете смеяться, но так и получилось.)

Такой нетипичный и недостойный путь Альфии к мужским сердцам вызывал у меня когнитивный диссонанс. Странно. Классики литературы явно что-то недоговаривали, и лучше их не слушать. Но что делать? Пришлось прибегать к испытанной поколениями мудрости: «Путь к сердцу мужчины лежит через желудок». Как раз по телевизору прошел фильм «Самая обаятельная и привлекательная». Полная впечатлений, я решила воспользоваться рекомендацией Сусанны и приготовить печенье «Маэстро».

Похожий рецепт нашла в «Книге о вкусной и здоровой пище». Осталось дождаться, когда мама уйдет на весь день, и приступить к созданию кулинарного шедевра. Дома были почти все ингредиенты. Правда, сметана в холодильнике стояла уже черт-те сколько… (Потом уже выяснилось, что это была не сметана, а мамина самодельная косметическая маска. С весьма странным составом. Но кто знал?!)

На следующий день печенье вызвало настоящий фурор. Впервые мальчики нашего класса посмотрели на меня с интересом. Потом смотрели с еще бо`льшим интересом. Через десять дней, когда все дружно выписались из больницы. Но это был несколько не тот интерес, которого добивалась. Меня начали побаиваться и обходить стороной.

Как только со школы сняли карантин, было проведено внеочередное общешкольное родительское собрание, на котором категорически запретили приносить съестное и угощать одноклассников. Из-за того, что «Маэстро» съели подчистую и отдавать на экспертизу было нечего, обвинения именно мне предъявлять не решились. К тому же все пострадавшие в тот день покупали пирожки с мясом в школьной столовой. На всякий случай проверили и ее. Независимая и серьезная комиссия из следователей и представителей областной СЭС нашла в нашей столовке кучу нарушений: крысиный помет, стафилококковые палочки и отлично налаженную систему выноса продуктов. Всех сотрудников уволили по статье, а на заведующую еще и завели дело. Столовую пришлось закрыть почти на две недели, оставив нас, школьников, без завтраков и обедов.

После того как все рассосалось и успокоилось, а мальчики вдоволь наобменивались впечатлениями от процедур промывания желудка, клизм и прочих манипуляций в больнице, тема себя исчерпала. А я решила на время оставить кулинарные эксперименты. И переключиться на красоту.

Правильность идеи подтвердил и Костя Денисов, который выписался из больницы последним (еще бы, сожрать больше всех). В первый же день после выписки он пересел от меня подальше. В другой угол класса. К Альфие. Он как наиболее пострадавший и, соответственно, самый достойный женской жалости и заботы, в ее глазах сразу заработал сто очков, обскакал остальных конкурентов и стал фаворитом.

Я сначала не поняла его действий, пошла объясниться, ну и убедиться, что он за время долгого отсутствия не забыл, что сидит со мною. Костя меня не забыл. И очень даже не забыл, но молчал и отводил глаза.

Я не выдержала:

– Почему все мальчики вьются вокруг тупых троечниц? А?

Бывший сосед по парте резко покраснел, запнулся и неожиданно проболтался:

– У нее такие глаза!

Тогда я еще не знала, что слово «глаза» на мужском сленге может означать несколько другую часть тела, и поняла его в прямом смысле. Как написано в словаре Даля. Значит, сам бог велел заняться улучшайзингом лица, а конкретно глаз, в надежде, что сосед опомнится и, увидев меня-красавицу, вернется.

Многие мои одноклассницы уже тайком красились, воруя мамину косметику. Мне воровать было нечего. Моя мама, яркая шатенка с синими глазами и хорошей кожей (вот повезло-то), после тридцати пяти лет принципиально отказалась от декоративной косметики, кинув все силы на уход. Массажи, маски, пилинги. Из украшательного в ее косметичке был только, пожалуй, блеск для губ. Но это было несерьезно. Внешность я унаследовала от папы, блондина есенинского типа. И блеск для губ такой типаж конкретно не спасал.

У меня, как и у многих детей в то время, была копилка. Глиняная кошка, в которую родители кидали монетки за особо выдающиеся заслуги в деле мытья посуды или за успехи в учебе. Копилки хватило на покупку тонального крема «Балет» и туши для ресниц фабрики «Свобода». Туши-«плювалки». Это была такая коробочка с черным прямоугольником туши внутри, по виду напоминающей засохший гуталин. Надо было плюнуть в центр прямоугольничка, растереть слюну с гуталином специальной щеточкой и нанести полученную субстанцию на ресницы. Пока мамы не было дома, я потренировалась. Получилось очень даже ничего. За исключением двух вещей. Во-первых, тушь реально воняла гуталином и вызывала у меня рвотный рефлекс. А во-вторых, полностью смыть эту вонючую гадость удалось только мылом. Той же фабрики «Свобода». К вечеру родители сильно встревожились моим заплаканным видом и распухшими глазами. И я попала на час пыток – «Что случилось? Что-то в школе? Может, ты хочешь нам что-то рассказать, но боишься?»

К утру глаза пришли в норму. Я вышла из дома на пятнадцать минут раньше обычного. И, притаившись на лестничной клетке в подъезде, занялась макияжем. С кремом проблем не было. «Балет» прекрасно замазал мои прыщи. Правда, он был какого-то странного, светло-кирпичного цвета и плохо коррелировал со слегка синюшным натуральным оттенком кожи. Не зря же продавщица в галантерейном магазине «Весна» не хотела мне его продавать, хоть я клялась, что меня послала мама. Три дамы в фирменных халатиках с подозрением рассматривали горку медяков, которую я высыпала на прилавок.

– Девочка! А почему твоя мама сама не пришла? Как же можно доверить ребенку подбирать тональный крем? Да у нас и подбирать нечего. Завоз будет только через неделю. Остались два тона – «Персиковый» и «Цвет загара». Но они темные.

Персики тогда очень любила, особенно консервированные в банках, поэтому выбор был предрешен. К тому же ждать неделю нового завоза не входило в планы. Костя мог окончательно втюриться в новую соседку по парте, и это серьезно усложнило бы задачу.

– Мне «Персиковый»!

Продавщицы еще немного посомневались, но все же пересчитали мои пятачки, пробили в кассе чек – и выдали заветные покупки, завернутые в толстую серо-коричневую бумагу. Под напутствия: «Надеюсь, мама тебя не убьет!» и «Имейте в виду, косметика возврату и обмену не подлежит!», я, счастливая, выскочила из магазина.

И вот он, волшебный крем. Металлический тюбик, металлическая перепонка, которую проткнула бабушкиной шпилькой.

Тратить его на шею было жалко. Да и кто там будет смотреть на шею? Когда есть прекрасное лицо и выразительные глаза? Дошла очередь и до них. Тушь-плювалка тоже не подвела. Во второй раз красить ресницы оказалось намного быстрее и проще. И запах гуталина раздражал уже меньше. Что значит мастерство!

Распустила волосы, сделала в обглоданное зеркальце томный взгляд. Я лучше Ирины Понаровской!

До школы три квартала и переходить две дороги. Надо торопиться. Я вышла из подъезда и подняла голову. С неба падали огромные хлопья снега. Просто новогодняя сказка в начале марта! Волшебные снежинки попадали мне на лицо, я ловила их губами и чувствовала себя счастливой. Взрослой и необычайно красивой. Так же думали и прохожие, встреченные мною по пути. Они тормозили, оборачивались вслед. Все. Один, весьма уже взрослый и симпатичный мужчина, настолько впечатлился, что ступил мимо расчищенной тропинки и провалился одной ногой в снег. Это был успех! Даже черная кошка, пытавшаяся перебежать дорогу, замерла как вкопанная. Глаза немного щипало. Приходилось их постоянно тереть. О господи! Как же тяжело быть взрослой! Снег шел все гуще. Глаза щипало все сильнее. Наконец ко мне подошла какая-то женщина.

– Девочка! Что с тобой случилось? Ты упала? Что у тебя с лицом? Был пожар? Больно? Вызвать скорую?

И тут я наконец посмотрела на себя в тусклую витрину продуктового магазина. Витрина была настолько тусклая, не мытая уже лет так пять, что сразу я не поняла масштаба катастрофы. А вот когда разглядела… Боже! Почему никто в магазине не предупредил меня, что отечественная тушь на дух не переносит осадки? И даже влажную погоду? Она моментально размокает и ручьями стекает в глаза и на лицо.

А я еще и размазывала тушь, перемешивая с кирпично-розовой густой массой крема «Балет». И ничего не замечала, потому что на холодную погоду у меня были перчатки серо-буро-малинового оттенка, на которых и грязь, и косметика оставались незаметны. В результате мое лицо выглядело так, будто я окунула его в мазут, а потом долго пыталась оттереть, но безуспешно. Розово-черные разводы напоминали мраморную облицовку станции метро «Баррикадная».

Я заорала. Закутавшись в шарф и спрятав от позора глаза, развернулась и рванула домой. Сердобольная женщина так и осталась стоять с открытым ртом.

Но дома была мама, и показываться ей в образе станции метро точно было нельзя. Пришлось затаиться в подъезде, в том же закутке, где я всего полчаса назад наносила макияж. И теперь закуток пригодился снова. Чтобы ликвидировать то, что от макияжа осталось. В ход пошли подручные средства в виде шарфа и снега с подоконника. Это было ужасно. Насколько легко наносились тушь и тональный крем, настолько же мерзко и тяжело они смывались. Провозилась, наверное, час. И еще не знала, что классная руководительница, не обнаружив на первом уроке отличницы, не пропустившей за учебный год ни одного занятия, почему-то разволновалась и позвонила моей маме. Мама тоже разволновалась, потому что самолично надевала на меня шапку и выпроваживала за дверь без пятнадцати восемь. После ударной дозы настойки валерьянки по тревоге был поднят папа, который только доехал до своей работы. А также бабушка, которая жила неподалеку, и вся наша многочисленная родня, проживавшая уже на расстоянии сорока километров, но имевшая собственный автотранспорт, связи в милиции и горячее желание найти ребенка. Родственники выехали немедленно и оказались на месте, опередив даже бабулю и папу… То-то удивлялась, отчищая тушь, что лифт ходит мимо как заведенный, что совсем нехарактерно для времени, когда уже все разошлись и разъехались по учебам и работам.

Я нашлась сама. Оттерев последние мраморные разводы голубеньким шарфиком, поднялась на свой этаж и увидела настежь открытую дверь квартиры. Это конкретно не понравилось. Внутри обнаружилась куча знакомых лиц, смотревших на меня со смешанным чувством ярости и счастья, что не понравилось еще больше. Из глубины доносились мамины и еще чьи-то рыдания. За спиной открылись двери лифта и оттуда вышел весь зеленый папа. По лестнице, тяжело грохоча сапогами, пешком поднимался наряд милиции с овчаркой. Дрожа, стояла в окружении родни и овчарки и понимала, что надо как-то объясниться. Но как? После минуты гробового молчания пришло самое верное решение. Я упала в обморок. Чем поставила точку в затянувшейся сцене. Выглядела и так ужасно. (Еще бы! После часового трения лица колючим шарфом глаза превратились в щелки, а прыщи на лице разрослись в несколько раз и призывно алели.) А обморок довершил картину, благодаря которой родители вызывали скорую, выставив родственников и милицию за дверь.

И вот вечером, когда суета улеглась. Когда с гудящей головой проснулась после антигистаминного препарата, заботливо вколотого приехавшей бригадой… Когда бабулю отпустили из больницы, сделав ЭКГ, капельницу и отпоив корвалолом… Вот тогда-то все же решилась спросить у мамы про свойства отечественной туши. Для конспирации пришлось плести быль про одну свою одноклассницу, которая тайком от родителей накрасила глаза и попала под снег. И напугала своим видом прохожих. Мама посмеялась (насколько могла смеяться после пережитого) и объяснила, что такое отсутствие стойкости – феномен советской косметики. Помада мажется обо все, что есть в радиусе метра, и съедается при облизывании губ. Тушь течет не просто от влаги, а при первых на нее намеках. Именно этим объясняется удивлявший иностранцев факт: по утрам в СССР на работу ехала серая женская масса с лицами-блинчиками. В меховых шапках на глаза или в пуховых платках. Ранних посетителей держали в ожидании – первые полчаса работы учреждений были посвящены марафету. И вот, когда наконец начинался прием – вуаля! В каждой конторе, в каждом почтовом отделении, в каждой регистратуре поликлиники сидели просто неземные феи. С ресницами до бровей и пухлыми губками цвета невинной розы.

На следующее утро мои веки распухли и страшно чесались, на белках глаз полопались сосудики. Вид стал как у зомби Апокалипсиса. Полное сходство с голливудским уродцем придавали те места, где раньше были прыщи. За ночь эти прыщи превратились в большие красные шишки. Кажется, крем «Балет» стал для них неплохим катализатором роста.

Мама снова накапала себе валерьянки и повезла меня в детскую поликлинику. В автобусе мы вызвали бурную реакцию у других пассажиров. Люди охали, отворачивались и на всякий случай сдвигались на безопасное расстояние. Молодой парень тут же уступил нам место, а сам быстро слинял в конец автобуса. Еще через остановку какая-то бабка устроила скандал, что, мол, «возють» в общественном транспорте заразных и прокаженных, а она потом ползимы болеет, на лекарства всю пенсию тратит. Мама не смогла дать ей достойный отпор – поди поспорь против полного автобуса бабкиных единомышленников. Остаток пути проехали на такси.

В нашей районной детской поликлинике города Железнодорожный нас не ждали. Вернее, не ждал окулист. Оказывается, он принимает два раза в неделю, причем записываться приходилось чуть ли не за месяц по мудреной системе: талончики «выкидывали» в определенные дни с восьми до девяти утра. Надо прибежать и успеть ухватить. С горя пошли к педиатру. Педиатр, пожилая женщина «видавшая и не такое», посоветовала капать в глаза альбуцид и промывать их спитым чаем.

Спитой чай глазам не понравился. Конкретно не понравился… А может, это альбуцид вступил в реакцию с частичками гуталина, еще оставшимися где-то в ресницах? Не знаю. Но на следующий день все стало уже совсем не смешно. Веки раздулись так, что глаза не открывались, а ресницы слиплись от гноя. И подскочила температура.

Моя уже окончательно измученная мама включила сирену еще раз… Опять прилетели родственники, связи у которых были не только в милиции, но и в системе здравоохранения. Меня запихнули в «Жигули» и повезли в Москву, к светилу офтальмологии. Там, под строгим взглядом врача, мне пришлось признаться в несанкционированном родителями использовании туши-гуталина. Врач промолчала. Так же раздраженно промолчала про альбуцид и чай, который порекомендовала участковый педиатр. Нам выдали обширный список таблеток и капель и отпустили лечиться. Как только добрались до дома, первое, что я сделала, – это достала из потаенного места крем «Балет» и тушь и торжественно спустила их в мусоропровод. После этого так же торжественно успокоились и мои гормоны. Они поняли, что ни один мальчик в мире не достоин таких страданий организма.

Просидела тогда на бюллетене недели две. С белками глаз, как у вампира. Тушь-плювалка и отсутствие окулиста в районной поликлинике не прошли в жизни бесследно. Конъюнктивит перешел в хроническую форму. С тех пор каждый год, в конце февраля – начале марта мои веки опухают, сосудики лопаются, и я как минимум на неделю оказываюсь заперта дома. С каплями, примочками и таблетками. Ну и вторая память о том случае – это аллергия на всю отечественную косметику и гуталин. Почесуха начинается даже при приближении к прилавкам магазинов типа «Весна» с их продавщицами в халатиках и широким ассортиментом тональных кремов цвета «Персик».

Н-да. Перечитала сама. Страшновато получилось. Но, надеюсь, поучительно. Поэтому пришла мне в голову идея: в конце каждой истории писать мораль.

Мораль от автора. Специально для тех, кто не понял намеки в самом тексте

Дорогие мамы и папы девочек! Если ваше дитя уже вышло из возраста карапуза, декламирующего с табуретки стихи гостям, если дочь начала интересоваться мальчиками в классе и передачами про красоту по ТВ… Пора принимать меры! Поверьте, рассказы про Катю из 4 «Б», которая пришла в школу с накрашенными желтым лаком ногтями – это не просто информационный шум от вашего ребенка! Это намеки на то, что она хочет тоже. И лучшее, что вы можете сделать, – это полностью поддержать и выдать ей денег на качественную косметику. Вернее, не так. Сходить с дочкой в магазин и проконтролировать выбор. И оплатить на кассе, разумеется.

Ах да. Всякие детские серии декоративной косметики типа «Золушка» и «Моя маленькая пони» у девочек школьного возраста авторитетом не пользуются, поверьте. Будьте готовы купить ей настоящую, «взрослую». В противном случае ребенок все равно найдет, где и как косметику достать, просто вы уже не сможете повлиять на процесс. И неизвестно чем в первый раз в подъезде она накрасится, и сколько потом будет стоить лечение последствий. «Мокрая химия»

Следующую попытку капитального улучшайзинга внешности я предприняла только года через три. После переезда и перехода в другую школу.

Да. Родителям дали новую квартиру. Очередь на улучшение жилищных условий, в которую они встали при рождении моего младшего брата, наконец-то подошла. Всего через десять лет. Нет, очередь подходила и раньше, но до смотрового ордера (а иногда и после), постоянно что-то срывалось, и нас откидывали обратно. Проблема была еще и в том, что мой папа – очень деликатный и воспитанный человек и, несмотря на достаточно высокую должность и серьезное место работы, не мог пойти и стукнуть кулаком по столу. Мама-то как раз периодически подзуживала его это сделать. В смысле – пойти в горисполком и стукнуть кулаком. По столу или по физии того, кто снова отдал наш ордер другим. Когда папе надоедало слушать мамин зудеж, и он понимал, что не отвертеться никак – брал отгул, надевал импортный костюм и галстук, клал во внутренний карман красную книжечку-удостоверение и шел на прием в жилищную комиссию. Там его встречали со всем почтением. Усаживали на мягкий стул, при виде книжечки предлагали пересесть в кресло и наливали коньяк. Дальше шел дружеский разговор, как тяжело живется горисполкому. Опять пришлось отдать квартиры бедным сиротам, которым по выходе из детского дома полагается внеочередное жилье. Под «Арарат» пять звездочек обсуждалась международная обстановка, потом беседа переходила на вопрос кукушек-матерей, которые бросают своих отпрысков на шею государства, а горисполком должен все это расхлебывать, отказывая в законном праве на жилье таким уважаемым людям, как мой отец, который стоит на страже безопасности страны на международной арене. Папа понимающе улыбался, вздыхал и жал на прощанье руку. В коридоре уже нетерпеливо ждали своей очереди возрастные сироты с золотыми зубами, могучими усами и в трескающихся на пузах рубашках из дефицитного нейлона.

Но вот наконец то ли сироты закончились, то ли просто звезды сошлись, и мы переезжали из двушки в трешку в новостройке. Тоже в панельной многоэтажке, но не в простой, а по чешскому проекту. С улучшенной планировкой: двумя лоджиями, большой кухней и даже подсобной кладовочкой, куда можно складировать весь с трудом нажитый, но временно ненужный хлам. Дом был на отшибе города. Далеко от станции, далеко от бабушки, далеко от моей школы. Но кладовка и большая кухня, а также появившаяся возможность обустроить себе нормальную спальню, а не мучиться каждый день с раскладным диваном, так воодушевили родителей, что они все недостатки воспринимали со смехом и даже энтузиазмом. Далеко папе утром на работу? Ничего, есть короткий путь к электричке. Двадцатиминутная прогулка через лес дважды в день – не это ли самый быстрый путь к абсолютному здоровью и долголетию? Школа у нас с братом будет новая. Современная, а не убожество с треснувшим линолеумом и крысиной столовой. Что касается бабушки и того, что ей будет трудно приезжать к нам каждый день и контролировать жизнь семьи… Вот тут-то и заключалось основное счастье. Особенно папино. Мне кажется, в его глазах отдаленность нового жилья от любимой тещи и была главным козырем этой новостройки.

За этими всеми радостями родители просмотрели один, и весьма существенный, минус. Наш новый дом стоял практически вплотную к кладбищу. За домом шла дорога, а сразу за ней – типичная ограда. Кладбище проморгали в прямом смысле. От подъезда его и не заметишь. Часть города не слишком знакомая, «Google Maps» и прочих умных карт тогда не было. Когда пришли со смотровым ордером и глянули на вид из окон седьмого этажа, внизу был заснеженный лесной массив под огромными белыми шапками. Подслеповатый папа обрадовался, что парк так близко. Вечером рассказывал нам с братом, как будем гулять по выходным по этому парку, где наверняка есть детские площадки и карусели. Потом дядя Слава две недели делал в нашей новой квартире ремонт. Он тоже не понял, ЧТО у нас под окнами. Наоборот, нахваливал местоположение дома и концентрированный кислород, который так пьянил, так пьянил, что обои поклеил кривовато, и с кафелем в ванной что-то намудрил. Потом уже родители нашли на лоджии армаду пустых бутылок из-под «концентрированного кислорода», но было поздно. Дядя Слава взял за работу сто рублей и отчалил к другим таким же новоселам.

Так мы и не знали про специфическое соседство, пока субботним утром, на следующий день после переезда, не оказались разбужены всем известной духовой музыкой. Еще и дом имел удивительную акустику. Музыка залетала в лоджии, усиливалась там и доставлялась прямо в уши жильцам. Практически на том же, что и на кладбище, уровне громкости. Не помогали ни стекла, ни то, что похороны были не совсем под окнами – а наискось, на углу дома, у дальнего от нас подъезда. Метрах в трехстах. Услышав спросонья уханье труб и литавр – сначала не поняли откуда. Но все выяснилось через пять минут. Когда, кое-как одевшись, перегнулись через перила лоджии и увидели вход в печальный «парк с аттракционами». Нам-то с папой ничего, а вот мама была суеверной. Очень суеверной.

Вечером был скандал. Речь шла о том, что отец наверняка все знал, не мог же не знать от своих дружков из горисполкома. Просто подписал документы, чтобы как можно быстрее уехать подальше от любимой мамы… то есть тещи. Что он променял свое спокойствие на спокойствие ее и детей, и теперь у нас в квартире наверняка полно сущностей, которые приходят с кладбища погреться. Папе и нам с братом в сущностей как-то не особо верилось. Скорее, раздражала громкая и однообразная музыка под окнами. А также толпы плачущих людей с венками…

Хорошо, что кладбище было старым, и на нем уже не хоронили. Только подзахоранивали в могилы родственников. Но и этого оказалось достаточно. И, главное, похороны происходили непредсказуемо. В будние дни еще ладно. Мы с братом по утрам были в школе, папа – на работе. Мама сбегала на этот период по магазинам и по прочим хозяйственным делам. Но в выходные деться от страшных звуков духового полупьяного оркестра было некуда. Тогда мама придумала, что на субботу и воскресенье мы будем уезжать к бабушке. Все вместе. И это не обсуждается. Папа, услышав распоряжение, побледнел.

Раньше, когда мы жили рядом, он пересекался с тещей только по полчаса в будние дни, когда вечером приезжал с работы и заставал ее у нас «помогающей с внуками». Но и этого ему было достаточно. Поэтому переезда на другой конец города, куда от бабушки три дня на оленях, ждал с тайными надеждами.

Но надеждам не суждено было сбыться… Как только мы переехали, Гортранс сделал жителям первых трех домов на отшибе подарок. Не дожидаясь, пока вокруг вырастет целый микрорайон, транспортники, хоть и себе в убыток, пустили к нашей новостройке от станции маршрутное такси, которое проходило аккурат по улице, где жила бабуля. Женщиной она была сообразительной и знавшей все новости городка. Сразу же выучила расписание маршрутки и продолжила в прежнем режиме исполнять свой долг: помогать дочери по хозяйству. В маршрутке не было льгот для пенсионеров, поэтому расходы на ежедневный проезд тещи к месту службы также легли на папины плечи.

У мамы появилось больше свободного времени. В том числе и на то, чтобы наконец познакомиться с другими новоселами и найти себе подруг. Бóльшая часть женского населения дома оказалась такой же впечатлительной и суеверной. И попавшей в этот нехороший дом приблизительно тем же путем. Через многократный откат назад в очереди, пропускание вперед сирот и доведения до стадии «хоть куда, а там разберемся!» и «какой красивый парк у нас под окнами!». Мама завела в доме подружек, получила источники информации и сплетен. И за ужином делилась ими с папой. Рассказывала, что у одинокой Татьяны Владимировны завелись в спальне две сущности, и она регулярно отбивается от их домогательств. А Лерочка из двадцать восьмой квартиры нашла у себя на лоджии привидение и час его выгоняла мокрой тряпкой и молитвами. Обычно ужин заканчивался скандалом.

Через две недели отец не выдержал. Взял внеочередной отпуск и начал решать весь ком проблем, накопившихся с момента переезда.

Прежде всего он обошел мужиков нашего дома. Пообщался на тему потусторонних заворотов жен. Мужики уже были приблизительно в той же кондиции, что и папа. Все безропотно скинулись на избавление дома от нечисти, а некоторые даже сделали взнос вдвое больше требуемого. Был приглашен батюшка, который под взглядами всех жильцов женского истерического пола обошел дом. Освятил. Окропил, кадилом помахал. И объявил – что больше ни одна зараза с кладбища к нам не сунется. За отдельную плату освятил путь к автобусной остановке и детскую площадку. Батюшка выглядел солидно, говорил уверенно. Женщины выдохнули.

Чтобы закрепить успех, мужчины на оставшиеся пять рублей позвали экстрасенса. Сомневаюсь, что это был настоящий экстрасенс, – видела я уже этого шпендика на раздаче рекламных листовок недалеко от Дома культуры. Но, главное, остальные-то его не видели или не узнали, потому что шпендик пришел в странном оранжевом халате и чалме на голове. Видимо, взял напрокат в том же ДК костюм старика Хоттабыча. «Экстрасенс» так же прошелся по маршруту батюшки, крутя в руке какую-то ерунду из проволоки на палочке. Периодически он резко замирал, припадал к земле и «закрывал энергетические туннели», по которым и «ползли к нам в дом души умерших в виде сгустков». Шпендик как актер был гениален. Это я поняла, когда протиснулась сквозь толпу окруживших «экстрасенса» зрителей. Я, честно говоря, боялась, что наши продвинутые дамы разоблачат бедного раздатчика листовок, но все прошло блестяще. Он нес полную ахинею, наши, поддакивая, несли такую же. Окончательно успокоившиеся женщины разошлись по квартирам, готовить мужьям праздничный ужин в честь победы над темными силами. Расчувствовавшись, папа выдал экстрасенсу рубль сверху от себя, и тот, приподняв полы оранжевого балахона, радостно поскакал к пивной палатке.

Но это еще не все. Отец, пользуясь своими красными корочками и природным обаянием, вошел в доверительные отношения с местными ритуальщиками, и те пообещали не шуметь, отговаривая родственников от оркестра. Как раз у них был конфликт, музыканты не хотели делиться. И, собственно, папина просьба легла на благодатную почву. Трубадуров послали на фиг, сообщив о секретном распоряжении КГБ. Если уж и были среди хоронивших любители траурной музыки, которые брали оркестр со стороны, то кореша с кладбища старались предупредить заранее.

В таком случае отец вечером отправлял нас с братом по квартирам соседей с оповещением. Это сейчас все просто, есть общедомовые чаты, а тогда роль эсэмэсок выполняли мы. «Дзыынь! Здрасссти! Папа просил передать – завтра похороны с музыкой. В двенадцать ноль-ноль. Имейте в виду». Работать эсэмэской мне нравилось. Соседи улыбались, передавали отцу спасибо и приветы. Мне отсыпали конфет. Папа явно набирал очки в нашем доме, а мы с Лешей возвращались с полными карманами вкусностей.

Ну и последний удар был нанесен по визитам бабули. Папа самолично съездил в нашу школу и записал брата на продленку. Бабушке сообщил, что у него проблемы на работе и деньгопровод закрыли. Он будет искренне рад видеть тещу у нас дома, но финансировать маршрутки больше не может. Визиты быстро сошли почти на нет – до пары раз в неделю для контроля. Но и это было облегчением.

Жизнь налаживалась.

Вы спросите, а где про красоту и улучшайзинг? И почему я углубилась в тему кладбища? Каюсь. Увлеклась. Но кладбище неразрывно связано с историей о второй попытке усовершенствования внешности. Без столь тщательного описания местоположения нашего дома сложно будет передать весь трагизм и подоплеку ситуации.

Ну а теперь – ближе к теме.

В декабре я пошла в новую школу. Конечно, школа была красивой и современной, как и обещала мама. Стены блестели свежей масляной краской, полы не скрипели, и в столовой стояли очень даже достойные столы и стулья. (Чуть позже узнала, что столовку в вечернее время периодически сдают под банкеты, поэтому хорошая мебель была оправдана с коммерческой точки зрения.) Но как бы ни было все замечательно – переходить было тяжело. В старой школе остались мои два лучших друга. Костя Денисов и Альфия.

Да, через какое-то время после инцидента с тушью мы с Альфией стали подругами. Она, видимо, поняла, что я абсолютно не угрожаю ее популярности среди мальчиков и не претендую ни на одного из почитателей. А мною двигало любопытство – что же там, в голове, которая путает Лермонтова с Пушкиным и не может запомнить даже одно четверостишие?

И с Костей тоже все повернулось на сто восемьдесят градусов. Где-то через год он окончательно простил меня за печенье. И, удостоверившись, что с моей стороны больше не будет поползновений ни на его жизнь, ни на чувства, – вернулся ко мне за парту. И мы подружились. Даже пару раз, чисто по-дружески, он провожал меня до дома и нес портфель.

И вот теперь нужно было все начинать с начала.

Но мне очень повезло. В классе нас таких, новеньких, было двое – я и Наташа из наших домов у кладбища. Только мой дом был корпус один, а у нее корпус три. И ее семья так же, только недавно, переехала в новостройку. Мы с Наташкой моментально подружились и решили держаться вместе.

С шестого класса я изменилась мало. За три года, конечно, выросла, но на фоне одноклассников так и оставалась малявкой с детской фигуркой. И с лицом перемен не произошло – на отечественную косметику была получена пожизненная аллергия, а на импортную не было денег. Поэтому ходила так. С белесыми ресничками, прыщавой мордочкой и волосами, стянутыми резинкой в хвост. Ну и сколиоз третьей степени дополнился лордозом (спасибо тяжелым учебникам, которые я таскала в школу то на левом, то на правом плече). С виду Наташка была мне как сестра. Может, только ростом чуть повыше и цвет волос чуть потемнее. А так – все те же прыщи, та же осанка, та же прическа. Встретишь в темном коридоре – и не отличишь. Столь заурядные внешние данные сблизили нас, пожалуй, даже больше, чем соседство. Мы заняли одну из парт и начали наблюдать за обстановкой.

Обстановочка, если честно, была странной. Школа делилась на две группировки. Как часто водится – по территориальному признаку. Район облупившихся панельных пятиэтажек и бараков, построенных еще немцами после войны, примыкал к школе с востока. На противоположной, западной стороне стояли два квартала современных кирпичных домов по индивидуальному проекту. Можно сказать, суперэлитка по тем временам. Назло всем природоохранным организациям она угнездилась на берегу озера и в окружении березовой рощи. Понятно, что эти дома были не для простых смертных. И даже не для «сирот».

«Дети Запада» отличались от остального контингента школы, как жители ФРГ от гэдээровцев. Нет, наверное, даже сильнее. Каждый ребенок – картинка. Внешность, одежда, воспитание. Мамы в бриллиантах на родительском собрании. Папы на блестящих машинах, подвозившие золотых деток в школу, чтобы тем не месить новыми американскими кроссовками грязь на тропинке через рощу, даром что там всего триста метров. Понятно, что таких деток было меньшинство. Шедевров много не бывает. У нас в классе их было четверо. Два парня и две девушки. Остальное население – жевуны и мигуны из восточного района. Планктон рабочих окраин. Неполные семьи, комната в бараке, у многих печать потомственного алкоголизма на лице и куцее здоровье. Мы, как представители непонятного пока Северного мира, состоявшего всего из трех домов, были чужаками. И для элиты, и для мигунов. Для первых были «недо-», для вторых – «слишком». Поэтому чувствовали себя в вакууме. У одноклассников, а в особенности у божественной четверки, отсутствовал интерес к двум маленьким прыщавым девочкам. За первый месяц в нашу сторону они не посмотрели ни разу. «Западные» детки жили в каком-то своем мире, отгороженные от плебса толстым слоем стекла. Причем стекла матового. Наши лица небожители разглядеть не могли, впрочем, они их и не интересовали. Эти четверо сидели все вместе на двух последних партах среднего ряда, и там на них всегда падал солнечный луч. Или это от четверки исходило золотое сияние? Вернее, от одного из четверки, от единственного взгляда на которого мои спящие гормоны проснулись и взбесились. Причем спросонья они, гады, не разобрались и, к несчастью, выбрали все самое лучшее. Самого красивого мальчика не только параллели, но и всей школы. Почти бога. Сына какой-то шишки райисполкома. Высокого блондина с голливудскими чертами лица и чуть рассеянной, мимолетной улыбкой.

Когда у нас был урок физкультуры, девочки из классов помладше сбегали со своих занятий и подсматривали сквозь щель двери, как наш бог делает тридцать отжиманий на турнике под одобрительное бурчание пожилого физрука. Мышцы Миши (так звали бога) равномерно и плавно вздувались под тонкой футболкой фирмы «Адидас», капли пота святой росой выступали на высоком лбу… Девочки за дверью млели и отталкивали друг друга, чтобы не заслоняли обзор. Да что там эти малолетки! Вся женская часть нашего класса, которая в это время должна была играть в волейбол, замирала. Мячик улетал далеко в угол зала, и одна из нас шла за ним, постоянно оглядываясь на Мишу. А остальные молились, чтобы шла она долго и дала досмотреть…

Разумеется, как у каждого бога, у Миши была свита. Разумеется, жившая в тех же кирпичных дворцах. Лучший друг и сосед по парте, который уже устал от подкатов желавших познакомиться поближе не с ним, а через него, и две девочки практически такой же божественной красоты. Белозубые улыбки, импортная косметика, прически явно салонного изготовления. К тому же эти дивы к своим пятнадцати годам уже имели полностью сформированный, шикарный, минимум третий размер и идеальные формы. Не хуже, чем у Альфии. Пышности обтягивались остродефицитными турецкими свитерками из ангорки с богатой вышивкой бусинами и блестками. Кто помнит, такие ангорки стоили безумных денег у перекупщиков и даже директор школы имела подобную роскошь лишь на выход в свет и приезды различных контролирующих инстанций. Впрочем, родители этих двух девочек были обеспеченнее, чем какая-то там директриса заштатной школы. Все же директор гастронома и директор автосервиса – звучит намного солиднее. Поэтому у дочек было не по одному, а по несколько таких свитерков разных цветов и фасонов. На зависть всему трудовому коллективу школы, включая директора.

На задних партах всегда царило оживление. Там было весело, обсуждались походы в кино после уроков и дискотеки в ближайшем ДК. Пылинки в воздухе завихрялись в ритмах Сандры и Сиси Кэтч, а лучи солнца высвечивали и блестки на одежде, и золотые прядки мелирования в волосах красоток Тани и Жанны… Когда раздавался очередной взрыв хохота – учителя не орали на них, как на остальных. Поджав губы, молчали. Видимо, вспоминая и подаренные к праздникам продуктовые наборы, и ремонт «жигулей» по официальным расценкам. Весь класс пользовался передышкой, резко поворачивался на хохот и мечтал переместиться в его эпицентр. В потоки света. Туда, где нет бед, безденежья и пьяных родителей. Где обсуждается новый фильм по видаку или поездка в выходные на дачу в Малаховку, на шашлыки. И я тоже всем своим сколиозом поворачивалась на солнечный свет и смеялась громче всех. И мечтала, чтобы Миша хоть раз обратил на меня внимание.

Но мне уже было пятнадцать. Я росла умненькой девочкой и достаточно быстро поняла полную расстановку сил. Уяснив, что ничего мне не светит и место под солнцем плотно занято блестками и грудями – тупо ударилась в учебу. С ней-то как раз дело обстояло намного лучше. Оказалось, что я перевелась из более сильной школы, которая ушла далеко вперед и даже преподавала ученикам кое-что сверх программы. Меня полюбили учителя, а я полюбила отвечать у доски. И отвечала. Вся такая интеллектуальная и правильная. Демонстрировала свой широкий кругозор, начитанность и отличное знание химических процессов при реакциях азота. Сначала меня смущало, что отвечаю только для учительницы. Мои «выступления» проходили под разговоры и смех на задних партах. Разумеется, это возмущало, бесило… а потом привыкла, и стало все равно. И, как ни странно, это начало срабатывать.

Где-то через месяц я поймала на себе первый взгляд своего кумира… Потом еще один. Вроде рассеянный, но с какими-то проблесками изумления, что ли. При моих ответах его шутки прекращались. И он сам замолкал. Пару раз даже цыкнул на свою свиту.

И вот неожиданно случился прорыв. Он сам подошел и попросил тетрадь. Списать домашку по алгебре. Правда, обратился ко мне «Катя», да и потом вернул тетрадь не мне, а подруге. Видимо, все же еще нас с Наташкой путал… Но это был прогресс!

Приближалось Восьмое марта, а вместе с ним и «мероприятие года» – дискотека в школьной столовой, которую совет старшеклассников с боем отвоевал у «корпоративщиков». Видимо, это и сподвигло меня на вторую попытку смены имиджа. Снова вспомнила, что я серая мышь и мне требуется улучшайзинг. Отсидев дома неделю с традиционным конъюнктивитом и решив, что лимит плохого на этот год уже исчерпан, – исследовала перед зеркалом свой образ и пришла к выводу, что менять придется многое.

Как раз накануне случайно увидела в руках своего божественного одноклассника журнал с портретом Сиси Кэтч. Мальчики обсуждали ее в весьма положительных тонах и даже хотели жениться на этой диве… ну либо пригласить на шашлыки и пивко. Я решила стать такой же. С ворохом кудрявых волос, дерзким взглядом хорошо подведенных глаз и большой грудью, стыдливо распирающей обтягивающую маечку до пупка.

По пути из школы купила кочан капусты, твердо пообещав себе съедать в день по половине. В надежде на то, что к Восьмому марта и дискотеке из моего нулевого что-то вырастет. Ну а если еще не вырастет – заменим ватой. Пока идет процесс формирования пышного бюста, следовало заняться волосами и глазами. Памятуя о не особо удачном опыте с тушью-плювалкой, было расстроилась, так как импортная стоила кучу денег. Но выручила верная подруга Наташа, пообещав перед дискотекой взять у мамы итальянскую тушь «PUPA» в красном флакончике с зеркальцем и карандаш для подводки. Вопрос с глазами был закрыт. А вот волосы напрокат взять было невозможно. Требовался серьезный и профессиональный подход, который бы полностью отвечал современным тенденциям моды. А именно – «мокрая химия».

Для тех, кто не знает, что это такое, в силу юного возраста или, наоборот, старческой амнезии – краткий экскурс в мир гламура и красоты конца восьмидесятых. Помните группу «Europe»? Если не помните – то «Google» вам в помощь. Посмотрели? Вот. По мальчику-солисту сходила с ума половина девочек постсоветского пространства. Вторая половина сходила с ума по прическам этого коллектива. Понятно, что кудряшки и пышность музыкантам достались не от природы, а возникли с помощью хитрых манипуляций парикмахеров. Эти манипуляции в наших салонах назвали странным словосочетанием: «мокрая химия». Проще – это салонная завивка, позволявшая превратить блестящие прямые волосы в «баран» минимум на два-три месяца, а вернее, на все время, пока не отрастут новые. Из минусов – химические вещества, которыми обрабатывали прическу, портили качество шевелюры напрочь, превращая ее в сухую солому. Но кто об этом думал? Когда была возможность стать крутой и надолго? И всего за одно посещение парикмахерской и за небольшую сумму в рублях?

Вернее, мне это так казалось. Пока не зашла в ближайший салон красоты и не узнала цену. Мама дорогая! Двадцать пять рублей! Это как сейчас десять тысяч. Не меньше. Правда, ближайший к школе салон был с элементами свеженького евроремонта и позолоты, что внушало серьезные подозрения в том, что цены тут завышены. Надо было искать дешевле. В те времена без Интернета маркетинг осуществлялся исключительно пешим способом. За несколько дней я обошла все пять парикмахерских и салонов города Железнодорожный и сделала неутешительные выводы: за мою длину волос дешевле двадцати пяти рублей никто не брался. А у меня было отложено только десять. Ну еще два могла выпросить у папы без долгих выяснений, зачем ребенку понадобилась такая неимоверно большая сумма.

На самом деле в прейскурантах парикмахерских «мокрая химия» оценивалась рублей в пятнадцать – двадцать. Но когда мастера разглядывали и щупали мою шевелюру – ценник сразу вырастал чуть ли не в два раза. За «сложность». Мастера цокали языками, говорили, что мне очень повезло с такими густыми и чуть вьющимися волосами, и просили не трогать «красоту». Какая, к черту, красота? Если не позволяет сделать модные спиральки бюджетно?

До дискотеки, на которой просто обязана была покорить сердце Миши, оставалась какая-то пара недель. И я уж было совсем сникла и собиралась в гости к бабушке, порыться на антресолях в поисках бигуди, как меня опять выручила Наташа.

Она на тот момент тоже страдала от неразделенной любви к какому-то десятикласснику и полностью поддерживала мои начинания, предполагая позже пойти по моим стопам. Если опыт улучшайзинга окажется удачным и принесет плоды. Поэтому подруга также занималась маркетингом в этой сфере. И вот наконец повезло.

Какая-то дочь подруги ее матери недавно закончила парикмахерское ПТУ и готова была сделать мне вожделенную «мокрую химию» за вменяемые двенадцать рублей.

Порывшись по карманам папы и по дну маминой сумки, я как раз наскребла недостающую сумму. И еще тридцать копеек на электричку. Потому что за волшебной химией предстояло ехать аж две остановки. В Салтыковку.

На следующий день, зажимая в руке бумажку с именем мастера и адресом парикмахерской, я продиралась сквозь вещевые ряды Салтыковского колхозного рынка. Салон с названием «Мечта» находился где-то за ними.

Кстати. Колхозный рынок в Салтыковке был в те времена просто культовым местом для модников Москвы и Подмосковья. Боско де Чильенжи и «Садовод» в одном флаконе. За бабками с редиской и южанами с пирамидками вощеных фруктов тянулись неисчерпаемые ряды челноков и кооперативщиков. На ветру развевались плиссированные юбки и кофты из люрекса. Из каждой палатки с кассетами и плакатиками звезд орала музыка. На любой вкус. Хочешь – тебе Юра Шатунов, хочешь – Шуфутинский. Палаточники были люди глухие и/или не жадные. Вставай к любой палатке и слушай бесплатно, что заблагорассудится. У входа на рынок блестели лаком вишневые «девятки» и тонированные «шахи» наиболее удачливых торговцев фруктами, музыкой и люрексом. Парикмахерская «Мечта» тоже, видимо, была культовой – ведь в ней делали супермодную химию по демпинговым ценам, и можно было полностью преобразиться всего лишь за один визит на этот волшебный колхозный рынок, в этот оазис люкса и красоты.

И вот, проплутав по рядам и оглохнув от современной музыки, я наконец добралась до «Мечты». Это был обычный совковый салон красоты с колпаками фенов, портретами красивых дам, рекламирующих «Wella», и волосами всех цветов на полу. Ну и запахом отдушек и парикмахерских суспензий, который шибал в нос еще при входе. В женской части зала было тихо. В мужской же – кипела работа по приведению в порядок смуглых усачей из-за прилавков с помидорами. Я спросила мастера Марину, и ее пошли звать в курилку. А пока усадили меня в потертое кресло из кожзама и предложили кофе (зачеркнуто), окатили смесью удивления и презрения.

Марина, видимо, неоднократно становилась «Мисс» своего ПТУ и была воплощением моего идеала: мини-юбка в обтяг, кофточка тоже (и было что обтягивать). Каблуки нескончаемые, колготки в сетку, пластмассовые крупные клипсы. Грим на лице трудоемкий. Просто Сиси Кэтч и Сандра в одном флаконе! И даже лучше! Ведь волосы были выбелены в изумительный желтый оттенок и свиты в кудри мокрой химией… именно такой, как хотелось и мне. Когда красавица не спеша прошла через мужскую часть зала, покачивая хорошо обтянутыми бедрами, усачи задергались так, будто им всем одновременно откромсали по пол-уха. Тетки-мастера в халатах тоже задергались, в очередной раз наливаясь злобой к новенькой выскочке, которая, видимо, за месяц работы произвела фурор в рядах продавцов колхозного рынка и прибавила мужскому залу работы по обслуживанию зачастивших в парикмахерскую джигитов.

– Это ты от Маргариты Владимировны? А почему мне не сказали, что приедет ребенок? Я детей не стригу!

Я, остолбенев от восхищения и смущения одновременно, яростно закивала и показала на ее кудри.

– Я такую же химию хочу сделать.

– Тебе сказали, сколько химия стоит? Я вообще-то пятнадцать за длинные волосы беру. Но для Маргариты пообещала скидку сделать. До тринадцати. У тебя деньги-то с собой? Покажи! И оплата вперед.

В глазах почернело. Какие тринадцать? У меня же впритык! Еще десять копеек осталось на чебурек… И все. И тут мне пришла идея.

– А на короткие дешевле? Сколько стоит?

– Короткие дешевле. Состава-то меньше идет. На длину до тридцати сантиметров сделаю за восемь. Но стрижка еще рубль.

В принципе вырисовывалась неплохая арифметика. Так у меня еще и останется.

– Режьте!

На пол полетели мои длинные пряди (зачеркнуто). Она занесла ножницы.

– Ой. Нет. Тебе самой не жалко? – в голосе Марины наконец проскочили человеческие ноты. – Сколько растила? С детского сада? И ты понимаешь, что такое тридцать сантиметров? Они же еще после завивки поднимутся. Ты будешь воон как та мадам. – Она махнула рукой на толстую парикмахершу с «бараном» на голове. На ту, которая при торжественном Мариночкином дефиле шипела больше всего.

Не. Как та мадам я быть не хотела. Совсем. Этим точно не покорить Мишино сердце.

Парикмахерша, видимо, даже через жужжание фена почувствовала, что говорят о ней, причем в пренебрежительном тоне. Бросила докрамсывать затылок очередного усача, метнула в нашу сторону нервный взгляд, достала сигареты из кармана халата и пошла перекурить оскорбление в подсобку.

– Ну а что же делать? Как же? – Я же уже сидела в кресле, накрытая клеенкой.

– Ну хорошо. Давай так. Сейчас заплатишь двенадцать рублей. А остальное завезешь завтра. Рубль и два восемьдесят за гель. Тебе же гель нужен для укладки?

Вот про гель для меня было откровением. Но тут уже не до экономии. Придется папу грабить еще раз.

Марина подумала еще.

– В принципе… знаешь, у нас есть состав подешевле. Польский. Если его брать, то уложимся в десять рублей на ту длину, которая есть. Еще и на гель скидочку сделаю.

– А что за польский? Он нормальный?

– Нормальный. Держит хорошо, – с некоторой задумчивостью отозвалась мастер. – Просто польский.

Нет бы мне тогда подумать, что это Марина такая добрая стала и дает цены ниже рынка! Но желание сэкономить, да еще и получить гель со скидкой, напрочь отключило мозг. Если, конечно, он у меня тогда был.

– Делайте!

Мисс ПТУ ловко наразделяла мне волосы на проборы. Достала большой полиэтиленовый мешок с бигуди-«коклюшками» (судя по потрепанному виду, либо купленными б/у, либо доставшимися в наследство от старейшего мастера салона после ухода на пенсию).

Что такое коклюшки для химии? Это такие тоненькие палочки-бигуди, на каждую из которых надо накрутить тоооненькую прядку волос и крепко-накрепко обвить это дело резинкой.

Вот этой накруткой Марина и занималась следующие часа полтора. Я, честно говоря, не ожидала такой продолжительной и нудной процедуры. Кажется, минут через двадцать отключилась. Встала-то в школу в семь. Потом семь уроков. После школы бегом на электричку без захода домой. Вдобавок в тот день я ничего не ела, потому что экономила на еде в школьной столовой (а иначе как скопила бы десятку на прическу?). И вот я сидела в этом потрескавшемся кресле и мечтала или о чебуреке, или о голодном обмороке. Второе сбылось. Очнулась от крика мастера прямо над ухом:

– Девочки! У меня закончились коклюшки! Кто даст свои?

Коллеги-«девочки» со злорадством переглянулись.

– Прости, Марин! У меня у самой запись на химию. На пять часов.

– У меня тоже. Лишних нет.

Волна злорадства докатилась и до мужского зала. Мастера повыключали свои фены-жужжалки. И с приторным сочувствием сообщили, что «у них откуда ж? В мужском зале?»

Лицо Марины в зеркале так вытянулось, что я окончательно пришла в себя. Вечерело. За полтора часа у меня была накручена только половина головы, на что ушел стандартный комплект бигуди. Тут до нас обеих дошли истины. До меня: почему в других салонах более опытные мастера просили у меня двойную цену. До Марины: какого хрена она со мной связалась? Мы и до ночи не закончим. А может, и вообще не закончим. Коклюшек-то нет. А если бы и были… еще полтора часа на вторую половину волос, и потом час сидеть мне с раствором под колпаком фена. А салон до восьми. Расплетать было уже не в тему… Время потрачено. И чек пробит в кассе.

Еще раз обозрев сделанное, мастер аккуратно поинтересовалась, могу ли я завтра в школе не снимать шапку? Оставить все как есть, а после уроков опять приехать в Салтыковку, мастер как раз где-нибудь нароет второй комплект бигуди, и мы завершим начатое. У меня на это были возражения. Что до школы дело не дойдет. Родители, увидев у меня на голове ЭТО – расплетут коклюшки сами и выкинут их в мусоропровод. И раз плакали мои десять рублей, добытые в честном бою борьбы с голодом на больших переменах, то защищать драгоценный набор для химии я мстительно не буду. И Марина останется без заработка.

Ситуация становилась патовой.

Минутная стрелка на часах приближала нас к точке невозврата.

И тут произошло чудо. Та самая дама с «бараном», отпустив очередного обкромсанного клиента, скрылась в подсобке на перекур и вернулась с мешком коклюшек. Отодвинула уже совершенно растерявшуюся Марину и сама начала быстро накручивать прядки. Правда, после первой бигудюхи наконец внимательно всмотрелась в мое лицо. Ахнула. Спросила, в каком я классе и не живу ли на улице Пионерская. А то у ее соседки дочь-шестиклассница точь-в-точь. И щас бы она позвонила моим родителям. Чтоб задали трепку.

У опытного мастера дело пошло быстрее. Марина, извиняясь, что-то поскуливала рядом и пыталась помочь. Но «барашке» помощь не требовалась. Пальцы летали, как молнии. Все это действо сопровождалось ворчанием «Ишь, шалавы. Пороть некому… Что одну, что вторую». Когда мисс ПТУ, звеня клипсами и уже не виляя бедрами, убежала покурить, толстая мастерица спросила у меня вполголоса:

– Маринка тебе гель-то предлагала? Не бери. Во втором ряду у Ахмеда он продается. Красненький. В баночке. По рупь двадцать. Скажешь ему: «от Верунчика из „Мечты“» – за рубль отдаст.

Через сорок минут вся моя шевелюра была накручена на пластмассовые палочки и я напоминала суперъежа.

«Барашка» торжествующе посмотрела на часы и сдала меня с рук на руки вконец униженной Марине для следующей процедуры: пропитки «ежика» химическим составом.

Моя красная пэтэушница подобострастно лепетала: «Спасибо, Вера Сергеевна! Спасибо! Вы меня так выручили!» и чуть ли не кланялась в ноги.

Вера Сергеевна полным достоинства жестом отряхнула халат и засунула в карман пустой мешок из-под коклюшек:

– Что значит «спасибо»? Половину отдашь. Сколько ты с нее взяла? Двадцать? Десятка с тебя.

Марина стала еще краснее.

– Какие двадцать? Мы всего на десять договорились. С польским составом.

Толстая парикмахерша осеклась.

– Какой польский? Это что в подсобке за диваном банка стоит? Что нам в ноябре привезли?

Повисла нехорошая пауза.

– Да.

«Барашка» второй раз внимательно посмотрела на меня. И на мое лицо. Потом на Марину. Потом опять на меня. Во взгляде промелькнула жалость. Впрочем, очень быстро промелькнула. Вера Сергеевна была при исполнении, и лимит доброты на этот день уже был исчерпан помощью ненавистной Мариночке.

– А-а-а… Ну тогда да. Ладно. Пятерку отдашь. – И виляя бедрами не хуже мисс, пошла к себе, к своим южным клиентам.

Банка была действительно с польскими словами. Но, кажется, это был не состав для парикмахеров, а отходы от разработки поляками химического оружия… Когда банку открыли, по салону поплыла невероятная вонь. Такая вонь, что даже в мужском зале начали чихать и тереть глаза. Клиенты просили заканчивать побыстрее и с шуточками про противогазы стремились на выход. Новые заходили в предбанник, тянули носами и выскакивали обратно, на свежий воздух. И вот эта духовитая масса в спешном порядке наносилась мне на волосы тоже трущей глаза Мариночкой. Я сидела, крепко зажмурившись, заткнув нос и стараясь дышать ртом. Слава богу, это быстро закончилось. Мне на ежик натянули полиэтиленовый пакет, потом еще один… Потом на час посадили под колпак сушиться. Банку быстро запечатали, завернули в тридцать три мешочка и унесли обратно в подсобку. Салон проветрили. Запах стал меньше. Неприхотливые клиенты снова потянулись за красотой.

Потом смывка состава, раскручивание коклюшек. Опять смыв, сушка, укладка. Парикмахерская закрывалась в восемь, но в это время мои волосы были еще где-то на середине процесса. Марине выдали ключ, научили, как поставить помещение на сигнализацию. И мы остались в салоне вдвоем. К концу действа, когда Марина укладывала упругие спиральки гелем из своих личных запасов – вонь уже не была такой ужасающей. То ли мы к этому моменту принюхались, то ли действительно состав вымылся из волос и они стали пахнуть меньше… Нет, оказывается, не вымылся и не стали. Когда в десятом часу вечера я влезла в полную электричку, половина вагона начала оборачиваться, инстинктивно пытаясь отодвинуться от меня подальше. Но кудри были тщательно упакованы под шапку, а заподозрить маленькую бледненькую девочку в обладании мощным химическим оружием было как-то странно. Поэтому внимание приковалось не ко мне, а к зашедшему следом бомжу, которому после настойчивых просьб пассажиров пришлось спешно покинуть поезд на следующей станции.

Дома было все спокойно, родители не сомневались, что я засиделась в гостях у Наташи, и еще не начинали бить тревогу. Они мирно смотрели телевизор и готовились ко сну, что позволило мне без лишних объяснений в шапке проскочить к себе в комнату. На счастье, мой младший брат, с которым делила комнату, ночевал у бабушки. Только это его спасло от удушья в ту ночь.

Утро началось со скандала родителей. Мама предъявляла папе претензии, что он совсем не выполняет свои супружеские обязанности и не выносит мусор. И что воняет что-то из просыпанного когда-то переполненного ведра. И вот теперь как жить дальше? Папа предъявлял претензии маме, что это она плохая хозяйка. И что у нее вечно что-то старое стоит в холодильнике. И вот теперь это протухло. И как жить дальше?

Я посмотрела на себя в зеркало и осталась довольна результатом. Спиральки были идеальные. Гель схватил их намертво. И ни шапка вечером, ни подушка ночью не смогли нанести урон.

В школе тоже произвела фурор. Еще в вестибюле, до звонка, когда пробегала рысью в раздевалку, заметила в отдалении компанию наших мальчиков, среди которых выделялся блондинистый Миша. Одноклассники свернули головы мне вслед и бурно отреагировали на красоту.

– О, смотрите, Миледи!

– А, эта? Че, из нашего класса, да?

Окрыленная, заскочила в туалет, привести в порядок кудри, с которыми неслась по улице без шапки, а потом, через несколько минут после звонка, ворвалась в класс. Урок уже начался, но с моим появлением прервался. Вопреки всем законам физики, солнечный луч сразу упал на меня, открывшую дверь и извиняющуюся за опоздание. И этот свет так и сопровождал, когда я, наконец распрямив сколиозную спину, под одобрительный и восхищенный ропот шла на свое место. Усевшись к обалдевшей подруге, обернулась к задним партам – золотые девочки Таня и Жанна сидели в тени, с перекошенными лицами. А Миша, о, он смотрел на меня! И в глазах идола плескался яркий интерес. Спасибо, небо! Я не зря мучилась вчера!

А еще на меня смотрела побелевшая и прерванная на полуслове русичка, которая как раз перед моим приходом начала вещать что-то про некрасивую Наташу Ростову, покорившую Болконского своей душой. Но меня уже этими наивными выводами классиков было не купить. Опыт доказывал обратное. И я сама, с восхитительной гривой волос, являлась тому ярким подтверждением. Достаточно было посмотреть на моментальный успех у мужской части класса, которая уже пускала слюни и терла свою первую поросль на лице.

Русичка побледнела еще больше и выскочила из класса.

Одобрение и вопросы одноклассников пошли уже в полный голос, со всех сторон: «Ой, круто тебе! А где делала? Сколько стоит?» Вдруг диссонансом прозвучал вопрос Миши: «А что это у нас за вонь? Хомячок за плинтусом сдох?» Одноклассники бросили обсуждение меня прекрасной и привычно вздрогнули над шуткой кумира. И я автоматически, со смехом, развернулась к задним рядам. И столкнулась взглядом с Мишей, который смотрел на меня не просто восхищенно, а даже как-то заискивающе. Боже! Он же и шутил только для меня! Или не для меня? Или не шутил? Он как-то странно поводил носом. Впрочем, и остальные стали принюхиваться и делать гримасы: «буэ-э-э…» Наиболее впечатлительные кривляки зажимали носы и трагически стонали: «Ужжасно! Какая вонь в этом кабинете!»

Как раз на пике стенаний и попыток открыть окно для проветривания вернулась русичка. И не одна, а с завучем. Завуч, увидев меня, тоже побледнела. Приказала собрать вещи и без родителей не являться. Последнее, что слышала, закрывая за собой дверь класса, это был голос завуча: «Ольга Александровна! А чем у вас в классе так пахнет? Почему вы молчали? Надо срочно вызывать СЭС!»

Дома мама по пятому разу перетирала кухню. Холодильник стоял размороженный. Я передала пожелание завуча видеть ее в школе. Причем желательно немедленно. Мама даже обрадовалась. Первый раз за все девять лет моего обучения вызывали в школу, и ей предстояло получить доселе неизведанный опыт. Опять же, будет о чем поговорить с соседками во дворе. А то все только и обсуждают, как вызывают злые педагоги и нещадно песочат за проступки отпрысков-ангелов. А моя маман лишь кивает как болванчик и поддакивает. Своего вставить-то и нечего.

Пока мама метнулась к шкафу выбирать наряд для похода в школу, быстро проскочила в ванную, сняла любимую шапку и выпрыскала на волосы половину маминого флакона «Magie Noire». Сверху залакировала папиным «Savage». Вони от химии уже не чувствовала, но вот от парфюма кружилась голова. Напутствовав мамочку, в каком кабинете найти завуча и как ее зовут, пообещала подойти чуть позже.

Подошла.

Из-за дверей кабинета слышались не только голоса завуча и моей мамы, но и директора.

– Вот скажите, вот где она деньги взяла? Это же двадцать пять рублей в нашей парикмахерской! Это же даже нам, взрослым людям, не по карману! Может, она проституцией после уроков подрабатывает? «Интердевочку» смотрели?

Раздался сдавленный ох моей мамы, а потом ее голос:

– Деньги? Я дала. Могу же подарить на день рождения ребенку? А она потратила по своему усмотрению.

Опять вклинился визгливый голос завуча:

– Вот чему вы учите дочь, даря ей такие большие суммы, а? И вообще, что это за подарки такие? Деньгами? Надо дарить книги. О хорошем, о вечном. О добре!

– Я вообще не понимаю, как ваш ребенок, с таким воспитанием и настроением, собирается заканчивать школу?! Ну закончит, а дальше что? Дискотеки и панель? Валяй-пляши?

– У ребенка-то вообще отец есть? Куда он смотрит? Или вы одна дочь воспитываете? Мать-одиночка?

Опять мама, уже увереннее:

– Отец? Есть. Мой муж (далее неразборчиво). И он полностью одобряет мою методику воспитания. Мы не так давно приехали из Латинской Америки. У мужа была очередная командировка. Так вот, в школе при посольстве…

Директор с завучем осеклись.

Я поняла, что надо свинчивать. Разговор идет к концу, победа осталась за мамой. И без меня прекрасно обошлись.

Поеду-ка снова в Салтыковку. Разузнаю в салоне про противоядие от невыносимой вони, мешающей мне чувствовать себя счастливой. И куплю гель у Ахмета. Как раз еще остались деньги.

Кстати, временным противоядием стал французский парфюм родителей. В такой ударной дозе. По коридору школы я шла, оставляя за собой шлейф аромата дорогого бутика, а не стухшей селедки, завернутой в носки бомжа. Но в том-то и дело, что французский антидот был не выходом из положения. Слишком накладно получалось бы – каждое утро выливать на себя по полфлакона. С учетом того, что всякие там «Ланкомы» и «Диоры» были в страшном дефиците и стоили не меньше все той же колоссальной суммы в двадцать пять рублей, которая так напугала директора с завучем. И, возможно, мою маму. Но это пока не точно. Узнаю дома. И да, вот еще что: неизвестно, какой из запахов ее расстроит больше – вонь «мокрой химии» или вонь «мокрой химии», завуалированной ее драгоценным «Magie Noire».

Но убежать не успела. Прозвенел звонок на перемену, и дети моментально посыпались из кабинетов в коридор, отрезая мне путь к быстрому отходу. На повороте столкнулась и со своим классом. Аромат парфюмерной лавки, который распространяла вокруг себя на километр, стал вторым ударом под дых красоткам Жанне с Таней. И вездесущей русичке, которая также неожиданно вынырнула из-за угла.

– Зотова! Что ты здесь делаешь? Тебе же завуч русским языком сказала – без родителей в школе не появляться!

Я выпрямила спину.

– Что вы, Ольга Александровна! Я в школе с мамой. Она уже пришла пообщаться с руководством. – И спокойно махнула рукой в другой конец коридора. Там открывалась тяжелая, обитая клеенкой дверь. И из-за нее неторопливо выплывала моя мама. Директор и завуч провожали ее с почтением и даже каким-то заискиванием.

– Девочка уникальных способностей! Пойдет на медаль, даже не сомневайтесь! Приложим все усилия! Так рады, что выбрали именно нашу школу! Давайте проводим! Нет-нет, что вы. Совершенно не сложно.

Кто-то из моих одноклассников присвистнул. Русичка зашаталась, получив уже третий удар за день. Жанна с Таней, отбросив обиды и скроив улыбки на мордахах, оттеснили окруживших меня ребят.

– Классная «химия»! В Москве делала? В «Чародейке», на Калининском? За пятьдесят рублей? Не у Ирины?

– Да.

Жанна ткнула подругу в бок:

– Вот видишь! Я же говорила! Такой завиток только там умеют!

– Слушай, Лен! А что вечером делаешь? Приходи в гости! Видак посмотрим. Отец новый фильм принес. Обалденный! «Школа стюардесс». Ты вообще крутая, давно тебя хотели в гости позвать.

Но наслаждаться внезапной дружбой золотых девочек уже не могла, из-за серьезных сомнений в стойкости парфюма и дальнозоркости моей мамы. Если она меня увидит – придется идти с ней домой. И прощай Салтыковка. Если парфюм выветрится, а это может произойти в любой момент, вонь снова накроет нас с головой. И уже ни дружбы, ни видака. Надо было бежать. Как Золушке с бала.

Что и сделала, поспешно попрощавшись и рванув к другой лестнице, чтобы не столкнуться с мамой.

– Зотова! А ты это куда? У вас сейчас еще один урок. История. – Это все та же неугомонная русичка. Впрочем, сбавившая тон и сделавшая его даже несколько любезным.

– Простите! Иду домой! Адская головная боль! В вашем кабинете был такой запах, что до сих пор подташнивает.

И тут, неожиданно для меня, весь класс грянул хохотом. С той же амплитудой и теми же нотами, как смеялись над шутками Миши. А он, он смеялся громче всех. И дополнил мой успех:

– Это у Оль Санны в ящике бутерброды протухли, наверное! Вы ж постоянно что-то жуете на уроках! Да, Оль Санна?

Одноклассники закатились повторно. Кто-то бил себя ладонью по бедру, кто-то вытирал выступившие от смеха слезы. И все смотрели на меня с обожанием. Похоже, вдобавок к принцу, в классе появилась новая принцесса. Ноги подкосились. Вот он, миг перехода в другое качество и в заоблачную крутизну, о которой даже и не могла мечтать раньше. Я почувствовала себя Золушкой, которая в своих хрустальных туфельках и волшебном платье стоит перед толпой восхищенных подданных королевства. Вдруг среди них мелькнуло печальное и растерянное лицо моей Наташки. Сердце сильно кольнуло. То ли совесть, то ли жалость.

– Наташ! В пять у тебя! Будешь дома?

Наташка просияла, а я развернулась и помчалась вниз по лестнице. Разумеется, по законам сказки, принц рванул за мной и почти догнал на первом этаже.

– Ленк! А может, на выходных сходим в кино? Я билеты возьму. Сможешь в субботу?

Но мне было не до него. Чем ближе ко мне приближался Миша, тем сильнее я ощущала на себе запах свалки. Похоже, французский парфюм сдался в неравном бою. Кое-как нацепив шапку и сунув одну руку в рукав, наконец выскочила на крыльцо. Из окна, через непромытое стекло, на меня ошарашенно смотрел самый красивый мальчик школы. Да что школы, всего мира.

В салоне в Салтыковке Марины не было.

– Плохо себя чувствует. Взяла отгул. Тошнит ее чета. Может, беременна?

Мои ноги подкосились. Но, впрочем, в мужском зале мастер с барашком была на месте.

– Здравствуйте, Вера Сергеевна!

– Да?

– Мне помощь нужна, а Марины нет. Запах от волос очень сильный после этой химии. Как можно от него избавиться?

Вера Сергеевна отвернулась от очередного смуглого клиента, пощупала мои волосы, поднесла к носу и отшатнулась, как от нашатыря.

– Н-да… Пересушила Маринка. Состав, видимо, термоядерный. Надо было поменьше держать. А запах? Да никак не избавишься. Химия же как делается? Состав в структуру волос проникает. И остается там. Надолго. Поэтому и кудри держатся. Сойдут кудри – сойдет и запах. Ну что делать. Это же дешевый. Польский. Вот и побочный эффект. Ничего, привыкнешь. Зато смотри, как красиво получилось!

– Как сойдут кудри, сойдет и запах? А как сделать, чтобы побыстрее сошли? Может, голову мыть почаще?

– Попробуй, – равнодушно пожала плечами толстая Верунчик. – Только гель не забудь у Ахмета купить, а то после мытья будешь как Анджела Дэвис. Каждый раз с гелем укладываться надо.

В указанном ею месте, на прилавке у Ахмета я купила банку красного желе с названием «Гель для „мокрой химии“» и выбрала самый сильный шампунь. От клещей и кожных паразитов. Рассудила, что если уж он фауну убивает, то запах-то всенепременно. Заодно приобрела жидкое моющее средство для тканей, с пятновыводителем. Как раз уложилась в два рубля.

Дома, уже привычным скачком, сразу метнулась в ванную комнату. И так быстро, что мама, которая караулила у входа с большим желанием поговорить, перехватить меня не успела. Только снаружи дергала запертую дверь, а я наливала воду в ванну и готовилась отстирывать свои волосы.

Не знаю, что больше повлияло, шампунь от клещей или пятновыводитель, но после мытья на мокрых волосах запах стал еще сильнее. Может, там какие ингредиенты друг на друга среагировали, не знаю, но вонь резала глаза и просачивалась через вентиляционную решетку по всему дому. Соседи стали ходить по этажам и выяснять, в какой квартире кто-то умер и лежит уже пару недель непохороненный. Удивительная беспечность, с учетом того, что кладбище под боком.

В засаду у двери ванной к маме присоединился и только что пришедший с работы отец, которому сразу же в красках было доложено про вызов в школу, разговор с директором и двадцать пять рублей, которые я невесть откуда взяла.

К сожалению, санузел у нас был раздельный. Иначе бы я черт те сколько могла просидеть взаперти. На нервной почве мне даже не хотелось есть, а вода была из-под крана. Но вот естественные потребности… Когда уже не оставалось сил терпеть, а бдительность родителей ослабла, я быстро отперлась и переместилась в соседнее помещение. Но там тоже долго скрываться не удалось, потому что естественные потребности были у всей семьи и папа пригрозил сломать дверь.

Пришлось морально готовиться к казни и выходить. Кстати, к этому времени волосы уже практически окончательно высохли. И в сухом виде стали пахнуть немного слабее, чем раньше. Значит, был все же смысл в мытье жидким средством для стирки. Но высохшие, они повели себя так, как предсказывала Вера Сергеевна из салона. Встали дыбом вокруг головы, сделав меня похожей на больного одуванчика из мультика.

При виде меня, выползающей из туалета со стоящими дыбом волосами, мама позеленела, а папа схватился за сердце. Младший брат, на свою беду проходивший в тот момент мимо, сделал круглые глаза, икнул и быстро скрылся в нашей комнате, забаррикадировавшись изнутри.

На минуту родители в шоке застыли, изучая мой новый имидж. После повели на кухню. Кормить ужином и промывать мозги.

Сначала выясняли про деньги. Пришлось признаться, что месяцами экономила на питании в школе. Теперь уже мама схватилась за сердце и простонала про мой гастрит. Но, впрочем, ничего страшного не произошло, за исключением серьезного намерения родителей остричь меня налысо, потому что за полчаса беседы запах успел заполнить кухню и отбить аппетит у всей семьи. Я поклялась мыть голову дважды, нет, трижды в день. Родители поклялись договориться с завучем и не пускать меня в школу неделю, дабы я не позорила их честное имя. А через неделю – либо ишак, либо падишах. Либо запах смоется, либо меня ждет стрижка под ноль. И косыночка до тех пор, пока волосы не отрастут хотя бы до стрижки «под мальчика».

В общем, у меня было семь дней.

И я выполняла программу по полной. Я прописалась в ванной и часами отмачивала волосы в воде. Мама сбегала в ближайший магазин и принесла целую сумку флаконов с различными шампунями. И наши совместные усилия потихоньку начали приносить плоды. Уже даже в мокром виде волосы не пахли так убойно и не мобилизовывали соседей на поиск протухших продуктов и покойников. Но все же до полного излечения было далеко. Но применение всевозможных моющих средств в таком буйном режиме принесло и побочный эффект. И без того пересушенные составом волосы я досушила окончательно, и они сбились в жуткий колтун, который мы с мамой каждый раз после мытья распутывали и расчесывали по часу. Не помогали ни бальзамы «Утренняя роза», ни масло. Не помогло даже то, что мама сама отстригла наиболее пересушенные двадцать сантиметров кончиков. Проблему это не решило. В сухом же состоянии кудряхи моментально вставали дыбом, страшно электризовались и бились током. Обуздать их получалось только хорошей дозой антистатика для одежды, маслом и резинкой, которая туго стягивала объемные пакли в хвост. Впрочем, когда эффект от антистатика проходил, резинка часто оказывалась бессильна. Лопалась в самый неподходящий момент и выпускала на свободу кудрявый ужас, реагирующий на любую синтетику разрядами тока и голубыми искрами. Про гель пришлось забыть, ведь на этот пересушенный объем требовалось не менее половины банки, а мыла я голову трижды в день. Соответственно, тратить каждый раз по пятьдесят копеек просто на приличный вид дочки было не под силу даже моему папе с его хорошей зарплатой.

Такими красивыми спиральками, как мне мечталось, но без геля, волосы ложились только во влажном состоянии. Полностью оправдывая название процедуры. «Мокрая химия».

И вот, дня через три после начала моей эпопеи с мытьем головы, в момент, когда в очередной раз вышла из ванны в халате и с замотанными в полотенце волосами, в дверь позвонили.

Не ожидая ничего плохого, распахнула дверь – на пороге стоял Миша. Со смущенной улыбкой и пакетом апельсинов в руках. О боже! Если честно, в эти дни так была занята спасением волос от стрижки налысо, что совсем забыла, как в последний день в школе мой принц кубарем скатывался вслед за мной по лестнице. Вернее, конечно же, помнила. Каждое мгновение. Каждый его взгляд. Просто приказала себе отложить все до момента, когда смогу показаться без стыда за чудовищный запах от прически. И вот принц пришел сам.

Н-да. Не в самый хороший момент. Но все же тогда, когда волосы укрыты полотенцем. Криво улыбаясь, я проводила Мишу на кухню, предложила чаю и, пока чайник закипал, отлучилась в ванную, где вылила на голову оставшуюся половину маминого «Magie Noire».

Мой герой уже немного освоился и свободно передвигался по квартире. Нашла его в гостиной, где он вертел в руках какую-то фотографию родителей в рамке и рассматривал гору постиранного белья, ожидающего на диване своей очереди на глажку.

Меня перекосило.

– Вот, в школу не ходишь. Пришел сам навестить. А чем болеешь? Надеюсь, не запой? Ха… Не переживай, если что – у отца связи в наркологии.

Нет, я, конечно, все понимаю. Шуточки. И вроде должна уже была привыкнуть к подобному юмору за несколько месяцев учебы в одном классе. Но там они звучали как-то посмешнее, чем у меня дома, на фоне любимого дивана и фотографий моих родителей.

– Миш! А как ты меня нашел? Где взял адрес?

– Наташка твоя дала. Вы же дружите, вот она и шепнула мне по секрету.

Вот паразитка, а? Знает же, что сижу дома с проблемой, что еще не готова к встрече с людьми, тем более с тем, кто очень нравится…

(Миша тем временем по-хозяйски сдвинул белье на край, уронив из кучи на пол мамин лифчик и какую-то ее блузку. И развалился на диване.)

…или нравился.

– Да ты чего? Купилась? Чего смотришь? Ладно, Наташка тебя не сдала. Я уж подкатывал и так, и так. Подруга у тебя кремень. Уважаю. Я отца попросил твой адрес пробить. По базе.

Миша с любопытством осматривал нашу квартиру. Криво поклееные обои и дешевую люстру под потолком.

– А ты одна дома? Где предки?

– Папа на работе, а мама с братом уехали бабушку навестить, вечером вернутся.

– Вот и отлично. Давай видак посмотрим? Чего у тебя из кассет есть?

– У меня нет видака.

– Что ж так бедно живете? Вроде ж у тебя отец крутой? В загранке были. Чего ж не привезли?

Вот и наступил момент, когда больше всего хотелось, чтобы этот «принц» сел на своего коня и покинул мое королевство в кратчайшие сроки. Иначе я не ручалась за то, что принцесса не стукнет вазой по его блондинистой башке.

– Ну что, в субботу в кино идем?

О господи. До субботы я точно не успею отмыться.

– Прости, Миш, но на этих выходных не получится. Я еще болею.

– Ха, вижу я, как ты болеешь. Ну ладно, мы с тобой и без видака, и без кино найдем же, чем заняться? Правда? Иди ко мне. У тебя такой интересный халатик…

Все. Терпение мое лопнуло. Чувства улетали вдаль, как самолет, уступая место тупому удивлению – как, КАК? Как я могла этого не заметить? Ради КОГО я страдаю, по три часа в день выдирая пряди расческой?

– Миша! Прости, но мне кажется, тебе лучше уйти. Я очень благодарна за то, что зашел. За апельсины. Но мама скоро вернется. И у меня есть дела.

– Не понял? Ты че? Меня выгоняешь? Меня? Ты? Ха-ха. Ты хоть в зеркало себя видела? Ты ж ни-ка-кая! Лохушка! Да любая бы на твоем месте… Да хватит ломаться и себе цену набивать! Думаешь, не видел, какими взглядами ты на меня смотришь? Иди сюда! – Бывший принц, теперь больше напоминающий быдло, дернул меня за рукав халата, я потеряла равновесие и шлепнулась к нему на колени. Полотенце развернулось и влажные кудряшки, пропитанные маминым парфюмом, посыпались на плечи.

Испугалась страшно.

– Все! Уходи! Отстань от меня! – пыталась встать с Мишиных колен, а он удерживал меня и как завороженный смотрел на спиральки волос.

– Отпусти! Сейчас буду кричать! Прибегут соседи!

– Да кричи, идиотка… Все на работе! А твоя мать приедет только вечером. Сама же сказала. – Одной рукой он крепко держал меня за талию, а второй пытался развернуть мое лицо к себе. И вот, в самый ответственный момент, когда уже собирался поцеловать меня в губы, я удачно дернула головой, и его поцелуй пришелся в волосы… Миша замер, а потом резко отшатнулся. Почти так же резко, как Вера Сергеевна из салона. Видимо, все же учуял под лошадиной дозой «Lancome» стойкий аромат «Салтыковский».

– Фу… Чем от твоих волос так мерзко пахнет? ЧТО это?

Воспользовавшись замешательством, вскочила с его колен и отлетела в другой угол комнаты. Поближе к тяжелой хрустальной вазе.

Впрочем, Мише было уже не до меня.

– Подожди… Так вот чем пахло в классе тогда! Конечно, и запах появился с твоим приходом. Надо же, а СЭС двигали всю мебель и вскрывали полы.

Принц уже встал с дивана и двигался по направлению к прихожей. За своей курткой.

– Ну ты даешь! Вонючка! – с восхищением напоследок произнес он. И закрыл за собой дверь.

Весь вечер я плакала. От разочарования в любви. О зря потраченных десяти рублях и о своих испорченных волосах. И даже согласилась с мамой, что их все же придется отстричь, а потом мы плакали вместе. Но все же хорошо, что тогда мы этого не сделали. Ровно через две недели «мокрая химия» спасла мне жизнь. Но об этом в другом рассказе.

А тогда, отмытая и со стянутыми в хвост волосами, я через неделю вышла в школу. Этому предшествовал экспертный совет, на который были приглашены не только родители, но и соседи. Им, людям свежим, предстояло определить – пахнет от меня или нет. Голоса разделились, но все же, согласно мнению большинства, пошла учиться. В первый же день, на перемене спустившись в раздевалку за чем-то необходимым из кармана пальто, среди катакомб вешалок с горами верхней одежды я застукала целующуюся парочку, Мишу и Жанну. Но мне было все равно. Видимо, поплакав, испытала облегчение. От того, что больше не надо бояться и притворяться. Я – такая, как есть. Со всеми своими запахами, прыщами и сколиозом. И мне все пофиг.

Но для таких выводов мне все же надо было стать Принцессой Прекрасной. Пусть ненадолго, пусть только на пару часов. И «мокрая химия» за десять рублей помогла выполнить эту задачу.

Я подмигнула растерявшемуся при моем появлении Мише. Сняла резинку с хвоста и тряхнула шевелюрой. Почувствовав соседство нейлоновых курток и прочей синтетики, мои волосы мгновенно наэлектризовались, встали дыбом и весело заискрили.

Совет вам да любовь, дети мои! И да будет так. Ваша Вонючка.

Домашняя психология под чашку кофе (от автора)

Честно, не знаю, что б сделала, если бы мой ребенок явился домой после подобной процедуры с запашком. Наверное, в первую очередь съездила в салон и растерзала распространителей химического оружия, которые нарушают конвенцию ООН. Во вторую – поехала бы на поиски парика, и дочь ходила бы в нем, пока не отрастут новые волосы, чистые и шелковистые. А может быть, поступила бы так же, как мои добрые родители. Не знаю. Но знаю одно: красивому человеку легче разобраться со своими чувствами. Когда общаешься с объектом этих самых чувств не снизу вверх, а на равных. Или уже чуть свысока. Пусть даже один день. Поэтому, если ребенок хочет стать красивее (в своем, разумеется, понимании), то, наверное, надо его поддержать. И пусть наши с ним стандарты красоты различаются. Но жить-то, влюбляться и разочаровываться ему? Правильно?

Шапочки из фольги

Та самая злосчастная «мокрая химия» из салона «Мечта» Салтыковского колхозного рынка помогла мне не только разобраться с тем, ху из Миша, но и помогла при намного более серьезной ситуации. И возможно, спасла жизнь.

Начну издалека. Разбитое разочарованием сердце тогда лечила с помощью психологической поддержки подруги Наташи. Мы и раньше часто ходили друг к дружке в гости, благо жили в соседних домах. Но после краха моих надежд визиты стали ежедневными. Да и что еще делать, если на улице холодно, а поодиночке сидеть дома неинтересно?

Помните то время? По телевизору ничего. Единственная развлекательная программа в будние дни – это «Спокойной ночи, малыши». И программа «Время», после которой всем полагалось ложиться спать. Книг интересных не было. Про компьютеры и игровые приставки вообще молчу. Вот, сразу после школы обедали, отдыхали, ждали, пока стрелка на часах дойдет до пяти, и либо я шла к Наташке, либо она ко мне. Что случалось намного чаще. Дело в том, что у Наташи была еще годовалая сестричка. То ли у дитятки в то время зубки резались, то ли характер от рождения был скверный, но орала детка не переставая и по силе голоса могла соперничать с электричкой. Мама Наташи, видимо, интуитивно подкрутила свою громкость до уровня ребенка, и я всегда выходила из их квартиры в оглушенном состоянии. Заниматься, да и просто разговаривать там было совершенно невозможно. Когда из кухни, которая была за стенкой, на нас обрушивалось: «Сейчас кушать будем! Смотри, какая кашка! Открой ротик! ОТКРОЙ РОТИК!», мы с Наташкой подскакивали на стульях и инстинктивно широко открывали рты.

Поэтому Наташа по большей части проводила вечера у нас. Мы делали уроки, а параллельно сплетничали, жаловались друг дружке на одноклассников и родителей и делились своими сердечными переживаниями. И четырех часов на все это вполне хватало. Как только слышали из соседней комнаты бравурные аккорды Свиридова и начиналась программа «Время» – собирались, одевались, и я шла подругу провожать до дома. До третьего корпуса. У дверей ее квартиры уже ждал одетый дядя Боря, Наташин отец. Он впихивал подругу в пропахшую детскими запахами, наполненную криками квартиру и теперь сам шел провожать меня и сдавать с рук на руки родителям. Согласна, технология странная, и намного проще было бы дяде Боре сразу приходить к нам и забирать Наташку. Но вот так случилось. Моих родных устраивало, что я дышу перед сном кислородом, Наташиного папу – что он получает передышку от высоких децибелов.

Но один раз произошла накладка. Дело было недели через две после того, как я сделала эту проклятую химию, на пике ее искрения и электризации. Была середина марта. Вроде весна, и днем шпарило солнце, но к ночи снова подмораживало. Да и снег еще полностью не сошел и клочьями лежал на кустах и деревьях. При первых звуках Свиридова из телевизора мы с Наташкой уже топтались в прихожей.

Я сильно дернула с вешалки свой зимний полушубок из искусственного меха, купленный когда-то в «Детском мире». Уже прошедший со мной две зимы, побитый жизнью и короткий в рукавах, он не выдержал столь непочтительного отношения. Раздался треск, и прямо на спинке, по шву, начала расползаться большая дыра. Прибежавшая на подозрительные звуки мама, разумеется, ахнула. Наорала на нас с полушубком и Наташкой. Через пять минут все же взяла себя в руки, рассмотрела поподробнее повреждения зимней верхней одежды и вынесла неутешительный вердикт. Верный меховой друг из чебурашки пойдет на помойку. На градуснике было минус пять. И весенняя куртка из болоньи грозила уложить меня с температурой и насморком минимум на неделю. Немного подумав и потоптавшись с нами в прихожей, мама скрылась в спальне. И уже через минуту, сияя, вынесла что-то восхитительное. Это было финское дутое пальто серебристого цвета. С отстегивающимся воротником из натурального кролика. Нежного и мягкого. Пальто было новое. Еще с этикетками. Как выяснилось, родители купили его буквально несколько дней назад, по случаю. У знакомых, только что вернувшихся из загранкомандировки. Их дочери оказалось мало, а вот мне бы серебряное чудо подошло на вырост, на следующую зиму. Хотели подарить позже, на какой-нибудь праздник. Но раз такое дело… Я с трепетом натянула на себя обновку. Господи! Какое счастье иметь такие вещи! После неуклюжей и тяжелой чебурашки производства отечественного легпрома финское пальто казалось скафандром инопланетянина. Или одеждой человека из будущего. В принципе, я не ошиблась. Даже сейчас, в наше время, пальто смотрелось бы вполне модно и современно. А уж тогда, в конце восьмидесятых, в постперестроечные годы это было вообще что-то запредельное. Я покрутилась перед зеркалом, перед умиленной мамой. Перед с трудом скрывающей зависть Наташей. Тут мама спохватилась, и чтоб жизнь малиной не казалась, да и, видимо, испытывая муки совести перед готовой расплакаться подругой, полезла в шкаф и достала оттуда самую мою ненавистную зимнюю шапку. Я-то уж, сняв этот колючий вязаный колпак с подкладкой еще после январских морозов, рассчитывала больше с ней никогда не встретиться и выклянчить на следующую зиму что-то поприличнее. Но мама решила иначе.

Шапка, пролежавшая без дела пару месяцев, слегка ссохлась. И никак не хотела надеваться на мою новую прическу – барашкины кудряшки, стянутые резинкой в хвост. При очередной попытке натянуть на голову шерстяного уродца – бабах! Резинка, сдерживающая резвую «химию», лопнула. Тяжелый колпак с помпоном, как на пружинках, взмыл к потолку, задев и чуть не сбив стеклянный абажур. Освободившиеся кудряшки вслед за шапкой подскочили вверх и зашуршали. В принципе стандартная картина для последних недель, поэтому испугались только за югославский светильник, который достался ценой десятичасовой очереди в магазине «Свет».

Мама с трудом нашла последнюю целую резинку для волос, опять завязала мои пересушенные волосы в хвост, в очередной раз пообещав отстричь их совсем, если я еще что-то попытаюсь разбить. Напоследок повязала мне свой белый газовый шарфик, чтоб не ходила с голой шеей.

На улице было хорошо. Воздух с кладбища пах весной. На первом этаже орал на полную громкость магнитофон: Аль Бано и Ромина Пауэр оповещали жителей наших трех домов о своей любви где-то на итальянской Ривьере. Откуда-то с могил им вторили кошки, только начавшие мартовские любовные игры.

Наташиного папы, на удивление, не оказалось дома.

Мы, под «Открой ротик, кашка летит», посмотрели окончание программы «Время». Погоду. Начало фильма про войну. Но дядя Боря все не приходил. Позже уже узнали, что на железнодорожной ветке произошла авария, и возвращавшиеся из Москвы с работы отцы пару часов провели в остановившихся электричках. Кто между Чухлинкой и Карачарово, кто в Кучино.

Шел одиннадцатый час. Надо было домой. Хоть завтра и суббота, когда рано вставать не обязательно, но все же. Мама Наташи укладывала орущее дитя спать под собственные колыбельные, которые были слышны на весь подъезд, и ей было совсем не до нас.

И я решила идти одна. Ну что такого? Всего-то вдоль двух домов пройтись. По отлично изученному маршруту и по освещенной дороге вдоль кладбища. Всего-то пять минут пути. Что может случиться? Надела новое воздушное пальто, шапку кое-как нахлобучила на свою шевелюру. И вышла из подъезда на свежий воздух…

Я почти дошла. Оставалось завернуть к торцу дома и обогнуть небольшой островок с бурно разросшимися и чудом уцелевшими во время стройки кустами и елками.

И тут… Кто-то внезапно сильно дернул меня за руку сзади, попытавшись заломить ее за спину. Вторая рука нападавшего тянулась зажать мне рот.

Похоже, это был маньяк. Тот самый, про которого в школе трещали жевуны и мигуны восточного района. Мол, нападает на женщин, убивает и насилует. Или наоборот. Но мы особо не углублялись в этот треп. Треп был с такими невероятными деталями, что походил на одну из тех страшилок, которыми в пионерских лагерях пугают малышню. Про черную руку, про одноглазую девочку и про маньяка-душителя. Но, судя по происходящему, это был не треп, а самая настоящая правда. И почему я не слушала внимательно, чем там эти истории заканчивались?

Но странно, зачем он пришел к нам на север? Что забыл здесь? Тут же всего три дома и те заселены не полностью. Народу мало, дорога от маршрутки на другой стороне дома. Все там ходят, а здесь пусто. Какой дурак пойдет ночью гулять вдоль кладбища? Допустим, я совершенно случайно оказалась в позднее время одна на улице. А если бы не я? Чего зазря мерзнуть? Кого он тут собирался выслеживать и насиловать? Мертвых с кладбища? Живые-то давно уже по домам сидят. Программу «Время» посмотрели – и баиньки. И действительно, практически все окна в нашем доме уже были темными. Магнитофон на первом этаже утих. Лишь в двух-трех квартирах тускло, сквозь занавески, светились экранами телевизоры.

Первый же проснувшийся во мне инстинкт заставил укусить эту руку. Она была большая и мозолистая (теперь, взрослой, мне даже страшно подумать, отчего могли быть эти мозоли). Но рука, видимо, уже привыкла к таким реакциям девушек, и укус был воспринят как слоном дробинка. В качестве ответной любезности мне еще сильнее заломили правую руку. Боль стала сильной.

Надо орать, подумала я. Потом передумала. И рука нападающего мешает, и толку никакого не будет. Жильцы наших домов смели в «Тканях» самые толстые и тяжелые портьеры, чтобы хоть ими отгородиться от захватывающего пейзажа за окнами. Ну и сейчас, на ночь, у всех они были плотно зашторены.

Мужик, поняв, что жертва обмякла и вот-вот потеряет сознание от страха, усилил хватку и готовился меня тащить куда-то в кусты сирени.

Но тут… Бабах! Знакомый звук! Это, не выдержав ужаса и напряжения, опять лопнула резинка, стягивающая мою пересушенную шевелюру. Но мне этот звук был знаком, а для насильника он стал сюрпризом. И, судя по короткому сдавленному воплю сзади, резинка со страшной скоростью отлетела тому прямо в глаз. Или в нос. Я так и не поняла, потому что руки он моментально убрал и отскочил от меня минимум на пару метров, закрывая лицо и корежась от боли.

Тем временем мои буйные кудрявые волосы, уже изрядно наэлектризованные как нейлоновой тканью пальто, так и общей ситуацией, обрадовались освобождению. Скинули с себя шапку, которая ракетой улетела вверх, заискрили голубым светом и начали медленно подниматься.

Я повернулась к маньяку. И это стало последним движением, на которое организм оказался способен после пережитого. Меня парализовало. Я была уже не в силах убежать. Ни ноги, ни руки больше не реагировали на команды мозга. Так и застыла как вкопанная, с повисшими плетьми руками и окаменевшим лицом. И даже не могла пошевелить губами, чтобы попросить о пощаде.

Мужик был от меня в паре метров. Его тоже, видимо, парализовало. И тоже от страха. Закрыв один глаз ладонями, он с выражением крайнего ужаса во втором наблюдал, как вокруг моего безжизненного лица постепенно образуется искрящееся облачко. В спину подул теплый весенний ветерок. Волосы оживились еще больше и приняли форму одуванчика с радиусом в полметра. Сухой треск разрядов стал еще громче, искры – шустрее. Маньяк заорал и попятился задом. Где-то вдалеке, на кладбище завыла собака. Мужик охнул, перекрестился левой рукой и стал пятиться еще быстрее. Тротуары у нас были хоть и новые, но асфальт уже успел пойти трещинами. Об одну их них он и зацепился пяткой и со всего маху упал на задницу. Так и сидел в луже талого снега и тем же безумным взглядом смотрел на меня, неподвижную, снизу.

Стояла прекрасная ночь. Облака, которые весь день грозили дождем, наконец расступились. Где-то за моей спиной из-за верхушек деревьев выглянула полная луна. Маньяк заорал еще отчаяннее, но уже как-то с хрипотцой, и стал хвататься за сердце. Потом внезапно снова оживился, стянул с ноги ботинок и запустил в мою сторону. Но не попал. Тяжелая грязная обувь, брошенная ослабевшей рукой, просто не долетела. Несчастный снял второй ботинок, но кинуть уже не смог – на запуск первого ушли последние силы. Нас опять накрыло порывом ветра. Он был намного сильнее предыдущего, видимо назревала буря. Этим порывом с меня сорвало мамин газовый шарфик, и он взлетел, как белая птица. Мужик поднял голову, уставился на шарф, поднимающийся в небо, захрипел уже очень страшно и стал заваливаться на спину. Ноги в рваных носках задергались.

Где-то за углом кладбища появились ярко-синие всполохи и заорала милицейская сирена. Как потом выяснилось, кто-то из жильцов вышел на лоджию покурить, заметил сцену нападения и вызвал патруль.

Во мне проснулся еще один древний инстинкт: «Видишь милицию? Исчезни». Рев сирены подействовал так сильно, что ноги отмерли, я развернулась и побежала домой. Чтобы срезать путь, свернула в заросли сирени, через них до угла дома всего пять метров. А от угла до подъезда – уже и рукой подать. Сразу же за шиворот попало прилично снега, и волосы, еще не вернувшиеся в исходное состояние, начали цепляться за мерзкие колючие кусты. Через пару метров поняла, что застряла намертво. Ужас от вида бьющегося в конвульсиях тела напрочь отключил мозг и загнал в самую чащу. Волосы намотались на ветки сирени, и я уже не могла двинуться ни взад ни вперед. Милицейский газон медленно ехал уже по нашей улице вдоль кладбища, освещая себе дорогу фарами дальнего света. Но кустарник был густой и заснеженный. И пришлось замереть, в надежде что сольюсь цветом пальто с общей депрессивной гаммой.

Патрульная машина остановилась около лежащего на асфальте маньяка. Он уже затих и дрыгать ногами перестал.

Распахнулась дверь пассажирского места, оттуда выскочил молоденький милиционер и склонился над телом.

– Михаил Иваныч! Чей-т с ним? Пьяный? Вроде не пахнет.

Толстый Михаил Иваныч выбрался из-за руля и неуклюже сполз с подножки советского джипа. Профессионально поднял веко пострадавшего, посмотрел зрачок, начал ощупывать запястье.

– Сашок! Давай вызывай скорую, вроде пульс еще прощупывается. И подкрепление вызывай. Похоже на нападение. С глазом у него что-то. И посмотри в мешке с вещдоками на заднем сиденье, там зеркало от «Жигулей» было. Неси, сейчас дыхание проверим.

К милиционерам присоединился кто-то из наших соседей. В трениках, пижамной куртке и драповом пальто поверх. Свидетель. Видимо, тот, кто и позвонил в «ноль-два».

– Я ж вам говорю, товарищ капитан, дом у нас нехороший. Сами видите, кладбище рядом. Души покойников так и прут. Мне моя жена Танька вечно твердит, что ей то молоко перевернут, то сковородку на ногу уронят. Я все отмахивался. А тут раз сижу на унитазе, и понимаете, меня снизу кто-то хватает… И этот голубь на балконе. Курю, значит. А он прилетает. Я – кыш! А он смотрит глазами человеческими. Понимаете? Не голубь это был вовсе.

Приехала скорая. Фельдшер присела над маньяком, тоже пощупала пульс.

– И нас-то чего вызывали? Не довезем. Тут инфаркт миокарда, похоже. Обширный. А у нас оборудования нет. Реанимацию надо было. Или труповозку сразу. Чего на нас лишнего вешаете?

– Так вас-то чего прислали? Санек! Что сказал, когда вызывал?

Тощий Санек боком попятился за газик.

– Это… сказал, плохо человеку. Лежит.

Пожилая фельдшерица пожалела несчастного Санька:

– Ну ладно. Грузим. Довезем – увидим. В городскую больницу в Кучино мужчину отправим. Документы-то у него есть?

– Нет. Смотрел по карманам – пусто.

Еще бы. Какой маньяк идет на дело с паспортом и профсоюзным билетом?

Толстый Михал Ваныч отправил Саню с фельдшером сопровождать пострадавшего до больницы, а сам переключился на любителя голубей.

– Так вот, говорю… Лезли они в дом. Батюшка даже бессилен оказался. То просто жить мешали, теперь уже и убивать начали. Я всем говорил, что этот экстрасенс, которого приглашали, – туфта это. Самим надо действовать и свой дом защищать. Я вот себе и жене шапочки из фольги сделал. Хорошо защищают. Мы еще воду от Чумака заряжаем и квартиру регулярно опрыскиваем. Теперь и на весь подъезд стали брызгать. Танька по три ведра к телевизору ставит, вот они из дома и сбежали. Боятся сунуться. Теперь вокруг дома шарятся, жертв выискивают и душат. Я и объявления по подъездам расклеил, чтоб жильцы без шапочек из фольги на улицу даже нос не высовывали. Вот, помогаю людям. Делаю. Всего по пятьдесят копеек продаю. И сам ношу. – Сосед приподнял меховую ушанку из собаки, под которой действительно что-то блестело. А я еще думаю, что за инопланетяне у нас периодически на лоджиях сверкают? А это мужики покурить выходят в полной защите.

– Но не все понимают пока, что в нашем доме это – необходимость. Мало заказов. А хотелось бы, конечно, это дело на постоянную основу поставить. На поток, так сказать. Патент взять.

Михаил Иванович уже был не рад, что сам не уехал в больницу вместо Сани. Но что значит опыт! Из всего потока про Чумака, ведра, батюшек и незаконное предпринимательство в виде изготовления и реализации головных уборов без патента милиционер вычленил самое важное.

– Пострадавшего душили? Кто? Сколько их было? Можете описать?

Сосед окончательно разволновался. Стал шуршать своей фольгой.

– Говорю же. Вижу с балкона, как идет этот мужчина. Идет себе, гуляет. Без, между прочим, шапочки. В капюшоне. Но я-то вижу – без защиты он. И вот от ограды кладбища отделяется такая сущность… знаете, вот просто исчадие ада. Аж серой пахнуло. Я как знал, сразу Таньке крикнул, чтоб в милицию звонила… А сам дальше наблюдать стал. И значит, этот мертвяк – страашшный… в длинном скафандре, голова – огромная, нимб вокруг из адского огня. Синего. И он как зашипит на мужчину. Как набросится – и давай душить. Тот, бедный, не ожидал. Сразу упал, а мертвяк – кааак на него сверху прыгнет. Додушивает, значит. Чтоб наверняка. И потом ботинки стал снимать. Видимо, нужны они ему, чтобы к нам в дом проникать и об заряженную воду ноги не жечь. Потом я начал с балкона, значит, спасать того. Пострадавшего. Водой брызгать. Крестным знамением осенять. И испугалась нечисть. Ботинки бросила, сбежала. Вот что крест животворящий творит! И водичка от Чумака! Вот молодец он! Спасает людей! Будет сеанс в Лужниках скоро. Сходить надо. Хотите, и на вас билетик возьму, товарищ капитан? У меня в кассах связи.

Капитан окончательно растерялся: не того в больницу отвезли. Не того. Но был же кто-то, не сам же пострадавший ботинки снял, а потом умер?

– Куда твоя сущность делась? Видел, куда привидение сбежало?

– Да видел, говорю же. Вон там в кусты нырнуло. Только я с вами не пойду. Это уж сами. Охраняйте нас, мирных граждан. Вам за это деньги платят.

Капитан пропустил наглость мимо ушей.

– Ладно. Скоро опергруппа приедет с собакой. Посмотрим, что там за логово нечистой силы.

Я поняла, что пахнет керосином. Теперь, после показаний свидетеля, мне общаться с милицией точно нельзя. Да и овчарок боюсь до смерти. Пока вызывали скорую и сосед развлекал свидетельскими показаниями о пользе заряженной воды, потихоньку, чтобы не привлекать внимания, я освобождала свои волосы из веток-ловушек. Там, где не получалось распутать, веточки ломала, и они оставались у меня в прическе изящным, но очень странным аксессуаром. Теперь моя голова в щепочках была похожа на креативное творение сумасшедшего парикмахера. Волос было много, и до конца распутаться я еще не успела, но мой мозг принял решение: уходить надо сейчас, пока толстый один и быстро бегать не может, а потом будет поздно.

И рванула. Неотвязанные кусты рванули за мной. Конечно же, весь снег, который еще был на ветвях, взметнулся вверх, взлетел на метр минимум и стал плавно оседать, красиво переливаясь в свете полной луны. Я заорала нечеловеческим голосом – еще бы, поверьте, это очень неприятно, когда тебе на живую выдирают волосы. Тут-то мой мозг и сказал: «Упс. Ошибся. Надо было стоять и ждать знакомства с опергруппой. И лучше десять овчарок, чем эта адская боль». От моего крика и страшного треска ломающейся сирени проснулись жильцы наших домов и кто в чем выползали на свои балконы-лоджии. Где-то позади, на той стороне кустов, услышала тяжелый топот по тротуару и неожиданно тонкий окрик Михал Иваныча: «Стой! Стрелять буду!» И через пару секунд – оглушительный хлопок.

Сосед упал в глубокий обморок и здорово приложился шапочкой об тротуар. Так, что скорую помощь пришлось вызывать еще раз, уже ему. Но это узнала лишь на следующий день. А тогда в полной панике продиралась сквозь чащу, оставляя на ветках клоки своих волос и меха кролика с воротника. Мои глаза и лицо спасали только руки в перчатках, которые, по счастью, успела надеть перед стартом. Зрители на балконах-лоджиях взвизгнули и попадали на пол. Но мне уже было не страшно. Пока мозг каялся и соображал, что же делать дальше, я уже выпуталась из ловушки и забегала за угол дома. К своему подъезду.

Пешком на седьмой этаж взлетела секунд за двадцать. Хорошо, что у меня был ключ от квартиры.

– Да-да, мам! Все хорошо. Да дядя Боря задержался. Ждали его, пока проводит. Прости, не могу говорить, живот что-то схватило.

Пока замешкавшаяся на кухне мама не успела рассмотреть меня в темноте коридора, пулей, прямо в пальто, бросилась в санузел. Где и просидела, запершись, не меньше часа, для правдоподобности каждые десять минут сливая воду в унитазе. Под дверями стонали родители. С таблетками и вопросами – чем меня накормили в гостях у Наташи. А я в темпе вальса пыталась привести себя в порядок. Веточки из волос вытаскивались быстрее, чем на природе. На счастье, нашла в кармане брюк еще одну завалявшуюся резинку и снова собрала кудри в волшебный хвостик, позволяющий скрыть потери. Сложнее всего было разобраться с пальто. Кролик получил смертельные ранения, оставив свои клочья на кустах. Пришлось отстегнуть воротник и похоронить где-то за бачком. Синтетическая ткань, а-ля нейлон, оказалась намного прочнее и как ни странно порвалась только в одном, совсем незаметном месте. Что значит финское качество! А вот грязи от веток было предостаточно. Пришлось оттирать ее туалетной бумагой, намоченной водой из унитаза. Рулон ушел только так, подтвердив версию мамы об абсолютной кулинарной бездарности семьи моей подруги и о моем катастрофическом, но не смертельном расстройстве желудка. После многократных моих заверений, что все уже нормально, что сейчас все пройдет и врача вызывать не надо, родители пошли спать, оставив под дверью пачку активированного угля.

И вот тут шок начал проходить, и захлестнуло ознобом страха – колотило сильнее, чем при недавно пережитой пневмонии с температурой под сорок. Я осознала, что могла умереть. Твердая рука, зажимающая мне рот, толчок под ребра по направлению к зарослям, шок и неспособность сопротивляться…

Вы спросите – почему тогда сразу ничего не рассказала родителям? Не знаю. Наверное, в детстве всегда была такая. Боялась испугать близких и скрывала все неприятное и страшное, пугая их этим еще больше.

Я представляла, как мама упадет в обморок, а папа скажет: «Посмотри, до чего ты довела мать своим поведением! Тебе сто раз говорили не ходить одной в темное время! Ты должна была дождаться дяди Бори! И вообще, что это за прогулки с Наташей по вечерам? Все! Ты сама во всем виновата!» Ну и еще я была искренне уверена, что меня посадят за то, что мужик так страшно дергал ногами в рваных носках. В голове возникло четкое видение вышек, забора с колючкой по периметру и себя, такой несчастной, в арестантской робе. Это же какой позор родителям!

В ту ночь еще долго не могла заснуть, постоянно вскакивая с кровати и мечась по комнате. При свете луны начала потихоньку складывать в сумку самое необходимое, готовясь к аресту. Уложила три майки, колготки, пару джинсов и нарядную юбку. Пасту и зубную щетку. Потом написала записки родителям и брату. Ему завещала свою коллекцию фантиков от жвачки, у родителей просила прощения. А потом организм не выдержал и отключился страшным, тревожным сном.

Утром, часов в девять, в квартиру позвонили. Я знала, что это пришли за мной, и решила вести себя с достоинством. Пока заспанные родители отпирали дверь, натянула чистые брюки и свитер, кое-как зачесала и завязала в хвост побитую шевелюру и с высоко поднятой головой и сумкой «Динамо» вышла из комнаты. На пороге были не люди в форме. Это стояла делегация соседей, приглашающих на внеочередное общедомовое собрание во двор.

Оказалось, мои родители – последние из дома, кто был не в курсе происшествия. Вечером мама ждала нас на кухне, окно которой выходило на другую, совершенно спокойную сторону. А папа, наконец вызволенный из плена электричек, вообще пришел позже меня, уже когда все закончилось и скорая увезла несчастного поклонника Алана Чумака. А потом, до полуночи, родители караулили меня с таблетками у двери туалета.

Тетя Нина из боковой квартиры с удовольствием выкладывала шокирующие новости нашего городка: про нападение покойников-сущностей на прохожего, про летающую тарелку, приземлившуюся в кусты сирени, и про перестрелку милиции с инопланетянами. Спросонья выслушивая повестку дня, мама испуганно ахала, а папа моргал, видимо пытаясь отогнать несущие полный бред глюки.

Но из сумбурной, эмоциональной речи соседки я вычленила и самое важное для себя: ночью подмога так и не приехала. Вернее, приехала, но без собаки. Просто пара еще таких же толстых Михал Иванычей из ближайшего отделения милиции, которые действовали без особого энтузиазма. Чего удивляться, при их-то маленькой зарплате. В кусты никто не пролез. Кролика моего не заметили. Милиционеры попытались было пройтись по квартирам подъезда, но плюнули на это зряшное дело и отложили до утра. До приезда овчарки. А под утро пошел сильный весенний дождь. Смыл и снег, и следы, и мои несчастные волосы с веток. Сейчас вот приехали кинологи из Балашихи, но собака нюхает, скулит и осуждающе качает головой.

От облегчения сумка свалилась у меня с плеча. В душе со звоном лопались туго натянутые струны страха. Я была спасена. По телу начала разливаться приятная теплая волна, и я только сейчас поняла, как же измучена и как хочу спать. На негнущихся ногах я вернулась в комнату. Позавидовав сладко сопящему брату, быстро разделась и обняла свою любимую подушку. Все закончилось. И все надо забыть.

Но жильцы думали иначе. Дом бурлил, как муравейник. Соседи начали собираться во дворе на стихийный митинг. Обменивались впечатлениями о нашествии нечистой силы, требовали приезда главы города и корреспондентов из Останкино.

Не знаю насчет главы города, но журналистов набежало – тьма. Видимо, были связи у жильцов. Быстро позвонили куда надо. И вот, только я заснула, как снова начались звонки в дверь. Это представители всяческих оккультных СМИ ходили по квартирам и собирали материал по горячим следам. Я выглянула в окно – мама дорогая! Весь дом высыпал на улицу. Вот так бы на субботник выходили! Часть митингующих блестели на ярком солнце шапочками из фольги.

Родители тоже были внизу. Судя по отсутствию завтрака на плите, ушли они давно, еще с тетей Катей и делегацией соседей. Дома находиться было совершенно невозможно, да и есть очень хотелось, поэтому нам с братом пришлось одеться и спуститься на поиски мамы. Слава богу, на солнце было тепло, и я надела весеннюю куртку. Вчерашнее разодранное пальто было надежно спрятано на дне гардероба. Под стопками старых свитеров. Потом подумаю, что делать с ним и как привести в приличный вид.

А между тем людей во дворе прибывало. Между группками протискивались священнослужители в черных рясах. Рядом с качелями соседка давала интервью телевизионщикам.

– Да вот как вас видела! Значит, собрались уже ложиться, а на улице каааак завоет! Знаете, вот не человеческий голос. Это сразу понятно. И не собака. У нас был сенбернар, он даже после каши так не выл. Так вот… Мы, значит, выскакиваем все на балкон – а там… рать покойников. Зомбей. Перелезают через ограду. И идут так. Нечеловечески. И нападают, нападают на прохожих. Пять трупов сразу. А потом милиция, значит, приехала. За зомбями погналась, стреляет – а пули-то их и не берут. Вот что после вашей перестройки-то делается! Разбудили духов предков!

Корреспондент опешил:

– Подождите. Как пять трупов? Есть же один? В больнице? А остальные где?

– А где остальные? Убежали. Тоже зомби стали и убежали. Скажите, а можно передать приветы?

Съемочная группа милостиво кивнула.

– Пользуясь случаем, передаю привет семье Шацких из Бугульмы! А также своим родителям – Анне Дмитриевне и Константину Петровичу Кургузовым. Все? А когда покажете, когда смотреть? В программе «Время» будет?

У второго подъезда на импровизированном прилавке шла бойкая торговля теми самыми шапочками из фольги. Толстая женщина в турецком кожаном пальто зазывала покупателей:

– Лучшая защита от потусторонних сил! Всего три рубля! Лично рекомендованы и освящены Аланом Чумаком! Подходим! Подходим! От вурдалаков! От привидений! От призраков! Покупаем! Лучшая защита!

Да в принципе она могла и не тратить силы на рекламу, и так к прилавку выстроилась очередь и разметала запасы. Из подъезда выскочил мальчик лет двенадцати со стопкой новых головных уборов, немного криво скрученных. Но очереди было все равно. Люди протягивали деньги и ждали обряда освящения. Тетка окунала шапочки в ведро с водой, и вот такие, с пылу с жару, еще не успевшие просохнуть, отдавала страждущим.

Принимали их с благодарностью. Спрашивали, как муж? После нападения? Что врачи говорят? Тетка отмахивалась:

– Ой! Да что с ним будет? Он же в фольге был, а она работает хорошо. Ничего, как выпишут коновалы, я его сама на ноги поставлю. Молитвами. И заряженной водичкой. Вот, опять же, советуют к Матронушке съездить.

К прилавку, запыхавшись, подбежал еще один мальчуган. Помладше, лет девяти.

– Мама! В нашем хозяйственном фольга закончилась! Сказали к станции ехать. Может, Вовку отправишь?

Толстый Вовка, который помогал матери окунать шапки и принимать деньги, встрепенулся:

– Какая станция? А делать-то кто будет? Ты ж не умеешь?

В толпе зашумели. Сразу нашелся доброволец с машиной. Мол, для благого дела бензина не жалко. Тетка обрадовалась:

– Ой! Отвезите Сереженьку! А я вам скидочку на шапочки сделаю! И без очереди отпущу. – И протянула сыну десятку: – Бери на все! Видишь, народ подходит. Только не потеряй. А ты за водой иди! У телевизора второе стоит, – скомандовала она Вовке, протягивая уже почти пустое эмалированное ведро, на боку которого масляной краской было выведено: «Для полов. 2 отд. кожвен». Но это никого не смущало. Очередь за шапками не стала меньше.

Наконец я заметила папу. О боже! Мой отец, самый адекватный человек в мире, офицер, с двумя высшими образованиями! Он… он тоже был в этой фольговой хрени на голове.

– Папа! Ты чего? Ты зачем надел эту гадость?

Папа, увидев нас с братом, вздрогнул и неожиданно покраснел:

– Понимаешь, мама сказала, что если не будем защищены, то здесь оставаться больше нельзя. Переедем жить к бабушке. Уж лучше шапочка. – Тут он сделал круглые глаза. – Тс-сс…

Сзади подходила мама. Разумеется, тоже поблескивая серебром.

– Ой! Зачем вы здесь? Зачем из квартиры выскочили? – Она быстро стянула с папы и с себя шапочки и нацепила нам с Лешей на головы. – Мы пока перебьемся. Детям нужнее! Сейчас еще фольги подвезут, и куплю и нам. Юра! Дай денег! Пойду пока очередь займу!

Вдруг раздался звон. Толстый Вовка выронил очередное пустое ведро и с криком «Баатя!» рванул через весь двор. Толпа заволновалась и тоже развернулась к выходу из двора. Оттуда, от остановки маршрутки, шел вчерашний герой. В том же самом виде, как выскочил ночью ловить привидения: в полосатой голубой пижамной куртке, в трениках с пузырями, в драповом пальто поверх и в зимних сапогах. Только вместо собачьей шапки на голове была здоровенная повязка из бинтов. Он шагал энергично, как молодой Ельцин, улыбаясь и выпрямив спину. Увидев всеобщий интерес, просиял окончательно и сложил руки над головой:

– Друзья! Спасибо за поддержку! Победа будет за нами!

Толпа тоже просияла и рванулась к нему.

– Качать героя!

– Да подождите, мужики! У меня же голова! – попытался откосить пижамный.

Но мужики все же его отловили и пару раз подкинули в небо. Дальше хлопали по плечам, пожимали руку и выспрашивали подробности. Их пытались оттеснить чуть замешкавшиеся журналисты с камерами и микрофонами, но как оттеснишь тех, у кого любопытство бьет через край?

– Да вот врачи отпустили. Сказали – нет сотрясения мозга. – Со вторым утверждением я была полностью согласна, трясти там явно было нечего. А вот первое показалось мне спорным. На мой взгляд, медики поторопились. Надо было не выписывать, а переводить в другое отделение. В подтверждение моих выводов герой схватился за бинты на голове. – Ой-е… Да я ж без шапочки тут с вами разговариваю. Врачи выкинули. Подождите минуту! Здоровье и жизнь превыше всего!

Толпа расступилась, и мужик бросился к любимой жене и прилавку. Обнял необъятную супружницу. Выбрал самую большую по размеру каску из фольги. И, развернувшись лицом к публике, под прицелом камер подоспевших журналистов, театральным жестом возложил ее на бинты. Публика зашлась в бурных овациях.

Тут от четвертого подъезда послышался сильный треск и металлический скрежет. Это на газон с наскока, попутно уничтожив хилую ограду клумбы, запарковался старый рафик. Видимо, кто-то из оккультных журналистов свистнул своим знакомым, что спрос превышает предложение. И есть тема заработать. Тема была хорошая, и рафик поспешил на точку. Из машины повыскакивали люди в пуховиках и спешно начали разбивать прилавок и тент над ним. Один натягивал парусину, второй расставлял складной столик, третий уже подтаскивал из багажника ящики с товаром. Ребята трудились слаженно, видно, что давно сработавшийся коллектив. И вот уже через несколько минут к услугам покупателей был широкий ассортимент различных магических товаров. Амулеты, кресты, какие-то иконки и индийские божки Ганеши. Бутылки с таинственным содержимым и пакетики с травками. Ну и как венец творения – болванки для головных уборов, и на каждой болванке – метровые стопки шапочек из фольги. Самый молодой пришпиливал к шапочкам большой лист бумаги: «Защита Кашпировского 1 рубль, талисман в подарок». Слово «талисман в подарок», а также яркие солнечные блики на всяких-разных баночках так заворожили женщин, что они все как одна повернулись к новому лотку, ахнули и помчались наперегонки рассматривать и покупать. За ними не спеша потянулись мужья, привлеченные ценой на шапочки в один рубль. Очередь вокруг героя и его жены моментально стала рассасываться.

– Друзья! Подождите! Вы куда? Это же фуфло вам привезли!

Но «друзья» уже занимали очередь к конкурентам. Пижамный мужик встал на перевернутое пустое ведро и толкнул речь. Не хуже Ельцина в его молодые годы.

– Соседи! Земляки! Не верьте этим аферистам! Кашпировский же кто? Кашпировский же – тьфу! Кашпировский не поможет! Вас обманывают, друзья!

Но его уже никто не слышал. Только одна бабка, в силу хромоты не успевшая далеко уйти, повернулась к оратору.

– Чей та – Кашпировский тьфу? У меня после его сеансов ревматизм прошел. И у кота грыжа рассосалась. Всего неделю Пушика животом к экрану прикладывала. И – опа! Нету грыжи!

А между тем народ во двор прибывал. На слухи о ночной поимке инопланетян семьями подтягивались жители Восточных бараков. Приехало даже несколько любопытствующих из Западного королевства. Разумеется, на блестящих «Жигулях» и «Волгах».

Мужик в пижаме несколько сник. Но ведь надо было возвращать украденные наглыми чужаками позиции? Он раскрутил пару шапочек, сделал из них рупор и снова залез на ведро:

– Соседи! Земляки! Это же чужие аферисты! Где они были, когда я вчера от нечисти наш дом спасал? А я свой! Я вас спасал, товарищи! Я кровь за вас пролил! Соседи! Друзья!

Пламенную речь прервал шум сразу от нескольких въезжающих во двор тяжелогруженых автомобилей. Из них так же шустро выскакивали люди. Снимали с багажников на крышах какие-то длинные палки. Моментально их скручивали. Натягивали на них тенты… Наш двор становился похож на стихийный рынок с мистическим уклоном. На счастье наших торговцев алюминиевыми головными уборами, среди приехавших преобладали продавцы съестного и ширпотреба. Вывешивались турецкие свитера и польский трикотаж, выставлялись коробки с выпечкой и банки консервов. Среди пяти новых палаток были только одни прямые конкуренты. Но какие! Пирамиды с шапочками они выставили на фоне большого плаката, с которого смотрел пронзительным взглядом усатый человек в белом спортивном кимоно. Чтобы никто не забыл, как зовут этого покровителя шапочек, продавцы повесили надпись большими буквами: «Белый колдун Юрий Лонго. 1 рубль. Покупателям – консультация у колдуна БЕЗ очереди». Привлекая внимание слабовидящих, из машины достали колонки и, присоединив их к прикуривателю, врубили на всю громкость кассету группы «Мираж». Все как-то сразу поняли, что вот-вот сюда, на отшиб заштатного города Железнодорожный, приедет сам великий Лонго, и рванули в эту палатку, чтобы под забористое «Я больше не хочу, и мне не надо много», купить что-нибудь ненужное и попасть на прием к колдуну в первых рядах.

Исход битвы был предрешен. Танька в кожаном плаще начала собирать изделия из фольги в полиэтиленовый пакет:

– Пойдем домой, Сань! И не ел небось ничего там в этой больнице…

Но щуплый адепт Алана Чумака сдаваться не хотел:

– Погодь! Добро всегда побеждает зло! Не убирай ничего, я щас!

Пижамный встрепенулся и скрылся в подъезде. Вернулся достаточно быстро. Неся в одной руке табуретку, в другой – картонку с большой надписью: «Алан Чумак! 50 копеек!» Надпись была выполнена красной гуашью, видимо из школьного набора сына. Краска просохнуть не успела, по пути буква «У» смазалась, но ничего страшного. Получилось даже красиво и загадочно. Глаза мужика хитро поблескивали. То ли от задуманного, то ли от принятой дома дозы горячительного.

Поставив картонку на видное место, мужик взгромоздился на табуретку и зычно, на весь двор, начал спич:

– Товарищи-соседи! Всего пятьдесят копеек! Только сегодня и только для вас – отборный товар от Алана Чумака! Лично опробованный в боях с мертвецами нашего кладбища! Не покупайте, товарищи, бракованные шапки от самозванцев и шарлатанов Кашпировского и Лонго! Они с дырками! Пропускают энергетические лучи! Я даже отсюда это вижу! Всего пятьдесят копеек! И еще дополнительная скидка для пенсионеров, инвалидов и ветеранов труда! Подходим, товарищи, распродажа элитного товара от Алана Чумака!

Народ встрепенулся, но раньше толпы встрепенулась пара крепких пацанов. В кожанках и клетчатых штанах. Они аккуратно сняли оратора с табуретки, разогнали зевак и ласково ему прошептали:

– Что ж ты, мурло такое, всю поляну топчешь, а? Мы видим, что уже инвалид второй группы, по психическому заболеванию. Но тебе мало? Хочешь получить первую? Пенсия побольше… Утка, гипс, врачихи в больничке. Этого добиваешься?

Щуплый пижамник сначала кивал, потом мотал головой.

– Вот запомни законы рынка, гад. Видишь, по рублю приличные люди торгуют? И ты ни копейкой меньше… Уяснил? И в конце дня сорокет нам отдашь. Не, давай полтинник. Не копеек, понятно. Торгуй, красава!

Трясущимися руками демпингист перевернул картонку.

– Но как же – они-то? Талисманы дарят еще, консультации без очереди? Это же несправедливо?

– Почему несправедливо? Справедливо. Это называется – «маркетинговый ход», лохов доить. И ты дари что-нибудь. Все понял?

Ребята удалились, а мужик приуныл. Но русская смекалка где не выручала?

Младшего пижамный оставил охранять товар, Вовку отправил в палатку за десятком одноразовых стаканчиков. А сам опять скрылся в подъезде. Вернулся с двадцатилитровой бутылью какой-то мутной жидкости. Впрочем, она была не мутная, а заряженная позитивной энергией Алана Чумака на оздоровление организма. Это выяснилось из рекламы, написанной все той же гуашью на половине ватманского листа. Так же из текста следовало, что шапочки по рублю. Но за покупку трех штук – бонус в виде двухсот граммов целительной жидкости.

И дело пошло. По крайней мере мужскую часть покупателей он своим маркетингом заинтересовал. Народ подходил, покупал, выпивал, добрел. У кого закончились деньги – отлавливали прямо у маршрутки свежеприбывающих зевак и прямиком вели к Саньку, по пути нахваливая эксклюзив. За трех отловленных и отоваренных туристов полагались боевые двести грамм. И энтузиазм мужиков рос. Наш пижамист себя тоже не обделял, и дружба с соседями была восстановлена. Его снова хлопали по плечу, просили рассказать про битву с покойниками и выспрашивали рецепт оздоровительного напитка. Постепенно перешли на разговоры «за жизнь».

– Не, вот повезло ж нам с домом! Да, мужики? Эх, сейчас заживем. По телеку на всю Россию покажут – и вот тебе слава! И продукты прям к дому подвозят. И начальство само приезжать будет, кланяться в ножки. Заживем!

После обеда поток зевак в наш двор только усилился. Видимо, слухи растекались, как круги от камушка, брошенного в воду, и весь город рванул к нам. К тому же в наши пенаты начали добираться и делегации с профессиональным интересом. Уфологи, экстрасенсы, парапсихологи. Они выделялись на общем фоне оригинальной экипировкой, большими сумками с различными торчащими оттуда приборами и загадочным блеском глаз. В отличие от жителей нашего городка, предпочитающих поглазеть, купить шапочку на сувенир и бухнуть с Саньком, ученые были заняты делом. Каждый своим. Кто-то, сидя в позе лотоса в луже талого снега, тянул руки вверх и трясся, как от разряда тока. Кто-то ходил с каким-то подобием металлоискателя. Еще группа людей молилась, стоя в кружке и взявшись за руки.

Тут мои родители вспомнили, что дети-то не кормлены. Ни завтраком, ни обедом. Мама еще была занята покупкой выпечки и вермишели и ожиданием подвоза палатки с колбасой, поэтому домой с нами отправила отца. И мы пошли. Как три дебила в шапочках. Виновато переглядываясь, пока не скрылись из зоны маминой видимости.

Вчерашние кусты сирени уже огораживали лентой какие-то волосатые парни. И вешали таблички «Аномальная зона! Не приближаться». Там же стоял толстый Михаил Иванович, уже без формы и в слегка пришибленном состоянии.

При виде милиционера меня опять парализовал животный страх. Но папа, посмотрев на меня очень внимательно, взял за руку и настойчиво повел с собой.

– Нельзя сюда! Следственные действия!

Отец показал удостоверение. Михал Иваныч с уважением глянул вовнутрь красной книжки, потом с таким же уважением на папину шапочку, которую тот забыл снять. Крепко пожал руку.

– Понимаете, товарищ подполковник. Они мне – «Иваныч, почудилось тебе. Сослепу. Зачем стрелял? Рапорт пиши. В кустах от твоего выстрела небось вороны проснулись». Да какие там вороны? Хорошо им смеяться в теплой дежурке. Сами бы того… побегали здесь. И вот щас сообщили, что утром кинологи из Балашихи приезжали. Тоже чисто все. Не взяла собака след. А какой след, если это нечисть, она же по земле не ходит, правильно? Вот я оделся и примчался сюда в свой выходной. Чтоб разобраться. И следователей из Москвы позвал. Зять у меня в главном следственном управлении работает. Может, больше чего нароют, чем наши валенки из районного. Но знаете еще что, товарищ подполковник? Пострадавший-то не простой оказался. – Дальше папе что-то на ухо: – Так что, может, и не нечисть была, а кара Божья? Значит, существует все-таки?

– Н-да, – пробормотал отец, – кара Божья следов не оставляет, – и с беспокойством оглянулся на меня. – А что там внутри, в кустах? Внутрь-то сами не залезали?

– Не. Чего смотреть? Жить-то хочется. Не наше это дело, тут до пенсии бы досидеть. Сейчас огородят, а позже следаки подъедут. Ну и ученые обещались. Из Академии наук, – поднял палец Иваныч. – Вот пусть они и лазают, а я посмотрю, что там найдут.

– Давай залезу, посмотрю, – предложил папа.

Милиционер посмотрел на него уже с двойным уважением.

– Да ладно вам, товарищ подполковник! Что ж рисковать-то так собой! Дети вон у вас маленькие!

– Ничего. Мы еще и не такими делами занимались. – И с этими словами папа скрылся в зарослях.

Судя по знакомому мне треску, он тоже там слегка застрял. Михал Иваныч даже начал проявлять беспокойство, но на меня смотрел без интереса.

– Ох ты ж! Да тут ежик в спячке! – донесся папин голос из кустов. – Хотите посмотреть, товарищ капитан?

На лице милиционера отразилось смятение. Какой ежик зимой? Совсем спятили эти комитетчики. В шапочках ходят. Ежики им мерещатся… Впрочем, после вчерашнего удивляться чему-то было сложно.

– Да не-не. Я не пролезу. Да и что я? Этих ежиков не видел? У меня на даче их целое стадо.

– Тогда я дочке покажу, – ответил папа. – Ален! Иди сюда! Ты же ежиков любишь! Смотри, какой спит!

Я полезла в кусты. Тем же самым маршрутом, как выбиралась вчера. Куда-то в непролазную глушь. Неужели я ночью как-то отсюда вылезла? Там, где вчера выпутывалась из веток, стоял папа и аккуратно собирал с веток маленькие обрывки светлых кудрявых волос и клочки несчастного кролика с воротника. Громко, специально для милиционера произнес:

– Смотри! Видишь, под корнями иголки торчат?

Я изо всех сил таращилась, но какие иголки под сиренью? Он посмотрел мне в глаза и одними губами подсказал: «Какой ежик!» Я громко, но фальшиво повторила:

– Какой ежик!

Папа одобрительно улыбнулся и кивнул мне на выход. Туда, где уже заждался нас Леша и толстый Михал Иваныч.

– Да, Иваныч, не подвели тебя опыт и чутье. Это паранормальное явление было. Точно говорю, почувствовал потусторонние вибрации. Тебе не на пенсию, а на повышение надо. Ладно, пойдем мы. Мне еще детей кормить. – Папа дернул меня за руку, и мы быстро пошагали домой.

Веселье во дворе не утихало и даже пошло на второй круг. К группе «Мираж» присоединился Юрий Лоза, Юра Шатунов и еще какой-то тюремный шансон. Захмелевшие друзья Санька, уже все как один ставшие адептами и фанатами Алана Чумака, готовились к битве с «темными силами» – «крышей» в клетчатых штанах, которая вот-вот могла подойти за данью.

Папа поставил греть борщ на плиту, отправил брата в нашу комнату переодеваться, а сам подошел к окну и посмотрел вниз.

– Н-да… Весело… Это ж надо, какую заваруху устроили. Зачем нужны правоохранительные органы при ловле преступников, если можно выставить маленькую девочку с «химией» и вопрос решен? Тебе, кстати, огромное человеческое спасибо от следственной группы. Они его два месяца не могли поймать. – С этими словами папа сходил в прихожую и принес мою шапку, отпружинившую ночью куда-то в космос. И пакетик с клочками волос и кролика.

Мой мозг был готов взорваться, и я сделала лучшее, что могла, – разрыдалась.

– Папа, только не ругай! Ты все знаешь? Откуда?

Папа выкинул в мусорное ведро свою фольговую шапочку.

– Ну когда еще утром соседка стала описывать «инопланетянина», в серебряном скафандре и с одуванчиком на голове… уже тогда у меня мысли в голове в правильном направлении пошли. Сразу спустился вниз, пообщался с опергруппой. Конечно же, все они тогда нашли. И твои следы, и клочки волос. И шапку. Но перед этим, ночью, когда стали личность пострадавшего выяснять, хватило ума отпечатки снять и прогнать по базе. А пострадавший уже наследил, оказывается. И очень нехорошо наследил. Когда подошел, у ребят уже правильная-то картина в принципе вырисовывалась. Ну и я дополнил. Рассказав, как несколько дней назад у тебя в темном коридоре волосы искрить начали, и я сам чуть инфаркт не схватил. Ребята все прикрыли. Отдали мне твою шапку. Но вот предусмотреть, что появится ретивый дурак, который московских вызовет, мы не смогли. Хорошо, что сейчас на него сами напоролись. Ты по кустам у всех на глазах полазила. Даже если найдут еще на ветках чего – он сам же и подтвердит, что, мол, только что девочка ежиков залезала смотреть. Ну вот и все. Успокаивайся.

Слушай. Одного понять не смог. А чего нападавший босиком-то был?

– Он в меня кидался ботинками.

Папа внимательно посмотрел на мое лицо, на мою прическу.

– Понимаю… – И через паузу: – Надо же. Всего двадцать пять рублей, а такая польза! Жизнь ребенку спасли.

– Десять, – пискнула я.

– Да-а-а? То есть мы еще и сэкономили? Только маме ничего не рассказывай. А то вся экономия ей на лекарства уйдет. И вообще – никому не рассказывай. У народа языки-то без костей. И это… Если еще раз захочешь сделать эту самую «химию» – проси деньги у меня. И лучше подороже сделай, чтоб запах послабее. Хотя, кто знает, может, и от запаха польза бывает.

Я совсем сжалась в комок, господи, неужели в квартире камеры? Или отец просто провидец?

– Пап! А ты на меня не злишься? Ну за то, что произошло?

Папа улыбнулся.

– Как только узнал – готов был убить, что по ночам одна ходишь. А потом подумал: я вот стою в этих кустах сирени и плачу от счастья, что моя дочь осталась живой после нападения. И вот сейчас, такой счастливый, пойду ее убивать второй раз? Ну а если серьезно – я представляю, какой ад творился в твоей душе последние сутки. Надо было тебе сразу все рассказать. Ну и мне тебе тоже. Я утром вернулся – ты уже спишь, а потом мама меня на улицу уволокла. Все. Успокаивайся. Ты молодец, что не растерялась и сняла резинку с волос. Теперь всегда так делай, если кто-то пристает. Пальто-то новое серое где? В нем же была? Что-то на вешалке не вижу. Порвала в кустах?

– Ой, да там чуть-чуть! И оттерла его почти.

– Ты это, его сверни поплотнее и в пакет убери. Я на работу в понедельник поеду, захвачу с собой. У нас химчистка есть и ремонт одежды. Отдам – вернут как новенькое.

Договорить мы не успели, потому что услышали, как дверь открывают ключом – это мама возвращалась, груженная пакетами с покупками.

Папа опять сделал круглые глаза и приложил палец к губам.

Под окнами, кажется, началась драка. Танька в кожаном плаще с табуреткой гонялась за рэкетирами. Один из них все же упал, и вот тут на него налетели храбрые чумаковцы. Что там было дальше – мы не видели, закрывал козырек второго подъезда. Но минут через двадцать на поле боя приехала «скорая помощь», кажется, все с той же уставшей фельдшерицей. Или с другой? Черт их разберет. С высоты они все одинаковые.

На следующее утро, в воскресенье, народу меньше не стало. Двор бурлил, торговля шла бойко. По нашему подъезду лазили весьма странные люди с задумчивыми выражениями лиц и всяческими приблудами – металлоискателями, проволочными рамками и другими неопознанными аппаратами. В тот день мы заперлись дома. Папа отключил дверной звонок, и только это нас спасло от нервного срыва и мигрени.

И вот началась рабочая неделя. Поток туристов утих, торговцы свернули свои палатки, только всякие странные личности никак не хотели покидать наш дом. Во втором подъезде они даже поселились коммуной на чердаке. Притащили телескоп и наблюдали за кладбищем. Это нам рассказала все та же тетя Катя. Ребятами они оказались креативными, с хорошими навыками рисования и тонким чувством юмора. Стены подъезда изрисовали граффити. Когда чистые поверхности для творчества в подъезде закончились – перекинулись на трансформаторную будку у детской площадки, изобразив там надпись: «НЛО! Забери нас с собой!», и рядом – мужской половой орган. Весьма натуралистичный. Не знаю, как художники хотели привлечь этим инопланетян, но с учетом того, что рисунок был со стороны песочницы, родителей малышей они привлекли быстро. Те, вооружившись дворниками и сотрудниками РЭУ, пошли на чердак и разогнали коммуну к чертям, попутно разбив телескоп и пару носов юных контактеров.

И вот, спустя день после разгона коммуны, иду я утром в школу. Кстати, до школы новости дошли с опозданием, ведь основные события случились под выходные. За эти пару дней отставания слухи об инопланетянах и зомби в Северном квартале приняли уже совсем причудливые и невероятные формы. Мы с Наташкой, разумеется, стали в нашем классе кумирами. На переменах нас страшно доставали расспросами, но мы держались. Ни шагу от официальной версии: на прохожего напал призрак с кладбища. Душил, снял ботинки и был таков. А на кусты приземлилась летающая тарелка. Мигуны восточных кварталов все же пытались вернуть популярность своим маньяком, но тот уже мало кого интересовал.

Так вот, выхожу утром из подъезда и сталкиваюсь с очередным контактером-уфологом. Не шелупонь-граффитчиком, а вполне себе таким солидным дяденькой, уже в годах и почти нормальным. Только в глазах у него доброта, и антеннки к шапке приделаны. И клеит дядечка к подъезду объявление. Обычное, бумажное, с бахромой телефончиков. «Обмен. Поменяю 3-х комнатную квартиру в городе Люберцы, ул. Попова. 64 кв. м. Улучшенной планировки. Свежий ремонт. Кухня 9 кв. м. 2 лоджии, с/у раздельный, комнаты изолированные. 2-й этаж 9-этажного дома, московский телефон. На квартиру в этом доме с доплатой».

Как мне сразу в голову чирикнуло! Похоже, это то, что нам надо. А то мама даже дома шапочку не снимает. И на нас с Лешей постоянно напяливает. Да и шапочки уже не в очень хорошем состоянии, скотчем подклеены. Что будет, когда порвутся окончательно? Наш местный производитель Санек в запой после выходных ушел, а остальные разъехались, как только торговля встала. В общем, хватаю я дядьку с антеннками и веду домой. К маме. Контактер сначала был не особо благожелательно настроен по поводу нашего седьмого этажа. Он хотел пониже, первый, ну максимум второй. Поближе к земле и к туннелям с кладбища. Но хватка моя была крепка.

Мама сориентировалась на удивление быстро и была готова хоть завтра. Только вот слова «с доплатой» ее смутили.

– Понимаете, Фрол Эдуардович, мы недавно переехали. Очень потратились на переезд, на обустройство. Сразу скажу – очень плохо сейчас с деньгами.

– Понимаю вас, Ирина Васильевна. Сам тоже в похожем положении. Наука сейчас никому не нужна, нам, ученым, платят копейки. Впрочем, на прошлой неделе гонорар за книгу пришел. Полторы тысячи рублей. Вот готов его потратить на доплату. Простите, больше пока дать не готов.

Маме удалось сохранить на лице спокойное выражение, но я видела, что далось ей это с очень большим трудом.

– Хорошо! Считайте, что договорились. Вечером попробую убедить мужа. Не знаю, конечно. Он так привык к этому дому и к этой квартире. Но я уверена, что уломаю. Хотите кофе?

От такого напора Фрол Эдуардович опешил.

– Подождите, подождите. Я еще не сказал «да».

Но моя интеллигентная мама, если ей чего-то очень хотелось, всегда добивалась своего.

– Посмотрите, какая замечательная квартира! Солнечная сторона, прекрасный вид из окон! Ремонт только что сделали. Между прочим, чешский кафель в ванной. Оставим вам. И шторы можем тоже оставить. Они очень подходят по цвету к обоям. Ну что? Когда оформляем документы? Нам еще надо машину для переезда заказать.

Контактер попятился.

– Понимаете, мне квартира нужна не только для жизни, но и для работы. Надо понимать, насколько аномальная обстановка в этом помещении. Вы не против, если я проверю?

– Ой, да что тут проверять! У нас сплошная аномалия! Каждый день привидения по коридору гуляют! Видите, я шапочку дома не снимаю? Ну конечно, если вы так настаиваете… но имейте в виду, если сейчас никого не найдете – это ничего страшного. Они погулять пошли. К ночи соберутся.

Фрол Эдуардович уже доставал из рюкзака какую-то проволочную хрень на ручке. Пока мама варила кофе на кухне, ученый методично обходил квартиру и что-то бормотал себе под нос. Я ходила за ним по пятам, чтобы не спер чего. Ну да и просто интересно было, в каком именно месте квартиры он найдет аномалию. Но уже после второй комнаты мои надежды на скорый переезд и излечение мамы от психических отклонений стали таять, как снег под дождем. Рамка стояла как вкопанная. И я уже совсем приуныла, когда, открыв дверь туалета, наш гость вскрикнул. Удивительно, но проволочка начала шевелиться. Сначала медленно, а по мере приближения к унитазу – все быстрее и быстрее. Контактер запустил руку за бачок, нашарил там что-то и вытащил… мой несчастный кроличий воротник, который я запрятала той страшной ночью. И забыла. Находясь рядом с кроликом, рамка уже вращалась, как миксер. Если бы была еще и световая индикация, то она бы полыхала всеми оттенками милицейской мигалки.

Контактер, привалясь к стене, перевел на меня потрясенный и абсолютно счастливый взгляд.

– Ты, девочка, знаешь – что это?

Я осторожно мотнула головой.

– Это прорыв в науке! Это шкура оборотня, который живет в квартире! Нобелевка, не меньше! Мое имя останется в веках. – Он со священным трепетом сложил воротник и аккуратно убрал его обратно за бачок. – Оборотня нельзя беспокоить. Иначе он покинет этот дом! Туалетом не пользоваться, я сейчас дверь опломбирую.

Сзади раздался ошеломленный голос мамы:

– А как же мы без туалета?

– Ничего, ванна есть, или к соседям сходить. Опять же, ради науки можно и потерпеть. Всего-то несколько дней. Надо поменяться как можно быстрее. Жду вас с супругом завтра в бюро обмена. Давайте прямо к открытию?

Тут он немного сбавил обороты и стал почти нормальным.

– Ох, а вы-то квартиру не хотите посмотреть? Но поверьте, там все нормально. Свежий муниципальный ремонт. Мы тоже только недавно ее получили. Район, к сожалению, совсем обычный. Зато все рядом – поликлиника, магазины, парк… Впрочем, можно прямо сейчас прокатиться. Я на машине. Туда и обратно вас привезу. И если не против – вечером у вас еще понаблюдаю.

– Ой, боюсь, вечером неудобно. Муж с работы уставший приходит. Вы уж подождите, как только поменяемся – так и наблюдайте, сколько душе угодно. Особенно в полночь интересно. У них тут, видимо, сходка.

У мужика глаза опять заблестели.

– Все! Одевайтесь, и жду вас в машине!

Мама оделась, как солдат, за тридцать секунд, что на нее было совсем не похоже. Перед уходом спросила:

– Ален! А ты не видела, этот Фрол Эдуардович только на наш подъезд объявление наклеил? Раз уж школу прогуляла – пройдись быстренько вдоль дома. И по соседним тоже. Посрывай, если увидишь. Пока остальные соседи не среагировали.

Я задание поняла. Выполнила с блеском, отковыряв уже присохшие листки от штукатурки соседних подъездов. Правда, уже часть бумажной лапши была оторвана. Но тут время работало на нас.

Мама вернулась с мечтательными глазами. Утром, прихватив счастливого папу, они съездили и оформили документы на обмен. Следующие два дня мы паковали вещи. И вот день переезда настал. Грузовая машина задерживалась, родители сидели на коробках.

Где этот водитель? Уже девять тридцать, вот-вот приедет Фрол Эдуардович с семьей и вещами… Собственно, так и получилось. Новые жильцы прибыли на десять минут раньше нашей машины и грузчиков. Началась суета. Впрочем, мне она не помешала рассмотреть домочадцев контактера. Мальчика, моего сверстника, и девочку лет десяти, как мой брат. Парня звали Зевс. Его сестру – Артемида. Оба были в таких же вязаных шапках с антеннками из проволоки, как у их отца и матери, высокой женщины с короткой стрижкой и спортивной фигурой. Наша семья, по настоянию мамы, щеголяла в шапочках из фольги.

Мы с Зевсом ревниво посмотрели на головные уборы друг друга.

– Слушай, – не выдержала я, – а как ты живешь с таким именем? Зевс Фролович?

– Я-то нормально, привык. Но люди, конечно, удивляются, когда первый раз слышат. Ну ничего. Закончу школу и уеду в Европу учиться. Там всем пофиг. Хоть Зевс, хоть Буратино.

– Нормальное красивое имя у тебя, – вмешалась младшая Артемида. – Я вот своим горжусь. И нечего стыдиться. Вы б лучше сами постыдились, что шапки из фольги на себя нацепили. Даже детсадовцы знают, что это уже прошлый век. Защищают слабо. А в аномальных зонах совсем бесполезны.

– А у вас что за рожки? – поинтересовалась я.

– Это альфавибраторы. Хорошо улавливают паранормальное излучение низких частот. Ну и защита от вредных волн уж получше, чем эта ваша фольга.

Но тут нас позвали в машину, и мы поехали в город Люберцы. По пути, проезжая Фенинскую свалку, папа попросил водителя остановиться. Собрал всю фольгу в один большой комок и торжественно выкинул на кучи мусора. И мама не возражала. Наша семья начинала новую жизнь.

Но дом на кладбище еще долго не отпускал. Объявления, которые расклеил по подъездам Фрол Эдуардович, содержали его, а теперь наш домашний телефонный номер. Часть бумажной лапши пошла в народ еще до того, как я успела сорвать все объявления, и поэтому не успели мы подключить телефонный аппарат, как обрушился шквал звонков. Кажется, звонила половина наших бывших соседей. Некоторые по нескольку раз. Уточняли, а может, обмен еще возможен? А как посмотреть квартиру? Некоторые даже после очень настойчивых ответов: «ВСЕ! Уже поменялись! Объявление не актуально!» – все равно перезванивали, требовали адрес и приглашение на просмотр. Не знаю, зачем им это было нужно? Может, они хотели посмотреть, как живут люди без шапочек? Это сейчас легко – даешь в объявлении телефон сим-карты, которую купил специально для этого дела. А как продал или поменялся – симка благополучно летит в помойку. Но тогда у нас не было возможности, да и желания выкинуть прямой московский номер, который в Подмосковье считался страшным дефицитом. Поэтому приходилось терпеть. Особо настойчивых я уже различала по голосам и с некоторыми даже подружилась. Они еще несколько лет звонили и докладывали о происходившем после нашего отъезда. В принципе ничего особенного там не было. Волна интереса схлынула, но пижамный Санек, выйдя из запоя, все же воплотил мечту в жизнь и поставил изготовление шапочек на промышленные рельсы. Зарегистрировал кооператив. И каждые выходные они с Танькой ехали с раскладным столиком, горой шапочек и портретом Алана Чумака в места народных гуляний и просто массовых скоплений праздношатающейся публики. Дело пошло. Вскоре они купили старые «Жигули» и новый телевизор с большим экраном. Когда бизнес с шапочками немного забуксовал по причине разборок с настоящим Аланом Чумаком, супруги не растерялись и прямо во дворе отгрохали павильон по торговле акциями «Хопер-Инвест». Торжественное открытие украшенной воздушными шариками палатки состоялось при большом стечении жильцов всех окрестных домов, под мутную целительную жидкость, с приглашением для освящения батюшки из ближайшей церкви и все того же шпендика-экстрасенса. Акции «Хопра» у жителей пользовались не меньшим спросом, чем шапочки сразу после прилета инопланетян. В день зарплаты к павильону даже выстраивалась очередь. Уже уважаемые бизнесмены Александр и Татьяна Шило быстро расширили ассортимент, и к «Хопру-Инвест» для особо искушенных добавили акции «Властелины», «МММ» и «Русского дома Селенга».

Одинокая Татьяна Владимировна из четвертого подъезда родила мальчика. На ребенка ходило смотреть много любопытных, но ничего паранормального или инопланетного они в малыше не углядели, хоть Татьяна Владимировна и клялась, что мужчин в ее доме никогда не было, и сама не понимает, как так получилось.

Ах да!.. Тетя Нина с нашего этажа все же поймала сущность, которая при ближайшем рассмотрении оказалась Фролом Эдуардовичем, караулившим оборотня под мешками из-под картошки на лестничной клетке. Был скандал, потому что соседка с перепугу огрела ученого по голове сеткой с пустой стеклотарой, которую несла сдавать в пункт приема. Но вроде все остались живы.

А наша новая квартира оказалась действительно хорошей. В зеленом районе, близко к электричке на Москву. Так что мы в этом плане очень выиграли. Опять же, и с Железнодорожным было транспортное сообщение, и маршрутка тоже ходила. Разумеется, бабушка быстро освоила расписание и возобновила свои визиты. Проезд стоил дороже, но отец был настолько счастлив, что больше не заставляют носить шапочку и не пугают за ужином рассказами про очередные выходки нечисти в доме, что речь об экономии на теще уже не заходила. Они с бабулей даже подружились.

Наташка иногда мне звонила. И даже пару раз приезжала в гости. Но моя новая школа, новые подруги и отсутствие свободного времени не оставили нам шансов на дальнейшую многолетнюю дружбу. Тем для разговоров становилось все меньше, и общение постепенно сошло на нет.

Уже много-много лет спустя, в возрасте за тридцать, мы нашлись с Наташей в «Одноклассниках», и она рассказала, как сложились судьбы героев этого рассказа. Красавицы Таня и Жанна практически сразу после школы повыходили замуж. Таня – за хозяина салона подержанных автомобилей, Жанна – за директора кооператива по производству колбасы. Или наоборот. Не важно. Главное – обе нарожали детей, растолстели, сидят дома, счастливы.

Божественный Миша эмигрировал в США, действительно с прицелом на актерскую карьеру. Но по пути в Голливуд зарулил к друзьям в Огайо, немного там задержался, потом привык. Сейчас водит траки по Америке и тоже, наверное, счастлив.

Его друг поступил в военное училище. Служит где-то на Камчатке, в РВСН. Подполковник. Целится ракетами в Огайо.

Ну и про мигунов и жевунов еще было много подробностей. Кто-то выбился в люди, кто-то пошел по стопам родителей и спился. Но мне уже это было неинтересно, я их почти не помню.

Домашняя психология (от автора)

Описанные выше события происходили очень давно, еще в начале 90-х, но маньяков с тех пор меньше не стало. Кажется, их стало даже больше. Сейчас у меня самой подрастает дочь, и я уже начинаю серьезно беспокоиться за ее безопасность. Жаль, конечно, что «мокрая химия» не в тренде у современной молодежи. Но знаете, есть и сейчас способ не хуже. Мой ребенок давно выпрашивает покраску волос в какой-нибудь термоядерный фиолетовый или голубой. Я активно отбрыкивалась, но во время написания этого рассказа, покрываясь холодным потом от осознания того, что была в полушаге от смерти и только прическа меня спасла, поняла, что дочке надо срочно дать денег и отправить в парикмахерскую. Воплощать ее мечты о красоте в наилучшем виде.

Судя по хроникам происшествий, маньяки – народ некультурный, в моде не разбирающийся и вряд ли имеющий в идеалах девушку с малиновыми волосами. Авось дурацкий вид и взрыв цвета на голове отпугнет потенциального насильника и сохранит ребенку жизнь. Поэтому сейчас допишу и пойду выяснять, что именно там удумала моя дочь и на какой день лучше записать ее в салон. Собственно, и вам советую сделать то же самое. При встречном желании ребенка, разумеется.

Дуся-агрегат

Отмотаю-ка пленку немного назад и вернусь к нашему переезду в Люберцы. В конце восьмидесятых – начале девяностых этот промышленный город всего в десяти километрах от столицы гремел на всю страну. Правда, не очень хорошей славой. Кто тогда не слышал про отмороженных на всю голову «люберов»?

Десятилетиями путь большинства детей этой рабочей окраины был предопределен заранее: ПТУ или техникум. А далее – монотонная пятидневка на заводах и фабриках. По выходным – принудительный выгул наследников в парке на Наташинских прудах. Выгул, переходящий в добровольную пьянку с собратьями по несчастью.

Пока мамаши убирали квартиры и наваривали борщ на всю неделю, папаши располагались на берегу водоема с беленькой, нехитрой закусью и вели беседы «за жизнь». Или резались в картишки, одним глазом присматривая за спиногрызами, доламывающими ржавые качели и горки. Иногда беседы переходили в более оживленный формат. В мордобой. Изголодавшиеся по развлечениям дети радовались пьяным дракам, как леденцовому петушку на палочке.

Особо хозяйственные мужики выбивали на предприятиях участки в шесть соток где-нибудь на торфяниках под Шатурой. Каждое субботнее утро с тяпками и лопатами они грузились всей семьей в электричку и отправлялись на освоение болот. Освоение, впрочем, тоже редко проходило без возлияний и битв за границы участка и охрану урожая.

Младшее поколение принимало такую жизнь как данность. Ведь никто и не догадывался, что может быть иначе, и счастье можно найти не только в самодельной наливке из черноплодки и в свадьбе с белой фатой и пластиковыми куклами на капотах «Волжанок».

Но началась перестройка, и кооперативное движение обломало многолетние традиции.

В видеосалонах, куда по вечерам стекались все сливки молодежи, демонстрировали фильмы о яркой и необычной зарубежной жизни. Крутой Брюс Ли рубил врагов в капусту, Терминатор обещал вернуться, а бесстыжие немецкие порнозвезды вызывали странные эмоции и позывы. И давали понять, что женщины бывают не только такими, как соседка Наташка, на которой женился в восемнадцать лет «по залету», но и красивыми, без застиранной ночнушки и головной боли по ночам.

После просмотра всего ассортимента кассет люберецким открылась страшная истина: в Америке не работают, рассекают на блестящих машинах, сорят деньгами и меняют подружек-блондинок, как перчатки. Собственная убогая жизнь в малогабаритной двушке с родичами и работа за три копейки на заводе стала казаться сущей нелепицей. Разумеется, хотелось того же, чем на экранах занимались простые пацаны из Голливуда. Но встал вопрос, как этого достичь, и побыстрее? Пока жизнь не закончилась пенсией и возделыванием доставшихся по наследству грядок?

Образование ребятам поправить было сложно – сказывалась и слабая генетика, и огромные пробелы в школьной программе. Путь в институты для большинства был заказан. Да и не всем тогда, чтоб выбиться в люди, нужно было это самое образование. Поэтому люберецкие пошли не по пути разума, а по пути силы и здоровья.

По всему городу, как грибы, стали открываться «качалки». Под возмущение бабушек-соседок в подвалы жилых домов завозились тренажеры, стены оклеивались фотографиями Шварценеггера, Сталлоне, а также грудастых дам в бикини и без. И дело пошло. К вечеру в подвалы устремлялись ручейки молодых людей с полиэтиленовыми пакетиками, где лежала форма для занятий.

Популярность «качалок» была так велика, что их устраивали даже в школах, разумеется, неофициально. Просто физрук брал директора в долю и вечером стриг купоны с дополнительных занятий по физкультуре.

Попутно в Люберцах множились магазинчики, торгующие анаболиками, белковыми коктейлями и прочим спецпитанием для культуристов.

Когда необходимая кондиция была набрана, ребята начали бескорыстно выплескивать свою агрессию, попутно продвигая собственную идеологию и демонстрируя отличные физические данные. Группами ездили на электричках в Москву, где устраивали рейды по вылову длинноволосых поклонников Цоя и панк-групп. Неправильного товарища могли подстричь, прочитать лекцию и почистить физию для закрепления результата. Тем, кто огрызался или пытался противостоять, чистили уже основательнее. И не только физию.

Вскоре подобный пиар принес свои плоды, и к люберецким качкам потянулась очередь из коммерсантов. За охраной и защитой. Уже, разумеется, не бескорыстной. Впрочем, кто не тянулся, того могли и сами уговорить. Не гордые чай. Не переломятся.

И деньги потекли рекой. По вечерам на пятачках с раздолбанным асфальтом собирались новенькие машины, тонированные «восьмерки» и «девятки». И даже иномарки: хищные «пятерки» «БМВ» и черные джипы. Это после трудного трудового дня братва приезжала в «качалки» поддерживать необходимую для работы форму.

Из положительного. Родоначальники и идеологи «качального» движения проповедовали не только тягать железо до потери пульса, но и призывали к полному отказу от алкоголя и наркоты. За появление в спортзале в нетрезвом виде нарушителя с позором изгоняли. И прощай, крепкие бицепсы. Прощай, работа в бригаде, видак, крутая тачка и подружка-Барби. Те, у кого еще не все было запущено, перспективы улавливали и вели себя дисциплинированно. Собственно, возможно, именно такой постановкой вопроса и была спасена от алкоголизма не одна сотня пацанских душ. (Правда, часть этих спасенных все равно вскоре украсили собою Люберецкое кладбище, отдав Богу душу в разборках и в ДТП. Но хоть пожили перед смертью по-человечески. Да и на пышные похороны заработали.)

Нет, конечно же, не только люберецкие бандиты отметились в восьмидесятых – девяностых. Кто же не слышал про «ореховских», «измайловских», «коптевских»? И еще про десятки бригад, взявшихся зарабатывать легкие деньги путем крышевания зарождавшегося частного бизнеса?

Но все же Люберцы были первыми. И с точки зрения формирования бренда, самыми эстетичными и продвинутыми. Была у них своя идеология – смесь ЗОЖ, культуризма и блатных законов. Свой певец, прославляющий ратные подвиги земляков. Как вы поняли, я сейчас о группе «Любэ» и Расторгуеве. И даже своя мода: клетчатые штаны, кожаные куртки и золотые цепи с крестами на мощных шеях, темные очки, стрижки под машинку. Шикардос!

Все мальчики, начиная с начальной школы, писали в сочинениях на тему: «Кем хочешь стать, когда вырастешь?» – «Люберецким бандитом!», девочки вторили: «Хочу стать женой бандита! Не работать и каждый год отдыхать в Турции». И если ребятам для достижения мечты требовалось лишь каждый вечер качать железо, жрать анаболики упаковками и дружить с правильными старшими, то с девочками было намного сложнее. Он жены бандита ждали неповторимой красоты, выраженной в выбеленных длинных волосах, накладных ногтях с камушками и хорошей фигуре. В местных парикмахерских популярность обесцвечивания волос «Супрой» била все рекорды. Мастера ногтевого сервиса, освоившие новейшую методику приклеивания акриловых когтей с рисуночками, могли за год заработать на квартиру. Для показа себя на местных ярмарках невест – дискотеках – девочки килограммами закупали в аптеках вату, чтоб подкладывать в лифчики и бюстом прокладывать дорогу к личному счастью и достатку.

Но если убрать всю шелуху этой яркой молодежной субкультуры, то Люберцы тех времен выглядели не особо привлекательно: разбитый и убогий депрессивный рабочий пригород, пугающий обилием бетоноконструкций, заборов и грязными девяти- этажками, хаотично перемешанными с кирпичными трехэтажными домами также не особо ухоженного вида. То, что в этих кварталах до сих пор осталось много коммунальных квартир, я узнала позже. Максимально дешевое жилье для сотрудников еще в шестидесятые строил московский автогигант АЗЛК и ссылал в коммуналки тех, кого не жалко. В самом городе тоже присутствовала промышленность. Например, завод сельхозмашиностроения, которому, однако, вскоре после перестройки пришел конец. Кому нужны были сеялки, веялки и жатки, когда сельское хозяйство практически легло помирать, потянув за собой и градообразующее люберецкое предприятие? АЗЛК, впрочем, тоже не отставало, остановив часть конвейеров и перестав платить зарплату. Вот большая часть населения и осталась без денег. И без перспектив. Старшее поколение пошло в запой, а младшее – в «любера».

Подобное расслоение общества давало причудливые иллюстрации к проблеме «Отцы и дети». То заботливый сын усаживает в тонированную «восьмерку» папаню-бухарика с пакетом пустой стеклотары на сдачу, то встречаешь на перекрестке блестящий, крутейший по тем временам «мерседес» в сто сороковом кузове, заставленный стаканчиками с рассадой и с торчащими из багажника саженцами, и сразу понятно, что это местный авторитет с шиком перемещает тещу на дачу.

Вот в такое интересное и нескучное место и переезжала наша семья из полувоенной, чистенькой Железки.

Эти два города связывала дорога местного значения. Настолько местного, что ни один из районов, ни Балашихинский, ни Люберецкий, не хотел брать за нее ответственность. И асфальтовая двухполоска, петляющая мимо поникших после зимы деревень, свалок и капустных полей, больше напоминала прифронтовую трассу к позициям советских войск во времена Великой Отечественной войны. При взгляде на ямы полуметровой глубины и небольшие куски асфальта между трещинами и выбоинами сразу становилось понятно, что бомбежки противника были успешными. А те места, где немцы промазали, победно добили наши тяжелой бронетехникой. Перегоняя к линии фронта гаубицы и танки с надписью: «На Берлин». Проблема была в том, что в окрестностях Люберец и Железнодорожного никогда не было боев. Роль фашистской авиации и советской бронетехники выполняли груженные мусоровозы и пофигизм обеих администраций. Местные жители, которые имели несчастье работать в соседнем районе, были не очень довольны состоянием дороги, и, выгребая из очередной рытвины оторванный бампер или по колено в грязи меняя пробитое колесо, достаточно громко материли руководство районов. Руководство уже не так громко, но все же явственно материло немцев, которым в сорок первом не хватило сообразительности подойти к Москве с юга, а не с севера. Или хотя бы отправить бомбардировщики на этот стратегически важный объект. Тогда бы было с кого спросить и на кого кивать недовольным, которые с завидным постоянством приходили на прием к главам администраций с трубами глушителей наперевес. Как правило, все заканчивалось мирно, очередными обещаниями и вызовом охраны. Хотя случались и форс-мажорные ситуации, после которых чиновник уходил на больничный. Вернувшись оздоровленным из какой-нибудь Пицунды или Сочей, он таки пытался решить с соседями проблему дороги, но все заканчивалось на стадии выделения средств из обоих бюджетов. Ни разу за много лет консенсуса не находилось. Автор инициативы, уже залечивший ушибы и синяки, тяжко вздыхал и на свою долю просто увеличивал охрану.

И вот одним прекрасным апрельским утром именно этой дорогой и повезли нас две машины, найденные папой по объявлениям накануне переезда.

Это сейчас все просто. Вызывается специализированная контора с каким-нибудь забавным названием типа «Нежный Газелькин», и мускулистые парнишки в форменных комбинезонах телепортируют тебя со всем скарбом и мебелью на новую жилплощадь. Во времена моего детства такой роскоши не было. Переезд осуществлялся, как правило, с помощью родственников и друзей, с которых потом ничего не возьмешь. Ни за потерянные где-то табуретки, ни за поцарапанную румынскую стенку. Они ж старались, помогали бесплатно. Чего орать-то? А «банкет» с водочкой и переменой блюд, которым надо было обеспечить вспотевшую родню в качестве благодарности? Нет уж, лучше переезжать за деньги, найдя постороннего водителя грузовика и пару мужиков, желающих подкалымить. Дешевле выходило. Правда, в восьмидесятые подобная постановка вопроса считалась неприличной, и родственники обижались капитально.

Нечто подобное вышло и в нашем случае. Как только папа снова заикнулся о помощи двоюродного брата, работавшего на Одинцовской овощебазе, мама, вспомнив про прошлый наш переезд и разбитый сервиз, злобно зашипела, и отцу пришлось идти к станции. К доскам объявлений.

На ближайшее утро мы заказали грузовик для перевозки крупногабаритного барахла и автобус ПАЗ, в котором должно было ехать наше семейство и хрупкая ручная кладь. Автобусик задерживался, причем существенно. Два похмельных бугая уже погрузили мебель, над разборкой которой всю ночь трудились родители, а второго транспорта так и не было. Время шло. Мы и мужики нервничали, ведь всем в грузовик не влезть, да и вещей еще оставалось порядочно.

Больше часа все стояли на улице. Грелись на весеннем солнышке и прикидывали запасные варианты. Наконец из-за угла вынырнул грязный, но бодрый пазик с табличкой «Ритуал» под ветровым стеклом. После преследовавшей нас в последнее время кладбищенской темы мы даже не удивились. Автобус резко затормозил, чуть не придавив черную кошку, и бравурно просигналил. Водитель был уже слегка пьян и доволен жизнью. Он сложил руки в молитвенном жесте и, не дав опомниться разъяренным грузчикам и родителям, начал затаскивать в автобус коробки с посудой. Мы покорно полезли в салон. Мама хладнокровно стряхнула с сиденья ленту от похоронного венка, какие-то еловые ветки. Папа отфутболил в хвост пару пустых водочных бутылок, и через десять минут все расселись и всё загрузили. Правда, наш водитель опять задерживался. Теперь он залип в дискуссии с водителем грузовика, обсуждая путь следования. Грузовик предлагал короткий путь через Фенинскую свалку, автобус крестился и был готов ехать только через МКАД. Хоть и через пробки, и с крюком в лишние пятнадцать километров, но по приличному асфальту. Судя по лексике грузовика, в которой из знакомых слов улавливала только «Где… был… на часы… смотрел… пробки ща… на три часа встанем…» и по попыткам дать шоферу микроавтобуса в морду – нас ожидал путь по короткой, но увлекательной фронтовой дороге. В принципе так и получилось.

Слегка матерясь и икая, водитель автобуса залез на свое место, громко хлопнул дверью и раздраженно стартанул в сторону Фенино.

Но, впрочем, мужик он был добрый и быстро успокоился, прикинув, что машина все равно казенная. Для окончательного поднятия духа хлебнул что-то из фляжки и включил на всю громкость кассету группы «Любэ».

Так мы и поехали. На колдобинах дружно подпрыгивали к потолку. На серпантине, который выписывал автобус, хватались за поручни кресел. Весь этот аттракцион сопровождался бодрым расторгуевским: «Ты агрегат, Дуся, ты, Дуся, агрегат» и жалобным звоном стеклянных фужеров в коробках. Какие там американские горки! Если у меня и была когда-то мечта на них покататься, то в тот день она сбылась полностью. И на много лет вперед. До сих пор обхожу парки развлечений за километр.

На пятой выбоине меня затошнило. Впрочем, с моим братом это произошло еще раньше. Родители как-то держались и пытались держать нас. Даже Расторгуев не выдержал: на одной песне его заклинило. Не буду полностью описывать наше путешествие через капустные поля и отстойники канализационной станции, но скажу, что оно было не для слабонервных, и приехали мы на место назначения грязные, вонючие, с перебитой посудой, сломанным «денежным деревом» в горшке и засевшей в голове песне: «Мы будем жить теперь по-новому, ах Люба-люберцы мои-и-и-и!»

Такой же суровой, как поездка, оказалась и окружающая действительность нашего нового места жительства. В первый же день я пошла обследовать окрестности. Уже минут через пять до меня дошло, что все еще хуже, чем думалось. Любуясь на проржавевшие остовы качелей на детских площадках, постоянно спотыкаясь на асфальтовых выбоинах, залитых жидкой грязью, и тревожно озираясь по сторонам, я шла по двору и высматривала «люберов». При их появлении следовало развернуться и нестись пулей куда подальше. Ни одного типа в клетчатых штанах я так и не встретила, но после прогулки у меня было единственное желание – собрать вещички и вернуться в дом на кладбище. Хотя нет. Зря я так. Вид родителей и соседей в фольговых шапочках казался все же более устрашающим, чем какие-то там люберецкие гопники.

Школа, куда мы с мамой отнесли документы, также вполне укладывалась в местную эстетику, и ее вид смутил еще на подходе. Над слегка потрепанным панельным кубом-зданием возвышалась огромная труба. Просто какой-то крематорий с печью. Видимо, для двоечников. На самом деле в ста метрах от храма науки находилась котельная, которая и украсила своей кирпичной трубой скучную типовую архитектуру, слившись с ней практически в единый ансамбль.

Второй дизайнерской находкой оказались отчасти заколоченные фанерой окна первого и второго этажей. В сочетании с трубой это уже точно напоминало детский концлагерь времен Второй мировой. Позже я узнала, чем объясняется столь нетипичный подход к экстерьеру здания. Дело в том, что милые школьники, обожающие свою альма-матер, регулярно по ночам ходили бить окна кабинета физики. Правда, не все были меткие (с физкультурой в школе тоже был швах), и долетало не у всех. А у некоторых и рикошетило в соседние, ни в чем не повинные окна труда и английского языка. Но это не важно. Главное – физичку расколачивали, как Рейхстаг в сорок пятом. Вот такую детскую любовь снискал этот педагог. И не жалейте ее! После месяца обучения я тоже прониклась этой любовью и как-то даже пару раз присоединилась к группе одноклассников, выражавших свои чувства таким бунтарским способом. Били окна регулярно, отловить погромщиков не получалось. Конечно, новые стекла вставляли, но через пару дней их уже снова не было. И вместо того чтобы уволить или каким-то еще образом разобраться с неадекватным учителем, администрация применила креативный способ и забила окна листами фанеры. Забегая вперед, скажу: физику знали в школе все. Включая директора. Кому нужна и кому не нужна. Кроме физики, не знали ничего, потому что на вникание в остальные, не особо полезные и важные дисциплины, вроде русского языка и математики, просто не оставалось времени и мозгов. Часть учеников все же поступила в технические вузы, даже те, кто с детства хотел стать переводчиком или биологом. Но от английского и биологии в нашей школе можно было взять только «London is the capital of Great Britain» и начальные знания про фотосинтез – и поэтому ясно, что путь детям на эти специальности был закрыт. Но кто их спрашивал? Вот и я туда же. Разбуди меня сейчас, спроси правило буравчика или второй закон Ньютона – ведь выдам же без запинки. Правда, очень удивляясь, зачем эта лабуда до сих пор захламляет память.

На следующее утро я сразу попала в гущу школьных событий. На первом этаже, у раздевалок, шла драка. Причем не простая, не мальчишки друг друга портфелями мутузили. Дрались девочки-старшеклассницы. Красиво и беспощадно. Фрифайт в лучшем виде. В ход шли захваты за волосы, пинки в живот, удары ногами по корпусу. Вокруг бегали несколько учителей и директор, которые жалобно умоляли: «Девочки! Ну хватит! Ну сейчас опять милицию придется вызывать!» Толпящиеся на безопасном расстоянии малыши делали ставки. Наконец бойцов (или бойчих) разняли. «Девочек», растирающих разводы косметики по лицам, развели по разным углам. На поле битвы остались клоки выдранных волос и обломки яркой пластмассовой бижутерии. Но поздно: во двор уже въезжал патрульный газон. Видимо, у кого-то из педсостава все же сдали нервы, и он вызвал «ноль-два».

Маленькая ремарка. Я в своих рассказах выдумываю много. Все же пишу беллетристику, а не документальную прозу. Но в этом случае – все правда. Все. И заколоченные фанерой окна кабинета физики. И драка старшеклассниц в первый мой школьный день.

Первым моим желанием было – развернуться и валить, валить. Пока не досталось и мне. И пока я не попала в поле зрения директора. Ой нет. Попала. Отрезав мне путь к отходу, он дождался, пока я разденусь, передал какой-то учительнице, и меня под конвоем повели на второй этаж знакомить с классом.

Интереса ко мне новые одноклассники проявили мало. Ребята стояли у подоконников, уткнувшись в тетради и учебники, и со стеклянными глазами что-то повторяли перед уроком. Это меня сразило еще больше, чем только что увиденная драка. Не сочеталось одно с другим. Ну никак. И мозги вскипали. Впрочем, вскоре все встало на свои места. Первой была физика. В том самом кабинете с заколоченными окнами. Детская любимица набросилась на свежее мясо, то есть на меня, и начала выяснять, что я знаю и чего не знаю. Понятно, что, несмотря на пятерку по физике в предыдущей школе, я не знала ничего. В конце допроса мне была выставлена жирная двойка, и учительница с удовольствием констатировала, что после одиннадцатого класса я выйду со справкой. Дворником пойду работать. Могу начинать тренироваться прямо сейчас, вымыв за перемену полы в ее кабинете. Весь класс смотрел на меня с обожанием. Своим мычанием я на сорок пять минут избавила от пыток всех остальных.

На втором уроке, кажется английском, было уже проще. Я все так же сидела одна на последней свободной парте – больше свободных мест не было. Но почему-то это мое местоположение очень веселило одноклассников. Все оглядывались, перешептывались и расплывались в гадких улыбочках. Или их так веселил мой химический баран на голове? Хотя странно. В связи с окончанием геля мама опять завязала мою гриву в тугой хвостик, и ничего особо странного и выдающегося в моей внешности не осталось.

На перемене ко мне все же подошла одна темненькая девочка, видимо самая сердобольная. Или просто староста.

– Ты новенькая? Нельзя здесь сидеть. Это парта Оли. Оля не любит, когда кто-то садится за ее парту.

– Вот здорово! А куда же мне пересесть? Мест же нет больше?

Я оглядела кабинет. Пятнадцать парт. И каждая занята, кроме моей. Я прибегла к математике. Получалось, что в классе сейчас присутствуют двадцать девять учеников, и еще где-то шляется тридцатый наш сотоварищ. Некая Оля.

– Да, может, она болеет?

– Не, не болеет. В школе она. В кабинете директора небось. Сейчас придет – вон, милиция уже отъезжает.

– И что делать?

– Не знаю, – пожала плечами добрая активистка, – может, тебе в другой класс перевестись?

Тут рядом со мной шлепнулась чья-то сумка, и на соседнее место уселся долговязый парень.

– Во, давай я сяду с новенькой, а Олька, когда придет, пусть садится на мое, к Варламовой.

Варламова заверещала раненой газелью и в спешном порядке стала собирать учебники, чтобы сказаться больной и побыстрее покинуть класс.

– Не, с ума сошел? Варламова только-только отошла от развода родителей, ты снова ее хочешь в депрессию вогнать?

– Лучше пусть новенькая к Варламовой, а ты здесь.

Но договорить мы не успели.

В класс зашла та самая Оля.

Разумеется, девочку с мальчиком сразу же как ветром сдуло на безопасное расстояние. Первый раз я видела, как люди растворяются в воздухе. Остальные тоже пригнулись и притворились невидимками. Повисла пауза. И я осталась одна. Как в пустыне.

Но до остальных Ольге было мало дела. Она смотрела на свою парту и на меня.

Выглядела моя новая одноклассница специфически. Можно сказать и так. Мягко. Сейчас таких людей называют боди-позитивными. Тогда же для них существовало более хлесткое определение – «жиробасина». Правда, через минуту до меня дошло, что это вовсе и не жир. Просто Оля – огромная женщина. Баба-гора ростом выше ста семидесяти пяти сантиметров, и, наверное, с такими же объемами попы и груди.

Несмотря на пугающие габариты и не особо приятный взгляд, к горе подходило прилагательное «красивая». Абсолютно идеальное лицо. Выбеленные перекисью волосы с начесом и голубые, умело подведенные глаза. Н-да, меньше всего она напоминала подростка. Скорее, завуча. Но «завуч» в полной тишине прошла в конец класса и плюхнулась на соседнее со мной место. Стул затрещал. Затрещал и стол, на который дама грохнула свою сумку и локти. Я пригляделась к своей новой соседке повнимательнее и с ужасом опознала в этой массе звезду утреннего фрифайта. Это она раскидала троих нападавших, как теннисные мячики.

О господи. Вот повезло-то! Впрочем, Оля потеряла интерес и ко мне. Сосредоточенно копалась в сумке, доставая учебники.

Между тем урок литературы начался. Учительница вызывала к доске отвечать «Буревестника». Одноклассники сбивались, мямлили, пропускали строчки. Что за бред! И я чисто автоматически подняла руку. Как делала это в прошлой школе.

– Да? – учительница смотрела на меня с изумлением. Видимо, здесь поднимать руку было не принято.

– Я хотела сказать, что все отвечающие пропускают строчку: «Глупый пингвин робко прячет тело жирое в утесах». Конечно же, по правилам русского языка должно быть «жирное», но Максим Горький проявил новаторский метод для описания жирного, робкого пингвина. Мы сразу обращаем взгляд на неправильное слово и представляем ленивую, неуклюжую и трусливую птицу. Которая прячется от бури в скалах.

Класс накрыла тишина. Такая же, как в стихотворении Горького.

Рядом что-то шумно задышало. Кажется, новой соседке по парте не хватало воздуха. Или мне? Так как уже через пару секунд я летела куда-то через проход. Это Оля слегка толкнула стул, на который я собиралась опуститься после блестящего ответа. Блестящего, разумеется, и по мнению класса, который замер во время тирады о жирной птице. Следом за мной летела моя сумка. Слава богу, там, куда я должна была приземлиться, сидели два двоечника с хорошей реакцией. Они успели подхватить меня, поэтому я отделалась лишь синяками. А вот сумка стала для них сюрпризом, и поймать ее они уже не смогли. Тяжелая торба просвистела по воздуху, разбила стекло и красиво полетела со второго этажа. «Надо же! – подумала я. – Не успела получить учебники, и уже их лишилась. Надо валить из этой школы».

– Пингвинкина! Что происходит? – Это учительница отмерла от шока. Дальше был ор на повышенных децибелах, означающий, что Олю выгоняют из класса и без родителей видеть больше не хотят.

Моя соседка равнодушно пожала массивными плечами, неторопливо собрала свои вещи и хлопнула дверью.

Одноклассники отмерли и рванули ко мне на помощь.

– С ума сошла? Это же запретная тема! Слово «жирный» нельзя произносить в радиусе километра от Оли! А тут еще и «жирный пингвин». Ты думаешь, мы просто так строчку пропускали? Это в целях самосохранения. Неизвестно, что пришло бы Пингвинкиной в голову. Она же могла чем угодно запустить!

Девочки охали надо мной, простив поднятую руку и выступление с разоблачением декламаторов. Мальчики оживленно обменивались впечатлениями и тянули жребий, кому идти под окна искать мои учебники. Учительницы в классе уже не было – она рыскала по этажам в поисках директора и завхоза. Выпрашивать замену очередного разбитого стекла.

Урок был сорван.

Но к перемене порядок восстановили. Из класса нас всех выгнали в коридор, меня привели в чувство, сумку принесли и почистили. Вконец измученный директор пригласил меня в кабинет и с плачущими интонациями уговаривал не предавать инцидент огласке в обмен на перевод в другой класс в ближайшие пару дней. На самом деле я бы не отказалась от перевода и в другую школу, но что-то не было у меня уверенности, что там будет лучше. Люберцы на все накладывали свой отпечаток.

Вот в таком пессимистичном настроении я в толпе учащихся выходила после шестого урока из здания, даже не догадываясь, что Пингвинкина была истинной люберкой, а значит, не собиралась прощать оскорблений. Вернее, она решила, что у нее появился новый и весомый повод провести тренировку по боевым искусствам…

Оля ждала меня во дворе. Нас обеих ожидало увлекательное мочилово за гаражами. Только она об этом знала, а я нет.

Впрочем, до меня что-то стало доходить, когда ко мне подошло огромное существо в мужской «аляске», сплюнуло и трубным голосом спросило:

– Слыш, новенькая! А как твоя фамилия?

– Зотова! – пискнула я.

– Кабздец тебе, Зотова! – констатировала Оля.

Надо было спасать свою жизнь. И, вложив в голос весь пофигизм и смелость, накопленные с момента переезда, я выдала первое, что пришло на ум:

– Слушай, Оль! А ты в кино не снималась? Кажется, видела тебя на киностудии имени Горького.

Гора ошарашенно заморгала. А я, заметив сомнение в голубых глазах, подбавила газку:

– У тебя очень интересная внешность. Кинематографичная. Таких режиссеры разыскивают по всей стране. У меня недавно как раз съемки в фильме закончились, знаю, о чем говорю. Хочешь, и тебя устрою?

Наконец у Пингвинкиной прошел первый шок. Она отмахнулась от истерящего в окне директора и схватила меня за шиворот.

– Ты издеваешься? Да? Ща ты вообще покойник! Пойдем! – Меня не особо аккуратно поставили на тропинку и придали ускорение сзади. Пришлось плестись в чужой и незнакомый двор, вид которого вызывал все бо`льшие и бо`льшие опасения. Аляска шла сзади, перекрывая пути к отступлению.

Умирать не хотелось. И я заливалась соловьем, вспоминая имена актеров. И наших, и иностранных, с которыми, разумеется, якобы была знакома. Видела их вот как прям ее сейчас. Не знаю, зачем я приплела режиссеров и звезд, но опыт съемок в массовках у меня действительно имелся. Правда, Оля вряд ли бы смогла меня узнать, ведь те два фильма, где я была задействована в сценах школьной перемены и толпы в зоопарке, в прокат так и не вышли. Но упоминания о том, что я засветилась в кино, раньше всегда творили чудеса. На чудо я надеялась и сейчас.

Мое сознательное детство пришлось на восьмидесятые годы, а самой фантастической и прекрасной мечтой советского ребенка было попасть в кино. И не на сеанс или на просмотр «В гостях у сказки» по цветному телевизору марки «Рубин», а на съемки. Хотя бы в массовку или на маленькую роль в Ералаше. Фразой «Девочка, хочешь сниматься в кино?» маньяки и извращенцы уводили со дворов даже самых умных-разумных. Эта детская мечта ежегодно толкала десятки тысяч абитуриентов на штурм ВГИКа. Разумеется, поступали единицы, а остальные шли сдаваться в менее престижные вузы, техникумы и ПТУ, с тем чтобы остаться в Москве и попробовать поступить через год. А потом еще и еще. И, разумеется, большинство так и вырастало в специалистов совсем других специальностей: в инженеров, техников и учителей. Но здание с колоннами на улице Пырьева, фразы «первый творческий тур, прошел на второй», «стих, басня, этюд» могут найтись в сокровенных подвалах памяти многих наших сограждан. Некоторые, самые упорные и с большой творческой составляющей, все же не хотели служить приземленным и скучным профессиям, всеми правдами и неправдами пробиваясь таки в волшебный мир кино. Пусть не актерами, а осветителями, помрежами, монтажерами. Там их накрывала та же бытовуха, что и в любом другом мире. Те же дрязги, очередь за зарплатой в окошечко кассы, фикус на окне, дешевый растворимый кофе и дурной характер начальства. Но кто об этом думал в детстве? Мы же видели только сказку! Как кинозвезды ежедневно получали мешки писем от поклонников, как ездили на кинофестивали за границу и в красивых платьях позировали для журналов. Кто ж в Советском Союзе не мечтал так жить? И если взрослые, уже обремененные работой и семьями, относились к кинозвездам, как к пришельцам с Марса, то дети, со своим неокрепшим разумом, разглядывая в «Пионерской правде» фотографии какой-нибудь Наташи Гусевой, совершенно обычной девочки, которой посчастливилось сыграть Алису Селезневу в «Гостье из будущего», наивно задавались вопросом: «А почему не я? И чем я хуже?» И вот уже пошли видения, как привозят тебя, звезду, на черной «Волге» на встречу с пионерами в «Артек», дарят цветы, просят автограф. Об этом мечтала половина страны, засыпая в подобных грезах. С надеждой, что вот-вот придет день, когда и ты станешь знаменит.

Тем, кто не жил в Советском Союзе, попытаюсь объяснить масштаб такой мечты. Сниматься в кино было приблизительно так же круто, как сейчас стать победителем «Голос. Дети», иметь в подписчиках на «Ютьюбе» миллионы и заключить договор с Голливудом. Причем одновременно. Хотя нет. Для миллионов детей, живущих в СССР, попасть в кино было еще сложнее. Это сейчас на прослушивание в «Голос» можно приехать хоть откуда и, при наличии таланта, пройдя все этапы, попасть на сцену. Для того, чтоб стать звездой Сети, вообще, кроме Интернета и фантазии, ничего не надо. Знай себе занимайся! Наберешь миллион подписчиков, и к тебе сами потянутся рекламодатели, продюсеры и прочие заинтересованные лица. А может, и Голливуд.

А в те времена узкий круг счастливчиков, которые имели возможность прорваться в кино, ограничивался главным образом зажравшимися москвичами. Либо родственниками членов съемочных групп, либо проживающими на небольшом удалении от всем известных киностудий имени Горького и «Мосфильма». Не секрет, что именно по близлежащим школам часто выискивались юные таланты. Еще был замечательный Дворец пионеров на Воробьевых горах, театральная студия которого также поставляла кадры на соседний «Мосфильм». По идее, в эту студию мог попасть каждый, кто выдержит безумный творческий конкурс. Но ведь пройти только конкурс недостаточно, надо еще постоянно ездить на занятия! Год, два… Пока не найдется подходящая роль или ролька в каком-нибудь фильме. В массовку попасть было несколько легче, но и для этого нужно было несколько раз в неделю посещать театральную студию, а значит, и проживать где-то поблизости. На престижном Ленинском или проспекте Вернадского. Из какого-нибудь Бибирево или Гольяново ездить на Воробьевы горы мог себе позволить только очень упертый и не обремененный другими интересами ребенок.

Я росла в маленьком подмосковном городке, и путь в кино мне был отрезан априори. Но случилось чудо. Произошло оно еще до переезда моей семьи в дом на кладбище. Когда мне было лет так тринадцать, а моему брату, соответственно, девять.

Начинались новогодние каникулы, папе на работе достались два билета в МХАТ, на детский спектакль. Я была уже в сознательном возрасте и вполне могла присмотреть за младшим братом, поэтому в театр нас отправили одних. Папа довез нас на машине до станции, купил билеты на электричку (чтобы нам не пришла в голову мысль сэкономить и в итоге трястись от холода на какой-нибудь станции, куда высадят контролеры). Ну мы и поехали.

В холле театра бурлил народ. Отстояв минут десять в гардероб, я обратила внимание на еще одно странное скопление людей чуть в стороне, в центре которого была корпулентная, средних лет, женщина с блокнотиком, а вокруг толкались родители с детьми. Я (как ребенок, росший в эпоху дефицита) быстро

среагировала на толпу. В наши времена, когда в магазинах не было ни-че-го, буйное скопление граждан могло означать лишь то, что в продажу выкинули что-то полезное. Нужно срочно идти занимать очередь и брать. Уже практически придушенная напором тетенька вещала:

– Товарищи! Нужны только первоклассники! Еще три человека на завтра и все! Только первоклассники! Других не надо!

Пробравшись поближе, я обомлела и просто не поверила своим ушам. Волшебная фея с блокнотиком набирала первоклассников в массовку на съемку самого настоящего фильма. Киностудии имени Горького. О боже! Так же не бывает!

Быстренько схватив притормозившего брата за руку, я протиснулась к фее.

– Вот! У нас есть первоклассник! Запишите его!

Тетенька недоверчиво оглядела девятилетку:

– В каком ты классе учишься, мальчик?

Леша не умел врать, но его настиг хоть и незаметный, но мощный удар в спину.

– Мой брат в первом! Просто крупный такой.

Братец ошарашенно кивнул.

Тетка еще раз с сомнением посмотрела на Лешу, но записала его имя и фамилию. Потом повнимательнее посмотрела и на меня, дрожащую от возбуждения.

– Ну и ты приходи. Давай запишу. Вроде типаж подходящий. В школьной форме оба.

Съемки должны были растянуться на все зимние каникулы. Это был какой-то фильм про обычных советских школьников и их счастливое детство. Разумеется, снимался он в самой что ни на есть «обычной» советской школе где-то в переулках на Патриарших прудах. Нас ждали там уже на следующий день, к девяти утра. И с кем-то из взрослых, чтобы оформить документы.

Когда я рассказала обо всем маме, она, пригладив вставшие дыбом волосы, первым делом спросила приметы того дяденьки, кто позвал сниматься в кино. И что он хотел еще – усадить нас в машину или звал к себе домой? Описание полной возрастной дамы в холле театра маму немного успокоило. И вот на следующий день, встав в непривычную для каникул рань, мы на электричке, потом на метро, а дальше пешком добрались до указанного адреса.

Н-да. Я человек не завистливый, но школа прибила даже меня. Особенно тамошняя столовка, напоминающая кафе из фильмов о загнивающем Западе. Стильная мебель, свисающие с потолка оранжевые круглые абажуры. Да и в самой школе пахло явно не по-нашему. А может, это были французские духи актрис? Которые в своих нарядах из валютного магазина «Березка» изображали педагогический состав? Правда, съемки задерживались. Все – и опухшая съемочная группа, отпаивающаяся кофе, и сонные мамашки, притащившие на съемку сонных детей, – все минимум пятьдесят человек ждали одного. Актера, играющего роль директора школы. Не знаю, в чем дело – то ли и остальные сцены на этот день были с его участием, то ли менять локацию не хотели. Поглядывая на часы на стене школьного холла, толстый режиссер медленно, но неотвратимо наливался гневом, краснел, как помидор, и, уже совсем набычившись, наблюдал за своим помрежем, которая каждые пять минут бегала вниз, на первый этаж звонить. Возвращалась она раз за разом все бледнее и худее и пыталась скрыться от глаз режиссера за спиной оператора.

– Петр Иваныч! Не отвечает! Попозже еще позвоню.

Бородатый гений режиссуры вначале еще держал себя в руках и выражал свои мысли хоть и нецензурно, но тихо. Просто бубнил что-то над стаканом с кофе. Но постепенно его речь становилась все громче и громче, уже с хорошими такими театральными паузами и интонациями. Видимо, краска, ударившая в лицо, требовала выхода.

– Ирина Михална! А? Ну вот какого черта? Я завел будильник и встал. И приехал в эту занюханную школу, черт возьми. Хоть и не хотелось. Вы завели будильник. Они завели. А дети? Эти бедные дети? Им каково? И только господин Абрамов не подумал завести будильник! Народный артист, мать его!.. Народ ждет, понимаешь, артиста. А он спит?! А может, он развязал, а? Вы же клялись, когда утверждали на роль, что Николаич ни-ни… Что он в завязке, и его можно брать. И как теперь? А если это запой? – уже с трагическими нотами Броневого вещал режиссер.

– А у нас половина сцен снята? И что делать? В корзину? И скажите, кто ответит за это? А, Ирина Михална? Вы звонили опять? И? Не отвечает? Так идите, звоните еще, съешьте этот телефон! И вот если через десять минут не будет его на месте – поедете за ним домой. Вытащите эту пьянь из кровати и притащите на съемку! А мы, все мы, с детьми, будем сидеть и ждать. Чтоб стыдно стало, кого вы мне подсунули на одну из главных ролей! Кота-алкоголика в мешке!

Бедная Ирина Михайловна заметалась в поисках пальто и валокордина. Но инфаркт отложился на другой день. На ее счастье, наконец ветерком с легким амбре коньяка на площадку влетел «кот в мешке».

– Миль пардон, господа! Неожиданные технические сложности. Давайте снимать! Через пять минут буду готов. Объяснения потом, но, поверьте, все было совершенно не в моей власти.

Судя по мешкам под глазами и радостному виду знаменитости, режиссер оказался прав, и действительно все обстоятельства были исключительно во власти алкоголя. Но группа резко проснулась, зашевелилась, осветители включали прожекторы, а гримерша быстро припудривала лицо «народного артиста». Режиссер пробормотал что-то не очень приличное и махнул рукой.

И вот: «Камера! Мотор! Дубль первый. Пошла массовка!»

В коридоре забегали дети, изображая бурную радость на перемене. Среди них лавировал, улыбаясь, и наш уже вошедший в роль алкоголик. В костюме, галстуке и с классным журналом и тетрадками под мышкой. Мой брат полностью отдавался роли бегающего первоклассника. Я с какой-то черненькой девочкой изображала болтающих на перемене подружек. И вроде все было неплохо, однако то ли режиссер еще не отошел от гнева, то ли народный артист не вписывался своим блеском глаз и довольной физией в роль директора школы, но съемку остановили.

– Николаич! Ну давай соберись! Ну ты ж не на банкете в ЦДК тост говоришь! Очнись! Школа, перемена, вокруг эти мерзкие дети… Эмоцию мне дай! Нормальную эмоцию директора школы!

Пошел второй дубль. С лица актера по-прежнему не сползала дурацкая улыбка. Режиссер морщился еще больше и уже просил таблетку от головной боли. Но тут произошло неожиданное: мой брат не вписался в один из поворотов и с разгона, со всей дури, влетел головой в живот «директора». Николаич сложился пополам. Журнал и тетради вылетели из рук. Вся съемочная группа, включая массовку, зависла от испуга и тихо ахнула. Я перевела взгляд на толстого режиссера. Он тоже завис, но гримаса блаженства разливалась по его бородатой физиономии.

– Ой, простите! Я нечаянно. – Это брат отмер первым.

– Ааа, ооаа, – глотая воздух, только и смог выдавить из себя «директор».

– Стоп камера! А вот теперь замечательно! Отличная сцена получается! Вот они – эмоции! Настоящие, живые эмоции! Повторим! Еще дубль, массовка, поживее давайте! Все то же самое! Мальчик! Давай еще раз! И это, посильнее разгоняйся!

После похвалы режиссера Леша воодушевился настолько, что начал бить копытом и уже сознательно целиться в мишень. Народный артист побледнел.

Второй дубль эмоций дал еще больше. Брату даже удалось сбить директора с ног, и тот, как кегля, отлетел к стене. Тетрадки летели следом. Режиссер сиял.

После четвертого дубля «директор» все же не выдержал. Отдышавшись и проверив целостность брюк, он направился к режиссеру, плюхнулся на колени и театрально грохнул лбом об линолеум.

– Прости, Петр Иваныч! Понял все! Осознал. Не вели казнить, князь ясно солнышко!

Сердобольные мамашки оживились и зааплодировали. Все же личностью актер был известной. Режиссер махнул рукой.

– Ладно. Снято. Давайте сцену в раздевалке.

Все выдохнули, группа зашевелилась. Осветители начали перетаскивать свое оборудование, гримеры – замазывать и запудривать растущую на лбу Николаича шишку.

А массовку пригласили пройти на отдых в столовую. Там мама достала бутерброды и спросила, не наигрались ли мы в кино и не пора ли домой? Но какое – домой? Ведь только вошли во вкус!

Отпустили нас уже поздним вечером. Мы шли к метро через волшебные дома Патриарших, где наверняка жили волшебные люди. И дети, достойные учиться в той волшебной школе, в которой мы сегодня провели весь день.

Так мы с братом и ездили на съемки. Каждый день. А родители с удивлением за нами наблюдали.

Прошли каникулы, закончились десять дней сказки. Нам выдали какие-то бумажки на оплату. (О боже! За это счастье еще и платят!) Фея с блокнотиком, в миру оказавшаяся Татьяной Павловной, записала наш домашний телефон и обещала приглашать еще. По мере надобности.

И не обманула. Была еще одна съемка в массовке. В московском зоопарке мы в числе прочих счастливчиков изображали толпу, глазеющую на обезьян. Обезьяны помогли не только получить дополнительные десять рублей, но и выжать из Татьяны Павловны ее рабочий телефон. Вообще такая серьезная фигура, как ассистент по массовке, не раздавала номер направо-налево, опасаясь, что юные фанаты кино парализуют работу киностудии, но у меня были такие умоляющие глаза, я так жалобно плела про постоянные проблемы со связью в Подмосковье, что фея не устояла. И вот у меня появился заветный клочок бумаги с заветными семью цифрами.

Но случился переезд в новостройку на кладбище. Как и все новостройки – не телефонизированную. Только после переезда я поняла, что моей карьере кинозвезды пришел каюк. В Подмосковье человек без домашнего телефона становился невидимкой и словно бы больше не существовал для мира. Меня никто теперь не найдет! Не позвонит вечером и не скажет: «Лена! Для тебя есть роль! Главная! Приезжай!». Да, была еще бумажка с заветным номером Татьяны Павловны, но она, увы, оказалась совершенно бесполезной.

Таксофоны, коих в округе насчитывалось две штуки, пребывали в неработающем состоянии. В покосившихся кабинках из серых коробок с диском вместо трубок свисали обрывки проводов. Ремонтировать телефоны и не пытались, справедливо полагая, что вандалы в кратчайшие сроки раскурочат их снова. Работающие таксофоны можно было найти лишь на площади железнодорожной станции. Народ со всего города съезжался туда позвонить, и в очереди можно было познакомиться, получить предложение выйти замуж, поссориться и расстаться навек врагами. К тому же, как только ты занимал кабинку и начинал накручивать диск, – в стекло уже стучали и требовали «побыстрее». А как побыстрее? Если номер Татьяны Павловны либо не отвечал, либо нервировал частыми и мерзкими гудками «занято»? После пары таких вылазок на станцию для «позвонить», я поняла, что кино – это, видимо, не мое.

Поэтому, когда я узнала, что при переезде в Люберцы мы снова будем владеть роскошью под названием домашний телефон, радости моей не было предела. Домашний телефон означал, что еще не все потеряно и остается надежда увидеть свою фамилию в титрах. Требовалось только дозвониться до неуловимого ассистента по массовкам и сообщить свой новый номер.

Теперь сделать это требовалось во что бы то ни стало. С учетом нового расклада, в котором присутствовала гора Пингвинкина, от Татьяны Павловны зависела не только моя кинокарьера, но, пожалуй, и жизнь.

Однако, судя по напряженному молчанию за моей спиной, люберка оказалась стойкой к чарам голубого экрана. Или просто не поверила мне… Оставалось только молиться.

Можно сказать, мне повезло. Или молитвы дошли до адресата, и коммунальное хозяйство Люберец пришло на выручку.

Оля не рассчитала, что бордюрный камень укладывали не на бетон, а на раствор песка с ложкой цемента, то есть на сопли. Она зачем-то всей своей массой наступила на этот несчастный брусок, попавшийся нам на пути. Дальше был кульбит огромной туши в воздухе и приземление на копчик в лужу грязи.

Самое удивительное, что я не сбежала от агрессорши, пользуясь удобным случаем, а суетилась вокруг, пытаясь помочь подняться и отчистить куртку от налипших комьев земли. Прямо-таки стокгольмский синдром в действии!

Наконец Оля встала на ноги и растерянно осмотрела испорченную «аляску»:

– Мать убьет! – Потом она вспомнила про меня, и ее взгляд снова стал колючим. – А че ты там говорила про кино? Правда, что ли?

Я, применив все свои актерские способности, изобразила самый честный и искренний вид, и активно закивала головой.

– Ладно. Пойдем отсюда. Сейчас ко мне. Обедать. А то уже живот от голода сводит. Там и поговорим, – сказала Оля уже более дружелюбным тоном, развернулась и двинула в сторону самой обшарпанной девятиэтажки.

Мне деваться было некуда. Пришлось покорно трусить следом. Пингвинкина потянула крашеную дверь подъезда, и мы вошли в воняющую кошками темноту.

– Сейчас поедим. И обед надо брату в гаражи отнести. А потом – к тебе. Звонить на киностудию. Ты ж сказала, у тебя дома есть телефон? Заодно посмотрю, где живешь. На случай, если обманула.

Как ни странно, но у полной оторвы была вполне себе благоустроенная квартира. Не знаю, что я ожидала увидеть за обитой коричневым дерматином дверью. Наверное, склад пустых бутылок, свисающие клоки обоев, паутину по углам и прочие маргинальные картины, но явно не стандартную трешку. С полированной стенкой, коврами и маленькой прихожей, украшенной самодельным абажуром из шпагата. Впрочем, присмотревшись, я поняла, что в квартире проживал знатный умелец с очумелыми ручками, которым нет покоя. В глазах зарябило от обилия чеканки и прочих видов народного творчества, развешанных по стенам так густо, что даже цвет обоев не разобрать. Тематика поделок демонстрировала широту кругозора и бездну вкуса мастера. Тут было все, от икон до тигров и стодолларовых купюр, так реалистично выполненных в технике выжигания, что вот хоть снимай со стены и иди с ними в магазин. На диванах лежали плетенные из атласных ленточек подушки, а дверь на кухню пугала самодельным витражом с голой женщиной.

Восторгу моему не было предела. Отойдя от шока, я уважительно промямлила:

– О-о… Ты сама? Красиво! Занимаешься где-то? – Съежившись под гневным взглядом, я поняла, что ляпнула не то, и быстро поправилась: – Мама?

– Не. Батя. Он у нас художник. Выставки даже персональные были, и в ДК, и в Москве, когда еще его завод работал. Эх… Теперь все. Наш «Сельхознавоз» зарплату не платит, да и бесплатно никто выставлять не хочет, мол, гоните деньги за аренду зала. Не понимают ничего в искусстве. Нет сейчас в государстве у талантливых людей поддержки. Но отец приспособился, взял место на Измайловском вернисаже. Живописью торгует. Новую технику изобрел – «Пульзатор». Вот, смотри, на чем деньги делаются!

У стены стояло несколько грунтованных картонок приличных размеров. Пока я соображала, что означает таинственное слово «Пульзатор» и нет ли связи с известным мне «пульверизатор», Оля развернула одну из картин и на меня презрительно глянул с портрета Оззи Осборн. Солист «Black Sabbath» был изображен на фоне закатного неба, переливающегося оранжево-розовыми красками, белой церкви и пары лубочных березок. Артист слегка косил, и что-то неправильное угадывалось в пропорциях головы и плеч. Но, конечно, техника исполнения потрясала. Гладко все так было нарисовано, можно сказать – блестяще. С остальных картонок тоже смотрели Оззи Осборны, отличаясь друг от друга степенью косоглазия, ну и всполохи заката отливали разными оттенками.

– Видишь, как красиво! Ни одного мазочка! Такого никто не может! Это не кистью неаккуратно шмякать! Это «Пульзатор»! Когда завод разваливаться начал, работяги стали брать себе на память из цехов. Кто что унести мог. Отец пульзатор взял. Такую хрень, которой сеялки и косилки красили. Заправляешь краску, нажимаешь на курок – и струйка брызг идет. Аккуратно получается. Вот батя и рисует им. Жаль, токарные станки первым Михалыч догадался вывезти. Подогнал ночью машину, друзей позвал. Утром бригада приходит – а уже и нет ничего. Так, по мелочам.

– А почему Оззи Осборн на фоне церкви?

– Какой Оззи? Совсем слепая? Это Маша Калинина! Видишь, в углу приписка – «Mis Moskva 88». Вообще, батя Иисуса Христа задумывал, но не пошло. А как в Калинину переделал – сразу успех! Особенно иностранцы хорошо разбирают. «Рашен бьюти! Мис Москва! Пульзатор!» и все! Отслюнявливают баксики… Красиво, правда? А отцу не нравится. Говорит – халтура. Раньше он Сальвадором Дали торговал. Вот это было искусство! По три штуки в день уходило.

– Что, настоящим Дали? – ошарашенная всем этим сюром, пробормотала я.

– С ума сошла? Знаешь, сколько настоящий стоит? Нет! Видела картину – голая тетка спит, а на нее тигр прыгает? Вот на тетку с тигром хороший спрос был. В офисы покупали. В квартиры. А потом все. Как отрезало. Батя еще ассортимент решил разбавить, сегодня поехал в Загорск в цех за матрешками с Горбачевым. Ну и ушанки армейские идут, – кивнула Оля на большой мешок в углу. – Мать у нас тоже талант. Только в кулинарии. Сейчас будем рыбный рассольник есть. Знаешь какой? Ух! Пальчики оближешь! И банку варенья из помидор открою. К чаю. Мать в детском садике шеф-поваром работает. Уже двадцать лет детей вкусной едой балует. Подрастают – заходят иногда. Благодарят.

С этими словами Оля разлила по тарелкам рассольник. Несмотря на название, варево оказалось совсем не соленым. Среди перловки, огурцов и лавровых листьев серебристо поблескивали тушки мойвы.

– А соли можно?

– С ума сошла? Белая смерть! Так ешь… Эх, жаль, мать еще с работы не пришла. Она б объяснила тебе принципы правильного питания. Смотри, какая худая и сутулая! Откармливать и откармливать. Наверное, кусочничаешь? Гастрит у тебя? Ничего. Возьму над тобой шефство. Каждый день будем после школы ко мне обедать ходить. Первое надо есть обязательно.

Я подавилась. Оля хрястнула пару раз по моей спине и принесла водички. Впрочем, «водичкой» оказался настой чайного гриба, который в сочетании с мойвой вызвал резкий диссонанс в организме. Пришлось с ушибленной спиной пулей нестись в туалет.

Сидя на унитазе, я размышляла о сложившейся ситуации. В принципе все шло неплохо. Физически я была еще жива и более-менее здорова, если не считать острого расстройства желудка и синяка на позвоночнике. Но это было не так важно на фоне того, что у меня появился шанс подружиться с самой авторитетной девочкой школы и получить от нее защиту. Ради такого можно потерпеть ежедневные дегустации вкусной и здоровой пищи от шеф-повара детского сада «Колокольчик». Правда, мой живот активно возражал подобным мыслям и запер меня в туалете еще минут на двадцать.

Вышла я зеленая, осунувшаяся. При виде чашек с остывающим чаем и помидорного варенья, уже разложенного по стеклянным блюдечкам, снова инстинктивно отпрянула к санузлу. Правда, вытянувшееся от обиды лицо новой подруги заставило в целях самосохранения минут пять с восторгом распинаться о непревзойденных вкусовых качествах рассольника и его сытности. И что требуется небольшой перерыв перед десертом.

Что-что, а говорить я умела. Оля расслабилась, подобрела и повела меня показывать комнату старшего брата, которому нам предстояло через полчаса отнести обед в гаражи. Кое-какие сведения о Вадике я уже получила, пока давилась волшебным супом на кухне. Вадик был старше Оли на два года и прошлым летом закончил школу. Мечтал стать рэкетиром, как и все люберецкие пацаны, но, к сожалению, пошел экстерьером не в мать, а в художника-отца, и вид для карьеры братка имел не товарный.

Но парнем он был упорным, всегда добивался поставленных целей. По окончании школы в институт поступать не стал, устроился сборщиком мебели в какую-то шарашкину контору и ежедневно по три часа тягал железо в «качалке», готовя себя физически и морально к вступлению в ряды люберецкой братвы. Правда, папашины гены оказались настолько мощными, что даже штанга и анаболики не могли их перебить. Попасть в бригаду братвы никак не получалось. Не помогал ни блат родителей, ни связи в «качалке». От Вадика почему-то все отворачивались.

Проблема пришла, откуда не ждали. Оказалось, работа по сборке кухонь не давала отсрочку от армии. Восемнадцатилетие Вадика совпало аккурат с весенним военным призывом, а служить Родине категорически не хотелось. Два года, проведенные вдали от Люберец, могли сделать из него приличного среднестатистического члена общества и серьезно повредить запланированному светлому будущему. Поэтому родители собрали ему рюкзак и отправили к старенькой бабушке Клаве. В деревню Клюшкино Рязанской области. Прятаться от военкома.

Деревня Вадику пошла на пользу даже больше, чем спортзал. Колка дров на свежем воздухе, по десять ведер в день воды из колодца в горку. Гречневая каша и картошка из печи. Но и здесь обнаружился подвох. Месяц проживания с бабулей странно отразился на психике и мировоззрении Олиного брата. В письмах родителям он пугал размышлениями на тему православия, упоминал заповеди Божьи, грозился летом все же поступить в университет или даже в духовную семинарию. Что ставило крест на возможном благополучии семьи в будущем.

Отец завел новенький «Москвич», купленный на деньги от продажи картин, и кинулся вытаскивать сына из лап набожной тещи. На остаток призывного периода Вадика поселили в гараже и устроили на работу водителем маршрутки. Ежедневный тяжелый труд и суровое братство маршруточников должны были выбить из ребенка все бредовые мысли об институте, а заодно потренировать в навыках ненормативной лексики и блатного жаргона – это очень полезно для нормальной коммуникации с будущими коллегами по бандитскому цеху. Так что все свободное от работы время Вадик кантовался в отцовском гараже на задворках. Мать носила ему еду, чистую одежду. Или поручала это делать Ольке.

В комнату к Вадику я входила с некоторым опасением. После того, что я узнала о талантах отца и матери, от братца можно было ожидать каких угодно сюрпризов. И сюрприз был.

Моему взору предстала маленькая семиметровая спальня с обоями в ромбик. Над кроватью – иконостас из дипломов и грамот в рамочках и под стеклом. «Победителю районной олимпиады школьников по математике», «1-е место на областной олимпиаде по физике», «2-е место математической олимпиады МГУ для школьников» и прочее, прочее. Многочисленные полки над письменным столом были плотно заставлены учебниками и книгами. Я стала рассматривать корешки «Астрофизика», «Квантовая механика», «Высшая математика, 4-й курс». А вот фото и самого хозяина комнаты. Вьюноша бледный со взором горящим принимает из рук седовласого мужчины грамоту. А вот опять он. Блестя очками и улыбаясь, держит в руках какую-то статуэтку.

– Этта что? Это и есть твой брат? Ты ж говорила, он бандитом вот-вот станет?

Оле было стыдно.

– С ума сошли? Зачем ему на маршрутке работать? Он же в МГУ, наверное, смог бы поступить.

– Смог бы. Вадька с золотой медалью школу закончил. Любимчик нашей физички. Она меня и не трогает из-за брата. Вздыхает только, но тройки ставит. Ну и эти олимпиады… В МГУ Вадюху ждали. Звали-упрашивали. Даже домой к родителям приезжали беседовать. Уговаривать. Мол, ваш сын – гений! Такие раз в десять лет встречаются! Надо ему учиться! А вот кто ж гения-Вадика пять лет кормить-то будет? – уже со злостью продолжила сестра. – А потом еще аспирантура небось. Два года. А дальше-то что? В институт какой-нибудь на копейки? А родителям стареньким помогать кто будет? Кто? На меня все? А я не хочу! Я замуж хочу! Вон, у отца долг за машину. Еще два года выплачивать. Да и картины. Сегодня есть Измайловский вернисаж, а завтра разгонят их? И что кушать будем? Что мать из сада приносит? А одеваться? Какая же это профессия – физик? В трубу звезды рассматривать? Или в школу идти учителем к нашим головорезам? Говорила я брату – не по олимпиадам бегай, а в спортзал ходи. Мышцу качай! К окончанию школы профессия будет. А он все за учебниками. И что теперь? Всю репутацию себе подпортил! Его сколько раз по знакомству пытались пристроить? И к Жоре, и к Круглому! Родители стол накрывали. И вроде все на мази, но в последний момент вылезали эти его чертовы олимпиады и золотая медаль. И все! Кто возьмет шестеркой человека с такими мозгами? Кому такой нужен? И непонятно, главное, в кого Вадька у нас такой уродился. Мать нормальная. Я – нормальная. Батя тоже не семи пядей во лбу. Не зря отец шутит, что небось он от какого-нибудь ученого, который в деревню на картошку приезжал. Или не шутит?

– Ну ничего, надежда не потеряна. Сейчас еще вариант появился. К матери в садик Карандаш своего малого отдал. Мать мальца обхаживает. Кормит по индивидуальному меню. Даже икру дает. Теперь надо отловить Карандаша, когда тот сам будет отпрыска забирать. Ну и закинуть удочку насчет Вадима.

– Клоун Карандаш? Ты чего? Он же старенький?

– Сама ты клоун! Юрка Карандашов. Его все Люберцы знают. В авторитете чувак. Хотя да. Клоун. Прибьет и смеяться долго будет.

– А где твоя мама берет икру? Что, правда, самой настоящей икрой ребенка кормит?

– Настоящей, красной. Где берет? Да в ресторане «У Александра». С ними бартер. Она им мясо, они ей деньгами. Или еще чем-то нужным. Вот, на икру сейчас меняют.

Оля залезла в шкаф и стала доставать отглаженные вещи.

– Ладно. Майку чистую взяла, трусы взяла. Сейчас суп подогрею, и пойдем кормить. Сама с нашим Эйнштейном познакомишься.

Гремя и благоухая судками и кастрюльками, мы пробирались через заросли крапивы к гаражам. Решение срезать путь и пойти по узкой тропинке обернулось ошпаренными ногами и чуть не разлитым рассольником.

Вадик был внутри гаража, в одних трусах валялся на раскладушке и читал какую-то книгу.

– Оль! Ну совсем обалдела? Чего так долго? Я ж со смены! Жрать охота!

Увидев меня, он ойкнул и быстро накрылся каким-то одеялом.

Оля поставила обед на пластиковую бочку, заменяющую стол, и мы вышли, чтоб не смущать парня.

Сидели на лавочке возле гаража, грелись на солнышке и ждали Вадика.

Вскоре он появился. Уже в джинсах и чистой футболке.

В жизни Олин брат был намного лучше, чем на дурацких фото, где он полностью оправдывал определение «задрот». Сейчас у него уже не было сутулости, прыщей и ручек-палочек. Тренажеры и бабкин огород таки сделали из Вадика человека. Под тонкой маечкой бугрились бицепсы и трицепсы. Все же самое сексуальное у мужчины – это не попа, а широкая спина и накачанные плечи. Так и хочется притулиться к такому плечу и попросить защиты. Кондиции Вадика уже манили это сделать. Сильный загар не по сезону прекрасно оттенял круглые голубые глаза, напоминающие пуговицы. Рассмотрев меня повнимательнее, Олин брат засуетился, начал приглаживать волосы и, вместо того, чтобы отдать пустые судки и грязное белье, рванул в гараж готовить нам чай кипятильником. Оля с интересом наблюдала за судорожными метаниями братца и, кажется, получала огромное наслаждение.

– Вот, познакомься! Это Лена. Она у нас новенькая. Сегодня первый день в школе. Возьму ее под крыло, чтоб не обижал никто. Лена снималась в кино. В главных ролях.

Вадик ахнул, и интерес в его глазах сменился обожанием.

– Ну да. В нашей школе придурков полно. Один ваш Беляйкин чего стоит.

– Да ладно, Вадь, с Беляйкиным разберемся. Он меня боится. С учителями сложнее.

Пока Вадик ходил за чаем, Оля начала посвящать меня в тонкости школьной жизни.

– Физичка, конечно, зверь. Уже половина класса от нее сбежала. Куда ни ткни по люберецким школам – везде наши. Как узнают, откуда и почему бегут, документы сразу берут. Даже объяснять ничего не приходится. И тем, у кого здесь двойка по физике была – в других школах сразу безоговорочно «пять» ставят. Их даже не спрашивают. Но ты не бойся. Вадюха у нее свет в окошке. Попросим сходить, поговорить по поводу тебя. Чтоб не доставала. Вадик! Сходишь к Людмиле Николаевне? Поговоришь за Ленку? – куда-то в глубь гаража крикнула новая подруга.

– Не переживай, – откликнулся брат из темноты, – все уладим. Зайду, перетру, все будет ништяк.

– Только цветов ей нарви на клумбе и конфеты купи. Она это любит.

– Да ладно, не учи! Все сделаем в лучшем виде.

Оля сочла этот вопрос закрытым и продолжила:

– Дальше. Физрук. Сергей Михайлович. Педофил. Держись подальше. Я завтра тебе его покажу. Такой с маленькой головкой и глазками. Девочек щупает. А пару месяцев назад его с Коняхиной из 7 «Б» застукали. В подсобке, на матах. Ну ты понимаешь. Уборщица на крики прибежала, а там картина маслом. Замяли скандал, перекинули его на уроки у мальчиков. Но все равно держись подальше. Он как раз беленьких любит.

– Да что ты ерунду несешь! – возмутился Вадим, вышедший наконец с двумя кружками горячего чая для нас. – Сергей Михалыч – вот такой мужик! Нормальный. Семья у него. Жена, ребенок. А Коняхина сама виновата. Пробы на ней ставить некуда. Видела, какие у нее сиськи? Сучка не захочет, кобель не вскочит. Сама же пришла к нему в подсобку. Ну кто откажется?

– Ага, сама. Это он вызвал ее после уроков двойку за третью четверть исправлять. Он к ней придирался полгода и выше трояка не ставил.

– Ну, значит, не ходила бы все равно. Двойка и двойка. Что она, маленькая, что ли? Не знает, чем может закончиться?

– А если не знала? Ей тринадцать лет! И дома Коняхину, между прочим, за плохие оценки ремнем пороли!

– Ладно! Не наговаривай! Ну было и было. Ну что теперь? Повеситься Михалычу, что ли? Нормальный он мужик! К пацанам относится, как отец родной. Следит, чтоб физкультурой занимались, спортом. Это ж он меня в «качалку» устроил. Рекомендацию дал, договорился. Да, не знала? Он давно в «качалку» на Попова ходит, помогал организовывать. Вообще элитное место получилось. Для серьезной братвы. Так бы без его рекомендации меня фиг кто пустил туда заниматься. А там и тренажеры хорошие, и душ. И связи можно завести.

– А что стало с Коняхиной? – прервав их спор, не выдержала я.

– Да перевелась сразу в четвертую школу, от позора подальше. Но и там быстро узнали, что шалава, – выдал Вадик.

– А почему учителя не уволили?

– С ума сошла! – дуэтом ответили брат с сестрой. – Ты знаешь, какие у учителей в Люберцах зарплаты? Кошкины слезы. Кто ж за такие копейки нормальный пойдет работать с детьми?

– И чего? Все учителя ненормальные?

– Не, не переживай. Вроде, кроме физички и физрука, остальные – нормальные. Им ничего от нас не надо. Пофиг на детей. Главное – не доставать, и все будет хорошо.

– А кто такой Беляйкин, о котором вы говорили?

– Да узнаешь завтра. Сегодня он, видимо, стеснялся, себя не проявил. Вот ты и не запомнила. Такой черненький, смазливый. Но это он с виду ангелок и красавчик, а по сути подлый и мерзкий чувак. Я его уже пару раз прикладывала об стену. На какое-то время хватает, потом нужно повторять. Опять с катушек слетает. И ведь мать хорошая. Воспитателем в садике работает. Вместе с нашей, в «Колокольчике». Добрая женщина. А вот с детьми не повезло. Три сына – старший сидит, средний алконавт конченый, а младший отморозок. Отец у них алкоголик, вот, судя по всему, его гены все трое и получили.

Вадик посмотрел на часы. Было уже без пятнадцати пять.

– Все, девчонки! Мне пора в спортзал. Я с пяти до восьми занимаюсь. Спасибо, что зашли! Лена! Мне приятно было познакомиться! Придете завтра?

На столь романтической ноте мы расстались с Вадиком и пошли ко мне. Звонить на киностудию. Хотя

дело и близилось к вечеру, и я понимала, что толку от звонка не будет, но ритуал провести было необходимо, чтоб окончательно закрепить дружбу с Олей и не вызывать у нее необоснованных и ненужных подозрений. За всеми разговорами забыли в гараже грязную посуду, а также мой пиджак. Но это даже радовало. Будет повод наведаться к голубоглазому физику-бандиту еще раз.

Мамы дома еще не было. Она на целый день уехала в Железнодорожный, дооформлять какие-то документы. Это спасло и от расспросов, и от паники по поводу того, что меня неизвестно где носило после уроков.

Я достала бумажку с номером ассистента по массовкам. Неожиданно небеса смилостивились, и после первых же гудков Татьяна Павловна сняла трубку. Вторым чудом было то, что фея меня узнала.

– Леночка? Из Железнодорожного? Которая с братом? Куда ж пропали? Звонила вам. Многократно. Уже хотела удалять из базы. Вот хорошо, что сами нашлись! Да, сейчас запишу новый номер. На завтра съемочка есть. Один день, правда. Казанский вокзал, в семь утра начинаем. Приедете? Ставить вас в список?

В горле пересохло и от неожиданности, и от подозрительно любезного тона.

– А можно я буду не с братом, а с подругой?

– Ну давайте с подругой. Пишу ее фамилию. Справку для школы об отсутствии дадим. Приезжайте обе.

Мы с Олей смотрели друг на друга обалдевшими взглядами. Она – от того, что все оказалось правдой. Я – от того, что слишком уж легко все вышло.

Утром сели на шестичасовую электричку из Люберец и через сорок минут прибыли на Казанский вокзал.

Съемочная группа была уже на месте и суетилась на отгороженном от посторонних и бомжей куске зала ожидания. Где, собственно, и снимали какой-то эпизод фильма из жизни отъезжающих.

Нас с Олей то усаживали в кресла, то заставляли пробираться между рядами.

Вскоре я стала замечать, что режиссер явно выделяет мою подругу из толпы и его взгляд постоянно возвращается к ее шикарным телесам. Похожий на престарелого хомячка, Валентин Львович стал ставить Олю на передний план, а чуть позже даже дал роль в эпизоде. Роль со словами! Это же верх карьеры массовщика! Да еще и в первый же день!

Я с ревностью наблюдала, как Оля, виляя бедрами, подходит к сидящей в кресле «звезде» и, кивая на соседнее место, спрашивает: «Извините! Здесь занято?» Режиссер снял дублей десять этой сцены, добиваясь от Оли различных оттенков голоса и интонаций, с удовольствием заставляя ее подходить и справа, и слева.

В перерыве между съемками, когда я сбегала за кофе и мы цедили черную бурду из бумажных стаканчиков, режиссер подсел к нашей компании.

– Скажите, Оленька! Почему такая шикарная девушка в массовке? Откуда взялась прелестная нимфа? Вы, с вашими талантами, достойны много большего! Вы бываете на кинофестивалях? Поедете со мной в Сочи? Я представлю вас серьезным и полезным людям. И, поверьте, вам больше не придется говорить: «Тут занято?» – Хомячок сам рассмеялся своей шутке и положил руку на пышное колено подруги.

Оля подумала немного.

– Нет, не смогу поехать. Мама не пустит. Да и учебный год в школе идет. Нам еще экзамены за десятый класс сдавать.

Режиссер, как ошпаренный, отдернул руку и поскучнел. Видимо, считал в уме, сколько лет на зоне можно получить за Олю на кинофестивале.

Подруга допила кофе, кинула смятый стаканчик в урну.

– Хотя, знаете, я согласна! Никогда не была в Сочи! Там, наверное, интересно будет. А родителям совру что-нибудь. Когда выезжать?

– Нет-нет, Оленька! Что вы… Я имел в виду – не в этом году. Вот закончите школу, поступите во ВГИК. И поедем! Обязательно найдите меня – помогу с ролями, да и вообще пробиться в кино. Знаете, это такой сложный и злой мир. Без опытного друга-наставника – ну никак, – уже вскакивая и опасливо отодвигаясь от соблазна, пробормотал хомяк. – Ну все! Заканчиваем перерыв!

И съемки продолжились.

Еще раз Валентин Львович подошел к нам уже ближе к завершению смены.

– Девочки! – Правда, смотрел он только на Олю. – Девочки! Спасибо за работу. И хочу помочь. На Мосфильме сейчас идут просмотры на новый фильм о Николае Втором и царской семье. Вот телефон помрежа. Ваши типажи могут подойти. Звоните, можете сказать, что от меня. Удачи! И обязательно встретимся еще раз! – На этой радостной ноте режиссер поцеловал Оле руку. Подержал ее минуту в своих ладонях и, пружиня шаг, удалился.

На следующее утро в школе был переполох.

Никто не ожидал увидеть меня живой и здоровой, ведь после уроков я ушла со двора с Пингвинкиной. Да и на следующий день нас обеих не было на уроках. Звонки моим родителям результата не дали, никого не было дома. И директор запаниковал.

Второй шок был, когда мы с подоспевшей Олей радостно обнялись и выложили перед обалдевшим педсоставом справки с киностудии им. Горького.

День прошел на подъеме. Мне показали опасного физрука, отморозка Беляйкина. Еще пару отморозков из других классов. Но мне ничего уже было не страшно под защитой мощной фигуры новой подруги. Я сияла, Оля тоже. Мы ходили парой, ловя за спиной завистливый шепот и сплетни. Так, чтоб было слышно окружающим, обменивались впечатлениями о вчерашних съемках и о звездах, которые там присутствовали. И к концу уроков все в школе знали, что вчера нас и наши актерские данные лично хвалили Харатьян, Абдулов, Боярский и Янковский.

Да и на самом деле с появлением Оли удача в кинокарьере повернулась ко мне лицом. В тот же день, сами не ожидая, мы моментально дозвонились до помрежа культового Шахназарова. И на понедельник нас уже ждали пропуска на Мосфильм, на пробы в новый фильм.

Фраза, которую я выдала разъяренной Пингвинкиной, спасая свою жизнь, оказалась пророческой. Пока мы шли по коридорам киностудии, разыскивая нужную дверь, на мою колоритную подругу не обернулся только ленивый. За десять минут она получила два предложения заглянуть на пробы в новые кинокартины. Третье оказалось практически насилием: две восторженные тетеньки просто завели Олю за руки к себе в прокуренный кабинет, крикнув, что она, мол, подойдет попозже. Несмотря на наши протесты и заверения, что снимаемся мы только вдвоем, мой типаж их явно не заинтересовал.

Впрочем, меня ждали. Оглядев внимательно лицо, подтвердили, что да, я – то, что надо. И будут пробовать на роль княжны Анастасии Романовой.

За ширмой на плечиках висело пахнущее пылью и нафталином светлое платье. Моя задача была походить в нем перед камерой, прочитать несколько реплик из сценария. И дать запечатлеть себя на пленку.

Кое-как мне удалось влезть в наряд. Включили софиты, и я, путаясь в подоле, вышла на площадку. И вот тут меня хватил столбняк. Еще пять минут назад я даже представить себе не могла, что будет так трудно находиться под прицелом камеры, оставшись с ней один на один. Когда нет толпы и нет карманов, куда можно сунуть руки.

– Так, стоп! Княжна! Что у тебя со спиной и с руками? Почему горбишься? Что за буква зю из спины? Давай выпрямляйся, ты же царская дочь! Что за фигура прибитой жизнью пэтэушницы? Ты что, не видишь, что платье на тебе плачет от горя?

Я изо всех сил попробовала распрямить плечи и спину. И изобразить дочь царя, не знавшую тяжелой сумки с учебниками на семь уроков. Но сколиоз их знал. И не давал принять аристократичную осанку, достойную княжны Анастасии.

Я пыжилась, пыжилась… но все попытки остались неудовлетворительными.

– Гасите свет! Что ж делать-то с тобой, а? Лицо подходит, возраст. Но типаж в целом не убедителен. Надо срочно исправлять тебе спину. На турнике висеть, спортзал. Спасибо за то, что приехала, привет Львовичу передавай. Но сама видишь, не получается у нас.

Олю я ждала долго. На скамейке под кленами Мосфильма. Я хлюпала носом, периодически успокаивая себя, что ничего так сразу не получается и, может, не все потеряно. Просто надо срочно заняться улучшайзингом осанки. Пингвинкина появилась, сияя ореолом успеха. Под мышкой она тащила увесистую папку с бумагами. Неужели ей так вот сразу дали роль?

Оказалось, что да. Не главную, конечно. Но весьма значительную, второго плана роль ключницы Глаши. Съемки на все лето. Возможно, и на осень. Конечно, окончательно еще не утвердили, но это был вопрос времени и технических деталей. Услышав новость из уст ликующей подруги, я ощутила еще больший прилив жалости к себе, и слезы потекли самыми настоящими ручьями, как бывает только в рисованных мультфильмах. Если бы я проходила пробы на роль вселенского горя, меня бы точно взяли.

Так мы и ехали в электричке. Я, с глазами на мокром месте, тупо смотрящая в окошко. И Оля, с серьезным видом читающая роль, с рвущейся наружу из-за этой серьезной и скорбной мины радостью.

Наконец Оле надоело мое молчание. Или стыдно стало перед подругой. Она захлопнула папку и сказала железным тоном:

– Все! Хватит ныть! Твоя судьба в твоих руках! А я помогу! Сделаем тебе осанку, и получишь роль. Главную, между прочим. А не второстепенную, ключницы Глашки, как у меня. Я тебе обещаю, сделаю из тебя Анастасию в кратчайшие сроки, чего бы мне это не стоило! Завтра пойдешь с Вадиком в его «качалку»! Там знаешь, какие тренажеры? Ого-го… Он тебе покажет упражнения для спины, и будешь качать железо, пока пар из ушей не пойдет. Все. С Вадиком сегодня договорюсь.

– Как в «качалку»? Туда же девочек не пускают? – пискнула я.

– Ничего. Вадька вон в тебя втюрился. Придумает что-нибудь. А после уроков пойдем ко мне. У тебя губы тонковаты, надо увеличить. Совсем конфеткой станешь и получишь эту свою роль.

– Как губы увеличить? – испугалась я.

– Не боись! Есть классный способ! Надо только бутылку стеклянную из-под кефира где-то найти.

– Ну ладно, – хлюпая сопливым носом, утешилась я.

…Утром стало понятно, что простыла я накануне не по-детски.

Горло свербило, нос был заложен полностью. Температура тридцать семь и три. Но, памятуя о необходимости приложить все усилия, чтоб получить роль, я мужественно встала, оделась и поплелась в школу.

На перемене Оля выложила план действий.

«Качалка» на улице Попова работает до десяти вечера. Вадик предложит начальству неделю убираться там после закрытия, на добровольных началах, в качестве благодарности к пустившим малолетку в храм культуризма. Ему со слезами умиления выдадут ключ и швабру, и после десяти вечера тренажеры окажутся в полном нашем распоряжении. Одно «но»: убирать действительно придется. И, похоже, именно мне, потому что Олин брат терпеть не может мероприятия по наведению чистоты, тряпка с ведром пугают его еще больше, чем армия. Но ничего страшного. Я же женщина. Должна уметь. Да там и всего сто квадратных метров подвала. Надо вымыть полы, вытереть пыль. Протереть тренажеры. Ну и отдраить душевую кабинку. Зато потом можно качаться в полное свое удовольствие. Если недели на исправление осанки не хватит – брат договорится еще.

После школы пойдем к Оле. Бутылка нашлась. Сделаем губы. Потом уроки. Потом я иду домой, отдыхаю. Без пятнадцати десять за мной зайдет Вадик, и мы вдвоем пойдем делать из моей спины спину княжны Анастасии. Все.

Из предложенного мне понравилось только последнее – пойти с Вадиком вдвоем на тренажеры. Но, судя по уверенному и непреклонному виду подруги, уборка и губы являлись неотъемлемой частью плана. Торг был неуместен, и возражения не принимались.

На кухне у Оли нас уже ждала перевернутая вверх донышком бутылка из-под кефира. Вымытая и ошпаренная кипятком. Знаете, такая, с широким горлышком, которое закрывалось зеленой крышечкой из фольги? Сейчас пробки не было. Роль крышечки предстояло выполнить мне. Это как вкратце объяснила подруга.

Но сначала надо пообедать.

– Понимаешь, в первый раз может быть больно. Губы распухнут. Кушать не сможешь. А есть надо. Нужен белок для мышц.

С этими словами Оля налила мне полную тарелку очередного маминого шедевра «Уха из петуха».

– То, что тебе сейчас требуется! И рыба, и курица! Двойная порция белка! Ешь давай!

Слава богу, нос у меня был заложен, да и разум несколько затуманен температурой. Поэтому организм не стал кочевряжиться, и обошлось без рвотных рефлексов. Я съела полтарелки несоленого супа и поняла, что сыта как минимум на сутки.

Оля, ворча, что я ничего не ем, потому и такая худая, принесла бутылку из-под кефира и стала объяснять технологию ее использования.

Все оказалось просто. Надо было засунуть губы в горлышко и потихоньку высасывать оттуда воздух естественным путем. Ну ртом, разумеется. Таким образом, в бутылке образовывался вакуум, который тащил губы вовнутрь. Раздувал их и придавал роскошную пышность. По окончании процедуры надо было просто вдуть воздух обратно в бутылку, вакуум разрядится и выпустит меня на свободу.

Сначала ничего не получалось. Но потом вроде я что-то такое начала чувствовать.

– Давай! Давай! Еще! Бутылка должна прям в тебя вцепиться! Повиснуть на лице! – с азартом командовала подруга. – Видела, как медицинские банки ставят? Хоп, и готово! И вздувается! У тебя так же губы должны вздуться, иначе толку мало. Давай!

Я прибавила усилий, и так резво, что бутылка втянула не только мои губы, но и всю кожу вокруг. От носа до подбородка.

– Отлично! – констатировала Оля. – Так надо подержать десять минут. Будешь повторять упражнение каждый день – и через неделю получишь отличный результат. Ладно. Сиди пока, я в туалет.

Не успела она закрыть за собой дверь, как произошло непредвиденное. Как выяснилось, бутылка была промыта не до конца, и где-то на дне оставались частички давно протухшего и засохшего кефира, которые я и втянула в себя с последними каплями воздуха. Кефирная гадость попала на язык и начала распространяться по всей носоглотке. На фоне недавно отведанной ухи и нарастающего ОРВИ эта гадость произвела разрушительный эффект, и меня затошнило до умопомрачения. Я попыталась избавиться от бутылки, но, как и требовала Оля, та вцепилась намертво. Я дергала себя за хобот, пыталась открутить заразу. Но она держалась, как влитая. Вспомнив инструкции по снятию, я решила вдувать воздух обратно. Но тут выяснились еще две нехорошие подробности. Во-первых, воздух сначала требовалось откуда-то взять, а нос был заложен соплями. А во-вторых, даже когда я нашла немного воздуха в закоулках легких, он оказался абсолютно бесполезен: пока я пыталась тянуть бутылку вперед, губы так склеились, что выдуть через них что-то было совсем нереально.

И тут до меня дошло, что еще несколько секунд – и я скончаюсь от мучительного удушья. Взяв волю в кулак, я рванула в коридор. Лицо уже наливалось краской. Глаза вылезали из орбит. Из последних сил я билась в дверь туалета стеклянным хоботом.

– Да подожди! Мне еще минуту надо. Чего ты? Времени мало прошло, тебе сидеть и сидеть с бутылкой… – голос Оли вначале был спокоен, но после пятого удара в нем появились тревожные ноты. Хотя я уже их не услышала, потому что панически искала воздух, которого не было. В глазах темнело, руки судорожно схватились за горло. Последнее, что помню, это падающий с двери латунный писающий мальчик… А следом за ним упала и я. Потом я летела в каком-то спиральном туннеле навстречу яркому белому свету где-то вдали. Он манил меня, как кислород, и до него непременно надо было добраться. Я беспечно кувыркалась в воздухе, и мне было легко-легко…

И тут он, этот волшебный свет, пропал. Очнулась я от того, что кто-то вдувал в меня воздух и бил по щекам.

Я лежала среди осколков стекла. Рядом валялась чугунная сковородка. Оля, практически придавив меня, делала искусственное дыхание рот в рот. Чужой запах так мне не понравился, так было некомфортно в узком темном коридоре, что я опять закрыла глаза и стала нащупывать в себе туннель и яркий свет. Но только нашла вход и полетела снова, как меня опять обломали, вылив на голову поток холодной воды и обматерив… Черт. Вот что ж не успокоятся-то, а?

Я открыла глаза. Надо мной нависла огромная женщина. Как я поняла, Олина мама. С пустым чайником и истерикой в глазах.

Увидев, что я моргаю, она запричитала:

– Ох, девки! Что ж творите-то, а? Обалдели совсем? А если б я задержалась? Вы что ж удумали?!

Оля уже убирала веником осколки в совок, но все равно порезаться умудрились все.

Минут через десять я окончательно пришла в себя после удушья. Кухня была убрана, а мы сидели и обрабатывали йодом порезы. Оля выковыривала из руки впившуюся стекляшку, а ее мать приговаривала:

– Н-да, раньше переживала, что у дочки подруг нет, а вот теперь и не знаю. Без подруг спокойней как-то было… Ладно, девки. Дружить дружите, но без фокусов! А то поубиваю обеих. Ну все, слава богу, все живы! Давайте покормлю вас! Голодные небось? Смотрите, какие котлетки сегодня с работы принесла! Авторский рецепт! Печенка с макаронами прокручивается в фарш, добавляем манки…

Тут я вспомнила про протухший кефир, про петушиную уху и прочие радости сегодняшнего дня и рванула к ванную. Туалет еще вызывал нехорошие свежие воспоминания, и вид этой двери опять манил в туннель к яркому свету. Куда, впрочем, мне уже не хотелось. Умывшись, я подняла голову к зеркалу, сфокусировала взгляд и впервые после начала эксперимента с бутылкой увидела свое лицо. Увидела – и заорала. Кажется, моя душа влезла в тело какого-то чудовища! Это была не я! Еще не пришедшие в норму выпученные глаза, зеленая кожа и ярко-красный выпуклый пончик на том месте, где раньше были губы. Да и не только губы. Вся кожа вокруг стала свежим синяком с ровными границами-ободком, имеющим форму круга.

На крик прибежала мама подруги. Выяснив проблему, притащила пакет замороженных овощей из холодильника и посадила меня с этим компрессом на полчаса, а Оля утешала, что губы получились классно, а то, что вокруг – пройдет быстро. А не пройдет – так можно тональником замазать.

Оля вручила мне тюбик с уже знакомым кремом «Балет» и пошла провожать до дома.

– Главное, не забудь, что без пятнадцати десять за тобой зайдет Вадик. И вы идете в «качалку»!

Меня тошнило, пошатывало, алкоголики оглядывались вслед. Я еле передвигала ноги, готовая зацепиться за первую же выбоину и остаться лежать на асфальте.

– А может, не надо сегодня? Ужасно себя чувствую. Как в таком состоянии заниматься?

– С ума сошла? Вадик уже договорился! Уже ключ взял. Знаешь, что с ним сделают, если в «качалке» сегодня никто не уберется? Пацаны придут с утра – а там все как было? Нет. Давай отлеживайся до вечера, лекарства пей. И чтоб как штык!

Я очень не люблю подводить людей. И очень люблю строить из себя героя. Поэтому, придя домой, напилась таблеток от простуды и завалилась спать до утра. Но моему плану было сбыться не суждено. Вадик тоже не любил подводить людей… особенно авторитетных, которые от него ждали стерильной чистоты в спортзале, где не убирались с открытия. Просидев на лавке у подъезда пятнадцать минут, он поднялся к нам и наплел моим родителям что-то такое, то ли про рожающую кошку, то ли про умирающую бабушку, мечтающую перед смертью увидеть его будущую невесту хоть глазком. Не знаю… Но, видимо, он привел очень весомые аргументы, потому что родители сами меня разбудили, одели и вытолкали из квартиры в ночь.

Хорошо, что я успела замазать «Балетом» круг вокруг рта. Да и уже темнело. На красный пончик Олин брат внимания не обратил.

Воздух после дождя был свеж, и я потихоньку начинала приходить в себя. К концу прогулки даже появились силы вставлять короткие реплики в нескончаемые рассказы Вадика про братву, про самых известных люберецких бандитов, с которыми он хотел бы поработать. Про того самого учителя физкультуры, который привел его в «качалку» и сегодня был так поражен желанием Вадика навести чистоту, что предложил ему индивидуальные занятия дважды в неделю по вечерам. Ну и свою протекцию по устройству в крутую бригаду.

– Видишь, – ликовал Вадим, – как все складывается! Я тебе делаю добро и получаю добро вдвойне. Только смотри! Хорошо убраться надо! Чтоб завтра все ахнули!

В подвале уже действительно никого не было. Свет не горел. Мы вошли, и я с любопытством осмотрела то, чем пугали всех девочек Люберец. Мол, не подходи к «качалке» близко. Затащат и изнасилуют хором.

Тусклый свет озарял бетонные стены с развешанными плакатами, маленькие зарешеченные окошки под потолком. Пару штанг с кучей блинов. Какие-то металлические трубы с обитыми дерматином седушками. Все было приблизительно так, как я и представляла. Кроме тренажеров, тут стояла и обычная, правда очень старая и разномастная мебель. Кресло семидесятых годов, с поцарапанным лаком подлокотников, продавленный диван, пара стульев, в глубине – полированный трехстворчатый шкаф. Видимо, ребята тащили в свой подвал все ненужное старье, которое удавалось найти на помойках или по знакомым. Единственным современным и даже роскошным пятном выделялась душевая кабина в закутке в углу. Такая красота со стеклянными раздвигающимися дверцами и различными режимами душа тогда только начала появляться в магазинах и стоила, как самолет. Именно она меня испугала больше всего. Ясно же, что именно этот агрегат будет сложнее всего отмыть.

Швабра, ведро, тряпки и чистящие порошки нашлись в том самом трехстворчатом шифоньере на ножках. Веник с совком прятался за душевой кабиной.

– Давай я подмету и протру кабинку, а ты протрешь тренажеры? Быстрей управимся. Давай? – попыталась я привлечь к общественно-полезному труду развалившегося на диване Вадика.

– Ой, не мужское это дело – убираться, – возразил было он, но потом вспомнил, что я ему вроде как нравлюсь, все же взял тряпку и начал полировать трубы ближайшей конструкции.

Я подметала, он тер. Попутно мы вели приятные беседы. И все было мило. Пока под потолком, в окнах, мы не увидели чьи-то ноги, и не послышался шум приближающихся к двери шагов.

– Замри! – одними губами возопил Вадик и, схватив меня за руку, потащил куда-то в угол.

– Это кто? Ты же сказал, никого не будет? – Я испугалась еще сильнее, чем мой рыцарь.

– Не знаю. Кто-то приехал. Я сказал, что приду в десять и за полчаса уберусь. Видимо, все решили, что часа-то мне точно хватит. А ты проваландалась. Пока собралась, пока дошли… Смотри, уже половина двенадцатого. Наверно, никто и не думает, что я еще здесь. Прятаться надо! Убьют, если узнают, что девку с собой привел. Давай в шкаф!

На той стороне двери уже копались с замком, пытаясь открыть его. Мы вдвоем заскочили в открытый шифоньер, откуда я доставала ведро, и кое-как прикрыли двери. Пусть и не плотно, но видно нас уже не было. Старый шкаф заскрипел, принимая такую непривычную нагрузку, качнулся, но выстоял.

Мы замерли. И вовремя. В подвал заходили двое; наш учитель физкультуры Сергей Михайлович и… мой новый неадекватный одноклассник Саша Беляйкин. Впрочем, в обществе физрука Беляйкин вел себя почтительно и ловил каждое слово наставника.

А тот пнул кучу мусора, которую я с таким трудом собрала веником пять минут назад.

– Что случилось, Сергей Михалыч? – почтительно проблеял Беляйкин. – Тут есть кто-то?

– Да нет никого. Будем заниматься спокойно. Это раздолбай Вадим из нашей школы. Сам вызвался убраться – и вот результат. Мусор собрал, но выкинуть забыл. Свет не погасил. Да и дверь только захлопнул. Завтра буду разбираться. Надо учить. Хорошо, хоть кабинку помыл и тренажеры протер. Но вообще за такие фокусы гнать надо в шею.

Вадик рядом затрясся мелкой дрожью.

– Ладно, Сань! Иди переодевайся, и начнем. Время идет. У Вадика завтра вечером со мной индивидуальное занятие. Уж я его погоняю за такие косяки. Погоняю до седьмого пота.

Я почувствовала, как прижавшийся по мне Вадим облегченно и радостно дернулся.

Дальше потекли часы томительного ожидания. Конечно, на самом деле это были не часы, а минуты, но в скрюченном положении они казались вечностью. Слышен был только ритмичный звон железа, шумные выдохи Санька и негромкие команды физрука. Эти двое переходили с тренажера на тренажер, и не было этому конца и края. У меня все затекло. У Вадима, судя по всему, тоже. Когда физрук с Саньком занимались на дальних тренажерах спиной к нашему шкафу, мы умудрялись плавно и бесшумно, как ниндзя, менять позы и даже обмениваться взглядами. Но когда они подходили ближе, приходилось затаивать дыхание и молиться, чтоб занятия скорее завершились. Это было нескончаемо! К тому же я снова стала плохо себя чувствовать. Действие таблеток, выпитых перед выходом из дома, прошло. Нос снова начало закладывать. Губы болели нещадно и, кажется, раздувались все больше и больше с каждой минутой. Температура росла. Еще немного, и не смогу терпеть, и если пытка не закончится, выйду, и будь что будет… Именно это я прошептала распухшими губами такому же измученному Вадиму.

– Не вздумай! Убьют обоих! Терпи. Терпи, пожалуйста! Хочешь, поспи.

Я прислонила голову к теплому вадиковскому плечу и действительно отключилась.

Проснулась я от слов, за которые в последние часы готова была отдать миллион (если б он у меня, разумеется, был).

– Ну все, Саш. Хватит на сегодня. Сейчас давай в душ – и по домам. Или ты не спешишь? Тебя мать не хватится искать?

– Не, не хватится, Сергей Михайлыч. Она думает, я у тетки ночую. Я предупредил, чтоб не ждала. Да я не пойду в душ, дома приму.

– Так, Санек! Давай договоримся! Если хочешь работать в бригаде, и чтоб уважали – то должен быть человеком, а не вонючей свиньей. Пот надо смывать сразу после тренировки, а не ждать, пока впитается в кожу. Уяснил? Давай! Раздевайся – и под воду! Мыло там есть. Мочалку, полотенце с собой принес, как тебе говорил?

– Да я… э-э-э-э… не из дома шел… Забыл.

– Чтоб в последний раз такое! Запомни, все, что говорю – соблюдаешь неукоснительно. Скажу тебе бычки с асфальта есть – значит, будешь есть и похрюкивать от удовольствия. Скажу голым по Люберцам пробежаться – пробежишься. Уяснил? Только так из тебя человека сделаем, а не тряпку. Которую даже девчонки бьют.

– Да какая она девчонка? Шалава и слон сто килограммов веса. Ну ничего. Сейчас позанимаемся. Вы мне приемчики карате покажете, и посмотрим, кто кого. Позанимаетесь же со мной карате, как обещали? Как одним ударом убивать, и чтоб никто ничего не понял? Как в фильмах? Да, Сергей Михайлович? Да я ее и не буду убивать, а то слишком легко отделается. Позвоночник переломаю. Чтоб на всю жизнь в коляске. Чтоб поняла, моська, на КОГО лаяла.

Я почувствовала, как кулаки у Вадима сжимаются. Он был уже почти готов выскочить, как черт из табакерки, и вмазать Беляйкину так, что мало не покажется.

– Покажу. Приемы покажу. Но сначала надо тебе мускулатуру нарастить. И научить порядку и дисциплине. К карате можно приступать только тогда, когда будешь мне полностью доверять и выполнять все беспрекословно. Понял меня?

Санек восторженно затряс головой.

– Все, раздевайся тогда – и в душ. Полотенце и мочалку тебе дам свои. И хорошо мойся, чтоб ни капли пота не осталось.

Беляйкин стал озираться.

– А где раздеться, Сергей Михалыч? Тут есть раздевалка?

– Нет. На диван вон вещи сложи. Ты че, меня, мужика, стесняешься? В баню никогда не ходил? Ты че, девчонка?

Одноклассник отбросил ложный стыд, отбросил сомнения. Быстро разделся и, прикрывая причинное место руками, заскочил в душевую кабину. Послышался шум воды. Через щель мы наблюдали, как наш физрук неторопливо достает из пакета аккуратно сложенное полотенце, мочалку, какую-то баночку. Раздевается сам. Брезгливо отодвинув ком майки и штанов Санька, укладывает на диван армейской стопочкой свою одежду. И абсолютно голым направляется к душевой кабине.

– Саш! Возьми мочалку!

Намыленная рука Санька высовывается из кабинки.

– Да ты ж ничего не видишь! Давай помогу, спину потру. А то кто так моется, как ты? Халтура какая-то. Я же объяснял. Ты должен слушаться беспрекословно. Только на таких условиях я согласился с тобой заниматься… – С этими словами физрук полез к Саньку в душевую.

Вот тут нам стало страшно. Я одеревенела, Вадик тоже. Мы переглянулись. Вадим явно не верил в происходящее и смотрел на меня настолько ошарашенными глазами, что я не сдержалась и высказалась шепотом:

– Ну что? Такая же индивидуальная тренировка у тебя завтра с Сергеем Михайловичем намечается? Не педофил, говоришь? Кобелек не захочет, кобель не вскочит?

Прочие сентенции выдать мне не удалось: крепкая ладонь Вадима плотно запечатала мне рот. От того, что губы распухли и саднили страшно, а ладонь вдобавок была мозолистой и шероховатой, я не выдержала и заорала от боли. Или от ужаса – ведь ситуация в душевой стремительно развивалась не в пользу Санька. Слава богу, рот у меня был заткнут крепко. Да и в кабинке было не до нас. Там шла борьба.

Похоже, для Беляйкина такие требования наставника тоже стали сюрпризом.

Он судорожно пытался отбиваться, плачущим голосом повторяя, как заведенный:

– Сергей Михайлович! Не надо! Я не хочу! Отпустите меня! Сергей Михайлович! Отпустите, пожалуйста! Я никому не скажу! Честно-честно! Ну не надо! Сергей Михайлович!

Возгласы Санька становились все истеричнее, а его сопротивление, наоборот, слабело. Силы Беляйкина иссякли, но мы ничем не могли ему помочь. Если б выяснилось, что у происходящего есть свидетели, физрук со своими связями в криминальном мире вывез бы в лес и закопал всех троих. Оставалось терпеть и молить бога не сойти с ума от ужаса происходящего. И вот, когда возгласы из душевой достигли апогея и перешли в крик, мы с Вадиком не выдержали, одновременно присели и закрыли уши руками. Старый шкаф тоже не выдержал такого двойного напора на свое днище и начал разваливаться, как карточный домик. Происходил полный апокалипсис. Мы, как были на корточках, так и рухнули вниз. Боковые стенки попадали, одна задела ведро, и то покатилось звеня. С остатков шкафа в тусклом свете ламп летали клочья пыли.

Звук воды в кабинке прекратился. Замолчал и Беляйкин.

Дверь медленно открылась. На пороге стоял абсолютно голый физрук с абсолютно рабочим состоянием девайса и смотрел на наши две сгорбленные фигуры посреди разгрома.

– Вадим?

– Сергей Михайлович?

Но шкаф спас нас. Грохот разбудил жителей не только первого, но и второго этажа. Подумав про взрыв газа в подвале, обеспокоенные жильцы вызвали милицию, пожарку и службу газа. И кто в чем стали собираться у входа в «качалку».

Педофил сориентировался быстро, даром что физрук. Оделся за пять секунд, как в армии. Кинул одежду Беляйкину, еще ничего не соображающему и не отошедшему от шока. Пока тот одевался, физрук уже шел открывать дверь встревоженным жильцам дома и подъезжающим службам. Он уже был абсолютно спокоен и любезен. Отперев замок, запустил в качалку любопытных и толкнул речь с извинениями.

– Уважаемые! Прошу прощения за то беспокойство, что доставили вам среди ночи! Все в порядке! Занимался с группой школьников, – он показал театральным жестом на нас троих. – Замечу, что занимался абсолютно бесплатно и на общественных началах. И тут этот шкаф, который давно пора выкинуть, вдруг начал рассыпаться от старости. Прямо на глазах… Мы ничего не успели сделать. Меня чуть самого не придавило дверью. Очень-очень извиняюсь, но сами понимаете, дело житейское. Обещаю, такое больше не повторится! Готов компенсировать беспокойство. Но я – школьный учитель. Зарплата копеечная, поэтому много пообещать не смогу.

Даже самые въедливые и подозрительные, облазив все уголки подвала, не обнаружили ничего предосудительного. Газовщики с пожарными тоже ничего не нашли, пожали Сергею Михайловичу руку и отчалили дальше играть в домино и гадать кроссворды.

Лишь один задал вопрос:

– А что это вы с детьми в такое позднее время занимаетесь?

– Да сами же знаете – тут на тренажерах весь день занято. Либо надо платить за аренду, либо свободные окна в расписании искать. Не могу же с детей деньги брать? А у самого нет таких возможностей. Родители в курсе. Сами их отпускают. Так что все у нас хорошо.

Бабушки расчувствовались – ай, какой хороший! Учитель в школе! С детками бесплатно занимается. Свое время тратит!

Когда подъехали милиционеры и толпа начала расходиться, мы сочли, что теперь самое время бежать. Не погонится же за нами физрук и не будет убивать на глазах у людей в погонах?

Мы, не сговариваясь, практически одновременно выпрыгнули из подвала и как зайцы бросились врассыпную. Уже забежав за угол, я обернулась и увидела, как менты пожимают руку физруку, получают от него какую-то благодарность в денежном эквиваленте и, довольные, садятся в патрульную машину.

Но чемпионом по бегу на скорость все же оказалась не я. Когда я набирала код на своем подъезде, из кустов вылез трясущийся Вадим.

– Пст… Ленка! Только тихо! Давай быстрее в подъезд! Заходим! Он за тобой не увязался?

Мы быстро взлетели на второй этаж.

– В общем, слушай. Я решил. Домой нельзя, Михалыч знает, где живу. Небось уже у дома караулит. И про гараж тоже знает… – пригорюнился Олин брат. – У тебя ночь перекантуюсь, а утром пойду в военкомат. Пусть отправляют подальше. На Дальний Восток. Там точно не достанет. Ждать меня будешь?

Я глотала воздух от шока. А Вадик как ни в чем не бывало продолжал:

– Сейчас твоя помощь нужна. Беги ко мне домой, проси мать и Ольгу, чтоб утром к военкомату мне вещи и документы принесли. Сейчас продиктую список, запомнишь?

– Слушай, дорогой! А ты не прихренел ли часом? Ты посылаешь меня к себе домой, туда, где, по твоим подозрениям, рыскает физрук с целью найти и убрать свидетелей. А ты не догадываешься, что я тоже была в том спортзале, и тоже в опасности, а? И тоже боюсь? Как у тебя хватает наглости еще такое мне предлагать? Прости, мне надоел твой инфантилизм! Делай что хочешь, я иду спать! Утром все расскажу отцу, и пусть он решает, что делать.

Олин брат взвился до небес.

– Никому ничего не говори! Ничего не докажем, а тут уже верная смерть! У Сергей Михайловича знаешь какие связи? Меня тогда и на Дальнем Востоке найдут. Пойми, Беляйкин будет молчать, я его знаю. И я буду молчать, жить-то охота. Ты себя одна дурой выставишь и подставишь уже по полной… Никто в ментовке не поверит. Зато сразу вычислят, что за девчонка там была. Пойми! Ты вообще сейчас в безопасности. Новенькая, в школе он и не видел тебя толком. Тем более с такими губами. Сейчас спадут – и все. И совсем другое лицо. Физрук тебя не в жисть не опознает!

В словах Вадима был некий резон.

– Ладно. Промолчу. Все, давай. Я спать. Пока все не уляжется, недельку посижу дома. К тому же и ОРВИ у меня. А тебе счастливо отслужить!

Вадик взвыл.

– Ленка! Ну что ж ты, зараза такая, ну помоги!

– Ладно, – сжалилась я, – давай вот как сделаем. Ты во сколько хочешь в военкомат идти?

– Да прям к открытию.

– А мать твоя в саду рано начинает работу? Знаешь, какой телефон в садике? Позвоню ей утром, попрошу, чтоб отпросилась с работы и искала тебя в военкомате. Договорились? Ну еще могу вынести тебе на лестничную клетку плед, подушку, а коврик возьмешь под любой дверью. Прости, к себе не зову. Родители точно не так поймут. Пойдет? Матери твоей скажем, что мы вообще не были в спортзале. Ты заходил, но у меня температура. Без меня не было смысла идти – кто ж убираться будет? По пути обратно встретил военкома с повесткой. Ну и как честный человек после его исполненной патриотизма лекции проникся. Решил не откладывать свой долг Родине в долгий ящик и начать отдавать его прямо со следующего дня. Ночь провел в гараже. Утром забежал ко мне. Попросил позвонить, сам боялся маме в лицо говорить. Договорились?

– Ты человек, Ленка. Ты человек! – просиял Вадим. – Будешь мне писать в армию? А фотку свою с собой дашь?

– Эй, животное! Не перегибай палку. Все. Жди плед, подушку. И только из уважения к твоей сестре!

Ночь прошла тяжело. Снился туннель с белым светом в глубине, гоняющийся за мной по туннелю голый физрук с пистолетом. И бутылки из-под кефира, которыми в него кидалась, пытаясь попасть по маленькой коротко стриженной голове.

В семь утра, открыв дверь квартиры, я увидела на пороге сложенный плед, подушку и букет цветов с соседской клумбы.

Мать Вадика по телефону ничего не поняла. Но я особо и не объясняла. Просто сказала, что сын ждет ее в военкомате. А сама напилась чаю с малиной, таблеток и легла досыпать до прихода участкового педиатра.

Ольга пришла навестить меня после уроков.

Рассказала последние новости, которые шокировали ее до потери пульса.

Брат пошел в армию! Мать в истерике. Всю первую половину дня ходила под воротами военкомата, а потом побежала к экстрасенсу с просьбами повлиять на мозги сына с помощью тонких материй. Отец тоже рвет и мечет. Поехал к армейским друзьям, искать выходы на военкома.

В школе тоже сегодня полный кавардак. Физрук прямо с утра уволился! Послал директора на фиг с отработкой, чем поставил его в неловкое положение в конце года.

Так и прошла неделя моего ОРВИ. Таблетки, чай с малиной, мазь для лечения синяка вокруг губ. Когда я вернулась на учебу, то сильно порадовалась известию, что урод Беляйкин отчалил из школы вслед за физруком. Несколько дней не ходил на занятия, а потом пришла его мама, забрала документы и сказала, что сын решил не шарабаниться без дела, а пойти получать профессию в ПТУ. Взялся за ум мальчонка. Этому событию была рада и мать, и весь педсостав. Все пожимали друг другу руки и желали Саше всего самого наилучшего в жизни.

Все утихло, все успокоилось. У Оли начинались съемки, и она совсем пропала. Я сдала итоговые контрольные за десятый класс, закончила все дела и от греха подальше уехала на лето в деревню к бабушке. Про исправление осанки и про кино думать больше не хотела. Мне хватило.

_{От автора}

Дорогие друзья! Простите за эту историю. Сама знаю, что тема не слишком приятная, да и юмора в ней маловато, но все же не обратиться к ней я не смогла. Знаете, опасности сексуального насилия могут подвергнуться все дети, не только девочки, но и мальчики. Родители сыновей редко думают о плохом и частенько радуются, когда учитель или тренер проявляет к ребенку повышенное внимание и берет его под свою опеку. Но и тридцать лет назад были педофилы, и сейчас они тоже есть. И зачастую им удается нас с вами перехитрить. Тщательно выбирают жертву, входят с ней в контакт. А дети клюют на внимание, на заботу, которую, возможно, недополучают дома. Самое ужасное, что обычно именно мальчики молчат о подобных вещах. Они винят себя, боятся позора. Педофилы знают это и чувствуют себя в полнейшей безопасности, ломая жизнь новым и новым жертвам. Сексуальное насилие калечит ребенку психику и оставляет след на всю жизнь. Именно из таких детей могут вырастать садисты, которые будут вымещать пережитый страх на других людях. Вот вам убедительный пример: парень, послуживший прототипом Беляйкина, где-то через год после описываемых событий получил большой срок за групповое изнасилование, совершенное с особой жестокостью. Я не утверждаю, что каждый изнасилованный парень непременно пойдет по пути Беляйкина, но моральный садизм в отношении родных и коллег порой бывает немногим лучше насилия физического.

И если ваш начальник садист, возможно, разгадка такого поведения кроется в его детстве или юности.

А сколько подростков оказываются не в силах перенести позор и кончают жизнь самоубийством? Мы должны беречь своих детей от насильников и, прежде всего, действовать на опережение. Не делать из этой темы табу и говорить мальчикам о возможной опасности. Объяснять, что есть моменты, которые должны насторожить: допустим, старший товарищ старается дотронуться без необходимости, постоянно выводит на разговоры «по душам» – о семье, о личной жизни, об отношениях с девочками. Такие факты – повод насторожиться и обсудить ситуацию с родителями.

Ну и, разумеется, нужно обязательно обещать своему ребенку понимание, полную поддержку и защиту в любой ситуации. Главное, чтоб он не держал этот ужас в себе и не оставался с кошмарами один на один. Люстра

Первого сентября я стояла на торжественной линейке в школьном дворе. Пахло началом осени, пластиком канцелярских принадлежностей и астрами с дачных участков, которые притащили первоклашки. Гордые и счастливые дети с бантами-вертолетами и вонючими новыми ранцами еще не подозревали, какую подлянку готовит им жизнь на ближайшие одиннадцать лет. И о том, что детство, увы, безвозвратно заканчивается прямо сейчас, под голос седого директора и мерзкую трель первого звонка.

Мы же, одиннадцатиклассники, наоборот, торопили этот последний чертов год. Хотелось побыстрее унести ноги на свободу. Подальше от типового здания школы, неадекватных учителей, да и друг от друга. За десять лет надоело это все хуже горькой редьки.

С Олей я не виделась все три месяца летних каникул, которые провела у бабушки в деревне. А Оля – на киносъемках. Спрятавшись за широкие спины одноклассников, мы шепотом делились новостями и сплетнями. А их накопился вагон и маленькая тележка.

Вадика за сознательность и добровольную явку в военкомат отправили на Северный флот. На три года. Мать сначала истерила и расстраивалась, а теперь ходит счастливая и в церкви свечки ставит, ибо в Люберцах начали происходить страшные вещи: всегда сплоченная и спокойная братва понесла первые серьезные потери. Убили Карандаша и двух его подручных. Подробностей известно мало, но хоронили их в закрытых гробах. Свежеиспеченная вдова Юрика уже снова вышла на ярмарку невест и ускоренными темпами подыскивает мальцу нового отца.

– На, держи, спрячь скорее, потом почитаешь. – Подруга сунула мне кипу листочков в клетку.

– Что это?

Я ошарашенно пробежала глазами верхний лист.

«Здравствуй, моя любимая, ненаглядная и единственная Леночка! С боевым солдатским приветом пишет тебе твой Вадим. Как у тебя дела? Родители говорят, что ты правую руку сломала, поэтому пишут письма под твою диктовку. Ты уж давай лечись. Как только сможешь – сразу же сама пиши. Буду ждать. Хочу на твой почерк любоваться. Он же у тебя такой красивый. Как и ты сама. У меня все хорошо. Вчера было 2 августа, День десантника. И у меня был типа выходной…»

Оля довольно хрюкнула:

– Тебе от Вадюхи. Он из армии пишет родакам и в конверты еще и для тебя весточки вкладывает. Чтоб передали, чай не чужая уже. Ты домой придешь – почитай. Хорошо у него получается. Даже лучше, чем те письма, которые он нам пишет. Мать над парой аж всплакнула.

Я машинально пролистала стопку уже изрядно затертых и помятых листов. Надо же! На общую тетрадь наберется. И точно, над ними плакали. Вон, чернила расплываются на некоторых. Пока я складывала и убирала письма в сумку, Пингвинкина продолжила делиться люберецко-бандитской хроникой происшествий. Картина вырисовывалась не радужная.

Буквально через неделю после пышных похорон Карандаша грохнули еще двух пацанчиков с МЭЗа. Люберцы стоят на ушах. Ищет братва, ищет милиция. Но даже несмотря на объединенные усилия и хорошую материально-техническую базу, зацепок никаких. Так что намечается война и реки крови. Вовремя Вадюха в армию ушел, а то б лежал сейчас на старом люберецком кладбище рядом с начальником.

Сама Оля окончательно влюбилась в кино. За лето поработала на трех картинах. Стала своей и на «Мосфильме», и на киностудии им. Горького. Режиссеры хвалят талант. Будет поступать во ВГИК после одиннадцатого класса. Дело решенное.

Родители тоже ничего. Батя тиражирует новый шедевр «Виктор Цой жив». Хорошо, что было много непроданных Маш Калининых. Когда рок-музыкант разбился в середине августа на машине – батя за ночь переделал Мисс Москва в Цоя, поменял надпись и за первый час работы на вернисаже все разобрали. Спрос был такой, что ему пришлось привлечь к производству двоих друзей-бухариков. И самому трудиться. А мать поставил за прилавок, продавать. Всего несколько дней торговли – и долг за «Москвич» погасили. Еще и на новый холодильник осталось.

Еще что? Наш бывший физрук-педофил пошел в бандиты, и уже гордо рассекает по Люберцам на тонированной «восьмерке» и в темных очках. Последняя новость меня несколько ошарашила. Но тут взгляд зацепился за тощую фигуру отморозка Беляйкина, решившего навестить свой бывший класс в День знаний и напоследок сделать какую-нибудь пакость. Я выдохнула. Если главный свидетель обвинения жив, цветет и пахнет, то и остальным уж точно ничего не угрожает. К тому же за лето я сильно изменилась, и узнать меня стало сложно. Со мной случилось то, чего боялась меньше всего. Я растолстела.

Да, всю свою сознательную жизнь была самой тощей девочкой в классе. Да что в классе? Во всем городе, наверное. И первый вопрос, который мне задавали остроумные взрослые при знакомстве, звучал приблизительно так: «Тебя что, дома не кормят? Или глисты?» И вот, видимо на нервной почве и на парном молоке, разнесло меня на десять килограммов. Причем разнесло как-то неравномерно и несправедливо. Нет чтоб добавить лишний жирок в грудь! Даже бы не сопротивлялась! Но проклятая наследственность уложила все дополнительные калории на задницу, живот и ноги, прибавив нижней части тела пару размеров. Это выяснилось по возвращении домой из деревни и в момент подготовки формы к первому сентября. Я не влезала ни в одни штаны и ни в одну юбку. Покупать или шить новое уже не было времени. Пришлось идти на линейку в весьма экзотическом наряде: белая блузка с рюшками, синий пиджак, черные школьные туфли и серые трикотажные треники с пузырями на коленях. Эти самые треники плотно обтягивали мою сильно округлившуюся попу. Мама же в срочном порядке откомандировалась по магазинам, искать что-то более приличное для школы. Хотя под первое сентября это было зряшным делом – в «Детском мире» уже вымели все подчистую.

Но ладно форма! А остальной гардеробчик, включая новые модные джинсы и слаксы? Покупать заново у родителей не было ни денег, ни желания.

К тому же на место Беляйкина пришел новенький. Перевелся из какой-то крутой московской школы в связи с переездом семьи. С виду – амбициозный комсорг-отличник. Но симпатичный, зараза! Зализанные назад волосы, наглый прищур из-под широких бровей, пухлые губы и модные шмотки. На фоне нашего класса он выглядел, как экзотический попугай-какаду, залетевший с гастролями в деревенский курятник. Под его взглядом хотелось стать томной моделью, не спеша подойти, закурить тонкую сигарету «Моre» и нараспев поинтересоваться: «И откуда ты к нам, мальчик?». Вот походку модели я и решила тренировать на первой же перемене, прогуливаясь мимо группки наших парней, в центре которой виднелась стильная прическа новенького. Но в первый же свой проход услышала совсем не то, что ожидала.

Хорошо поставленный голос москвича спросил у окружения:

– А эта кто? Беленькая? С толстой жо..?

Прогулку пришлось прервать и быстро скрыться в классе.

Н-да… Прикинув все минусы влитого в себя парного молока, я поняла, что есть только один выход – срочно садиться на диету и худеть.

У Оли была похожая проблема. Только не с одеждой и не с мальчиками. Ей предложили одну очень интересную роль, но потребовали в кратчайшие сроки скинуть вес. Тоже килограмчиков десять. А то на ее фоне партнер будет смотреться совсем уж доходягой.

Вот новейшие методики похудения мы и обсуждали с подругой на задней парте весь первый учебный день. Пришли к выводу, что нужен комплекс. Диета плюс спорт. А именно – аэробика. В то время одной из самых популярных телевизионных передач была «Ритмическая гимнастика». Смотрели ее все, от зеков на зоне и рядовых срочной службы до домохозяек. И каждый получал свою пользу. Рассчитывали на пользу и мы. Что касается диеты, то можно будет попросить помощи у диетолога садика «Колокольчик», а если не получится, то у Олиной мамы.

Ритмическую гимнастику решили не откладывать в долгий ящик и приступить к занятиям прямо в тот же день. Передача начиналась по телевизору в пятнадцать ноль-ноль. У нас как раз получится немного передохнуть после школы и перекусить. Я настроилась на сброс килограммов твердо и без десяти четыре звонила в Олину дверь. Подруга ждала меня в той же степени нетерпения, уже переодетая в спортивную одежду.

Словно заправские гимнастки, мы слегка размялись. Потом еще размялись под задорные команды ведущих. И вот тут, на махах ногами, Оле поплохело. Следом поплохело и мне. Собственно, а чего мы ожидали? Обед из трех блюд не мог усвоиться так быстро, и суп еще весело бултыхался в желудках. Красные и запыхавшиеся, мы сидели на ковре, смотрели друг на друга и хватали воздух ртами. Голова кружилась, а пульс зашкаливал. Было ясно, что передача в пятнадцать ноль-ноль – явно не для нас, потому что подруга без обеда не могла, да и я, не поев после школы, рисковала свалиться в голодный обморок. Надо было что-то придумывать. Конечно, можно было записаться в вечернюю секцию аэробики при ДК, но останавливали два фактора. Во-первых, секция платная, и придется опять трясти родителей на финансы, а во-вторых, к ДК «Искра» вел совсем не безопасный путь через парк, с маньяками и алкоголиками. Лучше уж натыкаться на презрительный взгляд нового одноклассника-красавчика, чем удирать от неадекватов, перепрыгивая через лужи и кусты.

После мучительных размышлений о том, как поправить фигуры с наименьшими моральными и материальными затратами, выход был найден: будем заниматься у меня под запись на видеомагнитофоне. Да. За лето в нашей квартире уже появился новомодный агрегат с народным названием «видак». Папа, не выдержав ежедневных уговоров и легкого шантажа, все же в один прекрасный вечер принес с работы красивую коробку, купленную за тройную цену у кого-то с рук. Бонусом шли три видеокассеты «TDK»: «Полицейская академия», «Рембо», ну и какая-то третья, которую мы с братом даже не успели рассмотреть, потому что отец быстро вырвал ее у нас из рук и унес в спальню. Впрочем, я нашла ее потом, когда рылась в родительской комнате в поисках своего свидетельства о рождении. Кассета была без надписей на корешке, как я поняла – чистая. Лежала она под кипами документов и так и просилась, чтоб на нее записали что-нибудь интересное. И вот ее звездный час настал. Придя на следующий день из школы, я дождалась передачи с ритмической гимнастикой, вставила кассету в агрегат и, прихлебывая супчик, нажала кнопку «REC». Теперь уже мы с Олей будем независимы от собственных желудков и расписания уроков в школе. И станем сжигать калории под запись, когда нам удобно. Благо мама устроилась на работу и приходила поздно, практически вместе с отцом. А брат до шести был на продленке.

На следующий день, несмотря на адскую боль в мышцах от предыдущего занятия, через «не могу» и «не хочу», мы испробовали задуманное. И остались довольны результатом! Видеокассету можно было останавливать для передышек. Можно было повторять особо понравившиеся упражнения. Допустим, махи ногами и прыжки. Конечно, отдышка и выпученные глаза еще присутствовали, но продержались мы значительно дольше, чем в первый раз. Да и боль постепенно прошла. Паркетная доска муниципального происхождения скрипела под нашими тушками, посуда в стенке звенела и подпрыгивала. Мы были совершенно довольны и счастливы. Особенно после окончания занятий, когда констатировали хоть и микроскопическое, но все же отраженное на контрольной сантиметровой ленте уменьшение объемов талии и бедер.

Уже выдыхая и переодеваясь, Оля задала достаточно важный вопрос:

– Слушай, а кто живет под тобой? Мы им не помешаем?

Я задумалась. Весной в квартире снизу шел капитальный ремонт. Там выкидывали на помойку плинтуса, двери. Подъезжали машины со строительными смесями, дорогой сантехникой. Видимо, делал ремонт кто-то совсем не бедный.

Вечером, когда стемнело, я пошла на разведку и успокоилась. В квартире под нами свет не горел. Родителям никто жаловаться не пришел. А это значит, что туда пока не заселились. Можно тренироваться спокойно.

Это не могло не радовать, и мы продолжили свои ежедневные занятия, которые проходили все активнее и активнее. Правда, потери тоже были. Однажды, при особо эффективных двойных прыжках, с полки упала и разбилась мамина любимая чашка. Ну и паркетная доска «елочкой» оказалась хлипковата. Всего за неделю елочка значительно просела на лагах и начала скрипеть.

Родители, которые не знали про наш спортзал в квартире, периодически удивлялись, как это по центру комнаты под ковром образовалась такая впадина. Что значит некачественный муниципальный ремонт! Я тоже делала большие глаза, удивлялась и ругала строителей вместе с ними. А потом с удовольствием примеряла свои любимые старые джинсы, которым оставалось совсем чуть-чуть, чтоб застегнуться на моих похудевших бедрах и талии.

Но долго счастье продолжаться не могло. Во время очередной тренировки, когда мы уже переходили к упражнениям лежа, в квартиру начали стучать и звонить одновременно. Нескончаемая трель звонка звучала хамски и недружелюбно. Вдобавок она сопровождалась ударами по хлипкой двери и криком:

– Откройте дверь! Вышибу сейчас! Че происходит в квартире? Я сосед снизу.

Оля первая подкралась к глазку. Посмотрела, ойкнула и унеслась в комнату моего брата прятаться. Я хотела последовать за ней, но дверь уже шаталась в петлях. Лучше было открывать по-хорошему и извиняться, извиняться.

Что, превозмогая дрожь в коленях, мне и пришлось сделать.

На пороге стоял коротко стриженный невысокий бугай. С золотой цепью на шее и выражением ярости в сонных глазах.

Я нацепила самую свою виноватую и застенчивую улыбку и попыталась захлопнуть дверь обратно.

Но улыбка и скорость реакции не спасли. Бугай быстро вставил носок туфли в открытую щель, отодвинул меня и прошел в квартиру.

Увидев на экране продолжающийся урок аэробики, хмыкнул. Но ярость снова затопила его.

– Слышь, малолетка! Ты че устроила? Че происходит? Прыгать негде? Я тебя попрыгаю, если еще раз такое. У меня люстра раскачивается. Люстра за десять тыщ баксов. Из муранского стекла. Италия. Индивидуальный заказ. Уяснила? Твои предки не расплатятся, если упадет. Я все сказал. Еще раз услышу топот над головой – приду и передушу. Уяснила? – и смерил меня убийственным взглядом.

Я покорно кивнула. Когда сосед снизу захлопнул нашу расшатанную дверь, Оля наконец вылезла из укрытия.

– Охренеть! Знаешь, кто это? – восторгу подруги не было предела. – Это Скворец. И он – твой сосед. Вот это да! Жаль, Вадюха в армию ушел. Сейчас бы ему такие связи пригодились.

Мне было приятно, что подруга столь высоко оценивает мой дом и соседское окружение, но потный матерящийся громила слабо ассоциировался у меня с певчей птичкой, и я потребовала пояснений.

Пингвинкина, которая благодаря пытливому уму знала в Люберцах всех и вся, приступила к рассказу.

Скворец – жутко авторитетный чувак в нашем городе. Недавно освободился с зоны. Сразу же набрал бригаду полных отморозков и стал заметной фигурой среди местной братвы. Это он отомстил за смерть Карандаша и сотоварищей, отправив на тот свет пару балашихинских пацанов, чем заслужил респект и уважуху от остальных.

– Далеко пойдет, – мечтательно тянула Оля. – Далеко. И отсидка есть, и характер. И ум. Повезло тебе. Так, случись что, можно по-соседски подойти, помощи попросить.

С занятиями пришлось закруглиться, но слова Оли вызвали у меня сильный интерес к «великому человеку», и я стала наблюдать. Машина Скворца определилась сразу же – новенькая черная «пятерка» «БМВ». Самая шикарная в нашем дворе. Постоянное место парковки – на газоне в тени березки, которое, впрочем, практически всегда пустовало. Видимо, наш дом не был единственным его логовом. Сосед появлялся в квартире не каждый день. То заскакивал на пару часов после обеда, то к вечеру. То с помощниками перетаскивал картонные коробки из багажника в квартиру, то, наоборот, из квартиры в багажник. Бывало, на всю ночь привозил какую-нибудь очередную даму весьма специфической наружности. В общем, все было загадочно и непредсказуемо. Хотя нет, на дам это не распространялось. Всего у него было две постоянные подружки: рыжая, в любую погоду щеголявшая колготками в сетку и декольте, и вечно пьяненькая блондиночка с хвостом-шиньоном. Иногда он привозил какую-нибудь новенькую. Помогал выбраться из машины, подавал руку. Дева хихикала и доверчиво шла с ним к подъезду, виляя мини-юбкой.

А тут еще и очередная волна убийств по Люберцам прокатилась. Да какая! В самом центре Люберец, на Кресте. В собственном джипе был расстрелян люберецкий авторитет Волна вместе с телохранителем. Находившийся в машине казначей пропал бесследно. Похоже, со всем люберецким общаком. В воздухе запахло напряженностью и порохом. Увидев на улице бандитскую машину с тонированными стеклами, лучше было отбежать подальше. Мало ли. Может, стекла опустятся, и из салона начнут палить. А может, и по машине какой-нибудь снайпер с крыши стрелять станет.

Но нам было не до военных действий братвы. У нас шла своя война. С лишним весом. Кефирно-фруктовая диета дала результат, но не такой эффективный, как обещала диетолог из садика «Колокольчик». Несмотря на проводимые на унитазе несколько часов в день, мой организм на фруктах расстался лишь с одним килограммом ста пятьюдесятью граммами, тогда как на аэробике за неделю скинулось сразу два. Итого, после цифры 3.150 процесс забуксовал. У Оли были приблизительно те же результаты. Требовалось добавить похудательных методик.

Попытки бегать в парке оказались провальными. Стоило нам только выйти из дома в трениках и кроссовках, как на небо набегали облака и начинался холодный осенний дождь. Бегать мокрыми по грязи парка хотелось меньше всего, приходилось возвращаться.

А между тем Олин Час Икс приближался. Оставался месяц, который дал моей подруге режиссер, и за этот месяц ей надо было скинуть не менее семи килограммов. Ольга перешла на питание воздухом. Пару раз упала в голодный обморок на уроках, но проклятый вес не сдавался. Мы все чаще и чаще вспоминали шикарный эффект ритмической гимнастики и даже решили заниматься ею у Оли, сразу после уроков и не обедая. Но тут выяснилось, что передачу убрали из сетки вещания. Похоже, навсегда. И как на грех, видеокассета с нашей записью тоже пропала. Я перерыла всю квартиру, но безуспешно. Странно… Облом был полный.

Но все же нам повезло. Как-то раз Оля пришла в школу сияющей, словно мандарин на елке. Какая-то подруга матери дала на неделю кассету с новомодной аэробикой от американской суперзвезды Джейн Фонды. Подруга матери скинула на фондовских упражнениях килограммов двадцать и пищала от восторга. Она дала кассету на неделю, с миллионом наставлений не поцарапать и не испортить. Оля клятвенно пообещала беречь как зеницу ока и вернуть в срок.

Всего неделя. Видак был только у меня. Придется заниматься опять над головой бандита. Но это уже не казалось таким страшным. Теперь я знала, что Скворец появляется в квартире эпизодически, а после убийства Волны совсем пропал. Баб больше не водит, да и черную «БМВ» я видела под березкой всего пару раз за неделю. Главное – отслеживать наличие его машины на парковке. Как только появляется – сразу же прекращать прыгать и вообще подавать какие-то признаки жизни.

…Ко мне мы побежали сразу после уроков. Не терпелось испытать на себе методики Голливуда. Которые, конечно же, в сто раз эффективнее отечественных.

Аэробика из США не подвела. Красивые белозубые женщины с прекрасными фигурами и в заграничных купальниках разительно отличались от наших доморощенных спортсменок. Пошла музыка. Сама Джейн Фонда улыбнулась нам и пообещала, что все будет супер! Мы, убедившись, что черной машины на месте нет, быстро переоделись и присоединились к команде американок.

Посуда звенела, мебель тряслась. Все как раньше. Мы, стараясь улыбаться не хуже Фонды, проделывали вслед за ней волшебные упражнения. И прямо чувствовалось, что накопленный жир растворяется в идущих от экрана флюидах.

Периодически мы по очереди подбегали к окну и смотрели на парковку. Но было тихо, и под березкой зияло пустое место. Мы прибавили газку. И так прибавили, что после очередного прыжка всеми нашими объединенными ста пятьюдесятью килограммами веса стены зашатались и раздался страшный треск.

Мы в панике присели и схватились за головы.

– Что это? – прошептала я. – Точно не люстра Скворца?

Перед глазами замелькали страшные картины того, как бритоголовые бандиты вывозят нас в лес. Ноги подкосились.

Оля оказалась более решительной и хладнокровной. Отодвинув меня в сторону, откинула ковер на полу и обозрела произведенные разрушения. Паркетная доска была приклеена к фанере. Которая, в свою очередь, лежала на деревянных брусках-лагах. Вот фанера и лопнула вместе с паркетом. И образовавшаяся воронка лежала уже на цементном полу.

– Не, не боись, – выдохнула подруга. – Просто паркет лопнул. Это точно не люстра. Да и как она может упасть, а? Дом новый, перекрытия крепкие. Вот, смотри! – С этими словами Оля со всей дури топнула в середину паркетной Марианской впадины.

Зря она это сделала. Через секунду пол под ее ногой как-то странно завибрировал. Что-то зазвенело. Негромко, но неотвратимо. И после мхатовской паузы под нами раздался жуткий грохот, сопровождавшийся звоном стекла, металла. И еще чего-то, наверняка дорогого и муранского.

А вот теперь, похоже, люстра.

Следующие полчаса мы в панике провели на лоджии, придумывая пути спасения и выглядывая на въезде во двор нашу смерть, черную «пятерку»-акулу. Потом вспомнили про пробитый пол. Над головой нависла еще одна угроза смерти. Теперь уже от рук моих родителей. Интересно, кому мы попадемся первыми? Лучше, наверное, родителям. Там была надежда, что нас просто покалечат. А вот Скворец будет работать чисто. Профессионал все-таки.

Я рассматривала паркетные разрушения посреди гостиной, и мне становилось все хуже и хуже. Ну вот как это можно поправить? Главное, ведь это же улика нашей виновности в гибели люстры. Был бы пол в порядке – сунули бы в видак кассету с диснеевским олененком Бемби и делали рожи кирпичами. Мол, какая люстра? Как – УПАЛА? Да ладно? Прикрутили рабочие слабо, да? И пусть Скворец гоняется за ремонтниками. Ведь что главное, когда виновен? Главное – перевести стрелки.

Пока я раскачивалась, обхватив голову руками, у Оли созрел план, и она уже натягивала в прихожей свою куртку.

– Ща пойду домой, может, батя уже вернулся. Придем с ним, и он сделает твой паркет. Надо щит целиком поменять. Я у вашей помойки видела такие же точно. Наверно, кто-то ремонт делает и выкинул эту муниципальную дешевку. Возьмем один и в центр приделаем. Ну и жрать охота на нервной почве. Мама сегодня пирогов обещала напечь, – мечтательно протянула подруга, двигаясь к входной двери. – Тебе тоже прихвачу.

– Стоять! Никуда не пойдешь! – Я, как Матросов, закрыла собой амбразуру выхода. – Ты что? Меня одну решила оставить? А если Скворец сейчас приедет и дверь выломает? А если твои пирожки будут с порошком забвения, или отца дома до вечера не будет? А? Мне одной расхлебывать? Вместе прыгали, вместе и помирать будем.

– Ну ладно, ладно, – испугавшись моего напора, сбавила темп Пингвинкина и попятилась в сторону кухни, к холодильнику. Взгляд на любимый домашний агрегат вдруг очистил ее мысли и заставил мозги работать в правильном направлении.

– Есть еще план! Шикарный план! Пойдем! – и, прихватив холодную котлетку, двинула на лоджию. Перегнувшись вниз, она долго пыталась рассмотреть содержимое лоджии соседа снизу. – Так! Подержи меня, а то навернусь! – Не успела я ахнуть, как Оля подпрыгнула и легла животом на бетонный парапет. Мне только и оставалось, как всей своей массой повиснуть на ее ногах, молясь, чтоб подруга не потеряла равновесие и не утянула меня за собой в свободный, но короткий полет с третьего этажа.

Однако разведка была успешной. Оля вернулась в исходное положение и изложила свои соображения по спасению. Нам повезло, что Скворец еще не успел застеклить лоджию, а также в том, что на ней скопилось много бытового горючего мусора. Пустые картонные коробки от мебели, какие-то журналы. В углу она узрела зимнюю резину на «БМВ» и стеллаж с автохимией. В общем все, что нужно для отличного пожара. Наша задача – кинуть ему на лоджию что-нибудь горящее, дождаться, пока костерчик разгорится, – и спокойно вызывать пожарку. Бравые молодцы с брандспойтами обязательно разобьют струями оконные стекла. Ну и люстру на них же можно свалить. Еще и наш проваленный пол. Мол, люстра падала и утянула паркет за собой. Осталось только поджечь лоджию незаметно для окружающих. Что несложно, потому что на улице дождь, двор не проходной, и никого поблизости не видно.

– Слушай, Оль! А они не докопаются, что это мы подожгли?

– Кто будет докапываться? – не поняла Пингвинкина.

– Ну милиция, бандиты.

– Ой, брось!.. Они вон найти убийц Волны не могут. Не могут найти, куда общак люберецкий делся. А тут вот все бросят и будут искать. Ага. Да мало ли от чего может случиться пожар? Может, алкоголик Вася с седьмого этажа кинул непотушенный окурок? Или молния шаровая прилетела? Не говори глупостей. Действовать надо, а то время поджимает.

Хоть Олин план и вызывал у меня определенные сомнения, но все же она была права. Это был самый быстрый и надежный способ решить наши проблемы. И лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и… сами понимаете…

Принесли старые газеты, спички, но попытки закинуть на соседскую лоджию подожженные комки бумаги закончились провалом. Газеты не хотели лететь по дуге и моментально тухли под мелким осенним дождем.

К тому же наша суета могла вызвать ненужные подозрения у случайных свидетелей. Но голова у Пингвинкиной всегда работала хорошо.

Мы пошли на улицу, прихватив несколько старых тряпок и бутылку ацетона, оставшуюся после косметического ремонта нашей квартиры. Внимательно осмотрели окна Скворца: плотные шторы задернуты, все тихо. Вокруг тоже не было ни души. Лишь две собаки рылись под дождем в упавшем на бок мусорном контейнере.

Оля деловито отогнала псов от помойки, выудила из кучи деревянную палку-копье и начала наматывать на нее ветошь, пропитанную ацетоном.

– Иначе не докинем, – отреагировала она на мой удивленный взгляд.

Подожженное копье пошло точно в цель. С первой же попытки. Мы отбежали за угол дома и ждали, когда же уже разгорится и можно будет вызывать пожарку. Через пять минут стало ясно, что наше начинание снова постигла неудача. Но у нас еще были тряпки и почти полная бутыль горючего средства. И только мы подошли поближе с намерением запустить еще одну бомбу, как за спиной раздался старческий голос:

– Девки, че творите-то, а? Окна бьете? Щас милицию вызову! Милиция! Рейган!

И какая нелегкая занесла бабку с пятого этажа в такую погоду на зады дома? Что, больше гулять с собакой негде? А детская площадка? Которая уже давно не для детей ввиду переломанных горок и песочницы без песка? Вот что она здесь-то, под окнами, забыла?

На ее зов из кустов выскочил костлявый пес, смесь боксера с носорогом, и отрезал нам путь к бегству. Судя по капающей слюне и голодному взгляду – бабка кормила Рейгана на пенсию, кашей. А кошки ловились плохо. Сейчас ему выпадала отличная возможность и выслужиться, и плотно пообедать. И грех было упускать такой шанс! Глаза боксера наливались кровью, он оценивающе оглядывал то Олю, то меня, выбирая место, куда удобнее всего вцепиться при малейшем движении одной из нас.

– Бабушка! Не надо милицию! У меня парень здесь живет! Жениться обещал, а потом пропал. Уже месяц скрывается! А я беременная от него, седьмая неделя! – запричитала подруга, схватившись за свой пухлый живот. Вот не зря Пингвинкину хвалили режиссеры. Не зря! Талант был налицо. Даже я поверила.

У бабки разгорелись глаза. Боксер поскучнел.

– От кобель! Это мордастенький такой? На черной машине ездит? Кобелина! И баб постоянно водит!

Оля скорбно кивнула.

– Дай сюда, не умеешь, поди! – Бабка выхватила у Оли кусок асфальта, который мы собирались замотать ветошью, прикинула вес на руке и поставленным броском запустила в окна Скворца.

Стеклопакет жалобно звякнул и посыпался вниз струйками стекла.

– Вот как надо! Учитесь, девки! А найдешь своего хахаля – врежь ему между ног! Все они, кобели, одинаковые! – и бабка с собакой в темпе вальса затрусили к подъезду, уже через пару секунд скрывшись за поворотом.

Пингвинкина бросила на меня очумелый взгляд.

– Ну что? Надо доделывать. Пока милиция не приехала. Потом на бабку и свалим. Может, асфальт горючий был.

Мы поспешно намотали тряпку еще на один булыжник. Быстро подожгли. Снайперский бросок пришелся точно в цель. В этот раз, кажется, все получилось, потому что минуты через три потянуло дымком, и на лоджии что-то стало потрескивать.

Пора было вызывать пожарку, и мы рванули к телефону-автомату. Для анонимного звонка и для создания себе алиби. Первый таксофон не работал. Второй, на соседней улице – тоже.

Рыская по району, мы внезапно услышали мерзкую сирену пожарных. Похоже, кто-то вызвал их за нас. В принципе и не мудрено, ведь со стороны нашего дома в серое люберецкое небо клубами поднимался огромный столб черного дыма. Как-то неожиданно ожили пустые дворы. Мимо нас бежали люди и переговаривались. Что горит? Не магазин, не? Садик? Дом? А какой? Мы присоединились к бегущим зевакам.

А под нашими окнами уже разворачивалось действо. На лоджии Скворца что-то взрывалось и чадило. Наверное, зимняя резина. И языки пламени уже лизали следующий, наш, этаж. Пожарный расчет разворачивал рукав брандспойта, а из толпы давали советы.

Огонь пожарники потушили быстро. Так же быстро подтащили лестницу и забрались на лоджию.

Со стороны подъезда парковались машины с надписью: «Милиция».

В толпе я увидела белое лицо мамы. Она работала недалеко и, видимо, ей сообщили про пожар в доме.

Мама, хватаясь за сердце, протиснулась к нам.

– Слава богу! Вы живы! Леша еще на продленке? Слава богу, что никого не было дома! Ведь могли ж надышаться дымом и умереть! Не успели переехать – и тут такое! Только бы наша квартира осталась цела. Опять, наверное, ремонт делать. Интересно, отец застраховал ее? Все собирался летом сходить.

Мы поднимались по лестнице мимо двери Скворца, которую собирались ломать бравые милиционеры.

– Гражданочка! Погодите! Здесь живете? В подъезде? Не торопитесь!

Наши с Олей сердца остановились и рухнули в пятки.

– Не торопитесь. Помощь ваша нужна. Понятой будете?

Законопослушная мама вздохнула и вернулась к милиционерам, которые уже входили в задымленную квартиру.

Мы, разумеется, увязались следом. Опять же, отличный шанс посмотреть, на сколько миллионов осколков разлетелась муранская люстра. Да и вообще – что это такое? Чтоб стоить десять тысяч баксов?

Но через минуту нам было уже не до люстры.

Милиционеры заглянули на кухню, в гостиную, открыли все окна проветриваться. Прошли в другие комнаты – и вот тут начался переполох.

В спальне обнаружился человек, примотанный скотчем к стулу. С кляпом во рту и следами ожогов на лице. Страдалец признаков жизни не подавал. На прикроватной тумбочке лежал паяльник, какие-то металлические приборы. Мужики громко охнули и начали что-то докладывать по рации.

– Давайте на адрес! Кажется, нашли пропавшего казначея! Чего? Да отвечаю, Истомин это. Который пропал из машины Волны. Точно он, полгода назад вместе в бане парились. Не знаю. Вроде жив пока. Пульс есть. Давайте быстрее! И пусть пробьют адресок, на кого квартира.

Из соседней маленькой комнаты также раздавались радостные реплики.

– Палыч! Да тут коробки с оружием! Целый арсенал!

– Это надо ж, как пожар-то удачно! Еще пару дней, скинули бы Истомина в отстойники или бетоном бы залили. И ищи-свищи.

– А он точно жив?

– Да жив, надышался малька при пожаре. Дверь в комнату закрыта была. Спасло это. Ничего, в больничке поправят.

Пока несчастного вызволяли из плена, в квартиру уже толпой вваливались врачи скорой и люберецкие бандиты.

Суета и толкотня набирала новые обороты. И посторонних, а именно нас с мамой и соседа Володю, попросили удалиться.

Мы поднялись на третий этаж. В принципе наша квартира пострадала не сильно. Только прокоптились занавески на окнах, и потолок на лоджии стал черного цвета. Ах, да. И запах. Запах гари наполнил все помещение. Но после ароматов пожара этажом ниже нам он был нипочем.

Мама заохала, увидев провал паркета.

Оля, пряча глаза, распрощалась и рванула к себе домой. Я, чтоб не мешаться под ногами и не дышать ядовитым дымом, была отправлена вместе с подругой.

Весь двор заставили блестящие иномарки братвы. Кажется, все Люберцы собрались в нашем забытом богом месте. Бритые мальчики в кожанках пожимали друг другу руки и обменивались новостями. Судя по кличке «Скворец», которая постоянно упоминалась в окружении матерных эпитетов, пацаны уже знали, что им делать.

Из подъезда вынесли носилки с пострадавшим и начали загружать в машину с красным крестом.

– В Склиф давай! Уже ждут! И гони быстрее! С эскортом поедешь! Отблагодарим! – скомандовал водителю скоряка один из сопровождающих, а сам пошел к огромному черному «мерседесу». Две милицейские машины уже включили синие проблесковые огни и приготовились расчищать скорой путь.

Через две недели на старом люберецком кладбище состоялись пышные похороны моего бывшего соседа снизу. Дорогу у входа на погост перекрыли. Братва со скорбными лицами несла траурные венки, их жены-блондинки плакали так, чтобы не потекли тщательно подведенные глаза. Проститься с товарищем приехали и балашихинские, и ореховские. Обменивались новостями и рукопожатиями. А потом были поминки на пятьсот человек в Капустино. Бандиты выпивали и говорили слова о том, как жалко терять таких, как Скворец, и что они надеются, что это последняя смерть в Люберцах. Так и произошло. Череда загадочных убийств приостановилась.

Нам выплатили страховку за квартиру. Приехал оценщик. Цокая языком, осмотрел закопченную лоджию, проваленный пол… Родители получили столько, что хватило на ремонт и новый, уже приличный паркет.

В школе тоже все было по-прежнему. Оля все-таки получила свою роль и пропадала на съемках. Когда учителя вспоминали о Пингвинкиной, то в голосах уже проскальзывали не нотки страха, а нотки уважения.

Оля, разумеется, готовилась к поступлению во ВГИК. Это даже не обсуждалось. Заручившись отличными отзывами и рекомендациями режиссеров, она была уверена в успехе и торопила время, чтоб блеснуть на вступительных испытаниях.

Ближе к Новому году меня вызвал к себе в кабинет директор. С увлажнившимися глазами благодарил за Ольгу. За то, что я помогла ей свернуть с неправильного пути.

– Ведь у нас даже сомнений-то насчет нее не было, ведь десять лет воспитывали, а толку ноль.

У детской комнаты милиции уже терпение лопнуло. Готовили Пингвинкиной место за колючкой. А ты ж смотри, как вышло! Гордиться еще будем, что в нашей школе училась! – с чувством вещал не по годам седой директор. На столе поблескивала пепельница с надписью: «Мосфильм».

Письма от Вадика мне больше не отдавали. Его мама оказалась предусмотрительна. Мало ли что я там наболтаю их ребенку в переписке, вдруг он стреляться пойдет? А может, просто привыкла писать «под мою диктовку».

Что касается моей легкой влюбленности в новенького, то она закончилась быстро и забавно. Еще первого сентября, услышав презрительный отзыв о себе, я поклялась даже не смотреть в сторону стильного москвича, пока не приведу свою нижнюю часть тела и талию в прежнее состояние. Вот так и не поднимала глаз в присутствии парня. Пару месяцев ходила, как монашка, виляя абсолютно не похудевшими булками, пока однажды, на какой-то из перемен, чуть не подпрыгнула от неожиданного игривого шлепка по попе. В бешенстве развернулась, готовая дать по морде наглецу, – и… наткнулась на заискивающий взгляд моей любви.

– Слушай, ну задница просто класс! Мне нравятся такие аппетитные чики. Давно подойти хотел, но ты меня даже не замечаешь. Может, сходим вечером куда-нибудь? В кафе или в кино?

После минутного замешательства я наконец осмелилась поднять глаза на красавчика. И – обалдела! Всего за пару месяцев от прежнего лоска новенького не осталось и следа. Короткая стрижка-полубокс, в подражание люберецким бандюкам. Ну и прыщи на лбу вылезли. Боже! И что я в нем нашла? Таких гавриков у нас половина класса. Все на одно лицо и умственное развитие. Могла б не мучиться с аэробикой – и так выбирай любого. Только вот они мне даром не нужны. Еще раз посмотрела на парня, мысленно попрощалась со своей влюбленностью и… со всей силы залепила ему звонкую пощечину. Возможно, не рассчитала силу: бывший красавчик отскочил, посмотрел на меня как на больную, выдал что-то матерное и с тех пор держался подальше.

Одиннадцатый класс – это год предвступительной лихорадки. Дети бегают по подготовительным курсам и по школе за учителями. С умоляющими глазами. Всем нужны хорошие аттестаты.

Общение между друзьями сокращается до минимума. Если оно и есть – то только споры, чей выбранный институт лучше, и есть ли смысл подавать документы сразу в три. На авось.

Я же получила от родителей сюрприз, который потушил панику и успокоил нервы. Мне не придется проходить трясучку поступления в вуз. Сразу после выпускных экзаменов наша семья уезжает из Москвы. Отец получил назначение в командировку на несколько лет в очень далекую страну. И меня решили взять с собой.

Помню вечер, когда папа поздно пришел с работы и обсуждал с мамой на кухне сложившуюся ситуацию. Родители решили, что я слишком мала, чтобы остаться на попечение бабушки. Да и институт никуда не убежит. В новой стране ведь не сплошные джунгли. Наверняка есть университеты, институты. Можно начать учиться и там. А потом, по возвращении, перевестись в московский вуз.

Вот все и сложилось хорошо. И уже в середине июня, когда заветный аттестат был получен, мы всей семьей стояли в очереди к пограничникам на паспортном контроле Шереметьево-2.

В толпе провожающих выделялись лица бабушки и Оли. Они махали нам руками, желали хорошо долететь и просили писать.

Я действительно писала Оле. Мне было чем поделиться. И новый университет, где я, как пенек с ушами, сидела на лекциях, не понимая ни бельмеса. Где всем курсом ходили на футбол, болеть за любимую команду. Где забастовки преподавателей были самым обычным и любимым делом. А как только они заканчивались, то мы, студенты, начинали свои. Но от Оли не было ни одного письма. А мне же так интересно было, как у нее прошли вступительные экзамены во ВГИК и как идет учеба!

Через год мы прилетели домой в отпуск. Я шла по городу и не узнавала запахи, не узнавала краски. Яркие голубые цветки цикория, шелестящие клены. Этот город был красивее, чем я запомнила. Правда, впечатление от возвращения на Родину подпортило гадкое самочувствие: где-то на пересадке в транзитном аэропорту я подхватила вирус или съела что-то не то. Настолько не то, что прямо из аэропорта меня увезли на карантин в больницу с высокой температурой, расстройством желудка и рвотой. В общем, со всеми симптомами опасного инфекционного заболевания. Но обошлось. Анализы показали мою безопасность для общества, и родители через пару дней забрали меня домой. Страшно похудевшую, с синяками на руках от инъекций и до одури пугающуюся слова «клизма».

Первое, что я сделала, очутившись в Люберцах, – это поплелась к Пингвинкиной. Звонила, стучала. Но никого не было дома.

Вечером, собрав в мешок целый ворох подарков и сувениров, я предприняла вторую попытку. Увидев светящиеся окна, несмотря на слабость, вихрем взлетела на нужный этаж и долго жала на кнопку звонка. Но радостная трель вызвала не мою любимую подругу, и даже не ее родителей. На пороге стояла незнакомая средних лет женщина в велюровом халате. Сзади подошел лысоватый мужчина в трениках.

– Здравствуйте! А Олю можно? А Татьяну Николаевну?

Женщина сначала недоуменно поморщилась, потом вопросительно взглянула на мужа.

– Так это прежние жильцы, наверное. Они давно здесь не живут. Съехали. Мы уже тут полгода как. Куда съехали? Да понятия не имеем. Мы их и в глаза не видели. Менялись по цепочке.

Я, ошарашенная и еще не пришедшая в себя после больницы, вышла из подъезда и побрела через двор. Перед глазами все плыло, и в голове стучали молоточки.

На разбитой детской площадке сидела компания с пивом и с детскими колясками. Лица девушек мне показались смутно знакомыми. Я им тоже.

– О, Зотова! Иди к нам! Пивка глотнешь?

Кое-как сфокусировав взгляд и порывшись в памяти, я опознала двух дамочек – тех самых, кого била Пингвинкина в школьной раздевалке в мой первый учебный день. Дронову и Хотькову. Может, они что-то знают о судьбе моей подруги и ее семьи?

– Привет! Не знаете, случайно, куда Ольга Пингвинкина делась? Сейчас заходила – в квартире уже другие люди живут.

Пьяненькая компания уставилась на меня во все глаза.

– Ты че? С луны свалилась? Не знаешь?

– Не знаю. Меня в городе долго не было. Только сегодня в обед вернулась. Так что случилось-то? – Сердце уже испуганно и редко стучало где-то в животе. Во рту разливался привкус ожидания страшных известий.

– Что случилось? Посадили твою Пингвинкину. Нарвалась все же. Сколько веревочке ни виться… На зоне теперь небось звезда тюремной самодеятельности. Киноактриса, – злорадно высказалась сидевшая с краю сильно накрашенная брюнетка.

В одной из колясок заворошился младенец и заверещал, как поросенок.

– Вот зараза! Проснулась опять! – жертва Пингвинкиной, накрашенная так же ярко, как и остальные, подскочила к ребенку и начала с остервенением трясти подержанную коляску.

– Как посадили? Да вы чего? За что? – Молоточки в голове уже застучали в полную силу, и ноги подкосились.

– Вот так и посадили. Как сажают? По решению суда. Вроде, говорят, на вступительных экзаменах в театралку ее какой-то профессор валить стал, двойку поставил. У Пингвинкиной кукушка слетела – она и дала профессору в торец. Прям при всех. Нос сломала, очки разбила. Профессор оказался принципиальный, дал делу ход. Еще всплыло то, что на учете в милиции Оля раньше состояла. Ну вот и влепили три года, кажется.

– Ты садись! – брюнетка приветливо похлопала по свободному месту на деревянной лавке.

– Да заткнись ты! Достала уже! – вдруг сорвалась на крик качающая коляску.

Я на всякий случай заткнулась, развернулась и приготовилась бежать куда глаза глядят.

– Зотова! Да стой ты! Не тебе! Доча орет четвертые сутки. Газы. А педиатр какую-то ерунду выписывает. Ща, подожди, успокоится, и договорим.

– Твоя дочка? – я кивнула на ребенка. – Когда же ты успела родить?

– Когда? Так мы ж на год раньше вас выпустились. Все, как у людей. Знаешь, какая свадьба была? И выкуп, и машины, и голуби. И к Вечному огню ездили. И банкет на пятьдесят человек в кафе «У Александра». Два дня гуляли!

Подруги «новобрачной» оживились. Видимо, событие было действительно ярким. С темы про Олю свернули на воспоминания про традиционную драку, перебитую мебель и жесткий отказ кафе отпустить молодых, пока не компенсируют весь ущерб.

Я попыталась вернуть разговор в нужное мне русло. Все же судьба Оли меня интересовала больше, чем горевшая фата невесты и голуби, обгадившие нарядную родню со стороны жениха.

– А родители Пингвинкиной?

Дамы немного притормозили со свадебными воспоминаниями и снова уставились на меня.

– А что родители? Что-то не видно их давно в подъезде. И в садике нормально кормить стали. Да сама говоришь, что хату сменяли и уехали. Наверное, соседям в глаза стыдно было смотреть. Ведь как хвастались-то раньше – «Мосфильм», роли, съемки, фильм выйдет в прокат, поедет на кинофестивали. А вот и кинофестиваль тебе случился. За колючкой и в полосатой робе.

– Будешь пивка? – Добрая мамашка положила ребенка обратно в коляску, достала из сумки с памперсами новый баллон «Охоты» и осторожно открутила крышку. Но бутылка, видимо, хорошо взболталась на жаре. Пеной накрыло и ребенка, и нас.

Подружки заверещали и кинулись на помощь, спасать детей и имущество. Им стало уже совсем не до меня.

В глазах было темно. Я шла к себе домой, спотыкаясь на кочках. Как жизнь может так повернуться? А у меня ведь даже сердце не екнуло. Я была уверена, что встречу Олю счастливой и известной на всю страну.

На следующий день я предприняла еще пару попыток дозвониться до бывших одноклассников, чьи телефоны сохранились в записной книжке, – может, они знают больше подробностей. Но это оказалось глупой тратой времени: по одному номеру не отвечали, а по другому подошел человек в состоянии крайней алкогольной невменяемости. Я так и не смогла распознать, кто же это был, мой бывший товарищ по классу или его родитель. Сходила я и в гараж Вадика, но и там все оказалось печально: подходы к синей металлической коробке заросли крапивой и лопухами. Чертыхаясь и растирая ошпаренные ноги, я лишь тупо подергала запертую на проржавевший замок дверь.

Месяц отпуска прошел быстро, мы снова закрыли квартиру и улетели. Когда, спустя три года, наша семья вернулась из папиной командировки уже насовсем, следы Пингвинкиных окончательно растворились в прошлом. Пошла обычная жизнь. Институт, потом порыв увидеть мир и устройство на работу в крупнейшую российскую авиакомпанию. Новые впечатления, страны, круговерть лиц. Счастливое замужество и рождение дочки.

Память о подруге не исчезла, но чувство потери перестало быть таким острым и щемящим. Пришлось смириться с тем, что она осталась лишь в моем безумном и веселом детстве.

И только лет через пятнадцать я узнала о судьбе Ольги и ее семьи. Правда, лучше бы и не знала. Но это уже другая история. Расскажу чуть позже

А пока – мои традиционные ноющие советы по воспитанию подрастающего поколения

Дорогие родители! Дорогие родители физически активных детей!

Если вы живете в многоквартирном доме, пожалуйста, с самых первых шагов своих отпрысков учите их соблюдать тишину и не беспокоить других жильцов! Самокат, ролики, аэробика и футбол – конечно же, здорово. И полезно для развития. Но не тогда, когда тренировки проходят над чьими-то головами. Может, все же лучше заниматься на площадках во дворе и в спортивных секциях? Объясните ребенку, что шум слышен не только в вашей квартире. С учетом качества современного строительства (а про панельки восьмидесятых вообще молчу), соседи будут слышать все.

Да и вообще, полезно узнать, кто же живет под вами. А вдруг – бандит? С люстрами из муранского стекла? Ведь дешевле оплатить ребенку абонемент в самый лучший фитнес-клуб, чем потом расплачиваться за изыски дизайна соседей снизу. Потому что с некоторыми разгневанными персонами может не пройти «они же дети» и «он больше так не будет». Лучше подумать обо всем заранее.

Я почему такая раздраженная? Буквально час назад у меня в квартире грохотало. Падали картины и раскачивались светильники. Это милейшие соседи этажом выше подарили своему сыну на день рождения скейт. Катается он пока не очень. Врезается с разгона в стены. Я – не Скворец, а спокойная дама, тихонько сидящая за компьютером, но даже у меня налились глаза кровью и появилось непреодолимое желание взять что-нибудь потяжелее и подняться для разговора со скейтбордистом-самоучкой. И прячься от меня все живое! Если что, продолжение книги – через несколько лет. Когда отсижу срок и выйду.

Эпилог

С той поры прошло много лет. Я давно переехала в Москву. Появилась семья, ребенок. Родителей в Люберцах я навещала несколько раз в месяц. Из окна хорошей машины город уже не казался таким страшным и серым, хотя, положа руку на сердце, изменился он мало. Ну разве что только понастроили пластиковых торговых центров и заасфальтировали пустыри и детские площадки, превратив их в парковки. Да открыли новый мост, связывающий северную и южную части города.

Как-то раз, когда я совсем было собралась навестить родителей, машина забарахлила и попала в сервис. Но мама ждала, поэтому пришлось вспоминать молодость и ехать на общественном транспорте. Сначала на метро до Выхино. Потом маршруткой.

Та же змеящаяся очередь на пятьсот пятьдесят первый маршрут. Те же нахальные, потные граждане, пытающиеся под шумок пролезть вперед. Та же ругань при посадке.

Отстояв минут пятнадцать, я наконец попала в душное чрево микроавтобусика и услышала странно знакомый голос.

– Граждане! Передавайте за проезд!

За рулем сидел… Вадик. Это я поняла, когда водитель обернулся забрать деньги, заботливо собранные пассажирским коллективом.

Точно он. Полысевший, заматеревший. Но образ остался прежним – сильный загар, накачанные плечи, обтянутые майкой а-ля поло. Мальчик с золотыми мозгами, которого мечтал заполучить к себе МГУ.

Я быстро опустила темные очки на глаза и спряталась за чью-то обтянутую цветастым сарафаном спину. Галдящие и возбужденные попутчики явно не заслуживали спектакля «Сколько лет, сколько зим!»

Настроение испортилось. Конечно, я была очень рада случайно наткнуться на того, кто сможет пролить свет на судьбу Оли. Как ни странно, но даже спустя столько лет воспоминания о ней не отпускали. Иногда снились странные сны, как идем по берегу зимнего моря. Серые и колючие барашки волн, чайки, дымка на горизонте. Вдруг налетает шквалистый ветер, подхватывает мою габаритную подругу и тащит вдаль. Олька оборачивается – и я вижу, что лица у нее уже и нет, вместо него – маска пластмассовой куклы из магазина «Детский мир». Мне надо было найти ее. И тут такая удача! Еще немного – и я все узнаю. И что произошло на зоне, и где Оля сейчас, и что значат странные сны.

Пассажирскую «Газель» подбрасывало на выбоинах и лежачих полицейских. Я смотрела в затылок Вадика и размышляла про то, каким же шквалистым ветром прошлись по нам девяностые годы. Этот шквал расшвырял людей в разные стороны. И вверх и вниз. Под этим ураганом рушились судьбы и привычный уклад.

Я помню время, когда рухнуло финансирование науки и стали закрываться многочисленные НИИ. Те, кто не сумел быстро переориентироваться и сдать половину своих площадей под офисы новым бизнесменам в малиновых пиджаках, – все эти математики, биологи и физики – оказались на улице. Дезориентированные и растерянные. А тут еще деноминация. Все накопленное за жизнь на сберкнижках сгорело синим пламенем. А дома ждали дети, которые смотрели наивными глазами и хотели того, чего хотят все дети: игрушек, походов на аттракционы, модных кроссовок, видеомагнитофонов.

Кто-то не выдержал и сломался. Ломались по-разному: и быстро – в петлю или из окна, и медленно – глуша свою беспомощность и страх перед будущим алкоголем. А кто-то не смог предать детей.

У моей мамы была лучшая подруга, Наташа. Красавица и умница с красным дипломом биофака МГУ. И муж такой же, под стать, только с химического факультета. Классическая научная семья – муж руководил лабораторией, а жена – старший научный сотрудник. Разработка лекарств, конференции, публикации. Машина, квартира с румынской стенкой, дача в сосновом бору под Москвой. Хороший сын, увлекающийся математикой и хоккеем. Жизнь на ближайшие двадцать лет была систематизирована и расписана по годам.

Им было уже за сорок, когда в СССР пришла перестройка.

Сначала зарплаты научных сотрудников съела инфляция. А потом не стало и самих зарплат. В один дождливый день Наташа с мужем, стоя на улице вместе со своим коллективом, наблюдали, как в старинный особнячок института в тихих переулках Москвы въезжает какой-то коммерческий банк. В их родной дом с колоннами вносились столы и офисные кресла. Черные иномарки подвозили новых обитателей: сурового вида мужчин в золотых цепях и длинноногих секретарш с синтетическими хвостами-шиньонами.

Жизнь таяла под дождем. Вместе с потерянным особнячком отрывался кусок сердца. И все, что было в планах на будущее, – летело в тартарары. Кандидаты и доктора наук, сгорбившись, расползлись по домам-норкам.

Неделя шока. Взгляд в стену, и будильник, который можно больше не заводить на семь утра. Звонки друзьям. И делано-безразличный голос при вопросе: «А в вашу контору сейчас сотрудники не нужны?» Друзья, сами напуганные безработицей и безденежьем, в панике прощались и зачеркивали контакт в записной книжке. Через неделю телефоны друзей и родственников уже были «проработаны», и дошла очередь до номеров знакомых и знакомых знакомых. Нет, суеты-то было много. Предлагали вступить в секту свидетелей «гербалайфа», торговать на рынке и сторожить склад с парфюмерией. Но все не то. Семья сваливалась в пучину апатии и отчаянья. Еще проскакивали мысли, что справедливость восторжествует, вот-вот что-то изменится, и все вернется на круги своя, а они сами – к своим пробиркам в лаборатории. Но с каждым днем сбережения таяли, а радостных вестей так и не поступало. Муж Наташи начал выпивать. Сначала по чуть-чуть. Тещиной настоечки на черноплодной рябине. «Для нервов». Наташа тоже не брезговала «парой капель». Потом черноплодка закончилась, и в ход пошло уже покупное. Купленное на последние деньги. А за всем этим испуганно и молча наблюдал двенадцатилетний сын. Через две недели у мальчика начал дергаться глаз. Он бросил хоккей, сразу после школы запирался в своей комнате и сидел там тихо, как мышка.

Что точка невозврата уже за следующим поворотом, Наташа поняла в одно утро понедельника, найдя на простыне Кирюхи мокрое пятно. У ребенка, бывшего отличника и спортсмена, к нервному тику добавился энурез.

Мать, запихнув простыню и пододеяльник в стиральную машину, еще долго сидела в ванной и смотрела на крутящееся в окошке бака белье. В этот же день позвонила бойкой родственнице и договорилась о выходе на работу, торговать на рынке белорусскими лифчиками. Через неделю на вещевой рынок был пристроен и муж. На лоток с домашними тапочками.

В доме появились деньги. Кирилл повеселел, благо, для поднятия духа ему перепали вареные джинсы и новый турецкий свитер.

Через три месяца уже порядком заматеревшие супруги собрали все заработанные деньги, накупили часов с кукушкой, кипятильников – и поехали на перекладных в Варшаву. За товаром. Так челночили год, пока бывший коллега по институту не подсказал, как эмигрировать в Канаду. Уже было понятно, что в России вряд ли что вернется на прошлые рельсы, и особнячок с колоннами забит банкирами-оккупантами навечно.

Заполнение анкет, репетиторы английского языка, беготня по инстанциям, канадское консульство. Продажа квартиры, дачи. Прощания с родственниками и друзьями. И – как прыжок в полынью. Туманный Торонто.

Первый год эмиграции был тяжелым. И физически, и морально. Но постепенно все нормализовалось. Супруги вернулись в Россию лишь в начале двухтысячных, разумеется, на пару недель туристами. Уже вдвоем, без сына. Кирилл вырос и работал в представительстве какой-то американской компании в Сиднее.

Навестили и нас. Загорелые, пахнущие заграницей, беззаботно улыбающиеся коронками цвета унитаза. Мы с мамой, выставляя на стол наготовленных салатов, слушали историю перехода друзей в иную реальность.

Сразу повезло с работой только Наташиному мужу. Как повезло? Конечно, начинал не с высокой позиции и с небольшим окладом, но главное – по специальности. В фармацевтической компании, среди любимых химических реторт и склянок. Натальино же направление оказалось невостребованным. Помыкавшись и порассылав резюме, она не выдержала отказов и пошла переучиваться. На компьютерные курсы. Спустя четыре года уже возглавляла службу информационной безопасности крупного банка в Торонто. В кредит купили квартиру в хорошем районе с видом на озеро Онтарио. В семье две машины. Сын закончил на отлично школу, а потом и университет. И все сложилось. Именно так, как и должно было сложиться у сильных и умных людей, которые не поплыли по течению, а начали барахтаться ради спасения единственного ребенка.

А сколько еще было таких в те годы? Кто вынужден был эмигрировать ради будущего своих детей? Ведь уезжали тысячами. Далеко не самые глупые люди, с хорошим образованием, которые в один миг стали не нужны на родине. Все переворачивалось с ног на голову. Ученые и инженеры становились безработными, а к власти и деньгам приходили бандиты и мелкие чекисты. Золотые мозги уходили в эмиграцию. Кто-то во внешнюю, как Наташа с мужем, кто-то во внутреннюю, как Вадик. Меняя будущее великого математика на баранку маршрутного такси.

Глаза наливались слезами от обиды за наше поколение. От обиды за бездумно загубленное чудо генетики. Когда в семье простого рабочего родился гений, а из-за ситуации в стране его гениальность зажухла на корню.

Мы выехали за МКАД, и перед нами раскинулась та же картина, что во времена моего детства. Пыльные кусты сирени, жестяные заборы, частные дома. Остановки по требованию. Светские беседы пассажиров о ценах на картошку и неадекватности руководства города.

Наконец маршрутка практически опустела. Я быстро пересела на освободившееся переднее сиденье и сняла очки.

– Привет! Узнаешь меня?

При первых звуках моего голоса Вадик вздрогнул, как от выстрела, и резко повернулся ко мне, близоруко сощурив свои глаза-пуговицы.

И… через мгновение микроавтобус содрогнулся от сильного удара, и раздался страшный металлический скрежет. Это бывший друг машинально нажал педаль газа, а неуправляемая «Газель» скакнула вперед, прямо на запаркованный у обочины старый «мерседес» с армянскими номерами. Две пассажирки, оставшиеся в салоне, синхронно завизжали от ужаса. Но Вадик даже не моргнул, все так же, как под гипнозом, уставившись на меня расширившимися до предела зрачками. Маршрутка давила несчастного старичка немецкого автопрома, плюща его об бетонный куб, возле которого хозяин имел несчастье запарковать свое транспортное средство.

Сцена борьбы «Газели» с «мерседесом» и звуковое сопровождение победы над последним заставил зависнуть всех, кто был в тот момент в радиусе пятисот

метров. Людей, кошек, торговцев арбузами, голубей. Всех, включая сотрудников ДПС, покупавших пиво в ларьке у автобусной остановки. Это было настолько эпично, что бравые полицейские даже не предприняли попыток смотаться, как обычно делают, когда дорожное происшествие застает их врасплох в законный перерыв. От изумления сдвинув фуражки на затылок и быстро убрав полиэтиленовый пакет с бутылками в багажник белых «Жигулей» с полосой, мужики бросились к нам.

Я, оттолкнув замороженного шоком Вадима, дотянулась до ключа с брелоком и выдернула его из зажигания. «Газель» недовольно фыркнула и нависла над покореженной грудой металла. Сверху, через разбитое заднее стекло «мерседеса», просматривались стоящие на сиденье ящики с абрикосами, как снегом, засыпанные мелкой стеклянной крошкой. Вот именно сейчас, по законам жанра, должен был появиться хозяин металлической гармошки, которая, видимо, еще недавно была его гордостью. Учитывая непростой нрав обладателей армянских номеров и их любовь носить при себе оружие, нас ожидал полный полярный песец.

Что же случилось с Вадиком? Неужели все произошло лишь от того, что он увидел меня? Это как же надо было испугаться здоровому мужику, чтоб угробить два автомобиля? В чем дело-то?

Но на этот вопрос получить ответ было сложно, потому что Вадим, отмерев от потрясения, уже выпрыгивал из кабины навстречу припухшим полицейским. Ему заломили руку за спину и повели в патрульную машину. Тетеньки-пассажирки боком-боком, ругаясь, крестясь и кряхтя, выползали из заглохшей маршрутки.

Гадостное чувство, что виновница аварии – я, стало заполнять сознание. Трясущимися руками я залезла в сумку и достала пудреницу с зеркалом. Что в моем облике довело водителя до такого состояния? Ага, нос на месте. На лбу третий глаз не появился. И с остальными частями лица и тела вроде все в порядке. Мозг просто взрывался, я ничего не могла понять. Надо было бежать, но от страха отказали ноги.

Парализованно прилипнув к креслу, я напряженно вглядывалась в силуэты на заднем сиденье полицейских «Жигулей» и молилась, чтоб тело побыстрее отмерло и можно было дать деру подальше от надвигающихся разборок с разъяренным хозяином «мерседеса» и его друзьями.

Но тут двери патрульной машины открылись. Из ее недр выполз мой друг, следом – подозрительно довольные и оживленные полицейские. Обойдя вокруг «мерседеса», они несколько раз сфотографировали его, а потом сделали пару селфи на фоне руин. Поржали. Пожали Вадику руку и пошли к своим «жигулям». Вадим немного притормозил у разбитой машины, заглянул вовнутрь. Достал из своей барсетки какую-то карточку и запихнул бумажку под дворник.

– Дебил! Быстрее отсюда! Что вообще происходит? Что я тебе сделала? – Видимо, кричала я страшно, потому что друг детства сразу отмер, сморгнул, залез в кабину и быстро завел микроавтобус.

Дальше события развивались совсем в непонятном ключе: я, нацепив на лицо лучшую свою улыбку, которая предназначалась лишь пассажирам бизнес-класса на Нью-Йорк, закидывала Олиного брата вопросами, но он старательно рулил, демонстративно не смотрел в мою сторону и притворялся глухим.

Фантасмагорию дополнял мерзкий грохот оторванного переднего бампера, болтающегося на одном болте и выбивающего из асфальта искры. Через сто метров Вадик, не выдержав, вышел из машины, сбил несчастную пластмасску ногой и выкинул на обочину. Дальше мы ехали уже в тишине, но игра в глухонемого продолжилась, и это напрягало все сильнее и сильнее.

Тут до меня наконец дошло, что рядом сидит не старый друг, а самый настоящий псих, который может быть опасен. Видимо, математически одаренные мозги не вынесли тяжкого труда водителя маршрутки и слегка завихрились не в ту сторону. Надо бежать. На первом же светофоре выскакивать и удирать во дворы. Я решила заткнуться и выжидать удобный момент, но как назло, светофоры на нашем пути горели приветливым и противным зеленым светом. Тут не сбежишь. Вадим свернул с оживленной улицы, и «Газель» уже скакала по колдобинам каких-то подворотен, мимо разномастных гаражей-ракушек. Мы вырулили на зады небольшого рынка, на маленькую импровизированную парковку, заставленную разбитыми фургончиками. Я осмотрелась. Мамочки! Слева виднелись какие-то подсобки и служебный вход в торговые ряды. Справа – переполненные мусором контейнеры и горы наваленных деревянных ящиков. Ни души вокруг. Еще и по ветровому стеклу начали барабанить крупные капли дождя. Будут убивать – никто не услышит и не узнает. Вадик резко нажал на тормоз и повернулся ко мне. Расширенные зрачки не давали шансов на благополучный исход. Покрываясь холодным потом, я чувствовала себя мышью под взглядом удава. Псих наклонился. Аккуратно дотронулся до моей руки, до лица. Потом тряхнул головой и зажмурился.

– Я знал, что ты придешь сегодня. Сегодня годовщина. Я помню. Как раз собирался к тебе, но видишь, не получилось с утра. Ты за мной пришла? Ты во сне обещала меня забрать с собой.

Конечно же, все слышали, что с сумасшедшими лучше не спорить. Поэтому закивала головой и даже не стала убирать его руку со своего лица.

– Да, Вадик! Я пришла. За тобой. Только объясни, какая годовщина?

Вадим снова вздрогнул и помолчал.

– Годовщина твоей смерти. Тебя же не стало двенадцатого июля. От передоза. Не помнишь? Хотя да… Какие даты у наркоманов? Ты, наверное, к концу уже и не помнила, какой месяц на дворе, и как ты оказалась в Чебоксарах.

– Чего? Какие на хрен Чебоксары? Кто умер? Вадик! Щас тебя самого закопаю, если не объяснишь! Какой передоз? Я работаю бортпроводником в крупной авиакомпании. Какие наркотики? Нас медики каждые полгода проверяют. Ты чего несешь? – взвилась я над креслом, но вовремя взяла себя в руки, решив не провоцировать душевнобольного.

Но было поздно. Адская боль пронзила голову – это Вадик своими стальными пальцами резко ущипнул меня за щеку. От неожиданности у меня проснулись инстинкты выживания и прошел паралич. Я заорала и со всей дури врезала в ответ ему в лицо. Что-то хлюпнуло под рукой. Теперь уже заорал Вадим и схватился за нос. Сквозь пальцы сочилась кровь.

– Дура! Ты чего? Ты мне нос сломала!

Но через минуту его глаза приняли более осмысленное выражение. Брат Оли еще раз взглянул на меня, на синяк, расползающийся по щеке, на свою окровавленную руку, и детское счастье начало медленно расползаться по его физиономии.

– Ленка! Леночка! Ты – правда ты? Ты правда живая? Блин, точно живая! Покойница бы так не врезала! Леночка! Я ж похоронил тебя! – Теперь уже Вадик истерически смеялся, пытаясь обнять окровавленными лапищами. Я кое-как вырывалась, в глубине души еще надеясь уберечь новый голубой пиджачок, удачно купленный на распродаже в Милане. Но не успела. Бывший друг моментально измазал его так, что не возьмет ни одна химчистка. Да ладно, бог с этим пиджаком. Что такое семьдесят евро, когда ты только что избежала страшной смерти от рук сумасшедшего?

Наконец Вадик вспомнил про свой нос. Засуетился, достал из бардачка пачку салфеток, опять посмотрел на меня счастливыми глазами и начал приводить себя в порядок. Но получалось плохо. И только я открыла рот, чтоб еще раз спросить: «Какого хрена вообще происходит?!», как Олин брат опять подхватил свою барсетку, выскочил из кабины и пулей умчался в сторону рынка. Видимо, искать воду.

Вопрос повис в воздухе, а не получив ответа, уйти было нереально. Любопытство бы меня сожрало. Пришлось сидеть и ждать развязки.

Вадим вернулся быстро. Вернее, сначала я увидела огромный шагающий букет белых роз, за которым прятался мой сияющий друг. Цветы уместились на пассажирском сиденье сзади. Судя по всему, букет предназначался мне, но вручать пока было рано. Вадим начал с маленького свертка в полиэтиленовом пакете.

– Держи! Это тебе!

Я развернула. И, наверное, уже в сотый раз за этот день припухла.

Мне на колени вывалился платок «а-ля Шанель» из дешевого ацетата. Аляповатый и электризующийся, из тех, что по сто рублей продают в любом подземном переходе. Зашибись подарочек! С учетом того, что каждая роза в букете-венике стоит раза в два дороже, чем эта тряпочка, умственное здоровье Вадима опять оказалось под большим сомнением.

– Хороший такой платочек! Спасибо за подарок, Вадик!

– Да нет, подожди. Это глаза завязать. Леночка, у меня для тебя есть настоящий подарок! Такой, что увидишь – упадешь! Но сюрприз! Нужна повязка, чтоб ты ничего не видела, для этого и купил платок. Потерпи еще немного, доедем, и все расскажу и покажу.

Я выдохнула. Слава богу. Надеюсь, там будет что-то соответствующее розам на десять тысяч рублей. Вообще, конечно же, подарки я люблю. И сюрпризы. Так – открываешь глаза, а там машина, повязанная бантиком. Или коробочка с кольцом. Или вилла в лесу. Приятно же, да?

Поэтому я безропотно дала завязать себе глаза, и с предвкушением удовольствия мы тронулись в путь. Ехали не слишком долго, может, минут десять – пятнадцать. Вадик на вопросы не отвечал, просил потерпеть. Когда машина остановилась, аккуратно помог выйти, судя по звукам, подхватил с заднего сиденья букет и взял меня за руку, как поводырь. Под душным платком было действительно ничего не видно, и я лишь пыталась догадаться, где мы. Явно не в каком-то торговом центре и не во дворе жилого дома. Было достаточно тихо, гудки машин и шум дороги остались позади. Под порывами теплого ветра шелестели деревья. Щебетали птицы. Неужели я угадала, ткнув пальцем в небо, и это вилла в лесу? Боже, неужели так бывает? И тут Вадик остановился.

– Милая Леночка! Только потеряв тебя, я понял, как же мне тебя не хватает. Как люблю тебя и буду любить всю жизнь! Готовься к сюрпризу! Сейчас сниму тебе повязку!

Надоевшая синтетическая дрянь с искрением слезла с раздраженной кожи.

Тарам!

Мы были на кладбище. Перед красивой могилой со статуей из белого мрамора. Мадонна склонила покрытую голову, а у ее ног сидели десятки поблекших и размякших от дождя мягких игрушек. Картину печали дополняли свечи в красных баночках и ваза с давно увядшими белыми розами. От неожиданности мои зубы начали выбивать морзянку.

– Где мы? Какого черта ты привез меня на могилу? Кто здесь похоронен?

– Ты.

На слабых ногах я обошла статую мадонны и прямо за ней увидела уже стандартный прямоугольник из гранита. С фамилией и датами жизни. Все как положено.

Зотова Елена. 02/01/**** – 12/07/**** И моя фотография в овале. Фотографию эту я помнила по школьному выпускному альбому. Правда, она была заретуширована так, что скорее напоминала не меня, а Мерилин Монро кисти Уорхолла. И виньетка на камне. «Спи, любимая, вечным сном».

Это было последней каплей за весь сюрреалистический день. Перед глазами поплыли черные круги, и я плавно осела на землю. Хорошо еще, что не головой об могильный камень, а то слова Вадима стали бы пророческими.

Очнулась от брызг холодной воды на лице. Надо мной склонился мой придурочный друг. Он суетился, пытаясь поднять меня на ноги:

– Прости, так испугался, когда у тебя глаза закатились, что не успел подхватить. Но тут чистенько, куда ты упала. Прямо на травку… – бормотал с раскаяньем, отряхивая с моего несчастного итальянского пиджака сухие листья и прочий сор.

От жестокой расправы Вадика спасало только то, что я еще находилась в полуобморочном состоянии и ни хрена пока не понимала. Но у меня были виды на этот исход нашей поездки на кладбище. Надо только набраться сил и найти что-нибудь поувесистее.

Ничего не подозревающий Вадим умиленно сюсюкал рядом, показывая пальцем на выгоревший плюшевый зоопарк у могилы.

– Видишь голубого котенка? Это Оля прошлым летом привезла. Вот тот, черненький, который совсем грязный, – это позапрошлым. А остальные – мои. Из каждой поездки их везу. Ты же так любила мягкие игрушки, котиков собирала.

– Я? Котиков? Каких?

– Ну как же, у тебя на кровати дома было несколько. И Оля говорила, что коллекционируешь. Ты же вообще доброй девочкой была.

– Да?

– Да. Животных любила. Котов особенно. Подкармливала бездомных. У тебя всегда большое сердце было.

– Да я в общем-то собак больше… Ну ладно, пусть будет котов. Бездомных подкармливала, говоришь?

Брат Оли, не умолкая, трещал мне над ухом и нарывался уже конкретно:

– А место какое? А? Обратила внимание? Прямо у входа. Это же «Аллея Героев». Здесь только братву хоронили. Вон, видишь памятник Скворцу? Помнишь такого? А направо – Карандаш лежит. Знаешь, сколько стоило договориться? Папанькин «Москвич» продал – и все отдал. Ну а потом, когда поднялся немного, – тебе статую в Италии заказал. От Каванни. Великий зодчий, между прочим. Не слыхала? К нему очередь из звезд на несколько лет. Но я дал двойную цену. Смотри, сколько лет прошло, а мрамор белый остался. Что значит качество материала, а? На такое никаких денег не жалко! А знаешь, как везли? Отдельной фурой. А как таможили? Целый анекдот был, ща расскажу.

Я повнимательнее огляделась по сторонам. В том числе в поисках санитаров.

– Слушай, Вадик! Ты меня сюда вез, обещал сюрприз и подарок. С сюрпризом я поняла. Действительно удался. Уже продумываю ответный. А где подарок?

– Как где? – изумился друг. – Вот же он! Смотри, как мы тебя похоронили! И помним, ухаживаем за могилкой. Ольга, когда в Москву из Франции приезжает, то непременно навещает. А я вообще по нескольку раз в год здесь бываю. Убраться, цветы привезти, посидеть поговорить с тобой. Вот же наш подарок! Наша память и наша любовь! Ну и цветы! Я всегда тебе мертвой белые розы привозил, а теперь ты воскресла – и дарю живой! – Вадик потянулся на столик за букетом и торжественно вручил мне тяжеленную охапку. – Смотри, какой участок! В лучшем месте! Случись что – искать не надо. Все есть, все готово. Ну и кладбище престижное. Здесь уже не хоронят, всех на новое везут, на выселки на поле. А тут— красота! Деревья, тишина, цветы, птицы поют! Я тебе попозже документы на место отдам. Пользуйся, оно твое!

Сначала я молча слушала и прикидывала, в какое бы место поудачнее засунуть придурку розы. Но искренние слова про любовь и память тронули меня. Наверное, очень сильно тронули. Я разревелась и сохранила Вадиму жизнь, не расцарапанное лицо и целую задницу. Сделала шаг и прижалась к тому, кого еще пять минут назад была готова убить и закопать под статуей. Прижалась к своему настоящему другу. А слезы все лились и лились.

Он неуклюже обнял меня и пытался утешать.

– Ну ладно тебе… Чего плачешь? Ну нормально же все! Сейчас поедем отметим. Ресторанчик хороший здесь недалеко. Всегда после кладбища заезжаю туда тебя помянуть. Там уже в курсе по сегодняшнему дню. Все накрыто, все ждет. Поедем! Выпьешь – полегче станет. И я выпью. За твое воскрешение. Знал, знал, что встретимся. Но не думал, что на этом свете. Думал, уже на том. Поехали! Только не плачь, не переношу я женских слез. Сейчас со второй женой развожусь как раз потому, что плачет постоянно. Щас выборы пройдут – и разведемся. И знаешь, это… Ревнует она к тебе. Тут учудила, с молотком поехала по люберецким кладбищам. Статую искать. Хорошо, человечек свой есть. Сообщили. Мои ребята ее отловили вовремя. А то мне скандалы сейчас не нужны. Я ж в депутаты в Госдуму баллотируюсь. Ну пошли, кончай реветь, пошли! – Меня уже мягко тянули к выходу с кладбища.

Я сквозь слезы разглядывала памятники аллеи. Памятники «героям» ушедших лет. Огромные глыбы гранита с выбитыми в полный рост портретами простых люберецких пацанов, изображенных на фоне своих любимых «БМВ» и джипов. В пиджаках с ватными плечами, с золотыми крестами на могучих грудях, держащих в руках чемоданчики первых сотовых телефонов. С серьезными и одухотворенными лицами они наблюдали за нашей бредущей парочкой, чудом выжившей в мясорубке девяностых.

Вдруг Вадик хлопнул себя по лбу, достал из кармана последнюю модель яблочного производителя, нажал кнопки и выдал совсем незнакомым и повелительным тоном:

– Юрий Иванович! Подъезжайте ко входу на кладбище. Жду. – Потом снова посмотрел на меня с обожанием и снизил тон до мягкого: – Вот я идиот! Забыл водителю позвонить, чтоб машину подогнал. «Газель»-то разбита. Мы на ней далеко не уедем. До первых гаишников. Давай подождем десять минут? Нельзя принцессе ездить на маршрутке! Сейчас поужинаем, а потом – в гараж! Покажу свой пантеон. У меня там и фотографии твои, и плед с подушкой, как ты мне тогда давала. Нашел такие же точно и купил. Теперь сплю только с ними. Я ж тоже давно в Люберцах не живу. Уехал сразу после армии. Учиться начал, потом бизнесом занялся и поднялись быстро. Дом построил в Раздорах. Лет десять уже назад. Но первой жене оставил, потом купил в Барвихе. Там сейчас. А здесь гараж на память. Приезжаю, когда совсем плохо без тебя. Поживу пару дней, как тогда, когда познакомились. На кладбище схожу, маршрутку у мужиков возьму порулить, вспомнить то время. И знаешь, отпускает. Возвращаюсь к работе, как после отпуска в Монако.

Слезы просохли, туман из головы потихоньку испарялся. Я искоса и уже очень внимательно стала рассматривать Олиного брата. Оп-па. Как же сразу этого не заметила?

Дорогие джинсы, кроссовки за триста долларов, поло «Ральф Лоран», на руке часы «Омега», на которые простому водиле работать всю жизнь. Что, черт побери, вообще-то происходит? Кто такой Вадик?

Тут друга снова осенило.

– Подожди! Надо же Оле позвонить! Сказать, что нашел тебя живой!

Не успела я съязвить, что нашел-то живой, но чуть не сделал мертвой, как Вадим уже опять тыкал в кнопки на своем смартфоне.

– Ольгин! Бон суар! Привет! Держись за стул, сейчас упадешь! Я Ленку Зотову нашел! Живой! Понимаешь? Живая она! Стоит вот здесь рядом! Да не тронулся я. И не белка! Где? На кладбище стоим. Рядом она, клянусь. Хочешь поговорить?

Из трубки донесся сдавленный вопль и проклятия на голову брата:

– Хорош так шутить! Ты совсем одержимый стал! Опять надо к Владимир Ивановичу показаться, слышишь? – и связь прервалась.

Братец довольно засмеялся.

– Не верит! Ничего, сейчас приедем в ресторан, по скайпу ей позвоним. Сама с ней пообщаешься.

К нам, тихо шурша колесами, подъехал черный представительский автомобиль. Огромный и, подозреваю, очень дорогой. Водитель в костюме выскочил, странновато глянул на меня и помог сесть в глубокое и пахнущее кожей чрево салона. Карета подана!

Только тронулись с места, как я не смогла сдержать изумления и ткнула Вадика в бок:

– Смотри!

Прямо у выезда с кладбища красовался огромный щит.

Плакат с развевающимся триколором и бредущим куда-то медведем звал на выборы. «Голосуй за Родину, справедливость и веру! Сергей Михайлович Кротов, заслуженный педагог России – твой кандидат!»

С плаката строго и внимательно смотрел наш бывший физрук.

– Ты это видел?

Вадик поморщился.

– Да. Видел уже. Все Люберцы в этих щитах. Выборы же осенью. Этот заранее начал агитировать. Всем на бюджет хочется. И главное, пройдет, зараза. Сейчас если от «Единой России», то вообще проблем нет. Работяги и бабки идут и ставят галочки. Я ж тоже иду от той же партии. Только по другому округу.

Мои мысли переключились на более насущные и земные темы. Я повернулась к Вадиму и тряханула его за майку.

– Быстро давай говори, что произошло! Почему вы с Ольгой решили, что я того… ну умерла? И что наркоманка была? И вообще, откуда эта дата – двенадцатое июля? И как умудрились похоронить без тела? Или там кто-то вместо меня? Кто?

Видимо, я немного переборщила с громкостью, и вопросы долетели до ушей водителя. Его охреневший взгляд в зеркало заднего вида это подтвердил.

А вот Вадик от моих эмоций, наоборот, взбодрился:

– Надо было похоронить. Чтоб по-человечески, а не в общей могиле с бомжами в Чебоксарах. Не переживай, все красиво сделали. На высшем уровне, как ты заслуживаешь. А в гробу манекен. Колян из салона для новобрачных подогнал. Вместе с платьем свадебным. Знаешь, четко так подобрал, прям на тебя похожую. Когда целовал на прощанье, чуть сам не помер от горя.

Кажется, у придурка на глазах заблестели слезы. А Юрий Иванович уже пару раз проскочил на красный.

Не, это, конечно, было все очень трогательно. Манекен в свадебном платье, могила с чебоксарскими бомжами. Но при чем все же тут я?

Продолжение узнать не удалось, мы уже добрались до места. Ворота в высоченном заборе стали автоматически разъезжаться, как только автомобиль попал в зону видимости камер.

Надо же, я раньше и не догадывалась, что в окрестностях Люберец есть такие интересные точки общепита! На огромном участке среди сосен стоял уютный особнячок, напоминающий виллу европейской кинозвезды. Мягко подсвеченный фасад из камня. Идеально подстриженный газон и кусты роз у входа. Большие окна, сквозь которые видны свечи и огонь камина. На пороге уже ждал метрдотель – породистый седой дядька с выправкой военного. Но при виде меня, выходящей из машины, выдержка все же подвела его, и брови надменно поползли вверх. Что ж, судя по отражению в стеклах, выглядела моя персона не особо импозантно: голубой пиджак в засохших бурых пятнах, багровый синяк на полщеки, мусор в волосах и потекшая тушь. Дама с трассы, сбитая КАМАЗом. В кой веки попала в элитный ресторан и не при параде. Неприятно все очень, но метрдотеля можно понять. Некоторые наши пассажиры вызывают у меня еще и не такие реакции – когда заходит в самолет то ли чучело, то ли бездомный. И поди разбери, где деньги взял на билет и зачем ему вообще куда-то лететь из своей вонючей теплотрассы.

Между тем Вадик суетился вокруг и разливался соловьем:

– Скажи, тебе нравится? Здесь еще и конюшня есть. Можно потом приезжать, на лошадках по лесу кататься. А воздух какой, а тишина! Как на кладбище! Нравится тебе?

Брезгливость на лице метрдотеля несколько полиняла, отдавая место все нарастающему удивлению. Но он вспомнил про свои профессиональные обязанности и проводил нас вовнутрь.

Зал выглядел так же солидно и дорого, как и все снаружи: деревянные резные панели на потолке, массивная люстра. Играла тихая классическая музыка, какой-то струнный квартет. Напротив камина стоял лишь один-единственный стол под белой скатертью, накрытый на две персоны. И еще кое-что я углядела в мерцающем свете. Около стола стоял мольберт с картиной. Вернее, с моим портретом в технике «пульверизатор». Получилась я на нем, если честно, не очень. Слишком зализанно и сладко. Глазищи, ресничищи, губки бантиком. Узнала «себя» только потому, что прическа и одежда полностью копировали ту самую фотографию с альбома нашего выпускного класса.

Меня снова замутило.

Почувствовала толчок в бок:

– Узнаешь манеру? Папанька рисовал по фото!

Кто б сомневался. Виктор Цой и Маша Калинина кисти народного художника еще стояли перед глазами.

– Ты, конечно, на картине шикарно получилась! В жизни послабее, вон и Игорь Леонидыч, метрдотель, тебя сразу не признал. А картина у них уже лет семь хранится. Я каждый раз после кладбища – сразу сюда. Портрет выставляют, мы с тобой ужинаем, о жизни беседуем. После моей смерти в краеведческий музей Люберец отойдет. Завещал им. Подожди секунду. Я щас.

Вадик отвел Игоря Леонидовича на пару метров и зашептал ему что-то на ухо, кивая на портрет и на мою особу, скромно стоявшую в стороне. Спина бывшего военного напряглась, как после удара, а седой ежик волос вполне отчетливо встал дыбом. Плавно и медленно метрдотель развернулся ко мне и тоже испугал меня своей реакцией. Пожалуй, она превзошла и реакцию водителя, и мою собственную при обозрении места захоронения с мадонной. Глаза пожилого мужчины вылезли из орбит, как бывает только в мультиках, а толстая кожаная папка меню с грохотом шлепнулась на пол. На мгновение мне показалось, что и Игорь Леонидович рухнет за папкой следом. Но военная закалка победила. Он устоял на ногах. Поднял меню, отдышался, кивнул и, зачем-то перекрестившись, принес к столу второй стул, а портрет отодвинул подальше.

Целый день я пробегала голодная. От запахов, доносящихся с кухни, желудок сводило уже не по-детски. А еще меня раздирало желание продолжить разговор, начатый в машине. Поэтому я пропустила хамство касательно портрета мимо ушей, плюхнулась на отведенное мне место и заказала все то же, что и Вадик, даже не уточняя его вкусы.

Вдруг Олин брат замер и прислушался. Улыбка расползлась по физиономии.

– Слышишь? Твой любимый Бетховен. Пятая симфония?

– Мой любимый Бетховен?..

– Ну да. Ты же так любила классическую музыку. И Бетховена.

– С чего ты взял?

– Ну помнишь, в Дом культуры заходили. Там пианино стояло, и ты «К Элизе» сыграла. Ты вообще одаренная была. Тонкая и талантливая.

Вадик мечтательно глянул на глянцевый портрет.

– Я? – Нет, два класса музыкальной школы, куда родители засунули меня по недоразумению, в моей биографии имелись, но потом я была отчислена, потому что не имела ни слуха, ни голоса, ни любви к фортепиано.

Еще раз поразившись, какой прекрасной можно остаться в памяти людей, и подождав, пока официант нальет вина и уберет свои любопытные уши подальше от стола, я пошла в наступление.

– А-а-а-а! Все, больше не могу терпеть! Быстро говори, что происходит!

Но официант так просто не сдался, а, застыв за моей спиной, сделал скучающее лицо и расставил локаторы. Подтянулся еще один, с блюдом устриц. Так же, не торопясь, устанавливал его в центре, пытаясь ухватить хоть что-то из нашей беседы. На небольшом отдалении замер пришибленный и, видимо, уже всем растрепавший новость метрдотель. К нему тихо-тихо подтягивались остальные персонажи из числа сотрудников. В дверях кухни белели колпаки поваров. Впрочем, я их понимаю. Шекспировские страдания по умершей красавице шли в ресторане регулярно и по одному сценарию, а тут продолжение, да еще с новым действующим лицом. Ну как можно пропустить такой спектакль?

Вот в такой наэлектризованной атмосфере друг начал свой рассказ.

Ушел тогда с моей подачи Вадик в армию. Пока тянул лямку срочной службы, мозги встали на место. Или их вставили деды, не знаю уж, как там было, но вернулся он с твердым намерением все же не гнаться за легкими бандитскими деньгами, а пойти в МГУ на мехмат. Еще до дембеля написал слезливые письма и бывшей учительнице физики, и знакомым профессорам. И засел за учебники готовиться к поступлению. Впрочем, мог бы и не стараться. Наставники от счастья взвизгнули и подготовили все сами. Вплоть до места в общежитии, ибо жить Вадику было негде. Сестра уже плотно обосновалась замужем во Франции, родила первенца и перетащила к себе родителей. Те, обозрев благодатную для бизнеса французскую почву, чтоб не сидеть нахлебниками на шее зятя, решили начать свое дело, а для стартового капитала продать квартиру в Люберцах, благо и покупатели нашлись моментально. О Вадиме они, конечно, подумали. Подумали, что сразу после армии приедет к ним и будет помогать в свежеоткрытом семейном ресторане. Но планы Вадика с МГУ спутали все карты. Что ж, обратно квартиру не вернешь. Да Вадик и сам был не против пожить в общаге и окунуться в кипучий студенческий водоворот. Только сначала должен был заехать в Люберцы и найти меня.

Оказывается, в планах Вадика на жизнь я значилась под номером два. Суровая жизнь в казарме среди сотен таких же голодающих парней требовала иметь даму сердца. Писать ей длинные письма с клятвами и мольбами «только дождись». Как вы думаете, на кого пал выбор Вадима? Конечно же, на меня. Ведь, похоже, я была последней девушкой, которую видел до того момента, как за ним сомкнулись двери военкомата. Ну и перед этим мы вместе пережили многое. А может, мои губы, увеличенные бутылкой, так его пленили? В общем, возвел меня солдат на пьедестал и стал писать письма. Как вы помните, сначала отвечала «под диктовку» его мама. Но когда семья уехала из Люберец во Францию насовсем, «передача писем через родителей» стала невозможна. Вадик поднапрягся. Вспомнил номер моего дома, квартиру – и стал отправлять корреспонденцию напрямую. Только не учел, родимый, что у моего дома еще и номер корпуса. Маленькая такая литерка 1. А без литеры все его слезливые послания попадали к пенсионерке тете Кате, шестидесяти пяти лет от роду, той на радость. И тетя Катя, насмотревшаяся бразильских сериалов и уверовавшая в жаркую любовь, иногда отвечала от моего имени.

Отслужив, приехал Вадик дембелем в родной город Люберцы, чтоб сразу жениться и увезти молодую с собой в общагу. Но ждал его сюрприз. В квартире невесты никого. Телефон отключен. Сплетницы на лавке во дворе говорят, что видели, мол, любовь всей твоей жизни. Подходила, об Ольге справлялась. Только это, парень, слышь… Там плохо все. Наркоманка она. Вены в синяках, исхудала так, что на ногах еле держится, ну и от пива отказалась.

Добрый молодец закручинился от таких новостей и пошел к себе в гараж горе водкой заливать. А потом из гаража сразу в общагу МГУ. Когда в середине первой сессии сознание немного прояснилось от алкоголя и навалившейся учебы, Вадик решил меня разыскать, чтоб, значит, отмыть, вылечить, а потом уже жениться. Попросил помощи у какого-то кореша-сослуживца, который работать в милицию устроился. Тот по базам прогнал по имени-фамилии, и обнаружилось, что некая Елена Зотова скончалась в Чебоксарах 12 июня 199* года от передозировки наркотическими средствами. Помню, в те времена в моде у студентов была китайская водка. Видимо, ее побочка так криво и сложила пазл в мозгах Вадика. В результате, вроде бы умный парень и математический гений не догадался поинтересоваться ни возрастом чебоксарской «меня», ни какими-то еще подробностями. Померла так померла. Погоревав, Вадик решил «похоронить по-человечески». Продал «москвич», оставленный ему отцом в наследство перед отъездом из России, и все деньги вбухал в погребение. Договорился о месте на кладбище, где, по купленной справке из морга (ой, в то время можно было достать все!), закопали манекен.

– Вадик! Ты – дебил! Ты понимаешь, сколько Зотовых в стране? Тысячи! Это не Пингвинкина! Да у меня даже на работе есть полная тезка-однофамилица! Твой друг вообще сообщил еще какие-то данные? Может, той, что загнулась, – лет пятьдесят было?

Из рук стоявшего за спиной официанта выпала бутылка вина и обдала меня стеклами и красными брызгами.

– Как? Как можно было не перепроверить? Да сразу после того, как я окончила одиннадцатый класс, мы с семьей уехали в папину командировку. И Оля об этом знала. Через четыре года мы вернулись насовсем. Если б ты не слушал сплетни – то не было бы статуи на кладбище! И скажи, как Оля попала во Францию? Как ей удалось выйти замуж на зоне? Да еще за француза? Судя по тому, что говорили – ей не меньше двух лет должны были за хулиганку дать. Когда она успела?

Тут уже стал заикаться Вадик.

– Какая зона, какой срок? Ты обалдела? Кто наплел? Те же девки на лавке? Кого Ольга в школе била? Дронова и эта, как ее… Хорькова? То есть все из-за этих алкашек? Да я их совсем урою!

Друг налился краской и дрожащими пальцами начал тыкать в кнопки телефона.

По толпе обслуживающего персонала покатился злорадный ропот. Кажется, в каждой голове моментально появился план расправы, которым срочно нужно было поделиться с соседом. Из кухни послышался звон ножей.

Но мне было не до алкоголичек. С ними можно разобраться и потом.

Я выхватила из рук Вадима телефон и потребовала продолжения.

– Олька – да. Вышла замуж за француза сразу после школы. Между прочим, муж у нее – граф, замок свой, все дела.

Окружившие нас сотрудники ресторана дружно ахнули. Вадик, наконец-то поняв, что его слушают и слышат все, включая кошку, зашедшую с улицы на огонек, перестал понижать тон и поведал совсем уж голливудскую историю.

Во ВГИК Ольга не поступила. Срезали ее на творческом экзамене, несмотря на талант и уверенность в успехе. Такое тоже случается, ведь у каждого режиссера и актера есть свои дети. Узнав про провал, Оля, конечно же, расстроилась и пошла рыдать на скамеечку у входа в институт. Где-то неподалеку бродила группа интуристов, которых привезли с экскурсионными целями на киностудию имени Горького. И вот один француз отбился от своих и пошел пофотографировать красивую архитектуру главного кинематографического вуза страны, а заодно разведать, что за трубные звуки разносятся по округе. Разумеется, источник звука был найден. Попытки утешить странную, огромную русскую привели к неожиданным последствиям. Оля была не в духе, ей надо было кого-то убить, и поэтому несчастный парень, поднятый за грудки, уже через мгновение повис в метре над землей. И вот там, ошарашенно глядя в зареванное лицо и выслушивая проклятия незнакомки, француз понял – что это и есть его судьба. И искал он именно эту девушку. И что если прямо сейчас не сделает ей предложение выйти замуж, то либо его прибьют, либо он сам будет жалеть о своей нерешительности всю оставшуюся жизнь. Вот, болтаясь над потрескавшимся пыльным асфальтом, парень и сделал Ольге предложение. Через четыре дня они улетели вдвоем в Париж.

– А что, так правда бывает? – пискнула какая-то девушка из-за спины метрдотеля.

– Во француз лох, бабы испугался! – понеслось из стана поваров.

Вадик бросился на защиту своего французского родственника.

– Жан – не лох! Нормальный мужик! Просто там так звезды сошлись! У Жана бабушка русская, из наших дворян, бежавших от революции. Между прочим, из рода Шереметевых. Она его русскому учила с рождения.

Выяснилось, что бабуля с детства внушала своему любимчику, что надо жениться до тридцати и что из русских девушек получаются самые лучшие жены. Жан слушал, на ус мотал, но к браку особой тяги не испытывал. Получил хорошее образование, работал архитектором, а в свободное от проектирования время гонял по Европе на мотоцикле в компании таких же золотых мальчиков из благородных французских семей. И все были счастливы, пока бабуля не собралась помирать и не выкатила ультиматум: либо единственный внук женится в кратчайшие сроки, либо бабка отписывает все наследство, включая фамильный замок, в благотворительный фонд защиты тюленей. Еще и маман Жана, до одури боящаяся двухколесных коней породы «Harley Davidson», захандрила и полностью поддержала данный шантаж. Видимо, угрозы женщин были вполне серьезными, потому что парень вздохнул и обратился в брачное агентство с просьбой подобрать ему невесту в России.

А надо сказать, что Жан имел не только титул графа, но еще был очень недурен собой. Я аж ахнула на фото, которое в телефоне подсунул мне Вадик. С фотографии, сделанной на яхте, на меня смело смотрел высокий загорелый брюнет. С фигурой Аполлона и внешностью молодого Алена Делона. Бывают же такие мужики-то, однако! Просто модель с показа Гуччи. И это сейчас. А каким же он был пятнадцать лет назад? Когда ему исполнилось двадцать девять лет и он решил жениться в угоду бабушке и маме?

Видимо, с виду он был самый настоящий принц, ведь претендентки на его руку и сердце выстроились в многокилометровую очередь.

И выбрали ему из этой толпы десять самых умниц и раскрасавиц. Всех с высшим образованием и кулинарными талантами.

В описываемое время Жан как раз и прилетел в Москву знакомиться с отобранными невестами, а в промежутках между свиданиями в составе тургруппы мотался по экскурсиям, изучая достопримечательности своей исторической родины. И вот, когда выбор уже был сделан (а пал он, разумеется, на самую красивую и умную, из семьи дипломатов, говорящую на пяти языках и отличающую «Бордо» урожая 1974 года от «Шато» урожая 1985); когда все было обговорено, кольцо подарено и второй билет на невесту куплен; когда дочка дипломата, искря от счастья, паковала чемоданы – какая-то нелегкая занесла Жана на ту самую злополучную экскурсию на киностудию. И вот там, вися в метре над землей, принц забыл про все, что было раньше. Он понял, что наконец нашел свою настоящую принцессу. Ради которой, собственно, и приехал в эту загадочную и непонятную Россию. Похоже, он влюбился в разъяренную и заплаканную фурию. Ольга ничего не понимала, но взгляд попавшегося ей под руку парня гипнотизировал до состояния зомби. Принцесса тут же забыла про свои неудачи на экзаменах. И уже было все равно, что происходило ДО этих глаз.

В тот же день Жан довез свою любовь до Люберец. Не забыл зайти в гости и повосхищаться «живописью», а заодно попросить у родителей Оли ее руки. Ошарашенные напором и иностранным акцентом очаровательного парня, те одновременно кивнули головами. Дальше все было быстро. Звонки маме и бабушке с радостными воплями: «Я нашел!» Отбой дочке дипломата. Билет на новую фамилию. И уже через несколько дней слабо соображающая, что происходит, Ольга пила шампанское в бизнес-классе самолета, вылетающего в Париж. За руку, украшенную крупным бриллиантом, ее нежно держал красивый и заботливый жених.

Вадим обвел торжествующим взглядом лица слушателей. Откуда-то из-за спин доносились сдавленные женские всхлипы. Насладившись произведенным эффектом, друг продолжил.

Мама и бабушка приняли русскую невесту хорошо. Через месяц сыграли пышную свадьбу. Ну а когда все обрадовались известию о беременности, то и родители Ольги перебрались во Францию. Олин отец помог с ремонтом уже совсем обветшавшего замка, мама разбила огород на задах – выращивать для ребенка экологически чистые кабачки. Заскучавшая в декрете Ольга организовала экскурсии по фамильной недвижимости, благо от желающих отбоя не было. Ну и родители, чтоб не сидеть на шее зятя, попутно решили замутить свой маленький бизнес и вложились в открытие ресторанчика с вкусной и полезной кухней, где кормили группы туристов, приезжающих в долину Луары полюбоваться на замки и прочие достопримечательности аристократической Франции.

– Так почему же ты к ним так и не уехал? – не выдержала я.

– Да хотел после армии годик в МГУ позаниматься и французский подучить. А потом уже рвануть. Но как закрутилось… Некогда все было. Ну и могилка твоя в России. Как бы я ездил ухаживать?

Я снова поперхнулась.

– Но ничего! Видишь, как все сложилось. Однокурсник предложил бизнес замутить. Сначала жвачкой и сникерсами торговали. Брали оптом на базе и по палаткам развозили. Потом партия сапог женских подвернулась. Поднялись немного. А тут еще Жан подсобил. Познакомил со своими друзьями, которые винодельни на Луаре имеют. И знаешь – как-то хорошо пошло. Стали в Россию вина французские поставлять. Потом Италией и Германией занялись. Сейчас наша компания – крупнейшая на рынке. Обороты больше ста миллионов долларов в год. Вот, и эта наша. – Вадик взял со стола еще не разбитую официантом бутылку красного и ткнул пальцем в этикетку на обороте.

Окружившая нас толпа поскучнела и начала насмешливо переглядываться.

– Ха, сто миллионов, миллионы. Да если б у меня родич во Франции был да бабло дал, я б тоже еще и не то замутил! С бабками-то каждый может.

Повара и официанты мужского пола начали отодвигаться ближе к кухне.

– Да ладно, Романыч… Какие миллионы? Че, повелся? Сказочник он, как Шарль Перро. Глянь, весь в самопале. У меня майка такая же. Да и видел его на пятачке с маршруточниками. Небось раз в год берет у какого-нибудь другана крутую тачку и едет к нам в ресторан. Попонтоваться. Чтоб, значит, мы себя последним дерьмом почувствовали. Пойдем отсюда! Пусть он бабам байки заливает.

Женская же часть персонала, наоборот, плотнее скучковалась возле нашего стола и смотрела на раздухарившегося Вадима голодными глазами.

Мне же слова поваров показались не лишенными смысла. С учетом того, что я увидела и услышала за день, версия про Шарля Перро казалась вполне здравой. Еще раз критическим взглядом осмотрела «миллионера». Да вот черт его знает! И поло «Ralph Lauren», и джинсы «Levis», и часы «Омега» вполне могли быть как из бутика, так и купленные на вещевом рынке. Загадка века! Однако стрижка, средиземноморский загар и ухоженная кожа все же выдавали в нем скорее пассажира бизнес-класса, чем водителя маршрутки. Кажется, Вадим все же говорил правду. Пока я ощупывала взглядом его одежду и прикидывала ценники, он уже связался по скайпу с сестрой и сунул мне трубку телефона.

На экране показалось ошарашенное лицо Ольги. Выглядела она чудесно. Хоть не похудела ни на грамм, но полнота сейчас ее только украшала. Загар, стильная короткая стрижка, большие голубые глаза. Вдруг из-за ее плеча показалась вихрастая голова мальчика лет десяти. Потом возник еще один ребенок помладше, и еще… Сколько же у нее детей? Вся эта блондинистая компания соревновалась в игре «вырви у мамы телефон» и верещала на непонятном мне языке.

– Ленка? О боже… Это действительно ты! Слава богу, Вадик не сошел с ума. Подожди, сейчас попрошу мужа забрать детей и поговорим спокойно. Жан!

На экране появился силуэт красивого мужчины, который моментально отлепил от Оли орущее потомство. Одного посадил на плечи, другого засунул под мышку, ну а третий сам побежал за отцом.

– Оленька! У тебя трое детей! Как это круто!

– Трое? Нет, что ты! Пятеро! И все мальчишки! Но старшие учатся в Великобритании, еще не приехали на каникулы. А вот мелкота дома бесится. Мне повезло с мужем, Жан – отличный отец. Если бы не он, сошла б с ума.

Ну а дальше были охи-ахи. Показ мне замка онлайн. Расспросы, рассказы, пожелания всех возможных кар дворовым сплетницам, которые разлучили нас на пятнадцать лет. Смех и слезы.

Мы болтали, пока телефон не сел окончательно.

А потом, отойдя от потрясений и поняв, что все произошедшее за день имеет логическое объяснение, я осознала, что страшно проголодалась. И все же надо отметить мое «воскрешение из мертвых».

Официанты носили блюда и наливали вино. Даже не помню, чем кормили нас в тот вечер. Мясом, рыбой, курицей? Было все равно, я уже не ощущала вкуса. Мы смеялись, пили за меня, за Олю, за Вадика. За то, что судьбы сложились совершенно иначе, чем было предначертано люберецкой пропиской в наших паспортах.

Счастливый Вадим продолжил откровения.

– О, знаешь, как первый раз женился? Она ко мне секретаршей, значит, пришла устраиваться. Маленькая, светленькая такая и на тебя похожа. Особенно в профиль. Я, как увидел, сразу предложение сделал. А потом Танька появилась. Таня Ка. Ну слышала, наверное. Блондинка из группы «Поющие Трусы». Так она – вообще вылитая ты. Особенно в темноте ночного клуба, где мы познакомились. Первой жене дом оставил, алименты под миллион на ребенка плачу, а все недовольна. И Танька тоже с проблемами оказалась. Вроде и на карьеру ей денег дал, вон по телику мелькает через день, и сиськи новые пришили. Но тоже истерит и плачет. Ревнует. По кладбищам с молотком бегает и статую твою ищет. Ну ладно, теперь уже развод – дело решенное. Потерпи немного, ладно? Пару месяцев? Хорошо? У отца юбилей в октябре, как раз можно и совместить.

– Что совместить? – после выпитого в моей голове был полный кавардак, и понимала я друга через слово.

– Как что? Нашу свадьбу! Я же тебя пятнадцать лет ждал, на двух чужих телках зря женился. Подожди немного, и такую свадьбу закатим, что вся Франция содрогнется.

– Вадик! А ничего, что я замужем, а? И дочка есть?

– Замужем? Да, ты говорила что-то. А муж кто? А дочери сколько лет?

– Муж? Да обычный человек. Работает в мебельном магазине, менеджер. Мы уже восемь лет вместе. И ребенку семь.

– Ой, если обычный и мебелью торгует – вообще проблем не будет. Поговорю с кем надо, разведут вас за пару дней. Тачку ему куплю крутую, чтоб не расстраивался. А ребенка можно в хорошую школу в Англию пристроить. На пансион. Вон, у Ольги спросим, она все по школам знает.

Я поперхнулась.

– Эй, чудик! Вадик, проснись! Я не хочу разводиться с мужем! И он вряд ли променяет меня на машину. Конечно, у нас бывает всякое, как и во всех семьях. Но развода не будет. И да, и с какого перепугу я должна отдать маленького ребенка в интернат-пансион?

– Ну, твоей дочери там будет хорошо. Образование качественное получит. А мы с тобой своих еще родим. Да? Я двоих хочу.

Вот тут уже я не сдержалась. Это было последней каплей. И остатки вина из стакана полетели в правильном направлении.

В полном молчании мы вышли из ресторана. В таком же молчании меня довезли до дома. Выходя из огромного «мерседеса», я холодно распрощалась, а себе поклялась больше с сумасшедшими не общаться.

Разумеется, я была очень наивна в тот момент и еще не могла себе представить всех последствий случайной встречи в маршрутке.

Уже на следующий вечер, когда я вернулась к мужу от родителей, к нам в дверь позвонили. Не подозревая подвоха, я открыла, и Вадик завалился к нам в дом. Демонстративно поцеловав меня, повел мужа на кухню «на разговор». Вышел с фингалом под глазом, молча оделся и уехал. Но волшебный кулак мужа не помог. В последующие недели осада проводилась по всем фронтам.

Во дворе дежурила машина наблюдения. Сквозь ветровое стекло проглядывали силуэты троих крепких парней. Попытки мужа подойти поговорить результатов не давали. Полный игнор. Этот практически круглосуточно маячивший под нашими окнами автомобиль действовал на нервы все сильнее и сильнее. Я боялась и за ребенка. И за мужа. И за себя. Непонятно было, кто из нас им нужен. И кого могут увезти в неизвестном направлении. У дома моих родителей тоже появилась машина-шпион. Не выдержав, мы временно переехали к свекрови, но через пару дней нас нашли и там. Проблема осложнялась тем, что я не знала номера телефона Вадима. Ведь можно же было встретиться и попытаться поговорить?

Мы с мужем оба взяли больничные и сидели дома, охраняя ребенка и друг друга. Продукты нам привозили доставкой.

И вот, когда мы уже практически поседели от напряжения и страха, мне в голову пришла блестящая идея связаться с Ольгой. Правда, ее контактов у нас тоже не было, но ведь ее родители живут во Франции на законных основаниях и вряд ли меняли фамилию? Не буду рассказывать всей эпопеи по поиску мадам и месье Пингвинкиных. Это было сложно, но в результате через пару дней у нас уже был заветный номер телефона. А еще через сутки мы сумели и дозвониться до них.

А дальше – дело техники. Говорить Пингвинкиным вот так, в лоб, про сумасшествие их сына не позволила совесть. Пришлось использовать обходные маневры и что-то врать. Мама аж расплакалась от радости, услышав голос будущей невестки, ведь Вадик уже поставил их на уши, велев готовиться к свадьбе. После получаса обсуждений торта и платья мне все же выдали Олины контакты.

С Ольгой уже был разговор серьезнее. В жестких фразах я обрисовала ей поведение брата и страдания моей семьи, возможно, чуть преувеличив их. На удивление, подруга не начала возмущенно протестовать.

– Ленка… Мне очень жаль, я не знала, что все зайдет так далеко. Вадику надо срочно показаться врачу и снова пройти курс. Понимаешь, он как сбрендил на тебе. Еще с армии. Ну, а потом только хуже стало. По остальным вопросам – все отлично. По бизнесу голова варит дай боже каждому. Но как дело касается личной жизни и тебя – полный псих. И каждый год, в день твоей «смерти», двенадцатого июля, начинается обострение. Не паникуй. Позвоню сейчас его врачу, Владимиру Ивановичу. Все устроим.

И действительно все устроилось. Уже на следующее утро машина наблюдения пропала из нашего двора. Под окнами родителей и свекрови тоже больше никого не было видно.

Через неделю раздался звонок, и меня пригласил на беседу тот самый таинственный врач, Владимир Иванович. Напористый, басовитый голос с барскими нотками звал меня приехать куда-то на Клязьму, в дачный поселок. Я, конечно, поразилась такой наглости, но решение проблемы с одержимым Вадиком стоило любых затрат. Взяв для подкрепления мужа, я поехала в назначенное место к назначенному времени и увидела огромный дом красного кирпича, напоминающий не коттедж для семьи, а скорее, больницу. Высокий, глухой забор. Камеры по периметру. Впрочем, это и оказалось больницей. Частной клиникой для богатых душевнобольных.

Нас проводили в дорого обставленный кабинет на первом этаже. Вощеная кожа мягких диванов, стеллажи с книгами, картины на стенах. За тяжелым письменным столом сидел пожилой тучный мужчина. Он поднялся нас поприветствовать и под кофе начал разговор.

Медицинские термины опущу, говоря простым языком, Олиного брата за время армии заклинило на идеальный образ девушки, который он нарисовал у себя в голове. Ну а когда появился прототип – разумеется, его психика поехала окончательно. Надо было срочно исправлять ситуацию, ведь впереди у Вадим Палыча выборы, да и бизнес он забросил за эти пару недель осады.

– Конечно же, самое лучшее – это пойти на уступки и компромиссы. Ну что вам стоит быстренько развестись и снова выйти замуж? Еще и за такого состоятельного и любящего мужчину. Да десятки тысяч девушек мечтали бы оказаться на вашем месте. Поверьте, будете в шоколаде. Ну как вы живете сейчас? – поморщился доктор. – Работа, дом, работа, быт. Вы – как загнанная лошадь. Смена часовых поясов, ночные рейсы в Магадан и хамство пьяных пассажиров. Живете, чтоб работать на дядю. А будете жить для себя. Хотите, Вадим Павлович самолет купит? Маленький такой, ну знаете, бывают… Для VIP-пассажиров? Будете на нем летать по миру. Хотите, форму наденете, и в стюардессу поиграете.

Муж протестующе подпрыгнул на диване.

– А вы вообще молчите, молодой человек! Это полный и беспримесный эгоизм – держать около себя женщину в такой ситуации! Что ей можете дать? Квартиру с ремонтом восьмидесятых годов? Необходимость работать и крутиться как белка в колесе? Покупку одежды на распродажах, а продуктов в Ашане? Если вы ее любите – значит, хотите, чтоб жизнь любимого человека стала намного лучше? Чтоб о ней заботились, как о принцессе? Чего она вообще-то достойна? Ну и ваша жизнь изменится. Обещаю. Вадим Палыч поможет во всем. Машину купит взамен того хлама, на котором вы приехали. Денег на бизнес даст. И дочка останется с вами. Все же я считаю, что рановато ее в пансион. Лет до десяти надо держать с родителями. – Он осекся. – Или с одним из них.

Мой Виталик сник, опустил глаза и вжался в кожаные подушки.

– Вот и решили! – обрадовался доктор.

Но тут уже вскочила я.

– Нет! Даже обсуждать все это – полное безумие! Я не хочу замуж за Вадика. Я не видела человека пятнадцать лет и еще столько же бы не видела. А ты? – набросилась я на мужа-предателя. – Так легко откажешься от меня? За бизнес и тачку?

Виталий, красный как свекла, начал бормотать, что мне действительно будет лучше с Олиным братом.

– Не-е-е-ет! Я не хочу замуж за сумасшедшего! К которому к тому же не испытываю никаких чувств. Даже жалости. – У меня начиналась истерика с соплями и слезами. Масленый взгляд доктора и сжавшийся в комок муж не оставляли мне других вариантов.

Владимир Иванович быстро налил воды в стакан и бросился мне на помощь.

– Ну что вы, что вы… Вадим Палыч – не сумасшедший. Да, есть отклонения, но у кого их нет? – Он подозвал меня к огромному окну, выходящему в сад, и показал куда-то вправо, где в тени деревьев за столиком сидели двое и играли в шахматы. Одним из шахматистов был Вадик. Картина выглядела абсолютно идиллически. Ветви яблонь гнулись под тяжестью будущего урожая. Солнечные блики прыгали по одежде и волосам игроков. – Вот, посмотрите, нормальный же человек с виду! Между прочим, он тут нас всех в шахматы обыграл. У Николая Александровича сеть автозаправок выиграл! Что значит – математик и стратег! А вы говорите – сумасшедший!

Но при взгляде на мучителя я вспомнила день, когда все началось. Вспомнила свои эмоции на кладбище при созерцании собственной могилы, ужас, испытанный в маршрутке, которая везла меня по пустынным дворам, адски болезненный щипок за щеку, синяк от которого приходилось замазывать тональным кремом до сих пор. Ужас наших попыток убежать и спрятать дочку.

– НЕТ. Твердое нет. Больше даже не обсуждаем! Какие еще варианты, кроме предложенного?

Владимир Иванович залез в шкаф, достал бутылку коньяка, фужеры, разлил по пятьдесят граммов.

– Ну хорошо. Если вы отвергаете самый лучший… Хотя зря… Можно было попробовать. Ну не получится – развелись бы через пару лет. Получили бы хорошие отступные.

– НЕТ!

– Второй вариант более сомнительный…

– Говорите!

– Понимаете, Леночка, он одержим не вами как человеком, а тем образом, который создал себе в голове. Милая хрупкая блондинка с длинными волосами и голубыми глазами. Надо разрушить этот имидж. И, возможно, вы станете ему неинтересны. Ну и мы, со своей стороны, поддержим его медикаментами и сеансами психотерапии и гипноза. Конечно, я не прошу вас делать пластическую операцию, поменять внешность можно и более щадящими способами…

– Только и всего? Поменять имидж? Я готова!

Уже вечером того же дня я сидела в салоне красоты и объясняла оторопевшим мастерам, что именно мне нужно. На пол полетели пряди светлых волос, которые я отращивала и лелеяла столько лет. Когда на короткую стрижку начали наносить черную как смоль субстанцию, я уже не смогла смотреть на себя в зеркало и закрыла глаза.

А впереди еще ждал татуаж бровей и губ и полная смена гардероба. Зато фотография моего нового лица, высланная доктору, получила полное его одобрение.

После всех этих разительных и скоропалительных перемен в маме дочка неделю шарахалась и плакала при моих попытках обнять ее. На работе тоже начались проблемы: первый же полет в новом облике закончился полным фиаско – меня не выпустили пограничники, и пришлось в срочном порядке менять весь комплект документов, от паспортов до служебного пропуска и водительского удостоверения. Но все это была ерунда на фоне избавления от прежних неприятностей.

Через месяц мне снова позвонил Владимир Иванович. Сообщил, что Вадик прошел курс лечения, и предстоит самое важное. Наше с ним свидание. Чтобы он увидел меня в новом обличье и закрепил результат. Доктор давал гарантии, что все будет чинно и без эксцессов. И он будет сопровождать пациента. Ну а мне предлагает взять с собой мужа. Рекомендовал одеться поскромнее, а вести себя поразвязнее. И почаще ругаться матом. В общем, вжиться в роль хабалки.

Встречу назначили в ресторане. Вадик был бледен. Увидев меня с короткой черной стрижкой и бровями а-ля Волочкова, чуть не упал в обморок и попытался закатить мне скандал, причем одновременно, но был решительно остановлен Владимиром Ивановичем. Доктор же, наоборот, вел себя уверенно и властно. Как только уселись за стол, стал развлекать нас похабными анекдотами, а я, помня его рекомендации, ржала на весь зал, как лошадь. Олин брат, не понимая происходящего, смотрел большими глазами и все сильнее вжимался в стул.

Под конец ужина, после напоминания врача, он встал, откашлялся. И тихим голосом попросил у нас с мужем извинений за произошедшее. В подкрепление своих слов вручил Виталию ключи и документы на «Порш Кайенн», а мне – бархатную коробку с колье и черный бумажный пакет с тиснением «Manzari Gold», в глубине которого угадывалось что-то меховое и крайне дорогое. Уже на прощание я поймала взгляд своего бывшего ухажера. Взгляд был пустой и незаинтересованный. И даже какой-то брезгливый.

Слава богу! Сработало!

И началась мирная жизнь. Шубка из соболя, которая и была в черном пакете, зимой оказалась просто незаменима. Колье же мы решили продать. И на вырученные деньги сделали ремонт в квартире. Мой муж, правильно истолковав слова доктора при первой встрече, – взялся за ум. Привел себя в порядок. Занялся английским языком. Достал из дальнего ящика диплом об окончании университета – и устроился на другую работу. В представительство американской компании. Совсем уже с другим окладом и перспективами.

Имидж жгучей брюнетки я оставила. Ну не менять же документы по второму разу? Правда, матом так и не научилась ругаться.

У Вадика мозги тоже встали на место. Подлечившись, он все-таки выиграл выборы и с двойной энергией начал работать в Госдуме. Не проходило и месяца, как я натыкалась на знакомое лицо в новостях. Серьезным и уверенным тоном мой бывший друг вещал про новые законопроекты, инициатором которых он являлся. Где-то за его плечом мелькала физиономия соратника, нашего бывшего физрука.

Ольга с детьми и мужем приехали в Москву на весенних пасхальных каникулах. И наконец после пятнадцати лет разлуки я встретилась с подругой. Мы гуляли по городу, который она уже почти забыла, катались на кораблике по Москве-реке, любовались панорамой со смотровой площадки Останкинской башни. Ее сыновья, все как один, очаровались моей дочкой. И теперь у Ани есть аж пять женихов во Франции. И все – аристократы. Выбирай любого!

Летом наша семья собирается в долину реки Луары с ответным визитом. Оля клятвенно заверила, что Вадима в это время там не будет. Да, впрочем, у него в личной жизни тоже все наладилось. Из рассказа подруги я поняла, что он все же развелся с поющими трусами и сейчас встречается с какой-то шведской супермоделью. И все у них серьезно. Ну и слава богу. Я перекрестилась и вечером отметили с мужем это событие бутылочкой хорошего шампанского.

И вот мой последний рейс перед отпуском. Мысли уже далеко от работы. Чемоданы сложены, билеты в Париж куплены. После этого ночного Мюнхена я отдам форму в химчистку и забуду про нее на месяц. Осталось потерпеть чуть-чуть. Я натягиваю улыбку и приветствую первых пассажиров, заходящих к нам в самолет. Они идут и идут по телетрапу, поток все гуще, я еле успеваю здороваться и сортировать их по посадочным талонам. В какой-то момент я поднимаю голову к следующему пассажиру и замираю от шока. Передо мной стоит… Вадик. В костюме, с депутатским значком на лацкане. А в руках то, что пугает меня до одури. Большой букет белых роз. О господи… Мельком смотрю на дату в посадочном талоне. Как я могла забыть? Сегодня же двенадцатое июля. Но как Вадим оказался здесь? Что за совпадение? На автомате пропускаю его в бизнес-класс, а сама стучу зубами и готовлюсь упасть в обморок. Посадка закончена. Двери закрыты. Мне как-то надо заставить себя зайти в салон. А хочется быстро открыть дверь, выскочить из самолета – и пусть летят без меня.

Сначала в туалет. О боже, что с моим лицом и глазами? Зрачки были до предела расширены от страха. Я протерла лицо влажной салфеткой. Но толку… И руки дрожат. Зашла на кухню. Стакан воды со льдом немного привел в чувство. Держись, Лена! Ты бывала и не в таких передрягах! Просто подойди к Вадиму и спроси, что значит этот букет и как сам он попал на этот рейс? Я выглянула из-за шторки. Вадим уже сидел на втором ряду. Остальные кресла салона были пусты. Похоже, он единственный пассажир бизнес-класса на этом рейсе.

Надо идти.

– Добрый вечер! Добро пожаловать! Рада приветствовать на борту нашего самолета, выполняющего рейс Москва – Мюнхен. Меня зовут Елена, и я буду обслуживать вас сегодня, – на автомате проговорила я.

– Привет, Леночка! Почему так официально? Присаживайся! Я выкупил весь бизнес, кроме меня, здесь никого. Можно и без церемоний. Мне надо поговорить с тобой. – Вадик показал рукой на соседнее кресло, через проход. И я, как загипнотизированная, опустилась в него.

– Леночка, я не буду тянуть. Знаешь, много думал и понял, что люблю тебя такую, какая ты есть. Все равно – блондинка, брюнетка. Брюнетка – даже интереснее. Смотри! – Вадим протянул свой телефон, я взяла его дрожащими руками и увидела на экране фотографию. Знакомый мне могильный камень с эпитафией. Только в овале была уже не Мерилин Монро кисти Уорхолла, а скорее Мирей Матье. Со смоляным каре, обрамляющим лицо.

Самолет резко тронулся с места и пошел на разгон. Оказывается, будучи в шоковом состоянии, я пропустила все. И рулежку, и ожидание разрешения на взлет. От неожиданности я не удержала телефон, он упал и, как с горки, заскользил по ковру прохода куда-то в хвост – наш самолет набирал высоту. Вадим проводил телефон глазами.

– А, не жалей! Новый куплю.

– Вадик, а как ты попал на этот рейс? Откуда узнал, что я лечу в Мюнхен?

Олин брат усмехнулся.

– Я тут думал-думал… И надумал, что раз не могу тебя сделать своей женой, то могу же сделать своей персональной стюардессой? Летаю много, будет приятно видеть любимое лицо. А нужные люди везде есть. Дал свой график перелетов – и вуаля. Кстати, ты в отпуск не идешь. После Мюнхена у меня образовалось срочное дело в Калифорнии. Полетишь в Лос-Анджелес через неделю. Тебе диспетчер завтра позвонит, сообщит. И да. Держи, это тебе! – С этими словами Вадим протянул мне букет белых роз и откуда-то взявшегося плюшевого кота-уродца. – Ха, как я попал на твой рейс… Это не я попал, а ты попала.