Книга: Любовь не умирает



Элизабет Беверли

Любовь не умирает

ПРОЛОГ

Знал он ее только в лицо, но ни разу с ней не разговаривал. И еще знал, что зовут ее Джорджия Лавендер, а ее папаше практически принадлежит весь этот чертов городишко. Карлайл, штат Вирджиния, летом — процветающий приморский курорт, а остальную часть года его и на карте-то никто бы не нашел. Что касается Джорджии, так богатство ее всем известно, а уж способности — само собой, раз девчонка перешагнула в начальной школе через два класса. Теперь ей четырнадцать и она самая юная второклассница в средней школе.

Ну а о нем что говорить — и так все известно: в свои неполные семнадцать старше всех в классе. Дважды ведь на второй год оставался — в шестом и в седьмом. Правда, не из-за тупости, вовсе нет, а из-за характера. — больно непокладист. Черт побери, да он даже родом не из Карлайла! Просто так случилось, что именно сюда его заслали работники опекунского совета штата: за «антиобщественное поведение». И потому репутацию на новом месте он заработал моментально.

Джек Маккормик брел по автостоянке у школы, исподтишка наблюдая, как Джорджия Лавендер неохотно плетется к своему папочке.

А тот стоит, небрежно так прислонившись к своему дорогущему автомобилю — самая последняя модель. Джеку приходилось слышать:

Сьюзи Морис и другие девчонки смеялись над тем, как Джорджия одевается. Сам-то он сейчас только обратил внимание: скромненькая такая коричневая юбочка и простая белая блузка. Очки — массивная оправа, толстые стекла — делали ее похожей на робкого зверька с непомерно большими глазами. Волосы у нее… да самые обыкновенные, средней длины, вьются немного — так себе, но Джек вдруг заметил, что они блеснули золотом в солнечных лучах.

В целом, как говорится, ничего в ней нет и смотреть особенно не на что. Впрочем, в настоящий момент Джек и сам являл собой не лучшее зрелище. Он осторожно потрогал левую скулу — приемный отец вчера кулаком съездил, в дневник заглянул. Ничего нового, собственно, и все же здорово бы хоть раз ускользнуть из дому, избежав этакой встречи.

Откинув прядь черных волос, упорно падавшую на глаз, он снова бросил взгляд на Джорджию и ее отца. Тревога прямо-таки в походке ее чувствовалась, по мере того как она медленно-медленно приближалась к застывшей у машины фигуре. Джек тоже безотчетно замедлил шаг, подходя к своей старой, подержанной «нове», и бросил учебники на заднее сиденье.

— Джорджия! — произнес этот тип тоном, от которого у Джека кровь в жилах застыла.

Одним этим словом папочка и поздоровался вроде, и выразил свое высочайшее недовольство и угрозу. Глупо, но Джек почему-то тотчас же напрягся и сжал кулаки.

— Джорджия! Почему ты мне вчера не показала дневник?

Девушка остановилась буквально в футе от отца. Вот уж чего Джек ни за что бы не сделал — всегда предпочитал держаться вне досягаемости чьих бы то ни было кулаков. Джорджия не ответила, и отец, оторвавшись от машины, шагнул к ней.

— Так почему, Джорджия? Девушка, не поднимая глаз, ответила так тихо, что Джеку пришлось напрячь слух:

— Тебя не было дома.

— Ты знала, что я задержусь на работе. Почему же не оставила дневник на столе, как я распорядился?

— Я… извини, папа. — Она вскинула было голову, но тотчас же снова ее уронила. — Я… я просто забыла.

— Ты забыла?

Она молча кивнула.

— Что ж, зато я не забыл. И к твоему сведению, матрас — неудачное место для тайника. Первым делом я заглянул именно туда.

Из его голоса буквально сочилось презрение, и Джорджия вздрогнула, как от пощечины.

— Джорджия, ты не получила высший балл! — В этих словах прозвучал приговор. — Да еще по химии! Черт возьми, и как ты с такими оценками поступишь в приличный университет?

Джек ушам своим не верил: предок Джорджии так расстроился из-за оценки, о которой он не смеет и мечтать. Свихнулся, что ли?

— Прости, папа, я…

— «Прости, папа»! — зло передразнил отец. — Если в твоем дневнике появится еще одна подобная отметка, клянусь, я… — Он все же остановился.

Не высказанная, эта угроза показалась, однако, Джеку куда более зловещей, чем красноречивые тирады, которыми его самого регулярно угощал приемный отец. Он лишь головой тихонько покачал, прежде чем забраться в машину. Но старикан не унимался — все отчитывал дочь, — и Джек поневоле прислушивался.

— Джорджия, возьмись за ум! Что с тобой будет, если не поступишь в университет? Тогда уж точно замуж не выйдешь. Взгляни в зеркало — ну кто на тебя позарится? Я не позволю, чтобы ты до конца жизни сидела на моей шее.

Джорджия молча слушала, печально понурив голову. А Джек, наоборот, все больше заводился с каждым словом этого зануды. До конца не осознав, что именно собирается сделать, он решительно прошагал к Джорджии, обнял се, не говоря ни слова, за плечо и нежно отвел в сторонку, а сам как щит встал напротив ее отца.

Тот, кричавший на дочь сверху вниз, теперь вынужден был запрокинуть голову, чтобы взглянуть на Джека. Какое-то мгновение оба напряженно молчали.

— Черт побери, ты кто такой? — не выдержал старший.

Джек скривился в ухмылке — такое выражение лица всегда предшествовало его первому удару.

— Джек Маккормик. А вы, черт побери, кто такой?

Отец Джорджии опешил.

— Я — Грегори Лавендер, отец Джорджии. А теперь убирайся!

— У нас с Джорджией другие планы, — неторопливо покачал головой Джек.

Грегори Лавендер, взбешенный, прищурился.

— Слушай…

— Нет уж, послушайте-ка вы меня. Хотите на кого-нибудь поорать — пожалуй, попробуйте поорите на меня, и посмотрим, что из этого выйдет. А Джорджию оставьте в покое. Она ни в чем не виновата.

— Это не твое дело, мальчишкой. — И отец ее ткнул пальцем Джека в грудь. Джек небрежно смахнул его палец.

— Пошли, Джорджия! — И, взяв девушку за руку, мягко, но решительно потянул к своей машине.

Джорджия, однако, не двинулась с места. Обернувшись, он увидел: уставилась на него изумленными, огромными, недоверчивыми глазами, а нижняя губа дрожит от ужаса и растерянности.

— Джорджия! — позвал он ласково. — Ну, ты идешь?

Она прижала учебники к груди, стиснув их так, что побелели костяшки пальцев, быстро оглянулась на отца… и тихонько переступила к Джеку. Потом еще раз, еще…

— Джорджия… — предостерегающе произнес отец.

— Я ненадолго, папа, — нетвердым голосом отозвалась она. — Обещаю — к ужину вернусь.

— Джорджия, мы еще не…

— Эй, старина, она же сказала — к ужину будет дома, — вмешался Джек. — Так в чем же дело?

К его удивлению, Грегори Лавендер молча проглотил эту издевку, не попытался подавить бунт в зародыше. Остается надеяться, что ей не очень достанется, когда она вернется домой. А покамест он помог ей выиграть это маленькое сражение. Отныне Грегори Лавендер пусть знает: у его дочери есть заступник. Быть может, это хоть как-то скажется на ее жизни. И, черт возьми, как знать — быть может, и на его жизни тоже?

Он открыл дверцу, помог Джорджии устроиться и, обойдя машину, сел за руль. Двигатель взревел, и Джек, повернувшись к девушке, улыбнулся.

— Привет, — сказал он.

— Приветик, — ответила она. Улыбка его стала еще шире.

— Меня зовут Джек Маккормик.

— Знаю. Я всегда… — С тихим, нервным смешком она умолкла, пожала плечами и поправила указательным пальцем очки. Потом застенчиво провела большим пальцем по его подбородку и щеке — там, где ссадина. И повторила уже спокойно:

— Да, знаю. Рада с тобой познакомиться.

Глава 1

Джек Маккормик сидел за огромным столом красного дерева, тупо уставившись на обшитые таким же деревом стены своего кабинета. Перед ним лежал вскрытый конверт с пометкой «конфиденциально» и хрустящий лист бумаги со штампом «Сыскное агентство Роксана Матени». Джек уже четырежды прочел письмо, но никак не мог поверить в то, что было в нем написано.

Не отдавая себе отчета в своих действиях, он выдвинул верхний ящик стола и достал старый бейсбольный мяч. Ладонь его прикоснулась к потертой коже так, словно ласкала грудь возлюбленной. С незапамятных времен у него этот мяч. Все остальные вещи растерялись по пути.

Взгляд Джека снова сосредоточился на письме: они нашли его. А у него все не было времени их искать. Тихий стук в дверь вывел его из задумчивости; он поднял голову.

— Войдите.

Распахнув дверь, в кабинет уверенно вошел Адриан Шавец, ближайший помощник, но, увидев выражение лица шефа, в замешательстве остановился.

— Что-то стряслось?

Джек медленно покачал головой, крепче сжимая мяч.

— Что у тебя?

.Адриан протянул ему объемистую папку:

— Иск. Лавендера. Очередной, никто уже не удивляется.

Стиснув зубы, Джек отложил мяч и взял папку, сразу отбросив все пос-юронние мысли.

— И чем нас порадует Грегори Лавендер сегодня?

— Мало нового по сравнению с тем, что он сказал за последние несколько месяцев. — Адриан постарался как можно небрежнее сложить руки на груди.

— А все же, — удовлетворенно ухмыльнулся Джек, — он добавил на этот раз что-нибудь новенькое?

— Да. И выразился весьма определенно насчет тебя.

— Теряюсь в догадках.

Адриан взглянул на шефа почти восхищенно.

— Что он скорее увидит тебя в гробу, чем уступит тебе свою компанию. Особенно после того, что ты сделал с его дочерью.

Джек издал некий звук, который больше всего походил на презрительное фырканье.

— Готов поспорить — не увидит. Адриан качнулся на каблуках.

— А… что ты все-таки с ней сделал?

— Освободил ее, — насмешливо прищурился Джек.

— Забавно, — кивнул Адриан.

— Вообще-то это было больше похоже на… — И глубоко вздохнул, не договорив.

Прошло уже больше двадцати лет с тех пор, как Джек в последний раз виделся с дочерью Грегори Лавендера. Но за это время не было и дня, чтобы он не думал о ней. Освободил ли он ее? Проклятье, скорее, это Джорджия освободила его.

Адриан терпеливо ждал, что решит босс, и наконец спросил:

— Итак, что будем делать?

На этот раз Джек фыркнул от всего сердца. Он так долго ждал чего-то в этом роде. Как там говорится в старой пословице? Месть — это блюдо, которое лучше подавать холодным. Точнее, пожалуй, не передать чувств, переполнявших его душу. Он вернет Джорджии Лавендер давнишний долг. Он долго ждал. Взял письмо Роксана Матени, еще раз пробежал: вот, и этого тоже. Все произошло одновременно. Получится ли у него решить оба дела сразу? Стоит ли браться? Кто знает… И все же надо пользоваться открывшимися возможностями, извлечь из них максимум пользы. Только так можно выжить. Только так удалось ему когда-то спасти свою жизнь. И еще ему помогла Джорджия Лавендер.

Пора, решил Джек, пора ехать в Карлайл. Настало время вернуть долг Джорджии. Заставить Грегори Лавендера заплатить за то, что он сделал со своим единственным ребенком.


Огромные свинцово-серые волны быстро набегали и разбивались, образуя потоки белой пены. Джорджия Лавендер стояла на балконе, и холодный зимний ветер яростно трепал ее длинные огненные волосы. Узкая полоска горизонта терялась между серой пеленой океана и серой громадой неба.

Уже несколько дней солнце не появляется. Но ей так даже лучше — соответствует настроению. Не нарисуй она этот пейзаж раз десять за последние несколько месяцев — поспешила бы в дом за красками и взяла бы только тюбики черной и белой; может быть, еще немного зеленой и синей. Зимой побережье у Карлайла выкрашено лишь в разные оттенки серого, и она уже много раз запечатлела все это на холсте. В ее мастерской полно таких картин, но туристам никогда не надоедает их раскупать.

Температура низкая, а от пронизывающего ветра еще холоднее. Пожалуй, надо прогуляться. Ивен вернется не раньше чем часа через два, но ее почему-то не покидает чувство беспокойства. Молли спит крепким сном на диване…

Услышав свист хозяйки, огромная собака проснулась и соскочила на пол, отчаянно махая хвостом.

— Пойдем погуляем, моя девочка? — задала праздный вопрос Джорджия.

Молли громко, с готовностью залаяла.

Джорджия натянула теплый светлый свитер и джинсы, заплела непокорные волосы в толстую коричнево-ржавую косу, опустившуюся до лопаток, накинула поверх свитера джинсовую куртку на подкладке. Не стоит надевать на Молли поводок: на пляже пусто, никого. Джорджия привыкла, что в это время года на многие мили вокруг, кроме них с Ивеном, на всем побережье ни души. Впрочем, оба они ничего не имеют против одиночества — им нравится здесь, вдали от людской суеты. В конце концов, а Молли чем не общество — от нее хоть не услышишь ни одного дурного слова.

Спустившись по деревянной лестнице, Джорджия вместе с собакой вышла на берег океана, чувствуя себя единственным человеческим существом на свете. Гуляла долго, стараясь держаться подальше от воды, останавливаясь время от времени, чтобы подобрать с песка ракушку. Но все находки ничем не отличались от прежних — много всякого насобирала за последние четыре года, — и потому она оставляла их на берегу. Дошла до причала яхт-клуба и повернула обратно. От пронизывающего ветра занемели пальцы и щеки, уши горели. Вот бы сейчас чашку горячего шоколада! — подумала она, тоскливо глядя на неказистое здание у входа на причал.

Строение такое же серое, как и все в этот день, но вывеска у двери: «Приходите к Руди — кто любит рыбу» — выглядела весело, хоть немного разрывая пелену унылой погоды. Да и сам Руди — личность колоритная, с улыбкой отметила она про себя, чувствуя, что с удовольствием проведет с ним часок-другой, перед тем как возвращаться домой. И, коротким свистом подозвав Молли, направилась в сторону кафе.

— Руди! Это я, Джорджия! — оповестила она, входя в пустое здание, и плюхнулась на высокий табурет у стойки.

Молли улеглась у ее ног. Место это ей знакомо, и поза знакома тоже.

— Руди! — повторила Джорджия, не получив ответа.

— Я на кухне! — донесся откуда-то из глубины приглушенный голос. — Освобожусь минут через пятнадцать — у меня тут с холодильником что-то… Приготовь себе шоколад — я уж знаю, зачем ты пришла! Банка у кассы.

Руди слишком хорошо ее знает… Джорджия поднялась со стула, сделала себе большую кружку горячего напитка и принялась бесцельно бродить по залу в ожидании хозяина, мурлыча песню школьных лет и осторожно отхлебывая шоколад. Выглянула в окно: новенький, с иголочки, «ягуар» серебристого цвета с номерами федерального округа Колумбия свернул на стоянку у кафе. Ей стало любопытно: кто мог приехать в курортное место в разгар зимы, да еще в середине недели?

Вышел высокий, широкоплечий мужчина, и ветер тотчас же принялся за его волосы, словно только и ждал этой возможности — трепать их и ерошить. Судя по всему, он уже долго в пути — первым делом потянулся всем телом и сделал несколько энергичных взмахов руками. Он стоял к Джорджии спиной, и она отлично видела, как вздуваются при каждом движении мышцы под темно-синим свитером. А когда он нагнулся, она с восхищением оценила, как сидят на нем джинсы. Незнакомец извлек из машины короткую кожаную куртку, небрежно сунул руки в рукава, повернулся лицом к кафе…

У Джорджии перехватило дыхание, и она непроизвольно шагнула к окну. Дело не в том, что красивее мужчины ей встречать не доводилось. Не в том, что он, пока шел, не отрывал от нее глаз. И даже не в том, что при виде его внезапно проснулись трудно поддающиеся определению чувства и ощущения, которых, как она убедилась, лучше за собой не замечать. Просто он показался ей знакомым.

Он как будто… споткнулся, поймав на себе ее пристальный взгляд. Джорджия прижала ладонь к стеклу, наблюдая, как он подходит к двери кафе. Ветер смахнул ему на лоб прядь волос, но она уже успела заметить выражение, с каким он смотрел на нее, — озадаченное, встревоженное. Вот он открыл дверь и скрылся из виду… Джорджия, оторвавшись от окна, стремительно повернулась к входу — и он как раз появился в зале. В тусклом свете черты его лица были едва видны, и все же у Джорджии сладостно защемило сердце. Одновременно и грубоватый и нежный, он определенно казался очень знакомым.

Несколько осторожных шагов вперед — и он вышел на свет, но лицо осталось в тени. Он заговорил, и слова прозвучали взволнованно и немного грустно:

— Ты меня не узнаешь? — Он спросил это тихо, но голос будто громом раскатился в пустом помещении.

В ответ она лишь помотала головой. Он сделал еще шаг, свет упал ему на лицо, и она увидела его глаза — темно-синие, каких никогда больше видеть не приходилось, неотразимые. Она прикусила губу. Теперь они другие — усталые, печальные, запавшие, тени прожитых лет залегли под ними… И правда, таким она могла бы его и не узнать; теперь это незнакомый ей человек.

— Джек Маккормик… — едва слышно выдохнула Джорджия.

Как только она произнесла это, уголки его губ приподнялись… Какая знакомая улыбка! У нее защемило сердце — ей так не хватало его все эти годы, это вмиг стало ясно.

— Значит, узнала… — Он медленно, нерешительно приближался к ней.

Голос у него с годами стал ниже, но по-прежнему сохранил какую-то юношескую грубоватость. И, как прежде, при звуках его Джорджия невольно улыбнулась. Джек рассмеялся, громко и от всей души, и на какое-то мгновение Джорджии показалось: перед ней тот самый парень, которого она знала… да, больше двадцати лет назад. Он как будто отпустил внутри какую-то пружинку, расслабился, просветлел — смотрел на нее с тем самым выражением, о каком она мечтала долгие годы.



Джорджия всматривалась в это лицо, сравнивая его с тем, давним, так ей памятным. То же — и вместе с тем другое. Всклокоченные кудри, придававшие Джеку бунтарский вид, — ей всегда хотелось перебирать их пальцами — исчезли; волосы коротко острижены. Чуть видна паутина морщинок вокруг глаз, возле рта жесткие складки, подбородок темнеет отросшей с утра щетиной. Почему-то она вспомнила, что, когда они виделись в последний раз утром того дня ему исполнилось восемнадцать, — Джек еще не начал бриться. И он сразу же исчез — покинул Карлайл, даже не обернувшись на прощание, не сказав ей ни слова…

Поддавшись порыву, Джорджия поставила кружку на стол и, обхватив ладонью подбородок Джека, провела большим пальцем по этому небритому подбородку и по щеке — точно как при первой их встрече. Почему она сделала это? Не могла бы объяснить, просто почувствовала: так надо. И годы словно схлынули, ей снова тринадцать, и она впервые встретилась с Джеком…

От нежного прикосновения Джорджии Лавендер Джек Маккормик закрыл глаза. Похоже, дела складываются гораздо сложнее, чем он рассчитывал, когда думал о встрече с прошлым и с ней, после стольких лет. Вернуться бы туда, обратно, в тот самый день, даже час, и сказать ей многое, чего он тогда не сказал, хоть и мог. Все эти годы его терзали угрызения совести — он уехал, не попрощавшись с ней.

Он так и не сумел понять, какие чувства пробуждала в нем Джорджия. И теперь, упиваясь нежным прикосновением ее рук, думал: а может, попробовать начать сначала?.. Больше двадцати лет Джорджия вела жизнь, о которой ему ровно ничего не известно, да и сам он во многих отношениях изменился.

В его памяти она оставалась ребенком — испуганным, забитым. Когда он распрощался с Карлайлом, она была еще худой, неуклюжей четырнадцатилетней девчонкой, лицо ее терялось за огромными очками. Он ни разу не испытал к ней и намека на сексуальное влечение. Привязанность — несомненно; возможно, даже своего рода любовь. Джорджия была другом; поверенным всех тайн; тихой гаванью, где он укрывался от житейских невзгод. Ему и в голову не приходило, что когда-нибудь она станет чем-то еще.

Он открыл наконец глаза и посмотрел на нее внимательнее. Да, несомненно, сейчас перед ним совершенно другая Джорджия. Медно-рыжие волосы уже тронуты серебром, у живых темно-серых прекрасных глаз чуть заметные морщинки. Сколько лет она живет здесь без него, смеется и плачет… Тело ее округлилось, стало нежным и красивым. Женщина в полном расцвете. Джек поразился чувству, шевельнувшемуся у него в груди, — неудержимому, бесспорному… И внезапно засомневался: разумно ли он поступил, вернувшись в Карлайл?

Джек мягко убрал ее руку со своей щеки, заметив, как при этом наполнились болью ее глаза, но не произнес ни слова. Его намерения не шли дальше, чем зайти в кафе и выпить чашку кофе — просто подкрепиться, перед тем как проехать последнюю милю до дома Джорджии Лавендер (адрес он нашел в телефонном справочнике), и подготовиться к тому, что ждет его, когда они встретятся. Но встреча получилась неожиданной, подготовиться он не успел. Вот эта тридцатисемилетняя женщина — и девчонка, которую он когда-то знал…

Робкая, вечно испуганная, она шла по жизни с опущенной головой и боязливо сжималась при одном упоминании имени отца. Ее нет больше — на ее месте красивая, цветущая женщина. Джек с грустью подумал, кто помог Джорджии стать другой за те годы, что его не было рядом, и у него защемило сердце от сознания: это не он.

Если судить по телефонному справочнику, фамилия та же, но из этого еще не следует, что она не была замужем. Джек украдкой взглянул на левую руку: обручального кольца нет — и немного успокоился. Однако, напомнил он себе, у нее, скорее всего, кто-нибудь есть… Женщины с такой внешностью не испытывают недостатка в поклонниках. Впрочем, какое это для него имеет значение? Он приехал к Джорджии как к другу. Приехал потому, что оставил ее, когда был ей нужен. Какое ему дело, замужем она или нет, тем более — есть ли у нее кто-то. Между ними никогда ничего не было. Перед ней он в долгу, а с отцом ее предстоит расквитаться, вот и все.

И вдруг, не вполне сознавая, что делает, он привлек Джорджию к себе и крепко обнял. Естественно для хороших друзей, встретившихся после долгой разлуки, обняться, даже так горячо, заверил он себя. Но когда он обвил руками ее талию и положил подбородок ей на макушку, сердце его заколотилось, как ни разу за все эти двадцать лет. Почувствовав, что она напряглась в его объятиях, он сразу же отпустил ее. А ведь и тогда, раньше, вспомнил он, Джорджия вот так же сжималась, стоило ему коснуться ее…

Она отодвинулась на расстояние вытянутой руки, не дальше. И опять они безмолвно смотрели друг на друга, погруженные в воспоминания.

Джек Маккормик… потрясающе все-таки. Зачем он вернулся в Карлайл? Вот уж кого она никак не ожидала здесь встретить. Прошло два десятилетия, но ее память о нем нисколько не потускнела. От мужской его привлекательности и красоты, немножко грубоватой, но смягченной нежностью, по-прежнему захватывает дух. И, как прежде, одного его присутствия рядом ей достаточно, чтобы начало бешено биться сердце.

Что-то внутри ее, скованное цепями, вырвалось вдруг на свободу, устремившись к недоступному до сей поры свету. Несбывшиеся, неосуществленные желания, неиспытанная радость — все в неудержимом порыве чувств поднялось на поверхность, и Джорджия вновь ощутила себя четырнадцатилетней девочкой, умирающей без Джека Маккормика.

Она едва вынесла его объятия. Сколько раз тогда ей приходилось отстранять от себя Джека, чтобы не дать ему понять, как отчаянно она в него влюблена. Он в то время если и обнимал ее иной раз по-дружески, то искал в этих объятиях утешения после издевательств приемного отца. Она же… она просто хотела, чтобы они были так близки, как только могут быть близки люди.

Что сказал бы он сейчас, что сделал, признайся она ему, как еще в четырнадцать лет мечтала о близости с ним, о том, чтобы именно он сделал ее женщиной?.. Ничего она не желала в то время так страстно.

Однако много лет назад это выполнил другой, и Джорджия всегда жалела, что не попросила Джека стать для нее первым. Он был бы желаннее, ласковее, нежнее; событие это получило бы в ее жизни совсем иной смысл.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она коротко.

Он ответил не сразу, и у нее от ожидания мурашки побежали по спине.

— Мне нужно было с кем-нибудь поговорить.

— Хочешь сказать, — она издала какой-то сдавленный звук, — тебе настолько одиноко, что, когда приходит нужда побеседовать по душам, ты ищешь друга, с которым не виделся двадцать лет?

— Это касается моих брата и сестры. Джорджия моментально стала серьезной. Должно быть, и правда он, кроме как с ней, ни с кем этим не делился, раз приехал в Карлайл.

— Так где мы можем поговорить?

— А почему бы не здесь?

Джек огляделся, словно впервые заметив, что, кроме них двоих, в кафе никого нет. Однако открытие это, по-видимому, не произвело на него никакого впечатления.

— Может быть, лучше у тебя дома? Не хотелось бы говорить об этих вещах в таком месте.

— Но…

Больше она ничего не успела произнести: из кухни появился Руди, сразу же вообразивший, что происходит неладное.

— Джорджия, — обеспокоенно осведомился он, — этот тип пристает к тебе?

Она едва удержалась, чтобы не расхохотаться. «Пристает»? Да Джек Маккормик как «пристал», так и не отпускает ее с тринадцати лет.

— Нет, Руди, — развеяла она его тревогу, — нет. Это Джек Маккормик. Может, ты помнишь его? Он жил когда-то в Карлайле. Правда, недолго. — И добавила про себя: слишком недолго.

— Джек Маккормик, значит? — Руди смущенно почесал подбородок. — Да, помню вас. Вы еще часто дрались, а?

— Да, это я и есть, — усмехнулся Джек. — Разве только изменился с тех пор.

— Ага, так теперь не деретесь?

Джек опустил глаза, и у Джорджии возникло смутное ощущение, что он избегает не столько взгляда Руди, сколько ее взгляда.

— Всяко бывает.

Руди лишь кивнул и спросил у Джорджии, где Молли.

Услышав свое имя, огромная собака, лежавшая на полу, подняла голову и завиляла хвостом. С самого появления Джека в зале она не отрывала от него глаз, но в отличие от Руди особого беспокойства не проявляла.

— Здесь, здесь, — успокоила старика Джорджия, пытаясь скрыть улыбку. — Не волнуйся, Руди, Молли меня защитит, если Джеку вздумается взяться за старое.

Руди опять кивнул, но все же счел необходимым добавить:

— В случае чего — я всю ночь здесь. Вот-вот повалит толпа на ужин.

Джорджия улыбнулась. В это время года «толпа» состоит человек из пяти, но его забота и прозрачный намек, что весь городок придет ей на помощь, выкинь приезжий что-нибудь эдакое, ей приятны.

— Спасибо, Руди. — И она подняла в знак прощания руку. — Молли, ты идешь?

Они направились к выходу, собака следом за ними. Едва вышли из кафе — пронизывающий ветер обрушился на них. Джорджия украдкой взглянула на Джека: семнадцатилетний парень со своей старой развалюхой — и этот уверенный в себе сорокалетний джентльмен, прибывший сюда в дорогом, шикарном лимузине… Ей еще предстоит привыкнуть к этому его новому обличью. Свою любимую побитую «нову» Джек продал прямо перед тем, как уехать, и, хотя он не говорил об этом, Джорджия знала — из-за денег. Теперь же, судя по выбору транспортного средства, финансовых проблем у него нет. Да, Джек Маккормик сказал Руди правду: он изменился с тех пор, и сильно. А она даже не знает пока, рада ли этой перемене. И с невольным вздохом Джорджия вслед за Молли забралась в машину.

Глава 2

Милю до ее дома проехали молча. Лишь шумное дыхание Молли, устроившейся на заднем сиденье, нарушало тишину. Джек с любопытством поглядывал вокруг. В Карлайле, одном из десятка мест, куда направлял его попечительский совет штата, он провел меньше двух лет. Сколько тогда видел он таких городков, и все же этот навсегда остался у него в памяти. Потому что именно здесь он встретился с Джорджией Лавендер.

Родители Джека погибли, когда ему было семь лет; его постоянно швыряли из приюта в приют или в исправительное заведение, к приемным родителям и обратно. С первого же дня у него возникали сложности с поведением: дрался, грубил взрослым и вообще всячески себя проявлял как трудный ребенок. Но чего еще ждать от мальчика, которого вдруг безжалостно вырвали из дому… Никого его судьба по-настоящему не беспокоила — до тех пор, пока он не попал в Карлайл.

Джорджия жила на окраине города, в районе, которого при Джеке еще не было. Коварный берег не позволял устроить пляж, но от открывающегося на океан вида захватывало дух. Когда подъехали ближе, Джек рассмотрел, что дома построены на сваях и почти на каждом табличка «Сдается». Дом Джорджии стоял на отшибе, и ему это почему-то не понравилось. Тоже возведенный на сваях, он в отличие от своих двух-или трехэтажных соседей был очень прост — в стиле ранчо. Начинающиеся у земли лестницы обвивали его и заканчивались квадратной площадкой в центре крыши.

Выйдя из машины, он услышал позвякивание ключей, лай Молли, тихий стон дома, терзаемого бешеными порывами ветра, и ему вдруг почудилось, будто время остановилось, а мир перестал существовать.

— Здесь у тебя ужасно одиноко, — заметил он.


— Да, — согласилась Джорджия, убирая со лба медную прядь: волосы растрепал неистовый ветер. — Но мне нравится.

Внутреннее убранство дома напомнило ему спальню Джорджии в огромном доме ее отца, где он когда-то провел столько вечеров, втайне от ее старикана, естественно, — боялся возвращаться домой. Мягкие тона, много света, всюду цветы: на картинах, в вазах, в кашпо. В воздухе витает едва уловимый аромат весеннего цветения, тем более ощутимый, что на дворе зима и он не привык к подобным ощущениям в это время года.

У окна, выходящего на океан, — телескоп. Да, она ведь всегда увлекалась астрономией. Отец настаивал, чтобы следствием этого увлечения стал диплом астрофизика или аэрокосмического инженера. Интересно, как складываются сейчас ее отношения с отцом? Что касается деловой стороны жизни Грегори Лавендера, он постоянно в курсе, а вот о личной ему почти ничего не известно. Судя по всему, Джорджия высвободилась из-под его пяты — вот и все, что он знает.

Она молча закрыла за ним дверь и прошла на кухню, наполнить миску Молли свежей водой. Вернулась в гостиную, скинула куртку и повернулась к нему.

— Так какова же истинная причина твоего возвращения в Карлайл? — без обиняков спросила она.

Джек тоже снял куртку, бросил ее на тот же стул, что и она, но остался в противоположном углу комнаты, не зная, как себя вести. Джорджия задала очень простой вопрос, пытался убедить он себя. Так почему же он не может ответить?

Встретившись с ней взглядом, он понял: его пристально разглядывают.

— Я так сильно изменился? — Он ушел от ответа на ее вопрос.

— Да, сильно.

— И ты тоже.

— Прошло больше двадцати лет, Джек, — пожала она плечами. — Это очень большой срок. Все мы меняемся.

— Да, конечно. Просто я не ожидал…

— Чего?

Он покачал головой, не закончив свою мысль.

— Ты знаешь, он умер. — Джорджия выпалила это без предупреждения — слова сами собой сорвались с губ.

Жилка дернулась у Джека на шее, но он промолчал.

— Я имею в виду Бака, — мягко добавила Джорджия. Уже два десятка лет не произносила она имени приемного отца Джека, и все равно теперь во рту у нее будто остался дурной привкус. — Он умер года три назад. Допился до смерти. Фей тоже умерла. С полгода назад.

— О смерти Бака мне известно, а о Фей слышу впервые. — В голосе Джека при упоминании о приемных родителях не отразилось никаких чувств. — Не сказал бы, что так уж опечален этой новостью.

Джорджия лишь кивнула. Легко понять Джека, не простившего обоих. Приемная мать не била Джека, но и не пыталась защитить. Вдруг Джорджия сообразила, что принимает у себя человека, которого не видела целую вечность.

— Выпьешь кофе? Сейчас разожгу камин, и можем целый вечер рассказывать друг другу, что произошло за это время.

— Ну, тут не на один вечер наберется, — печально улыбнулся Джек.

— Так посвятим этому несколько вечеров. Он промолчал, и она принялась нервно кусать губы. Джека Маккормика она не забыла, но он застыл в ее памяти семнадцатилетним пареньком, озлобленным, дерзким, покинувшим Карлайл без гроша в кармане и без планов на будущее. Мужчина, стоящий перед ней сейчас, совершенно ей незнаком. Чем-то похож на того, говорит как он, манера двигаться немного похожа, но это не Джек, нет. По крайней мере не тот Джек, которого она помнит.

Тот стал неотъемлемой частью ее жизни как раз в период, когда ей так необходим был кто-то рядом. Целый год она чувствовала себя человеком, и этого оказалось достаточно, чтобы набраться сил для освобождения от тяжкой, властной опеки отца. Но год прошел, Джек исчез из ее жизни, и она снова осталась одна. Конечно, его уход не стал для нее неожиданностью. С самой первой встречи Джек не делал секрета из того, что в день, когда ему стукнет восемнадцать, он навсегда покинет Карлайл. И ясно дал понять: никогда больше — ни через миллион лет, ни через миллиард — ноги его не будет ни в одном из тех мест, где его принуждали жить в детстве.

И она нисколько не сомневалась: Джек сдержит свой обет. Но она полагала, что и ее заберет с собой. Или вернется за ней, когда ей исполнится восемнадцать. И уж конечно, придет попрощаться.

Ни одна из этих надежд не сбылась. Тогда ей удалось убедить себя, что она готова была к исчезновению Джека, и кое-как сумела пережить эту болезненную потерю. Он успел заразить ее решимостью выжить и даже преуспеть в любых обстоятельствах, и она пошла вперед одна.

И вот Джек вернулся — взрослым, свободным, уверенным в себе мужчиной, явно достигшим успеха. Дерзкость, колючесть исчезли, но за внешним спокойствием чувствуется клокочущая ярость. Несомненно, деньги, перспективы на будущее — все это для него уже не предмет забот. Но ведь есть в жизни и другое…

— Я пробуду здесь недолго, — ответил наконец Джек на ее предложение посвятить воспоминаниям несколько вечеров.

— И все же — зачем ты вернулся? — настойчиво повторила она. — Не думаешь же ты в самом деле, будто я поверю, что, кроме как со мной, тебе не с кем поговорить и ты вернулся сюда потому, что я все еще живу в Карлайле.

— По правде, так я этим очень удивлен. — Он снова уклонился от ответа.

— Это мой дом. — Она пожала плечами. — Здесь я выросла. Здесь работаю, здесь меня знают. Есть даже друзья. Мне нравится жить в Карлайле. Несмотря… несмотря ни на что.

— А как сейчас твой отец? Да, это Джек — всегда переходит прямо к делу.

— Мы с ним мало видимся. Как-то не стремимся.

— Почему?

— Ты-то должен понимать.

— Я думал, вы с ним выяснили отношения, раз и навсегда.

— Да нет, — нахмурилась она.

Джек кивнул, словно нисколько не удивленный. Затянувшееся молчание стало буквально осязаемым. Опять они только смотрят друг на друга. А им обоим есть о чем рассказать.



— Джек, — не выдержала Джорджия, — все-таки я еще раз спрошу: зачем ты вернулся в Карлайл?

Ей показалось, он поколебался, прежде чем ответить:

— У меня здесь есть дело.

Она наклонила голову, но в груди ледяным клубком сворачивалась обида. Значит, все-таки не из-за нее…

— Какое?

— Долгая история. Но Карлайл, естественно, напомнил мне о тебе. Потом… я получил известие о брате и сестре… — Джек глубоко вздохнул. — Хотел встретиться с тобой, Джо, давно хотел.

«Джо»… Только Джек называл ее этим ласковым именем. Услышав его впервые за двадцать лет, Джорджия едва не разревелась, поспешно отвернулась и, пробормотав что-то насчет кофе, удалилась на Кухню. К несчастью, в ее небольшом доме кухня, по сути, лишь часть гостиной, и скрыться от взгляда Джека ей не удастся.

— Последние несколько дней я много думал о тебе. Мне нужно было с кем-нибудь поговорить, а ты единственная, перед кем я открывался до конца, понимаешь?

Не поворачиваясь к нему, она стала наполнять кофеварку ароматным порошком.

— Я… дело в том… — Он осекся. Но Джорджия успела уловить тревогу в его голосе. Больше на кухне делать нечего, надо возвращаться в гостиную. Джек отошел от окна, стоит там, где только что стояла она сама.

— Может, сядешь? — Она показала ему на диван, но он только помотал головой, и она уселась одна. — Что случилось?

Вместо ответа Джек подошел к стулу, где лежала его куртка, достал из внутреннего кармана конверт, вернулся, все так же не произнося ни слова, и протянул его. Изумленно взглянув на Джека, она взяла конверт.

— Прочти, — тихо промолвил Джек.

Она пробежала взглядом по вашингтонскому адресу — судя по всему, какое-то частное сыскное агентство — и, смущенная, вопросительно подняла глаза. Он молча кивнул, и она вынула письмо.

«Уважаемый мистер Маккормик!

Я представляю брата и сестру, бывших Стивена и Шарлотту Маккормик, уроженцев Ричмонда, штат Вирджиния, в настоящее время Спенсера Мельбурна и Люси Кейни, проживающих в Вашингтоне, округ Колумбия, и Арлингтоне, штат Вирджиния. Они ведут поиски своего старшего брата, Джека Уильяма Маккормика, с которым были разлучены более тридцати лет назад. Проведенное расследование дает мне все основания полагать, что вы и есть этот брат…»

— О, Джек! — воскликнула она, отрываясь от письма. — Ты нашел их!

— Нет, это они нашли меня. Джорджия прочла письмо до конца. Она понимала, что это значит для Джека.

— Ты уже связался с ними?

— Нет еще.

— Почему?

— Я пока не готов.

— Но, Джек…

Он беспокойно заходил по комнате и вдруг почти упал на диван рядом с ней, словно ноги больше не держали его. Откинул голову на спинку, невидящим взором уставился в потолок и тяжко вздохнул.

— Помнишь, я говорил тебе, что в тот день, когда в приюте меня разлучили со Стиви и Шарли, я дал себе клятву?

У Джорджии защемило сердце при воспоминании об этой клятве, данной себе маленьким мальчиком.

— Да, ты поклялся, что обязательно отыщешь их и вы трое снова станете одной семьей.

— И я дал себе слово, что буду заботиться о них. — Джек яростно тряхнул головой. — И никто не сможет больше отнять их у меня. Никогда!

Впервые с момента их встречи после более чем двадцатилетней разлуки Джорджия явственно увидела в этом Джеке Маккормике того семнадцатилетнего парня, которого знала когда-то: по-прежнему напуганного, неуверенного в себе, не доверяющего целому миру. И печально улыбнулась, недоумевая: почему это удивляет ее? Столько лет она сама хозяйка своей жизни, но ведь и в ней жива частица той затравленной девочки, какой она была до знакомства с Джеком.

— Джек, но ведь двойняшкам сейчас за тридцать…

— Тридцать пять, — вставил он.

— Уже много лет они могут сами заботиться о себе. И никто теперь не отнимет их у тебя. Они давно совершеннолетние и могут делать все, что заблагорассудится.

— А может быть, им плохо. Может быть, нужна помощь, забота. Черт побери, посмотри, что сталось со мной!

— Ну, если эта шикарная заморская карета, на которой ты прибыл, — показатель, то, по-моему, ты добился в жизни успеха.

Он посмотрел ей прямо в лицо — глаза его гневно вспыхнули — и тихо произнес:

— Успех — понятие относительное. Ты и представить не можешь, через что мне пришлось пройти ради этого. Я лично должен убедиться, что с двойняшками все в порядке. А что, если их постоянно швыряли из одного места в другое, как меня? Или они попали к людям, которым на них наплевать, — как у меня было. Что угодно могло произойти… — Порывисто вскочив, он опять принялся мерить комнату большими шагами.

Джорджия молча следила за ним — пусть немного остынет. Странно, как просто оба они вернулись к прежним ролям: он — заведенного, озабоченного рассказчика, она — готовой выслушать утешительницы.

— Теперь у них другие имена, — начала она, решив, что Джек уже успокоился. — Значит, их воспитывали приемные родители. Жизнь их, возможно, сложилась неплохо. Из того, что так обошлись с тобой, еще не следует…

— Они оказались оторванными от семьи, — снова заговорил Джек, останавливаясь прямо перед ней. — Оторванными от меня! Жизнь их сложилась бы лучше, если б мы все были вместе.

— Тебе следует ответить, — не стала спорить Джорджия. — И встретиться с ними. Как можно скорее.

— Встречусь. Но не сейчас. Я не готов. И мне надо кое-что сделать. Выполнить одно данное себе обещание. Лишь после этого я смогу им ответить.

— Какое обещание?

Джек встретился с ней взглядом, и в глазах его засверкали грозовые молнии, но он безмолвствовал. Она открыла было рот, собираясь еще что-то посоветовать, но остановилась. Несомненно, Джек хорошо все обдумал и никакие ее слова не заставят его изменить решение. Аккуратно сложив письмо, она убрала его в конверт и протянула ему. Он молча взял конверт и водворил в карман куртки. Засвистела кофеварка, Джорджия пошла на кухню, налила две чашки. Устроившись на диване рядом с Джеком, искоса взглянула на него, все еще не в силах поверить, что это он, что он рядом и говорит так, словно и не прошло двадцати трех лет с их последней встречи. Джек сидел отвернувшись к окну, видимо поглощенный размышлениями о родных, — самое время рассмотреть его повнимательнее.

Черные волосы подернуты серебром, на щеке шрамик — его раньше не было. Откуда он? И вообще — что произошло с Джеком с тех пор, как он покинул Карлайл? Безотчетно она бросила взгляд на его левую руку: обручального кольца нет, и никаких следов, что оно было.

Руки стали крупнее, и сам он весь — тоже. Все эти годы, представляя Джека, она видела мускулистого парня с неуклюжими движениями, вечно озирающегося через плечо, в любое мгновение готового уклониться от удара. Это так объяснимо — частенько он появлялся вечерами у нее в комнате весь в крови и синяках.

Но этот Джек, похоже, не ведает страха, спокоен, знает, чего хочет. Жаль только, она не может понять, чего именно. Почему-то у нее сложилось впечатление, что он не до конца с ней откровенен. Хотя и прошло столько лет, да и знакомы они были недолго, она, кажется, по-прежнему способна читать у него в душе. Внешне все как будто в полном порядке, но с Джеком творится что-то неладное.

— Так чем же ты занимался все эти годы? — Этим вопросом она надеялась освободить его от внутреннего напряжения. — Судя по всему, ты нашел приличную работу, — усмехнулась она. — Приобрел прекрасную машину — ты ведь всегда о такой мечтал. Только вот вашингтонский номер… Не думала, что ты любитель столичной жизни. — Она постаралась придать голосу небрежную интонацию:

— Что еще? Женат, у тебя дети?

Джек снова встретился с ней взглядом, но на этот раз глаза его были полны усталости и печали.

— Странно слышать, что тебя интересует моя жизнь после того, как я покинул Карлайл.

— А что в этом странного?

— Да так… считал, что ты зла на меня.

— Но почему?

— Ведь я… оставил тебя. Он произнес это так мягко, интимно, что у Джорджии чаще забилось сердце.

— Ты никогда не скрывал, что уедешь. И я была внутренне готова.

Джек кивнул, закусив нижнюю губу ровными белыми зубами — обдумывал что-то, — и вдруг пробормотал, то ли ей, то ли себе:

— Да, ну да… и так надо было… одному из нас.

Она то ли не поняла, то ли решила пропустить эти не совсем понятные слова мимо ушей.

— Когда ты уехал из Карлайла, я утешала себя тем, что ты вернешься за мной. Потом поняла, что этого не будет. А в восемнадцать… подумывала сама найти тебя. Но понятия не имела, где искать.

— Кто хочет найти — найдет. Только вряд ли это кому-нибудь было нужно.

— Не пытайся свалить все на меня. — До Джорджии дошло наконец, к чему он клонит. — Это ведь ты скрылся из Карлайла, даже не попрощавшись.

— Как ты правильно заметила, — вскинул он голову, — я никогда не делал тайны из своих намерений.

— Да, но и не снисходил до того, чтобы позвать меня с собой.

— Не знал, что тебе требовалось особое приглашение. К тому же тебе было только четырнадцать лет и твой отец моментально натравил бы на нас стражей закона. Джо, я…

— Джек, перестань. — Взволнованная, она встала, провела рукой по волосам. — Мы много чего могли бы сказать… должны были сказать друг другу, но не сказали. Мы были тогда детьми. Давай не будем выяснять, почему ты не позвал меня с собой, а я тебя не искала. Теперь уже ничего нельзя исправить. — Она с усилием улыбнулась. — Не дадим этому разбить нашу дружбу. Лучше тебя у меня товарища никогда не было. Мы снова нашли друг друга. Не стоит портить нашу встречу.

Он все не поднимал глаза и наконец проговорил тихо:

— Хорошо. Оставим это. Пока.

Да, со временем им неизбежно придется вернуться к прошлому, думала Джорджия. Сегодня не тот момент, чтобы ворошить давние дни, принесшие им обоим столько тяжелого. Но слишком многое осталось невысказанным, нерешенным. И скоро они все равно обратятся к этому.

Молчание опять явно затянулось; звук открывшейся входной двери прервал его. Ломающийся юношеский басок крикнул:

— Джорджия! Я пришел!

Оба резко обернулись: паренек лет пятнадцати ворвался на кухню и беззаботно захлопнул за собой дверь. Бросил на стол стопку учебников, распахнул холодильник; изучив его содержимое, извлек бутылку содовой — и вдруг увидел Джека. Беззаботность тотчас же сменилась тревогой. Он взглянул на Джорджию, и на лице его появился немой вопрос. Улыбнувшись, она поднялась с дивана, прошла на кухню, встала рядом с ним и крепко обняла его за талию, а он небрежно положил руку ей на плечо.

Конечно, мальчик вправе проявить осторожность, а недоверчивость… она со временем исчезнет. И Джорджия, покрепче прижав его к себе, повернулась к гостю.

— Джек, — сказала она с гордой улыбкой, — познакомься: мой сын Ивен.

Глава 3

Сын? — повторил про себя Джек, и от этого короткого слова у него сперло дыхание. У Джорджии — сын? Черт побери, как это случилось? Разумеется, он прекрасно представлял себе как, но… когда? С кем? И почему? Вот именно — почему? Этот вопрос прочно засел у Джека в голове. И не столько почему у нее сын, сколько почему она не дождалась его. Но тут же он одернул себя — какое ему-то до этого дело? — и решительно стряхнул эти вопросы одним резким, едва уловимым движением.

Он внимательно присмотрелся к Ивену — да, мальчишка точно так же изучает его. Долго молча они оценивали друг друга, как это свойственно мужчинам, питающим сильные чувства к одной женщине. Джек словно увидел себя много лет назад: парень на добрых четыре дюйма выше Джорджии, непокорные черные волосы ниспадают до плеч, голубые глаза глядят исподлобья, настороженно — ничего по ним не прочтешь, — а угрожающая, напряженная поза вызывает весь мир на схватку.

Сердито прищурившись, Ивен не замедлил осведомиться:

— Черт возьми, кто вы такой?

— Ивен! — Джорджия отпрянула от него. — Это еще что такое? Сейчас же извинись перед мистером Маккормиком!

Джек словно просматривал старое документальное кино. Четверть века испарилась, он снова на автостоянке у школы Карлайла, первый раз близко сталкивается с родными Джорджии. А теперь… столь же невысоко оценивает его другой мужчина, заполнивший ее жизнь. Только на этот раз не отец, а сын, ее собственный сын.

— Меня зовут Джек Маккормик. — Тон его не отличался от того, каким ответил он два десятилетия назад Грегори Лавендеру. Добавить бы: «А ты кто такой, черт возьми?», но ведь Джорджия представила ему сына. Все же Джек счел необходимым добавить:

— Хотя тебя это не касается.

На этот раз Джорджия стремительно повернулась к нему.

— Джек… — тихо произнесла она, но в голосе ее прозвучало предостережение. И снова решительно повернулась к сыну:

— Джек — мой старый друг. Он когда-то жил в Карлайле. Я не позволю тебе так с ним разговаривать. Извинись, пожалуйста.

Ивен спокойно смотрел Джеку в глаза.

— Сейчас же, Ивен!

— Извините, — буквально выплюнул Ивен голосом, в котором не чувствовалось и тени раскаяния.

— Ничего страшного. — Джек не сомневался, что мать зря старается — мальчик не из тех, кто лишается сна, переживая собственный дурной поступок.

Джорджия покачала головой, словно пытаясь понять, чем заслужила общения с подобными мужчинами.

— Кофе? — Она ни к кому конкретно не обращалась.

— Да, — согласным дуэтом откликнулись оба.

Она кивнула, но, когда взяла чашку у Джека, тот сообразил, что не прикоснулся к кофе.

— Просто добавь немного свежего.

— Да. Ага. Конечно.

— Я буду пить у себя. — Ивен не отрывал взгляда от Джека. — У меня завтра экзамен. Я работаю в ночь, так что сейчас мне нужно заниматься.

— Ну да. — Словарный запас Джорджии внезапно иссяк — она объяснялась односложными словами.

— Знаешь, — не отрывая взгляда от Ивена, сказал Джек, — я, пожалуй, пойду. — И увидел краем глаза: она поспешно обернулась.

— Но, Джек…

— У меня за ужином свидание, надо зайти в отель, принять душ и переодеться.

Джек умышленно употребил слово «свидание», а не «встреча», что было бы точнее, — пусть у Джорджии сложится ошибочное впечатление. Несомненное ребячество, но должен же он сквитаться с ней за то, что у нее сын. Его ответный удар достиг цели: на лице ее выступила боль.

— А… ну да… иди… — пробормотала она. — Может, пообедаем завтра вместе?

— Видишь ли, все дни моего пребывания здесь очень насыщенны.

— Но ты говорил, что хочешь…

— Я буду очень занят, — оборвал он ее и, повернувшись, чтобы взять куртку, встретился глазами с Ивеном.

Сын Джорджии, судя по зловещему взгляду, который он бросил на Джека, прекрасно понял, что произошло между взрослыми. И Джек, в общем-то, не винил его. Если б какой-то незнакомец, возникший из прошлого, угрожал женщине, любимой им, в нем тоже проснулась бы кровожадность. К счастью, он не влюблен в Джорджию. По крайней мере не до такой степени.

— Где ты остановился? — услышал он ее вопрос, когда просовывал руки в рукава куртки.

— В «Блефе».

«Блефом» местные жители называли отель «Карлайлинн», расположившийся в старинном особняке среди скал Атлантического побережья, — в «Блефе» селились наиболее состоятельные отдыхающие. Именно там Джек когда-то работал посыльным.

— Вот так здорово! — воскликнул Ивен. — Нам с вами поневоле придется видеться, даже чаще, чем…

— Ивен!.. — Джорджия предостерегающе подняла руку.

Джек недоуменно взглянул на мальчика, но на его безмолвный вопрос ответила Джорджия:

— Ивен работает в «Блефе», посыльным.

— Ладно уж, постараюсь лишний раз не попадаться тебе на глаза, — примирительно пообещал Джек.

— Уж постарайтесь.

Джорджия поспешно встала между ними, с укором покачав головой. И попросила сына пойти к себе в комнату пить кофе и грызть гранит науки. Ивен удалился, а Джорджия повернулась к Джеку:

— Нам обязательно нужно встретиться еще раз. Ты к нам надолго?

— Не знаю. На неделю. Может, на две. Но, как я уже говорил, я буду…

— Настолько занят ты не будешь, — прервала она.

Джек посмотрел на дверь, за которой скрылся Ивен: наверняка парень вслушивается в каждое произнесенное ими слово.

— Ну хорошо, — сдался он. — Давай завтра пообедаем вместе.

— Вот и прекрасно. Так и быть, облегчу тебе жизнь — приеду в «Блеф».

— В полдень я спущусь в вестибюль.

— Договорились.

Начавшаяся всего час назад теплая, радушная встреча быстро переросла в беспокойное противостояние, и Джек знал, когда это произошло: в то мгновение, как сын Джорджии вошел в дом. Но понятия не имел почему. В одном Джо права: им обязательно нужно встретиться еще раз, прежде чем он покинет Карлайл, и не за обедом.


Поужинав с Адрианом, Джек изучал у себя в номере досье Лавендера, когда раздался стук в дверь. Уверенный, что это горничная — принесла солидный кофейник, который он заказал, чтобы работать всю ночь, — Джек оставил на столе разбросанные бумаги, положил на них очки и подошел к двери.

«Блеф» не изменил униформу обслуги за те двадцать с лишним лет, что прошли с того дня, когда я сам носил ее, подумал он, глядя на мальчишку за порогом. Правда, он тогда коротко стриг волосы, хоть и под большим нажимом, а Ивен — его фамилия тоже Лавендер? — лишь затянул свои в хвост. И вместо форменных ботинок на нем черные сапоги.

— На тебе не та обувь, — заметил он мальчику вместо приветствия.

Ивен угрожающе вздернул подбородок, и, как ни странно, это движение придало ему испуганный вид.

— Вы на меня нажалуетесь?

— А ты и рад был бы, да? Еще одна причина невзлюбить меня.

— Еще одной не нужно. У меня и так хватает.

У Джека желваки заходили на скулах.

— По-моему, мы договорились лишний раз не попадаться друг другу на глаза. — И он загородил парню дорогу, уперев руки в дверной косяк.

— Нет, это вы решили не попадаться мне на глаза.

— Ну, я-то считал, — Джек невесело усмехнулся, — договоренность и к тебе относится.

— Похоже, вы ошиблись, мистер. Да, наглости мальчишке не занимать, решил Джек, не очень-то задумываясь, что и сам в его возрасте был таким же.

— Я думал, ты посыльным работаешь. Ивен покосился на поднос с кофейником, чашкой и сахарницей, который держал на одной руке.

— Вечерами, когда работы мало, мы совмещаем обязанности. Сегодня я и за горничную.

— Ну не повезло ли мне? — пробормотал Джек.

— Не знаю, — холодно парировал Ивен. — Подождем — посмотрим. — И прежде, чем Джек открыл рот, тоном примерного служащего добавил:

— Так вы будете пить кофе?

Джек неохотно отступил в сторону, позволяя мальчишке войти. Сейчас нагрубит — швырнет поднос на стол и ретируется. Но Ивен сделал все как положено: спокойно подошел, аккуратно расставил на столе все приборы. Джек взял бумажник и достал две купюры — чаевые.

— Мне не нужны ваши деньги! — бросил Ивен, поняв его намерение.

— Ага, так ты филантроп, работаешь из любви к человечеству? — съязвил Джек, почему-то задетый отказом мальчишки взять чаевые.

— Нет, — Ивен гневно прищурился, — мне не нужны только ваши деньги, понятно?

Бросив бумажник в ящик стола, Джек повернулся, угрожающе подбоченясь.

— Черт побери, мне кажется, что-то тебе от меня все-таки нужно.

Губы Ивена сжались в тонкую полоску.

— Да. Чтобы вы держались подальше от Джорджии.

Вот уже второй раз он называет мать по имени, отметил Джек. Мальчишка дерзок, и, возможно, это для него еще один способ позлить людей. Но Джеку показалось, что тут дело в чем-то другом.

— Все, что было у нас с твоей матерью, произошло задолго до твоего рождения, и, по правде говоря, тебя это не касается, — отрезал Джек.

Переступив с ноги на ногу, Ивен тоже подбоченился, передразнивая его. В свои неполные шестнадцать ростом он лишь немного не дотягивал до Джека; правда, телосложением не так уж крепок — пока. Со временем парень заматереет, раздастся и вширь.

— Слушайте, я знаю, кто вы такой, — раздался голос Ивена. — Как мы с Джорджией познакомились, так она все мне повторяет, что я напоминаю одного ее давнего знакомого…

— Постой-ка, постой-ка! — оборвал его Джек, мотнув головой в попытке осмыслить эту новую информацию. — С тех пор как вы с ней познакомились? Разве она не твоя мать?

Ивен переступил с ноги на ногу — он, казалось, несколько смягчился.

— Мать. Не родная. Приемная. Вообще-то вас это не касается.

Джек ошеломленно глядел на мальчишку. Приемная… Так у Джорджии нет сына?

— Она зовет меня сыном. — Ивен, похоже, ошибся, приняв смятение Джека за смущение. — И я не против, потому что она считает это очень важным. — Он опустил взгляд. — Пусть я ей не родной сын. И она мне не мать. — Он снова с вызовом уставился на Джека, и в его глазах блеснула яростная неприязнь. — Но она мой друг. И я не допущу, чтобы ей сделали плохо.

— Сколько тебе лет? — спросил вдруг Джек.

— Пятнадцать. Летом исполнится шестнадцать.

— Давно ты знаком с Джорджией?

— Мне тогда было одиннадцать.

— Так вот, я знаком с ней дольше, чем ты.

— Ну и что же? Друг не сбежал бы отсюда, бросив ее одну.

— Она рассказывала тебе об этом? — изумился Джек.

— Я сам дошел, — буркнул Ивен. — Мозгов у меня хватает.

— В этом-то я не сомневаюсь.

Да, для пятнадцатилетнего парнишки Ивен даже слишком смышлен. В сущности, еще

ребенок, но уже в этом тяжком переходном возрасте. Если опекунский совет им занимался уже многое понятно. Например, чем обусловлена его угрюмость, неприветность, вспыльчивость. В жизнь Джорджии внезапно возвратился чужой мужчина, и мальчик ревнует, переживает. Что ж, это понятно.

— Слушай, Ивен, Джорджия и мой друг, стала моим другом, когда больше у меня не было никого. Я уехал не от нее, а из Карлайла, и на то имел причины. Как и на то, чтобы вернуться. Ни тогда, ни сейчас я не собираюсь делать ей больно. Наоборот, я здесь для того, чтобы помочь ей. Ей и себе — нам обоим.

Ивен с опаской смотрел на него, как бы оценивая, на что еще он способен.

— Я вам не верю.

— Это неудивительно.

Решив, что больше говорить не о чем, Ивен повернулся, чтобы уйти. Молча подошел к двери, открыл ее, переступил через порог…

— Ивен! — окликнул его Джек. Поколебавшись, мальчик обернулся через плечо.

— Что?

— Никогда и ничем я не обижу Джорджию. Никогда! Ты должен поверить мне.

Не ответив на эти слова, Ивен бросил:

— Вы не знаете ее. Не знаете так, как я. Джек вспомнил, как заботилась о нем Джорджия, когда он был подростком, и в груди у него шевельнулась боль. Сама еще почти ребенок, она сердечно принимала являвшегося к ней из холода и тьмы озлобленного паренька. Теперь она заботится об Ивене. Разумеется, это не совсем то же самое, вернее, совсем не то. Но питаются ее чувства из одного источника.

— Ты думаешь? — Джек вдруг поймал себя на мысли, что у них с Ивеном очень много общего, хотя тот об этом и не догадывается. — Я не сделаю ей ничего плохого, — повторил он.

Ивен взглянул ему прямо в глаза.

— А иначе вам придется отвечать передо мной.

Мягко щелкнул замок — он ушел, оставив Джека в размышлении: почему, даже когда он служил во флоте, или ему приходилось драться одному против нескольких, или его лупили вдвоем приемные родители, он не испытывал такого смятения, как сейчас, услышав угрозу пятнадцатилетнего мальчишки?


Ровно в полдень, когда он спустился в вестибюль «Блефа», Джорджия уже ждала его. Она не сразу его заметила, и Джек, воспользовавшись случаем, смотрел на нее во все глаза. Модного свободного силуэта коричневые брюки, элегантная, со спортивными деталями твидовая куртка, высокая стойка белоснежной блузки заколота брошью-пряжкой; волосы собраны на затылке в отливающий золотом тяжелый узел. Совсем новая женщина — красивая, спокойная, привыкшая жить без него.

В последний раз, когда он с ней виделся, на ней были шорты, красная футболка и белые кеды, а огромные очки все сползали со вспотевшего носа… Они встретились тогда на своем обычном месте (небольшая бухточка под «Блефом») — он решил все же в последний раз посмотреть на нее перед отъездом.

Оба они знали, что он уезжает из Карлайла, хотя об этом и не сказали ни слова. В тот день ему исполнилось восемнадцать, а он все время ей твердил, что дня здесь не задержится после этой даты. Джорджия, еще не отдышавшись, поздравила его с днем рождения. Поговорили о приближающемся начале учебного года; о «комендантском часе» для Джорджии — отец ввел его месяц назад; о кружащих над водой стрекозах. Тот летний день ничем не отличался от десятков таких же, которые они провели вместе. Кроме того, что он оказался последним.

Да, Джек уехал не попрощавшись, и все годы жалел об этом. Но Джорджия тогда тоже понимала: видятся они в последний раз. А сейчас… теперь он может искупить свою вину в том, что скрылся не попрощавшись, оставив Джорджию на растерзание отцу. Вернуть ей долг — все, что она дала ему много лет назад, — и наказать ее отца за то, как тот обращался с дочерью. В одном кулаке у него зажаты благодарность и месть. И он, черт побери, не разожмет кулак до тех пор, пока не наступит подходящий момент!

Словно прочитав его мысли, Джорджия встрепенулась, обвела вестибюль взглядом и увидела его — он спускался по лестнице. На лице ее отразилась смесь любопытства и настороженности; что ж, она права, решил Джек, оба чувства имеют под собой основание. Скоро, сказал он себе. Скоро он откроет ей свои планы.

— Привет! — весело встретила она его, когда он подошел.

— Приветик! — в тон ей ответил Джек. Так они здоровались, когда были подростками, и улыбнулись той легкости, с какой вернулись к старому обычаю. Джек сразу обратил внимание, что у Джорджии накрашены губы. В юности она никогда не пользовалась косметикой, и он опять напомнил себе, что перед ним не девушка, а взрослая женщина. Свободная одежда не скрывала женственных линий тела, и внутри у Джека шевельнулось что-то до сей поры неизведанное и прекрасное. Какое-то мгновение он стоял неподвижно, не желая расплескать это чувство. Джорджия улыбнулась ему, и из самых глубин его существа вырвался смешок, изумивший обоих.

— Над чем это ты смеешься? — Джорджия тоже засмеялась, но немного натянуто.

— Просто рад снова видеть тебя, Джо. Мне тебя очень не хватало.

Улыбка ее погасла было, но расцвела снова.

— После всего того, что ты говорил вчера…

— Забудь об этом. Просто последние два месяца я был страшно занят, а тут это письмо от брата и сестры… Я сам не свой.

— Да уж, я с трудом тебя узнала, а что ты теперь за человек…

Он смутился, но не отвел взгляда.

— Не так уж я изменился, как ты думаешь, честное слово.

Да-а? — откликнулась она менее уверен но.

— Я заказал для нас столик. — Он кивнул в сторону ресторана. — Не возражаешь?

— Что ты! Да это замечательно! Я не была здесь с выпускного вечера!

— А-а, ты проводила здесь выпускной? — Он удивился, ощутив нечто вроде укола ревности.

Джорджия вспыхнула румянцем, как, вспомнил он с симпатией, бывало ей свойственно в те далекие дни.

— Ну да… Помнишь моего кузена Дарила? Он поссорился со своей подружкой за неделю до вечера, и пришлось ему пойти со мной, хоть он и ворчал. Тетя Роза его заставила.

— Счастливчик, — улыбнулся Джек.

— Похоже, он так не считал. — Джорджия иронически изогнула брови. — Не успели мы войти в зал, как он бросил меня и отправился мириться со своей Стефанией.

— Глупец! — решительно определил Джек. Джорджия тоже улыбнулась.

— Спасибо. — Она поколебалась. — Жаль, не было тебя. Может, я бы даже потанцевала. А так дело кончилось тем, что я помогала миссис Стедмен, учительнице музыки, разливать лимонад.

— Да помню я твоего Дарила. Пожалуй, со старушкой Стедмен и то веселей.

— Да, мы обе терпеть не могли музыку «диско».

Он рассмеялся и, галантно пропустив ее вперед, последовал за ней, положив ей руку на спину. От этого нежного прикосновения Джорджия едва не выскочила из собственной кожи, но ей удалось сдержаться и ничем не проявить своих эмоций. Пусть Джек утверждает, что он мало изменился за двадцать с лишним лет, зато сама она изменилась. О, ее чувства к Джеку те же, что и раньше, но реакция на эти чувства ушла на многие световые года вперед. А сам он… вот он какой теперь элегантный.

Великолепно сидит на нем костюм; со вкусом подобран шелковый галстук с геометрическим рисунком; запонки из оникса в ослепительных манжетах; дорогая итальянская обувь… нет, внешне он совершенно другой. Прожитые годы сказались, конечно, — и морщинки, и седина в волосах, но это лишь прибавляет ему мужского обаяния.

Они не дети теперь, и ей ничего не стоит влюбиться в него еще раз, уже как женщине с прошлым, с определенным опытом, и потому сейчас ее могут подстерегать серьезные неприятности. Тогда… о, тогда, расставаясь с ним, она еще и понятия ни о чем не имела, даже не целовалась ни разу. Что говорить, она далеко не эксперт в области секса, но с девственностью рассталась еще в колледже и с тех пор пережила несколько романов. Джека, однако, не забыла и всегда пыталась представить себе их любовь.

Вероятно, ничего путного тогда бы не получилось, заверила она себя. Джек-то к семнадцати годам уже имел богатый опыт (по крайней мере в школе так говорили), она же, безумно стесняясь этой темы, особенно с ним, вела бы себя как совершенный птенец. Возможно, они с Джеком разрушили бы свою дружбу, позволив примешаться к ней сексу. Да она его с этой точки зрения явно не интересовала. Чувства четырнадцатилетней девочки, смутные и неопределенные, все же толкали ее к тому, чтобы желать от Джека чего-то большего уже тогда.

А сейчас… она лишь порывисто вздохнула, когда пальцы Джека прошлись по ее спине, остановившись на плечах. За этим простым жестом ничего нет, так ведут себя многие мужчины, — ничего не значащее прикосновение. Так почему же она откликнулась на него внезапным головокружительным желанием? Она тряхнула головой, отгоняя недавнее воспоминание о своих ощущениях. Ни о чем таком, ни о каком сексе и сейчас лучше не думать. Джек приехал в город самое большее на две недели, и то лишь потому, что у него в Карлайле дела. Она для него добрый старый друг, и маловероятно, чтобы это изменилось потому, что они повзрослели.

Метрдотель провел их к столику у окна, и Джорджия села так, чтобы видеть океан. Отсюда открывается захватывающая картина: упрямые волны накатываются на берег и белой пеной рассыпаются у бухточки; хмурые серые облака затянули небо, обещая до вечера разверзнуться дождем со снегом… Занятая своими мыслями, она смутно услышала, как Джек заказал два кофе и попросил подождать, пока они посмотрят меню. Метрдотель удалился теперь пора ей найти верный тон в общении со старым другом и этим новым мужчиной. Тот сильно изменил ее жизнь, а этот?..

— Итак, — начала она, — расскажи мне, что случилось после того, как ты уехал из города.

— Переходим прямо к делу? — улыбнулся Джек.

— Это ведь ты сказал, что у тебя нет времени. — Она очень старалась скрыть обиду.

— Случайно вырвалось, Джо. — У него потеплели глаза. — Для тебя у меня всегда есть время.

Она не без усилий удержала рвущиеся наружу слова. Очень приятно слышать такое, но, разумеется, это неправда, иначе он давно вернулся бы за ней или дал знать о себе. Несомненно, у него не было для нее времени — занимался обустраиванием собственной жизни. Но все это в прошлом и никак не связано с тем, что происходит здесь и сейчас. Надо подавить обиду и сосредоточить все внимание на своем давнем друге.

— Куда же ты поехал? Ночами я частенько гадала, где ты, выдумывала твои похождения.

— Можешь не сомневаться — фантазии твои были куда интереснее действительности.

— О, не знаю, возможно. Иногда я представляла: сидишь ты, например, на автобусной остановке в Небраске и ожидаешь рейса на Валла-Валла. А то подаешь гамбургеры где-нибудь в Лас-Вегасе, в грязной забегаловке. Или в паршивом номере дешевого отельчика глазеешь в плохонький телевизор, потягивая скверное виски.

— И ты была иной раз недалека от истины, — рассмеялся Джек.

— Ну а на самом деле?

Он посмотрел ей прямо в глаза.

— На самом деле я пошел в военно-морской флот.

Вот это да, этого она не ожидала! Джек Маккормик, не признающий ничьих команд, решился служить в армии?

— Что, для тебя это неожиданно? — Он словно прочел ее мысли.

— Пожалуй.

— А у меня просто не было иного выбора. Четыре года службы на флоте дали мне именно то, что требовалось. Я выучился самодисциплине, стал уважать себя. А потом по армейской справке поступил в колледж.

Собственно, этому она ничуть не удивилась, потому что всегда знала: он найдет способ оставить след в жизни. В юности не слишком, возможно, общительный, не защищенный социально, он уже тогда отличался и умом и целеустремленностью.

Подошел молодой официант с кофе, наполнил чашки ароматным, дымящимся напитком и отошел. Все это длилось не больше минуты, но им показалось — прошла вечность.

— По какой специальности ты учился в колледже? — Джорджия наконец нарушила оцепенение.

И снова он понял, что ответ удивит ее:

— Я получил диплом магистра экономики.

— Ты учился бизнесу? — изумленно переспросила Джорджия. — Ты — бизнесу?

— А что в этом удивительного? Мне это всегда нравилось. И у меня неплохо получается.

— Не сомневаюсь. Но мне почему-то казалось — ты будешь заниматься чем-нибудь другим.

— Например?

— Ммм… ну… не знаю… — Джорджия задумалась. — Может быть… э… ммм…

— Вот видишь! Так почему бы и не бизнесом? — Джек, довольный ее реакцией, откинулся назад.

— Ты прав, — наконец признала она. — Я всегда говорила, что ты достигнешь всего, чего захочешь, и теперь воочию вижу — была права. Мне бы не удивляться, а радоваться.

— Это точно, — согласился он. — Тем более что тут огромная твоя заслуга.

— О нет, нет! Только твоя собственная. Джек подался вперед и облокотился на стол. Лицо у него стало очень серьезное.

— Ты — единственный человек в моей жизни, кто заставил меня почувствовать себя не просто дерзким юнцом с необоснованным гонором, а чем-то большим.

Он будто загипнотизировал ее горящим взглядом, и она не могла оторвать от него глаз.

— Единственный, Джо. То, чем я стал, — это твое, я обязан тебе. И вернулся в Карлайл я отчасти потому, что хочу вернуть тебе долг.

Глава 4

— Долг? О чем ты говоришь? — Джорджия недоумевала.

Джек в досаде выругал себя за то, что выпалил все вот так, сразу, хоть и не собирался. Переход компании Грегори Лавендера в его руки еще далеко не завершен. Хоть он и заверил Джорджию, что не задержится в Карлайле больше чем на две недели, покорение «Лавендер индастриз», скорее всего, займет гораздо больше времени: старик борется изо всех сил, пытается отстоять компанию.

Джек надеялся заставить Грегори Лавендера вытерпеть все мыслимые муки, разорить старика, пустить его по миру — и насладиться этим. Отец Джорджии заплатит за то, как обращался с дочерью, уж он, Джек, позаботится об этом. А пока Джек довольствуется тем, что все колесики пришли в движение и противник в панике. Сам он наблюдает со стороны и ждет; сам он встретился с Джо — старым другом — и снова погрузился в лучшее время своей жизни. Лучшее — несмотря на все тяготы, на злобу, которая его окружала; несмотря на Грегори Лавендера… Но надо что-то ответить Джорджии.

— Это сюрприз, — попытался он рассеять ее любопытство.

— Что за сюрприз, Джек? — улыбнулась она.

Он не сумел улыбнуться ей в ответ.

— Ну хорошо, не буду тебя мучить, — сдалась Джорджия. — Обещай только хоть намекнуть мне, перед тем как уедешь, хорошо?

Напоминание о том, что он здесь временно, неприятно подействовало на Джека, и, прогнав эту мысль, он ловко отгородился от дальнейших расспросов о своем прошлом:

— Скажи, а ты чем занималась эти двадцать лет?

По выражению ее лица он понял, что она заметила его прием, но не собирается конфликтовать.

— После школы отец отдал мои документы в Массачусетский технологический университет. Меня приняли, и в конце лета он отвез меня туда.

— Значит, ты все-таки окончила МТУ. Джек почему-то испытывал разочарование. Джорджия, всегда любившая искусство, хотела поступить в колледж Карлайла — он славился преподаванием гуманитарных предметов. Но Грегори Лавендер не допустил, чтобы его дочь сделала искусство своей профессией, — ведь это в свою очередь сделало бы ее счастливой. Разве он вынес бы такое?

— Нет, не окончила. Меня зачислили, и отец привез меня в студенческий городок.

— Что-то я не понимаю, Джо…

— Когда он уезжал, я подошла к окну своей комнаты в общежитии и помахала. — Взгляд ее устремился в окно, на ревущий океан. — Как только отец скрылся из виду, я снова сложила вещи в чемодан, пошла в канцелярию и забрала документы…

— Что-что?..

— ..а потом, — словно не слыша его, рассказывала Джорджия, — в бухгалтерию и взяла назад плату за первый семестр. Села в автобус, доехала до Бостона и там, втайне от отца, поступила в небольшую школу искусств. — Она смело встретилась с ним взглядом. — Вот ее и окончила, через четыре года. По специальности «искусствотерапия».

Джек ясно видел, как на ее выразительном лице печаль сменялась торжеством, счастливые воспоминания — горечью утрат. Вот поворотная точка в ее жизни; вот что освободило ее. Он-то раньше, да и потом, думал, что это он оказал на нее самое сильное влияние в жизни. Не предвидел, что у нее хватит сил не дожидаться его.

— Забавно, — весело продолжала Джорджия, — но платы за один семестр в МТУ оказалось достаточно, чтобы покрывать мои расходы в Бостоне целых два года. Разумеется, я подрабатывала официанткой, квартиру снимала вместе с тремя подругами, и все же… — Она умолкла — вспоминала, наверное, то время, когда впервые освободилась от тирании отца.

Джек понимал ее, ему тоже это было знакомо: опьяняющее чувство свободы — и ощущение беспомощности и ужаса перед жизнью.

— Мы с отцом разговаривали в последний раз, — добавила она совсем тихо, — когда я позвонила ему, чтобы сказать, где я и как поступила.

— И что же он? — поинтересовался Джек, хотя мог без труда предсказать реакцию старика.

Она опустила взгляд на серебряные столовые приборы, которые все перекладывала, видимо машинально, с места на место.

— Да так, ничего. Проклял меня, словно я — злобный демон, вырвавшийся из преисподней. Заявил, что у него нет больше дочери и видеть меня впредь он не желает. А кроме этого… — Она дрогнула, замолчала.

Джек поспешил прийти ей на помощь, кивком остановив ее. Грегори Лавендер всегда знал, какие именно слова сказать дочери, чтобы она почувствовала себя выброшенной на помойку вещью. И потому Джек с радостью завладеет «Лавендер индастриз» — одна мысль об этом согревает ему сердце. Сознание, что Грегори Лавендер ничуть не изменился, укрепляет его решимость отобрать у старика самое дорогое — дело всей его жизни. Лавендер любил и лелеял свою компанию, а дочь у него всегда была на последнем месте.

— Теперь я работаю в больнице Святой Марии. — Джорджия заговорила о настоящем, а не о прошлом, и голос ее зазвучал жизнерадостнее. — Занимаюсь проблемными детьми. Моя задача — пробудить их сознание, способности, вовлекая в творческий процесс осмысления окружающего. Работа очень благодарная, она мне нравится.

Никогда бы он не подумал, что Джорджия выберет такую профессию, требующую особой сердобольности. По отношению к нему она проявляла необычайную доброту и заботливость, но ведь сама была запуганным, забитым ребенком. Трудно поверить, что, став взрослой, она решилась вновь через все это пройти.

— А еще у меня магазинчик художественных изделий в старой части города, — сообщила она. — Летом, когда в Карлайле много туристов, дела идут очень неплохо. Настолько, что в межсезонье я его закрываю и отдаю все силы работе в больнице и занятиям живописью. В общем, жаловаться не приходится, и у меня остается много свободного времени для Ивена.

Все как будто ясно, но Джек хотел знать еще кое-что.

— А как в твоей жизни появился Ивен?

— С Ивеном я познакомилась в больнице. — Лицо ее засветилось радостью. — Убежал из детского дома, этакий нелюдим. Потребовалось время, но в конце концов мы узнали его историю от него самого. Она оказалась проще, чем мы думали. — И вдруг Джорджия заторопилась, не желая, очевидно, вдаваться в подробности о прошлом Ивена или решив, что Джеку они неинтересны:

— Короче, я усыновила его.

— Почему?

Собственный односложный вопрос показался слишком резким, недобрым даже ему самому. Но сказанного не воротишь. Да не очень-то он и хотел этого. И правда ему необходимо понять, по какой причине Джорджия взвалила на себя заботы об этом трудном подростке.

— «Почему»? — недоуменно повторила она. — Глупый вопрос, Джек… Уж ты-то должен знать ответ.

Прежде чем Джек успел что-нибудь сказать, бесшумно возник официант, и Джорджия как за якорь спасения ухватилась за меню. Мгновенно его пробежала, закрыла и попросила фирменное блюдо — «то, какое у вас сегодня».

— И мне то же самое. — Джек не проявил ни малейшего интереса к тому, что именно он заказывает, даже не заглянул в меню: все его внимание сосредоточилось на Джорджии, отвлекаться не хотелось.

Официант, уже уловивший настроение этой пары, быстро записал заказ и исчез, оставив сидящих за столом в напряженном молчании.

— Так на чем мы остановились? — проговорил наконец Джек, видя, что Джорджия задумалась и не собирается продолжать разговор.

— Да так… — пробормотала она, не глядя на него. — Ты-то вряд ли помнишь свое детство — так давно расстался с ним, так далеко ушел. А я — наоборот: ежедневно наблюдаю за борьбой, которую ведут такие подростки, как Ивен, и потому не забыла ничего.

— О чем ты, Джо? — Джек откинулся на спинку стула, искренне озадаченный ее словами.

Она подняла на него взгляд, и в глазах ее сверкнул вызов.

— О том, каково быть одному против целого света, не ждать ни от кого помощи, — раздельно произнесла она. — О том, каково жить без всяких прав, без малейшей надежды на будущее. О детях, Джек, таких, какими были мы с тобой.

Теперь уже Джек перешел в наступление:

— Ничего я не забыл! Ты представить себе не можешь, как хорошо я все помню. Думаешь, тебе было по-настоящему плохо? — Невеселый смешок вырвался у него. — Поверь мне, Джо, ты и понятия не имеешь, как плохо было мне.

Она молчала, ждала продолжения, не удивляясь его беспощадности.

— Ну да, папочка пару раз тебя изругал. Да, ему было наплевать на твои желания. Но у тебя всегда была теплая постель, никто тебя и пальцем не трогал. Ты не теряла родителей, свой дом, тебе никогда не приходилось зависеть от чужих людей.

На этот раз рассмеялась Джорджия, каким-то странным, ломающимся смехом, такого Джек никогда не слышал у нее прежде.

— По этому поводу можно было бы поспорить — теряла ли я дом и семью, — тихо сказала она. — Но я не собираюсь сидеть здесь и пререкаться, кто из нас больше страдал в детстве. По большому счету ни ты, ни я не видели настоящего зверства, какое довелось испробовать большинству этих ребят. И я, по крайней мере сейчас, не бегу трусливо от всего этого. Каждый день, работая с детьми, я принимаю удар на себя.

— Ого! А я, значит, бегу? — с обманчивым спокойствием откликнулся Джек.

— Бежишь! И это главное.

— По-твоему.

— Что ты хочешь этим сказать?

Джек стиснул зубы, не желая ни словом проговориться о своем сюрпризе. Совсем скоро Джорджия все узнает — когда компания ее отца перейдет в собственность Джека. Тогда она поймет, как трудно ему далось расставание с прошлым. Поймет, кто из них бежит. Но пока — еще рано.

— Ты не права, Джо. — Он старался говорить как можно мягче. — Ты не права.

Усилия его подействовали — Джорджия вся как-то расслабилась, но он не убедил ее, нет. Подошел официант, все расставил, и они принялись за еду, больше почти не разговаривая и уделяя преувеличенное внимание тарелкам. Отдали должное десерту и сразу поднялись. Джорджия совсем расстроилась. Не успел Джек вернуться в ее жизнь, как они ссорятся из-за мелочей. Даже подростками они умели хранить свою дружбу, а став взрослыми, не могут обрести прежнюю близость.

Они подошли к лестнице, ведущей наверх, и Джорджия, опасаясь, что Джек попрощается и уйдет, не сказав больше ни слова, обернулась и порывисто взяла его за руку. Захваченный поначалу врасплох ее жестом, он постарался быстро прийти в себя, и взгляд его, устремленный на Джорджию был полон тоски — так он смотрел на нее когда-то. И напряженность, которую оба ощущали, медленно стала спадать.

— Прости меня, — неожиданно для себя обратилась она к нему. — Прости за все, что я говорила за обедом. Дай мне возможность оправдаться.

— Хорошо, Джо. — Он улыбнулся. — Что ты придумала?

Поймав себя на том, что вцепилась ему в руку, она поспешно разжала пальцы. Прикосновения к нему после стольких лет наполняли ее каким-то необъяснимым беспокойством. Тогда, в ранней юности, она не чувствовала такого притяжения… Джорджия поспешила прогнать эту мысль, пока та не оформилась у нее в голове.

— Я хочу сегодня вечером пригласить тебя на домашний ужин. И мы попробуем поговорить по-другому.

— В этом нет необходимости.

— Я хочу этого. — Она надеялась, что голос ее звучит непринужденно, хотя на сердце лежала тяжесть. — Если, конечно, ты вечером свободен.

— Нет, никаких планов у меня нет. — Джек как-то странно улыбнулся. — Я с радостью приду к тебе в гости.

— В шесть, хорошо? Ивен будет на работе. Джорджия заверила себя, что выбрала это время не для того, чтобы им с Джеком побыть одним. Просто не хотелось бы еще одной напряженной встречи. Преодолевать их антагонизм не придется — Джек скоро уедет из Карлайла. К чему усложнять всем жизнь?

— Договорились. — Джек почувствовал признательность за то, что больше не было сказано ни слова о присутствии или отсутствии Ивена.

Джорджия приготовилась кивнуть на прощание, но тут Джек сделал невероятное — нагнулся и поцеловал ее в щеку, словно прощаясь с пожилой тетушкой. Но, судя по выражению лица, собственный порыв удивил и смутил его не меньше, чем Джорджию. Когда он снова подался вперед, на этот раз нацелившись на ее губы, Джорджия, сделав вид, что ничего не заметила, поспешно отступила назад.

— Итак, в шесть. — Она слегка задыхалась, не понимая почему. — До встречи.


Джек сидел за рулем «ягуара», созерцая солидный особняк на вершине холма и пытаясь дыханием согреть руки. Когда он вернулся к себе в номер после обеда с Джорджией, мигание лампочки автоответчика показалось ему зловещим, и недаром. Ожидая новостей от Адриана, он как-то не готов оказался к тому, что понадобится кому-нибудь другому.

А понадобился он Грегори Лавендеру. Отец Джорджии наконец официально пригласил Джека к себе домой. Он хотел видеть человека, пытающегося прибрать к рукам его компанию, поговорить с ним, посмотреть, не могут ли они прийти к соглашению. И Джек, хотя приглашение поступило куда раньше, чем он рассчитывал, с радостью принял этот вызов: чем скорее, тем лучше!

Стоило распахнуть дверцу машины — и на него мгновенно обрушился пронизывающий зимний ветер. Джек шел медленно, обуреваемый воспоминаниями. Кажется, только вчера это было: он подкрадывается к дому, царапается в окно Джорджии — сейчас она впустит его… Узнай Грегори Лавендер, сколько ночей провел Джек в комнате его дочери, на полу, его хватил бы удар. Между ними-то, им и Джорджией, ничего такого не произошло. Она просто предоставляла ему убежище в те дни, когда Бак, его приемный отец, приходил домой, сильно перебрав. Но Грегори Лавендер, конечно, увидел бы все в ином свете: сразу подумал бы о дочери худшее, — и Джек загремел бы в колонию, это уж точно.

Трудно сейчас представить, что когда-то он был бессилен против взрослых. Да и что мог сделать восемнадцатилетний мальчишка? Сейчас ему уже сорок — вполне взрослый мужчина. В финансовом плане достиг большого успеха: начал с пустого места, но с годами дело его разрослось, окрепло, особенно в последнее время, когда в него влились, по доброй воле или вынужденно, многие крупные фирмы. Приобретение «Лавендер индастриз» — значительное событие, и не только из-за стоимости компании.

Поднявшись по широкой лестнице, Джек постучал в дверь бронзовым молотком — и вдруг подумал: сколько раз он бывал в этом доме, но никогда не входил через парадную дверь.

Массивные дубовые створки отворились — и у Джека перехватило дыхание, когда он увидел стоящего за порогом. А тот только и сказал, так просто, будто они виделись вчера:

— А-а, Маккормик.

«Ну и ну, — подумал Джек, — на что он похож!» Волосы, когда-то светлые, безжизненными серыми прядями спадают на безвольный лоб; кожа, резиновой маской обтягивающая лицо, приобрела пепельный оттенок. Грегори Лавендер стал ниже ростом, сгорбился и согнулся, словно не в силах был держать вес своего тела. Джек быстро прикинул, сколько ему сейчас лет: должно быть, за шестьдесят. Если Джорджия осталась у него в памяти четырнадцатилетней девочкой, то отец ее — суровым, сильным мужчиной средних лет. Только теперь до него дошло, что перед ним старик, что прошло два десятилетия… Ему потребовались некоторые усилия, чтобы пробудить, освежить гнев и злость, которые он носил в сердце двадцать лет.

— Соскучились по мне, старина? — попытался он скрыть свою реакцию на то, как сильно сдал этот человек.

— Да не то чтобы очень, — подхватил его тон Лавендер. — Просто выбора у меня, пожалуй, нет. — И с явной неохотой отступил в сторону, пропуская посетителя в свой дом.

На Джека пахнуло непривычным запахом — затхлым, спертым. Тогда, давно, он, если не считать редких набегов на кухню за едой или в туалет, бывал только в комнате Джо. А там всегда пахло свежесрезанными цветами и нежными духами (последнее, он помнит, приводило его в недоумение). Дом, судя по всему, как и его хозяин, основательно состарился с годами.

— Удивлены, что это именно я тот, кто охотится за «Лавендер индастриз»? — Джек прошел следом за стариком в гостиную.

— Удивлен — не то слово. Я вас воображал до этой минуты где-нибудь в одиночке в Лортоне или Куантико. Или даже мертвым. Это как вам больше нравится. — Он помолчал. — В лучшем случае — что вы проводите свои бренные дни в компании пьянчуг, презирающих вас, как вы когда-то презирали всех, кто о вас заботился.

Джеку пришлось сделать над собой усилие, чтобы сдержать готовый сорваться с губ яростный ответ. Он лишь стиснул зубы и ровным голосом проговорил:

— Как видите, воображение вас подвело, старина.

Грегори Лавендер, скривившись, повернулся к нему спиной, и Джек остался стоять в дверях, осматриваясь. Слабые лучи зимнего солнца пробиваются сквозь ветхие шторы. Мебель, старообразная и мрачная, покрыта толстым слоем пыли. Кто поверил бы, что это жилище самого богатого в городе человека… «Несчастный старикашка, — думал Джек. — На создание домашнего уюта тратил не больше, чем на свою единственную дочь. Да и что он любил в жизни? Никогда и ничего, кроме своего проклятого дела».

Словно прочитав его мысли, Грегори Лавендер стремительно обернулся:

— Я хочу получить назад свою компанию.

— Вам следовало получше заботиться о ней. Старик, осклабившись, приготовился дать отпор, но Джек опередил его:

— Как и о своей дочери.

— Так вот в чем дело. Джорджия! — криво усмехнулся Грегори Лавендер.

— Да, теперь вы правы.


— Мне бы сообразить, когда вы начали рыскать вокруг «Лавендер индастриз».

— И опять-таки правы.

Молча оглядев его с ног до головы, Грегори осведомился:

— Уже с ней виделись?

— Да, пару раз, — подтвердил Джек. Он подождал: может, старик хоть спросит о ней, проявит какое-то любопытство — как живет его единственное чадо, — но Грегори, спокойно выдержав его взгляд, не вымолвил ни единого слова.

— Я слышал, в последнее время ваши отношения не такие теплые, как прежде, — даже не попытался скрыть издевку Джек.

— Наши отношения были просто прекрасными, пока вы не появились на сцене, — огрызнулся хозяин.

— Да, вам-то было прекрасно, — язвительно усмехнулся Джек. — Было на кого кричать, кого унижать, на ком срывать свой злобный нрав. Никогда не понимал, почему вы так обращались с Джорджией…

— С ней обращались лучше, чем с любой другой девушкой в городе, — оборвал его Грегори. — Она получала все, чего желала. И получала бы и впредь. Но она сделала однажды — и навсегда — неверный выбор.

Джек только головой покачал, он и правда остался в неведении, по какой причине Грегори Лавендер так издевается над своей дочерью — хорошей дочерью: доброй, умной, любящей. Ничем — ничем! — не заслужила она такого обращения. А ему, Джеку, не в диковинку было оказываться свидетелем оскорблений, которые доставались ей от отца.

— Мне приходилось бывать здесь, — объяснил он зловеще тихо. — По утрам, когда она просыпалась…

Грегори так и застыл, но промолчал.

— На полу в ее спальне я проводил больше ночей, чем в других местах, и я слышал, как вы с ней разговаривали. В ту самую минуту, как она поднималась утром, вы обрушивались на нее, обвиняя во всех смертных грехах. — Он остановился, поддавшись воспоминаниям. — Она никогда не делала ничего плохого. Но вы не знали жалости — мучили ее. — И, невесело усмехнувшись, добавил:

— Она говорила мне — у вас есть причины, вы делаете все это в ее интересах. Она защищала вас — можете себе представить? Но я не видел этих причин. И я не простил вас.

Отец Джорджии выпрямился в полный рост, на один короткий миг превратившись в того Грегори Лавендера, которого помнил Джек, но так же быстро сжался, снова став усталым, измученным стариком.

— Я хочу получить назад свою компанию, — повторил он.

— Этого не будет. Она теперь моя. Почти моя. К концу недели она и номинально перестанет быть вашей.

— Мой дом… — голос Грегори дрогнул, — он записан на имя компании…

Вскинув подбородок, Джек презрительно смерил старика взглядом:

— Тогда вам пора собирать вещи. В глазах старика сверкнул огонь — ненависть, презрение придали ему сил. Он улыбнулся зловещей улыбкой.

— «Лавендер индастриз» еще не принадлежит тебе. Я уже стар, но продержусь несколько раундов против тебя… мальчишка!

— Ну так вперед, на бой! Улыбка Грегори стала зловещей.

— А ты не бойся за меня, мальчик. Помни — у меня есть тайное оружие. Оно у меня всегда было.

В груди Джека шевельнулось что-то холодное… Он не посмеет — после всего, что произошло. Но легче ему от этого самоутешения не стало. Уехать бы отсюда поскорее ужинать к Джорджии!

Глава 5

Когда он подъехал к ее дому, уже стемнело. Она ждала его у окна, рассеянно почесывая Молли за ухом. Собака ласково тыкалась носом ей в ногу; Джорджия ждала, все яснее сознавая, что душевное спокойствие к ней едва ли вернется.

Свет фар, машина свернула к ее дому — это Джек. Кто еще отправится в дорогу в такую непогоду… Серебристо-серый «ягуар» плавно остановился в центре светлого пятна от установленного на крыше прожектора, вышел Джек со свертком под мышкой, быстро зашагал к обвивающей дом лестнице и стал подниматься наверх — судя по сотрясающему стены грохоту, перепрыгивал через две ступеньки.

Сопровождаемая радостно повизгивавшей Молли, Джорджия пошла открывать входную дверь. Джек в джинсах и черном свитере, поверх накинута кожаная куртка; хорошо, что и сама она оделась просто в серые леггинсы и в такого же цвета свободный джемпер. Увидев под мышкой у него бутылку красного вина, она со значением показала ему бокал, который уже минут десять вертела в руках, и оба рассмеялись. Протянув ей бутылку, Джек опустился на корточки и почесал Молли за ушами, чем сразу же и безоговорочно завоевал ее любовь.

Как только он перешагнул порог и оказался в тепле и уюте, Джорджия закрыла за ним дверь, чтобы не впускать холод. Невольно бросила взгляд на этикетку: не так уж она разбирается в винах, но Джеку этот вечер обойдется, безусловно, раз в пять дороже, чем ей. По виду его она поняла, что он чем-то встревожен, но не стоит ей на это обращать внимание. Джек не говорит, какие дела привели его в Карлайл. Судя по всему, денежные, и потому он постоянно озабочен.

— В духовке мясо, — она предпочла нейтральную тему, — будет готово через полчаса.

Джек встал, и Молли проводила его преданным взглядом. Освобождая Джорджию от тяжелой бутылки, он прикоснулся к ее руке, и смутное щемящее чувство, которым все ее существо отозвалось на это прикосновение, вдруг обрушилось на нее.

Джек Маккормик пробуждал в ней множество различных ощущений, но впервые она почувствовала себя так неловко и попыталась понять, в чем дело. Очевидно, после стольких лет ей непривычно видеть человека, с которым когда-то она была так близко знакома. Но в глубине души она знает истинную причину своего беспокойства — все дело в поцелуе.

Не в том поцелуе в щеку, таком естественном и безличном, а в другом — от которого она отказалась. Впрочем, не приснилось ли ей все это? Весь день она терялась в догадках, мучилась: Джек и правда хотел ее поцеловать? Или она просто убедила себя в этом и все произошло лишь в ее воображении? Глядя на улыбающегося, беззаботного Джека, она решила, что предстоящему вечеру он явно придает не больше значения, чем покупке пары носков. Может, он вовсе и не собирался целовать ее, а вознамерился стряхнуть с ее плеча пылинку или отогнать муху… И вообще, хватит думать об этом, нечего надеяться на невозможное.

— Ну… — начала она, но тут же осеклась, стараясь унять дрожь в голосе, — позволь твою куртку…

Джек улыбнулся ей, и она почувствовала, как беспокойство ее тает, стесненность в груди исчезает — можно снова дышать свободно. Полно, это же Джек, лучший друг, который у нее когда-либо был, товарищ отроческих лет. Он отправился на кухню за бокалом, а она повесила в шкаф его куртку и вернулась в гостиную. Джек стоял у окна, глядя на океан, на дрожащую бледно-серебристую лунную дорожку. Кое-где на небе робко сияли звезды, но в остальном весь мир был окутан тьмой.

Джек так отрешен, так задумчив… интересно, чем поглощены его мысли? Даже Молли, свернувшаяся у камина, кажется, озадачена его неподвижностью.

— Как идут твои дела? — решилась она спросить.

Словно испугавшись этого вопроса, Джек стремительно обернулся:

— Какие дела?

— Те, которые привели тебя в Карлайл. Кстати, — она не дала ему возможности сказать ни слова, — а какие именно? Кроме курортного бизнеса, мы ничем особым похвастаться не можем, но и он сейчас в глубокой спячке.

Джек молча смотрел на нее, медленно крутя бокал за ножку, так что рубиновый напиток, закружившись воронкой, поднимался по стенкам почти до края.

— Здесь есть кое-какие дела, — наконец ответил он. — Надо только знать, где искать.

— Ну да. А вообще чем ты занимаешься? Ты ничего не говорил об этом. Он немного подумал.

— Мне принадлежит компания, специализирующаяся на покупке других компаний.

— А для чего это нужно?

Усевшись на диван, он положил руку на спинку, словно приглашая ее присоединиться к нему. Снова ее захлестнула волна необъяснимого беспокойства; она отмахнулась от нее и заставила себя опуститься на диван.

— Попробую тебе объяснить. Я… приобретаю компании, которые обанкротились или близки к этому. Затем вкладываю в них по-крупному — деньги и время, — чтобы они снова поднялись на поверхность. А когда дела налаживаются, продаю их и получаю гораздо больше, чем заплатил.

— Похоже, дело и прибыльное, и благотворительное, — заметила Джорджия.

— Прибыльное — точно. — Он пригубил вино.

— И что ты собираешься купить в Карлайле?

Джек застыл — только этим словом Джорджия могла бы определить его реакцию. Бокал, поднесенный к губам, словно приклеился к ним. Джек закрыл глаза и стиснул зубы, желваки выступили у него на скулах, но вдруг он так же быстро ожил. Быть может, эта мгновенная неподвижность ей почудилась? Проглотив вино, Джек опустил бокал и повернулся к ней.

— В действительности у меня здесь два дела. — Дальше он распространяться не хотел.

Ей стало ясно, что расспросы ее Джеку досаждают; она всецело отдала свое внимание бокалу с вином, словно именно в нем заключались все тайны вселенной.

Джорджия ушла в себя, заметил он и нахмурился. Черт побери, что ей сказать? «Очень рад снова тебя видеть, Джо. Ты прекрасно выглядишь. Да, кстати, я вернулся сюда, чтобы отнять у твоего отца компанию, потому что я ненавижу этого сукина сына за то, как он обращался с тобой»? Сказать это? Устало вздохнув, он потер рукой глаза. Она, верно, воспримет это с удивлением и, возможно, не одобрит. Но он убежден: она не меньше его жаждет отмщения и со временем не только поймет, почему он это сделал, но и вместе с ним восторжествует, увидев поражение своего отца. Со временем, но не сейчас; еще не пришла пора.

— Извини, Джо. — Он уставился в свой бокал. — Мне бы хотелось поговорить о чем-нибудь другом, не о работе, только и всего.

— Например? — Она по-прежнему избегала его взгляда.

«Например, о том, что сегодня я едва тебя не поцеловал», — ответил он ей про себя, ибо все задавал себе вопрос: с чего бы вдруг? Что он вполне безобидно поцеловал ее в щеку — ничего удивительного: так приятно было видеть ее. Но непреодолимому желанию поцеловать ее еще раз, уже по-настоящему, в губы, объяснения у него нет. Джо — его друг, а не возлюбленная. Так почему же внезапно его чувства к ней перестали быть чисто платоническими? Вот и сейчас — поставить бы бокал с вином и схватить ее в объятия…

— Джек!

Его имя, сорвавшееся с ее уст — так тихо, нежно, призывно, — ничуть не уменьшило его смятения.

— Что, Джо?

— Так, например, о чем?

Повернувшись к ней, он пристально вгляделся в ее лицо, прежде чем ответить. Лицо то же — он столько раз смотрел на него подростком. Волосы стали длиннее, но такие же, как тогда. Он и раньше заметил отпечаток времени: мелкие морщинки у глаз и губ, серебряные волоски в густых кудрях, округлые формы прежде худого, угловатого тела… Но внутренне она осталась тем самым человеком, которого Джек любил тогда как единственного друга. Если задуматься, Джо почти не изменилась. Только его чувства к ней, теперь это ясно, совершенно другие.

— Да, о чем больше всего? — не отставала она.

— О тебе.

Признание слетело с уст Джека, прежде чем он успел спохватиться, и он тут же пожалел, что проговорился, тем более что слова его произвели на Джорджию странное впечатление: она вся как-то напряглась, словно ожидая чего-то, и переспросила:

— Обо мне?

— О тебе… и… о твоем отце, — запинаясь, проговорил он первое, что пришло в голову. — Я… я хочу знать, какие у вас с ним отношения.

Она некоторое время молча смотрела на него, потом заметно расслабилась, но прежняя непринужденность к ней так и не вернулась.

— Не самые лучшие.

— А подробнее?

— Мы с ним не говорили с тех пор, как я уехала в Бостон.

— Ни разу?

— Ни разу.

— И ты его не видела? Я хочу сказать, Карлайл не такой уж большой город. Вы наверняка хоть пару раз, но натолкнулись друг на друга.

— Больше чем пару, — уточнила Джорджия. — Многие друзья отца до сих пор приглашают меня к себе, хотя отношения наши всем известны.

— И что же?

Наконец она взглянула на него, а то все сидела опустив глаза.

— Что происходит, когда вы оказываетесь в одном месте? — Джек натянуто улыбнулся. — Земля дрожит? Небеса разверзаются? Изменчивый перст судьбы пригвоздил кого-нибудь из вас к земле?

Она улыбалась столь же принужденно, как и он.

— Да нет, вообще ничего не происходит. Отец держится в одном углу зала, а я — в другом. Все совершенно пристойно, очень учтиво, очень предсказуемо.

Ему, конечно, нетрудно поверить в это:

Грегори Лавендеру неведомы сантименты.

— И вы не разговаривали друг с другом двадцать лет?

— Мне бы хотелось повидаться с отцом, он так постарел. Вот уже несколько лет он постоянно болеет, но, разумеется, меня не посвящает в свои дела, и я не знаю, что с ним. Порой мне кажется… — Джорджия умолкла, словно ей и думать не хотелось о том, что она собиралась сказать. — Первые несколько лет, когда вернулась в Карлайл, я пыталась при редких встречах подойти к нему, попросить прощения…

— За что же тебе просить прощения?

— За то, что обманула его. Возмущенный, он встрепенулся было, но она не позволила ему ее защищать.

— Да, я пыталась, но отец просто не обращал на меня внимания, будто меня здесь нет. Мне было очень… очень неудобно, даже стыдно. Друзья отца и те были поражены.

Джек-то не был поражен, но промолчал.

— Так или иначе, а довольно скоро я поняла, что ситуация безнадежна. — Она отвернулась к окну. — Вот если бы я вышла замуж, появились бы дети — я подарила бы ему внуков, — тогда у отца возник бы предлог сделать шаг навстречу. А так…

Джеку что-то не улыбалось рассуждать о том, как Джорджия будет выходить замуж и рожать детей. При мысли, что она окажется до конца жизни связанной с другим мужчиной, его острым ножом полоснула ревность.

— А почему ты не вышла замуж? Он задал этот вопрос резонно — как логическое продолжение ее слов. Джорджию, однако, вопрос удивил; она ответила не сразу, словно никогда прежде ей не приходилось задумываться над этим.

— Не знаю. Наверно, мне просто не встретился мужчина, за которого я хотела бы выйти замуж.

Он кивнул, а она, помолчав, спросила в свою очередь:

— А ты? Почему ты не женат?

От этой резкой смены ролей Джеку стало не по себе, но делать нечего — в конце концов, он сам завел об этом разговор. Он увидел, что Джорджия напряженно ждет ответа.

— Или ты женат? Я только сейчас сообразила — ты ведь ничего не говорил об этом.

А она и вправду считает, что он здорово изменился, раз полагает, что он может проводить с ней столько времени, будучи женатым на другой. Впрочем, разве что-нибудь стоит за их встречами? И он ответил вопросом на вопрос:

— Ты считаешь, я мог бы сейчас сидеть здесь с тобой, если бы был женат?

— Не знаю, Джек, не знаю… — пролепетала она ошеломленно.

— Нет, не женат. — Он не мог бы объяснить, почему ему не терпится поскорее покончить с этой темой. — И никогда не был.

— Так почему? — с облегчением выдохнула она.

Он пожал плечами.

— Да как и ты — тоже не встретил подходящего человека. И потом, обычно я работаю по пятнадцать часов в день, и так шесть-семь дней в неделю. Мой образ жизни не располагает к частым выходам в свет.

Теперь кивнула она.

— Итак… — снова начал Джек, — существует ли какая-нибудь вероятность, что вы с отцом помиритесь?

— А что?

Этот вопрос, несмотря на краткость, попал в самую точку: в самом деле, а что ему до всего этого?

— Просто я… — смущенно забормотал он. — Не знаю… Дело в том, что в последнее время у меня мысли заняты семейными вопросами.

— Понимаю — ты думаешь о своей семье. Он невесело усмехнулся.

— О своей. О твоей. Вообще о всех семьях мира. С тех пор как получил это письмо, вообще ни о чем другом думать не могу.

В улыбке ее появились нежность и теплота.

— Конечно, Джек, — после стольких лет как гром среди ясного неба.

— Это еще слабо сказано, Джо. Двойняшкам сейчас тридцать пять — взрослые люди, у них свои семьи, своя работа. Когда я последний раз их видел, им было по полтора года: в подгузничках и спотыкались на каждом шагу… — Он поднял обе руки и яростно потер глаза. — Оба живут недалеко от Вашингтона. Может, я десятки раз проезжал мимо них. Ты хоть можешь представить себе, что я чувствую?

— Нет, — честно призналась Джорджия. — Но, Джек, ведь это все в прошлом. Мы не в силах ничего в нем изменить. Что было, то было — и с тобой, и с ними. Надо жить сегодня и смотреть в будущее.

— Легко тебе говорить. Ты понятия не имеешь, какой пустотой, каким отчаянием была переполнена моя душа! Я не знал, где они, что с ними. Не мог быть рядом, когда был им нужен!

— Так свяжись же с ними. Сними трубку, позвони этому частному детективу, и уже завтра вы все вместе отпразднуете воссоединение.

— Нет, рано, — яростно помотал он головой.

— А когда будет не рано? Он мгновение колебался.

— Это решу я сам. Джорджия печально вздохнула.

— Знаешь, что мне кажется?

— Нет, не знаю.

— Что ты боишься.

Джек порывисто вскочил с дивана, поставил бокал на столик, быстро прошел в противоположный угол комнаты, обернулся, бросил на Джорджию гневный взгляд.

— Ты с ума сошла! Почему я должен бояться своих родных?

— Откуда мне знать? Им ведь было по полтора года, а теперь…

— А теперь им по тридцать пять. Это чужие, незнакомые люди.

— Нет, Джек, это твои брат и сестра. Он отвернулся, уставившись в непроницаемую темень за окном. Порывы беснующегося ветра сотрясали дом. Засунув руки в карманы, Джек опустил плечи, словно признавая поражение.

— Что, если им не понравится то, чем я стал? — Он проговорил это так тихо, что Джорджии пришлось напрячь слух. — Что, если они не простят мне… — запрокинув голову, он уставился невидящим взглядом в потолок, — что я не разыскал их?

Поставив бокал, она тоже встала и, не отдавая себе отчета в том, что делает, подошла и обняла Джека за талию, прижала к себе. А он, так просто, словно они по-прежнему были подростками, обвил руками ее шею. Джорджия уткнулась лицом в мягкую шерсть свитера, глубоко вдыхая его чистый мужской запах. Она так долго была разлучена с Джеком, так долго… Она должна насладиться каждым мгновением этой близости.

— Как они могут на тебя обижаться? — прошептала она, вжимаясь губами в его грудь. — Как они могут тебя не любить? Как это им не понравится то, чем ты стал?

В ответ Джек лишь крепче прижал ее к себе, и впервые в жизни Джорджия не противилась этому. Услышав частое «тук-тук-тук» его сердца, она улыбнулась. Стоит ли думать, правильно или нет она поступила?

Просто ей очень хорошо — стоять вот так в объятиях Джека.

— Джо, тебе многое неизвестно обо мне, — раздался его тихий голос. — Я многого тебе не говорил.

— Возможно, я не знаю тебя… а что-то знаю. Но одно несомненно, Джек: я знаю самое главное.

Он поколебался мгновение.

— Что же, Джо?

— Я знаю, что ты хороший парень. А все другое не имеет значения. Если бы ты был мой брат… — Она умолкла, не закончив свою мысль: что она понимает в этом? У нее нет ни братьев, ни сестер — никакой родни. Как может она встать на место Джека?

— Итак, если бы я был твой брат?..

— Да нет, ничего. — Вздохнув, она пожала плечами. — Ты не мой брат.

«И слава Богу!» — добавила она про себя, понимая, что чувства, переполнившие ее сердце, никак не назовешь сестринскими.

— Нет, я хочу знать.

— Это неважно, — поспешила она. — Главное, твои родные искали и нашли тебя. Ты должен поскорее связаться с ними.

Джек молчал, прижимаясь щекой к ее волосам, а она все слушала, как бьется его сердце, и думала, что, если бы здесь, сейчас наступил конец света, она без единого слова сожаления встретила бы Судный день. Но светопреставление не наступило, и Джек отпустил ее, снова отвернулся к океану, рассеянно оставив на ее плече одну руку. Миг очарования прошел, и ей оставалось только хранить его в самых глубинах души, чтобы долгие годы извлекать на свет, переживая вновь и вновь.

— Я… мне нужно заняться ужином. — Не в силах больше выносить эту близость, которую она так желала продолжить и усилить, Джорджия высвободилась. — Мясо, должно быть, готово.

Глава 6

Хотя Молли им все время мешала — приставала, выпрашивала подачки, — беседа за ужином получилась оживленной. Но Джорджии она почему-то казалась пустой, лишенной той теплоты, которой следовало бы ожидать от встречи давних друзей. Между ними возникло что-то новое. Джорджия не имела ни малейшего понятия, что ей делать, чтобы вернуть былое. Да и что, собственно, не так — это ей никак не удавалось определить.

Загрузив посудомоечную машину и положив остатки мяса в миску Молли, Джек откупорил вторую бутылку. Когда они снова вернулись в гостиную, сытые и ленивые, напряженность между ними начала как будто рассеиваться. Ее место заняло смутное подобие той непринужденности, какой сопровождалась их первая встреча в кафе Руди. Неужели это было лишь вчера? И она вдруг поверила, что со временем их отношения вновь станут добрыми и дружескими.

Молли улеглась на пеструю подстилку у камина и сразу же потеряла всякий интерес к людям. В очаге весело плясало пламя; правда, горел газ — ни искр, ни потрескивания, ни острого, терпкого запаха горящих поленьев. Но и такой камин дарил успокоительный уют, и Джорджии казалось самым естественным на свете сидеть на диване, прижимаясь к Джеку. Они долго молча смотрели на желто-оранжевые языки пламени; наконец Джек нарушил молчание:

— Какой красивый огонь. Джорджия улыбнулась, впервые за этот вечер чувствуя себя по-настоящему хорошо.

— Да, в отряде скаутов я получила награду за умение разводить костер.

Джек тоже рассмеялся, и от знакомого звука его смеха у Джорджии мурашки побежали по коже.

— А я и забыл, что ты была в скаутах. Но теперь вспоминаю: ты же как-то раз стащила для меня полдюжины пачек печенья из запасов сухого пайка.

Она тогда полностью расплатилась за это печенье, но Джеку об этом не сказала: пусть не чувствует себя ей обязанным. И почему-то ей стало приятно от мысли, что Джек считает ее способной на такой ужасный поступок, как кража нескольких пачек печенья из общего отрядного котла.

— Самое малое, что я могла сделать. Ты был такой тощий.

Казалось, его задели эти слова.

— Э, да я был тогда как из камня!

— Ты был худой как швабра! — со смехом возразила Джорджия.

Издав негодующее восклицание, Джек похлопал себя по животу.

— Не будем распространяться о том, каким я стал.

«Не будем», — мысленно поддакнула она, но ни о чем другом думать сейчас не могла, только о нем: каким он был — и каким стал. Не камень, нет, скорее закаленная сталь. С годами он раздался, но там, где мужчины обрастают обычно жиром, Джек набрал одни мышцы. Должно быть, она каким-то возгласом выразила то, о чем думала, потому что Джек вдруг встрепенулся.

— Что? — воскликнул он. — Ты со мной соглашаешься?

Джорджия постаралась придать голосу легкость, которой не испытывала.

— Но ты же сам это сказал, что же ты сердишься?

— Да, но ты не должна со мной соглашаться.

— Не должна? — удивленно подняла она брови.

— Ну да, — заверил он ее. — Тебе следовало возразить, что-нибудь вроде: «О, Джек, ты совсем не толстый! Ты выглядишь великолепно». А потом похлопать по моему поджарому, каменному животу и сказать, что я выгляжу куда лучше по сравнению с большинством мужчин моего возраста.

— У меня почти нет знакомых среди мужчин твоего возраста. — Джорджия едва сдержала смех.

— Что?! — негодующе воскликнул Джек. — Так ты считаешь меня не только толстяком, а еще и стариком!

Тут уж она не выдержала и рассмеялась, до того искренним казался его гнев.

— Да нет же, я не называла тебя стариком.

— Ага, значит, только жирнягой!

— Вовсе нет! Ну Дже-ек… — И, глядя, как он хмурится, все больше веселилась и наконец похлопала его ладонью по торсу — жесткому, как чугунная сковорода. — О, Джек! — Свой тихий, дрогнувший голос она приписала тому, что он ее рассмешил, а не чувствам, пронзившим ее от такого интимного жеста. — Ты совсем не толстый. Ты и правда выглядишь гораздо лучше большинства мужчин твоего возраста.

— Откуда тебе это известно? — возразил он резко, уже без искры веселья. — У тебя ведь почти нет среди них знакомых. — Джек замолчал, глядя на ее губы, накрыл ладонью ее руку, все еще лежавшую у него на животе, и у Джорджии внутри ожило что-то жаркое и текучее.

— И почему, — вкрадчиво заворчал Джек, — осознание этого обстоятельства наполняет меня радостью?

Она попыталась высвободить руку, но он переплел ее пальцы со своими, удерживая ее ладонь. Она посмотрела ему в глаза — в них метались темные вихри, словно какие-то недозволенные эмоции одолевали его. Сердце ее заколотилось быстро и неровно — казалось, оно готово пробить грудную клетку.

И вдруг, прежде чем она успела сообразить, что происходит, он обнял ее рукой за шею, привлек к себе и накрыл ее губы поцелуем. Одна, разумная ее часть изумилась до крайности, но другая, маленькая, однако могущественная, недоумевала: почему Джек тянул так долго? А потом она вообще перестала думать о чем-либо — так захватили ее теплые, чарующие ощущения, разлившиеся по всему телу. Он нежно обхватил ладонью ее затылок и, легко скользнув ртом по ее губам раз, другой, третий, прижал ее к себе.

На мгновение взгляды их встретились, и Джорджия успела осознать, что он смущен и озадачен таким поворотом событий не меньше ее. Но в следующий миг, не желая забивать себе голову никакими размышлениями, он нагнулся и покрыл ее лицо влажными, чувственными поцелуями.

У Джорджии вырвался томный вздох; закрыв глаза, она склонила голову набок и прикусила губу, сдерживая стон, рвавшийся наружу, когда губы Джека нежно скользили по ее шее. Потом они снова устремились к ее губам, и он погрузил руку в ее волосы, привлекая к себе все ближе, стремясь вкусить ее аромат до конца…

Она таяла в его объятиях, то стискивая руками его свитер, то поглаживая обтянутую мягкой тканью грудь. Пальцы ее ощущали упругие, могучие мышцы, жар его тела, кричащего сквозь одежду. Она вкушала в его поцелуях аромат вина и зимнюю свежесть, воспоминания прошлого и обещания будущего. И впервые получила безмолвный ответ на вопрос, мучивший ее больше двадцати лет: их любовь, их близость была бы восхитительна…

— Джек… — шептала она ему в шею, не умея выразить словами желание хоть немного замедлить столь скорое развитие их взаимного влечения. — Я… я не…

Он отстранил ее, заглянул в глаза, и Джорджия мгновенно забыла, почему ей казалось таким важным подавить чувства, давно уже кипящие у нее в груди.

— Что, Джо, что? — шептал он.

— О, Джек, что ты делаешь?

— Разве ты не видишь?

— Ты меня целуешь…

— Все время я просто изнывал от желания целовать тебя.

— У меня… Джек… у меня уже давно ничего такого не было. — Она разобралась наконец, в чем причина ее неуверенности.

Дело не только в том, что это Джек, о котором она думала больше двадцати лет. Просто ей необходимо как-то объяснить ему, он должен понять, как важно это для нее, осознать всю значительность происходящего.

Ее признание, кажется, осчастливило Джека — улыбка его потеплела, голос смягчился.

— Рад слышать это от тебя. — Он рассеивал все ее тревоги. — У меня тоже давно ничего не было, Джо. — И вдруг, словно читая биржевую сводку, торжественно, но и шутливо добавил:

— Следует ли из этого, что мы сейчас перейдем к тому, что имели в виду?

— Не знаю, — искренне призналась она. — Не знаю, Джек, я…

Судя по выражению его лица, он не больше ее уверен в ответе на свой вопрос.

— И я не знаю. Почему бы нам не выяснить это?

— Да, наверно, так лучше. — И она сама, первая поцеловала его.

Обхватив его загрубелый подбородок ладонью, она отметила с наслаждением, как различаются их тела, чудесно дополняющие друг друга. А эти шелковистые волосы у него на виске… она провела по ним рукой, подалась вперед. Губы Джека, встретившие ее поцелуй, такие мягкие, ответили медленным, ленивым движением — и неспешным, и настойчивым. Джек Маккормик целуется хорошо, это бесспорно, — ей, во всяком случае, нравится.

А дальше… дальше она не смогла бы ответить, она ли увлекла его, он ли сам сделал это, но оба упали на диван, и Джек оказался над ней. Все произошло так быстро, что одна нога ее осталась на полу,

согнутая, а другая уютно вытянулась на диване, прижимаясь к его ноге, и он втиснулся ей между бедер, прижался к ней всем телом, и она ощутила тяжелую, горячую силу его плоти на своем животе.

Она поразилась, как быстро Джек возбудился. Язык его уже проник к ней в рот, словно был не в силах сдержать мучившую его жажду. Внутри ее что-то долго сдерживаемое, тайное вырвалось на свободу, и она открылась ему, объявив сладкую войну его губам: чей рот овладеет чьим. Оплетая руками его плечи, она ласкала упругие бицепсы, которые и наполовину не могла обхватить пальцами, — это было так удивительно и чудесно…

Поцелуи Джека становились все более страстными, он давил на нее всем своим весом, но лишь распалял ее, медля. Он такой живой, такой горячий… Чувствуя его на себе от плеч до щиколоток, она хотела большего — ощутить его всем существом, внутри себя.

Она скользнула руками вниз по его спине, обвила его талию, застигнутая внезапным страхом, что он попытается от нее оторваться. Джек положил руку ей на грудь, погладил ее сквозь тонкую ткань… Желание горячей волной захлестнуло Джорджию, и она безотчетно отдалась этой волне.

На мгновение тело его застыло, словно подчиняясь инстинктивному порыву уйти от власти женского естества. Но Джорджия крепко стиснула его руку, плотнее прижимая ее к своей груди. Он все же оторвался от нее, но лишь для того, чтобы посмотреть ей в глаза, дать последнюю возможность осознать, что она делает. И когда она встретилась с ним взглядом — да, она хочет принадлежать ему! — он нежно провел большим пальцем по затвердевшему соску, и она вскрикнула, наслаждаясь пронзившим ее сладостным электрическим разрядом. Много, много времени прошло с тех пор, когда она последний раз позволяла мужчине такое. Да и было ли у нее когда-нибудь это?.. Теперь она уже не могла ни вспомнить, ни сообразить, и все ее неясные попытки растворились в непередаваемом. Одна рука его ласкала, обнимала ее грудь, другая проникла под длинный вырез джемпера, и Джек провел трепещущим языком по ключице; пальцы его скользнули вниз, открыв обнаженное тело, поползли вверх… Наконец рука его обхватила грудь, одним движением расстегнула переднюю застежку лифчика, отбросила его — и Джорджия перестала дышать в ожидании более интимных прикосновений.

Он стал кончиками пальцев как бы лениво ласкать кожу под грудью; потом поднял выше джемпер и завладел обоими холмиками. Скользнул по соску легким поцелуем, вобрал набухшую горошину в рот, лизнул горячим языком… Раз, и еще раз, и еще… Отдавшись во власть своих ощущений, она лишь сдавленно постанывала и шептала его имя.

Джек тоже забылся, упоенный ее сладкой, соблазнительной нежностью. Джорджия такая вкусная, возбужденная, щедрая… Где ни прикасаются к ней его руки — везде встречают трепетный отклик. Влажное дыхание ее ласково щекочет ему затылок, а пальцы мечутся по его волосам. Ему уже кажется, что тела их сливаются воедино… Он жадно ласкал рукой один сосок, утоляя ртом жар другого.

Ухо его слышало безумные удары ее сердца. При каждом сдавленном дыхании грудь ее поднималась и опадала, а руки конвульсивно сжимали его голову. Она немо взывает, умоляет его навеки оставаться рядом, длить эти чарующие прикосновения… И пусть так и будет, он тоже желает этого! Когда же и она заставит его забыться от ее страстных ласк? Но она так неопытна… Губы его, на нежной коже ее груди, раздвинулись в улыбке, и прозвучал неожиданный легкий смешок.

— Что… что ты… ты… смеешься?.. — задыхаясь, едва слышно пробормотала она.

— Ничего, ничего… — шептал он у ее сердца. — Просто мне очень хорошо, вот и все, Джо.

— О, Джек… и мне… мне тоже.

Уже последним, неимоверным усилием он оторвался от нее на мгновение, услышал ее нечленораздельное восклицание — и тут же обрушился поцелуями на ее живот. Остановился он, лишь встретив препятствие — эти проклятые леггинсы, — и стянул их: пусть не мешают. Она залепетала что-то протестующее, он мгновенно проник языком ей в пупок — и она позабыла почти обо всем. Он оторвал ее бедра от дивана и спустил леггинсы до колен; за ними последовали трусики, и она оказалась в плену у собственной одежды.

Джек скользнул рукой между ее ног и обнаружил влажное, ждущее тепло… Проворные пальцы перешли в стремительное наступление, описывая все уменьшающиеся концентрические окружности, и наконец большой палец прижался к затвердевшему, пылающему узелку страсти. От этого прикосновения она громко вскрикнула, бедра ее, взметнувшиеся вверх, столкнулись с его грудью. Он улыбнулся победно, ликуя: как полно он ее пленил, как безумно она откликнулась! Склонил голову, чтобы вкусить самое сокровенное, — и тут дом содрогнулся от громкого топота молодых ног…

— О Боже, это Ивен! — выдохнула Джорджия, скатываясь с дивана и в панике хватаясь за одежду.

Лицо ее пылает — кого она хочет обмануть? Все тело ее в огне, а сердце бешено колотится, стремясь вырваться из груди… Кровь едва ли не с шипением растекается по сосудам, словно перегретый пар, а в висках стучит лишь одно: она была так близка — так близка! — к тому безграничному наслаждению, о котором большинство женщин только мечтают…

Ивен уже вставляет ключ в замочную скважину… Она решилась взглянуть на Джека: о-о-о, и у нее такой же безумный вид?.. Скорее всего, в десять раз хуже… Так или иначе, если Ивен хоть краем глаза их увидит — быть беде! Входная дверь распахнулась — поздно, все поздно, теперь уж ничего не поделаешь!

— Джорджия! Я до…

Ивен осекся, подтвердив худшие ее опасения: конечно, он все понял — сразу понял, чему именно помешал. Сурово сдвинул брови, переводя взгляд с него на нее, с нее на него…

— Может, мне лучше выйти и вернуться попозже? — Ломающийся голос прозвучал резко и холодно, как завывающий за стенами дома ветер.

— В этом нет необходимости. — Джорджия как можно небрежнее провела по волосам. Руки так и чешутся одернуть джемпер, но нет, она этого не сделает. — Пожалуйста, закрой за собой дверь.

Ивен дерзко смотрел ей прямо в глаза, — давно уже не видела она у него на лице такого выражения и прекрасно знала, что оно означает.

— Похоже, лучше оставить дверь открытой, — бросил Ивен. — Вам обоим неплохо поостыть.

Джорджия скрестила руки на груди, отчаянно пытаясь придумать: как скрыть еще не оставившее ее возбуждение от того, что произошло, или не произошло, или почти произошло?

— Не смей так говорить со мной! — велела она не допускающим возражений тоном. — Понятно?

Ивен понурил вдруг голову, и она поняла: он почти жалеет о том, как повел себя, по крайней мере по отношению к ней. Мальчишка с вызовом повернулся к Джеку, но, прежде чем успел выпалить угрозу или оскорбление, она встала между ними и приказала без обиняков:

— Закрой дверь!

С нескрываемым презрением Ивен положил руку на дверь и со всей силы толкнул ее. Дом задрожал, отозвавшись дрожью во всем теле Джорджии. Наступило молчание. Прервал его Ивен — язвительным вопросом:

— Я не помешал? А то могу…

— Да, помешал, — оборвала его Джорджия, — но мы с Джеком продолжим как-нибудь в другой раз.

Ивен открыл было рот, собираясь огрызнуться, но она снова остановила его:

— Ивен, я никогда ничего от тебя не скрывала. — Голос ее невольно смягчился — в конце концов, она искренне любит этого мальчишку. — И сейчас не собираюсь — это тебя бы оскорбило. Да, мы с Джеком… — она обернулась, но не стала принуждать себя смотреть на него, — мы были заняты друг другом, — спокойно проговорила она, опять глядя сыну в глаза. — Но к тебе это не имеет никакого отношения и ни в чем тебя не ущемляет.

Парень сжал губы и свирепо покосился на Джека. «Ревнует, бедняга», — подумала Джорджия. Потребовалось больше четырех лет, чтобы им с Ивеном удалось наладить жизнь, мальчик стал постепенно расставаться с прошлым. Впереди у него долгий путь, а она — единственный человек, которому он доверяет. Он неплохо стал учиться, у него даже появились друзья, но к взрослым все еще относится подозрительно. Вернее, к большинству взрослых. С ней у него всегда были хорошие отношения. Именно поэтому он не хочет ни с кем делиться ее обществом, ее привязанностью.

— Мы поговорим об этом позже. — Пусть беспрекословность ее тона пресечет все дальнейшие попытки бунта.

Она ненавидела себя за то, что вот так выпроваживает Ивена, но как еще в этот момент поступить? Она и представить не могла, что окажется в таком положении, тем более вовлечет в него Ивена. За все время их знакомства у нее не было романов. Да и сейчас — положа руку на сердце — есть ли роман?

Ивен сверкнул глазами, но сдержался. В уме ему нельзя отказать. Вероятно, именно это и помогло ему выжить, когда он провел целый год на улице, перед тем как попал в Карлайл. Ей-то, прежде чем выяснять отношения с Ивеном, надо выяснить отношения с Джеком. Она все еще не пришла в себя от неожиданности, стремительности происшедшего между ними, от беспокойства, куда это может привести. Не получив никаких заверений сама, как она может дать их мальчику? Лучше это отложить. А пока…

— Ты обедал на работе?

— Да, — буркнул Ивен. — Но снова проголодался.

— Есть жареное мясо.

— Не беспокойся, я сам.

Громко топая, он направился на кухню, распахнул дверцу холодильника и достал целую гору продуктов. Джек молча следил за ним, отмечая намеренную небрежность манер, скованность движений. Он словно смотрит в зеркало прошлого: таким он сам был двадцать пять лет назад. Остается надежда, что парень похож и в другом — по достоинству оценит в Джорджии все то, что когда-то оценил он сам.

Ивен приготовил себе ужин, налил стакан молока, и постепенно они с Джорджией, повинуясь привычке к постоянному общению, принялись болтать как ни в чем не бывало. Тяжелый эпизод будто канул в небытие. А Джеку оставалось лишь ждать, не допустят ли его в этот непринужденный разговор. Нет, не допускают… Что же ему — обижаться или радоваться?

Пожалуй, он должен быть даже благодарен, что его оставили в покое: все равно он не знал бы, о чем говорить — ни с Ивеном, ни с Джорджией. Никогда прежде не попадал он в подобную переделку — чтобы подросток, ребенок в сущности, заставал его с женщиной в такой ситуации. В одном он был уверен: отныне его отношения с Джорджией станут еще более натянутыми. Хотя какие, собственно, у них отношения? Чему положило конец внезапное появление Ивена? Джек чувствовал полную растерянность. Сидели они, вспоминали прошлое, шутили, и вдруг он попытался овладеть Джорджией…

Никогда в жизни он так не обрушивался на женщину, никогда не терял самоконтроль, а тут полностью забылся после первого же поцелуя. Что случилось, почему он зашел так далеко? И не думал ни о чем подобном, даже мысль, что такое может произойти, не приходила в голову — пока он не поцеловал ее. После этого все вдруг изменилось.

Ивен накрыл трехэтажный бутерброд ломтем ржаного хлеба, высыпал на бумажную тарелку картофельные чипсы, снова повернулся к взрослым и коротко сообщил:

— Я буду у себя. Судя по всему, он счел это достаточным: больше не сказал ни слова и ушел в свою комнату.

Когда за ним закрылась дверь — уже без всякого грохота, вполне спокойно, — Джорджия печально вздохнула и принужденно начала:

— Извини, Джек. Я совсем забыла, что Ивен возвращается в половине девятого. Понимаешь, я тебя пригласила… думала, вечером, когда он придет, посидим втроем за чашкой кофе. А потом… — она помолчала немного, — и представить себе не могла, что мы… — Она осеклась, ее лицо и шею залила краска. «А грудь тоже покраснела?» — подумал вдруг Джек, но поспешно отогнал эти крамольные мысли.

— Я… Джо… извини… Этому нет оправдания.

— Чему? — удивилась она.

— Тому, что произошло сейчас, — пояснил Джек, смущенный ее изумлением. — И я… приношу свои извинения. Я… не имел права…

— Ты приносишь извинения… за это? — Джорджия не верила своим ушам.

— Ну да. Я ведь… ты не… я совсем не… Чем больше он так мямлит, тем хуже. Ему бы помолчать, собрать безумно мечущиеся мысли, выхватить из них хоть одну-две разумные… Но свистопляска у него в голове не утихала.

— Ты просишь извинения, что целовал меня? — тихо-тихо произнесла она.

До него дошло наконец, что он наделал. Джек быстро подошел к ней и ласково провел ладонью по ее пылающей щеке. Она изумленно раскрыла глаза, покраснела еще больше и судорожно вздохнула, когда он прикоснулся большим пальцем к ее губам.

— Нет, Джо, нет, — так же тихо ответил он. — За это — нет. Ни за что из того, что произошло сегодня, я не прошу извинения. Я имел в виду… я сожалею, что получилось вот так. Первый раз… я не должен был… торопиться. Все должно быть… по-особенному.

— Так ты полагаешь, первый раз еще будет? — Голос ее дрогнул и будто осип.

— Да, полагаю. А скорее всего, и второй, и третий. — Он улыбнулся. — А если нам по-настоящему повезет — и четыре миллиона пять тысяч восемьдесят седьмой.

Сквозь закипавшие слезы она улыбнулась ему в ответ.

— Готова поспорить, он будет таким же особенным, как и первый.

— Итак, мы возвращаемся к…

Она вопросительно взглянула на него, а он — на дверь комнаты Ивена: доносившиеся оттуда жесткие ритмы (тяжелый рок семидесятых), хорошо ему знакомые, надежно заглушали все, что он собирался ей сказать.

— ..к первому разу. Какие у тебя планы на завтра?

Она вздрогнула.

— Я… э-э… утром я занята в больнице. К полудню освобожусь.

— Вот и отлично. Жди меня в вестибюле «Блефа» в половине первого.

— Мы пообедаем вместе?

— Помимо всего прочего. — На этом лучше остановиться, решил он. По крайней мере сейчас.

Глава 7

Она договорилась о свидании… Лишь эта мысль крутилась у Джорджии в голове. Два дня назад она и не помышляла об интимных отношениях. А теперь вот назначила время, когда встретится с мужчиной у него в номере отеля.

С первой их встречи она почувствовала, что Джек Маккормик каким-то образом изменит ее жизнь. Но в конце-то концов, они ведь всего лишь условились вместе пообедать, унимала она себя. И от этих заверений только чувствовала, что глупеет окончательно. Ну да, обед, как же! Всем своим естеством она ждет завтрашнего дня, она хочет этого, как жаждут отведать редкого лакомого блюда.

Повертевшись и покрутившись в постели, она взглянула на красные святящиеся цифры часов: половина второго, а она никак не может заснуть! Обычно-то спит крепким сном уже через пятнадцать минут после того, как ложится. Как правило, она укладывается в одиннадцать, вымотанная до изнеможения. Сегодня же читала до полуночи и все убеждала себя успокоиться, подумать о сне. И все равно лежит сейчас, не в силах забыться, и размышляет о своих моральных устоях.

Из-за стены доносятся приглушенные басы завывающих гитар; правда, ее пощадили — музыка стала тише, как только она удалилась к себе в спальню. Это будет продолжаться еще как минимум час, а утром ей придется умолять Ивена проснуться, обещая ему на завтрак какое-нибудь лакомство. Ее приемный сын сова, и ничего с этим не поделаешь. Таким же был когда-то и Джек Маккормик. Они так похожи друг на друга, что даже страшно становится. Возможно, именно этим отчасти объясняется возникшая между ними неприязнь. Вот странно: двадцать лет назад на пути Джека встал ее отец, теперь — сын. Сложится ли все на этот раз по-хорошему или событиям суждено повториться, только в иных формах?

А что, если Джек уедет из Карлайла, как и много лет назад? Ведь и сейчас он не делает тайны из того, что его присутствие здесь временное. А когда соберется уезжать, опять даже не попрощается? Не спросит, хочет ли она уехать с ним? На этот вопрос у нее еще нет ответа. У Джека в Вашингтоне процветающее дело, своя жизнь. Вообще-то это не так уж далеко, но она живет здесь, в Карлайле. Всегда жила и будет жить впредь. Независимо от того, присутствует ли в ее жизни отец, дом ее — в Карлайле. Здесь ей хотелось бы состариться, здесь найти последнее упокоение, когда все будет сказано и сделано.

Теперь здесь и дом Ивена. Родился и рос он в Ричмонде, потом целый год жил на улице, а теперь, став ее приемным сыном, доволен жизнью в Карлайле. Нет, она не готова пожертвовать тем, что они с таким трудом воздвигли, только потому, что Джек вернулся и между ними что-то возникло. Откуда ей знать, как сложатся их отношения? И что делать, если не сложатся? Перевернувшись на бок, она загляделась на луну, светившую в окно. Так что же ей делать, если не сложатся?


В час тридцать ночи Джек сидел у себя в номере за столом, изучая столбики цифр, и слушал треск, доносившийся из зажатой между плечом и ухом телефонной трубки. В Сингапуре уже день, и у него там дела. К несчастью, его попросили подождать, и ждет он уже довольно долго. Раздосадованный, он положил трубку и кинул гневный взгляд на цифры, почему-то каждый раз принимающие разные значения.

Он никак не может сосредоточиться на срочной работе — это на него не похоже. Из-за мыслей о Джорджии — да-да! — о их завтрашней встрече. Нет, вернее, уже сегодняшней. Взглянув на часы, он нахмурился и потянулся, размышляя о происшедшем сегодня, нет, вчера вечером. Все его существо, все тело откликается на эти воспоминания. Почему все случилось столь быстро, неожиданно? И как ему теперь следует поступить?

Конечно, это, скорее всего, случайность. Следствие излишне выпитого, чрезмерной занятости делами в последнее время. Алкоголь оказывает на некоторых сильное возбуждающее действие. В нем проснулся голод, в Джорджии — тоже. Но едва эта мысль оформилась у него в голове, он понял всю ее несостоятельность. Да, он был на взводе, но причина не в вине, а в Джорджии. Ни одной женщине не удавалось пробудить в нем ничего подобного.

Джек рассеянно достал старый бейсбольный мяч и стал перекатывать его в руках. Куда бы ни забрасывала его жизнь, он всегда возил с собой этот мяч. Почему — объяснить не мог. За долгие годы порастерял все вещи, которые были ему дороги, а с мячом не расстался и в минуты душевного беспокойства всегда находил в нем утешение, перекатывая его в руках. До того как он получил письмо от частного детектива из Вашингтона, мяч этот служил единственным напоминанием о семье, потерянной в детстве. Воссоединиться с ней — этого он хотел больше всего на свете.

Легко помещающийся в руке шарик из кожи и резины, единственная вещь, оставшаяся у него от той поры, — своеобразный символ выпавшей на его долю горькой участи. Все его помыслы были направлены на одно — отыскать брата и сестру, жить одной семьей… А теперь вот — Джорджия.

Лицо ее возникло вдруг рядом с полузабытыми лицами родных, и он мотнул головой, осознав, что это означает: где-то в глубинах подсознания он хочет, чтобы Джорджия стала частью его семьи.

И тотчас же он поймал себя на том, что это открытие его почти не удивило. Наверно, все это время Джорджия присутствовала в его мыслях, хоть он и не отдавал себе в том отчета. Возможно, именно поэтому он и не женился, поэтому вернулся в Карлайл после стольких лет. А не из-за того, что стремился сквитаться с отцом Джорджии. Его тайным желанием было довершить начатое много лет назад.

Откинувшись на спинку стула, Джек подбросил мяч к потолку, рассеянно проследил за ним взглядом, ловко поймал другой рукой… Интересно, что происходит, когда влюбляешься в лучшего друга? Стиснув мяч, он повернулся к стеклянной двери и взглянул на луну. И вдруг нахлынувшие воспоминания заставили его вновь ощутить аромат Джорджии, запах ее волос, вкус губ… Он усмехнулся над собой, но это не помогло. Что ж, он найдет ответы на все вопросы.


На этот раз он оказался первым. Джорджия пришла на десять минут раньше условленного времени, но Джек уже ждал ее. Открыв массивные бронзовые двери «Блефа», она сразу же увидела его: в безупречном темном костюме и сапфирово-синем галстуке, в тон глазам, стоит, прислонившись к столу администратора, подпирая ногой в итальянском ботинке черный дипломат; облокотился на стол, сверяет свои часы и не замечает ее… Она невольно остановилась, жадно рассматривая Джека и гадая, что ее ждет.

Она и Джек Маккормик были разными людьми тогда; разные они и сейчас. Возможно, что-то изменилось, но во многих отношениях они полные противоположности. Напрасно она убеждает себя, что между ними может возникнуть что-то прочное, — слишком многое их разделяет: столько событий прошлого, так много боли, упущенных возможностей, неизведанных чувств… Вспыхнувшая вчера искра разожжет пожар, который спалит их обоих.

Несмотря на все ее теплые чувства к нему — а она всегда их испытывала, — ей следует четко осознать: он ей не пара. В Джеке появилось что-то такое, чего не было раньше. И чутье подсказывало ей: это новое уничтожит те ростки прекрасного, что возникли между ними.

Словно восприняв эти ее не высказанные вслух мысли, Джек вскинул голову — и встретился с ней взглядом. У нее в груди сразу встрепенулось что-то жаркое, неуправляемое — и она поняла: сколько бы ни рассуждала о не сулящем ничего светлого будущем, сегодня, здесь она испытает все, ради чего пришла сюда. Она хочет Джека, всегда хотела его. С того самого времени, как стала настолько взрослой, что поняла это. И даже если им суждено урвать лишь две зимние недели счастья — она пойдет на это. А потом спрячет эти мгновения в самых потаенных глубинах души и будет беречь их до конца дней своих. Ей этого достаточно, уверяла она себя, иначе и быть не может.

Еще не вполне осознав всю важность принятого решения, она неуверенно приближалась к нему, а он шагнул ей навстречу. Так они и встретились — примерно в центре разделявшего их расстояния — и улыбнулись оба значительности этого обстоятельства.

— Привет! — сказал Джек.

— Приветик! — ответила Джорджия.

— Я боялся, что ты не придешь.

— Но я пришла — даже раньше. Его улыбка засияла радостью.

— Знаю, Джо.

Джорджия прикусила губу — то ли нервничала, то ли опасалась сказать что-нибудь, о чем потом пожалеет. Сердце колотилось неровно, ладони покрылись потом, по всему телу разлился жар, а ведь Джек еще не прикоснулся к ней. И Джорджия засомневалась, не делает ли она непоправимой ошибки, уступая своему влечению к нему.

— Я заказал для нас обед в номер; ты ничего не имеешь против?

Против? Боже мой, он угадал ее желание! Не хотелось сидеть друг против друга в многолюдном ресторане с мыслью, что на десерт им предстоит нечто особенное — не то, что другим.

— Нет, конечно же, нет, — заверила она, надеясь, что он не уловит невольного вздоха облегчения. — Я и сама думала…

— Только мы с тобой, Джо. Как в былые времена.

«Ну, не совсем как в былые», — подумала она. Но не говорить же об этом… И она согласилась едва слышно:

— Да, Джек, как в былые времена. Он и представить себе не может, как долго она выбирала сегодня белье. И вообще, где ему, мужчине, понять, чего стоил ей сегодняшний день… Но нет, ему дано это понять — иначе это был бы не он.

— Чего изволите пожелать? — шутливо осведомился Джек.

Джорджия ощутила, как у нее запылало лицо. Как мог он задать такой интимный вопрос в центре полного людей вестибюля отеля? И вдруг до нее дошло, что он имеет в виду обед. Джек усмехнулся со значением, словно понял ее мысли, и уточнил ласково:

— Я имел в виду — чего изволите пожелать сначала, то есть на обед. — И, не удержавшись, добавил:

— Остальным мы займемся позже — обещаю.

— Откуда мне знать, что я захочу на обед? — Она сочла за лучшее оставить довесок без внимания.

— У-у, какие мы сегодня злые! — рассмеялся Джек.

— Вовсе нет, — буркнула она, но, не в силах сдержаться, улыбнулась: смех у него такой заразительный. — Да нет, я не…

— Что, Джо?

Резко умолкнув, Джорджия повела плечами.

— Просто я волнуюсь, — искренне призналась она.

Он откровенно удивился:

— Волнуешься? Почему?

— Как — почему? — изумилась она. — Ты еще спрашиваешь — почему?

Он собрался что-то сказать, вздохнул, подумал, наконец проговорил:

— Понятия не имею.

— А тебя разве нисколько не волнует… то, что будет сегодня?

— Конечно, нет. Слушай, Джо, если ты передумала…

— Нет! — поспешно прервала она его, видя, как он улыбнулся ее поспешности, но не обратила на его реакцию внимания. — Дело не в этом.

— Тогда в чем же?

Она в самом деле не знала, как передать свои страхи, чтобы он понял. Сама не могла бы определить, чем они вызваны.

— Джек, ведь это зрело больше двадцати лет. По крайней мере что касается меня.

Он никак не выразил свое изумление тем, что Джорджия больше двадцати лет хотела его, не подтвердил, что и сам испытывал то же самое. Он понятия не имеет, какие желания одолевали ее еще тогда, когда они были подростками. Господь свидетель, ей удалось скрыть свои чувства.

— И я беспокоюсь, что сделали со мной все прошедшие годы, — говорила она. — Со мной… с нами. Просто я… — вздохнув, она сжала кулаки и тотчас же расслабила руки, — волнуюсь, вот и все.

Наконец осмыслив ее слова, Джек шагнул к ней, нежно провел пальцами по ее губам, обхватил подбородок, нагнулся, поцеловал ее — быстрым, легким поцелуем — и сразу отступил назад. Этот мимолетный поцелуй продолжался лишь несколько секунд, но у нее бешено заколотилось сердце и голова пошла кругом, словно она сошла с «чертова колеса». Она встретилась с Джеком взглядом, и у нее подогнулись колени.

— Прошлое осталось в прошлом, Джо, — произнес он тихо и нежно. — Что бы ни произошло сегодня, мы этим обязаны настоящему, а не тому, что осталось позади. Прошлое… — Вздохнув, он печально улыбнулся.

И тут его легонько толкнула в спину не в меру спешащая дама. Инстинктивно, пытаясь сохранить равновесие, он снова шагнул вперед — и закончил свою речь еще одним поцелуем, уже не столь невинным. Когда он отпустил Джорджию, она едва удержалась на ногах, — о Боже, и так она реагирует всего лишь на прикосновение, на поцелуй…

— Идем к тебе? — Она услышала свои слова как бы со стороны, голова у нее кружилась.

Взглянув ей прямо в глаза, Джек погладил ее по подбородку.

— Ты уверена, Джо, что хочешь этого?

— Абсолютно уверена. — Она безуспешно пыталась унять охватившую ее дрожь.

Он молча взял ее под руку, и они пошли к лестнице.

Глава 8

Джек закрыл дверь своего номера: наконец-то, хоть на какое-то время они отгородились от всего остального мира. Сознание, что здесь им никто и ничто не помешает, придавало ему уверенности. Пока они с Джорджией здесь, никто не нарушит их уединения, все у них — в их вселенной — будет правильно и хорошо, и никому не удастся помешать этому.

Вот так, бывало, они встречались с Джорджией, когда были детьми, в их, только их, укромной бухточке. Удаленная от города, от всего, что делало их жизнь несчастливой, бухточка идеально подходила для встреч двух подростков — там они проводили дни, забывая о враждебном мире.

То же умиротворенное спокойствие наполнило душу Джека и в эти минуты.

Рядом с Джорджией ему ни о чем не надо тревожиться. Кроме нее, ему ничего не нужно — и как это он давным-давно не догадался? Вот она призналась ему, что больше двух десятилетий ждала того, ради чего пришла к нему, и в этот миг над ним словно разверзлись небеса, уронив ему в руки бесценный дар. А где-то в глубине подсознания зрела мысль: не ждал ли и он все эти годы того же?

Год, проведенный в Карлайле, оказался погребен под толщей воспоминаний, и Джек с трудом узнавал город. Разумеется, память сохранила Джорджию, их дружбу; жестокость его приемных родителей, ее отца. Все остальное — туманное, смутное, как картины из полузабытого фильма.

Мысли и воспоминания о Джорджии никогда не покидали его, и теперь она снова с ним — теплая, нежная и прекрасная. Она желает того же, что и он сам. Она стоит и смотрит на него, едва переступив порог. Бледно-голубые джинсы обтягивают ее стройные ноги и округлые бедра; свободный джемпер раскрашен всеми цветами осени; волосы горят золотом опавшей листвы, а глаза темнеют свинцом осеннего неба.

Осень всегда была его любимым временем года: чистый, прохладный воздух, пропитанный дымом костров, непредсказуемые перемены в природе… медленное умирание, которому суждено обернуться возрождением. И вдруг Джек понял: не нужен ему сейчас никакой обед — ему нужна только Джорджия…

Без единого слова он ласково провел ладонью по ее нежной открытой шее, нырнул под волосы, обхватил затылок, мягким движением привлек ее к себе и, закрыв глаза, обхватил ее губы своими.

Она мягко поддалась ему, без малейшей борьбы — словно вернулась домой после долгого, опасного путешествия, — вся расслабилась и прижала ладони к его груди. Губы ее скользнули по его губам, дыхание теплым, чарующим дуновением пощекотало ему рот. Она наклонила к себе его голову, увлекла его новыми поцелуями. Забытый дипломат выскользнул из разжавшихся пальцев Джека и с глухим стуком упал на пол. Ноги их переплелись, груди стали как одно целое, сердца забились в унисон…

Память о ней он хранил в самых сокровенных уголках души, никогда не знавшей истинной любви. Она наполнила его чем-то родным, славным, чего ему никак не удавалось найти, и сердце его откликалось на каждое ее прикосновение. Джо права: с первого дня их знакомства между ними возникло нечто неразрывное, но лишь теперь им дано дойти до развязки, до конца…

«Развязка», «конец»… эти слова тревогой отозвались в нем. Неужели их отношениям неизбежно придет конец? Но он не желает, он вовсе не готов принять эту мысль. Все происходящее так ново, не похоже ни на что прежнее и слишком хрупко. Он должен осознать все, осмыслить — лишь тогда можно думать о будущем, о их будущем. Джорджия станет его частью, это несомненно…

Точно проникнув в его смятенные мысли, она оторвалась от него, пристально вгляделась в его лицо, отчаянно пытаясь найти ответ на свои такие важные вопросы…

Он понимает ее тревогу, но не разделяет, нет. Никакими словами не сумел бы он убедить ее, что они поступают правильно, но он уверен в этом, и все. Он может открыть ей свои чувства, ибо они искренни и горячи. И, улыбнувшись, он поцеловал ее и накрыл ее руку своей ладонью.

Почувствовав, как она вздрогнула от прикосновения, он поднес ее руку осторожно к губам и стал целовать каждый палец, один за другим, а мизинчик взял в рот. Она едва слышно ахнула, поддаваясь столь же неудержимому порыву страсти, а он издал неопределенный, идущий из самых глубин его существа звук предвкушения и опустил ее руку на узел галстука.

Мгновение Джорджия лишь молча смотрела ему в глаза, потом, неуверенно, робко подняв и вторую руку, принялась развязывать идеальный виндзорский узел. Шелковый галстук мягко опустился на пол, и она, повинуясь безмолвной просьбе Джека, расстегнула воротничок, еще одну пуговицу, еще… открыла грудь и скользнула рукой по упругим мускулам.

Джека тоже охватила дрожь — прикосновение ее подобно электрическому разряду, сорвавшемуся с кончиков пальцев; он пронзил его и вмиг разлился по всем клеточкам тела. С какой прекрасной, сладкой ленью она гладит его тело, томит его… Расстегнула оставшиеся пуговицы, провела ладонями по теплой коже, сбросила рубашку и пиджак. Прохладный воздух прикоснулся к разгоряченному телу, еще сильнее обострив чувства. Он улыбнулся ей, вспыхивая и тая, а она, с той же улыбкой сдерживаемой страсти, изучала его, привыкала — и вдруг, так естественно, словно ей ежедневно приходилось это делать, поднялась на цыпочки, прижалась губами к его шее и, скользнув языком по плечам и ключицам, погрузилась во впадину под кадыком…

С уст его сорвался сдавленный стон, и, не в силах владеть сотрясающими его эмоциями, Джек схватил ее руки и широко развел их в стороны. Тонкие запястья пульсируют под его сильными пальцами, в глазах ее смятение… Но сама-то она — сколько ему еще терпеть? — до сих пор одета…


— Что?.. — выдохнула она наконец. — Что, Джек? — И попыталась высвободить запястья. Но он, не отвечая, лишь крепче их стиснул.

— Ловко у тебя получилось.

— Ты о чем? — изобразила она невинную улыбку.

— Ты же меня почти раздела.

— Ну что ты! — Она игриво вскинула брови. — Посмотрим, что ты скажешь, когда я сделаю это не «почти», а совсем.

— О, неужели? — улыбнулся он, слегка задыхаясь.

Она кивнула медленно и торжественно.

— Раз так, — он опустил ее руки, но не разжал своих, — по-моему, нам надо сперва… обговорить кое-какие… основополагающие правила.

— О?! «Правила»?..

— Вот именно — «о»!

— Т-тогда какие же, Джек?

— Сейчас… сейчас я тебе объясню. Он осторожно завел ей руки за спину, зажав оба нежных запястья в одном своем огромном кулаке. Она тихонько сопротивлялась, с блуждающей улыбкой на трепещущих губах. Но когда свободной рукой он приподнял джемпер и зацепил палец за пояс ее джинсов, всякое сопротивление прекратилось, даже улыбка погасла.

Наклонившись, он погладил губами ее шею.

— Позволь мне… я обрисую их… на… на примерах.

— Нет, — пробормотала она.

— Нет? — Он заглянул ей в глаза. Взгляд ее потемнел, наполнился бесконечным желанием, безграничной страстью.

— Не хочу, чтобы это были только примеры, Джек. Рассказывай… рассказывай все!

Брошенный ею вызов до крайности его возбудил — он склонился к ней так, что между губами их остался лишь тончайший слой воздуха, и изо всех сил прижал ее к себе. Соприкосновение их тел возбудило его еще больше, если это только было возможно, и глаза ее закрылись — она откликнулась на его желание.

— Ну хорошо… — сдавленно проговорил он, — расскажу тебе… все расскажу… — Он ощутил лицом ее горячее дыхание, прижался лбом к ее волосам и закрыл глаза. — Я хочу тебя, Джо. Всю целиком. Хочу наполнить тобой свои руки… мысли… сердце. И чтобы ты так же наполнилась мной. Ты вся — твое тело, разум, душа…

— О, Джек…

Он оторвался на мгновение — убедиться, что и у нее закрыты глаза, — убрал руку с ее талии, взял ее за подбородок.

— Посмотри на меня!

Она распахнула ресницы и встретилась с его жаждущим взглядом.

— Знаешь, что я собираюсь сделать с тобой? — Голос его трепетал от страсти.

— О, Джек!..

Положив руку ей на затылок, он погрузил пальцы в медный каскад волос.

— Хочу, чтобы ты открылась передо мною, как прежде не открывалась ни перед кем. Хочу проникнуть дальше, глубже, чем когда-либо… доводилось другим мужчинам.

— О, Джек…

— Хочу быть на тебе, под тобой и позади тебя…

— О, Джек!..

— Хочу погрузиться в самые сокровенные твои глубины. И остаться там навеки.

Он снова прильнул губами к ее шее, и Джорджия, с закрытыми глазами, бессознательно склонила голову набок, предоставляя ему свободный доступ к себе, — он, казалось, желал жадно съесть ее. Пальцы Джека опять стиснули ей запястья, а другая рука нырнула глубоко под джемпер и, поглаживая талию, живот, наэлектризовала ее до предела. Никогда в жизни, ни разу не была она так заведена, а ведь он даже еще не начал раздевать ее.

Но это, кажется, происходит: джемпер поднимается вверх, обнажая живот, бедра, грудь…

Джек тихо ахнул: не скрытые черным кружевным, прозрачнее паутины, лифчиком, наливались под его взглядом соски… Синие глаза его зажглись одержимостью, и, накрыв грудь Джорджии свободной рукой, он нежно сдавил ее… Закусив губу, она тихонько застонала, не отрывая от него затуманенного взора. А Джек провел большим пальцем по твердой горошине соска. Пружина огненной страсти начала раскручиваться, готовая взорвать Джорджию изнутри… Внезапно рука Джека застыла, вцепившись в черное кружево.

— Застежка спереди… — прошептал он. — Это ты хорошо сделала. — И, ловко расстегнув ее, развел кружева в стороны.

Грудь ее вырвалась на свободу, и он не мог оторвать глаз от ложбинки, которую медленно заливала краска. Обхватив грудь ладонью, он жадно впился в нее, терзая ее и мучая языком, вбирая сколько мог… Наслаждение стало почти невыносимым, и Джорджия попыталась высвободиться…

Он лишь крепче стиснул свою добычу, рот его осыпал ее безумными ласками, а одна рука, опустившись, уже расстегивала пуговицу на поясе джинсов. По-прежнему не выпуская ее тонких запястий, он одной рукой вмиг раскрыл молнию и ворвался внутрь. Жадные, горячие пальцы медленно стянули с бедер плотную ткань, насладились упругими ягодицами, и, не переставая целовать ее грудь, он положил руку на лоно…

Она силилась раздвинуть ноги пошире, но джинсы не давали… Ему, однако, неудобная поза ничуть не мешала. Пальцы, между ее ног, ласкали, гладили, щекотали, тревожили — и от каждого прикосновения по телу ее разливался жар…

— Джек… — наконец удалось ей прошептать.

— Нет… я… я занят… — бормотал он, прижимаясь лицом к ее груди.

— Просто я… может быть, нам…

— Что, что?.. — Хриплый его голос прозвучал резким диссонансом с ленивыми, нежными движениями.

— ..добраться до постели? — еле слышно выдохнула она.

Он мгновенно застыл, всем телом, казалось, впитывая эти ее тихие слова, и, сделав последнее неторопливое движение рукой, не спеша провел языком по плавному изгибу груди. И, не отпуская ее от себя, стал — в каком-то фантастическом танце — перемещаться в сторону спальни. Только тут она осознала, что они до сих пор стояли у самого входа в номер. Любой проходивший по коридору мог слышать их страстные стенания, безошибочно выдававшие происходящее… Но мысль эта неожиданно для нее самой лишь еще больше распалила ее. Вот уж что ей вовсе не свойственно, так это работать на публику. Джек, видимо, каким-то волшебным образом разбудил в ней потаенные инстинкты.

Так, не размыкая рук, они оказались в спальне. Несмотря на полдень, здесь царил полумрак — плотные, тяжелые шторы были опущены. Они продолжали свой страстный танец, пока край широченной кровати не остановил их.

— Знаешь, — пролепетала она, — лучше бы ты… отпустил мои… руки, а то…

Джек неохотно освободил ее запястья, и она плавно повела руками, чувствуя, как тепло, разлившееся по всему телу, растекается по ним. За Джеком следом тянулась заправленная в брюки рубашка (пиджак остался на полу в прихожей), но он, видимо, не замечал этого. Она положила руки ему на пояс, а он как раз решил освободить ее от джемпера — и оба рассмеялись: нет, одновременно им это не удастся.

— Ты первая, — рыцарски уступил он, пытаясь все же стянуть с нее джемпер.

— Нет, ты первый, — возразила она, дергая за ремень.

— Нет, ты! — улыбаясь, настаивал он, не оставляя борьбы с джемпером.

— Нет, ты! — возражала она, вцепившись обеими руками в его пояс.

Так и стояли они, вцепившись друг в друга, пока Джорджия вдруг не издала нервный смешок — следствие натянутых нервов, желания, неуверенности. Тогда Джек ласково снял с себя ее руки, а с нее — джемпер. Поведя плечами, она освободилась от лифчика и тотчас же, уже с настоящим смехом, расстегнула его ремень и занялась молнией брюк. Он стянул до колен ее джинсы, и тела их переплелись. Сбросив туфли и освободившись наконец от одежды, они остались стоять друг против друга в одних носках.

Обнаженные их тела оставались в тени, лишь ноги четко вырисовывались в ярко освещенном прямоугольнике света, падающего из прихожей. Как ни смешно было ей самой сознавать это, но она рада была и этой полутьме, и даже… тому, что на них осталось хоть что-то из одежды. Ведь несмотря на возбуждение, какого никогда еще не испытывала, она все же стеснялась немного, что они с Джеком вот так стоят друг против друга, раздетые…

— Видеть не могу этого. — Он указал глазами на свои черные носки. — Начинаешь почему-то чувствовать себя полным идиотом — как в мерзком порнофильме.

Она промолчала — к чему заострять внимание на том, насколько часто приходилось Джеку бывать в подобных ситуациях или иметь дело со скверными порнофильмами? Сама она никогда не задумывалась, в чем там у нее ноги во время занятий сексом, босые они или нет, а о порнофильмах вообще знала лишь понаслышке.

— Пусть их! — Она взглянула на свои гольфы: один закатался до щиколотки, второй обтягивал икру.

Но он, видимо придавая этому какое-то значение, не согласился:

— Не-ет, слишком пошло.

И они весело сняли оставшееся; Джорджия справилась первой и, выпрямившись, смотрела на него: пытаясь сохранить равновесие, он запрыгал на одной ноге назад, оказался в прямоугольнике света и выпрямился во весь рост. Она увидела его теперь всего — и не могла оторвать от него взгляда: да, за прошедшие годы он сильно раздался вширь. В детстве ей довелось несколько раз видеть его без рубашки — тощий, поджарый; мышцы только начинали обозначаться, на груди пушились светлые волоски. А теперь… теперь он великолепен! Лишь это слово и пришло ей в голову. Мощные мышцы отчетливо вырисовываются на смуглой коже. Пока он выпрямляется, эти мышцы исполняют целую симфонию движений: напрягаются и расслабляются, ритмично вздрагивая в прекрасном танце. Джек сделал шаг к ней, еще один, еще…

— Итак, где мы остановились? — На нее повеяло жаром его тела. — Ах да, здесь. — Он обвил ее талию сильной рукой, привлек к себе, и она почувствовала, как его твердая плоть вжалась в ее, теплую, нежную, и глаза закрылись сами собой, а пальцы непроизвольно гладили его грудь, наслаждаясь упругостью натренированных мышц.

Мужественный и сильный, Джек хотел ее. И Джорджия, на мгновение поддавшись безотчетному страху, едва не решилась отвергнуть его. Но он, обхватив за ягодицы, привлек ее к себе, и все страхи испарились в пламени желания. Она провела руками по его груди, плечам; задержавшись на лопатках, скользнула вниз по спине и тоже положила ладони на его упругие ягодицы, еще крепче прижимаясь к нему.

Это ее прикосновение исторгло у него из груди звук бесконечной радости, и он обрушился страстными поцелуями на ее шею и плечи. Она откинула назад голову, распущенные волосы упали ей на спину, и Джек испил наслаждение из ее полной, ожидающей груди, а она, изогнув спину, твердила про себя: «Еще!.. Еще!..»

Пораженная силой собственного влечения, она погрузила пальцы в его волосы, привлекла к себе и закрыла ему рот поцелуем — уверенным, чувственным, жарким. В порыве страсти их языки сплелись, и им пришлось наконец оторваться друг от друга, чтобы вдохнуть воздуха. Она упала на кровать и вдруг ощутила на себе Джека — всего. Раздвинув ей бедра, он потерся носом о ее грудь, снова обрушился на нее поцелуями, потом жаркими, влажными губами опустился вниз, на мгновение задержавшись у пупка.

Поняв его намерения, она попыталась было остановить его, но прикосновения языка к сверхчувствительной плоти парализовали ее. Когда же к ней вернулись хоть какие-то силы, она смогла лишь отчаянно вцепиться в простыню, откинув голову назад, ибо он, раздвинув ей ноги локтями, не давал возможности пошевелиться. Время остановилось; она наслаждалась волшебным очарованием близости, ничего похожего ей не доводилось испытывать. Туго сжатая огненная пружина внутри ее стала раскручиваться, сначала медленно, потом все ускоряясь, и наконец она содрогнулась от взрыва чувств. Она вскрикнула, выплеснув в его имени бесконечный восторг и любовь, и медленно начала приходить в себя.

Джек оторвался от нее — нечеткий силуэт в полумраке комнаты, — сквозь застилающую глаза пелену она увидела, что он потянулся к ночному столику, поняла его намерения и остановила, обвив его запястья пальцами и прошептав тихо:

— Не беспокойся, я позаботилась об этом.

— Да? — после некоторого молчания переспросил он.

— Я… э… — она смущенно прикусила губу, — я поставила спираль. — В темноте она не могла прочесть выражение его лица и поспешно добавила:

— Несколько лет назад у меня были серьезные — так я тогда считала — отношения с одним человеком. Но… у нас ничего не вышло.

Он колебался лишь мгновение, прежде чем проговорить спокойно:

— Почему?

— Тот мужчина… — начала было она и тотчас же умолкла, осознав, что не имеет понятия, что же у них вышло не так. — Понимаешь, он не был… — Тяжело вздохнула, добавила про себя: «Тобой», но вслух сказала:

— Мы с ним не подходили друг другу.

Он властно положил ей руку на грудь, и она поняла: больше никаких объяснений не надо.

— Значит, это было несколько лет назад? — Джек провел большим пальцем ей по соску, чувствуя, как он твердеет.

Джорджия посмотрела ему прямо в глаза.

— Да.

— У меня тоже давно ничего не было.

— Ну все-таки не несколько лет.

— Да, но давно.

— А что вышло у тебя с той женщиной, с которой был последний роман?

Он задумался и тихо провел рукой по ее пылающей щеке с нежностью мужчины, уверенного, что он желанен, и потому оттягивающего наслаждение. Джорджия ощутила это прикосновение всем своим существом, и сердце ее заколотилось чаще.

— И романов у меня не было — ни с кем и никогда.

— Почему?

Вместо ответа он осторожно повернул ее на бок и лег рядом, за спиной, одним быстрым движением откинув с ее шеи волосы и чуть-чуть ущипнув ее зубами. Одна его рука не выпускала ее грудь, играя с соском, другая провела по животу. Она попыталась было оглянуться через плечо, повторить свой вопрос, и в этот миг он проник в нее сзади — быстро, глубоко, полно.

— О! — тихо вскрикнула она. — О, Джек! Он опустил руки ниже, привлекая ее ближе к себе, наполняя самую глубь ее…

— Я так и думал, — сдавленно, страстно прошептал он ей на ухо. — Мы созданы друг для друга.

Она повернула голову еще дальше и на мгновение поймала поцелуем его губы. Но он, уронив голову ей на плечо, покинул ее — и тотчас же снова в нее проник, еще быстрее и сильнее. Обнимая одной рукой ее грудь, другой лаская живот он начал быстрые, ритмичные движения.

Джорджия вся отдалась ему, погрузилась в непрерывные взрывы чувств, один за другим раздирающие ее. Он рядом… с ней… в ней… И неистовый вихрь, затмив все, погрузил ее в лишенное сознания блаженство. Она поддавалась дивным инстинктам, полностью открывалась перед ним, впускала его в себя, в свое сердце, навеки овладевала им. И смятение чувств отступило: она рядом с любимым, как мечтала с незапамятных времен…

В одном последнем рывке наступила кульминация их единения, и два вскрика слились воедино. Время перестало существовать, мгновение счастья тянулось вечно… Наконец он, из последних сил прижимая ее к себе, затих, неровно дыша, и сердце его пулеметной дробью ударило ее по спине.

Она только и могла лежать неподвижно и позволять ему обнимать себя — так была поражена происшедшим. Она понятия не имела, что такое возможно, и грудь ее сдавил вдруг тяжелый холод: она ошибалась, о, как она ошибалась! Два дня, две недели… и она думала, что ей хватит этих кратких сроков, чтобы вспоминать свое счастье до конца жизни, и только. Да ей не хватит и двух жизней с ним!

Глава 9

Обняв Джорджию за талию, Джек снова прижал ее к себе сколько осталось сил. Ему не хотелось отпускать ее — пусть они всегда будут лежать рядом, спокойные, и удовлетворенные, и счастливые. Знай он, что так будет, — давно вернулся бы в Карлайл. Никогда он больше не уедет — не сможет. Или она на этот раз уедет вместе с ним.

Он нежно повернул ее лицом к себе и с изумлением обнаружил, что она… плачет. При тусклом свете лицо ее казалось очень бледным, она явно была чем-то встревожена. Джорджия молча смотрела на него, и две крупных слезы катились по ее щекам, пока не утонули в разбросанных по подушке волосах. Охваченный безотчетным страхом, он, смахнув с ее лба прядь волос, осторожно поцеловал сначала след одной слезинки, потом другой.

— Что, что такое? Я сделал тебе больно? На устах у Джорджии мелькнула печальная улыбка.

— Нет, — едва слышно прошептала она, и голос ее донесся словно издалека. — Нет, не то.

— Что же тогда? — настаивал он, снова принимаясь гладить ее волосы. — Джо… — комок ужаса стиснул ему горло, и Джек попытался сглотнуть его, — почему… почему ты плачешь?

Шмыгнув носом, она вытерла глаза, перевернулась на спину, обвила руками его шею, увлекая его на себя.

— Да так, ничего. — Она прижалась губами к его груди. — Просто я… я… даже не представляла себе, что такое возможно, — только и всего.

Освободив шею от ее объятий, он приподнял голову и внимательно посмотрел на нее. Он должен видеть ее лицо, он хочет спросить и быть уверенным, что она сказала правду.

— Почему тебе плохо?

— Нет-нет, не знаю даже, зачем я тебе сказала… Не опомнилась еще…

Она не открыла ему правды, он понял это, слишком быстро ответила, как-то небрежно, наигранно. Это не относится к ее чувствам — она в самом деле не испытывала прежде ничего подобного, — но ей отчего-то больно, случившееся нанесло рану ее душе. Но почему, терялся он в догадках, почему она не хочет открыться? Он не стал больше спрашивать — что-то в ее голосе удержало его. Что ж, времени у них впереди много, можно поговорить и потом. Потому что он, черт побери, ясное дело, никуда отсюда не уедет.

Обвив ее руками, он перевернулся на спину, без труда затащив ее на себя. Она не возражала, наоборот, устроилась на нем так, словно это ее привычное место. Им очень хорошо вдвоем, Джек это понимал. Никакой неуверенности, нерешительности, что чаще всего свойственно первой интимной встрече, ему, во всяком случае, кажется, что они уже много лет близки, — так уютно и привычно рядом с Джорджией. Но это ему, а ей?

— Все в порядке, Джо?

Он почувствовал, как она кивнула головой.

— В порядке? — настаивал он. Она вдруг весело фыркнула.

— Лучше… чем… в порядке.

— Насколько лучше? — не унимался он. Оторвав лицо от его груди, она улыбнулась, и ему показалось, что улыбка эта не такая, как прежние, — грустная. Да нет, ему, верно, чудится — света мало.

— Здорово… лучше, — еле выговорила она. Он все беспокоился:

— Как это — «здорово лучше», Джо? Смахнув с лица выбившуюся прядь, она накрутила на пальцы темные волосы Джека и, улыбнувшись, игриво подняла брови.

— Ну, например… я… э-э… не чувствую нижней части тела.

— Надеюсь, это началось после… — не понял он.

— Да, после, — рассмеялась она. — После того, как я вдруг вспыхнула изнутри.

— Кажется… никогда еще мне не доводилось… воспламенять женщин.

Улыбка ее тотчас погасла, — ох и дурак же он, треснуть бы себя что есть силы за собственную глупость.

— Нет, нет, Джо, я вовсе не хотел сказать, что до тебя у меня были сотни женщин.

— Сотни?!

— Да нет же! — Как она стала цепляться за каждое его слово! — Конечно же, нет. Она кивнула.

— Но десятки-то…

— Нет, Джо, и не десятки. — Он не сомневался — не поверит. — Не наберется и полдюжины…

— И ты думаешь, я поверю?

— А почему бы и нет?

— Потому что ты…

— Что я, Джо?

— Джек…

При звуках ее голоса, произнесшего его имя, по всему его телу разлилось странное тепло.

— Что? Договаривай: в моей жизни должно быть много женщин, потому что я… — Ответ на этот вопрос должна дать ему она, именно она.

— Потому что ты… — она вздохнула: зря затеяла этот разговор, — ты такой красивый… и сексуальный… и умный… и привлекательный… и сильный.

— И только-то? — Теперь фыркнул он.

Джорджия взяла в руку его подбородок, нежно провела пальцами по скулам, и он поймал себя на том, что разговор начинает ему нравиться.

— Потому что ты… ты прелесть… — шептала она. — Даже не верится…

Накрыв ее руку ладонью, он стал целовать каждый палец в отдельности.

— Я говорю правду, Джо. Может, я и не такой уж замечательный, но это правда.

Она вглядывалась ему в лицо, словно не в силах поверить. А он был уверен, что если бы знал, в чем ее страхи, — вмиг развеял бы.

— Поужинай сегодня со мной, — попросил он, смутно понимая: вряд ли это прогонит внезапно возникшую между ними тень отчужденности. Но расстаться с Джорджией он был не готов. — Про обед-то мы совсем забыли. Проведем вечер вместе, закажем ужин в номер…

Она молчала — видно, что-то обдумывала; наконец огорченно произнесла:

— Не смогу, Джек.

— Почему?

— Понимаешь, мне надо вернуться домой к тому времени, как Ивен придет из школы. Он-то прекрасно может сам о себе позаботиться, но… Ему, видишь ли, так часто приходилось раньше возвращаться в пустынный дом. Вот я и не хочу ничем напоминать ему о тех временах.

До него вдруг дошло, что их отношения с Джорджией вовсе не сложатся так уж безоблачно. Во-первых, между ними стоит Ивен.

Препятствие, конечно, преодолимое: завоевать расположение мальчишки непросто, на это потребуется время, но он сумеет. Однако приемный ее сын напомнил ему о другом мужчине, занимающем большое место в ее жизни, — о ее отце. А Грегори Лавендер, к сожалению, величина неизвестная. Что может вытворить старик? Этого он не предугадает, как и реакции Джорджии. Да, все, оказывается, не просто.

— Когда мы опять увидимся? — Джек надеялся, что отчаяние в собственном голосе ему только послышалось.

— Скоро.

— А как скоро?

— Джек, я… — Она осеклась, не зная, как он примет то, что она собирается сказать.

— В чем дело? — Холодок страха снова разлился в груди у Джека.

Она жадно посмотрела ему в лицо, провела рукой по волосам.

— Мы ведь можем… не торопиться? Пожалуйста, Джек!

Но он не желает ждать! Напротив, как можно быстрее схватить в охапку все, что может получиться из их взаимоотношений! Что-то говорит ему: надо одержать полную и безоговорочную победу над Джорджией, и причем именно теперь, сразу. Но по выражению ее лица он понял: настаивать нельзя, Джорджия всегда была осторожна, во всех отношениях — вероятно, следствие воспитания. Сам же он всегда был настроен прямо противоположно — еще в детстве узнал, как легко человеку в одно мгновение лишиться того, что дорого.

— Джо, нам потребовалось больше двадцати лет, чтобы прийти к этому. — Он говорил этаким небрежным тоном, что ни в коей мере не соответствовало его чувствам. — И ты предлагаешь не торопиться?

— Нет, Джек, — она вздохнула, — нам потребовалось меньше двух дней. Двух дней. Мы теперь совсем другие люди — взрослые люди.

— Ну а позвонить-то вечером можно? — Он ч мокнул ее в щеку.

Она, кажется, и этот простой вопрос всесторонне рассматривает.

— Пожалуй, можно.

Снова ему пришлось сдержаться. А ведь до обеда-то дело так и не дошло!

— Может, заказать что-нибудь поесть? Ты, должно быть, умираешь от голода.

— Нет, ничуть. А потом, мне и правда пора домой.

Он не нашел слов, чтобы остановить ее, и лишь покорно кивнул. Одевались в натянутой тишине, избегая смотреть друг другу в глаза. Наблюдая за ее неторопливыми, размеренными движениями — аккуратно поправляет одежду, привычно расчесывает и укладывает волосы, приводит себя в порядок, — он еще больше, чем прежде, желал снова все это снять, разбросать, растрепать… Но она сделала все очень быстро и повернулась к нему — силуэт ее отчетливо обозначился в падающем из прихожей свете.

— До встречи.

Он подошел и легонько прикоснулся к ее щеке.

— Когда?

Она тяжело вздохнула.

— Позвони, договоримся. — И собралась было что-то добавить.

Но он решительно закрыл ей губы поцелуем. Не успел он освободить ее, как Джорджия поспешно выскользнула за дверь — не оглянувшись, не сказав ни слова, даже не попрощавшись. И тут он осознал, что происходит, когда бывшие друзья становятся возлюбленными: возникает неловкость, ощущение дискомфорта, неуверенности, что же дальше.

Нелегкий это путь в развитии отношений.


Первое, что она увидела дома, — мигающая лампочка автоответчика. Ивена еще нет, она опередила его по меньшей мере на полчаса, и все же ей не по себе от мысли о предстоящей встрече с ним. Бросит на нее один взгляд — и ему сразу станет ясно, с кем и как она провела день. В конце-то концов, почему ее личное должно касаться Ивена? Но их судьбы — его и ее — успели тесно переплестись: все с ним происходящее затрагивает ее и, наоборот, каждая ее встреча неизбежно влияет и на него.

Лучше не думать о том, как она провела это время, хотя бы пока. Почему, собственно, ей как-то неуютно, ведь именно о любви, о близости с Джеком она мечтала так долго… еще издавна. О нем она думала, его воображала на месте Руди, когда тот вошел в ее жизнь. Но чувства ее изменились; Джека — тоже, он помнил ее другой, по-другому был к ней привязан. Глубокая, несокрушимая привязанность, которую они испытывали друг к другу, превратилась в нечто такое, с чем они оба не знают, что делать.

С годами воспоминания о Джеке стали расплывчатыми, приняли другие очертания, — возможно, поэтому она чувствует себя так странно. Естественно, что она, взрослая женщина, по-иному, чем тогда, воспринимает Джека — сильного, уверенного в себе мужчину. Оба они совсем другие. Нет, бесполезно сейчас думать, чувства ее в смятении. Пусть пройдет время и разделит сегодняшний день, с его счастьем и тревогой, и растаявшее прошлое.

Она скинула куртку, приготовила себе чай и уселась на диван рядом с Молли — та сразу положила голову ей на колени.

— По крайней мере в твоих чувствах я не сомневаюсь. — Джорджия почесала ее за ухом. — Если твоя миска будет всегда полной и иной раз попадется мозговая косточка, ты ведь никогда меня не разлюбишь, а?

Молли забила хвостом по дивану.

— Да, так я и думала, — усмехнулась Джорджия. — Жаль, что к мужчинам такой простой подход неприменим.

Горько-сладкое тепло чая разлилось по телу. Протянув руку к автоответчику, она нажала на клавишу воспроизведения и, закрыв глаза, откинулась на спинку дивана, слушая вполуха бестелесные голоса. Звонок из больницы: не отдежурит ли она на следующей неделе дополнительную смену? Из библиотеки: просят принять участие в благотворительном вечере. Из ветеринарной клиники: напоминают, что Молли надо сделать какие-то уколы. От помощника Грегори Лавендера: с ней хочет поговорить отец… Чтобы осмыслить последний звонок, потребовалось некоторое время. А не приснилось ей? Вскочив с дивана, она прокрутила кассету назад: нет, не приснилось, она ясно и отчетливо услышала мужской голос:

— Говорит Стюарт Роумер, помощник Грегори Лавендера. Ваш отец хочет с вами поговорить. Пожалуйста, перезвоните мне по телефону… как только вернетесь. Я буду на работе до семи вечера.

Первое известие от отца почти за двадцать лет — такое холодное, отрешенное, переданное через постороннего человека. Совсем в духе Грегори Лавендера. И почему-то — именно сегодня. Теперешнее ее состояние никак не располагает к душевной щедрости. Она еще не успела прийти в себя, вихрь противоречивых чувств захлестнул ее после свидания с Джеком, а теперь ей предстоит встреча с другим мужчиной, который также двадцать лет назад ушел из ее жизни — даже не оглянулся на прощание. Ей вдруг пришло в голову: и как это она, брошенная в столь юном возрасте двумя мужчинами, занимавшими самое значительное место в ее жизни, не прониклась ненавистью ко всему мужскому полу?

Ответить ли на звонок Стюарта Роумера — тут сомнений нет. Независимо от причин, побудивших отца вспомнить о ней, он вспомнил, пусть таким опосредованным способом. Раз он пытается связаться с ней, на то должны быть веские причины. Возможно, он заболел, с ним случилась беда, ему плохо. Или он после стольких лет пожелал примирения? Отругав себя за такую дикую мысль, она решительно набрала названный номер. Ее сразу соединили со Стюартом Роумером; она представилась и, справившись об отце, внутренне приготовилась.

— Мисс Лавендер, ваш отец хотел бы видеть вас у себя дома в шесть вечера.

Прикусив губу, она сделала усилие, чтобы успокоить участившееся дыхание. Отец не изменился: отдает приказы и уверен, что она их выполнит; у нее нет выбора, кроме как подчиниться. И все же, прежде чем принять высочайший эдикт, спросила:

— Зачем?

Неловкая пауза на том конце: Стюарт Роумер, человек, которого она знать не знает, озадачен.

— Не сомневаюсь, ваш отец ответит вам лучше, чем я. Могу ли я передать ему, что вы приедете?

И снова она заколебалась: взрослая женщина, полностью отвечающая за свои поступки, если не хочет, может и не видеться с отцом — достаточно ответить отказом. Но оттолкнуть отца — значит подтвердить, что она, как и он, помнит зло, не хочет попытаться залечить многолетнюю рану. Ответь она сейчас отцу отказом, у нее больше не будет возможности что-то исправить. И хотя именно он повинен в том, что они не общались столько лет, он делает первый шаг навстречу — каковы бы ни были причины. Как может она отказаться от попытки наладить их взаимоотношения? Пусть ничего не получится, зато у нее останется сознание, что она сделала все возможное. Не стоит обманывать себя: их отношения никогда не станут близкими, теплыми. Но ведь она навеки отрезана от единственного родного человека — примириться с этим всегда было трудно.

— Хорошо, — сказала она. — Передайте, пожалуйста: в шесть не смогу, буду в половине седьмого. — И, по-детски потешив самолюбие, откинулась на диван, только теперь ощутив, что дрожит всем телом, только теперь осознав, что сделала.

Согласилась снова встретиться с отцом — в его владениях, без всякой поддержки, совершенно безоружная. И вдруг ей нестерпимо захотелось взять с собой Джека, чтобы он, как и много лет назад, был рядом. Но как попросить его об этом, она не знала.


Потрясением для нее было увидеть не дом — все эти годы она часто проезжала мимо и знала, что он ветшает, а отец не из тех, кто станет тратить деньги на столь бесполезную затею, как внешняя отделка, — а самого отца.

Джорджия изредка встречала его, и для нее уже не составляло секрета, что он сильно сдает. Знакомые в больнице сообщали ей о его посещениях врачей — невропатолога, кардиолога, ревматолога, — и она радовалась: отец приходит лишь для обследований. Но она не видела его уже несколько месяцев и, когда он открыл перед ней дверь, поразилась: как постарел, осунулся за последнее время. И ее больно поразила мысль, что только теперь он позволяет ей узнать все это. При виде человека, которого когда-то любила и боялась больше всех на свете и который теперь стал немощным стариком, все у нее внутри перевернулось. Отец такой же человек, как все…

— Здравствуй, папа. — Голос ее прозвучал как у четырнадцатилетней девчонки.

— Джорджия, — только и ответил он. Увидев, что он застыл на месте и не приглашает ее войти, она переступила с ноги на ногу и с усилием проговорила:

— Давненько мы не виделись.

— Да, — кивнул он.

Она поняла: хочет заставить ее просить позволения войти в этот дом, который был когда-то ее домом. Сглотнув комок в горле, напомнила себе, что перед ней ее отец, и тихо произнесла:

— Ты не собираешься пригласить меня в дом?

Он шагнул в сторону, и, прежде чем он успел хлопнуть дверью у нее перед носом, она вошла. Внутри все в точности так, как тогда, когда она уезжала в колледж, даже запах тот же: пыль и остатки недоеденного ужина…

Странно, насколько четко такие вещи запечатлеваются в памяти: всего лишь повеяло старым, знакомым запахом — и она снова беспомощный, беззащитный подросток. И засомневалась: да правильно ли она поступила, придя в дом к отцу?

Тихий щелчок захлопнувшейся за спиной двери… Она вздрогнула, стремительно обернулась, охваченная желанием поскорее покончить со всем этим, и без обиняков спросила:

— Почему ты пожелал встретиться со мной? Он внимательно оглядел ее.

— Не лучше ли пройти в гостиную, сесть? Кофе хочешь?

— Нет, спасибо. Я предпочла бы перейти к делу.

— Ну а я сяду, мне уже нелегко долго стоять на ногах. Я теперь не тот, что прежде.

Она кивнула, гадая, нет ли в его словах скрытого смысла или он просто морочит ей голову… Никогда ей не удавалось проникнуть в его мысли. Так часто бывало: у отца на уме вот это, думала она, а он буквально оглушал ее неожиданным словом или поступком.

— Хорошо, — она направилась в гостиную, — я сяду, но вообще я ненадолго.

В доме было тепло, даже слишком тепло; она сняла куртку, закатала рукава пушистого свитера, устроилась на диване — именно здесь она сидела когда-то, выслушивая наставления отца, — и уставилась перед собой невидящим взором. Отец уселся в старинное кресло у камина — именно тут он сидел, делая ей выговоры. Некоторое время оба молчали.

Наконец Грегори Лавендер, убедившись, что дочь не предпримет первая никаких попыток начать разговор, вымолвил:

— Я так понял, что Джек Маккормик вернулся в Карлайл.

Джорджия, вскинув голову, смело встретилась с ним взглядом. Так вот почему отец позвал ее — не для того, чтобы выяснить наконец отношения с единственной дочерью, а потому, что Джек вернулся в город.

— Да, — спокойно ответила она, — это так. Он помолчал, сплел пальцы под подбородком.

— И ты, насколько мне известно, виделась с ним.

В груди у Джорджии вспыхнул огонь, разлился жаром по шее; она стиснула зубы — ей уже не четырнадцать лет, и она может делать что хочет, встречаться с кем ей угодно.

— Хотя тебя это никак не должно касаться — да, виделась.

Уронив руки на колени, Грегори Лавендер небрежно закинул ногу на ногу, продолжая спокойно разглядывать дочь.

— До меня даже дошло, что сегодня ты почти весь день провела в его номере.

Она пулей вскочила с дивана, сунула, не сказав ни слова, руки в рукава куртки, вытащила из-под воротника волосы и направилась к двери. Не станет она сидеть и слушать, как ее отчитывают за встречу с Джеком. Она не ребенок, черт возьми, и не обязана перед ним оправдываться!

Не было ничего дурного в ее встречах с Джеком Маккормиком двадцать лет назад, и сейчас нет ничего плохого. Если отец решил вернуть ее под свой каблук, его ждет жестокое разочарование. Она подошла уже к двери, почти покинула отцовский дом, но голос Грегори Лавендера остановил ее:

— С годами у тебя появился характер. Стремительно обернувшись, она сверкнула взглядом, ледяным тоном ответила:

— Характер у меня был уже в детстве. Просто ты никогда не удосуживался обратить на это внимание.

— Возможно, ты и понятия не имеешь, на что я обращал внимание.

— Едва ли.

Ответ дочери ошеломил его, но маска так же быстро вернулась на его лицо, и Джорджии снова оставалось только гадать, каковы же истинные его чувства. Она всегда ненавидела эту его черту — способность полностью скрывать свои мысли и переживания, в то время как сама она всегда оказывалась беспомощно обнаженной перед окружающим миром.

— Итак, после стольких лет ты снова впустила его в свою жизнь, — констатировал Грегори Лавендер.

Она замялась, недоумевая, стоит ли тратить силы на споры с отцом, ведь его мнение, по крайней мере касательно Джека, никогда не имело для нее значения. И все же услышала, как отвечает:

— Во многих отношениях Джек и не покидал мою жизнь.

— Это не тот мальчишка, которого ты помнишь.

Она вздернула подбородок, сама не понимая, почему эти слова так ее задели.

— Знаю.

— Сейчас он причинит тебе гораздо больше боли, чем тогда.

Она выдавила из себя смешок, начисто лишенный веселья.

— А тебе разве не все равно?

Отец молча все смотрел и смотрел на нее, и от его спокойного взгляда ее, как и когда-то давно, охватил озноб. Пришлось собрать все силы, чтобы не расслабиться, признавая безоговорочное поражение. Она выдерживала его взгляд, сопротивляясь инстинктивным потокам детских страхов, и первым отвести глаза пришлось Грегори Лавендеру.

— Джорджия, ничего хорошего от него не жди. — Он отвернулся к дивану, с которого она только что встала.

— Не тебе это решать.

— Ты многого не знаешь о нем…

— Это не твое дело, папа! — оборвала она его, чувствуя, как ее поднимает, поддерживает неведомая сила. — Не было твоим раньше, не твое и теперь.

— Вот как? — В голосе его сквозило презрение.

— Да, не твое дело. Я больше не ребенок, и ты не имеешь права вмешиваться в мою жизнь. Двадцать лет назад ты отвернулся от меня…

— Это я отвернулся от тебя? — встрепенулся он.

— И все эти годы я прекрасно обходилась без тебя, — продолжала она, не обращая на него внимания. — Ты больше не разбудишь во мне тех чувств, что удавалось тебе будить прежде. Все это давно позади.

Обдумав вспышку дочери, Грегори Лавендер решил оставить ее без замечаний, а вместо того спросил:

— Тебе известно, что я вот-вот потеряю свою компанию?

Вот они и подошли наконец к истинной причине ее присутствия здесь.

— Я слышала, у тебя финансовые затруднения. Это всем в городе известно. Но что ты теряешь компанию — для меня новость.

— «Теряешь» не совсем точное слово. У меня ее отнимают. Против моей воли.

Джорджия недоуменно взглянула на него.

— Как это можно — отнять компанию против твоей воли?

— Кто-то скупает мои акции быстрее, чем я могу уследить, и расплачивается значительно выше их наличной стоимости.

— Кому нужна компания, дела которой идут неважно?

Словно подстегнутый ее вопросом, за спиной у нее раздался стук в дверь. Отец молча улыбнулся. Как-то странно, подумала она. Что означает эта улыбка в такой момент?

— Задай эти вопросы ему, — наконец прозвучал ответ.

Джорджия непонимающе молчала.

— Иди открой дверь.

Автоматически повинуясь застрявшей в мозгу и непроизвольно воскресшей привычке во всем подчиняться отцу, она повернулась к двери. И в тот самый момент, как начала поворачивать ручку, до нее дошло: ответ ей известен; что-то холодное, страшное сдавило грудь, где-то в пыльном воздухе явственно раздались голоса — спокойный голос Джека и ее собственный: «Я… приобретаю компании, которые обанкротились или близки к этому. Затем вкладываю в них по-крупному — деньги и время, — чтобы они снова поднялись на поверхность. А когда дела налаживаются, продаю их и получаю гораздо больше, чем заплатил». — «Похоже, дело и прибыльное, и благотворительное». — «Прибыльное — точно». Она отлично помнит этот их разговор.

Нет, этого не может быть! Но, открывая дверь, Джорджия знала, что увидит за ней Джека. Холодный ветер растрепал ему волосы, а синие глаза стали как льдинки. По телу ее пробежала дрожь, но не от мороза, и она подняла руку ко рту.

— Пожалуйста, скажи, что это не ты! — прошептала она.

Джек сразу понял, что она имеет в виду. Несомненно, Грегори Лавендер пригласил его сюда по тем же причинам, что и ее. Похоже, все нити по-прежнему у него в руках. Судя по всему, ничто не изменилось.

Глава 10

— Это я, — тихо произнес Джек. — Но все обстоит не так, как ты думаешь.

У Джорджии в груди будто раскрылась огромная черная дыра, и все хорошее, что было у нее в жизни, внезапно затянутое туда, исчезло в зияющей пустоте. Все слова, что говорил Джек; все чувства, что он пробуждал; все дни, проведенные с ним вместе в укромной бухточке; все надежды и мечты о будущем. Два коротких слова — и все переменилось.

— О, Джек…

— Джорджия, я сейчас все объясню…

— Да-да, Джорджия, — вставил ее отец, — пусть он все объяснит. Пусть объяснит, как прибирает к рукам «Лавендер индастриз» — дело всей моей жизни и твое наследство. Как отнимает у нашей семьи самое дорогое… и этот дом, в котором ты родилась и выросла. Пусть расскажет, как в разгар зимы вышвыривает меня, старика, на улицу. Мне очень хочется услышать это.

Джорджия посмотрела сначала на отца, потом на Джека — она отказывалась верить, что он, любимый ею человек, способен на такое. И тут же поймала себя на том, что без труда верит: Джек всегда ненавидел ее отца, и не делал из этого тайны. Но почему сейчас, после стольких лет, он пошел на это?

— Джек, это правда?..

В вопросе ее прозвучало отчаяние: она желает услышать все от него самого. Должно быть какое-то объяснение. Какое именно — она не имеет понятия, но оно есть.

Он выдержал взгляд ее расширенных, полных ужаса глаз.

— Нам нужно поговорить, Джо.

— У нас было два дня, чтобы поговорить. Я прямо спросила, какие дела привели тебя в Карлайл, но ты ушел от ответа. Тогда я не придала этому особого значения, но теперь…

— Что теперь?

Ощутив прилив тошноты, она сглотнула комок в горле.

— Теперь я прихожу к выводу, что ты сознательно лгал мне все это время.

— Прежде чем слушать отца, выслушай меня. Неужели ты встанешь на его сторону?

— Я не собираюсь вставать ни на чью сторону. Просто хочу узнать, что происходит.

— Он украл у меня «Лавендер индастриз», — объявил Грегори Лавендер и медленными, тщательно рассчитанными шагами пересек гостиную.

При виде отца, такого старого и беспомощного, Джорджию захлестнула волна жалости. За ним кто-то должен постоянно ухаживать, заботиться, чтобы он не заболел. Ему нельзя больше жить одному. Он немощен и бессилен, но не будет рад ее присутствию. Да и у нее самой столько по отношению к нему противоречивых чувств — они станут разрывать ее. И все-таки она не может полностью от него отвернуться — отец все-таки.

— Он отнимает все. — Грегори остановился в двух шагах от дочери. — Мое дело, капитал, оборудование… даже этот дом.

Джорджия повернулась к Джеку с молчаливым вопросом: пусть он сам скажет, что все обвинения отца — неправда. Но Джек не произнес ни слова в свое оправдание.

— Значит, это правда? Ты отнимаешь и дом? Стиснув зубы, Джек кивнул.

— Ты выгонишь моего отца из его собственного дома?

На этот раз кивок Джека был пропитан яростью.

— Черт побери, ты совершенно права! Так же, как двадцать лет назад он выгнал тебя.

При этих словах Джорджия содрогнулась, словно от удара молотом.

— О, Джек! — Она едва смогла произнести его имя. — Так об этом сюрпризе ты говорил? Вот как ты собираешься вернуть мне долг — украв у моего отца жизнь? Как мог ты так поступить?

— Все очень просто, Джо. Мне достаточно вспомнить, как он обращался с тобой. Мысленно прокрутить все те мерзости, которые он тебе говорил, чтобы при любой возможности унизить тебя.

— Джек…

— Мне достаточно вспомнить, — оборвал он ее, — что он всегда стоял у тебя на первом месте!

— Что? — встрепенулась она, решив, что ослышалась. — Что ты говоришь?

— Ты всегда хотела, чтобы он был доволен, — усталым, измученным голосом произнес Джек. — Ты никогда не думала обо мне столько, сколько об отце.

Джорджия собралась было опровергнуть его обвинения, но не смогла вымолвить ни слова. Ну конечно же, это не так! Джек всегда значил для нее больше, чем кто-либо другой, — разве он этого не понимает? Неужели он и правда думает, что занимал в ее сердце второе место — после отца? А она… она любила его больше всех на свете. Даже больше отца. Неужели он не знал этого тогда?

— Джек, — попыталась было начать она снова, — это неправда…

Но он, кажется, и слушать ее не желает…

— То, что я делаю в Карлайле, Джо, я делаю для нас. Да, я отнимаю у твоего отца его дом и все, что ему дорого. Потому что хочу дать ему прочувствовать сполна, что значит не иметь ничего.

Джорджия посмотрела на него и впервые, как ей подумалось, по-настоящему увидела его с тех пор, как они снова встретились. Она вдруг поняла наконец причину беспокойства, не покидавшего ее с самой первой минуты встречи. Джек Маккормик, два дня как вернувшийся в Карлайл, совсем не тот Джек, который уехал отсюда двадцать три года назад. Мужчина, которому она отдалась сегодня утром, вообразив что любит его, — совершенно чужой ей человек.

Теперь-то она осознала: вовсе не его она любит, не этого человека. Она любила того мальчишку. Любила озлобленного на мир подростка, умевшего все же отдавать себя, а не набрасываться зверем на всех, кто обходился с ним несправедливо. Тот бился изо всех сил над самосовершенствованием. Тот никогда никого не винил, не искал отмщения — лишь стремился вырваться из той жизни, в которой ему приходилось тяжело. Тот мальчишка просто хотел счастья, а этот мужчина жаждет мести.

Он вернулся в Карлайл, потому что не в силах забыть прошлое. Этот Джек хочет воздать сполна за все зло, причиненное ему и тем, кто ему дорог. Это человек, не способный прощать, в сердце у него лишь одно желание — расплаты. Такого невозможно любить.

— Ты делаешь это не для нас, — ровным голосом заговорила она. — Ты делаешь это для себя. Я никогда не думала о мести. И ты тогда не думал о ней. Не знаю, почему ты изменился. Я-то осталась той же. Я хотела только, чтобы моя жизнь сложилась не хуже, чем мне суждено. Я и сейчас хочу лишь этого. И мне казалось, того же хочешь и ты. Очевидно, я ошибалась.

— Джорджия, все не так просто… — начал было Джек.

Но она подняла руку, останавливая его:

— Нет, все совершенно просто. Ты ослеплен пустой жаждой мщения и ничего не видишь.

— Нам нужно поговорить. Но она отстранила его и, выходя в ночной холод, бросила, не оборачиваясь:

— По-моему, нам больше не о чем говорить.

Джек сделал шаг следом за ней, но остановился.

— Нам много о чем надо поговорить.

— Поговори обо всем этом с моим отцом. — Она отступила от него еще на шаг. — Это теперь касается только вас двоих. Судя по всему, ни ты, ни он ни на секунду не задумались о моих чувствах.

— Как тебе в голову пришло такое! — воскликнул Джек. — Ты всегда значила для меня очень много, всегда.

Слезы навернулись у нее на глаза. Плакать нельзя, приказала она себе, только не теперь, только не здесь, когда ее видят отец и этот незнакомый мужчина, которого она когда-то любила.

— Твой поступок никоим образом не свидетельствует об этом.

— Джо…

Поколебавшись, она все же обернулась.

— Знаешь, Джек, возможно, ты был прав относительно своих родных.

— Что ты имеешь в виду? — Джека смутила внезапная перемена темы.

— Вчера вечером ты сказал, что боишься, вдруг им не понравится, каким ты стал. Ты был прав. Скорее всего, не понравится. Они будут поражены: человек, когда-то так любивший их, теперь думает только о себе.

— Джо…

— До свидания, Джек.

Спохватившись, она вспомнила об отце и повернулась к нему.

— Папа…

Больше она ничего не могла бы сказать — во всяком случае, сейчас. И возможно — больше никогда.

Ответом была лишь какая-то странная улыбка — смесь душевных мук и торжества. Джорджия не знала, как толковать ее, и думать об этом не хотелось. Усталая и разбитая, она мечтала лишь об одном: поскорее бы оказаться дома. И потому, не оборачиваясь, быстро пошла к машине. Лишь завернув за угол в конце квартала, она позволила себе расплакаться.


Джек проводил ее взглядом — она медленно прошла через газон и скрылась в машине. Шаги уверенные, ни разу не оглянулась на тех, кого оставила. Он стоял и смотрел, как тронулась ее машина, безучастно отметил вспыхнувшие красные огоньки стоп-сигналов у выезда на шоссе, ритмичное подмигивание желтого сигнала поворота на углу. Из выхлопной трубы вырвалось облачко дыма, и машина скрылась из виду. Думал он только одно — это стучало в голове: «Почему она ничего не поняла?» Обернувшись к Грегори Лавендеру, он заметил у него на лице ту самую ухмылку, которую возненавидел еще много лет назад.

— Я же говорил тебе: у меня есть секретное оружие.

— Ничего у вас нет.

Ухмылка повторилась, еще более гнусная.

— А теперь и у тебя ничего нет.

— Вы ошибаетесь. Джорджия вернется ко мне. Просто она ничего не поняла. Как только я поговорю с ней, все объясню… — И осекся, сам почувствовав, какое отчаяние звучит в его словах.

Грегори Лавендер, несомненно, заметил это, зловещий смех его вызвал гулкое эхо — это откликнулся пустой дом.

— Зачем? — вдруг почти жалобно проговорил Джек. — Зачем вы это сделали? Почему хотите разлучить нас с Джорджией?

— Ты ей не пара, — сверкнул глазами старик.

Джек изумленно уставился на него: так вот в чем дело! Неужели это правда? Поэтому отец Джорджии всегда ненавидел его? Прежде Джек был уверен: Грегори Лавендер не хочет счастья для дочери и потому стремится отгородить ее от всего, что может принести ей радость. А дело, как видно, в том, что ему, как и многим отцам, не по нраву пришелся парень, с которым дружит дочь.

— Не вам решать, что хорошо для Джорджии, а что нет.

— Ошибаешься. Она моя дочь, я — ее отец. Мать умерла, когда Джорджии было всего четыре года, и перед смертью я обещал ей дать Джорджии все, что в моих силах.

Час от часу не легче — вот уж чего он никогда не подозревал.

— И для этого вы оскорбляли и унижали ее? Отказывали в самой главной человеческой потребности — в любви?

— Я обещал ее матери, что Джорджия получит все, чего мы для нее хотели, — продолжал старик, не обращая на него внимания.

— А вам не приходило в голову спросить и у самой Джорджии, чего она для себя хочет? Грегори Лавендер покачал головой.

— Она еще девчонка. Не может самостоятельно принимать решения.

— Джорджия давно уже не девчонка. Она взрослая женщина.

Старик пристально смотрел на Джека, но тот не мог прочесть его мысли. Наконец Грегори патетически произнес:

— А теперь ты ничего не понимаешь. Я ее отец. Отец.

— Вы правы. Я ничего не понимаю. То обстоятельство, что вы являетесь ее отцом, означает, что вы должны желать ей только добра.

— Конечно, я и желаю.

Джек решил, что дальнейшие споры бесполезны. Поведение старика для него так же непостижимо, как и реакция Джорджии. Что там на уме у Грегори Лавендера, ему совершенно все равно. Но Джорджию просто необходимо убедить. Встретиться с ней, поговорить — это главное. Как только до нее дойдет…

— Мы с вами еще не закончили, — предупредил он ее отца.

— О, разумеется, — весело ответил Грегори Лавендер.

Впервые в жизни не оставив за собой последнее слово, Джек повернулся и ушел — в точности так же, как за несколько минут до этого ушла Джорджия. Когда она осознает причины его поступков, ей станет ясно: он действует для ее же блага, ведь он так сильно ее любит. И все наладится, иначе и быть не может, все наладится.


— Почему это ты так жутко выглядишь? Джорджия сидела на диване, тупо уставившись на огонь. Услышав слова приемного сына, она как будто очнулась и повернулась к нему.

— Спасибо, Ивен. Очень признательна, что обратил внимание. Теперь мне гораздо лучше.

Из дома отца она приехала прямо к себе, всю дорогу стараясь думать только об управлении машиной и о слабом, кружащемся в воздухе снежке. Но теперь, в спокойствии и уюте своего дома, Джорджия размышляла обо всем случившемся, вспоминала все детали; пыталась анализировать.

Итак, отец призвал ее к себе лишь потому, что Джек пытается отобрать у него «Лавендер индастриз». Какое торжествующее у него стало выражение лица, когда Джеку пришлось сознаться! А Джек… Джек, оказывается, обижен, что для нее он всегда стоял на втором месте, после отца. Джек, Джек, Джек… Все ее мысли — о нем, только о нем… Перед глазами стоит его лицо, каким оно было, когда он говорил, что мстит ее отцу за нее, а вовсе не утоляет собственную жажду мести. Он лгал ей, как лгал и о многом с тех пор, как вернулся в Карлайл. Она ошиблась в нем, ошиблась, одно это сознание поглощало все другие чувства и помыслы.

— Это из-за кого — из-за отца или из-за него? — донесся из кухни голос Ивена — он там устроился за кухонным столом с учебниками истории и картами.

Джорджия сочла нужным, стараясь не выдать себя голосом, уточнить:

— Из-за кого это «из-за него»? О ком это ты?

— Да ведь ты, с тех пор как домой вернулась, и слова не сказала. А к отцу ездила, я знаю. Ну я и решил, что он, скорее всего, тоже тут как-то… участвует. — Ивен покатал по столу карандаш, помолчал. — Понимаешь, Джорджия, я просто хочу убедиться, что у тебя все в порядке.

Наступил один из тех моментов, когда она жалела, что вообще встретила Ивена на своем жизненном пути, — он так напоминает ей Джека, когда тот был подростком. Заботливым, добрым, способным видеть сквозь глухую стену, которую она в минуты душевного смятения возводила между собой и окружающим миром. Во многих отношениях Ивен стал ей тем другом, которого она лишилась в день, когда Джек Маккормик покинул Карлайл… Нет, пока она не готова к разговору с Ивеном о Джеке.

— А я могу тебя убедить — у меня все в порядке, — попыталась солгать она.

— Что случилось?

— Ивен, мне не хочется говорить об этом. Все слишком запутано.

Ивен снова погрузился в свои книги, но ненадолго.

— Я только хочу знать… это твой отец или он?

Вот упрямый парень — Джорджия зажмурилась.

— Я же тебе сказала: не будем об этом.

— Слушай, если твой предок такой же, как и мой… — не унимался Ивен.

Вздохнув, она уступила: маленький инквизитор, придется с ним потолковать — подростков такого возраста не остановишь, пока не дашь им желаемого.

— Да, знаешь, во многом мой отец похож на твоего. — Она повернулась лицом к Ивену. — Бить он меня не бил, но и не любил никогда.

Наконец она высказала это вслух то, что всегда знала, но в чем боялась себе признаться. Все время разлуки с отцом она пыталась убедить себя, что отец любит ее — по-своему, но любит — и все его поступки объясняются… ну, он неверно толкует отцовские обязанности. Уму непостижимо, как дошел Грегори Лавендер до своих воззрений по поводу воспитания детей; все, что он вносил в жизнь дочери, — это, по его мнению, для ее блага. Но любить ее он не любил — не мог, не умел этого; никогда не уважал; не пытался увидеть в ней человека. Работая с трудными детьми, Джорджия поняла главное: взрослые обычно пытаются воспитывать своих детей так, как воспитывали их самих. Вероятно, ее отец пошел в своего отца. Но она, несмотря ни на что, всегда искала и находила в своем сердце какое-то место для Грегори Лавендера.

Правда, из этого не следовало, что она должна до конца жизни повиноваться отцу. Столько лет минуло, сегодня они встретились, но он нисколько не изменился, и, судя по всему, это уже так и останется. Но проблемы — дело его совести, не ее. Именно в этом она всегда стремилась убедить детей, с которыми работала: не в их силах разрешить проблемы родителей, пусть занимаются своими собственными, здесь их ждет удача. А если требуется расстаться с людьми, родившими их и вырастившими, — что же делать, так и надо поступать. Все просто и логично. Саму себя ей, однако, никак не удается убедить.

— Тебе бы от него подальше держаться, Джорджия, — пробормотал Ивен. — Яд он для тебя.

Плоды просвещения! Именно эти слова она сказала Ивену несколько лет назад. Отец и правда был для мальчика ядом; не убрали бы его из родительского дома — и вырос бы он таким же, как его отец.

— Ты… делай уроки, Ивен, — только и ответила она.

Он просверлил ее своим острым мальчишеским взглядом и снова углубился в царящий на столе рабочий беспорядок. Но не провел ни одной линии на карте, не перевернул ни единой страницы в книге. Джорджия вздохнула, почесала лежащую рядом Молли за ухом и опять сосредоточилась на пляшущих языках пламени. Такой беспомощности и пустоты она не ощущала никогда в жизни.


В час ночи Джек, все еще в джинсах и черном свитере, как был у Грегори Лавендера, спал тревожным сном и сразу услышал стук в дверь. Никого он не ждет… Посмотрел в глазок — Ивен. Ничуть не удивившись, Джек откинул щеколду, повернул ручку… Не успел открыть, как дверь стремительно распахнулась от удара снаружи и с грохотом ударилась о стену. На Джека, до конца еще не проснувшегося, разом обрушился полновесный, неуемный юношеский гнев…

Ивен с силой толкнул обитателя номера, и Джек отлетел назад, но на ногах удержался. В следующее мгновение левый кулак мальчишки метнулся вперед, и лишь в самый последний миг Джек парировал удар. Противник, моментально перегруппировавшись, нанес удар правой в подбородок. Этот удар захваченному врасплох Джеку отразить не удалось… Он ошалело уставился на нападающего, и тот молниеносно воспользовался его растерянностью — направил следующий удар в солнечное сплетение. Джек согнулся пополам, распрямился, метнулся вперед, схватил мальчишку за шею, развернул, заломил ему руку за спину — все, возможность сопротивляться исключена.

Парень левой рукой попытался освободить шею от захвата, но Джек, более тяжелый, высокий и уже разъяренный, без труда с ним справился. Ивен еще пробовал вырываться, брыкаться, но победа досталась сильнейшему — незваный гость затих или сделал вид, что затих. Джек и не думал этому верить: учащенно дыша, с упавшими на лоб волосами, он не ослаблял захвата.

— Ну, у тебя все? — осведомился он наконец сквозь стиснутые зубы, все еще не осознав, за что и почему набросились на него с такой яростью.

— Там увидим, — буркнул Ивен. — А вы и счастливы?

— Да нет, не особенно. Сегодня вечером — тем более.

— Тогда, может, вы и не такой тупой, каким кажетесь. — Ивен снова попытался освободиться.

Джек лишь крепче стиснул шею вырывающегося мальчишки.

— Черт побери, в чем дело? Что с тобой? Побрыкавшись еще немного, Ивен успокоился так же внезапно, как бросился в бой, и проворчал:

— А ты, черт побери, как думаешь, старик? Господи, он словно видит и слышит себя самого! Стоит закрыть глаза — это он выясняет отношения с отцом Джорджии двадцать с лишком лет назад. И он тоже тогда был так переполнен злобой? Сейчас уже трудно вспомнить. Но в одном-то память не изменяет: какое отвращение ни испытывал он к Грегори Лавендеру, ему, пожалуй, и в голову не приходило поднять на него руку. Во всяком случае, не пытался. А Ивен, похоже, без комплексов: так ослеплен злобой и ненавистью, что о последствиях не помышляет, поступает необдуманно. А от этого жди одних неприятностей, уж ему-то известно. Это сознание и помогло прожить последние двадцать три года. Попробовать вразумить парня?

— Как думаешь, можем мы поговорить как люди? — осторожно начал он.

— Не хочу ни о чем говорить. — Пленник возобновил усилия освободиться. — Хочу только избить тебя до полусмерти за то, что ты сделал с Джорджией.

Джек встряхнул его, и тот снова затих.

— Вот тебе на! А что я сделал с Джорджией?

— Ты сделал ей больно, старик. А я не люблю, когда ей делают больно.


— Это и есть твоя основная жизненная задача? Ты что, ее паладин? Ивен колебался всего миг.

— Паладин — это что?

Джек тоже ответил не сразу, голос его прозвучал спокойно и негромко:

— То, чем в свое время был я. — И отпустил мальчишку, слегка подтолкнув его вперед так, чтобы между ними оказалось какое-то расстояние.

Ивен сделал пару шагов, резко обернулся — кулаки наготове, — но, уразумев, что его готовы встретить, смахнул с лица гриву и опустил руки.

Глаза синие, отметил про себя Джек, волосы черные, дерзок как черт, прямо-таки дышит злобой — о Боже, зеркальное отражение Джека Маккормика в этом же возрасте. Они с Ивеном два сапога пара. Вели кто-нибудь не поможет ему сейчас, он останется таким же — озлобленным, несдержанным, мстительным и злопамятным. Как Грегори Лавендер.

Джек рухнул в кресло — вот кстати подвернулось, все же лучше, чем на пол, — поставил локти на колени, уронил голову на руки. Что произошло? Что он сам натворил?

— Сделай мне одолжение, — попросил он, не поднимая глаз.

После некоторого молчания последовало настороженное:

— Какое… одолжение?

— Подойди к письменному столу, открой верхний правый ящик и принеси то, что там лежит.

Тишина… тяжелые ботинки застучали по полу… скрипнул ящик…

— Да здесь старый бейсбольный мяч!

— Так ты думаешь, — поднял наконец голову Джек и, протянув руку, без слов потребовал подачи.

Ивен, мгновенно узнав знакомый жест, почти непроизвольно бросил ему мяч. Прикосновение потрепанной кожи… ожидаемое, приятное, но обычного душевного спокойствия оно не принесло. Джек снова взглянул на мальчишку.

— Расскажи-ка мне что-нибудь о себе. Молчание он посчитал знаком согласия и задал следующий вопрос:

— Почему тобой занялся опекунский совет? Красноречивое, презрительное пожатие плечами.

— Из дому убегал. В привычку вошло. Джек кивнул понимающе.

— Почему убегал?

На этот раз молчание затянулось. Джек принял это как должное — он и сам долго, очень долго использовал этот излюбленный способ общения.

— Я тоже убегал. Первый раз — в пять лет, — сообщил он. — Отец стал мать поколачивать, а она тогда двойню вынашивала. Смотрел я смотрел — и дал деру, но отец меня нашел. — Джек перевел взгляд на мяч у себя в руке. — Он меня всегда находил. — Вздохнул и бросил мяч И вену.

Тот машинально, без усилий поймал его и в глазах мелькнуло новое: откровенность Джека налагала на него какие-то обязательства.

Джек опустил голову.

— Храни мяч. Он тебе пригодится. Положив мяч на стол, Ивен засунул руки в карманы синих джинсов.

— Мне от вас ничего не нужно.

— Вот и молодец, — похвалил Джек, поднимаясь с кресла. — Если ты мне все сказал, что собирался…

— Ничего я не собирался говорить, старик. А хотел только…

— Тогда — дорога открыта, — подвел черту Джек, указывая на дверь, остававшуюся все это время открытой. — И передай Джорджии, завтра я к ней приду.

Ивен рассмеялся мрачным смехом.

— Не думаю, что она захочет вас видеть.

— Круто. Зато я хочу видеть ее.

— Да ну?

— Ну да.

Мгновение-другое двое мужчин, юный и взрослый, молча смотрели друг на друга. Потом Ивен, оторвавшись от стола, на который опирался, прошел мимо Джека, не оглянувшись.

— Передавать ничего не буду, старик, — предупредил он, выходя за дверь.

Это у него такое извинение за свою выходку, понял Джек, — фактически никакого извинения.

Глава 11

Утром Джек нашел Джорджию на берегу — она гуляла с Молли. Он стучал в дверь дома, никто ему не ответил, и чутье подсказало: она неподалеку. Взобрался по лестнице на плоскую крышу, внимательно оглядел окрестности: вон одинокая точка в полумиле от дома, на берегу океана.

Зеленовато-серые маслянистые волны шумно спорили, какая первой выплеснется на берег. Наблюдая, как они набегают и откатываются, Джек находил теперь утешение в этой бесконечной неопределенности. Как часто в юности приходилось ему стоять на берегу бухточки, наблюдая, как волны яростно бьются о скалы, бессильные одержать победу… Тогда он высокопарно уподоблял себя океану: измучен бесплодной борьбой без цели, но и прекратить ее не в силах.

Джорджия заметила его издалека, когда еще не могла разглядеть, но он понял, что его присутствие почувствовали — шаги ее сразу замедлились. Она неспешно приближалась, а Молли трусила рядом, иногда отбегая к дюнам погоняться за крабами.

Ветер так растрепал Джорджии волосы, что Джек не разобрал выражения лица, даже когда она подошла. Поправить их, смахнуть с глаз она и не пыталась — не очень-то ей хочется открывать ему свои переживания, это ясно.

Сегодня она выглядит как-то моложе; вот забавная мысль: сам он никогда еще не чувствовал себя таким старым.

— Привет, — произнес Джек.

— Приветик, — откликнулась Джорджия. Услышав звуки его голоса, Молли, виляя хвостом, радостно бросилась ему навстречу и лизнула руку. Вот если бы Джорджия была так же рада видеть его… но она остановилась на расстоянии десяти футов.

— Нам надо поговорить, — повторил он вчерашнее, хотя причины, по которым он желал этого разговора, сегодня были совершенно другие.

— По-моему, вчера вечером ты все сказал, — холодно, отчужденно прозвучало в ответ.

— Пусть так, — признал Джек. — Но мне кажется, у тебя не было возможности высказаться.

Она молча склонила голову.

— Итак? — не сдавался он. У нее поднялась и опустилась грудь, послышался тяжелый вздох.

— Что «итак»?

Джек без слов показал головой кругом — они одни. Лишь пронзительный ветер (как он вспарывает его тонкий свитер), беспрерывная возня Молли да крик одинокой морской чайки у них над головами. Он не отрывал взгляда от Джорджии, не обращая внимания на холод.

— Теперь у тебя эта возможность есть: ни твоего отца, ни твоего сына. Скажи мне все, что хотела.

— К чему сотрясать воздух? Ничего не изменится.

— Ты права, не изменится. Она опустила глаза на песок, но он заметил в них мучительную боль и сказал:

— Потому что все уже изменилось. Ты представить себе не можешь насколько.

— Ошибаешься, могу. — Она снова встретилась с ним взглядом, но теперь в глазах ее сверкала стальная решимость. — Вчера я сама увидела, что все изменилось. В особенности ты.

— Ты так думаешь?

— Ничего в тебе не осталось от того парня, который когда-то жил в Карлайле. Тот не жаждал крови, не выискивал в людях худшее. И, черт побери, — в голосе ее прозвучала безнадежность, — ты никогда не лгал мне, Джек!

— Я и сейчас не лгу тебе, Джо.

— С тех пор как вернулся в Карлайл, ты только и делаешь, что лжешь.

— Если я чего-то недоговаривал…

— Все равно это ложь!

Он молчал: что сказать, что сделать, чтобы все стало как прежде?

— Ты для меня теперь чужой, незнакомый человек, — едва слышно продолжала Джорджия.

Ему пришлось напрягать слух, чтобы расслышать ее слова в грохоте прибоя.

— И сознание того, что мы с тобой были близки, заставляет меня чувствовать себя… — Она умолкла и отвернулась к океану. — Я всегда хотела тебя, Джек, всегда. Ты и понятия не имеешь, как давно и как сильно. Но я хотела тебя такого, каким ты был, а не такого, каким ты стал.

— А каким же… я стал?

Отвечая ему, она смахнула с глаз прядь волос, словно хотела, чтобы лицо ее было хорошо видно.

— Ты перестал быть человеком. Ты превратился во что-то… трудно найти определение… Ты пользуешься бедами других, извлекая для себя выгоду. Ты… ты… стервятник… шакал. — Она горько усмехнулась, сама явно обескураженная этим сравнением. — По твоему собственному признанию, ты охотишься за гибнущим бизнесом, за гибнущими жизнями.

— Сначала это показалось тебе филантропией.

— Тогда я еще не поняла, каким человеком ты стал.

— Я тот самый Джек, которого ты знала всегда.

— Нет! Тот Джек, которого я любила девочкой, никогда не стремился получить что-то за счет попавших в беду. Он только делал все, чтобы самому распроститься с бедой — порвать со всем безобразным, несправедливым. И не ставил себе целью наполнять безобразием и несправедливостью жизни других. Даже тех, кто сделал ему больно.

— Я изменился, Джо.

— Знаю. В этом все дело.

— Не то. Я хочу сказать — изменился со вчерашнего вечера.

— Извини, не поверю я в это. На предыдущую перемену потребовалось двадцать лет — не двадцать часов.

— Ночью у меня был гость. На губах ее появилась тень саркастической улыбки.

— Что, дух прошлого Карлайла?

— Скорее, Карлайла грядущего.

Наигранная насмешливость разом слетела с Джорджии, она помрачнела, мгновенно догадавшись:

— Ивен! Джек кивнул.

— Я слышала поздно вечером — он ушел; думала — решил прогуляться по берегу.

— Нет, он явился ко мне.

Поколебавшись, Джорджия все же спросила:

— И что произошло?

— Он… э-э… он напомнил мне кое о чем.

— Например?

— Ты с этим незнакома.

Она сглотнула комок в горле.

— Раньше ты мне всегда рассказывал все.

— Нет, это ты так думала. Некоторыми вещами я не мог поделиться даже с тобой. Ни с тобой, ни с кем другим.

Джорджия молчала, ждала, потом не выдержала:

— Мне почему-то кажется, с Ивеном ты вчера вечером этим поделился.

— Да. — Джек отвернулся к волнам. Молчание становилось почти невыносимым. — По-моему, мне нужно поговорить со своими родными.

— Неплохая мысль.

Он вздохнул и снова взглянул ей в лицо.

— Но сначала… я должен уладить наши с тобой дела.

Джорджия перестала откидывать волосы, и они опять забилась на ветру, затеняя ее лицо.

— Боюсь, мы с тобой уже все выяснили.

— Нет, еще не все.

— Что же осталось?

— За мной танец.

— Та…танец? — не поняла она.

— Ну да, танец. Помнишь, когда мы обедали в «Блефе», ты вслух пожалела, что я не был на твоем выпускном вечере, — тогда ты могла бы потанцевать. Я должен был быть там, рядом с тобой. Сложись все по-другому — и я был бы. Так что один-два танца за мной.

— Это уже отпало. Я хотела танцевать с тем Джеком, не с этим.

— Я должен тебе эти танцы!

— Джек…

— Пошли. По крайней мере сваришь мне кофе, чтобы я согрелся, перед тем как уйти.

«Перед тем как уйти»… Эти слова отозвались у нее в мозгу гулким эхом, которому, она знала, никогда не суждено умолкнуть. Кофе… одна-две чашки… один-два танца… А потом он уйдет, и на душе у нее останется этот холод и пустота.

— Ладно. Чашка кофе.

— И танец.


В доме так тепло и уютно после ледяного, пустынного берега, где гуляет ветер. Однако там, на просторе, она чувствовала себя куда спокойнее наедине с Джеком, чем в замкнутом домашнем мирке. Но Джек, едва она направилась на кухню варить кофе, вышел в гостиную, и она была признательна даже этому небольшому расстоянию, разделившему их. И вдруг… по дому понеслась из стереоколонок музыка — «Баллада о потерянной любви», песня двадцатитрехлетней давности… Джорджия импульсивно обернулась.

— Только не эту песню!

— Она же была всегда твоей любимой.

— Не хочу ее слушать сейчас.

— А я хочу!

Пел низкий, полный затаенной печали женский голос: был друг, он исчез, скрылся однажды в ночи и вернулся не скоро и совсем другим… Магия старой, любимой когда-то песни обволокла Джорджию: вот как там, в конце, — не даст ли она тому, кто вернулся, еще один шанс? Да, конечно, даст… Но песня еще не отзвучала, как она одернула себя и приказала:

— Выключи это!

Но Джек и не думал выполнять приказ, а раскрыл объятия.

— Потанцуй со мной.

— Нет.

— Потанцуй со мной, Джо!

Он улыбнулся — и снова перед ней не этот, а тот, мальчишка Джек, которого она знала прежде. Будь у нее склонность предаваться игре воображения, она представила бы красочную картину выпускного вечера: Джек пришел, она ждала его. На нем, конечно же, небесно-голубой пиджак с бархатными лацканами — писк тогдашней моды. Ну а на ней — нечто прилегающее, коротенькое, клеш внизу, цвета лаванды, непременно из синтетики… Она удержалась от улыбки, вспомнив подростковую моду семидесятых.

— Чему ты улыбаешься? — заметил Джек. Она едва не рассмеялась вслух.

— Да так… может, хоть что-нибудь все-таки изменилось к лучшему за последние двадцать лет.

— Очень многое. Джо, пошли танцевать. Она помотала головой.

— Я же говорила, что хотела танцевать с тем, кто…

— ..не изменился. Так я все пытаюсь тебе сказать: он здесь, перед тобой.

Джорджия, хотя и не в силах поверить в происшедшую за ночь перемену, поймала себя на том, что помимо своей воли идет в гостиную навстречу ему. Когда между ними осталось несколько дюймов, он обнял ее, а она нехотя, поневоле это позволила. Баллада между тем кончилась; Джек подошел и поставил ее снова; взял ослабевшие, покорные руки Джорджии, положил их себе на плечи, и тела их закачались в том бесформенном, бессмысленном танце, который почему-то обожают подростки.

— Привет, — тихо произнес Джек. Откинув голову назад, она вгляделась в его лицо: все те же глаза, синие и бездонные как море, — опять они поразили ее…

— Приветик, — так же тихо ответила она.

— Как вечер?

Помимо воли она улыбнулась и подхватила его импровизацию:

— Да так, ничего себе. Музыка классная. Робби Уолтер подмешал в лимонад рому. Зал… только посмотри, как аляповато разукрасили. Гирлянды эти на стенах… кошмарики!

— Потрясное платье. Что за тряпочка? Полиэстер? — совершенно серьезно развивал диалог Джек.

— Спрашиваешь!

— Шик-модерн! Отпад!

— Ну так! И у тебя костюмчик в порядке.

Джек скорчил гримасу: мол, если б не острая необходимость, ничего подобного бы не нацепил, а так…

— Пиджачок только, — поправил он важно. — К джинсам что надо.

Она не выдержала и рассмеялась.

— Следовало бы мне знать: Джек Маккормик никогда не станет рабом моды.

— Это точно! — подтвердил он.

— Та-ак. Ну а теперь… ты, конечно, одеваешься в самых дорогих магазинах.

Улыбка Джека угасла, но он быстро обрел ее вновь.

— Что ж, людям свойственно меняться. Тишина становилась гнетущей, это ощущали оба.

— А мальчик-то твой куда слинял? — отчаянно продолжал Джек. — Такая красотка, и упакована что надо, и одна, будто какая-нибудь… из начальной школы.

— Да я, понимаешь, с родственничком тут. Ну полный… — Она красноречиво покрутила пальцем у виска. — Смылся в момент!

— А мне-то везунчик! Да и тебе тоже. — Он прижал ее к себе. — Провожу, одна не пойдешь.

— Поворот! Предок меня подхватит на своей тачке в десять. Вот и гуляй!

Тут фантазия ее испарилась, поскольку невольно пришлось упомянуть отца. Джорджия отняла руки и попробовала отойти, но он лишь крепче ее стиснул.

— Пусти! — Она уперлась кулачками ему в грудь.

— Мы еще не дотанцевали.

— Все, музыка кончилась!

— Нет, мне еще надо кое-что тебе сказать.

— Хватит с меня того, что я знаю. Но он не собирался ее отпускать.

— Джек!.. — В голосе ее прозвучало предостережение.

— Я продал ее, Джо, — произнес он ровным голосом и застыл на месте.

Джорджия перестала вырываться и взглянула ему в глаза, не в силах поверить.

— О чем ты говоришь?

— О «Лавендер индастриз». Я продал ее обратно твоему отцу, все до последней акции. Мы это оформили сегодня утром. Но он, полагаю, не потрудился тебя известить?

— Н-нет, не потрудился. — Она тоже встала как вкопанная.

— Я так и думал.

— И… сколько ты с него запросил? Он ответил не сразу и намеренно долго не отводил от нее взгляда.

— Будь спокойна. Один доллар. Она недоверчиво ахнула.

— Ты же очень много потерял!

— Потерял бы гораздо больше, если бы оставил компанию себе.

— Дела «Лавендер индастриз» так плохи?

— Вовсе нет. Твоему отцу надо лишь пригласить современно мыслящих людей с техническим образованием, вложить какие-то средства, модернизировать производство — только и всего.

— Тогда почему ты не оставил ее себе?

— Потому что потерял бы тебя.

— О, Джек…

— Ты была права, — прервал он ее. — Права во всем. За эти годы я изменился. Не знаю, как это случилось, но в Карлайл я в самом деле вернулся совершенно другим человеком. — Он глубоко вздохнул, отпустил ее и тотчас же снова взял за плечи, как хватаются за единственную опору; — Я стал очень быстро таким, каким клялся когда-то, что никогда не стану. Таким, как твой отец. Как мой. Но дошло это до меня… ну, осознал это лишь вчера вечером… когда Ивен ко мне пришел.

Джорджия вопросительно подняла на него потеплевшие глаза.

— Я увидел Ивена, услышал, что и как он говорит, — и вернулся на двадцать лет назад, Джо. Моя жизнь у приемных родителей, опекунский совет штата… Когда-то мне казалось, я буду помнить об этом вечно. Но я все забыл. И вспомнил только вчера, поглядев на него — разъяренного, бескомпромиссного.

— О, Джек… У него такая нелегкая судьба. Собственные родители отвернулись от него.

Он кивнул, зажмурился, словно отгоняя бесполезные, мучительные воспоминания. А Джорджия вдруг подумала, что у них с Ивеном гораздо больше общего, чем оба полагают.

— Мальчишка вчера был охвачен одной жаждой — мстить, — заговорил он снова, и взгляд его опалил душу Джорджии. — Ворвался ко мне злобный, одержимый этой дьявольской затеей… — У него перехватило дыхание. — И тут меня осенило: а ведь со временем он станет таким же, как я! А я не хочу этого! Видит Бог — я не хочу этого!

Джорджия нежно обхватила его руки, опустив их себе на талию; сделала шаг вперед, прижалась к нему всем телом, обвила руками его шею, положила голову ему на грудь — и ощутила теплое, размеренное биение его сердца.

— Ты вовремя остановился, Джек. — Она с любовью взглянула ему в глаза. — И теперь… теперь Джек, которого я любила всегда и люблю сейчас, со мной.

— Это правда, Джо? — сдавленно прошептал он. — Ты… ты правда любишь меня?

— Да, я люблю тебя. Я всю жизнь любила тебя, и только тебя.

Он крепче прижал ее к себе.

— И я люблю тебя. Тебя одну. — И вздохнул полной грудью. — Я закрываю свое дело, Джо.

Пораженная, она ощутила прилив неожиданной радости.

— Джек, ты уверен, что…

— Да, больше не хочу заниматься этим. Пока не знаю, как мне жить дальше, но в одном я уверен: хочу остаться здесь, в Карлайле. Рядом с тобой. Если, конечно, ты не против. — Он поднял голову, взял Джорджию за подбородок и заставил ее взглянуть себе прямо в глаза. — Ты не против?

Прикусив по привычке губу, она помолчала, потом ответила вопросом:

— А ты обещаешь, что… останешься навеки таким, как сейчас?

— Ну, Джо… обещать, что никогда не изменюсь, не могу. Но даю слово: все перемены будут только к лучшему. А что могу обещать — это… что никогда не расстанусь с тобой. Никогда!

«Какие еще обещания мне нужны?» — мелькнуло у нее в голове.

— Раз так, Джек… тогда я не против. Вот теперь его улыбка та самая — впервые с момента их встречи у Руди: настоящая, искренняя, без внутреннего напряжения. И Джорджия засмеялась, выплескивая переполнившую ее сердце радость, и бросилась ему на шею, уже не сдерживая своих чувств.

— Жду не дождусь, когда представлю тебя родным! — Он подхватил ее на руки — и вдруг стал неподвижен. — Черт, а когда же я сам им представлюсь?

— Они обязательно должны приехать в Карлайл на свадьбу! — выпалила Джорджия.

Джек мгновенно опустил ее на пол, и она запоздало сообразила: а ведь о браке он пока не обмолвился ни словом. Это она, она сама сделала такое заключение из его клятвы никогда с ней не расставаться. Но если подумать…

Подумать она не успела: Джек вдруг, нагнувшись, подхватил ее под колени и выпрямился, прижимая к себе.

— Мы поженимся в бухточке! А для первой брачной ночи снимем «люкс» в «Блефе»!

Чувство невиданной легкости, покоя овладело ею.

— Знаешь… может, мне удастся убедить Ивена… пусть благословит нас.

— Не надо этого, Джо. — Голос у него сразу сел, стал хриплым. — Вряд ли мальчишка когда-нибудь станет до конца доверять мне. И… и сочтет меня тем самым мужчиной, который тебя достоин.

— Вряд ли ваши отношения сложатся просто, — согласилась Джорджия. — Но со временем, уверена, вы поладите.

Кажется, Джек не разделяет ее убежденности. Ну и пусть думает что хочет. Потому что она-то верит в него. В него и в Ивена. Оба любят ее, оба желают ей только добра. А вот про отца так нельзя сказать… Как она жалеет! Джорджия поспешно прогнала эти мысли: отец есть отец, и только он может изменить их отношения. То, чего хотела больше всего на свете, — она получила наконец: у нее есть Джек, у них будет семья.

— Нам надо еще об одном поговорить, Джек. Прямо сейчас. Иначе… иначе я не знаю, как дальше.

— О чем же, Джо?

Она посмотрела ему в глаза.

— Отец никогда не был для меня важнее тебя. Никогда, Джек. С нашей первой встречи первым был ты. Кто знает, может, поэтому отец тебя ненавидел… Но ты… ты всегда был и останешься для меня самым первым.

Он наклонился и поцеловал ее в губы; она ему ответила, вплетая пальцы в его волосы. Так они и стояли посреди комнаты, не в силах насытиться жадными поцелуями. Пока Джек не сделал шаг… еще один… еще… И они оказались в спальне. Он опустился на постель, усадил Джорджию к себе на колени. Поцелуй их прервался лишь ради короткой встречи взглядов — молчаливой клятвы не расставаться вовек.

Она, улыбаясь своему счастью, обняла его за плечи, нежно провела рукой по волосам, поцеловала снова, отдаваясь страстному желанию, вот уже столько лет жившему у нее в сердце. Он понял ее чувства и всем существом откликнулся на них. Пальцы его, скользнув вверх по ее ноге, проникли под свитер, она вздрогнула от этого прикосновения. Рука Джека, совершив путешествие по ее спине, обхватила грудь, и Джорджия, оторвавшись от его губ, застонала, произнося его имя. Он нащупал застежку кружевного лифчика, поднял толстенный, теплый свитер и припал губами к ароматной коже между ее грудей.

Она обхватила его за голову, притянула к себе, жаждая, чтобы он взял в рот затвердевший сосок, и, почувствовав наконец его губы, откинула голову назад и обмякла… Он целовал ее тело, не в силах оторваться, пока она не вскрикнула, и лишь тогда снял с нее свитер. На мгновение отпрянув, чтобы он смог раздеть ее, она снова к нему прильнула.

— Люблю… люблю тебя… — шептал Джек.

— И я люблю… люблю тебя!.. И буду любить! До конца!..

Он целовал и целовал ее, одной рукой расстегивая молнию на джинсах; и дальше она уже не помнила, как и когда он раздел ее. Осознала себя уже обнаженной, под ним… колючий подбородок трется о ее шею… Поддаваясь неосознанному порыву, она нащупала и обхватила рукой его тугую, жаркую плоть, и он закрыл глаза. Согнув колени, она подалась вперед, направляя его в себя, и он рванулся в самые сокровенные ее глубины…

Она ахнула, ощутив его всем телом; начала было привыкать к тому, как он наполняет ее, но он вдруг покинул ее и, прежде чем она успела огорчиться, наполнил вновь. Она громко вскрикнула, а он начал двигаться — сначала медленно, затем все убыстряя ритм. И она… она тоже стала двигаться вместе с ним — тела их безотчетно стремились к утолению разлившейся в них безумной страсти.

Чувствуя, как внутри ее зреет сладостное удовлетворение, она вся, полностью отдалась этому ощущению, отключилась от всего мира… В этот миг он опрокинулся на спину и усадил ее на себя верхом, проникая еще дальше, еще глубже… И снова начал размеренное движение, и снова ее захлестнула горячая волна. Она нашла его губы, и мгновенного прикосновения к ним хватило, чтобы снова найти себя. Пружина страсти закрутилась еще быстрее… Движения его стали чаще, чаще… и наконец два тела слились воедино. Он и она вскрикнули разом, выплескивая переполнившие их чувства. Время остановилось, казалось ей, и им суждено остаться навеки в полном единении.

Обессиленный, он перекатился на спину, увлекая ее за собой. И в этот миг она расслабленно подумала, что времени у них много вся жизнь, чтобы давать друг другу радость, чтобы любить и ощущать свое бытие. Она с удовольствием вытянулась, прижимаясь к Джеку, наслаждаясь теплом их сплетенных воедино тел. Положила ладонь ему на сердце, слушая, как замедляется его биение. Лишь теперь она до конца прониклась тем, что знала всегда: Джек навеки принадлежит ей, а она — ему.

— Я люблю тебя. — Джек произнес эти слова тихо, торжественно, с глубоким чувством.

— Я люблю тебя, — повторила она, вкладывая в эти слова все то, что наполняло ее долгих двадцать лет.

Джек лежал улыбаясь, с закрытыми глазами; грудь его поднималась и опускалась в глубоком, размеренном дыхании.

— Я хочу идти только вперед. С тобой, Джо. Погрузив пальцы в его густые волосы, Джорджия приподнялась на локте.

— Путь наш будет нелегким, — прошептала она. — Есть ведь еще Ивен. Характер у него… непростой.

— Он сейчас в переходном возрасте. Обычное явление.

— И мой отец… — пробормотала она.

— Пройдет немного времени, — он открыл глаза, — и с Ивеном, я думаю, все образуется. Что же касается твоего отца… он больше не сможет сделать нам ничего плохого, Джо.

Она кивнула, но грудь сдавило грустью.

— Все будет хорошо, — сказал Джек. — Обещаю. У нас есть все, что нам нужно. Здесь и сейчас.

Джорджия заулыбалась, отодвигая мысли об отце в самый дальний угол сознания — все равно они останутся с нею навсегда.

— Тогда… нам пора заняться приготовлениями к свадьбе.

— Я начну с того, Джо, что свяжусь с братом и сестрой. Сегодня же позвоню тому частному детективу в Вашингтон. — Он поколебался и добавил:


— Ты поедешь со мной?

Она обхватила ладонью его подбородок, всмотрелась в глаза.

— Если ты хочешь, Джек.

— Хочу, Джо. Очень хочу.

— Тогда я с нетерпением, как ты, буду ждать этой встречи.

Джек скользнул поцелуем по ее губам.

— А я… ты понимаешь, Джо.

— Не бойся! — прошептала она, прижимаясь к нему. — Они полюбят тебя. Может быть, почти так же сильно, как люблю тебя я.

ЭПИЛОГ

— Замечательная получилась у вас свадьба, ребята!

Это говорит Люси — его сестра. С большим животом — она на восьмом месяце беременности, — в просторном, пестром платье, которым играет теплый августовский ветерок… Джек никогда не видел сестру в платье. С момента их первой встречи, зимой прошлого года, Люси всегда в джинсах и рубашке — фланелевой, или хлопчатобумажной, или джинсовой. В платье она смотрится непривычно. Ради его свадьбы она так оделась, и сознавать это ему отрадно.

Бун, ее муж, разговаривает со Спенсером, братом Джека и Люси, а Рокси, жена Спенсера, пытается унять двух своих не в меру резвых малолеток.

«Это моя семья… моя семья!» — думал Джек, улыбаясь, обнимая свою жену Джорджию. Никогда в жизни ему не было так хорошо.

— Спасибо, Люси, это так приятно слышать.

Он уже научился без запинки произносить ее имя, хотя в глубине души всегда будет называть сестру Шарли, как и Спенсер останется для него Стиви.

Они втроем провели вместе много времени, обмениваясь немногими воспоминаниями о детстве, гадая, как сложилась бы их жизнь, если бы родители остались живы и семья не, распалась. Люси поразила Джека: она столько помнит а ведь ее разлучили с родными в полтора года. Спенсер утверждал, что ничего не помнит — картины детских лет являлись ему лишь в снах.

Счастье, что ни Люси, ни Спенсер не помнят правду о том, как на самом деле жила семья Маккормик — в постоянных ссорах, драках. Джек никогда не расскажет им об этом. Он сослался на плохую память — ему было тогда семь лет — и не стал, отказался говорить о том времени: пусть уж лучше в прошлом останутся белые пятна. В конце концов, жизнь его брата и сестры вряд ли сложилась бы лучше, если бы все трое детей остались вместе.

Джек старался не думать о тридцати с лишним годах, прожитых без них. Попытался однажды задуматься — а как сложилась бы их жизнь, будь он достаточно взрослым, чтобы самому заботиться о них, — и запутался в бесчисленных «если бы» и «может быть». Главное — теперь они наконец вместе и больше никогда не разлучатся.

Спенсер и Рокси так любят друг друга, обожают своих детей; поначалу Джеку даже завидно было. Но и его судьба не обидела — он тоже встретил женщину, с которой обрел полное единение. Да и Люси с Буном тоже счастливая пара.

Джек и Джорджия купили дом в Карлайле — на берегу океана, над их бухточкой, — достаточно просторный, чтобы жить им двоим, Ивену (он стал за эти полгода мягче и спокойнее) и семьям двух других Маккормиков, когда им захочется провести здесь выходные. К великой радости Джека и Джорджии, все три семьи постоянно испытывали потребность быть вместе, и дом над бухточкой почти каждый уик-энд был полон.

Поженившись, они с Джорджией сделали все, чтобы по возможности упростить свою жизнь, — лишь бы проводить время друг с другом и с Ивеном. Джорджия взяла помощника заниматься своим магазинчиком; Джек поступил в колледж на отделение, готовящее специалистов для социальной сферы. Они с Ивеном частенько проводили вечера вместе — готовились к занятиям. А в выходные приезжали Люси и Бун, Спенсер и Рокси с детьми, и счастливая семья снова собиралась вместе.

— Джек!

Голос Джорджии нарушил его мечтания, но он рад этому. Она хороша как никогда: чайные розы украшают медные кудри, уложенные в высокую прическу, ветерок ласкает прозрачный шелк пышной юбки; серые глаза горят счастьем… И только тут Джек заметил, что в руках у нее что-то зажато — кроме букетика белых цветов, который был у нее всю церемонию бракосочетания.

— Что это у тебя, Джо?

Она показала ему большой белый пакет из плотной бумаги.

— Отец прислал. Несколько минут назад доставил посыльный.

У Джека пересохло в горле. От отца Джорджии ничего не было слышно с того февральского утра, когда Джек вернул ему «Лавендер индастриз». В Карлайле говорили, что Грегори Лавендер пригласил какого-то молодого специалиста-компьютерщика и компания потихоньку выкарабкивается.

Джорджия послала отцу приглашение на свадьбу, но он даже не счел нужным ответить, чем, впрочем, никого не удивил. И вот вам — прислал нечто в ответ, и когда — в разгар свадебного торжества.

— Открыть? — заколебалась Джорджия.

— Ну конечно, — кивнул Джек.

Остальные Маккормики собрались вокруг — всем интересно: все знают, каковы отношения Джорджии и ее отца.

Она подняла конверт, встряхнула.

— Не тикает.

Но шутка получилась невеселая.

— Открывай! — решительно призвал Джек. Джорджия вскрыла пакет: толстая пачка бумаг, перевязанных белой атласной лентой… Передав пачку Джеку, она достала из конверта карточку.

— Это… — Она в который раз пробежала карточку глазами. — Это свадебный подарок.

— Что там, в карточке? — не выдержал Джек.

— Посмотри сам. — Джорджия протянула ему белый прямоугольничек.

«Прими мои поздравления. — Джек узнал крупный, неровный почерк Грегори Лавендера. — Это хоть как-то обеспечит твое будущее. Ты никогда не отличалась дальновидностью». И все — ни подписи, ни пожеланий счастья.

— Что это за бумаги, Джек?

— Акции. Похоже, здесь сорок девять процентов «Лавендер индастриз». На имя Джека и Джорджии Маккормик.

Джорджия лишь изумленно раскрыла глаза.

Джек покачал головой.

— Мне трудно судить, что это означает, Джо. Несомненно, это начало чего-то нового.

— За молодых! — раздался веселый голос. Джек и Джорджия обменялись взглядами, — что ж, о подарке отца можно поговорить и потом. Кто это там провозгласил тост? Они оглянулись — а, Маллори, подруга Ивена, — и с улыбкой подняли бокалы.

Эта юная пара… интересно, как сложатся их отношения? Четырнадцатилетняя Маллори Гиннес, с огненно-рыжей гривой и глазами цвета осеннего неба, выросла в Карлайле; отец ее очень не одобряет знакомства с Ивеном.

— За молодых! — хором отозвались все.

— За будущее и за все хорошее, что оно обещает! — тихо произнесла Люси.

— За нашу семью! — добавил Спенсер. Обняв Джорджию, Джек осушил бокал шампанского, принимая пожелания. Он знал, каково его будущее: счастливая, дружная семья.


на главную | моя полка | | Любовь не умирает |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения



Оцените эту книгу