Пролог

Жизнь Иэна Армстронга круто покатилась под откос с той самой минуты, когда ему сообщили, что в связи с сокращением штатов он уволен. Устраиваясь в эту компанию, он знал, что место временное. Об этом сообщалось в объявлении, с ним не заключили контракт, но за два года, в течение которых он не чувствовал ни малейшей угрозы безработицы, Иэн как-то незаметно расслабился и даже стал на что-то надеяться.

Предпоследняя приемная мать Иэна, наверное, отреагировала бы на известие о том, что он потерял работу, утешительными словами, жуя при этом со смачным чавканьем песочные крекеры: «Ладно, мальчик, не бери в голову. Ты что, можешь заставить ветер дуть в другую сторону? Ведь нет же. Когда ветер доносит вонь коровьего навоза, умный человек зажимает нос». Сделав паузу, она налила бы себе стакан остывшего чаю — из чашек она никогда не пила, — в несколько глотков осушила его, а потом продолжила бы: «Жизнь, мой мальчик, такая штука — все равно что езда на неоседланной лошади». Сказав это, она вновь сосредоточилась бы на последнем номере журнала «Хелло!», с восхищением разглядывая фотографии знаменитостей, запечатленных в шикарных лондонских квартирах и загородных особняках.

Она вообще частенько призывала Иэна подчиниться судьбе и смириться с тем, что хорошая жизнь — не для таких, как он. Впрочем, Иэн никогда и не стремился к чему-то особенному. Ему нужно было лишь понимание, и он искал его с упорством ребенка, который даже не надеялся на усыновление. Желания его были до крайности просты: жена, семья и ощущение безопасности от осознания, что будущее может быть хотя бы немного получше, чем жестокое и беспощадное прошлое.

А ведь ему казалось, что он почти этого достиг. Не жалея себя, он выкладывался на службе. Каждый день Иэн первым появлялся в офисе, часто и без дополнительной оплаты работал сверхурочно. Он знал по именам всех сотрудников компании. Мало того: он помнил, как зовут их жен, мужей, детей, — как-то само собой запало в память. И что он получил за свои усилия? Устроенная сослуживцами отвальная с неизменными тепловатыми коктейлями да упаковка носовых платков, подаренная Тайей Рек, — вот и вся благодарность.

Иэн всеми способами старался предотвратить неизбежное. Числясь временным работником, он даже и не искал другого места, пытаясь таким образом задобрить судьбу. Он пробовал договориться с администрацией, соглашался работать за меньшее жалованье, а затем стал попросту умолять не выбрасывать его на улицу.

Столь явное, ничем не прикрытое раболепие перед начальством никак не унизило бы Иэна, останься он в результате на прежнем месте. Ведь это позволило бы ему по-прежнему регулярно погашать кредит за недавно купленный дом, он и Анита смогли бы подарить своему Мики братишку или сестренку, и Иэну не пришлось бы посылать жену работать. И что самое важное — он не увидел бы презрения, переполнившего глаза Аниты, когда она узнала о том, что его в очередной раз поперли со службы.

— Дорогая, это все из-за проклятой депрессии, — объяснял он ей. — Она все больше и больше дает о себе знать. Наши родители во время Второй мировой войны прошли через испытание огнем. А на нашу долю выпало испытание депрессией.

Она бросила на него откровенно насмешливый взгляд:

— Да пошел ты со своей философией! Ты ведь и родителей-то своих не знаешь, Иэн Армстронг. — А потом, неожиданно сменив тон на дружеский, продолжала: — Значит, как я полагаю, мне снова светит библиотека. Хотя, честно говоря, я не вижу в этом большого смысла: ведь мне придется искать кого-то приглядывать за Мики, пока я на работе, а за это надо будет платить. А может, ты будешь присматривать за ним, а не искать новую работу? — Ее губы расплылись в широкой, насквозь фальшивой улыбке.

— Я как-то не думал…

— В этом и кроется корень всех твоих злоключений, Иэн. Ты никогда не думаешь. Ты никогда ничего не планируешь. Ведь мы постоянно только и делаем, что катимся от проблемы к кризису, а от кризиса к бедствию. У нас новый дом, за который нам не расплатиться, у нас ребенок, которого нам не прокормить, а ты по-прежнему ни о чем не думаешь. Если бы ты смотрел хотя бы на шаг вперед, ты укрепил бы свое положение; если бы ты полтора года назад, когда на фабрике началась реконструкция, пригрозил им, что уволишься — а ведь тогда во всем Эссексе не было никого, кроме тебя, кто мог бы выполнить для них то, что…

— Это не совсем так, Анита.

— А как? Ты что, вообще ничего не понимаешь?

— Ты о чем?

— Да о том, что тебя втоптали в грязь! Ты не лез вперед и не выпячивался. А если бы ты не сидел молча, ты работал бы сейчас по контракту. Если бы ты когда-нибудь хоть что-то предвидел, ты потребовал бы заключить с тобой контракт, когда был им нужен больше, чем кто-либо другой.

Когда Анита пребывала в таком настроении, с ней было бессмысленно спорить. Впрочем, если уж говорить начистоту, Иэн и не мог упрекать жену за то, что она так раздражена. Они были женаты уже шесть лет, и за это время его трижды увольняли со службы. Два предыдущих увольнения она перенесла спокойно и даже поддерживала его: ведь тогда они жили с ее родителями, а потому им не грозили финансовые потрясения, которые сейчас могли разрушить семью. Если бы все обернулось иначе, думал Иэн. Если бы у него была постоянная, стабильная работа. Но блуждание по сумрачным дебрям мира «если бы» не подсказывало решения проблемы, возникшей в очередной раз в их жизни.

Так что Анита вернулась на прежнюю скучную и скудно оплачиваемую работу в городской библиотеке, где она переставляла книги с полки на полку и помогала пенсионерам отыскивать нужные журналы. А Иэн снова приступил к унизительным поискам работы в одном из районов страны, пребывающей в состоянии затянувшейся депрессии.

Каждое утро он, тщательно одевшись, уезжал из дома раньше жены. В северном направлении он доезжал до Ипсуича, в восточном — до Колчестера. Двигаясь на юг, он достигал Клактона, а случалось, что и самого Саутэнда-он-Си. Он старался изо всех сил, но все было напрасно. По ночам он явственно чувствовал молчаливое, все растущее презрение Аниты, а потому даже по выходным под любым предлогом сбегал из дома.

По субботам и воскресеньям он за прошедшие недели во всех подробностях изучил полуостров Тендринг. Его излюбленным маршрутом был короткий проезд через город до фермы Брик-Барн, возле которой, повернув направо, он выезжал на дорогу, пересекающую долину. В конце долины Иэн останавливал свой «моррис» и, если был отлив, надевал веллингтоны и шлепал по покрытой жидкой грязью мощеной дороге к возвышающейся над морем земляной глыбе, которую называли Лошадиным островом. Отсюда он наблюдал за приближающимся приливом и собирал ракушки. Природа приносила его душе умиротворение, которого он был лишен в нынешней повседневной жизни.

В то субботнее утро прилив был высокий, и Иэн решил пройти по Незу — причудливой формы мысу, поднимавшемуся над поверхностью Северного моря на 150 футов и отделявшему от него болотистую впадину, которую жители называли Рассольным Чаном. Подобно всем городам, построенным вдоль береговой линии, городок Балфорд-ле-Нез находился в состоянии постоянной борьбы с морем. Но на мысе не было ни системы волнорезов, ни бетонированных откосов, служащих защитной броней от непредсказуемого воздействия смеси глины, гальки и земли, под напором которой крошились скалы и усеивали обломками расположенную внизу отмель.

В то утро Иэн решил начать прогулку с юго-запада Неза, обойти вокруг возвышающегося над водой выступа и спуститься к западной оконечности, где вместе с цаплями в изобилии гнездились травники и улиты, сытно питаясь тем, что море оставляло им в болотистой впадине. Заведя мотор, он весело помахал Аните — она с безучастным лицом на мгновение подняла в ответ руку — и тронулся по извилистому проезду прочь от дома. Через пять минут он был на Балфорд-ле-Нез-роуд. Еще через пять минут он ехал по центральной улице Балфорда; в молочном дайнере^[1] уже подавали завтраки, а в витрине супермаркета раскладывали свежие овощи.

Выехав из города, он свернул налево, на дорогу, идущую вдоль берега. По всему было видно, что день опять будет жарким, и он, опустив до конца стекло, жадно дышал, набирая полные легкие бодрящего соленого воздуха. Иэн наслаждался великолепным утром, стараясь позабыть обо всех трудностях, отравлявших ему жизнь. На мгновение он даже почувствовал себя так, будто все идет отлично.

Пребывая в приподнятом настроении, Иэн повернул машину на Нез-Парк-роуд. Стоящая у въезда на откос будка охранника была в этот ранний час пуста. Дежурного, собиравшего по шестьдесят пенсов за удовольствие прогуляться вдоль подножия скал, не было на месте, и Иэн покатил по тряской дороге к автомобильной стоянке, за которой виднелось море.

И тут он заметил поблескивающий под лучами утреннего солнца «ниссан»-хетчбэк, одиноко стоящий на парковке всего в нескольких футах от столбиков, отмечавших границу стоянки. Иэн, стараясь объезжать ухабы, подъехал ближе. Поскольку его мысли были заняты предстоящей прогулкой, он не обратил особого внимания на хетчбэк, пока ему не бросилось в глаза, что одна из дверей машины распахнута, а капот и крыша влажны от росы.

Иэн нахмурился, нервно забарабанил пальцами по баранке «морриса»: было что-то неладное, пугающее в этой машине, брошенной с открытой дверцей на краю обрыва. Чем дольше он обдумывал ситуацию, в которой оказался, тем сильнее ему хотелось как можно скорее повернуть к дому. Но присущее любому человеку любопытство взяло верх. Он осторожно тронул машину вперед и вскоре остановился борт о борт с «ниссаном».

Стараясь придать голосу беззаботность, он, высунувшись из окна, произнес:

— Доброе утро! Послушайте, вам не нужно помочь?

Полагая, что кто-нибудь может спать на заднем сиденье, он, перегнувшись, заглянул вглубь салона и тут заметил, что крышка бардачка раскрыта, а его содержимое разбросано по полу.

С первого взгляда было понятно, что здесь что-то пытались найти. Выйдя из машины, он заглянул в салон «ниссана», чтобы рассмотреть все получше.

Передние сиденья были вспороты, а задние изрезаны и выдвинуты вперед, как будто позади них искали тайник. Панели дверей были безжалостно сорваны и кое-как поставлены на место; на месте подлокотника между сиденьями — дыра; обивка потолка свисала клочьями.

Осмотр уверил его в мелькнувшем предположении. Наркотики, подумал он. Порты Паркестон и Харвич находятся неподалеку. Автомобили, трейлеры и громадные морские контейнеры ежедневно десятками доставляются туда морскими паромами. Они прибывают из Швеции, Голландии, Германии, и контрабандисты, ловко проскользнувшие мимо таможни, прежде чем передать незаконный товар получателю, отъезжают от порта на почтительное расстояние — к примеру, на Нез. Эту машину попросту бросили, догадался Иэн, поскольку она уже выполнила свое назначение. Он продолжит намеченную прогулку, а вернувшись, позвонит в полицию, чтобы ее отбуксировали отсюда.

Он, как ребенок, пришел в восторг от собственной сообразительности. Иэн, посмеявшись про себя над страхом, который он испытал, увидев на парковке автомобиль, вытащил из багажника «морриса» веллингтоны и, обуваясь, хихикнул, представив, что какая-то отчаянная душа попыталась бы покончить здесь со всеми своими проблемами. Ведь каждому известно, что к рыхлой, ненадежной кромке обрыва мыса Нез и подойти-то нелегко. Самоубийца, вознамерившийся свести счеты с жизнью в этом месте, выбрал не совсем надежный способ: он съехал бы по склону обрыва и увлек за собой на отмель месиво из глины, галечника и наносного ила, из которого состоит перешеек. Ноги он сломал бы наверняка, но расстаться с жизнью? Это вряд ли. Никому еще не приходила в голову такая бредовая идея.

Иэн закрыл багажник, запер на ключ дверцу и похлопал по крыше машины.

— Мой старый верный друг, — с нежностью произнес он. — Большое тебе спасибо.

То, что этим утром машина завелась, было чудом, которое Иэн, верящий предчувствиям и предзнаменованиям, воспринял как надежду на перемены к лучшему.

Он подобрал пять листов бумаги, валявшихся на земле возле «ниссана», положил их в бардачок, откуда они, по его мнению, выпали, и прикрыл дверцу хетчбека — аккуратность надо соблюдать во всем. После этого направился к крутой лестнице, ее выщербленные временем бетонные ступеньки вели вниз, к отмели.

На верхней ступеньке Иэн остановился. В этот час небо казалось ярким голубым куполом, не запятнанным ни единым облачком, Северное море в пору летнего безветрия было абсолютно спокойным. Дымка тумана, едва заметно проступающая над горизонтом узкой полосой, служила фоном, на котором отчетливо виднелось рыболовное судно, плывущее примерно в миле от берега в сторону Клактона. Стая чаек кружилась над судном, словно рой мух вокруг спелого фрукта. Присмотревшись, Иэн заметил еще большее скопление чаек, летящих вдоль линии прибоя на высоте обрыва. Они направлялись в ту же сторону, в которую пойдет он, — на север от Харвича, портовые краны которого, стоявшие на противоположном берегу залива, отчетливо виднелись даже на таком большом расстоянии.

Некоторое время Иэн разглядывал птиц, приближающихся, казалось, именно к нему, с чувством хозяина, встречающего долгожданных гостей. Однако в их полете чувствовалась такая непонятная решимость, что в его памяти поневоле всплыли и рассказ Дафны дю Морье, и фильм Хичкока «Птицы». Он представил невыносимые мучения Типпи Хендрен, игравшей в том фильме главную роль, и стал уже подумывать, не пуститься ли в спасительное бегство или, на худой конец, хотя бы найти, чем прикрыть голову, как вдруг чайки, словно единое целое, повернули и разом скрылись в строении, стоявшем на отмели. Это был дот, бетонное укрепление, построенное во времена Второй мировой войны на плоской вершине самой высокой скалы мыса Нез, но время и море обрушили скалу, и теперь это прежде грозное оборонительное сооружение сползло вниз и лежало на песке.

Иэн разглядел, что по доту уже расхаживают чайки, манерно пританцовывая, будто отбивая чечетку. Птицы кружили над бетонным сооружением, они то залетали внутрь, то вновь показывались из шестиугольного отверстия наверху, под которым прежде располагалась огневая установка. Они гортанно бормотали, словно переговаривались между собой, и в какой-то момент Иэну показалось, что их сообщения были телепатически приняты птицами, кружившими далеко в море, поскольку те, дружно повернув от рыболовного судна, направились прямо к берегу.

Их массовый решительный полет напомнил Иэну одно событие, которое он в детстве наблюдал на пляже вблизи Дувра. Стая чаек заманила в открытое море огромную, заходившуюся в свирепом лае собаку. Сначала собака забавлялась, пыталась поймать птиц, высоко подпрыгивая, а стая, кружа над собакой, слаженно заманивала ее все дальше и дальше, пока бедное животное не оказалось в четверти мили от берега. Ни призывы, ни даже угрозы хозяев не смогли заставить собаку повернуть назад. А что до птиц, так на их действия вообще невозможно было повлиять. Если бы Иэн не видел тех чаек, потешавшихся над обессилевшей собакой — они кричали, подлетали почти к самой пасти и внезапно устремлялись вверх, уворачиваясь, — он никогда не подумал бы, что птицы — это создания природы, наделенные инстинктом убивать. Тогда он в это поверил, а потому всегда старался держаться от них на безопасном расстоянии.

Сейчас он вновь вспомнил о той несчастной собаке: чайки будто играли или пытались безжалостно уничтожить кого-то, кто находится внутри старого дота. Надо было действовать, и немедленно.

Иэн, спускаясь по ступеням и размахивая при этом руками, крикнул:

— Эй, кто здесь? Отзовитесь!

Чаек, топтавшихся на покрытой пометом бетонной крыше, совсем не напугало его появление, они лишь угрожающе захлопали крыльями. Но Иэн не думал отступать. Чайки в Дувре вволю натешились над своим четвероногим врагом, но эти, балфордские, не собирались атаковать Иэна Армстронга.

Он побежал к ним. Дот находился примерно в двадцати пяти ярдах от нижней ступеньки лестницы, и этого расстояния Иэну хватило, чтобы развить приличную скорость. Он с громким криком бросился на птиц и испытал облегчение от того, что испугал стаю, — чайки взлетели в воздух.

От входа, засыпанного песком, остался проем высотой не более трех футов — внутрь вполне мог забиться некрупный тюлень, ищущий убежища. Именно тюленя Иэн и рассчитывал найти, когда, извиваясь всем телом, протиснулся сквозь короткий тоннель в стене и оказался в скудно освещенном помещении дота.

Он поднялся, настороженно оглядываясь и решая, что делать дальше. Его голова упиралась во влажный потолок. Пропитавшие все вокруг запахи водорослей и гниющих ракушек, казалось, исходили от земли и сочились из стен, густо украшенных надписями и рисунками откровенно сексуального смысла.

При свете, проникающем через амбразуры, Иэн сумел рассмотреть, что дот — в котором он, кстати сказать, ни разу не был во время своих частых прогулок по Незу — состоял из двух помещений, расположенных концентрическими кругами, и имел форму пончика. Проход, проделанный во внутренней стене, вел в центральную часть укрепления. Именно там, видимо, и находилось то, что так заинтересовало чаек. Не найдя ничего существенного на покрытом мусором полу, Иэн двинулся к проходу, машинально спрашивая: «Есть здесь кто-нибудь?» и не осознавая, что животное — будь оно живое, раненое или мертвое — едва ли сможет ответить на его вопрос.

В спертом воздухе было трудно дышать. Крики летавших над дотом чаек звучали то громче, то тише. Остановившись у прохода, Иэн отчетливо расслышал хлопанье крыльев и шуршание когтей наиболее нетерпеливых птиц, вновь облепивших дот. Ну уж нет, решительно сказал себе Иэн. Он ведь человек, хозяин планеты, все вокруг подвластно ему. Не может быть и речи о том, чтобы его испугала банда птиц-хулиганов.

— Кышш! Пошли прочь! Пошли прочь отсюда! — закричал он, врываясь на открытую площадку в центре дота.

Птицы разом взмыли в небо.

— Так-то лучше, — сказал он, засучивая рукава куртки и готовясь прийти на помощь тому, кого мучили проклятые летучие твари.

Это был не тюлень. Иэн застыл, словно в столбняке, чувствуя, как содержимое желудка ползет вверх, а горло перехватывают рвотные спазмы.

Молодой человек с редкими волосами сидел, прислоненный спиной к бетонной плите, на которой прежде располагалась огневая точка. Он был мертв, чему доказательством служили две не улетевшие прочь чайки, которые выклевывали его глаза.

Иэн Армстронг, чувствуя, что все внутри у него словно заледенело, сделал еще один шаг к мертвецу. Когда он снова смог дышать и поверил тому, что видели его глаза, то произнес с трудом всего четыре слова:

— Дивны дела Твои, Господи.

Глава 1

Тот, кто утверждает, что самый отвратительный месяц в году апрель, наверняка никогда не бывал в Лондоне в разгар жаркого лета. Городские миазмы меняют цвет неба с голубого на коричневый, стены домов задрапированы в черное от выхлопов дизельных моторов, чадом забиты глаза и носы, листья деревьев покрыты толстым слоем пыли. Нет, конец июня — вот самая мучительная пора в Лондоне. Хуже, да и то не намного, может быть только в аду: так Барбара Хейверс беспристрастно оценивала погоду в столице своей страны. И окончательно убедилась в собственной правоте, добираясь воскресным вечером домой на своей старенькой дребезжащей «мини».

Барбара находилась в легком приятном подпитии. Недостаточном для того чтобы представлять опасность для пешеходов или автомобилистов, но вполне пригодном, чтобы с удовольствием, не спеша перебрать в памяти все события прошедшего дня, словно бы затянутые легкой дымкой, навеянной изысканным французским шампанским.

Она возвращалась домой со свадьбы Линли и его давней возлюбленной. Тихое и скромное венчание состоялось в небольшой церкви, расположенной рядом с домом графа в Белгрейвии.^[2] Вместо высокородных особ, разодетых в пух и прах, на свадебном торжестве присутствовали только самые близкие друзья, а также несколько коллег-офицеров из Нью-Скотленд-Ярда. В число последних входила и Барбара Хейверс, хотя временами ей доставляло удовольствие тешить себя мыслью, что она относится и к числу друзей.

Пожалуй, инспектор уголовной полиции Томас Линли и леди Хелен Клайд и не могли бы превратить свое бракосочетание в шумное и помпезное мероприятие, размышляла Барбара. За все время их знакомства ей не довелось заметить, чтобы инспектор кичился титулом или именовал себя графом Ашертоном, и наверняка он не испытывал ни малейшего желания пригласить на свадьбу толпу богатых и крикливых «ура-Генри». А поэтому собралось человек пятнадцать гостей, несколько не похожих на телевизионных аристократов. После венчания, поздравив Линли и Хелен со вступлением в лоно семейной жизни, все направились в ресторан «La Tante Claire»^[3] в Челси, где их ожидали шесть видов hors-d'oeuvres^[4] и шампанское, затем обед и вновь шампанское.

После того как были произнесены все тосты и новобрачных проводили в свадебное путешествие — они со смехом, но решительно отказались назвать место, где проведут медовый месяц, — гости начали расходиться.

Барбара, стоя на раскаленном, как сковорода, тротуаре Ройял-Хоспитал-роуд, беседовала с еще не разошедшимися гостями, среди которых был и шафер Линли, судмедэксперт Саймон Сент-Джеймс. Соблюдая национальную традицию, они вначале поговорили о погоде. В зависимости от того, как собеседник переносил жару, влажность, смог, испарения, пыль и яркий солнечный свет, погода могла быть названа прекрасной, отвратительной, омерзительной, великолепной, невыносимой, божественной либо такой, какая может быть только в аду. По общему мнению, невеста была «просто очаровательна», жених «весьма интересен», угощение восхитительно. Затем все, как по команде, замолчали, размышляя о том, что делать дальше: продолжать банальный разговор или дружески проститься.

Решили расходиться. Барбара шла с Сент-Джеймсом и его женой Деборой, которые выглядели поникшими и вялыми, как цветы под немилосердными лучами солнца. Сент-Джеймс то и дело промокал белым носовым платком лоб, а Дебора с ожесточением обмахивалась старой театральной программкой, оказавшейся, к счастью, в ее объемистой соломенной сумке.

— Барбара, вы не хотите зайти к нам? — спросила она. — Мы решили посидеть до вечера в саду, и я хочу попросить отца облить нас водой из садового шланга.

— Это было бы как нельзя кстати, — ответила Барбара, потирая шею, стянутую насквозь промокшим воротником блузки.

— Ну и отлично.

— Да нет, что вы, я не могу. Я еще не совсем оправилась от травмы.

— Понятно, — задумчиво произнес Сент-Джеймс. — Напомните мне, когда это произошло?

— Как это глупо с моей стороны, — спохватилась Дебора. — Простите, Барбара, я как-то упустила это из виду.

Барбара не поверила. Пластырь на носу, синяки, не говоря уже о выбитом переднем зубе, не оставляли сомнений, что она совсем недавно вернулась из госпиталя. Просто Дебора была слишком хорошо воспитана, чтобы обращать внимание на такие «мелочи».

— Две недели назад, — ответила Барбара на вопрос Сент-Джеймса.

— Что с легкими?

— Дают о себе знать.

— А ребра?

— Только когда смеюсь. Сент-Джеймс улыбнулся:

— Вы сейчас в отпуске?

— Да, по требованию врачей. Я не могу приступить к работе без разрешения своего доктора.

— Ну надо же такому случиться! — сочувственно произнес Сент-Джеймс. — Проклятое невезение.

— Да, ничего не поделаешь, — пожала плечами Барбара.

Впервые возглавив оперативно-следственную группу, расследующую убийство, она, выражаясь языком протокола, получила травму при исполнении служебных обязанностей. Но говорить об этом ей не хотелось. Ее гордость пострадала больше, чем тело.

— Вы куда-нибудь собираетесь? — спросил Сент-Джеймс.

— Спасайтесь от этой жары, — участливо посоветовала Дебора. — Поезжайте в Шотландию, или на озера, или к морю. Жаль, что мы не можем составить вам компанию.

Проезжая по Слоун-стрит, Барбара то и дело вспоминала совет Деборы. Когда расследование было завершено, инспектор Линли приказал ей взять отпуск. Он повторил это и сегодня, когда они после свадьбы ненадолго остались вдвоем.

— Я знаю, о чем говорю, сержант Хейверс, — сказал Линли. — Вам положен отпуск, и я хочу, чтобы вы им воспользовались. Так мы договорились?

— Договорились, инспектор.

Однако они не договорились о том, как ей проводить этот навязанный чуть ли не силой отпуск. Мысль, что ей нечем будет заняться, приводила ее в ужас: пока она работала, у нее не было времени переживать о неудавшейся личной жизни, пестовать свою раненую душу, перебирать горькие воспоминания. Раньше отпуск для Барбары означал только, что у нее будет больше времени ухаживать за постепенно угасающим отцом; после его смерти она каждую свободную минуту старалась тратить на то, чтобы скрасить жизнь матери, впавшей в маразм; затем подновляла и продавала семейный дом, переезжала и обустраивалась в ее нынешнем жилище. Вынужденный отдых был ей в тягость. Представив, что минуты одна за другой сольются в часы, часы превратятся в дни, дни растянутся в неделю, а может быть, и в две, Барбара почувствовала, как вспотели ладони и заныли суставы рук. Казалось, каждая частица ее короткого плотного тела начала корчиться и подавать сигнал: «Тревога!»

Лавируя в потоке машин, часто моргая, чтобы защитить глаза от крупинок сажи, которые заносил в салон поток душного, перегретого воздуха, она ощущала себя стоящей на краю бездны и разглядывающей табличку с вызывающими оцепенение словами: «Свободное время». Опора исчезает, она срывается, летит вниз, в вечность… Как же ей быть? Куда ехать? Чем заполнить бесконечные часы? Чтением дамских романов? Мытьем окон, которых в ее домике всего-то три? Учиться гладить, печь, шить? А может, просто расплавиться на этой жаре? Чертовская, отвратительная, поганая, трижды проклята жара, чтоб тебе…

Возьми себя в руки, приказала себе Барбара. Ведь это всего лишь отпуск, а не заключение в одиночной камере.

Остановившись на выезде со Слоун-стрит, она терпеливо ожидала сигнала, разрешающего поворот на Найтсбридж. В больнице она ежедневно смотрела телевизионные новости, а потому знала, что, несмотря на небывало жаркую погоду, иностранных туристов этим летом в Лондоне даже больше, чем обычно. И вот сейчас она их увидела. Орды покупателей с бутылками минеральной воды, толкаясь и тесня друг друга, сплошным потоком шли по тротуару. Еще более многочисленные толпы выплескивались на поверхность из вестибюля станции подземки «Найтсбридж» и расползались, как пчелы по сотам, в направлении наимоднейших магазинов. Спустя пять минут, выехав в потоке машин на Парк-лейн, Барбара заметила, что здесь народу еще больше: к иностранцам прибавились и свои, провинциалы, их бледнокожими телами была сплошь устлана пожелтевшая от жары трава на газонах Гайд-парка. Под безжалостно палящим солнцем двухэтажные автобусы без крыш во множестве катили в обоих направлениях; на сиденьях восседали туристы и с напряженным вниманием слушали вещающих в микрофоны гидов. Барбара наблюдала, как из автобусов, остановившихся возле отелей, руководители туристических групп выводили немцев, корейцев, японцев, американцев.

Все мы дышим одним воздухом, подумала она. Тем же самым горячим, ядовитым, спертым воздухом. Так, может быть, все-таки стоит уехать в отпуск куда-нибудь подальше?

Чтобы миновать забитую сверх всякой меры Оксфорд-стрит, она поехала в северо-западном направлении по Эджвер-роуд. Туристов здесь было меньше — их место на тротуаре заняли иммигранты: смуглые женщины в сари, чадрах и хиджабах, темнокожие мужчины, кто в джинсах, кто халатах. Медленно перемещаясь от пробки к пробке, Барбара рассматривала этих людей, некогда бывших иностранцами; сейчас они по-хозяйски, с сосредоточенными лицами сновали из магазина в магазин. Она задумалась о том, как изменился Лондон на протяжении тридцати трех лет ее жизни. Ей, сотруднику полиции, было хорошо известно, что это многоязычное население породило не один десяток проблем.

Она стороной объехала Кэмден-Лок, где постоянно толпится народ, через десять минут выехала наконец на Итон-Виллес и тут обратилась к верховному божеству, управляющему транспортными потоками, с просьбой, чтобы рядом с ее домом оказалось место для парковки.

Божество предложило компромиссное решение: место для парковки нашлось, но за углом, примерно в пятидесяти ярдах. С невероятными усилиями Барбара втиснула свою «мини» в пространство, достаточное разве что для мотоцикла. Она через силу дотащилась от парковки до проезда, в котором позади солидного кирпичного здания, построенного на рубеже XIX и XX веков, во времена короля Эдуарда VII, стоял ее небольшой домик, и распахнула калитку.

Пока она бесконечно тащилась по городу, приятное возбуждение от шампанского сменилось заурядной похмельной жаждой. Она окинула взглядом дорожку, идущую вдоль фасада старого здания в сад, разбитый на заднем дворе. Дорожка кончалась у порога ее крошечной хижины, накрытой тенью раскидистой акации и обещающей, как ей казалось, прохладу.

Однако стоило Барбаре открыть дверь и войти внутрь, как ее обдало жаром. Все три окна были открыты настежь в надежде на сквозняк, но в помещении не чувствовалось ни малейшего ветерка, и при первом же вдохе она почувствовала себя так, будто в ее легкие попал кипяток.

— Проклятая жара, — едва слышно произнесла Барбара.

Швырнув сумку на стол, она открыла дверцу холодильника. Литровая бутылка «волвика»,^[5] окруженная коробочками и пакетами с недоеденной, купленной на вынос едой и полуфабрикатами, возвышалась на полке, словно замок. Взяв ее, Барбара подошла к раковине. Сделав пять больших глотков, она наклонилась и вылила остатки воды на голову. От долгожданного холода у нее аж дыхание зашлось. Чувство было такое, будто она вдруг очутилась в раю.

— Блаженство, — со вздохом произнесла Барбара. — Вот я и пришла к Богу.

— Вы принимаете душ? — раздался у нее за спиной детский голос. — Тогда я зайду попозже?

Барбара обернулась к двери, которую оставила открытой, не рассчитывая, что это может быть истолковано незваным гостем как приглашение войти. После выписки из Уилтширского госпиталя, где она пробыла несколько дней, она почти не сталкивалась ни с кем из соседей. Избегая встреч, она покидала свое бунгало, только когда была уверена, что обитатели большого многоквартирного дома разошлись за покупками, в школу или на работу.

Сейчас перед ней стояла одна из соседских девчушек. Осмелев, девочка приблизилась, и ее влажные карие глаза округлились от удивления.

— Что с вами, Барбара? Вы попали в аварию? Вы ужасно выглядите.

— Спасибо за сочувствие, Хадия.

— Вам больно? Что произошло? Почему вас не было дома? Я очень волновалась. Я два раза звонила вам. Смотрите, автоответчик мигает. Хотите, я прокручу сообщения? Я умею это делать. Вы же сами меня учили, помните?

Хадия с довольным лицом вприпрыжку пересекла комнату и с размаху плюхнулась на диван. Автоответчик стоял на полке возле крошечного камина, и она, уверенным движением нажав на клавишу, лучезарно улыбнулась Барбаре, приготовившейся слушать сообщения автоответчика.

— «Привет! — раздалось из динамика. — Это Халида Хадия, ваша соседка. Наша квартира на первом этаже».

— Папа говорит, что я всегда должна называть себя, когда звоню по телефону, — доверительно произнесла Хадия. — Он говорит, что только такое обращение считается вежливым.

— Да, хорошая привычка, — согласилась Барбара. — Не приходится гадать, с кем разговариваешь.

Она потянулась за кухонным полотенцем, висевшим на крючке, и вытерла мокрые волосы и шею.

— «Ужасно жарко, верно? — вновь зазвучал из автоответчика непринужденный голосок девочки. — Где вы? Я звоню, чтобы спросить, не хотите ли вы сходить со мной покушать мороженого? Я накопила денег, их хватит на две порции, и мой папа говорит, что я могу пригласить кого-нибудь, кто мне нравится, поэтому я приглашаю вас. Позвоните мне, как только придете. Не бойтесь, я никого, кроме вас, не приглашу. До свидания».

Через несколько секунд, после сигнала и объявления времени поступления звонка, тот же голос произнес:

— «Привет. Это Халида Хадия, ваша соседка. Наша квартира на первом этаже. Я все еще хочу сходить покушать мороженого. А вы? Пожалуйста, позвоните мне. Если вы сможете пойти со мной, это будет здорово. Плачу я. Я смогу заплатить, потому что накопила денег».

— Понятно, кто вам звонил? — спросила Хадия. — Я точно не знаю, что еще надо было сообщить о себе, но мне кажется, я сказала достаточно.

— Все отлично, — успокоила девочку Барбара. — Мне особенно понравилась информация о том, что ты живешь в квартире на первом этаже. Как хорошо знать, где можно разжиться леденцом на палочке, если мне вдруг взбредет в голову стащить его, чтобы поменять на несколько сигарет.

Хадия рассмеялась:

— Нет, Барбара Хейверс, вы этого не сделаете.

— Конечно нет, малышка, — подтвердила Барбара.

Она подошла к столу, вынула из сумки пачку сигарет. Прикурив и затянувшись, она вздрогнула от боли, пронзившей легкие.

— Вам вредно курить, — сказала Хадия.

— Ты уже предупреждала меня об этом. — Барбара положила сигарету на край пепельницы, где уже покоились восемь ее погасших сестер. — Мне нужно раздеться, Хадия, если ты, конечно, не против. Я чувствую себя так, словно меня заперли в микроволновке.

Хадия, казалось, не поняла намека. Она, кивнув, согласилась:

— Я вижу, что вам жарко. У вас лицо красное. — Она потянулась, располагаясь поудобнее на диване.

— Ладно, тут все свои, верно? — вздохнув, произнесла Барбара. Она подошла к шкафу, стянула через голову платье, и тут девочка увидела на ее груди тугую повязку.

— Вы попали в аварию? — спросила Хадия.

— Да, что-то вроде того.

— Вы что-нибудь сломали? Вас поэтому забинтовали?

— Сломала нос. И три ребра еще.

— Вам, наверное, было ужасно больно. И сейчас болит? Давайте я помогу вам переодеться?

— Спасибо. Справлюсь сама. — Барбара поставила туфли в шкаф, стянула с себя колготки. В куче одежды под черным пластиковым плащом лежали широченные пурпурного цвета брюки, затягивающиеся на талии. Их-то она и искала. Натянув штаны, она надела малиновую футболку и повернулась к девочке. Хадия с любопытством листала книгу в бумажном переплете, которую она взяла со столика рядом с диваном. Накануне вечером Барбара прервала чтение на описании того, как здоровейный, пышущий силой дикарь загорелся страстью при виде округлой, упругой и — что само собой разумеется — обнаженной попки молодой героини, когда она, осторожно ступая, входила в реку. Барбара была уверена, что Хадии нет никакой необходимости знать о том, что произошло дальше. Подойдя к девочке, она отобрала книгу.

— А что такое пульсирующий член? — удивленно подняв брови, спросила Хадия.

— Спроси своего папу, — ответила Барбара. — Нет, не надо, — спохватившись после секундного раздумья, сказала она, поскольку даже представить себе не могла, как всегда серьезный отец Хадии сумеет ответить на этот вопрос, и поспешила сделать это сама. — Это главный барабанщик на секретной службе, — объяснила Барбара. — Он и есть тот самый пульсирующий член. А остальные члены поют.

Хадия задумчиво кивнула.

— Но тут сказано, что она коснулась его…

— Так что ты говорила про мороженое? — елейным голосом перебила девочку Барбара. — Если твое приглашение еще в силе, то пошли. Чур, мне клубничное. А тебе?

— Ой, поэтому я и пришла! Я должна взять обратно свое приглашение. — Хадия грациозно поднялась с дивана. — Но не навсегда. — В подтверждение своих слов она поклонилась Барбаре, отведя руки назад, и торопливо добавила: — Ненадолго.

— Ну вот! — разочарованно протянула Барбара, удивившись тому, что настроение у нее сразу испортилось. Глупо, но она действительно расстроилась, что их прогулка откладывается.

— Понимаете, мы с папой уезжаем. Всего на несколько дней. Мы уезжаем через несколько минут.

Но раз я пригласила вас покушать мороженого, то должна была предупредить, что мы обязательно пойдем, но позже. Если бы вы мне позвонили, я сказала бы об этом по телефону, а раз не позвонили, я пришла сама.

— А, понятно, — сказала Барбара и, взяв из пепельницы недокуренную сигарету, опустилась на стул. Она еще не смотрела вчерашнюю почту, сложенную поверх старой «Дейли мейл» на столе, и сейчас вдруг заметила конверт со штемпелем «Ищете любовь?». А чем еще мы все заняты, раздраженно подумала она и сильно затянулась.

— Все нормально, да? — с опаской в голосе спросила Хадия. — Папа сказал, что если я заранее предупрежу вас, то все будет в порядке. Я не хочу, чтобы вы думали, будто я пригласила вас, а потом даже не поинтересовалась, хотите ли вы пойти со мной. Это было бы невежливо, правда?

Между густыми черными бровями Хадии появилась морщинка. Барбара оценила тяжелый груз сожаления, давящий на маленькие плечи, и в голову пришла привычная мысль: люди представляют из себя то, что из них сделала жизнь. Восьмилетняя девочка с косичками не должна принимать так близко к сердцу происходящее с другими.

— Да, конечно, все нормально, — успокоила ее Барбара. — Но я помню о твоем приглашении. Раз мы договорились насчет клубничного мороженого, не надейся, что я об этом забуду.

Личико Хадии повеселело, она даже слегка подпрыгнула на месте.

— Мы пойдем, Барбара, обязательно, как только мы с папой вернемся. Мы уезжаем всего на несколько дней. Мой папа и я. Я ведь уже говорила об этом?

— Говорила.

— Я ведь не знала об этом, когда вас приглашала. А едем мы потому, что папе позвонили и он спросил: «Что? Что? Когда это произошло?», а потом он сказал, что мы отправляемся на море. Понимаете, Барбара, — горячо говорила девочка, прижав ладони к своей худенькой груди, — я никогда не была на море. А вы были?

На море… — подумала Барбара. Да, конечно. Сразу вспомнились сырые, заплесневелые домики на берегу и лосьон для загара. Вечно зудящая от мокрого купальника кожа. В детстве она каждое лето проводила каникулы на море, изо всех сил стараясь загореть, но вместо загара получалась смесь из шелушащейся кожи и веснушек.

— Да, но давно, — ответила Барбара.

Хадия посмотрела на нее сияющими, просящими глазами.

— Почему бы вам не поехать вместе со мной и с папой? Вот было бы здорово!

— Да я как-то не думала…

— Нет, правда! Мы строили бы замки из песка и плавали. Играли в пятнашки. Бегали бы по пляжу. Если мы возьмем с собой змея, то будем запускать…

— Хадия, надеюсь, ты уже сообщила все, о чем собиралась?

Девочка на мгновение замерла, а затем быстро обернулась. На пороге стоял ее отец.

— Ты сказала, что зайдешь всего на минутку, — напомнил он. — Мне кажется, твой краткий визит к подруге затянулся, ты злоупотребляешь гостеприимством хозяйки.

— Да она совсем мне не мешает, — успокоила его Барбара.

Таймулла Ажар, оказывается, внимательно смотрел на нее — до этого он едва ли замечал, что она находится рядом. Его узкие плечи еле заметно шевельнулись — лишь этим он выдал свое удивление.

— Что с вами случилось, Барбара? — спокойным ровным голосом спросил он. — Вы попали в аварию?

— У Барбары сломан нос, — объяснила Хадия, подходя к отцу. Он прижал к себе дочь, обхватив ее хрупкие плечики. — И еще три ребра. Папа, она вся перебинтована сверху донизу. Я пригласила ее поехать на море вместе с нами. Ей это было бы полезно. Ведь правда, папа?

При этих словах лицо Ажара стало бесстрастным и непроницаемым.

— Соблазнительное предложение, Хадия, — торопливо произнесла Барбара. — Но, похоже, с моими поездками на море покончено. — Обращаясь к отцу девочки, она спросила: — Неожиданная поездка?

— Ему позвонили… — начала было Хадия, но Ажар прервал ее объяснения:

— Хадия, ты уже простилась с подругой?

— Я рассказала ей, что ничего не знала о том, что мы уезжаем, пока…

Барбара заметила, как рука Ажара слегка сжала плечо дочери.

— Твой чемодан все еще не закрыт и лежит на кровати, — сказал он. — Сейчас же беги и отнеси его в машину.

Хадия, покорно склонив голову, едва слышно произнесла:

— До свидания, Барбара, и быстро вышла. Отец кивком простился с Барбарой и пошел вслед за дочерью.

— Ажар, — окликнула его Барбара, а когда он, остановившись, обернулся, спросила: — Не хотите покурить перед отъездом? — Она протянула ему пачку сигарет, их взгляды встретились. — По сигарете на дорожку?

Она следила за тем, как он взвешивал все за и против: остаться еще на несколько минут или нет? Она не стала бы задерживать его, если бы не заметила, каким настороженным сделалось его лицо, когда дочь начала рассказывать о предстоящей поездке. Ей внезапно стало жутко интересно, и Барбара искала способ, как удовлетворить свое любопытство. Он задержался с ответом, и она решила, что начало положено.

— Какие-нибудь новости из Канады? — начала Барбара, вызывая его на разговор, и сразу же возненавидела себя за этот вопрос, заданный совершенно некстати. Мать Хадии уже восемь недель, в течение которых Барбара свела знакомство с девочкой и ее отцом, отдыхала в Онтарио. И каждый день Хадия внимательно просматривала почту, ожидая письма или открытки, подарка ко дню рождения, но так ничего и не получила. — Простите, — сказала Барбара. — Мне не стоило спрашивать об этом.

Ажар никак не отреагировал; таким самообладанием не отличался ни один из знакомых Барбаре мужчин. Он не испытывал ни малейшей неловкости от затянувшейся паузы. Барбара сохраняла молчание столько времени, сколько могла, и наконец заговорила:

— Простите, Ажар. Это не мое дело, но я всегда лезу не в свои дела. И это получается у меня лучше всего. Ладно. Давайте лучше покурим. Море никуда не денется, если вы тронетесь в путь на пять минут позже, чем наметили.

Ажар уступил, но не сразу. Когда он вынимал сигарету из протянутой пачки, Барбара почувствовала, что внутренне он все еще настороже. Пока он прикуривал, Барбара ногой выдвинула из-под стола стул и подтолкнула его к Ажару. Он не сел.

— Неприятности? — спросила она.

— С чего вы взяли?

— Звонок по телефону, неожиданное изменение планов. Из опыта моей работы это может означать лишь одно: если вам сообщили новость, она плохая.

— У вас работа такая, — уточнил Ажар, потом добавил: — Мелкие семейные неурядицы.

— Семейные?

Он никогда не упоминал о семье, как будто ее вовсе не существовало.

— А я и не знала, что у вас в этой стране есть семья.

— У меня большая семья, — ответил он.

— Но на день рождения Хадии никто…

— Мы с Хадией с ними не видимся.

— А, понятно.

На самом деле ей ничего не было понятно. Он на всех парах спешит к морю из-за каких-то мелких неурядиц, касающихся большой семьи, с которой он никогда не видится.

— Вы надолго уезжаете? Может, я могу вам чем-то помочь? Например, поливать цветы? Забирать почту?

Он раздумывал над ее предложением намного дольше, чем позволяют правила вежливости в подобных ситуациях. Наконец он сказал:

— Нет. Думаю, что нет. У моих родственников возникли проблемы, но не очень серьезные. Позвонил двоюродный брат, чтобы сообщить о своих тревогах; я еду, просто чтобы поддержать их и, если мой опыт позволит, помочь. А на это потребуется всего несколько дней. Я думаю… — Тут он улыбнулся. У него была просто-таки обворожительная улыбка, хотя она крайне редко появлялась на его лице: идеально ровные белые зубы на фоне чистой смуглой кожи. — Растения и почта подождут нашего возвращения. Но все равно спасибо.

— А куда вы направляетесь?

— На запад.

— В Эссекс?

Он утвердительно кивнул.

— Счастливчики, уезжаете из этого ада. Я бы тоже не прочь последовать за вами и всю следующую неделю не вынимать задницу из милого Северного моря.

— Боюсь, во время этой поездки нам с Хадией едва ли представится возможность увидеть море.

— Бедняжка, ведь она только и мечтает об этом. Представляю, какое разочарование ее ждет.

— Барбара, поймите, она должна учиться принимать разочарования, которые преподносит жизнь.

— Вы серьезно? А вам не кажется, что она еще слишком мала, для того чтобы вступать в игру с жизнью и, проигрывая, получать в виде утешительного приза горькие уроки, или вы не согласны?

Ажар сделал шаг к столу, и, когда он протянул руку к пепельнице, чтобы положить сигарету, Барбара почувствовала, как на нее пахнуло приятным свежим запахом чистого, хорошо выстиранного белья. На нем была хлопковая рубашка с короткими рукавами, и она заметила, что кожа на его руке покрыта тонкими темными волосками. Он, как и его дочь, был сухощав и хорошо сложен, но выглядел более смуглым.

— К несчастью, это не в нашей власти — решать, в каком возрасте мы должны начать понимать, что жизнь намеревается отшвырнуть нас на обочину.

— И что, вы уже испытали это на себе?

— Спасибо за сигарету. — Он словно пропустил мимо ушей ее вопрос и ушел, не дожидаясь, когда она задаст ему следующий.

Когда дверь за ним закрылась, Барбара, чувствуя ожесточение, спросила себя, а за каким чертом ей вообще понадобилось подкалывать его, но, подумав, убедила себя в том, что делает это ради Хадии: долг каждого человека делать все возможное в интересах ребенка. Хотя, честно говоря, скрытность и сдержанность Ажара действовали на нее, как гвоздь в туфле, подстрекая докопаться до истины. Что, черт возьми, он за человек? В чем причина его постоянной церемонной серьезности? И как ему удается держаться особняком, наглухо отгородившись от всего мира?

Она вздохнула. Наивно было бы думать, что ответы на все эти вопросы можно найти в течение недолгой вялотекущей беседы, затягиваясь прилипшей к губе сигаретой. Забудь об этом, мысленно приказала она себе. Как можно хоть о чем-нибудь думать в таком пекле, а тем более подыскивать правдоподобные объяснения поведению окружающих? Плевать на них на всех, решила она. Да и вообще, при такой жаре плевать на весь мир. Она потянулась к лежащей на столе кучке конвертов.

«Ищете любовь?» — бросился ей в глаза вопрос, напечатанный на фоне сердца. Барбара, вскрыв конверт, вынула из него тонкий листок и прочитала: «Вам надоели бесперспективные свидания? Желаете ли вы, чтобы компьютер подобрал именно того, кто вам нужен, или предпочитаете надеяться на счастливый случай?» Затем шли вопросы о возрасте, интересах, роде занятий, зарплате, уровне образования. Барбара ради развлечения решила ответить, но, размышляя над тем, как описать свои увлечения, поняла, что ее персона вряд ли кого-нибудь заинтересует: ну кто обрадуется, что компьютер подобрал ему в подруги жизни женщину, которая вместо снотворного читает перед сном «Похотливого дикаря»? Скомкав вопросник, она сунула его в мешок для мусора, лежавший в углу ее крошечной кухни, и стала просматривать остальную почту. Напоминание об оплате телефона, реклама частной страховой компании, предложение провести вдвоем со своим спутником незабываемую неделю, совершая кругосветное путешествие на лайнере, являющемся, как утверждала реклама на обложке буклета, плавучим раем, где созданы все условия для проявления нежности и пылких чувств.

Лайнер подходит, решила она. Ее вполне устроит неделя нежности с проявлением пылких чувств или без оных. Страницы буклета пестрели фотографиями восседающих за стойкой бара или нежащихся в шезлонгах на краю бассейна юных красавиц, загорелых и стройных, с ярким маникюром и пухлыми, вызывающе накрашенными губками. Рядом с ними стояли молодые люди в плавках, с мускулистыми грудными клетками, густо заросшими волосами. Барбара, представив себя кокетливо фланирующей мимо них, рассмеялась. Уже много лет она не надевала купального костюма, решив, что некоторые части тела лучше оставить плотно задрапированными, дабы дать работу воображению.

Буклет проследовал туда же, куда до него отправился вопросник. Барбара затушила окурок в пепельнице и, вздохнув, обвела глазами комнату, раздумывая, чем бы еще развлечься, но развлечься было нечем. Она подошла к дивану, взяла телевизионный пульт, решив посвятить вечер переключению каналов.

Нажала первую кнопку, и на экране появилась старшая из дочерей королевы, инспектирующая Карибскую больницу для детей-сирот. На этот раз ее лошадиное лицо выглядело чуть более привлекательным, чем обычно. Скучно. Переключила на документальный фильм о Нельсоне Манделе. Снотворное. Она пробежалась еще по нескольким каналам. На одном шел фильм Орсона Уэллса,^[6] на другом показывали «Принца Вэлианта»,^[7] затем промелькнули два ток-шоу и гольф-турнир.

На очередном канале она задержалась при виде сомкнутого строя полицейских, преградивших путь толпе темнокожих манифестантов. Она уж было подумала устроиться поудобней на диване и послушать Теннисона или Морса, как вдруг внизу экрана побежала красная полоса со словами «Прямое включение». Сообщение, прерывающее выпуск новостей, заинтересовало ее, и она с любопытством стала ждать, что будет дальше.

Наверное, с таким же вниманием какой-нибудь архиепископ следит за событиями, происходящими в Кентерберийском соборе. Барбара была полицейским и сейчас чувствовала что-то вроде угрызений совести. Она в отпуске, а там что-то происходит, думала она, напряженно ожидая продолжения.

На экране появилась заставка «Эссекс». Все еще переживая, она смотрела на толпу людей с восточными смуглыми лицами, держащих над головой какие-то плакаты. Она усилила звук.

— …Тело было найдено вчера утром в доте на отмели, — продолжала молоденькая девушка-репортер. Она сильно волновалась и, произнося текст, то и дело поправляла свои аккуратно уложенные светлые волосы и бросала настороженные взгляды на волнующуюся позади толпу, словно опасаясь, что эти люди только и ждут, чтобы наброситься на нее.

— Немедленно! Немедленно! — раздавались громкие крики митингующих. Их написанные вкривь и вкось лозунги требовали: «Немедленной справедливости!», «Только правды!» — и призывали: «Действовать!»

— Началом волнений послужило чрезвычайное заседание муниципального совета, на котором должны были обсуждаться планы реконструкции, — говорила в микрофон блондинка. — Мне удалось пообщаться с одним из лидеров протестующих и… — В этот момент дородный полицейский оттеснил блондинку в сторону. Изображение на экране дернулось — было ясно, что оператора толкнули.

Толпа бушевала. Пролетела брошенная кем-то бутылка. С лязгом разбилась о бетон. Строй полицейских прикрылся прозрачными щитами.

— Черт возьми! — в сердцах произнесла Барбара, не понимая, что происходит.

Белокурая девушка-репортер и оператор обосновались на новом месте. Блондинка подвела какого-то человека к камере. Это был крепко сложенный азиат двадцати с небольшим лет; длинные волосы собраны в хвост; один рукав рубашки оторван.

— Отвали от него! — через плечо крикнул он, а затем повернулся к репортеру.

— Рядом со мной Муханнад Малик, — начала она, — который…

— У нас нет ни малейшего желания терпеть эти чертовы отговорки, извращение фактов и неприкрытую ложь, — неожиданно прервав ее, закричал мужчина в микрофон. — Настал момент, когда наш народ требует равенства перед законом. Если полиция будет игнорировать истинную причину смерти этого человека — а это явное убийство на почве расовой ненависти, — тогда мы намерены добиваться справедливости собственными методами. У нас есть силы и средства. — Он быстро отошел от микрофона и, поднеся к губам рупор, закричал, обращаясь к манифестантам: — Нам все по силам! Нам все по силам!

Толпа взревела, ринулась вперед. Изображение на экране перекосилось, замелькало.

— Питер, давай перебираться в более безопасное место, — раздался голос девушки-репортера, и на экране появилась студия новостей телеканала.

Постное лицо диктора было Барбаре знакомо. Некий Питер. Он всегда вызывал у нее антипатию. Все мужчины с пышными прическами были ей неприятны.

— Вернемся к ситуации в Эссексе, — объявил он. Слушая его, Барбара закурила следующую сигарету.

Тело человека, сообщил Питер, было обнаружено ранним утром в субботу в доте на отмели в Бал-форде-ле-Нез одним из местных жителей, отправившимся на прогулку. Как выяснилось, убитым оказался некий Хайтам Кураши, недавно прибывший из Пакистана, точнее из Карачи, для того чтобы сочетаться браком с дочерью состоятельного местного бизнесмена. Небольшая, но быстро растущая пакистанская община города считает, что причиной смерти стало убийство на расовой почве, хотя сам факт убийства не установлен. Полиция до сих пор не сообщила о том, какие меры предпринимаются для расследования этого дела.

Пакистанец, подумала Барбара. Пакистанец. Вновь вспомнилось, как Ажар говорил: «У моих родственников возникли проблемы, но не очень серьезные». Так. Все правильно. Проблемы у его пакистанских родственников. Ну и ну.

Она вновь посмотрела на экран, где что-то монотонно бубнил Питер, но она не слышала, что он говорит. Она лихорадочно соображала.

Крупные пакистанские общины вне столицы довольно редки, наличие двух таких общин на побережье в Эссексе нереально. А если принять во внимание слова самого Ажара, что он едет в Эссекс, и то, что вскоре после его отъезда последовало сообщение о волнениях, грозящих перейти в мятеж; если учесть, что он уехал улаживать проблемы, возникшие в его семье… Барбара решила, что совпадений чересчур много. Таймулла Ажар явно направлялся в Балфорд-ле-Нез.

Он, по его словам, собирался воспользоваться «собственным опытом, помочь». Но что это за опыт? Метание камней? Подстрекательство к мятежу? А может, он рассчитывает помочь в расследовании местной полиции? Или — и это было бы ужасно — он намеревается принять участие в манифестациях, которые она только что видела по телевидению и которые неминуемо приведут к еще большему насилию, арестам, тюремному заключению?

Черт возьми! — мысленно выругалась Барбара. Господи, он соображает, что он делает? Да еще тащит с собой восьмилетнюю дочь!

Через все еще распахнутую дверь она смотрела в ту сторону, куда ушли Хадия и ее отец. Ей вспомнились милая жизнерадостная улыбка девочки и ее косички, словно живые змейки извивающиеся у нее на голове в такт приплясывающей походке.

Постояв, она вдавила горящую сигарету в полную окурков пепельницу, а затем подошла к платяному шкафу и, раскрыв его, достала с полки рюкзак.

Глава 2

Рейчел Уинфилд собиралась закрыть магазин на десять минут раньше положенного, и это решение не вызывало у нее ни малейших угрызений совести. Ее мать ушла еще в половине четвертого: был тот день недели, когда она регулярно «приводила в порядок голову» в парикмахерской косметического салона «Море и солнце». И хотя она оставила четкие инструкции, что следует делать для пополнения кассы, за последние полчаса ни один покупатель и даже ни один праздношатающийся не переступили порога магазина.

У Рейчел были дела поважнее, чем наблюдать, как большая стрелка настенных часов медленно тащится по циферблату, поэтому она, проверив замки и убедившись, что витрины плотно закрыты, заперла на засов входную дверь. Перевернув висящую на двери табличку с надписью «Открыто» на другую сторону — «Закрыто», она прошла в подсобку и там из тайника, устроенного за ящиками с мусором, извлекла коробку в подарочной упаковке, которую все это время тщательно прятала от матери. С коробкой под мышкой она быстрым шагом двинулась в переулок между домами, где обычно стоял ее велосипед, и аккуратно положила ее в багажную корзину. Потом, ведя велосипед за руль, она вновь подошла к магазину, чтобы проверить, хорошо ли заперта дверь.

Ей здорово достанется, если мать узнает, что она ушла раньше времени. Но страшно даже подумать, что будет, если она к тому же еще и магазин не закроет как положено. Дверной засов был старым, и случалось, его заедало. Она подергала входную дверь за ручку и убедилась, что все в порядке. Отлично, сказала про себя Рейчел, она свободна.

Приближался вечер, но жара все не ослабевала. В последние две недели обычный для этих мест ветер с Северного моря, отравляющий в зимнее время жизнь обитателей города Балфорд-ле-Нез, вообще не давал о себе знать. Его редкие дуновения были настолько слабыми, что от них не колыхались даже флажки, уныло висевшие на Хай-стрит.

Рейчел решительно нажимала на педали, и велосипед быстро катился по улице, украшенной красно-синими флажками, еще не снятыми после недавнего торжества. Она ехала к югу от торгово-деловой части города, удаляясь от расположенных за промышленной зоной трех улиц, застроенных домами с террасами, в одном из которых они с матерью жили в добром, но часто нарушаемом ссорами согласии. Сейчас она приближалась к дому своей давней и лучшей подруги, жизнь которой была омрачена недавно случившейся трагедией.

Нужно проявлять сочувствие, настойчиво твердила про себя Рейчел, не следует даже упоминать о «Приюте на утесе», прежде чем я расскажу ей, как мне плохо. Хотя, признаться, мне не так уж и плохо. У меня такое чувство, словно дверь передо мной широко распахнулась и я хочу войти в нее, раз уж выпала такая возможность.

Рейчел задрала юбку выше колен, чтобы было удобнее крутить педали и чтобы легкая прозрачная материя не попала в промасленную цепь. Одеваясь сегодня утром, она уже знала, что поедет к Салах Малик, и поэтому постаралась подобрать соответствующую одежду для дальней вечерней поездки на велосипеде. Но юбку она выбрала такой длины, которая выставляла напоказ только то, что она не без гордости могла продемонстрировать, — её лодыжки. Рейчел была молода, но давно прекрасно поняла, что в мастерской Творца ее внешности было уделено слишком мало внимания, а поэтому ей необходимо подчеркивать то привлекательное, что у нее есть. Поэтому она обычно носила такие юбки и обувь, которые демонстрировали стройность лодыжек, надеясь, что беглые взгляды прохожих не задержатся на уродливом лице.

В свои двадцать лет она вдоволь наслушалась оскорбительных слов, произнесенных в ее адрес: «кувалда», «квашня», «задница» — и, как правило, эти обидные прозвища сочетались с определением «гнусная». Ее могли обозвать «коровой», «кобылой», «свиноматкой» — тут все зависело от склонностей и вкусов обзывающих. Еще в школьные годы она была постоянной мишенью для насмешек и издевательств и уже тогда поняла, что таким людям, как она, жизнь предоставляет три способа выжить: плакать, спасаться бегством или научиться давать отпор. Она выбрала последнее, и то, что она никому не спускала обид, расположило к ней Салах Малик, которая стала ее подругой.

Лучшей подругой, думала Рейчел. И в радости и в горе. Ничто не омрачало их радости с той поры, когда им исполнилось по девять лет. А вот в последние два месяца им пришлось испытать горе. Но скоро все должно измениться, и в этом Рейчел была более чем уверена.

Вихляя из стороны в сторону, она преодолела крутой подъем на Черч-роуд, миновала погост перед церковью Святого Иоанна; поникшие от жары головки растущих на могилах цветов будто что-то внимательно рассматривали на земле. Дорога, обогнув дутой железнодорожный вокзал, стены которого покрывала глубоко въевшаяся грязь, круто шла на подъем; с трудом преодолев его, Рейчел въехала в более обустроенный район с ухоженными газонами и зелеными улицами. Эта часть города называлась районом Авеню. Семья Салах Малик жила в доме на Второй авеню в пяти минутах ходьбы от Гринсворда, большой лужайки с густой, аккуратно подстриженной травой, которая тянулась, полого спускаясь, до моря, где на берегу стояли два ряда небольших летних домиков.

Семейство Малик обитало в одном из наиболее респектабельных домов, окруженном большим садом, где под раскидистыми деревьями Рейчел и Салах поверяли друг другу свои детские тайны. Дом выглядел типично английским: из дерева и кирпича, крытый черепицей, с ромбовидными стеклами в рамах в стиле XIX века. На сработанной под старину входной двери красовались поперечные железные стяжки; многочисленные каминные трубы были точь-в-точь как на Хэмптон-Корте;^[8] гараж, расположившийся у задней стены, походил на средневековую крепость.

При взгляде на дом невозможно было поверить, что он построен около десяти лет назад. Все говорило о том, что здесь живет одна из самых состоятельных семей Балфорда; никому и в голову не могло прийти, что его обитатели — выходцы из Азии, из страны муджахед-динов и мечетей.

Когда Рейчел, преодолев поребрик, въехала на тротуар, а затем передним колесом открыла калитку, лицо ее было мокрым от пота. Войдя в тень разросшейся ивы, она с удовольствием набрала полную грудь прохладного свежего воздуха и на мгновение остановилась под деревом, убеждая себя, что надо передохнуть. Она лукавила: эта пауза была необходима ей, чтобы продумать план своего визита. Рейчел еще ни разу не доводилось бывать в семье, переживающей недавнюю утрату с такой горечью, какую она видела в глазах своей подруги. Сейчас ей нужно было сообразить, как говорить об этом горе, что делать и как себя вести. Любая оплошность была бы непростительной.

Прислонив велосипед к вазону с цветущей геранью и вынув из багажной корзины коробку, Рейчел направилась к парадному входу, повторяя заготовленные фразы: «Какой ужас… Я пришла сразу же, как смогла… Я не хотела звонить, ведь по телефону всего не выразишь… Все сразу так ужасно изменилось… Я знаю, как сильно ты любила его…»

Она понимала, что все фразы, кроме последней, были правдивыми. Но вот своего будущего мужа Салах Малик не любила.

Впрочем, сейчас это не имело значения. Мертвые не могут вернуться и попросить у живых объяснения, а потому какой смысл копаться сейчас в том, что ее подруга не испытывала сильных чувств к человеку, внезапно превратившемуся из незнакомца в будущего супруга. Он все равно уже не станет мужем. А это наводит на мысль… Ну нет! Рейчел тряхнула головой, стараясь не забегать вперед. Зажав коробку под мышкой, она постучала в дверь.

Дверь открылась от первого прикосновения. И сразу же до ее слуха донеслись разговор на непонятном языке и музыка, которая, видимо, сопровождала события, происходящие на экране. Говорили, как предположила Рейчел, на урду. А фильм, по всей вероятности, был куплен по каталогу невесткой Салах. Она наверняка, как обычно, сидела сейчас перед телевизором на подушке с чашей мыльной воды на коленях и тщательно перемывала кучу своих золотых браслетов.

Все было именно так, как предположила Рейчел. Произнеся:

— Есть кто-нибудь? Где ты, Салах? — она открыла дверь в гостиную и сразу увидела Юмн, молодую жену брата Салах, но та была занята не мытьем драгоценностей, а починкой дупаты, национального головного убора. Юмн сосредоточенно тыкала иголкой в подогнутую кайму шарфа, однако прилагаемые усилия явно не приносили ожидаемого результата.

Она негромко вскрикнула, услышав, как Рейчел кашлянула, давая знать о своем присутствии, а затем всплеснула руками, отчего иголка, нитки и шарф разлетелись в разные стороны. Непонятно почему, но на всех пальцах ее левой руки были надеты наперстки. Они упали на ковер и раскатились по комнате.

— Как ты меня напугала! — пожаловалась Юмн. — Боже мой, Рейчел Уинфилд! И это именно сейчас, когда мне нельзя волноваться. Женский цикл — это так хрупко, уязвимо. Или тебе об этом неизвестно?

Салах всегда говорила, что ее невестка рождена для театра, но воспитанием и образованием она не была обременена. Испуг, по всей вероятности, был истинным. Вряд ли она могла расслышать, как Рейчел вошла. Но Юмн, по обыкновению, воспользовалась даже этим незначительным событием, чтобы оказаться в центре внимания. Конечно, это было сделано для того, чтобы привлечь внимание к ее «женскому циклу», как она выражалась, и сейчас она обеими руками обхватила живот на тот случай, если Рейчел не поймет смысла ее слов. Но это было лишним. Рейчел знала, что Юмн может думать и говорить только о желании в третий раз — за тридцать семь месяцев замужней жизни — стать матерью; ее второму сыну не исполнилось еще и полутора лет.

— Прости, — сказала Рейчел. — Я не хотела тебя испугать.

— Надеюсь.

Юмн посмотрела вокруг в поисках разлетевшихся по комнате швейных принадлежностей. Широко раскрытым правым глазом — косящий левый она обычно прятала в тени дупаты — она заметила шарф. Рейчел показалось, что Юмн намеревается снова приступить к работе, не обращая внимания на ее присутствие, и она решила продолжить разговор:

— Юмн, я пришла повидать Салах. Что с ней?

— С этой девушкой всегда что-то происходит, — пожала плечами Юмн. — Стоит мне обратиться к ней, как она сразу делается глухой как пень. Что ей нужно, так это хорошая трепка, только жаль, здесь никто не хочет этим заняться.

— А где она? — спросила Рейчел.

— Бедняжка, думают они, — продолжала Юмн. — Не трогайте ее. Она так переживает. Она переживает, ты можешь себе это представить? Да это просто смешно!

Слова Юмн встревожили Рейчел, но она приложила максимум усилий, чтобы это скрыть.

— Она дома? — спросила Рейчел, стараясь говорить спокойно. — Где она, Юмн?

— Только что поднялась наверх.

Когда Рейчел была уже в дверях гостиной, Юмн со злобным хихиканьем добавила:

— Там она, вне всякого сомнения, страдает от горя. Рейчел нашла Салах в спальне, окна которой выходили в сад; сейчас эта комната была переоборудована в детскую для маленьких сыновей Юмн. Салах стояла у гладильной доски и складывала аккуратными квадратами высушенные пеленки. Ее племянники — старший, которому было два года и три месяца, и его младший брат — лежали в одной коляске у окна. Мальчики крепко спали.

Рейчел не видела подругу уже две недели. Слова, сказанные девушками друг другу при последней встрече, были не из приятных, и сейчас, несмотря на заранее подготовленные и отрепетированные фразы, она чувствовала неловкость и старалась выглядеть уверенной. Причиной этого было не только нарастающее взаимное непонимание и даже не то, что, входя в дом Маликов, Рейчел сразу же осознавала, что попадает в другой мир: иная культурная среда, обычаи. Чувство, которое она испытывала — а оно усиливалось с каждым разом, — возникло из горького осознания — насколько сильно внешне она отличается от Салах.

Салах была прелестна. От нее просто глаз нельзя было отвести, хотя, согласно религиозным предписаниям и желанию родителей, она носила скромный национальный костюм — шальвар камис, состоящий из шаровар и жакета, полы которого спускались до колен. Ее кожа была цвета мускатного ореха, а глаза оттенка какао прикрывали густые длинные ресницы. Черные волосы она заплетала в тугую косу, спускавшуюся до талии.

Она подняла голову, услышав, как ее окликнула Рейчел. Тонкие, словно паутинки, завитки выбивались из гладко зачесанных волос и прозрачным облачком окружали ее очаровательное лицо. Единственным недостатком было родимое пятно, цветом и формой напоминающее ягоду клубники, оно выглядело словно детская татуировка, прилепленная около виска. Когда Салах встретилась глазами с подругой, родимое пятно стало заметно темнее.

Рейчел внимательно разглядывала Салах. Та выглядела нездоровой, и Рейчел мгновенно забыла все подготовленные и отрепетированные фразы. Она протянула коробку и сказала:

— Это тебе, Салах. Подарок.

После этих слов она почувствовала себя жалкой дурой.

Салах не торопясь разглаживала складки на пеленке, затем сложила ее пополам, тщательно совместив углы.

— Я не знаю, как тебя утешить, — снова заговорила Рейчел. — Ну что я вообще могу знать о любви? А что касается брака, так об этом — меньше всех на свете. Ведь ты же видишь, как я живу. Моя мать была замужем не больше десяти минут. По ее словам, все произошло по любви. Вот так-то.

Салах сложила пеленку еще раз пополам и присоединила к стопке, лежащей на краю гладильной доски. Затем подошла к окну посмотреть на спящих племянников. В этом не было никакой необходимоста, подумала Рейчел, ведь малыши спали, словно мертвые.

Рейчел вздрогнула, оттого что произнесла — пусть мысленно — это слово: «мертвые». В доме повешенного не говорят о веревке.

— Мне очень жаль, Салах, что так случилось, — сказала она.

— Тебе не стоило приносить мне подарок, — тихо произнесла Салах.

— Ты прощаешь меня? Пожалуйста, скажи, что прощаешь. Если ты не извинишь меня, я просто не знаю, что со мной будет.

— Ты ни в чем не провинилась, Рейчел.

— Так, значит, ты меня не прощаешь, я правильно поняла?

Салах молча покачала головой, при этом круглые костяные бусинки на ее сережках чуть слышно защелкали, ударяясь друг о друга.

— Ну прими мой подарок, — попросила Рейчел. — Как только я его увидела, сразу подумала о тебе. Посмотри, я прошу тебя.

Ей так хотелось смыть с души неприятный осадок, оставшийся от их последнего разговора. Она ничего бы не пожалела, лишь бы взять обратно свои слова и обвинения. Пусть бы все у них стало по-прежнему!

Задумавшись на мгновение, Салах тихо вздохнула и взяла коробку. Прежде чем открыть она внимательно рассмотрела рисунок на упаковке, и Рейчел обрадовалась, что подруга улыбается, глядя на забавных котят, запутавшихся в шерстяных нитках. Одного Салах даже погладила. Она развязала тесьму, развернула бумагу, оторвала полоску липкой ленты, вынула платье и легко провела по нему ладонью.

Рейчел была уверена, что правильно выбрала подарок, который восстановит мир между ними. Фасон длинного жакета-шервани с высоким воротником был выдержан в традициях культуры и религии Салах, надежно укрывая фигуру от посторонних глаз. Родители подруги — их желания и вкусы Рейчел учла — наверняка одобрили бы такой подарок. Но самое главное — этот жакет из натурального шелка, часто простроченного золотыми нитями, должен был показать Салах, какое значение Рейчел придает дружбе с ней. Было понятно, что он стоит дорого и его приобретение значительно поубавило накопления Рейчел. Но если подарок поможет вернуть Салах, то никаких денег не жалко.

— Мне сразу понравился цвет, — сказала Рейчел. — Темно-коричневый тебе к лицу. Примерь.

Она деланно усмехнулась, наблюдая, как Салах в нерешительности колеблется. Наклонив голову, она рассматривала платье, обводя пальцем пуговицы. Это настоящие, костяные, хотела объяснить Рейчел. Но не могла произнести ни слова, со страхом ожидая, что будет дальше.

— Салах, ну не стесняйся. Надень. Тебе нравится?

Салах разложила жакет на гладильной доске и сложила рукава так же тщательно, как перед этим пеленки. Ее рука потянулась к большому камню на ожерелье; это был ее талисман.

— Это слишком дорогой подарок, Рейчел, — произнесла она наконец. — Я не могу его принять. Прости.

Рейчел почувствовала, что глаза наполняются слезами.

— Но мы же с тобой… — с трудом выдавила она, — мы ведь подруги. Или уже нет?

— Мы подруги.

— Тогда почему?..

— Я не могу достойно отблагодарить тебя. У меня нет таких денег, но если бы и были… — Салах, замолчав, перевела взгляд на жакет.

Недосказанную фразу закончила Рейчел, она достаточно хорошо знала свою подругу, чтобы понять ход ее мыслей:

— …ты отдала бы деньги родителям. Не захотела бы потратить их на меня.

— Такие деньги… да.

На этот раз она не прибавила: «Именно так мы обычно поступаем». За одиннадцать лет их дружбы она повторяла эти слова так часто — особенно после того, как Рейчел узнала о ее согласии выйти замуж за незнакомого пакистанца, выбранного для нее родителями, — что сейчас не было никакой нужды произносить их.

Собираясь к подруге, Рейчел и предвидеть не могла, что после этого визита ей будет гораздо хуже, чем в последние недели. Свое будущее она представляла в форме некого силлогизма: жених Салах мертв, Салах жива, следовательно, Салах снова ее лучшая подруга и они никогда не расстанутся. Оказалось, что это совсем не так.

Рейчел почувствовала боль в желудке, а голову словно заполнил какой-то обжигающий свет. После того, что она сделала, что она узнала и что говорила ей Салах, Рейчел как самый важный секрет хранила все это в памяти — это связывало их, напоминало о том времени, когда они действительно были лучшими подругами.

— Я хочу, чтобы ты взяла его. — Рейчел старалась говорить так, как, по ее мнению, следует говорить в доме, в котором только что побывала смерть. — Я ведь просто пришла сказать, что искренне сожалею… ну… о твоей утрате.

— Рейчел, — тихо попросила Салах, — пожалуйста, не надо.

— Я понимаю, как тебе тяжело, хотя ты познакомилась с ним совсем недавно. Я уверена, что ты полюбила бы его. Ведь… — Она замолчала, поняв, как пронзительно звучит ее голос: вот-вот перейдет в крик. — Я знаю, Салах, что ты никогда не вышла бы замуж за того, кого не любишь. Ты же всегда об этом говорила. А поэтому, я думаю, что стоило тебе впервые увидеть Хайтама, твое сердце сразу раскрылось для него. А когда он положил свою руку на твою, — свою влажную, липкую руку, подумала она, — ты поняла, что это он, твой единственный. Ведь так все и было, верно? И именно поэтому ты сейчас так страдаешь?

— Тебе трудно понять это.

— А я не понимаю только одного: почему по тебе не заметно, что ты страдаешь? По крайней мере из-за Хайтама. Почему?

Она сказала то, о чем не собиралась. Будто ее голос существовал сам по себе и у нее не было возможности им управлять.

— Откуда тебе знать, что творится у меня в душе? — спокойно произнесла Салах, но Рейчел расслышала раздражение. — Ты судишь обо мне со своей точки зрения, но это ни к чему не приведет, поскольку она отличается от моей.

— Настолько, насколько я отличаюсь от тебя, — с горечью констатировала Рейчел. — Ведь так?

Салах, помолчав, сказала уже не так категорично:

— Рейчел, ведь мы же подруги. Всегда были и навсегда останемся.

И это утверждение показалось Рейчел более обидными, чем любые возражения. А все потому, что она знала: это не более чем слова. Салах говорила искренне, но ее слова нельзя было считать обещанием.

Рейчел, порывшись в кармане блузки, достала мятый буклет, который более двух месяцев носила с собой. Она так часто рассматривала фотографии «Приюта на утесе», что помнила все до мельчайших подробностей: квартиры с двумя спальнями в трех кирпичных домах на любой вкус — с балконом, с террасой, — из всех открывался прекрасный вид: с северной стороны на Балфордский пирс, с восточной — на безбрежную серо-зеленую гладь моря.

— Посмотри. — Рейчел раскрыла буклет, но не протянула его Салах. Что-то подсказывало ей, что подруга не возьмет его в руки. — Я накопила достаточно денег, чтобы заплатить первый взнос. И я могла бы это сделать.

— Рейчел, неужели ты не понимаешь, как обстоят дела в нашем мире?

— Пойми, я хочу купить квартиру. Я позабочусь о том, чтобы твое имя тоже было внесено в договор. Тебе лишь придется вносить ежемесячную плату…

— Я не могу.

— Ты можешь, — настаивала Рейчел. — Ты считаешь, что не можешь, потому что тебя так воспитали. Тебе незачем жить «с твоей точкой зрения» всю оставшуюся жизнь. Никому такого не пожелаешь.

Старший мальчик заворочался в коляске и захныкал во сне. Салах подошла к коляске. Оба мальчика спали без одеял — в комнате было очень жарко, — так что не было нужды поправлять постель. Салах слегка коснулась рукой лобика ребенка. Он, не просыпаясь, повернулся и улегся кверху попкой.

— Рейчел, — сказала Салах, не отрывая взгляда от племянника. — Хайтам мертв, но это не значит, что у меня не осталось никаких обязательств в отношении моей семьи. Если завтра мой отец найдет для меня другого мужчину, я выйду за него замуж. Это мой долг.

— Долг? Да это же безумие. Ведь ты даже и не знала Хайтама. Ты не будешь знать и следующего. Ну а как, по-твоему…

— Нет. Я хочу, чтобы все было именно так. Она оставалась спокойной, но было ясно, что скрывается за этим деланным хладнокровием. Она словно говорила: «Прошлое умерло», не произнося этого вслух. Но об одном она забыла. Хайтам Кураши тоже был мертв.

Рейчел подошла к гладильной доске и аккуратно сложила жакет. Салах, стоя у коляски, наблюдала за ней.

Рейчел положила его в коробку, закрыла крышкой, но не выдержала:

— Мы же мечтали, как все будет.

— Тогда мы были маленькими. В детстве легко мечтать.

— Ты думаешь, не стоит и вспоминать об этом?

— Я считаю, что все это уже в прошлом, и ты должна это понять.

Салах, видимо, не ожидала, что последняя фраза причинит подруге такую боль. Она невольно дала понять, как сильно изменилась, а Рейчел осталась прежней.

Салах пристально смотрела на Рейчел, сжимая бортик коляски.

— Поверь же мне, Рейчел. Я должна.

Она явно недоговаривала, но Рейчел, вглядываясь в лицо Салах, так и не смогла угадать, какой смысл и какие чувства вложены в эту фразу. Помолчав, она спросила:

— Но почему? Потому, что ты этого хочешь? Потому, что отец настаивает? Потому, что твоя семья отвернется от тебя, если ты не сделаешь то, что приказывают?

— Все это так.

— Нет, не все. Почему же все? — торопливо возразила Рейчел. — Ну и что, если твоя семья и вправду откажется от тебя? Я позабочусь о тебе. Мы будем вместе, и я не допущу, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое.

Салах иронически усмехнулась. Повернувшись к окну, она стала смотреть на закат. Безжалостные лучи солнца продолжали жечь сад, высушивая почву, высасывая из цветов жизнь.

— Плохое уже произошло, — сказала она. — Где же ты была?

Рейчел вздрогнула, как будто на нее повеяло холодом. Она колебалась. Не могла уйти, не узнав правду, но и боялась ее. Страшно, что она сама разрушила дружбу. Она понимала, что в этой ситуации обходной дороги нет, а выбранный ею путь завел туда, где в ней не нуждаются. И вот теперь она должна испить горькую чашу до дна.

— Салах, — решившись, начала она, — а Хайтам… — И осеклась. Как спросить об этом, не раскрывая, что она предала подругу?

— Что? — спросила Салах. — Что Хайтам?..

— Он когда-нибудь говорил с тобой обо мне?

Вопрос привел Салах в замешательство, и Рейчел стало все ясно без ответа. Она ощутила такое облегчение, будто сбросила с плеч тяжеленную ношу. Она поняла, что Хайтам Кураши умер, не сказав ничего. Так что пока Рейчел Уинфилд была вне опасности.

Стоя у окна, Салах следила, как удаляется на велосипеде подруга. Рейчел направлялась в сторону Гринсворда, решив добираться до дома через приморскую часть города. Так она проедет рядом с «Приютом на утесе», с которым по-прежнему связаны ее мечты. Салах так и не удалось убедить Рейчел, что их жизненные пути разошлись.

В глубине души Рейчел все еще оставалась маленькой девочкой, ученицей начальной школы, где она встретилась с Салах. Она сделала пластическую операцию, ее лицо избавили от бросающегося в глаза уродства, которым наградила ее природа, но ребенок, живший за этой обновленной внешностью, остался прежним: преисполненный надежд, с кучей планов в голове, по большей части невыполнимых.

Салах постаралась убедить Рейчел, что ее грандиозный план, согласно которому они должны купить квартиру и жить вдвоем до старости, — нереален. Отец не позволит ей обосноваться отдельно от семьи. И даже если он, скажем, в припадке помешательства, позволил бы своей единственной дочери вести подобную жизнь, Салах сама не согласилась бы на это. Раньше она, возможно, и решилась бы, но сейчас слишком поздно.

И она все больше убеждалась в этом. Получилось так, что смерть Хайтама стала и ее смертью. Останься он в живых, ничего бы не изменилось. А сейчас он мертв, и изменилось все.

Опершись подбородком о ладони, она закрыла глаза в надежде, что ветерок с моря охладит ее тело и разгоряченную голову. В одном из романов — она надежно прятала его от отца, поскольку он не одобрил бы такого чтения, — она вычитала фразу: «Ее мысли неслись, словно в бешеной скачке»; речь шла об оказавшейся в отчаянном положении героине, и Салах никак не могла взять в толк, как это может быть. А сейчас поняла. Ее мысли метались, словно стадо испуганных газелей, с того самого мгновения, когда она узнала, что Хайтам мертв. Она мучилась, размышляя, что делать, куда идти, с кем видеться, как себя вести, что сказать сейчас, а что потом. И не знала ответа. Она находилась в состоянии постоянного терпеливого ожидания. Но чего она ждет, тоже не знала. Возможно, спасения. Или мгновения, когда к ней вернется способность молиться; раньше она молилась пять раз в день с ощущением близости к Богу. Теперь не могла.

— Эта ведьма наконец-то ушла?

Салах отвернулась от окна и увидела Юмн; невестка стояла, прислонившись к косяку.

— Это ты о Рейчел? — спросила Салах.

Юмн вошла в комнату, заплетая жидкую, не толще женского мизинца, косу. Сквозь редкие волосы просвечивала кожа.

— Это ты о Рейчел? — гримасничая, передразнила Юмн. — Почему ты всегда говоришь, будто тебе засунули в зад кочергу?

Она захохотала. Юмн была без шарфа, который обычно не снимала, прикрывая лицо. Когда она смеялась, косящий глаз перекатывался из стороны в сторону, словно сырой желток по тарелке.

— Помассируй мне спину, — приказала она. — Мне надо расслабиться и подготовиться к встрече с твоим братом сегодня ночью.

Она подошла к кровати, сбросила с ног сандалии и развалилась на голубом стеганом одеяле. Затем повернулась на бок.

— Салах, ты что, оглохла? Помассируй мне спину.

— Прекрати называть Рейчел ведьмой. Она старается и делает все, лишь бы не выглядеть так, как… — Салах замолчала. Если она произнесет: «Как ты и тебе подобные», эти слова с соответствующей дозой истерического плача в качестве аккомпанемента будут немедленно переданы Муханнаду, а уж брат найдет, как отомстить за оскорбление, нанесенное матери его сыновей.

Юмн с хитрой улыбкой наблюдала за ней. Ей так хотелось услышать конец фразы, поскольку не было для нее звука более сладостного, чем звук удара ладони Муханнада по щеке его младшей сестры. Но на сей раз Салах не доставит ей такого удовольствия. Вздохнув, она подошла к кровати и остановилась, глядя, как Юмн стаскивает с себя верхнюю одежду.

— Не забудь про масло, — поучала она золовку. — Возьми с эвкалиптом. Да разогрей. Я не переношу холодного.

Салах послушно пошла за маслом. Вернувшись, она застала Юмн лежащей в той же позе — на боку. На ее теле были ясно различимы следы двух беременностей. Ей было всего двадцать четыре года, но вялые груди обвисли; после второй беременности кожа собралась в жирные складки. Если она и дальше, радуя брата Салах, будет ежегодно производить на свет по отпрыску, то через пять лет наверняка станет в ширину такой же, как в высоту.

Взяв со стола заколку, Юмн закрепила на макушке тощую косицу и скомандовала:

— Начинай.

Салах налила на ладони масло, растерла, чтобы согреть. Ей была ненавистна даже мысль коснуться тела этой женщины, но Юмн, жена старшего брата, могла быть уверена, что все ее требования будут покорно исполнены.

Замужество освободило бы Салах из-под власти невестки, потому что она покинула бы дом своего отца. В отличие от Юмн, которая, несмотря на свое стремление к превосходству, должна была ладить со свекровью и проявлять в отношениях с ней полную покорность, Салах предстояло жить вдвоем с Хайтамом по крайней мере до тех пор, пока он не решил бы отправить ее в Пакистан к своей семье. А сейчас она была словно заключенный в камере, и любой член семейства, живущего в доме на Второй авеню — кроме ее маленьких племянников — считался ее надзирателем.

— Оххх! Блаженство! — со стоном выдохнула Юмн. — Я хочу, чтобы моя кожа блестела, как полированная. Ему это так нравится, я говорю о твоем брате, Салах. Это его заводит. А стоит его только завести… — Она захихикала. — Ох уж эти мужчины. Да они как дети. С их требованиями, желаниями. А как они способны унизить нас, а? Они брюхатят нас в мгновение ока. Мы рожаем сына, а когда ему едва исполняется полтора месяца, его отец уже лежит на тебе, желая иметь второго. Ты не представляешь, как тебе повезло, ведь ты, бахин, золовка, избежала этой злосчастной судьбы.

Губы ее скривились, словно она усмехнулась про себя, вспомнив что-то, известное только ей одной.

Салах могла бы сказать — а именного этого и хотелось Юмн — что она не считает ее судьбу злосчастной. Наоборот, она не может не завидовать ее способности к деторождению и тому, как Юмн использует эту способность: достигает всего, чего пожелает, делает то, что хочет, умело управляет окружающими, требует от них исполнения всех желаний. Интересно, как это родители выбрали своему сыну такую жену? — размышляла Салах. Правда, отец Юмн — богатый человек, и за счет большого приданого удалось значительно укрепить и расширить семейный бизнес Маликов, но ведь были и другие, более подходящие женщины, когда старшие члены семьи решили, что пришло время подыскать невесту для Муханнада. Да и как Муханнад вообще может прикасаться к этой женщине? Ведь ее тело дряблое, словно тесто, к тому же источает неприятный, резкий запах.

— А скажи мне, Салах, — промурлыкала Юмн, закрыв глаза от удовольствия, — ты рада? Не бойся, скажи правду. Я не передам Муханнаду.

— А чему мне радоваться? — спросила Салах, потянувшись за маслом.

— Тому, что ты избежала тяжкой доли производить сыновей для мужа и внуков для своих родителей.

— Я пока не думала о том, чтобы производить внуков для своих родителей, — ответила Салах. — Ты достаточно хорошо справляешься с этим.

Юмн захихикала.

— Не могу поверить, что в эти месяцы, прошедшие после рождения Бишра, я еще не ношу в себе ребенка. Стоит Муханнаду до меня дотронуться, и на следующее утро я уже беременна. Вон каких сыновей мы с твоим братом произвели на свет. Муханнад — мужчина среди мужчин.

Юмн перевернулась на спину, приподняла отвисшие груди. Круги вокруг ее сосков были размером с блюдца и темными, как песчаник, добываемый на Незе.

— Ты только посмотри, бахин, что делает беременность с женским телом. Так что тебе повезло, — произнесла она, вяло жестикулируя. — Ни варикозных вен, ни складок, ни припухлостей, ни болей. Ты так хороша, Салах, что я невольно задумываюсь, а хотела ли ты вообще выходить замуж? Мне кажется, нет. Ты не хотела иметь ничего общего с Хайтамом. Разве я не права?

Салах усилием воли заставила себя посмотреть в глаза невестке. Сердце колотилось, щеки горели.

— Мне продолжать массаж, — спросила она, — или уже хватит?

Юмн медленно растянула рот в широкую улыбку.

— Хватит? — ответила она вопросом на вопрос. — О нет, бахин, продолжай.

Стоя у окна в библиотеке, Агата Шоу наблюдала, как ее внук вылезал из своего БМВ. Она взглянула на часы. Он опоздал на полчаса. Ей это не понравилось. Бизнесменам надлежит быть пунктуальными, и если Тео хочет, чтобы его в Балфорде-ле-Нез воспринимали серьезно, как наследника Агаты и Льюиса Шоу — а соответственно и как личность, с которой следует считаться, — тогда ему необходимо понять, что часы на руке более важная вещь, чем все эти браслеты, которые ему так нравятся. Вульгарные побрякушки! Когда ей было столько лет, сколько ему сейчас, стоило двадцатишестилетнему мужчине надеть на руку браслет, он очень скоро стал бы участником судебного разбирательства и, несомненно, оказался бы проигравшим, поскольку в ходе процесса слово «содомит» звучало бы намного чаще, чем все остальное, что было указано в исковом заявлении.

Агата отступила на шаг и, встав за шторами так, чтобы ее не было видно с улицы, стала наблюдать за приближавшимся к дому Тео. В последние дни любая новость о внуке буквально бросала ее в дрожь. Он как две капли воды походил на свою мать: такие же светлые волосы, такая же осыпанная летом веснушками светлая кожа, атлетическое сложение. Она, слава Господу, пребывала уже в том месте, которое Создатель по своей милости выделил для упокоения душ скандинавских потаскушек, не справившихся с управлением машиной и погубивших вследствие этого и самих себя, и своих мужей. Присутствие Тео в жизни бабушки всегда служило ей напоминанием, что своего младшего и самого любимого сына она потеряла дважды: первый раз по причине женитьбы (за это его лишили наследства) и второй раз в результате дорожной аварии, оставившей на ее попечении двух непослушных мальчишек, которым не исполнилось и десяти лет.

По мере того как Тео подходил к дому, его вид все больше и больше раздражал Агату. Его одежда совершенно не соответствовала его положению. Он любил свободные, сшитые на заказ костюмы из тканей пастельных, желтовато-коричневых тонов, рубашки без воротников. Вместо туфель он предпочитал сандалии, а носки надевал от случая к случаю. Всего этого было достаточно для того, чтобы потенциальные инвесторы не принимали его всерьез, не говоря уже о том, что сразу после гибели матери он стал носить на шее принадлежавший ей золотой крест с распятым на нем телом. Агата считала это гнусной католической мерзостью. Именно на цепочку с крестом пристально смотрели предприниматели, когда их убеждали вложить деньги в устройство ресторана или в реконструкцию какого-либо объекта в Балфорде-ле-Нез.

Было бессмысленно объяснять Тео, как следует одеваться, как преподносить себя или как говорить, представляя планы переустройства города, разработанные семейством Шоу.

«Пойми, ба, люди либо верят в проект, либо не верят» — таков был его обычный ответ на ее советы.

То, что ей надо было давать ему советы, также выводило ее из себя. Это был ее проект. Это была ее мечта. Она уже согласовала с муниципальными властями Балфорда четыре последовательных этапа воплощения своей мечты, а сейчас все висело на волоске: из-за того, что в ее мозгу лопнул какой-то паршивый сосуд, она должна была отойти в тень, пока не восстановятся силы, и поручить своему мягкотелому, бестолковому внуку вести переговоры вместо себя. Одной этой мысли было достаточно, чтобы вызвать новый приступ, поэтому она старалась на ней не сосредоточиваться.

Она слышала, как хлопнула входная дверь. Подошвы сандалий Тео зашаркали по паркету, потом персидский ковер приглушил шаги. Входя в дом, он перебросился с кем-то несколькими словами — без сомнения, с Мэри Эллис, дневной прислугой, нерасторопность и неумелость которой заставляли Агату сожалеть о том, что прошли времена, когда за любое упущение прислугу наказывали физически. Спросив:

— В библиотеке? — Тео прошел дальше.

Агата следила за тем, чтобы к приходу внука все было в полном порядке. Стол был накрыт, правда, сэндвичи уже подсохли, а поверхность разлитого по чашкам чая подернулась тусклой пленкой — наглядное подтверждение того, что Тео снова опоздал. Обеими руками Агата оперлась на трость. Стараясь показать, что вполне управляет телом, она делала над собой такие усилия, что ее руки дрожали, и она была рада, что, несмотря на жару, надела кардиган, тонкая шерстяная ткань которого скрывала предательскую дрожь от посторонних глаз.

Тео на секунду остановился в дверях. Лицо его блестело от пота, льняная рубашка прилипла к коже, подчеркивая линии сухощавого, жилистого тела. Он молча подошел к столику, на котором стоял чайный поднос и тарелка с сэндвичами. Выбрав бутерброды с яйцом и салатом, он быстро один за другим съел их, не обратив внимания на то, что они слегка зачерствели. Не заметил он и того, что чай, в который он бросил кусок сахара, давно остыл.

— Если лето и дальше будет таким же жарким, мы получим хорошую прибыль на аттракционах и магазинах, — сказал Тео.

Произнес он это как-то отстраненно, словно мысли его были заняты совсем другим. Агата насторожилась, но он сменил тему:

— Плохо, что мы не сможем открыть ресторан раньше августа, ведь мы рассчитывали на определенные доходы. Я говорил с Джерри Де Виттом о сроках, но он считает, что быстрее не получится. Ты же знаешь Джерри. Если он что-то делает, то уж на совесть. Никаких отступлений от проекта. — С этими словами он потянулся за следующим сэндвичем, на этот раз с огурцом. — И конечно же, никаких сокращений расходов.

— Поэтому ты и опоздал?

Агате необходимо было присесть — дрожали не только руки, но и ноги, — но она не позволила себе расслабиться.

Тео покачал головой. Не выпуская из рук чашку, он быстро коснулся сухими губами ее щеки.

— Ну здравствуй, ба, — сказал он. — Прошу прощения за нарушение приличий. Кстати, я еще не обедал. Ба, а тебе не жарко в этом кардигане? Хочешь, я налью тебе чаю?

— Прекрати суетиться вокруг меня. Я пока еще не в могиле, вопреки твоему желанию отправить меня туда.

— Да не глупи, ба. Тоже скажешь. Садись. У тебя испарина на лбу, и тебя трясет. Ты разве не чувствуешь? Ба, ну садись же.

Она, вытянув руку, отстранила его.

— Прекрати говорить со мной как с немощной идиоткой. Я сяду, когда захочу. Ты какой-то странный. Что произошло в муниципальном совете?

А ведь именно она должна была присутствовать на заседании, если бы не удар, случившийся с ней десять месяцев назад! Жара или не жара, она подчинила бы своей воле всю эту шайку женоненавистников. Потребовались годы — не говоря уже об обильных пожертвованиях, осевших в их карманах, — на то, чтобы добиться выступления на специальном заседании муниципального совета, созванном для рассмотрения предложенного ею плана преобразования морского фасада города. И вот теперь Тео вместе с их архитектором и экспертом по градостроительству, приглашенным из Ньюпорта, штат Род-Айленд, должны были в назначенный день представить этот проект совету.

Тео сел, осушил одним долгим глотком чашку, пролив немного чая на подбородок, поставил ее на стол и спросил:

— Выходит, ты ничего не слышала?

— О чем?

— Я был на заседании. Мы все там были, как ты и хотела.

— На это я и рассчитывала.

— Но все рухнуло, и до обсуждения планов реконструкции дело не дошло.

Усилием воли Агата заставила ноги сделать несколько шагов и при этом не споткнуться. Она остановилась перед ним.

— Почему? Ведь на этом проклятом заседании должны были рассматривать только планы реконструкции?

— Да, все правильно, — ответил Тео. — Но там произошла… ну… серьезная пертурбация, я думаю, ты назвала бы это именно так.

Вид у него был рассеянный, что подлило масла в огонь. Тео не любил конфликтов и сейчас чувствовал себя неловко из-за того, что подвел ее. Черт возьми, да этот парень ни на что не годен! Ведь она велела ему договориться с членами совета о проведении обыкновенной презентации, а он, по своей способности проваливать любое дело, провалил и ее.

— У нас есть противники, — сказала Агата. — Один из членов совета выступает против нас. Кто? Малик? Да, именно Малик, ведь так? Этот выскочка сделал городу подношение в виде небольшой зеленой поляны, которую он называет парком, и возомнил себя провидцем. Ведь это Акрам Малик, так? А совет поддержал его вместо того, чтобы пасть передо мной на колени и возблагодарить Бога за то, что у меня есть деньги, связи и желание вернуть Балфорд на географическую карту.

— Все не так, ба, — возразил Тео. — Дело не дошло до обсуждения реконструкции.

Он почему-то на мгновение отвел глаза в сторону, прежде чем встретиться с ней взглядом. Похоже, он пытался успокоиться, перед тем как продолжить разговор.

— Ба, неужели ты действительно не знаешь? Только об этом и говорит весь город. И на совете тоже. О том, что произошло на Незе.

— Ой, да плевать на Нез!

На Незе постоянно что-нибудь случалось. Так почему эти длинноволосые экологи должны обязательно присутствовать на совещании по обсуждению проекта реконструкции — ее проекта реконструкции, будь они все прокляты! — и болтать вздор о гнездовьях птиц в зарослях или о других надуманных проблемах дикой природы, которые ее совершенно не касаются? К этому заседанию готовились в течение многих месяцев. Архитектор, для того чтобы приехать сюда, отставил на два дня все свои другие проекты, эксперт по градостроительству прилетел в Англию за свой счет. Презентация была тщательно подготовлена, просчитана, иллюстрирована вплоть до последней детали, а если кто-то испытывает сомнения в отношении противооползневой устойчивости почвы на мысе, так это можно обсудить отдельно в любой день, в любом месте и в любое время… Агата почувствовала, что дрожь усиливается. Она с трудом дошла до софы и села.

— Тео, — обратилась она к внуку, — и этот ты допустил? Ты хотя бы возражал?

— Я не мог возражать. Обстоятельства…

— Какие обстоятельства? Тео, Нез будут обсуждать и на следующей неделе, и в следующем месяце, и в будущем году.

— Так дискуссия-то была вовсе не по поводу Неза, — сказал Тео. — Сегодня обсуждалось убийство, которое там произошло. Делегация Пакистанской общины пришла в зал заседаний и потребовала, чтобы ее выслушали. Когда совет пытался выпроводить их из зала, пообещав принять в другое время…

— А о чем они собирались говорить?

— О том человеке, которого нашли мертвым на Незе. Да ты что, ба! Эта история занимает всю первую полосу в «Стандарте». Да и до Мэри Эллис наверняка дошли слухи.

— Я не интересуюсь слухами.

Тео подошел к столику и налил себе чашку остывшего чая.

— Ну пусть так, — произнес он таким тоном, что она сразу поняла: он ей не верит. — Когда совет пытался выставить делегацию из зала, они быстро показали, на чьей стороне сила.

— Кто — «они»?

— Да азиаты, ба. А на улице стояла толпа, которая только ждала сигнала. И они начали действовать. Кричали, бросали кирпичи. Вскоре вообще началось что-то невообразимое. Полиции пришлось наводить порядок.

— Но ведь на заседании должен был быть рассмотрен наш вопрос.

— Правильно. Именно так и предполагалось. Но рассматривалось другое. Не думай, что это кто-то подстроил. Наш вопрос будет перенесен на другой день, когда в городе станет поспокойнее.

— Да прекрати же, наконец! Ты что, адвокат муниципального совета?

Агата стукнула тростью по ковру. Но звук удара был почти неслышен, и это еще сильнее распалило ее. Ох, как ей хотелось сейчас перебить посуду. Но несколько чашек, превращенных в осколки, не успокоят волнения и не снимут боль.

— Будет перенесен?.. До чего, по-твоему, может довести тебя, Теодор Майкл, такое отношение к жизни? Ведь это заседание было назначено специально. По нашему требованию. Мы терпеливо и долго ждали своей очереди, пустив в ход все средства, лишь бы попасть на совет. А ты сейчас рассказываешь мне о том, как крикливая кучка цветных тупиц, которые даже и помыться не удосужились перед тем, как заявиться на…

— Ба, — перебил ее Тео, лицо которого вдруг вспыхнуло, — пакистанцы моются не реже, чем мы. Да если и не так часто, то сейчас дело совсем не в их гигиенических привычках, согласна?

— Так, может, ты мне наконец скажешь, в чем дело?

Он подошел к стулу напротив нее и сел. Чашка в его руке колотилась о блюдце с таким раздражающим звуком, что ей хотелось завыть. Господи, ну когда же он научится вести себя так, как подобает члену семьи Шоу?

— Этот человек… его звали Хайтам Кураши…

— Мне это известно.

Он удивленно поднял брови.

— А-а, — протянул он и, аккуратно поставив чашку на столик, внимательно посмотрел на нее. После короткой паузы он продолжал: — Тогда тебе, наверное, известно и то, что на следующей неделе он должен был сочетаться браком с дочерью Акрама Малика. По всей вероятности, пакистанская община не верит в то, что полиция достаточно быстро расследует убийство Кураши. Они сообщили о своих опасениях муниципальному совету. Они были… особенно… они были настроены против Акрама. Он пытался образумить их. Но его попросту игнорировали. Вся это история подействовала на него угнетающе. Ну а я… я не решился просить назначить другое заседание. Это было бы неправильно.

Несмотря на крушение собственных планов, Агата получила явное удовольствие от услышанного. Она ненавидела этого человека за то, что он постоянно совал свой нос в дела, которые были для нее смыслом всей жизни: разве реконструкция Балфорда — его дело? К тому же она до сих пор не простила Акраму Малику, что он занимал ее место в Балфордском муниципальном совете. Он не был ее противником, но не отказался от предложения занять ее место в совете до проведения дополнительных выборов. А когда эти дополнительные выборы состоялись, а она на тот момент не могла из-за болезни участвовать в них, свою кандидатуру выставил Малик и провел избирательную кампанию настолько энергично, словно речь шла о месте в палате общин. И вот сейчас она радовалась тому, что у этого человека неприятности из-за действий пакистанской общины, к которой он сам принадлежит.

— Так ему и надо, этому старому дураку Акраму. Его любимые паки выставили его на посмешище перед советом, да и перед всем городом. Жаль, меня там не было.

Она видела, как изменилось выражение лица Тео. Мистер Сострадание! Он всегда прикидывался добросердечным.

— Послушай, юноша, только не пытайся убеждать меня в том, что не разделяешь моих чувств. В конце концов, ты Шоу, и ты это знаешь. У нас своя дорога, у них — своя, и мир изменится к лучшему, если они не будут пересекаться. — Она постучала по столу костяшками пальцев, привлекая его внимание. — Только посмей сказать, что ты не согласен. У тебя было достаточно стычек с цветными мальчишками в школьные годы.

— Ба…

Что это за нотки в его голосе? Раздражение? Снисходительность? Стремление добиться расположения? Попытка успокоить? Агата, прищурившись, пристально смотрела на внука.

— Что? — повелительным тоном спросила она. Тео ответил не сразу. Он в задумчивости водил пальцем по краю чашки.

— Это еще не все, — сказал он. — Я зашел на пирс. После того, что произошло на заседании совета, я вдруг подумал, что неплохо было бы проверить, все ли благополучно на аттракционах. Кстати, поэтому я и опоздал.

— И?

— И я думаю, что побывал там не зря. Я наблюдал за пятью парнями, затеявшими шумную перебранку рядом с галереей.

— Ну и что? Кем бы они ни были, я думаю, что с божьей помощью ты прогнал их оттуда. Если у пирса появится репутация места встреч окрестных хулиганов, отравляющих жизнь туристам, нам придется похоронить наши планы реконструкции.

— Это были не хулиганы, — ответил Тео. — И не туристы.

— А кто? — вновь раздражаясь, спросила Агата. У нее поднялось давление, в ушах зашумело.

Ей здорово достанется от доктора при следующей встрече. Он, без сомнения, продлит еще на шесть месяцев курс реабилитации, который ей наверняка не выдержать.

— Это были подростки, — сказал Тео. — Городские мальчишки. Азиаты и англичане. Двое были с ножами.

— Так именно об этом я и говорю. Когда люди сходят со своей дороги, они сразу попадают в беду. Если разрешить иммиграцию из стран, где человеческая жизнь не стоит ни гроша, то надо быть готовым к тому, что пришельцы из этих стран, носители иной культуры, будут свободно разгуливать с ножами. Если честно, Тео, то тебе повезло, что в руках у этих маленьких язычников не было ятаганов.

Тео резким движением встал на ноги. Подошел к столу, на котором стояла тарелка с сэндвичами. Взял бутерброд, потом положил его на место. Повел плечами.

— Ба, парни с ножами были англичанами. Она удивилась, но, достаточно быстро придя в себя, спросила с насмешкой в голосе:

— Надеюсь, ты отобрал у них ножи?

— Отобрал. Но дело совсем не в этом.

— Тогда, Тео, будь добр, скажи мне, в чем дело.

— Обстановка накаляется. И ничего хорошего ждать не следует. Балфорд-ле-Нез ждут большие неприятности.

Глава 3

Если вы не нашли подходящего маршрута в Эссекс — это, безусловно, неудача, но даже если определили, как ехать, — тоже не подарок. Барбаре предстояло сделать выбор: либо пересечь большую часть Лондона, прокладывая путь в сплошном потоке машин, либо рискнуть поехать по незнакомому шоссе М25, предназначенному для большегрузов и огибающему мегаполис. Даже в лучшие времена тому, кто решался путешествовать по нему, следовало распрощаться с планами добраться вовремя до места назначения. Какой выбор ни сделаешь, придется обливаться потом. Приближение вечера не подарило даже малейшего намека на то, что жара хоть немного спадет.

Барбара выбрала М25. Бросив на заднее сиденье рюкзачок, бутылку волвика, пакет чипсов, персик и блок сигарет «Плейерс», она отбыла в предписанный начальством отпуск. То, что она вовсе не собиралась отдыхать, ничуть ее не смущало. Если бы ее спросили, как она провела время вдали от Нью-Скотленд-Ярда, она бы ответила: «О, я побывала на море».

Барбара, прибыв в Балфорд-ле-Нез, проехала мимо церкви Святого Иоанна, как раз когда башенные колокола пробили восемь часов. На первый взгляд этот приморский городок не сильно изменился с времен ее детства. Она много лет подряд проводила здесь каникулы с семьей и друзьями родителей, милыми толстяками Дженкинсами, Верни и Бетт, которые, покинув дом в окрестностях Лондона, в Актоне, катили на восток, к морю, на своем щегольском, блистающем полировкой «рено» вслед за проржавевшим «воксхоллом» Хейверсов.

В окрестностях Балфорда-ле-Нез тоже все осталось по-прежнему: поля пшеницы на полуострове Тендринг, простирающиеся к северу от Балфорд-роуд до Уэйда; болото, в которое впадали Балфордский канал и сужающаяся к устью речушка Твизл. Во время прилива Уэйд превращался в множество выглядывающих из воды островков. После того как вода спадала, она оставляла наносы грязи и песка, густо покрытые длинными скользкими нитями водорослей. К югу от Балфорд-роуд виднелись дома, окруженные чахлыми деревьями и стоявшие, как и прежде, небольшими группами. Некоторые из этих невысоких, словно припавших к земле домиков с оштукатуренными стенами, использовались летом для отдыха: в коттеджи, спасаясь от жары, целыми семьями приезжали жители Лондона.

В этом году ветерок, залетавший в раскрытое окно автомобиля, слегка шевелил пряди неказистой прически Барбары, но не приносил облегчения, поскольку воздух был таким же горячим, как и в Лондоне, который она покинула несколько часов назад.

На пересечении Балфорд-роуд и Хай-стрит она, притормозив, задумалась, куда сворачивать. Поскольку она выехала, что называется, в никуда, надо было решить, где остановиться. В желудке у нее урчало, следовательно, надо было где-то перекусить. Она была в полном неведении, насколько преуспели местные копы в расследовании причин смерти пакистанца. И это предстояло выяснить.

В отличие от своего начальника, которого, казалось, никогда не заботило, что он ест, Барбара всегда проявляла трогательную заботу о своем желудке. Следуя своим правилам, она повернула налево, на плавно спускающуюся к морю Хай-стрит.

Как и во времена ее детства, в Балфорде было изрядное количество мест, где можно утолить голод, и, как оказалось, большинство этих заведений не изменилось с тех времен — лишь кое-где были перекрашены стены. Она подъехала к ресторану «Волнорез», расположенному — по-видимому, намеренно — рядом с бизнес-центром «Д.К. Корни», где размещались похоронное бюро и компании, занимающиеся строительством, внутренней отделкой и теплоснабжением. Отлично, все в одном флаконе! — подумала Барбара. Она припарковала свою «мини», заехав передним колесом на поребрик, и пошла выяснить, чем потчуют в ресторане.

Ресторанчик был так себе. Очевидно, такого же мнения придерживались и другие желающие поесть, поскольку, несмотря на обеденное время, кроме нее, в зале никого не было. Она расположилась за столиком возле двери, надеясь подышать свежим воздухом, если случайный ветерок по рассеянности залетит с моря. Около вазы с пластиковыми гвоздиками лежала папка с меню. С минуту она обмахивалась ею, как веером, а потом, пробежав глазами по строчкам, решила, что солидные порционные блюда — это не для нее, хотя цены были вполне приемлемыми. Здесь подавали свиные сосиски, бекон, бифштекс, сардельки, почки, гамбургеры, котлеты из баранины; в качестве гарнира — помидоры, яйца, грибы и жареный картофель; все блюда по цене пять с половиной фунтов. Она остановила выбор на фирменном блюде — гренках с сыром. Заказ приняла молоденькая, почти подросток, официантка, подбородок которой был изуродован большим пигментным пятном с наростами. Не прошло и минуты, как Барбара поняла, что ресторан «Волнорез» предоставляет возможность получить вместе с едой и всю информацию, которая ей необходима.

Рядом с ящиком для столовых приборов лежала местная газета. Чтобы взять ее, Барбара прошла по залу, стараясь не обращать внимания на противный, чавкающий звук, который издавали ее кроссовки при ходьбе по липкому полу.

На первой полосе сверху синими буквами было набрано название «Тендринг стандарт». Ниже, рядом с изображением геральдического льва, стоящего на задних лапах, тянулась надпись «Главная газета Эссекса». С газетой под мышкой Барбара вернулась к столу и разложила ее на клеенке, расписанной мелкими белыми цветами и заляпанной ранее отобедавшими посетителями.

С прошлого полудня газета была уже изрядно захватана. Барбару интересовало лишь то, что было напечатано на первой полосе, поскольку смерть Хайтама Кураши явилась, по всей вероятности, первым «преступлением со смертельным исходом», случившимся на полуострове Тендринг. А раз так, то на нем и было в первую очередь сосредоточено внимание журналистов.

Здесь же были помещены фото жертвы и снимок места преступления. Барбара внимательно рассмотрела обе фотографии.

Внешность Хайтама Кураши оказалась ничем не примечательной. У него было симпатичное, но совершенно незапоминающееся смуглое лицо. Судя по надписи под фотографией, ему было двадцать пять лет, но выглядел он гораздо старше. Видимо, из-за угрюмого выражения лица, да и лысеющая голова не убавляла ему годов. Чисто выбритое лицо потерпевшего было круглым, как луна, и Барбара предположила, что в зрелом возрасте, доживи он до него, Хайтам Кураши стал бы тучным. На втором фото был изображен дот на отмели у подножия скалы. Он был построен из серого бетона, на разрушающейся поверхности проступали вкрапления гравия; дот имел форму шестигранника; входной проем был почти засыпан песком. Барбара видела его и раньше. Однажды, во время прогулки с младшим братом, они, проходя мимо дота, заметили подростков, мальчика и девочку, которые воровато оглядывались по сторонам, собираясь забраться внутрь. Брат Барбары наивно поинтересовался, не собираются ли ребята поиграть в войну, на что Барбара с иронией в голосе объяснила, что, по ее мнению, они вряд ли задумали отразить вторжение неприятеля с моря, и приложила немало стараний, чтобы увести Тони оттуда. «Я умею подражать стрельбе из пулемета, им должно понравиться», — упирался он, а она убеждала его, что стрелять еще не время.

Принесли заказ. Официантка положила на стол недомытые нож и вилку и поставила тарелку с гренками. Принимая заказ, она изо всех сил старалась не смотреть на лицо Барбары, в синяках и с пластырем на носу, но сейчас, серьезно глядя на нее, девушка поинтересовалась:

— Можно вас спросить? Вы не возражаете?

— Принесите лимонад, — сказала Барбара вместо ответа. — Со льдом. А ведь у вас, наверное, есть вентилятор, так почему бы его не включить? Еще немного — и я расплавлюсь.

— Он вчера сломался, — объяснила официантка. — Так что извините.

Она приложила палец к пятну на подбородке. Барбара, взглянув на него, почувствовала, как аппетит ее улетучивается.

— Я думаю сделать то же самое, когда накоплю денег. Поэтому я и хотела спросить, это очень болезненно?

— Что именно?

— Вам ведь исправляли форму носа? Синяки — после косметической операции? — Официантка поставила на стол хромированную подставку для салфеток и стала рассматривать свое отражение в ней. — Я хочу сделать вздернутый носик. Мама твердит, что мы должны благодарить Бога за то, чем он нас одарил, а я спрашиваю ее, зачем же Бог создал пластическую хирургию, если мы должны довольствоваться тем, что получили от него? Я хочу и форму скул изменить, но сначала нос.

— Это не операция, — сказала Барбара. — Я сломала его.

— Как вам повезло! — порадовалась за нее девушка. — Вам сделали новый нос за счет государства! А интересно…

Было видно, что в мыслях она уже входит в операционную косметической клиники, гордо выставив длинный, готовый к операции нос.

— Да, но, видите ли, в чем дело, государственная служба здравоохранения обычно не спрашивает, какую форму носа вы предпочитаете, — сказала Барбара. — Если бы меня потрудились спросить, я заказала бы такой, как у Майкла Джексона. Я тащусь от его ноздрей.

Сказав это, она разложила на столе газету, давая понять, что разговор закончен.

Сузи — ее имя было на бейдже, — рассмотрев, что именно Барбара читает, сказала доверительно:

— Вы знаете, им вообще не следует приезжать. Все случилось из-за того, что они приезжают туда, где никто не хочет их видеть.

Барбара отложила газету и, проткнув вилкой яйцо-пашот, спросила:

— Прошу прощения, вы о ком? Сузи кивком указала на газету.

— Да об этих цветных. Ну чего от них можно ожидать, кроме волнений и шума? Это они умеют, что, кстати сказать, неплохо продемонстрировали сегодня днем.

— Я думаю, они пытаются добиться лучшего места в жизни.

— Хмм… Почему бы им не добиваться этого где-нибудь в другом месте? Моя мама говорит, что нас ждут большие неприятности, если мы позволим им у нас поселиться. Вот смотрите, что получается: один из них принимает слишком большую дозу на мысе, остальные начинают буянить и кричать, что это убийство.

— Он умер от передозировки? — Барбара стала внимательно перечитывать репортаж, стараясь вникнуть во все подробности.

— А от чего же еще? — удивилась Сузи. — Всем известно, что они глотают специально упакованный опиум и еще бог знает что в своем Пакистане и провозят в желудках эту дрянь к нам. Здесь их запирают в домах, где они, поднатужившись, освобождаются от наркотиков. После этого их отпускают на все четыре стороны. Неужто вы этого не знаете? Я однажды смотрела об этом по телику.

Барбара вспоминала, что говорили в передаче о Хайтаме Кураши. Он недавно прибыл из Пакистана, ведь так? Только сейчас она задумалась о том, а правильно ли сделала, кинувшись в Эссекс под воздействием телевизионного репортажа и странного поведения Таймуллы Ажара.

Сузи между тем продолжала:

— Но один из мешочков лопнул в животе у этого парня, и он заполз умирать в дот. Для того чтобы не выдать своих людей. Ведь в этом им не откажешь, верно?

Барбара, снова уткнувшись в газету, начала прилежно читать отчет о происшествии.

— А вскрытие было?

Сузи, казалась, неколебимо верила достоверности тех фактов, которыми только что поделилась с Барбарой.

— Да все и так знают, что произошло. Кому нужно это вскрытие? Но как втолковать это цветным? Когда выяснится, что он умер от передозировки, они все равно обвинят в смерти нас. Вот увидите.

Повернувшись на каблуках, она направилась в кухню.

— А лимонад? — напомнила Барбара, услышав, как за Сузи закрылась дверь.

Оставшись одна, Барбара без помех дочитала статью. Покойный, как было установлено, был начальником производства в компании «Горчица и пряности Малика». Владельцем компании был местный бизнесмен Акрам Малик, являвшийся еще и членом муниципального совета. Через восемь дней, считая со дня смерти (которая, по заключению судмедэксперта, наступила в ночь с пятницы на субботу, то есть почти за двое суток до приезда Барбары в Балфорд), мистер Кураши должен был вступить в брак с дочерью Малика и, следовательно, стать зятем местного политического активиста Муханнада Малика, который после обнаружения тела возглавил уличные выступления с требованием провести расследование. И хотя расследование было начато незамедлительно, о причине смерти до сих пор объявлено не было; поэтому Муханнад заявил, что влиятельные члены пакистанской общины возьмут следствие под контроль: «Мы были бы последними глупцами, притворяясь, что не осознаем смысла формулировки «установление истины», когда дело касается выходцев из Азии».

Барбара отложила газету, когда Сузи вновь появилась перед ее столиком со стаканом лимонада, в котором виднелся единственный обещающий прохладу и покрытый пузырьками кусочек льда. Поблагодарив девушку кивком, Барбара вновь уткнулась в статью в надежде найти еще что-нибудь интересное. Ей надо было подумать.

Она почти не сомневалась, что Таймулла Ажар также был «влиятельным членом пакистанской общины», одним из тех, кто, по утверждению Муханнада Малика, должен был выступить в поддержку выдвинутых требований. Ажар уехал из Лондона почти сразу же после обнаружения трупа. Он уже здесь, и Барбара была уверена, что их встреча — лишь вопрос времени.

Вряд ли он обрадуется ее желанию вмешаться в его взаимоотношения с местной полицией. До Барбары вдруг дошло, насколько самонадеянна она была в своей уверенности, что у Ажара возникнет необходимость в ее посредничестве. Он интеллигентный человек — университетский профессор, а поэтому должен был понимать, во что собирается ввязаться. А может, и нет?

Барбара, водя пальцем по запотевшей поверхности стакана, вспоминала: все, что ей известно о Таймулле Ажаре, она узнала из разговоров с его дочерью. Когда однажды Хадия сказала: «Вчера вечером папа был на занятиях», она решила, что он студент. Вряд ли на нее повлияло сложившееся убеждение, что выходцы из Азии приезжают в Англию лишь для учебы. Он выглядел как студент. Поэтому, когда Барбара узнала, что он профессор микробиологии, ее удивление скорее подогревалось желанием узнать его возраст, чем фактом, что стереотипы имеют исключения. Ему было тридцать пять, и он был на два года старше Барбары. В это было трудно поверить, поскольку выглядел он лет на десять моложе.

Возраст возрастом, но Барбара понимала, что существует некая naivete,^[9] сопутствующая профессии Ажара. Наука, которой он занимался, создавала вокруг него некую башню из слоновой кости, защищавшую от реальностей повседневной жизни. Все его мысли и заботы были сосредоточены на лабораторных экспериментах, лекциях и недоступных для понимания простых смертных публикациях в научных журналах. Тонкости полицейского расследования будут для него настолько же непонятными и странными, насколько непостижимыми и диковинными ей покажутся бактерии, которые можно разглядеть только под микроскопом. Университетская жизнь — с ней Барбаре пришлось столкнуться при расследовании одного из дел прошлой осенью в Кембридже — не имела ничего общего с работой полиции.

В ее профессии внушительный список опубликованных работ, участие в конференциях и наличие ученой степени не имели такого значения, как опыт и чутье при расследовании убийств. Ажар, без сомнения, поймет это на первой же минуте разговора с руководителем оперативно-следственной группы, если, разумеется, захочет.

Желание узнать, кто ведет расследование, заставило Барбару вновь взять газету в руки. Она принялась за чтение второй связанной с убийством статьи на третьей полосе и узнала нужное ей имя из первого же абзаца. Вся публикация была посвящена руководителю оперативно-следственной группы: впервые расследование было поручено женщине.

Ее звали Эмили Барлоу, должность старшего инспектора уголовной полиции она получила совсем недавно. «Бывает же такое», — пробормотала под нос Барбара, и по ее лицу разлилась широкая улыбка, стоило ей прочитать это имя. Ведь все три курса в школе следователей в Мейдстоне она проучилась, сидя за одним столом с Эмили Барлоу.

Это хорошее предзнаменование, решила Барбара, просвет в тучах, весточка от Бога или, кому как нравится, послание, горящее красными неоновыми буквами на следующей странице книги ее судьбы. Дело было не только в том, что знакомство с руководителем группы Эмили Барлоу открывало доступ к расследованию, эта встреча была для нее очень кстати, поскольку давала надежду, что неожиданно подвернувшееся участие в дознании, а главное — опыт, который она здесь приобретет, послужат как нельзя лучше ее продвижению по службе. Барбара была уверена, что не родилась еще женщина более компетентная, более пригодная для работы в уголовном розыске, чем Эмили Барлоу, и понимала, что за неделю работы рядом с ней сможет узнать намного больше, чем написано во всех учебниках по криминологии.

В школе следователей Эмили за глаза называли Ищейка. В мире, где мужчины продвигаются вверх по служебной лестнице лишь потому, что они мужчины, Эмили прокладывала путь к чинам в уголовной полиции, потому что ни в чем не уступала представителям противоположного пола.

«Сексизм?^[10] — переспросила она однажды вечером (они с Барбарой в это время тренировались на беговой дорожке) и продолжила, не сбавляя темпа: — Когда мужики поймут, что ты прищемишь им яйца, если они поведут себя не должным образом, то они и не рискнут. Неправильное поведение, вот как это называется, а не сексизм».

Она работала, имея перед собой четкую цель: получить должность начальника полиции. Поскольку Эмили Барлоу в тридцать семь лет уже имела чин старшего инспектора уголовной полиции, Барбара была уверена, что поставленной цели она обязательно достигнет.

Барбара торопливо доела и расплатилась, одарив Сузи щедрыми чаевыми. Она чувствовала себя намного лучше, чем в предшествующие дни; снова оказавшись в своей «мини», она повернула ключ в замке зажигания, и мотор взревел. Она должна найти Хадию и ее отца; это необходимо для того, чтобы не дать Таймулле Ажару переступить черту, за которой его могут ждать неприятности. А наградой за ее усилия будет возможность наблюдать, как работает Барлоу-Ищейка, надеясь, что частицы звездной пыли, окружающей блистательного старшего инспектора, возможно, осядут и на ее сержантских погонах.

— Инспектор, хотите, я пришлю вам в помощь Приели?

Услышав по телефону этот каверзный вопрос, старший инспектор уголовной полиции Эмили Барлоу прикинула в уме, как следует ответить на него начальству. Истинный смысл вопроса был следующим: «Сможете ли вы утихомирить этих пакистанцев? Если нет, то у меня найдется другой инспектор, который сможет вместо вас справиться с этой работой». Доналда Фергюсона должны были назначить на должность заместителя начальника полиции, и он меньше всего хотел, чтобы на его гладкой до сей поры карьерной дороге вдруг появились воронки от взрывов политических страстей.

— Я не нуждаюсь ни в чьей помощи, Дон. Ситуация под контролем.

Фергюсон зашелся лающим смехом.

— Двое моих сотрудников в госпитале, а стадо паков вот-вот взбесится. Не надо уверять меня, что все под контролем, Барлоу. Лучше расскажите, как обстоят дела.

— Я сказала им правду.

— Гениальный ход, — донесся с другого конца провода вкрадчивый голос Фергюсона, исполненный сарказма.

Эмили размышляла, почему в столь поздний час шеф еще на работе, ведь пакистанских демонстрантов давно разогнали, а ее начальник был не из тех, кто радуется сверхурочной работе. Она знала, что он в своем кабинете, потому что специально запомнила его номер; ей уже стало ясно, что ответы на звонки многочисленных руководителей будут частью ее новой работы.

— Поистине гениальный, — продолжал шеф. — Позвольте спросить, как по-вашему, когда он снова выведет своих на улицы?

— Если вы дадите мне еще людей, нам не придется волноваться по поводу того, что происходит на улицах, да и в других местах.

— Обходитесь тем, что у вас есть. Раз вам не нужен Приели.

Еще один надзиратель? Ну уж нет, только не это.

— Мне не нужен Приели. Мне необходимо создать видимость присутствия полиции на улицах. Мне нужны полицейские.

— Что вам нужно, так это настучать кому следует по голове. Если вам это не под силу…

— Обеспечение порядка на улицах не входит в мои обязанности, — резко прервала его Эмили. — Мы здесь для того, чтобы расследовать убийство, и семья убитого…

— Позвольте вам напомнить, что семейство Маликов, если быть точным, — это не семья Кураши, несмотря на то что все эти люди стараются держаться вместе.

Эмили вытерла пот со лба. Она всегда считала Доналда Фергюсона задницей, причем свиной задницей, и каждая произнесенная им фраза служила подтверждением этому мнению. Он хотел сместить ее. И как можно скорее. Малейший промах — и о дальнейшей карьере можно забыть. Отвечая ему, Эмили собрала остатки терпения:

— Дон, после женитьбы он стал бы членом этого семейства.

— И вы поведали им правду. Сегодня днем они учинили черт знает что на улицах, а вы сообщили им правду, которая еще больше распалит их. Вы хотя бы понимаете, как сильно это подорвет ваш авторитет, инспектор?

— Какой смысл скрывать от них правду, ведь именно их я и хочу допросить в первую очередь! Будьте любезны, посоветуйте, как мне проводить расследование убийства, не сообщая никому о том, что именно убийство является предметом расследования?

— Не говорите со мной таким тоном, инспектор Барлоу. Что уже успел предпринять Малик? Что, кроме подстрекательства к беспорядкам? И почему, черт возьми, он еще не арестован?

Эмили не стала напоминать Фергюсону об обстоятельствах, которых он не мог не знать: толпа рассеялась, как только закончились телевизионные съемки, и задержать того, кто бросил кирпич, полиция не смогла.

— Он сделал только то, что намеревался, — ответила она. — Муханнад Малик никогда не угрожал попусту, и я не думаю, что он прибегнет к этому лишь для того, чтобы увидеть нашу реакцию.

— Благодарю вас за его характеристику. А теперь прошу ответить на мой вопрос.

— Он сказал, что пригласит кого-то из Лондона, и этот человек уже здесь. Какой-то эксперт в так называемой иммиграционной политике.

— Господи помилуй, — пробурчал Фергюсон. — И что вы ему сказали?

— Вы хотите, чтобы я повторила все дословно или просто изложила суть?

— Может, хватит толочь воду в ступе, инспектор? Если у вас есть что сказать, прошу вас, говорите прямо, а то мы и так заболтались.

У нее было что сказать, причем немало, но только не сейчас.

— Дон, уже поздно, и я чертовски устала. Здесь, наверное, не меньше тридцати градусов. Мне хочется еще до рассвета попасть домой.

— Это мы еще согласуем, — ответил Фергюсон.

Господи! Ну что за мелочный тиран! Как он упивается своим служебным положением! Он просто не может без этого. Эмили была уверена: окажись шеф сейчас в ее кабинете, он, не колеблясь, расстегнул бы молнию на брюках, чтобы доказать, кто из них двоих является мужчиной.

— Я сказала Малику, что мы связались по телефону с патологоанатомом министерства внутренних дел и вскрытие будет произведено завтра утром, — ответила она на ранее заданный вопрос. — Я сказала ему и то, что, по всей вероятности, причиной смерти мистера Кураши явилось убийство, как он сам сразу и предположил. Я сказала ему, что у «Стандарта» есть версия и они напечатают ее в завтрашнем номере. Ну как?

— Мне нравится оборот «по всей вероятности», — отреагировал Фергюсон. — Он дает возможность удерживать крышку над котлом, в котором кипят срасти. Следите за тем, чтобы все шло так, как вы наметили.

Он закончил разговор в своей обычной манере — грохнул трубку на рычаг. Эмили, брезгливо держа трубку двумя пальцами, проделала то же самое — бросила ее на аппарат.

В кабинете было нестерпимо душно. Она вытащила из пачки бумажный платок и прижала к лицу. Он мгновенно намок. Она отдала бы сейчас за вентилятор большой палец ноги. А за кондиционер — всю ступню. Так и есть, у нее осталась только одна жалкая упаковка с теплым томатным соком, но это все-таки лучше, чем ничего, когда так хочется пить. Эмили потянулась за упаковкой, проткнула карандашом фольгу и, сделав глоток, начала массировать шею. Надо заняться собой, подумала она: один из недостатков ее трудовой деятельности — в дополнение к необходимости общаться с такими свиньями, как Фергюсон, — это недостаток физических нагрузок. Будь она себе хозяйкой, она давно бы уже работала веслами на воздухе, вместо того чтобы заниматься тем, что предписывают ей должностные обязанности.

Она выбросила в мусорную корзину листок с записью последнего телефонного номера, по которому надо было позвонить, пустая упаковка из-под сока отправилась туда же. Собрав в стопку папки, она засовывала их в объемистую холщовую сумку, когда в дверях возникла одна из прикомандированных к ней женщин-полицейских с мотком факсовой бумаги в руках.

— Вот данные на Муханнада Малика, которые вы запрашивали, — объявила Белинда Уорнер. — Только что пришли из отдела полицейской разведки в Клактоне. Будете смотреть сейчас или утром?

Эмили протянула руку:

— Что-нибудь новое? Белинда пожала плечами:

— Как я поняла, он ни с кем не связан. Но это всего лишь предположения.

Эмили так и думала. Она кивком поблагодарила женщину, и та вышла. Через минуту удаляющийся стук ее каблуков по ступеням разнесся по всему плохо проветриваемому зданию, в котором располагалось управление полиции Балфорда-ле-Нез.

Прежде чем внимательно прочитать сообщение, Эмили по привычке быстро пробежала его глазами. Одно, как ей казалось, важное обстоятельство то и дело приходило ей на ум, не давая сосредоточиться: если не принимать во внимание обычные для ее шефа угрозы и собственные карьерные амбиции, необходимо признать, что городу меньше всего нужны серьезные волнения на расовой почве, которые могут вот-вот вспыхнуть из-за этого убийства. Июнь — начало туристического сезона, городские жители едут к морю, к тому же у людей появилась надежда, что длительный период депрессии наконец-то заканчивается. Но о каком наплыве туристов в Балфорд может идти речь, если на улицах стенка на стенку идут представители разных рас? Допустить этого нельзя, и каждому бизнесмену в Балфорде это понятно. Ей предстояло разрешить весьма деликатную проблему: искать убийцу и одновременно не дать вспыхнуть этническому конфликту. А то, что Балфорд находится на грани столкновения англичан с выходцами из Азии, стало понятно после манифестации пакистанской общины с Муханнадом Маликом во главе.

Эмили столкнулась с молодыми пакистанцами в первые же годы службы в полиции. Тогда же она обратила внимание на Муханнада Малика, еще подростка. Эмили, которая выросла на улицах Южного Лондона, с детства усвоила, как вести себя в конфликтных ситуациях, которые возникали на расовой почве и часто перерастали в массовые столкновения из-за того, что кто-то позволил себе отпустить шутку насчет цвета кожи. Так что, будучи простым полицейским, она обычно не церемонилась с теми, кто использовал расовую принадлежность как козырную карту в любой игре и давал волю рукам. Муханнад Малик и в шестнадцать лет был именно таким.

Она привыкла не слишком доверять его словам. Она не могла поверить, что все жизненные трудности можно объяснить принадлежностью к той или иной расе. Но сейчас надо было расследовать убийство, а убитым был выходец из Азии и, что немаловажно, жених родной сестры Муханнада Малика. Совершенно ясно, что Малик тут же связал преступление с расизмом, которым, по его утверждению, был пропитан воздух в Балфорде.

И если эта взаимосвязь будет установлена, произойдет все, чего боится Доналд Фергюсон: конфликт на морском побережье в летнее время, драки, потоки крови, — что было обещано во время творившегося днем хаоса.

Как только стало известно, что произошло в здании муниципалитета и за его стенами, телефоны в полицейском участке раскалились от панических звонков граждан Балфорда, которые были напуганы беспорядками на улицах. Позвонила и супруга мэра; результатом этого звонка был официальный запрос сотрудникам полиции, в обязанность которых входит сбор данных о тех, кто без долгих размышлений способен преступить закон. На столе перед Эмили лежало досье, собранное отделом полицейской разведки на Муханнада Малика за последние десять лет. Информация была скудной и в основном не связанной с криминалом. Невольно возникала мысль, что Муханнад в свои двадцать шесть лет, если не считать вчерашнего инцидента, образумился и не имеет ничего общего с тем задиристым подростком, который впервые попал в поле зрения полиции. У Эмили было и его школьное личное дело, и аттестат с отличными оценками, отчет о его учебе в университете, сведения о работе. Он был сыном уважаемого члена муниципального совета города, преданным супругом и отцом, имеющим двух малолетних детей, способным менеджером. Все отлично, и, если бы не одна мелочь, можно было бы считать его образцовым гражданином.

Но Эмили знала, что за такими мелочами часто скрываются невидимые на первый взгляд изъяны. Малик был известен как основатель «Джама», — организации, объединяющей молодых пакистанцев. Организация ставила целью сплотить мусульман на основе идеи превосходства народов, исповедующих ислам, над европейцами. Дважды за прошедший год «Джама» подозревалась в том, что провоцировала столкновения между молодыми азиатами и их английскими сверстниками. Одно из таких столкновений, причиной которого послужил дорожный инцидент, переросло в жестокую драку; другое произошло из-за пластиковой бутылки, которую бросил в девочку-мусульманку кто-то из ее одноклассников. Но почему-то никому не пришло в голову обвинить в этом «Джама».

Фактов было недостаточно, чтобы добраться до Муханнада Малика. Все, чем Эмили располагала, не тянуло даже на косвенные улики. И все же его крайние взгляды — а накануне он их ярко продемонстрировал — вызывали у Эмили Барлоу неприязнь к этому человеку. Прочитав досье до конца, она так и не нашла ничего, что могло бы рассеять ее подозрения.

Через несколько часов после демонстрации она встречалась с Муханнадом и человеком, которого он называл экспертом по «иммиграционной политике». В основном говорил эксперт, но присутствие Муханнада создавало напряжение, на что он, без сомнения, рассчитывал.

Он, казалось, излучал неприязнь. Отказался присесть; скрестив на груди руки, прислонился к стене и ни на мгновение не отвел взгляда от ее лица. Сохраняя выражение пренебрежительного недоверия, он, казалось, предупреждал Эмили, что в деле о смерти Кураши не потерпит никакого вранья. А она и не собиралась ему лгать… по крайней мере в главном.

Чтобы предупредить возможные провокации Муханнада и внушить исподволь, что ее согласие встретиться с ними никоим образом не связано с демонстрацией, Эмили в разговоре обращалась только к его спутнику, которого он представил как двоюродного брата Таймуллу Ажара. В отличие от Муханнада, этот человек был абсолютно спокоен, но, без сомнения, поддерживал все требования, на которых настаивала семья. Поэтому в разговоре с ним Эмили тщательно подбирала слова.

— Мы признаем факт, что смерть мистера Кураши кажется подозрительной, — обратилась она к Ажару. — Поэтому мы пригласили патологоанатома из министерства внутренних дел. Он прибывает завтра утром и произведет вскрытие.

— Этот патологоанатом англичанин? — перебил Муханнад. Было ясно, что он имеет в виду. — Он безусловно даст заключение, которое устроит англичан; едва ли этот патологоанатом посчитает серьезным делом смерть азиата.

— Мне неизвестна его национальность.

— На какой стадии находится расследование? — Таймулла Ажар обладал какой-то особой манерой разговаривать: его речь звучала вежливо, но уважения к собеседнику не ощущалось. Как ему это удается? — подумала Эмили.

— Поскольку смерть показалась нам подозрительной, место, где был обнаружен труп, охраняется полицейскими, — ответила Эмили.

— А где это?

— Дот у подножия скалы на Незе.

— Вы уже установили, что он умер именно в доте?

Соображал Ажар на редкость быстро, что Эмили отметила с некоторой долей восхищения.

— Пока еще мы ничего не установили окончательно, кроме того, что он мертв, и…

— И вам потребовалось всего шесть часов для того, чтобы проделать такую огромную работу! — не сдержался Муханнад. — Представляю себе, как бы взмокли полицейские задницы, если бы цвет мертвого тела был белым.

— …И, по мнению пакистанской общины, это, вероятнее всего, убийство, — закончила Эмили.

Она ждала реакции Малика. Ведь он кричал это в течение всех тридцати четырех часов, прошедших с момента обнаружения трупа, и она не могла воспрепятствовать ему в проявлении его мстительного превосходства. Он не заставил себя долго ждать.

— Как я и говорил, — с торжеством объявил он. — И если бы я все время не стоял у вас над душой, уверен, вы объявили бы, что это несчастный случай.

Эмили почувствовала облегчение. Этот азиат хотел втянуть ее в спор. Словесная перепалка с сотрудником, ведущим расследование, сыграла бы для его собратьев роль призыва к объединению.

А вот беседа, в ходе которой скрупулезно обсуждались бы выявленные факты, была для них гораздо менее полезной.

Пропустив мимо ушей язвительное замечание, она сказала, обращаясь к его кузену:

— Следственная группа вчера примерно в течение восьми часов обследовала это место. Они собрали улики и направили на анализ в лабораторию.

— И когда ожидать результатов?

— Мы предупредили их, что это дело первостепенной важности.

— А как Хайтам умер? — вмешался Муханнад.

— Мистер Малик, дважды я пыталась объяснить вам по телефону, что…

— Вы хотите заставить меня поверить, что вы все еще не знаете, как был убит Кураши? Ведь ваш судмедэксперт уже осматривал тело. А по телефону вы сообщили, что и сами видели его.

— Да, но осмотр тела ничего не дал, — раздражаясь, сказала Эмили. — Ваш отец может это подтвердить. Его пригласили для опознания, и, уверяю вас, он знает столько же, сколько и мы.

— Мы правильно поняли: он убит не из огнестрельного оружия? — тем же спокойным голосом спросил Ажар. — И не ножом? И не задушен ни струной, ни веревкой? Понятно, что использование любого из перечисленных орудий убийства оставляет следы на теле.

— Мой отец сказал, что он видел только лицо Хайтама, да и то с одной стороны, — сказал Муханнад и добавил: — Отцу позволили лишь взглянуть на его лицо. Тело было покрыто простыней, которую на несколько секунд отдернули до подбородка. Вы скрываете что-то, связанное с этим убийством? Ведь так, инспектор?

Эмили налила себе воды, предложила мужчинам. Они оба отказались, что было весьма кстати, поскольку все, что было в кувшине, она вылила в свой стакан, и ей очень не хотелось посылать кого-то за следующей порцией. Она сделала несколько жадных глотков, вода противно отдавала железом, на языке остался неприятный привкус.

Она ответила, что ничего не утаивает, поскольку на начальной стадии расследования и скрывать-то, по сути, нечего. Пока известно только, что смерть наступила между половиной одиннадцатого и половиной первого ночи с пятницы на субботу. Прежде чем сделать заключение о том, что причиной смерти может быть убийство, патологоанатом определил, что смерть наступила не в результате самоубийства и не в результате несчастного случая. Это все…

— Чушь собачья! — Другого Эмили от Муханнада и не надеялась услышать. — Если вы можете утверждать, что это не самоубийство, не несчастный случай, и считаете это «по всей вероятности, убийством», так неужели вы рассчитываете убедить нас, что вам неизвестно, как именно он был убит?

Эмили терпеливо объяснила, обращаясь к Таймулле Ажару и проигнорировав реплику Муханнада, что все, живущие вблизи Неза, были опрошены бригадой детективов, которые старались выяснить, кто что видел или слышал в ночь смерти мистера Кураши. Кроме того, на месте убийства были произведены необходимые следственные действия, одежда покойного и образцы кожной ткани отправлены на исследование в лабораторию, пробы его крови и мочи будут подвергнуты токсикологическому анализу…

— Да она нас морочит, Ажар!

Эмили не могла не оценить наблюдательность Муханнада. Он соображал так же быстро, как его брат.

— Она не хочет сказать нам, что произошло. Если бы мы знали, то снова вышли бы на улицы и не ушли до тех пор, пока не добились бы справедливости. А этого, поверь мне, они как раз и не хотят допустить накануне отпускного сезона.

Ажар поднял руку, останавливая Муханнада.

— А фотографии? — спокойно обратился он к Эмили. — Вы ведь фотографировали тело?

— С этого начинается любое расследование. И не только тело, но и место преступления, самым тщательным образом.

— А вы не сможете показать нам эти фотографии?

— Боюсь, что нет.

— Почему?

— Поймите, раз мы признали, что причиной смерти является убийство, мы не можем допустить утечки информации, пока идет расследование. Это обязательное условие.

— И все-таки информация просачивается в печать и на телевидение, — напомнил ей Ажар.

— Случается, — подтвердила Эмили, — но не по вине следствия.

Ажар смотрел на нее своими большими карими умными глазами. Не будь в кабинете так мучительно жарко, она заметно покраснела бы под этим проницательным взглядом. А сейчас жара обеспечивала ей алиби. Лица всех, кто находился в этом здании — кроме мусульман, — были красными от духоты и зноя, и поэтому пылающие щеки не выдали ее.

— В каком направлении вы будете вести работу? — наконец спросил он.

— Мы ждем, когда пришлют все материалы. Все, кто был знаком с мистером Кураши, будут считаться подозреваемыми. Мы начнем допрашивать…

— Всех цветных, — уточнил Муханнад.

— Я так не сказала, мистер Малик.

— А вам и не надо этого говорить, инспектор. — Называя ее чин, он добавил вежливости своему голосу, чтобы хоть немного разбавить презрение, которое он к ней испытывал. — Ведь у вас нет ни малейшего желания искать убийцу среди белых. Если бы вы могли действовать по собственному усмотрению, вы, вероятнее всего, вообще не стали утруждать себя и считать эту смерть убийством. И не пытайтесь оправдываться. Я имею кое-какой опыт в том, как полиция относится к преступлениям, совершенным в отношении представителей моего народа.

Эмили не отреагировала, и Таймулла Ажар сделал вид, что не слышал, о чем говорил его кузен. После короткой паузы он произнес:

— Поскольку я не был знаком с мистером Кураши, могу я хотя бы посмотреть фотографии тела? Это будет для моей семьи убедительным доводом в пользу того, что полиция ничего не скрывает.

— Мне очень жаль, но это невозможно, — повторила Эмили.

Муханнад кивнул с такой миной на лице, будто именно такого ответа он и ожидал. Обращаясь к кузену, он сказал:

— Пошли отсюда. Мы попусту тратим время.

— Думаю, что нет.

— Пошли. Все это бесполезно. Она не имеет ни малейшего желания нам помочь.

Ажар задумчиво посмотрел на Эмили:

— Так значит, вы не хотите пойти нам навстречу, инспектор?

— Каким образом? — настороженно спросила Эмили.

— Давайте согласимся на компромисс.

— Компромисс? — мгновенно отозвался Муханнад. — Нет, Ажар, только не это. Да если мы пойдем на компромисс, все кончится тем, что мы терпеливо будем сидеть и ждать, пока они раскроют преступление, а смерть Хайтама будет забыта…

— Брат, — предостерегающе сказал Ажар, взглянув на него. Он впервые за время разговора посмотрел на Муханнада. — Инспектор? — вновь обратился он к Эмили.

— Мистер Ажар, при проведении полицейского расследования речь не может идти о каких бы то ни было уступках. Поэтому я не понимаю, о каком компромиссе может идти речь.

— То, что я собираюсь предложить, поможет ослабить растущую напряженность в общине.

Она решила взвесить все за и против. Возможно, он действительно может помочь удержать азиатов от выступлений. Что и говорить, сейчас это было ей просто необходимо.

— Не стану отрицать, что сейчас меня в первую очередь волнует, как поведет себя община, — осторожно начала она, надеясь понять, к чему он клонит.

— Хочу предложить вам почаще встречаться с семьей и сообщать, как идут дела. Это поможет успокоить не только членов семьи, но и всю общину. Вы согласны?

Он терпеливо ждал ее ответа. Выражение его лица было таким же непроницаемым, как и в первый момент встречи, будто он всем своим видом старался показать, что ничто — и меньше всего мирная ситуация в Балфорде-ле-Нез — не зависело от ее желания или нежелания сотрудничать. Глядя на него, Эмили вдруг поняла, что, задавая вопросы, он знал наперед все ответы и подводил к тому, чтобы предложить сейчас свой выход из ситуации, логически основанный на ее доводах. Вот они ее и переиграли. Они разыграли нечто похожее на прием «добрый коп — злой коп», и она клюнула на эту приманку, словно школьница на дешевый леденец.

— Я готова к сотрудничеству в пределах, максимально допустимых моим статусом, — ответила она, тщательно подбирая слова, чтобы не взять на себя невыполнимых обязательств. — Но в ходе проведения расследования могут возникнуть обстоятельства, мешающие мне встречаться с вами тогда, когда вы пожелаете.

— Удобная позиция, — съязвил Муханнад. — Мне кажется, пора кончать эту бодягу, Ажар.

— Боюсь, вы не совсем правильно поняли, что я имела в виду, — повернувшись к нему, произнесла Эмили.

— Оставьте, я все отлично понял, ваша цель — дать возможность любому, кто поднимает на нас руку, в том числе и убийце, выйти сухим из воды.

— Муханнад, — по-прежнему спокойно произнес Ажар, — давай дадим инспектору возможность договорить о способах сотрудничества.

Эмили лихорадочно соображала, стараясь как можно скорее найти выход из положения. Пока идет расследование, она не может связывать себя встречами, на которых ей придется контролировать каждый свой шаг, следить за каждым словом и постоянно сдерживать себя. У нее не было никакого желания вступать в эту игру. А главное, у нее не было на это времени. Этапы проведения расследования были строго расписаны, главным образом благодаря стараниям Малика, и сейчас она уже на сутки опоздала с выполнением графика. Но Таймулла Ажар, возможно сам того не сознавая, предложил ей выход.

— А согласится ли семья, если на этих встречах меня кто-нибудь заменит?

— Кто, например?

— Кто-нибудь незаинтересованный, посредник между вами — семьей и общиной — и группой, ведущей расследование.

А вы будете заниматься неотложными делами, продолжила она мысленно, внушите всем своим парням, что им надо сидеть дома, ходить на работу, а не околачиваться на улицах.

Ажар и Муханнад переглянулись. Муханнад пожал плечами.

— Мы согласны, — вставая, произнес Ажар. — Но с условием, что мы можем сменить посредника, если уличим его или ее в предвзятости или нечестности.

С этим Эмили согласилась, и они вышли из кабинета. Она вытерла мокрые лицо и затылок бумажным платком, который, мгновенно промокнув, распался на куски. Снимая прилипшие к влажной коже обрывки, она прослушала сообщения, оставленные на автоответчике. Поговорила с шефом.

Взглянув на досье Муханнада Малика, она записала в свой журнал имя Таймуллы Ажара и направила в отдел полицейской разведки запрос и на него. После этого, перекинув через плечо ремень парусиновой сумки, Эмили выключила свет. Разговор с этими двумя мусульманами был пустой тратой времени. А ведь именно время важнее всего, когда ищешь убийцу.

Барбара Хейверс отыскала наконец управление полиции Балфорда, расположенное на Мартелло-роуд — узкой, спускающейся к морю улице, стиснутой с обеих сторон домами из красного кирпича. Управление размещалось в здании, построенном в викторианском стиле, с крутой крышей, утыканной множеством труб. Ранее оно, несомненно, принадлежало одному из наиболее преуспевающих семейств города. Сейчас на старинных, с голубоватым оттенком стеклах белыми буквами было выведено слово «Полиция».

Как раз когда Барбара остановила машину перед входом, включили уличное освещение. На фоне распахнувшейся двери возникла женская фигура; в дверях женщина остановилась, чтобы поправить ремень переброшенной через плечо набитой сумки. Барбара не видела Эмили Барлоу почти полтора года, но сразу же узнала ее. Высокая, в белой блузке без рукавов и темных брюках, широкоплечая и подтянутая; четко обрисованные мышцы свидетельствовали, что спортом старший инспектор уголовной полиции не пренебрегает и по сей день. Ей, должно быть, уже под сорок, но тело как у двадцатилетней. Глядя на нее — даже с некоторого расстояния да еще в сгущавшихся сумерках, — Барбара почувствовала себя так же, как тогда, когда они вместе корпели над лекциями и учебниками. Уже в то время ее терзали мысли о липосакции, о специальной одежде для желающих похудеть, об интенсивном шестимесячном курсе с персональным тренером.

— Эм, — тихонько окликнула Барбара. — Привет. Я так и знала, что ты еще на работе.

Едва Барбара успела произнести приветствие, как Эмили вышла из дверей участка и подошла к краю тротуара.

— Господи, — произнесла она. — Барбара Хейверс? Какой бес занес тебя в Балфорд?

«Как бы все это объяснить поубедительнее? — подумала Барбара. — Я слежу за необычным пакистанцем и его ребенком в надежде отвести от них неприятности? Да неужели старший инспектор уголовной полиции Эмили Барлоу поверит этой странной сказочке?»

— Я в отпуске, — решилась сказать Барбара. — Только что приехала сюда и уже прочитала об убийстве в местной газете. Увидела твое имя и подумала: а что, если неожиданно заявиться к тебе?

— Похоже, ты не в состоянии обойтись без работы даже в отпуске.

— Не могу выйти из привычного ритма. Да ты и сама такая.

Барбара полезла за сигаретами, но тут вспомнила, что Эмили не только не курила сама, но всегда была готова бороться с курящими любыми средствами, вплоть до поединка на ринге. Барбара вместо пачки сигарет достала упаковку жевательной резинки.

— Поздравляю с повышением, — продолжила она. — Эмили, черт возьми, да ты просто взлетаешь вверх по служебной лестнице!

Она сунула в рот подушечку жвачки, угостив Эмили.

— Поздравления могут оказаться преждевременными. Если мой шеф добьется задуманного, я снова стану тем, кем была. — Эмили нахмурилась. — А что у тебя с лицом, Барб? На тебя страшно смотреть.

Барбара решила про себя, что снимет пластырь, как только окажется перед зеркалом.

— Не успела уклониться. Это напоминание о последнем деле.

— Надеюсь, он выглядит еще хуже. Это был он?

Барбара, утвердительно кивнув, сказала:

— Он уже сидит за убийство.

— Вот это здорово, — улыбнулась Эмили.

— Куда ты сейчас?

Старший инспектор уголовной полиции, расправив плечи и перевесив сумку, провела рукой по волосам. Этот жест был хорошо знаком Барбаре. Волосы Эмили, выкрашенные и подстриженные под панка, любую другую женщину ее возраста делали бы смешной. Но не Эмили Барлоу. Ничто не способно было сделать Барлоу нелепой.

— Ты знаешь, — призналась она, — я намеревалась встретиться с одним джентльменом и провести с ним в тишине несколько часов при свете луны в романтической обстановке, а потом заняться тем, что обычно следует за романтическим свиданием. Но, скажу тебе честно, его прежнее очарование грозило вот-вот улетучиться, поэтому я списала его в архив. В глубине души я понимала, что скоро он заведет волынку о жене и детях, а я как-то не была готова участливо держать его за руку, когда им овладеет очередной приступ вины перед ними.

Такой ответ был совершенно в духе Эмили. Она уже давно считала секс чем-то вроде физических упражнений, обеспечивающих улучшение кислородного обмена в тканях.

— Значит, у тебя найдется время поболтать? — спросила Барбара. — О том о сем…

Эмили колебалась. Барбара знала: инспектор Барлоу всесторонне рассматривает ее предложение. Эмили никогда не согласится сделать то, что может помешать делу, которое она ведет, или повредить ее статусу в новой должности.

Подумав, Эмили оглянулась назад, посмотрела на здание участка и, казалось, на что-то решилась.

— Ты ела, Барб? — спросила она.

— В «Волнорезе».

— Отважный поступок. Уверена, что твои сосуды забиты холестерином. А у меня после завтрака не было во рту ни кусочка, поэтому я иду домой. Пошли, поболтаем, пока я буду есть… Машина нам ни к чему, — добавила Эмили, глядя, как Барбара ищет ключи в рюкзаке. Эмили жила в начале Мар-телло-роуд, там, где улица поворачивает и переходит в Кресент.

Они пошли в быстром темпе, который задала Эмили, и менее чем через пять минут уже стояли перед домом с террасой, последним в ряду девяти подобных жилищ, пребывающих на различных стадиях либо возрождения, либо упадка. Дом Эмили принадлежал к первой группе: его фасад заслоняли строительные леса.

— Заранее прошу прощения за беспорядок, — сказала Эмили, ведя Барбару по восьми растрескавшимся ступеням к невысокому крыльцу с еще сохранившимися кое-где на полу изразцами викторианской эпохи.

— Когда завершат ремонт, дом будет как картинка, но сейчас главная проблема в том, что совершенно нет времени заниматься этим.

Надавив плечом, она открыла ошкуренную от старой краски входную дверь.

— Теперь сюда, — сказала она, ведя Барбару по тускло освещенному коридору, воздух которого был густо пропитан запахом опилок и скипидара. — Только в этой части дома мне удалось создать условия, хоть как-то подходящие для жизни.

Задумай Барбара остановиться на ночлег у Эмили, она немедленно похоронила бы свои надежды, когда увидела, куда привела ее подруга: пространство, на котором протекала вся жизнь Эмили, оказалось душной, без притока воздуха кухней размером не более старинного буфета. В нее были втиснуты холодильник, газовая плита, мойка и разделочный столик. Но кроме этих необходимых для кухни предметов здесь же находились еще раскладушка, два складных металлических стула и старинная ванна, служившая для омовения еще в до-водопроводную эпоху. Где находится туалет, Барбара не спросила.

Кухню освещала единственная лампочка без плафона. Хотя был еще торшер, стоящий возле раскладушки; брошенная на ней «Краткая история времени» Стивена Хокинга свидетельствовала, что Эмили не прочь почитать на досуге — если, конечно, считать книги по теоретической физике подходящим развлекательным чтением. Раскладушка была застелена спальным мешком.

Ничего более странного Барбара и вообразить не могла, хотя полагала, что достаточно хорошо узнала Эмили за время их совместной жизни в Мейдстоне. Если бы ей поручили создать макет внутреннего убранства дома старшего инспектора уголовной полиции, как это делают археологи, она бы отобрала для интерьера строгие современные вещи из стекла, металла и камня.

Эмили, казалось, прочитала ее мысли; она бросила на рабочий столик парусиновую сумку и, заложив руки в карманы, пояснила:

— Таков мой способ отвлечься от работы. Когда я закончу ремонт этого дома, возьмусь за ремонт другого. Ремонт и регулярные занятия любовью с мужчиной, который мне по душе, поддерживают меня в здравом уме. — Она тряхнула головой. — Я не спросила, как твоя мать, Барб?

— В смысле психического здоровья… или в другом смысле?

— Прости, я имела в виду совсем не это.

— Я не обиделась. Не извиняйся.

— Вы по-прежнему живете вместе?

— Я бы этого не вынесла.

С неохотой посвящая подругу в подробности истории о том, как обрекла мать на уединенную несвободную жизнь в приюте, Барбара испытала привычный комплекс эмоций: вину, сознание своей неблагодарности, эгоизма, жестокости. Какое значение имеет то, что мать окружена сейчас большей заботой, чем тогда, когда она жила с Барбарой? Мать есть мать. Барбара всегда будет у нее в долгу за то, что мать подарила ей жизнь, несмотря на то что ни один ребенок не признает этого долга.

— Понимаю, как тебе было тяжело, — сказала Эмили, когда Барбара закончила. — Это решение далось тебе нелегко.

— Ты права. И я все еще чувствую за собой долг и плачу за это.

— За что «за это»?

— Не знаю. Может, за жизнь.

Эмили задумчиво кивнула. Ее пристальный взгляд остановился на Барбаре, и та чувствовала, как ее лицо под пластырями нестерпимо горит и чешется. Было немилосердно жарко, и хотя единственное окно — непонятно почему оно было выкрашено черной краской — было открыто, никакой, даже самый слабый ветерок не залетал в кухню. Эмили встала.

— Ужинать, — скомандовала она.

Подойдя к холодильнику, она присела перед ним на корточки и достала упаковку йогурта, вынула из буфета большую миску и ложкой вывалила в нее йогурт. Из того же буфета она достала пакет с сухофруктами и орехами.

— Ну и жара, — сказала она, проводя растопыренными пальцами по волосам. — Милостивый Боже! Ну что за жуткое пекло!

Сказав это, она, помогая себя зубами, открыла пакет.

— Худшей погоды для уголовного расследования и не придумать, — согласилась Барбара. — Ни у кого ни на что не хватает терпения. Страсти кипят.

— Ты бы просветила меня, — согласно кивая головой, попросила Эмили. — Я ведь многого не знаю из того, что произошло за эти два дня. Все это время я пыталась сдержать местных азиатов, чтобы они не сожгли город, и моего начальника, чтобы он не передал дело своему партнеру по гольфу.

Барбара обрадовалась, что может рассказать подруге о последних событиях.

— Сегодня об этом сообщало Ай-ти-ви. Тебе об этом известно?

— Это да.

Эмили высыпала орехи и сухофрукты поверх йогурта, ложкой разровняла образовавшуюся кучку и потянулась к бананам, лежащим на столе.

— Примерно две дюжины азиатов, — сообщила она, — ворвались на заседание муниципального совета, стеная, как оборотни, о попрании их гражданских свобод. Один из них пригласил репортеров, и, когда прибыли телевизионщики, они начали швыряться камнями. Для поддержки они пригласили соотечественников из других мест. А Фергюсон — это мой начальник — прилип к телефону и звонил каждый час, а то и чаще, и объяснял, что я должна делать.

— А что их так озаботило-то, этих азиатов?

— Это смотря кого. Да что угодно: сокрытие информации, промедление в работе местной полиции, желание следователя сохранить тайну следствия, начало этнической чистки. Выбор большой.

Барбара уселась на металлический стул.

— И все-таки что именно?

— Дорогая моя Барб, да ты говоришь в точности как они, — ответила Эмили, взглянув на нее.

— Прости, я не хотела…

— Ладно, проехали. Столько всего свалилось на мою голову… Хочешь, могу поделиться ужином.

Эмили достала из ящика нож и, ловко орудуя, разрезала банан на ломтики, которые добавила в йогурт, к орехам и сухофруктам.

— Ну и ситуация. Я стараюсь не допустить утечки информации. В общине творится черт знает что, и если не я, кто знает, что может случиться в городе, где развил бурную деятельность абсолютно неуправляемый человек.

— И кто же это?

— Некий Муханнад Малик.

Эмили рассказала о его родственных отношениях с покойным и о том, какое важное место занимает семейство Маликов — а следовательно, и сам Муханнад — в Балфорде-ле-Нез. Его отец, Акрам, перевез свою семью в город одиннадцать лет назад, мечтая начать здесь семейный бизнес. В отличие от большинства выходцев из Азии, ставших владельцами ресторанов, магазинов, химчисток, автозаправок, Акрам Малик стремился к большему. Он понимал, что в этой части страны, придавленной депрессией, он может быть желанным пришельцем, только если его бизнес создаст рабочие места; а его собственное тщеславие удовлетворит только основанная им компания, носящая его имя. Начал он с малого — готовил горчицу в задней комнате крошечной пекарни на Олд-Паер-стрит. Сейчас у него фабрика с полным циклом производства, расположенная в северной части города, где производится все: от пикантных желе до салатных приправ.

— «Горчица и пряности Малика», — завершила свой рассказ Эмили. — Многие азиаты — одни были его родственниками, другие нет — приехали сюда вслед за ним, навязав городу межрасовые проблемы, а следовательно, и головную боль.

— И Муханнад тоже причиняет головную боль?

— Мигрень. Из-за этого урода я по уши в политическом дерьме.

Она взяла персик и, отрезая от него ломтики, стала выкладывать их по краям миски с йогуртом. Барбара, наблюдая за ней и вспоминая свой неаппетитный обед, старалась подавить внезапно возникший голодный спазм в желудке.

Муханнад, рассказывала Эмили, был одним из политических активистов в Балфорде-ле-Нез, яростным борцом за равноправие и нормальное отношение к своим соотечественникам. Он создал некую организацию, программной целью которой было установление братской солидарности между молодыми выходцами из Азии. Сам он мгновенно терял голову, когда в деле чувствовался хотя бы еле ощутимый привкус расовой нетерпимости. Любой, кто задирал кого-нибудь из азиатов, сразу же сталкивался с одним или несколькими безжалостными мстителями, описать внешний облик которых их жертвы, как правило, были впоследствии не в состоянии.

— Никто не может так активно мобилизовать азиатов, как Малик, — подытожила свой рассказ Эмили. — Он просто продыху не дает с того момента, когда было обнаружено тело Кураши, и не оставит меня в покое, пока я не арестую подозреваемого. Я вынуждена выкраивать время для расследования между встречами с ним и Фергюсоном.

— Да, ничего хорошего, — согласилась Барбара.

— Кошмар!

Эмили, бросив нож в раковину, поставила готовое блюдо на стол.

— Когда я обедала в «Волнорезе», то разговорилась там с девушкой из местных, — сказала Барбара, наблюдая, как Эмили, наклонившись к холодильнику, достает из него две банки пива. Протянула одну Барбаре. Эмили села, и сама ее поза демонстрировала природную грацию и приобретенную в упорных тренировках силу.

— Говорят, что Кураши имел дела с наркотиками. Ты понимаешь, о чем я: подозревают, что он перевозил в желудке героин.

Эмили положила на тарелку несколько ложек фруктового салата и прижала банку с пивом ко лбу, покрытому мелкими каплями пота.

— Мы пока не получили окончательного заключения токсиколога по поводу смерти Кураши. Возможно, он имел какое-то отношение к наркотикам — неподалеку расположены порты. Но если ты думаешь, что причина его смерти — наркотики, то ты ошибаешься.

— Ты в этом уверена?

— Да. Абсолютно.

— Тогда почему тебе об этом не рассказать? Ведь раз еще нет заключения о смерти, ты не можешь быть уверена, что это убийство.

Эмили, приложившись к пиву, внимательно посмотрела на Барбару:

— Сколько дней ты будешь в отпуске, Барб?

— Я умею держать язык за зубами, если тебя это интересует.

— А что, если меня интересует не только это?

— Тебе нужна моя помощь?

Эмили зачерпнула еще йогурта, но затем положила ложку в миску и стала задумчиво рассматривать ее, собираясь с мыслями, перед тем как ответить.

— Возможно, и потребуется.

Барбара обрадовалась: это было намного лучше, чем хитростью напрашиваться в помощники. Больше того, она чуть не подпрыгнула от радости, услышав неожиданное предложение старшего инспектора.

— Я к твоим услугам. Почему ты не контактируешь с прессой? Если причина смерти не наркотики, то, может быть, секс? Самоубийство? Несчастный случай? Что еще?

— Убийство, — ответила Эмили.

— Ну, знаешь, стоит только сказать об этом, как азиаты снова начнут буйствовать на улицах.

— Уже сказала. Я встречалась с пакистанцами сегодня днем.

— И?

— С этого момента они будут с особым усердием контролировать и отслеживать наши действия.

— Ты полагаешь, это убийство на расовой почве?

— Пока неизвестно.

— Но ты же знаешь, отчего он умер?

— Это было понятно с первого взгляда. Но именно это мне бы хотелось как можно дольше хранить в тайне от азиатов.

— Почему? Если им станет известно, что это убийство…

— Потому что это именно такое убийство, которое может их взбудоражить.

— Все-таки на расовой почве?

Когда Эмили кивнула, Барбара задала следующий вопрос:

— Но как? Я хотела спросить, как, глядя на тело, вы поняли, что это именно такое убийство? Какие-нибудь знаки? Свастика или что-то подобное?

— Нет.

— Может, вы нашли на месте убийства визитку или листовку «Национального фронта»?

— Тоже нет.

— Ну а на основании чего вы сделали такое заключение?

— Он был сильно избит, Барб. Сломана шея.

— Ну и ну!

В памяти Барбары всплыло все, что она прочла в газете. Тело Кураши было обнаружено внутри дота на косе. Видимо, его поджидали, укрывшись в засаде. Вот почему Эмили считает, что убийство совершено из расовых побуждений: преднамеренные убийства — если жертву перед этим не подвергают определенного рода пыткам, доставляющим удовольствие серийным убийцам, — обычно совершаются быстро и преследуют одну цель — смерть жертвы. И еще одно: сломанная шея свидетельствует о том, что убийцей был мужчина. Далеко не у всякой женщины хватит на это сил.

Пока Барбара обдумывала эти доводы, Эмили подошла к мойке, взяла свою парусиновую сумку. Сдвинув на край стола тарелку, она вытащила из сумки три картонные папки. Открыв первую, она положила ее на один край стола и открыла вторую, в которой была пачка глянцевых фотографий. Она развернула их в руке веером, как карты, выбрала несколько штук и протянула Барбаре.

Это были фотографии с места происшествия. На первом снимке — крупным планом лицо. Барбара отметила, что повреждения похожи на ее травмы. Правая щека пострадала особенно сильно, одна бровь глубоко рассечена. На двух других снимках — руки. Они покрыты ранами и порезами: очевидно, Кураши защищался от ударов.

Глядя на фотографии, Барбара пыталась представить, что произошло. Если рана на правой скуле, то нападавший — левша. Но рана на лбу была слева. Значит, убийца или хорошо владеет обеими руками, или убийц было двое.

Эмили, протянув ей еще одну фотографию, спросила:

— Ты хорошо знаешь Нез?

— Я давно уже не была здесь, — ответила Барбара. — Но я помню эти скалы. Помню эту смешную забегаловку. Старую башню с курантами.

Последний снимок был сделан с высоты. На нем были видны дот, позади которого возвышались скалы, похожая на свечу башня с курантами, здание кафе в форме буквы L. На стоянке для машин, к юго-западу от кафе, стояло несколько полицейских машин, окружавших тот самый хетчбэк «ниссан».

Но Барбара сразу обратила внимание именно на то, чего не хватало на фотографии.

— Эм, а там есть какой-нибудь фонарь, прожектор? — спросила Барбара. — На Незе. На вершине скалы установлено освещение?

Она подняла голову и встретила внимательный взгляд Эмили. Поднятые вверх брови показывали, что она понимает ход мыслей подруги.

— Проклятье! А ведь верно, нет. А если там нет освещения?..

Барбара снова склонилась над фотографией:

— Тогда что, черт возьми, Хайтам Кураши делал на Незе в темноте?

Она вновь подняла голову и увидела, что Эмили салютует ей рукой с банкой пива.

— Это уже вопрос по существу, сержант Хейверс, — сказала она и вылила остатки пива в рот.

Глава 4

— Уложить вас в постель, миссис Шоу? Уже почти половина одиннадцатого, а доктор велел мне напоминать вам о том, что надо отдыхать.

Это было произнесено таким застенчиво-занудным тоном, что Агате Шоу захотелось выцарапать Мэри Эллис глаза. Однако она сдержалась и наконец отвернулась от трех больших мольбертов с рисунками и фотографиями, подобранными для нее Тео в библиотеке. На них был запечатлен Балфорд-ле-Нез в прошлом, настоящем и будущем. Уже полчаса она внимательно изучала изображения, стараясь с их помощью обуздать ярость, бушевавшую в ней с той самой минуты, когда внук сообщил о причине, по которой тщательно подготовленное ею специальное заседание муниципального совета не состоялось. Был спокойный, тихий вечер, но ее гнев только усилился, когда Тео за ужином подробно описал все, что произошло на этом заседании и после него.

— Мэри, — сказала Агата, — я что, по-твоему, выгляжу так, что со мной надо обращаться как с особой, изображенной на плакате о благотворительной помощи старикам в их немощи?

Мэри, обдумывая вопрос, так напряглась, что ее прыщавое лицо сморщилось.

— Простите, — пробормотала она и вытерла о юбку ладони.

На хлопчатобумажной юбке бледно-голубого цвета остались влажные отпечатки.

— Я еще определяю время по часам, — пояснила Агата, — и когда я захочу спать, я тебя позову.

— Но ведь уже почти половина одиннадцатого, миссис Шоу… — Мэри замолчала, и только по закушенной губе можно было понять, что она что-то недоговаривает.

И Агата поняла. Подчиняться чужой воле было для нее невыносимо. Ясно, что Мэри хочет поскорее уйти, без сомнения, для того, чтобы позволить такому же прыщавому, как она, хулигану добраться до ее сомнительных прелестей. Но сейчас девушка не могла ни уйти, ни сказать, что у нее на уме, — именно этот факт и провоцировал Агату на то, чтобы изводить девушку. Но Мэри сама виновата. Ей девятнадцать, а в эти годы надо уметь заявлять о своих желаниях.

В ее возрасте Агата почти год служила в женской вспомогательной службе королевских ВВС и уже потеряла единственного человека, которого любила, — его самолет был сбит над Берлином. В те дни, если женщина затруднялась ясно сказать, чего она хочет, она частенько теряла возможность хоть что-нибудь вообще успеть сказать. Тот, кого она ждала, мог не вернуться. За любой шанс следует хвататься, поскольку кто может поручиться, что он не последний?

— Ну так что? — участливо спросила Агата, желая подбодрить девушку. — Раз уже половина одиннадцатого, Мэри?..

— Я думала… вы не хотите… ведь это только потому, что мне полагается быть с вами до девяти. Ведь мы так договаривались с вами, ведь верно?

Агата ждала. Мэри так вертелась и корчилась под ее взглядом, словно старалась стряхнуть сороконожку, ползающую у нее под юбкой.

— Ведь уже… Ведь уже очень поздно… Агата приподняла брови. По виду Мэри было ясно, что она капитулировала.

— Позовите меня, когда захотите лечь, мэм. Агата улыбнулась.

— Спасибо, Мэри. Так я и сделаю.

Она снова погрузилась в созерцание картинок на мольбертах, а Мэри Эллис направилась в дальние комнаты.

На первом мольберте прошлое Балфорда-ле-Нез было представлено семью фотографиями, сделанными в период пятидесятилетней эпохи расцвета-с 1880-х по 1930-е годы — и расположенными в хронологическом порядке. В центре находилась фотография Балфордского увеселительного пирса, который Агата считала свой первой любовью. Вокруг нее, как лепестки вокруг сердцевины цветка, располагались снимки других мест, привлекавших в те времена многочисленных гостей. Кабины для переодевания, выстроившиеся вдоль береговой линии на Принцевой косе; женщины под зонтиками, идущие по многолюдной Хай-стрит; цапли, сбившиеся на отдаленном конце косы против того места, где с рыбачьих лодок забрасывали сети. На одном снимке был изображен известный в свое время «Отель на пирсе», на другом — знаменитые террасы, построенные во времена короля Эдуарда, с которых открывался великолепный вид на Балфордский променад.

Будь они прокляты, эти цветные, подумала Агата. Если бы не они и их наглые требования! Сейчас они ждут, что все в Балфорде кинутся лизать им задницы только потому, что один из них получил хорошую взбучку, на которую они давно напрашиваются… Если бы не они, Балфорд-ле-Нез сделал бы еще один шаг к тому, чтобы стать модным морским курортом, каким был прежде. О чем скулят эти паки? Как они осмелились сорвать заседание совета, ворвавшись в зал и колотя себя в костлявые груди?

— Они требуют для себя гражданских свобод, — изрек Тео во время ужина, и только последняя идиотка не заметила бы, что он согласен с этой проклятой бандой.

— Может, ты соизволишь объяснить мне, чего же это они требуют? — Агата вопросительно посмотрела на внука.

В ее голосе прозвучали ледяные нотки, и она уловила внезапное беспокойство во взгляде Тео при этих словах. Его сердце обливалось кровью от того, к чему призывала Агата. Его вера в равенство людей, справедливость, гарантированную всем, явно не была унаследована от бабушки. Она знала, какой смысл вложил он во фразу о «гражданских свободах», но хотела заставить его прямо сказать об этом. Честно говоря, она — помимо всего прочего — искала повод для ссоры. Агата хотела дать ему решительное сражение с применением всех боевых средств и до полной победы. И если она не сможет выиграть его сейчас, пребывая, словно в плену, внутри своего тела, готового в любой момент выйти из повиновения и сдать ее на милость врага, тогда ей придется ограничиться лишь словесными ударами. Хорошая ругань все же лучше, чем ничего.

Однако Тео не принял вызова. И, поразмыслив, Агата признала, что его отказ можно истолковать как положительный знак. Его необходимо закалять, потому что после ее смерти ему будет суждено взять в руки штурвал управления предприятиями, принадлежащими семейству Шоу. Возможно, он уже набрался опыта.

— Азиаты не доверяют полиции, — сказал он. — Они не верят, что полиция ко всем относится одинаково. Они хотят привлечь внимание горожан к расследованию, для чего, по их мнению, необходимо оказать давление на старшего инспектора, который ведет это дело.

— А мне так кажется, что если они желают одинакового отношения ко всем — если я правильно понимаю, они хотели бы, чтобы к ним относились так же, как относятся к их английским согражданам, — пусть и ведут себя соответствующим образом.

— Так ведь и белые тоже в последние годы много раз выходили на демонстрации, — возразил Тео. — Вспомни волнения по поводу подушного налога, протесты против жестоких видов спорта, движение против…

— Я же не говорю о демонстрациях, — оборвала она. — Если они хотят, чтобы к ним относились как к англичанам, они должны одеваться по-английски, уважать английский язык, воспитывать детей в английских традициях. Пойми, Теодор, если кто-то решает иммигрировать в другую страну, он не должен тешить себя надеждами, что новая родина будет потакать всем его прихотям. И окажись я вместо тебя на этом заседании совета, будь уверен, именно это я бы и сказала.

Внук аккуратно сложил салфетку и положил ее перпендикулярно кромке стола, так, как учила его Агата.

— А я не уверен, ба, — сказал он, скривив лицо в улыбке. — Ведь после этого тебе надо было бы пробираться сквозь толпу бушующих манифестантов и даже, возможно, огреть некоторых из них тростью по головам.

Он встал из-за стола, подошел, положил ей руку на плечо и поцеловал в лоб. Агата резко оттолкнула его:

— Прекрати и сядь на место. Мэри Эллис еще не подала сыр.

— Сегодня мне что-то не хочется сыра. — Тео направился к двери. — Пойду принесу фотографии из машины.

Он принес папки с теми самыми фотографиями и картинами, которые она сейчас разглядывала. Балфорд-ле-Нез в его нынешнем виде был представлен на мольберте, стоящем в центре: растянувшиеся вдоль берега брошенные дома с заколоченными окнами, облупившаяся краска на них походила на кожу после солнечного ожога; умирающая Хай-стрит, на которой ежегодно хотя бы один магазин навсегда закрывал для покупателей свои двери; крытый бассейн, настолько запущенный и грязный, что объектив фотокамеры, казалось, доносил до зрителя затхлый запах плесени и гнили, пропитавший все внутри. И только один снимок напоминал о прошлом Балфорда — фото увеселительного пирса, который Агата купила, перепланировала, обновила, вдохнув в него жизнь, как Бог в Адама, и без пышных речей подарила его городу у моря, где прожила всю свою жизнь.

Саму эту жизнь и ее неминуемый скорый конец она вложила в Балфорд будущего: перестроенные отели; деловой район, переместившийся к морю из-за низкой арендной платы на землю; землевладельцы, разделяющие ее идеи; рабочие жилые районы, в которые после перестройки переехали представители среднего класса; недавно возникшие парки — причем большие парки, а не газоны с жалкой травкой, которые некоторые люди гордо называют парками в память своих азиатских матерей с абсолютно непроизносимыми именами, — и аттракционы, выстроившиеся вдоль береговой линии. В планах было также создание центра досуга, кортов для тенниса и сквоша,^[11] площадки для крикета, реконструкция крытого плавательного бассейна. Вот таким должен быть Балфорд-ле-Нез, и именно к этому стремилась Агата Шоу, желая увековечить свое имя.

Она потеряла родителей во время лондонского блица, при налете немецкой авиации. Когда ей было тридцать восемь, она лишилась мужа. Дети ее были не с нею: трое отправились в странствия по миру в поисках удачной карьеры, а четвертый погиб в автомобильной катастрофе, когда за рулем сидела его тупоумная скандинавская жена. Вскоре после этого события она поняла, что мудрая женщина должна умерять свои желания и мечты, но в последние годы жизни она стала чувствовать такую усталость от подчинения воле Всевышнего, какую, должно быть, чувствовала, если бы ей сопротивлялась. Поэтому она взялась за свое последнее дело с решимостью воина, решившего во что бы то ни стало довести битву до конца.

Ничто не могло остановить воплощение этого проекта, и меньше всего — смерть какого-то чужестранца, о котором она и понятия-то не имела. Но для победы ей нужен Тео. Он должен быть ее правой рукой. Тео должен быть сообразительным и сильным. Он должен быть несгибаемым и непобедимым, поскольку ничто не могло так повредить реализации ее планов возрождения Балфорда, как его молчаливое примирение с их крушением.

Агата с такой силой сжала трость, что задрожала рука. Она сконцентрировала внимание, как учил психотерапевт, когда ей пришлось заново обучаться ходьбе. Это было хуже, чем пытка, — говорить каждой ноге, что делать, до того, как она исполнит приказ. Агата, которая прежде ездила верхом, играла в теннис и гольф, ловила рыбу и ходила на веслах и под парусом, докатилась до того, что повторяла себе: «Сперва левая, затем правая. Теперь левая, потом правая», — и это лишь для того, чтобы доковылять до двери в библиотеку. Она произносила эти слова с зубовным скрежетом. Если бы ее характер позволил ей держать собаку, она завела бы верного и преданного корги и лупила бы его в моменты крушения своих планов и надежд.

Она нашла Тео в комнате, где он обычно проводил утренние часы. Внук уже давно превратил ее в свою крепость, установив телевизор, стереосистему, книжные стеллажи, удобную старую мебель и компьютер, с помощью которого связывался с живущими в разных концах света неудачниками, которые разделяли его необычную страсть — были палеонтологами-любителями. То, что взрослые люди роются в грязи, Агата считала идиотской причудой. Но для Тео это было любимым занятием, и он посвящал ему столько времени, сколько большинство мужчин отдают мыслям о сексе. Для Тео не существовало различия между днем и ночью: как только появлялся хотя бы час свободного времени, он тут же направлялся к Незу, где море, постоянно вгрызавшееся в сушу, размывало скалы, а они, разрушаясь, выбрасывали из своих недр различные сокровища.

В эту ночь он не включал компьютер. И не сидел с лупой в руках, склонившись над бесформенным камнем, найденным среди скал («Ба, это же настоящий зуб носорога», — терпеливо объяснял он). Тео тихо говорил по телефону, стараясь убедить в чем-то собеседника, который упорно не хотел его слушать.

Ей удалось разобрать: «Пожалуйста. Прошу тебя, выслушай меня», прежде чем он, заметив ее в дверях, положил трубку на рычаг, словно на том конце провода никого не было.

Она внимательно смотрела на него. Ночь была почти такой же жаркой, как день, и зной никак не выветривался из комнаты. Вероятно, духота в какой-то мере послужила причиной того, что лицо Тео пылало и блестело от пота. Но истинной причиной, как предполагала Агата, был кто-то, сидевший неизвестно где, сжимавший телефонную трубку во влажной ладони и ломающий голову над тем, почему после слов Тео «выслушай меня» воцарилось молчание.

Окна были раскрыты настежь, но находиться в комнате было невыносимо. Даже стены, казалось, вот-вот начнут истекать потом через старые обои. Кучи журналов, газет, книг, а главное груды камней («Нет, ба, они только выглядят как камни. На самом деле это кости и зубы, а это, если не веришь, посмотри и убедись, кусок бивня мамонта») словно повышали температуру в комнате еще градусов на десять. И, несмотря на то что внук старался как можно лучше очистить свои находки, неистребимый запах земли навсегда пропитал воздух в комнате.

Положив трубку, Тео подошел к массивному дубовому столу. Все, что лежало на нем, было покрыто толстым слоем пыли, поскольку он запретил Мэри Эллис прикасаться тряпкой к чему-либо, чтобы не нарушать порядка, в котором найденные окаменелости лежали на деревянных подносах. У стола стояло вертящееся кресло с высокой спинкой; он развернул его сиденьем к ней.

Она поняла, что он приготовил для нее место, до которого она сумеет дойти самостоятельно, и ей захотелось надрать ему уши, да так, чтобы он закричал от боли. Она пока не была готова к тому, чтобы улечься в могилу, хотя могилу для нее уже вырыли; она вполне могла обойтись без проявлений показной заботы о себе, которая напоминала, что все ожидают ее скорой смерти. Она предпочла стоять.

— Ну и что в результате? — требовательно спросила она, словно их разговор не прерывался.

Тео сдвинул брови и тыльной стороной ладони отер пот со лба. Он посмотрел на телефон, а затем перевел взгляд на нее.

— Меня совершенно не интересует твоя интимная жизнь, Теодор. Надеюсь, ты в скором времени поймешь, что это всего лишь оксюморон, несовместимые понятия. Я каждую ночь молюсь, чтобы ты поумнел и не позволял бы ни глазам, ни пенису управлять тобою. Что ты делаешь в свободное время, касается только тебя и того, кто разделяет с тобой минутные радости. Господи, такая жара, ну как вообще можно об этом думать?..

— Ба!.. — лицо Тео покраснело еще больше.

Боже мой, подумала Агата, ему двадцать шесть, а он ведет себя как озабоченный подросток. Представляю себе, какому сокровищу были адресованы его искренние призывы! Его дед, несмотря на все его недостатки (а главным был тот, что в сорок два года он вдруг помер), знал, как увлечь женщину и вести себя с ней. На все это Льюису всегда хватало четверти часа, а в одну из ночей — ей тогда необычайно повезло — он умудрился управиться всего за десять минут. Она считала половой акт чем-то вроде медицинской процедуры, сопутствующей браку: если это необходимо для здоровья, все органы должны регулярно исполнять свои функции.

— Так что они нам обещают, Тео? — переспросила она. — Надеюсь, ты настоял на том, что необходимо провести еще одно специальное заседание муниципального совета?

— Естественно, я…

Он взял со стола один из своих драгоценных экспонатов и стал вертеть его в руках.

— У тебя хватило ума, чтобы потребовать собрать новое заседание? Ты ведь не позволил этим цветным распоряжаться и мешать нашим планам?

Он явно занервничал и не произнес больше ни слова.

— Боже мой! — простонала она. Да он точная копия своей безмозглой мамаши!

Хотя Агата бодрилась на людях, сейчас она вынуждена была сесть. Она расположилась в кресле, стараясь держать спину прямо, как ее учили еще в раннем детстве.

— Да что, черт возьми, с тобой происходит, Теодор Майкл?! Ну сядь хотя бы, прошу тебя. Не хватает, чтобы у меня еще шею свело.

Он повернул кресло, чтобы лучше видеть ее лицо. Его сиденье было обтянуто старым, выцветшим бархатом и на нем красовалось большое, напоминающее жабу пятно, на вопрос о происхождении которого Агата лишь отмахивалась.

— Все получилось не ко времени, — сказал он.

— Все получилось… А что именно?

Она отлично все расслышала, но уже очень давно поняла, что лучший способ подчинить других своей воле — заставить их задуматься о своем решении, задуматься так крепко, чтобы в конце концов, к ее радости, отказаться от своих собственных мыслей.

— Все получилось не ко времени, ба.

Тео сел. Он склонился к ней, опершись руками о колени. Даже складки на его мятых льняных брюках выглядели так, словно они были неотъемлемым атрибутом от-кутюр. Но ей никогда не казалось, что следование моде приличествует мужчине.

— Муниципальный совет употребил все силы на то, чтобы удержать в рамках Муханнада Малика. Но не получилось, как ты знаешь.

— Назначенное заседание его никоим образом не касалось.

— Но известие о смерти человека и озабоченность азиатов тем, как полиция будет расследовать эту смерть…

— Озабоченность. Их озабоченность, — передразнила его Агата.

— Ну не мог я требовать повторного заседания, когда там такое творилось!

— Да отчего же? — вскричала она, стукнув тростью о ковер.

— Ну пойми, ба, мне казалось, что докопаться до истинных причин убийства на Незе — более важное и неотложное дело, чем решение вопроса финансирования реконструкции «Отеля на пирсе». — Он предостерегающе поднял руку. — Нет, ба, ну постой, не перебивай. Я знаю, что этот проект важен для тебя. Для меня тоже. Он важен и для муниципалитета. Но ты должна понять, что сейчас едва ли подходящее время, чтобы вкладывать деньги в Балфорд.

— Ты, никак, думаешь, что эти азиаты настолько сильны или хотя бы безрассудны, что могут разрушить город? Да они скорее займутся тем, что будут отрезать головы друг другу.

— Я думаю, что, пока наш город не станет местом, где туристы не будут опасаться неприятностей, которые могут свалиться им на голову, потому что кому-то не понравится цвет их кожи, вкладывать деньги в реконструкцию города — все равно что сжечь.

Иногда он ее удивлял. Вот и сейчас Агата видела во внуке что-то от его деда. Льюис мыслил бы сейчас точно так же.

— Ну скажи, разве я не прав? — спросил он; слова прозвучали скорее как утверждение, а не вопрос, что тоже напомнило ей мужа. — Я бы подождал несколько дней. Пусть улягутся страсти. Тогда можно созвать новое заседание. Пока ничего больше поделать нельзя. Ты сама в этом убедишься. — Он бросил взгляд на часы, стоящие на камине, и встал со стула. — Тебе пора спать, я схожу за Мэри Эллис.

— Я и сама позову Мэри Эллис, когда сочту нужным, Теодор. Прекрати относиться ко мне, как…

— Тебе виднее. — С этими словами он направился к двери.

Прежде чем он открыл дверь, она спросила:

— Так ты уходишь?

— Я же сказал, что позову…

— Не из комнаты. Я имела в виду из дома. Ты снова собираешься уйти на всю ночь, Тео?

По выражению его лица она поняла, что зашла слишком далеко. Покладистость внука имела свои пределы.

— Если, как ты говоришь, ситуация в городе напряженная, то, может быть, не следует выходить из дома после наступления темноты? Ведь ты не собираешься снова брать лодку? Ты же знаешь, я чувствую, когда ты отправляешься в свои ночные плавания.

Тео внимательно смотрел на нее, стоя у двери. И опять, опять этот взгляд Льюиса! На лице — будто маска, за которой нельзя разглядеть абсолютно ничего. Когда он успел научиться так умело маскироваться? — думала она. Да и зачем ему надо было учиться этому?

— Я схожу за Мэри Эллис, — твердо сказал он и оставил ее наедине с вопросами, на которые она не знала ответов.

Салах было разрешено участвовать в разговоре, ведь, в конце концов, речь шла о ее женихе, которого лишили жизни. Иными словами, ее не выставили за дверь. У мужчин-мусульман не принято обращать внимание на то, что говорит женщина. Ее отец, человек мягкий и ласковый, проявлял свою доброту лишь тем, что иногда, проходя мимо нее, нежно гладил по щеке. И все-таки он оставался мусульманином до мозга гостей. Пять раз в день он истово молился и уже в третий раз читал священный Коран; он сделал для себя непреложным правилом жертвовать определенную часть дохода беднякам; уже дважды он повторил тот путь, которым прошли вокруг святой Каабы миллионы мусульман.

Итак, в тот вечер, когда Салах было позволено слушать, о чем говорят мужчины, ее мать была занята главным образом тем, что подносила из кухни в гостиную еду и питье, а невестка тихо сидела где-то в глубине дома, дабы быть подальше от посторонних глаз. Юмн, поступая так, убивала двух зайцев. Во-первых, она соблюдала обычай: Муханнад строго придерживался традиционного толкования женской скромности, а поэтому не мог допустить, чтобы кто-либо из мужчин, в том числе и родной отец, смотрел на его жену. Во-вторых, останься она внизу, свекровь тут же заставила бы ее помогать готовить, а Юмн была ленивее, чем самая ленивая корова на свете. Поэтому она приветствовала Муханнада, и, как обычно, полебезила перед ним с такой угодливостью, словно ее самое горячее желание было — чтобы он вытер ноги о ее зад, обтянутый шальварами, и после этого незаметно ускользнула наверх. Нашелся и благовидный предлог: ей необходимо быть рядом с Анасом на тот случай, если ему снова привидится плохой сон. На самом же деле она хотела полистать журналы и полюбоваться на модные фасоны западной одежды, носить которую Муханнад никогда ей не разрешит.

Салах заняла место на почтительном расстоянии от мужчин и, согласно мусульманским обычаям, не притрагивалась ни к еде, ни к питью. Она совсем не чувствовала голода, однако не отказалась бы от ласси — прохладительного напитка, которым ее мать потчевала мужчин. Да и выпить йогурта в такую несносную жару было бы все равно что глотнуть прохладной влаги из благословенного источника.

Акрам Малик учтиво поблагодарил жену, расставлявшую тарелки и стаканы перед гостями и сыном. Она, чуть коснувшись его плеча, произнесла: «Будь здоров, Акрам», — и вышла из комнаты. Салах часто задумывалась над тем, как ее мать может во всем подчиняться отцу, словно у нее нет никаких собственных желаний. А когда она спрашивала об этом Бардах, та обычно отвечала: «А я вовсе и не подчиняюсь, Салах. В этом нет необходимости. Твой отец — это моя жизнь, так же, как я — его».

Между родителями существовали какие-то особые узы, которые всегда вызывали ее восхищение, хотя она никогда до конца не понимала их природу. Они, казалось, произрастали из какой-то общей, ничем не выражаемой печали, о которой они не говорили, она проявлялась в нежности, с какой они относились и обращались друг к другу. Акрам Малик никогда не повышал голоса. Да у него никогда и не было к тому повода. Его слово было законом для жены, а также и для детей.

Однако Муханнад, когда был подростком, презрительно, но, конечно же, за глаза называл Акрама старым пердуном. А в саду позади дома он в бессильной злобе швырял камни в стену и с ожесточением колотил ногами по стволам деревьев, когда отец что-нибудь ему запрещал. Но он был достаточно благоразумен, и Акрам этого никогда не видел. Для него Муханнад был молчаливым и послушным. С юности брат Салах жил в ожидании своего часа, но выполнял все, что велел отец. Он понимал, что если будет исполнять свои обязательства по отношению к семье, то отцовский бизнес и все накопления в конце концов перейдут к нему. А тогда уж его слово будет законом. Салах знала, что этого дня Муханнад ждет с нетерпением.

И вот сейчас он сидел перед отцом; Акрам молчал, но было видно, что его переполняет гнев. В дополнение к беспорядкам, которые Муханнад учинил в городе, он не только пригласил Таймуллу Ажара в Балфорд, но еще и привел его в их дом. А это уже было серьезным проступком и расценивалось как явное неуважение по отношению к семье. Хотя Таймулла был старшим сыном брата отца, Салах знала, что его изгнали из семьи, а это означало, что он как бы умер для всей родни. Включая и семейство своего дяди.

Акрама не было дома, когда Муханнад пришел вместе с Таймуллой. На слова матери:

— Ты не должен был так поступать, мой сын, — Муханнад ответил:

— Он нам нужен. Нам нужен опытный человек. Если сейчас мы не заявим во всеуслышание, что не позволим замять убийство Хайтама, это станет обычным делом.

Вардах посмотрела на сына с беспокойством, но возражать не стала. С первого взгляда признав в незнакомце Таймуллу Ажара, она больше ни разу не подняла на него глаз. Она равнодушно кивнула — уважение к сыну было для нее естественным следствием уважения к супругу — и ушла на кухню к Салах, дожидаться возвращения Акрама. Тот уехал на фабрику, чтобы назначить кого-то из работников исполнять обязанности покойного Хайтама.

— Амми, — тихо обратилась Салах к матери, ставившей на поднос еду, — кто этот человек?

— Никто, — твердо ответила Вардах. — Его не существует.

Но ведь в действительности Таймулла Ажар существовал, и Салах, услышав его имя, припомнила тайные перешептывания между младшими в семье. Когда отец, вернувшись домой, зашел на кухню, Бардах сообщила, кто вместе с сыном пришел в их дом. Только по глазам Акрама, которые стали узкими, как щелки, можно было понять, как он разгневан приходом незваного гостя.

— Зачем он здесь? — спросил Акрам.

— Из-за Хайтама, — ответила жена.

Она смотрела на Салах сочувствующим взглядом, словно верила в то, что ее дочь действительно полюбила человека, за которого ей велено было выйти замуж. А почему нет? Салах же умная девушка. Ведь в подобной ситуации сама Бардах пришла к тому, что полюбила Акрама Малика.

— Акрам, Муханнад говорит, что у сына твоего брата есть опыт в таких делах.

— Смотря что понимать под «такими делами», — фыркнул Акрам. — Тебе не следовало впускать его в дом.

— Он же пришел с Муханнадом, — возразила она. — Что мне было делать?

Вот и сейчас он был с Муханнадом и сидел на одном конце дивана, на другом — брат Салах. Акрам расположился в мягком кресле, подложив под спину вышитую Бардах подушку. Телевизор с огромным экраном показывал какой-то азиатский фильм из кинотеки Юмн. Перед тем как улизнуть наверх, она вместо того, чтобы выключить телевизор, по ошибке приглушила звук. И теперь из-за плеча отца Салах могла видеть тайное свидание молодых любовников, столь же горячих в своих чувствах, как Ромео и Джульетта. Балкона, правда, не было — они встретились на кукурузном поле, обнялись и, упав на землю, продолжали свои дела; стебли растений скрывали любовников от посторонних глаз. Салах отвела взгляд от экрана, чувствуя, как сердце, вырвавшись из груди, бьется у нее в горле, словно крылья пойманной птицы.

— Я знаю, что тебе не по нраву то, что произошло сегодня, — говорил Муханнад. — Но мы договорились с полицией о ежедневных встречах. Они будут информировать нас о том, как продвигается следствие.

По тому, как настороженно звучал голос брата, Салах поняла, что его раздражает молчаливое неодобрение и даже отвращение отца к его активным действиям.

— Отец, если бы не Ажар, мы не добились бы такой уступки. Он внушил старшему инспектору уголовной полиции, что у нее нет иного выбора. И он сделал это так деликатно и умно, что она даже не поняла, к чему он клонит, и была вынуждена согласиться на наши требования.

Он с восхищением посмотрел на Ажара — тот молча сидел, положив ногу на ногу, и пристально смотрел на дядю. Салах никогда не доводилось видеть, чтобы человек с такой невозмутимостью и достоинством вел себя там, где его не хотят видеть.

— Так вот, оказывается, для чего ты все это затеял! — В голосе Акрама слышался сарказм.

— Дело не в том, кто и что затеял. Дело в том, что мы пришли к соглашению.

— И ты, Муханнад, думаешь, что мы сами не справились бы? Не добились бы соглашения, как ты его называешь?

Акрам поднес к губам стакан и отпил немного ласси. Он ни разу не взглянул на Таймуллу Ажара.

— Отец, копы нас давно знают. Вот им и кажется, что старые знакомые шум поднимать не станут, а потому можно работать спустя рукава. В то время как сейчас необходимо отнестись к делу с полной ответственностью. Кто кричит громче, тому и ответят скорее, тебе ли этого не знать.

Последние слова Муханнаду не стоило произносить: то была явная ошибка, спровоцированная его горячностью и отвращением ко всему английскому. Салах понимала, что чувствует сейчас брат — ей, как и ему, пришлось испить до дна чашу унижений, которую не без удовольствия подносили школьные учителя, — но она была уверена, что отец понять Муханнада не сумеет. Родившись в Пакистане и приехав в двадцатилетнем возрасте в Англию, Акрам, по его словам, только однажды столкнулся с проявлением расизма. Но этот единственный эпизод публичного унижения, произошедший на станции лондонской подземки, не вызвал в его душе озлобления к людям, к которым он решил относиться как к своим соотечественникам. А Муханнад, по мнению отца, навлек своим участием в демонстрации позор на их общину. Наверняка Акрам Малик не скоро забудет об этом.

— Кто кричит громче, тому часто нечего сказать, — ответил он сыну.

У Муханнада вытянулось лицо.

— Ажар знает, как поступать в такой ситуации.

— Но чем он нам поможет, Муни? Неужто Хайтам восстанет из мертвых? Или у твоей сестры появится надежда на лучшее будущее? Да разве присутствие одного человека может хоть что-нибудь изменить?

— Может, — объявил Муханнад, и по его тону Салах поняла, что главный довод брат приберег на конец разговора. — Они признали, что Хайтам был убит. Это убийство, отец!

Лицо Акрама помрачнело. Вопреки здравому смыслу он утешал себя, свою семью и в особенноети Салах тем, что смерть Хайтама последовала в результате несчастного случая.

— Они признали это, отец. Из-за того, что произошло сегодня на заседании муниципального совета и после — на улицах. Постой! Не спеши укорять меня.

К Муханнаду вернулась прежняя уверенность. Встав с дивана, он подошел к камину, на котором стояли семейные фотографии в рамках.

— Я знаю, что разозлил тебя сегодня, — продолжал он. — И я согласен с тем, что чуть было не выпустил ситуацию из-под контроля. Но, прошу тебя, посмотри, чего мы добились. Не кто иной как Ажар, когда я позвонил ему в Лондон, предложил провести акцию на заседании муниципального совета. Скажи, когда ты говорил со старшим полицейским инспектором, она признала, что это убийство? В разговоре со мной — нет. А сестре, Аллах свидетель, полицейские вообще ничего не сказали.

Салах опустила глаза, видя, что мужчины посмотрели в ее сторону. У нее не было нужды подтверждать слова брата. Акрам находился в ее комнате во время краткого визита полицейского инспектора, пришедшего в их дом с сообщением о смерти Хайтама, и в точности знал, что тогда было сказано: «Мне очень жаль, но я должен сообщить вам, что на Незе найден труп. Покойный, как выяснилось, — мистер Хайтам Кураши. Нам необходимо пригласить кого-либо на опознание тела, а вы, как нам известно, собирались выйти за него замуж». «Да», — печально ответила Салах, хотя внутри у нее все кричало: «Нет! Нет! Нет!»

— Пусть так, — сказал Акрам, обращаясь к сыну. — Но ты зашел слишком далеко. Когда кто-нибудь умирает, то не тебе, Муханнад, заботиться о его воскрешении.

Салах поняла, что он говорил не о Хайтаме, а о Таймулле Ажаре. Для всех членов семьи Ажар был объявлен умершим. При встрече с ним на улице следовало либо смотреть сквозь него, либо отвести глаза в сторону. Нельзя было не то что говорить, но даже упоминать о нем. Даже подумать о нем нельзя — ведь размышления могут привести к разговорам, а разговоры способны пробудить желание задуматься о возможности вновь принять его в семью. Салах была еще слишком молода, чтобы знать, какое прегрешение совершил Ажар против семьи, но раз уж такое случилось, ей было запрещено говорить о нем с кем бы то ни было.

Она не видела своего двоюродного брата целых десять лет. Десять лет блужданий по свету в одиночку, думала она. Что для него значили эти годы? Как он смог выжить без участия и помощи родных?

— Ну а что, по-твоему, важнее? — примирительно спросил Муханнад. Все, что случилось за этот день, обострило его отношения с родными, и он не хотел подвергать себя риску быть отвергнутым. Тем более с женой и двумя детьми. Да и работал он в семейном бизнесе. — Выявить и поймать убийцу Хайтама или показать Ажару, что он до конца своей жизни отрезанный ломоть? Салах — такая же жертва этого преступления, как и Хайтам. Разве у нас перед ней нет никаких обязательств?

Когда Муханнад посмотрел в ее сторону, Салах опять скромно потупилась. Но внутри у нее все словно сжалось. Она-то знала правду. Неужели никто не догадывается, что представляет собой ее брат?

— Муханнад, я не нуждаюсь в твоих наставлениях ни по этому, ни по другим вопросам, — спокойно произнес Акрам.

— Да я и не наставляю тебя. Я только говорю, что без Ажара…

— Муханнад. — Акрам взял один из приготовленных женой паратасов — домашних пирожков. До Салах донесся запах мясной начинки, и ее рот наполнился слюной. — Человек, о котором ты говоришь, для нас мертв. Ты не должен был вмешивать его в наши дела и уж тем более не должен был приводить его в дом. Я не спорю с тобой относительно преступления, жертвами которого стал Хайтам, твоя сестра и вся наша семья, конечно, если это действительно окажется убийством.

— Но я же сказал тебе, что старший полицейский инспектор говорит, что это убийство. И она была вынуждена признать это только потому, что мы проявили настойчивость.

— Настойчивость, которую вы проявили сегодня днем, не имела отношения к старшему инспектору полиции.

— Но именно она и сработала. Неужели ты этого не признаешь?

В комнате было нестерпимо душно. Белая футболка Муханнада взмокла и облепила его мускулистое тело. В отличие от него Таймулла Ажар сидел и, казалось, излучал холодное спокойствие, словно находился в каком-то другом мире. Муханнад убавил пылу:

— Мне жаль, что я причинил тебе беспокойство и боль, наверное, мне надо было заранее предупредить тебя, что мы собираемся появиться в зале заседаний совета…

— Ты так думаешь? — спросил Акрам. — То, что произошло на заседании, нельзя назвать просто появлением.

— Ты прав. Возможно, я не совсем верно оценил ситуацию.

— Возможно?

Салах видела, как напряглось тело брата. Нет, сейчас он уже не был тем мальчишкой, который швырял камни в стену, да и деревья, стволы которых можно было пинать ногами, в комнате не росли. Его лицо покрылось крупными каплями пота, и тут Салах впервые поняла, насколько важно, чтобы кто-то вроде Таймуллы Ажара исполнял роль посредника в предстоящих контактах семьи с полицией. Напускное спокойствие — это не для Муханнада. Запугивание, угрозы — вот на чем, по его мнению, должны основываться взаимоотношения.

— Отец, ты только посмотри, что мы получили в результате этой демонстрации: встречу с инспектором полиции, отвечающим за расследование. И признание, что это было убийство!

— Это я вижу, — согласился Акрам. — Ну а теперь ты должен поблагодарить своего двоюродного брата за советы и выпроводить его из нашего дома.

— Да что, черт возьми, с вами происходит! — Муханнад взмахнул рукой, и три рамки с фотографиями слетели с камина на пол. — Чего вы боитесь? Вы что, связаны такими сильными узами с этими проклятыми европейцами, что не можете даже подумать о том…

— Хватит! — Акраму изменила обычная выдержка: он повысил голос.

— Нет! Не хватит. Ты боишься того, что Хайтама убил англичанин. И если окажется, что это именно так, ты должен будешь изменить свое отношение к ним. Но ты не можешь смотреть правде в глаза, а все потому, что все эти двадцать семь лет ты тужился изо всех сил, изображая из себя благочестивого англичанина!

Акрам вскочил со стула и рванулся к сыну; Салах растерялась, не понимая, что происходит, и только после того, как отец со всего размаху ударил Муханнада по лицу, она невольно вскрикнула:

— Не надо! — Ей было страшно. Страшно за них обоих; они могли покалечить друг друга, и это может стать началом крушения семьи. — Муни! Абби-джан! Папочка! Не надо!

Мужчины стояли лицом к лицу в напряженных позах; Акрам, предостерегающе подняв вверх палец, покачивал им перед глазами Муханнада. К этому приему он нередко прибегал, когда сын был ребенком, но теперь все было не так, как тогда. Теперь ему надо было тянуть вверх руку с поднятым пальцем, потому что сын на два с лишним дюйма превосходил отца в росте.

— Мы же все стремимся к одному и тому же, — обратилась к ним Салах. — Мы хотим выяснить, что случилось с Хайтамом. И почему. — Она не была уверена, что сказанное ею — правда, но все-таки сказала это, потому что сейчас для нее мир между отцом и братом был важнее, чем истина. — О чем вы спорите? Разве не самое лучшее — идти по пути, который скорее всего приведет нас к правде? Разве не этого все мы хотим?

Мужчины молчали. Сверху донесся плач Анаса, и сразу же послышался топот ног Юмн, обутых в дорогие сандалии.

— Я хочу именно этого, — спокойным голосом произнесла Салах, ничего не добавив к этим словам, поскольку не было нужды повторять: я ведь тоже заинтересованная сторона, ведь он должен был стать моим мужем.

Таймулла Ажар поднялся с дивана. И в росте и в весе он уступал обоим мужчинам, но говорил с ними как ровня — в его табели о рангах физические преимущества не давали одному человеку преимущества над другим.

— Чачья, — начал он.

Акрам вздрогнул, услышав такое обращение к себе. Брат отца, дядя. Это было напоминание об узах крови, которые их связывали, хотя он и не признавал их.

— Я не хочу стать причиной раздора в вашем доме, — произнес Ажар и жестом остановил Муханнада, намеревавшегося с обычной горячностью прервать его. — Позвольте мне сделать хоть что-то для семьи. Вы увидите меня только в том случае, если я вам понадоблюсь. Я буду находиться в другом месте, так что вам не надо будет нарушать обет, данный моему отцу. Когда возникнет необходимость, я смогу помочь, ведь я помогаю нашим людям в Лондоне, когда у них случаются неприятности с полицией или с правительственными чиновниками. У меня есть опыт общения с англичанами…

— И нам известно, к чему привел его этот опыт, — язвительно изрек Акрам.

Ни один мускул не дрогнул на лице Ажара.

— …Который может быть нам полезен в сложившейся ситуации. Я всего лишь прошу разрешить мне помочь вам. Ведь я не имею непосредственного отношения ни к этому человеку, ни к его смерти, и я менее эмоционально воспринимаю случившееся. А поэтому я могу думать более спокойно и видеть все более ясно.

— Он опозорил нашу фамилию, — объявил Акрам.

— Поэтому я ее более не ношу, — ответил Ажар. — У меня не было другого способа выразить свое сожаление по этому поводу.

— Он должен был исполнить свой долг.

— Я делал все, что мог.

Оставив реплику Ажара без ответа, Акрам устремил пристальный взгляд на Муханнада. Он, казалось, оценивал своего сына. Затем, тяжело повернувшись, посмотрел на Салах — она сидела, примостившись на кончике стула, — и сказал:

— Я многое дал бы за то, чтобы тебе не пришлось пройти через это, Салах. Я вижу, как ты переживаешь. Я хочу только довести все это до конца.

— Тогда позволь Ажару…

Акрам, подняв руку, приказал Муханнаду молчать.

— Только ради твоей сестры, — произнес он, обращаясь к сыну. — Но так, чтобы я его не видел. И чтобы он не говорил со мной. И снова не бесчестил и не позорил фамилию, которую носит наша семья.

Сказав это, Акрам вышел из комнаты. Было слышно, как он тяжело поднимается по лестнице.

— Старый пердун! — не в силах сдержаться прошипел Муханнад. — Глупый, злобный, одержимый старый пердун.

Таймулла Ажар покачал головой:

— Он хочет сделать все возможное для своей семьи. И я, в отличие от вас, это понимаю.

Покончив с приготовленным Эмили салатом, подруги собрались перейти в сад позади дома, но тут раздался телефонный звонок. Звонил теперешний возлюбленный Эмили. До того, как она успела подойти к телефону и выключить автоответчик, он успел сказать: «Не могу поверить, что ты и вправду не хочешь видеть меня сегодня после того, что было на прошлой неделе. Ну когда еще тебе довелось испытать столько…»

— Привет. Я дома, Гарри, — сказала Эмили, поворачиваясь спиной к Барбаре. — Нет… Да ничего подобного… Ты же говорил, что у нее мигрень, и я тебе поверила… Тебе это кажется… Ничего подобного… Гарри, ты же знаешь, я не терплю, когда ты меня перебиваешь… Да, так оно и есть, сейчас у меня гость, и я не могу долго обсуждать с тобой… Ой, ради бога, не смеши меня! Ну даже если и так, какое это имеет значение? Мы ведь с самого начала договорились, что все будет… Да дело не в контроле. Сегодня вечером я работаю… И вот что, дорогой, тебя это не касается.

Она швырнула трубку на рычаг и проговорила:

— Мужчины… Господи боже мой! Если они способны только раздражать, то стоит ли вообще иметь с ними дело?

Барбара молчала, не зная, что сказать для поддержания разговора. Ее опыт в отношении того, на что способны мужчины, был слишком ограниченным и подсказал ей лишь закатить глаза в надежде, что Эмили воспримет это как вопрос: «Ты думаешь?»

Эмили, судя по всему, удовлетворила ее реакция. Она, захватив миску с фруктами и бутылку бренди, скомандовала:

— Пошли на воздух, — и повела Барбару в сад.

В саду было не больше порядка, чем в доме, однако почти все сорняки были выполоты; высоченный конский каштан огибала аккуратная дорожка, выложенная камнем. Под ним и расположились Барбара с Эмили, усевшись в низкие складные стулья с парусиновыми сиденьями. Перед ними стояла миска с фруктами и два стакана бренди, за наполнением которых следила Эмили; где-то в ветвях над их головами пел соловей. Эмили жевала сливу, Барбара ощипывала виноградную кисть.

В саду было чуть прохладнее, чем на кухне, да и вид был несравненно лучше. По Балфорд-роуд проносились машины; сквозь ветви деревьев пробивались лучики света из окон стоящих в отдалении летних домиков. Барбара гадала, почему подруга не догадалась вынести в сад раскладушку со спальным мешком, торшер и «Краткую историю времени».

Ее размышления нарушила Эмили:

— Ты сейчас встречаешься с кем-нибудь, Барб?

— Я?

Вопрос показался ей нелепым. У Эмили не было проблем со зрением, а потому она могла знать ответ наперед. Да ты посмотри на меня, хотела сказать Барбара, у меня же тело как у шимпанзе. С кем, по-твоему, я могу встречаться? Но вместо этого она пробормотала:

— С тем, у кого есть время, — надеясь, что после такого легкомысленного ответа вопрос будет исчерпан.

На Кресенте зажглись фонари и, поскольку дом Эмили был последним на этой улице, их свет проникал в сад. Барбара почувствовала на себе пристальный, изучающий взгляд Эмили.

— Ты, похоже, оправдываешься, — после паузы произнесла она.

— В чем?

— Что сохраняешь статус-кво, — сказала Эмили и бросила сливовую косточку через забор на соседний участок, буйно заросший сорняками. — Но ведь ты же не хочешь вечно быть одинокой.

— А почему нет? Ведь ты же одна. Не думаю, что тебе это мешает.

— Правильно. Но не совсем. Быть одной и быть одинокой — это разные вещи, — поморщившись, сказала Эмили. — Ты понимаешь, о чем я.

Барбара отлично понимала, что имеет в виду подруга. Даже когда Эмили Барлоу вела одинокую жизнь, она никогда не оставалась без мужчины больше одного месяца. Но ведь все было при ней: симпатичное лицо, изящная фигура, легкий характер. Ну почему женщины, для которых частая смена мужчин так же естественна, как и само их существование, обычно полагают, что и у других есть возможность жить так же?

Ей нестерпимо хотелось курить. Черт возьми, ну как некурящие убивают время, отвлекают себя от тяжелых мыслей, избегают нежелательных споров, чем, в конце концов, успокаивают нервы? Можно бы было, конечно, сказать Эмили: «Прости, я не хочу обсуждать эту тему», но сейчас, когда Барбара надеялась поработать бок о бок с Эмили, возглавляющей расследование убийства, это невозможно.

— Ты что, мне не веришь? — спросила Эмили, озадаченная долгим молчанием Барбары.

— Знаешь, приобретенный опыт наградил меня изрядной долей скептицизма. И к тому же… — она сделала глубокий выдох в надежде подчеркнуть этим свое безразличное отношение к обсуждаемому вопросу, — я вполне довольна сложившейся ситуацией.

Эмили, взяв из миски абрикос, катала его на ладони.

— И собой, — задумчиво дополнила она ответ подруги.

Барбара решила, что эти два слова означают конец дискуссии и задумалась над тем, как бы поделикатней перевести разговор на другую тему. Какая-нибудь фраза типа «если говорить об убийстве», наверное, сработала бы, но Барбаре не хотелось самой начинать этот разговор; полулегальное участие в расследовании не позволяло задавать вопросы, но вместе с тем ей очень хотелось вернуться к привычной, хотя и неожиданно подвернувшейся работе. Она ведь и приехала в Балфорд-ле-Нез именно из-за этого расследования, а не для того, чтобы отдохнуть в одиночестве.

И тогда она сделал вид, будто обсуждение убийства на Незе и не прерывалось.

— Я все время ломаю голову, присутствовал ли расовый мотив, — сказала она и, пока Эмили раздумывала над тем, уж не волнует ли подругу проблема межрасовых отношений, возникшая в ее личной жизни, продолжила: — Если Хайтам Кураши недавно прибыл в Англию — так, по крайней мере, сообщили в телевизионном репортаже, — то он мог и не знать убийцу. А это, в свою очередь, наводит на мысль о том, что перед нами немотивированное преступление, совершенное исключительно по причине расовой ненависти. О таких преступлениях часто рассказывают в передачах из Америки, да и во всех больших городах творится то же самое — такие уж времена настали.

— Барб, ты мыслишь точно как эти азиаты, — отозвалась Эмили, разжевывая абрикос, который перед этим сполоснула под струйкой бренди. — Но ведь Нез не место для совершения немотивированных преступлений на расовой почве. По ночам там пусто. Ты же видела фотографии. Там нет освещения; даже на вершине скалы не установлены фонари. Поэтому если кто и пришел туда — представим на секунду, что Кураши оказался там по собственной воле, — то для этого у него была одна, максимум две причины. Прогуляться в одиночестве…

— Он ушел из отеля, когда стемнело?

— Да, кстати, ночь была безлунной. Поэтому версию прогулки в одиночестве можно отмести сразу, если, конечно, он не планировал побродить, ориентируясь, подобно слепому, на ощупь. Теоретически он мог оказаться там для того, чтобы подумать в тиши.

— Возможно, он обдумывал, так ли уж необходима ему предстоящая женитьба. Может, он хотел избежать этого брака и размышлял, как это сделать?

— Звучит весьма правдоподобно. Но есть одно обстоятельство, которое мы не можем оставить без внимания: его машину буквально распотрошили. Кто-то здорово над этим поработал. Что ты скажешь по этому поводу?

Объяснение было лишь одно:

— Он приехал специально, чтобы встретиться с кем-то. И захватил что-то с собой. Он не отдал это и тем нарушил договоренность, за что и поплатился жизнью. После чего неведомый «кто-то» обыскал машину в поисках того, что Кураши должен был ему передать.

— Здесь я не нахожу никакого расового мотива, — сказала Эмили. — Жертвы таких убийств, как правило, случайны. Не похоже.

— Но это не значит, что убийцей не мог быть англичанин, Эм. Однако даже если преступник был англичанин, то причиной убийства явилась не расовая неприязнь.

— Это понятно. Но в этом случае убийцей с тем же успехом мог быть и азиат.

Барбара утвердительно кивнула, продолжая мысленно раскручивать выбранную версию.

— Если ты заподозришь в этом преступлении кого-либо из англичан, азиатская община немедленно классифицирует его как убийство на расовой почве. И если такое случится, то следствием может быть общественный взрыв. Согласна?

— Согласна. К тому же, раз существует столько невыясненных обстоятельств, тот факт, что машину распотрошили, мне только на руку. Даже если это убийство на расовой почве, я могу классифицировать его иначе, пока не докопаюсь до истины. Таким образом я выиграю время, не дам разгореться страстям и обеспечу возможность обдумать стратегию. По крайней мере, получу хоть короткую передышку. Но для этого мне необходимо, чтобы Фергюсон хотя бы сутки не доставал меня по этому проклятому телефону.

— А мог ли убить Кураши член его же общины?

Барбара взяла из миски еще одну виноградную гроздь. Эмили развалилась на своем стуле. Поставив стакан с бренди на живот и закинув голову, она смотрела на нависавшие над ними темные, похожие на растопыренные пальцы листья конского каштана. Невидимый, прятавшийся в этих листьях соловей старательно выводил свою песню.

— Вполне может быть, — ответила Эмили. — Я даже думаю, что так оно и было. Ну с кем он мог быть знаком настолько хорошо, чтобы спровоцировать на убийство? Только с азиатом.

— Который к тому же рассчитывал жениться на дочери Малика, может быть такое?

— Конечно. Ведь брак Хайтама был из тех, что заключаются по решению отца с матерью.

— Возможно, проблема и заключалась именно в этом. Она не испытывала симпатий к нему. Он не испытывал симпатий к ней. Она не хотела выходить замуж, а он хотел получить статус иммигранта, и такую возможность давала ему женитьба. Весь этот сценарий должен был закончиться получением постоянного вида на жительство.

— Сломанная шея — это исключительная мера наказания за нарушение обещания жениться, — заметила Эмили. — Акрам Малик является уважаемым членом общины в течение многих лет, и, по общему мнению, он очень дорожит дочерью. Не пожелай она выйти замуж за Кураши, не думаю, что отец стал бы принуждать ее к этому.

Недолго поразмыслив над тем, что сказала подруга, Барбара продолжила:

— У них ведь и приданое полагается? А мог Кураши испытывать некоторое разочарование от того, что семья почитала за щедрость?

— И поэтому они от него избавились? — Эмили вытянула вперед длинные ноги и зажала стакан с бренди между ладонями. — Мне кажется, это возможно. Правда, это совершенно не в характере Акрама, но вот Муханнад?.. Мне кажется, этот парень способен на все. Но вот машина… Это отдельный вопрос.

— А из машины что-нибудь пропало?

— Да она разнесена на куски!

— А тело обыскивали?

— Само собой. Нашли десятифунтовую купюру и три презерватива. Ключи от автомобиля валялись в траве у подножия скалы. Сомневаюсь, чтобы Кураши сам зашвырнул их туда.

— А удостоверение личности? — Когда Эмили отрицательно мотнула головой, Барбара задала очередной вопрос: — А как же тогда вы так быстро определили личность погибшего?

Эмили, вздохнув, закрыла глаза. Барбара почувствовала, что они наконец-то подошли к чему-то существенному, к тому, что Эмили до этого момента скрывала от всех, не задействованных в расследовании.

— Тело обнаружил вчера утром парень по имени Иэн Армстронг, — ответила Эмили. — И сам Иэн опознал погибшего.

— Он англичанин, — сказала Барбара.

— Именно англичанин, — мрачно подтвердила Эмили.

Барбара мгновенно поняла, о чем думала Эмили.

— А у Армстронга были причины?

— О да! — Эмили открыла глаза и посмотрела на Барбару. — Иэн Армстронг работал в компании «Горчица и пряности», принадлежащей Малику. И шесть недель назад он потерял работу.

— И именно Хайтам Кураши попер его с работы или как-то поспособствовал этому?

— Все намного хуже, хотя, с точки зрения Муханнада, все намного лучше, если предположить, что к нему просочится информация о том, что именно Армстронг обнаружил тело.

— Почему?.. Ну и какой же у Армстронга был мотив?

— Месть. Махинации. Безвыходное положение. Отчаяние. Выбирай сама. Хайтам Кураши занял на фабрике место Иэна Армстронга. Ты понимаешь, Барб? И в ту же минуту, когда Хайтама Кураши не стало, Иэн Армстронг снова получил свою прежнюю работу. Как тебе мотивчик для убийства?

Глава 5

— Армстронг выполнял в компании ответственную работу. И хорошо справлялся. Единственной причиной его увольнения было то, что надо было освободить место для Кураши в семейном бизнесе.

— Черт возьми! — вырвалось у Барбары. — У Армстронга есть алиби?

— Утверждает, что был дома с женой и пятилетним сыном. У него сильно болели уши — не у Армстронга, у ребенка.

— И жена может это подтвердить?

— Он же главный кормилец в семье, а кому, как не ей, знать, что значит остаться без куска хлеба, да еще с маслом. — Эмили в задумчивости постукивала по краю миски, в которой еще оставалось несколько персиков. — Армстронг заявил, что отправился утром на Нез прогуляться. По его словам, он уже довольно давно по субботам и воскресеньям гуляет там, чтобы хоть несколько часов побыть вдали от надоедливой супруги. Он не знает, видел ли его кто-нибудь во время этих прогулок, но даже если и видел, вряд ли воскресный моцион может послужить алиби.

Барбара знала, о чем сейчас думает Эмили: нередко преступник, совершив убийство, сам заявляет, что якобы случайно наткнулся на труп, стараясь отвести от себя подозрения. А Эмили догадывалась, что у Барбары есть какие-то свои соображения по поводу этого убийства.

— Ты сказала, что у Кураши нашли три презерватива и десятифунтовую банкноту. А что, если он приехал на Нез, чтобы встретиться с кем-то и заняться любовью? Ну, например, с проституткой? Ведь если он собирался жениться, то наверняка не хотел рисковать: вдруг кто-нибудь доложит о его делишках будущему тестю?

— Барб, ну какая проститутка поедет на Нез за десять фунтов?

— А если она молодая, начинающая… или уж от полного безденежья? — Видя, что Эмили отрицательно качает головой, Барбара продолжила: — Тогда, возможно, он встречался с замужней женщиной, для которой огласка тоже опасна? Муж застанет — и ему конец. Кураши был знаком с женой Армстронга?

— Мы как раз проверяем все его связи, — ответила Эмили и добавила: — Со всеми возможными женами.

— А этот Муханнад, — спросила Барбара, — он женат?

— Женат, — со вздохом ответила Эмили. — Три года как женат.

— Брак счастливый?

— Ну посуди сама. Твои родители объявляют, что нашли тебе спутника жизни. Ты встречаешься с этим человеком, и тебя тут же запирают на замок. Ты была бы счастлива?

— Конечно нет. Но ведь они заключают браки таким образом в течение многих веков, видимо, это не так уж плохо, как нам кажется?

Барбара молча смотрела на Эмили, ее взгляд был красноречивее любых слов. Они замолчали, слушая пение соловья. Барбара перебирала в уме факты, которые только что узнала. Труп, машина, ключи в траве, дот на косе, сломанная шея. Поразмыслив, она сказала:

— Послушай, если кому-нибудь в Балфорде не терпится затеять в городе расовые беспорядки, то он их затеет независимо от того, кого ты арестуешь, согласна?

— Почему ты так решила?

— Смотри: если они хотят использовать арест как повод для манифестаций, они это сделают в любом случае. Запрешь в кутузке англичанина — они взбунтуются из-за того, что это убийство на почве расовой ненависти. Арестуешь пакистанца — они, обвинив полицию в предвзятости, все равно устроят беспорядки. Что так, что эдак — неприятностей не избежать.

Пальцы Эмили замерли на краю миски. Она пристально посмотрела на Барбару, а когда заговорила, у нее был вид человека, который только что принял важное решение.

— Ты права, — объявила Эмили. — Скажи, Барб, тебе доводилось работать по связям с общественностью?

— Что?

— Ты сказала, что готова мне помочь. Мне нужен сотрудник, имеющий навыки общения с людьми, так вот, я думаю, что таким сотрудником можешь быть ты. Ты когда-нибудь имела дела с азиатами? Тогда я смогу все время посвятить расследованию, правда, если еще мой зануда шеф не будет постоянно стоять над душой.

Пока Барбара соображала, как ответить на этот вопрос, Эмили продолжала излагать свой план. Она вынуждена была согласиться на ежедневные встречи с членами пакистанской общины, чтобы держать их в курсе расследования. Для этого ей нужен толковый человек. Барбара, если она согласна, может этим заняться.

— Тебе придется иметь дело с Муханнадом Маликом, — сказала Эмили, — а он только и станет ждать момента, чтобы унизить тебя и смешать с грязью, так что готовься к худшему и постоянно держи себя в руках. С ним будет приходить еще один азиат; он из Лондона, и зовут его вроде как Ажар, а здесь он для того, чтобы по мере возможности обуздывать Муханнада. Он может оказать тебе некоторую помощь, даже сам того не желая.

Барбара попыталась вообразить, как прореагирует Таймулла Ажар, увидев знакомое, покрытое синяками лицо на встрече пакистанцев с представителем местных копов, но воображение отказывалось рисовать такую картину.

— Даже и не знаю, — задумчиво сказала Барбара. — Связи с общественностью вообще-то не моя специализация.

— Не говори глупости, — отмахнулась от нее Эмили — Ты себе цены не знаешь! Люди в большинстве своем — и пакистанцы наши не исключение — начинают разбираться в деле, только когда им выложишь все факты, да еще и в надлежащей последовательности. Вот тебе и решать, какая последовательность будет надлежащей.

— И окажусь крайней в случае чего, — закончила Барбара и посмотрела на Эмили испытующим взглядом.

— Брось, до этого дело не дойдет, — успокоила Эмили. — Я знаю, ты найдешь выход из любого положения. Да и к тому же кто лучше сотрудника Скотленд-Ярда убедит азиатов, что отношение к ним самое что ни на есть почтительное? Ну так что, согласна?

Итак, Барбара добилась желаемого: она хотела участвовать в расследовании, и теперь ей представилась такая возможность. Да, но ведь официально она находится в отпуске! И это знает не только Эмили, но и Ажар. С другой стороны, ее знакомство с Ажаром, одним из представителей «азиатской общественности», может оказаться совсем не лишним в этой ситуации.

— Согласна, — сказала она.

— Отлично! — Эмили попыталась при свете уличных фонарей рассмотреть на своих часах, сколько времени. — Черт возьми, как поздно! Барб, а где ты остановилась?

— Да пока еще нигде, — ответила Барбара и поспешно, чтобы Эмили не восприняла ее ответ как намек на согласие разделить с ней сомнительные удобства ее дома, добавила: — Я рассчитывала снять комнату где-нибудь вблизи моря. Чтобы первой ощутить свежесть ночного ветра.

— Не только свежесть, — уточнила Эмили. — Еще и вдохновение.

Не дав Барбаре открыть рот и поинтересоваться, что может быть особо вдохновляющего в бризе, который в лучшем случае чуть пошевелит застоявшийся от жары воздух, Эмили продолжала:

— Отель «Пепелище» — это как раз то, что тебе нужно. От него нельзя выехать на автостраду, зато он расположен на северной окраине города, над морем, а значит, ничто не помешает бризу принести прохладу. Поскольку отель стоит не на берегу и, следовательно, не имеет своего пляжа, то туристы даже в сезон останавливаются в нем лишь тогда, когда в других отелях Балфорда-ле-Нез свободных мест уже нет. И есть еще одно обстоятельство, почему проживание именно в этом отеле сотрудника Нью-Скотленд-Ярда сержанта Барбары Хейверс во время ее пребывания в Балфорде было бы крайне желательным…

— И что это за обстоятельство? — поторопила подругу Барбара.

— Убитый тоже проживал в отеле «Пепелище», — объяснила Эмили. — Так что ты будешь иметь возможность кое-что выяснить.

Рейчел Уинфилд часто спрашивала себя, к кому нормальные девушки обращаются за советом, когда жизнь ставит перед ними серьезные нравственные вопросы, которые необходимо немедленно разрешить. В ее представлении нормальные девушки обращаются за советом к своим нормальным мамам. Мать и дочь идут на кухню и за чаем дружески беседуют обо всем, что близко и дорого их сердцам. Главное было в слове «сердцам» — именно во множественном числе. Мама должна выслушать и понять, чем озабочена дочь, и помочь ей советом, подкрепленным собственным жизненным опытом.

У Рейчел все обстояло иначе: реши мать помочь ей советом, от ее опыта в нынешней ситуации не было бы никакого проку. Ну что пользы слушать рассказы дамы бальзаковского возраста — хотя и добившейся успехов в бальных танцах, — если у ее дочери отнюдь не танцы на уме? Если постоянно думаешь об убийстве, то зажигательные речи о соревнованиях по танцам на выносливость под музыку в ритме буги-вуги вряд ли придутся по душе.

В тот вечер, когда Рейчел предприняла неудачную попытку объясниться с Салах, ее мать, Конни, тоже ждало разочарование: Конни неожиданно подвел ее постоянный партнер по танцам. Он оставил ее, когда в воображении Конни уже нарисовался пьедестал почета, некий мифический алтарь (а это мучительно напоминало ей о том, что она уже бывала покинута, причем дважды, перед реальным алтарем мужчинами, имена которых и вспоминать-то не стоит), и произошло это меньше чем за двадцать минут до начала состязания.

— Живот у него схватило, — горестно объявила Конни, придя домой с утешительным призом за третье место, отвоеванным у двух пар, выступавших в роскошных костюмах. — Он просидел весь вечер в сортире, жалуясь на резь в кишках. Первое место было бы моим, если бы я танцевала не с Шеймусом О'Каллаханом! Корчит из себя Рудольфа Валентино…^[12]

Нуриева, про себя поправила Рейчел.

— …А я должна постоянно думать о том, чтобы он не растоптал мне в лепешку ноги, когда он прыгает по танцполу. Ты не поверишь, Рейчел, я постоянно твержу ему, что свинг ничего общего не имеет с прыжками. Но разве ему объяснишь? И что, скажи мне, может дойти до мужика, который обливается потом, словно пережаренная индейка в духовом шкафу? Ха! Да ничего, черт возьми!

Конни поставила свой трофей на полку подвесного шкафа в гостиной. Она нашла ему место среди двух дюжин подобных наград: от небольшого оловянного стакана с выгравированными на нем мужчиной и женщиной, застывшими в свинговом па, до вызывающей гордость позолоченной чаши из серебра с витиеватой надписью: «За первое место в танцевальном конкурсе». Позолота из-за частой и тщательной полировки почти стерлась.

Отступив на несколько шагов, Конни Уинфилд полюбовалась пополнением своей коллекции. Она выглядела уставшей после многих часов, проведенных на танцполе, к тому же прическа, созданная парикмахером в косметическом салоне «Море и солнце», потеряла из-за жары первоначальный шик.

Рейчел наблюдала за матерью, стоя в дверях гостиной. Заметив у нее на шее засос, она мысленно прикинула, чьи губы поставили эту печать страсти: Шеймуса О'Каллахана, всегдашнего партнера матери по свингу, или Джейка Боттома. Этого парня Рейчел впервые увидела на кухне утром; мать познакомилась с ним накануне вечером.

— Никак не мог завести машину, — конфиденциальным шепотом сообщила Конни дочери, остолбеневшей при виде незнакомого мужчины с пухлой безволосой грудью, сидящего за обеденным столом. — Рейчел, он спал на тахте.

Расслышав последние слова, Джейк поднял голову, посмотрел на Рейчел и похотливо подмигнул. Рейчел и без подмигивания отлично поняла что к чему. Джейк Боттом был отнюдь не первым мужчиной, у которого возникли проблемы с двигателем перед дверью их дома.

— Ну как, впечатляет? — спросила Конни, кивая головой на полку, уставленную наградами. — Тебе, наверное, не верится, что твоя ма способна на такие блистательные победы…

Блистательные, ну-ну, — усмехнулась про себя Рейчел.

— …На танцполе! — Конни пристально посмотрела на дочь. — Чего ты такая кислая, Рейчел Линн? Ты хорошо закрыла магазин, а? Рейч, если нас обворуют, я не знаю, что с тобой сделаю.

— Я все закрыла как надо, — ответила Рейчел, — и дважды проверила.

— Тогда в чем дело? Ты выглядишь — будто лимонов наелась. И почему ты не пользуешься косметикой, которую я для тебя купила? Бог свидетель, Рейчел, ты же можешь быть куколкой, если захочешь. — Подойдя к дочери, Конни взлохматила ее волосы: черные пряди, обычно зачесанные назад, закрыли, словно вуаль, большую часть лица. — Вот, теперь совсем другое дело, — изрекла она.

Бесполезно убеждать мать в том, что прическа, как ее ни меняй, не может прибавить ей привлекательности; кто-кто, а Рейчел это понимала. Все двадцать лет мать делала вид, что с лицом у Рейчел все в порядке. И сейчас она, похоже, не собиралась менять своего мнения.

— Мам…

— Конни, — поправила мать. В двадцатый день рождения Рейчел она решила, что ей не к лицу считаться матерью такой взрослой особы — «Мы ведь смотримся почти как сестры», — и объявила дочери, что с этого момента они будут называть друг друга Конни и Рейчел.

— Конни… — снова начала Рейчел.

Конни улыбнулась и потрепала дочь по щеке.

— Так-то лучше, — улыбаясь, сказала она. — Нанеси на щеки немного тональной пудры. Рейчел, ведь у тебя потрясающие скулы. Женщины готовы пожертвовать чем угодно за такие скулы. Так что же ты не используешь того, чем наградил тебя Господь?

Взяв Рейчел под руку, Конни повела ее в кухню. Там, присев на корточки перед холодильником, она вынула банку кока-колы и прозрачный пластиковый пакет, внутри которого была широкая резиновая лента. Вынув и расправив эту ленту — пять дюймов в ширину и два фута в длину, — она положила ее на кухонный стол. Наполнив стакан кока-колой, она, как обычно, бросила в него два куска сахара и стала наблюдать за тем, как пузырьки воздуха, поднявшись из глубины, лопаются на поверхности. Когда сахар растаял, она поставила стакан на стол и скинула туфли. Расстегнув молнию на юбке и одним движением спустив ее до ступней, она переступила через нее, затем сняла и нижнюю юбку. Оставшись в трусиках и бюстгальтере, села на пол. Ей было сорок два года, но ее тело выглядело так, словно она прожила лишь половину этого срока. Она никогда не упускала случая продемонстрировать фигуру, если была хоть какая-то надежда на комплимент, пусть даже преувеличенно льстивый — Конни и на это была согласна.

Рейчел сказала то, что должна была сказать:

— Любая женщина отдала бы все за такой плоский живот.

Наступив на резиновую ленту, ставшую от пребывания в холодильнике менее эластичной, и взявшись руками за ее концы, Конни начала приседать с поднятыми вверх руками, с усилием растягивая ленту.

— Смотри, Рейчел, — отличное упражнение для всего тела. И еще — правильно питайся. Будь молодой во всем, и в мыслях тоже. Как тебе мои бедра? Совсем не дряблые, верно?

— У тебя все в норме, — сказала Рейчел. — Ты и вправду выглядишь великолепно.

Конни сияла. Рейчел села на стол, а мать продолжала упражнения.

— Что может быть хуже этой жары? — отдуваясь, произнесла Конни. — Ты поэтому так поздно встала? Не могла заснуть? Ничего удивительного. Я не понимаю, как ты вообще можешь спать, ведь привычки у тебя, будто ты еще при королеве Виктории родилась. Спи голой, девочка. Раскрепости свое тело.

— Это не из-за жары, — сказала Рейчел.

— Нет? А из-за чего? Уж не залез ли какой-нибудь бездельник к тебе в трусы? — Резко выдыхая, она начала сгибаться, доставая руками до полу. Растопыренные пальцы с длинными ногтями шлепали по линолеуму, отсчитывая наклоны. — Рейчел, ты не забываешь о том, что необходимо предохраняться? Я ведь учила тебя, как заставить парня надеть презик. Если он не желает этого делать, дай ему пинка, и пусть катится на все четыре стороны. В твои годы…

— Мам, — прервала ее Рейчел. Ну какая нелепица все эти поучения о необходимости пользоваться презервативами! Кто создал ее мать такой, какая она есть? Может быть, это следствие реинкарнации? Конни неоднократно говорила, что ей надо было еще в четырнадцатилетнем возрасте взять в руки бейсбольную биту и гнать всех мужчин прочь. Почему же она так радуется, представляя свою дочь с парнями?

— Конни, — поправила мать.

— Да, я и хотела сказать Конни.

— Не сомневаюсь, моя милая. — Конни подмигнула ей и начала с разворотом выбрасывать вперед то одну, то другую руку. Целеустремленность матери восхищала Рейчел. Чем бы она ни занималась, Конни отдавала этому делу всю себя, как молодая девушка, решившая стать Христовой невестой: ее можно было считать образцом безоглядной самоотдачи, которая проявлялась во всем — в танцах, физических упражнениях и даже в бизнесе. Однако сейчас эта черта характера матери раздражала Рейчел. Ей необходимо было привлечь ее внимание к себе. И она призвала на помощь все силы, всю храбрость, чтобы попросить мать об этом.

— Конни, могу я спросить тебя кое о чем? О личном? О том, что у тебя на душе?

— У меня на душе? — Лежа на полу, Конни удивленно приподняла брови; капли пота на лбу блестели при свете лампы, как драгоценные камушки. — Тебя интересует что-то конкретное в жизни женщины? — Она шумно дышала, поднимая и опуская ноги в такт вдохам и выдохам. — А не слишком ли поздно ты собралась говорить об этом? Ты думаешь, я не вижу, как ты по ночам бродишь с каким-то парнем по берегу?

— Мам!

— Конни.

— Извини, Конни.

— Рейчел, ты думаешь, я ничего не знаю? Между прочим, кто он? Он не обидел тебя? — Она села и, перекинув ленту за спину, начала ритмично натягивать ее, разрабатывая мышцы рук. На том месте, где она лежала, на линолеуме осталось влажное пятно, похожее на перевернутую грушу. — Вот что я скажу тебе, Рейчел: общаясь с мужчинами, не пытайся понять, о чем они думают, и не пытайся управлять ими. Если и ты и он желаете одного, не сдерживайте себя и получайте удовольствие. Но если кто-то из вас хочет чего-то другого, сразу же прекращай все отношения и постарайся забыть о том, что было. Но делай это весело, Рейчел, весело. И всегда помни, что нужно предохраняться, если ты не хочешь получить после любовного свидания небольшой сюрприз на ножках или без них. Опасайся таких сюрпризов. Вот по этим правилам я живу, и, как видишь, они меня не подводят. — Она с торжеством смотрела на Рейчел, словно ожидая, что дочь продолжит задавать вопросы, возникшие вследствие неопытности в женских делах.

— Ты говоришь не о том, — сказала Рейчел. — Я хотела спросить именно о душе и совести.

Победное выражение исчезло с лица Конни. Реплика Рейчел повергла ее в полное недоумение.

— Ты что, ударилась в религию? — собравшись с мыслями, спросила она. — Ведь ты разговаривала на прошлой неделе с кришнаитами? И не смотри на меня такими невинными глазками. Ты отлично знаешь, о чем я говорю. Они водили хороводы на Принцевой косе, колотя в свои бубны. А ты проезжала мимо них на велосипеде. Только не отпирайся. — И она снова принялась за упражнение для рук.

— Я не о религии. Меня интересует, что хорошо и что плохо.

Вот эти слова задели Конни за живое. Она отбросила резиновую ленту и встала. Сделав большой глоток кока-колы, она взяла из пластиковой корзины, стоявшей на середине стола, пачку «Данхилла». Не сводя настороженного взгляда с дочери, она прикурила, глубоко затянулась.

— Что же с тобой происходит, Рейчел Линн? — спросила она, вдруг превратившись в нормальную мать, чем несказанно обрадовала Рейчел. Та сразу же почувствовала себя как в детстве, когда материнский инстинкт Конни иногда все-таки пробивался сквозь безразличие к своему ребенку.

— Да ничего, — ответила Рейчел. — Я хотела спросить не о том, хорошо или плохо то, что происходит сейчас.

— А о чем же?

Рейчел заколебалась. Теперь, когда внимание матери было сосредоточено на ней одной, она вдруг засомневалась, сумеет ли мать ей помочь. Она не смогла бы рассказать ей обо всем — как, впрочем, и никому другому, — ей просто необходимо было с кем-то поговорить, поделиться, а если повезет, даже получить совет.

— Предположим, — осторожно начала Рейчел, — с одним человеком что-то случилось.

— Хорошо. Предположим. — Конни курила, придав своему лицу максимально задумчивое выражение, которое не вполне гармонировало с черными бюстгальтером без бретелек и трусиками с кружевами.

— То, что с ним случилось, достаточно серьезно, а тебе известно кое-что, что могло бы помочь людям понять, почему это с ним случилось.

— Понять что? — переспросила Конни. — И какое кому дело до того, что с ним случилось? Со всеми постоянно случается что-нибудь плохое.

— Но это действительно плохое. Самое худшее, что только может быть.

Конни, не сводя с дочери задумчивого взгляда, снова затянулась.

— Самое худшее? Дом сгорел дотла? По ошибке выбросил лотерейный билет с крупным выигрышем? Жена сбежала с Ринго Старром?

— Мне сейчас не до шуток.

Выражение лица дочери, должно быть, встревожило Конни, потому что она, пододвинув стул, села на него и, положив локти на стол, внимательно посмотрела на Рейчел.

— Ну хорошо, — произнесла она. — Что-то с кем-то произошло. И ты об этом знаешь. Так? Так что же случилось?

— Он умер. Конни охнула.

— Умер, — повторила она. — И что дальше?

— Один человек умер. И я…

— Ты во что-то вляпалась?

— Нет.

— Что же тогда?

— Мам, я же пытаюсь объяснить. Ну как ты не понимаешь, я хочу просить тебя…

— О чем?

— О помощи. Мне нужен совет. Я хочу выяснить: если кому-то известно о смерти человека, должен ли он рассказать об этом всю правду, какой бы она ни была? Я уверена, что нет необходимости делиться сведениями, если не спрашивают. Но если спросят, надо ли рассказывать, даже если не думаешь, что этим можно помочь?

Конни окинула дочь таким взглядом, словно у той за спиной выросли крылья. Затем прищурилась. Когда она заговорила, то стало ясно, что, переварив в голове сбивчивые объяснения дочери, она все-таки сумела сделать кое-какие умозаключения.

— Рейчел, мы говорим о внезапной смерти? Неожиданной?

— В общем, да.

— И это произошло недавно?

— Да.

— Здесь, у нас?

Рейчел утвердительно кивнула.

— Тогда это… — Конни, зажав сигарету губами, принялась торопливо перебирать газеты, журналы, рекламные буклеты, лежавшие на столе под пластиковой корзиной, в которой она держала сигареты. Откинув в сторону одну, другую, третью газету, она пробежала глазами по первой полосе «Тендринг стандарт». — Это? — Она показала газету Рейчел, тот самый номер с репортажем о трупе, найденном на Незе. — Так ты знаешь что-то об этом, девочка?

— Почему ты так решила?

— Рейчел, я что, по-твоему, слепая? Мне известно, что ты якшаешься с цветными.

— Не говори так.

— А что? Ведь ты никогда не делала секрета из того, что вы с Салли Малик…

— Салах. Не Салли, а Салах. Я не против того, что ты называешь это «якшаться с ними». Я против, чтобы называть их цветными. Это же невежество.

— Да? Ну тогда прошу прощения. — Конни стряхнула пепел, постучав сигаретой о край пепельницы в виде туфельки на шпильке с углублениями на заднике, чтобы класть непотушенные сигареты. Конни никогда ими не пользовалась, считая непрактичным отказываться даже от нескольких затяжек.

— Ты лучше скажи мне прямо, девочка, каким боком все это касается тебя, потому что сегодня у меня нет настроения разгадывать головоломки. Тебе что-то известно о смерти этого парня?

— Ну… Не совсем.

— Ты знаешь кое-что, но не достоверно, так? Ты с ним знакома? — Глаза Конни вдруг округлились, и она так резко ткнула окурком в пепельницу, что туфля опрокинулась. — Так именно с этим парнем ты гуляла среди летних домиков? Господи боже мой, и ты все позволяла этому цветному? О чем ты думала, Рейчел? Ты что, совсем забыла о приличиях? Об уважении к самой себе? Ты что думаешь, трахнуть и не дай бог обрюхатить тебя будет для цветного каким-то особенным событием? Нет, черт возьми, не будет. А если ты подцепишь какую-нибудь их инфекцию? Или вирус? Забыла, как он называется, энола, онкола?

Эбола, мысленно поправила мать Рейчел. Какое отношение имеет этот вирус к траханью с мужчиной — будь он белым, коричневым, черным или розовым — среди летних домиков на Незе?

— Мам, — умоляюще глядя на мать, произнесла Рейчел.

— Конни! Для тебя я Конни, заруби себе это на носу!

— Ну хорошо. Никто не трахал меня, Конни. Неужели ты думаешь, что кто-то — будь он какого угодно цвета — захотел бы со мной переспать?

— А почему нет? — взорвалась Конни. — Что у тебя не так? Да у тебя такое чудное тело, такие милые щечки, такие соблазнительные ножки, что никакой парень не откажется гулять с тобой, Рейчел Линн, хоть все ночи напролет.

Слушая мать, Рейчел видела в ее глазах отчаяние. Она понимала, что бесполезно — даже хуже, это было бы неоправданно жестоко — стараться заставить Конни признать правду. Ведь она была той самой женщиной, которая произвела на свет ребенка с таким уродским лицом. Наверное, смириться с реальностью для Конни не легче, чем ей — жить с таким лицом.

— Ты права, Конни, — сказала Рейчел и вдруг ощутила, как внезапное, тихо подкравшееся отчаяние накрыло ее, словно сетью, в которой до этого запутались все мирские невзгоды. — А с этим парнем… ну, на Незе, у меня ничего не было.

— Но ведь тебе же что-то известно о его смерти?

— Не о смерти. Но кое о чем, что, возможно, связано с ней. И я хочу знать, надо ли мне рассказывать об этом, если меня спросят.

— Кто может спросить?

— Ну, например, полиция или еще кто-то.

— Полиция? — переспросила Конни, с трудом произнося это слово неожиданно одеревеневшими губами. Даже сквозь тональный крем было заметно, как она побледнела. Не глядя на Рейчел, она сказала: — Мы деловые женщины, Рейчел Линн Уинфилд. Это во-первых, да и в последних. Все, что у нас есть — я согласна, это немного, — зависит от того, насколько хорошо относятся к нам туристы, приезжающие сюда летом, и жители нашего города. Тебе понятно?

— Конечно понятно.

— А теперь представь себе, ты приобретаешь репутацию особы, у которой что в голове, то и на языке, а значит, в ушах у Тома, Дика, Гарри — в общем, любого встречного и поперечного. Ведь проиграем от этого только мы: Конни и Рейчел. Люди будут избегать нас. Они перестанут ходить в наш магазин. Они предпочтут съездить в Клактон, где будут чувствовать себя более спокойно и комфортно и где они без опасения смогут сказать: «Мне нужно что-нибудь особенное для подарка одной даме»; говоря это, они могут лукаво подмигнуть, но будут при этом уверены, что ни об их покупках, ни об их подмигиваниях не станет известно их женам. Ты поняла меня, Рейчел? Бизнес прежде всего. И так должно быть всегда.

Сказав это, она снова поднесла ко рту стакан с кока-колой, а свободной рукой достала из лежащей на столе кипы счетов, каталогов и газет журнал «Вуманс оун».^[13] Развернув его, она стала сосредоточенно читать оглавление, давая понять, что разговор закончен.

Рейчел наблюдала, как яркий ноготь матери перемещался сверху вниз по названиям статей номера. Она заметила, как оживилась Конни, дойдя до «Семи способов уличить его в обмане». От одного названия Рейчел, несмотря на жару, бросило в дрожь: там наверняка объяснялось, как докопаться до правды. А ей-то хотелось бы прочитать другую статью, что-нибудь вроде: «Что делать, когда ты в курсе дела», — хотя ответ она уже знала. Ничего не делать и ждать. И именно так должен поступать каждый, когда ситуация доводит его до черты, переступив которую совершаешь либо предательство, либо еще чего похуже. Как ни крути, оба этих пути ведут к несчастью. То, что произошло за последние дни в Балфорде-ле-Нез, окончательно убедило в этом Рейчел.

— Вы пока не знаете, на сколько дней? — Брызги вылетали при каждом слове изо рта хозяина отеля «Пепелище». При этом он потирал руки так, словно между его ладонями уже находились деньги, с которыми Барбаре придется расстаться, перед тем как покинуть отель. Представляясь, он назвал себя Бэзилом Тревесом и добавил, что является отставным лейтенантом. «Вооруженных сил ее величества», — гордо объявил он, прочитав в регистрационной карточке, что Барбара служит в Нью-Скотленд-Ярде. Это делало их в некотором роде коллегами.

Что ж, это правильно: и военнослужащие и полицейские служат королеве и Англии, те и другие обязаны носить форму (сама она, правда, не надевала форму уже много лет, не придавая этому большого значения). Бэзила Тревеса во что бы то ни стало надо сделать своим постоянным помощником, размышляла Барбара. К тому же она была благодарна ему за то, что он тактично не обратил внимание на ее, прямо сказать, необычный внешний вид. Отъехав от дома Эмили, Барбара сняла пластыри и в зеркале салона увидела, что лицо все еще расписано желто-пурпурно-синим.

Вместе с Тревесом они преодолели лестничный марш и очутились в тускло освещенном коридоре. Никаких признаков того, что отель «Пепелище» является благословенным приютом, готовым предоставить ей все возможные удобства и комфорт, Барбара не заметила. Пышное великолепие здания, напоминание о давно прошедших временах королей Эдуардов, пришло в полный упадок. Сейчас отель мог похвастаться лишь выцветшими коврами, покрывающими скрипучие доски пола, над которыми нависали потолки, украшенные водяными разводами.

Тревеса, казалось, совсем не волновали эти мелочи. Провожая Барбару в номер, он постоянно приглаживал свои поредевшие и густо набриолиненные волосы и ни на секунду не закрывал рта. Барбара не без удивления обнаружила, что ее первое впечатление было неверным: отель «Пепелище» демонстрировал признаки обветшалости только, так сказать, снаружи. Хозяин рассказал и показал, что на самом деле он обеспечивает постояльцев всем необходимым современному человеку. В каждом номере был цветной телевизор, да еще и с пультом дистанционного управления; в придачу к этому в холлах стояли телевизоры с большими экранами и удобные диваны, видимо, на случай, если кто-то вдруг захочет вечером обсудить с соседями политические или спортивные новости; на прикроватных столиках были приготовлены электрические чайники со всем необходимым для утреннего чаепития; ванные комнаты имелись почти во всех номерах, а на каждом этаже были дополнительные туалеты и душевые кабины; в номерах стояли телефонные аппараты, причем звонить можно было куда угодно — имелся выход в международную сеть через девятку. И самое фантастическое, непостижимое и необходимое из современных удобств — факс на столе у администратора. Тревес назвал его «аппарат для пересылки и получения факсимильных сообщений». Он произнес эту фразу таким голосом, словно аппарат был его лучшим другом, после чего добавил:

— Но вам-то он, конечно, не понадобится. Ведь вы же приехали отдохнуть, мисс Хейверс?

— Сержант Хейверс, — поправила его Барбара и добавила: — Сержант уголовной полиции Хейверс.

Она сочла этот момент самым подходящим для того, чтобы объявить Бэзилу Тревесу, кто она такая, рассчитывая в дальнейшем на его помощь. Острый взгляд маленьких глаз и постоянная выжидательная поза подсказывали ей, что Тревес держит ушки на макушке и, если представится случай, с удовольствием поделится с полицией всем, что ему известно. На стене за стойкой администратора висела его фотография в рамке: Тревес на торжестве по случаю избрания его в члены муниципального совета, — вглядевшись в которую она поняла, что этот человек с трепетом относится к собственному успеху. А значит, наверняка будет первым, кто с радостью окажет содействие полиции. Что может быть почетнее, чем негласно участвовать в проведении уголовного расследования!

— Вообще-то я здесь по делу, — сказала она, позволив себе небольшую вольность слегка погрешить против истины. — По уголовному делу, если уж быть совсем точной.

Тревес остановился как вкопанный перед дверью ее номера с зажатым в руке ключом на цепочке, на которой к тому же имелся брелок в виде американских горок. Барбара еще у стойки администратора заметила, что ключи от всех номеров снабжены брелоками в форме того или иного аттракциона: одни имели форму качелей, другие — чертова колеса, а к дверям комнат вместо номеров были прикреплены таблички с соответствующими рисунками.

— Уголовное расследование? — спросил Тревес. — Это касается… Нет, конечно же, вы можете не отвечать, простите. Но, мэм, я умею хранить тайны. Будьте уверены.

Широко распахнув дверь номера, он включил верхний свет и отступил на шаг назад, пропуская Барбару. Пока она снимала рюкзак, осматривалась, он то ли шептал, то ли напевал что-то себе под нос. Указав на дверь ванной комнаты, он с гордостью объявил, что специально отвел ей номер, в котором туалет с окном, «выходящим на красивый пейзаж». Он похлопал по ядовито-зеленым покрывалам с бахромой на обеих двуспальных кроватях и сказал:

— Все в полном порядке и, надеюсь, не очень дорого.

Пройдясь по номеру, он расправил розовую скатерть на туалетном столике, напоминавшем формой почку, поправил две картины — на обеих были изображены конькобежцы викторианской эпохи с напряженными лицами, видно, на тренировке, — пощелкал выключателем бра над кроватью, словно подал кому-то сигнал.

— У вас будет все, что вы захотите, сержант Хейверс, а если вам вдруг потребуется что-нибудь сверх того, обращайтесь к мистеру Бэзилу Тревесу в любой час дня и ночи. — Он поклонился Барбаре и, сложив руки на груди, с подчеркнутым вниманием посмотрел на нее. — Не будет ли заказов на вечер? Может, что-нибудь из спиртного? Капучино? Фрукты? Минеральная вода? Греческие танцоры? — Он одарил ее лучезарной улыбкой. — Я всегда готов исполнить любые ваши желания.

Барбара решила было попросить его стряхнуть с плеч перхоть, но передумала. В комнате было так душно, что свет словно бы с трудом проникал сквозь спертый воздух, и ей очень захотелось, чтобы в отеле включили хоть один кондиционер, на худой конец принесли в номер вентилятор. Воздух был до того неподвижным, что казалось, будто вселенная вдохнула и забыла выдохнуть.

— Прекрасная погода, не правда ли? — разыгрывая бодрячка, спросил Тревес. — Отбоя от туристов не будет. Вы приехали как раз вовремя, сержант. На следующей неделе отель будет заселен аж по самую крышу. Но для вас комната всегда найдется. Дела полиции — самые важные.

Взглянув на руки, Барбара заметила, что перемазала их, пытаясь открыть окно. Она незаметно вытерла их о брюки.

— Скажите, мистер Тревес…

Он по-птичьи встрепенулся и вскинул голову:

— Да? Вам что-нибудь…

— Не останавливался ли у вас некий мистер Кураши? Хайтам Кураши?

Интересно, Бэзил Тревес сможет переключиться на важную для нее тему? Пока он совершенно зациклился на идее выполнить любое пожелание своей новой постоялицы, только что честь не отдает, — мелькнуло в голове Барбары. Тревес растерянно поморгал, но понял, чего по-настоящему желает сержант Хейверс.

— Досадное происшествие, — произнес он официальным тоном.

— Вы о том, что он остановился здесь?

— Да нет, что вы! Мы же приняли его, даже с радостью. Мы не допускаем проявлений дискриминации. — Тревес украдкой взглянул на открытую дверь. — Вы позволите?.. — И после утвердительного кивка Барбары, закрыв дверь, продолжил, но уже вполголоса: — Если уж быть до конца откровенным, я соблюдаю расовые разграничения, в чем вы, наверное, и сами убедитесь, пока будете жить у нас. Но, поймите, отнюдь не из-за собственных убеждений. Лично у меня нет ни малейшего предубеждения против людей с иным, чем у нас, цветом кожи. Но вот постояльцы… Скажу вам честно, сержант, настали трудные времена. Нельзя делать хороший бизнес и одновременно пробуждать в людях низменные инстинкты. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Значит, мистер Кураши жил в другой части вашего отеля? Вы это хотели сказать?

— Не совсем в другой… но отдельно от остальных постояльцев. Думаю, что он этого даже и не замечал. — Тревес снова прижал руки к груди. — У меня есть несколько постоянных жильцов. Это пожилые дамы, которые не совсем осознали, что времена изменились. Имело место событие, о котором и вспоминать-то неловко, но одна из дам приняла мистера Кураши за кухонного работника, когда он в первый раз пришел завтракать. Вы можете себе представить? Бедняга!

Барбара, так и не поняв, к кому относится последнее слово — к Хайтаму Кураши или к пожилой даме, решила перейти непосредственно к делу:

— Если позволите, я хотела бы осмотреть номер, в котором он жил.

— Стало быть, вы здесь по делам, связанным с его наследством?

— Не с наследством. С убийством.

Тревес остолбенел.

— С убийством? Боже мой, — еле слышно произнес он и, нащупав позади себя кровать, плюхнулся на нее со словами: — Простите меня. — Голова его опустилась на грудь, дыхание стало тяжелым. Наконец он поднял голову и хрипло спросил: — А то, что он останавливался здесь, является важным обстоятельством для следствия? Я имею в виду в отеле «Пепелище»? Это попадет в газеты? Ведь тогда о наших перспективах можно забыть…

Барбара задумалась, чем в первую очередь вызвана его реакция: потрясением, чувством вины, состраданием к людям? В очередной раз Барбара получила подтверждение тому, что уже давно считала непреложной истиной: Homo sapiens имеет генетическую тягу к мерзостям.

Тревес, должно быть, понял по выражению ее лица, о чем она думает, и поспешно добавил:

— Только не подумайте, что меня не волнует произошедшее с мистером Кураши. Волнует, и даже очень. Он был по-своему вполне приятным парнем, и я сожалею… Но ведь я должен думать и о том, как поддержать свой бизнес. А сейчас, когда наметилось некоторое оживление, нельзя допустить, чтобы все в одночасье рухнуло…

— А что вы имели в виду, говоря «по-своему»? — спросила Барбара, чтобы не дать втянуть себя в обсуждение проблем национальной экономики.

Бэзил Тревес растерянно заморгал глазами:

— Ну понимаете… они же отличаются от нас, ведь так?

— Они?

— Азиаты. Да вы и сами знаете. Вы же сталкиваетесь с ними в Лондоне? Какое несчастье!

— А чем отличался Кураши?

Тревес, очевидно, почувствовал какой-то подвох. Глаза его стали непроницаемыми. Защищается, подумала Барбара, неясно только от чего. Она понимала, что обострять с ним отношения сейчас было бы некстати, а потому постаралась как можно быстрее успокоить его:

— Поскольку вы регулярно виделись с ним, то, наверное, вы можете мне помочь, рассказать, что в его поведении показалось вам необычным. Разумеется, он представитель другой культуры и отличался от ваших постояльцев…

— В нашем отеле он был не единственным азиатом, — прервал ее Тревес, торопясь вновь подчеркнуть свою расовую терпимость. — Двери отеля «Пепелище» всегда открыты для всех.

— Не сомневаюсь. Но я хотела бы узнать, чем он отличался от других азиатов. Все, что вы скажете, мистер Тревес, останется между нами. Все, что вы видели, знаете или просто предполагаете относительно мистера Кураши, может оказаться той ниточкой, которая приведет нас к установлению причин его смерти.

Ее слова, казалось, успокоили и даже приободрили Тревеса, он почувствовал себя участником расследования уголовной полиции.

— Я все отлично понимаю, — сказал он, но лицо его оставалось по-прежнему задумчивым, а рука рассеянно теребила жидкую, неопрятную бородку.

— Так я могу осмотреть его комнату?

— Да, да. Конечно же.

Тем же путем они двинулись обратно, дошли до лестницы, спустились на один пролет и пошли по коридору к другому концу здания. Выходящие в коридор двери трех комнат были распахнуты в ожидании гостей. Четвертая дверь была закрыта. Из-за нее слышался негромкий голос диктора теленовостей. Последняя дверь вела в номер Хайтама Кураши.

Перед тем как открыть дверь, Тревес повернулся к Барбаре и сказал:

— Я ни до чего не дотрагивался с момента, как его… ну… — Он никак не мог придумать эвфемизма для слова «убийство» и, оставив напрасные попытки, выпалил: — Как полицейские сообщили мне, что он мертв. Они велели мне держать комнату закрытой, пока я не получу от них разрешения ее сдать.

— Не следует ничего трогать до тех пор, пока не закончено следствие, — объяснила Барбара. — Пока мы не выясним причину смерти: убийство, несчастный случай или самоубийство. А кто-то кроме вас туда заходил?

— Никто, — отрезал Тревес. — Здесь побывали Акрам Малик с сыном. Они хотели забрать личные вещи, чтобы отослать в Пакистан, и, поверьте мне, они были очень и очень недовольны, когда я отказался открыть комнату. Муханнад вел себя так, словно я соучастник преступления.

— А сам Акрам Малик? Как он отнесся к этому?

— О, наш Акрам предпочитает играть втемную, сержант. Он не так глуп, чтобы посвятить меня в то, что у него на уме.

— Он всегда так сдержан с вами? — спросила Барбара Тревеса, отпиравшего дверь комнаты Хайтама Кураши.

— Да, мы недолюбливаем друг друга, — угодливо улыбаясь, ответил Тревес. — К тому же он не выносит, когда за ним наблюдают. Если вдуматься, то его иммиграция в Англию — это позор для страны. Ему бы лучше двинуться в Соединенные Штаты, где главное, что всех интересует, — есть ли у человека деньги, а кто он такой, волнует их так же, как размер его обуви. Вот так-то. — С этими словами он включил верхний свет.

Номер Хайтама Кураши был одноместным, небольшая комната с узким окном, выходившим в сад на заднем дворе отеля. Цветовая гамма интерьера была почти такой же, как в номере Барбары: преобладали желтый, красный и розовый тона.

— Ему было здесь совсем неплохо, — сказал Тревес, наблюдая, как Барбара осматривает односпальную кровать, единственный стул без спинки с продавленным сиденьем, железный, выкрашенный под дерево шкаф для одежды, дыры в стенах от выдранных подсвечников, слабый верхний свет. Над кроватью тоже висела гравюра в викторианском стиле: молодая особа с задумчивым лицом, томно развалившаяся в шезлонге. От времени краска выцвела, а бумага пожелтела.

— Похоже, что так. — Барбара поморщилась от противного запаха, пропитавшего все в комнате. Это был застарелый смрад пригоревшего лука и каких-то овощей. Комната Кураши располагалась как раз над кухней, и это, несомненно, напоминало жившему в ней постояльцу о его месте в иерархии отеля. — Мистер Тревес, а что вы можете сказать о Хайтаме Кураши? Сколько времени он у вас прожил? Кто к нему приходил? Может быть, кто-нибудь из его друзей останавливался в вашем отеле? Может быть, он говорил по телефону о чем-то, что показалось вам необычным? — Она подошла к комоду, где лежали вещи Кураши. Открыв один из ящиков, она достала из своего рюкзака пакет для вещественных доказательств, который Эмили вручила ей при расставании, и натянула резиновые перчатки.

Кураши, по словам Бэзила Тревеса, в ожидании свадьбы проживал в отеле «Пепелище» в течение шести недель. Этот номер снял для него Акрам Малик. Для будущей семейной пары вроде бы уже был куплен дом — приданое дочери Малика, но ремонт затянулся, а посему Кураши несколько раз продлевал срок своего проживания в отеле. Обычно он уходил на работу около восьми утра, а возвращался примерно в полвосьмого или в восемь вечера; он и завтракал и ужинал в отеле, а в выходные дни обедал где-то в городе.

— У Маликов?

Тревес пожал плечами. Он провел кончиком пальца по облицовке двери, посмотрел. Барбара заметила, как перекосилось его лицо, когда он обнаружил на пальце грязь. Он не решился бы утверждать, что все выходные Кураши проводил в семействе Маликов. Конечно, влюбленные стараются как можно чаще бывать вместе, но в данном случае дело обстояло несколько иначе, поскольку и сама ситуация была не совсем обычной, а следовательно, нельзя исключать возможность того, что Кураши занимался во время уик-эндов чем-нибудь другим.

— Почему «не совсем обычной»? — спросила Барбара, все еще стоявшая у комода «под дерево», поворачиваясь к Тревесу.

— Женитьба по родительскому сговору, — с деликатной улыбкой пояснил Тревес. — Отдает дремучим средневековьем.

— Но ведь у них так принято?

— Да, но когда вы навязываете мужчинам и женщинам двадцатого столетия обычаи четырнадцатого века, то результаты могут быть весьма неожиданными, вы согласны, сержант?

— Ну а что неожиданного было в этом случае?

Барбара повернулась к комоду и стала рассматривать вещи, лежащие в верхнем ящике: паспорт, аккуратные стопки монет, стянутая скрепкой пачка пятидесятифунтовых банкнот и рекламный буклет, приглашающий в «Замок» — отель с рестораном, расположенный, согласно прилагаемой карте, на главном шоссе в Харвич. Из буклета выпал листок с прейскурантом отеля. После перечня стоимости номеров была указана плата за ночные костюмы для новобрачных — 80 фунтов за ночь. Кураши и его молодую супругу ожидали кровать с пологом на четырех столбиках, бутылка итальянского шампанского «Асти спуманте», одна красная роза и завтрак в постель. Романтично, черт возьми, решила про себя Барбара и взяла в руки кожаный кейс, оказавшийся, к ее удивлению, запертым.

До нее дошло, что Тревес все еще не ответил на ее вопрос. Она обернулась к нему. Хозяин задумчиво теребил бородку, и она обратила внимание на пятна экземы на подбородке и щеках. Выражение лица у него было, как у всех слабых людей, когда им необходимо на что-то решиться, высокомерное и в то же время неуверенное от сознания, что кто-то может не принять на веру его доводы. Черт возьми, подумала Барбара, вздохнув про себя, еще и подбадривать его все время придется!

— Я хочу услышать ваше мнение, мистер Тревес. Кроме семейства Маликов вы ведь самый надежный источник информации.

— Я понимаю. Но и вы должны понять: чтобы отель хорошо и прибыльно работал, все, что видит, слышит и о чем догадывается его хозяин, должно оставаться тайной для всех остальных.

Барбара с трудом поборола желание указать ему на тот факт, что прилагательные «хорошо» и «прибыльно» вряд ли применимы к его отелю. Но она хорошо знала правила и решила им следовать.

— Поверьте, — придав голосу особо доверительное звучание, начала она, — все, что вы скажете, мистер Тревес, будет сохранено в глубокой тайне. Но я должна получить от вас всю информацию, если мы решили работать как равноправные партнеры. — Она с трудом удержалась, чтобы не наорать на него. Чтобы окончательно подавить это желание, она снова потянула на себя верхний ящик комода и, перебирая стопки носков и нательного белья, принялась искать ключ от кожаного кейса.

— Если вы обещаете не разглашать… — Тревес проявлял такое желание поделиться с ней своими знаниями — похоже, все его недавние сомнения напрочь рассеялись, — что даже не стал ждать ее заверений. — Тогда я должен сказать вам следующее: в его жизни была, помимо дочери Малика, еще женщина. Это единственное объяснение.

— Объяснение чего? — Барбара перешла к осмотру содержимого второго ящика. Пачка аккуратно сложенных, подобранных по цвету рубашек: белые, затем светло-желтые, серые и в самом низу черные. В третьем ящике были пижамы. Четвертый ящик был пуст. Кураши путешествовал налегке.

— Он уходил по ночам из отеля.

— Хайтам Кураши? И часто?

— По крайней мере дважды в неделю. Иногда чаще. И всегда после десяти. Сперва я думал, что он уходит, чтобы повидаться с невестой. Я не видел в этом ничего предосудительного. Он хотел узнать ее получше. Что тут такого? Не совсем же они закоснели в своем язычестве! Они могут отдать сына или дочь за того, кто предложит более высокую цену, но я уверен — они никогда не будут препятствовать им познакомиться поближе. Вы согласны?

— В этих делах я не большой знаток, — ответила Барбара. Она подошла к прикроватному столику с единственным ящиком, выдвинула его.

— Я видел в ту самую ночь, как он выходил из отеля. Мы перекинулись несколькими словами о предстоящем свадебном торжестве, а потом он сказал, что хочет пробежаться по берегу моря. Снять нервное напряжение перед свадьбой и все такое…

— Ну, а потом?

— А когда я услышал, что его нашли мертвым на Незе… Не знаю, известно вам или нет, сержант, где это место находится. Какая уж там пробежка по берегу! Тогда я понял, что он хотел скрыть, чем в действительности занимался. А поскольку он всегда уходил из отеля примерно в то же время, как и в ту пятницу, мне кажется, что он шел на встречу с тем же человеком, с которым и раньше встречался по ночам, и лучше ему было бы этого не делать.

Тревес привычно сложил руки на груди и посмотрел на Барбару с таким видом, словно ожидал, что она, как доктор Ватсон, воскликнет: «Холмс, вы меня поражаете!»

Но поскольку Хайтам Кураши был убит и все указывало на то, что убийство не было случайным, Барбара и сама предположила, что Кураши шел на встречу. В рассказе Тревеса неожиданным для нее было только то, что эти свидания происходили регулярно. Она, хотя и с неохотой, вынуждена была признать, что это обстоятельство было весьма важным, и решила бросить кость хозяину отеля:

— Мистер Тревес, вы выбрали для себя не ту профессию.

— Серьезно?

— Даю голову на отсечение.

Это подействовало на Тревеса ободряюще, и он вместе с ней стал рассматривать содержимое ящика прикроватного столика: книга в желтом переплете на арабском языке с атласной ленточкой-закладкой; на заложенной странице несколько строк были отмечены скобками; наполовину пустая упаковка презервативов; светло-коричневый конверт размером пять на семь дюймов. Барбара положила книгу в пакет для вещдоков, а Тревес, укоризненно качая головой, смотрел на коробку с презервативами и прочие предметы, предназначенные, по его мнению, для сексуальных удовольствий.

Барбара вскрыла конверт и высыпала его содержимое себе на ладонь. Это были два ключа, один с фалангу ее большого пальца, второй не больше ногтя на нем. Этот второй и был, по всей вероятности, ключом от кейса, найденного в комоде. Зажав оба ключа в ладони, она задумалась, что делать дальше. Ей хотелось заглянуть в кейс, но она предпочла бы проделать это в одиночку. Перед тем как открыть кейс, ей необходимо отделаться от своего бородатого Шерлока.

Она размышляла, как бы проделать это поделикатней. Ни в коем случае нельзя навести его на мысль о том, что он как человек, знавший Кураши, автоматически становится подозреваемым в убийстве и пребывает таковым до тех пор, пока алиби или другие обстоятельства, подтверждающие его невиновность, не снимут с него подозрений.

— Мистер Тревес, — после паузы обратилась к нему Барбара, — эти ключи, возможно, очень важные улики. Прошу вас, постойте у двери в коридоре и последите, чтобы никто не вошел в номер. Сейчас нам более всего опасны те, кто намеренно или ненароком может проникнуть в тайну следствия. Дайте мне знак, что все спокойно.

— Конечно же, сержант. Буду очень счастлив! — сказал он и поспешил приступить к исполнению почетной обязанности.

Как только он подал ей сигнал, что в коридоре никого нет, она приступила к осмотру ключей. Оба сделаны из латуни, к тому, что побольше, прикреплены цепочка и плоский металлический ярлычок с вытесненным номером 104. Ключ от камеры хранения? — подумала Барбара. Но какой? На железнодорожном вокзале? На автовокзале? Возможно, от шкафчика в павильоне для переодевания на пляже — в таких купальщики хранят одежду, пока плавают в море.

Второй ключ подошел к замку небольшого кожаного кейса. Она повернула ключ, сдвинула защелку и подняла крышку.

— Нашли что-нибудь важное? — послышался из-за двери шепот Тревеса — он окончательно вошел в роль агента 007. — У меня здесь все спокойно.

— Будьте на посту, мистер Тревес, — прошептала в ответ Барбара.

— Слушаюсь, — отрапортовал он.

— Сейчас все зависит от вас, — произнесла она сквозь зубы, подыгрывая ему. — Если услышите чьи-то шаги…

— Не волнуйтесь, — ответил он. — Вы можете полностью положиться на меня, сержант Хейверс.

Барбара улыбнулась. Господи, какой идиот, подумала она, положила большой ключ в пакет и принялась рассматривать содержимое кейса.

Там были аккуратно разложены пара запонок, зажим для банкнот с гравировкой на арабском языке, небольшого размера кольцо с рубином, одна монета, четыре браслета — все из золота, — чековая книжка и сложенный пополам листок желтой бумаги. Барбара задумалась: как вписывается пристрастие Кураши к драгоценному металлу в общую картину случившегося? Что это — алчность? — предположила она. — Клептомания? Благоразумие? Одержимость?

Чековая книжка была выдана местным отделением «Барклиз банка». Был использован только один чек, корешок подтверждал, что Кураши выдал 400 фунтов некоему Ф. Кумару. Барбара посмотрела на дату и подсчитала: за три недели до смерти.

Она отправила книжку вслед за ключом и развернула желтый листок. Это был чек местного магазина «Драгоценности и бижутерия Рекон», под названием курсивом было напечатано: «Лучшее, что есть в Балфорде». Барбара решила, что это квитанция на кольцо с рубином. Возможно, подарок Кураши невесте? Но потом разглядела, что чек выписан на имя Салах Малик.

По чеку нельзя было понять, какая покупка оплачена, поскольку вместо наименования вписан код: А-162, а рядом слова — «Жизнь начинается только сейчас». Внизу обозначена сумма, уплаченная Салах Малик, — 220 фунтов.

Ну и дела, подумала Барбара. Интересно, как этот чек попал к Кураши? Возможно, невеста купила подарок, а надпись «Жизнь начинается только сейчас» должна была быть выгравирована. Обручальное кольцо? Это наиболее вероятно. Но носят ли их пакистанские мужья? Барбара никогда не видела кольца на руке Таймуллы Ажара, хотя это еще ни о чем не говорит. У кого выяснить? Но даже если чек был выдан при покупке обручального кольца, то как он оказался в кейсе? Уж не намеревался ли Кураши вернуть Салах Малик ее покупку? А сам факт возврата подарка, да еще с гравировкой «Жизнь начинается только сейчас», можно объяснить лишь тем, что в планах задуманной Акрамом Маликом свадьбы появилась угрожающая трещина.

Барбара обернулась и посмотрела на выдвинутый ящик столика. Ополовиненная коробка напомнила ей, что и в кармане убитого были обнаружены три презерватива. Если увязать воедино чек ювелирного магазина и найденные презервативы, это будет логичным подтверждением ее вывода.

По всей вероятности, появилась женщина, которая и поспособствовала тому, что Кураши отказался от вступления в брак. И все это произошло совсем недавно — рядом еще хранились свидетельства того, как Кураши намеревался провести медовый месяц.

Барбара присоединила чек к другим предметам, найденным в столе. Закрыв кейс, она и его положила в пакет с вещдоками. Интересно, подумала она, как отреагировала семья невесты, когда он сообщил об отказе от женитьбы? Взрывом негодования? Намерением отомстить? Этого она не знала, зато у нее возникла отличная мысль, как это выяснить.

— Сержант Хейверс! — послышалось из коридора. Сейчас это было скорее шипение, нежели шепот: агент 007 сгорал от нетерпения.

Барбара, подойдя к двери, открыла ее. Выйдя в коридор, она взяла Тревеса за руку.

— Возможно, у нас кое-что появилось, — бросила она, сделав многозначительную мину.

— Серьезно? — Он буквально излучал возбуждение и любопытство.

— Абсолютно. Вы ведете регистрацию телефонных звонков? Да? Прекрасно. — Она перешла на приказной тон. — Мне необходимо ознакомиться со всеми его звонками и звонками ему.

— Попозже вечером вас устроит? — с горячность спросил он и облизал губы.

Барбара поняла, что если дать ему волю, то они будут изучать бумаги до утра.

— Давайте отложим до завтра, — ответила она. — Надо хоть немного поспать, чтобы набраться сил для предстоящих дел.

— Слава богу, что я сохранил здесь все в полной неприкосновенности, — сказал он, приходя в еще большее возбуждение.

— Так держать, мистер Тревес! — поддержала его пыл Барбара. — Пусть дверь будет по-прежнему закрыта. Если возникнет необходимость, стойте возле нее, как на часах. Наймите охрану, установите видеонаблюдение, поставьте в номер скрытые микрофоны. Вы не хуже меня понимаете, что требуется. Но любой ценой сделайте так, чтобы ни одна живая душа не переступила этого порога. Я могу на вас рассчитывать?

— Сержант! — воскликнул Тревес, прикладывая руку к сердцу. — Вы можете без малейших колебаний положиться на меня во всем.

— Прекрасно, — ответила Барбара и невольно задала себе вопрос: а не говорил ли он то же самое Хайтаму Кураши?

Глава 6

Ее разбудили утреннее солнце, крики чаек и слабый запах моря. Воздух оставался неподвижным — ни намека на ветерок. Барбара поняла это, когда, лежа калачиком на одной из двуспальных кроватей, скосила еще не совсем открывшиеся со сна глаза в сторону окна. За стеклом виднелись ветви лавра — его пыльные листья были неподвижны. К полудню ртуть во всех термометрах, какие только есть в городе, должна закипеть.

Поясницу ломило после целой ночи контакта с матрасом, расплющенным телами нескольких поколений. Она, кряхтя, встала и медленно побрела в туалет с окном, «выходящим на красивый пейзаж».

Интерьер ванной комнаты был выдержан в уже привычном стиле увядающей роскоши: кафель и цементные заплаты вокруг кранов были покрыты пятнами голубовато-зеленой, похожей на стриженый мех плесени; дверцы шкафчика под умывальником удерживались резинкой, намотанной на ручки. В стене над унитазом было маленькое оконце, занавешенное мятой шторкой с изображением дельфинов, выпрыгивающих из вспененных морских волн, которые давно поблекли и напоминали цветом облачное зимнее небо.

При взгляде на это великолепие у Барбары невольно вырвалось «боже мой!», после чего она приступила к изучению лица, отражавшегося в давным-давно не протиравшемся зеркале над умывальником. Его лепная рама была украшена двумя дюжинами позолоченных купидонов, каждый из которых целился стрелой в своего собрата, примостившегося напротив. На свое отражение она отреагировала еще более горестным «боже мой!». На лице была представлена вся гамма оттенков синего и фиолетового, плавно переходящих в желтизну; левая щека была разукрашена красными полосками, повторяющими складки подушки — впечатляющее зрелище, а ведь надо на завтрак идти. Ну и видок, ужаснулась про себя Барбара, если выйти сейчас на улицу, машины будут останавливаться! Она подошла к окну, чтобы полюбоваться на обещанные красоты.

Окошечко было приоткрыто, и в узкую щель проникал свежий утренний воздух. Она сделала глубокий вдох, поскребла всей пятерней голову и окинула взглядом спускающуюся к морю лужайку.

Отель «Пепелище», расположенный примерно в миле от центра города на возвышенности, привлекал в первую очередь туристов, которые приезжали в Балфорд полюбоваться живописными пейзажами. К югу от него виднелась песчаная Принцева коса с тремя уходящими в море каменными волнорезами. На западе лужайка заканчивалась обрывом: там до горизонта простиралась гладкое, как стекло, безбрежное море; над самой линией горизонта виднелись завитки серого тумана, сулящие наступление долгожданной прохлады. На севере краны далекого харвичского порта задрали вверх свои длинные, как у динозавров, шеи, под которыми свободно проходили плывущие в Европу морские паромы. Все это Барбара разглядела из маленького оконца туалета в своем номере; то же самое и еще многое другое можно было наблюдать, сидя на складных стульях с парусиновыми сиденьями, расставленных на газоне перед отелем.

Художнику-пейзажисту или маринисту «Пепелище» показалось бы идеальным местом, подумала Барбара, но вот туриста, приехавшего в Бал-форд-ле-Нез отдохнуть, месторасположение отеля вряд ли порадовало бы. Уж слишком далеко он от города с его набережной, Увеселительным пирсом, игровыми автоматами, аттракционами и главной улицей, Хай-стрит. Те, кто некогда задумали строить тут отель, наверняка совершили коммерческий просчет. Ведь именно в центре Балфорда-ле-Нез туристы оставляли свои деньги. Если обитатели других отелей, пансионов, летних домиков, расположенных в прибрежной зоне этого бывшего модного курорта, могли за весьма короткое время добраться до центра, неторопливо прогуливаясь, то для тех, кто останавливался в «Пепелище», это было весьма проблематично. Родители с малыми детьми, молодые люди, охочие до всевозможных развлечений в ночном городе, туристы, интересующиеся всем — от песка на пляже до местных сувениров, скорее всего весьма неуютно чувствовали себя в этом отеле, одиноко стоящем на обрыве. Они, конечно, могли бы добраться пешком до города, если бы дорога шла вдоль береговой линии, но она была проложена так, что приходилось сначала преодолевать крутой подъем по Нез-Парк-роуд, а затем, повернув назад, возвращаться в центр по набережной.

По мнению Барбары, Бэзил Тревес был рад любому постояльцу, выбравшему его отель. Следовательно, длительное проживание Хайтама Кураши было для него несомненной удачей. Это, в свою очередь, ставило перед ней вопрос о том, какую роль мог (или не мог) играть Тревес в брачных намерениях Кураши. Об этом стоило поразмыслить.

Барбара вглядывалась в сторону Увеселительного пирса. На том конце, где когда-то стояло кафе Джека Оукинса, теперь шла стройка. Даже на таком расстоянии она видела, что все строения на пирсе недавно выкрашены: белые, зеленые, синие и оранжевые, они были окружены мачтами с висящими на них разноцветными флагами. Когда она в последний раз приезжала в Балфорд, ничего этого не было и в помине.

Барбара отошла от окна. Глядя на себя в зеркало, она призадумалась, разумно ли поступила, сняв пластыри. Косметику она не захватила. Да и всей косметики у нее было — тюбик губной помады да баночка румян, оставшиеся от матери, а поэтому укладывать косметичку в рюкзак было попросту бессмысленно. Ей нравилось представляться деловой женщиной, которая не считает нужным производить с внешностью никаких обманных манипуляций, ну разве что наложить немного тональной пудры на щеки, дабы слегка улучшить цвет лица. Однако истинная причина заключалась в том, что, оказавшись перед выбором, на что утром потратить пятнадцать минут своей жизни — на макияж или на сон, Барбара выбрала второе. Учитывая характер ее работы, такое решение казалось ей более осмысленным. Таким образом, ее подготовка к предстоящему дню занимала не более десяти минут, из которых четыре уходило на поиски вперемежку с проклятиями нужных предметов в рюкзаке и пары чистых носков.

Почистив зубы, причесавшись и захватив пакет с вещдоками, собранными накануне в номере Кураши, Барбара вышла в коридор. Ее немедленно окутали запахи еды, приготовленной на завтрак. Из кухни несло яичницей с беконом, жареными сосисками, подгоревшими тостами, помидорами и грибами. В обеденный зал можно было пройти с завязанными глазами. Спустившись по лестнице, она пошла по узкому коридору первого этажа, запах становился все сильнее, и теперь до нее доносились звон посуды и голоса постояльцев, обсуждающих планы на день. С каждым шагом голоса становились все отчетливее.

Один слышался особенно ясно. Ребенок говорил:

— Ты слышал о ловле крабов с лодки? Папа, а мы сможем их половить? А чертово колесо? Мы сможем прокатиться на нем сегодня? Я весь вечер смотрела на него, когда сидела на газоне с миссис Портер. Она сказала, что когда ей было столько лет, сколько мне, чертово колесо…

Приглушенный низкий голос прервал преисполненное надежд щебетание ребенка. Как всегда, с грустью подумала Барбара. Ну что еще, черт возьми, нужно этому человеку? Он даже помечтать девочке не дает. Барбара почувствовала, как внутри у нее закипает необъяснимое раздражение, хотя понимала, что все это ее никак не касается.

Хадия и ее отец сидели в тускло освещенном углу обеденного зала, стены которого были обшиты пошарпанными деревянными панелями. Их посадили подальше от остальных обитателей отеля — трех пожилых супружеских пар за столиками, стоящими в ряд напротив застекленной двустворчатой двери. Англичане вели себя так, словно никого кроме них здесь не было, если не считать еще одной пожилой дамы с компаньонкой, возле стула которой стояли ходунки на колесиках. По всей вероятности, это и была уже упоминавшаяся миссис Портер, поскольку она ободряюще кивала Хадии со своего конца зала.

Нельзя сказать, чтобы Барбару сильно удивило, что Хадия и Таймулла Ажар живут в том же отеле, что и она. Она ожидала, что они остановятся у Маликов, но если это почему-то оказалось невозможным, то логично было предположить, что они окажутся в «Пепелище»: ведь Ажар приехал в Балфорд по делу Кураши.

— Сержант Хейверс! — услышала Барбара и, оглянувшись, встретилась глазами с Бэзилом Тревесом, который остановился с двумя полными подносами в руках. — Позвольте проводить вас к вашему столику.

Он, учтиво кивая, обошел ее, и в это время раздался счастливый возглас Хадии:

— Барбара! Вы приехали! — Она, бросив ложку в тарелку с кашей и расплескав молоко по скатерти, соскочила со стула и стремглав бросилась к Барбаре, подпрыгивая, как обычно, и громко распевая: — Вы при-е-ха-ли! Вы при-е-ха-ли! Вы приехали на море! — Косички с вплетенными в них желтыми лентами прыгали по плечам, словно солнечные зайчики, да и сама она, казалось, излучала солнечный свет: желтые шортики, полосатая футболка, носочки с желтой каемкой. Она повисла на руке Барбары. — Давайте построим замок из песка! Вы приехали, чтобы насобирать ракушек? Я хочу поиграть на автоматах и покататься на машинках, а вы?

Лицо Бэзила Тревеса, наблюдавшего за этим странным общением, стало удивленно-испуганным. Он повторил приглашение, на этот раз более решительно:

— Прошу вас, сержант Хейверс, располагайтесь за этим столиком! — С этими словами он, вытянув вперед подбородок, указал на столик у раскрытого окна в той части зала, где сидели англичане.

— Я предпочла бы сидеть там, — ответила Барбара, показывая на темный угол, где размещались пакистанцы. — Чем больше свежего воздуха утром, тем тяжелее переносится дневная жара. Вы не возражаете?

Не дождавшись ответа, она направилась к Ажару. Хадия вприпрыжку бежала впереди.

— Она здесь, папа! Смотри, она здесь! — возбужденно кричала девочка, не замечая, что отец, здороваясь с Барбарой, проявляет такую сдержанность, с какой он, вероятно, приветствовал бы прокаженного.

В это время Бэзил Тревес подошел к миссис Портер и ее компаньонке. Поставив перед ними подносы, он поспешил к Барбаре, собираясь устроить ее за соседним с пакистанцами столом.

— Конечно, как вам будет угодно, — обратился он к ней. — Вам подать апельсиновый сок, сержант Хейверс? Или грейпфрутовый? — Он с готовностью выхватил салфетку из укладки и с такой галантностью положил ее на стол, словно усадить сержанта в обществе темнокожих постояльцев было частью разработанного им генерального плана.

— Нет, с нами! Только с нами! — шумно запротестовала Хадия и потащила Барбару за их стол. — Папа, ну скажи же Барбаре! Она должна сидеть с нами.

Ажар с непроницаемым видом молча смотрел на Барбару. Единственное, что удалось ей заметить, — мгновенное колебание перед тем, как он встал и обратился к ней.

— Мы будем очень рады, Барбара, — произнес он бесстрастно-официальным тоном.

Ну и фрукт, раздраженно подумала Барбара, но, сдержав себя, сказала:

— Если я вас не стесню…

— Секундочку, я сейчас накрою вам здесь, — засуетился Тревес. Он перенес ее прибор на стол Ажара. При этом он что-то мурлыкал себе под нос, а выражение его лица было как у человека, старающегося изо всех сил исправить неприятную ситуацию, созданную другими.

— Как я рада, рада, рада! — распевала Хадия. — Вы приехали сюда отдохнуть, да? Мы пойдем на пляж. Будем собирать ракушки и ловить рыб. Пойдем на пирс, где аттракционы. — Ложка, лежащая в тарелке с кашей, напоминала восклицательный знак, как будто завершающий события сегодняшнего утра. Девочка устроилась на стуле, взяла ложку, не замечая капель, упавших на ее футболку. — Вчера, когда папа уходил по делам, я оставалась с миссис Портер, — сообщила она Барбаре. — Мы читали на газоне. Сегодня мы решили погулять по Скалистому бульвару, но это очень далеко. Я хотела сказать, что это далеко для миссис Портер. А я могу пройти хоть сколько, не верите? А раз вы здесь, папа разрешит мне пойти к аттракционам. Папа, если Барбара пойдет со мной, ты мне разрешишь? — Она вертелась на стуле, поворачиваясь то к Барбаре, то к отцу. — Мы покатаемся на американских горках и на чертовом колесе, правда, Барбара? Мы сможем пострелять из ружей в тире. Достать игрушки из большой прозрачной банки железной рукой. А вы умеете доставать игрушки? Папа очень хорошо умеет. Он однажды достал мне коалу, а маме достал розовую…

— Хадия. — Голос отца подействовал мгновенно — девочка тут же замолкла.

Барбара сосредоточенно вчитывалась в меню, словно верующий в Священное Писание. Выбрав, она сообщила заказ Тревесу, застывшему рядом в полупоклоне.

— Хадия, Барбара приехала отдыхать, — обратился Ажар к дочери, как только Тревес отправился в сторону кухни. — Мы не должны ей мешать. Она нездорова и не может еще подолгу ходить по городу.

Хадия не ответила, но посмотрела на Барбару взглядом, преисполненным надежды. Как же ей хотелось проехаться на чертовом колесе и американских горках! Барбара, глядя на нее, не могла понять, откуда у отца берется сила воли, чтобы отказать ей.

— Мои усталые кости, возможно, осилят прогулку до пирса, — обнадежила девочку Барбара. — Посмотрим, как будут развиваться события.

Даже такое расплывчатое обещание удовлетворило Хадию.

— Да! Да! — радостно закричала она и еще до того, как отец успел вновь напомнить ей о приличиях, опустила глаза в тарелку и принялась доедать кашу.

Ажар ел яйца всмятку. Одно он уже съел и собирался приступить ко второму, когда Барбара села за их стол.

— Я оторвала вас от еды, — сказала Барбара, указав движением головы на стоящую перед ним тарелку.

И вновь он заколебался, будто решая: демонстрировать или нет свое неприязненное отношение; вот только к чему: к еде или к ее обществу, Барбара затруднялась определить, но была почти уверена, что к ней.

Он ножом отделил верхушку яйца и ловким движением ложки выскреб из нее белок. Держа ложку на весу, он замер на некоторое время, а потом вдруг заговорил.

— Занятное совпадение, Барбара, — произнес он без тени иронии, — что вы приехали в отпуск в тот самый город, что и мы Хадией. И уж тем более занятно, что все мы оказались в одном отеле.

— Зато мы можем быть вместе, — счастливо подхватила Хадия. — Я и Барбара. Па, когда ты снова уйдешь по делам, Барбара сможет присматривать за мной вместо миссис Портер. Миссис Портер хорошая, — вполголоса сказала она, обращаясь к Барбаре. — Она мне нравится. Но она не очень хорошо ходит, потому что у нее трясутся ноги.

— Хадия, — тихо сказал отец. — Ты забыла про завтрак.

Хадия снова занялась кашей, но перед этим изловчилась незаметно одарить Барбару сияющей улыбкой. Ее сандалии бодро застучали по ножкам стула.

Барбара понимала, что отпираться и врать бессмысленно. Ведь когда она впервые придет на встречу представителей пакистанской общины с полицией, Ажар все равно узнает, чем она занимается в Балфорде. Лучше сказать ему сейчас, ну, может быть, не всю правду, почему она оказалась в Эссексе.

— Вообще-то, — начала она, — я здесь по делу. Вернее, не совсем по делу, вы бы сказали: как бы по делу. — И она объяснила, что приехала сюда помочь своей давней подруге, старшему инспектору уголовной полиции, назначенной руководителем оперативно-следственной группы. Она сделала паузу, ожидая, как он отреагирует. Он повел себя в полном соответствии со своим характером: его густые ресницы чуть дрогнули. — Три дня назад один человек по имени Хайтам Кураши был найден мертвым недалеко отсюда, — продолжала она и как бы невзначай добавила: — Кстати, он жил в этом самом отеле. Вы что-нибудь слышали об этом, Ажар?

— И вы участвуете в этом расследовании? — спросил Ажар, не ответив. — Ведь вы же работаете в Лондоне.

Барбара покривила душой, но только чуть-чуть:

— Мне позвонила подруга, Эмили Барлоу. Она узнала — слухом земля полнится, — что я пока не работаю, и пригласила в Эссекс. Вот и все.

Барбара стала так старательно и красочно расписывать дружбу с Эмили, словно они и вправду были неразлучны и всегда помогали друг другу в работе. И когда собеседник уже не сомневался в искренности и правдивости слов «для Эмили я готова на все», она сказала:

— Эм попросила меня поработать в качестве представителя полиции по связям с общественностью, я должна сообщать о ходе расследования. — И пристально посмотрела на Ажара.

— А почему именно вы? — спросил он, положив ложку рядом с тарелкой. Барбара заметила, что яйцо съедено лишь наполовину. — Неужели в штате местной полиции нет никого, кому можно поручить эту работу?

— Все сотрудники заняты проведением расследования, — объяснила Барбара, — которое, как я понимаю, в первую очередь и интересует пакистанскую общину.

Ажар снял салфетку с колен, аккуратно сложил, пристроил около подставки для яиц.

— Тогда, похоже, мы здесь по одному делу. — Ажар перевел взгляд на дочь. — Хадия, ты доела? Ну молодец. Миссис Портер смотрит на тебя так, будто хочет поделиться с тобой своими планами на сегодня.

Хадия вмиг поникла.

— Но я думала, что мы с Барбарой…

— Хадия, ты же слышала, Барбара здесь по делу. Иди к миссис Портер. Помоги ей дойти до газона.

— Но…

— Хадия, я, по-моему, ясно сказал.

Девочка спустилась со стула и, сгорбившись, побрела к миссис Портер, которая в это время боролась со своим алюминиевым приспособлением для ходьбы, стараясь непослушными, трясущимися руками разложить его и поставить напротив стула. Ажар молча ждал, пока Хадия и старая дама пройдут через застекленную дверь к газону, откуда открывался вид на море. Затем он снова повернулся к Барбаре.

В это время в обеденном зале появился Бэзил Тревес с завтраком для Барбары. Подойдя к их столику, он изящным движением поставил поднос перед Барбарой.

— Сержант, — с поклоном произнес он, — если я вам понадоблюсь… — И многозначительно кивнул в сторону вестибюля. Барбара истолковала этот жест как указание на то, что он будет сидеть за столом портье с телефоном наготове и по первому ее знаку трижды нажмет на девятку,^[14] если Таймулла Ажар хоть на шаг выйдет за рамки дозволенного.

— Спасибо, — ответила Барбара, разбивая ложкой верхушку яйца.

Она ждала, что скажет Ажар. Ей было интересно, что именно он расскажет ей о своих предполагаемых делах в Балфорде. Прежде чем демонстрировать ему свою осведомленность, необходимо выяснить, какой информацией располагает он.

Он был предельно лаконичен. Как показалось Барбаре, он ничего не скрывал от нее: убитый был помолвлен с двоюродной сестрой Ажара; сам Ажар приехал в город по приглашению семьи; он помогает им, как и Барбара местной полиции.

Барбара не сказала ему, что ее работа здесь выходит за рамки должностных обязанностей сотрудника, обеспечивающего внешние контакты полицейского ведомства. Такие сотрудники не обыскивают спальни жертв преступлений, не роются в их личных вещах и не собирают возможные улики.

— Все как нельзя кстати. Я рада, что вы здесь. Полиция приложит все силы к выяснению обстоятельств преступления. А вы, Ажар, можете этому содействовать.

Его взгляд стал настороженным.

— Я всего лишь помогаю семье.

— Я не об этом. Как человек со стороны вы оцениваете ситуацию более объективно, чем семья. Ведь так? — Не давая ему времени на ответ, она продолжила: — В то же время вы все же родственник, следовательно, располагаете, возможно, нужной нам информацией.

— Интересы семьи, Барбара, для меня прежде всего.

— Я возьму на себя смелость предположить, что в интересах семьи, — она с иронией подчеркнула последние слова, — выяснить, кто и за что отправил Кураши на тот свет.

— Конечно.

— Рада слышать, — сказала Барбара. Намазав маслом треугольный тост, она подцепила ложкой яйцо и положила его сверху. — Когда кто-то убит, полиция начинает расследование с попытки ответить на вопросы: у кого были мотив, средства и возможность совершить преступление? И вы можете помочь полиции найти ответы.

— Предав тем самым мою семью, вы забыли добавить, — ответил Ажар. — Да… Выходит, Муханнад был прав. Полиции нужно только одно: найти виновного среди нашей общины. А поскольку вы работаете с полицией, то и вы…

— Полиции, — решительно прервала его Барбара и наставила на него нож, словно этим жестом заранее отвергая все его попытки обвинить ее в расизме, — нужно докопаться до правды, и не важно, куда эта правда приведет. И вы сделаете доброе дело, если разъясните это своей семье. — Они смотрели в глаза друг другу. Барбара, не отводя взгляда, откусила кусок от бутерброда. Непроницаемый, как стена, подумала она. Из него получился бы классный коп. Запихнув недожеванный кусок за щеку, она снова заговорила: — Послушайте, Ажар, нам необходимо выяснить все о Кураши. Нам нужно выяснить все о семье. Нам следует подробно узнать обо всем, что происходит в общине. Мы разыщем всех, с кем он свел здесь знакомство. Возможно, некоторые из этих людей будут азиатами. Но если вы собираетесь поднимать шум всякий раз, когда мы будем брать в разработку кого-либо из пакистанцев, это очень быстро заведет следствие в тупик.

Он протянул руку к чашке — до этого он налил себе кофе, — но, взявшись тонкими пальцами за ручку, остановился.

— Вы хотите представить дело так, будто полиция не намерена считать убийство преступлением на расовой почве.

— Вам не кажется, что ваши умозаключения, уважаемый, взаимно исключают друг друга? Сотруднику, обеспечивающему контакты полиции с общиной, работать в таких условиях будет нелегко. Согласны?

В его непроницаемости появилась маленькая трещинка: уголок рта чуть дрогнул в улыбке.

— Согласен, сержант Хейверс, — сказал Ажар.

— Отлично. Тогда давайте честно договоримся о некоторых вещах. Если я задаю вам вопрос, подчеркиваю, именно вопрос, любой, это не значит, что я стараюсь склонить вас к чему-то. Я просто пытаюсь разобраться в особенностях менталитета, чтобы лучше понять общину. Вы не против?

— Как вам будет угодно.

Барбара решила считать этот ответ согласием заключить честный договор о том, что он обязуется сообщать ей все сведения и факты, которые станут ему известны. Она не собиралась заставлять его подписывать кровью бумагу о сотрудничестве. К тому же он, казалось, принимал на веру ее вольную интерпретацию роли, отведенной ей в уголовном расследовании. Пока она будет оставаться в его глазах только посредником между полицией и общиной, ей необходимо получить от него как можно больше информации.

— Давайте представим на секунду, что это не преступление на расовой почве. Известно, что большинство людей, ставших жертвами преступлений, были в той или иной степени знакомы с убийцами, поэтому предположим то же самое в отношении Кураши. Вы меня слушаете?

Ажар поставил чашку на блюдце. К кофе он так и не притронулся. Он чуть заметно кивнул головой.

— Ведь он недолго пробыл в Англии?

— Шесть недель, — уточнил Ажар.

— И все это время он работал на фабрике семьи Малик?

— Верно.

— Таким образом, мы можем согласиться с тем, что большинство его знакомых здесь, в Англии — не все, но большинство, верно? — по всей вероятности, были азиатами?

Его лицо помрачнело.

— На секунду можем.

— Отлично. Его брак должен был быть заключен в соответствии с мусульманскими традициями. Верно?

— Да.

Барбара наколола на вилку ломтик бекона и обмакнула его в яичный желток.

— Тогда мне хотелось бы выяснить одно обстоятельство. Что происходит в случае, если помолвка нарушается?

— Что вы понимаете под словом «нарушается»?

— Если одна из сторон берет назад свое согласие вступить брак.

Вопрос казался ей простым, и, не услышав немедленного ответа, Барбара подняла глаза от треугольного тоста, который намазывала толстым слоем черносмородинного джема. На его лице по-прежнему было выражение каменного бесстрастия, но было видно, что сохраняет он его с трудом. Ну и человек! Он пытался прийти к какому-то решению, позабыв о договоре.

— Ажар! — окликнула она, теряя терпение.

— Вы не возражаете? — Он достал из кармана сигареты. — Можно? Пока вы едите…

— Курите. Если бы я могла есть и одновременно курить, поверьте, именно так я бы и поступила.

Он поднес серебряную зажигалку к сигарете и, повернувшись на стуле, посмотрел в сторону застекленной двери. Хадия, бегая по газону, подбрасывала и ловила сине-красный пляжный мяч. Ажар, казалось, обдумывал, как лучше ответить на вопрос, а Барбара почувствовала глухое раздражение. Если каждый разговор вести в стиле политического менуэта, они могут просидеть в Балфорде до самого Рождества.

— Ажар, может быть, мне сформулировать вопрос иначе? — спросила Барбара.

Он повернулся к ней.

— Хайтам и Салах проявили обоюдное желание вступить в брак, — ответил он, постукивая сигаретой о край пепельницы. — Если бы Хайтам решил отказаться от женитьбы, он по существу отказался бы от Салах. А это считалось бы оскорблением, нанесенным всей семье. Моей семье.

— Потому что семья подготовила этот брак? — Барбара налила себе чашку чая. Он был густым, пузырился и булькал, словно жирный мясной бульон для праздничного обеда. Она разбавила его молоком и положила сахар.

— Потому что, поступи Хайтам таким образом, мой дядя был бы унижен и потерял уважение общины. А за Салах закрепилась бы репутация брошенной невесты, из-за чего она перестала бы быть желанной для других мужчин.

— Ну а сам Хайтам? Каким образом пострадал бы он?

— Не соглашаясь вступить в брак, он пошел бы против воли своего отца. И его семья отказалась бы от него, особенно если этот брак имел целью упрочить ее положение. — Ажар так часто и глубоко затягивался, что его лицо скрылось за густой завесой дыма, но от глаз Барбары не ускользнуло то, что сквозь дым он пристально смотрит на нее. — Если от тебя отрекается семья, это значит, что все связи с ней обрываются. Никто не хочет иметь с тобой дела из боязни стать таким же изгнанником. На улице тебя не замечают. Двери дома для тебя закрыты. На твои телефонные звонки не отвечают. Письма отсылают обратно невскрытыми.

— Словно ты умер?

— Хуже. О мертвых помнят, о них скорбят, их почитают. Тот, кого отвергла семья, будто никогда и не существовал.

— Ужасно, — задумчиво произнесла Барбара. — Ну а как это могло отразиться на Кураши? Ведь его семья в Пакистане? Он и так бы с ними не виделся, верно?

— Должно быть, Кураши намеревался переселить свою семью в Англию, как только у него появятся на это деньги. А приданое, обещанное за Салах, как раз и обеспечивало ему такую возможность. — Ажар снова посмотрел на дверь. Хадия прыгала на одной ножке по газону, старясь удержать мяч на голове. Глядя на нее, Ажар улыбнулся и, не сводя глаз с дочери, продолжал: — Так что, Барбара, я думаю, он вряд ли хотел расстроить свой брак с Салах.

— А что, если он вдруг полюбил кого-то? Я могу понять необходимость и целесообразность браков по сговору и не спорю, что многие соглашаются исполнить свой долг — вспомните хотя бы монарших отпрысков, — но что, если все-таки появилась другая женщина и он влюбился в нее без памяти? Ведь такое, как вам наверняка известно, случается.

— Полностью с вами согласен, — ответил он.

— Отлично. Теперь предположим, что он должен был встретиться со своей возлюбленной в ту ночь, когда его убили, а об этом узнала семья. — Увидев сомнение во взгляде Ажара, Барбара объяснила: — Ажар, у него в кармане были найдены три презерватива. Это вам о чем-нибудь говорит?

— О том, что он намеревался заняться сексом.

— А не о том, что у него появилась новая любовь? Настолько сильная, что Кураши решил перечеркнуть все планы своей предстоящей женитьбы.

— Вполне возможно, что Хайтам полюбил кого-то, — ответил Ажар. — Но, Барбара, любовь и чувство долга во многих случаях являются для наших людей понятиями взаимоисключающими. Вы, люди западной цивилизации, воспринимаете брак как продолжение любви. А большинство мусульман — нет. Так что Хайтам, возможно, и влюбился — и эти презервативы свидетельствует, что он отправился на Нез на любовное свидание, с этим я не спорю, — но из этого вовсе не следует, что он намеревался отменить свое решение жениться на моей кузине.

— Хорошо. Соглашусь с вами.

Барбара стала подчищать кусочком тоста на вилке остатки желтка. Отрезав ломтик бекона, отправила его в рот. Она жевала, обдумывая следующий вариант развития событий. После недолгой паузы она заговорила, пристально глядя ему в лицо. Ажар хмурился. Барбара не сомневалась: он был не в восторге от ее манер. Ее поведение за столом оставляло желать лучшего — она привыкла есть второпях и не могла избавиться от привычки глотать свой завтрак с такой скоростью, словно за ней гонятся боевики мафии.

— А если женщина от него забеременела? Ведь презервативы не дают стопроцентной гарантии, могут порваться, да мало ли что?

— В таком случае ему незачем было брать с собой презервативы. Едва ли они могли ему понадобиться.

— Да, вы правы. Если амбар сгорел, то и дверь запирать незачем, — согласилась Барбара. — Но ведь он мог и не знать, что она в интересном положении. Он отправился на свидание с обычным снаряжением, а при встрече она сообщила ему эту новость. Она беременна, а он помолвлен с другой. Что тогда?

Ажар ткнул в пепельницу сигарету, выкуренную до фильтра, и, прикуривая другую, ответил:

— Это было бы более чем скверно.

— Представим себе, что именно так все и было. И в этом случае Малики…

— Но ведь Хайтам все еще считал себя помолвленным с Салах, — лекторским тоном заметил Ажар. — А семья посчитала бы, что ответственность за беременность целиком ложится на женщину. Поскольку она, вероятнее всего, англичанка…

— Постойте, — прервала его Барбара. Высказанное предположение разозлило ее донельзя. — Да какая разница, кто она? А как, по-вашему, он мог познакомиться с англичанкой?

— Барбара, это ведь ваша гипотеза, а не моя. — Было заметно, что он чувствует ее раздражение, но оно его не волнует. — Она, по всей вероятности, была англичанкой, поскольку мусульманские женщины в отличие от молодых англичанок заботятся о том, чтобы сохранить девственность. Английские девушки податливы и доступны, и мужчины-азиаты, желающие приобрести сексуальный опыт, приобретают его именно с ними.

— Какие достойные джентльмены, — с кислой улыбкой заметила Барбара.

Ажар пожал плечами. Она продолжила:

— А что, если Кураши познакомился с английской девушкой, которая не соответствует нарисованному вами обворожительному образу? Могло быть так, что он встретился с такой девушкой-англичанкой, которая, вступив в сексуальные отношения с мужчиной — все равно какого цвета кожи, расы или религии, — желает сохранить верность только ему? Могло ведь такое случиться, черт возьми?

— Барбара, вы напрасно злитесь, — сказал Ажар. — У меня и в мыслях не было вас обидеть. Поймите, спрашивая о наших традициях, вы наверняка и впредь будете весьма часто слышать такие ответы, которые не соответствуют вашему установившемуся мнению.

Барбара резким движением отставила тарелку в сторону.

— И вы не отказали себе в удовольствии потешиться над моим — как вы его назвали, установившимся мнением, отражающим в полной мере мою культурную традицию. Если Кураши обрюхатил английскую девушку, а потом, подобно заблудшему на какое-то время праведнику, озадачился, как ему теперь исполнять свой долг по отношению к Салах Малик, — простите меня, ваши разглагольствования о безнравственности англичанок никак не объясняют реакцию отца и брата.

— Думаю, они бы не обрадовались, — ответил Ажар. — Возможно, даже захотели бы его убить. Против этого вы не будете возражать?

Барбаре вовсе не хотелось давать ему возможность завершить их беседу так, как он пожелает: обвинив во всем англичан. У него была мгновенная реакция, а у нее упорство.

— А что, если эта женщина, кто бы она ни была, сначала сообщила им о своих отношениях с их будущим зятем, до того, как рассказать все Кураши?

— Вы хотите спросить, не решились бы они на убийство, узнай об этом? — уточнил Ажар. — Но ведь убийство жениха едва ли совместимо с намерением заключить брак по расчету?

— Да какой там брак по расчету! — Зазвенела посуда: это Барбара в сердцах грохнула кулаком по столу. Несколько человек, продолжающих завтракать, как по команде повернули головы и с интересом уставились на них. Пачка сигарет Ажара лежала на столе, вынув сигарету, Барбара продолжала, но уже вполголоса: — Вы же не будете спорить, что пакистанцы, а ведь мы именно о них и говорим, — люди с обычными человеческими чувствами!

— Вам очень хочется убедить себя в том, что это преступление совершил кто-то из семьи Салах, возможно, сама Салах или кто-то вместо нее.

— Я слышала, что Муханнад не отличается выдержкой.

— Барбара, Хайтам Кураши был выбран женихом Салах по нескольким причинам. Главная — он был нужен семье. Он обладал знаниями, которые им были необходимы: в Пакистане он получил образование в области промышленного менеджмента и набрался опыта в управлении производством на крупной фабрике. Их отношения основывались на взаимной выгоде: он был нужен Маликам, а Малики были нужны ему. Даже разрабатывая версию, что Хайтам намеревался использовать презервативы, обнаруженные в его кармане, не следует забывать об этом.

— И они не могли найти среди англичан никого, кто обладал бы подобными знаниями и опытом?

— Конечно могли бы. Но мой дядя хочет развивать свое дело как семейный бизнес. Муханнад уже работает на ответственной должности. Но он не может делать два дела сразу. А больше сыновей у дяди нет. Акрам мог бы нанять англичанина, но тогда это был бы уже не семейный бизнес.

— Даже если Салах вышла бы за него замуж? Ажар отрицательно покачал головой:

— Это совершенно невозможно.

Он достал зажигалку, и только тут до Барбары дошло, что она так и не прикурила сигарету, которую вытащила из его пачки. Она наклонилась к огоньку.

— Поймите, Барбара, — спокойно продолжил Ажар, — у пакистанской общины были все основания желать, чтобы Хайтам оставался живым. Тех, кто мог бы желать его смерти, вы найдете только среди англичан.

— Да что вы? — притворно удивилась Барбара. — Не будем торопиться с выводами, Ажар. Вы же знаете, что бывает с теми, кто спешит.

Ажар улыбнулся, будто хотел, но не смог сдержаться.

— Вы всегда с такой горячностью отдаете себя работе, сержант Барбара Хейверс?

— В труде душа твоя оттает и время незаметно пролетает, — пословицей отреагировала Барбара на его язвительность.

Он кивнул и стряхнул пепел. Обеденный зал почти опустел, последняя пожилая пара брела к двери. Бэзил Тревес суетился около подсобного столика, делая вид, что он очень занят переливанием какой-то жидкости из пластиковой бутылки в стеклянные графинчики.

— Барбара, а вам известно, как умер Хайтам? — тихо спросил Ажар, рассматривая кончик сигареты.

Его вопрос удивил Барбару. Еще больше изумил ее собственный порыв — желание рассказать ему правду. Она сдержалась и спросила себя: чем вызвано это желание? И поняла, что причиной было то секундное ощущение теплоты, возникшей между ними, когда он спросил о ее горячей заинтересованности в работе. Но жизнь давно научила ее подавлять любое теплое чувство к другому человеку, в особенности к мужчине. Теплота порождает слабость и нерешительность. А эти два качества таят в себе опасность для жизни.

Она, желая закончить разговор миром, ответила:

— Вскрытие должно быть сегодня утром.

Она была уверена, что он спросит: «А когда они пришлют вам протокол?..» — но он не спросил. По всей видимости, он понял. Выражение ее лица не сулило никаких надежд на получение более подробной информации.

— Папа! Барбара! Смотрите!

Вот оно — спасение, мелькнуло в голове Барбары. Она посмотрела в сторону двери. На пороге, вытянув руки в стороны, стояла Хадия, держа на голове большой пляжный мяч.

— Я не могу пошевелиться, — объявила девочка. — Если я шевельнусь, мяч упадет. Папа, ты так можешь? Барбара, а вы? Вы можете удерживать равновесие?

Это был хороший вопрос. Барбара провела салфеткой по губам и встала из-за стола.

— Спасибо за приятную беседу, — сказала она Ажару и добавила, обращаясь к Хадии: — Настоящие жонглеры умеют удерживать мяч на носу. Я уверена, что ты освоишь эту науку к обеду. — Затянувшись в последний раз, она ткнула окурок в пепельницу и, кивнув Ажару, вышла из зала. Бэзил Тревес последовал за ней.

— Э-э-э, сержант?.. — Голосом и позой он сейчас походил на диккенсовского Урию Гипа,^[15] правда, руки его, как обычно, были прижаты к груди. — У меня есть минута… Давайте прямо здесь?..

«Прямо здесь» — это за конторкой портье, место для которой было выгорожено под лестницей. Тревес пролез за барьер и, согнувшись, достал из ящика несколько листков розовой бумаги.

— Список звонков и сообщений, — таинственно прошептал усердный помощник, наклонившись к ее лицу. Барбара очутилась в облаке паров джина.

Взглянув на листки, она поняла, что это копии зафиксированных в отеле телефонных звонков. На мгновение она задумалась: как за столь короткое время ей успело позвонить так много людей, тем более что никому из ее лондонских знакомых не известно, что она здесь? И тут только сообразила, что это звонили не ей, а Кураши.

— Я поднялся сегодня еще до восхода, — прошептал Тревес. — Просмотрел книгу регистрации телефонных сообщений и выбрал все, касающиеся его. Я еще не закончил отбор его исходящих звонков. Сколько времени у меня есть? А как насчет его почты? Вообще-то мы не регистрируем письма, приходящие проживающим, но если я напрягу память, то, возможно, вспомню кое ходящие проживающим, но если я напрягу память, то, возможно, вспомню кое-что полезное для нас.

Барбара невольно обратила внимание на то, что местоимение он употребил во множественном числе.

— Полезным может оказаться все, — произнесла Барбара. — Письма, счета, телефонные звонки, гости. Да все, что угодно.

Лицо Тревеса засияло.

— И вот что, сержант… — Он осмотрелся. Рядом никого не было. Телевизор в холле сообщал утренние новости Би-би-си так громко, что наверняка заглушил бы Паваротти в «Паяцах», но Тревес проявлял бдительность. — За две недели до смерти у нас был гость. Гостья. Я не придал этому значения, ведь они были помолвлены, так почему бы ей… Хотя мне такое поведение… такая решимость с ее стороны показалась несколько необычной. Я хочу сказать, что для нее не было привычным… вести себя… ну, так открыто. Ведь в ее семье это не принято, верно? Из чего я должен заключить, что этот случай не совсем обычный.

— Мистер Тревес, вы не могли бы выражаться яснее и короче?

— Та женщина, которая приходила к Хайтаму Кураши… — многозначительно начал Тревес. Похоже, он обиделся, что Барбара недостаточно внимательно следила за тяжеловесным составом его мысли, медленно и с пыхтением ползущим к еле различимой вдали станции назначения. — За две недели до смерти к нему приходила женщина. Она была одета так, как принято у них. Одному Богу известно, как она, должно быть, парилась подо всем, что было на ней надето, на такой жаре.

— На ней был чадра? Вы это хотели сказать?

— Не знаю, как они это называют. Она была вся от макушки до пят закутана в черное, правда, для глаз были прорези. Она пришла и спросила Кураши. Он в это время пил кофе. Они немного пошептались у двери возле стойки для зонтиков, вон там. Потом они поднялись наверх. — Он на секунду остановился, словно для того, чтобы натянуть на лицо ханжескую маску, и продолжал: — Но вот зачем они поднялись к нему в комнату, сказать не могу.

— И сколько времени они провели у него в номере?

— Я вообще-то не засекал время, сержант, — ухмыляясь, ответил Тревес, — но не побоюсь сказать, что пробыли они в его номере довольно долго.

Юмн вяло потянулась и повернулась на бок. Прямо перед глазами был затылок мужа. Внизу в доме, под их спальней, слышались голоса, а значит, и им обоим пора было вставать, но ей доставляло удовольствие знать, что все уже заняты каждодневными заботами, а она и Муханнад лежат под одеялом, не думая и не тревожась ни о чем, кроме как друг о друге.

Она провела ладонью по длинным волосам мужа — сейчас они не были собраны в хвост.

— Мери-джан. Муженек, — промурлыкала она. Ей не надо было изучать календарь, чтобы знать, что сегодня за день. Она вела строгое наблюдение за своим женским циклом — прошедшая ночь могла привести к очередной беременности. А этого больше всего, даже больше, чем указать Салах на ее пожизненное место, хотелось Юмн.

Уже через два месяца после рождения Бишра ей снова захотелось иметь ребенка. И она принялась ластиться к мужу, возбуждая его посеять семя, которое может дать жизнь еще одному сыну, на благодатную почву ее изнемогающего в ожидании тела. Только бы забеременеть, это непременно будет опять сын.

Стоило Юмн коснуться Муханнада, как она почувствовала сильное желание. Как он хорош! Как изменилась ее жизнь после замужества! Старшая из сестер, самая некрасивая, по мнению родителей, самая непривлекательная для женихов, и вот она, Юмн — свиноматка в сравнении со своими стройными, как косули, сестрами — вдруг превращается в почтенную супругу. Кто бы мог это предвидеть? У такого мужчины, как Муханнад, был огромный выбор женщин с куда более богатым приданым, чем то, которое собрал ее отец. Единственный сын у отца, с нетерпением ожидающего внуков, Муханнад мог быть абсолютно уверен, что любые его желания и требования к спутнице жизни воплотятся в женщине, которую он согласится взять в жены. Он мог бы изложить свои требования отцу, и тот никогда бы не осмелился ему перечить. Но он, не прекословя, согласился с выбором, который сделал за него отец, и в их первую ночь скрепил брачный договор тем, что грубо овладел ею в темном углу сада, от чего она сразу забеременела и подарила мужу первого сына.

— Какая мы с тобой прекрасная пара, мери-джан, — прижималась она к нему. — Мы так подходим друг другу. — Запах его тела еще больше разжег ее желание. Кожа его была чуть солоноватой, а волосы пахли дымом сигарет, которые он курил втайне от отца.

Она провела по голой, лежащей вдоль тела руке, чувствуя, как жесткие волоски щекочут ей ладонь, а затем дотронулась до густых волос, словно мех покрывающих низ его живота.

— Муни, ты так поздно лег вчера, — прошептала она, не отрывая губ от его шеи. — А я так хотела тебя. О чем ты так долго говорил со своим двоюродным братом?

Накануне она слышала их голоса далеко за полночь; вся родня улеглась, а они все говорили. Она лежала и с нетерпением ждала, когда же муж поднимется в спальню; временами она задумывалась над тем, во что может обойтись Муханнаду приглашение в дом человека, отвергнутого семьей, а значит — открытое неповиновение воле отца. Позапрошлой ночью Муханнад посвятил ее в свои планы, которые осуществил прошлым вечером. Она мыла его в ванне. А потом, когда она натирала его лосьоном, он тихонько рассказал ей про Таймуллу Ажара.

Ему плевать на то, как отнесется к этому старый пердун. Он позвал двоюродного брата, чтобы помочь распутать дело, связанное со смертью Хайтама. Ажар активно защищал гражданские права пакистанских иммигрантов. Об этом Муханнад узнал от одного из членов «Джама», который слышал выступление Ажара на собрании пакистанцев в Лондоне. Он говорил о законодательстве, о ловушках для иммигрантов — легальных и нелегальных, расставленных с учетом их национальных традиций, о предвзятом отношении к людям иного цвета кожи со стороны полиции, адвокатов, судей и присяжных. Муханнад и сам знал об этом. И как только полиция признала, что смерть Хайтама последовала не в результате несчастного случая, он сразу же обратился за помощью к кузену. Ажар может помочь, сказал он Юмн, когда она закончила с лосьоном и стала расчесывать ему волосы, и Ажар поможет.

— В чем, Муни? — спросила она, чувствуя внезапное беспокойство, что этот неожиданный помощник может расстроить ее собственные планы. Ей так не хотелось, чтобы время и голова Муханнада были заняты смертью Хайтама Кураши.

— Проследить за тем, как эта чертова полиция ищет убийц, — ответил Муханнад. — Они, конечно, попытаются повесить это дело на кого-нибудь из азиатов. А у меня нет желания оставаться безучастным зрителем.

Его слова обрадовали Юмн. Его решимость всегда приводила ее в восторг. Она и сама была такой же. Она и словами и жестами выражала покорность свекрови, как того требовал обычай, и в то же время с величайшим удовольствием и исподтишка делала Вардах такие пакости, на какие только была способна. От ее цепких глаз не укрылась гримаса черной зависти, исказившая лицо Вардах, когда Юмн с гордостью объявила о своей второй беременности спустя всего двенадцать недель после рождения первого сына. И она не упускала ни единого случая с гордостью похвастаться перед свекровью своей плодовитостью.

— А он такой же умный, как ты, мери-джан? — спросила она. — Мне кажется, что он совсем на тебя не похож. Такой невзрачный какой-то, маленький человечек.

Ее пальцы двинулись дальше, зарылись в густые вьющиеся завитки. Юмн чувствовала, как ее желание разгорается все сильнее. Оно стало настолько сильным, что справиться с ним можно было только одним способом.

Но ей хотелось, чтобы он первым выразил желание. Юмн знала, что если она не возбудит его сегодня утром, он будет искать этого в другом месте.

Такое уже случалось, и не однажды. Юмн не знала имени женщины или женщин, с которыми она вынуждена была делить своего мужа. Она знала лишь то, что они существуют. Она всегда притворялось спящей, когда Муханнад покидал по ночам их кровать, но когда он, уходя, закрывал дверь спальни, она приникала к окну. Юмн прислушивалась к звуку мотора его машины, доносившегося с конца улицы, куда Муханнад, чтобы не нарушать тишину, отгонял ее, толкая руками.

Но в те ночи, когда Муханнад покидал ее, она лежала без сна, всматриваясь в темноту и медленно считая про себя, чтобы как-то отвлечься от мыслей, а заодно и убить время. А когда он перед рассветом возвращался и осторожно укладывался под одеяло, она принюхивалась, стараясь учуять запах секса, понимая, что запах его измены причинит ей такие же муки, как если бы она увидела все своими глазами. Но Муханнад был достаточно благоразумен. Он не давал ей конкретного повода для упреков. Поэтому она могла использовать в борьбе с неизвестной соперницей только то единственное оружие, которое у нее было.

Она провела языком по его плечу.

— Какой мужчина, — прошептала Юмн.

Она нащупала его член, твердый, готовый к работе. Обхватив его, она начала ритмично сжимать и разжимать пальцы. Ее груди прижимались к его спине. Губы двигались — она шептала его имя.

Наконец он пошевелился. Его рука сжала ее кисть, их сцепленные ладони задвигались быстрее.

В спальне слышалось лишь учащенное дыхание, а дом между тем наполнялся звуками. Захныкал младший сын. Послышалось шлепанье сандалий: кто-то шел по коридору второго этажа. Из кухни донесся голос Вардах. Салах с отцом говорили о чем-то вполголоса. Из сада слышалось пение птиц, а откуда-то издалека, с улицы, доносился лай собак.

Вардах, конечно, разозлится, что жена сына не встала пораньше и не приготовила Муханнаду завтрак. Эта старуха уже никогда не поймет, что есть другие дела, куда более важные, чем завтрак.

Бедра Муханнада начали непроизвольно двигаться в судорожном ритме.

— Подожди, подожди, — сказала она, не отрывая губ от его спины. Юмн сбросила с себя простыню, которой они укрывались. Подняла ночную сорочку и, широко расставив ноги, села на него. Муханнад открыл глаза.

Он крепко сжал ее руки. Она смотрела на него. Часто и прерывисто дыша, она спросила: — Муни, мери-джан, тебе нравится так?

Она привстала, давая ему возможность войти в нее. Но он вдруг проворно вынырнул из-под нее.

— Муни, ты что…

Рука накрыла ее рот, заставив замолчать. Пальцы с силой впились в щеки. Юмн пронизала такая боль, будто кто-то приложил к ее лицу горсть раскаленных углей. Повернувшись, он оказался у нее за спиной, навалился на нее, запрокинул ее голову назад. Второй рукой он шарил по ее телу, нащупывая грудь. Внезапно он с такой силой сжал ее сосок, что она всем телом дернулась от боли. Она ощутила его зубы на плече; его рука, отпустив грудь, скользнула по животу и накрыла пучок волос на лобке. Сжав пальцы, он резко рванул, и она едва не закричала. Вдруг таким же резким движением Муханнад пригнул ее и она, согнув ноги и руки, рухнула на кровать. Не отнимая руки от ее рта, он прильнул ляжками к ее ягодицам и вошел в нее. Ему потребовалось не больше двадцати секунд, чтобы дойти до конца и получить желаемое удовольствие.

Когда Муханнад выпустил ее из рук, она упала на бок. Он, не меняя позы, несколько секунд простоял над ней на коленях; глаза его были закрыты, голова поднята к потолку, грудная клетка часто вздымалась. Тряхнув головой, он отбросил назад волосы и пригладил их ладонями. Его тело блестело от пота.

Муханнад слез с кровати и взял футболку, которую сбросил с себя перед сном. Она лежала на полу среди прочих вещей; он обтерся ею и снова бросил туда, откуда только что поднял. Взяв с пола джинсы, он натянул их на влажные ягодицы и, босой и голый до пояса, вышел из спальни.

Юмн смотрела ему в спину; смотрела, как закрывается дверь. Она чувствовала, как его липкая, тягучая жидкость медленно вытекает из нее. Она поспешно взяла салфетку, накрыла ею подушку и подложила ее себе под ягодицы. Она старалась расслабиться, мысленно представляя себе поток спермы и одинокую яйцеклетку, лежащую в нетерпеливом ожидании. Это должно произойти сегодня утром, думала она.

Ведь ее Муни был настоящим мужчиной.

Глава 7

Барбара, войдя в кабинет начальника оперативно-следственной группы, застала его хозяйку стоящей на четвереньках под компьютерным столом. Эмили Барлоу пыталась воткнуть штепсель вентилятора в розетку. Еще не переступив порога, Барбара бросила взгляд на светящийся экран монитора: на нем была заставка программы «Холмс», сообщающей о ходе криминальных расследований по всей стране.

В кабинете было душно, как в сауне, не помогало даже распахнутое во всю ширь окно. Три пустые бутылки из-под воды «Эвиан» свидетельствовали о том, что Эмили уже вступила в бой с жарой.

— Проклятое здание, в нем даже после ночи не становится прохладнее, — сообщила Эмили, вылезая из-под стола. Она нажала на кнопку «Пуск» вентилятора. Ничего не произошло. — Да что же это… Господи! — Эмили подошла к раскрытой двери и закричала: — Билли, если я не ошибаюсь, ты сказал, что эта чертова штука работает!

— Шеф, я сказал: «Попробуйте, может, заработает», но я ничего не гарантировал.

— Прекрасно! — Эмили склонилась над вентилятором. Выключила, а потом стала поочередно нажимать на все клавиши, устанавливающие режимы работы. Стукнула кулаком по пластмассовому кожуху мотора. Наконец лопасти вентилятора ожили. Их вялое, как при замедленной съемке, вращение оказывало такое же воздействие на убийственную атмосферу в комнате, какое массаж оказывает на покойника.

Эмили раздраженно покачала головой, отряхнула пыль с колен серых брюк и сказала:

— Ну, что мы имеем? — кивком указав на бумажки в руках Барбары.

— Все входящие звонки Кураши за последние шесть недель. Сегодня утром мне передал это Бэзил Тревес.

— Что-нибудь интересное для нас есть?

— Да их тут целая куча. Я просмотрела только три страницы.

— Господи, мы могли получить эти данные два дня назад, если бы Фергюсон был хоть чуть порасторопнее и не думал только о том, как меня подсидеть. Ну-ка покажи. — Эмили взяла у Барбары листки и, повернув голову в сторону распахнутой двери, закричала: — Белинда Уорнер!

Через секунду секретарша была уже в кабинете. На ее форменной блузе под мышками расплылись влажные пятна, пряди мягких волос прилипли ко лбу. Коротко представив ее Барбаре, Эмили велела ей просмотреть записи:

— Разбери, систематизируй, сверь и доложи. — Затем снова повернулась к Барбаре. Глядя на подругу пристальным, испытующим взглядом, она сказала: — Милостивый бог! Какая же ты страшная! Пошли со мной.

Она стремительно преодолела пролет узкой лестницы, задержавшись на мгновение на площадке, чтобы пошире раскрыть окно. Барбара шла за ней. В задней части этого неоднократно перестраивавшегося здания викторианской эпохи находилось помещение, которое первоначально служило гостиной или столовой, а сейчас было отведено под тренировочный зал, совмещенный с раздевалкой. В центре располагалось некое подобие фитнес-центра: там стояли велотренажеры, беговая дорожка и сложные конструкции для накачивания мышц. Вдоль одной стены стояли шкафчики для одежды, душевые кабины, умывальники, у противоположной — туалетный столик с зеркалом. На беговой дорожке пыхтел упитанный рыжеволосый тип в насквозь пропотевшем тренировочном костюме — явный кандидат в реанимационную палату кардиоцентра. Кроме него, в зале никого не было.

— Франк, — окликнула его Эмили, — смотри не переусердствуй.

— Решил до свадьбы сбросить два стоуна,^[16] — прохрипел он.

— Да? Ты бы лучше ел меньше рыбы с картошкой.

— Не могу, шеф. — Парень прибавил темп. — Ведь это Марша готовит. Не хочу ее огорчать.

— Она еще больше огорчится, если ты отдашь концы прежде, чем ей удастся затащить тебя к алтарю, — бросила через плечо Эмили, направляясь к одному из шкафчиков. Покрутила диски висячего цифрового замка, открыла дверцу и, вынув оттуда косметичку, направилась к умывальникам.

Барбара нехотя последовала за ней. Она догадалась о намерениях Эмили, и они ей явно пришлись не по душе.

— Эм, я не думаю… — нерешительно начала она.

— Да что тут думать! — оборвала ее Эмили. Дернув молнию на косметичке, она принялась изучать ее содержимое. Достав флакон с жидкой пудрой, две плоские баночки и набор кисточек для макияжа, она выставила весь этот косметический арсенал на край умывальника.

— Ты что, хочешь…

— Послушай. Прошу тебя. — Эмили повернула Барбару лицом к зеркалу. — Ведь ты же похожа на всех чертей сразу.

— А на кого я, по-твоему, должна быть похожа? Этот кретин чуть не убил меня. У меня сломан нос и три ребра.

— Сочувствую, — произнесла Эмили. — Побои обычно достаются тем, кто их меньше всего заслужил. Но, Барб, это не оправдание. Если ты собираешься работать со мной, тебе нужно более-менее привести внешность в порядок.

— Но, черт возьми, я никогда не мазалась этой дрянью.

— Вот и хорошо, приобретешь жизненный опыт. Все, смотри на меня. — Видя, что Барбара колеблется и ищет более веские причины отказаться, объявила: — В таком виде ты не можешь встречаться с азиатами. Все, сержант, это приказ.

Барбара чувствовала себя так, словно ее только что пропустили через мясорубку и сейчас лепят из получившегося фарша котлеты, но ведь она сама напросилась Эмили в помощники. Старший инспектор уголовной полиции умело и быстро нанесла макияж, ловко орудуя губками, тампонами, кисточками. На всю процедуру ушло не больше десяти минут. Закончив, Эмили отступила на шаг и окинула критическим взором дело своих рук.

— Отлично, — сказала она. — Но прическа! У тебя какой-то кошмар на голове, Барб. Ты что, стрижешься сама в ванной после душа?

— Ну… — замялась Барбара. — А что, мне кажется, все нормально.

Эмили закатила глаза, но воздержалась от комментариев. Пока она складывала косметичку, Барбара рассматривала в зеркале свое преобразившееся лицо.

— Неплохо, — оценила она. Кровоподтеки, конечно, никуда не делись, но их цветовая гамма стала менее выразительной. А глаза — она всегда считала их поросячьими — стали явно побольше. А причесочка-то еще та — Эмили права. Нет, хватит, больше она не будет пугать своим видом невинных девушек и младенцев.

— А где ты раздобыла все это? — спросила она, указывая на косметичку.

— В «Бутсе»,^[17] — ответила Эмили. — Ты хоть слышала такое название? Ладно, пошли. Я жду протокола вскрытия.

Протокол уже лежал на столе; его страницы чуть заметно шевелились от слабой струи застоявшегося воздуха, который лениво перемешивали лопасти вентилятора. Эмили схватила протокол и стала читать, сосредоточенно наматывая на палец прядь волос. К протоколу был приложен пакет с фотографиями. Барбара разложила их на столе.

На фотографиях был обнаженный и подготовленный к вскрытию труп. Покойника перед смертью просто исколошматили: обширные гематомы на груди и плечах, кровоподтеки на лице были разных оттенков и формы.

Эмили продолжала читать протокол, Барбара размышляла. Вряд ли такие раны можно нанести кулаком, скорее всего… так, стоп-стоп… Вот этот синяк, похоже, от удара монтировкой, второй — доской, этот — будто ударили плашмя лопатой, а вон там — каблуком ботинка. Такое впечатление, что жертву поджидало несколько нападавших, и отделали они его по полной программе.

— Эм, — задумчиво сказала Барбара, — судя по его виду, внутри дота и рядом с ним должны быть следы борьбы. Что там обнаружили твои следователи? Может быть, брызги крови, орудия убийства?

Эмили подняла глаза от протокола:

— Абсолютно ничего.

— А наверху? Примятые кусты? Следы обуви?

— Там тоже ничего.

— На косе?

— Может, на песке и было что-нибудь. Но ведь прилив все смыл.

Возможно ли, что после борьбы не на жизнь, а на смерть не осталось никаких следов? Барбара, вглядываясь в фотографии, пришла к выводу, что убийство скорее всего произошло в другом месте.

Она внимательно рассматривала голую ногу Кураши, затем увеличенное изображение ее части, где на коже виднелся небольшой порез. В сравнении со страшными кровоподтеками и ссадинами ранка длиной в два дюйма казалась мелочью, недостойной внимания. Но если принять во внимание новую версию, этот порез представлял собой весьма интересный и важный факт, который следовало обдумать.

Эмили бросила протокол на стол.

— Не много нового они сообщают. Смерть наступила в результате перелома основания черепа. Предварительный анализ не обнаружил в крови ничего подозрительного. Нам рекомендуют произвести подробный осмотр одежды и обратить особое внимание на брюки.

Эмили набрала телефонный номер. Ожидая ответа, она протирала шею освежающей салфеткой.

— Ну и жара, — пробормотала она и почти сразу же начальственным голосом объявила в трубку: — Говорит старший следователь Барлоу. Это Роджер? Хмм… Да. Ерунда… Но у вас хотя бы есть кондиционер. Распорядись доставить такой же сюда в помощь страждущим. — Скомкав салфетку, она бросила катышек в мусорную корзину. — Послушай, у тебя есть что-нибудь новенькое для меня?.. По убийству на Незе, Роджер. Вспомнил наконец?.. Я знаю, что ты скажешь, но патологоанатом из министерства советует нам произвести подробный осмотр одежды. Что? Действуй, Роджер! Я тебя прошу, раскопай все, что сможешь, ты усвоил?.. Да понимаю, понимаю, но я не собираюсь ждать, пока отчет напечатают. — Она закатила глаза. — Роджер! Да что ты, в самом деле! Ты можешь прислать мне эту информацию? — Прикрыв рукой трубку, она сказала, обращаясь к Барбаре: — Гении хирургии, тоже мне! Можно подумать, они успешно прошли курс у самого Джозефа Белла.^[18]

Прижав трубку к уху плечом, Эмили взяла блокнот и, слушая, стала что-то помечать в нем. Дважды она прерывала говорящего: в первый раз спросив, сколько ждать, а во второй — поинтересовавшись, когда было нанесено это телесное повреждение. Отрывисто бросив:

— Спасибо, Родж, — она повесила трубку и, повернувшись к Барбаре, сказала: — Они обнаружили разрез на брюках.

— Где?

— На расстоянии пяти дюймов от низа штанины. Недавний. Потому что нитки еще не обтрепались.

Барбара подала ей фотографию:

— Видишь, порез на ноге.

— В том же месте, где и разрез?

— Именно, — ответила Барбара, протягивая Эмили остальные снимки тела.

Пока Эмили рассматривала их, Барбара принялась изучать место преступления, сфотографированное в субботу утром. Она рассматривала площадку на плоской вершине скалы у границы парковки, на которой убитый оставил автомобиль, прикинула расстояние от машины до кафе и обрыва. Она хорошо помнила Нез с тех давних времен, когда они гуляли там с братом; помнила бетонную лестницу на склоне скалы.

На фотографии было видно, что в отличие от Увеселительного пирса, эта лестница с давних пор не подновлялась. Металлические перила, установленные только с одной стороны, проржавели, а кое-где были выломаны, ступени были выщерблены, покрылись глубокими трещинами — Северное море не прекращало свою каждодневную работу — и таили в себе опасность. И правду.

— Эти ступеньки… — задумчиво произнесла Барбара. — Послушай-ка, Эм. Он, должно быть, катился вниз по этим ступенькам. Вот откуда на теле такое количество разной формы кровоподтеков.

Эмили оторвала взгляд от фотографий.

— Посмотри на его брюки, Барб, на ногу. Господи, да он же споткнулся о натянутую проволоку!

— Чертова жара! Скажи, Эм, а на месте преступления не нашли каких-нибудь лоскутков? — спросила Барбара.

— Пожалуй, придется побывать там самой вместе с офицером, который производил осмотр, — ответила Эмили. — Правда, это людное место. Даже если мы найдем куски проволоки, в чем я сомневаюсь, адвокату защиты не составит большого труда опротестовать эту улику.

— Даже если на проволоке будут обнаружены волокна ткани от брюк Кураши?

— Ну, это уже другое дело, — согласилась Эмили и что-то записала в блокноте.

Барбара продолжала вглядываться в фотографии места убийства.

— Убийца, возможно, перенес тело в дот после того, как Кураши свалился. Эм, нет ли там следов, подтверждающих это предположение? — И ответила сама: — Ах да! Черт! Прилив…

— Вот именно. — Эмили достала из ящика стола лупу и принялась рассматривать на снимке ногу Кураши. Проведя пальцем по строчкам протокола, она сказала: — Ага, вот. Порез длиной четыре сантиметра. Нанесен незадолго до наступления смерти. — Отложив бумаги в сторону, она внимательно посмотрела на подругу. По задумчивому выражению лица Барбары было понятно, что ее здесь нет, мысленно она сейчас на Незе, погруженном во тьму, без единого огонька, который мог бы помочь ничего не подозревающему прохожему заметить натянутую поперек ступенек проволоку. — А какого размера проволоку мы ищем? — задала она риторический вопрос и посмотрела на вентилятор, вяло продолжающий свои бесплодные попытки разогнать духоту. — Или электрический шнур?

— Шнур не прорезал бы ткань, — очнулась Барбара.

— А может, с него сняли изоляцию и расплели, — предположила Эмили, — чтобы в темноте его нельзя было заметить.

— Хммм. Возможно. А что, если это была рыболовная леска? Крепкая, такая, как на удочках для спортивной ловли. Ведь она тонкая. И эластичная.

— Логично, — согласилась Эмили. — А может быть, струна. Или нить для наложения швов.

— Короче говоря, что-то тонкое, крепкое и эластичное. — заключила Барбара, кладя на стол пакет с вещдоками. — Взгляни-ка. Это из номера Кураши в «Пепелище». Кстати, туда очень хотели попасть Малики.

— Кто бы сомневался, — сделав загадочное лицо, произнесла Эмили. Натянув на руки резиновые перчатки, она раскрыла пакет. — Ты составила опись изъятого и подписала у ответственного за хранение вещдоков?

— Когда шла сюда. Он, между прочим, просил передать тебе, что не возражал бы против того, чтобы в его помещении установили вентилятор.

— Размечтался, — пробурчала Эмили. Она пролистала книгу в желтой обложке, найденную в ящике прикроватного столика Кураши. — Значит, это не убийство из ревности. И не результат внезапно вспыхнувшей драки. Это типичное предумышленное убийство, совершенное тем, кто знал, куда направится Кураши, выйдя из отеля «Пепелище» в ночь с пятницы на субботу. Возможно, это и был тот самый человек, на встречу с которым шел Кураши. Или кто-то, кто знал этого человека.

— И это был мужчина, — уточнила Барбара. — Тело перетаскивали, а это женщине не под силу.

— Или мужчина и женщина, действующие заодно, — в тон ей добавила Эмили. — А может быть, и одна женщина, если тело волочили от ступенек до дота. Тут и женщина справится.

— А зачем вообще было его тащить? — спросила Барбара.

— Я думаю, для того, чтобы не сразу обнаружили. Хотя… — Эмили задумалась. — Зачем же было в таком случае оставлять на виду машину? Любой, кто подошел к машине, не мог не сообразить: что-то произошло. И сразу же стал бы осматриваться вокруг.

— Возможно, тот, кто распотрошил машину, торопился и не подумал об этом. — Барбара следила за тем, как палец Эмили опускался вниз по странице, заложенной в книге атласной ленточкой. Она подчеркнула ногтем строки, заключенные в скобки. — А может, разоренная машина как раз должна была указывать на то, что надо искать тело.

Эмили подняла глаза от книги и, сдув волосы со лба, продолжила:

— И тогда мы снова возвращаемся к Армстронгу, верно? Господи, Барбара, если он имеет хоть какое-нибудь отношение к этому делу, азиаты вдребезги разнесут город.

— Похоже, что так, — согласилась Барбара. — Он морочит нам голову своими байками, что пошел туда прогуляться и увидел машину. Тут он восклицает: «Господи, что творится? Похоже, кто-то здорово потрудился над тем, чтобы превратить машину в груду металлолома. Интересно, а что еще можно найти на косе?»

— Нормально, все сходится, — поддержала подругу Эмили. — Ты посмотри, как тщательно он все продумал и рассчитал: следит за Кураши со дня его приезда, изучает его маршруты, выбирает время, устанавливает проволоку, сидит в засаде и ждет; когда тот падает, перетаскивает тело, крушит машину, а затем на следующее утро возвращается на место убийства для того, чтобы разыграть обнаружение тела. Убедительно?

Барбара пожала плечами.

— А как он отнесся к тому, что снова получил прежнюю работу?

— Нормально отнесся. Согласился. Но ты знаешь, я говорила с Армстронгом и готова поклясться, что у него не хватит ни ума, ни сообразительности, чтобы настолько тщательно спланировать убийство.

— Он снова работает в должности начальника производства фабрики, так? Ты, помнится, говорила, что он был на хорошем счету, пока не появился Кураши. Если так, то деньги он должен получать приличные.

— Черт возьми! — Эмили добралась до конца книги. — Отлично! Санскрит. Так оно и есть. — Она бросилась к двери. — Белинда Уорнер! — закричала она. — Найдите кого-нибудь, кто читает по-пакистански.

— По-арабски, — поправила Барбара.

— Что?

— Ты про книгу? Это же арабский язык.

— Какая разница! — Эмили вынула из пакета с вещдоками презервативы, ключи и кожаный кейс. — Этот ключ, мне кажется, от банковской ячейки. — Она показала на ключ побольше с брелоком, на котором было выгравировано «104». — Он наверняка от абонированного в банке сейфа. В Клактоне есть «Барклиз банк», «Вестминстер», Банк Ллойда и «Мидлэнд». — Она сделала отметку в блокноте.

— На машине были найдены его отпечатки? — спросила Барбара, наблюдая за тем, как Эмили пишет.

— Чьи?

— Армстронга. «Ниссан» ведь сейчас на полицейской стоянке, верно? Это же можно проверить? Эм, а вдруг на машине и вправду его отпечатки?

— Барб, но у него же алиби.

— А вдруг? К тому же у него есть мотив. И…

— Я же сказала, у него алиби! — Эмили повысила голос. Она бросила пакет на стол и направилась к небольшому холодильнику у двери. Открыла, вынула банки с соком, одну бросила Барбаре.

Барбара никогда не видела Эмили в таком раздражении. Она впервые осознала, что работает сейчас не с инспектором Линли, дружеское расположение которого всегда давало подчиненным смелость отстаивать собственную точку зрения. Старший инспектор уголовной полиции Эмили Барлоу была совсем другой — резкой, жесткой, авторитарной, и забывать об этом не следует.

— Прости, — сказала она. — Я напрасно настаивала.

Эмили тяжело вздохнула.

— Послушай Барб, я хочу, чтобы ты участвовала в этом деле. Мне нужен помощник, действующий со мной заодно. Но возня с Армстронгом — это просто потеря времени. Это меня и взбесило. А я уже и так на взводе из-за постоянных перепалок с Фергюсоном. — Эмили открыла сок и сделала несколько глотков, а затем, стараясь говорить спокойно, добавила: — Армстронг сказал, что на машине могут быть отпечатки его пальцев, потому что он заглядывал внутрь. Он увидел, что двери машины открыты, и решил проверить, не нужна ли кому-нибудь помощь.

— И ты ему веришь? — спросила Барбара осторожно, стараясь не обострять отношения. — Ведь он же мог и сам разгромить машину.

— Возможно, — неожиданно спокойно согласилась Эмили и снова взяла в руки пакет с вещдоками.

— Шеф? — Женский голос донесся откуда-то из глубины здания. — Нашелся один тип из Лондонского университета по имени Кайер-аль-Дин Сиддики. Вы слышите меня, шеф? Он прочтет то, что вам нужно, если вы перешлете ему текст по факсу.

— Это Белинда Уорнер, — сухо сказала Эмили. — Короткой записки напечатать не может, но по телефону творит чудеса. Хорошо! — проорала она в ответ.

Отправив книгу, чтобы сделали копию нужной страницы, она достала из пакета чековую книжку.

Увидев ее, Барбара поняла, что кроме дороги, ведущей к двери дома Иэна Армстронга, есть еще и другие пути. После недолгого раздумья она сказала:

— Кураши выписал чек две недели назад. Четыреста фунтов на имя некоего Ф. Кумара.

Эмили, сосредоточенно нахмурив брови, посмотрела на корешок.

— Это, конечно, не бог весть какая информация, но и пренебрегать ею было бы глупо. Нам надо выяснить, кто он. Или она.

— Кстати, чековая книжка была в кейсе. Там еще был счет из местного ювелирного магазина «Драгоценности и бижутерия Рекон» на имя Салах Малик.

— Непонятно, зачем ее прятать, — покачала головой Эмили. — Ведь никто, кроме самого Кураши, не мог ею воспользоваться. — Она перебросила книжку Барбаре. — Разберись с этим чеком. Да и со счетом из ювелирного магазина.

Это было великодушно, ведь только что она чуть ли не отстранила Барбару от дела из-за ее настойчивости. А сейчас Эмили, проявляя еще большее благородство, доверительно сообщила Барбаре:

— Я должна буду еще раз встретиться с мистером Армстронгом. И еще, между нами, девушками: сегодня мы с тобой должны сформулировать основную версию.

— Хорошо, — ответила Барбара. Ей хотелось поблагодарить подругу за все: за то, что она не отворачивается от ее изуродованного лица; за то, что позволяет ей работать бок о бок с собой; даже за то, что позволяет иметь собственные мысли. Но сказала она совсем другое: — Если ты уверена, что я могу быть полезной.

— Еще как уверена, — сказала Эмили дружески. — Я считаю тебя одной из наших. — Она надела солнечные очки и взяла кольцо с несколькими ключами. — В Скотленд-Ярде немало настоящих профессионалов, которых азиаты скоро зауважают. Даже мой шеф признает их профессионализм. А я хочу их переплюнуть. И обойти своего шефа. А потому хочу, чтобы ты делала все возможное для того, чтобы это произошло.

Сообщив подчиненным о том, что она направляется к мистеру Армстронгу с намерением основательно с ним побеседовать, Эмили во все горло, так, чтобы было слышно в дальнем конце здания, крикнула:

— Если что, звоните на мобильный! — кивнула Барбаре, и через несколько секунд ее уже не было в кабинете.

Оставшись одна, Барбара стала перебирать содержимое пакета с вещдоками. Она обдумывала, как вписываются в версию о проволоке, послужившей орудием убийства Хайтама Кураши, ключ, по всей вероятности от банковского сейфа, отрывок текста на арабском языке, корешок чека, выписанного на имя какого-то азиата, и загадочный счет из ювелирного магазина.

Начать с последнего казалось ей наиболее логичным. Если есть какие-то детали, которые после нетрудной проверки могут быть исключены из перечня улик, то лучше всего начать именно с них. Это придаст уверенности в близком успехе вне зависимости от того, сколько пользы принесет следствию.

Оставив вентилятор включенным, Барбара спустилась по лестнице и вышла на улицу, где ее «мини» раскалилась, как фольга в духовке.

Рулевое колесо обожгло руки, а опустившись в продавленное сиденье, она почувствовала себя так, словно плюхнулась на колени джинна. Правда, двигатель завелся сразу, без обычного кокетства, и она через некоторое время повернула направо, в направлении Хай-стрит.

Ехать было недалеко. Магазин «Драгоценности и бижутерия Рекон» находился на пересечении Хай-стрит и переулка Сэвил-лейн, но был еще закрыт. Барбара постучала, надеясь, что кто-нибудь находится в подсобном помещении позади прилавка. Она подергала за ручку и снова постучалась, на этот раз более требовательно. И ее услышали. Женщина с высокой прической, сооруженной из волос пугающе красного оттенка, появилась перед дверью и жестом показала на табличку с надписью «Закрыто».

— Мы еще не совсем подготовились, — пояснила она с доброжелательной улыбкой. А потом, сообразив, насколько неосмотрительно было бы отмахнуться от потенциального покупателя в нынешние времена в Балфорде, спросила: — У вас что-то неотложное, дорогая? Может быть, вам нужен подарок ко дню рождения или к другому важному событию? — И повернулась, чтобы открыть дверь.

Барбара показала ей удостоверение. Глаза женщины расширились.

— Скотленд-Ярд? — удивленно произнесла она и, непонятно почему, обернувшись, посмотрела на дверь, откуда только что вышла.

— Я не за подарком, — сказала Барбара. — Мне надо спросить вас кое о чем, миссис…

— Уинфилд, — подсказала женщина. — Конни Уинфилд. Конни Реконская.

Барбара не сразу сообразила, что, называя себя, эта женщина имеет в виду не место своего рождения (например, Екатерина Арагонская), а название магазина.

— Так это ваш магазин?

— Конечно. — Конни Уинфилд изящным движением закрыла за Барбарой дверь. Встав за прилавок, она начала готовить витрину: сняла и аккуратно сложила фланелевую салфетку малиново-коричневого цвета, прикрывавшую серьги, ожерелья, браслеты и прочие украшения. В витрине не было стандартных ювелирных изделий, которые можно увидеть в любом подобном магазине. Все выставленное на продажу было не только оригинальным по дизайну, но и изготовленным в единственном экземпляре. Украшения были выполнены из монет, бусин, перьев, кожи. Если и использовались драгоценные металлы — традиционные золото и серебро, — то в неожиданных сочетаниях.

Барбара подумала о кольце, найденном в кожаном кейсе в номере Кураши. Совершенно обычное, с единственным рубином. Нет, это кольцо было наверняка куплено не здесь.

Она достала счет и, протянув его женщине, сказала:

— Миссис Уинфилд, этот счет…

— Конни, — поспешно произнесла женщина. Она, склонившись над второй витриной, снимала салфетку, лежащую поверх украшений. — Все зовут меня Конни. И всегда так звали. Я живу здесь всю жизнь и не вижу причин, чтобы стать миссис Уинфилд для людей, которые видели меня ковыляющей по улице в испачканных ползунках.

— Хорошо, — согласилась Барбара. — Конни.

— Даже мои художники, которые делают украшения, называют меня Конни. Я беру на реализацию работы у художников от Брайтона до Инвернесса, вот почему я смогла удержаться на плаву в течение последних пяти лет, в период спада, когда большинство магазинов — а мой магазин — это не гастроном или аптека и не хозяйственная лавка — были вынуждены закрыться. Десять лет назад, когда я открывала «Рекон», то сказала себе: «Дорогая Конни, не вздумай вкладывать весь капитал в товар». Это все равно что отправиться в плавание по штормовому морю на корабле с то и дело глохнущими двигателями. Надеюсь, вы меня понимаете.

Она принялась вытаскивать из-под прилавка приспособления для демонстрации ювелирных украшений — искусно сделанные и до блеска отполированные карликовые деревья. Они и сами могли сойти за произведения искусства. Конни развешивала на их ветках сережки, бусы, мониста. Она работала так самозабвенно и увлеченно, что Барбара невольно этому подивилась — ведь было обычное утро буднего дня. Даже появление полиции не вызвало у хозяйки никакой нервозности.

Барбара положила счет на прилавок возле одного из деревьев с ветвями, усыпанными сережками.

— Миссис… Конни, — сразу же исправилась она, — это чек из вашего магазина?

Конни взяла чек с прилавка.

— Да, раз сверху написано «Рекон», значит, наш, — подтвердила владелица магазина.

— А вы не можете сказать, на какую покупку был оформлен этот чек? И что значит фраза «Жизнь начинается только сейчас»?

— Минуточку. — Конни отошла в угол магазина, где стоял напольный вентилятор. Она включила его, и Барбара с облегчением отметила, что, в отличие от вентилятора в кабинете Эмили, этот работал так, как и должно работать устройство подобного типа. Конни настроила вентилятор на работу в среднем режиме.

Она положила чек на сейф, где лежала черная тетрадь. На ее обложке золотом было вытеснено «Рекон. Ювелирные изделия». Конни открыла тетрадь.

— АК — это инициалы художника, — объяснила она Барбаре. — Так мы помечаем каждое изделие. Это изготовлено Алоисиусом Кеннеди из Нортумберленда. У него я беру немного изделий на продажу, поскольку они несколько подороже. Но это… — Лизнув указательный палец, она перелистнула несколько страниц. Длинным, накрашенным в цвет волос ногтем она провела сверху вниз по строчкам. — Ага, сто шестьдесят два — это номер по ведомости. Вот он. Это браслет с застежкой на запястье. О, это отличная вещь! У меня нет точно таких, но… — Она повернулась к витринам. — Если хотите, я могу показать вам похожий.

— А что значит «Жизнь начинается только сейчас»? — спросила Барбара. — Вы не знаете?

— Здравый смысл, я думаю, — ответила Конни и засмеялась несколько натянутым смехом над собственной шуткой, обнажая белые и маленькие, как у ребенка, зубы. — Мы можем, если хотите, спросить у Рейчел. Это ее почерк. — Она приоткрыла дверь в подсобку и позвала: — Рейч, милочка, к нам в магазин пожаловала инспектор Скотленд-Ярда, и у нее есть вопросы по твоему чеку. Принеси мне что-нибудь из вещей Кеннеди. — Улыбнувшись Барбаре, она сказала: — Рейчел — это моя дочь.

— Слог «ре» в слове «Рекон»?

— Какая вы догадливая! — с изумлением подтвердила Конни.

Из-за двери, ведущей в подсобку, послышался звук шагов по деревянному полу, и почти сразу в проеме двери появилась молодая женщина. Ее лицо оставалось в тени штор, в руках она держала коробку.

— Я разбирала поступления из Девона. В этот раз она прислала изделия из ракушек. Она согласовала это с тобой? — спросила она, обращаясь к матери.

— Да что ты! Разве ты не растолковала этой женщине, что мы продаем? Рейчел, эта дама из Скотленд-Ярда.

Рейчел сделала чуть заметный шаг вперед, но для Барбары этого было вполне достаточно, чтобы увидеть, насколько мать и дочь не похожи друг на друга. Несмотря на свои неестественно огненные волосы, Конни была интересной женщиной: у нее были правильные черты лица, гладкая, без изъянов кожа, длинные ресницы, небольшой, изящно очерченный рот. В отличие от матери, дочь выглядела так, будто кто-то наспех слепил ее из отходов, оставшихся после создания пяти или шести человеческих индивидуумов отталкивающего вида.

Ее глаза были расставлены неестественно широко; к тому же веко одного из них почти закрывало глаз, как бывает после паралича. Вместо подбородка имелся маленький бугорок под нижней губой, почти сливающийся с шеей. На том месте, где полагалось быть носу, не было практически ничего. Вместо носа было некий эфемерный образ, создаваемый отражением света от искусно нанесенного макияжа; переносица была едва заметна, отчего нос выглядел так, будто кто-то надавил большим пальцем на только что вылепленное из глины лицо.

Барбара не знала, как поступить, чтобы не обидеть ее. Ведь разглядывание исподтишка обижает, пристальный взгляд куда-то в сторону, мимо лица — тоже напоминание об уродстве.

— Что ты, моя милая, можешь сказать об этой вещи? — обратилась к дочери Конни. — Это одно из изделий Кеннеди, как ты отметила на этикетке, а продала ты его… — Голос ее дрогнул, и она замолчала, когда увидела имя на чеке. Она посмотрела на дочь, и взгляды их встретились. Казалось, они мысленно переговариваются о чем-то друг с другом.

— Тут написано, что украшение было продано Салах Малик, — сказала Барбара, обращаясь к Рейчел Уинфилд.

Рейчел, приблизившись к прилавку, остановилась и стала с опаской разглядывать лежащий на нем чек, словно это было какое-то неизвестное животное, к которому опасно приближаться. Барбара заметила, как часто бьется жилка на ее виске.

Мать подошла к ней и с каким-то нервным кудахтаньем взбила прическу на голове дочери, прикрыв прядями ее лицо. Лицо Рейчел исказило раздражение, но она не стряхнула с головы руку матери и не отстранилась от нее.

— Мама говорит, что это ваш почерк, — обратилась к ней Барбара. — Вспоминаете?

— Это была не совсем продажа, — сказала Рейчел. — Скорее сделка. Салах делает для нас ювелирные украшения, и мы заключили что-то вроде бартера. У нее нет… ну, своих денег, и Салах… — Она показала на витрину, где были выложены ожерелья и мониста, которыми так любят украшать себя восточные женщины. Они были изготовлены из старинных монет и причудливой формы бусин.

— Выходит, вы ее знаете, — заключила Барбара.

Рейчел вдруг сменила тему:

— То, что я написала на чеке, должно быть выгравировано внутри браслета. «Жизнь начинается только сейчас». Мы сами не делаем гравировки, отсылаем к специалисту. — Она поставила коробку, которую все еще держала в руках, на прилавок и, нажав на кнопку, открыла ее. В коробке лежал золотой браслет, завернутый в мягкую ткань. Рейчел вынула его, развернула пурпурный лоскут и положила на прилавок золотой браслет. Это была авторская работа, как и все в этом магазине. — Тоже Кеннеди делал, — сказала Рейчел. — Он, правда, делает украшения в единственном экземпляре, но по этому браслету вы можете получить представление, как выглядел браслет АК — сто шестьдесят два.

Барбара потрогала браслет. Он был кованым, не дутым. Если бы среди вещей Кураши она увидела подобную вещь, она наверняка запомнила бы ее. Был ли браслет на Кураши в ночь убийства? — подумала она. Он мог расстегнуться при падении, но вряд ли убийца разорил машину ради того, чтобы найти его. Возможность убийства из корыстных побуждений исключить нельзя, но это только одна из версий.

Взяв с прилавка чек, она снова принялась его рассматривать. Рейчел и ее мать молчали, еще раз многозначительно переглянувшись, а Барбара, перехватив этот взгляд, решила, что необходимо выяснить, в чем дело.

Судя по их поведению, они так или иначе были знакомы с убитым. Но насколько хорошо? — спрашивала она себя. Делать преждевременное заключение, подсказанное, например, внешностью человека, довольно рискованно, но представить себе Рейчел Уинфилд любовницей Кураши она не могла. Как и любовницей кого-либо другого. Сама не красавица, Барбара знала, какую роль часто играет жалость и сочувствие в отношениях между мужчинами и женщинами. А поэтому логично было бы предположить, что если между ними и существовала какая-то связь, то никак не романтичная и не сексуальная. С другой стороны, у молодой женщины прекрасное тело, а под покровом тьмы… Но тут Барбара спохватилась, что бежит впереди паровоза. Она должна была выяснить, как чек оказался среди вещей Кураши и почему браслета среди них не было.

Думая о чеке, она вдруг взглянула на сейф. Рядом с ним лежала чековая книжка с загнутой, залистанной обложкой; часть бланков оставалась неиспользованной. Барбара обратила внимание на цвет бланков. Они были белыми. А чек, найденный в номере Кураши, был желтым.

Приглядевшись к чеку, она обнаружила то, что должна была бы заметить раньше, не будь загипнотизирована именем Салах Малик и фразой «Жизнь начинается только сейчас». Внизу были мелким курсивом напечатаны два слова: «Официальная копия».

— Это чек, который остается в магазине? — спросила она, обращаясь к Рейчел Уинфилд и ее матери. — Покупателю выдается оригинальный белый чек из книги, которая лежит на сейфе. В магазине для регистрации продажи остается желтый чек.

Конни Уинфилд поспешно прервала Барбару:

— Ой, мы никогда не придерживаемся таких формальностей, правда, Рейч? Я не думаю, что это имеет значение, какая именно копия остается у нас: желтая, белая… Я правильно говорю, милочка?

Но Рейчел, кажется, поняла ошибку матери. Она прикрыла глаза, увидев, что Барбара потянулась за чековой книжкой. Документы, относящиеся к покупкам, были расположены по порядку. Барбара перелистала их. Все копии чеков в книге были желтыми.

Отметив про себя, что бланки пронумерованы, она быстро перелистнула страницы в поисках нужной копии под номером 2395. Желтые чеки с номерами 2394 и 2396 в книге были, чека 2395 — ни белого, ни желтого — не было.

Барбара спросила:

— Книжка всегда находится в магазине? Где вы оставляете ее, когда закрываете магазин на ночь?

— Мы оставляем ее в ящике стола, на котором стоит сейф, — ответила Конни. — Там ей тепло и не дует. А что? Мы неправильно храним? Бог свидетель, и я, и Рейчел бываем иногда немного рассеянными в бухгалтерских делах, но мы никогда не делаем ничего противозаконного. — Она засмеялась. — Какой толк мухлевать с чеками, если ты сам хозяин магазина? Нам попросту некого обманывать. Конечно, я понимаю, мы, если бы захотели, могли бы обманывать наших мастеров, но в конце концов обязательно попались бы: ведь мы дважды в год предоставляем им отчеты, да они и сами имеют право проверять наши книги. Поэтому, будучи здравомыслящими — а мне хочется думать, что мы такими и являемся, — мы можем…

— Этот чек был найден в вещах человека, которого убили, — прервала ее Барбара.

Конни оторопела и начала хватать ртом воздух, прижав сжатые кулачки к груди. Она пристально смотрела на Барбару, и было совершенно ясно, на чье лицо она сейчас не в силах даже взглянуть. Овладев собой, она обратилась к дочери, не повернув к ней головы:

— Рейч, ты только подумай. Ну как, по-твоему, такое могло случиться? Вы говорите о том парне, которого убили на Незе, сержант? Ведь вы из полиции, а этот парень — единственный из людей, которым сейчас интересуется полиция. Это наверняка он. Это и есть тот самый убитый, да?

— Да, тот самый, — подтвердила Барбара.

— Совершенно не представляю, как у него могла оказаться наша копия чека, — переведя дыхание, произнесла Конни. — Может, тебе что-нибудь известно об этом, Рейч?

Рейчел теребила складку на юбке. Барбара впервые за все время пребывания в магазине отметила про себя, что юбка на девушке была восточная, полупрозрачная. Такие юбки сейчас продавались на уличных базарах по всей стране. Сама юбка не указывала на принадлежность девушки к пакистанской общине, но не исключена возможность, что она — если к тому же принять во внимание ее нежелание говорить — как-то, возможно косвенно, вовлечена в ситуацию.

— Понятия не имею, — еле слышно пролепетала Рейчел. — Может быть, этот парень подобрал его на улице или еще где-то. На чеке имя Салах Малик. Возможно, оно было ему знакомо, и он хотел передать чек ей, но так и не успел.

— А он мог знать Салах Малик? — поинтересовалась Барбара.

Рейчел волновалась все сильнее:

— А разве не вы сказали, что он и Салах…

— Да об этой истории писала местная газета, сержант, — перебила дочь Конни. — Мы с Рейчел прочли, что этот парень должен был жениться на дочери Акрама Малика.

— И вам известно только то, что написано в газете? — спросила Барбара.

— Да, — ответила Конни. — Рейч, может, ты что-то знаешь?

— Нет, — покачала головой Рейчел. Барбара засомневалась. Конни была чересчур говорливой, Рейчел — слишком немногословной. В этом водоеме следует половить рыбку, но лучше забросить удочку, когда у нее будет хорошая наживка. Достав визитку, она написала на ней «Отель «Пепелище» и, протянув ее женщинам, попросила звонить ей, если что-то вдруг всплывет у них в памяти. Она бросила прощальный взгляд на браслет работы Кеннеди и положила чек на браслет АК-162 на прежнее место.

Выйдя из магазина, она быстро оглянулась. Обе женщины смотрели ей вслед. Все, что им известно, они в свое время расскажут. Так обычно бывает, если правильно выбрать момент. Вероятнее всего, подумала Барбара, этот золотой браслет, пропущенный мимо кассы, будет той искрой, от которой вспыхнет ссора между матерью и дочерью, и они разговорятся. А выслушать их ей было необходимо.

Как только сержант Скотленд-Ярда скрылась из виду, Рейчел стремглав бросилась в подсобку. Протиснувшись в узкую щель между стенкой и стеллажами, она вошла в туалет и сразу же заперла дверь на щеколду.

Пытаясь унять дрожь в руках, она сцепила пальцы, а когда поняла, что ей это не удастся, обеими руками открыла кран над маленькой треугольной раковиной. Она вся горела и одновременно с этим, как ни странно, ощущала леденящий холод. Она понимала, что Барбара вернется, что ее кошмар не закончился. Она попыталась водой охладить разгоряченное лицо, но тут в дверь заколотила Конни.

— Выходи, Рейчел Линн, — приказала она. — Нам надо поговорить.

— Не могу, — задыхаясь, произнесла Рейчел. — Мне плохо.

— Ой, моей крошке плохо! — передразнила Конни. — Открывай, или я сейчас возьму топор и разнесу дверь, чтобы вытащить тебя оттуда.

— Пока она была здесь, мне все время хотелось в туалет, — сказала Рейчел и даже уселась на унитаз, приподняв юбку.

— А я-то подумала, что тебя тошнит. — В голосе Конни послышалось торжество, какое обычно звучит в те моменты, когда матери уличают дочерей во лжи. — Тебе плохо? Так что же с тобой на самом-то деле?

— Не то, что ты думаешь, — ответила Рейчел. — И ты это знаешь. Мне надо хоть немного побыть одной, ну пожалуйста.

Наступила тишина. Потом Рейчел услышала, как ее мать топчется около двери. Она явно что-то замышляла.

— Мам, ну дай мне хотя бы минуту, — взмолилась Рейчел. — У меня живот болит. Послушай. Вроде кто-то вошел в магазин.

— Не морочь мне голову, девочка. У меня есть часы, и я знаю, сколько требуется времени, чтобы сделать все дела в сортире. Тебе понятно, Рейчел?

Рейчел услышала удаляющиеся шаги; она понимала, что выторговала для себя всего несколько минут, и поэтому изо всех сил старалась взять себя в руки, чтобы обдумать план действий. У тебя характер бойца, внушала себе Рейчел, как в детстве, когда каждое утро готовилась к новым схваткам с безжалостными школьниками. Она говорила себе тогда: стоит ли суетиться по мелочам, подозревая, что все в мире только и мечтают, как бы обидеть и унизить тебя, Рейчел, ведь главное — что ты всегда остаешься собой и дорожишь этим.

Но она разуверилась в этом два месяца назад, а произошло это, когда Салах Малик объявила ей о своем решении подчиниться воле родителей и выйти замуж за незнакомого мужчину из Пакистана. И уверенность, что она всегда остается собой, сменилась ужасом от того, что теряет Салах. С этой минуты она чувствовала себя брошенной и морально сломленной. После недолгих размышлений она решила, что ее жестоко предали. Земля, на которой, как она верила, был заложен фундамент ее будущего, вдруг зашаталась и разверзлась под ногами, и в то же мгновение она напрочь забыла все самые важные жизненные уроки. До десятого дня рождения ее не покидала уверенность в том, что ее собственные удачи, неудачи, счастье могут быть обеспечены усилиями лишь одного человека на земле — Рейчел Линн Уинфилд. Конечно, насмешки соучеников причиняли ей боль, но они никогда не пугали ее, а лишь усиливали уверенность в том, что она все сможет преодолеть. После встречи с Салах все переменилось, и их дружба стала для нее центром, вокруг которого строилось ее будущее.

Какая это была глупость! Она постоянно терзала себя этой мыслью, а сейчас окончательно уверилась в этом. Но в те первые страшные минуты, когда Салах посвятила ее в свои планы спокойным и ласковым голосом (она всегда была тихая и спокойная, что не спасало ее от жестокости сверстников, которые, правда, не осмеливались задирать ее или отпускать гнусные реплики по поводу цвета ее кожи, если Рейчел была рядом), Рейчел не могла думать ни о чем, кроме их будущего. А как же я? А как же мы? А как же наши планы? Ведь мы же копили деньги на квартиру; мы же хотели обставить ее мебелью и купить большие мягкие подушки; мы мечтали оборудовать для тебя мастерскую рядом со спальней, где бы ты могла делать украшения; мы хотели собирать ракушки на отмели; мы думали завести двух кошек; ты собиралась научить меня готовить, а я собиралась научить тебя… чему? Чему, черт возьми, я могла бы научить тебя, Салах? Что я вообще могу тебе предложить?

Но она не сказала ничего из того, о чем думала, а смогла произнести только:

— Выходить замуж? За кого, Салах? Но… я думала… ведь ты же всегда говорила, что не сможешь…

— За человека из Карачи, которого мои родители выбрали для меня, — ответила тогда Салах.

— Так ты?.. Салах, как ты можешь выйти замуж за того, кого ты даже не знаешь?

— Так женились мои родители. Так женится большинство наших людей.

— Ваших людей, — усмехнулась Рейчел. Она пыталась высмеять саму возможность такого замужества, чтобы показать Салах, насколько курьезным выглядит ее намерение. — Ведь ты англичанка. Ты такая же азиатка, как я. Ну скажи, что тебе известно о нем? Он толстый? Уродливый? У него вставные зубы? У него торчат волосы из ноздрей и ушей? Сколько ему лет? А вдруг ему шестьдесят и у него варикозные вены?

— Его зовут Хайтам Кураши. Ему двадцать пять лег. Он закончил университет…

— А раз его выбрали тебе в мужья, — с горечью сказала Рейчел, — я думаю, у него еще и много денег. Твой папочка любит денежки. Ведь из-за них и Юмн появилась в вашем доме. Кого волнует, какая обезьяна будет ложиться с тобой в постель, ведь главное для Акрама — это получить то, что он задумал. Все обстоит именно так, да? Разве твой отец думает о чем-нибудь еще? Ну скажи правду, Салах.

— Хайтам будет работать на нашей фабрике, если это тебя интересует, — ответила Салах.

— Ха! Вы только посмотрите? У него есть все, что им надо — Муханнаду и твоему отцу, — а они могут заполучить это только одним способом: отдать тебя этому жирному типу, которого ты даже не знаешь. Не могу поверить, что ты можешь пойти на это.

— У меня нет выбора.

— Да о чем ты говоришь? Если ты даже не сказала, что не хочешь выходить за него замуж, то как ты можешь утверждать, что твой отец принуждает тебя к этому? Он же обожает тебя. А тебе надо всего лишь сказать ему, что у нас с тобой планы. Но в этих планах не предусмотрено выходить замуж за какого-то тупицу из Пакистана, которого ты даже не видела.

— Я хочу выйти за него замуж, — неожиданно объявила Салах.

— Ты хочешь?.. — Рейчел оторопела, пораженная предательством. Она никогда не предполагала, что шесть простых слов могут причинить такую боль, от которой у нее нет никакой защиты. — Ты хочешь выйти за него замуж? Но ведь ты не знаешь его, ты не любишь его, так как же ты можешь начинать жизнь с такой лжи?

— Мы научимся любить друг друга, — ответила Салах. — Именно так было у моих родителей.

— И так было у Муханнада? Ну и шуточки у тебя! Юмн, по-твоему, его возлюбленная? Да она тряпка, о которую он вытирает ноги. Ты же сама это говорила. Ты хочешь, чтобы то же самое произошло с тобой? Ты этого хочешь?

— Мы с братом разные люди. — Говоря это, Салах отвернулась от Рейчел, и дупата скрыла от подруги ее лицо. Она брала назад свои слова и обещания, и это заставляло Рейчел цепляться за нее еще крепче в надежде оставить все как было.

— Да кого это волнует? Чем твой брат отличается от этого Хайбрама?

— Хайтама.

— Да какая разница, как его зовут! Важно, в чем разница между твоим братом и этим Хайтамом. А ты и не знаешь, есть ли вообще между ними разница. И не хочешь знать, разве не так, пока он не задаст тебе первую хорошую трепку. Точно как Муханнад. Я помню, на что было похоже лицо Юмн после того, как по нему прошелся кулак твоего милого братца. А что может помешать Хайкему…

— Хайтаму, Рейчел.

— Да какая разница! Ну что помешает и ему поступить с тобой так же?

— На этот вопрос я ответить не могу, потому что сама еще не знаю ответа. Вот встретимся, тогда посмотрим.

— Только так? — изумилась Рейчел.

Они сидели в саду под большим грушевым деревом, ветви которого были сплошь усыпаны душистыми цветами. Они сидели на тех же самых качелях, на которых столько раз сидели в детстве, болтая ногами и строя планы на будущее, которым так и не суждено осуществиться. Как нелегко отказываться от того, что по праву считаешь своим, думала Рейчел, ведь от тебя отрывают человека, от которого ты привыкла зависеть. Нет, это не только нелегко, это еще несправедливо. Ведь Салах врала ей. Она просто играла в мечты.

Боль от потери подруги и ее предательства слегка притупилась — так бывает с земной поверхностью, вздыбленной землетрясением и обретающей новые очертания после того, как подземные толчки прекратятся. Она почувствовала, что душевная боль сменилась злостью. А вместе со злостью в душе поселилась и ее всегдашняя спутница — месть.

— Отец сказал мне, что я могу отказаться от брака с Хайтамом после того, как мы встретимся, — сказала Салах. — Он не станет принуждать меня, если поймет, что я не буду счастлива в браке.

Рейчел понимала, что ее подруга говорит совсем не то, что думает, хотя Салах всеми силами старалась не показывать этого.

— Можно подумать, ты сомневаешься в том, что будешь несчастлива в этом браке. Но ты все равно собираешься выходить за него замуж. Я же вижу. Я же знаю тебя, Салах.

Рейчел чувствовала, как ее захлестывает отчаяние, а вместе с ним появляется желание наброситься, ударить, причинить боль. Ее сознание отказывалось верить в то, что подруга могла так сильно измениться. Всего два дня прошло после их последней встречи. Но ведь тогда и речи не было о том, что все их планы — смешные фантазии. Так что же все-таки с ней произошло? Это была уже не прежняя Салах, с которой Рейчел проводила часы и дни, с которой играла, которую защищала от задиристых придурков в начальной школе Балфорда-ле-Нез и средней школе «Уикхэм-Стендиш». Это была другая, неизвестная ей Салах.

— Ты же сама говорила мне о любви, — сказала Рейчел. — Мы же не раз это обсуждали и были откровенны друг с другом. Мы же верили в то, что главное в любви — это честность. Или ты уже забыла?

— Нет, не забыла. Так все и было. — Салах во все время их разговора не сводила глаз с дома, словно опасаясь, что кто-то может заметить бурную реакцию, с которой Рейчел восприняла новость. Но сейчас она повернулась к Рейчел и, глядя ей в глаза, произнесла твердым голосом: — Но иногда полная, абсолютная честность невозможна. Она невозможна в отношениях с друзьями, в отношениях между любовниками, между родителями и детьми, мужьями и женами. И она не только невозможна, пойми, Рейчел, она попросту не нужна. И не всегда разумно настаивать на абсолютной честности.

— Но ведь мы-то с тобой были честными по отношению друг к другу, — возразила Рейчел, справившись с растерянностью, в которую ее повергли слова Салах. — Я, по крайней мере, была с тобой честна. Всегда. И во всем. И ты была честна со мной. Так была или нет? И во всем или не во всем?

Молчание поведало Рейчел правду.

— Но я все знаю о… Ты говорила мне… — Вдруг оказалось, что все не так. Что же на самом деле говорила ей Салах? Это были детские откровения о мечтах, надеждах и любви. Рейчел верила, что посвящение в такие секреты скрепляет дружбу. Секреты, которые она поклялась никому не выдавать, и сдержала свое слово.

Такого удара она не ожидала. Она никогда не думала, что ее подруга с таким спокойствием и с непреклонной решимостью посчитает все, сказанное ранее, лишь детскими разговорами. Решительная перемена и все, что за ней последовало, требовали ответных действий.

Рейчел избрала единственно возможный способ. И сейчас столкнулась с его последствиями.

Ей надо было обдумать, что она делает. Она никогда не предполагала, что одно простое решение может затронуть жизни такого количества людей.

Рейчел не сомневалась, что та женщина, полицейский сержант, не поверила ни ей, ни матери. Как только она раскрыла чековую книжку и провела пальцем по страницам, она сразу узнала всю правду. Сейчас самое правильное для нее было бы поговорить с Салах. Но как только это произойдет, никаких надежд на восстановление прежних отношений с подругой уже не будет.

Поэтому нечего и думать о том, что делать дальше. Сейчас ее вела судьба, свернуть не было никакой возможности.

Рейчел встала с унитаза и на цыпочках подошла к двери. Отведя щеколду, она приоткрыла дверь и прильнула к щели, стараясь рассмотреть, что творится в подсобке, и услышать, что происходит в торговом зале. Мать уже включила радиоприемник и настроилась на станцию, которая помогала ей вспомнить дни юности. Зазвучавшая мелодия вызвала у Рейчел ироническую усмешку: можно подумать, что диджеем работает Бог-насмешник, знающий все секреты души Рейчел Уинфилд. Битлы пели «Любовь не купишь». Если б не готовые вот-вот пролиться слезы, Рейчел наверняка бы расхохоталась.

Она потихоньку выбралась из уборной. Бросив торопливый взгляд в сторону прилавка, она кинулась к запасному выходу. Дверь была распахнута в надежде создать хотя бы видимость сквозняка, движения воздуха от душной аллеи позади магазина к такой же душной Хай-стрит, на которую выходила дверь торгового зала. Воздух словно застыл. Но открытая дверь — это возможность убежать, скрыться, что для Рейчел было сейчас необходимо. Оказавшись в аллее, она бросилась к своему велосипеду, села на него и, изо всех сил нажимая на педали, помчалась в сторону моря.

Она только подтолкнула, и все вокруг начало рушиться. Но может быть, пока еще есть возможность спасти хоть что-нибудь до того, как все будет сметено?

Глава 8

Здание фабрики «Горчица и пряности Малика», небольшого предприятия на северной окраине Балфорда-ле-Нез, располагалось у дороги к Незу, там, где, изгибаясь к северо-западу, шоссе Холл-лейн плавно переходит в улицу Нез-Парк-роуд. В этом районе в обветшалых зданиях была сосредоточена вся местная промышленность: мастерские по пошиву парусов, изготовлению оград, столярная мастерская, автосервис, рынок подержанных автомобилей, ателье по изготовлению мебели и матрасов, мастерская, где изготавливали пазлы, владелец которой выбирал такие сюжеты для картинок, что его время от времени грозили предать анафеме с амвонов всех городских церквей.

Стандартные корпуса, приютившие эти предприятия, отлично вписывались в окружающую их среду. Проходящая мимо них мощеная дорога была в выбоинах и ямах; у каждого здания стояли оранжевые контейнеры для мусора с дурацкой надписью «Золотые отбросы» на погнутых и обшарпанных бортах, в них сваливали все: от обрезков парусины до проржавевших матрасных пружин; стоящая в зарослях крапивы и конского щавеля ограда, составленная из нескольких скрепленных вместе велосипедных рам, могла присниться лишь в страшном сне; повсюду были навалены листы рифленого металла, гниющие деревянные поддоны, пустые пластмассовые емкости, громадные ржавые металлические конструкции, пробраться через которые не было никакой возможности.

Среди этого хаоса и развала фабрика «Горчица и пряности Малика» благопристойным видом бросала упрек своим равнодушным к чистоте соседям. Она занимала одну треть здания, построенного в викторианском стиле, со множеством труб на крыше; в былые времена здесь располагался Балфордский лесопильный завод. Несколько лет спустя после окончания Второй мировой войны завод, как и вся промышленность города, прекратил свое существование. Но сейчас здание, в котором он когда-то размещался, преобразилось: кирпичный фасад очистили от вековой грязи, деревянные рамы заменили новыми, каждый год его подновляли, где нужно — подкрашивали. Оно служило наглядным примером того, какими могут быть промышленные здания, имей их владельцы хотя бы половину энергии и решимости Сайда Акрама Малика.

Акрам Малик приобрел заброшенный завод в день пятой годовщины появления семьи в Балфорде-ле-Нез и тогда же стал обладателем почетного памятного знака, подаренного ему в честь этого юбилея. Этот знак сильнее всего поразил Эмили, когда она вошла в здание фабрики, предварительно втиснув свой «пежо» в свободное пространство между стоящими вдоль улицы машинами.

У нее дико болела голова. Как ей казалось, оттого, что она понервничала во время их с Барбарой Хейверс утренней встречи, которая и сейчас еще не шла у нее из головы. Ей совсем не нужен был в команде полисмен, который идет на поводу у этих чертовых азиатов, и желание Барбары взять в разработку англичанина беспокоило ее, заставляя задуматься, кроме всего прочего, и о том, насколько ясно представляют себе ситуацию другие детективы. Да еще Доналд Фергюсон, будь он неладен, неотступно следит за каждым ее шагом! Что и говорить, Эмили оказалась в незавидном положении.

Рабочий день начался со звонка шефа. Не утруждая себя ни пожеланием доброго утра, ни сочувственным комментарием по поводу несносной погоды, он с ходу пролаял:

— Барлоу, что вам удалось сделать?

Она, задохнувшись от злости, застонала. В восемь часов утра в ее кабинете было так же невыносимо жарко, как в карцере Алека Гиннеса^[19] на реке Квай, а пятнадцатиминутные поиски вентилятора на чердаке в душном, пыльном воздухе нисколько не прибавили ей хорошего настроения.

— Дон, вы дадите мне возможность работать? — спросила она. — Или мы будем, изображая учителя и ученика, проводить каждое утро контрольный опрос?

— Придержите язык! — В голосе Фергюсона послышались угрожающие нотки. — Советую вам не забывать, кто находится на другом конце провода.

— Да как я могу забыть об этом! Вы мне малейшего шанса не оставили. Скажите, вы всех остальных тоже держите на коротком поводке? Пауэлла? Хонемана? И старину Приели?

— Да их общий стаж работы больше, чем полвека! Они не нуждаются в том, чтобы за ними присматривали. А Приели — меньше всего.

— Ну как же, ведь они мужчины!

— Не переводите разговор! Если вы ищете повод для ссоры, советую вам угомониться, пока кто-нибудь, менее выдержанный, чем я, не заставит вас сделать это. Итак, что вам удалось сделать, инспектор?

Чуть слышно выругавшись, Эмили напомнила ему, что за время, прошедшее с его последнего звонка — с прошлого вечера до сегодняшнего утра, — она физически не имела возможности серьезно продвинуться в расследовании.

Выслушав ее, он задумчиво спросил:

— Вы говорите, эта женщина из Скотленд-Ярда? А вы знаете, Барлоу, мне нравится ваша мысль. Даже очень нравится. Это придаст вашим отношениям с общиной больше искренности.

— Эмили услышала, как он пьет: стакан ударился о телефонную трубку. Доналд Фергюсон обожал апельсиновую фанту и пил ее с утра до вечера, всегда почему-то с тончайшим, не толще бумажного листа, ломтиком лимона и одним кубиком льда. Сейчас он наверняка осушал уже четвертую порцию.

— Хорошо. А что Малик? Что-нибудь известно о его пособнике из Лондона? Вы взяли их в детальную разработку? Обязательно займитесь ими, Барлоу. Выясните о них все, вплоть до того, какого цвета были носовые платки, в которые они сморкались на прошлой неделе. Понятно?

— Я получила данные на Муханнада Малика. — Эмили, сообщая Фергюсону наиболее важные сведения о молодом пакистанце, не без удовольствия отметила, что хотя бы в этом опередила своего руководителя. — Вчера я послала запрос по поводу еще одного фигуранта: Таймуллы Ажара. Поскольку он из Лондона, нам необходимо связаться с отделом разведывательной службы британской полиции, но раз с нами работает сержант Хейверс, с этим проблем не будет.

Фергюсон снова звякнул стаканом о трубку. Она не сомневалась, что сейчас он не жалеет сил на то, чтобы скрыть свое удивление. Шеф принадлежал к тому типу мужчин, которые с пеной у рта доказывают, что Бог, создавая женскую руку, ставил перед собой лишь одну задачу: сделать ее как можно более приспособленной для управления пылесосом. Тот факт, что женщина обладает способностью мыслить и заранее предвидеть, что потребуется на следующих этапах расследования, несомненно, пробил брешь в системе предвзятых догм, за которые он изо всех сил цеплялся.

— Что-нибудь еще? — спросила она миролюбиво. — А то через пять минут у меня совещание по поводу сегодняшних дел. Я не люблю опаздывать, но если у вас есть что-то для всей группы…

— Ничего у меня нет, — резко прервал ее Фергюсон. — Продолжайте работать. — И он бросил трубку.

Сейчас на фабрике Эмили с усмешкой вспоминала об этом. Фергюсон поддержал ее назначение на должность старшего инспектора уголовной полиции в надежде, что графа о предоставлении равных возможностей сотрудникам в его отчете министерству внутренних дел вызовет одобрение начальства, коль скоро в ней будет фигурировать женское имя. В разговоре же с глазу на глаз он предупредил, что каждое ее решение будет тщательно изучаться под объективом его личного микроскопа. Он испытывал самую настоящую радость, предвкушая, как вдоволь потешится то недолгое время, в течение которого женщина-инспектор, согласно его планам, будет занимать ответственный пост.

Эмили открыла дверь горчичной фабрики Малика и вошла в приемную, где за столом сидела молодая женщина-азиатка в льняной кремовой блузке и светлых брюках. Основательно прогретые толстые стены почти не ослабляли жару, но голова женщины была прикрыта янтарного цвета шалью. Когда она, оторвав взгляд от монитора, подняла голову, ее серьги с подвесками из кости и бронзы слабо звякнули. По цвету и дизайну подвески и замысловатой формы ожерелье составляли гарнитур. На табличке, прикрепленной к столу, было указано имя: «С. Малик». Это, должно быть, его дочь, подумала Эмили, невеста того самого убитого мужчины. Симпатичная девушка.

Эмили назвала себя и показала удостоверение.

— А вы Салах, верно? — обратилась она к девушке.

Родимое пятно чуть ниже виска девушки потемнело, когда она, глядя в глаза Эмили, кивнула головой. Ее руки сначала застыли над клавиатурой, потом она опустила их на стол и сцепила пальцы.

Руки словно бы выдавали ее неведомую вину, они говорили: «Наденьте на меня наручники», а сама она молча умоляла: «Нет, пожалуйста, не надо».

— Примите мои соболезнования, — сказала Эмили. — Понимаю, как вам сейчас нелегко.

— Спасибо, — тихо произнесла Салах. Посмотрев на руки, она разняла их, видимо поняв, в каком странном жесте они застыли. Движение было мгновенным, но Эмили его заметила. — Я могу вам помочь, инспектор? Мой отец все утро занят в лаборатории, а брат еще не подъехал.

— Вообще-то они мне не нужны, а вы можете помочь мне, если устроите встречу с Иэном Армстронгом.

Взгляд девушки метнулся в сторону одной из застекленных дверей, ведущих из приемной. Эмили разглядела несколько письменных столов на фоне рекламных плакатов, сплошь покрывающих стену.

— Он там? — спросила Эмили. — Насколько мне известно, его приняли на прежнее место, которое освободилось после смерти мистера Кураши.

Девушка подтвердила, что нынешним утром Армстронг вышел на работу и находится на фабрике. Когда Эмили попросила проводить к нему, Салах закрыла программу и выключила компьютер. Она извинилась и быстро вышла из приемной через дверь, ведущую в производственные помещения фабрики.

И тут Эмили обратила внимание на тот самый памятный знак. Он был сделан из бронзы и висел на стене, на огромной фотографии: комбайн, работающий на бескрайнем желтом поле горчицы. Эмили прочла надпись, выбитую на знаке: «Читайте и знайте! Он, дважды созидатель, награждает тех, кто верит и совершает добрые дела, трудясь честно и живя по закону». Затем следовала надпись на арабском языке, ниже — «Даровано нам было видение, приведшее нас сюда 15 июня», четыре последующие цифры означали год.

— Он проявил доброту к нам, — произнес голос за спиной Эмили.

Обернувшись, она увидела Салах, но вместо Иэна Армстронга та привела отца. Девушка в нерешительности стояла на шаг позади него.

— Кто? — спросила Эмили.

— Аллах.

Достоинство и лаконичная простота, с которыми он произнес имя своего Бога, восхитили Эмили. Акрам Малик пересек приемную и поздоровался с ней. Он был одет как повар: на белый халат был повязан измазанный чем-то фартук, на голове — белый бумажный колпак. Стекла его очков были забрызганы; он снял их, протер фартуком и, кивнув на компьютер, приказал дочери продолжить работу.

— Салах сказала, что вы пришли, чтобы повидаться с мистером Армстронгом, — начал Акрам, проведя ладонями сверху вниз по лбу и щекам. Эмили поначалу приняла этот жест за мусульманское приветствие, но потом догадалась, что он всего лишь вытирает влажное лицо.

— Да. Я не думаю, что наш разговор займет много времени. И я совсем не хотела отрывать вас от работы, мистер Малик.

— Салах поступила совершенно правильно, вызвав меня, — ответил отец девушки таким тоном, что у Салах заметно дрогнули руки. — Я провожу вас к мистеру Армстронгу, инспектор.

Указав на застекленную дверь, он провел Эмили в комнату, расположенную рядом с приемной, в которой стояли четыре письменных стола, несколько шкафов для хранения бумаг и два кульмана. За одним столом мужчина азиатской внешности чертил что-то цветными фломастерами. Увидев Акрама с Эмили, он прервал работу и почтительно поднялся со стула. За другим — женщина средних лет во всем черном и два молодых пакистанца обсуждали что-то, разложив перед собой цветные фотографии выпускаемых компанией приправ, расставленных среди блюд на празднично накрытых столах. Они тоже прервали работу. Все молчали.

Неужто их предупредили о том, что их может навестить полиция? — мелькнуло в голове Эмили. Они, вполне естественно, могли ожидать, что к ним наведается следователь криминальной полиции Балфорда. Возможно, они даже подготовились к этому визиту. Но, как и Салах, эти работники компании выглядели так, словно за ближайшим поворотом их ожидала виселица.

Акрам повел ее дальше, в небольшой коридор, куда выходили открытые сейчас настежь двери трех офисов. Прежде чем встретиться с Армстронгом, Эмили решила использовать возможность, предоставленную ей Салах.

— Мистер Малик, не уделите ли вы мне несколько минут, я хочу побеседовать и с вами.

— Прошу вас. — Он направился к двери в конце коридора.

Там Эмили увидела стол для совещаний и старинный сервант, на полках которого вместо посуды стоял поражающий цветом и разнообразием форм строй банок и бутылок с соусами, вареньями, горчицей, чатни,^[20] маслами, салатными заправками. Да, семья Маликов прошла длинный путь, начав свой бизнес с производства простой горчицы, которую продавали с прилавка, арендуемого в булочной на Олд-Паер-стрит.

Малик закрыл за ними дверь, но не плотно, оставив щель не менее двух дюймов, по всей вероятности, для того, чтобы не создавать почвы для слухов и подозрений по поводу уединения с женщиной в комнате для совещаний.

Дождавшись, пока Эмили сядет, он тоже устроился на стуле, снял с головы поварской колпак и сложил его пополам в аккуратный треугольник.

— Чем могу быть полезен, инспектор Барлоу? — спросил он. — Моя семья и я сам не можем прийти в себя из-за постигшей нас трагедии. Смею вас заверить, что все мы готовы оказать вам любую посильную помощь.

Его английский был безупречен для человека, прожившего первые двадцать лет жизни в глухой пакистанской деревушке, где на всех жителей был единственный колодец и не было ни электричества, ни элементарных бытовых удобств, не говоря уже о телефоне. Из публикаций, появившихся во время его избирательной кампании, а также из уличной агитации Эмили было известно, что Акрам четыре года после приезда в Англию обучался языку с частным преподавателем. «Достоуважаемый мистер Джеффри Талберт, — так называл он его, — научил меня любить страну, которая меня приняла, любить ее славную историю и прекрасный язык». Такое заявление поколебало укоренившееся в обществе недоверие к иностранцам и как нельзя лучше способствовало Акраму в достижении его личных целей: он довольно легко победил на выборах и вселил в своих избирателей веру в то, что его политическое вдохновение не улетучится после того, как он займет свое кресло в душном зале заседаний муниципального совета Балфорда-ле-Нез.

— Ваш сын сообщил вам о том, что мы считаем причиной смерти мистера Кураши убийство? — спросила Эмили, а когда Акрам, сделав скорбное лицо, утвердительно кивнул, продолжила: — Все, что вы расскажете мне о нем, окажет помощь следствию.

— Многие среди нас уверены, что это преступление на расовой почве, — сказал Малик. Это был разумный способ высказать мысль: не обвинять, а навести на размышления.

— И среди них ваш сын, — не без скрытого лукавства произнесла Эмили. — Мистер Малик, у нас есть свидетельства, что это было заранее подготовленное убийство. И данные, которыми мы располагаем, позволяют сделать вывод, что именно мистер Кураши был выбран объектом покушения. Это не значит, что его убийца не мог быть англичанином, так же, как и то, что мы исключаем расовый мотив преступления. Это означает лишь, что преступление совершено против конкретной личности.

— Едва ли такое возможно. — Малик еще раз сложил пополам поварской колпак и кончиками смуглых пальцев разгладил морщины, образовавшиеся на бумаге. — Хайтам пробыл здесь весьма недолго. Он был знаком всего лишь с несколькими людьми. Почему вы решили, что он знал своего убийцу?

Эмили объяснила ему, что имеются некоторые факты, подтверждающие эту версию, но она, сохраняя тайну следствия, не может посвятить его в подробности, которые известны только полиции, и что именно эти факты помогут найти убийцу.

— Нам доподлинно известно, что кто-то следил за ним, а потому знал наверняка, что в ту ночь он будет на Незе; если мы будем знать, куда он обычно ходил, то, возможно, вычислим убийцу.

— Не знаю, с чего начать, — задумчиво произнес Малик.

— Может быть, с помолвки вашей дочери? — подсказала Эмили.

На щеках Малика проступили желваки.

— Надеюсь, вы не считаете Салах соучастницей убийства Хайтама?

— Насколько мне известно, это был брак по договоренности. Она была согласна?

— Более чем согласна. И она знала, что ни я, ни мать не выдадим ее замуж против воли. Она встречалась с Хайтамом, и ей было позволено проводить с ним некоторое время наедине. Она вполне одобряла наш выбор. Полностью одобряла и была готова выйти замуж. Если бы она решила иначе, Хайтам немедленно отправился бы в Карачи к своей семье. Именно такое условие мы поставили перед его родителями, и только после того, как обе стороны пришли к согласию, он приехал в Англию.

— А вы не думали, что молодой человек, пакистанец, родившийся в Англии, больше подходил бы вашей дочери? Ведь Салах родилась здесь, верно? И ей было бы лучше с тем, кто получил воспитание в этой стране.

— Азиатские мальчики в Англии иногда забывают о своем происхождении, инспектор Барлоу. Они часто забывают об исламе, о важности семьи, о наших культурных традициях.

— Этот упрек можно адресовать вашему сыну? Малик, казалось, не услышал вопроса.

— Хайтам жил, соблюдая законы ислама. Он был очень хорошим человеком. Он хотел стать хаджи, истинным мусульманином. Именно такого человека я желал в мужья своей дочери. Салах оценила его достоинства.

— А как ваш сын относился к тому, что мистер Кураши должен был войти в семью? Ведь он занимает высокий пост на вашей фабрике?

— Муханнад — коммерческий директор. Хайтам был начальником производства.

— Это должности равные по значению?

— Практически да. Я сразу отвечу на вопрос, который вы собираетесь мне задать: производственных конфликтов между ними не было. Они не пересекались по работе друг с другом.

— Я думаю, они оба старались работать как можно лучше, — как бы вскользь отметила Эмили.

— Вы абсолютно правы. Но их личные и деловые качества не повлияли бы на будущее. После моей смерти генеральным директором компании в любом случае станет мой сын. Хайтам знал об этом. Поэтому у Муханнада не было никаких оснований опасаться вхождения Хайтама в нашу семью. Вы ведь это имели в виду? Зато Хайтам снял часть тяжелой ноши с плеч Муханнада.

— И что это за ноша?

Малик расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке и снова провел ладонями по влажному лицу. Воздух в комнате словно застыл, и Эмили не понимала, почему он не открывает окна.

— До приезда Хайтама Муханнад был вынужден контролировать работу мистера Армстронга. Мистер Армстронг был временным работником, а как начальник производства он отвечал за работу всей фабрики. И хотя претензий к нему не было, он, зная, что работает на временной должности, наверняка не вникал во все мелочи, как это делал бы человек, имеющий личную и постоянную заинтересованность положением дел на фабрике. — Он поднял вверх палец, словно предупреждая Эмили не перебивать его, поскольку она уже открыла рот, собираясь задать очередной вопрос. — Я никоим образом не хочу сказать, что мы были недовольны работой мистера Армстронга. Будь это так, я никогда бы не попросил его вернуться на прежнее место после смерти Хайтама.

Вот и ответ Барбаре Хейверс, подумала Эмили. Армстронга попросили снова вернуться на фабрику «Горчица и пряности Малика».

— И как долго, вы полагаете, мистер Армстронг будет работать у вас на этот раз?

— Пока я не найду для своей дочери другого подходящего мужа, который сможет работать на фабрике.

И для этого, подумала Эмили, потребуется некоторое время, за которое положение Армстронга на фабрике еще более укрепится.

— А мистер Армстронг был знаком с мистером Кураши? Они встречались друг с другом?

— Конечно. Иэн в течение пяти дней перед тем. как уйти, вводил Хайтама в курс дела.

— И какие между ними были отношения?

— Вполне добросердечные. С Хайтамом было легко ладить. Врагов на фабрике у него не было.

— А он знал всех работников фабрики?

— Он должен был знать всех. Ведь он руководил производством, то есть фактически был директором фабрики.

Да, значит, придется говорить со всеми, подумала Эмили, ведь у каждого есть враги, несмотря на то что Акрам Малик думает иначе. Задача в том, как их выявить. Это надо будет поручить двум детективам. Они смогут работать в зале для совещаний. И должны будут действовать крайне осмотрительно. Она задала новый вопрос:

— А за пределами фабрики? С кем был знаком мистер Кураши?

Этого вопроса Акрам, казалось, ждал.

— У него было немного знакомых. Он состоял членом «Сообщества джентльменов» с того времени, как приехал сюда.

О «Сообществе джентльменов» Эмили было известно. В период избирательной кампании оно распространяло многочисленную агитационную литературу, описывающую достоинства Акрама Малика. Это был клуб городских бизнесменов, созданный Маликом вскоре после открытия фабрики. Раз в неделю они собирались на обед и раз в месяц на ужин. Цели «Сообщества» были просты: стимулировать своих членов к сотрудничеству в бизнесе, дабы, объединившись, они делали все для процветания города и улучшения качества жизни его жителей. Основную задачу члены клуба видели в том, чтобы использовать во благо граждан устремления входящих в сообщество бизнесменов. По мысли Акрама Малика, люди, работающие во имя единой цели, — это люди, живущие в гармонии друг с другом. Будет интересно, подумала Эмили, найти различия между «Сообществом джентльменов», созданным Акрамом Маликом, и «Джама», организованной его сыном. А заодно и выяснить, насколько непохожи эти два человека и как эта несхожесть может повлиять на выбор их будущего зятя.

— Ваш сын тоже является членом «Сообщества»? — с притворным любопытством спросила она.

— У Муханнада другая компания, которая мне не нравится, — ответил Малик. — Но он, конечно же, входит в «Сообщество».

— Он менее предан общему делу, чем покойный мистер Кураши?

Лицо Малика помрачнело.

— Вы ищете связь между моим сыном и смертью мистера Кураши?

— Как ваш сын относился к этому браку по сговору? — сменила Эмили тему разговора.

Глядя на застывшее лицо Акрама Малика, она поняла, что он не хочет отвечать на ее вопросы о сыне, по крайней мере до тех пор, пока не будет знать, какую цель она преследует. Однако на этот вопрос он все-таки ответил:

— Муханнад и сам женился по сговору, поэтому будущий брак сестры воспринял как должное. — Сев поудобнее, он продолжил: — Мой сын, инспектор, был далеко не пай-мальчиком. На него, да это и понятно, оказали большое влияние западная традиция и культура. И тем, кто видит, как это влияние проявляется в его поведении, бывает трудно его понять. Но он уважает свои корни и гордится кровью, которая в нем течет. Он человек своего народа.

Эмили нередко доводилось слышать подобные фразы, когда дело касалось хулиганов из Ирландской республиканской армии и других оголтелых политических экстремистов. В словах Акрама была логика, и политическая активность Муханнада в городе не противоречила тому, что говорил о нем отец. Само существование «Джама» не только свидетельствовало о том, что молодой человек гордится своим происхождением, но и доказывало, что он не испытывает большого уважения к закону и может манипулировать людьми, играя на их невежестве и страхе. Думая о «Джама», Эмили спросила:

— Скажите, мистер Малик, мистер Кураши входил в братство, которое создал ваш сын?

— Братство?

— Я думаю, вам известно о «Джама»? Хайтам Кураши входил в эту организацию?

— Этого я не знаю. — Он развернул бумажный колпак так же аккуратно, как свернул его некоторое время назад, неотрывно следя за движениями своих пальцев. — Это вам скажет Муханнад. — Он нахмурился, но вдруг поднял голову и посмотрел на Эмили. — Должен признаться, что ваши вопросы меня тревожат. И мне начинает казаться, что мой сын — я согласен, он слишком горяч и бывает глух к голосу разума, когда дело касается межрасовых конфликтов, — был прав, утверждая, что вы намеренно закрываете глаза на то, что единственно возможным мотивом этого убийства являются ненависть и невежество.

— Это не так, — возразила Эмили. — Преступления на расовой почве — мировая проблема, и с моей стороны было бы глупо не рассматривать эту версию. Но если единственно возможным мотивом убийства Кураши являются ненависть и невежество, почему был убит именно он, а не первый азиат, попавшийся на глаза убийце? Нам необходимо проследить все контакты мистера Кураши. Это единственный путь, по которому можно выйти на след убийцы. «Сообщество джентльменов» — одна сторона его жизни в Балфорде-ле-Нез, а «Джама» — думаю, вы согласитесь — другая — Она встала. — Вы не проводите меня к мистеру Армстронгу?

Акрам Малик задумчиво посмотрел на нее. Под его пристальным взглядом Эмили осознала все различия, существующие между ними, не просто разницу между мужчиной и женщиной, а непреодолимые различия, проистекающие из несходства их культур. Они проявлялись даже в ее манере одеваться — блузка из тонкой ткани с бретельками, открывающими плечи, серые брюки, непокрытая голова; в привычной для нее свободе — она была самостоятельной женщиной, существующей в необъятном мире, в котором ей все было доступно; в должности, которую она занимала, — руководитель группы, состоящей преимущественно из мужчин. Она и Акрам Малик — несмотря на его публично выказываемую любовь к новой родине — всегда будут друг для друга представителями разных миров.

— Сюда, пожалуйста, — сказал он, вставая со стула.

Барбара вдоволь натряслась в своей «мини» по ямам и ухабам узкой улочки, пока нашла место для парковки. Она остановилась позади крупнопанельного здания с вывеской, весьма неопределенно информирующей о том, что внутри размещается «Развлекательный центр Хегарти для пожилых». Заметив в одном из окон кондиционер, она почувствовала неодолимое желание войти туда и, раскинув руки, встать под струи прохладного воздуха. Вот это было бы действительно стоящим развлечением для пожилых, решила она.

Если климат Англии и вправду станет тропическим, как это уже много лет предсказывают ученые, занимающиеся глобальным потеплением, подумала Барбара, то хорошо бы обзавестись набедренными повязками и другими необходимыми деталями жизни в постоянной жаре. Сейчас разносчик в белой куртке с подносом сингапурского слинга^[21] пришелся бы очень кстати.

Барбара посмотрела на себя в зеркало заднего вида, чтобы выяснить, насколько пот повредил ее новый образ, созданный Эмили. Она, как современный доктор Джекилл,^[22] ожидала увидеть в зеркале чудовищную личину мистера Хайда, однако тональный крем и румяна были там, где им положено быть. Вероятно, все дело в опыте, приобретенном Эмили благодаря тому, что она каждое утро колдует над баночками с косметикой, стараясь сделать себя красивой. Быть может, такой опыт появится и у нее?

Барбара побрела по разбитой дороге назад, к зданию, в котором располагалась компания «Горчица и пряности Малика». Побывав перед этим в доме Маликов, Барбара выяснила, что Салах работает на фабрике вместе с отцом и братом. Об этом ей сообщила безвкусно одетая полная женщина с заметными черными усиками над верхней губой. Она держала на руках ребенка, второй ребенок цеплялся за подол; глаза женщины беспрестанно рыскали по сторонам. Взглянув на удостоверение Барбары, она сказала:

— Так вам нужна наша маленькая Салах? Господи, что же она такого натворила? Ведь один раз уже приходил человек из полиции, чтобы поговорить с ней!

В ее вопросах слышались нотки радости, которые появляются в голосе женщин, которым нечем себя занять; а возможно, она обрадовалась небескорыстно, надеясь извлечь некую пользу из ситуации, в которой оказалась золовка. Она сразу же сообщила Барбаре об их родственных отношениях, объявив, что является супругой Муханнада, старшего и единственного сына в семье. А это — она с гордостью указала на детей — сыновья Муханнада. И скоро — тут она с многозначительной гримасой ткнула пальцем в живот — ожидается третий сын, третий за три года замужества.

Ну и ну, подумала Барбара. Этой женщине необходимо завести какое-нибудь хобби, может быть, тогда она станет меньше болтать.

— Мне надо поговорить с Салах, — прервала женщину Барбара. — Будьте добры, позовите ее.

Но Салах была на фабрике.

— Всегда лучше занять себя работой, когда твое сердце разбито, — сказала женщина, и снова Барбара уловила радость в ее голосе, хотя она говорила о смерти. Барбаре стало неуютно в компании с этой дамой.

Барбара добралась до здания, в котором размещалась компания Малика, на входе она достала из рюкзака чек из ювелирного магазина и сунула его в карман брюк.

В офисе, где было жарче, чем на улице, ей бросились в глаза папоротники в горшках, стоявшие по обе стороны стола в приемной, которые, казалось, вот-вот испустят дух. Молодая женщина, сидевшая за компьютером, была свежа, как утренний цветок, несмотря на то что куталась в обычную для мусульманок шаль — дупату.

Взглянув на табличку с именем, Барбара поняла, что поиски Салах Малик успешно завершились. Она протянула девушке удостоверение, представилась и спросила:

— Мы можем поговорить?

Взгляд девушки метнулся в сторону застекленной двери, за которой находилось что-то вроде отдела рекламы.

— Со мной?

— Вы ведь Салах Малик?

— Да, но если вы хотите говорить о Хайтаме, то я уже говорила об этом с полицией в самый первый день. — На столе лежала длинная распечатка. Приглядевшись, Барбара поняла, что это список фамилий. Взяв желтый маркер, Салах принялась выделять им некоторые фамилии и карандашом вычеркивать другие.

— А вы рассказали им о браслете? — спросила Барбара.

Салах не подняла глаз от работы, но Барбара заметила, как она на мгновение нахмурилась — ее черные брови сошлись на переносице. Возможно, она просто сосредоточилась, ведь работа со списками требует концентрации внимания. А может быть, ее озадачил вопрос.

— О браслете? — переспросила она.

— О ювелирном изделии, изготовленном мастером по имени Алоисиус Кеннеди. Из золота. С гравировкой «Жизнь начинается только сейчас». Вспомнили?

— Не понимаю, почему вас это интересует, — ответила девушка. — Какое отношение имеет этот браслет к смерти Хайтама?

— Не знаю, — пожала плечами Барбара. — Возможно, никакого. Я думала, может быть, вы мне об этом скажете. Это, — она положила чек на стол, — было найдено в его вещах. Кстати, чек был в запертом на замок кейсе. Вы не знаете почему? Или хотя бы скажите, как он мог оказаться у него.

Салах надела колпачок на желтый маркер и положила его рядом с карандашом на список фамилий. У нее очень красивые руки, отметила про себя Барбара, изящные тонкие пальцы с ухоженными, аккуратно закругленными ногтями. И ни одного кольца.

Барбара молча ждала ответа. Боковым зрением она уловила какое-то движение в глубине коридора, куда из приемной вела открытая дверь, и посмотрела в ту сторону. В дальнем конце Эмили Барлоу разговаривала с пакистанцем средних лет в одежде шеф-повара. Акрам Малик? Судя по возрасту и мрачному выражению лица, вроде бы он. Барбара снова перевела взгляд на Салах.

— Понятия не имею, — ответила Салах, — как он попал к нему. — Она, казалось, обращалась скорее к чеку, чем к Барбаре. — Возможно, он хотел отблагодарить кого-то, кто сделал ему подарок. Хайтам был очень добрым и хорошим человеком. Нет ничего удивительного, что он захотел узнать стоимость браслета, чтобы ответить соответствующим подношением.

— Простите, как у вас называется такой обычай?

— Лена-дена, — сказала Салах. — Обмен подарками. Мы следуем этому обычаю при установлении родственных отношений.

— Так этот золотой браслет был подарком мистеру Кураши? От вас?

— Я была его невестой, и мой подарок символизировал мое согласие. И он сделал такой же символический подарок.

И опять Барбара не получила ответа на вопрос: где сейчас находится этот браслет? Ведь среди вещей Кураши его не было. Его не обнаружили и при осмотре тела. Мог ли кто-нибудь выследить жертву и тщательно подготовить убийство из-за браслета? Хотя людей часто убивают и за менее ценные вещи, это, конечно, так, но в этом случае…

Почему-то эта версия казалась ей совершенно неправдоподобной.

— Но браслета нигде нет, — сказала Барбара. — Вы не знаете, где он?

Салах вновь начала просматривать список — выделила желтым маркером очередную фамилию.

— Я так и не отдала ему браслет, — ответила она. — Я должна была подарить его на никах.

— Что это?

— День официального подписания брачного контракта.

— Стало быть, браслет у вас?

— Нет. Зачем он мне теперь? Кода Хайтама убили, я взяла… — Она замолчала. Ее проворные пальцы выровняли стопку бумаги, лежавшую перед принтером. — Я понимаю, что это смешно и наивно и напоминает эпизод из романа девятнадцатого века. Когда Хайтама убили, я взяла браслет и бросила его в море с конца пирса. Это было… как прощание.

— И когда это произошло?

— В субботу. В день, когда полиция сообщила мне, что с ним случилось.

Однако ее признание не объяснило ситуации с чеком.

— Значит, он ничего не знал о браслете?

— Не знал.

— А зачем тогда ему понадобился этот чек?

— Не могу сказать с уверенностью, но он знал, что я собираюсь сделать ему подарок. Такова традиция.

— В соответствии с… как вы это назвали?

— Лена-дена. В соответствии с этим обычаем. А он, должно быть, не хотел, чтобы его ответный подарок стоил дешевле моего. Ведь это было бы оскорблением для моей семьи, а Хайтам был очень щепетильным в таких вещах. Я думаю… — Тут она впервые за время их разговора подняла глаза на Барбару. — Я думаю, он нашел магазин, где я купила браслет. Не так уж много в Балфорде магазинов, где можно приобрести подарки по случаю такого торжества, как никах.

Ее объяснение звучит убедительно, подумала Барбара. Даже слишком убедительно. Единственное, что настораживало, — почему ни Рейчел Уинфилд, ни ее мать не сказали ни слова в поддержку этого предположения.

— С конца пирса, — как бы про себя повторила Барбара. — А сколько было времени?

— Не знаю. Я не смотрела на часы.

— Я не спрашиваю, в котором часу. Это было утром? Днем? Вечером?

— Днем. Полиция пришла к нам утром.

Да, слишком поздно она поняла, куда клонит Барбара. Во взгляде мелькнула тревога.

— Это было днем, — повторила она.

А ведь Салах, одетую в соответствии с мусульманскими традициями, непременно хоть кто-нибудь бы да заметил! Пирс же сейчас ремонтируют. В то самое утро Барбара собственными глазами видела рабочих, снующих по лесам, установленным вокруг здания, которое возводили как раз в том месте, где Салах, по ее словам, выбросила браслет. Значит, на пирсе следовало искать свидетеля, который смог бы подтвердить правдивость рассказа Салах.

Внимание Барбары снова привлекло какое-то движение в смежном с приемной офисе. Но теперь то была не Эмили; в поле зрения Барбары появились двое пакистанцев. Они подошли к кульману и с серьезными лицами принялись обсуждать что-то с третьим, который за ним работал. При взгляде на них Барбара вспомнила имя на корешке чека.

— У вас работает Ф. Кумар? — обратилась она к Салах.

— В этом офисе? Нет.

— А в каком-нибудь другом?

— Нет. Ни в бухгалтерии, ни в отделе продаж. Среди служащих нет человека с такой фамилией. — Она кивнула в сторону застекленной двери. — Но на самой фабрике, на производстве… Я знаю постоянных рабочих, но кроме них мы приглашаем людей на временную работу, например для наклеивания этикеток, когда идет большой заказ.

— Вы имеете в виду временных рабочих?

— Да. Их я не знаю. Я никогда не встречала этого имени в документах. — Она провела ладонью по лежащей перед ней распечатке. — Но поскольку мы не начисляем зарплату временным рабочим на компьютере, я не имею с ними дела.

— А кто занимается временными рабочими?

— Начальник производства.

— Хайтам Кураши, — подсказала Барбара.

— Да, а до него мистер Армстронг.

Вот так на фабрике Малика пересеклись пути Эмили и Барбары, которую Салах отвела на встречу с мистером Армстронгом.

Если размер кабинета свидетельствовал о чем-либо, как это имело место в Нью-Скотленд-Ярде, где степень значимости сотрудника измерялась количеством окон, тогда положение Иэна Армстронга на фабрике можно было назвать особым, хотя оно и было временным. После того как Салах негромко постучала в дверь, и они, услышав приглашение, вошли, Барбара увидела комнату настолько просторную, что в ней, не создавая тесноты, разместились письменный стол, круглый стол для совещаний, окруженный шестью стульями. Правда, поскольку помещение было внутреннее, то окон в кабинете Армстронга не было. С лица Иэна струился пот то ли от жары, то ли от вопросов, заданных Эмили Барлоу.

— …Никакой необходимости вести Мики в прошлую пятницу к врачу, — говорил Армстронг, когда открылась дверь и Барбара возникла на пороге его кабинета. — Мики — это мой сын.

— У него была температура? — Заметив Барбару, Эмили кивнула, приглашая в комнату. Салах, закрыв за Барбарой дверь, ушла.

— Да, но у детей часто скачет температура. — Взгляд Армстронга скользнул по Барбаре, а затем снова обратился к Эмили. Казалось, он не замечал ручейков пота, проложивших дорожки по его щекам.

Что касается Эмили, то она выглядела так, словно в ее венах текла не кровь, а фреон. С ничего не выражающим лицом она сидела за столом для совещаний; перед ней стоял диктофон, записывающий ответы Иэна Армстронга.

— Если у ребенка горячий лоб, совсем не обязательно сразу же тащить его в реанимацию, — объяснял Армстронг. — К тому же у Мики частенько болят уши, и мы знаем, что делать в таком случае. Капли и согревающий компресс. И ему сразу становится легче.

— Кто-нибудь, кроме вашей жены, может это подтвердить? Может, вы в ту пятницу звонили родителям жены, чтобы спросить у них совета? Или своим родителям? Соседу? Другу?

Выражение его лица стало мрачно-сосредоточенным.

— Я… Вы позволите подумать?

— Конечно, думайте, мистер Армстронг, — согласилась Эмили. — Сейчас главное — точность.

— Понимаете, я никогда раньше не оказывался в подобных ситуациях, и мне нелегко собраться с мыслями…

— Хорошо-хорошо, — кивнула головой Эмили.

Пока руководитель следственной группы ждала ответа, Барбара рассматривала кабинет. Все было просто и функционально: на стенах висели рекламные плакаты; добротные письменный стол, шкафы и полки, стол для совещаний и стулья вокруг него были сравнительно новыми, но недорогими. Единственные достойные внимания предметы находились на рабочем столе Армстронга. Это были фотографии в рамках. Барбара подошла ближе, чтобы получше рассмотреть их. На одной была женщина с кислым выражением лица, светлые волосы уложены в прическу, модную в начале шестидесятых годов; на другой — мальчик с серьезным личиком разговаривал с Санта-Клаусом; на третьей было представлено все счастливое семейство: на ступеньке лестницы сидела мать, держащая на коленях сына, отец стоял позади них, положив руки на плечи женщины. На фото Армстронг выглядел испуганным, словно отцом семейства он стал только что и еще не перестал удивляться этому неожиданно случившемуся превращению.

Он, как видно, вновь обосновался на фабрике как временный работник. Барбара представила себе, как нынешним утром он торопливо вошел в свой кабинет с кейсом, в котором были эти фотографии; напевая под нос что-то веселое, он вынул их, носовым платком стер пыль, поставил на прежнее место и только после этого приступил к работе.

Сейчас Иэн с тревогой смотрел на Барбару, словно опасаясь, что она собирается обыскать его письменный стол. Эмили наконец-то представила их друг другу.

— А, еще одна?.. — Он судорожно сглотнул, как будто проглотил что-то, мешавшее ему говорить. После долгой паузы он произнес: — Родители жены. — Чуть помолчав и словно набравшись сил, он продолжал: — Я точно не помню, в какое время, но уверен, что говорил с ними в пятницу вечером. Они знали, что Мики нездоров, и позвонили нам. — Он улыбнулся. — Я забыл об этом, потому что вы спросили, не звонил ли я им, а в действительности было наоборот.

— И в котором часу, хотя бы примерно, это было? — спросила Эмили.

— Вы спрашиваете, когда они звонили? Не помню точно… После выпуска новостей на Ай-ти-ви.

Около десяти часов, отметила про себя Барбара. Она наблюдала за ним, прищурившись, и гадала, какую часть сказанного он только что придумал и через какое время после их с Эмили ухода он схватится за трубку, чтобы уговорить тестя и тещу подтвердить его сказку.

Пока Барбара обдумывала реальность алиби Армстронга, Эмили стала задавать вопросы о Хайтаме Кураши и об их отношениях. По словам временного начальника производства, между ними сложились вполне нормальные отношения. Даже прекрасные: они относились друг другу как родные братья — так выразился Армстронг.

— И насколько мне известно, здесь, на фабрике, никаких врагов у него не было, — заключил Армстронг. — Если смотреть правде в глаза, рабочие были рады иметь его своим начальником.

— И не сожалели о том, что вы уходите? — поинтересовалась Эмили.

— Думаю, именно так и было, — согласился Армстронг. — Большинство наших рабочих — азиаты, и, конечно, они предпочитают, чтобы ими командовал кто-то из своих, а не англичанин. Если вдуматься, то они правы, верно ведь? — Он посмотрел на Эмили, потом перевел взгляд на Барбару, ожидая, что кто-нибудь из них его поддержит. Обе женщины молчали, никак не выражая своего отношения к сказанному. Тогда он продолжил свою мысль: — Нет, здесь врагов у него не было. Если вы ищете среди рабочих того, у кого могла быть причина его убить, я не представляю, как и с чего вы могли бы начать свои поиски. Я вернулся сюда всего несколько часов назад и могу заверить вас, что не увидел ничего, кроме истинной скорби среди его соплеменников.

— А что вам известно о человеке по имени Кумар? — обратилась к нему Барбара.

— Кумар? — Армстронг сосредоточенно нахмурил брови.

— Ф. Кумар. Вам знакомо это имя?

— Нет. Это кто-то из наших рабочих? Ведь я знаю всех на этой фабрике… Это входит в мои обязанности. Может быть, мистер Кураши принял его на работу, а я с ним еще не встречался…

— Мисс Малик полагает, что это может быть кто-нибудь из временных рабочих, нанимаемых на время больших заказов.

— Временных? — Армстронг озадаченно посмотрел на Эмили. — Если я могу… — сказал он таким голосом, словно у него уже не было сомнений в том, что для нее он подозреваемый. Он подошел к одной из полок, взял с нее увесистый гроссбух и, положив его на стол для совещаний, сказал: — Мы всегда очень аккуратно ведем записи. Ведь для репутации мистера Малика нанимать на работу нелегалов равносильно катастрофе.

— А что, здесь это тоже проблема? — спросила Барбара. — Насколько мне известно, нелегалы — это головная боль для таких городов, как Лондон или Бирмингем, ведь там большие азиатские общины?

— Да, конечно, — подтвердил Армстронг, перелистывая страницы и пробегая глазами по проставленным сверху датам. — Но мы находимся недалеко от портов. И нелегалов здесь хватает, поэтому мистер Малик постоянно напоминает, что мы не должны принимать ни одного из них.

— А если бы мистер Малик нанимал нелегалов, мог бы Хайтам Кураши обнаружить это? — поинтересовалась Барбара.

Иэн Армстронг оторвал взгляд от книги. Он прекрасно понял смысл ее вопроса, а она увидела, что он вздохнул от облегчения, что она интересуется другими.

— Возможно, он что-то подозревал. Но если ему на стол ложатся хорошо сделанные документы, как можно усомниться? Ведь он не англичанин. Как же он мог знать, на что обращать особое внимание?

А откуда англичанин мог знать об этом? — мелькнуло в голове Барбары.

Армстронг пристально изучал страницу в гроссбухе, затем, перевернув, пробежал глазами по двум другим

— Вот последний список временных рабочих, — сказал он, подняв глаза на женщин. — Но Кумара среди них нет. Сожалею, но нет.

Значит, Кураши встретился с ним в другом месте, решила Барбара. Где? Может быть, в той самой пакистанской организации, которую, по словам Эмили, создал Муханнад Малик? Вполне возможно.

— А данные о тех, кого Кураши уволил, тоже в этой книге? — спросила Эмили.

— Личные дела уволенных хранятся в архиве, — ответил Армстронг, указывая рукой на один из шкафов. Его голос звучал слабо, словно издалека; сам он откинулся на спинку стула и задумчиво смотрел перед собой. То, о чем он сейчас думал, вероятно, успокоило его; достав носовой платок, он промокнул взмокшее лицо.

— Вы что-то вспомнили? — обратилась к нему Эмили.

— Об уволенных рабочих? — задала наводящий вопрос Барбара.

— Возможно, это и несущественно. Я знаю об этом происшествии из разговора. В транспортном цехе был большой скандал.

— Из-за чего?

— Примерно три недели назад Хайтам выгнал с работы молодого парнишку Тревора Раддока. — Армстронг подошел к одному из шкафов и стал перебирать папки. Вынув одну, он просмотрел перечень документов, подшитых в ней, и подошел к столу.

— Ага, вот он… О господи! Да, хорошего мало. — Он с улыбкой посмотрел на женщин. Видимо, он прочитал что-то приятное для себя в личном деле Тревора Раддока, но старался не показать своей радости. — Тревора, как тут сказано, уволили за воровство. Докладная записка написана рукой Хайтама. Он поймал Тревора с поличным. Хайтам уволил его немедленно.

— Молодого парнишку, говорите? — обратилась к Армстронгу Барбара. — А сколько ему лет?

— Двадцать один, — ответил Армстронг, заглянув в папку.

Эмили поняла, чему он улыбался.

— Он женат? Дети есть?

— Нет, — ответил он. — Но он живет с родителями, как указано в его заявлении о приеме на работу, и с пятью братьями и сестрами. Судя по адресу, дом находится не в престижном районе. Так что я думаю, его семье были необходимы деньги, которые он зарабатывал.

Сказав это, он внезапно осознал, что его попытка заставить подозревать другого только усилит их подозрения в отношении его самого.

— Но мистер Малик вмешался, — поспешно добавил он. — В личном деле есть копия письма, которое он написал одному из городских бизнесменов с просьбой дать Тревору шанс искупить свою вину честным трудом.

— И где же? — спросила Барбара.

— Ему дали работу на Увеселительном пирсе. Не сомневаюсь, что вы его там найдете. Я имею в виду, если вы захотите побеседовать с ним о его взаимоотношениях с мистером Кураши.

Эмили выключила диктофон. Армстронг расслабился — наконец-то все закончилось. Но стоило Эмили заговорить, как его облегчение улетучилось.

— Вам запрещается выезжать из города до окончания следствия, — подчеркнуто любезным тоном сказала она.

— Я и не собирался никуда…

— Отлично. — Эмили Барлоу мило улыбнулась. — Нам, без сомнения, захочется еще раз побеседовать с вами. А также и с родителями вашей супруги.

— Понимаю. А как насчет Тревора… мистера Раддока?.. Я уверен, вы захотите… — Он снова не смог закончить фразу. Не осмелился. «У Раддока был мотив» — эти слова Иэн Армстронг так и не смог произнести вслух.

Хотя оба они потеряли работу из-за Хайтама Кураши, но ведь только одному из них смерть пакистанца принесла удачу. И полицейским, сидящим сейчас за столом, известно, что выгоду от убийства на полуострове Тендринг получил тот, кто находится сейчас в кабинете, принадлежавшем раньше мистеру Кураши. Тот, кто снова находится на должности, которой лишился после приезда Кураши в Англию.

Глава 9

Клифф Хегарти видел, как они вдвоем выходили из здания горчичной фабрики. Однако он не заметил, чтобы они входили туда вместе. Он наблюдал только, как эта маленькая, коренастая особа с такой прической, будто перед стрижкой ей на голову надели форму для пудинга, с рюкзаком, похожим на почтовый ящик, вылезала из допотопного «остина-мини». Он поначалу не обратил на нее внимания, только подивился тому, что женщина с такой фигурой надела брюки с затянутым на поясе шнуром, подчеркнув этим полное отсутствие талии. Он оценил ее внешность, определил, что она явно не имеет намерения посетить «Развлекательный центр Хегарти для пожилых», а потому попросту выбросил ее из головы. И только когда он увидел ее во второй раз, до него дошло, кто она такая. Тут Хегарти подумал, что нынешний день, начавшийся весьма неудачно, вполне возможно, готовит ему и более серьезные неприятности.

Вторая женщина была выше и с такими физическими данными, что, казалось, могла без труда уложить на лопатки белого медведя. И с какой внушительностью она несла над землей свое тренированное тело! У подобной особы могла быть лишь одна причина посетить горчичную фабрику Малика сразу после обнаружения мертвеца на Незе: она из полиции. Иначе и быть не может. А значит, и та, похожая на пудинг, тоже должна быть копом.

Проклятие, подумал он. Копы, шныряющие по промышленной зоне, — только этого ему не хватало. У него предостаточно неприятностей с городским советом. Мало того, что им нравится выводить его из себя, так они, позабыв свои лживые обещания снова привести Балфорд к экономическому процветанию, с еще большим азартом пытаются погубить его бизнес. А эти два копа — два копа женского пола — наверняка примкнут к его противникам, если хоть раз взглянут на его пазлы. Да они наверняка их уже видели. Если они нагрянут сюда, — а они обязательно это сделают, ведь им же надо найти всех, кто видел труп, пока он еще не был трупом, — то не успокоятся до тех пор, пока не сунут свои носы во все щели. Что и говорить, этого визита, во время которого они будут задавать вопросы, а он станет изо всех сил стараться избежать прямых ответов, Клифф ожидал без особой радости.

Свою продукцию Клифф реализовывал в основном по почтовым заказам, а потому не понимал: какого черта его пазлы вызывают столь нездоровый ажиотаж? Ведь он же не рекламирует их в «Тендринг стандарт» и не вывешивает рекламных растяжек на Хай-стрит. Он не настолько глуп. Черт возьми, кем-кем, но глупцом он никогда не был. Осторожность — это хорошо, но этого мало, если копы начали поиски убийцы. Эту истину Клифф постиг еще тогда, когда жил в лондонском районе Эрлз-Корт, расположенном в западной части столицы. Стоит копам ступить на эту тропу, они только и делают, что ежедневно толкутся перед твоей дверью. Всего лишь один вопрос, мистер Хегарти. Вы не поможете нам в одном деле, мистер Хегарти? Вы не спуститесь к нам на минутку, мистер Хегарти? Произошла кража со взломом (или групповое нападение, или грабеж, или изнасилование — да какая разница что!), и мы хотели бы знать, где вы находились в ту ночь, когда было совершено преступление. А вы бы не могли рассказать нам кое-что о ваших приятелях? Да нет, просто для того, чтобы снять с вас подозрения. И так далее, и тому подобное. Единственный способ отделаться от них — уехать куда-нибудь, исчезнуть и начать все заново в другом месте.

Клифф знал, что это ему под силу. Раньше он так и поступал, раньше он был одиночкой. Не то чтобы сейчас он был обременен иждивенцами или нахлебниками, упаси боже, — но в настоящее время у него было дело, будущее, хорошее жилье в престижном районе на Сыпучих Песках, и он был совсем не расположен отказываться от всего этого. И все же он, Клифф Хегарти, может начать свой бизнес где угодно, а вот Джерри Де Витту будет нелегко найти работу в строительстве. Джерри надо держаться за Балфорд: на фоне прогнозов грядущей реконструкции города перед Джерри открываются радужные перспективы. Нет, нельзя сматывать удочки сейчас, когда после долгого ожидания на горизонте наконец-то замаячили хорошие денежки.

Но ведь Джерри интересуют не только деньги, размышлял Клифф. Если бы его занимали только они, насколько легче была бы жизнь, черт возьми! Если бы Джерри просто бежал на работу каждое утро и выкладывался до полного изнеможения на строительстве этого ресторана на пирсе, жизнь была бы прекрасной. Он приходил бы домой разгоряченный, потный и усталый, ни на что не способный, словно газовая горелка, подключенная к пустому баллону. Лучше бы ему не думать ни о чем, кроме ужина и сна, и мечтать только о премиальных, которые семейство Шоу обещало ему, если он закончит стройку и объект будет сдан в эксплуатацию к ближайшему празднику. Хорошо бы его больше ничего не тревожило.

В то утро Клифф, накинув махровый халат, вышел на кухню в шесть часов, очнувшись от беспокойного сна и внезапно осознав, что Джерри рядом с ним в постели нет. Он обнаружил Джерри, полностью одетого, у раскрытого окна, где тот, судя по всему, стоял уже довольно давно. Окно выходило на бетонную дорожку, за ней тянулась прибрежная полоса, а дальше — море. Джерри держал в руках чашку кофе и думал о чем-то своем, а это всегда приводило Клиффа в волнение.

Джерри нельзя назвать скрытным человеком: для него жизнь с любовником означала повседневное и полное единодушие, которое, в свою очередь, обязывало к откровенным задушевным беседам, бесконечным оценкам «состояния их родственной близости». У Клиффа такие отношения с мужчиной-сожителем вызывали отвращение, но он научился скрывать это. Ведь квартира, где они жили, принадлежала Джерри, но главное было не в этом, просто Джерри ему очень нравился. А потому он приучил себя искусно поддерживать словесную игру, оставаясь достаточно любезным.

Но недавно их отношения серьезно изменились. Забота Джерри о прочности их союза ослабла. Он уже не обсуждал эту тему так часто, как бывало раньше, стал более угрюмым, перестал тесно, как раньше, прижиматься к Клиффу. И это возбудило желание Клиффа прижиматься к нему, хотя он понимал, что выглядит смешно и глупо, и раздражался от собственного идиотизма: ведь именно ему, Клиффу, всегда необходимо было ощущать вокруг себя свободное пространство, а Джерри постоянно стремился этому воспрепятствовать.

Клифф подошел к окну и встал рядом с Джерри. Через плечо любовника он смотрел, как по поверхности моря пробегали, словно змейки, отблески утреннего солнца. Рыбацкое судно медленно ползло на север. Силуэты чаек перемещались по небу, словно тени на экране. Клифф, не будучи любителем красот природы, все же реагировал на мгновения, когда открывающаяся перед глазами картина располагает к размышлению.

Этому занятию и предавался Джерри, когда Клифф подошел к нему. Он, казалось, был всецело погружен в раздумья.

Клифф приобнял Джерри, отчетливо сознавая, что в последнее время они явно поменялись ролями. Прежде нежность проявлял Джерри. Его касание было легким, ласковым, но в то же время настойчивым; оно словно говорило: ответь мне, пожалуйста, дотронься и ты до меня, скажи, что ты любишь меня так же сильно, безоглядно и самоотверженно, как я люблю тебя.

Прежде Клиффа так и подмывало движением плеча отстраниться от руки Джерри. Нет, если уж говорить правду, то его первой реакцией на эти нежности было желание сбросить с себя его руку. А если уж быть совсем точным, то ему хотелось дать Джерри такую затрещину, чтобы он отлетел в другой конец комнаты, потому что это прикосновение, такое нежное и возбуждающее, призывало его к тому, на что у него не было ни сил, ни вдохновения. Сейчас в прежней роли Джерри выступал он. Он ждал, когда Джерри даст ему понять, что между ними все как прежде и что они существуют лишь друг для друга.

Джерри пошевелился, словно очнувшись ото сна. Его пальцы в ответ слегка коснулись Клиффа, а тот почувствовал в прикосновении любовника некую принужденность; оно походило на поцелуй слишком долго проживших вместе людей, которые лишь на мгновение дотрагиваются друг до друга сухими, плотно сжатыми губами.

Рука Клиффа соскользнула с шеи Джерри. Черт возьми, мысленно выругался он и задумался, что сказать. Начал с простых и подходящих для этого момента слов:

— Не спалось? И давно ты встал?

— Не так уж давно. — Джерри отпил глоток кофе. Клифф, глядя на отражение Джерри в оконном стекле, силился понять, что у того на уме. Он, словно с его глаз спала пелена, видел не тот образ, который по ночам рисовал в своем воображении, а реальный портрет мощного, упитанного человека, с телом плотным и сильным от постоянной физической работы.

— Что-нибудь не так? — спросил его Клифф.

— Все нормально. Просто не спалось. Жара меня доконала. Такая погода не для меня. Здесь как будто в Акапулько.

Клифф произнес то, что должен был сказать Джерри, останься они в прежних амплуа:

— Тебе жаль, что мы не в Акапулько. Ты и эти милые мексиканские мальчики…

Не договорив, он ждал от Джерри пылких разуверений, каких сам Джерри прежде добивался от него: я и милые мексиканские мальчики? Да ты рехнулся, приятель! Да на кой мне сдался толстый сопляк, если рядом со мной ты?

Но Джерри молчал. Клифф сунул сжатые кулаки в карманы халата, чувствуя отвращение к самому себе. Да будь все проклято! Ну кто бы мог подумать, что он опустится до такого? Именно он, Клифф Хегарти, а не Джерри Де Витт, постоянно бравировал, утверждая, что вечная верность — это не что иное, как пит-стоп^[23] на пути к могиле. Это он все время твердил о том, насколько опасно видеть утром за завтраком одно и то же надоевшее кислое лицо или укладываться каждый вечер в постель, ощущая рядом то же самое тело. Он не уставал повторять, что после нескольких лет такой жизни только уверенность в том, что ты еще можешь обрести тайную связь с кем-то на стороне, кому в радость преследование, встречи с неизвестными или ловкий обман, способна стимулировать мужское тело на длительные любовные отношения. Все бывает именно так, а не иначе — такова жизнь.

Но Джерри не должен был верить тому, что говорил Клифф, ни за что не должен! Ему надо было отвечать с язвительной покорностью в голосе: «Ты прав, дружище. Прошу тебя, говори еще. Говорить ты мастак, а разговоры, они и есть разговоры». Меньше всего Клифф ожидал, что Джерри может серьезно воспринять его слова. Клифф заставил себя поверить на минуту, что именно так Джерри их и воспринимает, и ощутил внезапную резь в желудке.

Его так и подмывало сменить покорный тон на вызывающе-агрессивный и спросить: «Послушай, Джерри, давай расстанемся?» — но он слишком боялся того, что может произнести в ответ любовник.

Иногда он вдруг отчетливо сознавал, что, сколько бы он ни распространялся о путях к могиле, он никогда по-настоящему не хотел порывать с Джерри. Не из-за дорогой квартиры в престижном районе, в нескольких шагах от пляжа, по которому Клифф так любил бродить, не из-за восстановленного Джерри быстроходного катера, на котором летом они вдвоем с ревом носились по морю, не из-за того, что Джерри часто, — и как раз в те месяцы, когда дом готов был вот-вот развалиться под натиском ветра, предавался воспоминаниям об отпуске, проведенном в Австралии. Клифф не хотел разлучаться с Джерри потому, что… да, было что-то чертовски успокаивающее в близости с человеком, который говорил, что верит в вечную верность, даже если его партнер никогда не потрудился заверить его в том же.

И поэтому Клифф, напустив на себя безразличие, которого он отнюдь не чувствовал, небрежно бросил:

— Джерри, а ты и вправду ищешь какого-нибудь мексиканского мальчика? Тебе захотелось темного мяса, белое уже поднадоело?

Джерри отвернулся от окна. Поставил чашку на стол.

— С чего ты это взял? Может, ты за мной шпионишь?

Клифф улыбнулся и в притворном страхе поднял руки, заслоняясь от Джерри:

— Ну что ты! Мы с тобой столько времени вместе, что я порой угадываю, что у тебя на уме. Мне показалось… Я просто хотел выяснить, не нужно ли тебе выговориться?

Джерри отвернулся и направился к холодильнику. Открыл дверцу, вынул четыре яйца, снял оболочки с сосисок — его обычный завтрак.

— Ты чем-то раздражен? — Нервным движением Клифф затянул пояс халата, засунул руки в карманы. — Ладно, я ведь помню, когда мы отдыхали в Коста-Рике, ты уехал, когда я дал волю языку, но мы давно это обсудили и с тех пор не ссорились. Я знаю, ты много думаешь о работе. Столько забот: и работа на пирсе, и предстоящая реконструкция домов… Я понимаю. Ну а если тебя раздражает то, что я сказал…

— Меня не раздражает, — ответил Джерри. Он разбил яйца над миской и стал взбивать их с солью; сосиски уже шипели на сковороде.

— Ну ладно. Вот и отлично.

Но было ли все и впрямь отлично? Клифф так не думал. В последнее время он начал подмечать перемены в поведении Джерри: несвойственное ему продолжительное молчание, частые отлучки по выходным дням в небольшой гараж, превращенный в репетиционный зал, где он стучал на барабанах, продолжительная ночная работа по частным заказам жителей Балфорда, пристальные оценивающие взгляды, которые он бросал на Клиффа, думая, что тот их не замечает. Так может, Джерри и вправду не испытывал сейчас раздражения? Возможно, но все-таки что-то было не так.

Клифф чувствовал, что нужно продолжить разговор, но сильнее было непреодолимое желание поскорее уйти, не видеть, не слышать. Он решил: лучше всего сделать вид, что все хорошо. Так будет спокойнее, а то ведь он рискует столкнуться с чем-то таким, о чем ему совсем не хочется знать.

И все же он остался на кухне. Он наблюдал за движениями любовника и силился понять, почему Джерри смотрит на стоящую на плите стряпню каким-то сосредоточенно-самонадеянным взглядом. Хотя и сосредоточенность и самонадеянность не были чужды характеру Джерри. Для достижения успехов на его нынешней работе оба эти качества были отнюдь не лишними. Но ведь они никогда раньше не проявлялись во взаимоотношениях с Клиффом.

А сейчас… Это был не тот Джерри. Не тот добрый малый, которого в первую очередь заботило, чтобы все проблемы, возникавшие между ними, были решены; на все вопросы были даны правильные ответы; все острые углы были сглажены, но так, чтобы никто и голоса не повысил. Тот Джерри и рассуждал и действовал как человек, опустивший весла в воду и точно знающий, сколько ему предстоит грести, пока он доберется до берега.

Клиффу было страшно об этом думать. Больше всего ему хотелось оказаться в постели. Он слышал позади себя громкое тиканье настенных часов, сейчас оно звучало как барабанный бой, под который приговоренного ведут на плаху. Черт побери, да катись все в тартарары!

Джерри поставил завтрак на стол. Положил вилку и нож, налил стакан сока, заправил салфетку за ворот футболки, но есть так и не начал. Он молча смотрел в тарелку, потом взял сок и начал пить, глотая с трудом, словно у него в горле застрял камень.

Опорожнив стакан, он поднял глаза на Клиффа.

— Я думаю, — произнес Джерри решительно, — нам надо сдать кровь на анализ.

У Клиффа все поплыло перед глазами, пол закачался. Он почувствовал тошноту. История их долгой совместной жизни промелькнула в памяти Клиффа.

Правда о том, кем они в действительности были, всегда шла за ними по пятам: два парня, которые врали своим уважаемым семьям о том, где и когда они познакомились. А встретились они в общественном туалете на рыночной площади. Тогда «принимать меры предосторожности» казалось им менее неотложным делом в сравнении с желанием заняться содомией. С той поры они с Джерри знали друг о друге все.

Клифф хотел было рассмеяться, сделав вид, что не расслышал, или спросить: «Ты, похоже, не в себе? Что это на тебя нашло, друг мой?» — но промолчал. Потому что давным-давно понял, насколько полезно бывает подождать, пока пройдут страх и паника, а уж потом говорить.

— Джерри Де Витт, я люблю тебя, — наконец произнес он.

А Джерри склонил голову и зарыдал.

И вот теперь Клифф наблюдал за двумя копами, которые трепались рядом с «Развлекательным центром Хегарти для пожилых», словно бабы-склочницы за чашкой чаю. Он знал, что скоро они побывают у всех предпринимателей в промышленной зоне. Они должны это сделать. Убит паки, значит, они захотят поговорить с каждым, кто, возможно, видел этого парня, говорил с ним или видел, как он разговаривал с кем-либо. Визит копов в «Развлекательный центр Хегарти для пожилых» — всего лишь вопрос времени.

— Проклятие! — прошептал Клифф. Все его тело покрылось испариной, хотя он стоял рядом с кондиционером. У него не было ни малейшего желания встречаться сейчас с легавыми. Надо как-то отвести их от Джерри. А сам он никому не должен рассказывать правду.

— Нам необходимо удостовериться в том, что Салах действительно не знает, кто такой Кумар. Как я и предполагала, это мужчина, — сказала Эмили.

— Почему ты в этом уверена?

Эмили подняла руку, давая Барбаре понять, что ответит на ее вопрос чуть позже, потому что в это время солидный автомобиль бирюзового цвета, покачиваясь на ухабах, въехал в промышленную зону. Американский кабриолет — откинутый верх, корпус изящно закруглен, салон обтянут кожей, а хромированные молдинги блестят, словно полированная платина. Спортивный «тандерберд» выпуска начала шестидесятых, но отлично отреставрированный, — решила Барбара. Его хозяин явно не из тех, кто экономит на спичках.

За рулем сидел молодой человек двадцати с небольшим лет, с лицом цвета чайной заварки, длинными волосами, собранными на затылке в хвост. На нем были круглые солнцезащитные очки, какие, по мнению Барбары, носят сутенеры, жиголо и шулеры. Она сразу узнала его. Это был Муханнад Малик, которого показывали накануне в телерепортаже.

Таймулла Ажар сидел рядом с ним. По его смущенному виду — Барбара посчитала это добрым знаком — нетрудно было предположить, что, появляясь на фабрике на манер одного из персонажей «Полиции Майами», он чувствует себя не в своей тарелке. Мужчины вышли из машины. Ажар, остановившись у дверцы, оглядывался по сторонам, а Муханнад направился прямо к женщинам. Он снял солнцезащитные очки и сунул их в карман идеально белой рубашки. В этой рубашке, светлых джинсах и мокасинах из змеиной кожи он выглядел как картинка из модного журнала.

Эмили кивнула, приветствуя их. Барбара почувствовала, что ладони у нее становятся влажными, но не от жары, а от волнения. Сейчас она должна будет сказать своему нынешнему руководителю, что представлять ее Таймулле Ажару нет необходимости. Но она прикусила язык. А вдруг Ажар все объяснил своему кузену? Однако тот лишь бросил на Муханнада косой взгляд: видимо, он тоже решил пока промолчать. Это уже хуже. Что ж, подумала она, посмотрим, что из этого получится.

В оценивающем взгляде Муханнада читалось столь явное презрение, что она мгновенно ощутила зуд в пальцах от желания выцарапать ему глаза. Он подходил к ним все ближе, пока — она сразу поняла это — не приблизился настолько, чтобы предстать перед ними во всей красе.

— Так вот это и есть ваш сотрудник по связям? — Этим вопросом он выразил свое ироническое отношение к кадровому решению Эмили.

— Сержант Хейверс встретится с вами сегодня во второй половине дня, — не обратив внимания на насмешку, ответила Эмили. — В пять часов в помещении участка.

— Нам бы больше подошло в четыре, — поморщился Муханнад, не объясняя причину своего несогласия, вызванного лишь желанием сделать по-своему.

Эмили и не подумала вступать в очередные словесные игры:

— Сожалею, но я не могу гарантировать, что мы управимся с делами к четырем, — спокойно и невозмутимо объяснила она. — Но пожалуйста, приходите. Если сержант Хейверс будет отсутствовать, когда вы прибудете, дежурный офицер позаботится о том, чтобы вы могли подождать ее прихода в комфортных условиях. — Приветливо улыбаясь, Эмили смотрела на мужчин.

Спесивый азиат посмотрел сначала на Эмили, затем на Барбару с таким брезгливым выражением, будто он выпачкал чем-то свои дорогие ботинки, а теперь принюхивается, во что это он вляпался. Видимо, определив во что, он повернулся к Ажару.

— Пошли, — сказал он и направился к входу на фабрику.

— Мистер Малик! — окликнула его Эмили, когда он уже взялся за ручку двери. — Не знаете ли вы, кто такой Кумар?

Муханнад остановился и обернулся:

— Вы о чем-то спросили меня, инспектор Барлоу?

— Вам знакомо это имя?

— Почему вы спрашиваете?

— Надо кое-что выяснить. Ни ваша сестра, ни мистер Армстронг не знают, кто это. Я подумала, может быть, вам он знаком?

— Почему вы так подумали?

— Потому что существует «Джама». Кумар состоит в этой организации?

— «Джама». — Лицо Муханнада не дрогнуло, отметила про себя Барбара.

— Да, «Джама». Ваша организация, клуб, братство… Как вы ее называете? Или вы думаете, полиция не знает о ее существовании?

Муханнад усмехнулся.

— То, что знает полиция, не поместилось бы и в тысяче томов, — бросил он и распахнул дверь.

— Вы знаете Кумара? — настаивала Эмили. — Это ведь восточное имя?

Он остановился на пороге, наполовину в тени, наполовину на солнце.

— Инспектор, ваш расизм невозможно скрыть, как шило в мешке. Раз это восточное имя, то я, по-вашему, обязан знать этого мужчину?

— А я разве сказала, что Кумар мужчина? Что-то не припомню.

— Да не прикидывайтесь. Разве не вы спросили, является ли Кумар членом «Джама»? А если вам все известно, так вы знаете, что в ней состоят только мужчины. Что еще? Если у вас больше ничего ко мне нет, то у меня и моего кузена много дел на фабрике.

— Да есть еще кое-что, — ответила Эмили. — Где вы были в ночь смерти мистера Кураши?

Муханнад сделал шаг от двери и, выйдя из тени, надел солнцезащитные очки.

— Что? — тихо переспросил, желая произвести эффект, а не потому, что не расслышал.

— Где вы были в ночь убийства мистера Кураши? — повторила Эмили.

Он аж фыркнул от возмущения.

— Так вот куда завело вас ваше расследование! Так я и думал! Раз паки убит, значит убийство совершил паки. И вам удобнее всего повесить это дело на меня как на наиболее подходящего паки.

— Любопытное предположение, — заметила Эмили. — Потрудитесь, пожалуйста, ответить. И поподробнее.

Он снова снял очки. Таймулла Ажар, стоявший позади него, насторожился.

— Я понял, что вам нужно, — сказал Малик. — Я забочусь о своих людях. Хочу, чтобы они не стыдились своего происхождения, поняли, что не обязательно быть белым, чтобы заслуживать уважения, и ходили с гордо поднятой головой. А вам, инспектор Барлоу, на все это наплевать. Вам хочется унизить их и заставить лебезить перед вами, а легче всего это сделать, повесив убийство на меня.

Этому парню палец в рот не клади, подумала Барбара, кем-кем, но дураком его не назовешь. А ведь нет лучшего способа расколоть общину и тем самым сделать ее безопасной для общества, чем выставить ее вождя крикливым идолом с мелкой душонкой. Кроме, впрочем… Барбара поспешно перевела взгляд на Ажара, чтобы понять, как он реагирует на перепалку между руководителем следственной группы и его кузеном. Он смотрел не на Эмили, а на нее. Вы видите? — казалось, спрашивали Барбару глаза Ажара. — Все получилось именно так, как я и предсказывал за завтраком.

— Я действую в точном соответствии с известными мне фактами, — сказала Эмили, обращаясь к Муханнаду. — И мы подробно поговорим о них. Но чуть позже.

— В присутствии ваших начальников?

— А это как вы пожелаете. А сейчас, пожалуйста, ответьте на мой вопрос или будете размышлять над ответом в камере.

— Вам не терпится поскорее отправить меня туда, верно? — вспыхнул Муханнад. — Простите, но я не доставлю вам этого удовольствия. — Он снова подошел к двери и распахнул ее. — Ракин Хан. Вы найдете его в Колчестере, что будет, вне всякого сомнения, не слишком трудным делом для человека, обладающего такими удивительными способностями к сыску, как вы.

— Так ночью в пятницу вы были с человеком по имени Ракин Хан?

— Мне жаль, что я разочаровал вас, — ответствовал он и скрылся за дверью.

Ажар, кивнув Эмили, последовал за ним.

— Какой шустрый! — покачала головой Барбара. — Очки еще эти дурацкие. — И переспросила, возвращаясь к разговору, который прервали своим появлением Муханнад с Ажаром: — Почему все-таки ты уверена, что Кумар мужчина?

— Да потому что Салах не знает, кто он такой.

— Но Муханнад только что сказал…

— Да чушь все это, Барбара. Пакистанская община в Балфорде не так уж велика, и, поверь мне, если бы этот самый Ф. Кумар был среди них, Муханнад Малик узнал бы о нем первым.

— Ну а почему тогда о нем не знает его сестра?

— Да потому, что она женщина. Таков обычай — каждый знает свое место. Салах знакома только с женщинами общины, возможно, с их мужьями, ну и еще с мужчинами, работающими на фабрике. Посмотри, как она живет. Ведь она наверняка не ходит на свидания, не посещает пабы. Она по Балфорду-то не может ходить свободно. Она никогда не прогуливала занятий в школе. Салах, по сути дела, живет как арестант. И поэтому, если она не врет, что не знает, а она вполне могла и соврать…

— Да, могла! — внезапно прервала ее Барбара. — Слушай, а вдруг Ф. Кумар все-таки женщина и Салах это известно? Ф. Кумар, возможно, и есть та самая женщина, и Салах знает об этом.

Эмили поискала в сумке и вынула солнцезащитные очки. С сосредоточенным выражением лица она принялась протирать их о блузку, обдумывая слова Барбары.

— Кураши заплатил Кумару четыреста фунтов. Единственный чек, единственный платеж. Ну а если чек выписан на имя женщины, за что Кураши мог ей платить?

— Шантаж, — предположила Барбара.

— Тогда зачем убивать Кураши? Если его шантажировал — или шантажировала — Кумар и он заплатил, зачем тогда ломать ему шею? Это все равно что зарезать курицу, несущую золотые яйца.

Барбара, казалось, предвидела вопросы старшего инспектора.

— Он уходил куда-то по ночам, встречался с кем-то. В карманах у него были презервативы. Разве эта самая Ф. Кумар не могла быть женщиной, с которой он трахался? И почему бы этой Ф. Кумар не забеременеть?

— Тогда на кой бес ему презервативы, если она уже забеременела?

— Да он перестал с ней встречаться, нашел себе другую, и Ф. Кумар узнала об этом.

— Ну а эти четыреста фунтов? На что они? На аборт?

— Да. Возможно, сделанный не в клинике, да еще и неудачный.

— И за это она решила ему отомстить?

— А почему нет? Кураши прожил здесь шесть недель. Этого времени вполне хватило бы на то, чтобы кого-нибудь обрюхатить. И если это выплыло наружу — ведь для азиатских женщин невинность и добропорядочность — главное достоинство, — вполне возможно, что ее отец, брат или муж могли отомстить. Надо выяснить, не умерла ли недавно какая-нибудь пакистанка. Не доставлялась ли в больницу с подозрительным кровотечением. Что еще?

Эмили ухмыльнулась:

— На деле Армстронга ставим жирную точку? Или ты забыла, что на «ниссане» его пальчики? И то, что он сидит в кабинете Кураши и увлеченно исполняет его работу?

Барбара посмотрела на здание фабрики, и перед ее мысленным взором предстал мистер Иэн Армстронг, по лицу которого ручьями струился пот, когда он под пристальным взглядом руководителя следственной группы Барлоу убеждал полицию в прочности своего алиби.

— Он боится, вспомни, он же был мокрый как мышь, — в раздумье произнесла Барбара. — Нет, я бы не торопилась вычеркнуть его из списка подозреваемых.

— А если его тесть и теща подтвердят, что говорили с ним по телефону в пятницу вечером?

— Тогда придется обратиться в телефонную компанию.

— Да ты упряма как мул, сержант Хейверс, — со смешком сказала Эмили. — Если ты когда-нибудь решишь бросить Ярд и перейти работать на побережье, я немедленно включу тебя в свою группу.

Это неожиданное заявление доставило Барбаре истинное удовольствие, но она никогда не придавала серьезного значения комплиментам и не обольщалась. Вот и сейчас она пожала в ответ плечами и вытащила из рюкзака ключи.

— Хорошо, договорились. Я хочу проверить слова Салах о браслете. Если она бросила его в море с пирса днем в субботу, то наверняка кто-то видел ее там. Она приметна в своем национальном костюме. И может быть, мне все-таки стоит повидаться с этим парнем, Тревором Раддоком? Если он и вправду работает на пирсе, тогда я убью двух зайцев.

Эмили согласно кивнула.

— Выясни, стоит ли им заниматься. А я тем временем займусь Ракином Ханом, с которым Муханнад так настоятельно советовал мне пообщаться. Хотя я почти не сомневаюсь, что он подтвердит его алиби. Он ведь всей душой желает, чтобы его брат-мусульманин — как это Муханнад выразился? — «ходил с гордо поднятой головой». Вот так, привыкай! — Она усмехнулась и пошла к своей машине.

Через несколько секунд Эмили выехала на дорогу и понеслась в сторону Колчестера за подтверждением еще одного алиби.

Поездка на Увеселительный пирс, первая с того времени, когда шестнадцатилетняя Барбара проводила здесь лето, не стала для нее, вопреки ожиданиям, путешествием по памятным местам. Пирс очень сильно изменился, о чем ее сразу предупредила изогнутая в форме радуги многоцветная неоновая надпись над въездом: «Аттракционы Шоу». И все-таки даже непросохшая краска, свежевыструганные доски скамеек вдоль берега, обновленные аттракционы и павильоны для тихих игр и рулетки, галерея игровых автоматов, предлагающих все, начиная от старомодного калейдоскопа до видеоигр, не изменили запахов, оставшихся, вероятно, навсегда в ее памяти после тех, давних, ежегодных поездок в Балфорд: рыбы с картошкой, жаренной во фритюре, гамбургеров, попкорна, сахарной ваты, смешанных с соленым запахом моря. Шум и звуки на пирсе были такими же, как тогда: смех и голоса детей; от галереи доносились резкие звонки, пробивающиеся сквозь непрекращающуюся какофонию; каллиопа^[24] звучала в такт с прыжками карусельных лошадок.

Перед ней простирался пирс, словно спина огромного кита, вынырнувшего из моря. Барбара прошла к тому концу, где находилось перестраиваемое сейчас старое кафе Джека Оукинса; именно отсюда Салах Малик якобы бросила в воду браслет, купленный в подарок жениху.

Из-за стен кафе доносились крики, заглушающие металлический стук, громкое шипение и хлопки газовой сварки, с помощью которой усиливали старую арматуру каркаса. Жар, казалось, струился изо всех щелей строения, и, когда Барбара заглянула внутрь, она почувствовала, как ее лицо обдувают пульсирующие горячие струи.

Тела рабочих были минимально прикрыты одеждой. Обрезанные джинсы, башмаки на толстой подошве, перемазанные футболки — а некоторые были по пояс голыми, — ни о какой спецодежде и речи не было. Парни были как на подбор все здоровые, мускулистые, и все были с головой заняты работой. Но стоило одному из них увидеть Барбару, как он, отложив в сторону инструмент, закричал:

— Сюда нельзя! Ты что, читать не умеешь? Уходи, пока цела.

Барбара вытащила удостоверение, хотя с такого расстояния рассмотреть, что у нее в руке, было не возможно.

— Полиция! — крикнула она в ответ.

— Джерри! — Парень обратился к сварщику, склонившемуся над горелкой. Его голова была скрыта шлемом и защитной маской, но по его сосредоточенной позе было видно, что ничего, кроме работы, в данный момент для него не существует.

— Джерри! Эй! Де Витт!

Барбара подошла к сварщику, но тут же услышала:

— Отойди! Тебе что, жить надоело?

Ей пришлось отступить, уворачиваясь от тележки, нагруженной большими бобинами проводов и деревянными ящиками.

Этот вопль, по всей вероятности, и привлек внимание Джерри. Он поднял голову, посмотрел на Барбару, потушил пламя газовой горелки. Потом снял маску и шлем, под которым оказался цветастый носовой платок. Стащив его с головы, он встряхнул его, вытер лицо, а потом и голый, сияющий под солнцем череп. На нем, как и на остальных, были надеты только обрезанные джинсы и футболка без рукавов. У него было массивное тело. Люди подобной комплекции обычно склонны к полноте, стоит им начать переедать или снизить физическую активность. Сейчас этот парень был в отличной форме и загорел до черноты.

Прежде чем и он успел предостеречь ее, что посторонним вход сюда воспрещен, Барбара поторопилась поднять вверх руку с удостоверением и сказать:

— Полиция. Я могу поговорить с вашими рабочими?

Он нахмурился и снова натянул на голову платок, завязал на затылке концы узлом; в одном ухе у него болталась серьга. Пират из детского фильма, подумала Барбара. Он плюнул на пол — спасибо в сторону, а не под ноги Барбаре — и, сунув руку в карман, выташил упаковку «Поло». Отколупнув большим пальцем мятную конфетку, он бросил ее в рот.

— Джерри Де Витт, — представился он. — Я здесь старший. Что вы хотите?

Он не подошел к ней, и Барбара поняла, что ее удостоверения он не рассмотрел и имени не прочел. Она представилась. Когда он услышал: «Нью-Скотленд-Ярд», его брови на мгновение приподнялись, но большого удивления он не выказал.

Он посмотрел на часы и сказал:

— Работы по горло. Мы не сможем уделить вам много времени.

— Я отниму всего пять минут, — успокоила его Барбара, — а может, и меньше. К вашим людям у меня нет претензий, но, быть может, кто-то из них видел того, кто меня интересует.

Это его успокоило, он одобрительно кивнул. Работа приостановилась, и Джерри взмахом руки пригласил своих ребят подойти поближе. Их было семеро, потных, разгоряченных, грязных.

— Спасибо, — сказала Барбара, обращаясь к Де Витту. Она объяснила, что ей необходимо выяснить, приходила ли молодая женщина, по всей вероятности одетая в традиционный восточный костюм, на этот конец пирса в субботу и бросила ли что-нибудь с пирса в море. — Скорее всего, это произошло во второй половине дня, — уточнила она и спросила, адресуясь опять к Джерри: — А вы работаете по субботам?

— Работаем, — подтвердил он. — В какое время это было?

Поскольку Салах утверждала, что не знает точного времени, Барбара прикинула: если она сказал правду и пошла в тот день на работу, чтобы не оставаться в одиночестве дома, то на пирсе могла появиться в конце рабочего дня, по пути домой.

— Что-нибудь около пяти. Джерри покачал головой:

— Мы уходим отсюда примерно в половине пятого. — Повернувшись к рабочим, он спросил: — Кто-нибудь из вас видел эту красотку? Никто не оставался после пяти?

— Ты что, дружок, шутишь? — спросил один, и все засмеялись, представив себе, насколько глупо было бы околачиваться на стройплощадке после окончания работы. Никто не смог подтвердить правдивость рассказа Салах Малик.

— Будь мы здесь, мы наверняка заметили бы ее, — сказал Де Витт и, описав оттопыренным большим пальцем дугу, показал на своих рабочих. — Верно ведь, парни? Да когда мимо проходит симпатичная девица, они свешиваются с лесов, чтобы привлечь ее внимание. — Рабочие дружно захохотали. Джерри улыбнулся развеселившимся парням и обратился к Барбаре: — А она красивая? Ну, та, о которой вы спрашиваете?

Да, она очень симпатичная, подтвердила Барбара. Из тех женщин, вслед которым мужчины всегда оборачиваются. Да еще ее костюм — здесь, на побережье, так мало кто одевается, — она вряд ли прошла бы незамеченной.

— Может быть, попозже мы что-нибудь разузнаем, — сказал Де Витт. — Сейчас мы можем чем-нибудь вам помочь?

Нет. На всякий случай Барбара протянула мужчине визитку, написав на обороте «Отель «Пепелище». Вдруг он или его рабочие что-нибудь вспомнят…

— Для вас это важная информация? — с участием спросил Де Витт. — Это имеет отношение к… Ведь вы говорили об азиатке… Это связано с парнем, которого нашли мертвым?

Ей просто поручено выяснить некоторые факты, объяснила Барбара. Это все, что она могла сообщить им. Но если кто-нибудь припомнит хоть малейший факт, связанный с этим происшествием…

— Не думаю, — покачал головой Де Витт, засовывая визитку в задний карман. — Мы избегаем иметь дела с пакистанцами. Так-то оно проще.

— Это как?

Он пожал плечами:

— У них своя дорога, у нас — своя. Как только эти дороги пересекаются, сразу жди неприятностей. А у нас нет времени, чтобы улаживать неприятности. Мы выкладываемся на работе, пропускаем по одной, а то и по паре пинт после работы и идем домой, чтобы завтра снова трудиться по полной. — Он надел на глаза маску и взял в руки горелку. — Если эта пташка так важна в вашем деле, вам бы лучше потолковать с другими людьми на пирсе. Может, кто и видел, как она тут пролетала.

Она так и сделает, заверила их Барбара. Благодарно кивнув им, она, осторожно ступая, направилась к выходу со стройплощадки. Де Витт прав, здесь искать бесполезно, подумала она. А вот аттракционы на пирсе работают с раннего утра до позднего вечера. Если Салах не добралась вплавь или на лодке к дальнему концу пирса, чтобы затем взобраться на него и драматическим жестом бросить браслет в море, она наверняка должна была пройти мимо них.

Это была работа для полицейского в форме. Барбаре никогда не нравилась эта процедура — опрос потенциальных свидетелей, но она начала обходить подряд все заведения, что были расположены в аллее аттракционов, сделав первую остановку у чайной «Вальс» и закончив у закусочной. Галерея игровых автоматов на дальнем конце пирса была накрыта прозрачной крышей; за галереей располагались карусели и площадки для гонок на электромобилях. Здесь было очень шумно, и Барбаре, чтобы ее расслышали, приходилось чуть ли не кричать. Но никто не смог подтвердить рассказанного Салах, включая и гадалку-цыганку Розали, восседавшую на трехногом табурете перед входом в ее заведение. Сама гадалка, мокрая и распаренная под ворохом цветастых шалей, была окутана густым облаком табачного дыма. Обмахиваясь бумажным веером, она пристальным взглядом провожала каждого проходящего мимо, надеясь подловить того, кто пожелает узнать свою судьбу, позолотив ей ручку пятифунтовой банкнотой. Если кому-то было суждено заметить Салах Малик, то наиболее вероятно, что это была именно Розали. Но цыганка не видела Салах. Зато предложила Барбаре предсказать судьбу по линиям ладони, на картах таро или раскинуть на нее обычную колоду.

— Тебе понравится мое предсказание, милая, — сказала она, глядя на Барбару сочувственным взглядом. — Верь мне, предсказания Розали сбываются.

Барбара отделалась от настойчивой гадалки, сказав, что если будущее настолько же безрадостно, как прошлое, то лучше уж оставаться в неведении.

Остановившись у заведения Джека Уиллиса «Свежая рыба и морепродукты», она купила кулек с жареными снетками; она уже и вспомнить не могла, когда в последний раз их пробовала. Вместе с промасленным кульком ей вручили маленький горшочек с татарским соусом, в который следовало макать рыбешку. Барбара, держа в руках покупку, вышла из-под крыши на открытую часть пирса, присела на скамейку, выкрашенную в ярко-оранжевый цвет, и принялась за еду, обдумывая результаты своих усилий.

Поскольку не нашлось никого, кто мог бы подтвердить, что видел пакистанскую девушку, она наметила три возможных варианта развития событий. Первый — Салах Малик врала. Если так, то Барбаре необходимо выяснить причину. Второй и наименее правдоподобный вариант: Салах говорила правду, хотя никто на пирсе ее не запомнил. Если учесть, что большинство посетителей пирса, как успела заметить Барбара, невзирая на жару, отдавали предпочтение одежде из черной кожи и были украшены пирсингом по всему телу, то затеряться среди подобной публики девушка могла, только нарядившись подобным образом. Это был бы вариант номер три, настолько малоправдоподобный, что Барбара автоматически оказывалась перед лицом варианта номер один: Салах врала.

Покончив со снетками, Барбара обтерла жирные пальцы бумажной салфеткой, откинулась на спинку скамейки и, подставив лицо солнцу, снова задумалась, но уже о другом — кто такой этот загадочный Ф. Кумар.

Единственное известное ей мусульманское женское имя, начинающееся с буквы «ф», — это Фатима, хотя наверняка существуют и другие имена. Если все-таки Ф. Кумар женщина, на чье имя Кураши выписал чек на 400 фунтов, и если этот чек имеет какое-то отношение к убийце Кураши, необходимо выяснить, для чего предназначалась эта сумма. Нельзя исключить возможность, что это плата за аборт: ведь он тайно встречался с кем-то, в кармане и ящике стола были обнаружены презервативы. Что еще? Может быть, подарок, лена-дена, который он собирался сделать Салах, но еще не выбрал, что именно подарить? Или он хотел дать в долг кому-нибудь из азиатов, не посмевшему обратиться с такой просьбой к членам семьи, с которой Кураши намеревался породниться? Может, плата за кровать, диван, стол, холодильник, которые должны были доставить после свадьбы?

А если Кумар — мужчина? Разве это принципиально меняет ситуацию?.. Что люди обычно покупают? — размышляла Барбара. Обычно они покупают сугубо конкретные вещи: предметы быта, недвижимость, еду, одежду. Но иногда им приходится платить и за нечто абстрактное: например, за верность, предательство, подстрекательство к каким-то действиям. Кроме того, бывают случаи, когда необходимо оплатить отсутствие действия, молчание, промедление или внезапный отъезд.

Так или иначе, существовал лишь один-единственный способ узнать, что купил Кураши: отыскать этого Ф.Кумара. Или эту Ф.Кумар. Это напомнило Барбаре о второй цели ее приезда на Балфордский пирс: о необходимости разыскать Тревора Раддока.

Она резко выдохнула, сглотнула, чтобы избавиться от привкуса жареных снетков и жирного налета на нёбе. Подумала, что надо купить что-нибудь попить, желательно что-нибудь горячее, чтобы смыть с пищевода жир, растопить его и отправить в путешествие по желудочно-кишечному тракту. Ведь через полчаса ей, без сомнения, придется дорого заплатить за это удовольствие. Может быть, кока-кола успокоит желудок, из которого уже доносилось зловещее урчание.

Встав со скамейки, она проводила глазами двух чаек. Они пролетели над ней и уселись на край крыши, нависавшей над дальним концом пирса. Только сейчас ей бросилось в глаза, что под крышей, над галереей игровых автоматов, — еще ряд окон. Вероятно, там размещались офисы. Вот где нужно будет побывать, чтобы исчерпать все возможности отыскать свидетеля, видевшего на пирсе девушку-азиатку. И хорошо бы поскорее встретиться с Тревором Раддоком, прежде чем кто-нибудь из тех, с кем она тут общалась, не сообщит ему, что у него на хвосте висит толстуха коп.

Лестница, ведущая на этаж под крышей, находилась внутри галереи между рабочим местом гадалки Розали и выставкой голограмм. Ступени вели к единственной двери, над которой висела вывеска с лаконичной надписью «Управление».

Барбара толкнула дверь и вошла в длинный коридор. Из распахнутых дверей офисов доносились звонки телефонов, обрывки речи, гул конторской техники и гудение вентиляторов. Архитектор удачно спланировал расположение этого помещения, поскольку ужасающий шум, преследующий посетителей галереи игровых автоматов, находящейся внизу, здесь почти не был слышен.

Оглядевшись, Барбара поняла, что вряд ли кто-нибудь из служащих мог видеть отсюда, как Салах Малик идет по пирсу. Заглянув в офисы, расположенные в правой части коридора, она сообразила, что из их окон видны только море, южная окраина Балфорда и ряды разноцветных, расположенных ярусами дачных домиков. Заметить Салах мог лишь тот, кто выглянул бы в тот самый момент, когда она проходила мимо расположенного внизу аттракциона — авиасимулятора «Красный барон». Да еще в конце коридора находился офис, из окон которого просматривалась часть пирса.

— Я могу вам чем-нибудь помочь?

Барбара посмотрела в ту сторону, откуда прозвучал голос, и увидела девушку, стоявшую в дверях первого от лестницы офиса.

— Вы кого-то ищете?

Барбара заметила, что на кончике языка у девушки поблескивает металлическая бусинка. Барбару затрясло, словно в ознобе — правда, на такой жаре это было даже кстати, — и она со всей горячностью возблагодарила небеса за то, что во времена ее юности манера украшать себя, протыкая различные части тела, еще не вошла в моду.

Барбара предъявила удостоверение и задала девушке с проколотым языком уже навязшие в зубах вопросы. Ответ был все тот же. Никого, похожего на Салах Малик, девица на пирсе не видела. Девушка-азиатка? Одна? — переспросила она. Господи, да она вообще никогда не видела девушку-азиатку без сопровождения. Во всяком случае такую, которую описывает детектив, она точно не встречала.

— Ну, а одетую иначе? — поинтересовалась Барбара.

Девушка высунула продырявленный язык и в задумчивости провела им по губам. Барбара почувствовала, что ее желудок сжался в комок.

— Нет, уверенно произнесла девушка. Но, заметьте, это не значит, что на пирсе не появлялась молодая азиатка, одетая как нормальный человек. Но в этом случае на нее никто бы не обратил внимания.

А ведь верно! — подумала Барбара и поинтересовалась, кто занимает офис в конце коридора. Девица многозначительно ответила:

— Компания «Аттракционы Шоу». Сержант Хейверс желает повидаться с мистером Шоу?

А почему нет? — рассудила Барбара. Даже если он не сможет ничего добавить к тому, что ей уже известно — а ей, черт возьми, ничего не известно, — тогда он, по крайней мере, как хозяин пирса сможет сказать, где найти Тревора Раддока.

— Сейчас, я только проверю, на месте ли он, — сказала девица с изувеченным языком. Подойдя к двери, она просунула голову внутрь. — Тео? К тебе полиция. С тобой хотят поговорить.

Барбара не расслышала ответа, но через секунду в дверном проеме возник мужчина. Он был моложе Барбары — лет двадцати пяти — и одет в модный, свободного покроя льняной костюм. Он держал руки в карманах, возможно — в силу привычки, но выражение лица у него было встревоженным.

— Опять что-то случилось? — Он обернулся на окно, из которого доносился шум царящего внизу веселья. — Что-нибудь серьезное?

Она поняла, что он нервничает не из-за поломки оборудования или остановки какого-нибудь аттракциона. Он тревожился о посетителях. Серьезный бизнесмен, он понимал, какую важность имеет безопасность в деле, которым он занимается. А если нагрянула полиция, то жди беды.

— Мы можем поговорить? — обратилась к нему Барбара.

— Спасибо, Доминик, — поблагодарил Тео девушку с пирсингом.

«Доминик?» — подивилась про себя Барбара. Она ожидала услышать имечко вроде «Слэм» или «Панч», на какие откликаются панки.

Доминик скрылась за дверью, а Барбара проследовала за Тео Шоу. Она отметила, что из окон было видно как раз то, что она предполагала: морской пейзаж из одного и дальний конец пирса из второго. Итак, если хоть кто-нибудь видел в ту субботу Салах Малик, то сейчас у Барбары появилась последняя возможность познакомиться с этим счастливцем.

Она повернулась к хозяину кабинета и уже открыла рот, чтобы задать надоевший ей вопрос. Но слова застряли у нее в горле.

Он вынул руки из карманов, и перед взором Барбары предстала вещь, которую она искала все это время.

На руке Тео Шоу блестел золотой браслет работы Алоисиуса Кеннеди.

Глава 10

После своего побега из магазина Рейчел могла думать только об одном: как помочь Салах, да и себе самой. Правда, она не была уверена, что это вообще возможно. Но она знала: надо немедленно что-то предпринять, а поэтому, изо всех сил нажимая на педали, гнала велосипед в направлении горчичной фабрики. И только сообразив, что именно горчичная фабрика неминуемо станет следующим местом, куда направится сержант уголовной полиции, Рейчел сбавила скорость и стала медленно спускаться к морю, пока велосипед не остановился у полосы прибоя.

Ее лицо горело и взмокло от пота. Выпятив нижнюю губу, она дунула вверх, стараясь охладить пылающий лоб. В горле пересохло, и она сейчас жалела, что не догадалась прихватить бутылку с водой. Мысль о воде отвлекла ее всего лишь на мгновение: нельзя терять время, нужно придумать, как повидаться с Салах.

Здесь, на берегу, Рейчел внезапно осознала, что опередить полицию она не сможет, и если детектив заявится в дом Салах раньше нее, то положение их станет намного хуже. Мать Салах или эта гнусная Юмн расскажут детективу правду: Салах ушла на работу вместе с отцом (невзирая на безвременную кончину своего нареченного — Юмн непременно добавит эти слова), и эта женщина из уголовной полиции направится прямиком на горчичную фабрику. И если, появившись там, она застанет Рейчел, пытающуюся убедить Салах, что ее предали, и поймет, что та уже предупредила подругу о скором визите полиции, это, вне всякого сомнения, будет для сержанта более чем неожиданно… Ведь что подумает сержант? Будто кто-то в чем-то виноват. Ну хорошо, пусть это правда, Рейчел виновата, но в главном-то ее вины нет. Она же не причинила Хайтаму Кураши никакого вреда. Кроме… Да, пожалуй, ей есть в чем себя винить…

Приподняв велосипед, она поставила его на тротуар и поехала к дамбе. Там она села на парапет и добрую четверть часа не могла ни на что решиться, пока не спохватилась, что у нее от горячего бетона ожоги скоро появятся. Вернуться в магазин и оказаться под градом язвительных вопросов матери она сейчас не может. Не может появиться и у Салах. Лучше всего перебраться в такое место, откуда нетрудно попасть на горчичную фабрику и поговорить с подругой. Единственное, что пришло ей в голову, — «Приют на утесе».

Необходимо было объехать Хай-стрит, чтобы не проезжать мимо магазина «Драгоценности и бижутерия Рекон», а значит, надо ехать по Морскому бульвару. Часть пути в этом случае проходит по Верхнему бульвару, и она вынуждена будет преодолевать крутой подъем, что на этой жаре — настоящая пытка, но выбора у нее не было. Если добираться до «Приюта на утесе» по Черч-роуд, все равно не миновать Хай-стрит. А стоит Конни заметить проезжающую мимо Рейчел, она, пылая злобой, вылетит из магазина с такими криками, будто вооруженные грабители наставили на нее пистолет.

Рейчел доехала до «Приюта на утесе» в полном изнеможении. Бросив велосипед рядом с клумбой пыльных бегоний, она, с трудом переставляя ноги, побрела вокруг дома на задний двор. Там было что-то вроде сада: узкая полоска высушенного солнцем газона, три узкие клумбы с поникшими васильками, верблюдкой и маргаритками; две каменные купальни для птиц и деревянная скамья. Рейчел с размаху плюхнулась на нее. Перед ее глазами были окна квартир, и они смотрели на нее с молчаливым упреком. Они будто выставляли напоказ то, что ей особенно нравилось: балконы наверху и веранды внизу, которые выходили в сад, с них был виден Южный променад, изгибающийся дугой над морем.

Ты потеряла нас, ты потеряла нас, казалось, говорили ей окна квартир «Приюта на утесе». Твои планы рухнули, Рейчел, и что с тобой теперь будет?

Рейчел отвернулась. Пересохшее горло саднило. Потирая ладонью горячий лоб, она вдруг представила себе, что ест лимонное мороженое, представила так живо, что почти ощутила во рту вкус желанного лакомства. Повернувшись на скамейке, она стала смотреть на море. Солнце палило без всякой жалости, вдали застыла узкая полоска полупрозрачной дымки, которая, похоже, давно уже приросла к горизонту.

Рейчел оперлась подбородком о сжатый кулак, пристроенный на спинку скамейки. Ее глаза сощурились, словно в лицо ей дул колючий соленый ветер; она часто мигала, плотно закрывала глаза, стараясь удержать слезы. Она предпочла бы сейчас оказаться в любом другом месте, но она была здесь, одна, и от этого в ее сознании все перемешалось: злость, обида, ревность.

Что это в действительности означает — посвятить всю себя другому человеку? Было время, когда она могла с легкостью ответить на этот вопрос. Это означает протянуть руку и взять в нее сердце другого человека вместе с тайнами его души и самыми заветными мечтами, обеспечить этому человеку безопасность и комфорт, предоставить ему такое убежище, где между двумя родственными душами царит полное взаимопонимание. Посвятить себя другому — это клятвенно заверить друг друга в том, что «мы равны» и «какие бы несчастья на нас ни обрушились, мы встретим их вместе». Вот что она когда-то думала об этом. Какими бесхитростными были ее обещания вечной преданности!

И ведь они действительно были равны, она и Салах, две школьницы, никак не подходившие для того, чтобы стать неразлучными подругами. Их никогда не допускали и не приглашали — да они и сами не решились бы пойти — на домашние праздники одноклассников или на танцы. Когда они учились в младшей школе, их скромно украшенные ко Дню святого Валентина коробки из-под обуви, которые дети ставили в дальний угол класса, оставались бы пустыми, не одаривай они друг друга. Уже тогда им было знакомо холодное чувство одиночества. Она и Салах, конечно же, начали дружить, как равные. А вот закончилось все так, что от прежнего равенства не осталось и следа.

Рейчел проглотила горький ком, стоявший у нее в горле. Ведь у нее и в мыслях не было навредить кому-либо. Она лишь хотела знать правду. Ведь это к лучшему, когда люди знают правду. Неужели лучше жить во лжи?

Но Рейчел понимала: настоящая ложь — это та, которую она вспоминает сейчас. А свидетельства располагались как раз за ее спиной, стоило лишь посмотреть на кирпичные стены, на занавески с рюшами на окнах, на красные буквы надписи «Продается», выведенной на широкой приклеенной к дверям ленте.

Ей не хотелось думать об этой квартире.

— Это последняя, — сказал ей тогда агент по недвижимости, многозначительно глядя на нее и изо всех сил стараясь не замечать уродства ее лица. — Как раз то, с чего начинается собственный дом. Держу пари, это именно то, что вам нужно. И кто же этот счастливец?

Но Рейчел не думала ни о замужестве, ни о детях, когда ходила по квартире, заглядывая в шкафы и останавливаясь около окон. Тогда она думала о Салах. Она думала о том, как они будут вместе стряпать, сидеть вдвоем перед электрическим камином, в котором будут полыхать искусственные поленья, пить чай на террасе весной, разговаривать, мечтать, оставаясь друг для друга тем, кем они были в течение прошедших десяти лет, — лучшими подругами.

Она и не думала специально заниматься поисками квартиры, когда неожиданно наткнулась на последний, только что законченный дом «Приюта на утесе». Она возвращалась на велосипеде домой от Салах. Встреча подруг ничем не отличалась от десятков других, ставших привычными за те годы, что они провели вместе: разговоры, смех, музыка, чай. Но уже тогда их общение часто прерывала Юмн, врываясь в комнату с какими-то требованиями. В тот день ей было нужно, чтобы Салах сделала ей педикюр. Немедленно. Сейчас же. Ее совершенно не трогало то, что у Салах гостья. Юмн повелевала и требовала полного подчинения. И Рейчел заметила, как Салах менялась в лице, слыша визгливый голос невестки. Веселая, жизнерадостная девушка превращалась в послушную служанку, покорную, готовую к услугам, и снова становилась похожей на ту испуганную школьницу из младшего класса, которую все дразнили, к которой приставали.

И когда Рейчел подъехала к рекламному щиту, на котором висело объявление «Завершение строительства! Квартиры со всеми удобствами!», она вдруг повернула велосипед на Уэстберри-уэй и въехала в проезд, ведущий к этому дому. Риелтор, вопреки ее ожиданиям, оказался вовсе не тучным, суетливым неудачником средних лет в залоснившемся галстуке — он выглядел так, словно продавал мечты.

Но мечты, как она поняла, имеют обыкновение разбиваться вдребезги и приводить того, в чьей голове они возникли, к черным пучинам разочарования. И все-таки это лучше, чем вообще не мечтать. Ведь когда ты научишься мечтать, ты…

— Рейчел!

Рейчел вздрогнула, оторвав взгляд от бескрайней и гладкой, как расстеленная по столу скатерть, поверхности Северного моря. Она резко обернулась. Перед ней стояла Салах. Плечи ее накрывала привычная дупата, лицо было погребально-грустным. Родимое пятно, похожее на ягоду клубники, потемнело, так бывало всегда, когда она нервничала.

— Салах! Как ты?.. Что ты? — Рейчел не знала, с чего начать, ведь им надо было столько сказать друг другу.

— Я зашла в магазин. Твоя мама сказала, что ты убежала после того, как к вам пришла эта женщина из Скотленд-Ярда. Я подумала, что ты, должно быть, здесь.

— Ты же знаешь меня, — печально произнесла Рейчел. Ее пальцы теребили золотую нить на юбке, которая поблескивала в красно-голубых узорах ткани, — знаешь лучше всех. Да и я тебя хорошо знаю.

— Я тоже всегда так думала, — сказала Салах. — А сейчас я в этом не уверена. Так же, как и в том, друзья мы еще или уже нет.

У Рейчел сжалось сердце, она не знала, что хуже: сознание, что она предала Салах, или боль от ответного удара, нанесенного подругой. Она не могла поднять глаза на Салах из боязни испытать такое страшное потрясение, которое она не сумеет вынести.

— Почему ты отдала этот чек Хайтаму? Я ведь знаю, Рейчел, от кого он получил его. Твоей матери незачем было это делать. Но я никак не могу понять — для чего?..

— Ты сказала мне, что любишь Тео. — Язык Рейчел с трудом ворочался у нее во рту, она лихорадочно искала в голове ответ на то, что ей самой казалось необъяснимым.

— Ты знаешь, я не могу быть с ним, моя семья никогда этого не допустит.

— И это разбило твое сердце. Ведь ты говорила, он — часть твоей души.

— Я не могу выйти за него замуж, несмотря на то, что между нами было, несмотря на все наши мечты, не могу, хотя хочу этого больше всего на свете и… — Голос Салах задрожал.

Рейчел наконец подняла глаза и посмотрела ей в лицо. Глаза Салах были полны слез. Она резко отвернула голову, вглядываясь в дальний конец пирса, туда, где, вероятно, находился Тео. Справившись с собой, она снова заговорила:

— Я сказала, что, когда придет время, я выйду замуж за человека, которого выберут мои родители. Тео потерян для меня навсегда. Ты же помнишь наш разговор. Так на что ты надеялась, отдавая чек Хайтаму?

— Но ты же не любила Хайтама.

— Ты права. Я не любила Хайтама. А он не любил меня.

— Ну так и не надо выходить замуж, если вы не любите друг друга. Вы не могли быть счастливы.

Салах подошла к скамейке и села. Рейчел склонила голову и скользила глазами по льняным брюкам подруги, изящным ступням, ремешкам сандалий. Посмотреть в глаза Салах она больше не решалась, боялась, что расплачется. Никогда она не чувствовала себя такой одинокой.

— Ты же знала, что мои родители никогда не позволили бы мне выйти замуж за Тео. Они прогнали бы меня из семьи. Но ты все равно рассказала Хайтаму о Тео…

Рейчел вскинула голову:

— Я не называла его имени. Клянусь.

— Потому что ты надеялась, — продолжала Салах, обращаясь больше к себе, чем к Рейчел, раскрывая для себя логику поступков подруги, — что Хайтам разорвет нашу помолвку. И что потом? — Салах жестом показала на дом, и Рейчел впервые увидела его таким, каким его наверняка видела Салах: дешевым, убогим стандартным жильем. — Я стану свободной, и мы будем жить здесь вдвоем? Ты надеялась, что мой отец позволит?

— Ты любишь Тео, — вяло произнесла Рейчел. — Ты же сама говорила.

— Так ты пытаешься убедить меня, что действовала в моих интересах? — спросила Салах. — Ты утверждаешь, что была бы рада, если бы мы с Тео поженились? Я тебе не верю. Потому что существует еще одна правда, в которой ты не сознаешься: если бы мы с Тео решили пожениться — что, конечно, нереально, но если бы мы все-таки попытались, — ты и тогда сделала бы все возможное, чтобы помешать этому.

— Никогда! Я бы никогда не сделала этого!

— Представь, мы решили бы убежать, потому что иначе я не смогла бы выйти за него замуж. Я сказала бы об этом тебе, моей лучшей подруге. А ты наверняка сделала бы все, чтобы помешать этому. Возможно, предупредила бы моего отца. Или Муханнада, или даже…

— Нет! Нет! — Рейчел не смогла сдержать слез. Она ненавидела себя за слабость, на которую — она была в этом уверена — ее подруга была не способна. Отвернувшись от Салах, она смотрела на море. Прямые лучи солнца осушали слезы так быстро, что они не успевали скатиться по щекам. Она чувствовала, как оставшаяся на лице соль неприятно стягивает кожу.

Салах молчала. Единственным ответом на сдавленные рыдания Рейчел были крики чаек да треск скутера, бороздившего вдалеке спокойную гладь моря.

— Рейчел! — Салах тронула ее за плечо.

— Прости, — еле выговорила Рейчел. — Я не хотела… Я не думала… Я только считала… — Судорожные всхлипы ее звучали неожиданно громко. — Ты можешь выходить замуж за Тео. Я вам не помешаю. Ты сама увидишь.

— Что?

— Я всего лишь хотела, чтобы ты была счастлива. А если быть счастливой означает быть с Тео, так именно этого я тебе и желала.

— Я не могу выйти замуж за Тео.

— Можешь! Можешь! Почему ты постоянно твердишь, что это невозможно?

— Потому что моя семья не допустит этого. У нас так не принято. И даже если бы…

— Ты скажешь отцу, что ничего не получится и со следующим мужчиной, которого он пригласит для тебя из Пакистана, и с тем, который будет после следующего. Он не заставит тебя выйти замуж. Пройдет время, и он поймет, что не может приказать тебе быть счастливой…

— В этом все и дело, Рейчел. У меня нет времени. Неужели ты не понимаешь?

Рейчел оторопела:

— Тебе же всего двадцать лет. Сейчас уже никто не считает двадцать лет преклонным возрастом. Даже азиаты. Девушки твоего возраста поступают в университеты. Работают в банках. Изучают право. Учатся на врачей. Они что, все замужем? Что с тобой, Салах? Ведь ты всегда стремилась к большему. Прежде у тебя были мечты! — Рейчел чувствовала бессилие безнадежности: она не могла заставить подругу поверить ей. Не найдя больше доводов, она спросила: — Ты хочешь стать такой, как Юмн?

— А я такая же, как Юмн.

— А ведь верно, — язвительно заметила Рейчел. — Точь-в-точь Юмн. Тебе осталось превратить свое тело в инкубатор, рожать по ребенку в год и ждать, когда твоя задница расплывется до громадных размеров.

— Ты права, Рейчел, — согласилась Салах, голос ее звучал отрешенно. — Все именно так.

— Нет, не так! Такая жизнь не для тебя. Ты умная, красивая. Ты достойна лучшего.

— Ты не слушаешь меня, — возразила Салах. — Потому и не понимаешь. У меня нет времени. У меня нет выбора. Да и не было. Я такая же, как Юмн.

Рейчел вспыхнула, собралась было вновь начать убеждать Салах, но, взглянув на ее лицо, сжала губы. Салах смотрела на нее таким напряженным взглядом и в ее глазах было столько боли!

— Надо быть полоумной, чтобы утверждать, что ты такая же, как Юмн! — произнесла она с горечью, но тут поняла, что эти слова подействовали на подругу, как ведро воды, вылитое на костер. — Юмн… Господи, Салах. Ты хочешь сказать… Ты и Тео?.. Ты никогда об этом не говорила! — Помимо ее воли взгляд внимательно прошелся по телу подруги, словно стараясь проникнуть под одежду.

— Да, — подтвердила Салах. — Вот почему мы с Хайтамом и решили пожениться скорее.

— Он знал?

— Я же не могла заставить его поверить, что ребенок его. Да если бы и могла, я все равно должна была сказать ему правду. Он приехал сюда, чтобы на мне жениться, но был согласен немного подождать со свадьбой — может быть, полгода, — чтобы дать нам время хоть как-то привыкнуть друг к другу. И я должна была сказать ему, что на это нет времени. И как я могла это объяснить? Только сказать правду.

Рейчел была ошеломлена. То, что поведала ей подруга, не совмещалось в ее сознании с тем, что она знала о ней, с ее религией, семейными традициями. И вдруг она увидела — хотя сразу же почувствовала отвращение к себе — возможность оправдаться. Значит, Хайтам Кураши знал о том, что Тео Шоу был любовником Салах! Отдавая ему тот злополучный чек с таинственным лицом и со словами: «Спроси Салах об этом» — и ожидая желаемого результата, она рассчитывала на… ну теперь не важно, на что. Разве можно упрекнуть ее за такой поступок? Ведь она всего лишь сказала ему то, что он уже знал, с чем смирился и согласился принять… Если, конечно, Салах сказала ему всю правду.

— А он знал о твоих отношениях с Тео? — спросила Рейчел, стараясь не показать своим видом, что ждет утвердительного ответа. — Ты рассказала ему про Тео?

— За меня это сделала ты, — ответила Салах. Надежды Рейчел оправдаться снова рухнули, на этот раз окончательно.

— Кто еще об этом знает?

— Никто. Юмн догадывается. В таких делах она понимает. Но я ничего ей не сказала. Никто не знает.

— И даже Тео?

Салах опустила глаза. Рейчел посмотрела на ее руки. Салах сжала кулачки так, что кожа на костяшках пальцев побелела.

— Хайтам знал, как мало у нас времени на выполнение всех обычаев перед свадьбой, — сказала Салах, словно имя Тео вообще не упоминалось. — Я рассказала ему о моей… о ребенке, и он не хотел видеть мое унижение. Он согласился жениться как можно скорее. — Она на мгновение закрыла глаза, словно желая стереть воспоминания из памяти. — Рейчел, Хайтам Кураши был очень хорошим человеком.

Рейчел так и подмывало сказать ей о том, что Хайтам Кураши был не только хорошим человеком, он был еще и человеком, который не желал, чтобы его презирали в общине за женитьбу на порочной женщине. Это было и в его интересах — жениться как можно скорее и выдать ребенка за своего, не важно, какого цвета у него будет кожа. Но Рейчел промолчала, раздумывая о Тео Шоу, о том, что она узнала и как использовать свое новое знание, чтобы все расставить по местам. Больше она не наступит на те же самые грабли.

— Так Тео знает о ребенке?

Салах уныло улыбнулась:

— Ты по-прежнему ничего не понимаешь. Ведь ты отдала чек Хайтаму, Хайтам знал, что это золотой браслет, и он виделся с Тео в этом идиотском «Сообществе джентльменов», с помощью которого этот городок хотят вернуть к жизни… — Салах внезапно замолчала, почувствовав какую-то особенную ожесточенность в своих словах, которая обнажала тщательно скрываемый ужас. — Да какая разница, знает Тео или нет?

— Подумай, что ты говоришь? — Рейчел услышала страх в своем голосе и попыталась успокоиться хотя бы ради подруги.

— Хайтам мертв, Рейчел. Ты понимаешь, мертв. А он ходил на Нез ночью. В темноте. И это место всего в полумиле от Старого замка, где живет Тео. И на этом месте Тео собирает свои окаменелости. Теперь ты понимаешь? — Салах почти перешла на крик. — Рейчел Уинфилд, ты понимаешь?

Рейчел молчала и смотрела на Салах широко раскрытыми глазами.

— Тео? — наконец произнесла она. — Нет. Салах, ты не можешь думать, что Тео Шоу…

— Хайтаму, должно быть, хотелось узнать, что он за человек, — глядя в сторону, продолжала Салах. — Он готов был жениться на мне, но… он захотел узнать отца ребенка. А какой мужчина не захотел бы? Хотя он и уверял меня, что это его не интересует.

— Но даже если бы он действительно поговорил с Тео, неужели ты можешь думать, что Тео… — Рейчел не сумела закончить фразу — в такой ужас повергла ее логика доводов Салах. Да разве такое может случиться: встреча в темноте на Незе, разговор Хайтама Кураши с Тео Шоу, разговор о беременности Салах. Тео Шоу, придя в отчаяние, решает избавить мир от человека, вставшего между ним и его возлюбленной… Если раньше он и не знал о ребенке, то теперь знает и непременно захочет исполнить свой долг в отношении Салах… Тео Шоу такой, он захочет. Он любит Салах и, узнав, что она беременна, он все сделает как надо. И раз Салах такая скрытная, вернее, так напугана перспективой быть изгнанной из семьи за брак с англичанином, он должен сам понять, что для них существует лишь один способ быть вместе.

Рейчел закусила губу, крепко, до боли.

— Видишь, Рейчел, что ты наделала, отдав чек на этот браслет, — сказала Салах. — Ты дала в руки полицейским ниточку — сами бы они никогда не нашли, — которая связывает Хайтама Кураши и Тео Шоу. А когда случается убийство, полиция первым делом начинает устанавливать связи.

Рейчел пролепетала что-то бессвязное. Ее била дрожь, настолько остро чувствовала она свою вину и ужас от осознания своей роли в трагедии, случившейся на Незе.

— Я сейчас же позвоню ему. Я пойду на пирс.

— Нет! — В голосе Салах послышалась угроза.

— Я скажу ему, чтобы он выбросил этот браслет на помойку. Я сделаю так, что он никогда его не наденет. У полиции не будет повода говорить с ним.

Им же неизвестно, что он знал Хайтама. Даже если они опросят всех членов «Сообщества джентльменов», то на это уйдет не один день, так ведь?

— Рейчел…

— Чтобы узнать об этом, им необходимо поговорить с Тео Шоу. Другого способа нет. Ну, еще это «Сообщество». Но я первая поговорю с ним. Браслета они не увидят. Клянусь тебе, они ни о чем не узнают.

Салах качала головой, она была в отчаянии.

— Да о чем ты говоришь, Рейчел? Да какая разница, что ты скажешь Тео, ведь Хайтам-то мертв.

— Так ведь полиция отправит дело в архив, а то и вовсе закроет его или… Я не знаю, как они поступают… Тогда ты и Тео…

— Что я и Тео?!

— Вы сможете пожениться, — ответила Рейчел. Видя, что Салах не спешит с ответом, она повторила упавшим голосом: — Ты и Тео… Сможете пожениться…

Салах встала со скамейки, поправила дупату, задумчиво посмотрела в сторону пирса. Мелодии, выводимые каллиопой для катающихся на карусели, доносились до них, преодолевая солидное расстояние. Чертово колесо блестело в солнечных лучах, а электромобили носились по кругу, и визжащих пассажиров швыряло из стороны в сторону.

— Неужто ты и впрямь веришь, что все так просто? Ты просишь Тео выбросить браслет, полиция исчезает, мы с ним женимся?

— Все может быть именно так, если мы постараемся.

Салах задумчиво покачала головой и повернулась к Рейчел.

— Ты так ничего и не поняла, — сказала она. В ее голосе слышалась покорность судьбе: решение было принято. — Я должна сделать аборт. И как можно скорее. Я надеюсь, ты мне поможешь.

Вне всякого сомнения, этот был браслет работы Алоисиуса Кеннеди: массивный, тяжелый, похожий на тот, что Барбаре показали в ювелирном магазине «Рекон». Она, конечно, могла бы предположить, что браслет на руке Тео Шоу — чистое совпадение, но двенадцать лет работы в уголовной полиции не прошли даром; она всегда исходила из того, что при расследовании убийств совпадениям следует придавать особое значение.

— Хотите пить? — Тео Шоу был настолько приветлив, что Барбара невольно спросила себя: неужто он считает причиной ее визита какие-то общественные дела? — Кофе? Чай? Кока? Я и сам собирался. Проклятая жара, на вас она тоже действует?

Барбара попросила коку, и он вышел из офиса, чтобы принести питье, предоставив ей возможность оглядеться. Она еще не знала, что следует искать, но не удивилась бы, увидев здесь моток проволоки, подходящей для ловушки, устроенной на темной лестнице, преспокойно лежащий на письменном столе. В офисе, однако, не было ничего такого, что привлекло бы к себе внимание. Книжные полки: одна заставлена папками в зеленых пластиковых переплетах, а вторая — бухгалтерскими книгами с обозначением года на корешках. Стоящий на стеллаже металлический ящик, из которого торчала кипа бумаг; вероятно, это были счета за поставленное продовольствие, выполненные работы, канцелярские товары. С доски, прикрепленной к одной из стен, свешивались четыре листа с чертежами, сделанными синей тушью: на двух листах был изображен «Отель на пирсе», на двух других — развлекательный центр под названием «Веселая деревня Агаты Шоу». Барбара обратила внимание на имя. Кто она? Мать Тео? Тетя, сестра, жена? — гадала она.

В задумчивости она приподняла массивное пресс-папье, стоящее на куче корреспонденции, относящейся, судя по виду, к реконструкции города. Из коридора послышались приближающиеся шаги Тео, и она, отдернув руку от бумаг, задержала ее на пресс-папье, оказавшемся при ближайшем рассмотрении большим ноздреватым камнем.

— Рафидонема, — сказал Тео Шоу. Он нес в руках две жестяные банки с кока-колой, одна была накрыта бумажным стаканчиком. Эту банку он протянул Барбаре.

– Рафи… кто? — переспросила она.

— Рафидонема, — ответил Тео и добавил: — Porif era calcarea pharetronida lelapiidae raphidonerna, чтобы быть совсем точным. — Он улыбнулся.

Какая у него располагающая улыбка, подумала Барбара и тут же мысленно приказала себе быть с ним потверже. Она знала, какие мерзости души порой скрываются за милой улыбкой.

— Простите, это я выпендриваюсь, — простодушно признался он. — Окаменелый губчатый нарост. Ранний меловой период. Я сам его нашел.

Барбара взяла камень в руки.

— Что вы говорите?.. Он похож… даже и сообразить не могу, на что он похож… на песчаник? А откуда вам известно, что это такое?

— Из собственного опыта. Я любитель-палеонтолог, и уже довольно давно этим занимаюсь.

— А где вы его нашли?

— На берегу, чуть севернее городской окраины.

— На Незе? — допытывалась Барбара.

Глаза Тео чуть сузились, Барбара наверняка не заметила бы этого движения век, если бы до этого не уловила по некоторым внешним признаком, что он уже понял, что привело ее в офис.

— Да, — подтвердил он. — На прибрежном утесе в слое лондонской глины.^[25] Палеонтологи ждут, когда море размоет и выветрит прибрежные скалы.

— Так вы ищете окаменелости именно там? На Незе?

— Нет, не на Незе, — поправил он Барбару. — На косе под ним, у подножия скал. Лучше всего искать их вдоль береговой линии.

Она понимающе кивнула и водрузила окаменелый губчатый нарост поверх груды бумаг. Щелкнув, она открыла банку кока-колы и поднесла ее ко рту, взяв бумажный стаканчик в другую руку. Брови Тео Шоу чуть приподнялись, он удивился ее манипуляциям со стаканчиком.

Начнем по порядку, подумала она. Нез и браслет делают Тео интересным объектом для исследования, но сначала нужно закончить другие дела.

— Что вы можете сказать, — после недолгой паузы произнесла она, о молодом человеке по имени Тревор Раддок?

— Тревор Раддок?

Интересно, подумала Барбара, принес ли ему облегчение этот вопрос.

— Он работает где-то на пирсе. Вы его знаете?

— Знаю. Он работает здесь уже три недели.

— Насколько мне известно, он перешел к вам с горчичной фабрики Малика.

— Все правильно.

— Там он попался на том, что выносил упаковку с ворованным товаром.

— Я знаю, — подтвердил Тео. — Акрам писал мне об этом. И звонил. Он просил меня принять его на работу, потому что считал, что на воровство парня толкнула бедность семьи. Шестеро детей. Отец Тревора, у которого, кстати, радикулит, последние полтора года безработный. Акрам сказал, что не может оставить Раддока на фабрике, но хочет дать ему шанс устроиться на другое место. Вот я и взял его. Конечно, работа у него не ахти какая, но получает он почти столько же, сколько платил ему Акрам, и может поддержать семью.

— А что у него за работа?

— Он убирается на пирсе. После закрытия аттракционов.

— Так сейчас его здесь нет?

— Он начинает работу в половине двенадцатого. Так что ему незачем приходить на пирс до этого времени, если только развлечься.

Барбара тут же мысленно внесла Тревора Раддока в список подозреваемых. У него был и мотив и возможность. Он запросто мог разделаться на Незе с Хайтамом Кураши и успеть на пирс, чтобы вовремя приступить к работе.

И все же вопрос, откуда у Тео Шоу браслет работы Кеннеди, требовал ответа. Если, конечно, это тот самый браслет. Существовал лишь один способ выяснить это.

Вообразите себя на сцене, мисс Хейверс, приказала себе Барбара.

— Я бы хотела получить его адрес, — сказала она, — если, конечно, он у вас есть.

— Без проблем.

Тео подошел к письменному столу и сел в дубовое кресло на колесиках. Перебрав карточки, он нашел нужную, переписал на листок сведения и протянул Барбаре. На сцене наступил кульминационный момент.

— О! — воскликнула Барбара. — Да я вижу, у вас браслет работы Кеннеди? Какая прекрасная вещь.

— Что? — не понял Тео.

Очко выиграно, подумала Барбара. Он не покупал этот браслет, иначе мать или дочь обязательно рассказали бы ему о происхождении этой вещи.

— Этот браслет, — сказала Барбара, — очень похож на тот, который я всегда мечтала иметь. Но вряд ли моя мечта исполнится, это очень дорого. Можно взглянуть? — попросила она, вкладывая в вопрос всю бесхитростность, оставшуюся от девической поры.

Она подумала, вдруг не клюнет, уж слишком явной была наживка, которой она водила перед его носом. Но Тео Шоу ногтем большого пальца расстегнул замок и снял браслет с руки.

— Великолепная вещь! — будто не в силах сдержать восхищение, произнесла Барбара. — Вы позволите? — Она махнула рукой в сторону окна и, когда он согласно кивнул головой, подошла с браслетом к свету. — Этот ювелир — гений, верно? — обернулась она к Тео. — Да он просто Рембрандт в ювелирном деле. — Она посчитала уместным сравнение ювелира с великим живописцем, хотя все ее знания о Рембрандте, не говоря уже о сведениях в области ювелирных изделий, легко уместились бы в чайной ложке.

Она восторгалась весом браслета, осматривала его искусно спрятанный замок. Выбрав момент, она взглянула на внутреннюю поверхность браслета и увидела там то, что и должна была: выгравированную витиеватую надпись «Жизнь начинается только сейчас».

Ну вот. Настало время поприжать его, чтобы узнать правду. Барбара вернулась к письменному столу и положила браслет рядом с окаменелостью. Тео Шоу не надел его. Он покраснел — ведь он видел, как Барбара читала надпись. Она не сомневалась в том, что ей и молодому человеку предстоит долгая и осмотрительная беседа, в процессе которой один будет стараться выяснить, что известно полиции, а вторая — то, что полицию интересует.

— Прекрасная надпись, — сказала она, указав на браслет. — Я была бы не против найти такую вещицу утром у себя под дверью. Приятно получать подарки от тайных обожателей.

Тео протянул руку, взял со стола браслет и надел его на запястье.

— Это браслет моего отца, — сказал он. Ну-ну, подумала Барбара. Ему бы следовало действовать более обдуманно, а лучше промолчать, но по опыту она знала, что виновные часто не придерживаются этого правила, желая убедить всех на свете в своей невиновности.

— А ваш отец, простите, умер?

— Да, и моя мать тоже.

— Значит, все это… — она обвела рукой вокруг, указывая на пирс за окнами и висевшие на стене чертежи, — перешло к вам от родителей? — По его лицу она поняла, что вопрос поставил его в затруднительное положение, и продолжала: — Когда я ребенком приезжала сюда, место, где мы сейчас находимся, называлось Балфордский увеселительный пирс, а сейчас — «Аттракционы Шоу». Развлекательный центр стал «Веселой деревней Агаты Шоу». Так звали вашу мать?

Его лицо просветлело.

— Агата Шоу — моя бабушка, хотя с шестилетнего возраста она заменила мне мать. Мои родители погибли в автомобильной аварии.

— Это ужасно, — сочувственно заметила Барбара.

— Да. Но… понимаете, у меня замечательная бабушка.

— Кроме нее, у вас никого нет?

— Здесь нет. Кто где, разбросаны по всему свету. Меня и моего брата — у меня есть старший брат, который пытается сделать карьеру в Голливуде, — бабушка воспитывала как своих детей.

— Да, хорошо иметь что-то в память об отце, — заметила Барбара. Она не собиралась позволять ему уклониться от темы, которую они обсуждали, отдавшись беседе о сиротках и их престарелых родственниках. Диккенсу это прекрасно удавалось, мрачно подумала Барбара, а мне сантименты ни к чему. Она внимательно посмотрела на Тео. — Хотя этот браслет выглядит слишком современно для семейной реликвии. Словно его изготовили на прошлой неделе.

Тео ответил Барбаре таким же внимательным взглядом, но у него не хватило силы воли, его щеки вновь запылали.

— Я как-то никогда не задумывался об этом. Возможно, вы правы.

— Да, конечно. Интересно, да и весьма странно, что пришлось столкнуться с такой вещью именно сейчас, когда ювелирное изделие, изготовленное Кеннеди и очень похожее на это, числится в розыске.

Тео нахмурился:

— В розыске?.. В связи с чем?

Барбара, желая избежать прямого ответа, подошла к окну, выходящему на пирс. Отсюда было видно чертово колесо, которое уже начало вращаться, поднимая в воздух две дюжины счастливцев.

— Скажите, мистер Шоу, а как вы познакомились с Акрамом Маликом?

— Что? — Наверняка он ожидал другого вопроса.

— Вы упоминали, что он звонил вам по поводу работы для Тревора Раддока. Выходит, вы знаете друг друга. Меня интересует, где и как вы познакомились.

— В «Сообществе джентльменов». — Тео коротко рассказал о том, что это за клуб. — Мы пытаемся помогать друг другу. Случайно оказалось, что я могу оказать услугу ему. Придет время, и он сможет сделать что-то для меня.

— И больше вас ничего не связывает с Маликом?

Он отвел взгляд от нее и стал смотреть в окно, на чайку, которая сидела на вентиляционной трубе, торчащей из крыши под ними. Птица, казалось, выжидала чего-то. Барбара тоже. Она знала, что Тео в данный момент решает для себя очень деликатную задачу. Не зная, что ей уже известно о нем из других источников, он должен был тщательно выбирать тропу между правдой и ложью.

— Вообще-то я помогал Акраму с компьютеризацией его фабрики, — после недолгого раздумья произнес он. — И я учился в начальной школе здесь, в городе, вместе с Муханнадом. И в средней тоже, только в Клактоне.

— Ага. — Барбара мысленно отмахнулась от географических подробностей их отношений. Невелика разница, Клактон или Балфорд. Сами эти отношения — вот что имело значение. — Так вы знаете эту семью уже много лет.

— В некотором смысле — да.

— Что значит в некотором смысле? — Барбара поднесла к губам банку с кока-колой. Жареные снетки вели себя самым неподобающим образом.

Тео, глядя на нее, тоже отпил из банки.

— Я знал Муханнада со школы, но друзьями мы не были, и я не знал никого из этой семьи до тех пор, пока не пришел на их фабрику, чтобы подключить компьютер. Это было год назад, может, чуть больше.

— Стало быть, вы знаете и Салах Малик?

— Да, я встречал Салах, — произнес он как бы между прочим.

Конечно встречал; Барбара знала, что многие люди ведут себя именно так, стараясь показать свое безразличие к той информации, от которой у них внутри все ходит ходуном. Тео продолжал смотреть ей прямо в глаза.

— Значит, вы смогли бы узнать ее. Ну, скажем, встретив на улице. Или, возможно, здесь, на пирсе. Даже и в мусульманской одежде.

— Думаю, да. Но я не понимаю, при чем тут Салах Малик. К чему весь этот разговор?

— Вы видели ее на пирсе в последние несколько дней?

— Нет.

— Когда вы видели ее в последний раз?

— Не могу припомнить. Знаю только, что Акрам держит ее в строгости. Она единственная дочь, и у них так принято. А почему вы думаете, что она появлялась на пирсе?

— Она сказала, что бросила браслет, похожий на ваш, в море, как только ей сказали о смерти Хайтама Кураши. Украшение предназначалось ему в подарок, а выбросила она его во второй половине дня в субботу. Но вот что странно, никто из тех, с кем я говорила, ее не заметил. А что вы думаете об этом?

Пальцы левой руки, не подчиняясь его воле, потянулись к правому запястью и обхватили браслет.

— Не знаю, — ответил он.

— Хмм, — мрачно кивнула Барбара. — Интересно, очень интересно, не правда ли? Ни одна живая душа ее не видела.

— Лето в самом разгаре. На пирсе каждый день множество людей. И нет ничего странного в том, что кто-то кого-то не запомнил.

— Может быть, и так, — согласилась Барбара, — но я обошла почти весь пирс, и вот что бросилось мне в глаза: я не встретила ни одного человека в мусульманском наряде. — Барбара машинально сунула руку в рюкзак в поисках сигарет. — Вы позволите? — И когда он разрешил, прикурила и, затянувшись, продолжила: — Салах носит национальную одежду. Если принять за факт, что у нее не было причин появляться на пирсе инкогнито, нам придется согласиться с тем, что она пришла сюда в мусульманской одежде. Вы согласны? Я ведь не хочу сказать, что она делала что-то такое, что необходимо было скрывать: она всего лишь выбросила дорогой браслет в море.

— Мне кажется, вы правы.

— Итак, если она говорит, что была здесь, а никто ее не видел, хотя она приходила сюда в своем обычном наряде, то напрашивается один-единственный вывод.

— Делать выводы — это ваша работа, а не моя, — спокойно и невозмутимо произнес Тео, за что Барбара мысленно похвалила его. — Но если вы полагаете, что Салах Малик хоть как-то причастна к тому, что случилось с ее женихом… В это невозможно поверить.

— Как получилось, что мы вдруг перешли от нашего разговора к убийству на Незе? — спросила Барбара.

На этот раз он не поддался на ее провокацию.

— Вы из полиции, — ответил он, — а я не настолько глуп, чтобы не понять что к чему. Если вы спрашиваете, знаю ли я Маликов, это значит, что вы занимаетесь расследованием смерти на Незе.

— А вам известно, что Салах собиралась выйти замуж за Кураши?

— Меня познакомили с ним в «Сообществе джентльменов». Акрам представил его как своего будущего зятя. Не думаю, что он прибыл сюда затем, чтобы жениться на Муханнаде, поэтому резонно было предположить, что жениться он собирался на Салах.

Удачный выпад, мысленно похвалила его Барбара. Она-то думала, что поймала его, но он ловко вывернулся.

— Так вы лично знали Кураши?

— Мы встречались. Но я бы не сказал, что знал его.

— Да? Ну хорошо. Но вы же знали, кем он был. Вы бы узнали его, встретив на улице. — Когда Тео Шоу понял, к чему она клонит, Барбара спросила: — Чтобы прояснить ситуацию, скажите, где вы были в ночь на субботу?

— Я был дома. Вы ведь все равно собираетесь выяснить это, если не у меня, то у кого-нибудь другого; мой дом в конце Олд-Холл-лейн, в десяти минутах ходьбы от Неза.

— Вы были один?

Он сжал банку с кока-колой, на боку появилась вмятина.

— Скажите, почему вы донимаете меня своими вопросами?

— Да потому, мистер Шоу, что причиной смерти мистера Кураши на Незе было убийство. Но, мне кажется, вам это уже известно, ведь так?

Он чуть отпустил банку, она глухо щелкнула.

— Вы пытаетесь повесить это на меня? Я могу сказать вам, что бабушка была наверху, в постели, а я был внизу, в своей мастерской. Вы, конечно, не преминете отметить, что у меня была возможность добежать до Неза и покончить с Кураши. Правда, у меня не было причины убивать его, но это совсем несущественная деталь.

— Не было причины? — переспросила Барбара, стряхивая пепел в мусорную корзину.

— Не было.

Тео Шоу произнес это твердо, но при этом его взгляд метнулся к телефону. Барбаре стало интересно, кому он бросится звонить, как только она выйдет из офиса. Естественно, он не сделает этого, пока она будет идти по коридору.

— Хорошо, — согласилась Барбара. Зажав в губах сигарету, она написала номер телефона своей комнаты в отеле «Пепелище» на обороте визитки и вручила ее Тео с просьбой звонить, если он вдруг вспомнит что-либо важное, относящееся к расследуемому делу; например, захочет рассказать правду о том, как попал к нему этот золотой браслет, — добавила она про себя.

Окунувшись в многоголосый шум пирса, Барбара задумалась: как же браслет очутился у Тео Шоу и почему он лжет, что вещь досталась ему от отца. В том, что два одинаковых браслета, изготовленных одним мастером, могли оказаться в одном городе, не было ничего необычного; необычным было то, что на них сделана одна и та же гравировка. А если так, можно с уверенностью сделать вывод: Салах Малик лгала, утверждая, что выбросила браслет, поскольку он красовался сейчас на запястье Тео Шоу. Тео мог получить браслет двумя способами: либо Салах вручила его непосредственно ему, либо она вручила его Хайтаму Кураши, а Тео Шоу заметил его и снял с тела Кураши. В любом случае Тео Шоу был занесен в самое начало списка подозреваемых.

Еще один англичанин, отметила про себя Барбара и задумалась над тем, как взорвется община, если окажется, что Кураши погиб от руки европейца. Ведь в настоящий момент у них двое подозреваемых: Армстронг и Шоу, и оба англичане. Да и следующим, с кем ей надо было встретиться, был Тревор Раддок, который мог стать третьим англичанином в этом списке. Если, конечно, вдруг не объявится Ф. Кумар с уликами, явными даже для слепого, или у кого-то из Маликов сдадут нервы и они выдадут еще одного претендента на роль убийцы. Если нет, тогда разыскиваемый ими преступник может быть только англичанином.

При мысли о семействе Маликов Барбара вдруг остановилась в нерешительности; ключи от машины болтались в безвольно повисшей руке, пальцы мяли листок с адресом Тревора Раддока. Как понимать то, что Салах Малик подарила браслет Шоу, а не Кураши? Ведь слова «Жизнь начинается только сейчас» не могут быть адресованы тому, с кем знаком лишь шапочно, а это значит, что Тео Шоу не был ее случайным знакомым. Ясно, что отношения между ним и Салах были намного более близкими, чем рассказал Тео. А из этого следует, что не только у Тео Шоу был мотив избавиться от Кураши, но и у Салах Малик.

Итак, в списке подозреваемых наконец-то нарисовался азиат, с облегчением подумала Барбара. И все-таки, что же скрывают Тео и Салах?

Глава 11

Дойдя до конца пирса, Барбара вошла в одиноко стоящую палатку с вывеской «Сладкие сенсации» и появилась из нее с двумя пакетиками в руках: в одном был попкорн, в другом — разноцветные леденцы. Доносившиеся оттуда запахи жареных пончиков, сахарной ваты и воздушной кукурузы были настолько соблазнительны, что пройти мимо было невозможно. Покупая сладости, она испытывала угрызения совести. Ладно, утешала она себя, зато в следующий раз буду обедать с Эмили Барлоу, стойкой сторонницей низкокалорийной диеты. Надо худеть, в который раз подумала Барбара.

Поколебавшись, с чего начать, она достала леденец, положила его за щеку и пошла к машине. Она оставила свою «мини» на Плаце, полосе рядом с шоссе, которое тянулось вдоль берега и затем заворачивало к расположенному на возвышенности району города. Здесь, словно в строю, замерли виллы, построенные во времена короля Эдуарда, но совершенно непохожие на дом Эмили. В их архитектуре чувствовалось итальянское влияние: балконы, арочные окна и двери. В 1900-х годах они наверняка считались бы последним криком строительной моды, однако теперь, подобно дому Эмили, нуждались в срочном ремонте. Почти на всех выходящих на дорогу окнах были таблички: «Ночлег с завтраком», но грязные занавески и осыпающаяся на тротуар с оконных переплетов краска отпугивали даже самых невзыскательных любителей приключений. Дома выглядели безлюдными; вероятно, половина из них ожидала своей очереди на снос.

Около машины Барбара остановилась. С этого места на побережье она могла осмотреть город, и то, что она увидела, ее не порадовало. Дома, стоящие вдоль полого поднимающейся вверх дороги, нуждались, как и виллы, в ремонте. От многолетнего воздействия морского воздуха краска на стенах полиняла и облупилась, металлические ограды и решетки заржавели. Туристы сюда давно не заглядывали: дешевые турне в Испанию стали для большинства публики более привлекательными, чем поездка в Эссекс. Это печальное зрелище напомнило ей дом мисс Хэвишем:^[26] время будто остановилось, и Балфорд постепенно ветшал и разрушался.

Город отчаянно нуждался в рабочих местах, которые предлагал Акрам Малик, и в реконструкции, задуманной семейством Шоу. А что, если их интересы где-то пересекались? Выяснить это могла только полиция Балфорда.

Все еще размышляя о судьбе городка, она заметила двух темнокожих мальчишек не старше десяти лет, только что вышедших из кафе «Горячие и холодные закуски Стэна» с рожками мороженого «Корнетто». Они направлялись к пирсу. Около шоссе остановились, пропуская машины. Запыленный фургон притормозил, давая им возможность перейти дорогу.

Сквозь грязное ветровое стекло было видно, как водитель рукой подал знак перейти на другую сторону шоссе. Мальчики благодарно кивнули ему и сделали шаг с тротуара. Именно этого, казалось, только и ждали те, кто сидел в фургоне.

Пронзительно сигналя, машина рванулась с места. Громкий рев мотора слился с многократным эхом, отразившимся от домов по обеим сторонам дороги. Испуганные дети прыгнули назад. Один мальчик уронил мороженое и нагнулся, чтобы поднять его. Второй, схватив своего спутника за воротник, быстро оттащил его с опасного места.

— Проклятые паки! — заорал кто-то из сидящих в фургоне.

Вслед за этим выкриком из окна полетела бутылка. Она была открыта, и ее содержимое расплескалось по воздуху. Мальчики сумели увернуться от бутылки, она разбилась о тротуар возле их ног, но желтая жидкость залила их лица и одежду.

— Черт возьми! — выругалась себе под нос Барбара и поспешно перебежала шоссе.

— Мое мороженое! — рыдал младший. — Гассан, мое мороженое!

Лицо Гассана выражало презрение, смешанное с отвращением, горящие глаза смотрели вслед фургону, с ревом преодолевавшему подъем. Барбара безуспешно пыталась разглядеть номерной знак автомобиля.

— С вами все в порядке? — обратилась она к мальчикам.

Младший все еще плакал. Солнечные лучи и жар, исходивший от плит тротуара, мгновенно высушили одежду ребят. Пронзительный запах мочи так и бил в нос. Отвратительные желтые потеки расплылись на их белых шортиках.

— Мое мороженое, — скулил ребенок.

— Замолчи, Мушин! — нахмурившись, приказал Гассан. — Им нравится, когда ты плачешь. Прекрати! — Схватив Мушина за плечо, он с силой встряхнул его. — Вот, возьми мое. Я не хочу мороженого.

— Но…

— Бери! — Он протянул свой рожок плачущему мальчику.

— Вы в порядке? — снова спросила Барбара. — Это ужасно!

Гассан наконец-то поднял на нее глаза. Если бы презрение имело вкус, она наверняка почувствовала бы его, и очень отчетливо.

— Английская сука. — Он произнес эти слова настолько отчетливо, что их нельзя было спутать ни с какими другими. — Отвали от нас! Мушин, пошли.

Барбара застыла от неожиданности. Когда она пришла в себя, мальчишки уже отошли на некоторое расстояние. Они направлялись в ту же сторону, куда надо было идти и ей, так решительно, что было ясно: никто не сможет остановить их и помешать исполнить задуманное.

Барбаре они наверняка бы понравились, не будь она свидетелем событий, которые лишний раз подтвердили: Балфорд находится на грани межрасового взрыва. Вполне возможно, что напряжение, казалось витавшее в воздухе, всего лишь несколько ночей тому назад привело к убийству. Она следила за мальчиками, пока они не скрылись из глаз, потом вернулась к машине.

До дома Тревора Раддока было недалеко. До него и ехать-то было не надо. Зайдя в книжный магазин, она купила карту города и, взглянув на нее, прикинула, что Алфред-террас расположена в пяти минутах ходьбы от книжного магазина на Хай-стрит, где она сейчас находилась. До ювелирного магазина «Рекон» тоже было рукой подать.

Алфред-террас — это семь домов, выстроившихся в линию по одну сторону небольшой площади, двухэтажных со стороны площади и одноэтажных с противоположной. Во всех домах под окнами выступали ящики для цветов, но в них не росло ни травинки; двери были настолько узкими, что хозяева наверняка сидели на голодной диете, чтобы иметь возможность попасть внутрь. Все здания были одинакового грязно-белого цвета, и только двери, хотя и облупившиеся сейчас, но когда-то выкрашенные в разные цвета — от желтого до красно-коричневого, отличали один дом от другого. Краски сильно выцвели: фасады домов были обращены на запад и принимали на себя удар самого жаркого солнца от полудня до заката.

Воздух был абсолютно неподвижен; температура здесь была градусов на десять выше, чем на пирсе. На тротуаре можно было готовить яичницу. Барбара чувствовала, как поджаривается ее кожа в местах, не прикрытых одеждой.

Семейство Раддок обитало в доме № 6. Входная дверь когда-то была красной, но под лучами безжалостного солнца ее цвет приобрел оттенок сырой лососины на срезе. Барбара постучала. Сквозь плотные занавески ничего не было видно, но она слышала музыку и звук работающего телевизора. Никто не открыл, она постучала еще раз, сильнее.

На этот раз она уловила шарканье ног по не покрытому ковром полу, после чего дверь широко распахнулась.

В дверном проеме стоял ребенок, одетый как ряженый. Барбара поначалу не поняла, мальчик это или девочка, потому что одежда была явно из отцовского гардероба. Башмаки были ему велики размеров на десять, носы загибались кверху; несмотря на палящую жару, он был в старом твидовом пиджаке, полы которого свисали ниже колен.

— Ну? — вопросительно произнес ребенок.

— Кто там, Бруси? — донесся из глубины дома женский голос. — Ты открыл дверь? Не смей выходить на улицу в отцовской одежде! Ты слышишь, Бруси?

Бруси во все глаза смотрел на Барбару. Она отметила про себя, что его надо бы хорошенько умыть.

Она одарила ребенка самой приветливой улыбкой, а он в ответ вытер нос рукавом отцовского пиджака. Под пиджаком виднелись только трусики, которые на его тощем теле смотрелись как юбка.

— Я ищу Тревора Раддока, — объяснила Барбара. — Он здесь живет? А ты, наверное, его брат?

Ребенок повернулся, чуть не вывалившись из больших башмаков, и закричал, оповещая мать и всех, кто был в доме:

— Мам! Тут какая-то толстуха спрашивает Трева!

У Барбары зачесались руки от желания схватить маленького наглеца и как следует встряхнуть.

— Трева?.. Снова эта страхолюдина из ювелирного магазина, да? — Женщина подошла к двери, следом за ней, словно на буксире, тащилось двое детей, как показалось Барбаре — девочек. На обеих были одинаковые голубые шортики, розовые маечки на лямочках и белые ковбойские сапожки, украшенные блестящими камушками. Одна держала в руке усыпанный блестками жезл, которым она сразу же принялась лупить брата по голове. Он в ответ бросился в атаку и без раздумий впился зубами ей в руку.

— Что вы хотите? — Миссис Раддок, похоже, не замечала криков и происходившей позади нее возни, в процессе которой вторая девочка пыталась вырвать руку сестры из зубов Бруси. Обе девочки кричали:

— Мам! Скажи ему!

— Это вы ищете моего Тревора?

У женщины были как будто вылинявшие глаза и прилизанные светлые волосы, обвязанные розовым шнурком от ботинка, чтобы не падали на лицо. Выглядела она старой и усталой. Барбара представилась и помахала своим удостоверением перед лицом миссис Раддок.

— Следователь Скотленд-Ярда. Я хотела бы поговорить с Тревором. Он дома?

Для миссис Радок это было настолько неожиданно, что она в растерянности потянула за шнурок и принялась заправлять за уши упавшие на лицо волосы.

— А зачем вам мой Тревор? С ним все в порядке. Он хороший мальчик.

Куча-мала за ее спиной врезалась в стену. На пол с грохотом обрушилась картина. Сверху раздался мужской голос:

— Господи! Дайте же хоть немного поспать! Шерл! Что там происходит?

— Ну-ка вы там! Хватит! — Миссис Раддок схватила Бруси за воротник отцовского пиджака, а его сестру за волосы. Все трое детей хором заревели. — Прекратите! — закричала она.

— Он кусается!

— Она дерется!

— Шерл! Да уйми же их, наконец!

— Ну что, вы довольны? Разбудили отца и не дали ему поспать, — приговаривала миссис Раддок, задавая всем воюющим сторонам хорошую трепку. — Ну-ка все марш на кухню! Стелла, там в холодильнике есть мороженое. Последи, чтобы все взяли только по одному.

Обещание сладкого утихомирило разбушевавшихся детей. Они потрусили друг за другом туда, откуда появилась их мать, а прямо над их головами, на втором этаже, кто-то гулко затопал по полу. Невидимый мужчина так неистово прочищал горло и кашлял с такой силой, что у Барбары невольно возникла мысль, не занимается ли он в данный момент собственноручным удалением миндалин. Она не могла поверить, что отец семейства действительно спал перед ее приходом: рэп-группа на максимальной громкости взывала откуда-то сверху: «Ну так решись, добейся и обладай, несчастный, ею», а два переходящих из серии в серию персонажа сериала «Улица Коронации»^[27] под невообразимый рев сочувствующих выясняли в гостиной отношения из-за какой-то потаскухи.

— У меня нет претензий к Тревору, — сообщила Барбара. — Я просто хочу задать ему несколько вопросов.

— О чем? Трев вернул им их банки со всем, что в них было. Правда, мы продали несколько штук, пока эти цветные не спохватились, но я не думаю, что они так уж сильно переживают из-за этого. Он же купается в деньгах, этот Акрам Малик. Вы видели, где они живут, вся их братия?

— Тревор здесь? — Барбара старалась сдерживать себя, но солнце жгло так сильно, что еще минута — и ее терпение грозило окончательно испариться.

Миссис Раддок недружелюбно посмотрела на нее, видимо поняв, что ее слова не оказали желаемого действия. После секундной паузы она, обернувшись, крикнула:

— Стелла! — Когда старшая девочка с торчащей изо рта палочкой от мороженого показалась из кухни, приказала ей: — Отведи ее к Треву. И скажи Чарли, пусть сделает этот рев потише, пока она не уйдет.

— Ма-а-ам… — затянула Стелла, потом что-то сказала, но что именно, невозможно было разобрать — мешала палочка.

— Ты слышала, что я сказала? — рявкнула миссис Раддок.

Стелла вынула изо рта палочку, шумно вздохнула, чмокнула губами.

— Ну пойдемте, — сказала она и двинулась вверх по ступенькам.

Барбара, ступая в такт белым ковбойским сапожкам Стеллы, спиной чувствовала враждебный взгляд миссис Раддок. Не вызывало сомнений, что мамаша Тревора вовсе не осуждает сына за проступок, послуживший причиной его увольнения с горчичной фабрики.

Потенциальный подозреваемый находился в спальне на втором этаже. Хриплое пение рэперов неслось из-за двери. Стелла без стука открыла ее, но всего лишь дюймов на шесть: что-то не позволило двери распахнуться до конца.

— Чарли! — закричала девочка. — Мама велела тебе сделать эту срань потише! — Повернувшись к Барбаре, она сказала: — Вот, это он.

Из-за соседней двери донесся крик мистера Раддока:

— Ну может, черт возьми, человек выспаться в своем собственном доме?!

Барбара кивком головы поблагодарила Стеллу и, наклонившись, протиснулась в комнату. Наклонилась, потому что войти мешала какая-то сетка. Окна были задернуты занавесками, и от этого в комнате стоял полумрак. Горячий воздух сотрясался и пульсировал; даже стены вибрировали от грохота. На верху двухъярусной кровати сидел мальчишка-подросток, он стучал двумя палочками по деревянной раме кровати, стараясь попасть в такт оглушительной музыке. Нижняя койка была пуста. Второй жилец комнаты сидел за столом. В свете настольной лампы были видны мотки черной пряжи, катушки разноцветных ниток, кучка черных ершиков для чистки трубок и пластмассовая коробка с круглыми поролоновыми губками разного размера.

— Тревор Раддок? — закричала Барбара, перекрикивая музыку. — Я могу поговорить с вами? Я следователь криминальной полиции. — Она помахала удостоверением, чтобы мальчик на верхней койке обратил на нее внимание.

Он глянул на корочки и, видимо, по губам или по выражению ее лица понял, кто она такая, и, протянув руку к бум-боксу, убавил громкость.

— Эй, Трев! — во все горло закричал он, хотя в комнате стало намного тише. — Трев! Копы!

Парень за столом пошевелился, обернулся, увидел Барбару, перевел глаза на ее удостоверение. Он медленно поднял руки и вынул из ушей затычки.

Барбара рассматривала его в тусклом свете настольной лампы. Он был похож на члена «Национального фронта»: обритая наголо голова, словно тенью покрытая пробивающимися темными волосами, тяжелые ботинки, наверняка купленные в магазине военного снаряжения. Лицо его был чисто — то есть абсолютно чисто — выбрито — не было даже бровей.

Он отодвинулся от стола, и Барбара поняла, что ее приход оторвал его от увлекательного занятия. По всей видимости, он трудился над изготовлением паука: три длинных витых стержня от ежиков — ноги игрушки — были уже прикреплены к телу, склеенному из слоев черной и белой губки. У паука были две пары глаз, сделанных из черных бусинок.

Тревор бросил быстрый взгляд на брата, который, поджав под себя ноги, не спускал с Барбары настороженных глаз.

— Брысь отсюда! — приказал он Чарли.

— Я ничего никому не скажу.

— Вали отсюда.

— Тре-эв, — захныкал Чарли, произнося односложное имя брата так, словно в нем было по крайней мере два слога, и демонстрируя, как успела заметить Барбара, семейную традицию — канючить по любому поводу.

— Ты что, не слышал? — Тревор угрожающе посмотрел на него.

— Псих! — огрызнулся Чарли и соскочил с кровати. Держа под мышкой бум-бокс, он с гордым видом прошел мимо Барбары и, хлопнув дверью, вышел из комнаты.

Глядя ему вслед, Барбара рассмотрела, чем была прижата дверь. Это действительно была старая сеть, изображающая огромную паутину, на ней расположилась целая коллекция паукообразных. Подобно своему незаконченному собрату, эти пауки отличались от тех, которых можно встретить в саду, коричневых и черных многоножек, поедающих мух и клещей. Рукотворные пауки выглядели экзотически причудливыми: их тела были красными, желтыми, зелеными, пятнистые ноги были усыпаны шипами, глаза горели беспощадным огнем.

— Отличная работа, — сказала Барбара. — Вы, похоже, изучаете энтомологию?

Тревор не ответил. Барбара подошла к столу. Возле него стоял еще один стул, на котором громоздились книги, газеты и журналы. Она переложила их на пол и села.

— Можно, я закурю? — спросила Барбара.

Он кивнул головой, вытащил сигарету из предложенной пачки, прикурил от спички, предоставив Барбаре возможность самой позаботиться о себе.

Сейчас, когда Чарли выключил бум-бокс, в доме стали слышны голоса дам, проживающих на улице Коронации, которые продолжали обмениваться сплетнями с громкостью футбольных фанатов, орущих на матче. Внизу Стелла нудным голосом жаловалась на Чарли, стащившего ее ожерелье, — его имя она умудрилась растянуть на четыре слога.

— Мне известно, что вы попались на краже на горчичной фабрике Малика три недели назад, — сказала Барбара.

Тревор затянулся, взгляд его сузившихся глаз впился в Барбару. Она заметила, что под ногтями у него черно, кожа вокруг — в заусенцах.

— И что?

— Вы не хотите рассказать мне об этом?

Он выдохнул дым.

— Вы хотите узнать, что я об этом думаю?

— Да. Другую сторону я уже выслушала. Вы, как я понимаю, не можете отрицать факт хищения. Вас поймали с поличным. На месте преступления, ведь так?

Во рту Тревора дымилась сигарета, глаза пристально рассматривали почти готового паука на столе. Он разрезал ершик пополам — из половинки со щетиной получилась паучья нога. Проволоку надо было скрепить с телом при помощи клея, и он аккуратно выдавил его из тюбика.

— Малик, наверное, раздувает это дело, словно у него украли золотой запас? Черт возьми, ведь я взял-то две неполные упаковки, а в одной — тридцать шесть банок. Я же не банк ограбил! К тому же я вытащил не целую коробку горчицы или соуса из заказа, это был бы скандал, а набрал всего понемногу.

— Я знаю, немного, но всего, что производится на фабрике.

Он зло взглянул на Барбару и вновь уставился на паука. У игрушки было похожее на настоящее тело, состоящее из трех сегментов — губок разного размера. Барбара заинтересовалась, каким образом они скрепляются между собой. Клеем? Скобками? А может быть, проволокой? Она еще раз внимательно оглядела стол в поисках мотков проволоки, но там, помимо частей паучьих тел, лежали книги о насекомых, газеты, оплавленные свечи, коробки с инструментами. Как он находит то, что ему нужно, в этом хаосе? — подумала она.

— Мне сказали, что мистер Кураши уволил вас. Это так?

Барбара повела глазами в поисках пепельницы, но не нашла. Тревор пододвинул ей баночку из-под сливочного крема, в которой уже лежало несколько окурков.

— Чего спрашивать, если вы и так все знаете.

— Вас уволили несправедливо? Кураши поспешил?

— Да какая разница! — ответил он.

Тревор оторвал взгляд от паука и поднял голову. Барбара заметила татуировку у него на шее. Картинка была настолько реалистична, что вызывала неприятное чувство: паутина с поджидающим добычу хищником в центре.

— Вы хотите спросить, не убил ли я его за то, что он попер меня с работы? — Пальцы Тревора прореживали щетину на ершике — ноге паука, пока остатки ее не стали походить на волоски. — Я, к вашему сведению, не настолько глуп. Я прочитал сегодняшний «Стандарт» и сразу понял, что кто-нибудь из вашего ведомства обязательно отыщет меня. И вот вы здесь. Вы считаете, у меня был мотив, ведь так?

— Почему вы не хотите рассказать о взаимоотношениях с мистером Кураши, Тревор?

— Я стащил несколько банок из отдела упаковки и из цеха, где наклеивают этикетки. Я ведь работал в экспедиции, так что это было нетрудно. Кураши меня застукал и уволил, вот и весь рассказ о наших взаимоотношениях. — При последних словах Тревор саркастически ухмыльнулся.

— Как вам удалось незаметно вынести банки из отдела упаковки? Ведь вы там не работали?

— Я брал их, когда там никого не было. По баночке во время перерыва, в обед. Хотел толкнуть их по дешевке в Клактоне.

— Так вы их продавали? Зачем? Вам очень нужны были деньги? На что?

Тревор взялся руками за край стола и встал. Подошел к окну и отдернул занавески. Под безжалостными лучами солнца Барбара увидела, что стены сплошь в трещинах, а мебель в комнате убогая и обшарпанная. Ковровая дорожка была местами вытерта до дыр. Посередине комнаты была прочерчена черная линия, будто разделяющая помещение на спальню и мастерскую.

— Мой отец не может работать. А мне не хочется, чтобы нашу семью вышвырнули на улицу. Чарли помогает, выполняет кое-какую работу для соседей, иногда Стеллу приглашают присмотреть за детьми. Но ведь нас восемь человек, и нам надо есть. Поэтому мы с мамой и продавали то, что могли, на рыночной площади в Клактоне.

— В том числе и банки с фабрики Малика?

— Да, очень дешево. Я, честно говоря, не вижу, кому от этого плохо. Ведь мистер Малик продает свое варенье и соусы вовсе не там, а в дорогих магазинах, шикарных отелях и ресторанах.

— Вы хотите сказать, что действовали в интересах покупателей?

— Что-то вроде того. — Он облокотился о подоконник. Окно было открыто настежь, но жара в комнате была такой, словно они сидели в печке. — Мне казалось, что сбывать их в Клактоне безопаснее. Никак не ожидал встретить там Кураши.

— Так он застукал вас на рыночной площади, когда вы пытались сбыть эти самые банки?

— Да. Свалился прямо как снег на голову! Он тоже не думал увидеть меня в Клактоне. Я догадался, что он там делает, и понадеялся на то, что он не поднимет шума. У него у самого рыльце в пушку…

При этих словах Барбара ощутила легкое покалывание в кончиках пальцев — так с ней обычно бывало, когда в процессе расследования вдруг открывались какие-то неожиданные и многообещающие обстоятельства. Но она решила не спешить. Тревор внимательно следил за ней, стараясь определить, как она отреагировала на последнюю фразу. Его хладнокровие невольно наводило на мысль, что сегодняшняя встреча с полицией не первая в его жизни. Большинство людей теряется, нервничает, путается в ответах. Но Тревор был абсолютно спокоен и уверен в себе, будто знал наперед, что она спросит и что он ответит.

— Тревор, где вы были в ночь гибели мистера Кураши?

Его глаза на мгновение вспыхнули, выдав разочарование: она не попалась на удочку двусмысленного упоминания о «рыльце в пушку». Очень хорошо, подумала она. Не следует идти на поводу у подозреваемого; когда мне будет нужно, я вернусь к этой фразе.

— На работе, — ответил Тревор. — Убирался на пирсе. Если не верите, можете спросить мистера Шоу.

— Уже спросила. Мистер Шоу сказал, что вы отметили приход на работу в половине двенадцатого. Так что вы делали ночью с пятницы на субботу? А кстати, у вас есть карточка регистрации прихода и ухода?

— В тот вечер я пробил ее, как всегда.

— В половине двенадцатого?

— Да, что-то около этого. И никуда не отлучался. Я работаю не один, а с ребятами, и они могут это подтвердить.

— А что вы делали до половины двенадцатого? — спросила Барбара.

— Что именно вас интересует?

— Где вы были?

— Когда?

— До половины двенадцатого, Тревор.

Он в последний раз затянулся, выбросил сигарету за окно и стал в задумчивости грызть ноготь на указательном пальце.

— Я был дома… до девяти. Потом ушел.

— Куда?

— Погулять. — Выплюнув на пол откушенный ноготь, он поднес палец к глазам, полюбовался на дело зубов своих и продолжил: — У меня есть девушка, с которой я время от времени встречаюсь. Я был с ней.

— И она может это подтвердить?

— Конечно. Но это было не свидание. Мы просто иногда встречаемся. Разговариваем. Курим. Смотрим, что творится вокруг.

Какой праведник, подумала Барбара. Она попыталась представить себе, какие философские вопросы мог обсуждать с дамами Тревор Раддок.

Ее озадачило его последнее заявление. Зачем ему понадобилось говорить об этом? Он либо был с женщиной, либо не был. Она либо подтвердит его алиби, либо нет. А вот миловались ли они, говорили о политике, играли в «замри-отомри» или трахались, как полоумные обезьяны, — это Барбаре безразлично. Она раскрыла рюкзак и вынула оттуда блокнот.

— Как ее зовут?

— Кого?

— Эту девушку. Мне необходимо поговорить с ней. Кто она?

Он переминался с ноги на ногу.

— Просто знакомая. Мы разговаривали. И ничего больше…

— Я прошу назвать имя. Он вздохнул.

— Ее зовут Рейчел Уинфилд. Она работает в ювелирном магазине на Хай-стрит.

— А, Рейчел. Так мы уже встречались.

— А-а. Я был с ней вечером в пятницу, — сказал он. — Мы друзья. Она подтвердит.

Барбара видела его замешательство и старалась понять, в чем дело. Либо он был смущен тем, что ей стало известно о его отношениях с Рейчел, либо врал, рассчитывая предупредить девушку прежде, чем Барбара проверит его рассказ.

— Вы были в кафе? — спросила она, надеясь, что кто-то еще сможет подтвердить его слова. — В пабе? В зале игровых автоматов? Где?

— А… нет, мы там не были. Мы просто гуляли.

— Может быть, по Незу?

— Да нет. Мы были на косе, хотя оттуда недалеко до Неза. Сначала мы шли вдоль пирса.

— Вас кто-нибудь видел?

— Не думаю.

— Но ведь вечером на пирсе полно народу. Так как же получилось, что никто вас не видел?

— Потому что… Я же не говорил, что мы были на пирсе. Мы были у дачных домиков на берегу. Мы были… — он снова принялся грызть ноготь, — в домике. Понимаете? В домике.

Он вынул палец изо рта и с вызовом посмотрел на Барбару. Теперь она не сомневалась, что он был с Рейчел, и вряд ли они обсуждали политическую ситуацию в мире.

— Расскажите мне о мистере Кураши и о том, что произошло на рыночной площади. — Она внезапно переменила тему. — Клактон ведь недалеко отсюда. Не больше двадцати минут на машине, верно? Это же не путешествие на Луну. Так что же необычного в том, что Хайтам Кураши оказался на рыночной площади?

— В том, что он там оказался — ничего, — поправил Барбару Тревор. — Мы живем в свободной стране, и каждый может находиться там, где пожелает. Дело в том, что он там делал. И с кем.

— Хорошо. Интересно будет послушать. Так что он там делал?

Тревор снова сел на стул и из кипы газет достал книгу. Она была открыта, и на развороте Барбара увидела цветную фотографию паука, которого пытался воссоздать Тревор.

— Прыгающий паук, — сказал он. — Этот паук, в отличие от своих собратьев, не плетет паутину. Он охотится за добычей. Он крадется, ищет жертву, находит ее — и хвать!.. — Он выбросил вперед руку и схватил Барбару за ладонь. — А потом ест. — Тревор усмехнулся. У него были длинноватые клыки, отчего его улыбка внушала некоторый страх; Барбара была уверена, что это ему известно и, мало того, доставляет удовольствие.

Она высвободила руку.

— Это, надо понимать, метафора. Кураши — это паук? И он охотился?

— Так ведь любой распутный парень не прочь поохотиться, когда оказывается там, где, по его мнению, его никто не видит. Но я-то видел, и он это знал.

— Он был не один?

— Он старался не привлекать к себе внимания, но я заметил, как они договаривались, и наблюдал за ними: они по одному направились в туалет, как бы случайно, но выглядели — ну, вы понимаете, словно коты с птичками в зубах.

Барбара смотрела на молодого человека, а он на нее. Она заговорила первой, осторожно подбирая слова:

— Тревор, вы рассказываете мне, что Хайтам Кураши подыскивал полового партнера на рыночной площади в Клактоне?

— Так мне показалось, — ответил Тревор. — Он стоял там возле туалетов, как-то по-особому сложив пальцы. Некоторые парни приближались к нему и тоже чего-то изображали пальцами. Они смотрели друг на друга, потом по сторонам. А этот парень подошел прямо к нему и что-то сказал на ухо. И Хайтам с ходу двинул в мужской туалет. А я все смотрел. Минуты через две туда же юркнул и этот парень. Через десять минут Хайтам вышел. Один. Оглядываясь по сторонам. И тут он заметил меня.

— А кто был тот второй? Кто-нибудь из Балфорда? Вы его знаете?

Тревор покачал головой:

— Это был какой-то гомик, ищущий клиента. Гомик, которому пришла в башку фантазия потрахаться с гомиком другого цвета кожи.

Барбара ухватилась за последние слова:

— Так он был белый? Англичанин?

— Возможно. А может, немец, датчанин или швед. Я не знаю. Но он был не цветным, это верняк.

— И Кураши понял, что вы все видели?

— И да и нет. Он заметил меня, но не знал, что я видел, как он склеил своего партнера. Вот когда он увольнял меня, я сказал ему, что видел весь их спектакль. — Тревор положил книгу про пауков на место. — Я думал, что имею против него козырь, понимаете? Ну, что он не посмеет уволить меня, ведь я могу шепнуть старику Акраму, что его будущий зять трахается с белыми мальчиками в общественном сортире. Но он все отрицал. Кураши сказал, чтобы я не надеялся остаться работать на фабрике, раз я поливаю его грязью. Акрам не поверит мне, сказал он, и я вылетел с фабрики и остался без работы. А мне позарез нужна была работа, поэтому я заткнулся. Вот и вся история.

— Так вы никому об этом не сказали? Ни мистеру Малику, ни Муханнаду, ни Салах? — Барбара не сомневалась, что Салах пришла бы в ужас, узнав, что ее будущий супруг изменяет ей, да еще с кем! Более того: информация такого рода, несомненно, бросила бы тень на всю пакистанскую общину. Надо бы обсудить это дело с Ажаром, подумала она.

— Нет. Да и что я мог бы сказать? Мои слова против его — и ничего не докажешь, так ведь? — спросил Тревор. — Ведь его же не застукала на месте преступления полиция или еще кто.

— Но и вы не знаете наверняка, что он делал в тот день в туалете.

— Лично я не ходил и не проверял, что он там делал, если вам это интересно знать. Но ведь я не слабоумный, верно? Каждый знает, что этими туалетами испокон веку пользуются геи. Поэтому, если два парня идут туда и не выходят через то время, которое нужно для того, чтобы отлить… Ну… да вам и самой все ясно.

— Ну а мистеру Шоу вы рассказывали об этом?

— Я же сказал, я никому ничего не рассказывал.

— Как выглядел тот, второй парень? — спросила Барбара.

— Не знаю, парень как парень. Загорелый. В черной бейсболке козырьком назад. Не высокий и не толстый, не похож на гомика. А, да, вот еще что. У него была проколота губа и вдето небольшое золотое колечко. — Тревор недоуменно пожал плечами. — Господи, — произнес он с иронией, трогая пальцем паука, вытатуированного на шее, — и как только парни не уродуют себя!

— Гомосексуализм? — переспросила Эмили Барлоу. Она явно заинтересовалась только что услышанной новостью.

Барбара нашла ее в дежурной части, где Эмили обычно проводила ежедневные встречи с членами оперативно-следственной группы и приданными ей полицейскими. Эмили записывала на белой доске намеченные мероприятия и раздавала поручения.

Барбара знала, что после их с Эмили визита на фабрику туда отрядили двух детективов и те в офисе компании «Горчица и пряности Малика» допрашивают всех работников. Они должны выявить информацию, которая может вывести на врагов или недоброжелателей Хайтама Кураши. Сведения о нетрадиционной ориентации убитого, принесенные Барбарой, очень бы им помогли, и руководитель следственной группы приказала Белинде Уорнер, работавшей за компьютером в соседней комнате:

— Оповести их немедленно. Но Христа ради попроси их пока держать эту информацию при себе.

Эмили вернулась в комнату для совещаний, достала фломастер, сняла с него колпачок и приготовилась выслушать Барбару до конца. Барбара уже доложила ей о работе, проделанной за день: она рассказала о встрече с Конни и Рейчел Уинфилд, а также о неудавшейся попытке подтвердить рассказ Салах про то, как она выбросила с пирса золотой браслет. Слушая ее, Эмили молча кивала и делала заметки на доске.

Затем подруги перешли к обсуждению.

— А как мусульмане относятся к гомосексуализму? — поинтересовалась Эмили. Вопрос был задан столь категоричным тоном, что не подлежало сомнению: эта линия расследования кажется ей весьма перспективной.

— Понятия не имею, — ответила Барбара. — Но чем больше я раздумывала по пути сюда об этом, тем менее вероятной мне казалась связь между его сексуальной ориентацией и убийством.

— Это почему же? — Эмили подошла к доске для объявлений и стала внимательно изучать прикнопленные к ней фотографии убитого, словно искала в них подтверждение гомосексуальных наклонностей Кураши.

— Мне кажется более вероятным, что, узнай об этом кто-то из Маликов, они просто отменили бы свадьбу, а его вытурили бы назад, в Карачи. Ясно как день, что они не убили бы его. Зачем им лишняя головная боль?

— Они азиаты. И они не захотели бы терять лицо, — возразила Эмили. — И я уверена на сто процентов, что они уже не могли бы — как выражается Муханнад? — держать головы гордо поднятыми, если бы слушок, что Кураши их дурачил, пополз по городу.

Барбара задумалась над доводами Эмили. Что-то не складывалось.

— Так, по-твоему, его убил кто-то из них? — спросила она. — Но в этом случае убийство Кураши — высшее проявление национальной гордости.

Мне кажется более вероятным, что Кураши разделался бы с каждым, кто знал его тайну, а не наоборот.

— Однако не в том случае, если кто-нибудь из азиатов, взбешенный тем, что какой-то негодяй задумал использовать Салах Малик для прикрытия своих гомосексуальных наклонностей, решил с ним разобраться.

— Но действительно ли у Кураши было такое намерение? — задумчиво протянула Барбара.

Эмили вынула из пакета, лежавшего на системном блоке, четыре небольшие морковки. Барбара, немедленно вспомнив съеденные не так давно снетки и леденцы — не говоря уже о выкуренных сигаретах, — изо всех сил старалась не выглядеть виноватой, наблюдая за тем, как руководитель следственной группы вкушает низкокалорийную, богатую витаминами пищу.

— Надо ли задавать вопрос, кто, по-твоему, главный претендент на роль убийцы?

— Можешь не задавать. Я понимаю, кого ты имеешь в виду, — ответила Барбара. — Но если это действительно так и Муханнад убил Кураши, то какого беса он поднял такой шум из-за этого убийства?

— Да для того, чтобы сделать из себя святого. Он призывает к джихаду — священной войне против неверных, вопит о справедливости и мечет молнии в убийц-англичан. И соответственно, отводит все подозрения от себя.

— Но если так рассуждать, то надо признать, что Армстронг мог распотрошить брошенную машину. Разные подходы, но намерения-то одинаковые.

— У Армстронга есть алиби.

— А у Муханнада? Тебе удалось разыскать в Колчестере этого Ракина Хана?

— Да, он управляющий банкетным залом в одном из ресторанов его отца: костюм от Армани, туфли от Балли, «Ролекс» и перстень с бриллиантом из Берлингтонского пассажа. Он давний друг Малика, еще с университетских времен.

— И что он сказал?

— Подтвердил все: и факт, и время, и место. Они ужинали в тот вечер вдвоем. Встретились в восемь, а расстались почти в полночь.

— Просидеть за ужином четыре часа? В ресторане? Что это за ресторан?

— Нет, они ужинали в доме Ракина Хана. Жарил-парил сам хозяин, поэтому они так засиделись. Он любит стряпать; во время учебы в университете он готовил еду для себя и Муханнада, потому что, как он сказал, ни один из них не мог заставить себя есть английскую пищу. Он даже перечислил мне все блюда.

— И кто-нибудь может подтвердить?

— Да, с ними был еще один иностранец. Занятно, кругом сплошь одни иностранцы! Их однокашник по университету. Хан сказал, что это было что-то вроде встречи старых друзей.

— Да, — задумчиво пробормотала Барбара, — если они оба подтверждают…

— Чушь все это! — Эмили скрестила руки на груди. — У Муханнада Малика было черт знает сколько времени, пока я добиралась до Колчестера. Он сто раз мог позвонить Ракин Хану и договориться с ним, чтобы тот подтвердил его алиби.

— В таком случае, — возразила Барбара, — и у Иэна Армстронга было навалом времени, чтобы попросить тестя и тещу сделать то же самое. Ты с ними говорила?

Эмили не ответила.

— У Иэна Армстронга был четкий мотив, — продолжала Барбара. — А чем, скажи, Муханнад мог так сильно тебя заинтересовать?

— Да тем, что он слишком уж активно вмешивается в мою работу, — ответила Эмили.

— Вероятно, у него есть причина. — Барбара приподняла указательный палец. — Послушай, я согласна, что манеры у него как у каторжника. Да и этот Ракин Хан наверняка не лучше. Но ты почему-то не обращаешь внимания на обстоятельства, которые никак не укладываются в твою версию. Если бы Муханнад убил Кураши, чтобы сохранить честь семьи, стал бы он выворачивать наизнанку машину и прятать тело? Зачем ему привлекать внимание к тому, что могло бы запросто сойти за несчастный случай?

— Да потому, что он не хотел, чтобы это принимали за несчастный случай, — возразила Эмили. — Он все рассчитал: убийство должно сплотить его народ. И в результате — двойной выигрыш: Муханнад сводит счеты с Кураши, нанесшим ущерб репутации его семьи, и укрепляет свои позиции в пакистанской общине.

— Допустим, — сказала Барбара. — А почему мы так безоговорочно верим рассказам о сексуальных отклонениях Кураши? Ведь мотив есть и у Тревора Раддока. Его хотя и не вернули на прежнюю работу, как Армстронга, но у меня сложилось впечатление, что он не из тех, кто упустит шанс отомстить.

— Но ты же сказала, что и у него алиби.

— Да черт возьми! У всех прямо-таки железобетонное алиби! Эм, кто-то из них обязательно врет.

— Я тоже в этом уверена, сержант Хейверс. — В ее ровном голосе послышался металл, который не давал Барбаре забываться: Эмили руководила ее работой в силу своего таланта, ума, интуиции и умения, да и участвовала Барбара в деле только благодаря великодушному разрешению старшего инспектора.

Остынь, приказала она себе. Это уже не твоя компетенция, Барб. Она вдруг почувствовала, какая нестерпимая жара в дежурной части — хуже, чем в духовке. Прямые лучи послеполуденного солнца впивались в тело, словно раскаленные спицы. Когда ж это кончится! — посетовала про себя Барбара.

— Я проверила алиби Тревора, — сказала она. — По пути сюда я зашла в ювелирный магазин «Рекон». По словам мамаши, Рейчел исчезла из дому сразу после моего ухода. И мамаша не может сказать, была ли Рейчел в ту ночь на месте убийства или нет, поскольку в тот вечер она выступала на соревнованиях по танцам в Челмсфорде. Она сказала мне еще кое-что весьма интересное.

— И что же? — спросила Эмили.

— Конни сказала: «Моя Рейчел гуляет только с белыми мальчиками, запомните это, сержант». Как по-твоему, что бы это значило?

— Наверняка что-то ее тревожит.

— Мы знаем, что Кураши скорее всего встречался с кем-то в ту ночь. Со слов Тревора Раддока нам известно, что Кураши имел сексуальные контакты с мужчинами. Даже если Кураши и был гомиком, то это вовсе не значит, что он не мог быть… как бы это сказать… двояко ориентированным.

— Так ты считаешь, что у Кураши были дела с Рейчел Уинфилд? — спросила Эмили.

— Она отдала ему чек на браслет, Эм. На то у нее должна была быть причина. — Барбара перебирала в уме один за другим кусочки этого пазла, не пытаясь пока ни один примерить к определенному месту. — Но это не объясняет ситуацию с браслетом: как он оказался у Тео? Я допускаю, что Салах подарила браслет Тео, а вовсе не жениху; но ведь Тео также мог снять его и с тела мертвого Кураши. Как бы то ни было, Салах врет, что бросила браслет в море, а это, в свою очередь, говорит о том, что ей известно, как именно этот браслет задействован во всей цепи событий. А иначе — какой смысл ей врать?

— Господи! — В голосе Эмили металл уступил место тихой ярости. — Похоже, мы запутались, как мухи в паутине.

Барбара внимательно посмотрела на подругу и вдруг заметила, что под глазами у Эмили явственно обозначились синяки от усталости и напряжения.

— Если это кто-то из них, этот город взлетит на воздух.

Барбара знала, что она имеет в виду: если убийца окажется англичанином, то азиаты взбунтуются, а значит — полетят головы с плеч. И первой окажется голова Эмили Барлоу.

Они молча смотрели друг на друга. В это время Барбара услышала голоса, доносящиеся снизу, от входа. Мужчина говорил резко, голос женщины, отвечавшей ему, был профессионально спокойным. Мужчину Барбара узнала сразу. В приемной находился Муханнад Малик, приглашенный на встречу с полицией.

С ним должен быть Ажар. Итак, наступил момент, когда она наконец-то должна была сказать Эмили Барлоу правду.

Она открыла было рот, но поняла, что не сможет. Если она все объяснит, Эмили обязана будет отстранить ее от участия в этом расследовании. Она едва ли поверит в объективность Барбары, когда узнает, что в интересах одного из подозреваемых действует человек, живущий не далее чем в пятидесяти ярдах от ее убогого жилища в Лондоне. А Барбаре хотелось участвовать в расследовании, и не только потому, что она приехала в Балфорд-ле-Нез ради своих соседей-пакистанцев. Справедливости ради надо признать, что сейчас она хотела бы остаться в деле и ради своей подруги.

Барбара отлично знала, как тяжело женщинам преуспеть на службе в полиции. Мужчины, работающие бок о бок с ними, не должны убеждать никого в своих способностях. Женщинам приходится делать это ежедневно на протяжении всей своей трудовой жизни. Поэтому она с огромной охотой помогла бы Эмили укрепить служебное положение и доказать, что та достойна поста руководителя следственной группы.

— Я с тобой, Эм, — негромко произнесла она.

— Вижу.

Ответ Эмили прозвучал односложно и как-то неопределенно, и Барбаре, ожидавшей чего-то другого, вдруг пришло на ум объяснение такого поведения подруги: чем выше взбирается человек по лестнице власти, тем меньше верных друзей у него остается. Но через секунду Эмили, видимо, уже отогнала от себя черные мысли о будущем, которые не давали ей покоя.

— Так где все-таки Тео Шоу был в ночь с пятницы на субботу? — спросила она.

— Говорит, что дома, вместе с бабушкой, которая подтвердить этого не может, потому что рано ушла в свои комнаты.

— Вот эта часть его истории, вероятнее всего, правдива, — заметила Эмили. — У Агаты Шоу — его бабушки — недавно был инсульт. Ей необходимо побольше отдыхать.

— А это предоставляет Тео массу возможностей добраться до Неза пешком, — многозначительно заметила Барбара.

— Что объясняет, почему все живущие по соседству в один голос уверяют, что не слышали шума машины. — Эмили в задумчивости сдвинула брови и направила сосредоточенный взгляд на вторую белую доску для записей, на которой ее рукой были выведены фамилии и инициалы подозреваемых.

— Эта девица Малик кажется вполне законопослушной, — сказала она. — Но если между ней и Тео существует тайная связь, то у нее, возможно, была причина сделать так, чтобы ее жених свалился вниз по ступенькам лестницы на Незе. Это отменило бы все ее обязательства в отношении Кураши. Причем навсегда.

— Но ведь ее папаша утверждал, что никогда не стал бы принуждать дочь выходить замуж за этого человека.

— Это он сейчас так говорит. А может, он ее прикрывает? Вероятно, в этом замешаны и он и Тео.

— Ромео и Джульетта, убивающие вместо себя графа Париса? Ничего не скажешь, логично! Но, кроме изувеченной машины, о которой мы обе почему-то забыли, есть еще кое-что, требующее объяснения. Предположим, Кураши подбили на то, чтобы пойти на Нез, встретиться там с Тео Шоу и дружески обсудить с ним отношения между Тео и Салах. Тогда как объяснить презервативы у него в кармане?

— Черт возьми! Презервативы! — в сердцах бросила Эмили. — Ну хорошо, а может, он вообще не намеревался встречаться с Тео Шоу?.. Но даже если он не знал вообще ничего о Тео, бесспорно одно: Тео о нем знал.

Барбара была вынуждена признать: подозрение, что убийцей был англичанин, становилось все более обоснованными. Что, черт возьми, она скажет при встрече этим пакистанцам? Она могла только предполагать, как поступит Муханнад, получив хоть какую-то информацию в поддержку своей уверенности, что это преступление на расовой почве.

— Ладно, — сказала она. — Пусть так. Но мы не должны забывать, что уличили Салах Малик во лжи. А поскольку у Хайтама Кураши оказался тот чек, мы можем предположить, что существует некто, заинтересованный в том, чтобы Хайтам узнал об отношениях Салах с другим мужчиной.

— Кто-то? — с деланным удивлением спросила Эмили и сама же ответила: — Рейчел Уинфилд. Ее роль во всей этой истории мне совершенно непонятна.

— Женщина, приходившая к Кураши в отель. Женщина в чадре.

— А что, если этой женщиной была Рейчел Уинфилд и именно она намеревалась увести Кураши…

— Шеф?

Эмили и Барбара разом повернули головы к двери: в проеме стояла Белинда Уорнер с какими-то бумагами в руке. Листки были аккуратно рассортированы и скреплены в отдельные пачки. Барбара догадалась, что это распечатки телефонных звонков из отеля «Пепелище», которые она вручила Эмили утром.

— Что это? — спросила Эмили.

— Я рассортировала, разложила по порядку и отработала все записи. — Подойдя к столу, она стала раскладывать на нем скрепленные листы, комментируя: — Звонки Маликов: от Салах, Акрама и Муханнада. Звонки от подрядчика по имени Джерри Де Витт. Он должен был произвести ремонт в доме, который Акрам приобрел для новобрачных.

— Де Витт? — переспросила Барбара. — Эм, он же работает на пирсе. Я разговаривала с ним сегодня.

Эмили взяла со стола блокнот и что-то записала.

— Что еще? — обратилась она к Белинде.

— Звонки от мастера по интерьеру из Колчестера. Он тоже работает в доме для новобрачных. Ну и звонки от разных, я думаю, случайных знакомых… Мистер Зайди, мистер Фарук, мистер Кумар, мистер Кат…

— Кумар! — разом вскрикнули Эмили и Барбара.

Белинда оторвала взгляд от бумаг.

— Кумар, — подтвердила она. — Он звонил чаще всех. Оставил одиннадцать сообщений. — Лизнув кончик пальца, она перелистала последнюю пачку листков, которая оставалась у нее в руках. — Вот, смотрите, Фахд Кумар.

— Ну и ну, — со вздохом облегчения произнесла Барбара. — Дела…

— Номер клактонский, — продолжала Белинда. — Я проверила, это магазин, где продают газеты и журналы, расположенный на Карнэрвон-роуд.

— Карнэрвон-роуд? — сразу встрепенулась Эмили. — Ты уверена?

— Вот, пожалуйста, адрес.

— Барб, похожее, боги протянули нам руку помощи.

— Почему ты так думаешь? — поинтересовалась Барбара. Она подошла к большой карте округа и стала искать Карнэрвон-роуд. Оказалось, что улица пролегала перпендикулярно берегу и Морскому бульвару, проходила через железнодорожный вокзал и почти упиралась в шоссе А133, ведущее в Лондон. — С этой улицей связано что-то важное?

— Да, и это не похоже на случайное совпадение, — ответила Эмили. — Смотри, Карнэрвон-роуд проходит по восточной стороне рыночной площади в Клактоне. Понимаешь? Ведь это излюбленное место гомиков.

— Да, — согласилась Барбара, — это уже кое-что. — Она отвернулась от карты и увидела, что Эмили смотрит на нее горящими глазами.

— Я думаю, сержант Хейверс, у нас все получится! — объявила она, и в ее голосе снова послышалась прежняя уверенность, которую Барбара всегда считала неотъемлемым качеством Барлоу-Ищейки. — Кем бы он ни был, этот самый Кумар, мы его отыщем!

Глава 12

Салах как всегда тщательно готовилась к работе. Достав из зеленой коробки прозрачные пластмассовые подносики, она аккуратно расставила их на столе. Приготовила пассатижи, сверла, кусачки и выложила их в линию возле строя катушек с бечевками, проволоками и золотыми цепочками — все это было ей нужно для создания ожерелий и сережек, которые Рейчел и ее мать любезно согласились выставлять на продажу в своем ювелирном магазине.

— Ведь любая из твоих поделок ничуть не хуже того, что мы продаем в «Реконе», — ободряла когда-то подругу Рейчел. — Салах, мама наверняка возьмет их на комиссию. Вот увидишь. Да пойми же, попытка не пытка. Если их купят, у тебя появятся свои деньги. Если деньги тебе не нужны, возьмешь какие-нибудь новые украшения, согласна?

Рейчел оказалась права, у Салах появились деньги. Хотя большую часть своего заработка Салах отдавала родителям, ей даже хватило на браслет для Тео. А главное, она поверила в себя, в свою способность создать что-то особенное, что выражало бы ее внутреннюю сущность. Так что Салах делала украшения не только ради того, чтобы порадовать близких и пополнить семейный кошелек.

Неужели это был первый шаг? — спрашивала она себя, взяв с подноса несколько бусин, которые перекатывались на ладони, похожие на замерзшие капли дождя, холодные и гладкие. Неужели все началось, когда она решила заняться этой работой, столь непохожей на бизнес Маликов и открывшей ей мир, существующий за пределами узких рамок ее семьи? И неужели именно тогда образовалась первая трещина в ее, казалось бы, непоколебимом удовлетворении собственной жизнью?

Да нет, это не так. Слишком простое объяснение. Она не могла с уверенностью сказать: «Вот причина, а вот следствие» — и объяснить свое внутреннее беспокойство и боль в сердце. Она постоянно ощущала какое-то раздвоение в душе, будто принявшей и пытавшейся примирить два конфликтующих мира.

— Ты моя девочка-англичанка, — часто по утрам говорил ей отец, глядя, как она укладывает учебники в школьный ранец. В его голосе слышалась гордость. Ведь она родилась в Англии, ходила в городскую начальную школу вместе с английскими детьми; она говорила по-английски потому, что родилась здесь и росла в англоязычной среде. Поэтому, в понимании своего отца, она была англичанкой, такой же, как другие дети с фарфоровыми личиками, розовеющими после игры на свежем воздухе. В ней было столько английского, сколько сам Акрам втайне мечтал видеть в себе.

В этом вопросе прав, пожалуй, был все-таки Муханнад, признала она. Хотя их отец и пытался разом надевать на себя два национальных костюма, его истинной любовью были костюмы-тройки и зонтики, как это принято на его второй родине, а чувство долга не раз призывало облачиться в шальвар камис. Когда у Акрама появились дети, он преисполнился уверенности, что они поймут и простят эту мучающую его раздвоенность. Дома им следовало быть исполнительными и покорными: Салах слушалась и подчинялась, перенимая навыки ведения хозяйства и бытоустройства, поскольку ей предстояло ублажать будущего мужа; Муханнад, почтительный и трудолюбивый, готовил себя к тому, чтобы принять на свои плечи заботу о семейном бизнесе и между делом произвести на свет сыновей, которые в свое время сменят его на этом ответственном посту. За дверями дома, однако, оба ребенка Малика должны были выглядеть обыкновенными английскими детьми. Следуя советам отца, они старались ничем не выделяться среди своих одноклассников. В семье радовались тому, что они дружат с детьми из достойных семей и тем самым повышают престиж семьи, а соответственно и семейного бизнеса. Стремясь достичь этой цели, Акрам наблюдал за ними, стараясь увериться, что они вписались в общество, заняли в нем достойное место, но он обманывал сам себя.

А Салах старалась подыграть ему в этом. Чтобы не причинять отцу душевного беспокойства, она рисовала валентинки и сочиняла поздравительные открытки к своему дню рождения, подписывала их именами одноклассников, отправляла по почте и с торжеством показывала домашним. Она сочиняла смешные, пересказывающие классные сплетни записки, якобы адресованные ей, и это помогало ей преодолевать скуку, которую наводили на нее математика и точные науки. Она подбирала выброшенные девочками из ее класса фотографии и с трогательной надписью дарила их себе. А когда до ушей отца доходили слухи о вечеринках по случаю дней рождения, на которые ее якобы пригласили, хотя никто и не думал этого делать, она отмечала эти события в глубине их сада, где пряталась от домашних, боясь лишить отца столь сладких для него иллюзий.

А вот Муханнад даже не пытался поддерживать отцовские фантазии. Он знал, что большинство людей воспринимает человека со смуглой кожей как чужака, и не стремился стать своим в чужеродной среде. Он, как и его сестра, родился в Англии, но считал, что англичанин из него — как из коровы колибри. Да и не желал Муханнад быть англичанином! Он высмеивал все, что связано с английской культурой и традициями, они не вызывали в нем ничего, кроме презрения. Он потешался над сдержанностью англичан, был ярым противником всех этих масок, которыми европейцы прикрывают свои отклонения, предрассудки, враждебность. Но демоны, поселившиеся в его душе, ни в настоящем, ни в прошлом не были демонами расовой вражды, как бы ни старался он убедить и себя и других в обратном.

Она не будет сейчас думать о Муханнаде, решила Салах. Взяла со стола пассатижи, надеясь, что привычная тяжесть инструмента в руке и разложенные перед ней материалы помогут отвлечься от мыслей о брате. Она придвинула к себе лист бумаги, собираясь нарисовать эскиз нового ожерелья. Ей казалось, что за работой будет легче выбросить из памяти глаза Муханнада, загоравшиеся жестокостью, когда он стремился во что бы то ни стало настоять на своем или давал выход сжигающей его ненависти, пуская в ход кулаки. Ей частенько доставалось от него, и не так сильна была боль от ударов, как обида: эти вспышки ярости были ею не заслужены и всегда неожиданны.

Откуда-то снизу донесся голос Юмн, окликающей кого-то из мальчиков.

— Деточка, бесценный мой сыночек, — ворковала она. — Милый мальчик. Ну подойди же к своей амми-ги.

Горло у Салах сжалось, голова стала пустой и легкой, бусины, лежащие на бумаге, запрыгали перед ее глазами. Уронив пассатижи, она обхватила ладонями голову. Ну как она может упрекать брата, когда сама грешна и семья наверняка откажется от нее? Она вспомнила, как Муханнад шипел, наклонившись к ней: «Я видел тебя с ним, дешевка. Ты слышишь? Так что готовься заплатить за все. Всех шлюх ждет эта участь, в особенности тех, кто укладывается под белых».

Но она же не помышляла ни о чем дурном! Ей было позволено работать с Тео Шоу, которого ее отец знал по «Сообществу джентльменов», а потому и принял его предложение помочь с настройкой компьютера; к тому же это был дополнительный способ продемонстрировать солидарность Акрама Малика с английскими бизнесменами. Горчичная фабрика только что переехала в новое помещение на Олд-Холл-лейн.

— Мы только сейчас входим в двадцатый век, — говорил Акрам домашним. — Бизнес на подъеме. Объем продаж растет. Заказы превышают наши возможности на восемнадцать процентов. Я обсуждал это в «Сообществе» с достойными джентльменами, среди которых нашелся приличный, воспитанный молодой человек, выразивший готовность помочь нам с компьютеризацией нашего производства.

Акрам сам представил Тео как «приличного молодого человека», что позволило Салах с ним встретиться. Необычайно расположенный к англичанам, Акрам все же предпочитал, чтобы дочь не имела никаких контактов с мужчинами-европейцами. Все, что требовалось от азиатской девушки, — это готовить и беречь себя для будущего супруга. Ее целомудрие так же важно, как и приданое. Поскольку мужчины-европейцы не придерживались восточной системы ценностей, то Акрам именно от них и должен был охранять свою дочь, когда она вошла в возраст. Однако он не вспомнил о своих опасениях, когда познакомился с Тео Шоу.

— Он из добропорядочной семьи с хорошими традициями, — объяснял Акрам. — Он будет работать с нами до тех пор, пока не запустит систему, которая поможет нам соответствовать современным требованиям. Мы компьютеризируем составление, хранение и учет корреспонденции, введем программы бухгалтерского учета, маркетинговых исследований, освоим компьютерный дизайн этикеток и рекламных материалов. Он сказал мне, что уже внедрил аналогичные программы у себя на пирсе, и заверил, что в течение полугода мы получим результаты и по снижению трудозатрат, и по увеличению объема продаж.

Никто не выступал против решения отца принять помощь от Тео Шоу, считая его мудрым и дальновидным, даже Муханнад, меньше всего желавший допускать англичанина в свой круг. Так Тео Шоу появился в компании «Горчица и пряности Малика». Он обучал сотрудников работать с компьютерными программами. Среди них была и Салах.

Могла ли она даже предположить, что полюбит его? Она знала, что требуется от нее, азиатской девушки, хотя и рожденной в Англии. Ей суждено было выйти замуж за человека, которого ее родители тщательно и вдумчиво подберут для нее. Ведь родители понимают ее интересы и знают ее лучше, чем она сама, а потому именно им дано оценить все качества потенциального мужа и решить, подходит ли он ей.

— Женитьба, — часто внушала дочери Вардах Малик, — все равно что соединение двух рук. Ладони прижимаются одна к другой, — она складывала ладони и принимала позу молящейся, — пальцы сплетаются, и ничто не в состоянии их разъединить.

На такое единение с Тео Шоу Салах не надеялась. Ее родители никогда не выберут в мужья дочери мужчину-европейца. Подобный выбор считался бы изменой восточной культуре и национальной традиции. Об этом нельзя даже помыслить.

А поэтому она видела в Тео только вежливого, приятного молодого человека, который оказывает дружескую услугу компании «Горчица и пряности Малика». Она и не думала о нем по-настоящему до тех пор, пока однажды он не положил камешек на ее письменный стол.

Он и прежде восхищался ее украшениями, бусами и сережками, сделанными из старинных монет, викторианских пуговиц, бусин, даже из перышек и кусочков лазурита, которые они с Рейчел собирали на Незе.

— Какое красивое у вас ожерелье, — однажды сказал он. — Необычное.

А когда она объяснила, что сделала его сама, очень удивился. Он хотел знать, обучалась ли она ювелирному искусству. Да разве меня отпустили бы учиться, подумала Салах. Чтобы преуспеть в своем ремесле, она бы с радостью поехала в какое-нибудь училище, хоть в Колчестер, хоть еще дальше. Но это означало бы расставание с семьей, с семейным бизнесом, в котором и ей необходимо было принимать участие. Не пускаясь в объяснения, она произнесла фразу, только похожую на правду: мне нравится самой узнавать новое, сказала она. Это более увлекательный и приятный путь познания.

Когда на следующий день она пришла на работу, на ее письменном столе лежал камешек. В действительности это был вовсе не камень, объяснил ей Тео. Это была окаменелость, плавник кистеперой рыбы, давным-давно вымершей.

— Мне нравится его форма, он как будто покрыт оперением. — Тео чуть заметно покраснел. — Я подумал, может, вы используете его в ожерелье.

— Из него выйдет отличный кулон. — Салах рассмотрела камешек со всех сторон. — Но мне придется просверлить в нем отверстие. Вы не возражаете?

— Я не ношу украшений, — поспешно ответил Тео.

Он думал, что она вставит этот камень в ожерелье, которое сделает для себя. Он собирает окаменелости на Незе, там, где осыпаются скалы. Она ведь знает эти места? Прошлым вечером он рассматривал свою коллекцию и подумал, если она сможет как-то воспользоваться этим камнем в своем деле, тогда пусть… Он будет очень рад, если она примет эту окаменелость от него в подарок.

Салах понимала, что принять этот подарок означало перейти невидимую границу в отношениях с Тео. И она мысленно видела, как восточная девушка наклоняет голову и, отодвигая зазубренный плавник доисторической рыбы, с благодарностью отказывается от него. Но ее английская половина среагировала быстрее, пальцы сжали окаменелость, а губы выговорили:

— Спасибо. Я знаю, как ее использовать. Когда я закончу ожерелье, то непременно покажу его вам, если захотите.

— Конечно хочу! — ответил он и улыбнулся, и эта улыбка, словно печать, скрепила невидимый, заключенный между ними договор. Причиной и темой этой беседы были ее ювелирные поделки. А страсть Тео к собиранию окаменелостей послужила оправданием их следующих встреч.

Но никто еще не влюбился из-за камня, даже из-за тысячи камней, перешедших из мужских рук в женские. И Салах Малик не сразу влюбилась в Тео Шоу. Раньше, до того как она погрузилась в волшебный туман любви, она и мысленно не произносила этого слова из шести букв — короткого слова, объяснявшего все: бездонную пучину нежности, в которой тонуло ее сердце, жар ладоней, теплоту, идущую из горла, и такую легкость тела, словно его и не было вовсе — все эти ощущения накатывали на нее, когда Тео оказывался рядом или когда она слышала его голос.

— Подстилка белого мужика! — донимал ее Муханнад. — Ты заплатишь за все, как платят шлюхи.

Но она не думала об этом, не думала, не думала.

Салах подняла голову и посмотрела на лежащий перед ней лист бумаги, на карандаш, бусины, на набросок — ничто не успокаивало и не радовало ее. Она чувствовала, что жизнь кончена. Она уже платила, платила за все. Лишь только в ней пробудилось желание, не укладывавшееся в узкие рамки ее привычной жизни, она начала платить — еще за несколько месяцев до того, как Хайтам появился в семье.

Хайтам оказался ее спасителем. Он был наделен благородным качеством — сочувствием к другим, и это качество отодвигало на задний план его собственные чувства и амбиции. Поэтому он оказался способным на такое великодушие, которое она не могла понять и предположить. Он обрадовался, когда она рассказала о беременности, и задал единственный вопрос, который начисто уничтожил ее страхи и чувство вины:

— Неужели ты молча и тайно от всех носила этот ужасный груз в своей душе целых два месяца, моя Салах?

До этого момента она не плакала. Они тогда сидели в саду на деревянной скамье, задние ножки которой глубоко вошли в грунт. Рассказывая, она не могла поднять на него глаза, понимая, что вся ее жизнь зависит от нескольких минут этого разговора. Да неужто он возьмет ее в жены, узнав, что она носит ребенка другого мужчины? И как все сложится? Даже если она сумеет смирить свое сердце и выйти за него замуж, что подумают люди, когда у нее на два месяца раньше положенного срока родится вполне доношенный ребенок? К тому же Кураши не торопился со вступлением в брак. Ее родители были уверены, что это объясняется решением мудрого человека получше узнать женщину, которая станет его женой… прежде, чем она ею станет. Но у Салах не было времени…

Поэтому она должна была поговорить с ним. Ведь ее будущее и честь ее семьи зависели от человека, которого она знала меньше недели.

— Неужели ты молча и тайно от всех носила этот ужасный груз в своей душе целых два месяца, моя Салах?

После этих слов Хайтам обнял ее за плечи. Салах поняла, что она спасена.

Ей хотелось спросить его, как он может взять ее в жены в таком положении: обесчещенной другим, беременной ребенком от другого, опозоренной мужчиной, который никогда не будет ее мужем. Я согрешила, и я поплатилась за свой грех, хотела сказать она. Но она не сказала ничего, а только чуть слышно плакала, ожидая от него решения своей судьбы.

— Что ж, мы поженимся скорее, чем я планировал, — проговорил он, словно размышляя вслух. — Если, конечно, Салах…. Если ты не хочешь выйти замуж за отца твоего ребенка.

Она с силой сжала ладони коленями. Ее слова были резкими и решительными:

— Я не могу.

— Потому что родители?..

— Я сама не могу. А родители… Если они узнают, это убьет их. Они выгонят меня… — И Салах замолчала, а горе и страх, два месяца терзавшие ее, наконец-то отступили.

Хайтам и не требовал от нее никаких других объяснений. Он понял, какие чувства она испытывала, и хотел разделить с ней тяжесть этого бремени и успокоить ее.

А может, ей это только показалось, думала сейчас Салах. Ведь Хайтам был мусульманином. Религиозным и уважающим традиции, а поэтому его, должно быть, до глубины души оскорбило, что какой-то другой мужчина прикасался к женщине, предназначенной ему в жены. И он стал искать встречи с этим мужчиной, когда Рейчел внесла смуту в его душу, рассказав о золотом браслете, том самом браслете, подарке в знак любви…

Все совершенно ясно, и сейчас Салах мысленно представляла себе их встречу: Хайтам просил, а Тео с готовностью согласился.

— Погоди, — умолял он, узнав, что она собирается выйти замуж за человека из Пакистана, выбранного родителями ей в мужья. — Ради бога, Салах, дай мне немного времени.

И он получил бы это необходимое ему время, уничтожив человека, стоявшего между ними, и предотвратив то, чему не в силах был воспрепятствовать: ее замужеству.

А теперь у нее сколько угодно времени — и вместе с тем времени совершенно нет. Избыток — потому, что нет уже рядом мужчины, готового спасти ее от позора, чтобы она не стала изгоем в своей семье. А недостаток — потому, что в ее теле растет новая жизнь, которая разрушит все, к чему она привыкла, что ей дорого, с чем она связана. Если она не будет действовать решительно и без промедлений.

Дверь за ее спиной открылась. Повернувшись, Салах встретилась глазами с матерью. На Бардах был скромный головной убор. Несмотря на палящий зной, ее одежда оставляла открытыми лишь руки и лицо. Она, по традиции, одевалась в черное, словно была в вечном трауре по кому-то, о ком никогда не говорила.

Подойдя к столу, она коснулась плеча дочери, молча сняла с головы Салах дупату, расплела косу и, взяв с комода щетку для волос, начала расчесывать. Салах не видела лица матери, но чувствовала любовь в прикосновении ее пальцев и нежность в каждом ее движении.

— Ты не зашла на кухню, — сказала Бардах. — А мне без тебя скучно. Я даже подумала, что тебя еще нет дома, но Юмн слышала, как ты пришла.

Да, от Юмн ничего не скроешь, расстроилась Салах, она со злобной готовностью докладывает свекрови обо всех упущениях Салах.

— Я поднялась к себе на несколько минут, — ответила Салах. — Прости меня, амми. Ты уже начала готовить обед?

— Только поставила варить чечевицу.

— Тогда я…

Вардах, придержав за плечо порывавшуюся встать Салах, сказала:

— Салах, я могу приготовить обед и с завязанными глазами. Но без тебя мне скучно, вот и все.

Откинув расчесанную прядь на спину дочери, она принялась за другую.

— Мы можем поговорить?

Слова матери болью отозвались у нее внутри, словно чей-то тяжелый кулак внезапно ударил прямо по сердцу. Сколько раз она слышала от Вардах эти слова? Тысячи раз? Сотни тысяч? Они звучали как призыв откровенно поделиться секретами, мечтами, задать трудные вопросы, рассказать о чувствах, сокровенных надеждах. И этот призыв всегда подразумевал твердую уверенность, что все сказанное матерью и дочерью останется между ними.

Расскажи мне, что бывает между мужчиной и женщиной? И Салах слушала с испугом и благоговейным страхом рассказы Вардах о том, что происходит между мужчиной и женщиной, связавшими себя узами брака.

А откуда родителям известно, что выбранный ими человек годится в супруги кому-то из их детей? И Вардах неторопливо и спокойно описывала все способы, к которым прибегают отец и мать для того, чтобы выяснить, что творится в сердцах и душах их детей.

А ты, амми? Ты боялась выходить замуж за того, кого не знала? Я больше боялась переезда в Англию, ответила Вардах. Но она верила, что Акрам сделает для нее все возможное, и не сомневалась, что ее отец выбрал ей в мужья человека, который будет заботиться о ней всю жизнь.

Неужели ты никогда в жизни ничего не боялась? Даже встречи с абби-джаном? Разумеется, боялась, ответила мать. Но она знала свои обязанности, и когда ей представили Акрама Малика, она разглядела в нем доброго человека, с которым она могла бы устроить свою жизнь.

К этому мы, женщины, должны стремиться, внушала ей Бардах в те тихие минуты, когда лежала рядом с дочерью на ее кровати перед тем, как Салах засыпала. Мы счастливы, исполняя желания наших мужей и детей, а также подбирая для детей спутников жизни, с которыми они в мире и радости проживут свой век.

Истинное счастье, Салах, возникает из соблюдения наших традиций. А традиции связывают нас воедино и делают народом.

Во время этих вечерних разговоров полумрак, царивший в комнате, скрывал их лица и располагал их сердца к откровенности. А теперь… Салах задумалась. Ей так хотелось поговорить с матерью, раскрыть свое сердце Вардах, получить желаемое успокоение, ощутить себя в безопасности — ведь так было всегда, когда мать находилась рядом. Но для этого ей необходимо рассказать правду, которая, без сомнения, навсегда уничтожит даже бесплотную надежду — надежду обрести покой.

И она тихо произнесла единственное, что могла сказать:

— Амми, сегодня полиция приходила на фабрику.

— Твой отец сообщил мне об этом по телефону, — ответила Вардах.

— И еще они прислали двух полисменов. Полисмены вызывают работников в комнату для совещаний и допрашивают. Всех: с производства, из экспедиции, со склада, из цеха подготовки сырья.

— А с тобой, Салах, они беседовали?

— Нет. Еще нет.

Казалось, Вардах услышала тревогу в голосе Салах, потому что на мгновение ее рука, расчесывающая волосы дочери, замерла.

— Ты боишься беседы с этими следователями? Тебе известно что-нибудь о смерти Хайтама? Что-нибудь, о чем ты еще не говорила?

— Нет. — Салах тут же убедила себя в том, что это не ложь. Ей и вправду ничего не известно. У нее нет ничего, кроме подозрений. Она выжидательно смотрела на мать, стараясь угадать, уловила та или нет колебание в ее голосе. — Но я боюсь, — продолжала Салах. Вот и вся правда, которую она могла доверить матери.

Вардах положила щетку для волос на комод. Подойдя к дочери, она мягкими пальцами взяла Салах за подбородок, подняла ее лицо и пристально посмотрела в глаза. Салах почувствовала, как заколотилось ее сердце, и поняла, что родимое пятно на щеке потемнело.

— Тебе нечего бояться, — сказала Вардах. — Отец и брат защитят тебя, Салах. Да и я не дам тебя в обиду. С тобой не случится ничего плохого. Отец не пожалеет жизни, чтобы обезопасить тебя. Ведь ты и сама это знаешь, верно?

— Плохое уже случилось со всеми нами, — прошептала Салах.

— То, что случилось с Хайтамом, затронуло и нашу жизнь, — согласилась Вардах. — Мы должны сделать выбор, а это значит, мы должны говорить правду. Только ложь и запирательство могут запятнать репутацию нашей семьи.

В этих словах не было ничего нового, чего Вардах не говорила прежде. Но сейчас сила этих слов поразила Салах. Она не смогла сдержать слез, и мать их заметила. Лицо Вардах смягчилось, она обняла дочь, прижала ее голову к груди.

— Ты в полной безопасности, мое солнышко, — сказала она. — Это говорю я, твоя мать.

Но Салах знала, что безопасность, о которой говорит мать, подобна туману, который скоро разгонит ветер.

Второй раз за день Барбара пробилась к Эмили сквозь плотное окружение ее помощников. Перед тем как впервые направить ее на встречу с представителями семьи Малика, Эмили затащила Барбару в раздевалку и снова поставила перед зеркалом, чтобы еще раз поколдовать над ее лицом: тональный крем, пудра, румяна, тушь для ресниц. Накладывая помаду, она приказала:

— Растяни губы, сержант. — А когда Барбара запротестовала, объявила: — Я хочу, чтобы на этой перепалке ты выглядела достойно. Это особенно важно в нашей работе. Только дурак не придает этому значения.

Подправляя то, что испортила жара, она давала Барбаре наставления по поводу предстоящей встречи. Она обозначила темы, которые Барбаре предстояло обсудить с пакистанцами, напомнив ей об опасностях минного поля, по которому они сейчас пробирались.

Назидательный монолог она закончила словами:

— Меньше всего мне хочется дать Муханнаду Малику хоть малейшую возможность использовать эту встречу для известных нам целей, понимаешь? И не спускай глаз с братьев. Следи за этой парой, как ястреб. За всем следи. Если понадоблюсь, я буду со своей группой в комнате для совещаний.

Барбара не собиралась обращаться за помощью. Не думала она и о том, чтобы показать себя с лучшей стороны, дабы укрепить веру руководителя следственной группы в ее силы и способности. И как только она увидела Муханнада Малика и Таймуллу Ажара, сидящих за столом, который в викторианские времена был обеденным, она мысленно подтвердила оба эти решения.

Мужчинам пришлось дожидаться ее примерно четверть часа. За это время кто-то принес им кувшин с водой и стаканы, которые стояли в центре стола на голубом картонном подносе. Но они ни к чему не притронулись. Когда Барбара вошла, Ажар встал, Муханнад остался сидеть.

— Простите, что заставила вас ждать, — обратилась к ним Барбара. — Необходимо было прояснить кое-какие подробности, ставшие известными в последние минуты.

По лицу Муханнада было видно, что его не убедили ее слова. Очевидно, он и сам успешно пользовался уловками, к которым прибегает уверенный в своих силах противник. Ажар смотрел на Барбару изучающим взглядом, словно старался разглядеть истину, которую она пыталась скрыть. Когда она посмотрела на него таким же пристальным взглядом, он опустил глаза.

— Мы тоже не прочь узнать подробности, — сказал Муханнад.

Барбара про себя похвалила его за то, что хотя бы в начале встречи он пытается быть вежливым.

— Понятно. Ну так начнем.

Она разложила на столе папки, принесенные скорее для внешнего эффекта, чем по необходимости. Поверх папок она поместила книгу в желтом переплете, найденную в номере Кураши, пачку сигарет. После этого она выдвинула стул, жестом предложила Ажару садиться и, устроившись, закурила.

Температура здесь была чуть пониже, чем в кабинете Эмили Барлоу, но там был вентилятор, создающий хоть какое-то движение воздуха. Покрытый испариной лоб Муханнада блестел, а Ажар, как обычно, выглядел так, словно за мгновение до ее прихода вылез из-под ледяного душа.

Сигаретой, зажатой между пальцами левой руки, Барбара указала на книгу:

— Я хотела бы начать с этого. Вы можете сказать, что это за книга?

Ажар привстал над столом. Он перевернул книгу и прочитал надпись на странице, которую Барбара считала последней.

— Это священный Коран, сержант. А откуда он у вас?

— Из номера Кураши.

— Что ж удивительного, ведь он же был мусульманином, — поучительным тоном произнес Муханнад.

Барбара взяла книгу у Ажара, открыла на странице, которая была заложена атласной ленточкой, и показала Ажару строки, выделенные скобками.

— Вы наверняка читаете по-арабски, — обратилась она к нему, — так будьте любезны, переведите выделенный текст. Мы послали копию этой страницы одному арабисту в Лондонский университет, но если вы поможете с переводом, то его услуги нам не потребуются.

От глаз Барбары не укрылась чуть заметная гримаса раздражения, на мгновение появившаяся на лице Ажара. Предупреждение о том, что они уже отправили текст в Лондон, лишило его возможности исказить перевод или придать ему иной смысл. Отлично получилось, не без удовольствия подумала она. Когда-никогда следовало показать Таймулле Ажару, что их знакомство никоим образом не может повлиять на ход расследования, порученного сержанту Хейверс. Не менее важно было дать понять обоим мужчинам, что они имеют дело с профессионалом.

Ажар начал читать. Пауза тянулась не меньше минуты; Барбара слышала голоса, доносившиеся снизу, из комнаты совещаний, слышала, как хлопает дверь за входящими туда людьми. Она взглянула на Муханнада, но по его лицу ничего нельзя было понять: скучает, готовится к бою, разомлел от жары, напряженно обдумывает что-то? Его глаза неотрывно следили за кузеном. В руке он сжимал карандаш и постукивал по столу.

Наконец Ажар заговорил:

— Буквальный перевод невозможен. Английские слова и обороты не всегда передают все оттенки смысла арабских.

— Понятно, — согласилась Барбара. — Но все-таки постарайтесь максимально точно передать смысл.

— Этот отрывок о том, что каждый должен прийти на помощь тем, кто в ней нуждается, — сказал Ажар. — Перевод звучит примерно так: «Как можешь ты не сражаться за дело Аллаха и оставаться равнодушным к мольбам слабых мужчин, женщин и детей, призывающих: «О Всевышний, выведи нас из этого города, в котором все люди угнетатели! О, пошли нам на помощь тех, кто с тобой и кто защитит нас!»^[28]

— Ага, — поморщившись, сказала Барбара. — Перевод выглядит действительно примерным, впрочем, вы предупреждали. А дальше вы можете?

— Естественно, — с иронией в голосе произнес Ажар. — Но вы просили перевести только тот отрывок, что отмечен скобками.

— Я полагаю, достаточно ясно, почему Хайтам отметил именно это место в суре, — вступил в разговор Муханнад.

— Да? — Барбара стряхнула пепел с сигареты и внимательно посмотрела на него. Пока Ажар читал, Муханнад отодвинулся от стола. По выражению лица было нетрудно догадаться, что его подозрения оправдались.

— Сержант, если бы вы когда-нибудь сидели по эту сторону стола, вы бы поняли, что к чему, — заявил Муханнад. — «Выведи нас из этого города, в котором все люди угнетатели!» — вот в чем дело.

— Я тоже слышала перевод.

Муханнад сразу ощетинился:

— Что вы говорите? Тогда позвольте спросить, что же вам еще надо? Послание, подписанное кровью Хайтама? — Он швырнул карандаш на стол, вскочил со стула и подошел к окну. Тут он снова заговорил, указывая на улицу, но имея в виду весь город: — Хайтам пробыл здесь достаточно долго, чтобы почувствовать то, чего не ощущал никогда прежде: духа расизма. Вы так не думаете?

— У нас нет ни малейших указаний на то, что мистер Кураши…

— Влезьте хоть на день в мою шкуру, если вам нужны эти указания! Хайтам был здесь чужаком. Человек другого цвета кожи — непрошеный гость в этой стране. Хайтам с радостью вернулся бы первым же рейсом в Карачи, но у него были определенные обязательства перед моей семьей, исполнение которых он считал делом чести. Поэтому он и читал Коран, искал в нем ответа и нашел призыв драться ради собственного спасения. Это он и делал. И поэтому он мертв.

— Боюсь, что это не совсем так, — возразила Барбара. — У мистера Кураши перелом основания черепа. И на месте преступления нет никаких свидетельств того, что он дрался.

Муханнад повернулся к Ажару и сжал кулаки.

— Я же предупреждал тебя, Ажар! Они все время что-то скрывают!

— А почему вы сразу не сказали об этом? — спросил Ажар Барбару.

— Потому что на тот момент еще не было произведено вскрытие, — ответила она, — и до оформления протокола не разрешается оглашать какую-либо информацию. Таков порядок.

Тут вновь вмешался Муханнад со всем отпущенным ему запасом недоверия и скептицизма:

— И вы думаете, мы поверим, что вы не заметили этого при осмотре тела?..

— А что явилось причиной смерти? — негромко перебил его Ажар, не сводя глаз с лица кузена. — Ведь существует множество способов сломать шею.

— Этого мы пока не выяснили. — Барбара решила следовать линии, намеченной Эмили. — Но мы можем сказать, что уже приступили к поиску убийцы. Преднамеренного убийцы.

Муханнад плюхнулся на стул.

— Сломанная шея, — выдохнул он, — это результат насильственных действий, причиной которых могла быть драка или выходка, спровоцированная злобой, бешенством, ненавистью. Перелом основания черепа — это не результат обдуманных, заранее спланированных действий.

— Я бы не возражала против этого утверждения, если бы не некоторые обстоятельства, — заметила Барбара.

— Какие?..

— В данном конкретном случае обстоятельства указывают на то, что кто-то знал о замысле Кураши побывать на Незе. Этот кто-то появился там раньше Кураши и позаботился, чтобы в результате определенных действий преступника Кураши оказался мертв. Это преднамеренное убийство, мистер Малик. И не важно, что лично вы предпочитаете считать причиной смерти Хайтама Кураши, все указывает на то, что это не было ни случайным убийством, вызванным расовой неприязнью, ни несчастным случаем.

— А что вам известно о столкновениях на расовой почве? Вы можете с уверенностью сказать, с чего они начинаются? Да разве вы знаете, как выглядит лицо европейца, издевающегося над вами на улице? Вам приходилось опускать глаза, когда он швыряет на прилавок горсть мелочи за газету? Или каково это — делать вид, что не замечаешь презрения посетителей, когда, войдя в ресторан, вдруг обнаруживаешь, что ты единственный цветной в зале?

— Послушай, брат, — прервал его Ажар, — этот разговор уводит нас от конкретного обсуждения.

— О да, конечно же уводит! — не унимался Муханнад. — А как же белый следователь расследует смерть человека, о жизни которого он не имеет ни малейшего представления? Пойми, Ажар, их ничем не пронять, они будто ничего не замечают. Добиться справедливости можно, только если мы откроем им глаза.

— В этом и заключается основная задача «Джама»? — спросила Барбара.

— Сейчас мы обсуждаем смерть Хайтама, а не задачи «Джама».

— А он был членом «Джама»?

— Да вы, я вижу, не успокоитесь, пока не повесите это дело на кого-нибудь из азиатов! Вы все время к этому клоните.

— Ответьте, пожалуйста, на мой вопрос.

— Нет, он не состоял в членах «Джама». Если вы подозреваете, что я убил его по этой причине, тогда арестуйте меня.

При взгляде на его лицо, напряженное, пышущее злобой и отвращением, Барбара невольно вспомнила маленького Гассана, которого она встретила сегодня на улице. Возможно, враждебность, исходившая от Муханнада Малика, — это как раз следствие таких вот случаев в детстве и юности? А ведь во многом он прав, подумала она. Но во многом и не прав.

— Мистер Малик, — сказала она после паузы, пристраивая дымящуюся сигарету на край пепельницы, — я хотела бы кое-что объяснить перед тем, как мы продолжим нашу беседу. Если человек родился белым, это вовсе не значит, что он обязательно будет всю жизнь вести себя так, словно ему и впрямь повезло родиться в рубашке. — И, не дожидаясь возражений, перешла к краткому описанию хода расследования: в вещах покойного обнаружен ключ к банковскому сейфу для хранения ценностей, и сейчас сотрудники следственной группы выясняют, в каком именно банке он находится; опрашивают всех знакомых Кураши, выясняют, где они были в ночь с пятницы на субботу; все бумаги, найденные в вещах Кураши, изучены; сейчас выясняется личность и местонахождение Фахда Кумара.

— Вам уже известно его имя, — отметил Ажар. — Позвольте спросить, как вы его выяснили?

— Просто повезло, — ответила Барбара.

— В чем? Что вы узнали его имя или что он азиат? — немедленно прореагировал Муханнад.

Господи! Сделай так, чтобы он онемел, хотела сказать Барбара, но вместо этого произнесла:

— Вы бы хоть немного похвалили нас, мистер Малик. Мы ищем Кумара не для того, чтобы удовлетворить наше желание поиздеваться над ним. Нам необходимо поговорить о его отношениях с мистером Кураши.

— Он что, подозреваемый? — спросил Ажар.

— Полицию интересуют все, кто знал Кураши. А если этот парень его знакомый, значит, и он под подозрением.

— Он ведь был знаком и с англичанами тоже, — сказал Ажар и через секунду подчеркнуто вежливо спросил, так, что Барбаре стало ясно, какого именно ответа он ожидает: — А кому-нибудь из англичан была выгодна его смерть?

Барбара была не расположена продолжать беседу, похожую на прогулку по тонкому льду. А потому она решила действовать напрямую.

— Джентльмены, — обратилась она к братьям, — не можем ли мы отвлечься от вопросов, касающихся сосуществования англичан и азиатов? Ведь то, чем мы занимаемся в процессе расследования, никоим образом с этим не связано. Полиция выясняет, виновен или не виновен тот или иной подозреваемый. Мы ищем убийцу вне зависимости от цвета его кожи, нам безразлично, мужчина это или женщина. Наша цель — найти убийцу.

— Женщина? — с недоумением переспросил Ажар. — Вы считаете, что женщина могла сломать ему шею?

— Соучастником вполне могла быть женщина.

— Уж не подозреваете ли вы мою сестру? — спросил Муханнад.

— Я этого не говорила.

— А о каких еще женщинах может идти речь? О тех, что работают на фабрике?

— Мы пока точно не знаем, поэтому не делаем выводов. Если мистер Кураши знал Фахда Кумара, не имеющего отношения к фабрике, почему бы ему не водить знакомство с какой-нибудь женщиной, не связанной с производством горчицы и соусов?

— И как вы думаете ее найти? — спросил Ажар.

— Опрашиваем людей, прослеживаем связи, ищем контакты. Выясняем, не было ли каких-нибудь ссор или разборок, в которых мог быть замешан Кураши. Это тяжелая, кропотливая работа, но ее необходимо выполнить во что бы то ни стало.

Она собрала в стопку разложенные папки, положила на них Коран. Ее сигарета догорела, но она все-таки ткнула окурком в дно пепельницы, как будто ставя точку в конце их встречи. Затем Барбара встала и с заранее продуманной учтивостью обратилась к Муханнаду Малику:

— Я надеюсь, вы расскажете о нашей беседе своим людям. Мы не хотим, чтобы какая-либо дезинформация беспричинно будоражила их.

Он сразу сообразил, что за ее словами скрывается предупреждение: если какая-либо дезинформация распространится среди пакистанской общины, источник известен ей наперед. Муханнад тоже встал. Барбаре показалось, он встал лишь для того, чтобы воспользоваться преимуществом своего роста (он был как минимум на восемь дюймов выше нее), а также уверить, что если она и впредь будет прибегать к запугиванию, то он принимает вызов и не задержится с ответом.

— Если вы ищете подозреваемых среди азиатов, сержант, — сказал он, — будьте уверены, мы найдем их раньше вас. Будь то мужчина, женщина, ребенок или старик. Но мы не намерены разрешать вам проводить допросы пакистанцев без присутствия адвоката. Адвоката азиатского происхождения.

Перед тем как ответить, Барбара долго пристально глядела ему в глаза. Ей было необходимо, чтобы перевес был на ее стороне, но при этом так, чтобы он не чувствовал себя униженным. Этого хотела усталая, измученная жарой, мечтающая встать под душ и наконец-то поесть Барбара. Но ее опередила другая Барбара, сознающая только важность победы в первом раунде этой идиотской словесной перепалки:

— Мистер Малик, я не имею возможности связать вам руки. Но если вы начнете мутить воду и вмешиваться в дела, которые вас не касаются, должна вас предупредить: вы подведете себя под статью о противодействии полицейскому расследованию. — Указав кивком на дверь, она добавила: — Вы найдете выход?

Глаза Муханнада сузились от злости.

— Хороший вопрос, сержант, — съязвил он напоследок. — Вам, должно быть, и самой хочется найти на него ответ.

Эмили стояла с маркером одной руке и с бутылкой воды «Эвиан» в другой возле исписанной доски, когда Барбара вошла в комнату для совещаний. Она впервые видела следственную группу в полном составе, а потому с нескрываемым любопытством повела глазами вокруг. Четырнадцать мужчин и три женщины еле поместились в комнате на первом этаже, прежде служившей гостиной. Кое-кто примостился на краешках столов, другие сидели на пластиковых стульях. Некоторые обернулись на нее, но большинство внимательно смотрели и слушали руководителя следственной группы.

Лицо Эмили, как и у всех, кто был в комнате, было мокрым от пота.

— А-а, — протянула она, кивая в сторону Барбары. — Это сотрудник Скотленд-Ярда, сержант Хейверс. Она прикомандирована к нам на тот случай, если пакистанцы поведут себя вызывающе. Это дает нам возможность полностью сосредоточиться на расследовании.

Глаза всех присутствующих устремились на Барбару. Никто не проявлял неудовольствия из-за вмешательства в их дела. Но по меньшей мере четверо из мужчин — детективы со стажем, у которых присутствие коллег женского пола вызывает беспокойство и даже враждебность, — пристально изучали Барбару, и ей стало неуютно.

Эмили после паузы спросила:

— Все нормально, коллеги?

Все повернулись к ней, и совещание пошло своим чередом. Окинув взглядом доску, она сказала:

— Хорошо. Продолжим. Что слышно из больниц?

— Да, в принципе, ничего, — ответил похожий на журавля молодой мужчина, сидевший возле окна. — Женщина-азиатка умерла в Клактоне на прошлой неделе, но ей было семьдесят пять, и она страдала от сердечной недостаточности. Ни у кого из обратившихся не выявлено признаков криминального аборта. Я проверил все местные больницы, женские консультации, поликлиники и травм-пункты. Ничего.

— Если он, как вы сказали, гомик, так тут ищи не ищи, все равно ничего не найдешь, согласитесь, шеф? — подал реплику мужчина постарше, которому не помешало бы побриться и воспользоваться дезодорантом. Влажные круги на его рубашке спускались от подмышек почти до ремня брюк.

— Еще слишком рано отказываться от поисков, даже если вам они кажутся бесперспективными, — объявила Эмили. — Пока у нас не будет неопровержимых фактов, мы должны проверять все досконально. Фил, что еще тебе удалось выяснить на Незе?

Фил вынул изо рта зубочистку.

— Я снова прошел по всем близлежащим домам. — Он заглянул в маленькую записную книжку в черном переплете. — Супруги Симпсоны в ту ночь поехали развлечься, оставив детей с приходящей няней. И эта няня — девушка по имени Люси Ангус — пришла в их дом со своим дружком, чтобы немного повеселиться до прихода хозяев. Когда я прижал ее, память у нее прояснилась, и она вспомнила, что слышала звук мотора примерно в половине одиннадцатого в пятницу вечером.

Раздался поощрительный гул, на фоне которого прозвучал вопрос Эмили:

— Насколько законно получены эти показания и что значит «прижал ее»?

— Я ее не гипнотизировал, если вы это имеете в виду, — с улыбкой ответил Фил. — Просто она сходила на кухню и попила воды…

— Понятно, почему ее вдруг одолела жажда! — заржал кто-то из мужчин.

— Молчать! — рявкнула Эмили. — Продолжай, Фил.

— Она слышала звук мотора. Время она запомнила потому, что кто-то изо всех сил давил на газ, а когда она выглянула в дверь на шум, ничего не разглядела. Не увидела никаких огней, сказала она.

— Это была лодка? — спросила Эмили.

— Да, если судить по направлению, откуда доносился звук. Она говорит, что это скорее всего была лодка.

— Ну так займись этим! — велела Эмили. — Сходи на пристань. Побывай во всех бухтах от Харвича до Клактона, проверь всех, кто нанимает суда, у кого есть сараи, мостки, сады, выходящие к воде, — тех, кто мог хоть как-то пересекаться с Кураши. Если кто-то пользовался лодкой в ту ночь, должен же найтись и тот, кто это слышал или может подтвердить документально. Фрэнк, что ты выяснил насчет ключа, найденного в комнате Кураши?

— Сейф «Барклиз банка», — прозвучало в ответ. — В Клактоне. Когда я туда приехал, время доступа к сейфам уже закончилось, поэтому завтра утром, как только они начнут работать, я заберу из сейфа все, что там есть.

— Отлично, — одобрительно кивнула Эмили. — Итак, двинемся дальше. — И она принялась объяснять присутствующим детективам их задачи на следующий день. Главное задание — найти Фахда Кумара. — Разыщите этого парня, — настоятельно требовала Эмили, — и немедленно, черт возьми, пока он не сделал ноги. Вам понятно?

Вторая по важности задача, обозначенная руководителем группы, — попытаться уничтожить алиби Муханнада. Когда Эмили высказала предложение, как это сделать, послышалось несколько удивленных возгласов. Но она пропустила их мимо ушей. Полицейскому детективу по имени Дуг Троттер она приказала найти среди соседей Ракина Хана кого угодно, кто подтвердил бы, что ночью в пятницу этот азиат был не с Муханнадом Маликом, а с кем-то другим.

Барбара внимательно следила за ней. Эмили была здесь на своем месте. Ее отличала непоколебимая уверенность, которая красноречивее любых слов объясняла, почему Эмили Барлоу занимает такую ответственную должность в столь молодом возрасте. Барбара вспомнила свое последнее расследование, и ей стало не по себе от того, как мало общего у нее с блистательным руководителем следственной группы.

Раздав задания, выслушав и обсудив предложения и уточнения, Эмили закончила совещание. Пока детективы расходились, она опустошила на треть бутылку с водой и подошла к Барбаре.

— Ну? — Она вопросительно посмотрела на подругу. — Как все прошло?

— Муханнад пока не угрожал, но он уперся, что это убийство на расовой почве.

— Старая песня.

— А меня все-таки не оставляют сомнения, — задумчиво произнесла Барбара, — вдруг он прав?

Она рассказала Эмили о том, что случилось на ее глазах с двумя мальчиками по дороге на пирс в этот день.

— Да что ты нашла тут общего, черт возьми? — взбесилась Эмили, выслушав. — Что общего между этим происшествием и проволокой-растяжкой?

— Я ни на чем не настаиваю, — сказала Барбара. — Я только хочу сказать, что расовый мотив, вполне возможно, присутствовал, даже если убийство и было заранее спланировано. Быть может, причину преступления следует искать в национальных традициях? В их различиях?

Было видно, что Барбара озадачила Эмили, которая хоть и смотрела на исписанную доску, но мысли ее явно витали где-то в другом месте. Обдумав, Эмили спросила:

— И кого ты сейчас разрабатываешь?

— Видишь ли, Тео Шоу носит золотой браслет не просто так. Между ним и этой девушкой из семейства Маликов существуют какие-то отношения. Если это так, то какие чувства могло вызвать у него ее предстоящее замужество? Этот обычный для мусульман брак по договоренности? Мог ли он просто отступиться? А Армстронг? Его работу отдали другому. Почему? Потому что так у них принято: укреплять семейный бизнес. Ну а если он уволен незаслуженно, так почему бы ему не начать действовать, чтобы восстановить справедливость? Как он ее понимает.

— Алиби Армстронга проверяется, причем основательно и с пристрастием. Тесть и теща подтвердили его слова. Я сама с ними разговаривала.

— Хорошо, а почему бы им и не подтвердить? Ведь он муж их дочери. Кормилец. И чего ради они станут говорить то, из-за чего их собственная дочь может оказаться на улице?

— Подтверждение — это подтверждение, — возразила Эмили.

— Но не в случае с Муханнадом? — спросила Барбара. — У него тоже есть алиби, но ведь ты ему не веришь!

— Мне что, по-твоему, пытать тестя и тещу Армстронга, выбивая из них правдивые показания? — вскинулась Эмили.

— Они родственники, и их подтверждение немногого стоит. Муханнад не родня Ракину Хану, верно? Почему ты думаешь, что Хан врал? Какой ему смысл?

— Они все горой стоят друг за друга. Можно сказать, все они сейчас одно целое.

Логики этому утверждению явно не хватало.

— Если они одно целое, то зачем одному убивать другого?

Эмили допила остатки воды и метнула пустую бутылку в мусорную корзину.

— Эм? — обратилась к ней Барбара, не дождавшись ответа. — Здесь нет логики. Либо они одно целое, а это значит, что убийцей Кураши навряд ли был азиат. Либо они не одно целое, и в этом случае Хан мог врать в поддержку Муханнада Малика. Это, как мне кажется, взаимно исключаемые условия…

— Да это все ерунда! — прервала ее Эмили. — Я не рассуждаю логически, а действую на уровне инстинкта. Как собака: что-то где-то воняет, и мне надо найти, что и где. И если нюх ведет меня в азиатскую общину, я должна доверять своему носу, согласна?

Барбара безоговорочно была согласна. Ведь именно Эмили руководила расследованием. Но Барбару не покидало беспокойство, по всей вероятности, тоже инстинктивное, как и у Эмили.

— Ну что ж, — несколько принужденно произнесла Барбара. — Ты начальник.

Эмили смотрела куда-то мимо нее.

— Правильно, — согласилась она.

Глава 13

Рейчел Уинфилд пошла на Балфордский пирс не сразу. Она остановилась около «Отеля на пирсе», часть окон которого выходила на море, а часть — на расположенные по обе стороны от входа дорожки для детских электромобилей. Было время ужина, поэтому на пирсе стало немного спокойнее. Правда, электромобили, сигналя, все еще неслись по дорожкам, а из-под сводов галереи доносились звон и клацанье игровых автоматов. Эти нестройные звуки, сливаясь со стонущими криками чаек, словно бы перерождались в причудливую мелодию. Число искателей развлечений в этот час заметно поубавилось.

Да, лучшего времени для разговора с Тео Шоу не выбрать.

Он все еще был на пирсе. Рейчел видела его БМВ, припаркованный на обычном месте, возле «Омар-бара», небольшого, стоящего за брошенным отелем павильона, раскрашенного желто-зелеными полосами, в котором и раньше не продавали омаров, да и никогда, наверное, продавать уже не будут. Она долго смотрела на вывеску, прикрепленную к стенке павильона: «Гамбургеры, хот-доги, попкорн, пончики». На ее глазах пожилая пара купила воздушную кукурузу. Наблюдая за ними, она закусила губу, стараясь собраться с мыслями.

Она должна поговорить с ним. Тео, возможно, наделал в жизни ошибок. Одна из них — он не бросился спасать Салах после смерти Хайтама Кураши. Но человек он, по большому счету, совсем не плохой. Рейчел была уверена, что в конце концов он поступит так, как надо, как поступают те, кто любит.

Конечно, Салах сделала глупость, не сказав Тео о своей беременности. Однако еще глупее с ее стороны было соглашаться выйти замуж за одного мужчину, нося ребенка от другого. Тео не хуже кого угодно умеет считать до девяти. Случись так, что Салах, выйдя замуж за Хайтама Кураши, родит ребенка — для всех ребенка, зачатого в браке — спустя каких-то семь месяцев, Тео сразу поймет, что отцом ребенка был отнюдь не Хайтам. И как он тогда себя поведет, что станет делать?

Но сейчас ее мучило, что он делал три дня назад, вечером в пятницу, на Незе. Этот вопрос Рейчел не собиралась ему задавать и могла лишь молиться, чтобы и полиция тоже не спросила его об этом.

Все дело в любви, настойчиво внушала она самой себе. Тео не мог ненавидеть жениха Салах и уж тем более не стал бы планировать его убийство. Даже если Тео и причинил какой-то вред Хайтаму — хотя ей трудно это представить, — на это его, вне всякого сомнения, спровоцировал сам Хайтам. Может быть, он его обвинял. Может, позволил себе грязные комментарии. Тео мог его в гневе ударить. И вот к чему все это привело.

Мысль о том, что Салах решилась на аборт, терзала Рейчел непереносимо. Она понимала, что подругу толкает на это трагическое стечение обстоятельств. Смерть Хайтама лишила ее возможности сделать скорый и единственно возможный в ее положении шаг к спасению, и теперь она в отчаянии решилась на то, о чем — в этом Рейчел не сомневалась — впоследствии будет жалеть.

Для Салах — чувствительной, не искушенной в жизни, благородной и правдивой — решиться на аборт совсем нелегко. А избавиться от ребенка, отцом которого является любимый человек, — еще более тяжко. Понятно, что Салах — а она находится сейчас в состоянии, близком к умопомешательству, — не видит для себя другого выхода. И надеется, что Рейчел поможет ей выполнить задуманное.

Но выход есть, есть! Разве плохо, если мучения Салах разрешатся ее браком с Тео Шоу? Ее родители, конечно, поначалу будут потрясены, когда узнают, что она сбежала с англичанином, не захотят даже говорить с ней какое-то время. Но, когда родится внук или внучка, ребенок их любимой дочери, они все простят, и в их семье снова воцарится мир.

Но для того, чтобы все это произошло, Рейчел должна предупредить Тео о том, что полиция может попытаться повесить на него убийство Хайтама Кураши. Однако полиция останется с носом, если он избавится от этого злосчастного браслета до того, как они побывают у него.

Она четко уяснила, что надо делать. А еще она должна будет подтолкнуть его — очень деликатно — к важному решению, и сегодня же. Вернее всего, Тео и не надо будет особо направлять. Вероятно, в последние дни он пребывает в растерянности из-за того, что произошло с Хайтамом, но он, разумеется, исполнит свой долг, как только узнает о том, что задумала Салах.

И все-таки Рейчел одолевали сомнения. А что, если Тео не захочет быть с Салах? Ведь мужчины часто бегут от ответственности, едва только перед ними начинают маячить трудности, и кто может дать гарантию, что Тео не поступит так же? Салах, похоже, уверена, что он ее бросит, а иначе она бы первая сказала ему о ребенке.

Хорошо, твердо решила Рейчел, если Теодор Шоу отвернется от Салах, тогда необходимо будет вмешаться мне. Последняя квартира в «Приюте на утесе» еще не продана, а на сберегательном счете Рейчел достаточно денег, чтобы сделать взнос. Значит, если Тео не поведет себя как должно, если после всего случившегося родители Салах откажутся от нее, Рейчел сама будет заботиться о подруге. И они вместе будут растить ребенка Тео.

Но до этого дело не дойдет. Узнав о намерении Салах избавиться от ребенка, Тео Шоу наверняка будет действовать решительно.

Окончательно собравшись с мыслями, Рейчел повернулась спиной к «Омар-бару» и пошла вперед по пирсу. Идти далеко не пришлось. Войдя в галерею игровых автоматов, она сразу увидела Тео Шоу, беседующего с предсказательницей Розали.

Это хороший знак, решила Рейчел, хотя их беседа и не походила на гадание: Розали разглядывала не ладонь Тео, не колоду карт таро и не магический кристалл, а кусок пиццы, лежащий перед ней на тарелке. И все же нельзя исключить возможность того, что, вглядываясь в ломтики сырокопченой колбасы, Розали делилась с Тео своим богатым опытом в решении семейных проблем.

Рейчел пришлось ждать, пока закончится их беседа. Когда Тео кивнул головой, поднялся, погладил Розали по плечу и пошел по направлению к тому месту, где стояла Рейчел, она набрала побольше воздуха в легкие и распрямила плечи. Тряхнув головой, она прикрыла лицо волосами и двинулась ему навстречу. На его руке блестит золотой браслет, с беспокойством отметила она. Ну что ж, не долго он будет его носить.

— Мне надо поговорить с вами, — с ходу начала Рейчел. — Это очень важно, Тео.

Тео посмотрел на часы с циферблатом в виде маски клоуна, висевшие над входом в галерею. Заметив это, Рейчел испугалась, что он, сославшись на неотложное дело, уйдет, а потому быстро добавила:

— Это касается Салах.

— Салах? — переспросил он ровным, ничего не выражающим голосом.

— Я все о вас знаю. У Салах нет от меня секретов. Мы, если вам это неизвестно, лучшие подруги еще с детских лет.

— Это она послала вас ко мне?

Рейчел обрадовалась, услышав в его голосе готовность и участие, что тоже показалось ей хорошим знаком. К ее подруге он неравнодушен! А если так, то ее задача будет намного легче, чем она предполагала.

— Не совсем так. — Рейчел оглянулась. Нехорошо, если их увидят вместе, в особенности теперь, когда полиция, возможно, затаилась где-то рядом. Она сама уже влипла в историю из-за того, что утром наврала с три короба этой женщине-детективу, а потом убежала из магазина. Ее положение только ухудшится, если ее увидят беседующей с Тео, у которого на запястье тот самый золотой браслет. — Мы можем поговорить где-нибудь? Не на глазах у всех? Это действительно важно.

Тео чуть заметно нахмурился, но желание общаться с Рейчел у него не пропало. Он указал жестом туда, где рядом с «Омар-баром» был припаркован его БМВ. Рейчел двинулась за ним к машине, не сводя беспокойного взгляда с Морского бульвара и надеясь на лучшее — хотя ей никогда не везло, — но рассчитывая на худшее и опасаясь, что ее заметят до того, как они уйдут с людного места.

Но этого не случилось. Тео выключил сигнализацию и распахнул перед ней дверцу. Она юркнула в машину и поморщилась, прикоснувшись к раскаленной обшивке сиденья.

Тео опустил стекла. Затем, обернувшись к ней, спросил:

— Так в чем дело?

— Вы должны избавиться от этого браслета, — выпалила Рейчел. — Полиции известно, что Салах купила его для вас.

Он не сводил с нее глаз. Его левая рука потянулась к правому запястью, и он машинально, каким-то автоматическим жестом, расстегнул замок браслета.

— А вы тут при чем?

Этот вопрос ее расстроил. Намного лучше было бы услышать от него: «Черт возьми! А ведь вы абсолютно правы», а если бы он просто снял браслет с руки, то было бы еще лучше. Да и выброси он браслет в облепленную мухами урну, стоявшую не более чем в десяти футах от машины, в этом не было бы ничего ужасного.

— Рейчел, — обратился он к ней и, не дождавшись ответа, повторил: — Каким образом все это касается вас? Вас послала Салах?

— Вы уже во второй раз спрашиваете меня об этом. — Она сама еле расслышала свой голос. — Ведь вы все это время думали о ней, верно?

— Что вообще происходит? Кстати, полиция уже была здесь — какая-то коренастая особа со следами побоев на лице. Я по ее просьбе снял браслет и дал ей посмотреть.

— Вы не должны были делать этого, Тео!

— А что я должен был делать? Я не знал, зачем ей это нужно, до тех пор, пока она не сказала, что ищет такой же браслет, который Салах, по ее словам, бросила в море с пирса.

— Не может быть, — прошептала Рейчел.

— Насколько я понимаю, она не уверена, что это тот самый браслет, — продолжал Тео. — Любой человек может носить золотой браслет. Тот факт, что у меня есть браслет, еще ничего не доказывает.

— Но ей известно, — упавшим голосом произнесла Рейчел, — что было выгравировано внутри того браслета. И если она видела надпись внутри вашего… — Рейчел так не хотелось терять надежду! — А вдруг она не посмотрела на внутреннюю сторону?

Но по изменившемуся выражению лица Тео она поняла, что детектив из Скотленд-Ярда именно это и сделала: прочитала надпись и добавила ее к информации, полученной от Рейчел и Салах.

— Я должна была позвонить, — простонала Рейчел. — Вам и Салах… Я должна была позвонить! Но я не могла, потому что мама вцепилась в меня, требуя объяснить, что происходит… а как только детектив ушла, я сбежала из магазина.

Тео, прежде сидевший вполоборота к ней, отвернул голову и смотрел теперь на перешеек между берегом и пирсом, на устланный бетонными плитами променад, идущий вдоль береговой линии и отделяющий ее от трех рядов летних домиков, выстроившихся на склоне холма. Рейчел боялась, что он запаникует, но Тео был спокоен и, казалось, уже все продумал, хотя выглядел немного смущенным.

— Не понимаю, как они так быстро на меня вышли, — сказал он. — Не надо было Салах… — Вдруг он снова повернулся к ней, и в его голосе послышалась прежняя решимость, словно он наконец-то понял, как завершить дело, которое долго обдумывал. — А Салах сказала им, что подарила браслет мне? Конечно же нет… раз она сказала, что бросила его в море с пирса… Тогда как же они узнали?..

Существовал единственный способ, и он быстро это сообразил, потому что спросил:

— Эта женщина из Скотленд-Ярда, которая говорила с вами. Как она вас нашла?

— Они нашли чек нашего магазина… — забормотала Рейчел. Разве она могла объяснить ему свои поступки, если ей и самой-то они были непонятны? Да, Салах по-своему оценила то, как поступила Рейчел, отдав чек за этот браслет Хайтаму, но Салах не права. Рейчел не хотела сделать ничего плохого. Она стремилась сделать все как можно лучше: Хайтам поговорит с невестой, выяснит, что Салах любит Тео, и та будет избавлена от необходимости вступать в нежелательный для нее брак; она получит возможность выйти замуж за того, за кого хочет, когда хочет и где хочет. При этом сама Рейчел уверена, что Салах вообще не следует выходить замуж. Как все это объяснить Тео? — Чек был у Хайтама, — выдавила из себя Рейчел. — Полиция нашла чек в его вещах. Они разыскивают всех, кто связан с Хайтамом. Поэтому они пришли в магазин и расспрашивали об этом чеке.

Она посмотрела на Тео — он казался еще более сбитым с толку, чем за минуту до этого.

— Но зачем Салах понадобилось отдавать ему этот чек? Ведь это было совершенно бессмысленно, раз она не изменила своего решения выйти за него замуж. Никто же не знал… — Но тут он все понял, и она поняла, что он это понял. Его взгляд будто прожег ее насквозь.

Струйки пота стекали по вискам Рейчел, путались в прядях волос, закрывавших лицо, стекали с подбородка.

— Да не все ли равно, как этот чек попал к нему? — почти скороговоркой произнесла она. — Предположим, она потеряла его на улице или обронила дома. Юмн могла поднять его. А Юмн ненавидит Салах. Вы должны знать это. А уж если она нашла чек, то, не сомневайтесь, сразу отдала его Хайтаму. Она обожает делать неприятности другим. Настоящая ведьма. — Распаляясь все сильнее, Рейчел все тверже укреплялась в мысли, что ее выдумка служит достижению поставленной цели. Юмн ведь хотела превратить Салах в свою личную рабыню. Она не остановится ни перед чем, стремясь лишить золовку даже возможности выйти замуж. Ведь в этом случае Салах останется дома, а значит — под каблуком у Юмн. Да попади этот чек ей в руки, он немедленно очутился бы у Хайтама! Без всякого сомнения… А Тео надо думать о том, что происходит сейчас.

— Так Хайтам знал о том, что мы с Салах… — Тео отвел взгляд от Рейчел, и теперь, не видя его глаз, она не могла понять, почему его голос стал таким задумчивым. Но достаточно ясно могла представить причину. Если Хайтам знал, что Салах и Тео были любовниками, значит, в ту роковую ночь он оказался на Незе не для того, чтобы что-то вызнать или выследить, а потому, что попросил Тео о встрече и сразу же обвинил его. Впрочем, Хайтама трудно осуждать: ведь обвинения его были чистой правдой.

— Да забудьте наконец о Хайтаме! — не выдержала Рейчел, и ее слова направили мысли Тео в нужном для нее направлении. — Поймите, дело сделано. Так случилось. Сейчас важнее всего Салах. Тео, послушайте меня. Салах сейчас очень плохо. По вашему мнению, она поступила неправильно, согласившись выйти замуж за Хайтама, а ведь возможно, она согласилась на это замужество так быстро потому, что не надеялась на вас. Такое часто происходит с людьми, любящими друг друга. Один говорит одно, другой понимает это неправильно, и пока они не разберутся, ни тому, ни другому непонятно, что каждый имел в виду, о чем он думал, что чувствовал. Вы же сами это знаете по себе.

— А что с Салах? — спросил Тео. — Я звонил ей прошлым вечером, но она не пожелала ничего слушать. Я пытался объяснить…

— Она хочет сделать аборт, — прервала его Рейчел. — Тео, она просила меня помочь ей: найти клинику, увести ее из дома на это время. Она хочет сделать это как можно скорее, поскольку знает, что ее отцу потребуется не один месяц на поиски нового жениха, а тогда уже будет поздно.

Он резко повернулся к ней, схватил за руку.

— Что? — хрипло выдохнул он.

Слава богу, подумала Рейчел, почувствовав, как тяжелый камень свалился у нее с души, — Тео не остался равнодушным к услышанному.

— Тео, она боится, что родители выгонят ее из дому, когда узнают о ребенке. Салах не надеется на то, что вы на ней женитесь. Она понимает, что невозможно быстро найти другого мужа. Она же не может вечно скрывать правду. Поэтому она и попросила меня найти врача или клинику, ну, что-нибудь. Это сделать нетрудно, но я не хочу. Ведь, испытав такое… Тео, вы представляете себе, каково будет Салах? Ведь она вас любит. Так как же она сможет убить вашего ребенка?

Он отпустил ее руку и, повернув голову, уставился на отвесную скалу, загораживающую вид на город, где Салах ждала от Тео Шоу решения своей судьбы.

— Пойдите к ней, — сказала Рейчел. — Вам надо с ней поговорить, убедить ее в том, что если вы с ней уедете и поженитесь — это не конец света. Естественно, что ее мать и отец будут поначалу противиться. Но сейчас же не Средние века. Ведь сейчас люди женятся по любви, а не из чувства долга или ради выгоды. Я понимаю, что случается и такое, но настоящие и прочные браки бывают только по любви.

Он кивал головой, но она не была уверена, что он слышит ее слова. Тео положил руки на руль и с такой силой сжал его, что костяшки пальцев, казалось, вот-вот проткнут тонкую кожу, усеянную чуть заметными веснушками. На его скулах перекатывались желваки.

— Вы должны что-то сделать, — обратилась к нему Рейчел. — Только вы один и можете.

Вместо ответа он вдруг схватился за живот и выскочил из машины. Спотыкаясь, он сделал несколько поспешных шагов, склонился над мусорной урной.

Когда рвотные спазмы прекратились, он выпрямился и обтер ладонью рот. Браслет на его запястье блеснул в закатных лучах. Он не пошел назад к машине. Голова была опущена на грудь, которая вздымалась, как у бегуна.

Рейчел посчитала, что он так отреагировал на ужасную новость. Тео, как и Рейчел, не хотел, чтобы Салах ложилась под нож. Или как там называется инструмент, которым пользуются для того, чтобы вытаскивать из тела матери нежеланный плод.

Она почувствовала облегчение, словно на нее вылили ведро холодной воды, о чем она мечтала с той самой минуты, как сбежала из магазина. Конечно, она поступила плохо, отдав Хайтаму Кураши чек, но в конце концов все завершилось как нельзя лучше: Тео и Салах будут вместе.

Рейчел принялась обдумывать свою встречу с Салах и подбирать нужные слова для рассказа о том, как происходил их с Тео разговор. В воображении она уже представляла, каким будет лицо ее лучшей подруги, когда та услышит, что Тео спешит к ней. Именно в этот момент Тео отошел от урны, Рейчел увидела выражение его лица и сразу догадалась, что оно обозначает. От страшной догадки все тело ее обмякло, словно кости внезапно расплавились.

Это было измученное лицо человека, неожиданно угодившего в крепкий капкан. Пока он, тяжело ступая, шел к машине, Рейчел поняла: он никогда не имел намерения жениться на ее лучшей подруге. Он был точно таким же, как многочисленные дружки Конни Уинфилд, которых она в течение многих лет затаскивала к ним домой. Они проводили ночь в ее постели, утро за завтраком на кухне, а потом смывались от возлюбленной, словно хулиганы с того места, где они набезобразничали.

— Боже мой, нет! — Губы Рейчел беззвучно произнесли эти слова. Тео воспользовался ее подругой, он соблазнил ее, окружив вниманием, без стеснения проявляя обожание, которого она не могла и надеяться добиться от мужчины-азиата, он ждал момента… Это был тонкий и коварный прием: никаких решительных шагов до тех пор, пока он не убедится, что Салах любит его по-настоящему. Она должна быть готова на все. Более того, она должна захотеть этого сама. А если так, то ответственность за любые неприятные последствия, которые могут сопутствовать удовольствиям, несет одна Салах.

Да и самой Салах наверняка все это было известно.

Рейчел почувствовала, как злоба, подобно вспененному потоку, бушует у нее внутри, захлестывая грудь и поднимаясь выше. Как несправедливо обошлась жизнь с ее подругой! Салах, добрая и хорошая, заслуживала такого же отношения к себе. Но Тео Шоу был явно не способен на это.

Тео влез в машину. Рейчел открыла дверь со своей стороны.

— Ну так как, Тео, — спросила она, не стараясь скрыть презрение, — что передать от вас Салах?

Она наперед знала, каков будет ответ, но ей было необходимо его услышать, чтобы убедиться, настолько ли он в действительности низок, как она себе представляла.

— Ничего, — ответил он.

Барбара, отступив на шаг от зеркала в ванной комнате, полюбовалась на дело своих рук и восхитилась содеянным. По пути в отель «Пепелище» она сделала остановку в «Бутсе» и через двадцать минут вышла из магазина с целым мешком косметики. Выбирать ей помогала молоденькая продавщица, лицо которой являло собой живое свидетельство того, как косметика может преобразить внешность.

— О чем речь! — с готовностью воскликнула она, когда Барбара обратилась к ней с просьбой помочь разобраться в маркировках и оттенках. — Вы ведь еще молодая, — с каким-то неясным полунамеком добавила она и начала складывать в корзину разные таинственного вида флаконы, коробочки, баночки, кисточки.

Продавщица предложила Барбаре «обработать» ее тут же, в магазине, чтобы показать ей, что можно сделать с помощью всех этих вещиц, на которые Барбара смотрела с большим сомнением. Оценив сочетание желтых теней с румянцем на щеках девушки, Барбара отказалась. Конечно, ей необходима практика, объяснила она, но у нее нет времени, чтобы воспользоваться любезным предложением.

Нормально, решила она, рассматривая свое лицо. Конечно, нечего надеяться на то, что в обозримом будущем ее портрет сможет украсить обложку «Вог» или что ее косметическое искусство будет служить ярким примером того, как женщина может преодолеть мелкие напасти вроде сломанного носа, кровоподтеков на лице и врожденного дефекта физиономии, который называют «нос картошкой». Но для начала получилось совсем неплохо. В особенности если демонстрировать свою внешность при слабом освещении или общаться с людьми с ослабленным зрением.

Она разместила свои покупки в настенной аптечке, взяла рюкзак и вышла из номера.

Ей хотелось есть, но с ужином придется повременить. Когда она вернулась в отель, то увидела Таймуллу Ажара с дочерью, отдыхающих на террасе, и решила прежде пообщаться с ними — по крайней мере с одним из них, — пока они здесь.

Спустившись с лестницы, Барбара, чтобы сократить путь, прошла через бар. Бэзил Тревес был сейчас занят, обслуживая посетителей ресторана, а потому не мог пообщаться с ней. До этого, когда она входила в отель, он призывно помахал ей рукой и, подойдя поближе, чуть слышно произнес: «Нам надо поговорить», — и многозначительно пошевелил бровями, давая понять, что располагает информацией чрезвычайной важности. Но сейчас он непрерывно сновал с подносом и тарелками между кухней и обеденным залом, а поэтому только чуть слышно сказал: «Позже». В ответ она незаметно показала ему поднятый кверху большой палец — этот жест должен был сыграть роль смазки, залитой в двигатель его инициативы. Этот человек вызывал у нее неприязнь. Но он все-таки помогал. Ведь он, хотя и сам того не подозревая, навел их на след Фахда Кумара. Одному Богу известно, какие еще жемчужины он смог бы отыскать для следствия, если бы ему предоставили хоть какой-то шанс и поддержали его рвение. Но сейчас она хотела пообщаться с Ажаром, и то, что Тревес занят, ее очень обрадовало.

Она быстро прошла через бар и подошла к раскрытой двери на улицу, где уже сгущались сумерки. На мгновение она остановилась.

Ажар с дочерью сидели на окруженной флажками террасе; девочка склонилась над шахматной доской, стоящей на заржавленном железном столике, отец с дымящейся сигаретой в руке сидел рядом. Он смотрел на Хадию, и уголки его рта подрагивали в едва заметной улыбке. Он не подозревал, что за ним наблюдают, а потому его лицо выглядело мягким и добрым, чего Барбаре прежде видеть не доводилось.

— Сколько еще времени тебе нужно, куши? — спросил он. — Я считаю, что ты в безвыходном положении, и размышления лишь продлевают предсмертные муки твоего короля.

— Папа, ведь я же думаю! — Хадия заерзала на стуле, потом залезла на сиденье коленками и продолжала пристально смотреть на поле шахматного сражения, отставив попку. Сперва ее пальчики потянулись к королю, затем к единственной ладье. Ферзя, как заметила Барбара, у нее уже не было, но она не сдавалась, собираясь предпринять атаку на более чем превосходящие силы противника. Поразмыслив, она взялась за ладью и стала двигать ее вперед.

— Ага, — произнес отец, словно ожидая именно этого хода.

Девочка отдернула руку.

— Не считается, — торопливо произнесла она. — Чур, не считается!

— Хадия. — В том, как отец произнес ее имя, чувствовалось, что его терпение на исходе. — Когда ты принимаешь решение, то, будь добра, делай так, как решила.

— Хорошее наставление для жизни, — сказала Барбара, подходя к ним.

— Барбара! — радостно приветствовала ее Хадия. — Вы здесь! А я все время высматривала вас, когда мы ужинали. Я ужинала с миссис Портер, потому что папы не было, а мне так хотелось с вами. А что вы сделали с лицом? — Ее собственное личико сморщилось, а затем просияло, когда она поняла, в чем дело. — Вы накрасились! Вы закрасили синяки! Вы отлично выглядите. Папа, правда Барбара отлично выглядит?

Ажар, вставший со стула, вежливо кивнул. Хадия продолжала щебетать:

— Садитесь, ну прошу вас, садитесь.

Ажар встал и принес еще один стул, чтобы Барбара присоединилась к ним. Он протянул ей пачку и, когда она взяла сигарету, все так же молча поднес ей зажигалку.

— Моя мама тоже так делала, — доверительно сообщила Хадия, когда Барбара усаживалась на стул. — Она и меня хочет научить, но только когда я вырасту. Она делает самые красивые глаза, какие только могут быть. Они становятся такими большими-большими. У нее они и так большие. У мамы очень красивые глаза, правда, папа?

— Правда, — ответил Ажар, внимательно глядя на дочь.

Интересно, о чем он думает, размышляла Барбара, о ее матери? О живом символе их любви? На этот вопрос ответить она не могла, да и он тоже, наверное, не мог бы. Она перевела взгляд на шахматную доску.

— Положение отчаянное, — сказала Барбара, оглядывая редкий строй фигур, с которыми Хадия намеревалась противостоять отцовскому натиску. — Похоже, девочка, пора выбрасывать белый флаг.

— Да ну их, эти шахматы, — с веселой улыбкой махнула рукой Хадия. — Давайте лучше поболтаем. — Она поудобнее расположилась на стуле, подобрав под себя обутые в сандалии ноги. — Сегодня мы с миссис Портер складывали составную картинку про Белоснежку. Она спит, принц целует ее, а гномы вокруг плачут, потому что думают, что она умерла. А ведь она и не выглядела мертвой. Если б они хорошенько рассмотрели ее розовые щеки, тогда бы поняли, что она спит. Но они этого не сделали и не знали, что она может проснуться, если ее поцелуют. Именно потому, что они этого не знали, она и встретила настоящего принца, и они зажили счастливо.

— К этому и надо стремиться, — с улыбкой сказала Барбара.

— И еще мы рисовали красками. Миссис Портер умеет рисовать акварельными красками, и сейчас она меня учит. Я уже нарисовала три картины: море, пирс и еще…

— Хадия, — негромко произнес отец. Хадия, втянув голову в плечи, сразу умолкла.

— А ты знаешь, я ведь разбираюсь в акварельной живописи, — обратилась Барбара к девочке. — И с удовольствием посмотрела бы твои рисунки, если ты, конечно, не против. Где ты их хранишь?

Хадия просияла:

— В нашем номере. Принести? Барбара, я могу, хоть сейчас.

Барбара утвердительно кивнула, и Ажар полез в карман за ключом от номера. Хадия слезла со стула и со всех ног бросилась в отель; через мгновение ленты в ее косичках мелькнули и скрылись за дверью. Барбара и Ажар сидели молча, прислушиваясь к стуку ее сандалий по деревянным ступеням лестницы.

— Вы не ужинали сегодня? — нарушила молчание Барбара.

— Были кое-какие дела после нашей встречи, — ответил Ажар, стряхивая пепел. Он поднес ко рту стакан, стоявший около шахматной доски. В стакане плавали кубик льда и долька лайма, а со дна к поверхности поднимались редкие пузырьки. Наверное, минеральная вода, предположила Барбара. Несмотря на жару, она не могла представить себе Ажара, пьющего, к примеру, джин с тоником. Он поставил стакан в точности на тот влажный кружок на столе, где он стоял до этого, а затем устремил на Барбару такой пристальный и изучающий взгляд, что у нее не осталось сомнений в том, что тушь с ресниц потекла и размазалась по щекам. — Вы отлично провели встречу, — произнес он после паузы. — Мы, конечно, узнали кое-что, но, как мне кажется, вам известно куда больше, чем вы нам сказали.

И именно поэтому он не вернулся в отель и не поужинал вместе с дочерью, заключила про себя Барбара. Без сомнения, он и его кузен обсуждали свои следующие шаги. Интересно, к какому решению они пришли, размышляла Барбара: устроить митинг пакистанской общины, организовать уличное шествие, просить вмешаться депутата парламента, избранного от их округа, предпринять что-то, что вновь усилило бы интерес СМИ к убийству и проводимому расследованию? Она не знала, что они собирались предпринять, но почти не сомневалась, что Ажар и Муханнад Малик договорились о том, как будут действовать в ближайшие дни.

— Я хотела бы воспользоваться вашим знанием ислама, — обратилась к нему Барбара.

— Баш на баш, — ответил Ажар. — В обмен на?..

— Ажар, не будем торговаться. Я могу сообщить вам только то, что позволит мне руководитель следственной группы Барлоу.

— Так вам, конечно, удобнее.

— Дело не в этом. На этих условиях я допущена к участию в расследовании. — Барбара глубоко затянулась и прикинула, как лучше использовать его согласие сотрудничать. Выдохнув, она сказала: — Как мне видится ситуация, мое участие в расследовании выгодно всем. У меня нет никаких корыстных целей и никого личного интереса в том, что кто-то будет либо обвинен, либо оправдан. Если вы думаете, что те, кто ведет расследование, руководствуются каким бы то ни было предвзятым мнением, то скажу вам откровенно, самое лучшее, что вы можете сделать, — выбросить эти мысли из головы.

— А это предвзятое мнение все-таки существует? — спросил он.

— Откуда мне знать? Ажар, я здесь всего двадцать четыре часа. Хотелось бы думать, что я справляюсь с поручениями, но сомневаюсь, все ли я делаю действительно хорошо. Так что давайте объединим наши усилия, согласны?

Теперь настала его очередь призадуматься, и он, казалось, пытался угадать, как велика доля правды в ее словах.

— Ведь вам же известно, как именно у него сломана шея? — наконец спросил он.

— Да. Известно. А как же еще, по-вашему, мы можем заключить, что это было явное убийство?

— А это в самом деле убийство?

— Да, и мы это знаем точно. — Она стряхнула пепел на плиты пола и снова затянулась. — Скажите, Ажар, — обратилась она к нему, — как гомосексуализм уживается с исламом?

Она видела, что ее вопрос крайне удивил его. Когда она сказала, что хочет поговорить об исламе, он был уверен, что речь снова пойдет о браках по договоренности, возможно, она хочет уточнить какие-нибудь детали… А тут совершенно неожиданный вопрос. Но он быстро сообразил:

— Хайтам Кураши? Она пожала плечами.

— Пока что у нас есть только показания, указывающие на возможность этого. Репутация человека, давшего эти показания, отнюдь не безупречна, поэтому мы и хотим их тщательно проверить, так что возможно, это просто пустышка. Но мне необходимо знать, как относятся мусульмане к гомосексуализму, и мне бы не хотелось обращаться за разъяснениями в Лондон.

— Эти показания дал кто-то из подозреваемых, — задумчиво произнес Ажар. — Этот человек — англичанин?

Барбара вздохнула, выпустив изрядный клуб дыма.

— Ажар, мы можем не въезжать опять в эту тему? Какая разница, англичанин он или азиат? Вы хотите, чтобы это убийство было раскрыто независимо от того, кто убийца? Или только в том случае, если убийца англичанин? Да, кстати, один подозреваемый — англичанин. А вывел нас на него тоже англичанин. Если они говорили правду, то у нас цепочка из трех подозреваемых, и все они англичане. Так, может быть, оставим эту тему и вы ответите на интересующий меня вопрос?

Он улыбнулся и вдавил сигарету в пепельницу.

— Если бы вы, Барбара, продемонстрировали присущую вам горячность во время нашей сегодняшней встречи, то тревога и опасения моего кузена наверняка бы рассеялись. Так почему вы были такой сдержанно-холодной сегодня утром?

— Да потому, если уж говорить начистоту, что мне по большому счету наплевать на тревога и опасения вашего кузена. Да скажи я ему, что у нас три дюжины англичан подозреваемых, он вряд ли поверит моим словам и будет настаивать на том, чтобы узнать их имена. Ведь так?

— Вполне возможно. — Ажар сделал еще глоток из стакана и снова умудрился поставить его точно на тот же влажный круг на столешнице.

— Ну? — Барбара вопросительно посмотрела на него.

Он чуть повременил с ответом. В это мгновение до слуха Барбары донеслось кудахтанье Бэзила Тревеса — хозяина отеля развеселила чья-то шутка. Его смех был настолько деланным и ненатуральным, что Ажар невольно поморщился.

— Гомосексуализм строго и категорически запрещен, — ответил он.

— А что бывает, если мужчина — гомосексуалист?

— Он должен держать свои желания глубоко в себе.

— Почему?

Ажар перекатывал в руке ферзя, взятого у дочери.

— Если он будет открыто проявлять гомосексуальные наклонности, это будет означать, что он не верит мусульманскому вероучению. Это святотатство. А за это, в конечном счете, за гомосексуализм, он будет изгнан из семьи, а также и отлучен ото всех мусульман.

— Из этого следует, — задумчиво заключила Барбара, — что он может удовлетворять свои потребности только втайне от всех. Возможно, он даже захочет жениться, чтобы подтвердить свою нормальность и отвести подозрения.

— Это серьезное обвинение, Барбара. Будьте осторожны, сделайте все, чтобы не осквернить память такого человека, как Хайтам. Очерняя его, вы тем самым наносите оскорбление семье, с которой он был связан несостоявшимся браком.

— Я пока никого и ни в чем не обвинила, — ответила Барбара. — Но если нам сообщают новые обстоятельства, дело полиции их расследовать. А о каком оскорблении семьи может идти речь, если он оказался гомосексуалистом? Ведь он согласился на брак, скрыв правду о себе? А если человек поступил так по отношению к семейству Маликов, то какого наказания он заслуживает?

— Женитьба — это своего рода контракт между двумя семьями, а не только между двумя людьми.

— Господи боже мой! Только не говорите мне, Ажар, что семья Кураши попросту направила бы другого сына в мужья Салах Малик, словно она горячая, только что испеченная булочка, ожидающая, когда в нее положат подходящую сосиску.

Ажар улыбнулся, но, как показалось Барбаре, через силу.

— Вы проявляете чудеса героизма, сержант, защищая свой пол.

— Что вы говорите! Ну спасибо. Итак…

— Я имею в виду вот что, — перебил ее Ажар. — Обман Хайтама навсегда рассорил бы обе семьи. И эта ссора и ее причина стали бы известны всей общине.

— А значит, в дополнение к изгнанию из семьи, он лишил бы ее еще и шансов на иммиграцию, так? Потому что, как мне думается, никто бы не горел желанием породниться с ними, после того как они, образно говоря, пытались сбыть гнилой товар, выдавая его за качественный.

— Все правильно, — согласился Ажар. Барбара почувствовала, что они наконец-то сдвинулись с мертвой точки.

— Так значит, у него было больше чем достаточно причин не раскрывать себя, если он был гомиком.

— Если он им был, то да, — подтвердил Ажар. Погасив окурок, Барбара стала пристраивать этот новый элемент в составную картинку убийства Кураши, пытаясь определить его место. Когда ей было что-то непонятно, вновь обращалась к Ажару.

— А если кому-то стало известно, что именно он скрывает, наверняка известно, поскольку он наблюдал Кураши в такой ситуации, которая исключает двоякое толкование его поступков… И если этот человек вступил с ним в контакт и сказал, что он знает… И если этот человек предъявил ему некоторые требования…

— Вы говорите, — перебил ее Ажар, — о человеке, который первым заподозрил Хайтама в гомосексуализме?

Барбару насторожил тон, которым был задан вопрос, в нем слышалась и тревога, и готовность к спору. Она поняла, что ее размышления заводят их обоих туда, куда Ажар и его кузен все время подталкивают ее, а поэтому со всей горячностью бросилась спасать положение:

— Это особый свидетель, Ажар, человек, которому известны все особенности мусульманского отношения к гомосексуализму.

— Вы утверждаете, что об этом знал азиат?

— Да ничего я не утверждаю!

Ажар задержался взглядом на стакане, и Барбара поняла, что он думает. Его размышления вывели его на единственного азиата, кроме членов его собственной семьи, упоминавшегося полицией в связи с делом Хайтама Кураши.

— Кумар, — сказал он. — Вы считаете, что этот самый Фахд Кумар причастен к смерти Хайтама?

— Я этого не говорила, — ответила Барбара.

— Но ведь не придумали же вы все это, — сказал он. — Ведь кто-то сообщил вам об отношениях Хайтама с этим человеком, верно?

— Ажар…

— А может, что-то навело вас на эту мысль? И вы подразумеваете шантаж?

— Вы слишком уж забегаете вперед, — покачала головой Барбара. — Ведь я сказала лишь, что если кто-то один видел, как Кураши делает то, чего не должен делать, то это мог видеть и второй. Ну все, хватит.

— И вы полагаете, что этот «второй» и есть Фахд Кумар, — не остановился Ажар.

— Послушайте. — Барбара чувствовала все нарастающее раздражение, вызванное отчасти тем, с какой легкостью Ажар читал ее мысли, а отчасти и тем, что это увлекательное занятие может внести путаницу в расследование и завести его кузена туда, где он не хотел бы оказаться. — Ну какая вам разница, был ли это Фахд Кумар или сама королева…

— Вот и я, вот и я, вот и я! — Громкое пение стоявшей в дверях Хадии прервало их беседу. Она махала им акварелями, зажатыми в одной руке, во второй руке держала стеклянную баночку, накрытую полиэтиленовой крышкой. — Барбара, я принесла только два рисунка, потому что третий, на котором море, мне не нравится. Посмотрите, кого я поймала! Она сидела на кусте роз. На кухне мне дали баночку, и она залетела прямо в нее.

В сумеречном свете Барбара увидела перепуганную пчелу, мечущуюся в тесной банке в безнадежных попытках вырваться на волю из стеклянного плена.

— Я положила ей еду. Смотрите. Видите? Я проткнула в крышке несколько дырочек. Как вы думаете, ей понравится в Лондоне? Я думаю, что понравится, ведь там столько цветов. Она будет их есть и делать мед.

Поставив баночку с пчелой на стол, Барбара разглядела на дне банки вялый лепесток розы и несколько пожухлых листиков — это все, что приготовила Хадия пчеле на ужин. Да, претендовать на Нобелевскую премию по энтомологии девочке еще рано. Однако что касается отвлечения внимания взрослых и вмешательства в их дела, к этому у нее безусловно был талант.

— Да, — задумчиво сказала Барбара, — с этим, девочка, я думаю, возникнут проблемы. Ведь у пчел есть семьи, и они все вместе живут в своих ульях. Пчелы не любят чужаков, так что, если ты привезешь эту пчелу в Лондон, там у нее не будет семьи. По-моему, именно из-за этого она сейчас так волнуется. Уже темнеет, и, хотя ей было приятно погостить у тебя, ей очень хочется домой.

Хадия, подойдя вплотную к Барбаре, наклонила голову, так что ее нос почти касался стекла банки.

— Вы так думаете? — спросила она. — Так мне ее выпустить? Она скучает без своей семьи?

— Конечно, — заверила девочку Барбара, разворачивая ее акварели. — И к тому же пчелам плохо в банках. Тесно, душно и небезопасно.

— Почему? — поинтересовалась Хадия. Оторвав взгляд от акварели, Барбара посмотрела на отца юной художницы.

— Потому что, когда ты вынуждаешь создание природы жить не в тех условиях, в которых ему хочется, все кончается тем, что кому-то становится больно.

Тео меня не слушает, решила Агата Шоу, как не слушал, когда они выпивали, обедали, пили кофе, смотрели девятичасовые новости. Он совершал все надлежащие действия и даже умудрялся отвечать, причем так, что и менее сообразительная женщина смогла бы не упустить нить разговора. Но Агате было совершено ясно, что реконструкция Балфорда-ле-Нез интересовала Тео не больше, чем ее — цены на хлеб в Москве.

— Теодор! — громко окликнула она, пыталась остановить его тростью. Он уже в который раз проходил мимо ее дивана, меряя шагами расстояние от своего кресла до открытого окна и обратно, словно еще до наступления ночи решил протоптать тропинку по расстеленному в комнате персидскому ковру. А его бабушка никак не могла решить, что сильнее раздражает ее: загадочная манера общаться с ней или его недавно появившийся интерес к тому, что происходит в саду. Да и что он мог разглядеть там в быстро сгущающихся сумерках? Но если поинтересоваться, к чему он проявляет столь неуемный интерес, он ответит, что ему до смерти жаль сгоревшего на солнце газона — в этом она не сомневалась.

Трость не помогла, да она до него и не дотянулась. Тогда она произнесла:

— Теодор Майкл Шоу, попробуй пройди еще раз по комнате, и я так огрею тебя тростью по заднице, что ты запомнишь это надолго! Вот этой самой. Ты слышишь?

Это подействовало. Он остановился и грустно посмотрел на нее.

— Неужели, ба, ты на это способна?

Этот вопрос прозвучал настолько наивно и по-детски, что она удивилась. Странно, он, кажется, еще способен на нежности. Тео хотя и не пошел к окну, но смотрел в ту сторону.

— Что, черт возьми, происходит? — громко произнесла она. — Ты не слышал ни слова из того, о чем я толковала тебе весь вечер. Прекрати сейчас же!

— Что именно? — спросил он и, надо отдать ему должное, выглядел при этом настолько растерянным, что почти убедил ее.

Но все же ему не удалось ее обмануть. Как-никак она вырастила и воспитала четырех непохожих друг на друга детей — шестерых, если причислить к ним еще и Тео с его тупоголовым братцем. У нее было особое чутье: она предчувствовала все затеи своих отпрысков, когда те их только начинали задумывать, и особенно в тех случаях, когда их намеревались от нее скрыть.

— Не прикидывайся идиотом, — поморщилась она. — Ты пришел позже… опять. Ты почти ничего не ел, не притронулся к сыру, твой кофе остыл, а последние двадцать минут ты старательно вытаптывал мой ковер и смотрел на часы, как заключенный, который ждет свидания.

— Ба, я поздно обедал, — ответил Тео, пытаясь оправдаться. — Да еще эта проклятая жара. Ну как можно есть пирог с лососиной в таком пекле?

— Я же ела, — возразила она. — Кстати, по такой погоде полезно есть горячую пищу. Она охлаждает кровь.

— Какие глупости!

— Это ты не болтай глупости, — осадила она внука. — Дело не в еде. Дело в тебе. В том, как ты себя ведешь. Ты ведь буквально не в себе с того времени… — Она замолчала и задумалась. Когда Тео перестал быть тем Тео, которого она знала и любила — любила наперекор своей воле, разуму и своим склонностям — последние двадцать лет? Месяц назад? Два? Прежде, во время таких затянувшихся пауз, он обычно наблюдал за ней, думая, что она на него не смотрит, а она все замечала, как замечала его ночные отлучки, торопливые звонки по телефону и то, что он вдруг сильно похудел. — Да что, черт возьми, все-таки происходит? — еще раз спросила она.

Тео улыбнулся, но она не могла не заметить, что улыбка не стерла тревожный блеск его глаз.

— Ба, да поверь же наконец, ничего не происходит! — ответил он таким тоном, каким врач убеждает упрямого пациента.

— У тебя с мозгами все в порядке? — напрямик спросила она. — Если да, то я хотела бы напомнить тебе, что в состоянии помутнения рассудка нельзя успешно управлять делами.

— Да все нормально! Я думаю о нашем бизнесе: о том, как обустроить пирс, о том, сколько мы потеряем, если Джерри Де Витт не закончит ресторан к августовским праздникам. — Он плюхнулся на стул, словно припечатывая таким образом свои слова. Сцепил пальцы рук, сжал ладони коленями и перечислил ей все, на чем в эти дни было сосредоточено его внимание.

А она продолжала, словно не слышала ни слова из того, что он сказал:

— Размягчение мозгов может все погубить. И если ты намереваешься это оспорить, то я в качестве аргументов приведу три имени: Стивен, Лоренс, Ульрика. Все они большие специалисты в области обмана.

Она заметила, как задрожали его веки над внезапно сузившимися глазами, и это ее обрадовало. Она и хотела нанести удар ниже пояса, поэтому была довольна тем, что удар оказался чувствительным. Его брат, отец и тупоголовая мамаша — вот что это была за троица. Все они лицемеры, и все они в конечном счете были лишены наследства, из-за чего должны были бороться со всем миром за существование. Двоих из них уже не было на свете, а третий… Кто знает, чем кончит Стивен Шоу в этом гадючнике, каким стал Голливуд?

После того как девятнадцатилетний Стивен ушел из дома, она постоянно уверяла себя, что Тео другой. Он был рассудителен, здраво мыслил и, в отличие от всех в своей семье, был лишен предрассудков и суеверий. С ним она связала свои надежды, а поэтому он будет владеть ее состоянием. Если она и не доживет до завершения реконструкции Балфорда-ле-Нез, это не так уж важно. Тео воплотит в жизнь ее мечты.

Так, по крайней мере, она думала раньше. В последние несколько недель — а может, уже и месяц? Или два? — она заметила, как ослабел его интерес к делам. В последние дни окончательно убедилась, что его мозг занят какими-то посторонними мыслями. А последние несколько часов поставили ее перед выбором: либо она немедленно возвращает его к реальности, либо теряет его навсегда.

— Прости, ба, — сказал он. — Я внимательно слушал тебя. Но у меня голова забита всеми этими делами на пирсе, строительством ресторана, планом отеля, заседанием в муниципалитете… — По мере того как его голос слабел, взгляд все чаще устремлялся на проклятое окно, но он тут же спохватился и перевел глаза на нее. — Да еще эта жара, — вздохнув, добавил он.

Прищурившись, она наблюдала за ним. Врет или говорит правду? — гадала она. А он между тем продолжал:

— Кстати, я сегодня подал в муниципалитет заявку на созыв специального заседания. Правда, я полагаю, мы не можем рассчитывать на то, что оно состоится скоро. Прежде всего им надо уладить дела с пакистанской общиной из-за этого убитого на Незе.

Ага, это уже кое-что, обрадовалась она, ощутив некоторый душевный подъем, какого не чувствовала с того дня, когда с ней приключился инсульт. А это уже прогресс! Возможно, Тео был и в самом деле таким наивным и простодушным, каким старался казаться. Сейчас она решила верить в то, что это именно так.

— Отлично, — похвалила она. — Итак, к заседанию совета нам необходимо заручиться необходимым количеством голосов. А ты знаешь, Тео, обдумав ситуацию, я пришла к выводу, что отмена вчерашнего обсуждения нашего вопроса — это перст указующий. Ведь мы получили возможность лично обработать каждого члена совета.

Внимание Тео переключилось на нее, а раз она заинтересовала его, то надо максимально воспользоваться этой минутой.

— А ты знаешь, я уже пообщалась с Тревесом, — доверительно сообщила она. — Он с нами.

— Неужели? — учтиво поинтересовался Тео.

— Конечно, — ответила она. — Я сегодня разговаривала с этим занудой. Ты удивлен? А почему бы не поговорить с ним? Сначала обработаем тех, кто поддается, а потом зарядим пушки. — Она ощущала нарастающее волнение. Оно распространялось по всему телу, подобно сексуальному возбуждению; от него стало горячо, как бывало, когда Луис целовал ее в затылок. Вдруг она поняла, что ее не очень волнует, слушает ее Тео или нет. Весь день она сдерживала свой энтузиазм — ведь не делиться же ей своими планами с Мэри Эллис, — а теперь ей необходимо рассказать о них. — Он поддерживает нас, — с довольной улыбкой объявила она. — Он так же, как и мы, клянет этих паков и готов сделать все, чтобы помочь нам протолкнуть проект. План реконструкции, предложенный семейством Шоу, служит интересам всего муниципального образования, сказал он. А это значит, что он перережет себе горло, если это поможет поставить паков на место. Он хочет видеть вывески с английскими именами повсюду: на пирсе, в парке, на фасадах отелей, в центре развлечений и досуга. Он не хочет превращать Балфорд в пристанище цветных. Кого он особенно ненавидит, так это Акрама Малика, — добавила она и посмотрела на Тео так, словно только что закончила трудную работу. Такой же прилив радости охватил ее, когда, говоря по телефону с этим отвратительным хозяином отеля, она поняла, что в их взглядах на жизнь есть хотя бы одно, что их объединяет.

Тео, опустив голову, смотрел на руки. После недолгой паузы он заговорил:

— Ба, ну неужели так важно, как Акрам Малик назвал участок газона, примыкающий к его дому, как он назвал фонтан, деревянную скамейку или то, что он прикрепил к дереву табличку в память о своей теще? Почему это так сильно тебя волнует?

— Меня это не волнует. И меня совершенно не волнует, что там еще проделывает Акрам Малик с зелеными насаждениями.

— Да что ты? — Тео поднял голову. — Насколько помнится, ты и не помышляла ни о какой реконструкции, пока «Стандарт» не напечатал статью о восстановлении парков.

— Боюсь, ты запомнил неверно, — возразила Агата. — Мы вели работы на пирсе уже десять, ты вспомни, десять месяцев, когда Акрам Малик открыл свой парк.

— Не спорю, работы на пирсе мы вели, а остальное? Отель, центр досуга, дома вдоль променада, пешеходные дорожки, реконструкция Хай-стрит? А после того, как ты прочитала эту публикацию в «Стандарте», ты не могла успокоиться, пока мы не наняли архитекторов, не собрали самых перспективных градостроителей и не заверили всех, имеющих уши, что долгосрочные планы возрождения Балфорда-ле-Нез — в наших руках.

— Ну так что из этого? — вспыхнула Агата. — Это мой город. Я живу здесь всю жизнь. Кто, как не я, имеет право инвестировать в его будущее?

— Если речь идет только об инвестициях в будущее Балфорда — я согласен, — ответил Тео. — Но ведь будущему Балфорда отведена более чем скромная роль в твоих истинных и только тебе известных планах.

— Что ты говоришь? — воскликнула Агата. — И что же это за истинные и только мне известные планы?

— Избавиться от пакистанцев, — сказал Тео. — Сделать Балфорд-ле-Нез местом, в котором купить собственность им будет не по карману, вытеснить их отсюда экономически, сделать участки земли недоступными для них, лишить их очагов культуры и религии, возможности построить мечеть, открыть магазин, получить работу…

— Так я же даю им работу, — прервала его Агата. — В этом городе я всем даю работу. А кто, по-твоему, будет работать в отелях, ресторанах и магазинах, кто, как не жители Балфорда?

— Ах да, я как-то упустил из виду, что именно ты и обеспечишь работой оставшихся пакистанцев, которых ты не сможешь выставить прочь из города. Работой, которая создана для них и которая не позволит им вознестись до того, чтобы считать себя людьми. Они будут чернорабочими, мойщиками посуды, горничными, полотерами.

— А зачем им возноситься? — не унималась Агата. — Они по гроб жизни должны быть обязаны за то, что им позволили жить в этой стране, и им необходимо всегда помнить об этом.

— Давай, ба, — подзадорил ее Тео. — Давай представим себе, что мы живем в последние дни Британской империи.

Эти слова возмутили ее, но не сами слова, а скорее та вялость, с которой они были произнесены. Неожиданно он заговорил почти так же, как говорил его отец, и она едва сдержалась, чтобы не наброситься на него. Ей казалось, она слышит Лоренса. В эти мгновения она почти его видела. Ведь тогда он сидел на том же стуле и с важным видом официально ставил ее в известность о том, что решил прекратить заниматься наукой и собирается жениться на шведской волейболистке, которая на двенадцать лет старше его.

— Я не оставлю тебе ни единого шиллинга, — закричала она, — ни единого фартинга, ни единой полукроны, черт возьми! — Ей было наплевать, что старые деньги уже давно не в ходу. Тогда ей нужно было только одно — остановить его, и ради этого она задействовала все, что могла. Что она только не делала: маневрировала, манипулировала, — но по крупному счету не сделала ничего, а лишь только выгнала сына из дому, чтобы затем проводить его в могилу.

Но от старых привычек избавиться не так-то легко, от них вообще не избавиться, если не прилагать титанических усилий к тому, чтобы вырвать их с корнем. Но сама Агата никогда не проявляла такой нетерпимости к неприятным чертам собственного характера, какой требовала от других. Поэтому сейчас она сказала:

— Послушай меня, Тео Шоу. Если с моим планом реконструкции у тебя возникли проблемы, из-за которых ты не прочь получить работу где-нибудь в другом месте, просто скажи об этом. Заменить тебя очень просто, и я с удовольствием сделаю это, раз тебе так противно иметь дело со мной.

— Ба, — протянул Тео уныло-подавленным голосом, но этого ей было мало. Она хотела, чтобы он спустил флаг и сдался.

— Я не шучу. Я вполне отдаю себе отчет в том, что говорю. И так было всегда. И так будет. Поэтому, если тебя из-за этого мучает по ночам бессонница, то, как мне кажется, самое время каждому из нас пойти своей дорогой. Мы прошли уже довольно много вместе — за двадцать лет. Это намного больше, чем большинству современных пар удается прожить в браке. И если ты хочешь, как твой брат, пойти своим путем, иди. Я тебя не держу.

Это напомнило Тео, как брат покидал дом, имея десять фунтов и пятьдесят девять пенсов в кармане, и к этим деньгам за прошедшие десять лет она не добавила ни одного пенни. Тео встал; на какое-то мгновение, показавшееся ей ужасным, она вдруг подумала, что неправильно обошлась с ним, навязывая ему материнскую заботу в делах, которые он уже давно в состоянии решить сам. Но, когда он заговорил, она поняла, что одержала над ним верх.

— С утра я начну обзванивать членов совета, — сказал он.

Она почувствовала, что ее лицо расплывается в улыбке.

— Вот видишь, как мы можем использовать эту бузу во время заседания совета в наших целях! Мы победим, Тео. И еще до того, как мы закончим реконструкцию, повсюду в городе будут гореть неоновые вывески «Шоу». Ты только представь, какая у тебя будет жизнь. Подумай, каким человеком ты станешь.

Он отвернулся от нее, но не в сторону окна. Сейчас он смотрел на дверь и на то, что может быть за нею. Несмотря на жару, в воздухе чудилось какое-то пульсирующее движение. Он в недоумении повел плечами. Затем направился к двери.

— Ты что? — крикнула она вслед ему. — Ведь почти десять. Куда ты?

— Немного охладиться, — ответил он.

— И где же ты намерен это сделать? На улице не холодней, чем в доме.

— Я знаю, — согласился он. — Там воздух чуть свежее, ба.

И что-то в интонации его голоса подсказало ей, какую высокую цену ей придется заплатить за свою победу.

Глава 14

Барбара выходила из обеденного зала последней. Бэзил Тревес возник перед ней, когда она проходила через фойе, намереваясь вместо послеобеденного кофе пройтись вдоль подножия скалы в надежде подышать свежим морским воздухом.

— Сержант! — Тревес произнес ее звание с каким-то змеиным шипением. Хозяин отеля снова вошел в роль агента 007. — Я не хотел беспокоить вас во время приема пищи. — Тревес держал в руке отвертку, которой только что копался в телевизоре, на большом экране которого Дэниэл Дэй-Льюис^[29] клялся в вечной верности пышногрудой леди перед тем, как прыгнуть в водопад. — А теперь, когда вы откушали… если у вас найдется минутка…

Не дожидаясь ответа Барбары, он, сжав ее локоть, повел ее по коридору в сторону вестибюля. Нагнувшись к письменному столу, он вынул из нижнего ящика напечатанный на принтере лист бумаги.

— Еще информация, — произнес он тоном завзятого конспиратора. — Я думал, что не стоило передавать это вам, пока вы общались с… ну как бы это сказать, с другими людьми. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. Но раз вы сейчас свободны… — Он все время старался высмотреть что-то за ее плечом, словно ожидал, что Дэниэл Дэй-Льюис с кремневым ружьем в руках выскочит из фойе и бросится спасать Барбару.

— Моя внутренняя сущность всегда свободна.

Барбара не понимала, почему этот липкий, противный тип не приведет в порядок свое лицо. Сейчас его борода была усыпана крупными чешуйками кожи, похожими на крошки, как будто он только что ткнулся лицом в тарелку с сухими пирожными.

— Ну и отлично, — осклабился он. Оглядевшись вокруг и убедившись, что рядом никого нет, он, не расслабляясь и следуя правилам конспирации, нагнулся к ней и, обдавая ее парами джина, произнес с придыханием: — Запись телефонных разговоров. Мне, слава богу, установили в прошлом году новую систему, которая позволяет фиксировать телефонные контакты постояльцев с другими городами. Прежде все телефонные звонки шли через гостиничный коммутатор, и нужно было вручную записывать номер и время разговора. Это допотопный способ регистрации, да и точность, которую он обеспечивал, была весьма невысокой. Вы не представляете себе, сержант, сколько скандалов возникало из-за этого при расчетах с постояльцами.

— Вы отследили все исходящие звонки мистера Кураши? — спросила Барбара, глядя на Тревеса поощрительным взглядом и чувствуя хотя и слабые, но угрызения совести за то, что плохо думала об этом человеке. Экзема у него или что-то другое, но он и вправду был для нее находкой. — Мистер Тревес, вы гений. Итак, что там у нас?

Он заверил, что находится в полном ее распоряжении, и положил компьютерную распечатку на стол. Ей сразу бросилось в глаза, что по крайней мере две дюжины позиций обведены кружками. Все номера начинались с двух нулей. Это был перечень международных звонков.

— Знаете, сержант, я позволил себе пойти несколько дальше в нашем расследовании. Надеюсь, моя инициатива не будет наказана. — Тревес взял карандаш из жестяной банки и, действуя им как указкой, продолжал; — Это номера пакистанских телефонов: три из них в Карачи и один в Лахоре. Это, между прочим, в Пенджабе. Два звонка в Германию, оба в Гамбург. Но, учтите, я не звонил ни по одному из этих номеров. Я лишь по коду определял страну, пользуясь телефонным справочником. Здесь указаны коды государств и городов. — Под конец в его голосе послышались нотки досады и разочарования. Подобно многим, он ошибочно полагал, что полицейская работа связана со слежками, засадами, продолжительными автомобильными погонями, во время которых лимузины и грузовики, за баранками которых сидят плохие парни, сталкиваются друг с другом на забитых транспортом городских улицах.

— Так здесь все его звонки? — уточнила Барбара. — За все время, которое он прожил в вашем отеле?

— Все международные и междугородние звонки, — поправил ее Тревес. — Местные звонки не регистрируются.

Склонившись над столом, Барбара стала страницу за страницей просматривать распечатку. В первое время международных звонков было немного, Кураши звонил по одному номеру в Карачи, откуда он приехал. В последние три недели их количество увеличилось, а за пять последних дней буквально утроилось. Он по-прежнему связывался с Карачи, но четыре звонка были сделаны в Гамбург.

Она задумалась. Среди сообщений, которые звонившие оставляли Хайтаму Кураши, когда не заставали его в отеле «Пепелище», не было ни одного, оставленного заграничным абонентом. Если бы они были, то внимательная и дотошная Белинда Уорнер наверняка отметила бы это, когда сегодня утром докладывала начальнице, что она выяснила, анализируя принесенный Барбарой список. Значит, он либо всегда дозванивался до нужных ему людей, либо, когда не заставал, не оставлял им сообщений с просьбой перезвонить. Барбара, проверив длительность разговоров, нашла подтверждение своей догадке: самый продолжительный затянулся на сорок две минуты, а самый короткий длился всего тринадцать секунд, и этого времени, конечно же, было недостаточно для сообщения.

Но то обстоятельство, что в последние дни жизни Хайтама число звонков увеличилось, причем очень значительно, озадачило Барбару. Ей было ясно одно: необходимо выяснить, с кем он разговаривал. Посмотрев на часы, она прикинула, сколько сейчас времени может быть в Пакистане.

— Мистер Тревес, — сказала она, думая о том, как бы поскорее спровадить помощника, — вы проделали колоссальную работу.

Он приложил руки к груди и произнес смиренно-угодливым тоном:

— Я так рад, что смог быть вам полезным, сержант. Приказывайте мне — и я сделаю все, что будет в моих силах. И, прошу не сомневаться, сохраняя полную конфиденциальность. Будет ли это информацией, наблюдениями, воспоминаниями, показаниями очевидцев…

— Что касается воспоминаний… — Барбара решила, что сейчас самый подходящий момент узнать у этого человека правду о том, где он сам находился в ночь смерти Кураши. Сделав паузу, она обдумывала, как спросить об этом, не вызвав его подозрений. — Вечером в прошлую пятницу, мистер Тревес…

Он был весь внимание, брови взметнулись вверх, пальцы рук теребили пуговицу на рубашке.

— Да, да? Вечером в прошлую пятницу?

— Вы ведь видели мистера Кураши, верно?

Конечно видел, с готовностью ответил Тревес. Он зашел в бар разлить бренди и портвейн. И тут в зеркале увидел спускавшегося по лестнице Кураши. Разве он не сообщил уже эту информацию сержанту?

Конечно же сообщил, торопливо заверила она его. Но ее интересует, кто еще был тогда в баре. Если мистер Тревес разливал бренди и портвейн, логично предположить, что разливал он эти напитки для посетителей бара. Верно ведь? А если так, то, может, кто-нибудь из посетителей вышел из отеля одновременно с Кураши или, например, последовал за ним вскоре?

— А-а-а-ха! — протянул Тревес и поднял вверх указательный палец, давая понять, что ему все ясно.

Он сказал, что единственными, кто вышел из бара вскоре после Кураши, была несчастная миссис Портер со своими ходунками на колесиках, с помощью которых вряд ли можно преследовать кого-то, да еще пожилая чета Ридов из Кембриджа, приехавшая в «Пепелище» отметить сорок пятую годовщину свадьбы.

— У нас есть специальные программы для именинников, юбиляров и семейных пар, отмечающих памятные даты, — объявил он. — А эта пара, осмелюсь сказать, захотела отметить свой юбилей шампанским и шоколадом.

Что до остальных постояльцев отеля, то они слонялись по бару и фойе примерно до половины двенадцатого. Он мог бы поручиться за любого из них, сказал он. Они весь вечер были у него на глазах.

Отлично, заключила про себя Барбара. Она с удовлетворением отметила, что у него даже мысли не возникло сказать ей, где был он сам и обеспечить собственное алиби. Она поблагодарила его, пожелала спокойной ночи и пошла наверх к себе, держа под мышкой компьютерную распечатку.

Войдя в свой номер, она сразу же села к телефону, стоявшему на прикроватном столике рядом с лампой, пыльный абажур которой походил на ананас. Держа распечатку на коленях, Барбара набрала код выхода в город, затем в международную сеть, а затем первый номер в Германии. Через некоторое время где-то на другом берегу Северного моря зазвонил телефон.

Гудки в трубке прекратились, она сделала вдох, готовясь представиться. Но сработал автоответчик. Мужской голос выпустил автоматную очередь из немецких слов. Она разобрала число семь, две девятки и слово chtis, завершающее непонятную фразу, которое она приняла за немецкий вариант прощания — «ну, покеда!» — это было все, что она смогла понять из сказанного автоответчиком. Пропищал сигнал, и она продиктовала свое имя, номер телефона и просьбу позвонить ей, надеясь, что тот, кто прослушает ее сообщение, владеет английским.

Она набрала второй номер в Гамбурге. Ей ответила женщина на таком же неразборчиво-скорострельном немецком, как и мужчина на автоответчике. Но сейчас на другом конце был живой собеседник, и Барбара решила постараться.

Господи, как жаль, что она в свое время ленилась учить немецкий! Ее познания ограничивались фразой «Bitte zwei Bier»,^[30] которая вряд ли могла сейчас пригодиться. Собрав в кулак волю и познания, Барбара произнесла:

— Ich spreche… Я хочу сказать… Sprechen vous^[31]… Нет, не так… Ich bin ein звоню из Англии… О, черт! Проклятие!

Последние слова, вероятно, сыграли роль некоего стимула, потому что ответили Барбаре по-английски, а сам ответ ее удивил.

— Это Ингрид Эк, — четкой скороговоркой произнесла женщина с таким явным немецким акцентом, что Барбара не удивилась бы, услышав эти слова на фоне «Das Deutschlandlied»^[32] — Это полиция Гамбурга. Wer ist das, bitte?^[33] Чем я могу вам помочь?

Полиция, изумилась Барбара. Полиция Гамбурга? Немецкая полиция? За каким чертом пакистанец из Англии обращался по телефону в немецкую полицию?

— Простите, — ответила Барбара. — С вами говорит сержант Барбара Хейверс, Нью-Сколенд-Ярд.

— Нью-Сколенд-Ярд, — повторила женщина. — Ja? А с кто вы хотеть говорить из наш участок?

— Я даже и не знаю, — заколебалась Барбара. — Мы ищем убийцу, а жертва…

— Жертва — гражданин Германии? — перебив ее, поинтересовалась Ингрид Эк. — Гражданин Германии вмешан в убийстве?

— Нет. Убитый — азиат. Пакистанец. Его звали Хайтам Кураши. И он звонил по этому номеру за два дня до того, как его убили. Я бы хотела выяснить, кому он звонил. Вы можете мне помочь?

— О. Ja. Понимаю. — Отведя трубку в сторону, она быстро заговорила по-немецки, Барбара поняла только два слова: Англия и убийство. Ей ответило сразу несколько мужских голосов, гортанных, звучащих так, словно у полудюжины ее собеседников серьезные проблемы с носоглоткой. Надежды Барбары росли пропорционально страстности их беседы, однако они рухнули, как только снова послышался голос Ингрид.

— Это снова Ингрид, — объявила она. — Я в ужасе от того, что мы не можем помогать.

В ужасе? — подумала Барбара и мысленно поправила ее: «Боюсь, что…»

— Позвольте, я запишу имя, вам интересное, — любезно предложила Ингрид. — Иностранные имена на слух звучат странно, а если вы видите их на бумаге, то можете узнавать их. Или их узнавать другие, если вы спрашивать их.

С остановками, повторениями и не меньше чем с пятью паузами, необходимыми для исправления, Ингрид в конце концов удалось правильно записать имя Хайтама Кураши. На своем ломаном английском она заверила Барбару, что вывесит это имя на доске объявлений в участке, однако она просит Нью-Скотленд-Ярд не питать слишком больших надежд на получение от них ответа, который помог бы в расследовании. Многие сотни людей работают в разных подразделениях Polizeihochhaus^[34] в Гамбурге, и сведения от того, кому известно это имя, могут поступить к ней очень не скоро. Наступает время летних отпусков, люди устали, и их внимание сосредоточено на немецких делах, а не английских…

Да, вот тебе и европейское единство, подумала Барбара. Она попросила Ингрид постараться сделать все возможное, продиктовала свой номер и повесила трубку. Промокая влажное лицо подолом футболки, она подумала о том, как ей повезло хотя бы в том, что собеседник на другом конце провода говорит по-английски. В Пакистане было уже далеко за полночь, и поскольку она не знала ни слова на урду и не могла бы объяснить вскочившему спросонья азиату причину, по которой этот телефонный звонок разбудил его, Барбара решила найти того, кто смог бы сделать это вместо нее.

Поднявшись по лестнице, она направилась по коридору в ту половину отеля, где находился номер Кураши. Проходя мимо комнаты, за дверью которой прошлым вечером работал телевизор, она остановилась. В нем, должно быть, живут Ажар и Хадия. Нечего было и думать о том, что Бэзил Тревес мог поступиться своим принципом «равенства на своей половине» и разместить азиатов в той части отеля, где английские постояльцы почувствовали бы себя уязвленными и оскорбленными присутствием чужаков.

Она тихонько постучала, позвала Ажара, вновь постучала. В замке повернулся ключ, и дверь открылась. Перед ней стоял Ажар в красно-коричневом халате, с сигаретой в руке. В комнате за его спиной был полумрак. Лампа на прикроватном столике была накрыта голубым платком, оставлявшим достаточно света, чтобы он мог читать. Рядом с подушкой лежала куча каких-то бумаг.

— Хадия спит? Вы не можете зайти ко мне в номер? — спросила она.

Приглашение Барбары настолько поразило его, что, когда она сообразила, как он мог истолковать ее слова, ее лицо запылало от неловкости. Она поспешила исправить свою ошибку:

— Мне нужно позвонить в Пакистан, — сказала она и подробно объяснила, как ей удалось выйти на эти номера.

— Ага. — Ажар взглянул на золотые часы на своем запястье. — А вы знаете, Барбара, сколько сейчас времени в Пакистане?

— Думаю, что довольно поздно.

— Рано, — поправил он. — Очень рано. Может, имеет смысл дождаться более удобного времени?

— Только не тогда, когда имеешь дело с убийцей, — возразила она. — Так вы поможете, Ажар?

Он посмотрел через плечо в комнату. Барбара увидела за его спиной на второй кровати спящую в обнимку с большой мягкой игрушкой, лягушкой Кермитом, Хадию.

— Ну хорошо, — сказал Ажар, отступив назад, в комнату. — Если вы подождете минуту, пока я…

— Не стоит. Вам незачем переодеваться. Все займет не более пяти минут. Пойдемте.

Барбара не дала ему возможности затеять с ней спор и быстро пошла по коридору к своему номеру. Она услышала, как захлопнулась дверь, повернулся в замке ключ, и остановилась на верхней ступеньке лестницы, чтобы подождать его.

— Кураши звонил в Пакистан почти каждый день в течение трех недель до своей смерти. Те, кому он звонил, должны будут вспомнить, о чем они говорили, когда узнают, что его нет в живых.

— Семье уже сообщили, — сказал Ажар. — Не думаю, что он звонил кому-то еще.

— Вот это нам и надо будет выяснить.

Распахнув дверь своего номера, она пригласила его войти. Торопливо собрав с пола нижнее белье, футболку и брюки, в которых она проходила весь день, Барбара, пробормотав: «Прошу прощения за беспорядок», сунула все, скомкав, в шкаф и указала Ажару на телефон, возле которого на выцветшем покрывале лежала распечатка звонков.

— Вот, смотрите, — сказала она и ободряюще добавила: — Устраивайтесь поудобнее.

Он сел на кровать и, взяв в руки бумаги, некоторое время молча проглядывал их; зажатая в губах сигарета дымилась, и тоненькая струйка, подобно туманной змейке, извивалась над его головой. Ажар поднял голову и задумчиво посмотрел на Барбару.

— А вы твердо уверены, что мне нужно звонить по этим телефонам?

— А вы разве нет?

— Ведь мы принадлежим к противоборствующим сторонам, Барбара. Я буду говорить на урду, и как вы узнаете, скажу ли я вам правду, пересказывая разговор?

Он попал в самую точку. Отправляясь за ним, она не удосужилась подумать, насколько надежным и заслуживающим доверия источником информации будет Ажар. Эта мысль вообще не пришла ей в голову. После секундного размышления она ответила:

— У нас ведь общая цель, верно? Мы оба хотим выяснить, кто убил Кураши. Я не думаю, что вы станете скрывать от меня правду. Честно говоря, я не считаю вас способным на это.

Он внимательно посмотрел на нее. Барбара поняла, что ее слова озадачили и даже удивили его, и он сейчас что-то обдумывает, но явно не то, как обмануть ее.

— Как вам будет угодно, — наконец произнес он и потянулся к телефону.

Барбара, достав из рюкзака пачку сигарет, положила ее на стул, туда же поставила пепельницу так, чтобы они оба могли до нее дотянуться.

Ажар, положив сигарету на край пепельницы, сказал:

— Давайте звонить. — Дождавшись ответа, он попросил карандаш: — Это автоответчик, Барбара.

Он слушал, слегка нахмурив брови, потом сделал короткую запись на распечатке, а когда автоответчик замолчал, он, не оставив сообщения, положил трубку.

— Это телефон бюро путешествий в Карачи, — произнес он, ставя галочку в списке. — «Поездки по всему свету». Автоответчик поведал мне часы работы. — Он, улыбнувшись, потянулся за сигаретой, — Но, к сожалению, ни в полночь, ни даже в семь утра там никого нет.

Барбара взглянула на список.

— Он звонил им четыре раза на прошлой неделе. Как вы думаете, зачем? Договориться о том, как провести медовый месяц? А может, он вообще хотел сбежать от невесты?

— Да нет, Барбара, скорее всего он вел переговоры о том, как доставить сюда его семейство. Они, должно быть, хотели почтить своим присутствием его бракосочетание с моей двоюродной сестрой. Продолжим?

Она кивнула. Он стал набирать следующий номер. На другом конце сняли трубку, и он заговорил на урду. Барбара слышала голос его пакистанского собеседника. Поначалу этот человек говорил медленно, как-то нерешительно, но потом его речь стала быстрой и эмоциональной. Беседа продолжалась несколько минут, и Барбара расслышала английские имена и названия: свое имя, Нью-Скотленд-Ярд, Балфорд-ле-Нез, отель «Пепелище», полиция Эссекса.

Когда он положил трубку, она спросила:

— Ну, и кто это был? Что у них?..

Он жестом прервал ее вопросы и начал набирать другой номер.

На этот раз разговор был более продолжительным. Ажар, слушая собеседника, что-то записывал. Барбару так и подмывало выхватить из рук Ажара трубку и спросить о том, что ее интересовало. Но она приучила себя быть терпеливой.

Не говоря ни слова, Ажар стал набирать четвертый номер. На этот раз Барбара поняла фразу, с которой он начинает разговор: извинения за звонок в столь необычное время, за которым следует объяснение причины, побудившей сделать этот звонок; при этом несколько раз упоминается имя Хайтама Кураши. Эта последняя беседа была самой продолжительной, и, закончив ее, Ажар мрачно уставился в компьютерную распечатку. Молчание нарушила Барбара.

Глядя на его угрюмое лицо, Барбара забеспокоилась. Она сама вложила в его руки важнейшие нити уголовного расследования. И теперь он волен дергать за них так, как захочет, в том числе и врать, преуменьшая значимость того или иного факта, и сообщать о них — с соответствующими комментариями — своему кузену.

— Ажар? — обратилась она к нему.

Он встал, потянулся за сигаретой, закурил. Только потом посмотрел на нее.

— Первый звонок был к его родителям.

— Это тот номер, который первым значится в распечатке?

— Да. Они… — Он замолчал, подбирая подходящие слова. — Они не могут прийти в себя после его смерти. Спросили меня, на какой стадии находится расследование. Хотят получить тело. Они уверены, что без этого не смогут по-настоящему оплакать своего старшего сына, а поэтому спросили, должны ли они заплатить полиции, чтобы им выдали тело.

— Заплатить?

Ажар, казалось, не слышал ее вопроса и продолжал:

— Мать Хайтама находится сейчас под постоянным наблюдением врача, поскольку она слегла после того, как узнала о смерти сына. Его сестры в невменяемом состоянии, брат с воскресенья не произнес ни слова. Бабушка с отцовской стороны пытается всем помочь, но у нее больное сердце, и любой приступ может оказаться для нее смертельным. Звонок перепугал всех в доме.

Он сжал губы и пристально посмотрел на нее, а она заметила:

— Убийство человека — это всегда ужасно, Ажар. Мне искренне жаль, но не существует способа облегчить страдания родных. И я бы солгала вам, сказав, что этот ужас кончится сразу, как только мы арестуем убийцу. Нет, так не бывает. Никогда.

Он кивнул. Взгляд его был рассеянным, рукой он бессознательно потирал затылок. Только сейчас Барбара впервые заметила, что на нем, кроме халата, надеты лишь пижамные брюки. Темная кожа обнаженной груди, казалось, отражала падающий на нее свет.

Барбара поднялась и подошла к окну. Она услышала долетевшую откуда-то мелодию. Кто-то в одном из отдаленных, стоящих у подножия утеса домов упражнялся на кларнете, извлекая из инструмента неуверенные, дрожащие звуки.

— Следующим абонентом, с которым я говорил, был мулла, — прозвучал позади нее голос Ажара. — Это религиозный лидер, святой человек в некотором роде.

— Такой, как аятолла?

— Нет, местный религиозный лидер, он служит общине, в которой вырос Хайтам.

В его голосе было столько печали, что Барбара с тревогой обернулась и посмотрела на него. Выражение его лица было под стать голосу.

— А для чего ему потребовался мулла? Он хотел выяснить что-то относительно своей женитьбы?

— Нет, — ответил Ажар. — Он хотел поговорить о том отрывке, который он отметил в книге; я переводил вам его сегодня во время нашей встречи.

— О спасении от угнетателей? Ажар кивнул.

— Но его интерес не связан с тем, чтобы найти свое место в «городе, в котором все люди угнетатели», как думает мой кузен. Он хотел уяснить для себя значение слова «слабые».

— И для этого все время звонил в Пакистан? Бессмыслица какая-то!

— Барбара, Хайтам знал, что означает это слово. Он хотел более четко определить для себя его смысл. Коран призывает мусульман бороться за облегчение судьбы тех, кто среди людей почитаются слабыми. Он хотел понять, кого именно считать слабым, а кого нет.

— Он хотел бороться за кого-то? — спросила Барбара. Она отошла от окна, села на стул и потянулась к пепельнице. — Ну и дела, — не обращаясь к Ажару, как бы про себя произнесла она. — И что же он решил?

— Следующий звонок был к муфтию, — продолжал Ажар, не ответив на ее вопрос. — Это знаток исламских законов.

— Иными словами — юрист?

— Что-то вроде… Муфтий — это священнослужитель, толкующий применение исламских законов в повседневной жизни, знаток того, что мы называем фатуа — практики применения законов.

— Ну и что же он хотел у него выяснить?

Ажар колебался, медля с ответом, и тут Барбара почувствовала, что они подошли сейчас к самому главному — к тому, что так сильно расстроило его. Не отвечая, он положил в пепельницу погасшую сигарету, отбросил со лба волосы и задумался.

— Ажар! — окликнула его Барбара. — Вы где? Вы мне нужны.

— Моя семья…

— Вы и ей тоже нужны. Ведь мы все хотим, чтобы преступление было раскрыто. Не имеет значения, был убийца азиатом или англичанином, смерть Кураши не должна остаться безнаказанной. Даже Муханнад согласен с этим, хотя он и говорит постоянно о защите прав своего народа. Ажар вздохнул.

— У муфтия Хайтам искал ответа на вопрос о грехе. Он хотел узнать, останется ли мусульманин, признанный великим грешником, членом мусульманского сообщества.

— Вы хотите сказать, членом своей семьи?

— Членом семьи и членом всего мусульманского сообщества.

— И что же муфтий ему ответил?

— Он рассказал об усуль аль-фикх, что в буквальном переводе означает «корни фикха», — основном источнике права и закона.

— И что же это за источник?

Ажар поднял голову, и их взгляды встретились.

— Усуль аль-фикх, источник права, следует искать в Коране и еще одной книге — Сунне Пророка…

— Сунна?

— Священное предание о Пророке, описание его деяний — поступков и высказываний.

Не отрывая взгляда от его лица, Барбара потянулась за сигаретами. Вытряхнув из пачки одну для себя, она протянула пачку Ажару. Тот чиркнул спичкой, поднес ее к сигарете Барбары, затем прикурил сам и снова сел на край кровати.

— Ну, а когда Хайтам и муфтий закончили беседу, они пришли к какому-то заключению, верно? Он получил ответ на свой вопрос. Так может ли мусульманин, виновный в тяжком грехе, оставаться мусульманином?

Он ответил вопросом на ее вопрос:

— Барбара, как можно, пренебрегая одним из принципов ислама, оставаться мусульманином?

Принципы ислама. Барбара старалась вдуматься в содержание этого словосочетания, понять его скрытое значение, совместить его суть с тем, что ей было известно о Кураши и людях, с которыми он общался. Она чувствовала, что между этими принципами и жизнью Кураши существует неразрывная связь. Ее охватило волнение: теперь многое в поведении этого человека стало ей понятным.

— Ажар, вы говорили, что Коран строго запрещает гомосексуализм.

— Да.

— Но ведь Кураши собирался жениться. Его брак был делом решенным: его семья готовилась к поездке в Англию на свадебное торжество, все было продумано и даже оплачено.

— Похоже, что так, — нехотя подтвердил Ажар.

— А что, если после беседы с муфтием Хайтам Кураши решил начать жить согласно принципам ислама? — Она подошла к сути вопроса: — Вполне возможно, что он был не в ладах с самим собою, он мучился. Ведь он приехал жениться, а его все еще тянуло к мужчинам, несмотря на то что он поклялся покончить с этим. А раз он не мог побороть своей склонности, следовательно, его тянуло к тем местам, где собираются геи. Итак, он встретил кого-то на рыночной площади в Клактоне и сошелся с ним. Их связь продолжалась примерно месяц, но он не хотел жить двойной жизнью — это было бы слишком рискованно, — а потому решил с этим покончить. Но покончили с ним.

— Рыночная площадь в Клактоне? — с изумлением спросил Ажар. — Барбара, а это-то тут при чем?

Барбара поняла, что погорячилась. Ей так хотелось сейчас же, сию минуту разложить все имеющиеся факты и предположения по полочкам, и она неосмотрительно выложила Ажару информацию, известную только Тревору Раддоку и следователям. Да, она явно перешла границы дозволенного.

Барбара мысленно чертыхалась и кляла себя. Как жаль, что нельзя отмотать пленку назад, затереть слова «рыночная площадь в Клактоне». Но слово не воробей. Она могла надеяться только на то, что удастся как-то отвлечь Ажара от сказанного. Только вряд ли у нее получится. Вот если бы, подумала Барбара, рядом с ней был инспектор уголовной полиции Линли! Он бы точно сумел, пустив в ход свое всепобеждающее красноречие. Но главное, он никогда бы не очутился в подобной ситуации, потому что не имел привычки размышлять вслух, ну разве что среди коллег. Но это другое дело.

Она решила притвориться, что не расслышала его вопроса, и, стараясь придать себе как можно более задумчивый вид, произнесла:

— Конечно, когда он говорил с муфтием, он мог думать о другом человеке. — И вдруг поняла, насколько близко она, возможно, подошла сейчас к истине.

— О ком же? — удивленно спросил Ажар.

— О Салах. Быть может, он узнал о ней нечто такое, что побудило его отказаться от женитьбы, и он просил муфтия подсказать способ, как ее избежать. Ведь существует же тяжкий женский грех, являющийся неоспоримой причиной для разрыва брачного контракта? Ну что-то такое, за что, стань оно известным, ее могут отлучить от ислама.

Скептически взглянув на Барбару, он покачал головой:

— Да, это делает контракт недействительным. Но скажите, Барбара, какой, по-вашему, смертный грех может отягощать душу моей кузины Салах?

Тео Шоу, подумала Барбара. Но на этот раз она благоразумно промолчала.

Звонок над дверью ожил в самый разгар скандала. Если бы Рейчел не стояла в дверях гостиной, она не услышала бы его, потому что визгливый, пронзительный голос Конни, казалось, заполонил все пространство. Но мелодия звонка из двух нот — вторая нота обрывалась, словно птицу подстрелили в середине трели, — прозвучала как раз в тот момент, когда ее мать сделала паузу, чтобы набрать побольше воздуха в легкие.

Конни не обратила внимания на звонок.

— Отвечай же, Рейчел! — кричала она. — Сейчас же и по существу. Что тебе известно об этом? Ты врала детективу и сейчас врешь мне, а я не потерплю этого, Рейчел Линн. Не потерплю!

— Звонят, мам, — сказала Рейчел.

— Конни! Меня зовут Конни, не забывай этого. И не пялься на дверь. Она не откроется, пока ты не ответишь без уверток на мой вопрос. Какое отношение ты имеешь к смерти этого парня на Незе?

— Я же уже сказала, — взмолилась Рейчел. — Я дала ему чек для того, чтобы он убедился, как сильно Салах его любит. Она говорила мне, что он не верит ей, а я подумала, что если он увидит этот чек…

— Чушь собачья! — завизжала Конни. — Прекрати пудрить мне мозги! То, что ты плетешь, такая же правда, как то, что я Матушка Гусыня. А почему тогда ты не рассказала об этом той даме из полиции, ведь она тебя спрашивала? Но ведь и ты и я знаем почему, разве не так? Ты ей ничего не сказала, потому что в тот момент еще не придумала подходящего объяснения. Ты что, и вправду держишь меня за такую дуру, которая может поверить в твою идиотскую сказочку, как ты помогла этой цветной лахудре доказать, что она пылает вечной любовью к своему купленному жениху, привезенному невесть откуда?..

Кто-то еще раз нажал на кнопку звонка. Три раза подряд. Конни сама ринулась к двери и таким резким движением распахнула ее, что дверь с грохотом ударила в стену.

— Ну что? — рявкнула она. — В чем дело? Какого дьявола вас сюда занесло? Вы что, не знаете, сколько сейчас времени?

Молодой мужской голос вежливо произнес:

— Рейчел дома, миссис Уинфилд?

— Рейчел? А что вам надо от моей Рейчел? Рейчел, подойдя к двери, встала за спиной матери. Движением бедра Конни преградила ей путь.

— А это что за кретин? — требовательно спросила Конни. — Какого черта ему здесь надо? Ты что, совсем ополоумел? Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени, придурок?

Рейчел все же разглядела: это был Тревор Раддок. Он стоял в тени: ни свет из окон дома, ни уличный фонарь не освещали его — впрочем, прятаться он не собирался. Выглядел он еще хуже, чем обычно: грязная дырявая футболка, джинсы, заношенные до того, что, казалось, выпрыгни он из них, они так и остались бы стоять в прежнем положении.

Рейчел попыталась обогнуть мать. Конни схватила ее за руку:

— Ну-ка постой, моя милая, мы ведь еще не закончили.

— В чем дело, Тревор? — спросила Рейчел.

— Так ты его знаешь? — словно не веря своим ушам, спросила Конни.

— А ты как думаешь? — вопросом на вопрос ответила Рейчел. — Раз он спросил меня, так, наверно, я его знаю.

— Можно тебя на минутку? — обратился к ней Тревор. Он переминался с ноги на ногу, и его нечищеные, без шнурков башмаки скребли подошвами по бетонным ступеням. — Я понимаю, что уже поздно, но я надеялся… Рейчел, мне очень надо поговорить с тобой. С глазу на глаз.

— И о чем же? — едва сдерживая себя, спросила Конни. — Что же это такого ты собираешься сказать Рейчел Линн, чего не можешь сказать в присутствии ее матери? И вообще, кто ты такой? Если вы с Рейчел настолько хорошо знакомы, что ты позволяешь себе приходить к ней в половине двенадцатого ночи, то почему я не видела тебя прежде?

Тревор смотрел то на Рейчел, то на ее мать. Взгляд его остановился на Рейчел. На его лице был ясно написан вопрос: «Что, по-твоему, ей положено знать?» И Конни, словно телепат, мгновенно прочитала его. Она схватила Рейчел за руку.

— Поговорить о том, во что ты ее втянул? О том, зачем вы таскались по ночам возле пляжных домиков? Ты опустилась до того, что трахаешься с этим придурком, на которого другая девушка даже не высморкается.

Губы Тревора слегка дрожали, словно он боролся с собой, стараясь удержаться от ответа. Рейчел поспешила на выручку:

— Замолчи, мама.

Увернувшись от рук матери, которая пыталась ее задержать, она ступила за порог.

— Немедленно в дом! — приказала мать.

— Прекрати разговаривать со мной как с ребенком, — с вызовом ответила Рейчел. — Тревор — мой друг, и если он хочет мне что-то сказать, то я все равно выйду. А Салах — моя подруга, и если я хочу помочь ей, то обязательно это сделаю. И никакие полицейские и ни ты, мама, не заставят меня поступить иначе.

Ошарашенная Конни смотрела на нее широко раскрытыми глазами.

— Рейчел Линн Уинфилд!

— Да, меня так зовут, — сказала Рейчел. И, слыша за спиной тяжелое, учащенное дыхание матери, пораженной невиданной смелостью дочери, она взяла за руку Тревора и сошла по ступенькам парадного входа. Они пошли по улице к мотороллеру, на котором он приехал. — Мы сможем закончить разговор после того, как я поговорю с Тревором, — бросила она матери через плечо.

Ответом был грохот захлопнувшейся двери.

— Прости, — остановившись на дорожке, сказала она Тревору. — Мамаша не в себе. Копы нагрянули сегодня утром в магазин, и я смоталась, не объяснив ей что к чему.

— У меня они тоже были, — ответил он. — Баба-сержант. Жирная, с мордой, как… — Тут он взглянул на лицо Рейчел и решил, что язвительное суждение о морде следует попридержать. — Ну в общем, — продолжал он, сунув руки в карманы джинсов, — приходили копы. Кто-то на фабрике Малика сказал им, что Кураши попер меня с работы.

— Да, хорошего мало, — откликнулась Рейчел. — Но они же не думают, что ты в чем-то виноват? Ведь обвинения тебе не предъявили?

Тревор достал ключи, повертел их на пальце. Рейчел заметила, что он нервничает, но не понимала почему, пока он не заговорил снова.

— Все это так, но ведь дело не в том, за что меня поперли с работы, — сказал он. — Для них важен сам факт. Они считают, что это я, возможно, разделался с Кураши, чтобы отомстить. Вот как они думают. К тому же я белый. Он был цветным. Паки. И из-за этого раздули шумиху. Расовая ненависть и все такое… — Он провел ладонью по лбу. — Жуть, что за пекло, — пробормотал он.

Рейчел с любопытством наблюдала за ним. Прежде она никогда не видела Тревора Раддока таким взволнованным. Он всегда вел себя так, словно знал, чего хочет, и прикладывал ровно столько сил, сколько требовалось для достижения намеченной цели. И в отношениях с ней он вел себя согласно этому принципу: никакой спешки, никаких серьезных разговоров. Да, именно так — никаких серьезных разговоров. А сейчас… Перед ней был не тот Тревор, которого она знала прежде, еще по школе, где он считался отпетым хулиганом и безнадежным тупицей с примитивными мыслительными способностями, которого в будущем не ожидает ничего хорошего. Даже тогда он выглядел человеком, уверенным в себе. Если он не мог разрешить проблему при помощи мозгов, он пускал в ход кулаки.

— Да, жарко, — согласилась она, ожидая, что будет дальше. Не могли же они заняться чем обычно. Ведь не здесь же, где ее кипящая от злобы мать следила за ними из-за шторы на окне в гостиной, да и соседи из близлежащих домов наверняка с удовольствием подсматривали и подслушивали. — Изо дня в день одно и то же, и никаких перемен. Я читала что-то насчет глобального потепления. Может, оно уже началось?

Судя по всему, Тревор пришел не за тем, чтобы обсуждать климатические проблемы. Он спрятал ключи в карман и принялся обгрызать ноготь на большом пальце, то и дело бросая из-за плеча настороженные взгляды на зашторенное окно гостиной.

— Послушай, — сказал он. Вид у него был какой-то побитый, жалкий. Он вытер палец о футболку. — Послушай, Рейчел, мы можем поговорить? Хоть недолго?..

— А разве мы не разговариваем?

— Я хотел сказать… давай пройдемся?

Он пошел вперед по дорожке. Остановившись у ржавой калитки, он подал ей знак следовать за ним.

Она послушно шла сзади.

— Трев, а разве ты не должен быть на работе?

— Должен. Сейчас пойду. Но сперва хочу поговорить с тобой. — Он остановился, ожидая, когда она поравняется с ним. Шагая рядом, они дошли до его мотороллера. Он уселся на него и упер ноги в землю. Уставившись глазами в руль, крепко ухватил его руками. — Послушай, ты и я… ну это… в пятницу вечером. Когда грохнули Кураши. Мы же встречались. Ты же помнишь, да?

— Конечно, — подтвердила она, ощущая тепло, разливающееся по груди и шее, как это бывало всегда, когда она краснела.

— Ты помнишь, сколько было времени, когда мы расстались? Когда мы дошли до домиков, было около девяти. Потом мы пили… ну это жуткое пойло… кстати, как оно называется?

— Кальвадос, — ответила она и добавила, сама не зная для чего: — Его делают из яблок и подают на десерт.

— Понятно, но мы-то пили его до десерта, так? — осклабился он.

Его улыбка ей не нравилась. Ей не нравились вечно не чищенные зубы, грязь под ногтями, то, что он редко моется. Но больше всего ей была не по душе его постоянная забота о том, чтобы их встречи оставались в тайне. Эти встречи обычно начинались у моря на пирсе, а заканчивались в прибрежном домике, где пахло плесенью и пол был устлан плетеными циновками, оставляющими на коленях красные рубцы.

Люби меня, ну люби же меня, умоляло его ее тело, но сама она молчала. Посмотри, какое наслаждение я могу тебе доставить.

Все это было, но до того, как она узнала, что подруге нужна ее помощь, и по выражению лица Тео Шоу поняла, что он намерен бросить Салах.

— Но я сейчас не о том, — продолжал Тревор, так и не дождавшись ободряющего смешка в ответ на его двусмысленную шутку. — Мы пробыли там до половины одиннадцатого, помнишь? Я ведь даже не кончил, потому что надо было бежать на работу.

Она медленно покачала головой.

— Да нет, Трев, ты что-то путаешь. Я была дома около десяти.

Его лицо оскалилось в злой улыбке, а ладони по-прежнему сжимали руль. Когда он с нервным смешком поднял голову, то смотрел не на нее, а куда-то мимо.

— Послушай, Рейчел, все было не так. Я ведь не думаю, что ты бросилась засекать время сразу после того, как мы прекратили наши дела.

— Ты хотел сказать «мои дела», — поправила его Рейчел. — Я не помню, чтобы ты делал хоть что-нибудь после того, как вытащил из штанов свой пенис.

Наконец он посмотрел на нее. Впервые она увидела выражение испуга на его лице.

— Рейчел, — голос его звучал жалобно, — ну что ты, Рейчел. Ведь ты же помнишь, как все было?

— Помню, что было темно, — ответила она. — Помню, как ты просил меня подождать десять минут и только потом входить в домик, третий в ряду, если считать сверху. Это было нужно… А для чего это было нужно, Трев? Ты сказал: «Пусть он проветрится». Я ждала внизу, на пирсе.

— Да ты и не захотела бы войти, там была такая вонища внутри, — возразил он.

— А ты не захотел, чтобы тебя видели со мной.

— Да не в этом дело! — закричал он хриплым от ярости голосом.

Рейчел так хотела поверить, что он говорит правду! И что дело действительно не в этом, хотя вместе они появились на людях единственный раз, когда зашли пообедать в китайский ресторан, расположенный в пятнадцати милях от Балфорда-ле-Нез. Она убеждала себя, что он никогда не целует ее в губы из-за своей стеснительности, а потому даже старалась заставить его быть смелее. Она надеялась, что он пока просто не научился дарить радость другому. Разрешая Рейчел доставлять ему удовольствие, он ни разу не поинтересовался, что при этом испытывает она. А она не ощущала ничего, кроме унижения, и томилась в ожидании хоть какого-то намека на чувство с его стороны. Но ей все труднее становилось разубеждать себя в том, что он попросту использует ее.

— Трев, я была дома около десяти. Я это знаю, потому что я отвратительно себя чувствовала и, чтобы отвлечься, включила телевизор. Я даже помню фильм: с Сандрой Ди и Троем Донахью. Я смотрела его примерно с середины. Да ты наверняка знаешь: они молодые, почти дети, встречаются летом, влюбляются — и пошло-поехало. А в конце они понимают, что важнее всего любить, а не бояться и скрывать, кто ты есть на самом деле…^[35]

— Послушай, неужели ты не можешь сказать, что мы расстались в половине двенадцатого? — перебил ее он. — Рейчел, копы обязательно спросят тебя. Подумай, что будет, если ты скажешь им, что была дома около десяти?

— Я думаю, это будет означать, что у тебя было время на то, чтобы разделаться с Хайтамом, — ответила Рейчел.

— Да не делал я этого! — с горячностью воскликнул он. — Рейчел, я и не видел этого парня в тот вечер. Клянусь! Но если ты не подтвердишь мои слова, они поймут, что я вру. Тогда они решат, что я вру, когда говорю, что не убивал его. Ты можешь мне помочь? Ведь всего-то один час?

— Полтора часа, — поправила она его. — Ты говорил про половину двенадцатого.

— Ну хорошо, полтора часа. Ведь всего-то полтора часа?

Это же уйма времени, и ты мог хотя бы соврать, что за это время хоть раз вспомнил обо мне, про себя ответила ему Рейчел, а вслух произнесла совсем другое:

— Я не стану лгать, чтобы выгораживать тебя, Трев. Возможно, когда-то и смогла, но не сейчас.

— Почему? — умоляюще произнес он, дотронувшись до ее руки. — Рейчел, я думал, между нами особые отношения… Неужели ты этого не чувствуешь? Когда мы вместе, это как… Ну, как… колдовство… разве не так? — Его пальцы добрались до короткого рукава ее блузки, потом ощупали плечо, затоптались на бретельке лифчика.

Прикосновение было настолько желанным, что ответом на него, да и на только что заданный вопрос, была горячая волна, разлившаяся по всему телу: она захлестнула сердце, поднялась к горлу.

— Рейчел?.. — Пальцы добрались до груди. Вот так и должно быть, думала она. Мужчина касается женщины, разжигает ее желание, а женщина тает от его прикосновения…

— Ну пожалуйста, Рейчел! Ведь только ты можешь мне помочь.

И ведь это был первый и единственный раз, когда он дотронулся до нее с нежностью, а не с обычным горячим нетерпением получить собственное удовольствие.

«На головку этой птички надо надевать мешок!», «Рейчел Уинфилд, у тебя не лицо, а собачья задница!», «Парням, которые будут тебя раздевать, надо завязывать глаза», — звучали у нее в ушах голоса… Она сжалась и напряглась от прикосновения его пальцев, вспоминая эти выкрики и постоянные драки из-за них на протяжении всех ее школьных лет. Резким движением она сбросила руку Тревора Раддока.

— Рейчел! — Он смотрел на нее так, словно был смертельно ранен.

Да… то, что чувствует он сейчас, было ей хорошо знакомо.

— В пятницу вечером я пришла домой около десяти часов, — сказала она. — И если копы спросят меня, я так им и скажу.

Глава 15

Салах пристально смотрела в потолок спальни, на котором в отражении лунного света неподвижно, словно нарисованные, застыли силуэты трех листьев росшего за окном дерева. Их дом стоял рядом с морем, но сейчас его близость совсем не чувствовалась. Впереди еще одна ночь в удушающей жаре, когда постельное белье обволакивает тело, словно липкий кокон.

Она знала, что заснуть не сможет. Весь вечер отец и брат бурно спорили; слушать их пререкания было невыносимо, и в половине одиннадцатого она пожелала домашним спокойной ночи. Известие о том, что у Хайтама была сломана шея, настолько потрясло Акрама, что он на некоторое время замолчал. Муханнад немедленно воспользовался преимуществом, невольно предоставленным отцом, и, торопясь, стал выкладывать все, что узнал на встрече в управлении полиции — хотя Салах знать об этом было необязательно, — а также о том, какие действия Таймулла Ажар решил предпринять в ближайшем будущем. Акраму удалось вставить реплику в непрерывный поток его сообщений: «Это не игра, Муханнад», с которой и начался спор.

Их фразы, краткие и точные у Акрама и горячие у Муханнада, не только ожесточали отца и сына против друг друга, но и угрожали миру в их семье, а также и семейному бизнесу. Юмн, конечно же, была на стороне Муханнада. Вардах, наученная жизнью не встревать в дела мужчин, молчала, склонившись над вышиванием. Салах мучительно терзалась мыслью, как восстановить дружеские отношения между мужчинами. Когда спор затих и они молча сидели в гостиной, атмосфера в комнате была настолько наэлектризованной, что казалось, между ними вот-вот начнут проскакивать искры. В тишине всякий человек ведет себя по-своему. Юмн тишину не переносила. Она сразу вскочила и вставила кассету в видеомагнитофон. Когда на экране появился крупным планом смуглый мальчуган с кнутом в руке в окружении стада коз, заиграл ситар и появились титры на урду, Салах встала и пожелала всем спокойной ночи. Ответила только мать.

Было уже половина второго. Легла она в одиннадцать. Тишина в доме наступила около полуночи; последнее, что она слышала, были шаги брата в ванной комнате, куда он зашел по пути в спальню. Скрипевшие по ночам полы и стены притихли.

Она знала, что единственная возможность заснуть — выбросить из головы тревожные мысли и попытаться расслабиться. Выполнить второй этап этой процедуры она бы, наверное, смогла, а вот первый был явно невыполним.

Рейчел так и не позвонила, а это значит, что она не сумела ничего узнать о том, когда и где можно сделать аборт. Салах оставалось только убеждать себя быть терпеливой и надеяться на то, что подруга ее не бросит и сделает все, что нужно, а главное — снова не предаст ее.

С того момента, когда Салах поняла, что беременна, ее не покидало горькое ощущение несвободы от постоянного пребывания под родительским надзором. Сейчас она презирала себя за то, что всегда покорно жила под нежной, доброй и в то же время такой суровой опекой отца и матери. Она понимала, что ее жизнь, подобная существованию эмбриона в материнском чреве, когда она была защищена от любого враждебного воздействия окружающего мира, сейчас мешает ей и опутывает по рукам и ногам. Ограничения, столь долгое время налагаемые на нее родителями, конечно же, оберегали ее. Но в то же время они лишали свободы. Никогда прежде она не сожалела столь горько о том, что так не похожа на английских девушек, которым их родители кажутся чем-то вроде отдаленных планет, вращающихся по орбитам, расположенным за пределами солнечной системы, в которой обитают их дочери.

Не будь она так скована родительской заботой, размышляла Салах, она наверняка знала бы, что сейчас делать. Она попросту объявила бы о том, что намеревается совершить. Она, не поморщившись и не отводя глаз в сторону, рассказала бы свою историю, не заботясь о том, как к этому отнесутся окружающие. Что для нее семья, будь она свободной и раскованной? Что для нее честь и гордость родителей, не говоря уже об их нежной любви и преданности своему чаду? Сущие пустяки, о которых и вспоминать-то не стоит.

Но она всегда была частицей семьи, а значит, покой любимых родителей для нее важнее всего, важнее личного счастья, дороже самой жизни.

И конечно, дороже этой жизни, подумала она, машинально обнимая свой живот. И тут же отдернула руки. Я не могу дать тебе жизнь, сказала она, обращаясь к существу внутри себя. Я не могу дать жизнь тому, кто обесчестит моих родителей и приведет к крушению моей семьи.

А твой позор, дорогая Салах? — прозвучал в ее сознании безжалостный и неумолимый голос, который она слышала каждую ночь, неделю за неделей. Кто, как не ты, виновен в том, что сейчас ты находишься в таком положении?

«Шлюха позорная! — шепотом обзывал ее брат, вкладывая в оскорбительные слова столько злобы, что воспоминания об этом бросали ее в дрожь. — Ты заплатишь за все, Салах».

Она закрыла глаза, будто темнота поможет ей избавиться от воспоминаний, излечит сердце от тоски и боли, а разум — от постоянных мыслей о том, что она наделала. Но даже через плотно сомкнутые веки она почувствовала — или ей показалось? — яркие вспышки света.

Она открыла глаза. Вспышки продолжались в каком-то знакомом ритме. Луч освещал угол комнаты. Через мгновение она догадалась, в чем дело. Короткий, короткий, длинный, темнота. Короткий, короткий, длинный, темнота. Сколько раз она наблюдала этот сигнал в прошлом году? Он означал: «Выйди ко мне, Салах». Это значит, что Тео Шоу находится возле дома и фонариком сообщает ей, что ждет ее в саду.

Она вновь зажмурилась. Еще совсем недавно она тут же вскакивала с постели, подавала ответный сигнал фонариком и неслышно выскальзывала из спальни. Осторожно, бесшумно ступая, она пробиралась мимо спальни родителей, задерживалась на мгновение перед закрытой дверью, прислушиваясь к громоподобным раскатам отцовского храпа, в промежутках между которыми слышались нежные трели, выводимые носом матери. Спустившись по ступенькам, она направлялась в кухню, а оттуда — прямо в ночь.

Короткий, короткий, длинный, темнота. Короткий, короткий, длинный, темнота. Она различала призыв Тео даже с закрытыми глазами.

Сигналы были настойчивыми. Такую же настойчивость она почувствовала и в его голосе, когда он звонил ей накануне вечером.

— Салах, ну слава богу! — сказал тогда он. — Я звонил тебе несколько раз после того, как услышал о Хайтаме, но ты так и не подошла к телефону. Я собирался передать тебе сообщение… но не осмелился. Боялся за тебя. Трубку каждый раз брала Юмн. Салах, я хочу поговорить с тобой. Нам надо поговорить.

— Мы уже поговорили, — ответила она.

— Нет! Выслушай меня. Ты не поняла, что я имел в виду, когда говорил, что хочу повременить. Эти слова не имеют ничего общего с теми чувствами, которые я испытываю к тебе. — Он говорил быстро, словно боялся, как бы она не повесила трубку, прежде чем он успеет высказать все, что задумал, а возможно, и отрепетировал. Но она поняла, что он спешит еще и из опасения, что его подслушивают. И она точно знала — кто.

— Мне нужно помочь маме с обедом, — сказала она. — Я не могу сейчас с тобой говорить.

— Ты думаешь, что дело в тебе, ведь так? Я же видел это по твоему лицу. В твоих глазах я трус, потому что не хочу говорить бабушке, что люблю девушку-азиатку. Я и вправду не сказал ей ничего, но ты тут ни при чем. Понимаешь? Просто сейчас не время.

— Я никогда не обольщалась мыслью, что хоть что-то в твоей жизни связано со мной.

Салах могла бы не трудиться перебивать его — он торопился, и ничто не могло заставить его остановиться.

— Она очень больна. Ее речь становится все менее разборчивой. Она практически не может ходить. У нее постоянная слабость. За ней нужен уход. Поэтому я должен быть при ней, Салах. И я не могу пригласить тебя войти моей женой в этот дом только лишь для того, чтобы взвалить на твои плечи бремя ухода за старой, больной и капризной дамой, которая в любую минуту может умереть.

— Да, Тео, — ответила она. — Ты уже говорил мне об этом.

— Салах, ради бога, скажи, ну почему ты не хочешь дать мне хоть чуть-чуть времени? Ведь теперь, после смерти Хайтама, мы же можем быть вместе. Мы можем быть счастливы. Салах, ну неужели ты этого не понимаешь? Ведь то, что Хайтам умер, для нас шанс. Это добрый знак. Это как перст божий…

— Хайтам был убит, Тео, — прервала его Салах. — И я не думаю, что Бог к этому причастен.

Он замолчал. Интересно, подумала она, как он теперь себя чувствует? Он в шоке? В ужасе? А может, он сейчас копается в мыслях, стараясь найти слова, в которых звучала бы неподдельная искренность, сострадание, сочувствие, которых он в действительности не испытывает? Или он лихорадочно ищет подходящий способ показать себя в наиболее выгодном свете?

Ну скажи же что-нибудь, мысленно подгоняла она его. Задай хоть один вопрос, чтобы я поняла…

— Откуда ты знаешь?.. В газете… Они упоминают Нез… Не знаю почему, но я подумал, что у него, возможно, случился сердечный приступ или он просто оступился и упал. Но убийство?

Она-то хотела услышать: «Боже мой, как ты переживешь весь этот ужас? Как я могу помочь тебе? Салах, я должен сейчас же тебя увидеть. Я должен быть рядом с тобой, вместе мы все преодолеем…» — но нет, ничего подобного он не сказал.

— Сегодня днем моему брату сообщили об этом в полиции, — ответила Салах.

Еще одна продолжительная пауза. Она слышала его дыхание и вновь пыталась понять, о чем он думает.

Наконец он заговорил:

— Мне очень жаль, что он умер. Но я не стану притворяться, будто опечален тем, что ты не выйдешь замуж в нынешний уик-энд. Салах, я хочу поговорить с бабушкой. Я хочу рассказать ей все от начала до конца. Я понимаю, что почти теряю тебя, но как только мы завершим работу над проектом реконструкции и приступим к его выполнению, она успокоится, вот тогда-то я и поговорю с ней.

— И как ты себе это представляешь? Она успокоится и, когда ты будешь нас знакомить, возможно, не обратит внимания на то, что цвет моей кожи для нее невыносим?

— Ну что ты говоришь?

— Так ты что, вообще не хочешь нас знакомить? А может, ты надеешься на то, что этот проект угробит ее? Тогда ты получишь ее денежки и станешь свободным.

— Нет! Прошу тебя! Выслушай меня.

— У меня нет времени, — ответила Салах и положила трубку.

Как раз в этот момент Юмн вышла из гостиной в прихожую, где на столике возле лестницы стоял телефон. Невестка тогда смотрела на нее с таким подозрительно-фальшивым беспокойством, что Салах была уверена: Юмн слышала все, что говорила она.

— Ой, милостивый Аллах, телефон просто не умолкает с того момента, как мы узнали о судьбе несчастного Хайтама, — затараторила Юмн. — Хорошо, что близкие друзья наперебой спешат выразить сочувствие несостоявшейся жене нашего бедного Хайтама. До жены ей не хватило всего нескольких дней. Но ведь дело не в этом. Ее сердце должно утешиться тем, что так много людей любили нашего Хайтама, а значит, и ее. — Глаза Юмн смеялись, а на лице было выражение глубокой скорби.

Салах отвернулась от нее и быстро пошла к матери, слыша за спиной негромкий смех Юмн. Она знает, подумала Салах, но знает не все.

И вот сейчас, лежа в кровати, она наблюдала предназначенные ей сигналы: короткий, короткий, длинный, темнота, короткий, короткий, длинный, темнота. Он все еще ждал ее ответа.

Я сплю, Тео, мысленно сказала она ему. Иди домой, к своей бабушке. Сейчас все уже не важно, ведь, несмотря на все, что ты говорил — гордый тем, что мы любим друг друга, и безразличный к тому, как отнесется к этому твоя бабушка, — я все равно не смогу прийти к тебе. По сути ты такой же, как Рейчел. Для тебя свобода — это некое проявление твоей воли, логически обоснованное сознание твоих потребностей и желаний, которые ты и стремишься исполнить. Но для меня свобода — это нечто иное. И если я буду следовать своим принципам, а ты своим, мы оба погибнем. А когда люди, любящие друг друга, видят себя и весь окружающий их хрупкий мир в руинах и обломках, любовь сразу улетучивается, и ее место занимает стыд. Так что, Тео, иди лучше домой. Прошу тебя.

Она повернулась спиной к настойчиво мигающему световому посланию. Но все равно она видела его отраженным в зеркале, висевшем на противоположной стене. И, глядя на световые вспышки, она вновь вспомнила все: как она спешила через сад навстречу ему, его руки, протянутые к ней, его губы на ее губах, шее и плечах, его пальцы, перебиравшие ее волосы.

Из памяти выплыло и другое: волнующее ожидание встречи, таинственность, обмен одеждой с Рейчел, чтобы ее не узнали в темноте на Балфордской пристани, торопливая переправа через Уэйд во время прилива, но не на прогулочном катере Шоу, а на маленькой лодочке, взятой на несколько часов на станции, костер в неглубокой впадине на Конском острове, в который они подбрасывали выброшенные морем коряги, порывы ветра, с завыванием проникающего сквозь высокие заросли прибрежной травы и дикой лаванды.

У него был с собой радиоприемник, и когда они начали разговаривать, получилось как в кино: ночь, мужчина и женщина и музыкальное сопровождение. Они тогда сказали друг другу все то, что из-за различия их положений было для них неизвестным, искренне удивляясь и восхищаясь, как много нужно рассказать, чтобы узнать человека. Но ни он, ни она не догадывались, как легко разговор приводит к влюбленности, а влюбленность — к страстному желанию, которое только усиливается, оттого что его необходимо сдерживать.

Несмотря на все, что произошло в последние несколько месяцев и в последние дни, Салах все еще чувствовала прежнее желание. Но они не виделись. Она не могла бы смотреть ему в глаза. Она не хотела увидеть в его лице то, что могло бы — а это наверняка случилось бы — выдать его страх, боль или отвращение.

Тео, мы все делаем то, что должны делать, мысленно произнесла она, обращаясь к нему. Никто из нас не может изменить путь, который мы выбрали или который навязали нам другие.

Когда на следующее утро Барбара увидела Эмили Барлоу, та говорила по телефону. По тому, сколько неприязни и враждебности было в ее голосе, Барбара поняла, что ее подруга разговаривает с руководством.

— Ну уж нет, Дон, — едва сдерживалась Эмили. — Я не умею читать мысли. А поэтому не могу знать, что надумали пакистанцы, до тех пор, пока они не перейдут к делу… А где, по-вашему, я могу найти азиата, согласного стать осведомителем?.. Да, конечно, в Нью-Скотленд-Ярде больше нечем заняться, как только подыскать и прислать нам детектива, который проникнет в организацию, которая — в чем все мы могли убедиться — никогда не была замешана ни в одном, даже самом мелком преступлении… Господи, так ведь именно до этого я и пытаюсь докопаться… Да, могу. Если вы соблаговолите дать мне шанс закончить хоть что-нибудь из намеченного, а не тратить время на пустопорожние разговоры с вами, да еще дважды в день.

Барбара могла себе представить, какую вспышку негодования вызвала эта реплика у человека на другом конце провода. Что касается Эмили, то она закатила глаза и молча держала трубку, до тех пор пока ее начальник не бросил свою на аппарат. Барбаре показалось, что она даже расслышала треск.

Эмили послала в замолчавший телефон проклятие.

— Утром в его кабинет приходили три члена муниципального совета с протестом против беспорядков на Хай-стрит. Они проявили обеспокоенность судьбой магазинов, расположенных на ней. Но ни у кого из них, как ты пронимаешь, нет ничего интересного для нас.

Она снова принялась за работу, которую прервали звонок Фергюсона и появление Барбары: встав на стул, она продолжила укреплять голубую наволочку на раме незашторенного окна, надеясь хоть как-то спасти себя от жары наступающего дня. Зажав в руке степлер, она принялась заколачивать им кнопки. Глядя из-за плеча на Барбару, она сказала:

— Ты прекрасно поработала над своим лицом, Барб. Наконец-то ты приобрела человеческий вид.

— Ну спасибо. Не знаю, сколько еще времени буду этим пользоваться, но скажу тебе честно, синяки косметика маскирует хорошо. Правда, я думала, что управлюсь быстрее. Прости, что не поспела к утренней пятиминутке.

Эмили отмахнулась, подтвердив, что принимает извинения, тем более что Барбара не числилась в ее штате. К тому же она была в отпуске, так что ее помощь полиции Балфорда можно считать проявлением доброй воли. Никто и не ожидает, что она будет выказывать чрезмерное усердие.

Руководитель следственной группы слезла со стула и продолжала, орудуя степлером, закреплять нижний край наволочки. Она сообщила Барбаре, что уже успела побывать в магазине на Карнэрвон-роуд в Клактоне. Накануне вечером она провела там примерно четверть часа, беседуя с владельцем. Когда она спросила, кто из его клиентов-пакистанцев обычно звонил по телефону некоему Хайтаму Кураши, он сразу же ответил:

— Так это же мистер Кумар, конечно же, он. А он что, в чем-то замешан?

Фахд Кумар его постоянный клиент, рассказал он Эмили. Он никогда не причинял хозяину никаких неудобств и хлопот, всегда платил наличными. Заходит по крайней мере трижды в неделю, чтобы купить несколько пачек сигарет, иногда газету и лимонные пастилки. Он просто тащится от лимонных пастилок.

— Хозяин никогда не спрашивал Кумара, где тот живет, — продолжала Эмили. — Но, очевидно, где-то поблизости, что облегчит нам поиски. Один из наших парней наблюдает за магазином из прачечной самообслуживания, расположенной в доме напротив. Как только Кумар объявится, он сообщит нам и возьмет его под наблюдение.

— А на каком расстоянии находится этот магазинчик от рыночной площади Клактона?

По лицу Эмили расплылась зловещая улыбка.

— Не дальше пятидесяти ярдов.

Барбара кивнула. Чуть ли не рядом с мужским туалетом. Это дает им возможность проверить показания Тревора Раддока. Она рассказала Эмили о телефонных звонках в Пакистан прошлой ночью. О том, что с абонентами разговаривал Ажар, она не сказала, а поскольку Эмили не стала расспрашивать и копаться в подробностях, она решила, что сама информация важнее, нежели способ, с помощью которого она была получена.

Эмили, так же как и Барбара, заинтересовалась беседой Кураши с муфтием.

— Итак, — заключила она, — если гомосексуализм считается у мусульман смертным грехом…

— Именно так, — подтвердила Барбара. — Я выяснила это.

— …Тогда, — продолжала Эмили, — вероятнее всего, что Тревор говорит правду. А этому самому Кумару — ведь он ошивается где-то по соседству, — видимо, тоже известно о делах Кураши.

— Наверное, так, — согласилась Барбара. — А что если Кураши спрашивал муфтия о грехе, который совершил кто-то другой? Ну, к примеру, Салах. Ведь она согрешила, вступив в тайную связь с Тео Шоу, — добрачная связь, как и прелюбодеяние, у них также считается серьезным грехом, за который, как я полагаю, ее могли изгнать из семьи. В этом случае Кураши сумел бы выскользнуть из грозящих ему брачных сетей. Может быть, он как раз стремился к этому и искал способ, как это осуществить.

— Тогда это определенно снимает все подозрения с Маликов. — Эмили кивком головы поблагодарила Белинду Уорнер, появившуюся в кабинете с факсом в руке. — Есть что-нибудь из Лондона по поводу отпечатков пальцев, найденных на «ниссане»? — спросила она.

— Я уже обращалась в дактилоскопическую картотеку, — ответила Белинда. — Они сказали, что их специалист по идентификации отпечатков ежедневно сравнивает более чем две с половиной тысячи пальчиков, а затем спросили, есть ли у нас веская причина, чтобы им отложить всю текущую работу и заняться нашим делом?

— Я позвоню им, — сказала Барбара, обращаясь к Эмили. — Обещать не могу, но попробую ускорить дело.

— Это факс из Лондона, — отрапортовала Белинда. — Профессор Сиддики перевел то, что мы просили, из книги, найденной в комнате Кураши.

Фил звонил с пристани. Семейство Шоу держит там свое судно, большой прогулочный катер с каютой.

— А у азиатов есть там какие-либо плавсредства?

— Нет. Только у Шоу.

Отпустив подчиненную, Эмили некоторое время задумчиво смотрела на листок с факсом, прежде чем прочесть напечатанное на нем сообщение.

— Салах подарила Тео Шоу золотой браслет, — обращаясь к ней, сказала Барбара, — с надписью «Жизнь начинается только сейчас». А его алиби не стоит ни гроша.

Эмили между тем внимательно читала пришедший из Лондона факс.

— «Как можешь ты, — вслух прочла она, — не встать на борьбу за дело Аллаха и ради тех страждущих среди мужчин, женщин и детей, которые взывают: «О, Всевышний, выведи нас из этого города, в котором все люди угнетатели! О, пошли нам на помощь тех, кто с тобой! О, дай нам от себя защиту!» Вот так-то. — Она бросила листок на стол. — Ясно, что ничего не ясно.

— Похоже, мы можем доверять Ажару, — заметила Барбара. — Этот перевод почти дословно повторяет его. А что касается смысла, то Муханнад настаивает на том, что кто-то угрожал Кураши насилием. При этом он упирает на фразу «выведи нас из этого города».

— Разве он утверждает, что Кураши подвергался постоянному преследованию? — удивилась Эмили. — На этот счет у нас ничего нет.

— Кураши, должно быть, хотел избавить себя от этого брака, — предположила Барбара. Она все больше склонялась к этой мысли и искала факты, подтверждающие ее. — Представь, сколько насмешек обрушилось бы на него, когда шашни его невесты с Тео Шоу выплыли бы наружу. Вполне логично, что он не хотел вступать в этот брак. Возможно, он и в Пакистан звонил для того, чтобы поговорить об этом с муфтием, но сообщил не прямо, а в завуалированной форме.

— Я бы сказала, что он сам вдруг понял, что не сможет притворяться в течение последующих сорока лет, а потому попытался избежать этого брака, а то, что он обсуждал с муфтием, не так уж и важно. А когда до ушей кого-то из местных дошел слух о его нежелании вступать в брак с Салах, тогда… — Она подняла руку и при помощи большого и указательного пальцев изобразила пистолет, направила его на Барбару и спустила воображаемый курок. — Как по-твоему, Барб, что было дальше?

— Ну, а куда мы пристроим Кумара? И четыре сотни фунтов, перешедших от Кураши в его карман?

— А вдруг эти четыре сотни фунтов — что-то вроде задатка… часть приданого? Возможно, Кураши сватал одну из своих сестер за Кумара. Ведь у него же есть сестры? Об этом упоминается в каком-то из этих дурацких отчетов. — Она указала рукой на груду бумаг, возвышавшуюся на ее столе.

То, что предполагала Эмили, было не лишено смысла, и та уверенность, с которой она высказала свою гипотезу, вызвала у Барбары волнение и беспокойство, которые еще больше усилились, когда Эмили продолжила развивать свою мысль.

— Убийство было спланировано вплоть до мельчайших деталей, Барб. И последняя деталь — это железное алиби. Ведь тот, кто следил за всеми передвижениями Кураши в ту ночь, натягивал проволоку, проверял, чтобы на месте убийства не осталось никаких улик, не смог бы доказать свое отсутствие в это время и в этом месте и тем самым подтвердить свое алиби.

— Согласна, — сказала Барбара. — Похоже, ты права. Но если у всех, кроме Тео Шоу, есть алиби — а мотив убить Кураши был у нескольких подозреваемых, — может, нам стоит поискать еще? — Она принялась рассказывать Эмили о других телефонных звонках Кураши. Но как только она дошла до непонятного сообщения с автоответчика в Гамбурге, Эмили перебила ее.

— В Гамбурге? — оживилась она. — Кураши звонил в Гамбург?

— Номера телефонов в Гамбурге значатся на компьютерной распечатке. Кстати, один звонок был сделан в главное полицейское управление, однако мне не удалось узнать, кто ответил на его звонок. А что, разве с Гамбургом связано что-то важное?

Вместо ответа Эмили выдвинула ящик стола и выудила пластиковый пакет с низкокалорийной смесью орехов и сухофруктов. Барбара смотрела на него, стараясь согнать со своего лица виноватое выражение. Она-то позавтракала более чем обильно: хорошая яичница, картофель фри, сосиски, грибы, бекон — вся эта снедь целиком состояла из холестерина и жиров. Но Барбара быстро сообразила, что Эмили сейчас не до этого, настолько сильно озадачило ее сообщение о Гамбурге.

— Эм? — спросила Барбара. — В чем дело?

— Клаус Рохлайн.

— Кто?

— Он был третьим на ужине в Колчестере вечером в пятницу.

— Немец? Но когда ты сказала «иностранец», я подумала, ты имеешь в виду… — Да, насколько же сильно ее мышление подвержено влиянию усвоенных стереотипов и неосознанных предрассудков! Барбара решила, что слово «иностранец» подразумевает «азиат», хотя правило «предполагаешь, значит, не знаешь» — основной постулат работы детектива.

— Он приехал из Гамбурга, — пояснила Эмили. — Ракин Хан дал мне номер его телефона. Если вы мне не верите, сказал он, а скорее всего вы мне действительно не верите, подтвердить алиби Муханнада может он. И протянул мне… Куда же я его… — Порывшись в наваленных на столе бумагах и папках, она извлекла оттуда свой блокнот. Перелистала его и, остановившись на одной странице, пробежала ее глазами, а затем прочла номер телефона.

Барбара вытащила из рюкзака компьютерную распечатку и нашла на ней первый гамбургский номер.

— Ну, черт возьми, и дела, — растерянно пробормотала она.

— Как я понимаю, ты прошлой ночью звонила мистеру Рохлайну? — смеясь, спросила Эмили, а потом, вскинув голову, потрясла в воздухе сжатым кулаком. — Вот так-то, Барб. Человек своего народа. Мистер Политикан. Я думаю, что мы его здорово прищучили.

— Связь прослеживается, — задумчиво согласилась Барбара. — Но, Эм, ведь это могло быть и простым совпадением.

— Совпадением? — В голосе Эмили слышался явный скепсис. — Кураши вдруг звонит тому человеку, от которого наполовину зависит алиби Муханнада Малика?.. Нет, Барбара, это не совпадение.

— Так что все-таки с Кумаром? — спросила Барбара.

— А что с ним может быть?

— Как он связан со всем этим? Ведь он, вероятно, живет вблизи рыночной площади в Клактоне, около того самого места, где Тревор, по его словам, видел, как Кураши искал партнера возле общественного туалета. Это что, случайность? А если так, то как мы можем считать один эпизод совпадением, а второй — указанием на убийцу Кураши? А если все то, что связано с Кумаром, не случайно, что мы тогда имеем? Что убийство Кураши тайно организовано членами его общины? А если так, то почему?

— Мы не обязаны знать почему. Почему — это уже дело прокуратуры. Наша задача — передать им обвиняемого и доказательства против него.

— Отлично, — согласилась Барбара. — Полностью с тобой согласна. Но ведь нам известно, что в ту ночь слышали шум мотора лодки, отплывавшей от берега. А у семейства Шоу есть катер. Мы знаем, что Иэну Армстронгу была выгодна смерть Кураши. Ведь его алиби самое непрочное из всех. У нас есть показания, что Кураши был гомосексуалистом, и мы знаем, что он шел на Нез на встречу с кем-то, причем не в первый раз. И я не понимаю, как можно на все это закрыть глаза, только чтобы подкрепить любым способом версию, направленную против Муханнада. Эм, не думаю, что это правильно. Уверена, что и ты…

Она осеклась, поняв, что опять зашла слишком далеко. Ее склонность к многословию, спорам, отстаиванию собственного мнения — все, что было приемлемо в Лондоне с любезным и обходительным инспектором Линли, — сейчас необходимо было сдерживать. Эмили прореагировала на ее слова тем, что, выпрямив спину, пристально посмотрела на нее.

— Прости, — поспешно произнесла Барбара. — Из-за этой жары я уже ничего не соображаю. Говорю совсем не то, что думаю. Дай мне хотя бы минуту на то, чтобы собраться с мыслями.

Эмили молчала. Она сидела неподвижно, как изваяние, и только два пальца лежащей на столе правой руки — большой и указательный — негромко отбивали торопливую дробь.

Зазвонил телефон. Она не пошевелилась. Барбара тревожно смотрела то на нее, то на аппарат.

Через некоторое время телефон смолк. В дверях появилась Белинда Уорнер.

— Шеф, Фрэнк на телефоне, — сообщила она. — Он открыл сейф Кураши в «Барклиз банке» в Клактоне. Он говорит, что обнаружил там документ о перевозке груза по морю компании «Истерн импортс». — Она взглянула на листок бумаги, проверяя, что еще обнаружил детектив. — Эта компания поставляет мебель, ковры и прочие предметы домашнего интерьера, — продолжила она. — Компания-импортср из Пакистана. Он также обнаружил в сейфе конверт с неполным адресом: Оскарштрассе, пятнадцать, больше там ничего нет. Да, еще страница из глянцевого журнала. Он не знает, почему она там оказалась. В сейфе лежат документы на дом на Первой авеню, а также эмиграционные документы самого Кураши. Это опись того, что находится в банковском сейфе. Фрэнк спрашивает, должен ли привезти все это.

— Скажи ему, пусть хоть раз поработает своей пустой головой! — вскипела Эмили. — Конечно же он должен тащить все это сюда.

Белинда кивнула и поспешно вышла. Эмили повернулась к Барбаре.

— Оскарштрассе, пятнадцать, — задумчиво произнесла она, многозначительно глядя на Барбару. — Ну, и где, по-твоему, это находится?

— Я еще не врубилась, — ответила Барбара. — Я все еще пережевываю то, что произошло. Мы можем забыть то, что я сказала?

— Нет, — резко ответила Эмили. — Мы не можем этого забыть.

Ну и дела, чертыхнулась про себя Барбара. А как же ее планы поработать рядом с руководителем следственной группы, поучиться у нее, предостеречь Таймуллу Ажара от неприятностей? Все побоку из-за ее несдержанного языка.

— Жаль, Эм, — только и могла сказать она.

— Продолжай.

— Прости. Мне действительно жаль. Да я и не думала… Черт побери мой длинный язык! — Барбара схватилась за голову.

— Я просила тебя не падать ниц передо мной, — оборвала ее Эмили. — У каждого свой взгляд. Я просила тебя продолжить.

Растерявшись, Барбара подняла на нее глаза, пытаясь понять, чего больше в словах подруги — иронии или желания ее унизить. Но во взгляде Эмили был только интерес. И вновь она была вынуждена признать, что самыми главными качествами в их работе являются умение отступить от своего мнения, желание выслушать другого и способность изменить направление своих действий, если вдруг открываются новые обстоятельства.

Барбара нервно облизнула губы и ощутила привкус нанесенный утром помады.

— Хорошо, — начала она, — давай забудем на минуту о Салах и Тео Шоу. — Теперь в ее голосе чувствовалась сдержанная осмотрительность. — Предположим, что Кураши звонил муфтию с намерением поговорить именно о своей гомосексуальности, как ты и предполагала. Он спросил, может ли мусульманин, впавший в смертный грех, все-таки считаться мусульманином, имея в виду себя.

— Возможно, так.

Слушая Барбару, Эмили взяла пакет с орехами и сухофруктами и высыпала немного на ладонь.

— Он услышал от муфтия, — продолжала Барбара, — что за такой грех он будет отлучен, а раз так, он решил покончить с этим, о чем объявил своему партнеру на ранее назначенной встрече. Но его любовник не пожелал расставаться. Он попросил еще об одной встрече. Кураши взял с собой презервативы, дабы показать, что эта последняя встреча будет означать конец его педерастии. Безопасный секс доставляет меньше волнений. Но на этот раз любовник подготовил все, чтобы убить Кураши, действуя по принципу «так не доставайся же ты никому».

— Из-за Кураши он потерял голову, — скорее для себя, чем для Барбары, уточнила Эмили. Она пристально смотрела на вентилятор, который вчера притащила с чердака. Ей так до сих пор и не удалось запустить его.

— Могу представить себе, как все было, Барб, но ты забываешь одну деталь, а именно — свой же собственный вчерашний аргумент. Зачем любовнику было нужно перетаскивать тело в дот? Ведь все могло сойти за несчастный случай. А еще и «ниссан» потрошить?

— Да… этот проклятый «ниссан», — в раздумье сказала Барбара, понимая, что Эмили только что не оставила камня на камне от ее теоретических построений. Но, обдумывая вновь события той ночи: тайное свидание, роковое падение, перетаскивание тела, разгром машины, — она вдруг увидела еще одну возможность развития действия. — Эм, а что, если во всем этом принимал участие кто-то третий?

— Menage-а-trois?^[36] И что же из этого следует?

— А если любовник Кураши не был убийцей? Где у тебя фотографии места преступления?

Эмили снова начала рыться в бумажной куче на своем столе. Она извлекла из нее папку и, вынув фотографии, рассортировала их, отложив в сторону снимки тела, а снимки места преступления разложила веером на столе. Встав позади стула Эмили, Барбара из-за ее плеча принялась внимательно рассматривать фотографии.

— Что ж, — согласилась Эмили. — Допустим, что так. Как будет выглядеть сценарий, если убийцей был не любовник Кураши? В пятницу человек, с которым Кураши намеревался встретиться, либо уже был на Незе, ожидая появления Кураши, либо ждал его где-то по пути на свидание. Согласна?

— Согласна, — ответила Барбара и принялась развивать предложенный Эмили сценарий: — Итак, если этот человек видел или слышал, как Кураши упал, а может быть, он нашел его уже мертвым внизу на ступенях…

— …то вполне логично заключил, что это несчастный случай. Перед ним встала дилемма: либо оставить тело на месте падения, чтобы его обнаружил кто-то другой, либо самому сообщить о несчастном случае.

— Так, так. Если он хочет сохранить их связь в тайне, он не трогает тело. Если ему все равно, узнает ли кто-то…

— …он сообщает о том, что произошло, — докончила Эмили.

— Однако все будет выглядеть иначе, если любовник Кураши действительно видел в ту ночь что-нибудь подозрительное.

Эмили начала медленно поворачивать голову от лежавших на столе снимков, пока ее взгляд не встретился со взглядом Барбары.

— Если любовник видел… — медленно произнесла она. — Господи, Барб. Ведь тот, с кем Кураши собирался встретиться там, должно быть, понял, когда он упал, что это убийство.

— А поэтому любовник Кураши и не показывается, ожидая, что будет. Он видит убийцу, видит, как тот натягивает проволоку-ловушку, видит тень, движущуюся по лестнице. Он не знает, за кем он наблюдает, но когда Кураши падает, он сразу понимает, кто это. Он даже наблюдает за тем, как убийца снимает проволоку.

— Но он не может выйти из своего укрытия, поскольку не хочет показать, что имел с Кураши гомосексуальную связь, — продолжала Эмили.

— Потому, что сам он женат, — дополнила Барбара.

— Или состоит в связи с кем-либо другим.

— В любом случае он не может раскрыть свое присутствие, но хочет любым способом уведомить полицию о том, что это убийство, а не несчастный случай.

— Поэтому он и перетаскивает тело, — закончила Эмили. — И курочит машину. Барб, ты хоть понимаешь, что это значит?

— То, что у нас в деле появился какой-то таинственный свидетель, госпожа начальница, — с улыбкой ответила Барбара.

— И если убийца об этом узнает, — мрачным голосом добавила Эмили, — то у нас появится еще один фигурант, которому может угрожать опасность.

Юмн, стоя у окна, меняла подгузник ребенку, когда до ее уха долетел звук закрывшейся входной двери, а затем легкое шуршание сандалий по плитам дорожки, ведущей на улицу. Выглянув в окно, она увидела Салах. Поправляя янтарного цвета дупату, наброшенную на густые черные волосы, девушка спешила к своей припаркованной к краю тротуара «микре». Она снова опаздывала на работу, но, вне всякого сомнения, драгоценному чаду Акрама это мелкое упущение сойдет с рук.

До этого Салах провела полчаса в ванной, где, открыв на полную мощность краны, старалась за шумом воды, льющейся в ванну, скрыть утреннюю рвоту. И ведь, как ни странно, никто этого не замечал. Они все думали, что она моется, хотя это было необычно — Салах предпочитала принимать ванну перед сном, — но объясняли это изнуряющей жарой. И только одна Юмн знала правду, Юмн не зря стояла под дверью, тщательно прислушиваясь и собирая информацию по крупицам, словно зерна в поле на случай, если выдастся голодный год, информацию, печальную для Салах, но радостную для ее невестки, по отношению к которой Салах обязана была проявлять уважение, послушание и услужливость.

Вот маленькая шлюшка, думала Юмн, наблюдая за тем, как Салах садится в машину и опускает оба передних стекла. Выскальзывает из дома, чтобы встретить его, приводит его в свою комнату, когда весь дом спит, раскидывает для него ноги, прижимается к нему всем телом, вертит бедрами, а на следующее утро умудряется выглядеть такой чистой, такой невинной, нежной, милой, прелестной… Маленькая шлюшка! Она словно тухлое яйцо, которое безукоризненно смотрится снаружи, а вот когда его разбивают, то в нос шибает отвратительный запах.

Малыш захныкал. Юмн, посмотрев на него, поняла, что вместо того, чтобы выбросить испачканный подгузник, она по рассеянности туго обмотала им ножки ребенка.

— Ой ты мой любимый, — заворковала она, освобождая малыша. — Бишр, прости свою невнимательную амми-ги.

Малыш, болтая ручками и ножками, загукал в ответ. Она с любовью разглядывала его. Голенький, он был просто загляденье. Она протерла его влажной фланелькой, распрямила ему ножки.

— Бишр, любимый мой сынок, — пела она, — самый нежный мой цветок.

Обмыв его, она не завернула его сразу в чистую пеленку. Она любовалась им. Судя по его сложению, размерам и силе, он будет в точности таким, как его отец.

Проглядывающие в нем черты мужчины убеждали ее в том, что она достойная женщина. Ее обязанностью является одаривать своего мужа сыновьями, и она будет исполнять эту обязанность до тех пор, пока тело будет служить ей. А за это в старости о ней будут не просто заботиться, с ней будут обращаться как с сокровищем. И это принесет ей столько почета, сколько этой гнусной маленькой Салах не заслужить и за тысячу жизней. Вряд ли она такая же плодовитая, как Юмн, к тому же она нарушила заповеди мусульманской религии, так что нечего и думать о возможности искупить эти грехи. Она порченый товар, который не отмыть от грязи. Она ни на что не годится, разве только быть рабыней.

Эта мысль согревала ей душу.

— Да, — замурлыкала Юмн, наклонившись к ребенку. — Да-да, как мне это нравится.

Она ласкала малюсенький отросточек, висящий между его ножками. Совершенно невероятным казалось ей влияние этого крохотного кусочка плоти на все, что предстоит совершить в жизни этому ребенку. Но именно так повелел Пророк.

— Мужчины повелевают нами, — тихим речитативом внушала Юмн малышу, — потому что Аллах поставил их над нами. Бишр, мой маленький, слушай же свою амми-ги. Делай свое дело: давай приют, защищай, веди за собой. И ищи женщину, которая знает, что требуется от нее.

Салах наверняка этого не знает. Она выполняет обязанности послушной дочери, покорной младшей сестры и золовки, угодливой и послушной. Но это роль, которую она играет. Естественной она бывает только тогда, когда ложится в кровать, пружины которой ритмично скрипят глубокой ночью.

Это Юмн знала. Знала, но решила держать язык за зубами. Правда, не со всеми. Когда Салах, которую мучили постоянные приступы тошноты по утрам, не раздумывая согласилась выйти замуж за первого же молодого человека, представленного ей в качестве будущего мужа, Юмн решила действовать. Она не может быть соучастницей великого обмана, который Салах, этот цветок семьи, наверняка затеяла против своего жениха.

И она тайно отправилась к Хайтаму, незаметно выскользнув из дома в один из многочисленных вечеров, проводимых Муханнадом где-то на стороне. Она долго и нудно говорила с предполагаемым женихом в номере его отеля. Сидя, поджав ноги, на полу напротив него, она сделала то, что должна была сделать религиозная женщина, — раскрыла ему глаза на непреодолимую преграду в его предстоящей женитьбе на ее золовке. От греховного плода, который носит Салах, конечно же, необходимо избавиться. Но вот ее утраченную девственность вернуть невозможно.

Хайтам, однако, отреагировал на это совсем не так, как ожидала Юмн. Ее слова: «Она не чиста, она носит ребенка другого мужчины», — не привели к тому, к чему должны были бы привести согласно логике и традициям. Хайтам настолько спокойно и равнодушно воспринял откровения Юмн, что она в какой-то миг напугалась, уж не спутала ли она череду событий: возможно, приступы тошноты начались у Салах после приезда Хайтама, а не до него, и, следовательно, отцом ребенка Салах является Хайтам.

Но она знала, что это не так. Когда Хайтам приехал, Салах уже была беременна. Таким образом, его согласие на брак — да еще в придачу к тому, как спокойно воспринял он известие о совершенном Салах грехе, — могло означать только одно. Он уже знал о ее положении и, несмотря на это, согласился жениться на ней. Юмн поняла, что эта маленькая сучка спасена от позора и бесчестия, и все потому, что Хайтам был согласен, готов и рад забрать ее из семьи, как только она этого пожелает.

Худшую ситуацию трудно было представить. Вынужденная в течение почти трех лет терпеть восхваление добродетелей Салах, коим ее постоянно донимала свекровь, Юмн с величайшей радостью хваталась за любую возможность причинить девушке боль. Ей прожужжали все уши, восхищаясь искусством жалких поделок Салах, превознося ее красоту, ум, религиозность и благочестие — и в особенности ее чувство долга. Упоминая последнюю характерную черту своей ненаглядной дочери, Вардах Малик была столь красноречива, что Юмн едва сдерживалась, чтобы не заткнуть уши.

Когда Юмн доставляла свекрови неприятности, та, браня или упрекая невестку, всегда ставила ей в пример Салах с ее образцовым послушанием. Стоило ей переварить чечевицу, как Вардах не менее двадцати минут читала ей нотацию о том, насколько искусна Салах в кулинарии. Если она осмеливалась пропустить одну из пяти ежедневных молитв — она часто не могла заставить себя покинуть кровать к утреннему намазу, — то выслушивала десятиминутное разглагольствование о том, насколько предана исламу Салах. Если она не совсем тщательно вытирала пыль, чистила ванну или обметала паутину в доме, ее небрежное отношение к уборке и равнодушие к чистоте сравнивались с усердием Салах в этих делах, и сравнение, конечно же, было не в пользу Юмн. Поэтому для нее обладание этой зловещей и порочащей золовку тайной было источником огромной радости. Но еще большую радость доставляло ей то, что она могла использовать свою осведомленность в делах Салах для собственного благополучия. Однако Юмн пришлось оставить все мечты и надежды на то, что ей удастся превратить Салах в свою заложницу и заставить ее выполнять все желания и приказы, поскольку Хайтам, поставленный в известность о ее смертном грехе, объявил о намерении жениться на ней. Но вот теперь судьба девушки снова была в ее руках. А это значит, что Салах Малик ожидает то, чего она заслуживает.

Юмн, глядя с улыбкой на сына, начала заворачивать его в чистую мягкую пеленку.

— Как все-таки хороша жизнь, мой маленький повелитель, — произнесла она шепотом.

Запеленав ребенка, она составила в уме перечень дел, которые Салах должна будет сделать, вернувшись с работы.

Глава 16

Возможность заполучить свидетеля убийства Кураши оживило работу следственной группы. Ее руководитель Барлоу, обзвонив всех своих людей, раздала указания: каждого, кто контактировал с Кураши, следует с настоящего момента считать возможным свидетелем его убийства. Они все должны представить подтвержденное алиби. За теми же, кто был в тот вечер на Незе, необходимо установить наблюдение.

Барбара, как и обещала Эмили, позвонила в дактилоскопическую картотеку в Лондон и, используя свои знакомства, постаралась ускорить идентификацию отпечатков пальцев, найденных на «ниссане». Она не очень рассчитывала на результаты, понимая, что идентификация возможна, только если человека, оставившего отпечатки, уже когда-то задерживали и его дело хранится в одном из подразделений полиции. А это невероятная удача: будет установлена личность подозреваемого, а значит, вместо сплошных домыслов и предположений, существующих на данный момент, появится что-то конкретное.

Сотрудники вспомогательной службы отнюдь не приветствовали вмешательство в их работу представителей других подразделений полиции, поэтому, чтобы продвинуть дело, она сообщила, что в городе вот-вот начнутся беспорядки, пакистанская община готова выйти на улицы. Закончила она просьбу словами: «Мы здесь сидим на пороховой бочке, и спасти нас может только ваша помощь».

Они все поняли и выразили желание закончить работу еще до заката солнца в первый же день проведения расследования. Однако сержант должна учесть одно немаловажное обстоятельство: ежедневно они могут просматривать строго определенное число отпечатков.

— Мы не можем допустить ошибку, — поучительным речитативом сообщил ей начальник картотеки, — в результате которой виновный может остаться безнаказанным, а невиновный будет несправедливо осужден на основании данного нами заключения.

Он прав, тысячу раз прав, подумала Барбара. Она попросила его сделать все возможное и направилась в офис Эмили.

— Мне жаль, но уговорщица из меня, в общем-то, никакая, — откровенно призналась Барбара. — Правда, они обещали постараться. А как вообще обстоят наши дела?

Склонившись над какой-то папкой, Эмили просматривала ее содержимое.

— Кураши, — сказала она, кладя фото на стол. Барбара узнала фотографию, напечатанную в газете. На ней Кураши выглядел печальным и каким-то безобидно-добрым. — Если Тревор Раддок говорит правду о Кураши и его гомосексуальных пристрастиях, то у нас есть шанс, что кто-нибудь видел его на рыночной площади в Клактоне. А если видел его, то мог видеть и нашего потенциального свидетеля. Барб, мне необходим этот свидетель. Если, конечно, Раддок говорит правду.

— Если… — задумчиво согласилась Барбара. — У него самого был мотив убить Кураши, и я пока что не проверила его алиби. Мне необходимо побывать у него на работе и посмотреть карточку регистрации за последнюю неделю. И надо поговорить с Рейчел. К ней, как ни странно, сходится множество нитей.

Эмили одобрила ее намерения. Со своей стороны она также будет разрабатывать версию, связанную с гомосексуальностью убитого. Необходимо поработать на рыночной площади и выйти наконец на Фахда Кумара, так что все дороги, похоже, ведут в Клактон, и она хочет прогуляться по всем этим дорогам.

— Если этот свидетель существует, то он ключевая фигура в деле, — заключила она.

Они расстались на тропинке, бегущей к бетонированной площадке, где в прежние времена находилась стоянка служебных машин. Часть площадки занимал ангар из рифленых металлических листов — это был склад вещественных доказательств. Дежурный в рубашке с короткими рукавами и с голубым, влажным от пота носовым платком на голове сидел на стуле в дверях. Когда они поравнялись с ним, он был занят тем, что сверял содержимое пакетов вещдоков с описями. Окружающая его температура приближалась к той, которая необходима для поджаривания бекона на решетке. Бедный парень, посочувствовала ему Барбара, худшей работы не придумаешь.

За то время, пока они находились в здании управления полиции, ее «мини» так сильно нагрелась внутри, что в ней было трудно дышать. Рулевое колесо обжигало ладони, а обивка сидений жгла тело даже через одежду. Посмотрев на часы, Барбара с удивлением отметила, что нет еще и полудня. Она почти не сомневалась, что к двум часам дня превратится в пережаренную баранью ножку к воскресному обеду.

Когда она добралась до магазина «Драгоценности и бижутерия Рекон», он был уже открыт. Через раскрытую дверь Барбара увидела, что Конни Уинфилд и ее дочь заняты работой. Они разбирали новые поступления бус, ожерелий и сережек и выкладывали образцы в витрине. Вынимали изделия из коробок, развешивали их на старинном раздвижном экране, обтянутом кремового цвета бархатом.

Некоторое время Барбара незаметно наблюдала за ними и невольно отметила, что они работали молча, и молчание это было напряженно-враждебным. Мать то и дело бросала на Рейчел злобные взгляды, в ответ на которые на лице дочери появлялось надменное выражение — она давала понять, что неприязненное отношение матери ей безразлично.

Барбара поздоровалась, и обе женщины разом подняли головы. Ответила ей только Конни.

— С моей стороны было бы наивно предположить, что вы пришли к нам за покупками. — Она подошла к прилавку, где на краю пепельницы в форме полумесяца дымилась зажженная сигарета. Стряхнув пепел, она затянулась. Сквозь завитки дыма Конни настороженным взглядом следила за Барбарой.

— Я хотела бы поговорить с Рейчел, — объявила Барбара.

— Пожалуйста. Желаю вам успеха. Я и сама хотела поговорить с этой распутной дурой, но у меня ничего не получилось. Попытайтесь, может у вас выйдет. Хотя я не думаю, что вам удастся у нее что-то узнать.

Барбаре не хотелось, чтобы при их разговоре присутствовала мать, поэтому она предложила:

— Рейчел, давайте выйдем из магазина? А еще лучше пройдемся.

— Это еще почему? — вспылила Конни. — Не помню, чтобы я разрешила ей прекратить работу и куда-то идти. У нас много дел. Все, что вам необходимо сказать ей, вы можете сказать и здесь. А мы тем временем будем распаковывать товар.

Рейчел повесила ожерелье, которое держала в руках, на последний свободный крючок раздвижного экрана. Конни, очевидно, поняла смысл, который дочь вложила в это движение.

— Рейчел Линн, не смей даже и думать…

— Мы можем пройтись по парку, — сказала Рейчел, обращаясь к Барбаре. — Это недалеко, и я думаю, мы уложимся в мой перерыв.

— Рейчел Линн!

Рейчел, казалось, оглохла. Выйдя из магазина, она, не оглядываясь, пошла по тротуару. Барбара слышала, как Конни еще раз истерически выкрикнула имя дочери, затем еще, но уже умоляюще, но Рейчел твердой походкой шла в направлении Балфорд-роуд.

Парк, в который они направлялись, представлял собой обыкновенный квадратный газон с выжженной солнцем травой, расположенный позади церкви Святого Иоанна. Он был окружен свежевыкрашенной в черный цвет чугунной оградой, но ворота были открыты настежь. Над ними была укреплена вывеска, приглашающая всех заходить в Фалак-Дедар-парк. Мусульманское имя, отметила про себя Барбара и задумалась, не является ли это свидетельством вторжения азиатской общины в Балфорд-ле-Нез.

По дорожке, проложенной по периметру парка, они дошли до скамейки, на которую падала кружевная тень от стоящего рядом ракитника, усыпанного желтыми цветами. В центре парка стоял фонтан — скульптура девушки в чадре с кувшином в руке, из горлышка лилась тонкая струйка воды в стоящую у ног девушки чашу — морскую раковину. Расправив тонкую полупрозрачную юбку, Рейчел села и принялась внимательно изучать фонтан, не взглянув на Барбару.

Барбара сказала ей о цели разговора: необходимо выяснить, где она была вечером в предыдущую пятницу.

— Всего четыре дня назад, — сосчитала она в уме на тот случай, если девушка решит притвориться забывчивой. За такое короткое время события вряд ли навечно сотрутся из памяти, мысленно решила она.

Рейчел, по всей вероятности, обладала способностью к умозаключениям.

— Вы хотите знать, — спросила она, — где я была в ночь, когда убили Хайтама?

Барбара подтвердила предположение и добавила:

— Ваше имя не однажды упоминалось в ходе расследования, Рейчел. Я не хотела в присутствии вашей матери вдаваться в подробности…

— Спасибо, — кивнула Рейчел.

— …Но, как вы, наверное, сами понимаете, мало хорошего в том, что ваше имя всплывает в ходе расследования убийства. Курите?

Отрицательно покачав головой и снова уставившись на фонтан, Рейчел сказала:

— Я была с Тревором Раддоком. Он работает на пирсе. Да вы его уже знаете. Прошлым вечером он сказал мне, что вы уже говорили с ним. — Она провела рукой по вышитой голове павлина на юбке.

Сняв со спины рюкзак, Барбара вынула блокнот. Пролистав его, она нашла страницу с записями, сделанными при встрече с Тревором Раддоком. Глядя в блокнот, она боковым зрением перехватила направленный на нее взгляд Рейчел. Рука девушки, двигавшаяся сверху вниз по узору на юбке, замерла, словно ей вдруг стало понятно, что она может выдать себя любым движением.

Восстановив в памяти то, что она узнала от Тревора о вечере, проведенном с Рейчел, она повернулась к девушке.

— Тревор Раддок уверяет, — сказала она, — что вы были с ним. Хотя он слегка путается в деталях. И именно эти детали я пытаюсь уточнить. Надеюсь, что вы поможете мне представить ситуацию во всех подробностях.

— Но я не знаю как.

— Это просто. — Держа карандаш наготове, Барбара спросила: — Чем вы с ним занимались?

— Чем занимались?

— Да, вечером в пятницу. Заходили куда-нибудь? Поесть? Выпить кофе? В кино? Может быть, заглянули куда-нибудь по пути?

Рейчел сжала двумя пальцами украшенную короной голову павлина.

— Вы, наверное, шутите? — спросила она с ядовитой усмешкой. — Думаю, Трев сказал вам, куда мы пошли.

— Он-то, конечно, сказал, — согласилась Барбара. — Но я, если вы не возражаете, хотела бы услышать вашу версию.

— А если я возражаю?

— Можно, конечно, но возражение — не лучший вариант поведения при расследовании убийства. В этом случае проще говорить правду. Потому что, если вы лжете, детективы обязательно захотят узнать, по какой причине. И они не отстанут от вас, пока не докопаются до нее.

Пальцы девушки вцепились в юбку мертвой хваткой. Будь вышитый павлин живым, подумала Барбара, он сейчас бы испустил дух.

— Рейчел, — обратилась к девушке Барбара, — вам нехорошо? Если хотите, я отпущу вас обратно в магазин, чтобы вы могли все обдумать перед тем, как мы начнем разговор. Вы можете посоветоваться с мамой. Ваша мама, видимо, все еще волнуется из-за нашей вчерашней беседы с вами. Я не сомневаюсь: если вы расскажете ей, что копов интересует, где вы были в ночь убийства, она поможет вам советом, как себя вести и что говорить. Разве не ваша мама сказала мне вчера о том, что вы…

— Хорошо. — По всей вероятности, Рейчел не хотела, чтобы Барбара развивала мысль о пользе материнских советов в сложившейся ситуации. — То, что он сказал, правда. Что еще? Вы это хотели услышать от меня?

— Рейчел, мне необходимо знать факты. Где вы и Тревор были вечером в пятницу?

— Там, где он сказал, там и были. В одном из домиков на побережье. Там мы проводим большинство пятничных вечеров. Потому что там, когда стемнеет, никого нет, и некому подсматривать, с кем Тревор Раддок решил позаниматься оральным сексом. Вот. Вы это хотели узнать?

Девушка повернула голову и смотрела сейчас в упор на Барбару. Она покраснела до корней волос. Яркие, безжалостные лучи полуденного солнца с жесточайшей подробностью высвечивали все неправильности ее лица, и Барбара невольно вспомнила документальный фильм Би-би-си, объясняющий, что такое красота в восприятии человеческого глаза. Симметрия — к такому заключению пришли авторы фильма. Homo sapiens генетически запрограммирован на то, чтобы восхищаться симметрией. Если это действительно так, подумала Барбара, у Рейчел Уинфилд нет ни единого шанса.

Барбара вздохнула. Она хотела сказать девушке, что совсем не обязательно жить так, как та живет. Но что она могла предложить взамен? Жизнь одинокой женщины?

— Признаться, — после паузы сказала Барбара, — меня не сильно интересует, чем вы с Тревором занимались. Это ваше дело, Рейчел. Если общение с ним доставляет вам удовольствие, радует, бога ради. Если нет — прекращайте эти дела.

— Радует, — вызывающе объявила Рейчел. — Действительно радует.

— Ну и отлично, — пожала плечами Барбара. — Так в какое время вы почувствовали себя настолько радостной, что решили пойти домой? Тревор сказал, что в половине двенадцатого. А вы как считаете?

Рейчел пристально посмотрела на нее. Барбара отметила про себя, что девушка закусила нижнюю губу.

— Ну так как? — спросила Барбара. — Либо вы были вместе до половины двенадцатого, либо нет. — Она не стала продолжать фразу, видя, что Рейчел и так все понятно. Если Тревор Раддок уже говорил с ней, то наверняка дал ей понять, что если она не подтвердит во всех подробностях его показания, то он сразу же становится подозреваемым.

Рейчел, отвернувшись от Барбары, вновь стала смотреть на фонтан. Девушка с кувшином была гибкой и грациозной, черты ее склоненного к земле лица были совершенны, маленькие кисти и ступни, выглядывавшие из-под закрывающей все тело одежды, были изящными, как все ее тело. Глядя на статую, Рейчел Уинфилд, казалось, собирается с мыслями. После недолгой паузы она сказала:

— В десять часов… Я пришла домой около десяти часов.

— Вы уверены, что это так? Вы смотрели на часы? Вы не могли перепутать время?

Рейчел усмехнулась:

— Вы знаете, сколько нужно времени, чтобы сделать минет? Когда вашему парню ничего, кроме этого, не надо? Поверьте мне, много времени не потребуется.

Барбара почувствовала, сколько отчаяния и боли вложила девушка в эти терзающие ее душу вопросы. Она закрыла блокнот и задумалась, что сказать в ответ. Одна часть ее сознания подсказывала, что не ее дело давать советы, врачевать душевные раны, в то время как другая внушала, что они с этой девушкой в чем-то похожи. Для Барбары одним из самых трудных и горьких жизненных уроков было понимание того, что представляет собой любовь: как дарить любовь и как ее принимать. Она и сейчас еще полностью не выучила этого урока.

— Не надо заниматься самоуничижением, — после долгого раздумья наконец отозвалась Барбара. Сигарета выпала у нее из пальцев, и она, глядя на Рейчел, старалась затоптать огонек. Саднило горло от жары, табачного дыма и от усилий, которые она прилагала, чтобы не вспоминать собственных унижений.

Барбара встала, лишив девушку возможности сказать что-то в ответ. Кивком поблагодарив Рейчел за помощь, она направилась к выходу из парка. И тут обратила внимание на молодого мужчину-азиата, который наклеивал на ворота листок желтой бумаги. Когда она подошла, он уже стоял у расположенного невдалеке телеграфного столба и прикреплял к нему точно такой же.

Она с любопытством посмотрела на плакатик. Большими черными буквами, которые бросались в глаза, на желтом фоне наискось было напечатано имя: «Фахд Кумар». Под ним шел текст на двух языках, английском и урду, который гласил: «Криминальная полиция Балфорда намерена допросить вас. Не встречайтесь с ними без адвоката. «Джама» предоставит вам его. Ждем вашего звонка по телефону…» — ниже располагались отрывные полоски с вертикально напечатанным на них номером телефона.

Ну вот, подумала Барбара, сейчас по крайней мере известно, что предпринял Муханнад Малик. Глядя на желтый листок, она почувствовала облегчение: Ажар не передал своему кузену то, что она неожиданно для себя выложила ему прошлой ночью. Сделай он это, единственным местом, где развешивались бы эти призывы, стал бы Клактон, а точнее — рыночная площадь и близлежащие улицы.

Сейчас она была у него в долгу. Направляясь к Хай-стрит, Барбара гадала, когда же Таймулла Ажар попросит ее об ответной услуге.

Клиффу Хегарти никак не удавалось сосредоточиться. Хотя для того, чтобы разрезать на элементы картинку последнего предлагаемого «Развлекательным центром Хегарти для пожилых» пазла, на которой были изображены совокупляющиеся мужчины, особого умения не требовалось. Для этого у него имелся специальный станок с программным управлением. Клиффу нужно было лишь установить пазл в нужное положение, выбрать подходящий дизайн из полусотни вариантов, уже занесенных в память, ввести его код, включить станок и ждать результатов. Все это он ежедневно проделывал во время, свободное от приема заказов по телефону, подготовки к печати новых каталогов или отправки одного из своих изделий в подарочной, чтобы не вызвать подозрений, упаковке какому-нибудь похотливому парню с Гебридских островов, любящему заниматься такими делами, о которых его почтальону лучше не знать.

Но сегодня у него все валилось из рук, и причин для этого было несколько.

Его уже навещали копы. И даже говорили с ним. Два детектива в гражданской одежде с магнитофонами, бумагой для записей и ноутбуками прошествовали в начале рабочего дня на горчичную фабрику. Двое других, тоже в гражданской одежде, прибыли на двадцать минут позже. Эти двое и начали наносить визиты на прочие предприятия промышленной зоны. Клифф понимал, что они появятся у него довольно скоро.

Он мог бы смыться на это время, но это лишь отложило бы неизбежное и подтолкнуло копов к тому, чтобы побывать на Сыпучих Песках и накрыть его дома. А это уж совсем ни к чему. Нет, черт возьми, только не это: он готов почти на все, чтобы предотвратить такое развитие событий.

Итак, когда они шли по направлению к нему, побывав до того в мастерской по пошиву парусов и в ателье по изготовлению мебели и матрасов, он соответствующим образом подготовился к беседе: снял с себя драгоценности и опустил рукава футболки, чтобы скрыть наколки. То, что копы ненавидят гомиков, общеизвестно. А поэтому, решил Клифф, зачем демонстрировать свою к ним принадлежность, если есть шанс, что тебя примут за другого.

Они предъявили удостоверения и представились детективами Греем и Уотерсом. Грей вел беседу, а Уотерс записывал. И оба они с интересом смотрели на витрину, в которой были выставлены двухголовые фаллоимитаторы, кожаные маски, кольца из слоновой кости и нержавеющей стали для пенисов.

Это же жизнь, друзья мои, хотел сказать он. Но внутренний голос подсказал ему, что лучше придержать язык.

Как хорошо, что у него есть кондиционер. Если бы не струи прохладного воздуха, он был бы весь мокрый. Хотя потел он в основном из-за жары, однако полагал, что некоторое количество пота все же вырабатывается по команде, поступающей от взвинченных нервов. И чем меньше симптомов беспокойства будет проявлять он при встрече с копами, тем спокойнее будет у него на душе.

Они показали ему фотографию и спросили, знает ли он этого человека. Он ответил: конечно же знает, это тот парень, которого нашли мертвым на Незе, Хайтам Кураши. Он работал на горчичной фабрике.

Насколько хорошо он знал Кураши? — был их следующий вопрос.

Он знал его достаточно хорошо для того, чтобы сказать ему при встрече «Доброе утро» или «Ну и жара сегодня», вот так-то, парни.

Клифф старался держаться как можно более непринужденно. Отвечая на вопросы, он вышел из-за прилавка и стоял со скрещенными на груди руками. Эта поза наиболее рельефно обрисовывала его накачанные мускулы, что, по его мнению, было сейчас очень кстати. Большинство гетеросексуалов воспринимает мускулистое тело как признак мужественности. А мужественность, особенно неискушенными, принимается за гетеросексуальность. По своему опыту Клифф знал, что чуть не все копы разбираются в подобных вещах как свиньи в апельсинах.

Знал ли он Кураши вне пределов промышленной зоны? — именно так был сформулирован вопрос.

Клифф попросил их объяснить, что именно они имеют в виду. Он сказал: конечно он знал Кураши вне пределов промышленной зоны. Раз он знал его здесь, значит, он знал его везде. Ведь не думают же они, что за пределами промышленной зоны ему отшибало память?

Это замечание их не рассмешило. Они попросили его объяснить, как именно он знал Кураши.

Он сказал им, что знал Кураши за пределами рабочей зоны так же, как он знал его внутри нее. Если он встречал его где-нибудь в Балфорде, он говорил «хелло!» или «ну и погодка!» или кивал головой, отвечая на его приветствия. Вот так он его и знал.

А где, кроме промышленной зоны, он мог встречать Кураши? — спросили они.

Клифф снова подивился тому, как копы умеют переворачивать все в свою пользу. Вот за это он их люто ненавидел. Если бы он не следил за каждым своим словом, они наверняка уже уверились бы, что он прогуливался с Кураши в обнимку.

Он, сдержав раздражение, объяснил им, что не видел этого парня за пределами промышленной зоны. Ведь он говорил им, что «если бы» он увидел его, он знал бы, кто это, а знал его настолько, насколько и остальных, с кем здоровался при встрече. Вот в каких отношениях они были.

В дружеских, заметил коп, которого звали Грей. Сказав это, он многозначительно посмотрел на витрину с сексуальной оснасткой, словно подчеркивая этим правильность заключения. Клифф не принял вызова и не обратился к ним с гневным вопросом: «Как прикажете вас понимать?» Он не раз играл с копами в подобные игры. Ему достаточно было провести всего одну ночь в кутузке, чтобы понять, как важно сохранять хладнокровие.

Копы сменили тему и спросили, не знаком ли ему человек по имени Фахд Кумар.

Он ответил: не знаком и добавил, что, возможно, узнал бы Фахда Кумара по фотографии, поскольку знает почти всех азиатов, работающих на горчичной фабрике, в лицо, но не по именам. Их имена звучат как череда звуков, подобранных для шумового эффекта, поэтому запомнить их нет никакой возможности, объяснил он. Почему эти люди хотя бы своим детям не дают нормальные имена? Такие, к примеру, как Уильям, Чарли или Стивен?

Копы не стали обсуждать это сделанное в благожелательном тоне отступление, а снова перешли к Кураши. Видел ли он когда-либо Кураши с кем-нибудь? Может быть, он видел, как Кураши говорил с кем-то в промышленной зоне?

Клифф ответил им, что не может припомнить ничего подобного. Если такое и имело место, он этого либо не видел, либо не обратил внимания, а поэтому не запомнил. В промышленной зоне всегда много народу, люди приходят, уходят, приезжают грузовики, подвозят заказы, увозят готовые товары.

Следовательно, сказал ему Уотерс, весьма возможно, существует человек, с которым Кураши общался. Указав кивком головы на витрину, он спросил Клиффа, занимался ли он с Кураши когда-нибудь этими делами.

Кураши был гомиком, пояснил Грей. Знал ли Клифф об этом?

Этот вопрос его испугал. Клифф напряг память, стараясь припомнить все, о чем он говорил с Джерри прошлым утром на кухне. Он искал только смысл, а потому мысленно попытался абстрагироваться от слов, сказанных ими: один обвинял, второй гневно отрицал и оправдывался.

— Ну а как же быть с верностью? Неужто побоку?

— Как быть с верностью? Ведь я знаю об этом только с твоих слов. А ведь между тем, что люди чувствуют и что они говорят, громадная разница.

— Так это было на рыночной площади? Там это случилось? Ты там его встретил?

— Да, там, именно там. Вот такие дела. Грохот закрывшейся двери поставил точку в их разговоре.

Но он не собирался посвящать копов в то, что произошло. Никоим образом нельзя подпускать этих парней к Джерри.

Нет, твердым голосом произнес он. Он никогда не занимался с Кураши этими делами, а то, что этот парень был гомиком, для него новость. Он знал, что Кураши собирался жениться на дочери Акрама Малика. Уверены ли копы в том, что они ничего не путают?

Ни в чем нельзя быть уверенным, пока расследование не закончено и подозреваемый не заперт в кутузке, сообщил ему Грей.

А Уотерс добавил, что если он вдруг вспомнит что-то, что, по его мнению, необходимо сообщить полиции…

Клифф заверил их в том, что обдумает все как следует. Он конечно же позвонит, если что-то вдруг придет ему в голову.

Непременно, посоветовал ему Грей. Он обвел магазин прощальным взглядом. Когда они с Уотерсом вышли за дверь, он произнес:

— Проклятый педрила! — достаточно громко, так, чтобы Клифф наверняка услышал.

Клифф наблюдал, как они уходят. Когда они перешли разбитую дорогу и вошли в столярную мастерскую, он позволил себе пошевелиться. Вышел из-за прилавка, подошел к столу, на котором лежали книги заказов, тяжело плюхнулся на деревянный стул.

Сердце учащенно билось; пока копы были в магазине, он не замечал этого. И только когда они ушли, он ощутил, что колотится оно так сильно и часто, будто вот-вот выскочит из грудной клетки и, лежа на голубом линолеуме, будет продолжать пульсировать. Не надо расслабляться, мысленно говорил он себе. Надо думать о Джерри. Только о Джерри.

Его любовник не ночевал прошлой ночью дома. Клифф, проснувшись утром и обнаружив, что половина кровати, на которой обычно спал Джерри, не смята, сразу понял, что тот так и не возвратился из Балфорда. И сразу к горлу подступила тошнота. День только начинался, но уже было жарко; несмотря на это, его руки и ноги похолодели, стали вялыми, как дохлые рыбины, когда он понял, что могло означать отсутствие Джерри.

Сперва он пытался убеждать себя в том, что партнер попросту решил поработать ночью, а затем началась обычная смена. Ведь он же подрядился закончить ресторан на пирсе к ближайшим праздникам. Кроме этой работы, он прихватил еще и ремонт дома в Балфорде. Так что у Джерри было больше чем достаточно причин, чтобы повести эту ночь вне дома. Он мог пойти с первой работы на вторую, как он часто делал и раньше. Ведь иногда он работал и до трех часов утра, особенно когда дело шло к концу. Но сутки напролет он никогда не работал. И раньше, решив задержаться, всегда звонил.

В этот раз он не позвонил. И когда Клифф, сидя на краю кровати, снова обдумывал свой разговор с любовником, то надеялся припомнить подробности, которые могли бы навести его на мысль, где бывает Джерри и что у него на уме и на сердце. Он должен был признать, что они не столько говорили, сколько спорили. То, что происходило между ними, было типичной перебранкой, в ходе которой сравнение поведения в прошлом и настоящем стало исходным посылом нынешних сомнений.

Все, что было в их прошлом, прожитом вместе и раздельно, было вытащено на поверхность, проветрено и разложено под объективом микроскопа для продолжительного и скрупулезного исследования. Рыночная площадь в Клактоне. Мужской туалет. Танцевальные вечера геев «В коже и в кружевах» в «Замке». Бесчисленные, приводившие в ярость прогулки и поездки Клиффа. Пинты выпитого «Фостера» в пабе «Никогда не говори «смерть». Вспомнили все: кто отлучался на мотоцикле, кто брал напрокат лодку, когда и зачем. А когда все возможные обвинения были уже предъявлены, они принялись крикливо обсуждать, как их семьи восприняли то, что один из сыновей оказался гомиком.

Джерри обычно старался не ввязываться в такого рода разборки, но в этот раз принимал в ней участие со всей горячностью. И Клиффу оставалось только гадать, по какой причине его любовник — обычно такой скромный и кроткий — так изменился и, словно зарвавшийся молокосос, был готов принять вызов, решив почему-то, что это необходимо.

Итак, день начался плохо, и впереди его не ждет ничего хорошего: проснуться и обнаружить, что Джерри сделал ноги, смотреть в окно мастерской и наблюдать за копами, измывающимися над всеми, кто попадется им на глаза.

Теперь, стоя у разрезного станка, Клифф пытался настроить себя на работу. Есть заказы, и их надо выполнить, есть пазлы, и их надо разрезать, есть хитроумные двусмысленные картинки, их надо внимательно просмотреть и определить, подходят ли они для пазлов. Кроме того, надо принять решение, заказывать ли в Амстердаме набор новых презервативов. У него скопилось по крайней мере шестнадцать видеофильмов, которые надо посмотреть и написать о них для ежеквартального журнала, издаваемого для трансвеститов. Но он быстро понял, что не может сейчас думать ни о чем, кроме тех вопросов, которые задавали ему копы, а также о том, был ли он настолько убедителен, что после разговора с ним они не сунутся в дом на Сыпучих Песках, чтобы просить Джерри Де Витта оказать им помощь в проведении расследования.

По виду Тео Шоу можно было заключить, что спал он отнюдь не безмятежным сном: под глазами, красными, как у кролика-альбиноса, от лопнувших сосудов, у него набухли мешки. Когда Доминик с бусиной в языке поведала, что Барбара во второй раз появилась в офисе на пирсе, Тео торопливо и отрывисто закричал:

— Нет! Скажи ей… — но не успел сказать, когда и где они могут пообщаться. Он осекся и замолчал, увидев Барбару, стоявшую за спиной девушки.

— Она хочет увидеть карточки регистрации времени прихода и ухода рабочих за прошлую неделю, мистер Шоу, — объяснила Доминик. — Так как, принести или нет? Я решила сначала спросить у вас.

— Я сам разберусь, — ответил Тео Шоу и замолчал, провожая глазами Доминик. Та шла в сторону приемной раскачивающейся походкой — на ногах девушки были ярко-оранжевые туфли на платформе. Затем он посмотрел на Барбару, вошедшую без приглашения в его офис и уже усевшуюся на ротанговый стул, стоявший рядом со столом. — Карточки регистрации?

— Всего лишь одна, — поправила она. — Меня интересует, когда начинал и заканчивал работу Тревор Раддок на прошлой неделе.

Карточка находится в бухгалтерии, в расчетном отделе, где начисляют зарплату. Если сержант подождет минуту…

Барбара не возражала. Зачем упускать еще одну возможность получше осмотреть офис Тео Шоу? Он, казалось, понял это и, вместо того чтобы сходить самому, снял телефонную трубку, нажал на три клавиши и попросил принести карточку.

— Надеюсь, у Тревора все благополучно, — сказал он.

Надейся на дьявола, подумала Барбара.

— Просто надо кое-что проверить, — пояснила она и добавила, указав рукой в сторону окна: — На пирсе сегодня не протолкнуться. Дела, должно быть, идут хорошо.

— Да.

— В вашем деле это хорошее подспорье.

— В каком?

— В реконструкции. Азиаты в ней тоже участвуют?

— Странный вопрос. А почему вас это интересует?

— Я только сейчас побывала в одном месте, которое называется Фалак-Дедар-парк. Он выглядит совсем новым. В центре фонтан — девушка в восточном одеянии, льющая воду из кувшина. Да и название парка звучит на азиатский манер. Поэтому я и поинтересовалась, принимают ли азиаты участие в вашем проекте реконструкции. Или у них есть собственный план?

— Мы ни перед кем не закрываем двери, — ответил Тео. — Город нуждается в инвестициях. Мы не намерены никого отталкивать и приглашаем всех, кто хочет участвовать в нашем проекте.

— А если кто-то захочет пойти своим путем? И предложит собственный проект? И отличную от вашей идею реконструкции? Что тогда будет?

— Для Балфорда более разумно принять комплексный план, — заявил Тео. — Иначе дело кончится архитектурной эклектикой, подобно той, что сейчас можно видеть на южном берегу Темзы. Я прожил здесь большую часть жизни и скажу вам откровенно: я бы этого не хотел.

Барбара согласно кивнула: логично. Но его слова подсказали ей еще одну причину, которая может вызвать конфликт между пакистанской общиной и коренными жителями Балфорда-ле-Нез. Встав со стула, она подошла к плакатам, иллюстрирующим планы реконструкции, — она обратила на них внимание еще накануне. Сейчас ее интересовало, касалась ли перестройка промышленной зоны, где располагалась горчичная фабрика Акрама Малика, в которую он вложил огромные деньги. Но тут Барбара заметила подробную карту города рядом с копиями чертежей и рисунков будущих строений Балфорда.

На ней были выделены районы, которые ждут обновления. Но Барбару заинтересовало не это, а расположение Балфордской пристани. Она находилась к востоку от Неза у основания полуострова. Во время прилива от пристани через Балфордский канал и залив Пеннихол не составляло труда добраться до той стороны Неза, где нашел свою смерть Хайтам Кураши.

— У вас ведь есть судно, мистер Шоу? — спросила она. — Вы держите его на пристани?

Он насторожился.

— Да, но оно не мое личное, принадлежит моей семье.

— Прогулочный катер с каютой, верно? Вы выходите на нем по ночам?

— Да. — Он понял, к чему она клонит. — Но ночью в пятницу — нет.

Мы это выясним, подумала Барбара.

Карточку Тревора принес старик, глядя на которого можно было предположить, что он служит на пирсе со дня его постройки. На нем был льняной костюм, накрахмаленная рубашка, и, несмотря на жару, долгожитель был при галстуке. Пройдя нетвердой походкой через комнату, он подошел к столу, за которым сидел Тео, и почтительно протянул ему карточку.

— Приветствую вас, мистер Шоу. Прекрасный сегодня денек. Словно подарок от Всевышнего.

Тео поблагодарил его, поинтересовался, как поживают его собака, жена и внуки — именно в такой последовательности, — после чего старец отбыл на свое рабочее место, а Тео передал карточку Барбаре.

Она увидела то, что и предполагала. Показания Тревора были наполовину правдой, а следовательно, наполовину ложью: в карточке значилось, что он появился на работе в одиннадцать тридцать шесть. Если принять на веру слова Рейчел, то в тот вечер после десяти часов он был не с ней, а значит, времени в его распоряжении было более чем полтора часа. Итак, у него были мотив и возможность. А не поискать ли орудие преступления на его верстаке, за которым он мастерит своих пауков? — подумала Барбара.

Она объявила Тео Шоу, что хочет изъять документ. Он не спорил, а лишь добавил к сказанному ранее:

— Тревор — хороший парень, сержант. Он немного неотесанный, но ведь это же не повод. Украсть по мелочи он может, но на убийство не пойдет никогда.

— Люди имеют свойство удивлять, — не согласилась Барбара. — Именно тогда, когда вы уверены, что отлично знаете, с кем имеете дело, человек может преподнести такой сюрприз, который уверит вас, что вы его абсолютно не знаете.

Это замечание привело его в замешательство. Она ждала, что он прокомментирует сказанное ею и каким-то образом выдаст себя, но он промолчал. Он пробубнил что-то о готовности оказать помощь в расследовании, после чего проводил ее к выходу.

Выйдя на пирс, Барбара первым делом положила карточку в рюкзак. Ей снова повезло пройти незамеченной мимо гадалки Розали, и теперь она пробиралась через скопления малышей, ожидающих родителей, которые стояли за билетами на электромобили. Как и вчера, в этой части пирса стоял невообразимый шум, усиленный эхом от стен и потолка. Звонки, пронзительные свистки, трубные звуки каллиопы, людские голоса — все сливалось в единый всепроникающий гул. Барбаре казалось, что она перекатывается внутри гигантского автомата для игры в пинбол. Она поспешно направилась к той части пирса, над которой не было крыши.

Слева крутилось чертово колесо. Справа зазывалы пытались соблазнить прохожих попытать счастья в метании монет, кручении полных молочных бутылок, стрельбе из пневматических пистолетов. Позади вагончик с визжащими пассажирами летел вниз по рельсам американских горок. Маленький пыхтящий паровозик тащил пассажирский состав на дальний конец пирса.

Барбара пошла за поездом. Недостроенное здание ресторана возвышалось над морем. Рабочие, копошившиеся на крыше, напомнили Барбаре о том, что она хотела выяснить некоторые подробности у прораба Джерри Де Витта.

Как и накануне, Де Витт был занят сваркой. Но на этот раз он оторвался от сварки и поднял глаза, когда Барбара проходила мимо, стараясь протиснуться между кучей медных труб и штабелем досок. Он убавил пламя горелки и откинул защитную маску.

— Что привело вас сюда на этот раз? — Хотя в его голосе не слышалось ни грубости, ни раздражения, казалось, он вот-вот сорвется. Ее появление здесь не вызвало радости. Так же, как и ее вопросы, подумала Барбара. — Только давайте побыстрее, идет? У нас сегодня работы невпроворот и совсем нет времени на болтовню с гостями.

— Могу я побеседовать с вами, мистер Де Витт?

— А что мы сейчас, по-вашему, делаем?

— Отлично. Только давайте отойдем. Здесь очень шумно. — Она старалась говорить громко, чтобы перекричать гудение механизмов, удары молотов, визг пил.

Де Витт, проделав руками какие-то таинственные пассы над баллонами, к которым была присоединена его горелка, направился к фасаду ресторана, выходящему на край пирса. Пройдя боком мимо стоящего перед дверным проемом штабеля оконных рам, он вышел со строительной площадки. Возле перил пирса он вынул из кармана обрезанных джинсов упаковку «Поло». Сунув леденец в рот, он повернулся к Барбаре и спросил:

— Ну так что?

— Почему вчера вы не сказали, что знаете Хайтама Кураши?

Де Витт прищурился от яркого света, бившего в глаза. Он не прикидываться, что не понял ее вопроса.

— Насколько я помню, вы об этом и не спрашивали. Вы хотели узнать, видели ли мы на пирсе эту арабскую пташку. Мы ее не видели. Вот и все.

— Но ведь вы сказали, что не имеете никаких дел с азиатами? — напомнила Барбара. — Вы сказали, что у них своя дорога, у нас своя. «Как только эти дороги пересекутся, сразу жди неприятностей», — таким был ваш вывод.

— Я и сейчас от него не отказываюсь.

— Но ведь вы знали Кураши? Вы звонили ему в отель «Пепелище» и оставляли сообщения. Значит, вы с ним все-таки пересекались.

Де Витт облокотился о перила, он смотрел в ее сторону, но рассматривал город. Может быть, он обдумывал ответ или не хотел встречаться с ней глазами.

— Я с ним не пересекался, — после паузы произнес он. — Просто я выполнял для него кое-какие работы в доме на Первой авеню. Он собирался жить там после свадьбы.

— Значит, вы его знали.

— Я говорил с ним раз десять, может — больше. Вот и все. Если по-вашему выходит, что я знал его, что ж, пусть будет так.

— Где вы с ним познакомились?

— Там. В его доме.

— В доме на Первой авеню? Вы в этом уверены? Он перевел взгляд на нее:

— Да. Уверен.

— А почему он решил заключить контракт на ремонт дома именно с вами?

— Контракт заключал не он, — ответил Де Витт, — а Акрам Малик. Примерно два месяца назад он сказал, что хочет побыстрее отремонтировать этот дом, и спросил, возьмусь ли я. Я посмотрел, прикинул и решил, что справлюсь. Деньги мне нужны всегда. Там я и познакомился с Кураши — уже после того, как приступил к работе.

— Но вы же заняты весь день здесь, на пирсе, верно? Когда же вы работали на Первой авеню? По выходным?

— И по ночам.

— По ночам? — Барбара насторожилась. Он тоже.

— Да.

Она присмотрелась к Де Витту. Немало времени прошло с того дня, когда она впервые признала тот факт, что одна из наиболее глупых ошибок следователя заключается в том, что он рассуждает, основываясь на внешних данных человека. Мощное телосложение Де Витта и то, как он работает, невольно формировало представление о нем как о трудоголике, весь день не выпускающем из рук газовую горелку, отдыхающем после работы за пинтой горького пива либо в объятиях жены или подруги. Но с мочки его уха свешивалась серьга, а Барбара знала, что такие серьги, а также кольца на пальцах ног, на пупках и сосках являются в текущем десятилетии символом наплевательского отношения ко всему на свете, в том числе к любым моральным нормам и запретам.

— Мы предполагаем, что мистер Кураши был гомосексуалистом, — объявила Барбара. — Он, возможно, намеревался встретиться со своим любовником на Незе в ту ночь, когда был убит. В ближайшие несколько дней он должен был вступить в брак, поэтому мы полагаем, что на Нез он отправился для того, чтобы раз и навсегда положить конец своим отношениям с партнером. Если бы, женившись на Салах Малик, он попытался вести двойную жизнь и это открылось, он многого бы лишился.

Де Витт поднес ладонь ко рту. Заученное движение, медленное и демонстративное, словно с его помощью он старался показать, что его ничуть не волнует эта неожиданная информация. Он выплюнул леденец на ладонь, а затем, размахнувшись, швырнул его в море.

— Я не знаю ничего о том, как этот парень удовлетворял свои сексуальные потребности, — ответил Де Витт. — С мужчинами, с женщинами или с животными. Этого мы с ним не обсуждали.

— По нескольку раз на неделе он уходил по ночам из отеля в одно и то же время. Мы почти убеждены в том, что он встречался с кем-то. При осмотре тела в кармане было обнаружено три презерватива, так что мы вполне обоснованно можем предположить, что они встречались не только затем, чтобы посидеть за послеобеденным бокалом бренди в одном из пабов. Скажите мне вот что, мистер Де Витт: часто ли Кураши приходил на Первую авеню проверить, как идет ремонт, и заставал вас там?

На этот раз она внимательно следила за его реакцией и заметила, как сжались его челюсти. Он не ответил.

— Вы работали там один или приглашали на помощь кого-нибудь из рабочих? — Движением подбородка она указала на здание ресторана. А там кто-то включил переносной радиоприемник. И мужской голос под аккомпанемент, перекрывающий шум стройки, запел о том, что жизнь дана, чтоб жить и любовь дарить. — Мистер Де Витт! — настойчиво окликнула Барбара.

— Один, — ответил он.

— Ага, — эхом отозвалась она.

— Что все это значит?

— И часто Кураши приходил проверять вашу работу?

— Один или два раза. Но туда приходил и Акрам. И его жена, миссис Малик. — Он смотрел куда-то в сторону. Его лицо блестело от пота, но вряд ли причиной тому была жара. Солнце ползло в зенит, и его направленные почти отвесно вниз лучи жгли, высасывая влагу. Ее лицо тоже было бы влажным, подумала Барбара, не напудри она его в соответствии со вторым этапом проекта улучшения ее внешности. — Я никогда не знал, кто именно из них придет, — добавил Де Витт. — Я делал свою работу, и если они решали заглянуть в квартиру и проверить — это их дела. — Он вытер лицо рукавом футболки и сказал: — Ну, если это все, что вы хотели узнать, я пойду.

Барбара кивком подтвердила, что он свободен, но, когда он подошел к двери в ресторан, снова обратилась к нему:

— Сыпучие Пески, мистер Де Витт. Вы ведь там живете? Вы звонили Кураши оттуда.

— Да, я живу там.

— Я давно не была в этом месте, но, как мне помнится, это недалеко от Клактона. Несколько минут на машине. Ведь так?

Его глаза сузились, как щелки. Лицо снова стало влажным и опять явно не из-за солнца.

— О чем это вы, сержант? Барбара улыбнулась:

— Просто хочу освежить в памяти географию этой местности. Ведь при расследовании приходится сталкиваться с тысячей подобных мелочей. И никогда наперед не знаешь, какая из них наведет тебя на след убийцы.

Глава 17

Мобильный телефон Эмили зазвонил в тот момент, когда она добралась до Восточного приморского бульвара, расположенного вдоль береговой линии вблизи Увеселительного пирса в Клактоне. Она притормозила, пропуская группу пенсионеров, направлявшихся из дома престарелых «Кедры» на другую сторону улицы: трое из них передвигались с помощью ходунков, двое других опирались при ходьбе на палки. Трель телефона прервала ее размышления о том, какое значение имеет свидетель преступления в их расследовании.

Звонил детектив Билли Хониман, который провел весь день в «эскорте» без номерных знаков, припаркованном невдалеке от магазинчика «Джексон и сын» на Карнэрвон-роуд.

Его сообщение было кратким:

— Шеф, он тут.

Кумар нашелся, подумала Эмили.

— Где «тут»? — с нетерпением спросила она. Хониман зачастил: он следил за пакистанцем до того, как тот вошел в дом на Чапмен-роуд, расположенный рядом с магазином, почти сразу за углом. Похоже, это пансионат. Плакат в окне предлагает внаем комнаты.

— Еду. Будь на месте. Не приближайся к нему, — приказала Эмили и отключила телефон.

Когда пенсионеры перебрались через дорогу, она рванула вперед и, проехав не больше мили, свернула на Карнэрвон-роуд. Чапмен-роуд, уходящая влево к Хай-стрит, была застроена по обеим сторонам викторианскими домами из красно-коричневого кирпича, которые отличались друг от друга только оконными рамами, выкрашенными в разные цвета. Когда Эмили встретилась с детективом Хониманом, он указал ей на дом с желтыми рамами.

— Он живет здесь, — сообщил детектив. — Купил в магазине газеты, сигареты, плитку шоколада и сразу двинул домой. Вроде нервничал. Шел быстро, не оборачивался. Прошагал мимо дома, почти до угла, там внимательно огляделся по сторонам и только потом вернулся.

— Билли, а тебя он не заметил?

— Да кто его знает. Ну а если и заметил? Человек ищет место, где оставить машину, чтобы провести день на море.

Он говорил дело. Хониман всегда обращал внимание на мелочи, вот и сейчас он положил на багажник складной шезлонг, оделся как отдыхающий: шорты, яркая рубашка — никто бы не подумал, что он полицейский.

— Ну что ж, посмотрим, — сказала Эмили, и они направились к дому.

Дверь открыла женщина с крошечным пуделем на руках. Она и ее собака казались на удивление похожими: обе беловолосые, длиннолицые, аккуратно причесанные.

— Простите, — обратилась к ним женщина. — Объявление еще висит, но все комнаты уже сданы. Надо бы убрать его, да не могу — прострел, еле хожу.

Эмили объяснила, что им не нужна комната, и протянула ей удостоверение. Женщина издала короткий, похожий на овечье блеяние звук и назвала свое имя.

— Глэдис Керси, миссис, к вашему сведению, хотя мистер Керси уже упокоился подле Господа нашего Иисуса.

Представившись, она заверила неожиданных посетителей, что сейчас в ее пансионе все в полном порядке, как, впрочем, и раньше и как наверняка будет всегда. Пудель, прижатый к ее груди, время от времени тявкал очень похоже на блеяние хозяйки.

— Нам нужен Фахд Кумар, — сказала Эмили. — Можем мы поговорить с ним, миссис Керси?

— Мистер Кумар? Надеюсь, с ним не случилось ничего страшного? Он кажется мне вполне приличным молодым человеком. Очень чистоплотный, сам вручную стирает и отбеливает рубашки, что не совсем типично для людей с таким, как у него, цветом кожи. Он пока не очень хорошо владеет английским, так что долго с ним не поговоришь, но по утрам он смотрит в фойе новости и, могу вас заверить, очень старается изучить язык получше. Он ведь ничего не натворил?

— Вы можете проводить нас в его комнату? — вежливо, но твердо попросила Эмили.

— Это имеет отношение к тому, что произошло в Балфорде? — Миссис Керси очень хотела выяснить цель и причину визита полиции.

— А почему вы об этом спрашиваете?

— Да просто так. — Миссис Керси перехватила пуделя повыше. — Он ведь тоже из Пакистана. Вы знаете… — Она не закончила фразу, словно ожидая, что Эмили сделает это за нее. И, не дождавшись, погладила собачку и пригласила: — Ну что ж, пойдемте.

Комната Фахда Кумара находилась на втором этаже, ее окно выходило на задний двор. Эта была одна из спален, расположенных по трем сторонам небольшого квадратного холла. Миссис Керси негромко постучала в дверь и, посмотрев из-за плеча на своих спутников, позвала:

— Мистер Кумар! К вам гости, они хотят побеседовать с вами.

Ответом ей было молчание. Миссис Керси казалась смущенной и озадаченной.

— Я же видела его минут десять назад. Мы даже поговорили. Он всегда такой вежливый: обязательно поздоровается, спросит о здоровье. — Она снова постучала, на этот раз сильнее. — Мистер Кумар! Вы слышите меня?

Из комнаты донесся приглушенный звук, словно деревом терли по дереву.

— Пожалуйста, отойдите в сторону, — попросила Эмили, и, когда миссис Керси подвинулась, она, взявшись за ручку, сказала: — Это полиция, мистер Кумар.

Из-за двери продолжали доноситься странные звуки. Эмили повернула ручку, и детектив Хониман, словно кот, проскользнул в полуоткрывшуюся дверь. Он успел схватил Фахда Кумара, когда тот пытался вылезти через раскрытое окно.

Миссис Керси хватило времени воскликнуть:

— Что вы делаете, мистер Кумар! — прежде чем Эмили захлопнула дверь перед ней и ее собакой.

Хониман, изловчившийся ухватить Кумара за руку и за ногу, стащил пакистанца с подоконника со словами:

— Ну зачем же так спешить, дружище!

Кумар, съежившись, лежал на полу.

Эмили подошла к окну. На заднем дворе был разбит сад. Окно второго этажа располагалось довольно высоко над землей, а под ним не было ничего, что смягчило бы удар при падении. Рядом с окном не было водосточной трубы, которая могла бы облегчить побег. Кумар, пытаясь скрыться от полицейских, наверняка переломал бы ноги. Эмили повернулась к нему.

— Отдел криминальных расследований полиции Балфорда, — объявила она, произнося слова медленно и четко. — Я старший инспектор Барлоу. Это детектив Хониман. Вы понимаете по-английски, мистер Кумар?

Он с трудом поднялся с пола. Детектив Хониман сделал движение в его сторону. Кумар поднял вверх руки, словно демонстрируя, что оружия у него нет.

— Бумаги, — произнес он. — У меня есть бумаги.

— О чем это он? — Хониман вопросительно посмотрел на Эмили.

— Подождите, пожалуйста, — сказал Кумар. — Я покажу вам бумаги. Да? Хорошо? Вы проверять бумаги.

Опустив руки, он двинулся к комоду. Как только он взялся за ручку верхнего ящика, Хониман приказал:

— А ну-ка, друг, замри. Отойди назад. Быстро. Понял? Назад.

Кумар снова поднял руки и закричал:

— Не делать больно! Пожалуйста. Бумаги. У меня есть бумаги.

Эмили поняла. Они были полицейскими. Он был иностранцем.

— Он хочет показать нам свои документы, Билли. Они, должно быть, в комоде. — Обращаясь к пакистанцу, она сказала: — Мистер Кумар, мы здесь не для того, чтобы проверять ваши документы.

— Да, бумаги. — Кумар затряс головой, как припадочный, и вновь потянулся к шкафу.

— Стой, тебе говорю! — заорал Хониман. Пакистанец отскочил от комода и бросился в дальний угол комнаты к раковине, под которой лежала стопка журналов. Они выглядели так, словно их читала уйма народу: обложки захватаны, загнутые страницы сплошь в чайных и кофейных потеках. Эмили смогла разглядеть названия: «Кантри лайф», «Хелло!», «Вумансоун», «Вэнитифэар». Среди журналов она заметила коллиеровский словарь в мягкой обложке, зачитанный до дыр.

Детектив Хониман порылся в ящике комода, который все порывался открыть Кумар.

— Оружия здесь нет, — объявил он.

Кумар из угла напряженно следил за каждым его движением. Казалось, он изо всех сил сдерживается, чтобы не выброситься в открытое окно. Эмили размышляла, насколько его желание скрыться укладывается в общую картину расследования.

— Сядьте, мистер Кумар, — обратилась к нему Эмили, указав на единственный стул в комнате. Он стоял перед небольшим, накрытым газетой столом, на котором не было ничего, кроме недостроенного кукольного домика. Впечатление такое, что Кумар прервал работу над этим домиком ради того, чтобы дойти до магазина «Джексон и сын». Рядом лежал незавинченный тюбик клея и пять уже смазанных клеем крошечных квадратиков черепицы. Это была уменьшенная копия типичного английского сельского жилища, которое можно увидеть почти в каждом уголке страны.

Осторожно ступая, Кумар пересек комнату и подошел к стулу, втянув голову в плечи. Эмили снова отошла к окну. Хониман встал у двери, из-за которой доносилось повизгивание пуделя. Очевидно, миссис Керси еще не знала, что за желание выведать подробности чужой жизни можно поплатиться ударом по лицу внезапно распахнувшейся дверью.

Эмили движением головы указала на дверь. Хониман понимающе кивнул. Открыв дверь, он перекинулся несколькими словами с хозяйкой дома и дал ей возможность заглянуть в комнату, дабы убедиться в том, что ее квартирант цел и невредим. Под впечатлением многочисленных американских полицейских сериалов она ожидала увидеть Кумара лежащим на полу, окровавленным и в наручниках. Но поскольку ее постоялец сидел на стуле без всяких признаков применения физического воздействия, она шумно вздохнула, прижала пуделя к подбородку и быстро ушла. Хониман закрыл дверь.

— Мистер Кумар, — обратилась к пакистанцу Эмили, — объясните, пожалуйста, в каких отношениях вы были с Хайтамом Кураши.

Кумар сгорбился, сжал ладони между коленями. Он был болезненно худ, с впалой грудью и обвисшими плечами. На нем была тщательно выглаженная белая рубашка, застегнутая, несмотря на жару, на все пуговицы. Черные брюки были стянуты в талии длинным кожаным ремешком, который свешивался, загибаясь на конце, словно хвост испуганной собаки. Он молчал, нервно облизывая губы.

— Мистер Кураши выписал вам чек на четыреста фунтов. Ваше имя встречается, и не однажды, в списке телефонных сообщений, оставленных для него в отеле «Пепелище». Если вы читали, — она показала на стол, где были расстелены газеты, — то вам известно, что мистер Кураши мертв.

— Бумаги, — хрипло произнес Кураши. Он повернул голову в сторону комода, а потом посмотрел на Хонимана.

— Я здесь не из-за бумаг, — медленно и громко произнесла Эмили, надеясь, что так ему будет легче понять ее. Ну какого черта люди решаются иммигрировать в страну, язык которой для них тайна за семью печатями? — Мы здесь для того, чтобы поговорить о Хайтаме Кураши. Вы ведь знали его, не так ли? Хайтама Кураши?

— Мистер Кураши, да. — Кумар обхватил ладонями колени. Его тело била такая сильная дрожь, что рубашка на нем колыхалась, словно в комнате дул сильный ветер.

— Он был убит, мистер Кумар. Мы расследуем это убийство. То, что он дал вам четыреста фунтов, делает вас подозреваемым. За что он вам заплатил?

У Кумара, наверное, случился приступ, потому что его стало трясти еще сильнее. Это навело Эмили на мысль, что он все-таки понял ее. Но когда он наконец ответил, из его горла вырвался клокочущий поток неразборчивых звуков — он говорил на своем родном языке.

Эмили прервала, как ей показалось, протестующую речь и, поморщившись, сказала:

— Мистер Кумар, пожалуйста, говорите по-английски. Вы хорошо расслышали его имя и понимаете, о чем я спрашиваю. Как вы познакомились с мистером Кураши?

Кумар продолжал что-то бормотать. Эмили продолжала задавать вопросы:

— Когда вы с ним встречались? За что он дал вам деньги? Что вы с ними сделали?

Кумар приложил руки к груди и застонал.

— Отвечайте, мистер Кумар. Вы живете рядом с рыночной площадью. Нам известно, что мистер Кураши приходил сюда. Вы видели его? Вы здесь с ним познакомились?

В потоке гортанных звуков, вылетавших из горла Кумара и похожих на какой-то ритуальный речитатив, можно было понять только многократно повторяемое слово «Аллах». Прекрасно, подумала Эмили, теперь наступило время повернуться в сторону Мекки и начать отбивать поклоны.

— Отвечайте на вопросы, — повысила она голос, пытаясь вклиниться в речитатив.

Хониман, все еще стоявший у двери, сказал Эмили:

— Шеф, я думаю, он вас не понимает.

— Ну что ты, он отлично меня понимает, — ответила Эмили. — Я уверена: когда ему нужно, он говорит по-английски не хуже нас.

— Но ведь миссис Керси утверждает, что он не особо силен в языке, — заметил Хониман.

Эмили не обратила внимания на его слова. Перед ней сидел истинный кладезь информации об убитом, и ей до смерти хотелось вычерпать этот кладезь до самого дна, пока он был один и в полном ее распоряжении.

— Вы знали мистера Кураши в Пакистане? Вы знали его семью?

— Алла-ика алла Худаммир-Раббихим уаа алла-ика хамул Муф-лихуум, — завывал Кумар.

Эмили, стараясь перекричать его тарабарщину, продолжала настойчиво задавать вопросы:

— Где вы работаете, мистер Кумар? На что вы живете? Кто платит за комнату? Кто покупает вам сигареты, журналы, газеты, сладости? У вас есть машина? Чем вы занимаетесь в Клактоне?

— Шеф, — с беспокойством произнес Хониман.

— Инналлазина ааманаа уаа амилус-саалиха-ати ланхам…

— Черт возьми! — Эмили грохнула кулаком по столу.

Азиат мгновенно откинулся на спинку стула и замолчал.

— Бери его, — приказала Эмили детективу.

— Что? — не понял приказа Хониман.

— Ты что, оглох? Бери его и тащи в Балфорд. Пусть посидит в камере. Там у него будет время подумать, насколько хорошо он понимает обращенную к нему английскую речь.

— Слушаюсь, — вытянулся Хониман.

Он подошел к азиату и, потянув его руку, заставил встать. Кумар залопотал снова, по его щекам катились слезы.

— Господи, — обращаясь к Эмили, вздохнул Хониман. — Что с ним происходит?

— Именно это я и собираюсь выяснить, — ответила Эмили.

Барбара остановилась перед распахнутой настежь дверью дома № 6 по Алфред-террас. Как и накануне, ревела музыка и громко бубнил телевизор. Барбара постучала по косяку, но для того, чтобы кто-нибудь обратил на это внимание, надо было действовать по крайней мере отбойным молотком или кувалдой.

Ей пришлось, не дожидаясь приглашения, войти в дом. Лестница напротив двери была сплошь завалена старой, заношенной одеждой и тарелками с остатками еды. В коридоре, ведущем на кухню, валялись проколотые велосипедные шины, поломанный складной стул с парусиновым сиденьем, две раздавленные корзины, три метлы и разрезанный пополам мешок для пыли от пылесоса. Гостиная, расположенная слева, была превращена в склад вещей, как будто подготовленных к перевозке. Вокруг телевизора, на экране которого разворачивался заключительный этап погони какого-то американского боевика, громоздились картонные коробки, набитые одеждой, полотенцами и прочим домашним скарбом.

Любопытно, покачала головой Барбара. В коробках, насколько ей удалось рассмотреть, было все: от маленькой заржавленной газовой печки до подставки для салфеток. Увиденное сильно озадачило Барбару. Уж не собираются ли Раддоки, напуганные ее визитом, спешно покинуть Балфорд, мелькнуло у нее в голове.

— Эй! Найди свои боксерские перчатки в этом хламе, слышишь?

Барбара обернулась. В дверях гостиной стоял Чарли, а позади него — старший брат, Тревор, и их мать. По всей вероятности, все трое только что вошли.

— Что на этот раз? — обрушилась на Барбару Шерл Раддок. — И кто вы такая, что врываетесь в дом без приглашения и беспокоите людей?

Оттеснив в сторону Чарли, она прошла в гостиную, распространяя сильный запах пота, смешанный со стойким рыбным запахом, какой отличает женщин, давно не пользовавшихся ванной. Шорты и короткая, давно не стиранная футболка были покрыты влажными пятнами.

— Вы не имеете права вторгаться в чужой дом. Я разбираюсь в законах и знаю, что говорю.

— Переезжаете? — не обращая внимания на реплики Шерл Раддок, спросила Барбара, переходя от одной коробки к другой и изучая их содержимое. — Похоже, семейство Раддок спешит покинуть Балфорд?

Шерл уперла кулаки в бока:

— Какое вам дело? Если нам хочется переехать, мы переедем. Может, мы обязаны сообщать копам обо всех наших передвижениях?

— Ма, — произнес Тревор за ее спиной. Как и мать, он весь лоснился от пота, был грязным, неопрятным, но, в отличие от нее, держался спокойно. Он вошел в гостиную вслед за матерью.

Они столпились на небольшом свободном пятачке, хотя там и двоим места было маловато. Чарли, присоединившись к компании, создал еще большую тесноту.

— Что вам надо? — не унималась Шерл. — Вы уже говорили с моим Тревором. Вы потревожили его отца, а он нуждается в отдыхе. Отец Тревора нездоров, а вам всем на это наплевать.

Барбара лишь подивилась тому, как можно отдыхать в доме, где постоянно стоит шум, опасный для барабанных перепонок. Они, как обычно, общались друг с другом, перекрикивая включенный на полную громкость телевизор. Громоподобная музыка в стиле рэп была еще одним элементом звукового хаоса, наполнявшего комнаты. Как и накануне, она обрушивалась сверху с такой силой, что Барбара ощущала, как сотрясается воздух.

— Я хочу поговорить с Тревором, — обратилась Барбара к матери семейства.

— Нам некогда, — отрубила она. — Вы что, не видите? Вы, как я посмотрю, не только тупая, но еще и слепая?

— Ma, — снова произнес Тревор умоляющим тоном.

— Не мамкай! Я знаю свои права. И что-то я не помню, чтобы копы имели право являться ко мне и рыться в моих вещах, как в своих собственных. Приходите позже, понятно? Нам надо заниматься делом.

— А каким делом? — поинтересовалась Барбара.

— Это вас не касается. — Шерл схватила коробку и, подняв ее, плотно прижала к животу. — Чарли, — рявкнула она, — пошевеливайся!

— Вы отдаете себе отчет, как выглядит ваш переезд в то время, когда полиция расследует убийство? — обратилась к ней Барбара.

— А я плевать хотела на то, как это выглядит, — сварливо ответила Шерл. — Чарли! Да слезь же ты наконец с этого поганого дивана. Выключи, к черту, телик. Отец надерет тебе задницу, если ты снова разбудишь его. — Она повернулась и вышла из комнаты. Через окно Барбара видела, как она идет к площади, где стоит ряд припаркованных машин. Чарли, вздохнув, промычал что-то и, подхватив одну из коробок, двинулся за матерью.

— Да мы и не переезжаем, — сказал Тревор, когда они с Барбарой остались вдвоем. Он подошел к телевизору, убавил звук; на экране осталась картинка: вертолет преследует охваченный огнем фургон, фургон въезжает на мост, вертолет зависает над ним. Кому-то пришел конец.

— А в чем же тогда дело? — поинтересовалась Барбара

— Нам дали место на рыночной площади в Клактоне. Весь это хлам — на продажу.

— А, — протянула Барбара. — И где же вы все это добыли?

Его лицо и шея побагровели.

— Это не краденое. Вы ведь об этом подумали, верно?

— Верно. Так откуда все эти вещи, Тревор?

— Мы с мамой ходим в конце недели на блошиный рынок. Покупаем там все, что можем, приводим в порядок, а потом толкаем с небольшой наценкой в Клактоне. На этом не наживешься, но хоть какие-то деньги.

Барбара пристально смотрела на него, стараясь понять, что в его словах правда, а что ложь. Однажды он уже соврал, так что теперь веры ему не было. Но сейчас, похоже, он не лгал.

— Тревор, а ведь Рейчел не подтверждает того, что вы сказали. Нам необходимо поговорить.

— Да не убивал я этого парня! Я в пятницу и не приближался к Незу.

— Трев, Рейчел нет смысла вводить нас в заблуждение.

— Да у меня и причины-то никакой не было. Конечно, я не в восторге от того, что он попер меня с работы, но я ведь понимаю — сам виноват, украл банки с фабрики.

— Где вы были вечером в пятницу? Он с тревогой посмотрел на Барбару.

— Тревор? — предостерегающе произнесла она.

— Да… Ладно. Вы ведь мне все равно не поверите. Так какой смысл говорить правду, если ее никто не сможет подтвердить?

— Смысл в том, чтобы снять с себя подозрения. Неужели вам этого не хочется? Если нет, закономерно возникает вопрос — почему. Рейчел сказала мне, что вы расстались еще до десяти. Тревор, у вас было почти полтора часа, и не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы понять: это больше чем достаточно, чтобы из домика на косе добраться до Неза, а оттуда до пирса.

Тревор взглянул на дверь, опасаясь возвращения матери за очередной коробкой.

— Я уже сказал вам, — с упрямством в голосе произнес он. — В тот вечер я не был на Незе. И я не убивал этого парня.

— И это все?

— Все.

— Тогда пошли наверх.

Он вздрогнул. Сейчас перед ней стоял испуганный человек, которому было что скрывать. Пока рядом нет матери, которая непременно напомнила бы о его правах, он у нее в руках. Она направилась к лестнице. Он двинулся за ней.

— Да там ничего нет, — сказал Тревор. — И зачем вам туда идти?..

Она резко обернулась и оказалась с ним лицом к лицу.

— Тревор, разве я сказала, что ищу что-нибудь?

— Вы ск-казали… — заикаясь, начал он.

— Я сказала, пошли наверх, мне не терпится поговорить с тобой в более, так сказать, неофициальной обстановке и чтобы никто не помешал.

И она стала быстро подниматься по ступенькам. Гремел рэп, но на этот раз не из комнаты Тревора. Барбара расслышала шум воды, с напором бьющей из крана, и решила, что кто-то из семейства совершат омовение под аккомпанемент оглушающих звуков.

Распахнув дверь комнаты Тревора, она пропустила его и, протиснувшись следом, захлопнула ее. Барбара подошла к столу, на котором были разложены инструменты и составные части пауков, и стала перебирать их.

— Что вы делаете? — Он посмотрел на нее с негодованием. — Вы же сказали, что хотите поговорить.

— А я соврала, — ответила Барбара. — Скажите, для чего вам весь этот хлам? И почему именно пауки? Ну что может быть общего с ними у такого классного парня, как вы?

— Не трогайте! — закричал он, видя, как она сдвинула в сторону полуготовых паукообразных, чтобы заглянуть в коробку, на которой они стояли. — Они же развалятся.

— Когда я была здесь вчера, мне очень захотелось узнать, чем вы скрепляете части их тел, — объяснила свой интерес Барбара.

Она перебирала губки, тюбики с красками, ершики для чистки трубок, черные пластмассовые бусины, острые булавки, баночки с клеем. Катушки с черными, желтыми и красными нитками она отодвинула в сторону.

— Вы ничего здесь не найдете, — сказал Тревор со злобой.

Однако Барбара, отодвинув в сторону два больших тома энциклопедии, все-таки нашла то, что искала. Между ветхими томами и стеной стояла еще одна катушка. Но на ней были не нитки. На катушке была намотана проволока.

— Ну вот, я и нашла. — Она выпрямилась и протянула ему катушку. — Не хотите ничего рассказать?

— О чем рассказывать-то? Да это просто кусок старой проволоки. Вы что, сами не видите?

— Я-то вижу. — Она засунула катушку в рюкзак.

— Зачем вам эта проволока? Зачем вы ее забираете? Вы не можете ничего брать из моей комнаты!

— Для чего вы ее используете?

— Да для чего угодно. Для укрепления этой сети. — Он вытянул руку, показывая на усеянную готовыми пауками рыболовную сеть над дверью. — Для скрепления вместе частей пауков. Для… — Он больше ничего не вспомнил и стал наступать на нее. — Отдайте эту чертову проволоку! — угрожающе произнес он сквозь зубы. — Я ничего такого не сделал, и вы не можете ничего брать без моего разрешения, потому что…

— Нет, могу, — заявила Барбара с ехидной улыбкой. — Я могу забрать вас.

Он тупо уставился на нее. От неожиданности у него даже рот открылся, но он не мог выдавить из себя ни звука.

— Решайте, или мы поговорим спокойно, или я сейчас же звоню и передаю вас в руки людям, которые доставят вас куда надо.

— Но… Нет, почему? Я ничего не…

— Отвечайте! — строго потребовала она. — Я надеюсь, вы не будете возражать против того, что мы откатаем ваши пальчики? Ведь кристально чистого перед законом человека не должно волновать, где он оставил отпечатки своих пальцев.

Осознавая свое превосходство в весовой категории и силе, Барбара не дала Тревору возможности оказать сопротивление. Взяв парня за руку, она вывела его из комнаты к лестнице. Но тут Барбаре не повезло: в гостиной была его мать.

Шерл поднимала следующую коробку на плечо, а Чарли, которому семейные заботы были, похоже, до лампочки, крутился у телевизора. Она увидела Барбару и своего старшего сына, когда они спустились до половины лестницы.

— А ну отойди! — Шерл, сбросив коробку, кинулась к лестнице и преградила им дорогу.

— Лучше бы вам не вмешиваться, миссис Раддок, — посоветовала ей Барбара.

— Я хочу знать, что вы, черт возьми, делаете?! — закричала Шерл. — Я знаю свои права. Никто не впускал вас в дом, и никто не соглашался говорить с вами. Если вы думаете, что вам все позволено, а мой Тревор…

— Ваш Тревор подозревается в убийстве, — объявила Барбара. Ей было до одури жарко и казалось, что терпение ее вот-вот лопнет. — Поэтому отойдите в сторону и ведите себя пристойно, а то в тюрьму вместе с Тревором может отправиться еще кто-нибудь из семейства Раддоков.

Шерл это не остановило.

— Мам! — умоляюще произнес Тревор. — Хватит с нас неприятностей. Мам! Ты слышишь?

В дверях гостиной показался Чарли. Сверху донеслись пронзительные крики мистера Раддока. В этот момент младший мальчишка, выскочив из кухни, подбежал к ним. В одной руке он держал жестянку с медом, в другой — пакет муки.

— Мам? — дергал ее за руку Чарли.

— Шерл! — надрывался наверху мистер Раддок.

— Смотрите! — заорал Бруси и вылил мед на пол, а затем засыпал медовую лужу мукой.

Барбара смотрела, слушала и раздумывала над тем, что сказал Тревор. С Раддоков «хватит неприятностей». Это вряд ли. Вот уж действительно — не расстраивайся, что все плохо, будет еще хуже.

— Займись лучше детьми, — сказал Тревор матери. Скользнув взглядом вверх по ступенькам лестницы, он добавил: — Не позволяй ему трогать их, пока меня не будет дома.

Муханнад появился на послеполуденной молитве. Для Салах это было более чем неожиданно. Напряженность, возникшая из-за его перепалки с отцом накануне вечером, ощущалась и утром, когда семья собралась за завтраком. Хотя они оба молчали за едой, атмосфера в доме, казалось, была пропитана их враждебностью.

— Ты можешь принимать предложения этих проклятых европейцев, но хотя бы убедись, что это выгодно не только им, — раздраженно поучал вчера отца Муханнад. — Только не проси меня делать то же самое. Я не позволю полиции допрашивать никого из наших людей без присутствия представителя нашей общины, и если это затруднит твою работу в городском совете, придется с этим смириться. Не можешь же ты на самом деле принимать за чистую монету всю эту показуху и верить в благородные намерения этого поганого муниципального совета! Но вольному воля, а дураков на свете, как мы знаем, великое множество.

Салах испугалась, что отец ударит его. Однако Акрам ответил спокойно, хотя было заметно, что он еле сдерживается.

— На глазах твоей жены, Муни, обязанность которой — повиноваться и уважать тебя, я не сделаю того, что должен сейчас сделать. Но настанет день, когда ты будешь вынужден признать, что нагнетание вражды не приведет ни к чему хорошему.

— Хайтам мертв! — закричал Муханнад и со всего размаху ударил кулаком по ладони. — Это что, по-твоему, не первый удар, вызванный враждой? А кто нанес этот удар?

Салах вышла, не дождавшись ответа отца. Последнее, что она видела, — руки матери, нервно теребящие лежавшую перед ней вышивку, и лицо Юмн, с таким вниманием следящей за мужчинами, словно перебранка отца и сына подпитывала ее энергией и будоражила кровь. И Салах знала почему. Любые противоречия между Акрамом и Муханнадом отталкивали сына от отца и одновременно сближали с женой. А именно этого и ждала Юмн: Муханнад должен полностью принадлежать ей. Согласно традиции, этого не могло быть, она вынуждена делить влияние на мужа с его родителями, которых обязана почитать и слушаться. Но все изменилось со смертью Хайтама.

И вот теперь на внутреннем дворе фабрики Салах увидела брата, стоявшего в тени позади трех работниц-мусульманок. Рабочие-мужчины молились, повернувшись в сторону Мекки. Но Муханнад не собирался ни бить поклоны, ни падать ниц, а когда читалась шахада^[37] и молящиеся произносили извечную фразу своего вероучения: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк Его», — его губы даже не дрогнули.

— Аллах акбар! — Салах слышала, как ее отец произнес нараспев эту фразу. А в ее сердце были боль и тревога: если Аллах всеблаг и всемогущ, почему Он позволил, что в их семье сын идет против отца и они стараются доказать друг другу, на чьей стороне сила?

Молитва продолжалась. У нескольких европейцев, нанятых Акрамом на работу и находившихся в здании фабрики, был перерыв. Акрам предложил им использовать это время для своих молитв, но Салах видела, что они предпочитали покурить на свежем воздухе. Они были довольны великодушием ее отца, но не разделяли его религиозного рвения.

Акрам Малик этого не замечал. Не замечал он и того, как они кривили губы за его спиной и с постными лицами воздевали глаза к небу, пожимая плечами всякий раз, когда он во главе своих работников-мусульман шел во внутренний двор на молитву.

Вот и теперь отец с работниками молились так истово и с такой верой, которой Салах, как ни старалась, никогда не чувствовала. Она стояла рядом с ними, кланялась, когда кланялись они, губы ее шептали слова молитвы, но для нее это было чем-то вроде спектакля.

Вдруг какое-то непредусмотренное ритуалом движение привлекло ее внимание. Она повернула голову. Таймулла Ажар, ее двоюродный брат, изгнанный из семьи, вошел во внутренний двор и теперь что-то шептал Муханнаду на ухо. Она не слышала, что говорил Ажар брату, но видела, как у того сжались челюсти и лицо помрачнело. Через мгновение он кивнул, видимо соглашаясь с тем, что сказал Ажар, а затем они вышли.

Акрам поднялся с земли и встал перед своим немногочисленным религиозным братством. Он завершил молитву словами таслима,^[38] прося Аллаха ниспослать мир, милосердие и благоденствие. Вслушиваясь в его речь, Салах напряженно думала, когда же хоть что-то из этой просьбы будет ниспослано ей и ее семье.

Рабочие стали молча расходиться. Салах, стоя в дверях, дожидалась отца.

Он ее не видел, а она пристально смотрела на него. Он очень постарел, заметила Салах. Его аккуратно подстриженные волосы были зачесаны назад, но сейчас она разглядела, как они поредели. Под глазами были темные круги. Его тело, которое всегда казалось ей словно выкованным из железа, выглядело мягким и податливым, будто из него удалили стержень, придававший ему устойчивость и твердость, а походка, прежде упругая и легкая, была сейчас вялой и неуверенной.

Ей так хотелось сказать, что она благодарна ему за то будущее, ради которого он обосновался в этом маленьком городке и работал, чтобы сделать его счастливым для своих детей и внуков и для многих соотечественников, которые покинули свою страну в погоне за мечтой. Но заговори она об этом, надо будет притворяться, а душевных сил у нее сейчас не было — она сама разрушила это будущее.

Акрам остановился, чтобы притворить за собой дверь и закрыть ее на замок. Он увидел Салах, стоявшую возле холодильника, и подошел к ней, чтобы взять из ее рук бумажный стаканчик с холодной водой.

— Абби, ты выглядишь усталым, — сказала она. — Тебе незачем оставаться на фабрике. Мистер Армстронг сможет до конца рабочего дня проследить за всеми делами. Почему бы тебе не пойти домой?

Но не только забота о его здоровье заставила обратиться к отцу с подобным предложением. Уйди она с работы, пока когда отец находится на фабрике, это сразу стало бы ему известно, и он наверняка спросил бы ее, где она была. «Рейчел позвонила и попросила меня приехать как можно скорее», — так объяснила она накануне свое отсутствие, когда уехала в «Приют на утесе», чтобы поговорить с подругой. Еще раз воспользоваться этим предлогом она не могла.

Отец тронул ее за плечо:

— Салах, ты переносишь несчастья, обрушившиеся на нашу семью, с неожиданными для меня достоинством и терпением.

Она не почувствовала удовольствия от похвалы, которая лишь мучительной болью отозвалась в ее сердце. Салах задумалась, что сказать в ответ, а сказать надо было что-то похожее на правду. Но она так устала изворачиваться и лгать, создавая видимость чистоты помыслов, спокойствия и беспрекословного подчинения воле родителей.

— Абби, я ведь не любила его. Только надеялась, что когда-нибудь смогу полюбить, как вы с амми любите друг друга. Наверное, поэтому я не чувствую особенного горя и печали.

Он нежно погладил ее по плечу:

— Я бы хотел, чтобы к тебе относились с такой же преданностью, с какой я отношусь к твоей матери. Я надеялся, что именно так и будет у вас с Хайтамом.

— Он был хорошим человеком, — сказала она не покривив душой. — Ты выбрал для меня хорошего мужа.

— Только вот для тебя или для себя? — задумчиво спросил он.

Они медленно пошли по коридору, миновали раздевалку и комнату отдыха.

— Он мог помочь нашему делу, Салах. Поэтому я его выбрал. А сейчас, после его смерти, я постоянно спрашиваю себя: а если бы он был горбатым, злобным или больным? Неужели он должен был стать твоим мужем только потому, что его таланты были нужны мне на фабрике? Мы заставляем себя поверить в любой обман, когда нами руководит личный интерес. А когда на нас обрушивается несчастье, нам только и остается, что оглянуться назад, обдумать свои действия и попытаться понять, не они ли привели нас к беде. А вдруг, поступи мы иначе, несчастья и не случилось бы?

— Ты не должен винить себя в смерти Хайтама! — воскликнула она в ужасе, оттого что на плечи отца навалилось еще и это бремя.

— А кого винить? Из-за меня он оказался в этой стране. Ведь он был нужен мне, Салах. Не тебе.

— Мне Хайтам тоже был нужен, абби-джан. Отец на секунду задержался перед тем, как войти в свой кабинет. Глядя на дочь, он печально улыбнулся и произнес:

— Ты такая великодушная и чистая.

Трудно придумать слова, которые огорчили бы ее сильнее. Салах вдруг захотела рассказать отцу всю правду, но она понимала эгоистичность этого желания. Конечно, она почувствует облегчение, оттого что сбросит наконец личину добропорядочности, которой в действительности не обладает, но этим оскорбит человека, который долго не мог рассмотреть и понять, какое зло скрывалось за показной благочестивостью и добродетелью.

Ей отчаянно хотелось сохранить в сознании отца свой образ незапятнанным, и потому Она снова попросила его:

— Абби-джан, иди домой. Пожалуйста. Отдохни. Вместо ответа он поцеловал кончики пальцев и отронулся до ее щеки. Не сказав ни слова, он вошел в кабинет.

Салах вернулась в приемную, где ее ждали дела, лихорадочно соображая, как же ей уйти с фабрики. Если она прикинется больной, отец настоит на том, чтобы кто-нибудь отвез ее домой. Если она просто уйдет… Но как это сделать? Она не желает причинить отцу лишние волнения и беспокойства.

Сидя за столом, Салах смотрела, не двигаясь, на экран монитора, по которому плавали рыбки и поднимались вверх пузырьки воздуха. Ей нужно было заняться работой, но сейчас она не могла собраться с мыслями и приступить к ней. Она только перебирала в голове варианты будущего: что она может сделать для того, чтобы отвести беду от себя и семьи. Была всего одна возможность.

Дверь открылась, и Салах подняла голову. Велик Аллах! — воскликнула она про себя, увидев, что на пороге стоит Рейчел Уинфилд.

Рейчел приехала на велосипеде, который сейчас прислонила к стене у входа. На Рейчел была длинная полупрозрачная юбка, а на шее и в ушах — украшения, сделанные Салах из полированных рупий и бусин.

Салах попыталась успокоиться. Она была уверена, что Рейчел думает лишь о том, как помочь ей. Салах не позволила себе расстроиться, даже когда увидела печальное лицо подруги. Она понимала, что участие в задуманном ею избавлении от зародившейся жизни было для Рейчел совсем не простым и тем более не радостным делом.

— Жарко, — произнесла Рейчел вместо приветствия. — Такой жары я не помню. Можно подумать, что солнце убило ветер и теперь готовится выпить море.

Салах ждала. Ведь у подруги была одна причина появиться на фабрике. Рейчел была ее единственной надеждой на то, чтобы как-то привести жизнь в порядок, и ее приезд означал, что средство для этого найдено. Конечно, ее отсутствие дома трудно будет объяснить и оправдать — для ее родителей было привычно знать, где она находится, — но с помощью Рейчел она наверняка сможет придумать благовидный предлог, чтобы отсутствовать дома все то время, которое потребуется для пребывания в клинике, где специалист, искушенный в подобных делах, избавит ее наконец от кошмара, в котором она живет последние месяцы.

Салах старалась преодолеть отчаяние. Рейчел здесь, внушала она себе, Рейчел пришла.

— Мы можем поговорить? — спросила Рейчел. — Я хотела сказать… — она взглянула на дверь, ведущую в административные помещения, — может, лучше выйдем на улицу? Как ты?

Салах поднялась и вышла следом за подругой на залитый солнцем двор. Несмотря на жару, она ощущала тревожный озноб, который будто волнами окатывал ее с ног до головы.

Рейчел нашла укромное место у фабричной стены. Она стояла напротив Салах, но смотрела не на нее, а на здания промышленной зоны с таким вниманием, словно мастерская по изготовлению матрасов таила в себе невероятное очарование и привлекательность, к которым необходимо было немедленно приобщиться.

Салах уж начала волноваться, что подруга так и будет пытать ее молчанием, но тут Рейчел наконец заговорила.

— Я не могу, — произнесла она.

— Что не можешь?

— Ты знаешь что.

— Не знаю. Скажи.

Рейчел перевела взгляд с мастерской на лицо Салах. Салах подивилась про себя, как могла она никогда раньше не замечать, насколько уродливы эти глаза, посаженные неестественно широко, один ниже другого, — даже косметологическая операция не помогла. Салах просто приучила себя не видеть уродства подруги. Рейчел не виновата, такой она родилась.

— Всю прошлую ночь я совсем не спала. Я все время думала, — сказала Рейчел. — Я не могу допустить, чтобы ты… Ты понимаешь… ну то, о чем ты просила.

Сперва Салах не могла заставить себя поверить, что Рейчел говорит об аборте. Но неумолимая решимость, написанная на причудливо-уродливом лице подруги, убедила ее.

Единственное, что она произнесла в ответ, были слова:

— Ты не можешь…

— Салах, я говорила с Тео, — торопясь, объясняла Рейчел. — Я знаю, знаю. Ты была против. Но ты должна понять; Тео не может оставаться безучастным в такой ситуации.

— Тео это не касается. — Салах сама подивилась, насколько строго и чопорно прозвучала эта фраза.

— Скажи это Тео, — осадила ее Рейчел. — Его стошнило, когда я рассказала ему, что ты собираешься сделать. Не смотри на меня так, Салах. Я знаю, о чем ты думаешь. То, что его стошнило, не значит, что он не будет тебе помогать. Мне тоже сначала так показалось. Но я думала об этом всю ночь и теперь знаю: если ты подождешь и дашь возможность Тео…

— Ты не слушала меня вчера, — решительно прервала ее Салах. — Я не могу выйти замуж за Тео, я не могу быть с Тео, я не могу даже говорить с Тео. Ну как ты этого не понимаешь?

— Почему, я понимаю, — возразила Рейчел. — Возможно, ты не сумеешь говорить с ним еще некоторое время. Возможно, до тех пор, пока не родится ребенок. Но когда ребенок родится… пойми, Салах, он же человек. Не чудовище. Тео не откажется от своего ребенка. Другие парни, наверно, рассуждают иначе, но Тео Шоу не из таких. Ты сама в этом убедишься.

Салах показалось, что земля уходит из-под ног.

— А как, по-твоему, мне скрыть от моей семьи, что я беременна?

— Этого сделать не удастся, — ответила Рейчел с таким видом, словно она ни сном ни духом не ведает о том, что ждет женщину, ожидающую рождения внебрачного ребенка, в азиатской семье, строго придерживающейся традиций. — Ты должна будешь рассказать все матери и отцу.

— Рейчел. — Салах лихорадочно соображала, что делать, и каждая новая мысль оказывалась еще более нереальной, чем предыдущая. — Ведь ты и вправду не слушала меня. Ты же должна была хотя бы попытаться меня понять!

— Но ведь и так ясно как день, что хорошо для тебя, ребенка и Тео, — тоном сурового судьи изрекла Рейчел. — Так будет лучше для всех, в том числе и для меня.

— А ты-то здесь при чем? Ведь мне ничего, кроме информации, от тебя не надо. Ну, может быть, помощь, чтобы добраться до врача и пробыть там столько времени, сколько будет нужно.

— По-твоему, Салах, это все равно что сходить на рынок. Ты же не можешь просто войти и сказать: «Я хочу избавиться от ребенка». Ведь нам с тобой придется побывать там не один раз и…

— Я же не просила тебя ходить со мной, — перебила ее Салах. — От тебя требовалось просто узнать, куда мне идти. А добраться туда я могу и одна. А когда я договорюсь, то мне нужно будет, чтобы ты позвонила ко мне домой и придумала что угодно, чтобы меня отпустили с тобой на некоторое время, чтобы успеть это сделать.

— Да ты послушай себя, — взмолилась Рейчел. — Ты даже слово «аборт» не можешь произнести. Ты говоришь «это». Ты только представь себе, что будешь чувствовать, когда избавишься от ребенка!

— Я знаю, как я буду себя чувствовать. Я буду чувствовать облегчение, оттого что опять начала жить. Я буду знать, что не уничтожила доверие родителей, не разрушила мою семью, не довела отца до смерти, и пусть все…

— Но я не позволю тебе этого сделать! — возразила Рейчел. — Тебе придется сказать им правду и потерпеть — день, неделю, в крайнем случае месяц, а потом все прибегут. Тео, твои родители. Даже Муханнад.

— Муханнад, — с ужасом произнесла Салах, — убьет меня. Пойми, Рейчел, как только я не смогу больше скрывать беременность, мой брат убьет меня.

— Все это чушь, — отмахнулась Рейчел. — Ты и сама знаешь. Он взбесится, может быть, даже подерется с Тео, но тебя он никогда и пальцем не тронет. Ты же, волею Аллаха, его сестра.

— Рейчел, прекрати! Ты его не знаешь. Ты не знаешь моей семьи. Ты видишь то, что снаружи — то, что видят все, — но ты не знаешь сути. Ты не знаешь, на что они способны. Они увидят мой позор…

— Ничего, они переживут, — изрекла Рейчел с такой решимостью в голосе, что Салах почувствовала отчаяние. — А до этого я позабочусь о тебе. Ты же знаешь, я никогда тебя не бросала и не брошу.

Салах припомнила все события последних дней: то, что произошло днем в воскресенье, их разговор накануне, встречу в «Приюте на утесе» — настолько ясно, словно она сидела перед экраном.

— К тому же, — объявила Рейчел таким тоном, что Салах поняла, что следующая фраза будет заключительной, — я должна считаться и с собственной совестью. Как, по-твоему, я должна себя чувствовать, сознавая, что участвую в деле, которое считаю неправильным? Я не могу не думать об этом.

— Конечно, — чуть слышно произнесла Салах.

Рейчел не только не помогла ей — своим присутствием она лишила ее последних сил, выбила из-под ног опору. Салах казалось, что ее подхватывает и уносит прочь какой-то вихрь. Земли под собой она не чувствовала, раскаленное солнце будто сожгло само себя, и теперь вокруг расползалась стужа. Заброшенная вихрем на необитаемый остров, за тысячу миль от Рейчел, Салах услышала приглушенные расстоянием слова прощания:

— Тебе не из-за чего волноваться, Салах. Все будет хорошо. Вот увидишь.

Глава 18

Барбара сначала привела Тревора к дактилоскопистам, а потом посадила в комнате для допросов. Он попросил сигарет, пепельницу и бутылку кока-колы. Она посоветовала ему хорошенько припомнить, что он делал в пятницу вечером и кто из его многочисленных друзей и знакомых мог бы подтвердить его алиби. Закрывая за собой дверь, она еще раз удостоверилась, что он не сможет воспользоваться телефоном и договориться с кем-нибудь, и пошла по своим делам.

Эмили, как сказала ей Белинда Уорнер, также доставила в управление своего подозреваемого.

— Того самого цветного из Клактона, — попыталась объяснить Белинда. — Помните, его имя встречалось в списках тех, кто звонил в отель.

Кумар, догадалась Барбара. Быстро они его отыскали!

Барбара нашла Эмили, когда та готовила к отправке в Лондон отпечатки пальцев Кумара. Их нужно было послать еще и в патологоанатомическую лабораторию в Питерборо, чтобы сравнить с «пальчиками», обнаруженными в «ниссане» Кураши. Барбара условилась о том, чтоб вместе с ними переслать и отпечатки пальцев Тревора Раддока.

— Его английский ни к черту, — поморщившись, бросила Эмили, входя в свой кабинет, и, достав из кармана бумажный платок, вытерла им влажное лицо. Промокший комочек она ловко метнула в корзину для бумаг. — А может, он притворяется. Мы не сумели ничего добиться от него в Клактоне. Он все время бормочет про свои бумаги, будто мы собираемся тащить его в ближайший порт и незамедлительно депортировать.

— Он отрицает, что знал Кураши?

— Я вообще ничего не смогла у него вытянуть. Поди разберись, что он признает, а что отрицает. Может, он просто стихи наизусть читает.

— Нам надо пригласить переводчика, — предложила Барбара. — Думаю, стоит обратиться в местную пакистанскую общину.

Эмили недоверчиво хмыкнула:

— Ты только представь себе: наше расследование будет зависеть от точности перевода, который обеспечит нам этот доморощенный переводчик. Нет уж, к черту!

Барбара, поразмыслив, согласилась. Кто поручится, что перевод будет точным и непредвзятым, особенно в связи с последними событиями в Балфорде-ле-Нез?

— Можно пригласить кого-нибудь из Лондона. А если того профессора, который перевел отрывок из Корана? Как его зовут?

— Сиддики.

— Точно. Профессор Сиддики. Я могу позвонить в Ярд и попросить кого-нибудь из наших разыскать и доставить его сюда.

— Это выход, — согласилась Эмили.

Лучи послеполуденного солнца проникали через наволочку, которой Эмили занавесила окно, в комнате царил таинственный полусвет, и они чувствовали себя, словно рыбы в аквариуме.

— Так я звоню? — спросила Барбара.

Эмили в изнеможении плюхнулась на свой стул.

— Не сейчас. Я распорядилась поместить Кумара в камеру. Хочу дать ему почувствовать, каково это — находиться в заключении. Ему необходима хорошая встряска, чтобы у него возникло желание сотрудничать со следствием. Он недавно в Англии и пока не в состоянии осыпать меня цитатами из Закона об уликах^[39] со ссылками на главы и статьи. Пока кнут у меня в руке, и мне до смерти хочется им воспользоваться.

— Но если он не говорит по-английски, Эм… — неуверенно возразила Барбара.

Эмили вроде бы и не заметила скрытого смысла фразы: разве они не тратят время попусту, держа его под замком в камере, если все равно пока нет заслуживающего доверия переводчика?

— Ну, это мы выясним через несколько часов. — Эмили повернула голову к двери, в проеме которой показалась Белинда Уорнер с опечатанным пакетом с вещественными доказательствами.

— Он уже описан, зарегистрирован, — объявила Белинда Уорнер, — и снят с учета в связи с передачей вам. В пакете — содержимое банковской ячейки Кураши. Из «Барклиз Банка».

Эмили, не вставая из-за стола, протянула руку и взяла пакет. Желая успокоить Барбару и рассеять ее невысказанные опасения, она попросила помощницу позвонить профессору Сиддики в Лондон и выяснить, возможно ли будет в случае необходимости пригласить его в качестве переводчика на допрос подозреваемого пакистанца.

— Попроси его быть наготове, — велела Эмили. — Если он понадобится, мы быстро доставим его сюда.

Отпустив Белинду, она стала, внимательно вглядываясь в каждую бумажку, перебирать содержимое пакета: папка с документами на дом на Первой авеню, папка с иммиграционными документами, контракт на ремонтно-строительные работы, подписанный Де Виттом, Кураши и Акрамом Маликом, несколько отдельных листов бумаги. Один из них был вырван из блокнота, она его вынула и стала разглядывать. Другой листок взяла Барбара.

— Опять Оскарштрассе, пятнадцать, — сказала Эмили. — Город, правда, не указан. Но держу пари, что это Гамбург. Что у тебя?

— Коносамент,^[40] — ответила Барбара. — Документ оформлен компанией «Истерн импорт». Мебель, осветительные приборы, предметы интерьера, — читала она вслух. — Импорт из Индии, Пакистана и Бангладеш.

— Одному Богу известно, что можно импортировать из Бангладеш, — как бы про себя отметила Эмили. — Похоже, что влюбленные голубки были озабочены обустройством своего гнездышка на Первой авеню.

У Барбары на этот счет были сомнения:

— Но в документе нет описи вещей. Если Кураши и дочь Малика уже приобрели супружескую кровать и все необходимое, то вряд ли это счет. Это просто бланк коносамента.

Эмили нахмурилась:

— И где, интересно, она находится, эта компания? В Хаунслоу? В Оксфорде? В Мидлэндсе?

Они обе знали, что в этих городах проживают самые многочисленные в стране индийские и пакистанские общины.

Барбара, взглянув на документ, покачала головой и сказала:

— В Паркестоне.

— Где? — недоверчиво протянула Эмили. — Дайка взглянуть, Барб.

Рассматривая коносамент, Эмили отодвинулась вместе со стулом от стола к висящим на стене карте полуострова Тендринг и крупномасштабной карте береговой линии. Барбара тем временем занялась тремя папками с документами.

Насколько она могла судить, иммиграционные документы были вроде бы в порядке, как и договор на ремонт и реконструкцию дома на Первой авеню. Большинство документов в папке было скреплено аккуратно выведенной подписью Акрама Малика, так что этот дом был скорее всего частью приданого Салах. Барбара перелистывала страницы контракта, подписанные Джерри Де Виттом, и тут из папки выпала еще одна бумажка.

Это была страница из глянцевого журнала, аккуратно вырванная и сложенная по размеру книги карманного формата. Развернув страницу на коленях, Барбара принялась разглаживать ее.

На обеих сторонах вырванной страницы были рекламные объявления: свои услуги предлагали «Международная компания острова Мэн», по всей видимости, офшорная структура, созданная, чтобы сохранить и уберечь от налогообложения деньги вкладчиков, компания «Лорэйн электроникес дискрит сюрвейлланс», изделия которой предназначались, как было сказано в рекламе, для работодателей, не уверенных в лояльности своих сотрудников, компания «Сети для шпионов» из Найтсбриджа, которая разрабатывала и производила подслушивающие устройства последнего поколения, «необходимые для непробиваемой защиты серьезных бизнесменов». Также рекламировались компании по прокату автомобилей, найму офисных помещений в Лондоне, охранные предприятия. Барбара проглядела листок и задумалась, как эта страница из журнала могла оказаться среди бумаг Кураши. Не в силах найти объяснения, она почти согласилась с мыслью, что это простая случайность, и вдруг ей в глаза бросилось знакомое название.

— «Поездки по всему свету», — прочла она вслух. — «Путешествия и помощь специалистов по иммиграции».

Вот и еще одно очень странное совпадение, подумала она. Один из звонков, сделанных Кураши из отеля «Пепелище», был как раз в это туристическое агентство, правда, Кураши звонил в турагентство, расположенное в Карачи, а здесь была реклама «Поездок по всему свету» на Хай-стрит в Харвиче.

Барбара подошла к Эмили. Руководительница следственной группы стояла перед картой полуострова, рассматривая северную часть полуострова, омываемую заливом Пеннихол. Она никогда не проявляла успехов в изучении географии, в отличие Барбары, которая, едва взглянув на карту, обратила внимание на то, что Харвич находится почти рядом с Незом, чуть севернее, по вертикали они расположены на одной долготе. Этот порт находится в устье реки Стаур, и с другими городами страны его связывает железная дорога. Барбара провела пальцем по прерывистой линии, обозначающей железнодорожную магистраль, в западном направлении. Первая сделанная ее пальцем остановка пришлась на город Паркестон, расположенный на почтительном расстоянии от Харвича.

— Эм, — произнесла Барбара, чувствуя, что нащупала связь и еще чуть-чуть — и отдельные фрагменты встанут на свои места, — он хранил рекламу туристического агентства в Харвиче, но звонил в Карачи.

Но Эмили, как поняла Барбара по ее виду, еще не уловила связи между Карачи и Харвичем и между Харвичем и Паркестоном. Все ее внимание было сосредоточено на небольшой рамке, которая выделялась на голубом фоне моря к востоку от Харвича.

Барбара подошла поближе к карте и прочла надпись в рамке:

«Автомобильный паром из Харвича (Паркестонская пристань).

Маршруты:

Роттердам (портовый комплекс) 6–8 часов.

Эсбьерг 20 часов.

Гамбург 18 часов.

Гетеборг 24 часа».

— Так-так-так, — пробормотала Барбара.

— Интересно, да? — Эмили отвела взгляд от карты. Подойдя к столу, она стала перебирать бумаги, папки, отчеты, наваленные на столе. Найдя фотографию Хайтама Кураши, она протянула ее Барбаре со словами:

— Как насчет того, чтобы съездить сегодня?

— В Харвич или Паркестон? — поинтересовалась Барбара.

— Если он там был, его там видели, — сказала Эмили. — А если его там видели, то мы сможем узнать…

— Шеф? — Белинда Уорнер вновь стояла в дверях. Она обернулась, будто ожидая кого-то, кто шел следом за ней.

— В чем дело? — спросила Эмили.

— Эти азиаты. Мистер Малик и мистер Ажар. Они здесь.

— Черт! — прошипела Эмили и посмотрела на часы. — Мне вся эта история надоела. Если они думают, что могут приходить на эти дурацкие встречи, когда им заблагорассудится…

— Нет, шеф, — прервала ее Белинда. — Они узнали про арест этого парня из Клактона.

Какое-то мгновение Эмили смотрела на свою помощницу непонимающим взглядом.

— Из Клактона? — рассеянно переспросила Эмили.

— Ну да, — подтвердила Белинда. — Про мистера Кумара. Им известно, что он здесь. Они требуют встречи с ним и не успокоятся до тех пор, пока вы не дадите им возможности с ним поговорить.

— Ну это нахальство! — вспылила Эмили. Однако она не сказала того, о чем — Барбара была в этом абсолютно уверена — сразу же подумала: эти азиаты намного лучше знают Закон об уликах, чем могла предполагать руководитель следственной группы. И Барбара догадывалась, кто именно из неожиданно нагрянувших гостей отличается доскональным знанием этого закона.

Агата Шоу положила телефонную трубку на аппарат и позволила себе издать нечто вроде триумфального клича. Она пустилась бы в пляс, будь у нее силы. Она станцевала бы джигу прямо около телефона в библиотеке, подпрыгивая и подскакивая при каждом па, и, танцуя, приблизилась бы к трем стоящим у стены мольбертам, где на рисунках был запечатлен Балфорд-ле-Нез таким, каким он должен стать в будущем. Вот уже два дня, прошедших после несостоявшегося обсуждения в муниципальном совете, мольберты так и стояли на прежнем месте. За эти дни она, должно быть, не однажды обнимала каждый мольберт и звучно целовала рисунки с нежностью матери, ласкающей обожаемое дитя.

Она закричала:

— Мэри Эллис! Мэри Эллис! Иди в библиотеку! Сейчас же в библиотеку!

Упираясь в пол тростью, она попыталась встать.

Ей казалось, что она стремительно встает, но на самом деле встать ей не удалось. Головокружение накатилось на нее, как неожиданный порыв ветра.

— Ух! — выдохнула она и засмеялась. Причин для радости было предостаточно. Голова кружилась от возбуждения, от открывшихся возможностей, от предощущения успеха. Плевать на все: она имела право на головокружение.

— Мэри Эллис! Да где ты, черт возьми! Ты что, оглохла?

Раздался частый стук каблуков по полу — девушка наконец-то спешит на ее зов. Раскрасневшаяся Мэри Эллис, задыхаясь, влетела в библиотеку.

— Господи, миссис Шоу, — с трудом переводя дыхание, произнесла она. — Как вы меня напугали. Все в порядке?

— Я-то в порядке, — раздраженно ответила Агата. — А вот ты где была? Почему ты не приходишь сразу, когда я зову? За что я плачу тебе деньги, если всякий раз вынуждена вопить, как безумная, чтобы тебя дозваться?

Мэри уже отдышалась и пришла в себя.

— Вы же велели мне переставить мебель в гостиной, миссис Шоу. Разве вы не помните? Вам не нравилось, что пианино стоит близко к камину и что обивка диванов выцветает, потому что они стоят напротив окон. Вы даже и картины…

— Ну все. Хватит. — Агата попыталась стряхнуть со своего локтя влажную липкую руку Мэри. — Не хватай меня. Я не инвалид. Я могу ходить сама, и ты это отлично знаешь.

— Да, мэм, — поспешно сказала Мэри и, убрав руку, стала ждать дальнейших указаний.

Агата пристально смотрела на девушку. В который уже раз она задавала себе вопрос, какого дьявола она продолжает держать в доме эту взбалмошную особу? Мало того, что Мэри Эллис недостает ума, отчего она абсолютно непригодна для поддержания беседы, так она еще и медлительна и неповоротлива!

— На что ты годишься, Мэри, если даже не можешь прийти сразу, когда тебя зовут? — с презрением спросила Агата.

Мэри опустила глаза:

— Я слышала вас, мэм. Но в это время я стояла на стремянке, честное слово, хотела перевесить портрет вашего отца и не знала, куда его пристроить.

Агата представила этот портрет почти в натуральную величину, висевший над камином в старинной золоченой раме… При мысли о том, что девушка благополучно сняла и пронесла портрет через всю гостиную, Агата теперь уже с уважением посмотрела на Мэри Эллис. Но это была лишь мимолетная эмоция, от которой она почти сразу же отделалась.

Агата громоподобно откашлялась.

— Главная твоя забота в этом доме — это я, — объявила она. — И не заставляй меня тебе об этом напоминать.

— Да, мэм, — печально согласилась Мэри.

— И не дуйся, девочка. Я ценю, что ты передвинула мебель. Но давай все-таки соблюдать последовательность в работе. А сейчас дай мне руку. Я хочу пойти на теннисный корт.

— На теннисный корт? — в замешательстве переспросила Мэри. — А зачем вам туда, миссис Шоу?

— Чтобы проверить, в каком он состоянии. Я хочу снова начать играть.

— Но вы же не можете… — Под тяжелым взглядом Агаты недосказанная часть фразы застряла у Мэри в горле.

— Я не смогу играть? — спросила Агата. — Чушь! Я все могу. Если я могу по телефону набрать необходимое количество голосов в городском совете, даже не показывая им планы… — Агата усмехнулась. — Я все смогу.

Мэри Эллис не стала уточнять подробности победы, одержанной в городском совете, зная, что хозяйке ее вопросы не понравятся. Агате не терпелось — ее попросту сжигало желание рассказать хоть кому-нибудь о своем триумфе. В первую очередь, конечно, Тео, но сейчас Тео нельзя было найти даже там, где ему положено быть, — на пирсе, поэтому она даже пытаться не стала. Она надеялась, что ее намек заинтересует и превратит в собеседника даже такую тупицу, как Мэри Эллис. Но этому не суждено было случиться. Мэри молчала.

— Ну и дела, — вздохнула Агата. — У тебя есть хоть что-нибудь под черепной коробкой? Ладно. Давай руку. Поддерживай меня.

Общими усилиями они выбрались из библиотеки и заковыляли к двери. Она разговаривала о планах реконструкции Балфорда-ле-Нез, сообщила Агата своей спутнице. Когда Мэри издала гортанный звук, долженствующий заверить хозяйку, что она поняла, о чем речь, Агата продолжала. Легкость, с которой она накануне привлекла Бэзила Тревеса на свою сторону, убедила ее в том, что при помощи телефона она сумеет обработать таким же образом и остальных членов совета.

— Кроме Акрама Малика, — признала она. — Это бесполезно. Я хочу, чтобы этот старый дурак понял: на нашей улице праздник.

— А когда будет праздник? — живо поинтересовалась Мэри.

Господи! — мысленно воззвала Агата.

— Да не праздник в прямом смысле слова, пустая твоя голова! Праздник на нашей улице. Неужто ты не слыхала эту поговорку? Впрочем, что с тобой говорить…

Убедить Тревеса было полегче, чем остальных, размышляла она, учитывая его отношение к цветным. Прошлым вечером она заручилась его поддержкой. А вот с остальными ей пришлось повозиться.

— И все-таки я в конце концов справилась и с ними, — объявила она. — Я хочу сказать, с теми, чьи голоса мне нужны. Мэри, даже если я не приобрела за все эти годы никаких познаний в бизнесе, я твердо поняла одно: ни один человек не откажется вложить свои деньги, если это позволит извлечь выгоду. А именно выгоду и сулят наши планы. Муниципальный совет инвестирует, ситуация в городе улучшается, приезжают туристы — всем хорошо.

Молчание. Мэри, похоже, мысленно переваривала сообщение Агаты.

— Я видела эти планы, — сообщила она после паузы. — Они там, в библиотеке, на подставках для художников.

— А скоро, — торжественно заявила Агата, — ты увидишь, как эти планы обретают конкретные формы. Центр развлечений, перестроенная Хай-стрит, обновленные отели, преображенные Морской бульвар и Принцева эспланада. Подожди немного, Мэри Эллис, и Балфорд-ле-Нез станет самым красивым местом на всем побережье.

— А мне город нравится таким, какой он есть, — пожала плечами Мэри.

Они уже вышли на чисто подметенную подъездную дорожку. Ее бетонные плиты были раскалены солнцем, и Агате показалось, что она идет босиком. Глянув вниз, она поняла, что не сменила домашние шлепанцы на туфли. Зажмурившись, она пыталась вспомнить, когда в последний раз выходила из дома. Яркий солнечный свет резал ей глаза.

— Какой он есть? — Агата, повиснув на руке Мэри Эллис, тянула ее к розарию у северной стены дома. Там, чуть дальше, за газоном находился корт, который Льюис подарил ей на тридцатипятилетие. До инсульта она три раза в неделю играла в теннис, и хотя особых успехов так никогда и не добилась, искупала недостаток умения непреклонной волей к победе.

— Разуй глаза, девочка. Город рушится. Магазины на Хай-стрит закрываются, в ресторанах пусто, в отелях свободных номеров больше, чем туристов на улицах. Если не найдутся люди, желающие влить в жилы Балфорда свежую кровь, нам придется жить внутри этого разлагающегося трупа. А ведь у города есть возможности, Мэри Эллис!

Агата остановилась. Она почувствовала, что дышать стало труднее. Все из-за этого проклятого инсульта, раздраженно подумала она и решила передохнуть, сделав вид, что осматривает кусты роз. Черт возьми, когда же к ней вновь вернутся силы?

— А в чем дело? — неожиданно вспылила она. — Почему эти розы не политы? Мэри, ты только посмотри, что делается. Посмотри на листья. Тля питается за мой счет, и никого это не колышет! Я что, должна объяснять этому тупице садовнику, как надо работать? Эти кусты нужно полить, Мэри Эллис. Сегодня же!

— Да, мэм, — покорно согласилась Мэри Эллис. — Я позвоню Гарри. Это на него не похоже, забывать про розы. Правда, две недели назад у его сына был приступ аппендицита, и Гарри очень волнуется, потому что врачи сделали что-то не так.

— У него появятся еще и другие причины для волнения, кроме приступа аппендицита, если он позволит тле и дальше портить мои розы.

— Его сыну всего десять лет, миссис Шоу, и врачи не могут очистить его кровь от инфекции. Гарри сказал, что мальчику сделали три операции…

— Мэри, уж не думаешь ли ты, что я решила начать с тобой диспут по вопросам педиатрии? У всех свои проблемы. Но, какими бы они ни были, мы не должны забывать об ответственности. Если Гарри не понимает этого, придется его уволить.

Агата отвернулась от роз. Трость застряла в свежевскопанной земле на краю клумбы. Она попыталась вытащить ее, но это оказалось ей не по силам.

— Да что это, черт возьми! — Она, покрепче ухватившись, резко дернула трость и едва не потеряла равновесие. Мэри в тревоге подхватила ее под руку. — Отцепись от меня! Я не ребенок и не нуждаюсь в твоей опеке. Господи, владыка небесный, ну когда прекратится это пекло!

— Миссис Шоу, вам нельзя волноваться. — Это было произнесено таким тоном, каким, наверное, в восемнадцатом веке предостерегал своего господина слуга, опасавшийся быть побитым за чрезмерное усердие. Слушать это было еще более неприятно, чем бороться с проклятой тростью.

— Я и не волнуюсь, — процедила Агата сквозь стиснутые зубы. Рванув трость, она выдернула ее из грунта, но сразу же начала опять задыхаться.

Однако она была не из тех, кто позволит такому пустяку взять над собой верх. Она жестом главнокомандующего указала на газон, начинающийся сразу за кустами роз, и решительно двинулась вперед.

— Вы не хотите отдохнуть? — пролепетала Мэри. — У вас слегка покраснело лицо и…

— А как, по-твоему, оно должно выглядеть на такой жаре? — резко оборвала Агата. — Я не нуждаюсь в отдыхе. Я хочу увидеть свой теннисный корт, и немедленно.

Идти по газону было труднее, чем по выложенной плитами дорожке вдоль клумб. Агата упрямо преодолевала незаметные в зарослях выжженной травы неровности, спотыкаясь и опираясь на трость, чтобы не упасть. Она отбросила прочь руку Мэри и злобно рычала в ответ на заботливые увещевания девушки. Черт бы побрал эти сад, газон и корт, мысленно бранилась она. А ведь совсем недавно она и не замечала проклятых кочек…

— Если хотите, мы можем передохнуть, — предложила Мэри Эллис. — Я могу сбегать за водой.

Агату шатало. Корт был уже виден, до него осталось не больше тридцати ярдов. Он напоминал расстеленное на траве коричневое одеяло, сетка была натянута, ограничительные линии белели свежим мелом и как будто дожидались ее выхода на игру. В струях поднимающегося от земли горячего воздуха корт, казалось, чуть подрагивал и колыхался, словно под его поверхностью бурлил паровой котел.

Струйка пота, стекавшая со лба Агаты, залила глаза. Она почувствовала нарастающую тяжесть в груди. У нее было такое ощущение, словно ее тело обернули горячей резиной. Каждое движение требовало неимоверного напряжения, а Мэри Эллис двигалась рядом с ней безо всяких усилий, словно подгоняемое ветром перышко. Черт возьми, вот что значит молодость и здоровье. Будь оно проклято, это насмешливое покровительство юности!

Девушка молчала, но Агата чувствовала ее превосходство, она даже читала ее мысли: «Жалкая старуха, полудохлая корова». Ничего, она еще им всем покажет! Она еще выйдет на теннисный корт и разнесет всех соперников в клочья! Еще продемонстрирует свою подачу, которую называли «огненный ветер». Агату Шоу не победить! Она подчинила своей воле муниципальный совет. Она уже вдохнула новую жизнь в Балфорд-ле-Нез. Теперь на очереди ее презренное тело.

— Миссис Шоу, — осторожно начала Мэри, — может быть, мы отдохнем? Посидим под той липой. Я принесу вам попить.

— Чушь! — Агата поняла, что сил у нее осталось лишь на то, чтобы произнести одно это слово, но упрямо добавила: — Я хочу…. увидеть… корт…

— Миссис Шоу, ну пожалуйста. Вы же красная, как свекла. Я боюсь, вы…

— Тьфу на тебя! Боюсь! — Агата пыталась засмеяться, но вместо смеха из ее горла вырвался кашель. Как получилось, что теннисный корт сейчас так же далеко, как и в тот момент, когда они направились к нему? Ей казалось, что они идут уже целую вечность, прошли невесть сколько миль, а корт, словно мираж в пустыне, не приближается. Как такое может быть? Она упорно двигалась вперед, переставляла трость, подтаскивала ногу, а они, будто сговорившись, как многотонный балласт тянули ее книзу и назад. — Что ты повисла… на мне, — хрипела она. — Проклятая дура. Ты же висишь на мне, висишь!

— Да нет же, миссис Шоу, — успокаивала ее Мэри, в ее голосе слышался явный страх. — Миссис Шоу, да я до вас и не дотрагиваюсь. Прошу вас, давайте остановимся. Я сбегаю за стулом, а? Я принесу зонтик…

— Бред! — Агата отмахнулась от нее, но движение руки было вялым и слабым. И тут она поняла, что двигаться она уже не может. Вместо нее начало двигаться все вокруг. Теннисный корт отъехал вдаль и почти исчез за дымкой. И Уэйд за Балфордским каналом, напоминавший очертаниями составленную из кусков зеленую лошадь, тоже куда-то поплыл.

Агате казалось, что Мэри Эллис все говорит и говорит, но она не могла разобрать ни слова. В голове вдруг послышался громкий стук. Она почувствовала головокружение еще в библиотеке, когда вставала, но сейчас голова кружилась так, что все окружающее вертелось вокруг нее, словно в водовороте. Попроси она сейчас помощи или хотя бы обратись к своей спутнице по имени, из ее рта не вырвется ничего, кроме стона. Ноги словно налились свинцом и стали неподъемными, и у нее не было сил, чтобы оторвать их от земли.

Откуда-то донеслись крики.

Солнце палило без пощады.

Небо стало белым.

Луис закричал: «Агги!»

Лоренс окликнул: «Мама?»

Окружающий мир сжался до точки, и она упала.

Тревор Раддок умудрился так накурить в комнате для допросов, что свет от включенной Барбарой лампы почти не пробивался сквозь табачный туман. Пол рядом с его стулом был густо усыпан окурками. А ведь она поставила перед ним пепельницу, но он, очевидно, таким образом самоутверждался.

— Хватило времени подумать? — спросила она.

— Мне надо позвонить, — вместо ответа пробубнил он.

— Пригласить адвоката и попросить его сесть рядом? Любопытная просьба, в особенности для человека, который утверждает, что никоим образом не причастен к убийству Кураши.

— Я хочу позвонить, у меня есть право на телефонный звонок, — не унимался он.

— Хорошо. Звоните, но только в моем присутствии.

— Я имею право…

— Ерунда. Не имеете.

Ну уж нет, она пойдет на что угодно, но не даст Тревору ни малейшего шанса состряпать себе алиби. Ведь он уже попытался использовать для этого Рейчел Уинфилд и, наверное, понял, что переоценил свои способности к убеждению.

Тревор сердито наморщил лоб:

— Я признал, что крал продукцию с фабрики, что Кураши выгнал меня с работы. Я рассказал вам все, что знал о нем. Разве я стал бы рассказывать все это, если бы убил его?

— Думаю, в ваших словах есть доля истины, — согласилась Барбара.

Она села на стул рядом с ним. Вентиляции в комнате не было, и воздух был густой и тяжелый, как в сауне. Хуже уже не будет, подумала Барбара и решила последовать примеру Тревора. Вытащив из пачки на столе сигарету, она поднесла к ней зажигалку и, затянувшись, сказала:

— Сегодня утром я разговаривала с Рейчел.

— Я понял, — буркнул Тревор. — Раз вы пришли за мной, значит, говорили с ней, и она призналась, что мы расстались около десяти часов. Ладно. Так оно и было. И теперь вы это знаете.

— Да. Но она сказала мне еще кое-что, чему я не могу найти объяснения, пока вы отказываетесь сообщить, где были в пятницу вечером после того, как простились с ней. А когда я сопоставляю то, что она говорила мне, с тем, что вы рассказывали про Кураши и про ваши таинственные дела в пятницу вечером, то прихожу к единственному заключению. И вот о нем-то нам сейчас и надо поговорить.

Он настороженно глядел на нее, обгрызая ноготь на указательном пальце.

— У вас с Рейчел были когда-нибудь сексуальные контакты?

Выставив вперед подбородок, он ответил одновременно с вызовом и смущением:

— Ну и что, если были? Она говорит, что не хотела этого? Моя память подсказывает мне обратное.

— Тревор, ответьте на вопрос.

— Много раз. — По его лицу расплылась тупая самодовольная улыбка. — Когда я звоню ей и назначаю день и час, она сразу приходит. Даже если занята, откладывает все дела. Она просто тащится от меня. А она не так рассказывает?

— Я имею в виду сексуальный контакт обнаженных тел, — уточнила Барбара, пропустив мимо ушей его замечания. — Точнее сказать, голых тел.

— Что вы хотите узнать? Я не понимаю.

— Я думаю, вы понимаете.

— Есть много способов трахаться. Совсем не обязательно удовлетворять ее так, как это делают пенсионеры.

— Согласна. Но вы так и не ответили на мой вопрос. Я хочу узнать, проникали вы когда-нибудь во влагалище Рейчел Уинфилд? Стоя, сидя, став на колени или взгромоздившись на ходули. Меня интересует сам акт, а не его особенности.

— Мы занимались этим. Да. Именно так, как вы говорите.

— И вы вводили пенис? Он схватил пачку сигарет.

— Черт! Да что все это значит? Или она утверждает, что я ее изнасиловал?

— Нет. Она говорит, что ваш секс — что-то вроде улицы с односторонним движением. Вы, Тревор, не делали ничего, но разрешали Рейчел Уинфилд поиграть вашим пенисом. Так все было?

— Ну что вы прицепились! — Уши его пылали. Барбара вдруг заметила, когда он покраснел, что паук, вытатуированный на шее, словно бы ожил.

Он не возражал, но его пальцы сжались и смяли пачку сигарет.

— Значит, все так, как я и предполагала, — продолжила она. — Или вы полный чурбан в отношениях с женщинами, уверенный, что от одного только вашего присутствия любая от счастья почувствует себя на седьмом небе, или вы вообще не очень любите женщин, а это в свою очередь объясняет, почему секс между вами сводился к оральному контакту. Так в чем дело, Тревор? Кто вы, бесчувственный чурбан или тайный катамит?^[41]

— Нет.

— Что нет, вернее, кто нет?

— Да никто! Я люблю девушек, и они меня любят. И если Рейчел…

— А я не уверена ни в том, ни в другом, — прервала его Барбара, не обратив внимания на незаконченную фразу.

— Я не могу рассказать вам о всех своих девчонках! — вспылил он. — У меня их был не один десяток. Я в первый раз имел дело с девушкой, когда мне было десять лет, и могу заверить вас, ей это очень понравилось. Да, я не трахал Рейчел Уинфилд. Никогда не трахал и не буду. Почему? Она безобразная корова, и трахнуть ее по-настоящему может только слепой. А я, к вашему сведению, зрячий. — Он вытащил последнюю сигарету и швырнул пачку в угол.

— Ну ладно, — устало сказала Барбара. — Я уверена, что ваш жизненный путь усыпан телами дам, которые не пожалели жизни ради того, чтобы разделить с вами сексуальное наслаждение. Так, по крайней мере, все выглядит в ваших мечтах или снах. Но сейчас, Тревор, мы не занимаемся ни мечтами, ни снами. Нас интересует реальность, а реальность — это убийство. И тут я располагаю лишь вашим утверждением, что вы видели Хайтама Кураши, озабоченного поиском сексуального партнера у туалета на рыночной площади в Клактоне. Обдумав ваши показания, я пришла к выводу, что он присмотрел именно вас.

— Да это наглая ложь! — Он так резко вскочил, что повалил стул.

— Что вы говорите? — вкрадчиво произнесла Барбара. — Пожалуйста, сядьте. Или я приглашу кого-нибудь из полицейских помочь вам. — Она подождала, пока он поднял стул и уселся. Он поднял упавшую сигарету и раскурил ее, чиркнув спичкой о грязный ноготь большого пальца. — Видите, как все получается? — снова заговорила Барбара. — Вы вместе работали на фабрике. Он выгнал вас с работы из-за того, что вы украли несколько банок с горчицей, чатни и вареньем. Так утверждаете вы. А мне кажется, что он вас уволил по той причине, что собирался жениться на Салах Малик и не хотел больше видеть вас, поскольку вы напоминали ему о том, кем он в действительности был.

— Я хочу позвонить, — сказал Тревор. — Мне больше не о чем разговаривать с вами.

— Вы поняли наконец, во что вляпались? — Барбара аккуратно загасила тлеющую сигарету в пепельнице. — Объявили Кураши гомосексуалистом, сами упорно занимаетесь фелляцией с Рейчел…

— Я уже объяснил!

— …И смерть Кураши в то самое время, на которое у вас нет алиби. Неужели всего этого недостаточно, чтобы вы сказали, в конце-то концов, где вы были вечером в пятницу? Если вы, конечно, не убивали Хайтама Кураши.

Тревор молчал. Взгляд, устремленный на нее, был вызывающим и дерзким.

— Ну хорошо, — спокойно сказала Барбара. — Как угодно. Но учтите, сейчас не время и не место для игры в дурачка.

Она оставила его, давая ему возможность остыть и подумать, а сама пошла искать Эмили, но прежде чем увидеть руководителя следственной группы, она услышала ее. Услышала ее голос в дуэте со злобным мужским, доносившимся с нижнего этажа. Перегнувшись через перила, она обнаружила Эмили стоящей лицом к лицу с Муханнадом Маликом. Таймулла Ажар держался позади своего кузена.

— Не надо объяснять мне Закон об уликах. — Барбара стала быстро спускаться, вслушиваясь в отрывистые и четкие слова Эмили. — Я неплохо знаю законодательство. Мистер Кумар задержан по подозрению в совершении преступления, в связи с которым может быть произведен арест. Я в соответствии со своими правами стараюсь пресечь его возможные контакты со свидетелями или подвергнуть риску кого-либо из них.

— Мистер Кумар сам находится в опасности. — Муханнад был настроен решительно. — И если вы отказываете нам в возможности увидеть его, на это есть только одна причина.

— Будьте любезны сказать какая.

— Я просто хочу увидеть, в каком он состоянии. Не пытайтесь уверить меня, что вы никогда не использовали термин «сопротивление полиции», объясняя появление синяков и ссадин, полученных задержанным, пока он находился в камере.

— Мне кажется, — приняв вид строгого учителя, заявила Эмили, и в этот момент Барбара оказалась рядом с ней, — что вы слишком часто смотрите телевизор, мистер Малик.

— Тогда вы не должны противиться нашему свиданию с Кумаром.

Эмили задумалась над следующим возражением, но тут вмешался Ажар:

— Закон об уликах не отрицает возможности подозреваемого иметь друга, родственника или иное лицо, которое без промедлений следует известить о том, что он задержан. Можете ли вы, инспектор Барлоу, сообщить нам, кого вы известили о задержании?

Он говорил, не глядя на Барбару, но она была уверена, что он чувствует, как она недовольна. Закон об уликах — нормальный и даже хороший закон, но когда события начинают разворачиваться так, что полиция не в силах контролировать ситуацию, очень часто — чтобы не сказать всегда — хороший сотрудник позволяет себе допустить небольшие отклонения от буквы этого закона. Ажар, без сомнения, знал, что сейчас именно это и происходит. Барбара смотрела на Эмили и ждала, что та, словно фокусник из шляпы, вынет и предъявит незваным гостям друга или родственника Фахда Кумара. Но Эмили не стала себя утруждать.

— Мистер Кумар не сообщил нам, кого бы он хотел известить о своем задержании.

— А он знает, что у него есть на это право? — улыбнувшись, спросил Ажар.

— Мистер Ажар, у нас не было возможности поговорить о чем-либо с этим человеком и ознакомить с его правами.

— Все как всегда, — заключил Муханнад. — Она упрятала его в одиночку, потому что просто не видит другого способа запугать и склонить к сотрудничеству.

Ажар не возражал против того, как кузен оценивал сложившуюся ситуацию. Однако он и не поддакивал ему, чтобы не подливать масла в огонь. Стараясь сохранять полное спокойствие, он обратился к Эмили с вопросом:

— Инспектор, мистер Кумар является гражданином этой страны?

Барбара была уверена, что Эмили наверняка клянет себя за то, что позволила Кумару бубнить про его бумаги. Едва ли она могла сослаться на неосведомленность о его иммиграционном статусе, ведь в зависимости от этого статуса законом устанавливаются четкие правовые нормы. Если Эмили ответит уклончиво или хотя бы даст понять, что Кумар подозревается в причастности к смерти Хайтама Кураши, — она рискует, поскольку суд позже может не согласиться с ее доводами.

После недолгой паузы Эмили сказала:

— На данном этапе мы хотели бы допросить мистера Кумара о его отношениях с Хайтамом Кураши. В управление мы доставили его потому, что в своем жилище он был не расположен отвечать на наши вопросы.

— Прекратите вилять, говорите прямо! — повысил голос Муханнад. — Кумар гражданин Англии или нет?

— Похоже, что нет, — ответила Эмили, обращаясь не к Муханнаду, а к Ажару.

— А-а-а, — протянул Ажар. Ответ его обнадежил, и Барбара поняла почему, когда он обратился к Эмили со следующим вопросом: — Как вы считаете, он хорошо понимает по-английски?

— Я не тестировала его.

— Значит, не очень хорошо, верно?

— Ажар, какого черта! Если его английский ни к… Ажар поспешно поднял вверх руку, чтобы прервать злобную реплику кузена, и сказал:

— Тогда, инспектор, я должен буду просить вас немедленно предоставить мне возможность повидаться с мистером Кумаром. Я не ставлю под сомнения ваше знание законодательства, только прошу не делать вид, будто вам неизвестно, что подозреваемые, прибывшие из-за границы, имеют безусловное право на встречу с друзьями или родственниками.

Говорит как пишет, подумала Барбара не без некоторого восхищения. Не стоило ей так волноваться из-за неприятностей, которые могли возникнуть у этого человека в Балфорде-ле-Нез.

Муханнад выглядел победителем и с подчеркнутой учтивостью обратился к Эмили:

— Так вы проводите нас к нему, инспектор Барлоу? Мы бы очень хотели сообщить своим людям, что с мистером Кумаром все в порядке. Они по понятным причинам волнуются о его самочувствии, пока он находится в ваших руках.

Да, деваться полицейским было некуда: Муханнад Малик давал им понять, что сможет мобилизовать своих людей выйти на марш, демонстрацию, учинить беспорядки. И так же легко он может сохранить мир. Выбор остается за руководителем следственной группы Эмили Барлоу, на которую ложится ответственность за возможные последствия.

Барбара видела, как напряглась Эмили.

— Пойдемте, — сказала она.

Ей казалось, что ее будто сжимает в железном капкане, всю, от макушки до ступней.

В голове звучал голос Льюиса, который разговаривал с ней о детях, о своем бизнесе, о своем дурацком увлечении этим древним «морганом», из которого так ничего и не вышло, несмотря на пропасть денег, потраченных на эту старую колымагу. Потом заговорил Лоренс. Он говорил: «Я люблю ее, я люблю ее, мама, ну почему ты не можешь понять, что я люблю ее и мы хотим жить своей жизнью?» А следом забормотала и сама эта шведская сучка, разглагольствуя, как психолог, чему она, вероятно, обучилась, шлепая по волейбольному мячу на каком-нибудь пляже в Калифорнии: «Любовь Лоренса ко мне не уменьшает его любовь к вам, миссис Шоу. Вы же сами это видите. Ведь вы желаете ему счастья?» Затем раздался голос Стивена. «Это моя жизнь, ба, — сказал он. — Ведь ты живешь не ради меня. Если ты не можешь принять меня таким, какой я есть, я согласен с тобой: хорошо, что я ушел».

Все они говорили, говорили… Ей нужно стереть все из памяти, но как?

Она почувствовала, что хочет спорить с этими голосами, командовать и помыкать ими, подчинить их своей воле. Но она могла только слушать, находясь в плену их назойливости, неразумности, постоянного, неумолчного шума.

Ей хотелось колотить себя по голове кулаками, но железный капкан крепко держал ее тело, и оно было таким тяжелым, что она не могла даже пошевелиться.

Вдруг она почувствовала некоторое облегчение, голоса сразу стали неотчетливыми. Но им на смену зазвучали другие. Агата напряглась, стараясь разобрать слова.

Сперва они говорили все разом. «Не-слишком-отличается-от-предшествуюшего-инсульта», — говорил кто-то убедительным голосом. «Но-сейчас-мы-наблюдаем-явное-поражение-мозга».

Что это значит? — недоумевала Агата. Где она? И почему она лежит совершенно неподвижно? Они, должно быть, решили, что она умерла и сейчас душа покинет тело, но она жива, ее душа пребывает в положенном ей месте, и она понимает, что происходит вокруг.

— О-Господи-как-такое-могло-произойти? — Это был голос Тео, и Агата сразу успокоилась. Тео, подумала она. Тео здесь. Тео с ней, в комнате, рядом. Все не так уж плохо, как кажется.

Потом до ее сознания доходили только обрывки фраз: «тромбоз», «холестериновые бляшки», «закупорка артерии», «правосторонний гемипарез».

И тут она поняла. А как только поняла, ее охватило отчаяние. Казалось, оно заполнило ее. Нет, она не станет поддаваться этим мыслям — отчаяние может убить ее. Будь что будет, прерывисто стучало в голове. О, благословенный Боже, будь что будет.

Льюис звал ее. Лоренс. Но она, упрямая тупица, не последовала за ними. У нее оставались еще незавершенные дела, невоплощенные мечты и вопросы, которые надо решить прежде, чем уйдешь из жизни. А поэтому, когда удар свалил ее, а тромб оставил на какое-то время мозг без кислорода, тело и дух Агаты Шоу яростно сопротивлялись. И она не умерла.

Теперь слова слышались яснее. Свет стал приобретать формы и очертания каких-то фигур. Теряя расплывчатость, они становились людьми, поначалу неотличимыми друг от друга.

— Снова поражена левая средняя церебральная артерия.

Незнакомый мужской голос. Ему ответил другой, который она узнала: доктор Фейерклоу, который наблюдал ее после первого инсульта.

— А о том, насколько сильно, можно судить по подергиванию лицевых мышц. Сестра, пожалуйста, уколите еще раз. Видите? Никакой реакции. Если мы будем колоть руку, то результат будет таким же. — Он наклонился над кроватью. Теперь Агата хорошо видела его. Видела огромный нос в порах размером с булавочную головку. Стекла очков были захватаны. Как он что-то видит?

— Агата? — обратился он к ней. — Вы узнали меня, Агата? Вы понимаете, что произошло?

Осел, подумала Агата. Ну как она может не знать, что произошло. Она собрала силы и моргнула. И почувствовала от этого движения страшную усталость.

— Так. Хорошо, — сказал доктор Фейерклоу. — У вас, моя дорогая, был еще один удар. Но теперь вы в порядке. И Тео здесь.

— Ба? — Он произнес это так, будто обращался к забившемуся в щель бездомному щенку, желая выманить его оттуда. Он стоял от нее далеко, и она не могла его рассмотреть, но даже так она чувствовала покой и надежду на то, что все может быть опять хорошо. — Ну скажи, что за нелегкая понесла тебя на теннисный корт? — спросил Тео — Господи, ба, если бы Мэри не было рядом… Ведь она даже не позвонила в «скорую помощь». Она подхватила тебя на руки и притащила сюда. Доктор Фейерклоу уверен, что это спасло тебе жизнь.

Кто бы мог подумать, что в голове этой глупой коровы есть мозги? — подивилась Агата. В ее представлении Мэри Эллис, окажись она в кризисной ситуации, могла только визжать или тупо моргать глазами и ронять с кончика носа капли на верхнюю губу.

— Она не отвечает, — встревожился Тео, и Агата увидела, как он повернулся к доктору. — А она меня слышит?

— Агата? — обратился к ней доктор. — Покажите Тео, что вы его слышите.

П снова с громадными усилиями Агата моргнула. Это движение, казалось, потребовало всей ее энергии до последней капли, а напряжение отдалось даже в горле.

— Вот, мы видим, — произнес доктор бесстрастно-информативным тоном, который всегда бесил Агату, — экспрессивную афазию, нарушение речи. Тромб не пропускает кровь, а следовательно, кислород, в левую половину мозга. Поскольку эта область управляет словесно-мыслительной функцией, то поражена речь.

— Но сейчас ее состояние хуже, чем было в прошлый раз. В прошлый раз она могла произнести несколько слов. А почему сейчас у нее не получается? Ба, ты можешь произнести мое имя? А свое?

Агата попыталась открыть рот. Но смогла выдавить лишь звук, похожий на «ахх».

— На этот раз удар более серьезный, — произнес доктор Фейерклоу. Он положил руку на левое плечо Агаты. Это дружеское прикосновение она ощутила. — Агата, не волнуйтесь. Отдохните. Вы в надежных руках. И Тео здесь, с вами.

Они отошли от кровати, и она перестала их видеть, но некоторые слова, правда не совсем отчетливо, она слышала.

— …Надеяться на чудо мы, к несчастью… — говорил доктор.

— …Необходима длительная реабилитация.

— …Терапевтическая? — Это спросил Тео.

— Физическая и речевая.

— …Больнице?

Агата напрягла слух. Она догадалась, о чем спрашивал внук, потому что и сама отчаянно хотела узнать, ждет ли ее пребывание в больнице, в неподвижности, на кровати с перилами-поручнями, где она, словно поломанная кукла, пролежит до дня своей смерти?

— Все не так уж безнадежно, — изрек доктор Фейерклоу и подошел к кровати, чтобы поделиться этой информацией и с ней. Он потрепал ее по плечу, затем жестом, которым священник обычно благословляет прихожанина, коснулся кончиками пальцев ее лба.

Доктора, подумала она. Им кажется, что в обычных ситуациях они действуют как первосвященники, а в таких, как сейчас, не иначе как сам Господь Бог.

— Агата, паралич, который вы сейчас ощущаете, пройдет через некоторое время под воздействием физиотерапии. Афазия… как будет идти восстановление речи, предсказать труднее. Но забота, соответствующий уход, а главное — желание выздороветь дадут вам возможность прожить еще много лет. — Доктор повернулся к Тео: — Она должна хотеть жить, несмотря ни на что.

Это у меня есть, подумала Агата. Есть, черт возьми, твердила она сама себе. Она обязательно перестроит этот город и сделает его таким, каким он видится ей, каким и должен быть — морским курортом. Она будет делать это, лежа в кровати и даже лежа в гробу, в могиле. Имя Агаты Шоу должно остаться в памяти горожан благодаря ее роли в возрождении Балфорда, а не потому, что им сладко посудачить о ее потерях — последствиях неудавшегося брака, горестного материнства — дети либо бродят где-то по свету, либо лежат в преждевременных могилах. Вот поэтому у нее есть воля жить и бороться. Есть, даже больше, чем надо.

— Ей очень повезло, — продолжал доктор, — что она в превосходном физическом состоянии: сердце, легкие, кости, мышцы, — у нее тело женщины не старше пятидесяти лет, и, поверьте мне, ей это очень поможет.

— Она всегда вела активный образ жизни, — сказал Тео. — Теннис, гребля, верховая езда.

— Это ей на пользу. Это поддерживает и сердце и душу. Она ведь занималась этим ради вас. Она ведь не одинока в этом мире. У нее семья. А семья — это как раз причина для того, чтобы продолжать жить. — Перед тем как задать последний вопрос, доктор усмехнулся, вероятно, потому, что знал ответ наперед: — Тео, вы не думаете о том, чтобы поехать куда-нибудь? Не планируете экспедицию в Африку? Полет на Марс?

Ответом было молчание, во время которого Агата слышала ритмичное попискивание аппаратов, управляющих ее жизнедеятельностью. Сами аппараты были не видны, так как стояли за изголовьем, но их бормотание и шипение она улавливала.

Она хотела попросить Тео, чтобы он встал перед ней. Она хотела сказать ему, как сильно она его любит. Любовь — это чушь и бессмыслица, и она это знала. Это глупость и иллюзия. Для чего она нужна, эта любовь? Для того лишь, чтобы одному причинить боль, а другого довести до полного изнеможения. Она ни разу в жизни вслух не произносила этого слова. А вот теперь, наверное, смогла бы.

Ее тянуло к нему, она хотела дотронуться, подержаться за него. Она словно ощущала его руками, кончиками пальцев. Она всегда думала, что прикосновение предназначено для того, чтобы дисциплинировать, наказывать. Как же она раньше не понимала, что еще и для того, чтобы передавать чувства?

Доктор снова усмехнулся, на этот раз деланно, через силу.

— Боже милостивый, Тео, да не хмурьтесь вы, не надо! Ведь вы же не спец в подобных делах, и вам не придется собственноручно заниматься реабилитацией. Вы — вся ее семья, часть ее души. Ваше присутствие в ее жизни — вот что важно.

Тео приблизился к Агате, и она его увидела. Его глаза были сейчас такими же, как в то далекое время, когда она приехала в пропахший мочой детский приют, куда его и Стивена отвезли сразу после гибели родителей. «Ну, вперед, а я за вами», — сказала она тогда, но ни одному из них не протянула руки. Стивен пошел впереди нее, а Тео вытянул вверх руку и ухватился за пояс ее юбки.

— Я буду здесь, с ней, — ответил Тео. — Я никуда не собираюсь уходить.

Глава 19

Барбара, исполняющая роль посредника с пакистанской общиной, обсудила с Ажаром и младшим Маликом условия, выполнять которые обе стороны должны неукоснительно. Эмили добавила в соглашение еще один пункт: они имеют право лишь осмотреть Фахда Кумара, но разговаривать с ним запрещено. Это условие немедленно вызвало спор между пакистанцами и руководителем следственной группы. Муханнад горячился, угрожал «неибежной реакцией общины на незаконные действия». Тогда Барбара предложила: Таймулла Ажар — человек со стороны и внушающий доверие — может перевести Фадху Кумару все, что он должен знать о своих правах, а Эмили запишет их беседу на пленку, чтобы иметь возможность проверить точность перевода. Компромисс примирил противников, но, как это обычно бывает, все были согласны, и никто не был доволен.

Эмили толкнула плечом старинную дубовую дверь и пригласила посетителей войти в комнату для допросов. В одном углу небольшого помещения сидел Фахд Кумар, в противоположном — полицейский, облаченный все в тот же странный наряд: шорты и цветастую гавайку. Кумар вжался в стул, испуганный, как заяц, настигнутый гончими, а когда понял, что за люди вошли в комнату, его взгляд заметался с Эмили на Барбару, а потом остановился на стоящих позади Ажаре и Муханнаде. Казалось, его тело остается совершенно безучастным к тому, что делают глаза. Ногами он упирался в пол, словно старался задвинуть стул еще глубже в угол. Медитирует он, что ли? — мелькнуло у Барбары.

Она почувствовала нарастающую в нем панику. Острый, тошнотворный запах мужского пота мешал дышать. Интересно, как гости оценят психическое состояние этого человека? — подумала она.

Но времени на долгие размышления у нее не было. Ажар пересек комнату и присел на корточки перед Кумаром. Как только Эмили включила магнитофон, он произнес:

— Я хочу представиться и представить моего кузена. — Он говорил на урду, но по взгляду Кумара, переместившемуся с Ажара на Муханнада, можно было предположить, что знакомство состоялось.

Когда Кумар захныкал, Ажар, успокаивая, положил ему руку на плечо.

— Я сказал ему, что приехал из Лондона для того, чтобы ему помочь, — сказал Ажар, а затем продолжил спокойно говорить на родном языке, повторяя по-английски свои вопросы и ответы Кумара. — Они применяли к вам насилие? — спросил он. — Полиция грубо обращалась с вами, мистер Кумар?

Эмили немедленно вмешалась:

— Об этом, мистер Ажар, мы не договаривались. Муханнад смерил ее высокомерным взглядом.

— Мы не можем сообщить ему о его правах, пока не узнаем, сколько из них уже было нарушено, — объявил он. — Посмотри на него, Ажар. Ты видишь синяки? Посмотри на его запястья и шею.

Полицейский, дежуривший в комнате, заволновался:

— До того, как вы все пришли сюда, он был в полном порядке.

— Вы совершенно правильно подметили, детектив, сказав «вы все», — мгновенно среагировал Муханнад. — Мы ведь пришли сюда вместе с инспектором Барлоу, верно?

Услышав это, Кумар вдруг издал какой-то странный, похожий на мяуканье, звук, а потом стал быстро лопотать, не обращаясь конкретно ни к кому из присутствующих.

— О чем он говорит? — тревожно спросила Эмили.

Ажар осторожным движением отвел руки Кумара от груди. Он расстегнул пуговицы на манжетах его рубашки и тщательно осмотрел запястья.

— Он сказал: «Защите меня. Я не хочу умирать».

— Скажи ему, что я прослежу за этим, — не выдержал Муханнад. — Скажи ему…

— Хватит! — резко прервала его Барбара. — Мы же договорились, мистер Малик.

— Ну все, закончили! — вслед за ней закричала Эмили Барлоу. — Вон отсюда! Оба. Сейчас же.

— Брат, — осуждающе произнес Ажар.

Он объяснил Эмили и Барбаре, что убеждал Кумара не бояться полиции и заверял его, что пакистанская община будет контролировать его безопасность.

— Какая любезность, — едко заметила Эмили. — Если вы закончили осмотр, попрошу вас выйти отсюда. Детектив, вы нам не поможете?

Охранник встал со стула. Он был громадным. Глядя на него, Барбара сообразила, что как минимум наполовину страх, обуявший Кумара, объясняется тем, что он вынужден находиться наедине с человеком, похожим на гориллу.

— Инспектор, — обратился к Эмили Ажар. — Извините меня и моего брата. Но вы и сами видите, что мистер Кумар в панике, и я полагаю, что будет лучше для всех, если мы подробно объясним ему его права в соответствии с действующим законодательством. Даже если он и скажет что-нибудь, заявление скорее всего не будет принято во внимание как сделанное под давлением чрезвычайных обстоятельств.

— Ну что ж, попробуйте, — ответила Эмили голосом, не предвещающим ничего хорошего.

Барбара понимала, что Ажар прав. Нужно каким-то образом разрядить напряженную обстановку, чтобы позволить полиции соблюсти свой интерес и сохранить мир в обществе, при этом не задев чувств присутствующих. Ей казалось, что лучше всего было бы под любым предлогом вывести из игры Муханнада. Но как это сделать? Даже попытка еще больше распалит Малика.

— Инспектор, — обратилась она к Эмили. — Вы позволите сказать вам кое-что? — Когда Эмили подошла к ней, не спуская настороженных глаз с пакистанцев, она, приблизив губы почти вплотную к ее уху, зашептала: — Мы ничего не выиграем, если будем держать этого парня здесь. Он в ступоре. Мы должны срочно послать за профессором Сиддики либо позволить Ажару продолжить беседу с Кумаром при условии, что Муханнад заткнет свою пасть. Если мы выберем первый вариант, то прождем самое малое два часа, а тем временем Муханнад наплетет своим людям страшилок о мучениях Кумара. Если второй, то утихомирим мусульманскую общину и получим новую информацию для следствия.

Эмили нахмурилась и скрестила руки на груди.

— Господи, как не хочется идти на уступки этим ублюдкам, — сквозь зубы, чуть слышно произнесла она.

— Мы действуем исключительно в своих интересах, — успокоила ее Барбара, — только создаем видимость, что уступаем.

Барбаре было известно, какую антипатию испытывает Эмили к пакистанцам, тем более что Муханнад Малик делал все возможное, чтобы ее усилить, будто нарочно подталкивая инспектора не согласиться с предложением. Эмили колебалась. Она не хотела «терять лицо» и в то же время не могла допустить обострения уже и без того взрывоопасной ситуации.

Решившись, руководитель следственной группы сделала глубокий вдох и заговорила, не скрывая явного отвращения к предлагаемой процедуре:

— Мистер Ажар, если вы можете гарантировать, что ваш кузен будет молчать до конца встречи, то я разрешаю вам сообщить мистеру Кумару о его правах.

Ажар кивнул и, посмотрев на Муханнада, спросил:

— Кузен?

Муханнад согласно мотнул головой. Шагнув в сторону, он занял позицию, откуда никто не мешал ему видеть трясущегося от страха Кумара. Тот сидел, прижав руки к груди, словно пытаясь согреться. Кумар ничего не понимал в перепалке двух его братьев-азиатов с полицией, его глаза метались от одного к другому, и было ясно, что он — дошли до него успокаивающие слова Ажара или нет — не верил абсолютно никому.

Получив от Муханнада обещание, хотя и данное с явной неохотой, соблюдать условия соглашения, Ажар обратился к Фахду Кумару:

— Вы понимаете, что задержаны для допроса в рамках расследования причин смерти Хайтама Кураши?

— Да, понял, понял. Но я никак не связан с его смертью, я даже и не знал этого мистера Кураши.

— Знаете ли вы, что имеете право на адвоката, который должен присутствовать, когда вас допрашивает полиция?

— Я не знаю ни одного адвоката, но у меня есть бумаги, они в порядке, я пытался показать их полиции, я никогда не видел мистера Кураши.

— Вы хотите, чтобы мы пригласили вам адвоката?

— У меня в Пакистане жена, двое детей, им нужны деньги на…

Тут вмешалась Эмили:

— Спросите у него, почему Хайтам Кураши выписал ему чек на четыреста фунтов, если они никогда не виделись?

Барбара удивилась. Она и предположить не могла, что руководитель следственной группы может поделиться с пакистанцами такой важной информацией. От нее не скрылось, как сузились глаза Муханнада, каким напряженным стало его лицо.

Но Кумар продолжал твердить, что он не знал мистера Кураши, возможно, это ошибка, наверное, существует другой Кумар, это довольно распространенное имя.

— Только не в Англии, — категорично заметила Эмили. — Все, кончайте, мистер Ажар. Ясно, что мистеру Кумару необходимо некоторое время, чтобы обдумать ситуацию, в которой он оказался.

Что-то в бормотании Кумара насчет бумаг показалось Барбаре подозрительным.

— Он все время твердит про свои бумаги, — сказала она. — Спросите его, имел ли он здесь или в Пакистане какие-либо дела с туристическим агентством «Поездки по всему свету». Они оказывают помощь желающим иммигрировать.

Если Ажар и вспомнил название турагентства в Карачи, куда он звонил по ее просьбе, то не подал вида. Он перевел, что Кумар знает о «Поездках по всему свету» не больше, чем о Хайтаме Кураши.

Поскольку Ажар выполнил свою миссию, он отошел от задержанного. Кумара разговор не успокоил. С его лица капал пот. Его тонкая рубашка прилипла к костлявому телу. Барбара заметила, что на нем нет носков, из-под черных брюк торчали голые лодыжки с водяными мозолями, натертыми дешевыми ботинками. Ажар изучающее посмотрел на него, а потом, повернувшись к Барбаре и Эмили, сказал:

— Было бы неплохо пригласить врача осмотреть его. Сейчас он явно не в состоянии принять обоснованное решение, нужен ли ему адвокат.

— Благодарю, — ответила Эмили тоном, который даже с большой натяжкой нельзя было назвать вежливым. — Вы убедились, что на его теле нет следов полицейского произвола? При нем находится сотрудник полиции, обеспечивающий его безопасность, и теперь он полностью осведомлен о своих правах. А сейчас…

— Этого мы не будем знать до тех пор, пока он не заявит, что хочет ими воспользоваться, — перебил ее Муханнад.

— …Сержант Хейверс расскажет вам о ходе расследования, после чего вы покинете управление. — Эмили, демонстративно не обратив внимания на замечание Муханнада, договорила начатую фразу четко и твердо. Она повернулась к двери, которую дежурный полицейский предупредительно распахнул перед ней.

— Одну минуту, инспектор, — раздался негромкий голос Ажара. — Если вы не можете предъявить этому человеку обвинения, вы не имеете права держать его под стражей более двадцати четырех часов. Я хочу, чтобы он об этом знал.

— Так сообщите ему это, — посоветовала Эмили.

Ажар заговорил, адресуясь к Кумару. Тот выслушал, но, судя по всему, большого облегчения не испытал; правда, сейчас он выглядел пободрее, чем в начале разговора.

— И еще скажи ему, — опять вмешался Муханнад, — что люди из «Джама» заберут его отсюда и проводят до дому по истечении двадцати четырех часов. А… — он многозначительно посмотрел на сотрудников полиции, — эти офицеры пусть найдут вескую причину задержать его здесь больше положенного времени.

Ажар вопросительно посмотрел на Эмили, спрашивая разрешения передать Кумару то, что сказал его кузен. Эмили кивнула. В потоке незнакомых слов, с которыми Ажар обратился к Кумару, она расслышала слово «Джама».

Уже выйдя в коридор, Эмили осведомилась у Муханнада Малика:

— Я полагаю, вы передадите всем интересующимся информацию о том, что мистер Кумар пребывает в добром здравии?

Смысл ее слов был очевиден: она выполнила свои обязательства и ожидает от него того же.

С тем она и ушла, оставив Барбару с пакистанцами.

Эмили шла по коридору первого этажа, едва сдерживая ярость от того, что на встрече с Фахдом Кумаром пакистанцы одержали верх. Она уже взялась за ручку двери туалета, когда Белинда Уорнер сообщила ей новость: начальник полиции Фергюсон ждет ее у телефона.

— Меня нет! — не оборачиваясь, крикнула она.

— Инспектор, после двух часов дня это уже четвертый звонок, — с сочувствием в голосе поведала Белинда.

— Да? Хоть бы кто-нибудь догадался выковырять кнопку дозвона на его телефоне! Я перезвоню ему сама.

— Но что мне сказать ему? Он знает, что вы в управлении, он звонил в приемную.

Лояльность — а вернее угодливость — сотрудников приемной к начальству безгранична, огорчилась Эмили.

— Скажите ему, что я работаю с подозреваемым и могу либо допрашивать его, либо тратить время на пререкания со своим начальником, у которого вместо головы на плечах задница!

С этими словами она вошла в туалет. Подойдя к раковине, она открыла воду, намочила полотенце и протерла лицо, шею и руки.

Господи, думала она, как я ненавижу этого проклятого азиата! Она возненавидела его с самой первой встречи, когда он был еще подростком, надеждой и будущей опорой своих родителей. Другие юноши боролись за свое место под солнцем — Муханнаду Малику все подносили на блюдечке. Понимал ли он это? Отблагодарил хотя бы слабым кивком? Конечно нет. Потому что он просто не осознавал, как чертовски ему повезло.

Вот такой он — с «Ролексом» на запястье, в идиотских туфлях из змеиной кожи, с толстенной золотой цепью, извивающейся под идеально выглаженной рубашкой. А его тело, которое убедительно свидетельствовало, какой бездной праздного времени обладает хозяин этого тела и как он заботится о том, чтобы продемонстрировать всем его скульптурное совершенство! Все, на что он способен, — это разглагольствовать на тему, как мерзко все вокруг, сколько злобы, ненависти и предрассудков пришлось испытать ему за время своего недолгого пребывания на этом свете.

Господи, как же она его ненавидела! И у нее было достаточно причин. В последние десять лет он постоянно искал в каждом, даже самом пустячном инциденте расовую подоплеку, и ее просто тошнило, не столько от него, сколько от необходимости тщательно взвешивать каждое слово, каждый вопрос, когда ей приходилось общаться с ним. Если полиции было необходимо успокоить недовольных — а она подозревала Муханнада в участии едва ли не во всех нарушениях закона в Балфорде с того дня, когда они встретились впервые, — то с его помощью все превращалось в игру, когда у противника вечная фора. Так оно было и теперь.

Прикладывая мокрое полотенце к пылающему лицу, она на чем свет стоит костерила про себя своего шефа Фергюсона, убийство на Незе, Муханнада Малика, а заодно и всю пакистанскую общину. Как, черт бы побрал все на свете, ее угораздило согласиться с предложением Барбары и позволить этим братцам встретиться с Кумаром? Ей надо было попросту выгнать их взашей. А еще лучше — приказать арестовать Таймуллу Ажара, когда она, доставив Кумара в управление, заметила, что он околачивается у входа. Он тут же сообщил своему проклятому родственничку о том, что копы определили какого-то азиата в кутузку. У Эмили не было ни капли сомнения, что Муханнада и всю его команду известил об этом именно он. Да кто он такой, этот Ажар? По какому, черт возьми, праву он общается с полицией, будто высокооплачиваемый адвокат, хотя им не является?

Желание получить ответ на эти вопросы заставило Эмили поспешить к себе в кабинет. Только сейчас она вспомнила о запросе в полицейскую разведку, сделанном по поводу неизвестного пакистанца, заявившегося в их управление в воскресенье во второй половине дня. Этот запрос находится в Клактоне уже двое суток. Что они его мурыжат? Им всего-то и надо было навести справки в Лондоне: привлекал ли Таймулла Ажар когда-нибудь к себе внимание этой редко упоминаемой службы.

На письменном столе высились бумажные завалы. Потребовалось добрых десять минут на то, чтобы разобраться в этом нагромождении. На Ажара ничего не пришло.

Проклятие! Ей нужно заиметь хоть какую-нибудь информацию об этом человеке, пусть это даже будет пустяк, ничего не стоящий факт. Если она или Барбара Хейверс намекнут в разговоре с ним о своей осведомленности, они тем самым дадут ему понять, что он не так уж безупречен в глазах полиции, как он, вероятно, себе представляет.

Пикантные подробности, касающиеся противника, работают на то, чтобы одержать над ним верх. В таком случае именно она будет решать, делиться или нет информацией, и если да, то какими порциями, и Эмили хотела, чтобы азиаты это поняли.

Она сняла трубку и позвонила в отдел полицейской разведки.

Когда Барбара вошла, Эмили, сидя за письменным столом, говорила по телефону. Одной рукой она подпирала голову, второй прижимала к уху телефонную трубку. Барбара вслушалась: все понятно, подруга разговаривает явно не с шефом.

— Да уж поверь, — говорила Эмили, — сегодня ночью я дважды испытала это. Вернее, три раза. — Она засмеялась тем гортанным смехом, который выполняет роль знаков препинания в разговорах любовников.

— В котором часу? — продолжала ворковать Эмили. — Хм. Возможно, освобожусь. И она не удивилась?.. Гарри, никто не выгуливает собак по три часа! — Неизвестно, что возразил на это Гарри, но она снова засмеялась.

Стоявшая у двери Барбара была готова незаметно удалиться, поскольку Эмили еще не успела увидеть ее. Но даже чуть заметного движения было достаточно, чтобы Эмили бросила взгляд в сторону двери и жестом попросила Барбару остаться.

— Ну хорошо, — торопливо бросила она. — В половине десятого. Только не забудь на этот раз презервативы.

Без тени смущения она положила трубку и обратилась к Барбаре:

— Чем ты порадовала их?

Эмили уже была вся в делах. В ее облике не было ни малейшего намека на то, что она минуту назад назначила на сегодняшний вечер свидание с женатым мужчиной. Да, все продолжается в том же духе: она в очередной раз займется активной деятельностью на матрасе с тем самым мужчиной, которого горько укоряла вечером в воскресенье. Правда, сейчас у нее был такой вид, будто она только что записалась на прием к стоматологу.

Эмили будто прочитала мысли Барбары:

— Куренье, алкоголь, язвы, мигрени, психические заболевания или беспорядочные половые связи. Барб, выбирай свой яд. Я для себя уже выбрала.

— Да? Ну поздравляю, — сказала Барбара, пожимая плечами. Она готова была отдать жизнь за сигарету — не за мужчину! — все ее тело, от кончиков пальцев до глазных яблок, требовало никотина, хотя она только что во время встречи с Ажаром и Муханнадом выкурила несколько сигарет. — Что помогает тебе…

— То помогает и мне, — закончила Эмили, шумно выдохнула и взъерошила растопыренной пятерней волосы. С настольной лампы, как причудливый абажур, свешивалось влажное полотенце. Эмили сняла его и вытерла шею. — Господи, ну и погодка! Словно летом в Нью-Дели. Ты была там? Нет? Тебе повезло. И не трать деньги. Это настоящая преисподняя. Так что ты им сообщила?

Барбара доложила. Она сообщила азиатам, что полиции стало известно о существовании банковского сейфа Кураши, его содержимое изъято; Сиддики подтвердил правильность сделанного Ажаром перевода из Корана; что идет работа со списком всех телефонных звонков Кураши и у полиции уже есть подозреваемый — помимо Кумара; сейчас его допрашивают.

— И как отреагировал на это Малик?

— Давил.

Этот ответ лишь в самом общем смысле описывал то, что произошло на встрече. Муханнад Малик потребовал сообщить ему, какова расовая принадлежность и личные данные второго подозреваемого. Он попросил показать опись вещей, найденных в банковском сейфе Кураши. Он настаивал на подробном объяснении формулировки «работа со списком входящих и исходящих телефонных звонков», а также требовал, чтобы ему дали возможность встретиться с профессором Сиддики, дабы убедиться, что этот человек понимает характер преступления, расследуемого сейчас в Балфорде-ле-Нез.

— Да, этого придурка не переделаешь, — заключила Эмили, выслушав отчет. — Ну а что ты ему ответила?

— Ничего, — с усмешкой сказала Барбара. — Ажар поработал за меня.

Он и действительно ответил на все вопросы Муханнада с уверенностью, которую, вероятно, можно объяснить тем, что ему не однажды доводилось иметь дело с полицией, Законом об уликах и применением этого закона. Это вызвало у Барбары интерес, но уже иного рода, к ее лондонскому соседу. В течение двух месяцев их знакомства она мысленно называла его «университетским профессором» и «отцом Хадии». Что еще предстоит ей узнать об этом человеке?

— Тебе, похоже, нравится этот Ажар? — с хитрецой заметила Эмили. — Интересно, почему?

Барбара знала, что сказать в ответ. Потому что я знакома с ним по Лондону, мы соседи и я с большой симпатией отношусь к его дочери. Но вместо этого она произнесла:

— Да просто мне кажется, он честный. И по-моему, он так же, как и мы, хочет докопаться до истины в этой истории с Кураши.

У Эмили вырвался скептический смешок.

— Не особенно рассчитывай на это, Барб. Он заодно с Муханнадом, и ему плевать, что именно произошло на Незе. Кстати, ты заметила, как испугался Кумар, когда эти двое появились в комнате для допросов? Почему бы это?

— Да Кумар попросту не в себе, — предположила Барбара. — Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь так нервничал в камере. Но дело сделано, Эмили, — он в камере. И что ты намерена предпринять?

— Я хочу установить связь, явно существующую между этими людьми. Кумар бросил всего один взгляд на Ажара и Муханнада, после чего чуть не протер штаны, ерзая на стуле.

— Ты думаешь, он их знает?

— Ажара, возможно, нет. Но я уверена, что Муханнада Малика он знает. Его так затрясло, хоть коктейли сбивай. И поверь: его реакция не имеет ничего общего с испугом, который он испытывал до его прихода.

Барбара с недоверием отнеслась к этому заявлению.

— Но, Эмили… Ведь Кураши — подозреваемый в деле об убийстве, брошенный в камеру. Эта страна для него чужая, язык он знает так плохо, что захоти он удрать, его схватят прежде, чем он доберется до городской окраины. Неужто этого недостаточно для того, чтобы…

— Да, — нетерпеливо перебила ее Эмили. — Все правильно. Его английского не хватит даже на то, чтобы предложить собаке кость. А тогда что он делал в Клактоне? И еще важнее — как он там оказался? Ведь мы сейчас говорим не о городе, кишащем азиатами. Мы говорим о Клактоне, где их можно перечесть по пальцам. Мы всего-навсего поинтересовались в магазине «Джонсон и сын» одним пакистанцем, и хозяин магазина сразу понял, что мы ищем Кумара.

— Ну? — Барбара ждала продолжения.

— Эти люди обычно держатся вместе, подчеркивая свое единство. Так что же Кумар делает в Клактоне, в то время как все остальные его собратья толкутся здесь, в Балфорде?

Барбара хотела возразить, что Ажар тоже живет в Лондоне один, хотя у него, как она теперь выяснила, в этой стране есть большая семья. К тому же Ажар живет в Чок-Фарм, а работает в Блумсбери, хотя азиатская община в Лондоне концентрируется в основном вокруг Саутхолла и Хаунслоу. Это тоже нетипично? — хотела она спросить, но не стала: к чему рисковать своим участием в расследовании?

Эмили между тем с воодушевлением развивала свои предположения:

— Вспомни, что сказал детектив Хониман: Кумар был в полном порядке, пока эти двое не нарисовались в комнате. Как ты это объяснишь?

Да как угодно, подумала Барбара. Хониман сказал «вы все», а Муханнад не зря подчеркнул, что вместе с азиатами в комнату вошли и детективы. Но напоминать сейчас об этом бессмысленно. Хуже того, это может спровоцировать конфликт. Поэтому она постаралась перевести разговор о состоянии Кумара на другую тему:

— Если Кумар все-таки знаком с Маликом, какая между ними связь?

— Участие в какой-то общей афере, это уж наверняка. Что-то такое, чем Муханнад занимался еще с ранней юности: что-нибудь хитроумное и запутанное, на чем его никогда не поймать. Но его проступки, как мне кажется, переросли теперь в серьезные правонарушения.

— Какие, например?

— Кто знает? Кражи, угон машин, порнография, проституция, наркоторговля, пособничество террористам. Вот в одном я уверена: там крутятся большие деньги. А как еще ты объяснишь то, что он ездит на такой машине, носит «Ролекс», обвешан золотом?

— Эм, но ведь у его отца преуспевающее предприятие, в их семье денег куры не клюют. К тому же он отхватил неплохое приданое, когда женился. Так почему бы Муханнаду слегка не покрасоваться?

— Да потому, что так у них не принято. Денег у них, возможно, и много, но они их инвестируют в дело Малика. Или переводят в Пакистан. Помещают в банк на имя других членов семьи или приобретают ценные бумаги. Может быть, откладывают на приданое своим дочерям. Но, поверь мне, у них не принято тратить такие деньги на покупку ретро-автомобилей и дорогих побрякушек. Это абсолютно исключено. — Эмили швырнула полотенце в мусорную корзину. — Барб, клянусь тебе, Малик по уши в грязи. Он вывалялся в ней еще тогда, когда ему исполнилось шестнадцать, а вся разница между тем временем и нынешним заключается лишь в том, что выросли ставки. А «Джама» для него — прикрытие. Он играет роль борца за права своего народа. Но правда состоит в том, что этот парень отрежет голову своей мамаше, если в награду за это получит еще один бриллиант, чтобы нацепить на палец очередной перстень.

Ретро-автомобили, бриллианты, часы «Ролекс»… Барбара отдала бы одно легкое за сигарету, так сильно она нервничала. Не столько из-за того, о чем говорила Эмили, сколько из-за непонятной — следовательно, потенциально опасной — напряженности, появившейся в их отношениях. И это уже не в первый раз. Ее настораживало упрямство, с которым руководитель следственной группы искала подтверждения своей версии. Порядочный коп не должен переходить на личности и отстаивать предвзятые мнения. А ведь Эмили Барлоу была порядочным копом. Более того — одним из лучших.

Барбара напряженно обдумывала, как восстановить справедливость.

— Постой, — обратилась она к Эмили. — Мы задержали Тревора Раддока, который не может представить алиби на полтора часа вечером в пятницу. Мы послали на проверку отпечатки его пальцев, проволоку, найденную в его комнате, которую он использует для изготовления своих пауков. Мы что, должны его отпустить и броситься на Муханнада? Эм, у Раддока в спальне целая бобина этой проклятой проволоки.

Эмили смотрела мимо Барбары на исписанную пометками доску и молчала. Были слышны звонки телефонов, кто-то негодующе кричал: «Господи! Ну сколько можно! Да не заводись ты!»

Так как же быть? — думала Барбара. Только позволь мне работать, Эмили, не отталкивай меня.

— Нам надо проверить журналы регистрации происшествий и обращений в полицию, — решительным голосом вдруг сказала Эмили. — И здесь и в Клактоне. Мы должны отметить все, что было зарегистрировано и не раскрыто.

Барбара обмерла.

— Журналы регистрации? Но если Муханнад и замешан в чем-то, неужто ты думаешь, что мы это выясним, сидя здесь и выписывая нераскрытые дела из полицейского журнала?

— Что-нибудь да найдем, — ответила Эмили. — Поверь мне. А вот если не начнем искать, точно ничего не найдем.

— А Тревор? Что с ним делать?

— Пока отпусти его.

— Отпустить? — Барбара непроизвольно сжала кулаки. — Но, Эм, мы ведь можем поступить с ним так же, как с Кумаром. Мы можем продержать его в камере до завтрашнего вечера. Мы можем установить поминутно, что он делал в эти полтора часа вечером в пятницу. Бог свидетель, он что-то скрывает, и пока мы не узнаем, что…

— Барбара, отпусти его, — приказным тоном повторила руководитель следственной группы.

— Но мы не получили еще результатов дактилоскопической экспертизы. И данных о той проволоке, которую отправили в лабораторию. Когда я говорила с Рейчел… — Барбара замолчала, не зная, что еще сказать.

— Барб, Тревор Раддок не ударится в бега. Он понимает, что единственное, что он может делать — держать язык за зубами. А у нас связаны руки. Так что отпусти его, пока мы не получим ответа из лаборатории. А мы пока поработаем с азиатами.

— И как ты это себе представляешь?

Эмили поставила несколько галочек на лежащем перед ней листе бумаги. Журнал регистрации происшествий в Балфорде и аналогичные журналы в соседних городах вполне могут содержать данные о подозрительных происшествиях, возможным участником которых был Муханнад. Необходимо подробно исследовать содержимое банковского сейфа Кураши. Следует побывать в офисе компании

«Поездки по всему свету» в Харвиче и предъявить им для опознания фотографию Кураши. Фотографию Кумара надо будет показать жителям домов, расположенных рядом с Незом. Кстати, фотографию Кумара надо будет также показать и в компании «Поездки по всему свету», это будет нелишне.

— Через пять минут я встречаюсь с группой, — спохватилась Эмили и встала, давая Барбаре понять, что их встреча закончена. — Я буду назначать дела на завтра. Ты хочешь принять участие, Барб?

Смысл сказанного был предельно ясным: расследованием руководит Эмили Барлоу, но никак не Барбара Хейверс. Тревор Раддок должен в течение часа покинуть камеру. Они начинают усиленно работать с пакистанцами. С одним пакистанцем, у которого бесспорное алиби.

Тут уж ничего не поделаешь, поняла Барбара.

— Я займусь компанией «Поездки по всему свету», — предложила она. — Заодно и съезжу в Харвич.

Подъехав через полтора часа к стоянке отеля «Пепелище», Барбара сразу обратила внимание на бирюзовый «тандерберд». Трудно было не заметить блестящий, ухоженный автомобиль среди запыленных «эскортов», «вольво» и «воксхоллов». Этот автомобиль с откидным верхом выглядел так, будто каждый день его усердно чистят и полируют. На машине, от сияющих колпаков на колесах до хромированной рамы ветрового стекла, не было ни единого пятнышка, словно ее только что подготовили для выставки. Она стояла последней в ряду автомобилей и занимала два места, обезопасив себя даже от случайных прикосновений. Барбару так и подмывало воспользоваться тюбиком недавно купленной губной помады и написать на стекле «эгоист», что, на ее взгляд, являлось достаточно слабой оценкой хамского поведения водителя. Посылая все возможные проклятия на его голову, Барбара изловчилась втиснуть свою «мини» в щель рядом с мусорными баками на заднем дворе отеля.

Муханнад Малик находился в «Пепелище» и обсуждал с Ажаром категорический отказ полиции ознакомить его с собранными вещественными доказательствами и уликами, а также то, что решение полиции не могло быть отменено апелляционным судом. Муханнаду это не нравилось и стало нравится еще меньше, после того как кузен объяснил ему, что полиция вообще не обязана встречаться с ними, а тем более представлять им улики. Муханнад был недоволен, но сдержался. Барбара представила себе, с каким удовольствием он обрушит на нее накопившееся недовольство, доведись им встретиться сейчас в отеле. Нет, этого она постарается избежать.

Густой табачный чад и обрывки невнятных разговоров, доносившиеся из бара, подсказали Барбаре, что постояльцы собрались, чтобы, как обычно, пропустить перед обедом по стаканчику хереса и изучить сегодняшнее меню, хотя в отеле оно было неизменным, как прилив и отлив, — курица, свинина, камбала, говядина. Сперва душ, решила она. А пинта «Басса»^[42] и глоток виски потом.

— Барбара! Барбара! — раздался крик, а вслед за тем она услышала топот ног по паркету. Хадия, разодетая в пух и прах — на ней было платье из яркого шелка, — заметила ее через окно в баре и, вскочив со своего места, бросилась к ней.

Барбара заколебалась. Она собиралась — если ей не удастся пройти незамеченной мимо Муханнада Малика и они все-таки столкнутся — притвориться, что не была знакома с его кузеном до того, как он приехал в Балфорд-ле-Нез. Но Ажар не успел вовремя остановить дочь — та, пританцовывая, добежала уже почти до середины комнаты. Мягкая белая сумочка, напоминающая полумесяц, свешивалась с ее локтя почти до самого пола.

— Пойдемте, я покажу вам, кто здесь, — обратилась девочка к Барбаре. — Это мой дядя, его зовут Муханнад. Ему двадцать шесть лет, он женат, а еще у него есть два маленьких мальчика, но они пока еще не могут ходить. Я позабыла, как их зовут, но я обязательно вспомню, когда мы с ними встретимся.

— Мне надо подняться к себе в номер, — сказала Барбара, стараясь не смотреть в сторону бара и надеясь, что ее беседа с девочкой останется незамеченной.

— Ну-у-у! Это займет не больше минуты. Я хочу вас познакомить. Я просила его покушать с нами, но он сказал, что дома его ждет жена. И папа и мама. У него есть еще и сестра. — Она вздохнула, не в силах сдержать восторг. — Представляете, Барбара, я ведь ничего не знала о нем до сегодняшнего вечера. Я даже не знала, что у меня есть семья, а не только мама и папа. А он такой красивый, мой дядя Муханнад. Ну пойдемте, я вас познакомлю.

Ажар подошел к двери бара. За его спиной стоял Муханнад, поднявшийся с повернутого в сторону окна кресла. В руке у него был стакан, который он поднес к губам, опрокинул его содержимое в рот, а затем поставил на стол.

Барбара мысленно обратилась с вопросом к Таймулле Ажару: «Что сказать?»

Но Хадия висела на ее руке, и любая попытка притвориться, будто их взаимная любовь к кулинарным шедеврам отеля «Пепелище» вспыхнула два дня назад, потерпела крушение после ее слов:

— Помните, Барбара, мы ведь всегда жили так, как будто у нас нет никакой семьи. А теперь мы можем встречаться, и вы тоже познакомитесь с ними в Лондоне. Лучше всего им приезжать на уик-энд. Мы можем приглашать их к нам на барбекю, ведь верно?

Ну еще бы! — хотела сказать Барбара. Муханнад Малик уже и сейчас прямо сгорает от желания поскорее впиться зубами в жаренный на решетке кебаб, приготовленный из следователя сержанта Барбары Хейверс.

— Дядя Муханнад! — кричала Хадия. — Познакомься с моей подругой Барбарой. Наша квартира на первом этаже, как я тебе рассказывала, а Барбара живет в маленьком красивом домике за нашим домом. Мы с ней познакомились, когда ее холодильник по ошибке привезли в нашу квартиру. Папа перевез его к ней. Он тогда посадил на рубашку жирное пятно. Мы его почти что отстирали, но папа больше не хочет надевать эту рубашку, когда идет в университет.

Муханнад подошел к ним. Хадия сразу же схватила его за руку. Теперь она стояла между ними, держа за руки обоих — Барбару и дядю, — и лицо ее светилось такой радостью, словно ей удалось устроить счастливый брачный союз.

Лицо Муханнада свидетельствовало об активной мыслительной работе, словно в его мозгу трудился компьютер, обрабатывая информацию и классифицируя ее. Барбара без труда могла представить, как именно: предательство, скрытность, обман. Муханнад говорил с Хадией, но смотрел на ее отца.

— Как я рад, что встретился с твоей подругой, моя маленькая. А ты давно с ней знакома?

— О, много, много недель, — весело отвечала Хадия. — Мы ходим есть мороженое на Чок-Фарм-роуд и в кино, Барбара приходила даже на мой день рождения. Иногда мы ездим в Гринфорд проведать ее маму. Нам всегда так весело, правда, Барбара?

— Какое приятное совпадение, что вы оказались в одном отеле в Балфорде-ле-Нез, — многозначительно заметил Муханнад.

— Хадия, — обратился к дочери Ажар, — Барбара только что вернулась в отель, и, мне кажется, ты перехватила ее по дороге в номер. Если вы…

— Мы сказали ей, что едем в Эссекс, — Хадия дружески сообщала дяде все подробности. — Мы должны были сказать ей об этом потому, что я оставила ей сообщение на автоответчике. Я пригласила ее покушать мороженое и не хотела, чтобы она решила, будто я забыла об этом. Поэтому я пошла к ней в домик и объяснила ей все, а когда за мной пришел папа, мы сказали, что едем на море. Но только папа не сказал мне, что вы живете здесь. Он приготовил мне сюрприз. А вот теперь ты можешь познакомиться с моей подругой Барбарой, а она может познакомиться с тобой.

— Знакомство уже состоялось, — сказал Ажар.

— Да, но, по-моему, не так скоро, как могло бы, — заметил Муханнад.

— Послушайте, мистер Малик, — решилась заговорить Барбара, но сразу замолчала, увидев приближающегося Бэзила Тревеса.

Он шел из бара своей обычной суетливой походкой, сжимая в руке кипу заказов на ужин и чтото мурлыча на ходу. Однако, увидев Барбару в обществе пакистанцев, он мгновенно смолк.

— А! Сержант Хейверс, — радостно воскликнул он. — Вам звонили. Три раза, один и тот же мужчина. — Он как-то по-особому посмотрел сперва на Муханнада, затем на Ажара, а потом добавил таинственно, но непререкаемо авторитетным тоном, который подчеркивал, что он является соотечественником, помощником и лучшим другом скотленд-ярдовского детектива: — Послушайте, сержант. Этот немец оставил номера двух своих телефонов, домашнего и рабочего. Я записал их и оставил в ящике стола в вашем номере. Если вы подождете минуту, то я…

Он со всех ног понесся за своим листком, а Муханнад снова заговорил:

— Кузен, надеюсь, мы поговорим позже. Хорошего тебе вечера, Хадия. — Его лицо разгладилось и стало мягче от этих слов; он бережно и нежно обнял девочку, нагнулся и поцеловал ее в голову. — Я очень рад, что мы наконец-то встретились.

— А ты еще придешь? А я смогу увидеть твою жену и мальчиков?

— Обязательно, — улыбнулся Муханнад. — Как только я покончу с делами.

Простившись со всеми общим поклоном, он направился к выходу, и Ажар, бросив быстрый взгляд на Барбару, последовал за ним. Барбара слышала, как он, уже стоя в дверях, настойчиво окликнул своего кузена:

— Муханнад, постой!

Интересно, как он будет объясняться с Муханнадом, подумала Барбара. Да, для всех присутствующих ситуация сложилась — хуже не придумаешь.

— Вот и я. — Бэзил Тревес вернулся и трясущейся рукой протянул Барбаре листок. — Он исключительно вежливо общался со мной по телефону. Для немца это просто удивительно. Вы отужинаете у нас, сержант?

Она ответила, что отужинает.

— Садитесь с нами, садитесь с нами! — закричала обрадованная Хадия.

При этих словах девочки вид у Тревеса стал еще менее радостным, чем утром в понедельник во время завтрака, когда Барбара на его глазах перешла тот невидимый барьер, который хозяин отеля воздвиг между белыми и цветными постояльцами. Он потрепал Хадию по голове. Он смотрел на девочку как-то странно: взгляд вроде бы добрый, но с оттенком брезгливости — так обычно разглядывают маленьких пушистых котят, которые, если взять их на руки, вызывают острый приступ аллергии.

— Ну конечно, дорогая моя, — с готовностью сообщил он, подавляя при этом отвращение во взгляде, — она может сесть где захочет.

— Ну и отлично! Отлично! — Преисполненная радости Хадия запрыгала куда-то в сторону, и через несколько мгновений Барбара услышала, как она щебечет с миссис Портер в баре.

— Это полиция, — таинственным полушепотом произнес Тревес, указывая на листок в руке Барбары. — Я не хотел говорить обо всем при… этих двоих. С иностранцами надо всегда быть настороже.

— Вы правы, — согласилась Барбара. Она с трудом сдерживала себя: ей хотелось треснуть Тревеса по роже, да так, чтобы он на ногах не удержался. Внутренне клокоча, она быстро пошла по лестнице в номер.

Сняв с плеч рюкзак, она бросила его на одну кровать и улеглась на второй. Барбара стала изучать телефонные сообщения. Все они были оставлены человеком по имени Хельмут Кройцхаге. Он звонил в три часа, затем в пять и последний раз в шесть пятнадцать. Посмотрев на часы, она решила сначала попробовать позвонить к нему в офис. Барбара набрала его номер и в ожидании соединения стала обмахиваться пластиковым подносиком с чайного столика.

— Hier ist Kriminalhauptkommisar Kreuzhage.^[43] Повезло, подумала Барбара. Она представилась, медленно и четко выговаривая английские слова, помня разговор с Ингрид и ее более чем скромное знание родного языка Барбары. Немец на другом конце провода, мгновенно переключившись на английский, произнес:

— Да, сержант Хейверс. Я тот самый человек, который здесь, в Гамбурге, разговаривал по телефону с мистером Хайтамом Кураши.

Он говорил с едва ощутимым акцентом. У него был приятный и располагающий голос, совсем не похожий на голоса киноэкранных нацистов в послевоенных фильмах. Бэзилу Тревесу, вероятно, это бы сильно не понравилось.

— Отлично, — с горячностью произнесла Барбара и поблагодарила его за звонок, а затем вкратце рассказала ему об обстоятельствах, которые заставили ее обратиться к нему.

Когда она рассказала о проволоке и старых бетонных ступенях, с которых произошло роковое падение Хайтама Кураши, на другом конце линии раздался какой-то квакающий звук.

— Я наткнулась на номер телефона полиции Гамбурга, когда просматривала список телефонных звонков, сделанных убитым из отеля. Мы проверяем все его контакты. И я надеюсь, что вы нам в этом поможете.

— Боюсь, что моя помощь окажется очень незначительной, — ответил Кройцхаге.

— Но вы помните, о чем говорили с Кураши? Он не один раз обращался в полицию Гамбурга.

— О да, я все отлично помню, — заверил ее Кройцхаге. — Он хотел сообщить некоторую информацию о делах, которые, по его данным, совершались по адресу в Вандсбеке.

— В Вандсбеке?

— Ja. Это район в западной части города.

— И что это за дела?

— Этот джентльмен говорил о них весьма туманно. Он лишь намекал на незаконную деятельность, в которую вовлечены Гамбург и порт города Паркестон в Англии.

Барбара почувствовала покалывание в кончиках пальцев. Черт возьми, неужели Эмили Барлоу оказалась права?

— Возможно, это какая-нибудь контрабанда, — предположила она.

Кройцхаге громко откашлялся. Брат-курильщик, подумала Барбара, подсевший на табак еще основательнее, чем я. Он отвернулся от трубки и сплюнул. Ее передернуло, и она мысленно дала клятву не так сильно налегать на курево.

— Я бы не спешил с выводами о контрабанде, — сказал немец.

— Почему?

— Потому что, когда этот джентльмен упомянул порт Паркестон, я тоже пришел к подобному заключению. Я предложил ему позвонить в полицейское управление Гамбургского порта. Именно они и занимаются делами, связанными с контрабандой. Но этого, как мне кажется, он делать не хотел. Он даже не согласился с моим предположением, что эти дела могут быть связаны с контрабандой.

— Так что он все-таки сказал вам?

— Он говорил только, что располагает информацией о преступной деятельности, осуществляемой по адресу в Вандсбеке, хотя, конечно, он не знал, что это происходит именно в Вандсбеке. Он знал, что это происходит в Гамбурге.

— На Оскарштрассе, пятнадцать? — спросила Барбара.

— Вы нашли этот адрес в его вещах? У меня он тоже есть. Да, это там. И мы там были, но ничего не нашли.

— Выходит, он шел по ложному следу? А может быть, он перепутал город в Германии?

— Сейчас это выяснить невозможно, — ответил Кройцхаге. — Вероятно, он был прав, но Оскарштрассе, пятнадцать, — это большой многоквартирный дом, примерно на восемьдесят квартир с замком на входной двери. У нас не было повода осматривать квартиры, да мы и не смогли бы сделать этого на основании необоснованных подозрений джентльмена, звонившего из-за границы.

— Необоснованных подозрений?

— У мистера Кураши не было никаких реальных фактов, сержант Хейверс. А если и были, то он не желал поделиться ими со мной. Но, принимая во внимание его убежденность и искренность, я на два дня установил наблюдение за домом. Он расположен рядом с Eichtalpark, поэтому было легко разместить моих людей так, чтобы их никто не заметил. Но у меня не было людей, чтобы… как вы это называете… сидеть у дома?

— Взять дом под наблюдение?

— Так говорят в Америке. Ja, так. У меня не было денежных средств для того, чтобы взять под наблюдение такой большой дом, как Оскарштрассе, пятнадцать, на время, достаточное, чтобы выяснить, происходит ли там какая-либо противоправная деятельность. Нет, боюсь, у меня практически не было перспектив.

Ну что ж, разумно, подумала Барбара. Несомненно, врываться в частные дома и квартиры в послевоенной Германии стало невозможным.

Но тут она неожиданно вспомнила.

— Клаус Рохлайн, — сказала она.

— Ja? Он?.. — Кройцхаге сделал вежливую паузу.

— Он проживает в Гамбурге, — объяснила Барбара. — У меня нет его адреса, но есть номер телефона. Интересно, не проживает ли он на Оскарштрассе, пятнадцать?

— Это вполне допустимо, — ответил Кройцхаге. — Но помимо этого… — Он продолжал втолковывать ей печальным голосом человека, отлично информированного о том, на что способны другие люди: существует множество направлений противоправной деятельности, которые, вполне вероятно, процветают и в странах вокруг Северного моря, связывая Англию с Германией. Проституция, выпуск контрафактной продукции, торговля оружием, терроризм, экстремизм, промышленный шпионаж, ограбление банков, воровство… Опытный полицейский не ограничивает свои подозрения только контрабандой в делах, связывающих криминальный мир двух стран. — Это я пытался внушить мистеру Кураши, — добавил он, — так что он, возможно, понял, насколько трудна задача, которую он просил меня выполнить. Но он настаивал на том, что расследование на Оскарштрассе, пятнадцать, даст нам информацию, достаточную для ареста. Но, увы, сам мистер Кураши никогда не был на Оскарштрассе, пятнадцать. — Барбара слышала, как он вздохнул. — Расследование? Некоторые люди не понимают, как жестко законодательство регулирует, что полицейский может и чего он не может.

Истинная правда. Барбара вспомнила полицейские телесериалы и программы, в которых копы выбивают признания из подозреваемых, превращая их за час из дерзких жлобов в жалобных придурков. Она хмыкнула, обозначив свое согласие с услышанным, и попросила проверить местонахождение Клауса Рохлайна.

— Я сама уже звонила ему, — объяснила Барбара, — но сомневаюсь, что он мне перезвонит.

Кройцхаге заверил ее, что сделает все, что сможет. Она повесила трубку. Потом некоторое время лежала на кровати, чувствуя, как покрывало впитывает влагу с ее спины и ног. Почувствовав, что силы начали возвращаться к ней, она прошла в ванную и встала под душ, слишком горячий даже для того, чтобы она могла развеселить себя пением попурри из старых рок-н-роллов.

Глава 20

Вечер после ужина закончился для Барбары прогулкой на Балфордский пирс.

— Вы должны пойти с нами, Барбара. Мы идем на пирс, папа и я, и вы тоже должны пойти с нами. Папа, ведь правда, Барбара должна пойти с нами? Будет же намного веселее, если Барбара пойдет с нами, — убеждала Хадия.

Она прижалась к отцу, который с серьезным видом слушал приглашение дочери. В обеденном зале, кроме них, уже никого не было, а они доедали лимонное мороженое, стараясь есть как можно скорее, пока жара не превратила его в теплое месиво. Хадия, разговаривая, размахивала ложкой, отчего вся клеенка на столе была заляпана желтыми кляксами.

Барбара предпочла бы посидеть спокойно в шезлонге и посмотреть на море. Смешаться с потной толпой развлекающихся, вдыхать запах их тел и чувствовать, как вся покрываешься липким потом, — без всего этого Барбара могла бы обойтись. Но Ажар за ужином о чем-то сосредоточенно размышлял, а потому позволил своей дочери беззаботно болтать о чем угодно и столько времени, сколько она пожелает. Такое поведение было ему совершенно несвойственно, и Барбара была уверена, что оно связано с новостью, которую узнал Муханнад перед уходом из отеля, и с разговором, который состоялся в машине перед тем, как им расстаться. Поэтому она решила прогуляться на пирс с Ажаром и его дочкой и постараться выведать у отца, что произошло между ним и его кузеном.

В десять часов они добрались до пирса и влились в толпу шумных загорелых людей. Ноздри Барбары защекотала едкая смесь запахов лосьона для загара, пота, жареной рыбы, гамбургеров, попкорна. Шум был еще более оглушительный, чем днем, возможно, потому, что близился час закрытия аттракционов и зазывалы во всю мочь старались завлечь посетителей. Привлекая к себе внимание, они громко кричали, соблазняя прохожих покидать шары, кольца или пострелять в уток, — им приходилось перекрикивать каллиопу, играющую у каруселей, свистки, хлопки выстрелов, грохот сталкивающихся электромобилей, трели и звонки игровых автоматов, установленных в павильоне.

Хадия, держа своих спутников за руки, направилась именно в этот павильон.

— Как весело, как весело! — щебетала она, совершенно не обращая внимания на то, что ее отец и подруга не обмолвились ни единым словом.

По обеим сторонам внутри павильона стояли обливающиеся потом люди. Одни прикипели руками к джойстикам, другие приникли к автоматам для игры в пинбол. Никто, казалось, не замечал царившего вокруг оглушительного шума и грохота. Маленькие дети со смехом и криками сновали среди игральных автоматов. Группа подростков, ободряемых восхищенными криками своих подружек, соревновалась в виртуальных автогонках. Пожилые дамы, сидевшие в ряд за столом, играли в бинго. Номера выкрикивал в микрофон человек в клоунском наряде с гримом на лице, который расплылся от жары так, что превратил ведущего игру в чудище из страшной сказки. Барбаре бросилось в глаза, что среди находившихся в павильоне людей не было ни одного азиата.

Хадия не обращала внимания ни на шум, ни на жару, ни на то, что принадлежала к той части общества, которая именуется национальным меньшинством. Она, отпустив руки отца и Барбары, сновала, пританцовывая, из стороны в сторону.

— Хваталка! Папа, смотри, хваталка! — с восторгом закричала она и тут же бросилась по направлению к заинтересовавшему ее устройству.

Когда они подошли к ней, девочка стояла, прижав нос к стеклу и стараясь получше рассмотреть содержимое ящика с призами, наполненного мягкими игрушками: розовыми поросятами, пятнистыми коровами, жирафами, львами, слонами.

— Жираф, жираф, — напевала она, показывая пальчиком на игрушку, которую отец должен был достать для нее. — Папа, а ты можешь жирафа? Он так ловко управляет хваталкой, Барбара. Вы сейчас сами увидите. — Прыгая на одной ножке, она схватила отца за руку. — А когда ты выиграешь для меня жирафа, вытащи что-нибудь для Барбары. Папа, слона для Барбары. Помнишь, ты выиграл слона для мамы? Помнишь, я еще разрезала его? Я сделала это нечаянно, Барбара. Мне тогда было пять лет, и я играла в больницу. Ему надо было сделать операцию, но из него вылезли все внутренности, когда я его разрезала. Мама так разозлилась на меня из-за этого. Она долго кричала. Ты помнишь, папа?

Ажар не ответил. Он сосредоточил все внимание на «хваталке», как ее называла Хадия. Он не вытащил ничего ни с первой, ни со второй попытки. Но хладнокровие не изменило ему, а Хадия таинственным шепотом сообщила Барбаре:

— Это он разминается. Он всегда вначале разминается. Верно ведь, папа?

Ажар в третий раз быстро вывел кран в нужное положение, ловко выбросил захват и схватил им жирафа, которого ждала дочь. Хадия издала восторженный крик и прижала маленькую игрушку к груди с такой радостью, словно это был подарок, о котором она мечтала все восемь лет своей жизни.

— Спасибо, спасибо! — закричала она и обняла отца. — Это будет мой сувенир из Балфорда! Посмотрю на него и вспомню, как славно мы здесь отдыхали. Папа, попытайся еще раз. Ну пожалуйста, папа! Вытащи слона, это будет сувенир для Барбары.

— В другой раз, малыш, — торопливо сказала Барбара. Мысль о том, чтобы принять в дар от Ажара мягкую игрушку, не укладывалась у нее в голове. — Не стоит тратить все деньги в одном месте, как ты думаешь? Может, сыграем в пинбол? Или пойдем на карусели?

Хадия просияла. Она бросилась к двери, продираясь сквозь толпу и не оглядываясь на них. На пути к выходу ей надо было пройти мимо автоматов с автогонками, окруженных толпой подростков.

Все произошло быстро, почти мгновенно. Была ли то случайность или чей-то умысел? Только что Хадия затерялась среди подростков — через секунду она уже лежала на полу.

Кто-то загоготал, смех был едва различим на фоне царившего в павильоне шума, но он был достаточно громким, чтобы Барбара услышала его и, не раздумывая, врезалась в группу подростков.

— Черт возьми! Проклятые паки! — чертыхнулся кто-то.

— Ты посмотри на ее платье.

— Новинка из Оксфама.^[44]

— Она, наверное, думала, что встретит здесь королеву.

Барбара схватила за пропотевшую футболку стоявшего рядом мальчишку, рывком притянула подростка к себе так, что его лицо оказалось почти вплотную с ее.

— Кажется, — произнесла она неестественно ровным тоном, — моей маленькой подружке кто-то подставил ножку. Я уверена, что вы все, как один, захотите помочь девочке, ведь так?

— Отвали от меня, сука, — огрызнулся он.

— Даже и не мечтай об этом, — ответила она.

— Барбара, — произнес Ажар, стоявший позади нее, и голос его звучал как всегда спокойно и убедительно.

Прямо перед ней Хадия старалась подняться с пола. Барбара видела девочку сквозь переминающийся строй ног в док мартенсах, сандалиях, кроссовках. Ее шелковое платьице было в грязных пятнах, шов под мышкой разошелся. Она сконфуженно осматривалась по сторонам.

— Подумай над тем, что я сказала, идиот, — тем же лишенным эмоций тоном посоветовала Барбаpa. — Я сказала, что моей маленькой подружке надо помочь.

— Да наплюй на нее, Шон! Их двое, а нас десять, — ободрил приятеля кто-то из дружков, стоящий слева от Барбары.

— Все правильно, — любезно подтвердила Барбара, обращаясь к Шону, а не к советчику. — Но я не думаю, что у кого-нибудь из вас есть вот это. — Свободной рукой она выудила из рюкзака полицейское удостоверение. Раскрыв, она поднесла его к лицу Шона.

— А ну, помоги ей! — сказала она.

— Я ничего ей не сделал.

— Барбара. — Ажар снова обратился к ней. Она искоса посмотрела на него, не поворачивая головы. Он шел к Хадии.

— Оставьте ее, — сказала Барбара. — Одному из этих придурков не терпится доказать, что он может быть джентльменом. Шон, учти, если у вас не получится, — она тряхнула мальчишку, — то всей вашей милой компании сегодня вечером придется звонить родителям из кутузки.

Ажар, однако, не обратил внимания на слова Барбары. Он подошел к дочери и помог ей подняться. Подростки подались назад, чтобы не мешать ему.

— Ты не ушиблась, Хадия? — Он поднял жирафа, выпавшего из рук девочки.

— Нет, нет! — сдерживая слезы, ответила Хадия. — Папа, смотри, что с ним стало!

Не выпуская из руки футболку Шона, Барбара глянула в их сторону. Жираф оказался перемазанным кетчупом, а его голову расплющил чей-то башмак.

Парень, стоявший сбоку, вне зоны видимости Барбары, захихикал. Но прежде чем Барбара повернулась к нему, Ажар сказал:

— Это очень легко исправить. — И в голосе его прозвучало печальное сознание того, что в жизни далеко не все поддается исправлению. Подростки расступились, давая ему дорогу, и он, положив руки на плечи дочери, шагавшей впереди него, направился к Барбаре.

Барбара расстроилась, увидев неподдельное горе Хадии. Ее так и подмывало ударить Шона в зубы и заехать коленкой ему по яйцам, но, совладав с собой, она выпустила его футболку и обтерла ладонь о брюки.

— Надо быть законченным дерьмом, чтобы наброситься на восьмилетнюю девочку, — презрительно поморщившись, сказала она. — Неужто вы не можете отметить свои успехи каким-нибудь другим способом?

Пройдя через поникшую компанию подростков, она последовала за Ажаром и его дочерью. На какое-то время она потеряла их из виду, поскольку число искателей развлечений значительно увеличилось. По обе стороны от нее двигалась плотная толпа людей в черных кожаных брюках, с какими-то железками, торчащими из носов, кольцами, свешивающимися с сосков, в собачьих ошейниках и цепях. Ей показалась, что она попала на встречу садистов с мазохистами.

Наконец она увидела своих спутников. Справа от нее Ажар вел дочь от павильона на открытую часть пирса. Барбара поспешила к ним.

— …Проявление людского страха, — говорил Ажар, стараясь заглянуть в опущенное книзу лицо. — Хадия, когда люди не понимают, они боятся. Их действиями руководит страх.

— Но ведь я же ничего им не сделала, — возразила Хадия. — Да и что я, такая маленькая, могу им сделать?

— Они боятся не того, что им что-то сделают, пойми, куши. Они боятся, что на них не обратят внимания. А вот и Барбара. Ну что, наш вечер продолжается? Мне кажется не совсем разумным позволять группе незнакомцев решать за нас, хорошо нам здесь или плохо.

Хадия подняла голову. Сердце Барбары сжалось при виде ее заплаканного личика.

— Посмотри, эти самолеты машут крыльями, подзывая нас, малыш, — произнесла она бодрым голосом, показывая в сторону аттракциона: маленькие самолетики с ревом носились вокруг стоящей в центре мачты.

Несколько секунд Хадия молча смотрела на самолеты, сжимая в руках перепачканного и искалеченного жирафа. Потом она отдала его отцу и распрямила плечики.

— Я очень люблю самолеты, — заявила она.

Когда они не могли ездить, летать или кружиться вместе, то наблюдали за Хадией, стоя на земле. Некоторые развлекательно-увеселительные средства были рассчитаны только на детей: миниатюрные армейские джипы, вагончики поезда, вертолеты и самолеты. Но были и такие, в которые могли усесться взрослые, и тогда они забирались в них втроем и перепробовали все: от чертова колеса до американских горок. Когда Хадия настояла на том, чтобы проделать подряд три путешествия на маленьком кораблике под парусами — от этого у меня делается холодно в животе, и он переворачивается вверх ногами, объяснила она, — у Барбары появилась возможность поговорить с Ажаром.

— Я сожалею о том, что случилось, — обратилась она к нему. Он вынул пачку сигарет и протянул ей. Она взяла сигарету. Он чиркнул зажигалкой, и они закурили. — Как все это некстати! Испортили Хадии праздник, да и вообще.

— Я хотел бы защитить ее от всех напастей. — Ажар смотрел на дочь и улыбался, а она заливисто смеялась, оттого что у нее делалось холодно в животе: искусно имитируемые волны вздымались и стремительно падали вниз за кормой ее крошечного кораблика. — Это естественное желание каждого любящего родителя. Желание вполне обоснованное, но абсолютно невыполнимое. — Забыв о сигарете, он пристально наблюдал за Хадией. — Но все равно, спасибо вам.

— За что?

— Вы пришли ей на помощь. Проявили и доброту и отвагу.

— Да о чем вы говорите, Ажар! Она прелестный ребенок. Я люблю ее. А чего вы от меня ожидали? Да не поступи я так, мы наверняка не вышли бы оттуда как троица кротких, размышляющих о перспективах своего наследства.^[45] Можете не сомневаться.

Ажар повернулся к Барбаре:

— Как приятно общаться с вами, сержант Хейверс.

Барбара почувствовала, что краснеет.

— Да? Ну что ж, — ответила она и, чтобы скрыть смущение, затянулась сигаретой, а потом принялась изучать домики на берегу. Некоторые затаились в полной темноте, другие были освещены сделанными под старину фонарями. Хотя ночь была спокойной и безветренной, большинство домиков было закрыто, постояльцы, проводившие там время днем, предпочитали ночевать в пансионах и отелях.

— Ажар, мне жаль, что все так вышло в отеле, — после паузы сказала Барбара. — Я имею в виду Муханнада. Ну, вы понимаете. Я увидела его «тандерберд», когда припарковала машину. Я подумала, что смогу проскочить мимо и подняться к себе в номер. Мне отчаянно хотелось под душ, ну на худой конец пропустить чего-нибудь холодненького в баре.

— Мой кузен рано или поздно все равно узнал бы, что мы знакомы, — успокоил ее Ажар. — Мне надо было сразу сказать ему об этом. То, что я этого не сделал, заставило его выяснять, насколько я предан своему народу. И он имеет на это все основания.

— Он был очень разозлен, когда уходил из отеля. А как вы ему объяснили?

— Да так же, как вы мне, — ответил Ажар. — Я сказал ему, что вас вызвали сюда по просьбе инспектора Барлоу, и для нас обоих было полной неожиданностью, когда выяснилось, что мы вдруг оказались противниками.

Барбара чувствовала, что он смотрит на нее, и от этого еще сильнее покраснела. Хорошо, что тень от парусов корабликов защищает ее лицо от пристального, изучающего взгляда Ажара.

Ей вдруг захотелось рассказать ему всю правду. Хотя в данный момент она не вполне была уверена, в чем именно заключается эта «вся правда». Ей казалось, что в последние несколько дней она утратила способность понимать, что это такое. Ей хотелось предложить ему хоть что-нибудь взамен прежней лжи. Но ведь, как он сам заметил, они теперь противники.

— Ну и как Муханнад отнесся к вашей информации? — спросила она.

— Мой кузен — человек с характером, — задумчиво произнес Ажар, стряхивая пепел с сигареты. — Он принадлежит к людям, которым везде видятся враги. Он, конечно, пришел к выводу, что все мои предостережения, высказанные во время бесед, свидетельствуют о том, что я веду двойную игру. Сейчас у него такое чувство, будто его предал один из своих, поэтому наши отношения сейчас сложные и непонятные. Да иначе и быть не могло. Обман — это грех, который люди едва ли способны прощать.

Барбаре вдруг показалось, что он играет на ее чувстве вины как опытный музыкант на скрипке. Желая унять угрызения совести и подавить желание оправдаться, она старалась сосредоточить разговор на его кузене.

— Ажар, вы же обманывали его не с тайной целью. Господи, да вы вовсе не обманывали его. Он ведь не спрашивал вас, знаете ли вы меня? Так зачем же вам рассказывать, если вас не спрашивают?

— Боюсь, такая точка зрения для Муханнада неприемлема. Поэтому, — он глянул на нее виноватыми глазами, — мой кузен может перестать нуждаться в моих услугах. Так же, как руководитель следственной группы, инспектор Барлоу, в ваших.

Барбара сразу поняла, к чему он клонит.

— Господи, да неужели вы думаете, что Муханнад расскажет Эмили о нас? — Она почувствовала, как ее лицо в очередной раз вспыхнуло. — Я хотела сказать… не о нас. Ну вы же понимаете, что…

Он улыбнулся.

— Барбара, мне неизвестно, что может предпринять Муханнад. Знаю лишь одно: он непредсказуем, и никто не знает, как он поступит в том или ином случае. До нынешнего уик-энда я не видел его больше десяти лет, но могу сказать, что и тогда он был таким же.

Барбара задумалась о том, как сочтет нужным поступить Муханнад, в особенности после того, что произошло в конце дня на встрече с Фахдом Кумаром.

— Ажар, эта встреча сегодня в тюрьме… — заговорила было она.

Он бросил сигарету и вдавил окурок в землю. Над их головами кораблик с Хадией на борту завершал очередное плавание. Она попросила отправить ее в последний рейс. Отец утвердительно кивнул, протянул оператору билет и, глядя, как дочь пускается в плавание, спросил:

— Встреча?

— Да, с Фахдом Кумаром. Если Муханнад, по вашим словам, непредсказуем, есть ли вероятность, что он знал раньше этого человека?

Ажар мгновенно насторожился, замкнулся и, самое главное, выказал явное нежелание продолжать разговор. Какая жалость, что его кузена нет сейчас рядом! По выражению лица Ажара он сразу бы понял, к кому тот проявляет истинную лояльность.

— Я спрашиваю об этом потому, — объяснила она свой вопрос, — что реакция Кумара была слишком уж явной. По идее, когда он увидел вас с Муханнадом, то должен был бы почувствовать облегчение, однако все вышло наоборот. Он буквально сжался в комок, вы заметили?

— Да, — согласился Ажар. — Но, Барбара, это типичная ситуация. Реакция мистера Кумара — испуг, подобострастие, тревога — не что иное, как порождение нашей национальной традиции. Когда он услышал имя моего кузена, он сразу определил, что семья Маликов занимает более высокое положение в обществе, чем его. Они принадлежат к сословию землевладельцев, а Кумар из касты ками — рабочих, ремесленников, ткачей ковров, гончаров и прочих.

— Так вы думаете, его бессвязное бормотание можно объяснить исключительно его подобострастным почтением к знатной фамилии? — Барбара не была расположена принимать на веру такое объяснение. — Но послушайте, Ажар. Ведь мы же в Англии, а не в Пакистане.

— И все-таки, я надеюсь, вы прислушаетесь к моим доводам. Реакция мистера Кумара едва ли отличается от реакции англичанина, почувствовавшего дискомфорт в присутствии другого англичанина, произношение и словарный запас которого выдают его принадлежность к классу избранных.

Да, с этим человеком опасно иметь дело. Получается, что он всегда и безоговорочно прав.

— Простите, — раздался голос позади них. Барбара и Ажар разом оглянулись и увидели девушку в мини-юбке, с длинными светлыми волосами, смущенно стоящую рядом с переполненной урной. В руках у нее был точно такой же жираф, какого раньше Ажар выиграл для дочери. Девушка переминалась с ноги на ногу, беспокойно переводя глаза с Ажара на Барбару, потом на Хадию, плывущую в своем кораблике.

— Я вас везде ищу, — сказала она. — Я была с ними. В смысле, я была там. Внутри. Когда эта девочка… — Она наклонила голову и внимательно посмотрела на жирафа, прежде чем протянуть его им. — Передайте его девочке, пожалуйста. Я не хочу, чтобы она думала… Они ведут себя как кретины. Иначе не скажешь. Такие они и есть.

Она сунула жирафа в руку Ажара, улыбнулась и бросилась догонять свою компанию. Ажар смотрел ей вслед. А потом тихо что-то произнес.

— Что это значит? — спросила Барбара.

— «И пусть не печалят тебя те, которые спешат к неверию, — ответил он с улыбкой, указывая на удаляющуюся девушку. — Они ничем не навредят Аллаху».^[46]

Хадия была вне себя от счастья, когда отец вручил ей нового жирафа. Она с восторгом прижала его к своей худенькой груди. Однако расставаться со старым жирафом она наотрез отказалась.

— Ведь он же не по своей вине перепачкался кетчупом, — держа замарашку в другой руке, объясняла девочка, причем говорила будто не об игрушке, а о лучшем друге. — Я думаю, мы сможем его как следует отмыть. Сможем ведь, папа? Весь кетчуп смоется, и мы просто представим себе, что он, когда был маленьким, спасся от льва.

Оптимизм ребенка, подумала Барбара.

Они еще целый час веселились на пирсе, переходя от одного аттракциона к другому: разыскивали друг друга в зеркальном зале, рассматривали голографические картины, бросали в корзину шары, пытали счастье в стрельбе из лука, выбирали рисунки на сувенирные футболки.

Хадия выбрала подсолнух, Ажар — паровоз, хотя Барбара могла представить его только в строгой белой рубашке, сама Барбара выбрала кадр из мультфильма: разбитое яйцо на земле под стеною и надпись «Блюдо Хампти-Дампти»,^[47] расположенная по дуге над картинкой.

Хадия была переполнена радостными впечатлениями, когда они направились к выходу. Аттракционы уже начали закрываться на ночь, а потому стало намного тише, и толпа гуляющих сильно поредела. На пирсе оставались в основном парочки, парни и девушки, которые сейчас искали темные укромные места с таким же азартом, как незадолго перед этим носились в поисках игр и развлечений. Тут и там виднелись слившиеся воедино дуэты, склонившиеся над перилами пирса. Некоторые любовались огнями Балфорда, рассыпанными веером вдоль берега моря; другие вслушивались в шум моря, ритмично разбивавшего волны о ряд свай под пирсом; были и такие, для которых не существовало сейчас ничего, кроме друг друга, и они испытывали от объятий ни с чем не сравнимое наслаждение.

— Да, — мечтательно вздохнув, сказала Хадия, — это самое лучшее место на всем белом свете! Когда я вырасту, я всегда буду отдыхать только здесь. И вы будете отдыхать здесь со мной, правда, Барбара? Ведь мы же знаем друг друга долго-долго. И папа будет отдыхать с нами. Правда, папа? И мама тоже. И когда папа вытащит для мамы слона, я не стану разрезать его и вытряхивать набивку на пол. — Она еще раз вздохнула. Ее глаза сонно моргали. — Папа, нам надо купить почтовые открытки, — сказала она и споткнулась от усталости. — Послать маме.

Ажар остановился. Он взял из рук девочки жирафов, протянул их Барбаре и взял дочь на руки.

— Я пойду сама, — запротестовала она сонным голосом. — Что я, маленькая?

Ажар поцеловал ее в висок. На несколько секунд он застыл с закрытыми глазами, обнимая дочь, словно хотел скрыть от других чувства, которые испытывал: любовь и нежность переполняли его.

Глядя на них, Барбара вдруг почувствовала, как сильно заколотилось сердце. Она сняла с плеч рюкзак, где уже лежали три футболки со смешными рисунками, засунула туда жирафов. И тут броня из насмешек и иронии, которой она так долго прикрывалась, разлетелась вдребезги. Здесь, на пирсе, рядом с отцом и его ребенком, она внезапно поняла, чего ей так не хватает в ее неустроенной, одинокой жизни.

Но она была не из тех женщин, которых подобные эмоции могут смутить надолго, и поэтому стала осматриваться, ища, чем бы занять себя, чтобы отвлечься от обуревавших ее чувств. И нашла: Тревор Раддок, только что вышедший из освещенного павильона, шел им навстречу.

Он был в халате небесно-голубого цвета, который выглядел на нем более чем странно. Хотя, наверно, это спецодежда ремонтников и уборщиков, работающих на пирсе после закрытия аттракционов, подумала Барбара. Но именно яркий халат заставил ее еще раз, но уже более внимательно посмотреть на молодого мистера Раддока. За несколько часов до этого его освободили, он работает на пирсе, а поэтому его присутствие здесь вполне естественно. Но набитый рюкзак у него за плечами меньше всего подходил к его причудливому облачению.

Глаза Тревора еще не привыкли к темноте, поэтому он не разглядел Барбару и ее спутников. Он подошел к сараю у восточной стены павильона, открыл дверь и вошел внутрь.

Когда Ажар снова двинулся к выходу, Барбара задержала его, положив ладонь на его руку.

— Постойте, — попросила она.

Он посмотрел в ту сторону, куда был направлен ее взгляд, похоже, ничего не увидел и с недоумением спросил;

— Что там?

— Мне надо кое-что проверить, — ответила она. Этот сарай был идеальным местом, где можно прятать контрабандный товар. А у Тревора Раддока явно было при себе еще что-то, кроме еды. Учитывая близость Балфорда к Харвичу и Паркестону… Нет, глупо упускать такую возможность.

Тревор вышел без рюкзака, толкая перед собой большую тележку с целым арсеналом щеток, метелок, ведер, совков для мусора. Барбара разглядела смотанный резиновый шланг и множество каких-то бутылок, банок, канистр. Не иначе как чистящие и дезинфицирующие средства, подумала Барбара. Уборка и содержание в рабочем состоянии «Аттракционов Шоу» — дело серьезное. Может, и рюкзак за плечами Тревора тоже набит всякой чистящей ерундой? Существует лишь один способ это выяснить.

Тревор с тележкой пошел к концу пирса, намереваясь, очевидно, пройти к павильону через стройплощадку будущего ресторана. Барбара поняла, что надо действовать. Схватив Ажара за руку, она поспешила с ним к сараю. Подергала дверь, которую только что захлопнул за собой Тревор. Повезло! Он не закрыл ее на замок.

Она проскользнула внутрь.

— Прошу вас, понаблюдайте, — попросила она своего спутника.

— Понаблюдать? — Ажар переложил голову Хадии на другое плечо. — За чем? Барбара, что вы делаете?

— Хочу проверить одну свою теорию, — ответила она. — Это недолго.

Он не спросил больше ни о чем, а она, поскольку не видела его, могла лишь предположить, что он, с Хадией на руках, пристально всматривается, не идет ли кто-нибудь к сараю. Барбара помнила, что говорил ей этим вечером Хельмут Кройцхаге из Гамбурга: Хайтам Кураши подозревал кого-то в противозаконной деятельности, связывающей Гамбург и окрестные британские порты.

Наркоторговля — первое, что пришло ей в голову, несмотря на скепсис, который проявил Kriminalhaupt-kommisar Кройцхаге при обсуждении этой версии. Это очень прибыльный бизнес, особенно если имеешь дело с героином. Но нельзя сбрасывать со счетов порнографию, краденые драгоценности, например бриллианты, взрывчатые вещества, оружие — ведь все это можно доставлять на пирс в рюкзаке и прятать в сарае.

Она осмотрелась, разыскивая рюкзак, но его нигде не было. Внутренность сарая освещалась лишь узкой полоской тусклого света, проникавшего через щель неплотно закрытой двери, но этого было достаточно, поскольку ее глаза уже привыкли к темноте. По периметру сарая стояли стеллажи, с них она и начала поиски, но не нашла ничего, кроме банок с краской, кистей, валиков, халатов, брезентовых плащей и множества высококачественных чистящих препаратов.

В сарае стояли еще два шкафа с глубокими ящиками и сундук. В шкафах хранился инструмент для мелкого ремонта: гаечные ключи, отвертки, плоскогубцы, монтировки, гвозди, винты и даже небольшая пила. И ничего больше.

Барбара подошла к сундуку. Его крышка открылась со скрипом, который — она могла в этом поклясться — было слышно и в Клактоне. Рюкзак лежал внутри; такие обычно берут с собой студенты, отправляясь во время каникул путешествовать автостопом с намерением посмотреть мир.

Волнуясь от предчувствия, даже уверенности, что сейчас наконец приблизится вплотную к чему-то очень важному, Барбара вытащила рюкзак и поставила его на пол. Но стоило ей заглянуть внутрь, как все ее надежды улетучились.

В рюкзаке была куча бесполезных, по крайней мере для нее в данный момент, вещей: набор солонок в форме маяков, рыбаков, якорей и китов; она проверила все — они были пусты; перечницы в форме шотландских терьеров и пиратов — тот же результат. Кроме этого она обнаружила чайный сервиз из пластмассы, две грязные куклы Барби, три новые колоды карт, кружку с картинкой из недолгой супружеской жизни герцога и герцогини Йоркских, модель лондонского такси без колес, две пары детских солнцезащитных очков, нераскрытую коробку нуги, две ракетки для пинг-понга, сетку и коробку с шариками.

Проклятие, чертыхнулась про себя Барбара.

— Барбара, — донесся из-за двери тихий голос Ажара. — Какой-то мальчик идет сюда от павильона. Он только что вышел оттуда.

Она принялась складывать вещи обратно в рюкзак, стараясь уложить их в том же порядке, в каком они лежали прежде. Ажар снова окликнул ее по имени, на этот раз в его голосе слышалась тревога.

— Сейчас, сейчас, — шепотом ответила она. Положив рюкзак в сундук, она поспешно вышла на пирс к поджидавшему ее Ажару.

Они отошли к перилам и встали за аттракционом с корабликами, в густой тени, где их невозможно было разглядеть. Мальчик, выйдя из-за угла сарая, направился к двери. Остановившись перед ней, посмотрел налево, затем направо и вошел внутрь.

Барбара сразу узнала его, ведь ей уже дважды довелось встречаться с ним. Это был Чарли Раддок, младший брат Тревора.

— Кто это, Барбара? — тихо спросил Ажар. — Вы его знаете?

Хадия спала, положив голову ему на плечо. Вдруг она пробормотала что-то во сне, словно отвечая на его вопрос, заданный Барбаре.

— Его зовут Чарли Раддок, — чуть слышно прошептала Барбара.

— А зачем мы за ним следим? И что вы искали в этом сарае?

— Точно не знаю, — сказала она, но, заметив его скептический взгляд, добавила: — Нет, правда, Ажар, я не знаю. Все по этому же делу. Расовая неприязнь, как вы надеетесь, возможно, и присутствует…

— Как я надеюсь? Нет, Барбара, я не…

— Ладно. Хорошо. Как некоторые надеялись. Но, похоже, тут есть кое-что еще.

— И что же? — живо спросил он и сразу же почувствовал ее нежелание делиться с ним информацией, почувствовал так ясно, как будто она сказала ему об этом вслух. — Вы больше ничего не скажете, верно?

Ей не пришлось отвечать на его вопрос. Чарли Раддок вышел из сарая. За его спиной был тот самый рюкзак, содержимое которого только что обследовала Барбара. Занятно, очень занятно, подумала она. Так что же, черт возьми, происходит?

Чарли зашагал назад к павильону.

— Пошли, — сказала Барбара.

Фонари, освещавшие аттракционы, погасли, посетители разошлись; кое-где, в темных укромных уголках, еще оставались парочки, да некоторые семьи искали отставших и заблудившихся, перед тем как всем вместе покинуть пирс. Стало совсем тихо. Те, кто на пирсе зарабатывал себе на жизнь, принялись готовить к следующему дню аттракционы, многочисленные киоски и павильоны быстрой еды, сладостей и напитков.

Среди редких посетителей, еще оставшихся на пирсе, но уже спешащих к выходу, не составляло большого труда выискать взглядом Чарли: он тоже шел к выходу, да еще с большим рюкзаком на спине. Барбара и ее спутники следовали за мальчиком, который, миновав павильон, направился к берегу. Она не спускала с него глаз и сопоставляла все, что видела и слышала в течение этого дня.

Хайтам Кураши был уверен, что Англию и Германию связывают какие-то незаконные махинации. Он звонил в Гамбург, чтобы сообщить об этом служащему полиции. Немецкие паромы, выходящие из Гамбурга, прибывают в Паркестонский порт вблизи Харвича. Но сейчас Барбара знала об этом не больше, чем тогда, когда распотрошенный «ниссан» и труп Кураши навели ее на мысль о контрабанде. Тот факт, что «ниссан» только наизнанку не был вывернут, указывал на возможность провоза на машине контрабанды. А если так, то не участвовал ли в этом сам Кураши? А может быть, он, человек глубоко религиозный, звонил в Пакистан якобы для того, чтобы обсудить суру Корана, а на самом деле пытался с помощью своих религиозных наставников остановить криминальный бизнес? Но что бы ни предпринимал Кураши, как, черт возьми, Тревор Раддок впутался в это дело? А его брат Чарли?

Барбара представляла себе, как Муханнад Малик, а возможно, и Ажар ответили бы на два последних вопроса. Ведь братья Раддок — белые.

Для нее самой происшествие с Хадией только подтвердило то, что ей было уже известно о межрасовых отношениях. Подростки, обидевшие Хадию, и девушка, попытавшаяся исправить причиненное зло, представляли два противоположных лагеря в Балфорде, да и во всей Англии: некоторые ее соотечественники — слабоумные ксенофобы, другие — бесспорно и решительно — нет.

Но чем эта ее уверенность может помочь расследованию убийства Кураши, спрашивала она себя, особенно если учесть, что подозреваемые с неподтвержденными алиби — белые?

Дойдя до павильона, Чарли Раддок остановился. Барбара и ее спутник сделали то же самое и стали наблюдать за ним. Он усаживался на старый, в пятнах ржавчины велосипед возле перил на южной стороне пирса. Позади него хозяева «Омар-бара» закрывали окна своего заведения металлическими щитами. Двери стоявшей рядом кассовой будки аттракциона «Воздушные шары Балфорда» уже были закрыты. Ряды покинутых обитателями на ночь прибрежных домиков тянулись вдоль набережной на юг и выглядели сейчас как заброшенная, давно покинутая людьми деревня. Двери и окна летних домиков были забраны решетками, и единственным звуком, нарушавшим покой этого места, был шум морских волн.

— Этот парень в чем-то замешан? — спросил Ажар. — Это имеет отношение к убийству Хайтама?

— Я не знаю, Ажар, — призналась Барбара, внимательно следя за тем, как Чарли, усевшись на велосипед, покатил по направлению к видневшемуся вдали Незу. — Он, очевидно, в чем-то замешан. Но в чем именно, клянусь, я не знаю.

— Это говорит сержант полиции или Барбара? — спросил Ажар бесстрастным тоном.

Она перевела взгляд с Чарли Раддока на человека, стоявшего рядом.

— Между ними нет разницы.

Ажар кивнул и пристроил поудобнее Хадию.

— Я вижу. Но, может, она все-таки должна быть?

Глава 21

Следующим утром в десять часов Барбара уже ехала по шоссе в Харвич. До этого, как только прозвенел будильник, она позвонила Эмили; руководитель следственной группы была еще дома. Барбара рассказала ей все, о чем узнала от Kriminalhaupt-kommisar Кройцхаге из Гамбурга и о том, что видела прошлой ночью на пирсе. Она не упомянула только, что наблюдала за Тревором Раддоком и его братом не одна, а вместе с Таймуллой Ажаром со спящей дочерью на руках, поскольку посчитала, что попытка объяснить свои взаимоотношения с этим пакистанцем выльется в долгую и нерезультативную разборку, способную лишь повредить расследованию, только-только начавшему приобретать отчетливую форму.

Однако в процессе разговора Барбара поняла, что упомяни она о своих спутниках — Эмили бы и не заметила: все ее внимание сконцентрировалось на рассказе Барбары о беседе с Хельмутом Кройцхаге. Руководитель следственной группы оживилась и через несколько секунд окончательно проснулась. То, чем она и ее безликий Гарри занимались для снятия стресса, накопившегося в течение рабочего дня, очевидно, дало результаты.

— Незаконные действия? — бодро отозвалась она. — В Гамбурге? Молодец, Барб! Я же сказала, Муханнад замешан в чем-то. Сейчас мы, похоже, сели ему на хвост.

Барбара поспешила предостеречь ее от скоропалительных выводов, зная наперед, о чем пойдет речь.

— Но Кураши не сообщил инспектору Кройцхаге ничего о том, что там может происходить, и не упоминал ничьих имен, Эм. И на Оскарштрассе, пятнадцать, ни сам Кройцхаге, ни его парни не обнаружили ничего подозрительного.

— Муханнад заметает следы. Он занимается этим больше десяти лет. И мы знаем, что тот, кто убил Кураши, уничтожил все улики — это профессионал. Вопрос в том, каким бизнесом, черт возьми, занимается Муханнад? Контрабандой? Проституцией? Международным разбоем? Чем?

— У Кройцхаге нет никаких данных. Он и не начинал расследования, а то, что он предпринял, не дало результатов. Я думаю, если ничего не известно о незаконном бизнесе в Германии…

— …то мы должны найти его здесь, — досказала за нее Эмили. — И фабрика Маликов — отличное прикрытие. Если существуют какие-то улики, то найдем мы их именно там. Они отправляют товар не реже одного раза в неделю. И кто знает, что, кроме банок с вареньем и горчицей, они пакуют в коробки?

— Но, Эм, ведь Кураши общался и с другими людьми, помимо семейства Маликов, поэтому нельзя подозревать в связях с Гамбургом только их. Тревор Раддок тоже работал на фабрике. И не забывай о проволоке, которую я обнаружила в его комнате. А еще любовник Кураши, если мы сможем его найти.

— Барбара, что бы мы ни нашли, следы приведут к Муханнаду.

И сейчас, по дороге в Харвич, Барбара прокручивала в голове их утренний разговор. Необходимо признать, что в рассуждениях Эмили присутствует логика. Однако поспешность, с которой руководитель следственной группы делает выводы, внушала ей некоторое беспокойство. Эмили не задумалась над странным поведением братьев Раддок, попросту отмахнувшись от доводов Барбары. «Что ты прицепилась к этим мусорщикам», — сказала она, а информацию о втором инсульте у бабушки Тео Шоу она восприняла как факт, освобождающий внука от всех подозрений в убийстве Кураши.

— Я хочу справиться в Лондоне, что за птица этот профессор Сиддики, — сообщила она. — Он ведь будет переводчиком, когда я буду допрашивать Кумара.

— А что же Ажар? — спросила Барбара. — Ты ведь можешь пригласить его одного, без Муханнада.

Предложение Барбары ее насмешило.

— Ну уж нет, ни Муханнад, ни этот скользкий тип, его кузен, и близко не подойдут к Кумару. Это наша единственная ниточка к правде, Барб, и я не хочу рисковать, создавая собственными руками возможность утечки информации во время допросов. Кумар наверняка должен знать о том, что делается на этой фабрике. Муханнад — коммерческий директор компании «Горчица и пряности Малика». А отдел заграничных поставок находится в ведении коммерческого директора. Как еще, по твоему мнению, этот сладкий кусочек информации может вписаться в общую схему их бизнеса?

Инспектор Линли назвал бы логические построения Эмили полицейской интуицией, способность к которой приходит с годами, после обретения навыков тщательного анализа собственных версий, возникших на основе собранных улик, и информации, полученной при допросах подозреваемых. Но Барбара тоже прошла этот путь, работая в составе следственной группы, и сейчас, после разговора с Эмили, она чувствовала явное неудовлетворение и беспокойство.

Конечно, если Муханнад Малик был центральной фигурой какого-то преступного бизнеса, у него был мотив убить Кураши, коль скоро тот сделал попытку разоблачить его. Но такая возможность не должна снимать подозрения с Тео Шоу и Тревора Раддока. Ведь и у того и у другого тоже были причины избавиться от Кураши, и оба не имели твердого алиби. Однако Эмили Барлоу настаивала на другой версии. Размышляя о безоговорочном исключении Тревора Раддока и Тео Шоу из числа подозреваемых, Барбара чувствовала, как беспокойство заставляет ее сомневаться: полагается ли Эмили только на собственную интуицию, или тут что-то еще?

Инспектор Кройцхаге из Гамбурга с уверенностью заявил: никаких улик нет. Так на каких же фактах основывает Эмили свое интуитивное заключение?

Барбара припомнила, с какой легкостью ее подруга достигала успехов во время их совместного трехгодичного обучения в Мейдстоне, с какой щедростью осыпали ее похвалами преподаватели и с каким восхищением смотрели на нее однокурсники. Барбара была больше чем уверена в том, что интеллектуально Эмили на несколько голов выше среднего копа. Она не просто хорошо делала свое дело, она делала его превосходно. И то, что она в тридцать семь лет дослужилась до чина старшего инспектора, служило тому явным подтверждением. А сейчас Барбара не могла объяснить себе: почему у нее возникли сомнения в компетентности руководителя следственной группы?

Годы совместной работы с инспектором Линли приучила Барбару к тому, что следует постоянно обдумывать не только факты, добытые по ходу расследования, но и свои собственные побуждения, заставляющие выделять один из этих фактов, оставляя другие за пределами рассмотрения. Сейчас, когда она вела машину в Харвич по дороге, петляющей среди полей, она решала похожую задачу. Но в настоящий момент ее мысли были сосредоточены не на том, какие факты необходимо выделить в качестве наиважнейших в расследовании и по каким причинам; она старалась определить причину своего душевного дискомфорта.

Результаты размышлений ее не сильно обрадовали, поскольку она пришла к выводу, что и сама, возможно, создает проблему в расследовании смерти Кураши. Разве поиски виновных среди пакистанцев не привели следствие слишком близко к дому сержанта уголовной полиции Барбары Хейверс? А ведь она наверняка не чувствовала бы ни малейшего беспокойства от того, что на Муханнада Малика могут повесить все — от организации уличных беспорядков до сводничества, если бы Таймулла Ажар и его милая дочка не находились в таких близких отношениях с подозреваемым.

Эта мысль ее расстроила, что было сейчас совсем некстати. Она поняла, что не расположена рассуждать о том, у кого следственное мышление беспристрастное, а у кого предвзятое. И у нее не было сейчас никакой охоты копаться в своих чувствах к Ажару и Хадии.

Она добралась до Харвича, преисполненная решимости добыть объективную информацию. Проехав по Хай-стрит в сторону моря, она обнаружила турагентство «Поездки по всему свету», приткнувшееся между закусочной и винным магазином «Одд-бинс», над входом в который висел рекламный плакат, обещающий скидки на «Амонтильядо».

Турагентство размещалось в большой комнате. За тремя письменными столами сидели сотрудники: две женщины и мужчина. Комната была отделана под старину. На стенах, оклеенных обоями в стиле Уильяма Морриса,^[48] висели картины в золоченых рамах: семейства в костюмах прошлого века на отдыхе. Массивные столы, стулья и полки из красного дерева, пальмы в горшках; с подвесных корзин свешивалось семь громадных папоротников, листья которых чуть заметно колыхались в потоках воздуха, создаваемых вентилятором (благословенный прибор являл собой единственную уступку современности). Бьющая в глаза поддельная викторианская вычурность раздражала, и Барбаре захотелось смыть эту слащавую картинку мощной струей из пожарного брандспойта.

Одна из сидящих в комнате дам немедленно предложила Барбаре свою помощь, другая сотрудница разговаривала в это время по телефону, а их коллега-мужчина, приникнув к экрану монитора, бубнил под нос:

— Ну где же наконец эта «Люфтганза»?

Барбара предъявила удостоверение.

— Полиция? — переспросила предлагавшая помощь дама. Она назвалась — ее имя было Эдвина — с таким видом, словно ожидала обвинений посерьезнее, чем согласие работать в этом фальшивом викторианском офисе, будто перенесенном в Харвич из времен Чарльза Диккенса. Мужчина — бейдж на груди сообщал, что его зовут Руди — щелкнул в последний раз мышью и повернулся в сторону Барбары. Он как эхо повторил слово, повергшее даму в смятение, и тогда вторая сотрудница (ее звали Джен), закончив разговор, положила трубку и с такой силой вцепилась в подлокотники кресла, как если бы собиралась на нем вот-вот катапультироваться. Появление служителя закона — Барбара в который раз убедилась в этом — всегда заставляет чувствовать себя виноватым.

— Да, — подтвердила Барбара. — Нью-Скотленд-Ярд.

— Скотленд-Ярд? — На этот раз переспросил Руди. — Так вы из Лондона? Надеюсь, ничего страшного не случилось?

Это как посмотреть, мысленно ответила ему Барбара. Коротышка Руди говорил с немецким акцентом.

В ее ушах почти явственно слышался прекрасно поставленный голос инспектора Линли, диктующий первую заповедь полицейской работы: ничто не должно считаться совпадением при расследовании убийства. Барбара внимательно оглядела молодого человека. Низкорослый, пузатый, как винная бочка, с рыжей челкой, по виду не скажешь, что может быть соучастником убийства. Да и никто другой, если судить по внешности, не мог.

Она вынула из рюкзака одну из фотографий Кураши и протянула ее со словами:

— Вы знаете этого мужчину?

Вся троица склонилась над столом Эдвины, Барбара стояла посередине комнаты. Они молча смотрели на фотографию, а над их головами колыхались листья папоротника и вращался вентилятор на потолке. Прошла почти минута, прежде чем Руди ответил, но обратился он к своим коллегам, а не к Барбаре:

— Вроде этот парень интересовался авиабилетами, помните?

— Не знаю, — в сомнении покачала головой Эдвина.

— Точно, — подтвердила Джен. — Я помню его. Я его обслуживала. Вас тогда в офисе не было. — Она посмотрела в глаза Барбаре. — Он пришел… когда это было, Руди… вроде недели три назад? Я точно не помню.

— Но его вы помните? — спросила Барбара.

— Конечно. Видите ли, здесь не так много…

— Здесь, в Харвиче, немного азиатов, — выручил ее Руди.

— А вы сами, простите, откуда? — поинтересовалась Барбара, зная наперед, каким будет ответ.

— Из Гамбурга, — ответил Руди. Так-так, подумала она.

— Я родом из Гамбурга, — объяснил он. — А в этой стране я уже сем лет.

Он так и сказал — не «семь», а «сем».

— Понятно, — как бы про себя отметила Барбара. — Имя этого человека Хайтам Кураши. Я расследую его убийство. Он был убит на прошлой неделе в Балфорде-ле-Нез. А какими билетами он интересовался?

Барбара отметила, что при слове «убит» лица сотрудников агентства выразили удивление и испуг. Они все, как один, снова наклонились над фотографией Кураши, словно на столе перед ними лежали мощи святого. Первой заговорила Джен. Он интересовался билетами для членов своей семьи, объяснила она Барбаре. Он намеревался привезти их в Англию из Пакистана. Всех: братьев, сестер, родителей, — в общем, много народу. Он хотел, чтобы они жили в Англии, вместе с ним.

— У вас есть филиал в Пакистане, — заметила Барбара. — В Карачи вроде?

— А еще в Гонконге, Стамбуле, Нью-Дели, Ванкувере, Нью-Йорке и Кингстоне, — с гордость объявила Эдвина. — Сфера нашей деятельности — иностранный туризм и оказание помощи желающим иммигрировать. Во всех наших филиалах работают высококлассные специалисты.

— Вероятно, именно по этой причине Кураши и выбрал «Поездки по всему свету», а не другую турфирму в Балфорде, — с достоинством добавила Джен. — Он интересовался возможностью иммиграции всей семьи. В отличие от большинства турагентств, для которых самое главное — облегчить кошелек клиента, наша компания «Поездки по всему свету» имеет международную репутацию, которой можно гордиться, потому что у нас налажены контакты с живущими в разных странах юристами, специализирующимися в области иммиграции.

Эта дама, думала Барбара, вещает как диктор в рекламном ролике, перечеркивая версию о том, что Кураши намеревался сделать ноги из города накануне своего бракосочетания. Все как раз указывало на то, что он имел твердые планы на будущее, касающиеся и его семьи.

Барбара достала из рюкзака фотографию Фахда Кумара. Этого азиата никто из них не знал. Никто его даже не видел. Барбара во все глаза наблюдала за ними, пытаясь обнаружить хоть малейший намек на то, что кто-то один из них врет. Или они лгут все вместе? Но ничего не заметила.

Не повезло, огорчилась Барбара. Она поблагодарила всех за помощь и вышла на Хай-стрит. Было одиннадцать часов. Одежда прилипла к телу, хотелось пить, а потому она перебежала улицу и зашла в кафе «Кнут и свисток». Барбаре посчастливилось: удалось уговорить бармена положить в лимонад пять кубиков льда. Она отнесла стакан, упаковку чипсов и пакетик с солью на свободный столик у окна, устроилась поудобней на стуле, прикурила сигарету и приготовилась насладиться вторым завтраком.

Она наполовину опорожнила упаковку чипсов, на три четверти стакан лимонада, выкурила сигарету до конца, когда увидела Руди, выходящего из двери турагентства «Поездки по всему свету». Он, стоя на противоположной стороне улицы, посмотрел направо, потом налево, еще раз направо, как человек, не привыкший к левостороннему движению или незаконно пересекающий границу. Вероятнее второе, подумала Барбара, и, когда Руди быстрым шагом двинулся по улице, она залпом допила лимонад и выскочила из закусочной, забыв на столе остатки чипсов.

Она увидела, как Руди открывает дверь «рено». Ее «мини» стояла рядом, через две машины. Как только немец вписался в поток автомобилей, она стремглав бросилась к своей машине и вскоре уже села ему на хвост.

Конечно, у него могло быть множество причин отлучиться с работы: визит к стоматологу, любовное свидание, посещение мозольного оператора, внезапный голод. Но то, что Руди покинул офис сразу после ее ухода, показалось ей слишком интригующим, чтобы не проверить, куда он направляется.

Руди выехал из города по шоссе А120 и помчался в сторону Паркестона, игнорируя знаки ограничения скорости, но, не доехав до поворота в порт, свернул на дорогу, ведущую в промышленную зону.

Барбара не рискнула за ним последовать. Она остановила «мини» возле поворота и стала наблюдать за «рено». Машина подъехала к огромному складу. Барбара все отдала бы сейчас за бинокль, даже своего «Похотливого дикаря», подписанного автором. Она была слишком далеко и не могла разглядеть, что написано на вывеске.

В отличие от других помещений порта этот склад был закрыт и казался пустым. Но стоило Руди постучать в дверь, как она со скрипом приотворилась, впуская его внутрь.

Барбара ждала. Она обливалась потом в машине, раскалившейся словно головешка в огромном костре, и четверть часа, покуда Руди не появился в дверях, показались ей вечностью. Барбара пристально вглядывалась: ни пакетов с героином, ни оттягивающих карманы незаконно полученных денег, ни видеокассет с детской порнографией, ни оружия, ни взрывчатки. Он вышел с пустыми руками и без сопровождающих.

Барбара понимала, что, если она задержится на границе промышленной зоны, он непременно ее заметит, поэтому вернулась на шоссе А120 с намерением попозже, когда Руди уедет, изучить таинственный склад вблизи. Но пока она ехала по шоссе в поисках разворота, ее внимание привлекло большое каменное здание, стоящее чуть в стороне от дороги. На дорожном указателе со стрелкой старинной вязью было выведено: «Отель «Замок». Она вспомнила рекламный буклет, найденный в номере Хайтама Кураши, и свернула на парковку у входа в отель, намереваясь убить второго зайца тем же выстрелом из ружья, которое милостивая судьба вложила ей в руки.

Профессор Сиддики оказался совсем не таким, каким его представляла себе Эмили Барлоу. Она ожидала увидеть мрачного человека средних лет с черными, гладко зачесанными назад волосами, открывающими высокий лоб интеллектуала, с угольно-черными глазами и кожей цвета табака. Однако мужчина, появившийся перед ней в сопровождении детектива Хескета, доставившего его из Лондона, оказался почти блондином с серыми глазами, а по цвету кожи он скорее походил на жителя Северной Европы, чем на азиата. На вид ему было чуть за тридцать, роста высокого, хотя, наверное, не выше Эмили, а крепким телосложением он походил на борца-любителя.

Он улыбнулся, заметив, как быстро удивление на ее лице сменилось безразличием. Протянув руку для приветствия, он сказал:

— Мы не сделаны по одному шаблону, инспектор Барлоу.

Ей не нравилось, когда читают ее мысли, особенно незнакомые люди, поэтому она, пропустив мимо ушей реплику, сказала:

— Очень хорошо, что вы прибыли. Хотите освежиться с дороги, что-нибудь выпить или мы сразу же приступим к беседе с мистером Кумаром?

Он попросил грейпфрутового сока, и, пока Белинда Уорнер ходила за ним, Эмили объяснила сложную ситуацию, из-за которой пришлось воспользоваться помощью лондонского профессора.

— Беседа будет записываться, — сказала она в заключение. — Я буду задавать вопросы по-английски, вы будете их переводить, мистер Кумар будет отвечать, вы будете переводить его ответы.

Сиддики оказался достаточно проницательным, чтобы сделать соответствующие выводы.

— Вы можете положиться на мою честность, — заявил он. — Но поскольку мы никогда прежде не встречались, я думаю, вы предусмотрели возможность проверки точности моего перевода.

Объяснив ему основные правила и коротко упомянув о некоторых деталях предстоящей работы, Эмили повела профессора на встречу с его соотечественником.

Ночь, проведенная в камере, не способствовала улучшению состояния Кумара. Во всяком случае, он был еще в большем отчаянии, чем накануне днем. И что хуже, от него нестерпимо воняло потом; к этому запаху добавился еще один — похоже, его кишечник сработал без ведома хозяина.

Сиддики, взглянув на него, тотчас же обернулся к Эмили и спросил:

— Где вы его держали? И что, черт возьми, вы с ним делаете?

Еще один пылкий зритель фильмов в поддержку ИРА,^[49] грустно подумала Эмили. То, что сделали Гилфорд и Бирмингем, чтобы изжить ранееприменявшиеся топорные методы полицейской работы, видимо, так и осталось незамеченным.^[50]

— Он содержался в камере, — ответила Эмили, — которую вы, профессор, можете осмотреть хоть сейчас. И мы ничего с ним не делали, а лишь подали ему ужин и завтрак. Кроме этого, больше никаких пыток к нему не применялось. В камере жарко. Но не жарче, чем в остальных помещениях этого здания, да и во всем этом проклятом городе. Он все это подтвердит, если вы не сочтете за труд спросить его.

— Именно это я и сделаю, — сказал Сиддики и тут же забросал Кумара вопросами, не утруждая себя их переводом.

Впервые с того времени, как его доставили в управление, Кумар перестал выглядеть как затравленный заяц. Он протянул к Сиддики руки, словно тот намеревался бросить ему спасательный круг. В этом жесте была мольба, и профессор именно так его и воспринял. Он взял его за руки, подвел к стоящему в центре комнаты столу и снова заговорил, переводя на этот раз свои слова для Эмили.

— Я представился. Сообщил, что буду переводить ваши вопросы и его ответы. Я сказал ему, что вы не намерены сделать ему ничего плохого. Надеюсь, инспектор, что это так.

Что происходит с этими людьми? — задала себе вопрос Эмили. Во всем им мерещится несправедливость, пристрастность и жестокость. Она не ответила на последнюю фразу профессора, включила магнитофон, назвала дату, время и имена присутствующих и после этого обратилась к Кумару:

— Мистер Кумар, ваше имя стало нам известно после осмотра вещей убитого мистера Хайтама Кураши. Можете вы объяснить, как оно оказалось в его бумагах?

Она опасалась повторения вчерашней молитвы и удивилась, когда Кумар, услышав перевод вопроса, буквально впился взглядом в Сиддики. Когда он отвечал, долго и монотонно, то не спускал глаз с профессора. Тот слушал, кивал головой и один раз прервал рассказ Кумара, задав ему вопрос. Затем он повернулся к Эмили:

— Он встретился с мистером Кураши недалеко от Уили на шоссе А133. Мистер Кумар проголосовал, и мистер Кураши согласился его подвести. Это произошло примерно месяц назад. Мистер Кумар работал на фермах, переезжая с одной на другую, в разных концах страны. Но его не устраивали ни заработки, ни условия, поэтому он решил сменить работу.

Эмили нахмурилась, слушая профессора.

— Почему он вчера не сказал мне об этом? Почему он отрицал, что знаком с мистером Кураши?

Сиддики повернулся к Кумару, который смотрел на него с готовностью щенка, желающего заслужить похвалу хозяина. Сиддики еще не закончил вопроса, как Кумар заговорил, обращаясь на этот раз к Эмили.

— Когда вы сказали, что мистер Кураши убит, — переводил Сиддики, — я испугался, что вы заподозрите в этом меня. Я лгал, чтобы отвести от себя подозрения. Я недавно в этой стране и не хочу быть замешанным ни в чем, что может угрожать моему пребыванию здесь. Прошу вас, поймите, я очень сожалею, что врал вам. Мистер Кураши был добр ко мне, а я за его доброту отплатил злом, потому что не сказал вчера правду.

Эмили заметила, что лицо и руки Кумара блестят от пота, словно его кожа покрыта тонкой масляной пленкой. То, что он врал ей накануне, — неоспоримый факт. А вот врет он сейчас или говорит правду — вопрос открытый.

— Мистер Кураши знал, что вы ищете новую работу? — спросила она.

Да, знал, ответил Кумар. Он рассказал мистеру Кураши, что недоволен работой на ферме. Об этом они в основном и говорили в машине.

— А мистер Кураши не предлагал вам работу?

Этот вопрос поверг Кумара в замешательство. Работу? — переспросил он. Нет, работу он ему не предлагал. Мистер Кураши просто подобрал его на дороге и довез до дома, где он жил.

— И выписал чек на четыреста фунтов, — добавила Эмили.

Сиддики удивленно поднял брови, но перевел вопрос без комментариев.

Это правда, мистер Кураши дал ему денег. Этот человек был сама доброта, и Кумар не собирается врать, утверждая, что эти деньги он получил в долг. Но, как гласит Коран, надо подавать цакат тому, кто нуждается. Поэтому то, что он дал ему четыреста фунтов…

— Что такое цакат? — перебила его Эмили.

— Милостыня нуждающимся, — пояснил Сиддики. Как только он переходил на английский, в глазах Кумара появлялась тревога, а выражение лица становилось таким, словно он силился понять и впитать в себя каждое слово. — Мусульмане обязаны заботиться о бедных членах своей общины. Мы поддерживаем бедняков, таких бедолаг, как он.

— Значит, давая мистеру Кумару четыреста фунтов, Хайтам Кураши просто исполнял то, что требовал от него религиозный долг?

— Это именно тот случай, — подтвердил Сиддики.

— А он ничего не купил?

— Что, например? — Сиддики жестом указал на Кумара. — Ну что этот несчастный мог ему продать?

— Может быть, это была плата за молчание. Мистер Кумар проводил время вблизи рыночной площади в Клактоне. Спросите, не видел ли он там мистера Кураши?

Сиддики на мгновение задержал на ней пристальный взгляд, пытаясь понять, что скрывается за этим вопросом, затем, чуть пожав плечами, повернулся к Кумару и повторил вопрос на урду.

Кумар твердо и категорично покачал головой. По его словам, сам он никогда не был на рыночной площади.

— Мистер Кураши работал начальником производства на одной из здешних фабрик. Он мог бы предложить работу мистеру Кумару. Но мистер Кумар говорил, что они никогда не обсуждали вопросы, связанные с работой. Не хотел бы он сейчас изменить свои показания?

Нет, ответил ей Кумар через переводчика. Он знал мистера Кураши только как своего благодетеля, посланного ему милостивым Аллахом. Но помимо этого, они были связаны незримой нитью: у них обоих оставались в Пакистане семьи, которые они хотели перевезти вслед за собой в эту страну. С той лишь разницей, что у Кураши в Пакистане оставались родители, братья и сестры, а у Кумара — жена и двое детей. У них были одинаковые устремления, и между ними было полное взаимопонимание, какое может быть между двумя странниками, встретившимися на оживленной дороге.

— Но ведь постоянная работа — более весомое благодеяние, чем четыреста фунтов, если вы хотели перевезти сюда свою семью? — задала вопрос Эмили. — На сколько времени удалось бы вам растянуть эти деньги? А работая на горчичной фабрике Малика, вы могли заработать такую сумму в сравнительно короткий срок.

Кумар пожал плечами. Он не может объяснить, почему мистер Кураши не предлагал ему работу.

Сиддики решил помочь Кумару и объяснить ситуацию.

— Мистер Кумар был для мистера Кураши странником. Давая ему деньги, мистер Кураши исполнил свой долг. От него больше ничего не требовалось.

— Мне кажется, что человек, который был «сама доброта» по отношению к мистеру Кумару, должен был позаботиться о его будущем благосостоянии так же, как и о его сиюминутных нуждах.

— А откуда нам знать, может, он собирался помочь мистеру Кумару, — возразил профессор Сиддики, — но его смерть, к сожалению, лишила его этой возможности.

Может, с этим стоит согласиться? — спросила себя Эмили.

— Мистер Кумар, скажите, мистер Кураши когда-нибудь приставал к вам? — задала она следующий вопрос.

Сиддики оторопело смотрел на нее, пораженный столь резким изменением темы беседы.

— Вы спрашиваете…

— Я, кажется, ясно сформулировала вопрос. У нас есть информация о том, что Кураши был гомосексуалистом.

Кумар сосредоточенно выслушал вопрос. Когда он отвечал, в его голосе слышался неподдельный ужас. Нет, нет и нет, мистер Кураши был добрым человеком. Он был не способен осквернить свое тело, ум и нетленную душу подобным поведением. Это невозможно, ведь это грех, ужасный и непростительный. Мусульмане твердо в это верят.

— А где вы были вечером в пятницу?

В своей комнате, в Клактоне. И миссис Керси — самая добрая хозяйка — будет рада подтвердить инспектору Барлоу его слова.

На этом допрос закончился, о чем Эмили оповестила присутствующих и свой магнитофон. Когда она его выключила, Кумар торопливо заговорил с Сиддики.

— Прекратите сейчас же, — сердито приказала Эмили.

— Он всего лишь хотел узнать, — объяснил профессор, — может ли он сейчас вернуться в Клактон. Он по вполне понятным причинам, инспектор, хочет как можно быстрее выйти отсюда.

Эмили задумалась. Сможет ли она получить хоть какую-то информацию от этого пакистанца, если даст ему еще подумать и попотеть в камере-сауне? Если пару раз допросить его с пристрастием, то, вполне вероятно, он сообщит какой-нибудь факт, который приблизит ее к убийце. Но в этом случае она рискует снова увидеть на улицах беснующихся азиатов. Посланники «Джама», которые приедут сегодня днем в управление, чтобы отвезти Кумара в Клактон, будут пытаться разнюхать сведения для разжигания страстей своих соплеменников. Стоит ли подвергать город и себя такому риску ради информации, которую она сможет, а может быть, и не сможет получить от сидящего перед ней азиата?

Подумав, она подошла к двери и распахнула ее. Детектив Хониман дежурил в коридоре.

— Отведи мистера Кумара в свободную камеру. Проследи, чтобы он принял душ. Попроси кого-нибудь принести ему завтрак и кое-что из одежды. И скажи детективу Хескету, пусть отвезет профессора в Лондон.

Она вернулась в комнату для допросов.

— Мистер Кумар, — обратилась она к пакистанцу, — я еще не закончила работать с вами, поэтому пока и не думайте о том, чтобы смыться отсюда. Если вы ослушаетесь, я достану вас даже из-под земли и за яйца притащу обратно в камеру. Вам ясно?

Сиддики смерил ее ироническим взглядом:

— Думаю, он отлично вас понял.

Расставшись с ними, она пошла на первый этаж, в свой кабинет. У нее давно вошло в привычку, ведя расследование, доверяться своим инстинктам, а они ясно и беспристрастно сообщали ей, что Кумар поделился с ней отнюдь не всей информацией.

Она кипела от злости: черт бы побрал это законодательство и запрещение пыток, сделавшие полицию практически бесправной. Всего несколько минут на средневековой дыбе — и этот ничтожный червяк рассказал бы все, даже чего не было. А сейчас… Он уходит, унося с собой свои секреты, а у нее голова начинает раскалываться!

Господи, от всего этого можно рехнуться. И хуже всего, что этот короткий допрос Кумара свел на нет все результаты пылкой и самозабвенной четырехчасовой работы Гарри прошедшей ночью.

Она готова была оторвать голову первому встречному. Она была готова…

— Шеф!

— Что? — рявкнула Эмили. — Ну что еще? Что?!

Белинда, стоя на пороге ее кабинета, нерешительно переминалась с ноги на ногу. В одной руке она держала длинный факс, в другой — розовый бланк телефонограммы. Лицо ее выражало сосредоточенность: таким оно становилось всегда, когда она осмеливалась заглянуть в кабинет Эмили, пребывающей не в духе.

Эмили вздохнула:

— Прости. В чем дело?

— У меня хорошие новости, шеф.

— Я этим похвастаться не могу.

Приободрившись, Белинда подошла ближе.

— Сообщение из Лондона, — объявила она, протянув ей телефонограмму, а затем и факс. — От дактилоскопистов и полицейской разведки. Они прислали идентификацию отпечатков пальцев, оставленных на «ниссане», и данные на этого парня-азиата, Таймуллу Ажара.

Отель «Замок» не очень походил на замок. Он больше напоминал приземистую крепость, правда без бойниц, но зато с балюстрадами. Снаружи здание было одноцветным — темно-желтый камень, темно-желтый кирпич и штукатурка того же цвета, — но это однообразие с лихвой компенсировалось пестротой внутреннего интерьера.

В вестибюле преобладали розовые тона: потолок цвета фуксии окаймлял лепной карниз нежно-розового оттенка, стены были оклеены штофными обоями в широкую полосу, напоминающие цветом сахарную вату; красно-коричневое напольное покрытие густо пестрело изображениями гиацинтов. Да, подумала Барбара, впечатление такое, будто находишься внутри огромного леденца.

За барьером сидел мужчина средних лет во фраке и внимательно наблюдал за приближающейся к нему Барбарой. На бейдже было обозначено его имя — Кертис, а манера поведения заставляла предположить, что он постоянно совершенствует ее дома перед зеркалом. Когда они встретились глазами, по его лицу неторопливо расплылась улыбка, затем обнажились неровные зубы, после он откинул голову и застыл в позе, выражающей немедленную готовность помочь, одна бровь поползла вверх, рука с карандашом изготовилась писать.

Он с отработанной учтивостью предложил ей помощь, и тут она предъявила ему удостоверение. Бровь опустилась. Карандаш выпал из руки. Голова втянулась в плечи. Из Кертиса-распорядителя он мгновенно превратился в Кертиса-портье.

Барбара снова достала из рюкзака фотографии Кураши и Кумара и положила их перед Кертисом.

— Этого парня грохнули на Незе на прошлой неделе, — без предисловий начала она. — А этот находится в камере, где его допрашивает следователь. Вы кого-нибудь из них видели?

Кертис немного успокоился. Пока он изучал фотографии, Барбара рассматривала бронзовый сундучок на прилавке, в котором стояли рекламные буклеты. Взяв один, она убедилась, что точно такой же она нашла в номере Кураши. В сундучке были и другие буклеты, и она бегло просмотрела их. Отель «Замок» изо всех сил старался удержаться на плаву в эти трудные времена, предлагая специальные скидки на выходные дни, устраивая танцы, дегустацию вин, феерические представления на Рождество, Новый год, День святого Валентина и на Пасху.

— Да, — с задумчивым вздохом промолвил Кертис. — Разумеется.

Барбара, отведя взгляд от рекламки, посмотрела на него. Фото Кумара он отложил в сторону, а фото Кураши поднес поближе к глазам.

— Вы видели его?

— О да. Я очень хорошо его помню, потому что я никогда прежде не видел ни одного азиата на вечерах геев «В коже и в кружевах», которые проходят в нашем отеле. Они не посещают подобные мероприятия.

— Простите, — в недоумении переспросила Барбара — «В коже и в кружевах»?

Кертис порылся в бронзовом сундучке и вытащил из него брошюрку, которую Барбара еще не успела посмотреть. Черная обложка была разделена по диагонали полосой белых кружев. Слова «В коже» — в верхнем треугольнике, «в кружевах» — в нижнем. Посередине было напечатано приглашение на ежемесячные танцевальные вечера в отеле. Фотографии не оставляли сомнений в том, какой сексуальной ориентации придерживались посетители этих мероприятий.

Очко в пользу Тревора Раддока, подумала Барбара.

— Это танцы для гомосексуалистов? — спросила она Кертиса. — Весьма необычное развлечение для загородного отеля.

— Сейчас трудные времена, — ответил он рассудительно. — Бизнес, закрывающий дверь перед потенциальной прибылью, не слишком долго сможет быть бизнесом.

Что ж, он прав, подумала Барбара. Может, предложить Бэзилу Тревесу попробовать устраивать дискотеки для голубых?

— И вы видели Кураши на одном из таких вечеров? — поинтересовалась она.

— В прошлом месяце. Точно. Как я говорил, на такие сборища азиаты не ходят. Между прочим, в нашей округе их вообще очень немного. Поэтому, когда он появился, я сразу обратил на него внимание.

— А вы уверены, что он пришел сюда именно на танцы, а не поужинать? Или выпить чего-нибудь в баре?

— Нет, сержант, он пришел сюда именно на танцы. И не ради наркотиков, уверяю вас. Я готов поспорить, что он оказался здесь в первый раз. Никакого макияжа. Никаких муляжей женских прелестей. Вы понимаете, о чем я. Но было совершенно ясно, зачем он приходил в «Замок».

— Чтобы подцепить партнера?

— Навряд ли. Он был не один.

— Значит, у него было здесь свидание.

— Очень похоже на то.

Итак, вот оно, первое подтверждение показаний Тревора Раддока о гомосексуальности Кураши. Но не стала понятнее роль самого Тревора в этой истории.

— А как выглядел тот тип? Ну, с которым у Кураши было назначено свидание? — поинтересовалась Барбара.

Кертис с готовностью поделился с ней расплывчатым и в общем-то бесполезным описанием, в котором все параметры — рост, вес, телосложение — были средними, но одна деталь все-таки привлекла внимание Барбары. Когда она спросила, была ли у спутника Кураши какая-нибудь татуировка, например паук, Кертис ответил отрицательно. Определенно нет, заявил он и сразу объяснил, откуда у него такая уверенность.

— Когда я вижу на ком-нибудь татуировку, я никогда этого не забываю, потому что даже от взгляда на тату у меня подгибаются колени. Иглофобия, — добавил он. — Если меня когда-нибудь попросят сдать кровь, я сразу помру.

— Понятно, — кивнув головой, произнесла Барбара.

— И чего только люди не вытворяют ради моды… — Он пожал плечами и вдруг поднял вверх указательный палец, словно фраза, которую он произнес, напомнила ему что-то. — Постойте, сержант, — оживился он. — У этого парня в губе было кольцо. Ну конечно, кольцо. Сержант, совершенно точно! На нем были еще и сережки. И не по одной, обратите внимание, по крайней мере — по четыре в каждом ухе.

Ну вот, наконец-то, она нашла то, что искала. Кольцо в губе подтверждало показания Тревора. Хоть что-то достоверное выплыло наконец на поверхность: Кураши точно был голубым.

Она поблагодарила Кертиса за помощь и пошла к машине. Остановившись в тени густого запыленного граба, она вынула из рюкзака пачку сигарет.

Барбара курила и размышляла о том, что дает следствию подтверждение показаний Тревора.

Ажар говорил, что гомосексуальность считается у мусульман смертным грехом, за который грешника могут навечно изгнать из семьи. А поэтому столь серьезное отклонение следовало держать в глубокой тайне. Но если кто-то раскрыл эту тайну, была ли она достаточным основанием — в религиозном и общечеловеческом смысле — для того, чтобы из-за этого Кураши лишили жизни? Конечно, семья Маликов сочла бы оскорблением попытку Кураши использовать новое родство как ширму для своей тайной жизни. Но ведь местью еще более жесткой, чем смерть, было бы раскрыть эту тайну его семье, и пусть они поступают с ним как знают?

Ну а если гомосексуальность была причиной того, что случилось с ним на Незе, то какую роль сыграл в этом Кумар? Или телефонные звонки в Германию и Пакистан? Или дискуссии с муллой и муфтием? Или этот адрес в Гамбурге? Или бумаги, найденные в банковском сейфе?

Ломая голову над этими вопросами, Барбара в последний раз затянулась и пошла к машине. Она совсем забыла о визите Руди в промышленную зону, а ведь пока она недалеко от нее, было бы разумно хотя бы осмотреть объект вблизи.

Меньше чем через пять минут она была там. Перед тем как подъехать ко входу в обширный складской комплекс, она убедилась, что Руди поблизости нет.

Все складские ангары были собраны из рифленых металлических панелей двух цветов: нижняя половина — из зеленых, верхняя — из серебристых, и к каждому ангару было пристроено небольшое помещение — офис из пепельно-серого кирпича. На всем участке не росло ни единого деревца, а потому не было и намека на тень, раскаленные на солнце стены ангаров создавали внутри эффект доменной печи. Несмотря на это, стоящий в конце площадки склад, куда проскользнул Руди, был закрыт: его огромные ворота и окна казались наглухо запечатанными. Это отличало его от других — во всех остальных все было нараспашку в надежде уловить хоть какой-то ветерок.

Невдалеке от помещения, в которое наведывался Руди, Барбара нашла подходящий пятачок для своей «мини». Она оставила машину в нескольких ярдах от ряда красно-белых контейнеров для мусора, стоящих среди поникших от жары кустиков. Она обтерла мокрый лоб тыльной стороной ладони, в очередной раз выругала себя за то, что не додумалась взять из отеля бутылку воды, сетуя на свою глупость, выкурила сигарету, от чего жажда стала совсем уж нестерпимой, и распахнула дверцу машины.

Промышленную зону прорезали два проезда, расположенные перпендикулярно друг другу. По обеим сторонам проездов стояли складские помещения; их близость к Паркестонскому порту делала их идеальным местом для хранения как прибывающих в страну товаров, так и товаров, вывозимых из нее. Выгоревшие на солнце указатели сообщали о том, что хранится на складах: электронная аппаратура, бытовая техника, фарфор и хрусталь, хозяйственные товары, офисная техника.

Указатель на ангаре, интересовавшем Барбару, не бросался в глаза и не спешил оповещать о том, что хранилось внутри. Барбаре пришлось прошагать по жаре не менее десяти ярдов до офиса, прежде чем она заметила маленький листок белой бумаги на двери и смогла прочесть «Истерн импортс» и ниже «Мебель, предметы интерьера».

Так-так, подумала Барбара и мысленно сняла шляпу перед инспектором Линли. Она как будто слышала его похвальные слова в свой адрес: «Вы умница, сержант Хейверс». Она в конце концов подтвердила его постулат о том, что при расследовании убийства ни один факт нельзя считать совпадением. Либо Руди слинял из офиса компании «Поездки по всему свету» потому, что внезапно почувствовал необоримое желание улучшить интерьер своей квартиры, или он знал больше, чем был готов сообщить. Ну что ж, придется выяснить.

Дверь в офис была закрыта, и Барбаре пришлось постучать. Никто не отозвался, и она попыталась разглядеть, что там, внутри, через запыленное окно. Увидела стол, на котором были разложены хлеб в упаковке, сыр, яблоко, нарезка ветчины — кто-то собирался пообедать.

У нее мелькнула мысль, что туда можно попасть только по условленному стуку. Но через секунду Барбара услышала резкий скрежещущий звук и увидела, как распахнулась дверь, ведущая из офиса в склад. Худой, как скелет, человек в очках вошел в комнату, закрыл за собой дверь, а затем подергал ее, чтобы убедиться, что она действительно заперта. Он был не менее шести футов ростом, но очень сутулился и поэтому не казался высоким.

Поправляя пальцем очки на переносице, он приближался к складским воротам.

— Я очень извиняюсь, — любезно произнес он, распахивая перед ней дверь. — Кохда я на заднем помещении, я обычно закрываю вход.

«Кохда я на заднем помещении», — мысленно повторила Барбара. Еще один немец. По одежде его нельзя было принять за бизнесмена. На нем были хлопчатобумажные брюки и белая футболка, на ногах — кроссовки на босу ногу. Загорелое лицо покрывала щетина, светло-каштановая, как и волосы.

— Детектив Скотленд-Ярда, — объявила Барбара и показала удостоверение.

Глядя на него, он нахмурился. Но когда поднял глаза, выражение его лица представляло собой смесь простодушия и озабоченности. Он ничего не спросил и ничего не сказал. Он просто ждал, что скажет она, и воспользовался моментом для того, чтобы скатать в трубочку ломтик ветчины и откусить от него, держа в пальцах, словно сигару.

По своему опыту Барбара знала, что большинство людей не способны и пальцем шевельнуть, если в их разговоре с полицией возникает пауза. Но этот немец был из тех, кого молчание не смущало.

Барбара в третий раз за день извлекла фотографии Хайтама Кураши и Фахда Кумара. Немец отправил в рот следующий кусок ветчины и, не сводя глаз с фотографий, нашарил на столе кусок сыра.

— Этого я видел, — произнес он, указывая на фото Кураши. — Этого не видел. Его — нет.

«Нет» он произнес как «нэт». Его произношение было похуже, чем у Руди.

— И где же вы видели его? — поинтересовалась Барбара.

Немец накрыл ломоть ржаного хлеба куском сыра.

— В газете. Его убили на прошлой неделе, да? Я видел его фотографию в субботу, а может, в воскресенье. Не помню точно.

«Точно» прозвучало как «тошно». Немец впился зубами в бутерброд. Откусил и начал медленно жевать. На столе не было никакого питья, но он как ни в чем не бывало отправлял в желудок попеременно то соленое мясо, то вязкую массу из хлеба и сыра. Глядя, как он всухомятку жует и глотает, Барбара почувствовала еще более жгучее желание заполучить стакан холодной воды.

— А до газеты? — спросила она.

— Видел ли я его до этого? — уточнил он вопрос, произнеся «этаха» вместо «этого». — Нет, я его не видел. А почему вы спрашиваете?

— Среди его вещей был найден коносамент компании «Истерн импортс». Он хранился в банковском сейфе.

Немец на мгновение прекратил жевать.

— Да, это довольно странно, — подумав, произнес он. — Можно, я… — Он вновь взял фотографию. Пальцы у него были длинные и изящные, с полированными ногтями.

— То, что он хранил эти бумаги в банковском сейфе, свидетельствует об их важности, — сказала Барбара. Какие еще причины могли заставить его хранить документ?

— Конечно. Конечно. Это чистая правда, — торопливо согласился немец. — Будет разумно сохранять коносамент в надежном месте, если в нем обозначено, что именно покупается. Если этот джентльмен приобрел мебель, которой в момент покупки не было на нашем складе, он, возможно, захотел его сохранить…

— Бланк был не заполнен. Название компании, ее адрес — и все.

Немец в полном недоумении покачал головой.

— Тогда я и не знаю, что предположить… Может быть, кто-то другой передал коносамент этому джентльмену. Мы импортируем товары с Востока, и если он наметил купить что-то в будущем… — Он пожал плечами, и его рот слегка скривился в гримасе, которой истинный мужчина-европеец выражает риторический вопрос: «Кто знает?»

Барбара задумалась, перебирая в уме возможные варианты. Немец был прав относительно того, как коносамент мог оказаться среди вещей Кураши. Но чтобы объяснить, почему он хранился в сейфе банка, необходимо предпринять мозговой штурм, а то и два.

— Да, возможно, вы и правы, — задумчиво произнесла она. — Вы позволите мне заглянуть на склад, раз уж я здесь оказалась? Я подумываю о приобретении новой мебели.

Немец утвердительно кивнул и вновь приступил к пережевыванию бутерброда с сыром. Он вытащил из стола блокнот, скрепленный тремя кольцами, затем второй такой же, третий. Он перелистнул верхний, другой рукой сворачивая в трубочку следующий кусок ветчины.

Барбара поняла, что это каталоги, в которых было все: от мебели для спальни до кухонного оборудования и ламп.

— Так, значит, вы не храните товары на складе? — спросила она, а про себя подумала: «А если не храните, то на кой черт вам вообще нужен склад?»

— Конечно храним, — ответил он. — То, что заказываем оптом.

— Отлично, — понимающе кивнула Барбара. — Так можно мне взглянуть? Я плохо воспринимаю то, что на картинках.

— У нас сейчас почти пусто на складе, — замялся он, и впервые за время их разговора в его голосе почувствовались волнение и неуверенность. — Если вы навестите нас… ну, скажем, в эту субботу?..

— Да я просто взгляну, — с доброй улыбкой успокоила его Барбара. — Мне только посмотреть на размеры и на материал, тогда мне будет легче принять решение.

Похоже, она его не уговорила, но он, хотя и с явной неохотой, уступил.

— Если вас не пугает пыль и запахи из засорившегося туалета…

Она заверила его, что не испугается ни того, ни другого — разве может испугать пыль и сломанный сортир того, кто занят поиском подходящего мебельного гарнитура? — и проследовала вслед за ним на склад.

Она не представляла, что ожидает увидеть. Но то, что она разглядела внутри похожего на огромную пещеру склада, не подходило в качестве декораций ни для фильма с реальным убийством, ни для продающегося из-под полы жесткого порно; в помещении не было ни ящиков со взрывчаткой, ни поточной линии для сборки автоматов УЗИ. Это был типичный мебельный склад: три ряда диванов, обеденные столы, кресла, лампы, каркасы кроватей. Как и предупреждал ее идущий рядом сопровождающий, всего этого было немного. Мебель была укутана пленкой, покрытой толстым слоем пыли. Возможно, под пленкой скрывалось и что-то другое, но что именно, она даже вообразить не могла.

Не соврал он и про туалет: внутри стояло такое удушающее зловоние, словно две сотни людей разом справили большую нужду и не спустили воду. Барбара через полуоткрытую дверь туалета в дальнем углу склада заметила источник этого жуткого смрада — унитаз, из которого на бетонный пол выливались канализационные стоки, образуя перед дверью лужу не менее пятнадцати футов в диаметре.

Немец проследил за ее взглядом.

— Я три раза в течение последних двух дней вызывал сантехников. Но, как вы сами видите, безрезультатно. Это так отвратительно. — И он, осторожно ступая по краю зловонной лужи, поспешил к туалету, чтобы закрыть дверь. Он наступил на зачмокавшие под его ногами мокрое одеяло и подушку, лежавшие возле ряда покрытых пылью шкафов для хранения документов, стоявших у входа в сортир. Поднял одеяло, аккуратно сложил его и бросил на ближайший шкаф, а подушку выбросил в мусорный контейнер, стоявший перед рядом сервантов. Подойдя к Барбаре, он вынул из кармана швейцарский армейский нож.

— Наши диваны очень хорошего качества, — доверительно сообщил он. — Обивка выткана вручную. Вы предпочитаете какую, шерстяную или шелковую?..

— Я? — переспросила Барбара. — Даже и не знаю. Ручная работа — это здорово. Не надо снимать пленку.

— Вы не хотите смотреть? — «смотрэть» произнес он.

— Да я уже видела. Спасибо.

А видела она лишь, что этот склад был таким же, как и остальные в промышленной зоне. Большие ворота, отъезжающие в сторону и раскрывающие проем, в который мог свободно въехать многотонный грузовик. Тяжелые машины накатали широкую полосу от входа до дальней стены; на бетонном полу виднелись масляные пятна, похожие на острова и континенты. Она подошла к стене, делая вид, что хочет еще раз полюбоваться на покрытую пыльной пленкой мебель. Стены склада не имели термоизоляции, поэтому температура внутри мало чем отличалась от температуры в котельной. Барбара чувствовала, как по спине, животу ручьями струится пот.

— Жарко, — задыхаясь, произнесла она. — Это, наверное, вредно для мебели?

— Мы получаем мебель с востока, где температура намного выше, чем в Англии, — успокоил ее немец. — Эта жара по тамошним меркам — прохлада.

— Хм, возможно, вы правы. — Она остановилась и стала рассматривать масляные пятна на полу. Четыре пятна были старыми, с прилипшими комочками грязи, которые выглядели как горные вершины на трехмерной географической карте. Три были свежими. На одном из них чья-то босая нога — судя по размеру, взрослого мужчины — оставила четкий отпечаток.

Когда Барбара подняла голову, то увидела, что немец внимательно наблюдает за ней. Было видно, что он взволнован; его взгляд метался между ней, пятнами на полу и мебелью.

— Что-нибудь не так? — скрывая волнение, спросил он.

Она показала на пятна.

— Вы должны их смыть. Это нарушение техники безопасности. Кто-нибудь поскользнется и сломает ногу.

— О да, конечно. Без вопросов, — с готовностью согласился он.

У нее не было причин дольше задерживаться на складе, хотя чутье подсказывало ей, что многое здесь еще осталось невыясненным. Ей до смерти хотелось найти здесь то, что она искала, однако если и существовали в действительности какие-либо свидетельства, что в этом помещении происходит что-то незаконное, она не смогла их обнаружить. Сейчас ей надо было уйти, и она уходила с чувством внутренней опустошенности, которое настойчиво напоминало о себе каждый раз, когда она не добивалась ожидаемых результатов. Но ведь это тоже что-то вроде полицейского инстинкта. А как она может действовать, руководствуясь интуицией, и в то же время советоваться с Эмили Барлоу и получать указания, что делать? Интуиция — это, конечно, хорошо, но в некоторых случаях она должна быть подкреплена еще и фактами.

И все же… Руди удалился из компании «Поездки по всему свету» через несколько минут после ее ухода, внушала она себе. И поехал прямо сюда. И впустили его именно в этот склад. Ведь все эти факты что-нибудь да значат, но что, черт возьми?

Она вздохнула и подумала: а не является ли накатившее на нее чувство внутренней опустошенности обратной стороной желания обрести помощь и поддержку или просто отомстить за треть упаковки чипсов, оставленных второпях в пабе в Харвиче? Она вынула из рюкзака блокнот. Написав на листке номер телефона отеля «Пепелище», она протянула его немцу с просьбой позвонить, если он вспомнит что-нибудь или сможет объяснить, как коносамент компании «Истерн импортс» мог оказаться в бумагах убитого.

Он внимательно посмотрел на листок, потом сложил его пополам, затем еще пополам и аккуратно убрал в карман.

— Ну… Если вы все посмотрели… — Он вопросительно взглянул на нее и, не дожидаясь ответа, с угодливым поклоном повел рукой в сторону офиса.

Барбаре снова пришлось исполнить привычный ритуал: она поблагодарила его за помощь, напомнила ему о серьезности ситуации, подчеркнула важность его сотрудничества с полицией.

— Я понял, сержант, — с готовностью согласился он. — Я уже сейчас работаю головой, пытаясь установить связь между этим человеком и компанией «Истерн импортс».

Он говорит о связи, подумала она, поправляя лямки рюкзака, чтобы они не так сильно давили на плечи.

— Да… Ну ладно, — с надеждой в голосе произнесла она и направилась к двери. Дойдя до нее, она внезапно остановилась. Что мне известно из географии Европы? — спросила она себя, после чего задала вопрос: — Ваш акцент выдает в вас австрийца. Вы из Вены, из Зальцбурга?

— Ну что вы! — возразил он и прижал обе руки к груди, словно защищаясь от оскорбления, нанесенного ему Барбарой. — Я немец.

— О, простите. И откуда вы?

— Гамбург, — выпалил он.

Откуда же еще? — подумала Барбара.

— Простите, а как вас зовут? Мне нужно указать ваше имя в отчете старшему инспектору.

— Извольте. Моя фамилия Рохлайн, — представился он, с готовностью продиктовал ей свою фамилию по буквам и добавил: — Клаус Рохлайн.

Барбара ясно услышала одобрительный смех инспектора Линли.

Глава 22

— Кройцхаге утверждает, что Рохлайн снимает две квартиры на Оскарштрассе, пятнадцать, — докладывала Барбара. — Но все квартиры в этом доме маленькие — это комнаты с кухней и ванной, так что если у этого парня нет проблем с деньгами, то, как предполагает Кройцхаге, он может пользоваться одной квартирой как спальней, а другой — как гостиной. Особенно если он любитель развлечений и не хочет, чтобы гости сидели на его кровати. Поэтому, предостерегает он, то, что Рохлайн снимает две квартиры, не должно вызывать у нас подозрений. Хотя именно этот факт, возможно, заставил Кураши сомневаться в законности действий Рох-лайна. Ведь Кураши родом из Пакистана, где большинство населения живет более чем скромно.

— И он уверен, что именно Клаус Рохлайн снимает эти квартиры? Клаус, а не какой-нибудь другой человек с той же фамилией?

— Да, именно Клаус. — Барбара допила остатки морковного сока, которым ее угостила Эмили, когда они принялись обсуждать и сравнивать информацию. Барбара изо всех сил старалась не кривиться от отвращения каждый раз, когда делала глоток этого полезного питья. Неудивительно, что приверженцы здорового питания такие худые, подумала она. Ведь все, что они едят и пьют, отнюдь не возбуждает аппетит. — Он сообщил, что его сотрудник видел договор найма и подпись под ним. Клаус Рохлайн в Германии — не то же самое, что Джон Смит в Англии, это довольно редкое имя, так что это тот самый тип.

Эмили кивнула. Она пристально смотрела на список запланированных мероприятий с указанием исполнителей. Каждое мероприятие имело порядковый номер, и Барбара заметила, что, начав пять дней назад с номера 1, они добрались до номера 320.

— Мы, похоже, выходим на него, — заключила Эмили. — Я чувствую это, Барб. Этот Рохлайн просто мелкая сошка, шестерка у своего хозяина. Все, на что он способен, — это отвести нас от своих людей. А мы должны спасти людей от самого хозяина.

До того как отправиться в управление, Барбара заехала в отель. Там ее ожидало известие: звонил Kriminalhaupt-kommisar Кройцхаге и продиктовал для нее таинственное сообщение: «Получена информация, касающаяся Гамбурга и представляющая интерес для сержанта Хейверс». Она сразу же перезвонила ему и в ожидании соединения откусила от сэндвича с сыром и маринованным огурцом, приготовленного для нее Бэзилом Тревесом. Перед этим ей пришлось немало потрудиться, чтобы хозяин отеля не маячил перед дверью ее номера в надежде подслушать телефонный разговор. Кройцхаге начал с того, что подтвердил ее подозрения: телефон, на который Кураши звонил из отеля «Пепелище» незадолго до своей смерти, установлен в Гамбурге по известному ей адресу. Услышав это, она почувствовала то же самое, что сейчас Эмили: крепнущую уверенность в том, что они подбираются к истине. Но когда она припомнила все, что видела в компании «Истерн импортс» — ведь там не было ничего необычного, если не считать раздолбанного сортира и подушки на полу, — у нее возникло множество вопросов, на которые не было ответов. Интуиция подсказывала ей, что все виденное и слышанное сегодня каким-то образом связано, если не непосредственно с убийством Кураши, то по крайней мере между собой. Но как, как связано? В кабинет вошла Белинда Уорнер.

— Шеф, вот выписка из журналов регистрации, — сказала она. — Здесь все заявления о происшествиях: воровство, угоны и прочее. Будете смотреть сейчас или во время дневного совещания?

Вместо ответа Эмили протянула руку и, многозначительно взглянув на Барбару, произнесла:

— Это может дать нам веревку, на которой мы его и повесим.

В выписке, солидной пачке листов, распечатанных на принтере, Белинда Уорнер выделила желтым маркером происшествия и преступления, зарегистрированные полицией Балфорда с начала года, которые заслуживали особого внимания руководителя следственной группы. Эмили начала читать вслух.

Шесть угонов автомобилей с января — по одному в месяц, — и все угнанные машины были впоследствии обнаружены на морском берегу в приливной зоне между Конским островом и площадкой для гольфа в Клактоне. Дохлые кролики, положенные на ступеньки у двери в дом директрисы начальной школы. Четыре поджога: две уличные урны для мусора, один почтовый ящик на Уэйде, один ящик для поминальных записок, установленный на погосте у церкви Святого Иоанна, который к тому же был осквернен похабными надписями. Взлом пяти пляжных шкафчиков для одежды и разменного автомата в прачечной самообслуживания. Двадцать семь краж со взломом, в том числе и с проникновением в жилище; многочисленные несанкционированные проникновения в летние домики на морском берегу; кража денежного ящика из китайской закусочной и сумки возле аттракционов на пирсе. Три надувные лодки «Зодиак» украдены с прокатной станции на Балфордской пристани, одна из них найдена около Шкиперского острова, а две другие с поломанными моторами — прямо в воде.

Читая последнюю запись, Эмили негодующе качала головой:

— Если бы Чарли Спенсер уделял безопасности хранения своих «Зодиаков» хотя бы половину того внимания, с которым он изучает сообщения со скачек, он бы не докучал нам своими еженедельными жалобами на кражи лодок.

Но мысли Барбары были заняты тем, что она видела и слышала в течение этого дня, что выяснила прошлой ночью, и тем, как все это может быть увязано хотя бы с одним из зарегистрированных полицией происшествий. Почему же раньше она не задумалась над тем, что говорила ей Рейчел Уинфилд? Наверное, ей просто не с чем было сравнивать эту информацию.

— Проникновение в летние домики на побережье. Эм, а что было там украдено?

Эмили удивленно посмотрела на нее:

— Да о чем ты, Барб? Неужто ты думаешь, что это имеет отношение к убийству Кураши?

— Возможно, и нет, — согласилась Барбара. — Но кто знает, вдруг это пригодится в других расследованиях. Так что все-таки оттуда вытащили?

Эмили пробежала глазами несколько страниц. Теперь она более внимательно читала список, но, не понимая, зачем это нужно, с пренебрежением в голосе стала перечислять украденное:

— Солонки, мельницы для перца. Господи, да кому нужен этот хлам? Или сетка для игры в бадминтон? Ну я понимаю, украсть газовую печь — ею можно пользоваться или, на худой конец, продать, но кому, скажи на милость, нужна рамка с фотографией прабабушки, сидящей под пляжным зонтиком?

— Это как раз то, что надо, — подтвердила Барбара. — Эм, этим торгуют на блошиных рынках. Именно такое старье Раддоки вывозили вчера днем из своей гостиной. И еще: подобный хлам я прошлой ночью обнаружила в рюкзаке Тревора Раддока. Теперь ясно, что он делал после того, как расстался с Рейчел Уинфилд, и до того, как появился на работе: воровал мелочевку из летних домиков ради пополнения семейного бюджета.

— А это, если ты права…

— Держу пари, что это именно так.

— …Снимает с него все подозрения. — Эмили энергично встряхнула кипу листов. — Но это, черт возьми, снова делает Малика подозреваемым.

Зазвонил телефон, и она, бормоча проклятия, сняла трубку, не отводя взгляда от списка.

— Барлоу слушает, — сказала она. — Да, отлично, Фрэнк. Тащи его в комнату для допросов. Да, иду к вам. — Она закончила разговор, бросила бумаги на стол. — Наконец-то прислали идентификацию отпечатков пальцев на «ниссане» Кураши, — с торжеством объявила она Барбаре. — Детектив Эйр уже доставил нашего мальчика в управление.

Их мальчик сидел под замком в камере для допросов, в той самой, где до него содержался Фахд Кумар. С первого взгляда Барбара поняла, что к ним попал предполагаемый любовник Кураши. Он в точности соответствовал описанию. Это был худощавый жилистый мужчина с коротко подстриженными светлыми волосами. Бровь проколота золотым кольцом, а сережки в ушах были самой разнообразной формы: кнопки, колечки; с одной мочки свешивалась английская булавка с пластиковой головкой, такими обычно застегивают детские пеленки. В губе у него тоже было кольцо, серебряное, и с него свисала какая-то крошечная безделушка. Тесная футболка без рукавов открывала бицепсы, покрытые татуировками, с первого взгляда напоминавшими распустившиеся лилии, под которыми была выведена надпись «Оближи меня»; при более внимательном рассмотрении лилии оказались фаллосами. Здорово, восхитилась про себя Барбара, когда лилии раскрыли ей свою тайну. Ей даже понравилось.

— Мистер Клифф Хегарти, — переступая порог, произнесла Эмили. — Как хорошо, что вы пришли к нам, чтобы ответить на некоторые вопросы.

— Разве у меня был выбор? Насколько я понимаю, нет, — ответил Хегарти, демонстрируя такие белые и красивые зубы, какие Барбаре доводилось видеть не часто. — Двое ваших парней нарисовались на пороге моего дома и спросили, не соглашусь ли я пройтись с ними в управление. Мне нравится, как это делают копы. Они всегда для вида предлагают вам альтернативу, когда им нужно навести кое-какие справки.

Эмили не была расположена вести пустопорожние разговоры, а потому сразу перешла к делу. Отпечатки пальцев Хегарти, объявила она ему, обнаружены на машине убитого по имени Хайтам Кураши. Сама машина была найдена на месте преступления. Не потрудится ли мистер Хегарти объяснить, как отпечатки его пальцев оказались на этой машине?

Хегарти скрестил руки на груди. В этот момент татуировки на бицепсах проявились во всей красе.

— Я могу позвонить адвокату, если сочту нужным, — заявил он. Когда он говорил, свет от висящей под потолком лампы отражался на свисавшем с губы кольце.

— Можете, — согласилась Эмили. — Но поскольку я еще не зачитала вам предостережение при аресте,^[51] меня заинтриговало то, что вам уже потребовался адвокат.

— Я не сказал, что он мне уже потребовался. Я не сказал, что хочу, чтобы он присутствовал. Я лишь напомнил, что могу позвонить адвокату, если захочу.

— Так что вы решили?

Он быстро облизал губы — язык мелькнул, как у ящерицы.

— Я могу сообщить все, что вас интересует, и я сам хочу сделать это. Но вы должны дать мне гарантию, что мое имя не попадет в прессу.

— Не в моих правилах что-нибудь гарантировать хоть кому-нибудь, — поморщилась Эмили, садясь напротив него. — А учитывая тот факт, что отпечатки ваших пальцев были обнаружены на месте преступления, вы вряд ли можете диктовать свои условия.

— Тогда я не буду говорить.

— Мистер Хегарти, — вступила в разговор Барбара, — мы получили свидетельство об идентификации отпечатков ваших пальцев из Лондона. Я полагаю, вам известно, что это значит: вы можете быть арестованы.

— Я никогда никого и пальцем не трогал, — ощетинился Хегарти. — Ни в Лондоне, ни где-нибудь еще. Я не уголовник. То, что я делал, касалось двух взрослых людей, и раз один из них платил, то это никак нельзя считать насилием. К тому же тогда я был почти ребенком. Если полиция будет уделять больше внимания предотвращению настоящих преступлений и отстанет от парней, желающих заработать несколько честных фунтов своим телом, как делают шахтеры или проходчики тоннелей, тогда, возможно, в этой стране жить станет более комфортно.

Эмили не пожелала вступать в спор о том, что физический труд и проституция не совсем одно и то же.

— Послушайте, адвокат не может сделать так, чтобы ваше имя не попало в газеты, так что в данном случае он вам не помощник. Да и я не могу гарантировать, что какой-нибудь ловкач из «Стандарта» не подстережет вас, сидя в засаде возле вашего дома. Но чем быстрее вы выберетесь отсюда, тем меньше шансов, что это случится.

Обдумывая ее слова, он снова облизал пересохшие губы. Его бицепсы напряглись, и фаллосы, украшенные тычинками, вызывающе распрямились. Наконец он решился.

— Похоже, здесь вы правы. Но дело в том, что существует еще один человек. Он и я… мы вместе уже некоторое время. Четыре года, если быть точным. Я не хотел бы, чтобы он знал… ну… что я собираюсь рассказать вам. Хотя он уже что-то подозревает, я не хочу посвящать его…

Эмили бросила беглый взгляд на доску для записей, которую по пути в камеру захватила в приемной.

— У вас, насколько я знаю, свое дело? — спросила она.

— Ай, да какое там дело! Я же не могу сказать Джерри, что вы зацепили меня из-за картинок. Ему и так не нравится, что я выпускаю эти пазлы. Он постоянно донимает меня разговорами о том, что у меня грязный бизнес. И если он узнает, что у меня неприятности с копами…

— Насколько мне известно, ваше предприятие находится в промышленной зоне Балфорда, — не обращая внимания на его слова, продолжала Эмили, — по соседству с горчичной фабрикой Малика, на которой работал мистер Кураши. Мы, как вы понимаете, по ходу расследования опросим всех хозяев мастерских в промышленной зоне. Вам это надо, мистер Хегарти?

Хегарти шумно выдохнул воздух, который набрал в легкие, намереваясь протестовать. Он отлично понял, что именно она хотела сказать.

— Да, — пробормотал он. — Я согласен.

— Отлично. Тогда начнем. — Эмили включила кассетник. — Начнем с того, как вы познакомились с мистером Кураши. Мы ведь имеем основания полагать, что вы знали его, верно?

— Да, я знал этого человека, — подтвердил Хегарти.

Они встретились на рыночной площади в Клактоне. Клифф часто наведывался туда по делам, связанным с работой. Покупал кое-что, а между делом занимался тем, что называл «немного поразвлечься».

— Немного поразвлечься и отдохнуть душой, вы понимаете, что я имею в виду. Ведь когда вы все время имеете дело с одним и тем же парнем, это действует на вас как успокоительное. Поразвлечься, внести разнообразие в наскучившее существование, понимаете? Именно так все и было.

Он заметил Кураши, когда тот рассматривал шарфы от «Гермеса», в действительности поддельные, но поначалу не остановил на нем взгляда — «я не любитель темного мяса», — и только когда этот азиат поднял голову и посмотрел на него…

— Я видел его прежде возле фабрики Малика, — продолжал Хегарти, — но я никогда не встречался с ним и не думал о нем. Но когда он посмотрел на меня, я сразу понял, что к чему. Это был взгляд гомика, и тут не могло быть ошибок. Поэтому я пошел в туалет. Он следом. Вот так это и началось.

Настоящая любовь, подумала Барбара.

Он поначалу подумал, что их связь будет так, эпизодом, объяснял Хегарти, именно это ему и было нужно: они встречались, когда он приходил на рыночную площадь. Но Кураши это не устраивало. Кураши хотел, чтобы между ними были постоянные — пусть незаконные — отношения, и в конце концов Клифф вынужден был пойти на уступки.

— Он рассказал мне о своей помолвке с дочерью Малика. Он был нужен ей, чтобы прикрыть добрачную связь. Она была нужна ему по той же причине.

— Прикрыть добрачную связь, — перебила его Барбара. — Вы хотите сказать, что дочь Малика лесбиянка?

— Она беременна, — ответил Хегарти. — Так, по крайней мере, Хайт мне сказал.

Ну и дела, мысленно покачала головой Барбара.

— Мистер Кураши был уверен, что она беременна? — спросила она, чтобы внести полную ясность.

— Он говорил, эта цыпочка сама сказала ему об этом. Сразу, как только они встретились. А его обрадовало, что ему не нужно трахаться с ней. По его словам, это очень скучно. Поэтому лучше для всех представить новорожденного его ребенком. Если младенец окажется мальчиком, то ему вообще лафа: он уже никогда не притронется к жене.

— А он бы все время встречался с вами.

— Так было запланировано. Меня это тоже устраивало, поскольку, как я говорил, иметь изо дня в день дела с одним партнером… — Он слегка пошевелил поднятыми вверх пальцами. — Так я мог урвать немного радости на стороне, а то все Джерри, Джерри…

Эмили продолжала внимательно слушать все, что говорил Хегарти, а мысли Барбары были заняты совсем другим. Если Салах Малик беременна и если не от Кураши, то отцом будущего ребенка мог быть только один человек. Слова «Жизнь начинается только сейчас» приобрели совершенно иной смысл. А также и тот факт, что у Теодора Шоу не было алиби на тот вечер, когда произошло убийство. А ведь ему и нужно было лишь перегнать свой катер от Балфордской пристани по главному каналу до северной части Неза и выйти на берег в том месте, где Хайтам Кураши умер в результате падения. Вопрос только в том, мог ли он взять катер и остаться незамеченным?

— Мы встречались в доте на косе, — объяснял Хегарти Эмили. — Это было самое безопасное место. У Хайта был дом на Первой авеню — там он и его цыпочка должны были жить после свадьбы, — но там мы не могли появляться, поскольку по ночам в доме работал Джерри.

— Так вы встречались с Кураши по ночам, когда Джерри был на работе?

— Да, так оно и было.

Не могли они встречаться и в отеле «Пепелище», опасаясь, что Бэзил Тревес — «этот ватный пенис Тревес», как назвал его Хегарти, — растреплет об их встречах всем подряд, и в особенности Акраму Малику, вместе с которым он заседал в городском совете. Приходить в квартиру Хегарти и Джерри на Сыпучих Песках тоже было нельзя: в этом малонаселенном районе, где каждый человек на виду, слухи об их встречах сразу дошли бы до Джерри, а уж он то не допустил бы, чтобы его любовник завел себе нового партнера.

— СПИД и разное другое, — добавил Хегарти, словно желая подробнее объяснить полиции тупоголовую упертость Джерри.

Итак, они встречались в доте на косе. И там Клифф поджидал Кураши в ту ночь, когда его убили.

— Я видел, как это произошло, — медленно произнес он, и его глаза помрачнели, он вновь переживал случившееся в ту ночь. — Было темно, но я видел огни его машины, когда он остановился у края обрыва. Он подошел к ступенькам и огляделся вокруг, будто услышал что-то. Я уверен в этом. Потому что видел его силуэт.

Задержавшись на верхней ступеньке, Кураши вдруг покатился с лестницы. Падал он почти с самого верха. С резким стуком он кубарем докатился до подножия скалы.

— У меня внутри все заледенело. — Лицо Хегарти покрылось испариной. Безделушка, свисавшая с кольца на губе, дрожала. — Я не знал, что делать. Я не мог поверить, что он умер… Я ждал и ждал, надеясь, что он встанет… отряхнется. Может быть, засмеется над своей неловкостью или засмущается. Но тут я увидел другого человека.

— Там был кто-то еще? — встрепенулась Эмили.

— Он прятался за кустами дрока, растущего на вершине скалы.

Хегарти описал, как двигался силуэт, который он видел: какая-то фигура выскользнула из-за кустарника, спустилась на несколько ступенек, повозилась около перил, после чего скрылась.

— Вот тогда-то я и понял, что его прикончили, — заключил свой рассказ Хегарти.

Рейчел поставила свою подпись всюду, куда указал палец мистера Добсона. В его офисе было так жарко, что ее одежда прилипла к стулу, а капли пота с бровей, словно слезы из глаз, падали на документы. Но она не плакала.

Час, положенный на обед, она использовала, чтобы приехать в «Приют на утесе». Она изо всех сил жала на педали, не обращая внимания на жару, автомобили, пешеходов, измучилась, взмокла, и все это ради того, чтобы мистер Добсон не успел предложить кому-нибудь единственную остававшуюся непроданной квартиру. Рейчел была настолько поглощена своими мыслями, что даже не отворачивалась от любопытных взглядов, что делала всегда, оказываясь среди незнакомых людей. Ей было плевать на всех, ведь сейчас решалось ее будущее.

Она искренне верила тому, что сказала вчера Салах: Тео Шоу передумает, он не бросит Салах, тем более когда любимой необходима его помощь, на него это совсем непохоже.

Но она не подумала об Агате.

Открывая утром магазин, Рейчел в течение десяти минут выслушивала подробности о повторном инсульте миссис Шоу. На Хай-стрит в тот день только и было разговоров, что о здоровье пожилой дамы. Рейчел и Конни едва успели снять покрывало с главной витрины с ожерельями и браслетами, как к ним ворвался мистер Ансворт из книжного магазина. В руках он держал огромную открытку с пожеланием скорейшего выздоровления, которую попросил их подписать.

— Что на это раз? — полюбопытствовала Конни. Открытка в форме гигантского зайца больше подходила для пасхального поздравления ребенку, чем для выражения поддержки даме, стоящей у края могилы.

Этого короткого вопроса было достаточно, чтобы мистер Ансворт пустился в долгие разглагольствования об «апоплексическом пароксизме» — так торжественно он называл удар, приключившийся с миссис Шоу. Он обожал изучать словари по всем отраслям человеческого знания, а потому любил вставлять в речь словечки, которые никто, кроме него самого, не понимал. Но когда Конни, которую ничуть не интересовала его почерпнутая из словарей мудрость, поскольку она никоим образом не касалась ни свинга, ни продажи бижутерии, сказала:

— Алфи, о чем ты там трендишь? Нам нужно работать, мистер Ансворт мгновенно перешел от лукавого мудрствования к простой и всем понятной манере общения:

— У старой Агаты произошло в голове короткое замыкание, Кон. И случилось это вчера на глазах Мэри Эллис. Ее отвезли в больницу, и как минимум до субботы она подключена к аппаратам, которые делают за нее все.

Нескольких минут разговора хватило на то, чтобы уяснить подробности и главное — прогноз на будущее миссис Шоу. Конни это интересовало, потому что пребывание престарелой дамы во здравии означало продолжение реконструкции Балфорда-ле-Нез, в которой владельцы магазинов на Хай-стрит, естественно, были заинтересованы. Рейчел волновало это потому, что самочувствие миссис Шоу в настоящий момент определяло будущее поведение ее внука. Еще вчера она чувствовала уверенность в том, что Тео исполнит свой долг по отношению к Салах. Сегодня ей оставалось только гадать, решится ли он стать мужем и отцом, когда умирает его любимая бабушка.

Рейчел узнала от мистера Ансворта — а он узнал от мистера Ходжа из «Бабушкиной пекарни», а тот от хозяйки магазина «Картины и этюды» миссис Барриган, доводившейся Мэри Эллис тетей по отцу, — что состояние здоровья миссис Шоу на данный момент чревато для семьи самыми серьезными последствиями. Конечно же она будет жить. А раз так, то Тео наверняка женится на Салах, но когда мистер Ансворт пустился в рассуждения о том, что может ожидать миссис Шоу в перспективе, Рейчел опять засомневалась.

Его речь изобиловала выражениями вроде «постоянный уход» и «интенсивная реабилитационная терапия», такими патетическими сентенциями, как «преданность любимого человека», «жребий родиться под счастливой звездой», «какое счастье, что рядом с нею этот прекрасный юноша». Слушая Ансворта, Рейчел очень быстро сообразила, что, даже осознавая ответственность перед Салах, все свое время Тео Шоу посвятит больной бабушке. По крайней мере, в ближайшем будущем.

Поэтому до обеда Рейчел постоянно смотрела на часы. Отношения с матерью все еще были натянутыми, и она не могла даже попросить разрешения отлучиться из магазина, чтобы доехать до «Приюта на утесе». Но в тот момент, когда часовая стрелка дошла до двенадцати, она выскочила на улицу, оседлала велосипед и, пригнувшись к рулю, понеслась, словно участник гонки «Тур де Франс».

— Прекрасно! — воскликнул мистер Добсон, когда она поставила последнюю подпись на договоре о покупке. Собрав бумаги со стола, он стал размахивать ими в воздухе, словно желая высушить чернила. Одарив Рейчел лучезарной улыбкой, он снова воскликнул: — Прек-рас-но! Вы ни на секунду не пожалеете о своем приобретении, мисс Уинфилд. Покупка квартиры — это самое надежное вложение капитала. Не пройдет и пяти лет, как вложенные вами деньги удвоятся. Помяните мои слова. Вы поступили очень мудро.

И он пустился в рассуждения об ипотеке, о жилищно-строительных кооперативах, сотрудниках по инвестициям различных банков. Но все, что он говорил, пролетало мимо ее ушей. Она кивала головой, улыбалась, заполняла чек на оплату в рассрочку, чем исчерпала свой счет в Мидлэндс банке, но думала при этом лишь об одном: надо как можно скорее завершить деловую часть, успеть домчаться до горчичной фабрики и поддержать Салах, когда до нее дойдет новость о несчастье, постигшем Агату Шоу.

Она не сомневалась, что Салах воспримет эту новость так же, как и она сама: увидит в ней неустранимое препятствие началу семейной жизни с Тео. Рейчел с ужасом думала, как эта новость может подействовать на Салах. А поскольку люди в таких ситуациях теряются, а потому принимают скоропалительные решения, о которых впоследствии жалеют, то сейчас ей необходимо быть рядом с подругой и не дать той возможности наделать глупостей.

Рейчел надо было спешить, но все равно она не могла уйти, не оглядев в очередной раз комнаты. Она понимала, что уже скоро будет жить здесь — они будут жить здесь, — и все-таки ей казалось сном, что она действительно обладает этой квартирой, и, чтобы претворить сон в реальность, надо было пройти по всем комнатам, заглянуть в распахнутые шкафы, полюбоваться видом из окон.

Мистер Добсон передал ей ключ.

— Конечно, конечно, — угодливо проквакал он и добавил: — Naturellement, chere mademoiselle.^[52] — Его речь сопровождалась подрагиванием бровей и косыми взглядами, что, по опыту Рейчел, свидетельствовало о том, что он, глядя на ее лицо, не испытывает отвращения. Она обычно резко и враждебно реагировала на проявление такого внимания, но сейчас чувствовала истинно дружеское расположение к этому мельтешащему вокруг нее человеку и поэтому, отбросив назад спадающие на лицо волосы, предстала перед ним во всем своем безобразии. Ведь благодаря мистеру Добсону она сжимала сейчас в ладони ключ, которым открыла дверь квартиры 22, своей квартиры.

Осматривать там было нечего: две спальни, одна ванная комната, гостиная, кухня. Квартира была на первом этаже; к гостиной примыкала крошечная терраска, выходящая на море. Здесь — Рейчел мечтательно закрыла глаза — они будут сидеть по вечерам, а ребенок будет лежать в колыбельке, стоящей между ними.

Глядя в окно гостиной, Рейчел блаженно вздохнула, словно уже видела перед собой эту идиллическую картину. Бриз с Северного моря колышет дупату на голове Салах, слегка раздувает юбку Рейчел, когда она встает с кресла, чтобы поправить одеяльце на спящем младенце. Она воркует над ним — может быть, над ней — и осторожно вынимает крошечный пальчик из херувимского ротика. Она чуть дотрагивается до мягкой щечки — ей ни разу в жизни не доводилось гладить младенца, — нежно проводит рукой по волосам… А какого цвета будут волосы у ребенка? — вдруг задумывается она. Да, интересно. Тео — блондин. Салах — жгучая брюнетка. Что-то среднее?

Рейчел унеслась мыслями в будущее: Салах Малик и Тео Шоу обязательно когда-нибудь станут жить вместе. О, она просто сгорает от нетерпения увидеть своими глазами это чудо — их совместную жизнь.

А она, Рейчел Линн Уинфилд? Да она не просто добра и участлива по отношению к Салах Малик. Она ей больше, чем подруга. Она будет рядом с Салах все эти месяцы до родов, и Салах будет чувствовать себя сильнее, счастливее, будет с большим оптимизмом смотреть в будущее. И все в конце концов уладится: между Тео и Салах, между Салах и ее семьей, а самое главное — между Салах и Рейчел.

Рейчел, рисуя в воображении картины грядущего счастья, чувствовала неизъяснимое блаженство… Ой, ей надо спешить на горчичную фабрику к Салах и поделиться с подругой радостью. Как жаль, что у нее нет за спиной крыльев, которые могли бы перенести ее к Салах.

Проезд на велосипеде через весь город под палящим солнцем был настоящей пыткой, но Рейчел едва ли обратила внимание на такой пустяк. Она неслась на сумасшедшей скорости вдоль моря, прикладываясь к бутылке тепловатой воды всякий раз, когда велосипед катил под уклон и можно было не работать педалями. И думала только о Салах и о будущем.

Какую спальню выберет Салах? Та, с окном, выходящим на улицу, больше, но в спальне, расположенной напротив, из окна видно море. Шум волн будет убаюкивать малыша, успокаивать Салах, уставшую от дневных хлопот материнства.

А согласится ли Салах готовить еду и на нее тоже? Ее религия накладывает массу разных ограничений, ну да Рейчел все равно, она как-нибудь приспособится. Так что будет разумно, если Салах будет готовить на всех. К тому же, если Рейчел будет главной добытчицей денег, пока Салах будет сидеть дома с малышом, Салах наверняка и сама захочет готовить, чтобы вносить таким образом свой вклад в хозяйство. Ведь Вардах Малик готовит для отца Салах, Рейчел видела это. Рейчел, конечно же, не собирается вести себя как отец семейства, а уж тем более — отец ребенка Салах! Для этого есть Тео. И Тео, в конце концов, исполнит свой долг и будет хорошим отцом. Но в свое время, когда его бабушка поправится.

— Врачи уверены, что ей жить да жить, — уверял их сегодня утром мистер Ансворт. — Эта миссис Шоу непотопляема, будто военный корабль. Таких, как она, — одна на сотню. Но для нас-то это к лучшему, согласны? Она не умрет, пока Балфорд снова не встанет на ноги. Знайте, Конни, так оно и будет. Положение улучшается, вы же сами видите.

Мистер Ансворт прав, как никогда. Все говорит о том, что положение действительно улучшается! И сейчас, когда Рейчел делала последний поворот перед тем, как въехать в старую промышленную зону на северной окраине города, она буквально задыхалась от желания поскорее обрушить подготовленный ею водопад счастья на Салах и залить им все горести подруги.

Она слезла с велосипеда и прислонила его к открытому баку с отходами. Оттуда сильно тянуло уксусом, яблочным соком, гнилыми фруктами. Вокруг него, гудя, роились мухи. Рейчел замахала руками над головой, отгоняя отвратительных насекомых. Допив остатки воды и расправив плечи, она направилась к двери.

Но не успела она взяться за ручку, как дверь распахнулась, словно кто-то ждал ее прихода. Из двери вышла Салах. И сразу за ней показался отец; на этот раз он был не в белом, как обычно одевался на работе, когда трудился в экспериментальной лаборатории фабрики. Сейчас он был одет так, что Рейчел поначалу приняла его за муфтия: голубая рубашка и галстук, серые брюки и до блеска начищенные туфли. Отец с дочерью решили пообедать вместе, решила Рейчел. Новость о том, что случилось с Агатой Шоу, не испортит аппетит Салах, подумала Рейчел, ну а если и испортит, то на этот случай у Рейчел есть другая новость, радостная, которая заставит забыть о первой.

На Салах было одно из самых любимых ее ожерелий, и, увидев Рейчел, она быстро прикрыла его ладонью, словно взялась за талисман. Сколько раз за годы нашей дружбы мне доводилось видеть этот жест? — мелькнуло у Рейчел. Это был первый знак, что Салах взволнована, и Рейчел поспешила успокоить подругу.

— Привет! — весело закричала она. — Ну и жара сегодня! Когда же наконец погода поменяется? Уже сколько дней над морем ни облачка, хоть бы подул какой-нибудь ветер, пригнал бы облака, а заодно охладил бы нас. Салах, ты очень спешишь? Ой, мистер Малик!

Акрам Малик поздоровался с Рейчел, как всегда, церемонно, словно перед ним королева. Он не рассматривал ее лицо и не отворачивался поспешно, как это делали другие, и за это Рейчел была ему очень благодарна. Повернувшись к дочери, он сказал:

— Я дойду до машины и подъеду. Поговори пока с Рейчел.

Как только он отошел, Рейчел повернулась к Салах и порывисто обняла ее.

— Я все сделала, Салах! — сдерживая волнение, сказала она полушепотом. — Я обо всем позаботилась.

Ее ладони, лежащие на плечах Салах, ощутили дрожь, пробежавшую по телу подруги. Пальцы Салах, сжимавшие кулон на ожерелье, разжались.

— Спасибо, — задыхаясь, прошептала она и, схватив руку подруги, поднесла ее к губам, словно собираясь поцеловать в знак благодарности. — Господи, спасибо тебе! Как я могла подумать, Рейчел, что ты оставишь меня в беде!

— Никогда, Рейчел! Я никогда этого не сделаю. Я тысячу раз говорила тебе об этом. Мы подруги на всю жизнь. Как только я узнала о том, что случилось с миссис Шоу, и представила себе, как ты воспримешь это, я пошла и все сделала. Ты слышала, что произошло?

— Инсульт? Да, я знаю. Отцу позвонили из муниципалитета и сообщили. И мы сейчас направляемся в больницу, чтобы засвидетельствовать ей свое почтение.

Тео наверняка сейчас там, подумала Рейчел, и вдруг, сама не зная почему, почувствовала какое-то непонятное сомнение.

— Да, твой отец совершает поистине благородный поступок. Да, он такой человек. А раз так, то я уверена…

Салах, как будто не слыша Рейчел, продолжала:

— Я предупредила отца, что нас, вероятнее всего, не пустят в палату, но он сказал, что это не важно. Мы заедем в больницу, чтобы повидать Тео и заверить в нашем сочувствии и симпатии. Он проявил заботу и доброту, помогая нам на фабрике, и мы таким образом должны проявить свое уважение в связи несчастием, постигшим их семью. Это лена-дена на английский манер. Так сказал отец.

— Тео наверняка оценит это. — С уверенностью заявила Рейчел. — И даже если из-за инсульта, приключившегося с его бабушкой, он не сможет сейчас исполнить свой долг по отношению к тебе, Салах, он запомнит, как благородно ты поступила, посетив больницу. А когда его бабушке полегчает, вы будете вместе, ты и Тео, и он, как добропорядочный отец, будет исполнять свой долг. Да ты сама это увидишь.

До этого момента Салах не понимала, с чем пришла к ней Рейчел, но теперь ей стало все ясно.

— Как добропорядочный отец, — беззвучно повторила она. Ее пальцы снова заметались по груди в поисках кулона — бесформенного, похожего на известняк камня, украшавшего ожерелье. Ископаемая окаменелость — так называла его Салах. Рейчел это ожерелье не нравилось, и она была рада, что Салах никогда не предлагала его на продажу в «Реконе». Камень-кулон был, по ее мнению, слишком тяжелым. Люди не любят, когда драгоценности висят на них, как вериги, постоянно напоминающие о неладах с совестью.

— Ну конечно, — подтвердила она. — Ведь сейчас все обстоит из рук вон плохо, а поэтому он не может ясно представить себе будущее. Поэтому я так спешила, что у меня не было времени поговорить с тобой. Как только я узнала про миссис Шоу, я сразу поняла, что до тех пор, пока она не встанет на ноги, Тео не сможет жениться на тебе. Но наверняка придет время, и он исполнит свой долг, а до этого нужен кто-то, кто позаботится о тебе и о ребенке, и этот кто-то — я. Поэтому я поехала в «Приют»…

— Постой, Рейчел, — тихо произнесла Салах. Ее пальцы сжали кулон так сильно, что Рейчел увидела, как задрожала рука подруги. — Ты ведь обещала все устроить. Ты сказала… Рейчел, так ты ничего не сделала?.. Ничего не узнала?..

— Я купила квартиру, вот что я сделала, — с напускной веселостью объявила Рейчел. — Я только что подписала бумаги. И я хотела поскорее сообщить тебе об этом, раз так получилось с миссис Шоу. Она сейчас нуждается в уходе. Как все говорят, в постоянном уходе. А тебе ли не знать Тео: он уж, конечно, не отойдет от нее, пока она не поправится. Но это не значит, что он вычеркнет тебя из своей жизни. Он не из тех, кто способен на такое… Она его бабушка и вырастила его. Помочь ей он считает своим первым долгом. Поэтому я купила квартиру, в которой ты и ребенок сможете жить, пока Тео не освободится и исполнит еще один долг. По отношению к тебе. Вы должны быть вместе.

Салах закрыла глаза, словно яркое солнце внезапно ослепило ее. В дальнем конце аллеи показался БМВ Акрама и, урча мотором, стал приближаться к ним. Рейчел лихорадочно соображала, нужно ли говорить отцу Салах о покупке квартиры, и в последний момент решила предоставить подруге самой найти подходящий момент, чтобы сообщить эту новость.

— Салах, у тебя есть месяц, максимум полтора, — сказала Рейчел, — пока я буду утрясать дела с жилищно-строительным кооперативом, с ипотекой, ну, ты понимаешь. Но в это время мы можем присмотреть мебель, купить постельное белье, посуду и разные мелочи. Тео сможет помочь нам, если захочет. Ведь таким образом вы с ним сможете подобрать для себя вещи, которыми будете пользоваться потом, когда ты станешь жить с ним, а не со мной. Видишь, как хорошо все получается?

— Да, — прошептала Салах, кивая головой. — Уже вижу.

Рейчел просияла:

— Хорошо, отлично! Так когда мы начнем делать покупки? В Клактоне есть несколько хороших магазинов. Я думаю, будет лучше, если мы закупим все в Клактоне. А ты как считаешь?

— Мне все равно, — безразличным голосом ответила Салах, пристально глядя на приближающуюся машину отца. — Решай сама, Рейчел. Я согласна на все.

— Теперь ты все знаешь, и ты никогда не пожалеешь об этом, — с уверенностью сказала Рейчел. Акрам остановил машину и ждал, пока дочь сядет рядом с ним, поэтому Рейчел подошла почти вплотную к Салах и зашептала ей на ухо: — Не говори ничего Тео, когда увидишь его в больнице. Ни на кого нельзя давить. Каждый должен поступать так, как подсказывает ему совесть.

Салах шагнула к машине.

— Позвони мне, когда надумаешь ехать за покупками, ладно? На троих. Позвони мне. Договорились, Салах?

Салах наконец отвела взгляд от отца и посмотрела на Рейчел. Взгляд ее был рассеянным, словно мысленно она была где-то за миллион миль отсюда. Так, наверное, и должно быть, подумала Рейчел. Ведь у них были такие грандиозные планы, и теперь их надо было осуществлять.

— Позвони мне, — повторила Рейчел.

— Во что бы то ни стало, — ответила Салах.

— Я понимал, что если оставлю все как есть, то случившееся сочтут несчастным случаем, — продолжал рассказ Хегарти.

— Поэтому вы решили перетащить тело в дот, а машину раскурочить. И таким образом сообщить полиции о том, что это было убийство, — сказала Барбара.

— Мне просто ничего больше в голову не пришло, — откровенно признался Хегарти. — Да и что я мог придумать? Джерри узнал бы обо всем. Тогда мне было бы несдобровать. Поймите, нельзя сказать, что я не люблю Джерри. Просто иногда как подумаешь, что и дальше, до конца жизни, я так и буду… Черт возьми, ведь это похоже на пожизненное заключение!

— А почему вы думаете, что Джерри все еще не знает? — спросила Барбара. Если не считать Тео Шоу, то вот и еще один англичанин-подозреваемый. Она старалась не встречаться взглядом с Эмили Барлоу.

— А вы что… — Хегарти внезапно понял суть вопроса. — Нет. На вершине скалы был не Джерри, — поспешно выпалил он. — Что вы, это невозможно! Он ни сном ни духом не ведал про нас с Хаитом. Он подозревал, но точно не знал ничего. Да даже если бы и узнал, он бы и пальцем не дотронулся до Хаита. Он бы попросту выгнал меня из дому.

Эмили не обратила внимания на это отступление.

— Тот, кого вы заметили на вершине скалы, был мужчиной или женщиной?

Этого он сказать не может. Было темно, а до вершины скалы было слишком далеко. Поэтому что касается возраста, пола, расы или каких-то характерных признаков… Тут он ничего не может сказать.

— И этот человек не спустился на косу и не поинтересовался, что с Кураши?

Нет, сказал Хегарти. Тот человек быстро пошел вдоль обрыва на север, в сторону залива Пеннихол.

А это, не без злорадства подумала Барбара, поддерживает версию о том, что убийца добрался до Неза на катере.

— Вы слышали шум лодочного мотора в ту ночь?

Он не слышал ничего, кроме стука сердца, отдававшегося в барабанных перепонках, ответил Хегарти. Он стоял возле дота, пытаясь успокоиться и собраться с мыслями. Пот лил с него так, что случись в десяти ярдах от него атомный взрыв, он не почувствовал бы ожога.

Когда он пришел в себя — минуты через три, ну, может быть, через пять — он перетащил тело в дот, распотрошил машину — на это потребовалось, наверное, четверть часа, — а потом смотался прочь.

— Единственный мотор, который я слышал, — сказал он, — был мой.

— Что? — не поверила своим ушам Эмили.

— Лодочный мотор, — пояснил он. — Той лодки, на которой я добрался дотуда. У Джерри есть моторная лодка. Я, когда встречался с Хайтом, всегда брал ее. Из Сыпучих Песков я шел на берег; это прямой путь, а главное, более безопасный. И я привык добираться по воде. Это возбуждает, понимаете?

Ага, так вот что это за лодка, чей мотор слышали вблизи Неза в ту ночь. С замиранием сердца Барбара поинтересовалась:

— Когда вы дожидались Кураши, вы не слышали звук другого мотора? Более мощного?

Нет, не слышал, ответил он. Но силуэт на скале появился там раньше, чем он. Когда появился Хайтам, растяжка была уже поставлена, потому что Хегарти не видел никого на ступеньках до того, как тот упал.

— У нас есть показания свидетелей, — обратилась к нему Эмили, — что вас с мистером Кураши видели в отеле «Замок» на вечеринке… — Она вопросительно посмотрела на Барбару.

— «В коже и в кружевах», — подсказала Барбара.

— Точно. Эти показания не увязываются с вашим рассказом, мистер Хегарти. Почему вы не побоялись появиться вместе в таком месте? Ведь это противоречит здравому смыслу, если вы всеми силами старались скрывать эти отношения от вашего любовника.

— Джерри в «Замок» не ходит, — объяснил Хегарти. — И никогда не ходил. Ведь этот отель отсюда на порядочном расстоянии. Если вам удастся доехать до него за сорок минут, считайте, вам повезло. А из Сыпучих Песков или от Клактона еще дольше. Не думаю, что кто-то из моих знакомых мог засечь меня там и потом заложить Джерри. А сам он в эту ночь работал в доме на Первой авеню. Поэтому я был уверен, что ему не станет известно о том, где я был. В «Замке» и я и Хайт были в безопасности. — Он нахмурился.

— И что? — поторопила его Эмили.

— Я подумал… Да нет, это так, пустое… он никогда не видел нас и ничего не знал. И уж конечно Хайтам ничего не мог рассказать своему… Да нет, это совершенно нереально.

— О чем вы, мистер Хегарти?

— О Муханнаде.

— Муханнаде Малике?

— Да, о нем. Мы видели его в «Замке». Господи, ужаснулась Барбара. Сколько еще неожиданностей готовит им это расследование?

— Выходит, Муханнад Малик тоже гомосексуалист? — спросила она.

Хегарти захохотал и дотронулся до булавки для пеленок, свешивающейся с мочки уха.

— Нет, мы видели его не в самом отеле, а возле. Он уезжал как раз перед нами; пересек шоссе и поехал направо, к Харвичу. Это было утром, и Хайтам никак не мог понять, что за нужда занесла Муханнада туда среди ночи. И мы поехали следом.

Барбара видела, как пальцы Эмили сжали карандаш, но когда она заговорила, в ее голосе не было и намека на волнение.

— И куда он поехал?

В промышленную зону на окраине Паркестона, сообщил Хегарти. Остановился возле какого-то склада, зашел внутрь, пробыл в складе с полчаса, после чего уехал.

— А вы уверены, что это был Муханнад Малик? — пристально глядя на него, спросила Эмили.

Это абсолютно достоверный факт, заверил их Хегарти. Тот, за кем они следили, был за рулем бирюзовой машины марки «тандерберд», а другой такой машины в Эссексе нет.

— Разве этого не достаточно? — спросил Хегарти и вдруг добавил: — Но уехал он не на этой машине, из склада он выехал на грузовике. И больше мы его не видели.

— Вы не поехали вслед за ним?

— Хайт не хотел рисковать. Одно дело — следить за Муханнадом, но совсем другое — попасться ему на глаза.

— И когда это произошло?

— В прошлом месяце.

— Мистер Кураши никогда не вспоминал об этом? Хегарти покачал головой.

Барбара, не сводившая глаз с Эмили, видела, насколько сильно взволновала ее эта информация. Но, сосредоточившись на Муханнаде, она упустила из виду кое-что еще, о чем ясно сказал Хегарти. В памяти Барбары внезапно всплыло слово «беременна»; это не исключает другого подозреваемого…

— А Джерри, — после паузы обратилась она к Хегарти, — Джерри Де Витт?

Хегарти, уже впавший в обществе дам в некоторую эйфорию от осознания собственной важности в расследовании, вновь занервничал и насторожился.

— А он при чем? Уж не думаете ли вы, что Джерри?.. Послушайте, я же уже сказал. Он ничего не знал обо мне и Хайте. Поэтому я сначала и не хотел говорить с вами.

— А подробнее: почему вы не хотели? — спросила Барбара.

— Да потому, что в ту ночь он работал в доме Хаита, — стараясь говорить убедительно, ответил Хегарти. — Опросите жителей Первой авеню. Они наверняка видели свет в доме, слышали шум работ. И я ведь уже говорил вам: узнай Джерри о наших отношениях с Хайтом, он расстался бы со мной. Он никогда не сделал бы Хайту ничего плохого. Он не такой человек.

— Ни один человек не рождается убийцей, — возразила Эмили.

Выполняя необходимые заключительные формальности допроса, она назвала время и выключила магнитофон.

— До скорой встречи, — сказала она, вставая.

— Прошу вас, не звоните мне домой, — попросил он, — и не приходите в квартиру на Сыпучих Песках.

— Благодарим вас за помощь, — вместо ответа произнесла Эмили. — Детектив Эйр отвезет вас обратно.

Барбара следом за Эмили вышла в коридор, и там руководитель следственной группы, наклонившись к ней, сообщила, что Джерри Де Витт, был у него мотив или не был, не является подозреваемым номер один.

— Теперь о том, что Муханнад привозит на фабрику. Там он пакует свой товар в коробки и вместе с готовой продукцией готовит к отправке. Господи, ведь контролировать отгрузку заказов — это же часть его работы. Ему нужно только подгадать, чтобы его товар ушел вместе с чужим заказом. Необходимо обыскать там все сверху донизу и внутри и снаружи.

По мнению Барбары, допрос Хегарти нельзя было заканчивать так быстро. Во время получасовой беседы возникли новые вопросы. И в чем бы ни был виноват Муханнад Малик, он-то ответов ни на один из них дать не мог.

Когда они, направляясь к лестнице, проходили через приемную, Барбара заметила Ажара, беседующего с дежурным офицером. Эмили, увидев его, повернулась к Барбаре и бросила с мрачным юмором:

— Ага, вот и он, Человек, Преданный Своему Народу, проделавший путь из Лондона для того, чтобы показать нам, каким должен быть добропорядочный мусульманин. — Она остановилась позади стола дежурного и, обращаясь к Ажару, спросила: — Не слишком ли рано вы пришли на сегодняшнюю встречу? Сержант Хейверс будет занята до вечера.

— Я пришел не на встречу, а для того, чтобы забрать мистера Кумара и отвезти его домой, — ответил Ажар. — Сутки его пребывания под стражей скоро заканчиваются. Я полагаю, вам-то это известно.

— Мне известно еще кое-что, — с сарказмом в голосе заявила Эмили. — Мистер Кумар не заявлял о том, что нуждается в ваших услугах в качестве личного шофера. А раз так, мы сами как-нибудь справимся.

Ажар перевел взгляд на Барбару. Он, казалось, понял по тону ее руководительницы, что у следствия появилась какая-то другая версия. Сейчас в голосе Эмили не слышалось опасения, что пакистанская община может публично выразить свое недовольство. И это делало ее менее склонной к компромиссам.

Эмили не дала Ажару возможности ответить. Отвернувшись от него, она окликнула одного из детективов.

— Билли! Если мистер Кумар уже помылся и отобедал, отвези его домой, — распорядилась она. — Когда доставишь до места, собери все его бумаги и паспорт. Надо сделать так, чтобы он не скрылся от нас до тех пор, пока не сообщит нам всего, что должен.

Ее голос звучал резко и авторитетно. Ажар наверняка расслышал все до единого слова. Когда они поднимались по ступенькам, Барбара, стараясь говорить непринужденно, спросила:

— Эм, даже если Муханнад заправляет всем этим, ты же не думаешь, что Ажар — мистер Ажар — является соучастником? Он же прибыл из Лондона. И до этого даже и не слыхал об этом убийстве.

— Мы ничего не знаем о том, что он знал и когда он это узнал. Он прибыл сюда как специалист в определенной области законодательства, и кроме этого мы ничего не знаем. А может быть, он мозговой центр всего дела, которое затеял Муханнад? И где он был в пятницу вечером, Барб?

Ответ на этот вопрос Барбара знала очень хорошо, потому что через щель в занавеске на окне своего домика наблюдала за тем, как Ажар с дочерью жарили бараний халал-кебаб на лужайке перед домом, в котором на первом этаже была их квартира. Но Барбара не могла сказать об этом, не раскрывая дружеских отношений, существующих между нею и этим семейством. Поэтому она лишь ограничилась словами:

— Исключено… Во время наших встреч он показался мне вполне нормальным человеком.

Эмили скептически рассмеялась:

— Он нормальный, кто в этом сомневается! Он бросил жену и двоих детей в Хаунслоу и стал жить с какой-то английской потаскухой. Сделал ей ребенка, после чего она — Анджела Уэстон или как там ее — от него ушла. Одному Богу известно, со сколькими женщинами он путался в свободное время. Наверняка он наводнил город своими отродьями-полукровками. — Она снова засмеялась. — Такие дела, Барбара. Вот тебе и вполне нормальный человек мистер Ажар.

От неожиданности Барбара споткнулась.

— Что? А как ты… — Она не могла докончить вопроса.

Эмили, шедшая по ступенькам впереди, остановилась и сверху вниз посмотрела на нее.

— Как я что? Разузнала о нем всю правду? В тот день, когда он объявился здесь, я послала запрос по телефону. Ответ я получила вместе с идентификацией отпечатков пальцев Хегарти. — Она, прищурившись, посмотрела на Барбару. — Ну так что ты хотела узнать, Барб? Как влияет правдивая информация об Ажаре на стоимость бензина? А если без шуток, то это еще больше утвердило меня во мнении, что никому из этих мерзавцев нельзя доверять ни на йоту.

Барбара судорожно пыталась найти ответ на вопрос Эмили. Действительно, что она хотела бы узнать?.. Сейчас ее уже не заботило, будет ли ответ искренним или нет.

— Да нет, ничего, — выговорила она с трудом. — Серьезно, ничего.

— Отлично! — обрадовалась Эмили. — Тогда займемся Муханнадом.

Глава 23

— Выпейте хоть чашку чая, мистер Шоу. Я же здесь рядом, на посту. Если она даже чуть шевельнется, приборы подадут сигнал, и я немедленно подойду.

— Спасибо, сестра, все в порядке. Я не хочу…

— Не спорьте, молодой человек. Вы уже похожи на привидение. Если еще и вы свалитесь, никому от этого лучше не станет.

Это голос дневной дежурной сестры, узнала Агата. Ей не нужно было открывать глаза, чтобы узнать, кто говорит с ее внуком, к тому же это было так трудно — приподнять веки. Да и видеть никого не хотелось. Она не желала замечать жалость в их глазах. Агата Шоу понимала, что сейчас она может вызвать только сочувствие, смешанное с брезгливостью: беспомощная развалина, перекошенная на одну сторону, левая нога парализована, рука похожа на поджатую когтистую лапу мертвой птицы, рот и один глаз приоткрыты, глаз слезится, изо рта текут тягучие слюни.

— Ничего-ничего, миссис Джекобс, — успокаивал сестру Тео, но Агата поняла: он очень устал. От этой мысли ее на мгновение охватила паника, легкие будто сжались в судороге, и ей с трудом удалось вдохнуть. А вдруг он заболеет? Или с ним случится несчастье? — тревожно подумала она. Она никогда не предполагала, что такое возможно. Что тогда будет с ней?

Она всегда различала, когда он рядом, по свежему запаху мыла и слабому, едва уловимому — бритвенного крема, имевшего аромат липового цвета. Сейчас она ощутила, как матрас больничной койки чуть осел, когда он, опершись на постель, нагнулся к ней.

— Ба, — прошептал он. — Я хочу сходить в кафе, ты не волнуйся. Я ненадолго.

— Вы пробудете там столько времени, сколько необходимо, чтобы нормально поесть, — бесцеремонно вмешалась сестра Джекобс. — Если вы, юноша, появитесь здесь раньше, чем через час, я отправлю вас обратно.

— Смотри, ба, до чего же она грозная, — чуть повеселев, произнес Тео. Агата почувствовала на лбу его сухие губы. — Ничего не поделаешь, придется мне прийти через шестьдесят одну минуту. А ты за это время как следует отдохни.

Отдохни? Агата мысленно скептически скривилась. И как, интересно, она может отдыхать? Стоит ей прикрыть глаза, как перед нею встает отвратительное зрелище: уродливая оболочка энергичной прежде женщины, ставшей теперь беспомощной, неподвижной. Она опутана зондами, катетерами, всецело зависит от приборов. А когда она пыталась прогнать это видение и представить себя в будущем, то появлялась другая, тысячи раз виденная и всегда вызывавшая презрение картина: она едет в машине по набережной, вдоль которой выстроились ряды домов для престарелых. По дорожке ковыляют древние старики, поддерживая свои немощные тела палками и ходунками. Их спины согнуты, как вопросительные знаки, хотя ни у кого не хватает смелости задать вопрос, и они, эта армия слабых и забытых, безмолвно шаркают трясущимися ногами по тротуару. Она всегда, с детства, боялась такой старости. И еще в самом раннем детстве дала себе клятву, что закончит жизнь до того, как сделается такой, как они.

Но сейчас она не хотела расставаться с жизнью. Нет, она должна вернуть себе свою жизнь, и для этого ей необходим Тео!

— Ну-ну, моя милая, открывайте глазки, я вижу, вы уже проснулись. — Сестра Джекобс наклонилась над ней. Она пользовалась крепким мужским дезодорантом, и, когда потела — а потела она всегда, — ее тело испускало сильный специфический запах с такой же интенсивностью, с какой пар поднимается в атмосферу с поверхности кипящей воды. Она, собрав волосы Агаты в пучок, принялась расчесывать их, распутывая свалявшиеся пряди.

— Какой у вас очаровательный внук, миссис Шоу. Можно влюбиться с первого взгляда. А у меня есть дочь, которая не прочь познакомиться с вашим Тео. Он еще свободен? Я хочу пригласить ее на чашку чая, когда у меня будет перерыв. Я думаю, моя Донна и ваш Тео понравятся друг другу. А вы как думаете? Вы ведь не против, чтобы у вас была хорошая невестка, миссис Шоу? Моя Донна поможет вам поскорее поправиться.

Ну уж нет, подумала Агата. Не хватало только, чтобы какая-то безмозглая потаскуха вцепилась мертвой хваткой в Тео. Как хочется поскорее выбраться отсюда, ей нужны мир и покой, чтобы собраться с силами для предстоящей борьбы за выздоровление. Мало кому удавалось обрести мир и покой на больничной койке. Только инъекции, капельницы, процедуры и еще — жалость. Ни в чем этом она не нуждалась.

Самое несносное из всего этого — жалость. Жалость она ненавидела. Она сама ни к кому не испытывала этого чувства и не желала, чтобы ее унижали состраданием. Она согласна была терпеливо переносить даже отвращение к себе, какое у нее вызывали те ничтожные подобия людей, инвалиды, бредущие по набережной, лишь бы не ощущать себя бессловесным паралитиком, о котором в его присутствии говорят намного чаще, чем заговаривают с ним самим. Отвращение вызывает страх и ужас — и их можно использовать даже с некоторой выгодой. А жалость вызывает у окружающих чувство превосходства. С чужим превосходством Агата никогда в жизни не сталкивалась. И поклялась: что бы ни случилось, она ни за что этого не допустит.

Если она позволит кому-нибудь взять верх над собой, она проиграет. А это значит, что ее мечты о будущем Балфорда не сбудутся. И тогда Агата Шоу ничего не оставит после своей смерти, разве что смутные воспоминания у Тео. А вот в памяти будущих поколений — ничего. Да и Тео скорее всего ее забудет. Ведь ему есть о ком помнить. Будь у нее еще хоть немного времени, она наверняка добилась бы задуманного. Ведь она уже начала осуществлять свой проект, когда ее разбил этот проклятый инсульт.

Сейчас, когда она беспомощна, как младенец, этот сальный, неумытый монстр Малик развернется. И что он только не делал для того, чтобы занять ее место в городском совете, и ведь сумел проскользнуть, да как ловко! А сколько всего еще натворит Акрам Малик, когда узнает, что ее свалил второй инсульт!

Весь Балфорд превратится в Фалак-Дедар-парк, дай ему волю. Никто и моргнуть не успеет, а над рыночной площадью уже будет возвышаться минарет, на месте церкви Святого Иоанна — аляповатое здание мечети, а на каждом углу от Балфорд-роуд до самого побережья зачадят их отвратительные обжорки. До настоящего вторжения тогда останется всего один шаг: вскоре сотни пакистанцев, окруженные тысячами вшивых детишек, — на половину детей государство платит пособие, другая половина проживает незаконно, — осквернят традиции и культуру страны, в которой они решили поселиться.

«Они хотят лучшей жизни, ба» — так объяснил ей Тео. Но Агате не нужны его дурацкие объяснения. Ей абсолютно очевидно — им нужна ее жизнь. Им нужна жизнь каждой английской женщины, каждого мужчины, каждого ребенка. И они не успокоятся и не отступят, пока не достигнут поставленной цели.

И в особенности Акрам, думала Агата. Этот гнусный, мерзкий, жалкий Акрам! Он постоянно гнул свою линию, вешая всем на уши липкую лапшу насчет дружбы и братской любви. Он даже выступил в роли миротворца, введя часть своей общины в это нелепое «Сообщество джентльменов». Все это лишь хитроумные уловки! Конечно, с их помощью в бараньи головы простолюдинов нетрудно вколотить простодушную уверенность в том, что пастбище свободно и безопасно, — нет никакой необходимости оглядываться каждую минуту, опасаясь нападения волков. Но Агату он не обманул ни своими речами, ни своими действиями.

Но она еще докажет, что его раскусила! Она, как Лазарь, восстанет с больничной койки, снова обретет свою неукротимую силу — и Акраму Малику со всеми его планами ни за что ее не одолеть.

Агата поняла, что сестра Джекобс ушла. Специфический запах исчез, уступив место запахам лекарств, пластиковых трубок, мастики для пола.

Изголовье кровати было слегка приподнято, поэтому ее тело лежало под небольшим углом. Она открыла глаза и не увидела ничего, кроме не очень чистого потолка. Что ж, зато она видит — это можно считать явным улучшением ее состояния за время, прошедшее с момента инсульта. Приопустив глаза, она разглядела телевизор, звук которого был выключен. Шел фильм, в котором страстный, отвратительно красивый супруг вез на каталке несчастную, но все еще привлекательную, беременную — это делало ее еще более привлекательной — жену в отделение, где ей предстояло родить их ребенка. Этот фильм, подумала Агата, если судить по неестественным манерам и слащавому выражению лиц актеров, должен бы быть комедией. Это ведь надо додуматься! Она не знает ни одну женщину, которой было бы смешно рожать.

С усилием она смогла чуть-чуть повернуть голову так, чтобы видеть окно. Полоска неба, которую она разглядела, была блеклой, почти бесцветной, и она поняла, что жара еще не спала. Здесь, в палате, температура наружного воздуха не ощущалась, поскольку больница была одним из немногих зданий в радиусе двадцати миль от Балфорда, в котором работали хорошие кондиционеры. Ей следовало радоваться этому… если бы она оказалась в больнице, чтобы проведать кого-то, пострадавшего, к примеру, в результате стихийного бедствия. Она без труда могла бы назвать имена двадцати людей, значительно больше, чем она, заслуживших сомнительную честь пострадать от стихийного бедствия. На этой мысли она задержалась с некоторым удовольствием, начала перебирать в памяти имена этих людей и развеселилась оттого, что приговорила каждого из них к пытке, выпавшей на ее долю.

Предаваясь этому увлекательному занятию, она не заметила, что кто-то вошел в палату. Легкое покашливание подсказало ей, что у нее гость. Она услышала негромкий спокойный голос:

— Не двигайтесь, миссис Шоу. Пожалуйста, позвольте мне.

Рядом с кроватью послышались шаги, и вдруг она оказалась лицом к лицу со своим главным врагом — Акрамом Маликом.

Она издала нечленораздельный звук, означавший: «Что вам надо? Уходите. Прочь отсюда. Мне противно ваше притворно озабоченное лицо». Но пораженный мозг посылал неразборчивые команды голосовым связкам, потому они издавали странные звуки — невнятную смесь стонов и хрипов.

Акрам внимательно смотрел на нее. Все ясно, решила она, он оценивает ее состояние и просчитывает, какой удар нанести, чтобы свалить в могилу. А уж тогда у него не будет никаких помех для претворения в жизнь своих коварных планов.

— Я не собираюсь умирать, мистер Вог,^[53] — сказала она. — Поэтому сотрите со своей физиономии мину лицемерного сочувствия. Вы испытываете ко мне столько же сострадания, сколько его было бы его у меня, окажись вы в подобной ситуации. — Но из ее рта по-прежнему вылетали лишь нечленораздельные звуки.

Акрам огляделся и, отступив в сторону, исчез из поля зрения. Она запаниковала, решив, что он намеревается выключить аппараты, жужжащие и попискивающие за ее головой. Но он вновь появился, теперь уже со стулом, и сел возле койки.

Она увидела у него в руках букет цветов. Он пристроил его на столик возле кровати и вынул из кармана маленькую книжку в кожаном переплете, положил ее на колени, но не открыл. Наклонив голову, Акрам несколько мгновений сидел молча, а потом она услышала какую-то пакистанскую тарабарщину.

Где же Тео? — в отчаянии подумала Агата. Почему его нет? Некому прекратить этот балаган. Голос Акрама Малика был мирным и спокойным, но ее не проведешь. Наверняка он напускал на нее порчу или колдовские чары, которые азиаты используют против врагов.

Мириться с этим она не собиралась.

— Прекратите бубнить! — потребовала она. — Немедленно! И сейчас же вон из моей палаты! — Но ее слова были так же непонятны ему, как ей то, что говорил он. Малик положил смуглую ладонь на кровать, словно давая ей свое благословение, которого она не желала и не ждала.

Наконец он снова поднял голову и после короткой паузы заговорил, но на этот раз она отлично понимала его. И его голос звучал настолько убедительно, что она только и могла, что стойко выдерживать его взгляд. Она мрачно подумала, что так поступают с людьми василиски: они словно пронзают вас насквозь своими страшными глазами. И она терпела.

— Я только сегодня утром узнал о постигшем вас несчастье, миссис Шоу, — сказал он. — Я вам глубоко сочувствую. Мы с дочерью пришли, чтобы засвидетельствовать вам наше почтение. Салах дожидается в коридоре, нас предупредили, чтобы мы входили к вам в палату по одному. — Он приподнял книжку в кожаном переплете и с улыбкой продолжил: — Я хотел прочесть вам кое-что из Священной Книги, но иногда я замечаю, что мои собственные слова звучат как молитва. А когда я увидел вас, то слова потекли сами собой, без всяких усилий, и я, слушая себя, одновременно удивлялся тому, что слышу, и старался понять великое значение своих слов. Ведь уже давно мне дано было понять, что пути Аллаха неисповедимы.

О чем он говорит? — силилась понять Агата. Он пришел сюда с единственной целью — позлорадствовать, в этом она не сомневалась. Так почему же он не приступает к намеченному?

— Ваш внук Тео являлся для меня источником неоценимой помощи в течение всего прошедшего года. Думаю, вам это известно. И все это время я не перестаю думать о том, как бы я мог отблагодарить его за доброту, проявленную к моей семье.

Тео? — подумала она. Нет, только не Тео. Отстань от него, мерзкий тип!

Вслушиваясь в мешанину звуков, вылетавших из ее рта, он решил, что она просит его уточнить и пояснить сказанное.

— Внедрением компьютеров на фабрике «Горчица Малика» он очень помог нам и позволил сделать шаг в будущее. И именно он был первым, кто вместе со мной работал ради укрепления престижа «Сообщества джентльменов». У нас с вашим внуком Тео общие взгляды. А я воспринимаю ваше несчастье как случай, благодаря которому я наконец-то могу отплатить ему за его доброту.

«Ваше несчастье», — мысленно повторила Агата. Теперь она точно знала, о чем он ведет речь. Сейчас, он полагает, настал тот самый момент, когда он может взять верх легко, как хищник, убивающий мелкую добычу. Подобно ястребу, он выбрал время и сейчас готов покончить с жертвой. А она совершенно беззащитна.

Будь проклято его злорадство, думала она. Будь прокляты его мерзкие увещевания и гадкие попытки показаться святошей. Да будь он проклят!..

— Я давно знал, что вы мечтаете возродить наш город и восстановить его прежнюю красоту. Сейчас, после того как у вас случился второй инсульт, вы, должно быть, испытываете страх, что ваши мечты могут не воплотиться в реальность. — Он снова положил руку на кровать, на этот раз его ладонь накрыла ее руку. Не здоровую, которую она могла бы отдернуть. Но ту, мертвую, сведенную судорогой руку, которой она не могла пошевелить. Умный шаг, с горечью подумала она. Как мудро поступает он, подчеркивая ее слабость и бессилие перед тем, как выложить планы ее уничтожения.

— Миссис Шоу, — объявил он, — я намерен оказать Тео всю возможную поддержку. Реконструкция Балфорда-ле-Нез будет выполняться так, как вы запланировали. Согласно вашему проекту и до мельчайшей детали. Ваш внук и я сделаем так, что этот город родится заново. Я пришел сюда, чтобы сказать вам это. Спокойно отдыхайте и сосредоточьте свои силы на том, чтобы вернуться к нормальной жизни и еще долгие годы жить среди нас.

Сказав это, он наклонился и поднес к губам ее скрюченную, уродливую, безжизненную руку.

Лишенная возможности ответить, она могла лишь мечтать о том, как хорошо было бы попросить кого-нибудь вымыть эту руку.

Барбара прилагала нечеловеческие усилия к тому, чтобы сосредоточиться на расследовании. Но мысли то и дело упорно возвращали ее в Лондон, а именно в Чок-Фарм ив Итон-виллес, а если уж говорить начистоту, то на первый этаж эдвардианского дома, недавно перестроенного и перекрашенного в желтый цвет. Поначалу она уверяла себя, что это, должно быть, ошибка. Либо в Лондоне проживают два Таймуллы Ажара, либо информация, предоставленная отделом полицейской разведки, неточна, неполна, словом, неверна от начала до конца. Но когда она, вновь оказавшись с Эмили в ее кабинете, собственными глазами прочитала сообщение, то вынуждена была признать, что составленная лондонскими детективами объективка содержит многие уже известные ей данные. Домашний адрес, возраст ребенка, тот факт, что мать ребенка не проживает вместе с ними, — все это было ей известно. В документе Ажар был назван профессором микробиологии — и это соответствовало действительности. Указывалось, что он сотрудничает с лондонским обществом под названием «Юридическое просвещение и помощь выходцам из Азии». Глубокое знание законов, которое он успел продемонстрировать за прошедшие нескольких дней, подтверждало и эту информацию. А значит, присланный из Лондона документ составлен именно на того Таймуллу Ажара, ее соседа. И в то же время этого Ажара она совсем не знала. А потому все, что касалось его роли и места в расследовании, теперь вызывало сомнение.

Господи! — вздохнула она. Ей до смерти хотелось курить. Все, что угодно, за одну затяжку! И пока Эмили брюзжала о том, что ей предстоит долгий и нудный разговор по телефону с ее шефом, Барбара слиняла в туалет, торопливо прикурила и жадно присосалась к сигарете, словно ныряльщик к мундштуку дыхательного аппарата, в котором воздух на исходе.

Теперь многие загадки, окружавшие в ее представлении Таймуллу Ажара и его дочь, рассеялись, как по мановению волшебной палочки. Стало понятно, почему на дне рождения Хадии единственным гостем была она сама, а мать девочки, якобы уехавшая в Онтарио, никогда не напоминала о себе даже таким пустяком, как поздравительная открытка в день рождения единственной дочери. Почему Ажар никогда ни словом не обмолвился о жене, даже никогда не говорил с девочкой о ее матери, кроме тех случаев, когда дочь буквально вынуждала его. Барбара недаром была детективом — она припомнила отсутствие видимых свидетельств того, что в квартире Ажаров проживала в обозримом прошлом взрослая женщина: ни пилки, ни лака для ногтей, ни косметички, ни шитья, ни вязания, ни журналов «Вог» или «Эль»; никаких намеков на хобби вроде развешанных по стенам акварелей или цветочных композиций. Да и жила ли Анджела Уэстон — мать Хадии — когда-либо в Итон-виллес? — подумала Барбара. А если нет, то сколько еще времени намерен Ажар внушать дочери, будто «мама на отдыхе», вместо того чтобы сказать ей правду — «мама давно в бегах»?

Барбара подошла к окну туалета и посмотрела на расположенную внизу небольшую стоянку. Детектив Билли Хониман сопровождал вымытого, причесанного и переодетого Фахда Кумара к патрульной полицейской машине. Она увидела, как к ним подошел Ажар. Он заговорил с Кумаром. Хониман попросил его отойти. Детектив посадил пассажира на заднее сиденье. Ажар пошел к своей машине, и, когда Хониман тронулся с места, он поехал за ним в открытую и не таясь. Он, как и обещал, пришел, чтобы сопровождать Фахда Кумара до дому.

Человек слова, подумала Барбара. Она вдруг вспомнила его ответ на вопрос о национальных традициях. Он был изгнан из семьи, как, по его словам, мог бы быть изгнан Кураши, если бы его гомосексуализм перестал быть тайной. Он был забыт своей семьей, которая не признает рождения его дочери. Отец и дочь живут словно на необитаемом острове. Нет ничего удивительного в том, что он очень хорошо понимает и способен объяснить, каково это — чувствовать себя изгоем.

Барбара обдумывала все это, стараясь быть объективной. Она не пыталась понять, что информация об этом пакистанце означает для нее лично: к ней это не имеет никакого отношения. Правда, Хадия считает ее своей подругой, поэтому в ее жизни Барбара некоторое место занимает; но как определить свою роль в его жизни?.. У нее нет никаких личных взаимоотношений с Таймуллой Ажаром.

Но почему же, черт бы побрал все на свете, почему, узнав о том, что он бросил жену с двумя детьми, она чувствовала себя так, словно это ее предали?! Возможно, решила она, Хадия ощущала бы то же самое, узнав правду. Но это вряд ли случится, подумала Барбара.

Дверь внезапно распахнулась, и Эмили, торопливо войдя внутрь, устремилась к одному из умывальников. Барбара поспешно загасила сигарету, размазав ее по подошве кроссовки, и незаметно выбросила окурок в раскрытое окно. Эмили скривилась:

— Господи, Барб, ты все эти годы травишь себя?

— А я никогда и не отказывалась от этой привычки.

Открыв кран, Эмили стала плескать на себя водой, либо намеренно, либо по рассеянности не обращая внимания на то, что струи воды, текущие у нее по спине, насквозь промочили футболку.

— Фергюсон, — злобно выдохнула она, словно имя шефа было нецензурным ругательством. — Через три дня ему предстоит отчитываться по делу перед заместителем начальника полиции. Он ожидает, что арест подозреваемого по делу Кураши произойдет еще до того, как он очутится на ковре, — спасибо ему большое! Ведь он и пальцем не пошевелил, чтобы помочь мне в расследовании. Он только грозил, что подключит к делу этого придурка Ховарда Приели, а представляет все так, будто я на каждом шагу опираюсь на его направляющую руку. Он спит и видит, как будет пожинать лавры, когда мы арестуем виновника и избежим при этом массовых беспорядков и кровопролития. Черт возьми! Как я ненавижу этого типа! — Намочив ладонь, она провела ею по волосам, а затем повернулась к Барбаре.

Самое время, объявила она, заняться горчичной фабрикой. Она уже затребовала ордер на обыск, и он прибыл с рекордной скоростью. По всей вероятности, судья, так же как и Фергюсон, обеспокоен тем, чтобы завершить дело, не доводя до новых беспорядков на улице.

Поскольку Эмили собирается заняться обыском на фабрике, Барбара хотела бы выяснить все обстоятельства, связанные с беременностью Салах, это немаловажный факт для расследования.

— Эмили, давай сделаем остановку на пристани.

— Зачем? Мы же знаем, что у Маликов нет никаких плавсредств, если ты все еще никак не можешь расстаться с мыслью, что убийца добрался до Неза по воде.

— Но у Тео Шоу есть катер, а Салах беременна. Тео носит браслет, подаренный Салах. У него был мотив, Эм. Причем мотив ясный и недвусмысленный, не имеющий отношения к тому, что Муханнад и его подручные проворачивают с «Истерн импортс».

Ведь у Тео к тому же нет алиби, а у Муханнада есть, хотела добавить она, но придержала язык. Эмили знала, о чем промолчала Барбара, но она уже решила прижать Муханнада к стенке, не важно за какое преступление, и она сделает это.

Эмили нахмурилась, обдумывая предложение Барбары.

— Хорошо, давай, — согласилась она после. — Проверим и это.

Усевшись в один из полицейских «фордов», они вывернули на Хай-стрит, где сразу же встретились с Рейчел Уинфилд, летящей на велосипеде со стороны моря к магазину «Рекон». Она раскраснелась и выглядела так, словно все утро участвовала в велогонке на приз Железной женщины^[54] и пришла как минимум третьей. Остановившись, чтобы передохнуть рядом с указателем, показывающим в сторону расположенной чуть севернее Балфордской пристани, она радостно помахала рукой проходившему мимо «форду». Не похоже, чтобы она чувствовала себя винозатой или обеспокоенной.

Пристань находилась примерно в миле езды по дороге, пересекающей Хай-стрит. Она шла от небольшой площади, к которой примыкала Алфред-террас, где располагался запущенный дом семейства Раддоков, потом по берегу Приливного озера, огибала громадную башню Мартелло — несколько таких башен было построено на побережье в начале XIX века в связи с возможным вторжением наполеоновских войск — и упиралась в пристань.

Балфордская пристань представляла собой восемь скрепленных друг с другом понтонов, к которым были пришвартованы парусные яхты и прогулочные катера, застывшие на неподвижной воде залива. На дальнем, северном конце виднелось небольшое здание — офис, с тыльной стороны к нему примыкало кирпичное строение, в котором располагались туалеты и душевые кабины. Эмили поехала к офису и остановила машину напротив выстроившегося у причала ряда лодок, над которыми висело на растяжках выцветшее рекламное полотнище — «Лодочная станция Западного Эссекса».

Хозяин исполнял и обязанности смотрителя: столь ограниченное число работающих объяснялось малым размером пристани.

Эмили и Барбара, приблизившись к зданию, застали Чарли Спенсера погруженным с головой в изучение бюллетеней со скачек в Ньюмаркете.

— Ну, вы уже кого-нибудь поймали? — Это были его первые слова после того как он, оторвавшись от увлекательного занятия, поднял голову, посмотрел на удостоверение Эмили и сунул за ухо обгрызенный карандаш. — Вы знаете, я не могу сидеть здесь всю ночь с пистолетом. Интересно, чего ради я плачу налоги, если от местной полиции нет никого проку? А? Может, вы мне объясните?

— Усильте меры безопасности, мистер Спенсер, — парировала Эмили. — Я думаю, вы не оставляете двери своего дома нараспашку, когда уходите.

— Я завел собаку, она стережет дом.

— Так заведите еще одну, чтобы она охраняла пристань.

— Какой катер принадлежит семейству Шоу? — обратилась к нему с вопросом Барбара, указывая на шеренгу судов, стоящих у пирса. На пристани, как она заметила, было всего несколько человек, хотя удушающая жара зазывала на морскую прогулку.

— «Леди Воительница», — ответил он. — Самый большой катер у понтона номер шесть. Они не должны вообще-то держать его здесь, эти Шоу. Но им так удобно, они платят регулярно и всегда так делали, так что мне нет смысла переживать, верно?

Когда они спросили, почему «Леди Воительница» не должна здесь находиться, Спенсер объяснил:

— Да все из-за отливов, — и пустился в долгие объяснения, суть которых сводилась к тому, что тот, кто хочет часто пользоваться судном, должен позаботиться о надлежащих условиях стоянки. Во время прилива — все в порядке, высокая вода держит большие суда на плаву. Но во время отлива катер ложится на грунт, а это нехорошо, поскольку каюта и двигатель оказывают давление на корпус, а это сокращает срок службы катера.

— А какая вода была в пятницу вечером? — спросила Барбара. — Примерно с десяти вечера до полуночи?

Чарли отложил в сторону газету и заглянул в небольшую книжицу, лежащую рядом с кассой.

— Низкая, — сказал он. — «Леди Воительница» не могла выйти в море в пятницу. Этому катеру нужно минимум восемь футов глубины для маневра и разворота, — объяснил он. — А как моя жалоба, инспектор… — И он пустился оживленно обсуждать с Эмили, как именно следует тренировать сторожевых собак.

Барбара, чтобы не мешать им спорить, отошла в сторону и направилась к шестому понтону. Узнать «Леди Воительницу» было нетрудно. Это было самое большое судно; его верх был закрыт голубым брезентом. Подойдя ближе, Барбара поняла, что Тео не только не смог бы выйти на этом катере в море по малой воде, но и — тем более — пристать к берегу. Вздумай он причалить к Незу, ему надо было бы вплавь добираться до косы. Большие сомнения, что вероятный убийца начал бы осуществление задуманного с ночного заплыва.

Возвращаясь к офису, она осмотрела другие суда, стоящие у причала. Хотя пристань была небольшой, здесь были и моторные лодки, и дизельные рыбацкие баркасы, один вытащенный из воды щеголеватый катер под названием «Морской колдун», который выглядел так, словно только что прибыл откуда-то с берегов Флориды или из Монако.

Рядом с офисом Барбара увидела лодки, которые Чарли давал напрокат любителям гребли. Некоторые были привязаны к понтону, другие — десять каноэ и восемь надувных «Зодиаков» — лежали на пристани. На надувных лодках сидели чайки. Стая птиц с криками кружилась в воздухе.

Глядя на «Зодиаки», Барбара припомнила происшествия из полицейских сводок, отмеченные желтым фломастером Белинды Уорнер. Раньше ее внимание привлекло воровство из домиков на берегу, что она связала со странным поведением Тревора Раддока и его алиби в ночь убийства, теперь ее заинтересовало другое.

Ступая по узкому понтону, она осматривала «Зодиаки». Каждая из лодок была оснащена веслами, но все имели приспособления для крепления мотора. Одна надувная лодка с установленным мотором стояла на воде, и, присмотревшись повнимательнее, Барбара поняла, что мотор электрический, а не бензиновый, следовательно, почти бесшумный. Лопасти были погружены в воду не более чем на два фута.

— Так, — пробормотала она, осмысливая свое открытие. — Черт возьми!

Понтон закачался, Барбара подняла голову. К ней подошла Эмили, прикрываясь ладонью от бьющих в глаза лучей солнца. По выражению ее лица Барбара догадалась, что руководитель следственной группы пришла к тому же заключению, что и она.

— Так что говорится об этом в полицейском журнале? — зная ответ, спросила Барбара.

— Три «Зодиака» были угнаны с пристани, — ответила Эмили. — Все были потом найдены на Уэйде.

— Представь себе, Эм, что это за работа — ночью отцепить «Зодиак» и в темноте выходить на нем? А если тот, кто угнал лодку, должен был вернуть ее к утру, да так, чтобы никто не узнал об этом, то это еще больше усложняет дело. Да и собаки у Чарли на пристани пока нет…

— Да все ясно! — Эмили повернулась, всматриваясь в даль. — Барб, за этим узким перешейком Балфордский канал, видишь, там, где хижины рыбаков. Даже при слабом приливе глубина будет достаточной, чтобы отойти от пристани и выйти в море. Не для крупного судна, конечно. Но для надувной лодки…

— Так, значит, можно выйти на «Зодиаке» в канал, обогнуть Нез с севера, выйти на берег с восточной стороны и, пройдя чуть к югу, очутиться у лестницы. — Барбара посмотрела туда, куда был направлен взгляд подруги. По другую сторону узкого залива тянулись полоски возделанной земли, за которыми посреди большого участка виднелся дом с торчащими над крышей трубами. Хорошо утоптанная тропа, отделяющая участок от поля, тянулась на запад, поворачивала на юг и шла вдоль берега моря. Барбара спросила:

— Эм, а кто живет в этом доме? В этом, с трубами?

— Это Балфордский Старый замок, так его называют. А живет в нем семейство Шоу.

— Ура, — тихонько воскликнула Барбара.

Но Эмили поспешно отвела взгляд от ее лица, радостно светившегося, поскольку уравнение с тремя параметрами: мотив — возможности — удачное стечение обстоятельств — нашло такое неожиданное решение.

— Я пока не готова принять эту версию к серьезному рассмотрению, — объявила она. — Давай-ка поспешим на горчичную фабрику, пока кто-нибудь не предупредил Муханнада. Если, конечно, — добавила она, — герр Рохлайн уже не позаботился об этом.

Салах сидела в больничном коридоре, не сводя взгляда с дверей палаты миссис Шоу. Когда сестра предупредила их о том, что в палате у больной может находиться только один посетитель, Салах почувствовала облегчение, поскольку это позволяло ей не встречаться с бабушкой Тео. Но вслед за облегчением пришло чувство вины. Миссис Шоу была больна — и очень серьезно, если судить по количеству медицинских приборов у ее койки, которые Салах удалось разглядеть, — а согласно заповедям ислама, необходимо помогать страждущим. Те, которые уверовали и совершали праведные деяния, учит священный Коран, будут введены в Райские сады, в которых текут реки.^[55] А можно ли представить большее самопожертвование, чем посещение больного, особенно если этот больной — твой заклятый враг?

Тео, разумеется, никогда прямо не говорил о том, что его бабушка ненавидит азиатов и желает в душе каждому из них всяческих бед. Но Салах об этом знала, и это неизбежно влияло на их отношения, как и постоянные разговоры родителей Салах об устройстве ее замужней жизни.

Салах сердцем чувствовала, что у их любви нет будущего. Традиции, религия, культура объединились с одной целью — убить их чувства. И она всегда знала, что чья-то чужая воля разлучит их с Тео. Она вспоминала теперь слова святого Корана и находила в них объяснение случившемуся с бабушкой Тео: «Любое благо, которое достается тебе (о, человек) приходит от Аллаха. А любая беда, постигающая тебя, приходит от тебя самого.^[56]

Она была убеждена, что болезнь миссис Шоу — это следствие ненависти, предвзятости и предрассудков, которые та постоянно разжигала в себе и которые старалась внушить другим. Но Салах понимала, что эти слова Корана относятся и к ней. Ее несчастье — наказание за эгоизм и недостойное поведение.

Сейчас ей не хотелось думать о беременности и о том, как она будет дальше жить. Самое страшное, что она вообще не знает, что предпринять, хотя сидит в больничном коридоре, где аборты, обтекаемо называемые «необходимые процедуры», делают, по всей вероятности, круглые сутки.

Страх отпустил ее лишь на мгновение, когда она встретилась с Рейчел. Когда подруга прошептала: «Я съездила туда и все уладила», Салах почувствовала, что с плеч у нее будто гора свалилась, ощутила такую легкость, словно могла бы вот-вот взлететь. Однако, сообразив, что слова «съездила» и «все уладила» касаются покупки квартиры, в которую Салах никогда не переедет, она пережила удар, и отчаяние сильнее прежнего навалилось на нее. В Рейчел была ее единственная надежда на избавление от смертного греха, совершенного против религии и семьи, единственная надежда на то, что все сохранится в тайне. Но теперь она знала, что все предстоит сделать самой, помощи ждать неоткуда. А она даже не могла себе представить, с чего начать.

— Салах?

Она повернула голову на задыхающийся, тревожный голос, каким обычно окликал ее Тео в те ночи, когда они встречались в саду. Он направлялся в бабушкину палату; в руке он держал запотевшую банку кока-колы.

Она, машинально подняв руку, сжала кулон, словно пряча от него камень, чтобы Тео не догадался, что сейчас он для нее значит. Однако Тео разглядел свой подарок и все понял. Он сел рядом с Салах, банку кока-колы поставил на пол. Салах наблюдала за ним, потом опустила глаза на крышку банки.

— Рейчел сказала мне, Салах, — с трудом произнес он. — Она думает…

— Я знаю, что она думает, — прошептала Салах. Она хотела попросить Тео, чтобы он отошел от нее или хотя бы сделал вид, что они разговаривают о здоровье его бабушки: она проявляет сочувствие, а он благодарит ее за участие. Но сейчас он сидел рядом, и после нескольких долгих недель, когда они не виделись, его близость волновала ее. Ее сердце рвалось к нему, а сознание внушало, что ради того, чтобы выжить, надо держаться от него подальше.

— Что ты решила делать? — спросил он. — Я после разговора с Рейчел ни о чем больше не могу думать.

— Бога ради, Тео, что толку говорить об этом?

— Что толку? — с горечью в голосе повторил он вопрос. — Если так, то тогда со мной все в порядке. Раз это не мое дело, то разговаривать действительно не о чем. Но я люблю тебя, Салах. И ты говорила, что любишь меня.

Крышка банки вдруг задрожала и расплылась. Салах быстро заморгала и отвернулась. А рядом с ними текла своим чередом больничная жизнь. Санитары сновали мимо, толкая перед собой носилки на колесах, врачи шли на обход, сестры развозили тележки с лекарствами. Но Салах и Тео не замечали ничего, что творилось вокруг, словно были отгорожены стеной.

— Сколько времени, — обратился к ней Тео, — тебе понадобилось, чтобы понять, что ты любишь Кураши, а не меня? Один день? Неделя? Две недели? А может быть, ты его не любила?.. Ведь ты уверяла меня, что у вас совсем не обязательно, вступая в брак, испытывать какие-нибудь чувства. Ты тоже так считаешь?

Салах чувствовала, как сильно пульсирует кровь под родимым пятном. Она никак не могла заставить Тео понять ее. Ведь для того, чтобы он понял, надо было сказать правду, а сказать ее она не могла.

— Я не переставая думаю, как это случилось и где. Я надеюсь, ты простишь меня. Но ведь этого между нами не было. Могло быть, но не было. И там, на Конском острове. Даже тогда в саду, когда твой брат…

— Тео, — взмолилась Салах. — Пожалуйста, не надо говорить о наших делах.

— Они же не наши. Я тоже думал, что они наши. Даже когда ты предупредила о скором появлении Кураши, я все еще думал о нас как о едином целом. Я носил этот проклятый браслет…

Салах вздрогнула, услышав, как он это сказал. Сейчас, она заметила, браслета на его руке не было.

— …И все мучился: ты же знаешь, что не должна выходить за него замуж. Ты можешь отказаться, потому что отец ни за что не заставит тебя выйти замуж против воли. Да, он восточный человек, но он же еще и англичанин. Может быть, даже больший англичанин, чем ты. Но шли дни, недели, а Кураши все еще оставался здесь. Твой отец ввел его в члены «Сообщества джентльменов» и представил как своего сына. «Через несколько недель, — сказал он мне, — он войдет в нашу семью. Наша Салах его невеста». Я должен был все это слушать, поздравлять, желать всего наилучшего, а сам я в это время хотел…

— Нет!

У нее не было сил выслушать его признание. И если он воспринимает ее отказ как свидетельство того, что ее любовь к нему мертва, пусть так будет.

— Эти мысли не отпускали меня по ночам, — хмурясь, произнес Тео. — Днем я еще мог забыть обо всем, потому что работал до изнеможения. Но ночью я думал только о тебе. И все это время я почти не спал, не ел, но от безумия меня спасала уверенность, что и ты думаешь обо мне. Я надеялся: вот сегодня она расскажет обо всем отцу, и Кураши уедет. И мы будем счастливы.

— Этого не будет. Я пыталась тебе это втолковать, а ты отказывался мне верить.

— А чего хотела ты, Салах? Почему ты не выходила, когда я звал тебя?

— Этого я не могу объяснить, — прошептала она безнадежно.

— Ты так говоришь, как будто не знаешь, как объяснить правила игры.

— Я не играла с тобой. Все, что я чувствовала, чувствовала по-настоящему. Я была с тобой настоящая.

— Ну что ж, отлично. Я думаю, с Хайтамом Кураши ты была такой же. — Он выпрямился, собираясь подняться со скамейки.

Салах задержала его.

— Помоги мне, — прошептала она, глядя на него так, будто прощалась. Она уже почти забыла эти сине-зеленые глаза, родинку над губой, прядь белокурых волос на лбу. Она была напугана его внезапной близостью и понимала, что нужно отпустить его руку, но сил на это у нее не было. Он был единственным, кто еще мог ей помочь. — Рейчел не захотела. Тео, пожалуйста, помоги мне.

— Избавиться от ребенка Кураши? Ты об этом? А зачем?

— Потому что мои родители… Ну как она могла ему объяснить?

— А что с ними? Твой папочка, конечно, выйдет из себя, когда узнает, что ты беременна. Ну а если родится мальчик, он быстро смирится. Скажи ему, что вы с Кураши воспылали друг к другу такой страстью, что не смогли дождаться брачной церемонии.

Несправедливость слов, хотя и порожденная его душевными муками, заставила ее раскрыть правду.

— Это ребенок не Хайтама, — с трудом произнесла она и выпустила его руку. — Когда Хайтам приехал в Балфорд, я уже два месяца была беременной.

Тео, не веря ее словам, оторопело смотрел на нее. Она видела, как он, с паническим ужасом глядя ей в лицо, пытается понять суть произнесенных ею слов.

— Так что, черт возьми?.. — Он не договорил, почувствовав всю бесполезность вопроса. После короткой паузы он снова попытался повторить: — Салах, так что…

— Мне необходима твоя помощь, — взмолилась она. — Прошу тебя, помоги.

— Так что? — не унимался Тео. — Если ребенок не Хайтама… Салах, чей же он?

— Пожалуйста, помоги мне сделать то, что мне необходимо. Кому мне позвонить? Где найти клинику? Только не в Балфорде. Здесь я не могу. Может быть, в Клактоне?.. Тео, это надо сделать быстро и незаметно, чтобы родители не узнали. Если они узнают, это их убьет. Поверь мне. Это убьет их, Тео. И не только их.

— Кого еще?

— Пожалуйста!

— Салах. — Он с силой сжал ее руку. Он словно услышал в ее голосе все, о чем не мог заставить рассказать. — Что произошло? Той ночью… скажи мне.

Ты заплатишь, сказал тогда он, заплатишь, как платят шлюхи.

— Я все взяла на себя, — с трудом произнесла она, — мне было безразлично, что он подумает. Ведь я сказала ему, что люблю тебя.

— Господи, — прошептал он, его рука разжалась и повисла, словно перебитая.

Дверь палаты, в которой лежала Агата Шоу, раскрылась, и отец Салах вышел в коридор и тихо притворил ее за собой. Он слегка смутился, застав дочь и Тео Шоу, обсуждающих, судя по их виду, что-то серьезное. Но через мгновение его лицо потеплело, вероятно, от уверенности в том, что Салах делает сейчас все необходимое для того, чтобы Тео обрел душевный покой.

— О, Тео, — наклонив голову в приветствии, произнес он. — Как я рад, что мы не ушли из больницы, не повидавшись с вами. Я только что говорил с вашей бабушкой и заверил ее — как друг и член городского совета, — что ее планы реконструкции Балфорда будут выполнены без всяких изменений и в срок.

Тео, сидевший рядом с Салах, встал. Салах не шевелилась. Она скромно сложила руки и повернула голову так, чтобы отец не видел родимого пятна, которое сейчас потемнело, и его вид мог навести отца на подозрения.

— Благодарю вас, мистер Малик, — ответил Тео. — Как это любезно с вашей стороны. Бабушка будет очень рада проявленному вами великодушию.

— Отлично, — улыбнулся Акрам. — Ну, дорогая моя Салах, поедем?

Салах кивнула. Она бросила на Тео быстрый умоляющий взгляд. Тронутое загаром лицо молодого человека заметно побледнело, глаза, только что смотревшие на Акрама, остановились на Салах, затем взгляд снова перешел на Акрама, словно он хотел что-то сказать, но не мог решить, что именно. Он был ее единственной надеждой, но, как все другие надежды, с которыми она связывала свою любовь и жизнь, он ускользал от нее.

— Я была очень рада, Тео, снова поговорить с вами, — пытаясь казаться спокойной, произнесла она. — Надеюсь, ваша бабушка быстро поправится.

— Спасибо, — с трудом выдавил он.

Салах почувствовала, как отец взял ее за руку, и не чуя под собой ног пошла рядом с ним в дальний конец коридора к лифту. Каждый шаг, казалось ей, приближал ее к опасной черте. И тут Тео заговорил.

— Мистер Малик, — произнес он.

Акрам остановился и повернулся к нему с выражением любезности и внимания на лице. Тео подошел ближе.

— Я хочу… — начал он. — Простите, может, сейчас не место, да я и не претендую на то, чтобы знать, о чем, по правилам этикета, дозволено говорить в подобных ситуациях. Но не будет ли с моей стороны нескромно, если я приглашу Салах пообедать со мной в один из дней на будущей неделе? Вы знаете… открывается ювелирная выставка… в Грин-Лодж, там проводят мастер-класс, а ведь Салах делает ювелирные украшения, и я думаю, ей будет интересно и полезно посмотреть, что там показывают.

Акрам, чуть склонив голову набок, обдумывал предложение. Он посмотрел на дочь, словно оценивая ее готовность поучаствовать в таком рискованном предприятии.

— Вы добрый друг нашей семьи, Тео, — сказал он. — Если Салах не против, то с моей стороны не будет никаких препятствий. Ты как, Салах?

Она подняла голову.

— Грин-Лодж? — спросила она. — А где это, Тео?

В его ответе было столько же скрытого, понятного только им смысла, сколько в его взгляде.

— Это в Клактоне, — пристально глядя ей в глаза, произнес он.

Глава 24

Юмн, массируя обеими руками поясницу и пиная ногой небольшую корзину, приближалась к ненавистным грядкам, которые свекровь выделила ей на огороде около дома. Недовольно сморщившись, она наблюдала за Вардах, пропалывающей перец — та склонилась над растениями, будто преданная молодая жена перед супругом, — и призывала на голову пожилой женщины все напасти, какие только могла придумать: от солнечного удара до проказы. И откуда у старой карги столько сил, чтобы при жаре в два миллиона градусов убиваться над этими жалкими кустиками! При такой убийственной для человека температуре, которая, как сообщили в утренних новостях Би-би-си, бьет все известные рекорды, активно расплодились насекомые, они наслаждались жизнью, в отличие от томатов, перцев, лука, фасоли, бобов, которые выглядели довольно жалко. Комары и мухи с гудением кружились вокруг Юмн, садились на покрытое испариной лицо. Пауки, пробравшись к ней под дупату, шныряли по телу, а зеленые гусеницы, срываясь с листьев, падали на плечи. Она злобно молотила по воздуху руками, пытаясь направить мушиный рой в сторону свекрови.

Эта пытка была очередным наказанием, придуманным Вардах для строптивой невестки. Любая другая свекровь в благодарность за то, что невестка одарила ее двумя внуками, да еще за такой короткий промежуток времени, прошедший со дня женитьбы сына, наверняка настояла бы на том, чтобы Юмн отдыхала под тенистым деревом грецкого ореха на краю сада, где в этом момент ее дети играли машинками. Нормальная свекровь сообразила бы, что женщина в начале очередной беременности даже и отдыхать не должна в таком пекле, не говоря уже о том, чтобы работать. Тяжелый ручной труд противопоказан будущей матери, внушала себе Юмн. Но пытаться вбить это в голову Вардах, этой одержимой, которая даже в день, когда родила Муханнада, перемыла все окна в доме, сготовила обед для мужа, выскребла до блеска кастрюли, горшки и пол в кухне и только потом уединилась в кладовке, где, сидя на корточках, родила ребенка. Ну уж не-ет! Для Вардах Малик температура в тридцать пять градусов — это почти что незаметное неудобство, такое же, как запрещение поливать грядки из шланга.

Все разумные люди в этой стране согласились с введенными в этом году ограничениями и уменьшили до минимума количество растений в саду. Но Вардах, конечно же, к ним не относится. Вардах Малик, как обычно, высадила на многочисленных грядках нескончаемые ряды гнусной чахлой рассады и теперь каждый день тряслась над своими растениями. Полив из шлангов запрещен из-за засухи, и она поливает каждый хилый кустик вручную, таская ведра с водой от стены кухни, куда выведен кран.

Для полива она использует два ведра. Когда наполняется одно ведро, она относит его к грядкам, и за это время Юмн должна полить растения из другого. Но перед тем как перейти к этой ежедневной водной процедуре, необходимо проредить растения, разрыхлить землю, выполоть сорняки. Именно этим они сейчас и собирались заняться. И Вардах рассчитывала на помощь Юмн, которая призывала на ее голову вечные муки, огонь и пытку раскаленным железом.

Юмн знала причину, по которой Вардах постоянно донимает ее работой, заставляя делать все: от стряпни и уборки до рабского труда в огороде. Вардах не упускает любую возможность унизить ее в отместку за то, что у Юмн получается без всякого труда и что сама Вардах едва сумела осилить. Юмн подсчитала, что Вардах и Акрам Малик прожили в браке десять лет, прежде чем Вардах смогла произвести на свет Муханнада. А затем прошло еще шесть, прежде чем она подарила супругу Салах. Шестнадцать лет усилий, а результат — всего двое детей. Юмн была уверена, что за такое время она нарожала бы Муханнаду не меньше дюжины детей, в основном мальчиков. Вот поэтому-то Вардах Малик завидует невестке и, только обращаясь с Юмн, как с рабыней, может указать ей, кто главный в доме.

Продолжая проклинать свекровь, до смерти боявшуюся голода, мора и нашествия крыс, из-за чего она и обрекла невестку на ежедневную бесконечную пытку, Юмн вообразила, как она вгрызается мотыгой не в землю, которая под лучами солнца стала похожа на растрескавшийся кирпич, несмотря на обильный ежедневный полив, а в поясницу ненавистной Вардах.

Хрясть! — грохнула по земле мотыга. Старая ведьма, удивившись, выпрямляет спину. Хрясть! Хрясть! Злобная мегера воет от боли. Юмн заулыбалась. Хрясть! Хрясть! Ага, на старой заднице показалась кровь. Хрясть! Хрясть! Вардах падает на землю, поднимает руки, прося у Юмн пощады. Она молит о милосердии, которое может получить только от Юмн, но хрясть-хрясть-хрясть! Юмн торжествует: настал час ее победы над свекровью, превратившейся в беззащитную, поверженную рабыню, жизнь и смерть которой зависят от воли жены ее сына…

— Юмн! Прекрати! Сейчас же прекрати!

Крики Вардах неожиданно дошли до ее сознания, нарушив сновидение наяву. Она почувствовала, как неистово колотится сердце и обильно стекает пот с подбородка, заливая перед закрытой блузки с рукавами. Рукоятка мотыги скользила во влажных ладонях, вокруг нее вились облака пыли, она оседала на влажное лицо и покрывала тонким слоем пропитанную потом одежду.

— Что ты делаешь? — вне себя от гнева кричала Вардах. — Ты безумная девка! Посмотри, что ты натворила!

Сквозь еще не осевший пыльный туман, поднятый ее мотыгой, Юмн увидела срубленные под корень четыре куста помидоров, за которые ее свекровь получила приз на выставке. Они лежали на земле, словно деревья, поваленные штормом. Сами помидоры превратились в розоватые лепешки, смешанные с пылью.

Юмн пришла в себя, а Вардах, бросив секатор в стоящую у ее ног корзину, угрожающе надвинулась на невестку.

— Ты можешь сделать хоть что-нибудь, не причиняя при этом вреда? — Она едва сдерживалась. — Ведь что ни попросишь тебя сделать, ты все портишь и ломаешь.

Юмн смотрела на свекровь, чувствуя, как раздуваются от злости ноздри, а губы угрожающе вытягиваются.

— Ты безмозглая ленивая эгоистка, — объявила Вардах. — Если бы твой отец, Юмн, не заплатил нам щедро за то, чтобы сбыть тебя наконец с рук, ты бы по сю пору портила жизнь своей матери.

Это была самая длинная речь, произнесенная Вардах в присутствии Юмн, и невестку, привыкшую к сдержанности свекрови, поначалу испугало такое многословие. Но удивление быстро сменилось жгучим желанием ударить эту женщину. Никому не позволено так разговаривать с ней! Никто не имеет права говорить с женой Муханнада Малика без почтения, учтивости и раболепия. Юмн собиралась с мыслями, готовясь достойно ответить свекрови, но тут Вардах заговорила снова:

— Убери все, отнеси растения в компостную кучу. Приведи в порядок испорченную грядку. И немедленно, пока я не сделала с тобой то, о чем впоследствии пожалею.

— Я вам не служанка! — закричала Юмн, отшвыривая мотыгу.

— В том-то и дело. Служанка с твоими талантами вылетела бы вон меньше чем через неделю. Подними мотыгу и делай то, что я велела.

— Я пойду к детям.

Юмн направилась к дереву, под которым мальчики, забытые на время перебранки между мамой и бабушкой, мирно занимались своими игрушками.

— Ты не пойдешь. Делай то, что я велела. Немедленно вернись!

— Дети соскучились без меня, — огрызнулась Юмн и, не останавливаясь, обратилась к ним: — Ну что, дорогие мои, ваша амми-ги захотела поиграть с вами.

Мальчики, перестав играть, подняли головы.

— Анас, Бишр, — строгим голосом произнесла Вардах. — Марш домой!

Они растерялись и в недоумении смотрели то на мать, то на бабушку.

— Ну вот, амми-ги пришла поиграть со своими малышами. Во что будем играть? А может, мы навестим мистера Ховарда и купим у него мороженое? Что вам больше нравится, мои крошки?

При упоминании о мороженом лица мальчиков оживились. Но тут снова раздался голос Вардах.

— Анас, — решительно произнесла она, — ты слышал, что я сказала? Отведи братишку в дом. Быстренько!

Старший мальчик схватил брата за руку. Они торопливо вышли из-под дерева и засеменили к двери, ведущей в кухню.

Юмн молниеносным движением повернулась к свекрови.

— Ведьма! — завизжала она. — Ты жалкая корова! Как ты вообще смеешь приказывать что-то моим детям и…

Удар был резким и болезненным. И таким неожиданным, что Юмн лишилась дара речи. Пощечина будто отбросила ее в детство, заставила вспомнить крики отца и почувствовать силу его кулаков, когда он проклинал судьбу за невозможность выдать ее замуж без приданого, которое в десять раз больше, чем она сама в действительности стоит. И тут Юмн ринулась вперед. Вцепившись в дупату Вардах, она стащила ее с головы свекрови, с неистовой силой рванула концы и с громкими криками тянула их на себя до тех пор, пока пожилая женщина не свалилась на колени.

— Никогда! — заходилась в крике Юмн. — Слышишь? Никогда!.. Я, давшая жизнь двум сыновьям твоего сына…

Вардах все еще не могла подняться с колен, и Юмн, схватив ее за плечи, пригнула к земле.

Она колотила ногами по аккуратным грядкам, по растениям, по телу Вардах. А потом стала швырять в свекровь опавшие с кустов помидоры, сопровождая каждый бросок визгливой репликой:

— Да я в десять раз больше женщина, чем ты! Я рожаю, я хочу мужа, а муж хочет меня! А ты! Ты!..

Она так старалась найти слова пообиднее, чтобы достойно заключить злобную тираду, что сначала не услышала крика. Она не заметила, что в саду появился еще кто-то, пока не почувствовала, что ей заломили руку и оттащили прочь от свекрови.

— Сука! Ах ты, сука! Ты что, окончательно рехнулась?

Голос был настолько злобным, что она не сразу поняла, что он принадлежит Муханнаду. Он свирепо отшвырнул ее в сторону и подошел к матери.

— Амми, — взволнованно спросил он, — что с тобой? Она сделала тебе больно?

— Это я-то сделала ей больно? — завопила Юмн. Во время потасовки ее дупата свалилась, волосы были взлохмачены. Рукав блузки был оторван. — Это она била меня. Ни за что. Чертова корова…

— Заткнись! — заорал Муханнад. — Сейчас же домой! Я с тобой разберусь.

— Муни! Она била по лицу твою жену. А за что? Да потому, что она ревнует. Она…

Он вскочил на ноги. Его глаза пылали таким злобным огнем, какого Юмн прежде не доводилось видеть. Она поспешно бросилась прочь. Отойдя на некоторое расстояние, она снова обратилась к мужу голосом мученицы:

— Тебе нравится, что твою жену бьют, кому захочется?

Он посмотрел на нее с таким отвращением, что она, замолкнув, поспешила к дому. Он снова повернулся к матери, помог ей встать на ноги и, шепча утешительные слова, стал счищать грязь с ее одежды.

Анас и Бишр спрятались на кухне, забившись под стол. Но она даже не остановилась, чтобы успокоить детей, а пошла наверх, в ванную комнату.

Руки у нее дрожали, она еле держалась на ногах. Мокрая от пота одежда прилипла к телу, во все складки набилась земля, а сок спелых томатов, растекшийся по ткани, походил на пятна крови. Глянув на себя в зеркало, она ужаснулась при виде своего лица; волосы, в которых запутались паутина, гусеницы и листья, выглядели хуже, чем у вечно немытых цыганок.

Ее утешало сознание, что правда на ее стороне. Что бы она ни делала, она всегда права.

Юмн умылась, вытерла полотенцем лицо и снова посмотрелась в зеркало. След от пощечины Вардах стал почти незаметен. Тогда она несколько раз ударила себя по щеке, с силой сжала кожу между ладоней, пока щека снова не стала красной.

После этого она пошла в спальню. Проходя по коридору, она слушала доносившиеся снизу голоса Муханнада и его матери. В голосе Вардах слышались обманчивые нотки рабски преданной женщины: таким голосом она обычно говорила с сыном и мужем. Голос Муханнада… Юмн напряженно вслушивалась. Он говорил так, как никогда не разговаривал с ней, даже в самые интимные минуты, когда они в первый раз вместе смотрели на своего сына. Она нахмурилась.

Ей удалось расслышать несколько слов: амми-джан… никогда не повторится… не намеренно… жара… извинится и отслужит тебе.

Извинится? Отслужит? Юмн, негодуя, прошла по коридору в ванную. Она так яростно хлопнула дверью, что стекла зазвенели в рамах. Пусть попробуют заставить извиниться! Она снова стала бить себя по лицу. Расцарапала ногтями щеку, пока не показалась кровь. Он увидит, как любимая мамаша обращается с его женой.

Когда Муханнад вошел в комнату, она уже причесалась, заплела волосы и уселась за туалетный столик, где освещение могло наилучшим образом показать, что сделала с ней его мамочка.

— А что, по-твоему, я должна делать, когда твоя мать набрасывается на меня? Ждать, пока она меня убьет?

— Заткнись! — приказал он. Муханнад подошел к комоду и закурил, чего никогда не делал в отцовском доме. Он стоял, глядя на комод, а не на нее. Он неожиданно вернулся домой с фабрики в первой половине дня, но вместо того, чтобы пообедать вместе с женщинами и сыновьями, провел несколько часов на телефоне, звоня сам и отвечая на звонки взволнованным и намеренно тихим голосом. Судя по всему, он был очень занят. Но не настолько, чтобы не заметить, как страдает жена. Когда он повернулся спиной к Юмн, она так яростно вцепилась в щеку, что на глазах у нее выступили слезы. Пусть видит, как с ней обращаются!

— Посмотри на меня, Муни, — потребовала она. — Посмотри, что твоя мать сделала со мной, и скажи, нужно ли мне было защищаться.

— Я сказал, заткнись. Поняла?

— Я не заткнусь, пока ты не посмотришь на меня — Она заговорила более решительно и громко. — Пусть меня не уважают, но должна же я защищаться, когда меня избивают? Защищать ребенка, который… а ведь в этот момент… А вдруг я беременна?

Напоминание о наиболее ценной из ее способностей заставило Муханнада сделать именно то, что ей было надо. Он повернулся и посмотрел на нее. Беглый взгляд в зеркало успокоил ее: щека была опухшей и окровавленной.

— Я нечаянно сделала неловкое движение, когда окучивала ее помидоры, — плаксивым голосом начала она, — ведь на такой жаре все может случиться, а она сразу принялась меня бить. И это в моем-то положении! — Сказав это, она обхватила обеими руками живот, стараясь этим жестом убедить мужа в правдивости своих слов. — Я что, не должна была защищать эту новую жизнь? Надо было терпеть, пока она не выпустит всю свою злобу и ревность…

— Ревность? — рявкнул он. — Да с чего моя мать будет испытывать ревность к такой?..

— Не ко мне, Муни. К тебе. К нам. И нашим детям. И нашим будущим детям. Я делаю то, что она никогда не могла сделать. А она мстит мне и обращается со мной хуже, чем со служанкой.

Он, стоя в противоположном углу комнаты, внимательно посмотрел на нее. Прекрасно, подумала она, он понял, что она говорит правду. А подтверждение ее слов он может увидеть на исцарапанном лице, теле, на том самом теле, которое подарило ему двух желанных сыновей, причем сделало это быстро, без усилий, одного за другим. Пусть у нее непривлекательное лицо и фигура, которую лучше скрывать под свободной одеждой, носить которую повелевает религиозная традиция, но Юмн обладает тем единственным качеством, которое все мужья ценят в женах. И Муханнад обязан быть на ее стороне.

— Ну что мне делать? — обратилась к нему Юмн, смиренно опуская глаза. — Скажи, Муни, что мне делать? Обещаю тебе: сделаю все, что ты скажешь.

Когда он подошел и встал за ее стулом напротив туалетного столика, она поняла, что одержала победу. Он погладил ее волосы, и она знала, что последует за этим; а потом он пойдет к Вардах и скажет ей, чтобы она никогда впредь не смела давать никаких указаний матери его сыновей. Муханнад продолжал медленно наматывать ее жалкую косицу на запястье, и Юмн знала, что сейчас он запрокинет ее голову назад, отыщет губами ее рот и овладеет ею. И никто из них не обратит внимания на ужасную жару и не вспомнит, как плохо начался этот день. А после этого…

Он резко дернул ее голову назад.

— Муни! — закричала она. — Ты делаешь мне больно.

Он наклонился и стал рассматривать ее щеку.

— Смотри. Смотри, что она со мной сделала! — заверещала Юмн, крутя запрокинутой головой.

Он взял ее руку, внимательно осмотрел, потом оглядел ногти. Его губы скривились от отвращения. Он отшвырнул в строну ее руку и так резко отпустил ее запрокинутую голову, что она упала бы со стула, не схватись за него.

Он брезгливо освободился из ее рук.

— Ты дрянь, — презрительно глядя на нее, сказал он. — Все, что от тебя требовалось, — мирно жить с моей семьей, но ты и на это не способна.

— Я? — взбеленилась Юмн. — Это я-то не способна?

— Иди вниз и проси прощения у моей матери.

— Не пойду. Она била меня. Она била твою жену.

— Которая заслужила побои, — скривился он. — Скажи спасибо, что тебя не били до этого.

— Это еще что? Чем я заслужила это унижение? Ко мне относятся как к собаке!

— Ты думаешь, что можешь так вести себя с моей матерью, потому что ты родила двоих детей? Ты будешь делать все, что велит она. Ты будешь делать, что прикажу я. А сейчас бери в руки свою толстую задницу и марш вниз просить у нее прощения!

— Не пойду!

— А после этого отправляйся в огород и приведи там все в порядок.

— Я уйду от тебя! — выкрикнула она.

— Скатертью дорога. — Он засмеялся, но его смех напугал ее. — Не понимаю, почему бабы всегда так уверены в том, что их способность рожать дает им превосходство над другими? Юмн, ведь для того, чтобы дать себя оттрахать, мозги вообще не нужны. Ты еще, чего доброго, потребуешь уважения к себе за то, что умеешь испражняться? Ну все, хватит! Иди и работай. И не вздумай снова докучать мне.

Он направился к двери. Она словно окаменела; ей было одновременно и холодно и жарко. Он же ее муж. Он не имеет права… Она же собирается родить ему еще одного сына… А ведь он любил ее, боготворил ее за детей, которых она ему родила; желал как женщину и не мог бросить ее. Ведь даже в гневе он не искал, не стремился ни к какой другой, даже не думал о… Нет. Этого она не допустит.

И она решила отомстить:

— Я исполняю свой долг по отношению к тебе и твоей семье. А за это твои родители и сестра платят мне презрением. Они ненавидят и оскорбляют меня. А почему? Да потому, что я говорю что думаю. Потому, что я ничего из себя не строю. Потому, что мне нечего скрывать за маской добродетели и послушания. Я не склоняю голову, помалкивая, не хожу на задних лапках, как эта высоконравственная девственница, любимица твоего папаши. Это она-то девственница? — Юмн злорадно хрюкнула. — Подожди, через несколько недель она уже не сможет скрыть правду под своей гарарой. А вот тогда мы посмотрим, кто соблюдает долг, а кто живет так, как хочет.

Муханнад, дошедший до двери, повернулся к ней. Лицо его вдруг окаменело.

— Что ты несешь?

У Юмн отлегло от сердце. Она почувствовала, что еще чуть-чуть — и вот она, победа.

— Что слышал. Твоя сестрица беременна. И скоро все это увидят, если, конечно, не будут постоянно во все глаза следить за мной только для того, чтобы наброситься на меня с кулаками из-за каждого неосторожного движения.

На его лице была непроницаемая маска. Она заметила лишь, как дрогнула его рука. Юмн чувствовала, как губы непроизвольно растягиваются в злорадной усмешке, но усилием воли сдержалась. Вот милая Салах и попалась. Стоило ли вообще говорить о четырех раздавленных помидорах, когда дело идет о бесчестье семьи!

Муханнад распахнул дверь, которая, отскочив от стены, ударила его по плечу. Он этого не заметил.

— Куда ты? — испуганно спросила Юмн.

Он не ответил, выскочил из комнаты. Через несколько секунд Юмн услышала, как взревел мотор его «тандерберда», потом донесся визг колес и дробные удары камешков по днищу автомобиля. Подойдя к окну, она увидела машину, на скорости пронесшуюся по улице.

Вот так-то, дорогая, подумала она и позволила себе улыбнуться. Вот бедная маленькая Салах и достукалась.

Юмн подошла к двери и закрыла ее.

Ну и жара, вздохнула она, закидывая руки за голову и потягиваясь. Для женщины в ее состоянии глупо изнурять себя работой под палящим солнцем. Что ей нужно, так это подольше и получше отдохнуть, прежде чем снова заниматься осточертевшими грядками Вардах.

— Но, Эм, — настаивала Барбара, — ведь есть все: мотив, возможность, а теперь еще удачное для него стечение обстоятельств. Сколько, по-твоему, нужно времени на то, чтобы дойти из этого дома до пристани? Минут пятнадцать? Двадцать? Не больше. Да и тропинка от дома до берега так хорошо утоптана. Ему, очевидно, даже и фонарик не потребовался, чтобы освещать путь. Это как раз и объясняет тот факт, что мы не можем найти ни одного свидетеля, который видел бы кого-нибудь на Незе или возле него.

— Кроме Клиффа Хегарти, — уточнила Эмили, заводя мотор «форда».

— Точно. Именно он и поднес нам Тео Шоу на блюдечке, рассказав, что дочка Малика беременна.

Эмили задним ходом выехала со стоянки на пристани. Она заговорила лишь тогда, когда машина выбралась на дорогу, ведущую в город.

— Барб, Тео Шоу не единственный человек, кто мог прийти на пристань и угнать «Зодиак» этого болвана Чарли. Ты что, уже готова позабыть о компаниях «Истерн импортс», «Поездки по всему свету», о Клаусе Рохлайне, о Гамбурге? Ты считаешь, что все события и обстоятельства, указывающие на связь Муханнада и Кураши, — это совпадения? А телефонный звонок в квартиру Рохлайна в Гамбурге? Коносамент компании «Истерн импортс» в банковской ячейке? Ночная поездка Муханнада на склад? Это все, по-твоему, не имеет никакого отношения к расследованию, Барб?

— Имеет. При условии, что Муханнад занимается темными делами, — уточнила Барбара.

— Поездка на грузовике из «Истерн импортс» в час ночи, — напомнила Эмили, — разве это не подозрительно? Поверь мне, Барб, я знаю этого человека.

Всю дорогу они неслись на предельной скорости, пока не въехали в город. На углу Хай-стрит Эмили нажала на тормоза, пропуская через переход семейство. Навьюченные складными стульями, пластмассовыми ведрами, лопатками, полотенцами, с одинаково истомленными жарой лицами, родители и дети брели к дому после целого дня, проведенного на море.

Барбара в задумчивости прикусила губу, глядя на тащившихся перед машиной курортников, однако думала она в эти минуты о словах Эмили. Она понимала, что не может противопоставить ничего существенного железной логике подруги. Руководитель следственной группы, несомненно, права. В ходе расследования выявлено слишком уж много бросающихся в глаза совпадений, чтобы их можно было считать случайностью. Но Барбара не могла игнорировать столь важный факт, что у Тео Шоу был явный мотив, а у Муханнада Малика — при всей ее личной неприязни к нему — не было.

И все же Барбара предпочла воздержаться от спора, куда ехать в первую очередь: на горчичную фабрику или на Балфордский пирс. Ей очень хотелось обсудить версию, основанную на близком соседстве Балфордского Старого замка и пристани, но она отлично понимала, что у нее нет никаких серьезных улик для доказательства вины Тео. У них был единственный свидетель, видевший смутный силуэт на вершине Неза, был список любопытных телефонных переговоров, запутанный клубок мелких фактов и косвенных улик, которые требовали дополнительного подтверждения, поэтому, чтобы арестовать убийцу, им необходимо было откопать такую подробность, которая позволила бы предъявить обоснованное обвинение кому-нибудь из подозреваемых.

Имея на руках ордер на обыск, следовало бы сначала посетить горчичную фабрику, поскольку именно там скорее всего отыщутся улики для ареста. Поездка же на пирс не предвещала ничего, кроме разве подтверждения того, что они уже знали. И все-таки Барбара не выдержала:

— Ведь надпись на браслете гласит: «Жизнь начинается только сейчас». Тео, должно быть, рассчитывал жениться на Салах, как только исчезнет Кураши.

Эмили скептически посмотрела на нее.

— С чего ты взяла, что Тео Шоу вообще собирался жениться? Да ни за что на свете. Бабушка моментально выставит его за дверь без единого пенни. Нет, дорогая, появление Хайтама Кураши — большая удача для Тео, возможность без шума избавиться от Салах. Поэтому он, как никто другой, был заинтересован, чтобы Хайтам Кураши оставался жив и здоров.

Они ехали по набережной. Слева за окном мелькали велосипедисты, пешеходы, роллеры, и их стало намного больше, когда они, миновав станцию береговой охраны, повернули на шоссе Холл-лейн и поехали к повороту, за которым начиналась Нез-Парк-роуд.

Эмили свернула на разбитую дорогу, ведущую в промышленную зону. Вынув из бардачка ордер на обыск, она обрадованно сказала:

— Ага. Вот и мальчики.

«Мальчики» — восемь детективов, входящих в следственную группу, проинструктированные о предстоящей операции Белиндой Уорнер. Все они временно оставили свои текущие дела — от проверки алиби Джерри Де Витта до опроса владельцев прибрежных домиков с целью уточнения версии о незаконном вторжении Тревора Раддока в их жилища, чтобы участвовать в обыске на фабрике. Они стояли возле стены старого кирпичного здания, курили и пытались кока-колой и минеральной водой утолить вызванную жарой жажду. При виде подъезжающего «форда» Эмили детективы пошли навстречу автомобилю, курильщики, проявив галантность, предварительно затоптали сигареты.

Эмили велела им ждать указаний и направилась в приемную. Барбара последовала за ней. Салах Малик не было на обычном месте, за ее столом сидела женщина средних лет, она разбирала почту.

Увидев ордер на обыск, она извинилась и поспешно скрылась в помещении позади приемной. Через некоторое время оттуда появился Иэн Армстронг; позади него остановилась женщина, сидевшая до этого в приемной, а сейчас с интересом наблюдавшая за полицейскими.

Армстронг поклоном приветствовал полицейских и полез в нагрудный карман пиджака. Барбара решила, что он хочет предъявить какой-то документ, но он извлек оттуда скомканный носовой платок и принялся вытирать взмокший лоб.

— Мистера Малика сейчас на фабрике нет. Он поехал проведать Агату Шоу. Она в больнице. Насколько я знаю, у нее инсульт. Чем я могу быть вам полезен? Ковтар сказала мне, что вы просите…

— Нет, мы не просим, — бесцеремонно прервала его Эмили, протягивая ему ордер.

Волнуясь, он сглотнул и с трудом произнес:

— Господи! Поскольку мистера Малика нет, я боюсь, что не смогу разрешить…

— Мистер Армстронг, это ваше личное дело, разрешать или не разрешать, — поморщившись, снова перебила его Эмили. — Соберите людей и выйдите с ними во двор.

— Но у нас процесс смешивания… — Он говорил вяло, словно понимая бесполезность своего протеста и все же, хотя и формально, продолжая выполнять свои обязанности. — Это очень ответственная стадия, поскольку мы разрабатываем рецептуру нового соуса, и мистер Малик дал строгие указания работникам, отвечающим за это дело. — Он прочистил горло. — Если вы дадите нам полчаса… Ну, может быть, чуть больше…

Вместо ответа Эмили прошла в дверь и категоричным тоном объявила:

— Меня все это не интересует.

— Но… — Иэн Армстронг, сжав руки, смотрел на Барбару, будто прося у нее помощи. — Разумеется, но вы должны сообщить… уведомить меня… что именно вы ищете? Поскольку сейчас, в отсутствие мистера Малика, я являюсь главным…

— Муханнада тоже нет на фабрике? — поинтересовалась Эмили.

— Да, конечно, он… Я хотел сказать, он пораньше… Он поехал домой обедать. — Армстронг с отчаянием посмотрел на дверь, в которую гуськом входили детективы. Эмили специально выбрала самых рослых и мощных, зная из опыта, что испуг по крайней мере на четверть обеспечивает успех обыска и захвата.

— О господи! — воскликнул Иэн Армстронг.

— Выведите всех своих людей из здания, — еще раз приказала Эмили.

Пока работники собирались на бетонном пятачке перед входной дверью, полицейские, разделившись на группы, направились в кабинеты администрации, в отдел упаковки и отправки продукции, в производственные цеха и складские помещения. Они искали наркотики, видеокассеты с жестким или детским порно, оружие, взрывчатку, фальшивые деньги, ювелирные изделия — то, что могло быть отправлено с фабрики под видом готового продукта или спрятано между коробками с банками и бутылками.

Вдруг зазвонил мобильный телефон Эмили. Они с Барбарой находились на складе готовой продукции и осматривали коробки, подготовленные к отправке. Эмили нажала на кнопку и недовольным голосом — она нервничала, что на фабрике еще не было найдено ничего интересного, — назвала свое имя.

Барбара услышала:

— Это Барлоу… Да. Да черт с ним, Билли. Здесь все в самом разгаре. В чем дело, черт возьми?.. Так, это я и приказала. Этот парень только и думает, чтобы сделать ноги, и как только ты оставишь его одного, его как ветром сдует… Он — что? Ты хорошо посмотрел? Везде?.. Да, я слышу, как он хнычет. И что он там бубнит? Украли? Еще вчера? Черт знает что! Тащи его снова в камеру. Сейчас же… Пусть ссыт в штаны, мне наплевать. Он мне нужен. — Глядя на Барбару, Эмили, обращаясь к ней, произнесла: — Кумар.

— Проблема?

— А что, черт возьми, еще может быть? — Эмили, нахмурившись, смотрела на вскрытые коробки, но мысли ее в этот момент блуждали где-то далеко от фабрики. — Я приказала детективу Хониману, чтобы он, когда привезет Кумара в Клактон, собрал все его бумаги. Паспорт, иммиграционные документы, рабочую визу, все, что найдет.

— Чтобы он не сбежал. Я помню, — подтвердила Барбара. — И что?

— Только что звонил Хониман. Оказывается, у этого азиатского козла нет вообще никаких бумаг в номере. Он утверждает, что их украли прошлой ночью, когда он сидел в камере. — Эмили сунула телефон в сумочку на поясе.

Барбара обдумывала новость.

— Кураши хранил свои документы в банке. Очевидно, у него были для этого веские причины. И если между этими событиями есть связь, может быть, она есть и с этим? — Она повела рукой вдоль штабелей с коробками.

— Именно это, — сказала Эмили, — я и хочу выяснить. Барб, ты продолжай. И если Малик объявится на фабрике, тащи его в камеру за противодействие проведению расследования.

— А если не появится?

— Тогда ищи у него дома. Достань его любым способом. И тащи в камеру.

После того как копы привезли его назад, в промышленную зону, Клифф Хегарти решил устроить себе на оставшееся время отдых. Он набросил кусок полиэтиленовой пленки на картинку-загадку, над которой трудился последние дни — на ней была изображена крупная, с большим бюстом женщина со слоненком в зажигательной, хотя вряд ли физиологически возможной позе, — затем собрал все инструменты и аккуратно разложил их по металлическим коробкам. Смахнул опилки, протер пыль на видных местах, вылил из кружек недопитый чай и вымыл их, после чего закрыл дверь. Занимаясь уборкой, он все время что-то тихонько напевал.

Он выполнил свою миссию по привлечению к справедливому суду убийцы Хайтама. Хотя сделал он это не сразу, не ночью в прошлую пятницу, когда увидел, как несчастный Хайтам кубарем катился с лестницы на Незе. Конечно, будь их отношения и связанные с ними обстоятельства иными, он наверняка сам пришел бы в полицию. А тут ему пришлось думать не только о себе, но еще и о Хай-таме. Клиффу было не так-то легко предавать гласности тот факт, что убитый пришел на Нез позабавиться анальным сексом. Ведь это могло роковым образом отразиться на репутации бедняги.

К тому же надо считаться и с чувствами Джерри. Зачем его волновать? Сказать Джерри правду — все равно что ворошить осиное гнездо, в чем, по глубокому убеждению Клиффа, не было ни малейшей необходимости. Джерри все время твердит о верности. А суть-то в том, что он до смерти боится СПИДа. После того как он до смерти испугался, Джерри по три раза в год сдает анализы и слепо верит, что единственный способ выжить — это не менять партнера. Да узнай он, что Клифф имеет дела с Хайтамом Кураши, он довел бы себя до нервного срыва и у него наверняка появились бы симптомы какой-нибудь страшной болезни, которой в действительности у него никогда и не было. А Хайтам, надо сказать, всегда предохранялся. Утомил своей осторожностью! У Клиффа даже возникла шальная мысль: а не завести ли еще одного любовника, какого-нибудь молодого начинающего гомика — оживить ставшее пресным варево.

Нет, до этого он, конечно, не дошел. Но нередко… Вернее, временами, когда Хайт боролся с этими проклятыми презервативами слишком долго, Клиффу это не нравилось…

Однако все это в прошлом, думал Клифф, приближаясь к своей машине. По другую сторону дороги он увидел шесть полицейских автомобилей, выстроившихся в ряд вдоль фасада горчичной фабрики, и возблагодарил судьбу за то, что свою долю в расследование он уже внес. Он надеялся, что, когда приедет домой, обо всем позабудет. Ведь он, что называется, висел на волоске и был бы законченным тупицей, если бы не понимал, что происшествия последних пяти дней — это четкий и ясный призыв перевернуть страницу и начать жизнь с чистого листа.

Хегарти ехал по Балфорду в южном направлении, петляя вдоль береговой линии. Выехав на Хай-стрит, он вдруг поймал себя на том, что насвистывает. Жизнь определенно становится лучше. С Хайтамом покончено, и теперь он четко осознал, что готов посвятить себя Джерри. Они миновали опасную зону в отношениях — и он и Джерри, — и теперь все стало ясно и просто.

Он должен использовать все известные ему способы разжигания страсти, чтобы убедить Джерри, что его подозрения не имеют под собой основания. Раньше он начинал мириться с того, что злил любовника. Когда у Джерри возникла в очередной раз идея сдать анализ на СПИД, Клифф демонстративно возмутился и объяснил, какой мучительный удар был нанесен его чувствам.

— Опять, Джер? — спросил он в то утро на кухне. — Я ведь ни с кем, кроме тебя… Господи! Ты хоть понимаешь, что я чувствую…

— Ты думаешь, ВИЧ обойдет тебя стороной? — Джерри был, как всегда, раздражающе благоразумен. — Напрасно, Клифф, ты так уверен. Ты видел человека, умирающего от СПИДа? Или ты уходил из кинотеатра, когда показывали эти кадры?

— Ты часом не оглох? Я же сказал, что не изменяю тебе. А если ты мне не веришь, то объясни почему?

— Я, по-твоему, совсем дурак? Днем я работаю на пирсе. Ночами ремонтирую дом. Может, скажешь, чем ты занимаешься, пока я там парюсь?

Клифф почувствовал, как внутри у него все сжалось от страха. Никогда еще Джерри не был так близок к истине, однако тогда он вывернулся.

— О чем ты вообще говоришь? Ну давай начистоту, Джерри. — Сказать такое означало пойти на заранее обдуманный риск. Но Клифф блефовал даже тогда, когда не имел никакого представления о картах противника. Сейчас он знал, в чем именно может подозревать его Джерри, а убедить его в необоснованности подозрений можно было лишь одним способом: выяснить, что он знает, а затем обрушить на него свой праведный гнев. — Ну, давай же, Джерри, рассказывай.

— Хорошо. Ты куда-то уходишь по ночам, когда я работаю. И я чувствую, между нами что-то не так.

— Чушь! Ты просто хочешь, чтобы я сидел здесь и ждал тебя, так ведь? Но я не могу ничего не делать. Я начинаю на стены лезть от безделья. Поэтому я стал выходить. Я гуляю. Бывает, пропускаю стаканчик в пабе «Никогда не говори «смерть». Или работаю над заказами в мастерской. Тебе нужны доказательства? Может, приносить тебе письменные подтверждения бармена? Или предъявлять тебе карточку, где отмечается время прихода и ухода?

Взрыв негодования сработал отлично. Голос Джерри изменился, он слегка успокоился:

— Да я ничего такого не хочу. Давай вместе пройдем тест. Лучше знать правду, чем жить под угрозой смертного приговора, даже и не зная о том, что ты приговорен.

Клифф продолжал наступать:

— Если хочешь, делай анализ, но меня уволь. Мне анализ не нужен, потому что я, запомни это, тебе не изменяю. А если ты решил покопаться в моем белье, то ведь и я могу начать. Запросто. — Он сделал секундную паузу и продолжил с еще большим апломбом: — Ты весь день пыхтишь на пирсе, а полночи корячишься на ремонте дома какого-то типа — если, конечно, ты и вправду так усердно трудишься.

— Постой, — изумился Джерри. — Что ты хочешь этим сказать? Нам нужны деньги, а насколько мне известно, их можно только заработать.

— Отлично. Работай на всю катушку, если тебе это нравится. Но не рассчитывай, что я буду делать то же самое. Мне надо хотя бы иногда отдыхать, и если каждый раз ты будешь подозревать меня, что я трахаюсь с кем-нибудь в общественном сортире…

— Клифф, ты ведь ходишь в воскресные дни на Рыночную площадь.

— Господи боже мой! Попал пальцем в небо! Интересно, а где мне купить все необходимое, как не на Рыночной площади в воскресный день?

— А соблазн? Ведь мы оба знаем, что ты…

— Конечно, знаем, и давай разберемся, почему мы это оба знаем.

Лицо Джерри побагровело. Клифф понял, что вот-вот он забьет решающий гол в их словесном футбольном поединке.

— Помнишь меня? — язвительно спросил он. — А ведь я тот самый педик, которого ты встретил на Рыночной площади в те времена, когда найти партнера было более важным, чем «принимать меры предосторожности».

— Это все в прошлом, — оправдываясь, произнес Джерри.

— Согласен. Давай обратимся к прошлому. Тебе, как и мне, доставляло удовольствие ловить случайных партнеров. Подавать знаки глазами, незаметно проскальзывать в туалет, трахаться там, даже не спросив имени. Но ведь я не попрекаю тебя тем временем. И я не учиняю допроса, когда тебе приходится остановиться на Рыночной площади, чтобы купить пучок салата. Если, конечно, ты оказался там по этой причине.

— Прекрати, Клифф.

— Нет, это ты прекрати. Прикрываешься двумя работами и больше ночей, чем я, проводишь вне дома.

— Я же сказал. Я работаю.

— Ну и работай.

— Ты же знаешь, что для меня значит верность.

— Я знаю, что ты говоришь о верности. А ведь то, что люди говорят, и то, что они чувствуют, — это совсем не одно и то же. Думаю, Джерри, ты это понимаешь.

Постепенно Джерри сдавал позиции, его аргументы оборачивались против него самого, и от этого он будто съеживался, уменьшался в размерах. Некоторое время он дулся, но поскольку он был человек незлопамятный, то вскоре уже просил прощения за свою подозрительность. Клифф изображал оскорбленную невинность и не принимал извинений.

— Не знаю, Джерри, — мрачно говорил он, — как мы можем жить в мире друг с другом — в согласии, о котором ты постоянно толкуешь, — когда мы постоянно ругаемся?

— Забудь, я тебя прошу, — просил Джерри. — Это все из-за жары. У меня мозги расплавились.

У меня тоже с мозгами было не все в порядке, — к такому выводу пришел Клиф, петляя по дороге между Грейт-Холланд и Клактоном; по сторонам изнывала пшеница под жарким небом, не пролившим за четыре недели ни капли дождя. Джерри Де Витт — неплохой парень. У него отличная работа, дом на Сыпучих Песках в пяти шагах от пляжа, лодка и мотоцикл в придачу. Если бы не Джерри, жизнь Клиффа была бы намного хуже. Для того чтобы убедиться в этом, Клиффу достаточно было вспомнить свое прошлое. Конечно, Джерри иногда бывал нудным, временами его одержимость аккуратностью и работой действовали Клиффу на нервы, он был привязчивым, и порою хотелось отправить его надолго и подальше… Но что значили все эти мелочи в сравнении с тем, что Джерри мог предложить взамен? Да ерунда! По крайней мере, так ему сейчас казалось.

Клифф свернул на набережную и, двигаясь в сторону Клактона, пролетел на полной скорости мимо Королевского бульвара. Он не любил этот участок пути по дороге домой: старые, ветхие здания, растянувшиеся вдоль берега, давно отжившие свой век отели и похожие на трущобы богадельни. Он испытывал отвращение при виде немощных, ковыляющих с ходунками пенсионеров, у которых ни сейчас, ни в будущем уже не было ничего, а было лишь прошлое, о котором они только и могли говорить. Всякий раз, встречая их, он клялся, что никогда не будет жить среди них, убеждал себя, что умрет раньше, чем его жизнь докатится до этого ужаса. И всегда, как только из-за поворота появлялось здание первой богадельни, его нога непроизвольно давила на газ, он отворачивался в сторону Северного моря и смотрел на волнистую серо-зеленую поверхность.

Сегодня все было так же. Жара выгнала пенсионеров из их клетушек, и они брели, качаясь на непослушных, оплетенных синими варикозными венами ногах, шатаясь и кренясь из стороны в сторону, с трудом неся трясущиеся головы с реденькими бело-голубыми волосами и блестящие на солнце голые черепа. Где-то впереди явно образовалась пробка, поэтому Клифф вынужден был довольно долго наблюдать эту иллюстрацию к счастливым, золотым годам старости, уготованной тем, кому не повезет.

Волнуясь, он выстукивал кончиками пальцев дробь по баранке. Впереди мелькнули маячки машины «Скорой помощи». Одна, вторая. Отлично.

Грузовик, похоже, врезался в толпу пенсионеров. И сейчас он обречен ждать в раскаленной машине, пока фельдшеры отсортируют живых от мертвых. Да они давно уже и так полумертвые. Зачем люди продолжают жить, понимая, что их жизнь абсолютно бесполезна?

Черт возьми! Клифф умирал от жажды. Если заехать двумя колесами на тротуар, можно перемахнуть на Куинсуэй и по ней добраться до города. Он решился. Чтобы проложить себе путь, надо было беспрерывно сигналить, за что ему несколько раз погрозили кулаком, метнули в машину огрызок яблока, а ругань неслась из всех открытых окон машин. А он состроил презрительную мину какому-то прохожему, попытавшемуся преградить ему путь, и, когда тот отскочил, Клифф вырулил на Куинсуэй и помчался прочь от берега.

Так-то оно лучше, подумал Клифф. Он дважды пересек город и снова выехал на берег за Клактонским пирсом, откуда было рукой подать до Сыпучих Песков.

Приближаясь к дому, он задумался над тем, как они с Джерри могли бы отметить его возврат к моногамии. Разумеется, Джерри не должен знать, что именно они празднуют, поскольку Клифф всегда с жаром уверял любовника в верности. Но отметить такое событие, пусть скромно, все-таки следовало. Немного вина, отличная отбивная, салат из зелени, хорошо приготовленные овощи и печеная в мундире картошка с растопленным маслом… Решено. Придется придумать какие-нибудь веские причины для торжества, но на это у него будет достаточно времени до того, как Джерри придет домой.

Машина Клиффа влилась в плотный поток, движущийся по Холланд-роуд и поворачивающий на запад, к железной дороге. Он обошел несколько грузовиков и повернул на Оксфорд-роуд, которая вела к морю. Окружающий пейзаж был ужасен: перед глазами вздымались запыленные промышленные корпуса, между которыми кое-где виднелись площадки для отдыха и игр, трава на которых уже давно превратилась в сено под палящими лучами безжалостного солнца. Однако смотреть на грязные кирпичные стены и мертвые газоны было все же намного приятнее, чем наблюдать за компанией зомби, ковыляющих вдоль морского берега.

Ну что ж, вроде все в порядке, размышлял он, сидя в машине, небрежно держась одной рукой за баранку. Так что же сказать Джерри насчет праздника? «Развлекательный центр» получил неожиданно большой заказ? А может, наследство от старой тетушки Мейбл? Или какой-нибудь юбилей? Пожалуй, это самое подходящее. Юбилей… Какое сегодня число?

Клифф задумался. Когда они с Джерри встретились? Он и год-то не может припомнить, не то чтобы месяц и тем более день. Они съехались — вернее, Клифф перебрался к Джерри — наверное, в марте, потому что в тот день ветер дул по-сумасшедшему, значит, встретились они, должно быть, в феврале. Хотя вряд ли, потому что в феврале собачий холод и трудно представить, чтобы кто-нибудь решился предаваться сексуальным забавам в туалете на Рыночной площади. Но ведь раз на раз не приходится, и тогда никто из них не побоялся отморозить свое хозяйство ради возможности позабавиться с симпатичным гомиком, подавшим призывный знак глазами. А поскольку они с Джерри действительно встретились на площади, тут же приступили к делу и почти сразу после этого стали жить вместе… Нет, подумал он, не похоже, чтобы они могли съехаться в марте. Черт возьми! Да что у меня с памятью? — грустно подумал Клифф. Вот у Джерри память будто стальной капкан и всегда была такой.

Клифф вздохнул. Вот из-за этого-то у них с Джерри постоянно возникали размолвки. Он никогда не забывал ни одной самой плевой мелочи. А если у Клиффа случался провал в памяти, он пытался увязать запамятованные события и людей с какими-нибудь праздниками или значительными событиями. И действительно, ведь сама идея представить себе жизнь в виде последовательных торжеств, а не рутинной тягомотиной заметно способствует повышению жизненного тонуса.

В конце-то концов, если Джерри хоть чуть-чуть верит ему, Клиффу не придется прилагать больших усилий, чтобы его успокоить. Ему не нужно будет пускаться на ухищрения ради того, чтобы завоевать расположение Джерри, хотя бы потому, что он никогда и не терял благосклонности своего любовника.

В отношениях с Джерри была другая проблема. С этим парнем надо было постоянно держать ухо востро. Одно неверное слово, одна ночь, утро или день, когда по каким-то причинам не чувствуешь желания заняться с ним сексом, — и все. Он начинал перебирать обиды, вспоминать досадные мелочи, словно рассматривая их под микроскопом.

Поворачивая налево, на Оксфорд-роуд, Клифф уже чувствовал раздражение. Дорога шла параллельно железнодорожным путям, пролегающим за линией промышленных зданий. Клифф, глядя на грязные, будто засаленные стены, вдруг отчетливо осознал, что именно он чувствует: перед Джерри он ощущал себя гадким и отвратительным, в то время как Джерри выглядел чистым, словно дождевая вода, собранная в Швейцарии. Какое это имеет значение! — усмехнулся про себя Клифф. Слабости есть у каждого, есть они и у Джерри. Клифф знал почти наверняка, что его любовник не упустит случая потрахаться на стороне, но не делал из этого трагедии.

В конце Оксфорд-роуд в нее вливались Карнэрвон-роуд и Уэллсли-роуд. Обе они вели к морю, но первая через Морской бульвар, вторая через Пирс-авеню. Клифф притормозил, держа руку на рычаге переключения скоростей, не потому что задумался, по какой дороге ехать, а скорее потому, что все еще перебирал в уме события последних дней.

Что ж, Джерри был с ним резок. Но ведь он заслужил это. А с другой стороны, Джерри всегда становился таким, когда у него было много работы. Клиф не раз это замечал.

А когда у Джерри было затишье в делах, его поведение бесило Клиффа, хотя он понимал, что к этому необходимо притерпеться, — он, как иголка за ниткой, неотступно следовал за Клиффом, требуя подтверждения, что его любят, им дорожат, его хотят и… и еще черт знает чему. Живя с Джерри, он нередко ловил себя на мысли, что чувствует себя так, будто живет с надоедливой, приставучей бабой. Джерри то подолгу многозначительно молчал, вздыхая, как корова, то терся носом о шею Клиффа, что могло означать приглашение к любовной игре, или — и это доводило его до белого каления — дотрагивался до него напряженным членом, будто намекая Клиффу о своих ожиданиях.

Как же сильно он ненавидел эти ожидания, они были словно невысказанные вопросы, на которые Клифф должен немедленно ответить. И Клифф с трудом сдерживал себя, чтобы не дать ему по роже, не закричать во весь голос: «Ты чего-то хочешь, Джер? Так, черт возьми, скажи об этом прямо!»

Но Джерри напрямую высказывался, только когда обвинял в чем-то Клиффа, а это раздражало его еще больше, он набрасывался на Джерри, противоречил ему, делал все назло, крушил вещи, причинял боль.

Вдруг Клифф понял, что он двинулся в сторону Рыночной площади Клактона, и уже прижался к обочине, словно должен был сделать привычный поворот.

Тпру, приказал он себе. Остановись-ка, сынок.

Вцепившись в рулевое колесо, он пристально вглядывался в площадь. Его внимание привлекли треугольники материи синего, красного и белого цветов — в гамме национального флага, — которые колыхались над крышей небольшого строения, стоявшего в дальнем конце словно для того, чтобы привлечь внимание каждого покупателя к общественным удобствам и пригласить посетить это приземистое кирпичное зданьице, на фасаде которого красовалась буква «М», слегка искаженная струями поднимающегося от земли теплого воздуха.

Клифф сглотнул слюну. Господи, как ему хотелось пить! Он мог бы купить здесь бутылку воды, или какого-нибудь сока, или кока-колы. Можно заодно купить бифштексов в мясных рядах, ну и еще что-нибудь… Правда, он собирался заглянуть в магазин на Сыпучих Песках… Но на рынке и продукты более свежие, да и размяться не мешает… Надо купить картофель, салат, овощи, а если хватит времени — пройтись, присмотреть подарок для Джерри в честь примирения. Он, правда, не будет знать, что это некий символический дар.

А между тем пить хотелось невыносимо. Клифф решительно вышел, захлопнул дверцу машины и зашагал к площади. Купил воды и, не отходя от прилавка, жадно осушил бутылку. Оглядываясь вокруг в поисках урны, он заметил на лотке Плаки разноцветье контрафактных галстуков, шарфов и носовых платков. Как раз то, что нужно. Клифф ведь не скажет Джерри, где он приобрел подарок.

Над прилавком, закрепленные на шнуре бельевыми прищепками, висели куски материи разнообразных форм и расцветок, образующие причудливый цветовой узор в соответствии с присущей Плаки склонностью к необычным художественным решениям.

Клифф провел рукой по шарфам. Ему нравилось ощущать, как они скользят по ладони. Его так и подмывало зарыться в них лицом, потому что ему казалось, что они охладят его, как вода горного потока.

— Вам нравится? Мне тоже, — прозвучал голос от соседнего лотка. Перед прилавком, заставленным коробками с носовыми платками, стоял парень в футболке специфического покроя: узкие лямочки на плечах и большие вырезы на спине и груди, которые не скрывали хорошо развитой мускулатуры, с соска свешивалось кольцо.

Господи, вот это красавчик, подумал Клифф. Какие плечи, какая талия, а шортики такие короткие и обтягивающие, что у Клиффа перехватило дыхание.

Надо лишь по-особому посмотреть на этого парня. Поймать его взгляд, сказать что-то вроде «они действительно чертовски хороши». Улыбнуться. И увидеть в глазах желание.

А овощи к ужину? Тихое семейное торжество вдвоем с Джерри? Верность и пожизненная моногамия?

Но Клифф не мог отвести взгляда от этого парня. Он был загорелым, сложен как бог, мускулы блестели в лучах послеполуденного солнца. Он смотрелся словно ожившая античная статуя. Господи, подумал Клифф, ну почему Джерри на него не похож?

А тот все еще ждал ответа. Наверняка он чувствовал, что Клифф колеблется, и поэтому подбодрил его улыбкой, а потом сказал:

— Ну и жара сегодня, а? А вы знаете, я люблю такую погоду. А вы?

Господи, подумал Клифф. О Господи! Господи!

Да черт с ним, с Джерри! Он вечно цепляется за него. Он всегда чего-то требует. Он всегда что-то вынюхивает, высматривает и мучает его своими бесконечными занудными вопросами. А почему, собственно, он не может увлечься?

Он перевел взгляд на туалет, стоящий на другой стороне площади. А потом снова на парня.

— Обожаю, — ответил Клифф.

А потом направился прогулочным шагом по направлению к мужскому туалету.

Глава 25

Меньше всего Эмили хотелось видеть кого-нибудь из азиатов, но как только детектив Хониман притащил в управление дрожащего Кумара и поместил его в комнату для допросов, кузен Муханнада Малика возник перед ней как из-под земли. При первом же взгляде на Эмили Кумара как будто прорвало, и он снова, как это было накануне, что-то залопотал. Хониман схватил его за локоть, слегка встряхнул, а потом рявкнул, приказывая прекратить бессмысленное бормотание, однако это не оказало на пакистанца никакого воздействия. Эмили велела детективу отвести Кумара в камеру и подержать его там — пока у нее нет времени для допроса. И тут появился Таймулла Ажар, готовый бороться за права соплеменника.

Только этого ей и не хватало! Стоило Эмили вернуться в управление, как сразу позвонил Фергюсон и потребовал скрупулезного отчета об обыске на горчичной фабрике. Известие о том, что там ничего не обнаружено, обрадовало его в такой же степени, как и саму Эмили. Но беспокоило его сейчас не столько убийство Хайтама Кураши, сколько отчет, который необходимо составить для выдвижения на должность заместителя начальника полиции графства. Поэтому все его вопросы и комментарии недвусмысленно сводились к одному: меньше чем через сорок восемь часов он должен предстать перед членами комиссии, и ему до смерти хотелось, чтобы они увидели перед собой победителя, раскрывшего убийство в Балфорде.

— Господи, Барлоу, — с места в карьер начал выговаривать он, — что происходит? Вы столько лапши навешали мне на уши, рапортуя об успехах, а на самом деле у вас, как я понимаю, еще и соломинки в руках нет. Вы знаете порядок? Или мне напомнить? Если вы не гарантируете мне, что к завтрашнему утру подозреваемый будет арестован, я передаю дело Приели.

Он был уверен, что Эмили задрожит от страха и тут же назовет кандидата на арест — это может быть кто угодно, арестованный просто так, за здорово живешь, — лишь бы дать Фергюсону возможность покрасоваться перед начальством, которое принимает решение о продвижении его по службе. Но она была не в том настроении, чтобы ему подыгрывать. Больше всего ей хотелось добраться до другого конца провода и придушить шефа собственными руками.

— Передавайте дело Приели, Дон, — стараясь говорить спокойно, ответила Эмили. — Дайте ему в помощь еще дюжину детективов, если вы думаете, что это поднимет ваш авторитет в глазах комиссии. Но только не висите у меня над душой, понятно? — Выкрикнув последнюю фразу, она чуть не разбила трубкой аппарат.

Как раз в этот момент появилась Белинда Уорнер с пренеприятнейшим известием: один из пакистанцев сидит в приемной и настаивает на встрече. И вот сейчас перед ней стоял Таймулла Ажар.

После того как Эмили не позволила ему отвезти Фахда Кумара домой, он следом за детективом Хониманом поехал в Клактон. Не доверяя полиции вообще, а в особенности руководству полиции Балфорда, он решил дождаться отъезда Хонимана из пансиона, где квартировал Кумар, а затем еще раз убедиться, все ли с ним в порядке. Но детектив появился из дверей вновь с Кумаром, и Ажар приехал вслед за ними в управление.

— Мистер Кумар рыдал навзрыд, — сказал он Эмили. — Совершенно ясно, что он панически боится детектива Хонимана. Согласитесь, ему еще раз надо зачитать и растолковать его…

Эмили не была расположена пускаться в долгие прения о том, что законно и что незаконно, а потому нетерпеливо и довольно резко прервала его:

— Мистер Ажар, Фахд Кумар находится в этой стране нелегально. Я думаю, вам понятно, что это несколько ограничивает его права.

Ажар от неожиданности растерялся.

— Вы хотите сказать, что это задержание не связано с убийством мистера Кураши? — спросил он.

— Вы сообразительный человек. Он находится в Англии не по приглашению, не на отдыхе во время отпуска, он не нанят в работники гражданином страны, он не студент и не супруг гражданки этой страны. А раз так, то у него нет никаких прав.

— Понятно, — процедил сквозь зубы Ажар, но, как только он заговорил, Эмили стало ясно, что он не из тех, кто безропотно смиряется с поражением. — И как вы собираетесь объяснить ему это?

Ну и фрукт, черт бы его подрал, подумала Эмили. Быстро справившись с охватившей было его тревогой, Ажар невозмутимо ожидал, какое решение она примет, ведь Кумар почти не понимал по-английски. А она проклинала себя за то, что отпустила в Лондон профессора Сиддики. Даже если сию минуту связаться с детективом Хескетом, приказать ему разворачиваться и везти профессора назад, в Балфорд, она потеряет как минимум два часа. И Таймулла Ажар отлично это понимал.

Эмили обдумывала то, что узнала о нем из объективки отдела полицейской разведки. В Лондоне считали, что к нему следует относиться с осторожностью, однако не обнаружили ничего более серьезного, чем супружеская измена. Обычная, ничем не примечательная личность. Если подозревать таких, как он, то всех, от принца Уэльского до пьяниц, околачивающихся у церкви Святого Ботольфа, можно с ходу сажать за решетку на несколько лет. К тому же, как накануне сообщила Барбара Хейверс, Таймулла Ажар не является непосредственным участником этого дела. И в документе, внимательно прочитанном Эмили, ничего не говорилось о его участии в подпольном братстве, одним из активистов которого был его кузен.

Придется согласиться на участие в допросе этого азиата, уж очень хочется Эмили как можно скорее докопаться до правды. Она предостерегающе поднесла палец почти к самому лицу Ажара и сказала:

— Пойдемте. Но учтите, одно несанкционированное действие — и я привлеку вас за это к ответственности как соучастника преступления.

— За что «за это»?

— Ах, оставьте, вы прекрасно знаете, что я имею в виду.

Район Авеню располагался в противоположном от горчичной фабрики конце города, примыкающем к полю Балфордского гольф-клуба. Попасть туда можно было по разным дорогам, но Барбара выбрала ту, что пролегала по берегу моря. Она взяла себе в попутчики самого рослого и мощного детектива их тех, кто участвовал в обыске на фабрике, парня по имени Peг Парк. Он сидел сейчас за рулем с видом танцора, которому предстоит вальсировать с партнером, который и ходить-то плохо умеет. Муханнад Малик, решила Барбара, не придет в восторг от ее приглашения в местное управление полиции на беседу со старшим следователем Барлоу. Хотя в последние дни он и провел там несколько часов, но Барбара нисколько не сомневалась, что он предпочитает появляться в этом здании исключительно по собственной воле. А потому она прихватила детектива Рега Парка, полагая, что его присутствие сделает Малика более покладистым.

По дороге она оглядывалась по сторонам, высматривая бирюзовый «тандерберд» Малика. Муханнад так и не появился на фабрике к концу обыска и никому не сообщил по телефону, где он находится. Иэн Армстронг не нашел в этом ничего необычного: Муханнад Малик — коммерческий директор, он часто в рабочее время отсутствует на фабрике, иногда даже по несколько дней. Конференции, организация презентаций, реклама товаров… Его работа не связана непосредственно с производственным процессом.

Поэтому Барбара пыталась найти приметный автомобиль, когда они с детективом Парком ехали вдоль моря. Муханнад, конечно, мог заниматься в это время и делами фабрики, но по звонку из компании «Поездки по всему свету» или от Клауса Рохлайна, возможно, сменил род деятельности.

Бирюзового кабриолета нигде не было видно. И когда детектив Парк пересек город и свернул к фасаду необычного, наполовину деревянного дома с остроконечной крышей, принадлежащего семье Маликов, там они машины тоже не заметили. Тем не менее Барбара попросила детектива остановиться у тротуара. Отсутствие автомобиля не означает, что и его хозяин отсутствует.

— Давай посмотрим, — обратилась она к Парку. — Но будь настороже: возможно, придется применить силу, если, конечно, он дома.

Детектив Парк взглянул на нее даже с некоторой радостью, словно применение силы — это как раз то, о чем он мечтал на протяжении всего долгого рабочего дня. Он издал какое-то утробное рычание, похожее на клич приматов и вполне подходящее к его громадным ручищам и мощной груди.

Детектив выгрузился из машины и встал за спиной Барбары на дорожке, ведущей к входной двери, по обеим сторонам которой, несмотря на многодневное пекло, буйно зеленели лаванда и флоксы. Значит, кто-то здесь очень любит цветы, если каждый день таскает тяжеленные ведра с водой, ведь поливать из шланга запрещено, подумала Барбара.

Ни за одним из сверкающих чистотой окон обоих этажей не было заметно никакого движения. Но, когда Барбара нажала кнопку звонка рядом с тяжелой дверью, кто-то приник к небольшому квадратному отверстию, забранному причудливой решеткой. Вот так встречают гостей в монастыре, подумала Барбара и еще больше укрепилась в этой мысли, разглядев за решеткой едва различимый силуэт. За дверью стояла женщина, закутанная в покрывало.

— Что вам нужно? — осведомилась женщина. Барбара достала удостоверение и назвала себя.

— Нас интересует Муханнад Малик, — добавила она. — Нам необходимо поговорить с ним.

Ответа не последовало, но по ту сторону загремел засов, а потом дверь широко распахнулась. Перед ними в затененном тамбуре стояла женщина средних лет. На ней была юбка до полу, блуза с длинными рукавами, застегнутая на все пуговицы; повязанный низко синий платок — в тени тамбура он казался почти черным — закрывал лоб и спускался примерно на ярд ниже плеч.

— Какие у вас дела к моему сыну? — поинтересовалась она.

— Ага, вы, стало быть, миссис Малик, — догадалась Барбара и, не ответив, спросила: — Позвольте нам войти?

Женщина задумалась над просьбой Барбары, при этом ее взгляд останавливался то на Барбаре, то на ее спутнике, к которому она, похоже, проявляла особый интерес.

— Муханнада нет, — сказала она.

— Мистер Армстронг сказал, что он поехал домой обедать, но на фабрике он так больше и не появился.

— Да, он здесь был, но уехал. Час назад. Может быть, больше. — Две последние фразы она произнесла, будто спрашивала сама у себя.

— Так вы точно не знаете, когда он уехал? Может быть, вам известно, куда он направился? Мы можем войти?

И снова миссис Малик в растерянности уставилась на детектива Парка, поправляя платок и затягивая его потуже. Барбара вдруг поняла, что мусульманской женщине неловко: муж отсутствует, а в это время в доме находится мужчина-европеец, поэтому она предложила:

— Детектив Парк подождет в саду. Он в восторге от ваших цветов, не правда ли. Peг?

Детектив вновь издал рычание и со значением посмотрел на Барбару.

— Если что, кричите, договорились?

Он сжал в кулак, демонстрируя его устрашающий размер, свои похожие на сигары пальцы, но Барбара выразительным взглядом указала на залитую солнцем клумбу за его спиной и сказала:

— Спасибо, детектив.

Детектив Парк направился в сад, миссис Малик отошла на шаг от двери. Барбара сочла это за молчаливое приглашение и решительно шагнула в тамбур. Тут женщина опомнилась и заступила ей дорогу. Миссис Малик жестом пригласила ее в комнату, которая, судя по всему, служила гостиной. Барбара, остановившись в центре, повернулась к миссис Малик, стоявшей у двери на краю огромного яркого ковра, который полностью закрывал весь пол. Она заметила с удивлением, что на стенах нет картин. Вместо них висели вышивки — арабская вязь, вставленная в позолоченные рамы. Над камином была роспись — здание кубической формы под затянутым облаками небом. Кааба, догадалась Барбара. Внизу были веером закреплены несколько фотографий, и она подошла поближе.

На одном снимке был запечатлен Муханнад со своей беременной, на сносях, женой; они обнимали друг друга, у их ног стояла корзина, подготовленная для пикника. На другом — Салах и Хайтам Кураши, стоящие на пороге дома, похожего на тот, в котором сейчас находилась Барбара. На остальных фотографиях резвились мальчики — раздетые, одетые, дома, на улице…

— Внуки? — спросила Барбара, отходя от камина. Она заметила, что миссис Малик еще не вошла в комнату и наблюдает за ней из прихожей. Барбаре показалось, что она желает сохранить что-то в тайне, либо замыслила какую-то хитрость, либо просто не может справиться с волнением. Барбара поняла, что поговорить сейчас она сможет только с этой женщиной, — Муханнада действительно нет дома. Какая-то неясная тревога все еще не покидала ее.

— Миссис Малик, — обратилась она к женщине, — где же ваш сын? Может, он все-таки дома?

— Нет, — ответила миссис Малик, подошла к Барбаре и вновь поправила платок на голове, надвигая его пониже на лоб.

В ярком свете гостиной Барбара заметила, что рука женщины в ссадинах. А когда она перевела взгляд на ее лицо, то и на нем увидела царапины и припухлости.

— Что с вами произошло? — спросила она. — На вас напали? Избили?

— Нет, ну что вы. Споткнулась обо что-то в саду. — И, словно желая подтвердить правдивость своих слов, она показала Барбаре грязные пятна на юбке, будто после падения она еще некоторое время не могла встать с колен.

— Никогда не видела, чтобы падение оставляло следы, как после побоев, — недоверчиво покачала головой Барбара.

— Увы. Значит, мне не повезло, — ответила женщина. — Я уже сказала, что моего сына нет дома. Но я жду его вечером. Он должен возвратиться к тому часу, когда дети будут ужинать. Он, если позволяют дела, никогда не упускает возможности побыть с ними в это время. И если вы соблаговолите навестить нас еще раз, Муханнад будет счастлив…

— Не смейте ничего решать за Муни, — раздался другой женский голос.

Повернувшись, Барбара увидела жену Муханнада, спускавшуюся по лестнице. Длинные царапины на левой щеке появились явно в результате недавней потасовки, причем с женщиной, решила Барбара. Она-то знала, что мужчины, когда дерутся, бьют кулаками. Она снова изучающе посмотрела на раны на лице миссис Малик, соображая, как в своих интересах использовать отношения, сложившиеся между этими двумя женщинами.

— Только жена Муханнада может говорить от имени Муханнада, — провозгласила вторая миссис Малик.

Повезло, обрадовалась Барбара: вражда между ними — большая удача.

— Он утверждает, — заявил Таймулла Ажар, — что его документы украдены. Еще вчера они находились в ящике комода. Он уверяет, что говорил вам о бумагах, когда вы были в его комнате. А когда сегодня днем детектив велел ему их предъявить, он обнаружил, что документов нет.

Эмили слушала перевод Ажара, стоя в душной, похожей на шкаф камере — комнате для проведения допросов. На столе стоял магнитофон; Эмили, включив его, отошла к двери, откуда могла наблюдать за Кумаром, глядя на него сверху вниз — выгодная позиция, поскольку таким образом она давала понять, в чьих руках сейчас сила и власть.

Таймулла Ажар и Кумар сидели друг напротив друга по разные стороны стола — Эмили посчитала, что так ей легче будет контролировать их беседу.

Когда Эмили и Ажар вошли в камеру, Кумар сидел на полу, забившись в угол, словно мышонок, понявший, что ему не избежать кошачьих когтей. Затравленным взглядом он смотрел куда-то за спины вошедших, будто ожидая, что в камере появится кто-то еще. Когда он понял, что допрашивать его будут только они, он принялся бубнить.

Эмили потребовала перевести.

Ажар молча и не перебивая слушал его примерно полминуты, после чего сказал:

— Он цитирует Коран. Он говорит, что среди жителей Медины есть лицемеры, неведомые Мухаммеду, и что они будут изобличены и жестоко наказаны.

— Попросите его прекратить проповеди, — поморщилась Эмили.

Ажар вкрадчивым голосом сказал что-то Кумару, но тот, пропустив мимо ушей его слова, продолжал бубнить, и Ажару пришлось переводить дальше:

— Другие признали свою вину. И хотя они действовали заодно с благочестивыми, это было плохо. Но Аллах примет их покаяние. Воистину Аллах…^[57]

— Мы все это уже слышали вчера, — перебила его Эмили. — Может, хватит? Скажите мистеру Кумару, что я хочу знать, что он делает в этой стране без документов. И знал ли Кураши о том, что он находится здесь нелегально?

Когда Кумар сказал ей — через Ажара, — что его бумаги были украдены в то время, пока его не было в Клактоне, а он обнаружил это сразу по возвращении в пансион, Эмили взбеленилась:

— Да это чушь собачья! Не далее как пять минут назад детектив Хониман доложил мне, что все остальные постояльцы пансиона миссис Керси — англичане, которым эти бумаги не нужны. Входная дверь пансиона постоянно на замке — и днем и ночью, окно комнаты мистера Кумара расположено на высоте двенадцати футов над землей и выходит на задний двор, стало быть, проникнуть в его комнату через окно нет никакой возможности. Так что попросите его объяснить, каким образом могли быть украдены его документы, не касаясь пока вопроса, кому и зачем они понадобились.

— Он не может объяснить, как это произошло, — сказал Ажар после того, как выслушал долгий ответ своего соотечественника, — но он утверждает, что документы — это очень ценное имущество, потому что их можно продать на черном рынке тем отчаявшимся несчастным, которые ищут работу и возможность любым образом остаться в этой стране.

— Та-ак, — подчеркнуто медленно протянула Эмили и, сузив глаза, пристально посмотрела на Кумара. Он, нервничая, елозил руками по столу, оставляя на нем влажные следы. — Скажите ему, — обратилась она к переводчику, — что у него нет никаких причин волноваться по поводу своих бумаг. В Лондоне будут просто счастливы сделать ему дубликаты. Разумеется, еще год назад с этим была бы целая проблема, но сейчас с помощью компьютера можно незамедлительно выяснить, имел ли он на руках въездную визу, когда пересекал границу нашей страны. Он может ускорить дело, если сообщит, через какой аэропорт он прибыл сюда. Через Хитроу? Через Гатуик?

Кумар облизал губы, сглотнул слюну. А Эмили гнула свое:

— Естественно, мы должны знать, какая именно виза была украдена из комнаты мистера Кумара. Приходится ли он кому-то из граждан страны родственником? Или он приехал поработать во время отпуска? Может, он врач или священнослужитель? Допускаю, что он может быть студентом или чьим-то супругом. Хотя, поскольку у него есть жена и дети в Пакистане, то последнее, как мне кажется, маловероятно. Может быть, он прибыл в страну для лечения? Хотя он, похоже, не обладает необходимыми для этого средствами… Пусть уточнит, иначе мы не сможем оформить ему дубликат.

Кумар, слушая перевод Ажара, извертелся на стуле. Ответ прозвучал довольно странно.

— Аллах сулит адское пламя лицемерам и неверующим, — переводил Ажар. — Аллах проклинает их и обрекает на муки вечные.^[58]

Опять эта молитвенная бодяга, чертыхнулась про себя Эмили. Если этот недоумок и вправду думает, что только молитвы могут спасти его в нынешней ситуации, он еще более глуп, чем кажется.

— Мистер Ажар, — со вздохом произнесла она, — скажите этому человеку, что…

— Могу ли я попытаться воздействовать на него? — вдруг перебил ее Ажар. Пока Эмили говорила, он молча и, казалось, безучастно наблюдал за Кумаром. А теперь смотрел на нее спокойным и бесхитростным взглядом.

— И чем же? — подозрительно глядя на него, спросила Эмили.

— Моей собственной… молитвой, если можно так сказать.

— Только с переводом.

— Разумеется. — Он снова повернулся к Кумару. Заговорил с ним, а потом перевел сказанное Эмили. — Обрадуй верующих, которые каются и поклоняются Аллаху; те, кто служат ему, те, кто восхваляют его… те, кто поддерживает правых и препятствует неправым.^[59]

— Мне понравилось, — кивнула головой Эмили. — Пожалуй, на этом закончим богословский диспут.

Но Ажар неожиданно возразил:

— Могу я сказать ему еще кое-что? Какой смысл прятаться во лжи, ведь легко можно сбиться с пути.

— Скажите, — разрешила Эмили, — и добавьте, что игра закончена. Если он не скажет правду, то первым же рейсом будет отправлен назад, в Карачи. Так что пусть решает.

Ажар перевел слова Эмили Кумару. Глаза того наполнились слезами, и через мгновение слова хлынули потоком.

— Что он говорит? — заволновалась Эмили, не слыша перевода.

Ажар, казалось, с трудом отвернулся от Кумара, а потом, помедлив секунду, неторопливо произнес:

— Он говорит, что он хочет жить. Он просит защиты. В общем, он говорит то же самое, что говорил вчера: «Я никто. Я ничто. Пожалуйста, защитите меня. У меня нет друзей в этой стране. И я не хочу умирать, как другие».

Наконец-то, обрадовалась Эмили, предчувствуя сладкий вкус победы.

— Значит, ему все-таки что-то известно о смерти Кураши!

— Похоже, что так, — согласился Ажар.

Барбара решила, что сейчас самое время применить принцип «разделяй и властвуй».

Миссис Малик либо и в самом деле не знала, где находится ее сын, либо не хотела сообщать об этом полиции. А жена Муханнада, стараясь изо всех сил показать, что они с мужем не только мыслят одинаково, но и являются как бы одним целым, готова была поделиться с ней любыми, даже самыми пикантными подробностями ради того, чтобы подчеркнуть собственную значимость в жизни и делах мужчины, связанного с ней узами брака. Барбара понимала, что ей необходимо разлучить молодую женщину со старой, но все произошло и без ее вмешательства: жена Муханнада сама предложила поговорить наедине.

— Между мужем и женой, — с самодовольным видом сообщила она Барбаре, — есть много такого, о чем необязательно знать свекрови. А поскольку я жена Муханнада и мать его сыновей…

— Понятно. Вы совершенно правы. Меньше всего Барбаре хотелось выслушивать несмолкаемую болтовню этой женщины — она уже имела счастье пообщаться с ней в первый день своего пребывания в Балфорде, и у нее еще тогда сложилось впечатление, что мусульманка Юмн способна с библейской точностью и без запинки воспроизвести все нюансы взаимоотношений в семье и родословную ее членов до седьмого колена.

Они могут поговорить наверху, предложила Юмн. Ей надо искупать сыновей Муханнада, и сержант может говорить с ней, пока она будет этим заниматься. Сержант не имела ничего против. Вид голеньких сыновей Муханнада наверняка доставит сердцу несказанную радость.

Да ладно, пусть делает что хочет, решила про себя Барбара. Ей не терпелось добраться до правды.

— Юмн, — обратилась к невестке миссис Малик, — а почему ты не хочешь, чтобы сегодня Салах искупала мальчиков?

Она говорила очень спокойно, и ее тон больше объяснил Барбаре, чем многоречивость Юмн. Барбару не удивил ответ, из которого явствовало, что невестка уже приняла решение и от него не отступится.

— Может быть, Салах лучше почитает им вечером, если, конечно, они не очень устанут, — ответила Юмн. — И если она выберет для чтения что-нибудь, от чего моему Анасу не приснится опять страшный сон. — Обращаясь к Барбаре, она предложила: — Пойдемте со мной.

Барбара поднималась по лестнице, видя перед собой широкую спину не умолкавшей ни на секунду Юмн.

— Как людям нравится обманывать самих себя, — откровенничала она. — Моя свекровь уверена, что она и есть тот самый ларец, в котором покоится сердце моего мужа. И в этом, согласитесь, ее несчастье. Он ее единственный сын — она смогла родить всего двух детей, моего Муни и его сестру, — поэтому она так сильно к нему привязана.

— Что вы говорите? — изумилась Барбара. — А мне казалось, что она должна больше любить Салах. Девочки всегда ближе матери.

— Салах? — притворно захихикала Юмн. — Ну кто, скажите, может испытывать привязанность к такому ничтожеству? Вот комната моих сыновей.

Она провела Барбару в спальню, в которой на ковре играли два маленьких мальчика. На младшем был только памперс, который уже давно следовало поменять, а старший был совершенно голый. Его одежда — трусики, футболка и сандалии — лежала на ковре кучкой, изображавшей непреодолимое препятствие на пути игрушечных грузовиков.

— Анас, Бишр, — нараспев позвала их Юмн, — идите же скорее к своей амми-ги. Пора купаться.

Мальчики продолжали игру.

— А после этого, мои сладкие, вас ждет мороженое.

Услышав слово «мороженое», мальчики подняли головы. Они отложили в сторону игрушки и позволили матери взять их на руки.

— Вот так-то, — сказала Юмн, весело подмигнув Барбаре, и потащила свои сокровища в ванную комнату. Наполнив ванну водой примерно на один дюйм, она усадила в нее детей и бросила туда же трех желтых утят, две парусные лодки и четыре губки для мытья, которые обильно полила жидким мылом из флакона. — Купание должно восприниматься как веселая игра, — пояснила она Барбаре, наблюдавшей, как мальчики лупят друг друга мыльными губками. Разноцветные пузыри летали в воздухе. — Ваша тетя только и знает, что тереть и скрести вас, верно ведь, мои крошки? — спросила мальчиков Юмн. — Какая скучная у вас тетя! А вот ваша амми-ги устраивает вам веселую ванну. Давайте поиграем лодочками? Вы ведь любите свою амми-ги больше всех на свете?

Мальчики самозабвенно дрались губками и не обращали на мать никакого внимания. Она, вволю насюсюкавшись над ними, начала мыть им головы, одновременно разговаривая с Барбарой.

— Я горжусь ими. И их отец тоже. Они вырастут такими же, как он, мужчинами среди мужчин.

— Это точно, — подтвердила Барбара. — Я вижу, как они похожи.

— Вы серьезно? — искренне обрадовалась Юмн. Отступив на шаг от ванны, она с восхищением, как на произведения искусства, смотрела на своих сыновей. — Да! Смотрите, у Анаса глаза точь-в-точь как у отца. А Бишр… — Она тихонько засмеялась. — Придет время, и мы сможем сказать, что и Бишр унаследовал кое-что от своего отца. Твоей жене будет, чем дорожить, верно, Бишр?

Сперва Барбара не поняла, о чем она, но когда до нее дошел смысл слов Юмн, она подумала, что ни к чему хорошему это не приведет, а вот комплексов он наживет с такой мамашей — мало не покажется.

— Миссис Малик, — сказала она, — я пришла, чтобы повидаться с вашим супругом. Вы не можете сказать, где он сейчас?

— А зачем вам понадобился мой Муни? — Она склонилась над ванной и стала водить намыленной губкой по спине Бишра. — Он что, нарушил правила парковки и не заплатил штраф?

— Мне хотелось бы задать ему несколько вопросов, — ответила Барбара.

— И о чем же? Что-нибудь случилось?

Барбара нахмурила брови. Эта женщина, похоже, только что свалилась с Луны.

— Хайтам Кураши… — начала было объяснять Барбара.

— Ах вот оно что! Но вы напрасно собираетесь говорить с Муни о Хайтаме Кураши. Он ведь его почти не знал. Это вам надо к Салах.

— Вы уверены? — удивилась Барбара, наблюдая, как Юмн намыливает плечи Анаса.

— Конечно. Салах занималась нехорошими делами. Хайтаму стало это известно — уж не знаю как, — и между ними состоялся разговор. И этот разговор привел к… Печально, что разговоры доводят людей до такого, вы согласны?.. Мальчики, постойте. Мы будем пускать лодочки плавать по волнам? — Она, окунув ладони в воду, побултыхала ими. Лодочки качались и переворачивались. Мальчики, смеясь, колотили по воде кулачками.

— И что же это за нехорошие дела? — спросила Барбара.

— Она занималась ими по ночам. Она, наша маленькая Салах, занималась этим, когда думала, что все в доме спят. Она выходила из дома. И не один раз. И заходила в дом не одна, с кем-то. И этот кто-то проходил в ее комнату. Она, конечно же, думала, что никто об этом не знает. Она не догадывалась, что я не сплю, когда мой Муни уходит из дому по вечерам, и жду, когда он вернется в постель. А слух у меня чуткий. Верно, мои крошки? — Она, играя, щекотала малышей. Анас, отбиваясь обрызгал ей кофту, а она, весело смеясь, обливала его водой. — И кровать нашей милой Салах пела: скрип-скрип-скрип. Ведь так, мои мальчики? — Брызги снова полетели во все стороны. — Вот таким беспокойным сном спала ваша тетушка. Хайтаму очень не понравились эти мерзкие скрипы, верно ведь, мальчики? И они с Салах говорили об этом, и не один раз.

Ну и кобра, ужаснулась Барбара. Кто-нибудь точно захочет раздавить голову этой змее, и она уверена, что желающих нашлось бы в этом доме немало, представься им такая возможность. Ладно, пора было переходить от намеков и недомолвок к делу.

— Скажите, миссис Малик, — обратилась к Юмн Барбара, — у вас есть чадра?

Руки Юмн, поливающие водой мальчиков, внезапно замерли.

— Чадра? — переспросила она. — Какой странный вопрос! А почему вы этим заинтересовались?

— Просто так. Вы ведь носите традиционную одежду. Чтобы выйти куда-то? Навестить кого-то из знакомых? Зайти, ну, например, в отель, выпить чашечку кофе? Если вам приходится выходить одной, вы надеваете чадру? В Лондоне мусульманки постоянно ходят так. Но я не припомню, чтобы видела хоть кого-то в таком наряде здесь, на побережье.

Юмн потянулась за большим пластмассовым кувшином, стоявшим на полу у ее ног. Вытащив пробку из ванны, она открыла кран и поставила под него кувшин. Когда он наполнился, она принялась поливать мальчиков, а они визжали, словно расшалившиеся щенки. Юмн не отвечала. Она тщательно вытерла их белым полотенцем и, прижав каждого к бедру, вышла с ними из ванны, бросив на ходу Барбаре:

— Идите за мной.

С детьми на руках она направилась к спальне, расположенной в дальнем конце коридора. Дверь была закрыта, и она, толчком отворив ее, пригласила Барбару войти.

В маленькой комнате у стены стояла кровать, рядом с ней комод, напротив, у противоположной стены, стол. Окно с вымытыми до зеркального блеска стеклами было распахнуто. За ним виднелся кусок кирпичного забора с калиткой, ведущей в ухоженный сад.

— Вот это и есть та самая кровать, — объявила Юмн и поморщилась, словно перед ней и впрямь был предмет, вызывающий отвращение. — И Хайтаму было все известно.

Барбара отвела глаза от окна. Она почти уже открыла рот, чтобы сказать этой женщине: «Милая моя, мы обе отлично понимаем, как эта информация дошла до ушей Хайтама», когда увидела на столе, стоящем напротив кровати, принадлежности какого-то ремесла — инструменты и материалы.

Подойдя поближе, она с любопытством стала их рассматривать. Юмн тем временем продолжала:

— Вы можете себе представить, что чувствовал Хайтам, когда узнал, что его возлюбленная, которую ее отец представил ему как чистую, непорочную девушку, немногим отличалась от обычной… ну, возможно это обидное слово. Но мне было еще обиднее за Хайтама.

— Хм, — озадаченно произнесла Барбара, перебирая содержимое трех небольших пластмассовых подносов, в которых были аккуратно разложены бусины, монеты, ракушки, камни, куски лазурита и прочие мелкие предметы для поделок.

— Женщины во все времена являлись носителями наших традиций, — не останавливалась Юмн. — Каждая мусульманская женщина не просто жена и мать, она должна быть еще и примером добродетели и благочестия для своих дочерей.

— Да-да, истинная правда, — не слушая, подтвердила Барбара, внимательно изучая инструменты, аккуратно сложенные в ящиках: миниатюрные гаечные ключи, маленькие пассатижи, тюбики с клеем, ножницы и пара кусачек для проволоки.

— А если это не так, женщина губит себя, мужа и свою семью. Она покрывает себя позором. Салах знала это. Она знала, что ждет ее, если Хайтам расторгнет помолвку и объявит во всеуслышание о причине этого поступка.

— Все понятно, — под нос произнесла Барбара: в одном из ящиков с инструментами она увидела несколько больших бобин.

— Ни один мужчина после этого не захочет иметь с ней дела. Если ее и оставят в семье, то она превратиться в рабыню. Все будут ею командовать.

— Мне надо побеседовать с вашим супругом, миссис Малик, — бесцеремонно прервала ее Барбара, положив руку на только что обнаруженный ею предмет, который без натяжки можно было посчитать подарком для расследования.

Между бобинами с тонкими цепочками, струнами и люрексом стояла еще одна — с очень тонкой проволокой. К ней сейчас и был прикован взгляд Барбары, поскольку проволока, судя по всему, идеально подходила для растяжки, погубившей ничего не подозревавшего Кураши темным вечером на вершине Неза.

Ура! — мысленно возликовала Барбара. А ведь, черт возьми, Барлоу-Ищейка была права, права с самого начала!

Эмили разрешила им обоим курить. Как оказалось, это был единственный способ дать Кумару возможность расслабиться и раскрыть свои секреты. Поэтому, чувствуя тяжесть в груди, резь в глазах и нарастающий стук в висках, она терпеливо вдыхала воздух, загустевший от дыма сигарет. Кураши выкурил подряд три сигареты, пока не начал говорить что-то похожее на правду. Но перед тем он пытался уверить ее, что прошел таможенный досмотр в Хитроу. Потом сообщил, что в Гатуике. Он не смог вспомнить ни номер рейса, ни название авиакомпании, ни даже дату, когда он прибыл в страну. Вконец измучив Эмили, Кумар все-таки добрался до правды. Ажар с безучастным, ничего не выражающим лицом переводил, но в его глазах Эмили разглядела сочувствие и сострадание. Сама Эмили воспринимала мучения Кумара всего лишь как уловку. Она достаточно хорошо знала азиатов, чтобы позволить себе подозревать в каждом из них актера.

Были люди, которые помогали, начал Кумар. Когда кто-то хотел эмигрировать в Англию, то обращался к некоторым людям в Пакистане, которые знали, как это лучше сделать. Они знали, как сократить время ожидания, обойти многочисленные требования, выправить нужные бумаги… Все это, конечно, не бесплатно…

— Спросите, как он достал документы, — обратилась Эмили к Ажару.

На этот вопрос Кумар не дал прямого ответа, а объяснил, что сначала рассчитывал въехать в эту чудесную страну законным образом. Искал, у кого можно занять денег. Даже пытался предложить себя в качестве жениха семье, которой неизвестно его материальное положение, рассчитывая скрыть, что он женат. То есть не то чтобы скрыть, ведь закон допускает многоженство, правда, только для тех, у кого есть деньги, достаточные для содержания жен. Денег у него не было, но кто знает… А вдруг когда-нибудь…

— Ладно, меня не интересуют подробности ваших семейных обычаев, — махнула рукой Эмили.

Да, разумеется. Когда он понял, что у него ничего не получается, тесть рассказал ему об одном агентстве в Карачи, которое специализировалось на… ну, в общем, они называли это помощью в решении проблем, связанных с иммиграцией. У них, как он узнал позже, были отделения во всех частях света.

— Ну да, в морских портах, — заметила Эмили, припомнив города, в которых, по сведениям Барбары Хейверс, размещались офисы компании «Поездки по всему свету».

Кумар побывал в офисе этого агентства в Карачи, продолжал переводить Ажар, и объяснил там, что ему нужно. За определенную плату все вопросы были улажены.

— Так он все-таки оказался в Англии нелегально, — заключила Барбара.

Да, но не сразу в Англии. На это у него не хватило денег, поскольку у него не было пяти тысяч фунтов, необходимых для оплаты британского паспорта, водительских прав и медицинской карты. Только очень богатые люди могут себе это позволить. На деньги, которые семье удалось скопить за пять лет лишений и строжайшей экономии, он мог купить билет только до Германии.

— До Гамбурга, — уточнила Эмили.

И снова он не подтвердил ее предположения. В Германии, заторопился Кумар, он некоторое время жил в какой-то квартире, ожидая переправки в Англию, где — как ему обещали, в свое время и при соответствующих усилиях с его стороны — ему выдадут документы, необходимые для проживания в этой стране.

— Вы прибыли в Англию через Паркестонский порт, — сделала вывод Эмили. — Расскажите, каким образом?

На пароме, в кузове грузовика. Людей спрятали среди товаров, отправляемых с континента: автомобильных шин, каких-то деталей, мешков с пшеницей, кукурузой, картофелем. Иммигрантам было все равно. Все зависело от желания шофера грузовика пойти на риск ради получения соответствующей компенсации.

— А ваши документы?

Услышав этот вопрос, Кумар что-то забормотал; было понятно, что он не желает отвечать на этот вопрос. Он и Ажар обменялись многозначительными взглядами. Эмили, заметив это, закричала:

— Стоп, хватит! Немедленно переведите!

Ажар повернулся к ней. Он был очень расстроен.

— Он говорит то, что мы уже слышали. Он боится рассказывать, что было дальше.

— Тогда расскажу я, — сказала Эмили. — Возглавляет это дело Муханнад Малик. Он доставляет сюда нелегалов и, снабжая их фальшивыми документами, превращает в своих заложников. Переводите же, мистер Ажар. — Ажар медлил, его глаза потемнели, он, видимо, переваривал в уме обвинения, выдвинутые Эмили против его кузена, и она повторила ледяным тоном: — Переведите. И если мистер Кумар желает быть привлеченным к суду по этому делу, он может дальше покрывать своего хозяина.

Ажар заговорил, но голос его изменился; как именно, Эмили не могла точно определить, но была уверена, что это неспроста: Ажар хочет отвести подозрения от своего омерзительного кузена. Эти люди стараются держаться вместе, они напоминают стаю мух, облепляющих коровью лепешку. Но он не выйдет из управления, пока не выяснит у Кумара все до конца. А к тому времени они закроют в камеру и Муханнада.

Когда Ажар управился с переводом, Кумар зарыдал. Это правда, сказал он. В Англии его держали на складе. Там он и увидел двух своих соотечественников и какого-то немца.

— Одним из них был Муханнад Малик, — сказала Эмили. — А второй?

Он не знал. Он так и не узнал. Но тот, второй, был хорошо одет, с золотыми часами и цепочкой на шее. На складе он появлялся не часто, все слушались его беспрекословно.

— Ракин Хан, — вспомнила Эмили. По описанию Кумара это был именно он.

Кумар не знал имени и другого пакистанца. Он услышал, как его зовут, — он посмотрел сначала на Эмили, потом на Ажара — во время вчерашнего допроса. До этого он, обращаясь к мистеру Малику, называл его «хозяин».

— Многозначительное прозвище, — покачала головой Эмили. — Не иначе, сам придумал.

Кумар все говорил и говорил. С нелегальными иммигрантами заключили соглашение, что они будут работать, пока не расплатятся за настоящие документы.

— И что это была за работа?

Некоторых послали на заводы, других — на фермы. Их направляли туда, где требовались работники. Обычно среди ночи за ними приезжал грузовик, развозил по рабочим местам. Они возвращались назад иногда в тот же день ночью, а бывало, что и через несколько дней. Мистер Малик и двое других получали за них деньги. После того, как документы будут оплачены, иммигранты получат их и могут быть свободны.

Однако за те три месяца, когда Фахд Кумар отрабатывал долг, никто так и не получил настоящих бумаг. Прибыли еще иммигранты, но никто не сумел заплатить за свою свободу. Работы становилось все больше: поспевал урожай овощей и фруктов, но заработков все равно не хватало, чтобы рассчитаться с людьми, организовавшими их приезд в эту страну.

Да, эти бандиты все хорошо продумали — к такому выводу пришла Эмили. — Нелегалов нанимали фермеры, владельцы мельниц, мастера на заводах. Выгодно — платить нужно гораздо меньше, чем обычным работникам, и не самим нелегалам, а тому, кто их привозил. А уж тот забирал столько денег, сколько его душе было угодно, отдавая им остатки, чтоб с голоду ноги не протянули, с видом щедрого дарителя. Эти бесправные люди думали, что смогут таким образом закрепиться в стране. Напрасно. Для их положения в законодательстве существует специальный термин — рабство.

И у них было две возможности, сказал Кумар: или продолжать работу и надеяться, что в конце концов им выдадут бумаги, или попытаться сбежать и найти способ добраться до Лондона, где они, возможно, смогли бы влиться в азиатскую общину и жить, работая без документов.

Теперь Эмили поняла, что в этом бандитском бизнесе замешаны и весь клан Маликов, и Хайтам Кураши. Движущей силой была жадность. Кураши догадался о схеме работы этого механизма ночью в отеле «Замок». Он захотел участвовать в деле, рассматривая это как часть приданого Салах. Ему отказали. Несомненно, он использовал Кумара для того, чтобы шантажировать семью, требуя выделить ему кусок жирного финансового пирога и угрожая в противном случае передать информацию о том, что происходит с Кумаром, полиции или газетам. Это был хитроумный ход. Он сделал ставку на то, что страх разоблачения перевесит жадность, не учел, правда, что шантажистов часто убивают. Его требования относительно компенсации за его осведомленность были разумными: ведь он должен был вскоре войти в семью и заслуживал право иметь ту же долю, что получали все. В особенности Муханнад.

А кстати, о Муханнаде… Очень скоро ему придется распрощаться со своей шикарной машиной, «Ролексом», мокасинами из змеиной кожи, с причудливым перстнем с бриллиантом и золотыми цепочками. Там, куда ему предстоит отправиться, они ему не потребуются.

Это, безусловно, повлияет на положение Акрама Малика в общине. Разумеется, и все азиатское население тоже пострадает. Когда фабрику закроют по результатам расследования преступной деятельности этого семейства, они вынуждены будут заняться поисками работы. Но только легальные иммигранты.

Нет, она все-таки была права, что приказала провести обыск на горчичной фабрике. Правда, искать нужно было не контрабанду, а нелегалов.

Чтобы справиться с расследованием, необходимо будет подключить Интерпол для выявления международных связей иммиграционной схемы, проинформировать иммиграционную службу, совместно с которой предстоит заниматься депортацией людей, ввезенных в страну Муханнадом. Некоторые из них должны будут дать показания против него и его семейства на предстоящем процессе. Может, в обмен на легализацию? — предположила она. Что ж, возможно.

Она снова повернулась к Ажару.

— И еще. Как получилось, что мистер Кумар встретился с Кураши?

Однажды, когда они обедали на краю поля клубники, ответил Кумар, он подъехал, заговорил с ними, объяснил, что хочет помочь освободить их. Он обещал безопасность и начало новой жизни в этой стране. Кумар оказался единственным из восьми пакистанцев, работавших на этом поле, кто согласился. И в тот же день они с мистером Кураши уехали в Клактон, где Кумар поселился в доме миссис Керси. Кураши дал ему чек, чтобы он послал деньги семье в Пакистан в знак того, что мистер Кураши имеет только добрые намерения по отношению ко всем своим соплеменникам.

Так, подумала Эмили, презрительно фыркая про себя. Еще одна форма рабства: Кураши выгодно было, чтобы Кумар служил своего рода мечом, занесенным над головами Муханнада и его семьи. Кумар был слишком туп, чтобы понять эту новую роль.

Надо подняться наверх, в кабинет, и узнать, удалось ли Барбаре найти Муханнада. И ни в коем случае нельзя выпускать Ажара из управления, ведь он может предупредить своих родственничков. Она, конечно, может задержать его как соучастника, но стоит ей произнести хоть одно неосторожное слово, этот знаток законов моментально вызовет по телефону адвоката. Нет, лучше оставить его с Кумаром, пусть Ажар думает, что он оказывает несчастному соплеменнику первую необходимую помощь.

— Мне надо получить письменные показания мистера Кумара, — обратилась Эмили к Ажару. — Я прошу вас побыть с ним, пока он пишет, а затем приложить к ним свой перевод. — На это потребуется минимум два часа, прикинула она.

Кумар торопливо заговорил. У него тряслись руки, когда он закуривал очередную сигарету.

— Ну, что теперь? — скривившись, спросила Эмили.

— Он хочет узнать, получит ли он бумаги. Ведь он же рассказал вам всю правду.

Во взгляде Ажара был не только вопрос, но и явный вызов. Он уже достал ее своими выразительными взглядами!

— Скажите ему, что получит. Но в свое время. — И Эмили вышла на поиски сержанта Хейверс.

Юмн подметила интерес Барбары к рабочему столу Салах.

— Ее бижутерия, или как там она это называет… Я считаю, это просто ширма, чтобы не исполнять своих домашних обязанностей.

Она подошла к Барбаре и выдвинула четыре ящика маленького комода. Рассыпав по столу их содержимое, она посадила Анаса на стул, и ребенок стал играть забавными блестяшками. Он выдвинул еще один ящик, вывалил на стол и перемешал монеты, бусины, камешки. Он весело смеялся при виде разноцветных ярких штучек, скользивших и катившихся по столу и полу. А ведь минуту назад все они были аккуратно разложены по размерам, цвету, назначению, а теперь Салах придется целый вечер, не разгибаясь, собирать и раскладывать свои запасы.

Юмн и пальцем не пошевелила, чтобы отвлечь ребенка. Она, словно поощряя его шалости, улыбалась и ерошила мальчику волосы.

— Тебе нравится, мое золото? — щебетала она. — Скажи своей мамочке, какой это цвет? Красный. Анас, покажи все красные камушки.

Барбара больше не могла выносить явно задуманного издевательства.

— Миссис Малик, — обратилась к ней Барбара. — Скажите все-таки, где я могу найти вашего супруга? Мне необходимо с ним поговорить.

— Зачем? Я ведь уже сказала вам…

— Каждое слово, произнесенное вами в течение последних сорока минут, запечатлелось в моей памяти, словно выбитое на скрижалях. Но мне надо выяснить у него некоторые обстоятельства, связанные со смертью мистера Кураши.

Юмн повернулась к Барбаре, продолжая поглаживать Анаса по голове.

— Я сказала вам, что он не имеет никакого отношения к смерти Хайтама. Вам надо говорить об этом с Салах, а не с ее братом.

— Тем не менее…

— Никаких «тем не менее». — На этот раз Юмн повысила голос. На щеках вспыхнули красные пятна. Она сбросила с себя елейную маску примерной жены и матери. Лицо перекосило злобой. — Салах и Хайтам говорили друг с другом. Ему было известно, чем она занималась по ночам. Я думаю, поскольку вы служите в полиции, то сможете без особых усилий прибавить единицу к единице. Мой Муни, — объявила она, ставя все точки над «i», — мужчина среди мужчин. И вам не обязательно говорить с ним.

— Хорошо, — сказала Барбара. — Благодарю вас за то, что уделили мне время. Я сама найду выход.

Ее собеседница почувствовала, что Барбара вложила в последние слова еще и другой, не явный смысл, но с тем же упорством повторила:

— Это совсем не обязательно — говорить с ним. Обойдя ее, Барбара вышла в коридор. Позади нее вновь раздался голос Юмн:

— Вы ведь не верите мне насчет Салах? Вы обменялись двумя словами с этой маленькой сучкой и, как все остальные, вообразили, что видите перед собой грациозную лань. Такую тихую. Такую нежную. Она ведь и мухи не обидит. Вы любуетесь ею. А она смеется над вами.

Барбара начала спускаться по ступенькам.

— Эта шлюха дурит вас. Шлюха! Она только притворяется чистой, преданной, благочестивой, доброй! А сама приводит мужиков в свою комнату, укладывается с ними в постель!

Барбара подошла к двери. Взялась за ручку. Юмн, стоя на верхней ступеньке, прокричала ей:

— Он был со мной!

Рука Барбары замерла, до нее дошел смысл слов. Она обернулась.

— Что?

Держа на руках младшего сына, Юмн спустилась по лестнице. Теперь пылали не только ее щеки — побагровело все лицо. Ее блуждающие глаза сверкали каким-то диким блеском, который усиливался с каждым словом:

— Я говорю вам сейчас то, что вы услышите от Муханнада. Я спасаю вас от хлопот, связанных с его поиском. Ведь это в ваших интересах?

— Так что вы хотите сказать?

— Если вы думаете, что Муханнад причастен к тому, что произошло с Хайтамом Кураши, это не так. Он был со мной в ту ночь в нашей спальне. Вот это я и хочу сказать.

— В пятницу ночью? — переспросила Барбара. — И он никуда не выходил? Даже на время? Нет? А может, он говорил, что пойдет повидаться с кем-нибудь из друзей? Или даже поужинать со старым другом?

— Я знаю, что мой муж был со мной. Как вы думаете, могу я, жена, перепутать такое? — требовательно спросила Юмн. — Он был здесь. Со мной. В этом самом доме. В пятницу ночью.

Блеск! — подумала Барбара. Лучшего свидетельства виновности этого азиата она и желать не могла.

Глава 26

Голоса все время звучали в голове, и с этим ничего нельзя было поделать. Они, казалось, проникали отовсюду. Сначала Муханнад размышлял о том, что нужно будет сделать после того, как голоса смолкнут, если, конечно ему удастся их заглушить, а когда понял, что вряд ли сможет, если только не убьет себя — чего он, разумеется, не хотел, — то решил, что ему лучше всего отложить исполнение своих планов.

Рохлайн позвонил на горчичную фабрику сразу же после того, как эта сучка из Скотленд-Ярда вышла из ворот склада в Паркестоне.

— Abort,^[60] Малик, — произнес он. Это означало, что новую партию товара — она прибывала именно сегодня и обещала им прибыль не менее двадцати тысяч фунтов, если, конечно, подсуетиться и организовать дело так, чтобы работяги трудились как можно дольше, а не драпали при первой же возможности, — не получится встретить в порту; соответственно, не удастся сформировать новые группы и послать их к кентским фермерам, которые уже внесли согласованную предоплату.

Вместо этого товар сразу по прибытии предстоит реализовать, то есть отпустить на все четыре стороны, и пусть они самостоятельно добираются до Лондона или любого другого города, в котором могут спрятаться и затеряться. И если их по пути не сцапает полиция, то они растворятся среди населения и будут помалкивать в тряпочку, каким образом им удалось проникнуть в эту страну. Да и зачем болтать, если это приведет только к депортации. А что касается тех, кто уже вывезен куда-то на работы, пусть заботятся о себе сами. Когда никто не приедет за ними, чтобы отвезти их обратно, они сами поймут что к чему.

«Abort» означало, что Рохлайн уже едет в Гамбург. А еще — что все бумаги, связанные с иммиграционными делами компании «Поездки по всему свету», загрузили в машинку для уничтожения ненужных документов. Сам он должен действовать быстро и решительно, не дожидаясь, пока мир — как это уже не раз случалось за те двадцать шесть лет, что он живет на свете, — обрушится на него всей своей тяжестью.

Муханнад уехал с фабрики. Поехал домой. Начал приводить свой план в действие. Слава богу, Хайтам мертв, а Кумар не заговорит даже под пытками. Раскроет рот — немедленная депортация, а уж этого Кумар никак не хотел, особенно теперь, когда его главный защитник убит.

И еще эта идиотка Юмн — безобразная корова, которую он должен называть женой — затеяла скандал с его матерью. А ведь в этом есть божий промысел: если бы не скандал, он не узнал бы правду о Салах.

Он проклинал ее, свою подлую сестру. Это она его довела! А чего еще она ожидала, когда повела себя с этим европейцем как шлюха? Прощения? Понимания? Вседозволенности? Чего? Она позволила этим рукам — грязным, развратным, порочным, отвратительным — касаться своего тела. Она лежала под деревом на голой земле с этим Шоу, куском дерьма, и ожидала, что он — ее брат, старший брат, ее господин — закроет на это глаза? Заткнет уши, слыша, как они дышат и стонут, прильнув друг к другу? Будет спокойно смотреть, как его рука приподнимает ее ночную рубашку и крадется все выше и выше?

Не владея собой, он сгреб ее. Да, именно сгреб и притащил в дом. Да… и он овладел ею, потому что она заслужила это, заслужила, чтобы именно так с ней и поступали, потому что она была шлюхой, а главное, потому, что она должна была заплатить за это, как платят все шлюхи. А раз так, то одной ночи было недостаточно, чтобы внушить ей, кто является истинным хозяином ее судьбы. Одно мое слово — и ты мертва, говорил он ей. И ему даже не пришлось заглушать ее крики, закрывая рот ладонью. Она молчала, знала, что должна платить за свой грех.

Как только Юмн сообщила ему новость, он поехал на поиски сестры. Ему до смерти не хотелось этого делать, но найти ее было необходимо. Глаза резало, словно под веками был песок, сердце колотилось, а голове неумолчно звучали голоса: «Abort, Малик… Чем я заслужила, что ко мне относятся, собаке?.. Сын мой, у нее совершенно необузданный нрав. У нее нет чувства… Приезжала полиция, чтобы произвести обыск на фабрике. Они интересовались вами… Abort, Малик… Посмотри на меня, Муни. Посмотри, что твоя мать… До того, как я узнал об этом, она уже разрушила все планы. Я не могу понять, почему… Abort, Малик… Добродетельная девственница, любимица твоего папаши… Аборт… Девственница? Она девственница? Подожди, через несколько недель она уже не сможет скрыть правду под своей… Они не сказали, что ищут. Но у них был ордер. Я сам его видел… Твоя сестрица беременна… Abort. Аборт…»

Салах не посмеет заговорить об этом, не посмеет обвинить его. А если обвинит, то это ее погубит, потому что тогда выплывет наружу правда о ее отношениях с Шоу. Тогда он сам — Муханнад, ее брат — скажет правду. Он расскажет во всех подробностях, что происходило между ней и Тео в саду перед его глазами, а уж тогда родителям будет легко додумать все до конца. Разве смогут они верить словам дочери, которая предала их, убегая по ночам из дома? Дочери, которая ведет себя как последняя дешевка? Так в чьих словах правда? В словах сына, свято исполняющего свой долг по отношению к жене, детям и родителям, или в словах дочери, которая погрязла во лжи?

Салах знает, что он скажет. Она знает, чему поверят родители. Она не будет ничего говорить, она не будет обвинять.

Надо найти ее. Но на фабрике ее не было. Ее не было ни в ювелирном магазине у подруги с лицом бабы-яги, ни в Фалак-Дедар-парке. На пирсе он ее тоже не встретил.

Но зато там Муханнад услышал новость о миссис Шоу и поехал в больницу. Когда он подъезжал, они как раз выходили из здания. Все трое. Отец, сестра и Тео Шоу. Взгляд, которым его сестра обменялась со своим любовником, когда он распахнул перед ней дверцу машины, сказал ему то, что он хотел узнать: она рассказала. Эта маленькая сучка рассказала Шоу правду.

Он быстро ушел прочь, прежде чем они его заметили. А голоса все звучали и звучали у него в голове: «Abort, Малик… Ну что мне делать? Скажи, Муни… В настоящее время мистер Кумар не назвал по имени никого… Когда кто-нибудь умирает, то не тебе, Муханнад, заботиться о его воскрешении… Обнаружен мертвым на Незе… Я помогал нашим людям в Лондоне, когда у них возникали трудности с… Abort, Малик… Муханнад, подойди, я познакомлю тебя с моей подругой Барбарой. Она живет в Лондоне… Человек, о котором ты говоришь, для нас умер. Ты не должен был приводить его в наш дом… Abort, Малик… Мы сказали ей, что едем в Эссекс. Но только папа не сказал мне, что ты живешь здесь, дядя Муханнад… Abort. Аборт… А ты еще придешь? А я смогу увидеть твою жену и мальчиков? А ты еще придешь?»

Так вот где ответ, который он ищет. Тогда голоса в голове стихнут, а нервы успокоятся.

Желание покоя погнало его в отель «Пепелище».

— Все в порядке, — заявила Эмили. По ее лицу расплылась плотоядная улыбка. — Здорово все получилось, Барбара. Черт возьми! Все отлично. — Она крикнула во весь голос, вызывая Белинду Уорнер, и та возникла в дверях кабинета, как будто ждала рядом.

Барбара была вне себя от счастья. Им преподнесли Муханнада Малика на блюдечке, словно голову Иоанна Крестителя Саломее, и даже не потребовали в награду станцевать. И все это проделала его тупоголовая жена.

Эмили принялась раздавать приказания. Детектив, отправленный в Колчестер, где он прочесывал улицы по соседству с домом Ракин Хана, пытаясь засечь кого-либо, кто может подтвердить алиби Муханнада или утопить его навеки, должен быть отозван. Сотрудники, посланные на горчичную фабрику для того, чтобы проверить всю переписку и документы работников, должны немедленно прекратить эту бессмысленную работу. Парни, проверяющие улики против Тревора Раддока, должны спешным образом свернуть свою деятельность. Все на поиски Муханнада Малика!

— Никому не удавалось оказаться в двух местах одновременно, — с торжеством глядя на Эмили, сказала Барбара. — Он забыл сказать жене о своем алиби. И она с готовностью предъявила нам его второе алиби. Эмили, они явно не подготовились к этой афере. А это очень кстати.

Наконец Барбаре удалось увидеть свою подругу торжествующей. Эмили, отвечая на телефонные звонки, экспромтом отдавала приказания, составляла план захвата, руководила работой своей команды со спокойной уверенностью, которая — Барбара была в этом уверена — скрывала лихорадочное внутреннее волнение. А ведь, черт возьми, она была права с самого начала! Она почувствовала, что Муханнад Малик занимается какими-то темными делами, которые не увязываются с его демонстративными протестами в защиту прав своего народа. А сейчас настало время взять этого грязного подонка.

Детективов разослали повсюду: на горчичную фабрику, в район Авеню, в здание городского муниципалитета, в Фалак-Дедар-парк, в небольшой зал, расположенный над магазином гравюр и эстампов и предназначенный для проведения выездных мероприятий, в котором, по данным отдела полицейской разведки, устраивала сборы «Джама». Часть детективов была направлена в Паркестон на случай, если информация, добытая в ходе розыскных мероприятий, укажет на участие в деле компании «Истерн импортс».

Фотографии и описание внешности Малика были переданы по факсу во все соседние графства. Номер и уникальный цвет его «тандерберда» были сообщены всем управлениям дорожной полиции. В «Тендринг стандарт» была зарезервирована вся передняя полоса для фотографий Малика, если не удастся арестовать его до утра.

Все сотрудники управления были задействованы. Все были в движении. Каждый работал словно шестеренка большого механизма расследования, а центром была Эмили Барлоу.

Именно сейчас она могла наилучшим образом показать, на что способна. Барбара помнила ее умение мгновенно принимать решения и расставлять сотрудников так, чтобы они работали с максимальной отдачей. Она демонстрировала это на тренировочных занятиях в Мейдстоне, но там наградой было только одобрение преподавателей и восхищение соучеников. Теперь на карту было поставлено все: от спокойствия в городе до ее служебного положения, — но Эмили казалась воплощением хладнокровия. И только по тому, что она проглатывала окончания слов при разговоре, можно было судить о внутреннем напряжении, которое она испытывала в эти минуты.

— Итак, все они повязаны, — обратилась она к Барбаре, прикладываясь к бутылке с водой «Эвиан». Ее лицо было влажным. — В том числе и Кураши. Это видно даже без очков. Он тоже хотел иметь свою долю. В результате Кураши и спикировал с лестницы вниз головой. — Еще один глоток воды. — Смотри, как все просто, Барб. Малик постоянно отсутствовал дома: встречи в «Джама», контакты с Рохлайном, развозка нелегалов по всей стране.

— И еще разъезды, связанные с работой фабрики, — добавила Барбара. — Иэн Армстронг говорил мне, что их тоже было достаточно.

— Так, значит, если ночью его не было дома, в семье не волновались и не обращали на это внимания. Он мог уйти из дому, следить за Кураши, узнать об их отношениях с Хегарти — даже и не уточняя, что тот, с кем встречался Кураши, был именно Хегарти, — и выбрать момент, чтобы отправить его на тот свет. На эту ночь к его услугам было подготовлено полдюжины алиби, выбирай какое хочешь.

Барбара видела, как все факты, соединяясь, превращаются в стройную систему.

— А потом, чтобы показать свою непричастность к убийству, засветился на публике, возглавляя своих людей.

— Чтобы показать себя тем, кем он в действительности никогда не был: мусульманином, братом всех мусульман, желающим докопаться до причин убийства Кураши.

— И требовал постоянных встреч с тобой, потому что решил: истинный убийца шарахался бы от полиции, как черт от ладана.

— Да, он хотел заставить меня так думать, — сказала Эмили. — Но ему не удалось заморочить мне голову. Ни на одну секунду.

Она подошла к открытому окну, к которому все еще была прикреплена наволочка для защиты от солнца. Потянув, сдернула ее, склонилась над подоконником и выглянула на улицу.

— Как я ненавижу это время, — вздохнула она. Время ожидания, подумала Барбара, когда сидишь в напряжении за линией фронта, чтобы координировать усилия других в соответствии с поступающими в управление донесениями. Это была ложка дегтя в нынешнем триумфе Эмили. Руководитель оперативно-следственной группы не может быть сразу во всех местах. Поэтому она сидит в кабинете, полагаясь на опыт и безошибочную работу своей команды.

— Шеф?

Эмили обернулась. В дверях стояла Белинда Уорнер.

— Какие новости? — спросила она.

— Этот азиат. Он снова пришел и сейчас внизу. Он…

— Какой азиат?

— Тот самый. Мистер Ажар. Он в приемной и хочет поговорить с вами. Или с сержантом. Он сказал, что может поговорить и с сержантом. В приемной говорят, что он вроде как не в себе.

— В приемной? — нервно переспросила Эмили. — А какого черта он околачивается в приемной? Он должен быть рядом с Кумаром. Там, где я его оставила. Я же велела ему… — Она на мгновение замолчала. — Господи! — произнесла она упавшим голосом.

— В чем дело? — Барбара мгновенно вскочила на ноги. Ажар «не в себе» и обращается к ним за помощью? Этот пакистанец был всегда так спокоен и невозмутим, что мысль о том, что он «не в себе», попросту не укладывалась у нее в голове. — Что происходит?

— Он не должен был выходить из управления, — сказала Эмили. — Он должен был находиться рядом с Кумаром до тех пор, пока мы не схватим его кузена. А я, пустоголовая дура, оставила их в комнате для допросов и забыла предупредить в приемной, что ему запрещено выходить из управления.

— И что теперь?.. — Белинда, стоя на пороге, все еще ждала указаний.

— Я иду к нему, — отрывисто объявила Эмили. Барбара поспешила за ней. Они почти бегом миновали коридор, спустились на первый этаж. Таймулла Ажар нервно мерил шагами небольшую приемную.

— Барбара! — закричал он при виде женщин. Сейчас он никакими ухищрениями не сумел бы скрыть охватившую его панику. Выражение его лица было безумным. — Барбара, она пропала! Он увез Хадию.

— Нет, Господи, нет! — прошептала Барбара, как молитву. — Ажар, как это?.. Вы уверены?

— Я приехал в отель. Когда закончил все дела здесь. Мистер Тревес сказал мне. Миссис Портер была с ней. Она запомнила его с прошлого вечера. Она видела нас вместе. Вы помните. В баре. Она подумала, что мы договорились… — Казалось он вот-вот задохнется.

Барбара положила руку ему на плечо.

— Мы освободим ее, — сказала она. — Ажар, клянусь вам! Мы вернем ее.

— Что, черт возьми, происходит? — приказным тоном спросила Эмили.

— Хадия — его дочь. Ей восемь лет. Муханнад увез ее. Она, очевидно, думала, что он заранее уговорился с ее отцом, и согласилась поехать с ним.

— Она знает, что никогда нельзя ни с кем уходить, — пояснил Ажар. — С незнакомыми. Никогда.

— Но ведь Муханнад-то — ее дядя, — напомнила Барбара. — Она говорила, что хочет познакомиться с его женой и детьми. Помните, Ажар? Ведь вы же слышали, как она говорила это. И я слышала. И вы не должны думать… — Ей отчаянно хотелось избавить его от чувства вины, которое, как она знала наверняка, он сейчас испытывал. Но ей все равно не удалось бы это сделать. Ведь это был его ребенок.

— В чем, черт возьми, дело? — Эмили вновь потребовала объяснений.

— Я же сказала. Хадия…

— Да плевать я хотела на эту Хадию, кем бы она ни была! Вы что, водитесь с этими людьми, сержант Хейверс? И если да, то кого из них конкретно вы знаете?

Барбара поняла свою ошибку. Ее рука, все еще лежащая на плече Ажара, выдала все, что Барбара до этого скрывала. Она лихорадочно соображала, что бы сказать в свое оправдание, но сказать было нечего, кроме правды, а это заняло бы слишком много времени.

Ажар снова заговорил:

— Он спросил ее, не хочет ли она побывать на море. Миссис Портер слышала почти весь разговор. «Ты любишь море? А что, если нам отправиться в путешествие по морю?» Он сказал это, когда они уходили. Миссис Портер слышала. Барбара, он увез…

— Боже милостивый! Лодка. — Барбара метнула умоляющий взгляд на Эмили. Ни на объяснения, ни на оправдания времени у них не было. Она знала, куда направился Муханнад Малик. Она поняла, что он задумал. — Он угнал лодку с Балфордской пристани. Вернее, с эссекской лодочной станции, как он это проделал раньше. Хадия думает, что они отправились на прогулку по Северному морю. А он хочет добраться до континента. Наверняка. Это же безумие! Расстояние слишком велико. Но именно это он и задумал. Из-за Гамбурга, из-за Рохлайна. А Хадия — это гарантия, что мы его не остановим. Эм, нам надо подключить к этому береговую охрану.

Эмили Барлоу не произнесла в ответ ни слова, но и без слов — по выражению лица — было ясно, что она думала сейчас совсем не о том, как преследовать убийцу в море или за морем. По сжатым челюстям было понятно, что сейчас ее волнует только то, что Барбара ее обманула.

— Эм, — обратилась к ней Барбара, вне себя от того, что они теряют время, — я знаю их по Лондону. Ажар. Хадия. Ну что тут такого? Что такого? Эм, ну ради Бога…

— Я не могу в это поверить. — Взгляд Эмили, казалось, прожигал ее насквозь. — Ведь я больше, чем кому-либо…

— Барбара… — У Ажара дрожал голос, и было видно, какие муки он испытывает.

— Я ведь даже и не знала, что расследование поручено тебе, пока не приехала в Балфорд, — оправдывалась Барбара.

— Кто бы ни вел расследование, ты не должна была участвовать.

— Конечно. Я понимаю. Я не должна была. — Волнуясь, Барбара искала любой повод, чтобы заставить руководителя следственной группы начать действовать. — Эм, я только хотела оградить их от неприятностей. Я волновалась за них.

— А я, выходит, подыгрывала тебе, так?

— Я поступила плохо и неправильно. Я должна была сказать тебе. Если хочешь, можешь послать рапорт моему начальству. Но потом.

— Пожалуйста! — Голос Ажара звучал умоляюще.

— Черт возьми, Хейверс, как ты могла? — Руководитель следственной группы произнесла эти слова так, словно не слышала ни одного ранее сказанного слова.

— Полностью согласна, — торопливо произнесла Барбара. — Чертовски непрофессионально. Но сейчас речь не об этом. Нам надо обратиться за помощью к береговой охране, если мы хотим взять Муханнада. И как можно быстрее, Эм.

Эмили хранила гробовое молчание.

— Господи, Эм! — теряя самообладание, закричала Барбара. — Ну о чем ты сейчас думаешь, об убийце или о своей репутации?

Последняя фраза была глупой и бессмысленной, и Барбара сейчас презирала себя за несдержанность, однако реакция Эмили была именно такой, какую ожидала Барбара.

Эмили взглянула на Ажара, затем перевела взгляд на Барбару. И вновь включилась в работу:

— Обойдемся без береговой охраны.

Без дальнейших объяснений она, резко повернувшись, быстрым шагом направилась по коридору.

— Пошли! — Барбара схватила Ажара за руку.

Открыв дверь комнаты, в которой стояли компьютеры, еще какая-то техника, Эмили отрывисто приказала:

— Свяжитесь по сети с Фогерти. Пусть направит бронированный автомобиль на Балфордскую пристань. Человек, который нас интересует, — в море, и он захватил заложника. Скажи Фогерти, пусть приезжает туда с оружием.

Барбара поняла наконец, почему Эмили не стала задействовать береговую охрану. Их суда и экипажи не вооружены, поэтому ей и потребовалось оружие и бронированный автомобиль.

Черт возьми! — запаниковала Барбара. Она пыталась отогнать ужасную картину, которую упрямо и настойчиво рисовало воображение: Хадия, сраженная шальной пулей.

— Пошли, — повторила она, обращаясь к Ажару.

— А что она?..

— Она организует погоню. Мы с ними.

Так, по крайней мере, думала Барбара, стараясь сделать все возможное, чтобы спасти свою маленькую подружку.

Эмили, сопровождаемая Ажаром и Барбарой, вышла из здания управления и села в патрульную машину. Пока они садились, она завела мотор и включила мигалку. Взглянув в зеркало на заднее сиденье, она, обращаясь к Барбаре, объявила:

— Он остается. — И, посмотрев в упор на Ажара, приказала: — Выйдите вон. — Видя, что мужчина, словно окаменев, не сдвинулся с места, она рявкнула: — Да что это, черт возьми, я же сказала, выйдите вон из машины! Я уже достаточно на вас нагляделась! На всех вас! Выйдите!

Ажар посмотрел на Барбару. Барбара не совсем ясно понимала, каких действий он от нее ждет, впрочем, даже если бы и поняла, то мало что могла бы сделать. Единственное, что сейчас было уместно, — пойти на компромисс.

— Ажар, мы освободим ее, — сказала она. — Оставайтесь здесь.

— Пожалуйста, — взмолился он. — Возьмите меня. Ведь, кроме нее, у меня никого нет. Я не смогу без нее.

Эмили злобно бросила через плечо:

— Скажите об этом вашей супруге и детям в Хаунслоу. Я уверена, они просто затрепещут от радости. А теперь, мистер Ажар, выйдите из машины, пока я не попросила кого-нибудь из детективов вам помочь.

Барбара, сидевшая рядом с Эмили, повернулась к нему.

— Ажар, — умоляюще произнесла она. Он, оторвав взгляд от Эмили, посмотрел на нее. — Я ведь тоже люблю ее. Я спасу ее. Оставайтесь здесь и ждите нас.

С огромным трудом, словно это потребовало всех сил, что у него были, Ажар выбрался из машины. Как только он закрыл дверь, Эмили нажала на газ. Вылетев со стоянки, они помчались по улице. Эмили включила сирену.

— О чем ты, черт возьми, думаешь? — грозно спросила она. — Ну какой ты после этого коп?

Они с ревом проехали Мартелло-роуд. Хай-стрит была почти пустынной. Свернув с нее вправо, они рванули к морю.

— Скажи мне вот что: сколько раз за эти четыре дня у тебя была возможность сказать мне правду? Десять? Двадцать?

— Я должна была сказать тебе, но…

— Да заткнись ты! — отмахнулась Эмили. — Не трудись, не объясняй.

— Когда ты просила меня быть твоим представителем по связям, мне следовало рассказать тебе все. Но тогда ты бы отменила свое предложение, а я осталась бы в неведении. Я переживала за них. Он ведь университетский профессор. Я подумала, что он вмешался в дело, которого не знает и не понимает.

— Конечно, — с издевкой передразнила ее Эмили. — Он понимает все не хуже, чем я.

— Тогда я ведь не знала этого. Откуда?

— Это ты и должна мне сказать.

Она на всем ходу повернула на Милл-лейн. У кромки тротуара стоял фургон, в который водитель грузил коробки с маркировкой «Печатная продукция». Эмили крутанула руль, чтобы не задеть фургон и водителя. Машина, въехав на тротуар, свалила урну и прислоненный к ней велосипед. Барбара вцепилась в приборную доску, а Эмили, стиснув руль и давя поочередно на все педали, вывела машину обратно на проезжую часть.

— Я не знаю ни о каких его противозаконных делах. Он просто мой сосед. Я знала о том, что он собирался ехать в Балфорд. Это правда. Но он и не догадывался, что я последую за ним. Эм, его дочка — моя подруга.

— Подруга, которой восемь лет? Господи. Ты, видно, держишь меня за дуру, если рассказываешь такие сказки.

— Эм…

— Ну все, хватит, замолчи, договорились? Они уже во второй раз в течение дня въезжали на пристань, на всем ходу пересекая парковку и громыхая какими-то железяками, лежавшими в багажнике патрульной машины. Чарли Спенсер подтвердил, что Муханнад Малик взял моторную лодку.

— С хорошим дизельным мотором. Подходящим для долгого плавания. А с ним была симпатичная куколка, — рассказывал Чарли. — Его племянница, он сказал. Она еще никогда не плавала на лодке. Ей ужас как хотелось поплавать по морю.

По прикидкам Чарли, Муханнад покинул пристань примерно сорок минут назад и на дизельной лодке, которую он выбрал, собираясь, по его словам, половить рыбу, не мог уйти дальше, чем граница залива Пеннихолл и Северного моря. Правда, на лодке мощный мотор, и на ней он сможет добраться до континента. Чтобы нагнать и взять его, им потребуется хорошее быстроходное судно, которое Эмили сразу же и увидела: на понтоне, блестя на солнце, лежал там, где его, вытащив из воды, оставил Чарли, катер «Морской колдун».

— Я беру его, — сказала она.

Чарли от неожиданности поперхнулся.

— Погодите, — сказал он. — Я не знаю…

— А тебе и знать не надо, — резко оборвала его Эмили. — Твое дело спустить катер на воду и передать мне ключи. Остальное дело полиции. Ты предоставил лодку убийце, взявшему в заложники ребенка. Так что спускай «Морского колдуна» и дай-ка мне еще пару биноклей.

У Чарли, огорошенного такой новостью, отвисла и задрожала челюсть. Трясущейся рукой он подал ей ключи. Когда он, следуя за Эмили и Барбарой, дошел до середины понтона и спустил катер на воду, бронированный полицейский автомобиль, мигая, с воем въехал на парковку.

Фогерти выскочил из машины и бегом бросился на понтон. В одной руке он держал пистолет в кобуре, в другой — карабин.

— Помоги нам, Майк, — приказала Эмили, когда он прыгнул в катер, и принялась срывать защитный голубой чехол, закрывающий сиденья и приборную доску. Она перебросила чехол за плечо и сунула ключ в замок зажигания. Фогерти ходил за морскими картами. Через две минуты Эмили уже завела мотор.

Катер, окутанный выхлопными газами, стоял носом к причалу. Эмили развернула его в море.

— Ради бога, берегите «Колдуна», — жалобно просил Чарли. — Кроме него, у меня ничего нет, да и кредит за него еще не выплачен.

По спине Барбары прошел холодок. «Кроме нее, у меня никого нет», — вспомнила она слова Ажара и тут же увидела его «гольф», въезжающий на стоянку пристани. Он остановился посредине бетонной площадки. Ажар выскочил из машины и, не закрыв дверь, побежал к понтону. Он молча смотрел на Барбару, в то время как Эмили выруливала на фарватер, проходящий по восточной части гавани, откуда брал начало огибающий Нез Балфордский канал.

Не волнуйся, мысленно обратилась к нему Барбара. Я привезу ее, Ажар. Клянусь тебе… С Хадией все будет в порядке.

Но она достаточно долго занималась расследованием преступлений и знала, что нельзя гарантировать чью-то безопасность, в особенности когда убийца загнан в угол. А тот факт, что Муханнад Малик не испытывал ни малейших угрызений совести из-за того, что превратил ради денег людей в рабов, изображая из себя их пламенного защитника, заставлял предположить, что он не остановится ни перед чем. Что ему безопасность да и жизнь восьмилетней девочки!

Барбара помахала Ажару рукой с поднятым вверх большим пальцем, не зная, чем еще подбодрить его, а затем, отвернувшись от пристани, стала внимательно смотреть на воду.

Скорость движения в этом месте была ограничена пятью узлами. А сейчас, в конце дня, фарватер был забит многочисленными плывущими к берегу лодками с туристами. Но Эмили было на это наплевать. Надев солнцезащитные очки и расставив пошире ноги, она врубила максимальную скорость.

— Включи радио, — приказала она Фогерти. — Свяжись с начальством. Скажи им, где мы находимся. Спроси, не могут ли они выслать вертолет, чтобы обнаружить его в море.

— Слушаюсь.

Он положил оружие на сиденье и начал щелкать переключателями рации, произнося какие-то таинственные буквы и числа. Потом внимательно вслушивался в треск, ожидая, что ему ответят.

Барбара подошла к Эмили. Обе стояли, поскольку так лучше просматривалось пространство перед ними. Барбара взяла бинокль и надела ремешок на шею.

— Нам надо держать курс на Германию, — прервала Эмили безответно кричащего в микрофон Фогерти. — На устье Эльбы. Найди-ка, где это.

Он прибавил громкость, отложил микрофон и углубился в карты.

— Ты согласна, что именно там он и попытается скрыться? — перекрикивая гул мотора, обратилась Эмили к Барбаре.

— По идее возможно. В Гамбурге у него партнеры. Ему нужны документы, безопасная квартира, где он мог бы отлежаться, перед тем как рвануть в Пакистан, а там только Богу известно…

— Сейчас мы в заливе, в районе песчаных отмелей, — прервал ее Фогерти. — Следите за бакенами. А потом следуйте по курсу ноль-шесть-ноль, — объявил он и бросил карты на сиденье.

— Что это? — Эмили вытянула шею, словно стараясь расслышать получше и понять то, что сказал Фогерти.

— Шеф, это ваш курс, — сказал Фогерти, снова принимаясь за радио. — Ноль-шесть-ноль.

— Это как?

Фогерти в замешательстве уставился на нее.

— Вы разве не ходите под парусом?

— Под каким, к черту, парусом? Я хожу на веслах. Это Гарри ходит под парусом. И тебе это известно. Так что, черт возьми, значат твои «ноль-шесть-ноль»?

Фогерти сообразил, в чем дело. Положив руку на крышку компаса, он сказал:

— Держите руль по курсу ноль-шесть-ноль. Это направление на Гамбург и курс на начальном отрезке нашего пути.

Эмили понимающе кивнула и прибавила скорость.

Сейчас западная оконечность Неза была у них по правую руку; Уэйд, представляющий собой цепочку заболоченных островков, выступающих над водой только во время отлива, находился слева. Прилив был высокий, однако время близилось к вечеру, поэтому яхтсмены-любители уже развернули свои яхты в направлении пристани. Эмили вела катер по центру канала на максимально допустимой скорости. Но когда они увидели бакены, отмечающие место, где канал, по которому они шли, вливался в Хемфорд-уотер, более широкий и глубокий, сразу за которым было открытое море, она потянула на себя рычаг заслонки дросселя. Мощный мотор одобрительно зарычал. Нос катера приподнялся, затем с размаху шлепнул по поверхности воды. Фогерти, потеряв равновесие, рухнул на сиденье, Барбара вцепилась в поручни, а «Морской колдун» легко заскользил по поверхности Хемфорд-уотер.

Прямо перед ними простирались залив Пенни-хол и Северное море: широченное покрывало цвета зеленого лишайника, над которым то тут, то там вздымались белые капюшончики. «Морской колдун» легко несся вперед, и Эмили еще прибавила скорости. Нос катера вновь взлетел вверх и затем с такой силой плюхнулся на поверхность воды, что боль от не окончательно зажившего ребра пронзила грудную клетку Барбары, поднялась по горлу и дошла до самых глаз.

Господи, взмолилась она. Только бы не потерять сознание.

Она через силу поднесла бинокль к глазам. Сев, она как можно глубже вжалась в сиденье и оперлась о спинку, чтобы меньше чувствовать, как трясет и болтает лодку. Фогерти возился с рацией и время от времени что-то кричал в микрофон, перекрывая голосом рев мотора.

Ветер хлестал по лицу брызгами. Они обогнули Нез, и «Морской колдун», ворвавшись в залив, пронесся мимо двух скутеров, которые скрылись за поднятой им волной, словно пластмассовые солдатики, сбитые щелчком на игрушечном поле боя.

Фогерти, натянув на себя брезентовый чехол, продолжал перекрикивать шум мотора. Барбара вглядывалась через бинокль в пустынную линию горизонта, и вдруг офицеру кто-то ответил с берега. Она почти не слышала, что он сказал, и не расслышала ни слова из ответа. Поняла, лишь когда он закричал, обращаясь к Эмили:

— Ничего не вышло, шеф. Наш вертолет отозвали для участия в учениях особого подразделения в Саутенд-он-Си.

— Что? — взорвалась Эмили. — Чем они, черт побери, там занимаются?

— Антитеррористические учения. Как мне сказали, они были запланированы еще полгода назад. Они свяжутся по радио с экипажем вертолета, но не обещают, что он прилетит вовремя. Может, связаться с береговой охраной?

— А какой нам толк от этой дурацкой береговой охраны? — огрызнулась в ответ Эмили. — Ты что, думаешь, Малик сдастся им, как послушный мальчик, когда они приблизятся к нему и вежливо попросят об этом?

— Тогда мы можем надеяться только на то, что вертолет появится в нужный момент. Я сообщил им наш курс.

Фыркнув, Эмили прибавила газу, и Фогерти снова потерял равновесие. Карабин с грохотом свалился с сиденья. Эмили бросила взгляд на оружие.

— Дай-ка мне пистолет, — велела она. Фогерти протянул ей «Глок-17», табельное оружие английской полиции. Держась одной рукой за штурвал, она перебросила через плечо ремень кобуры. — Видишь что-нибудь? — спросила она Барбару.

Барбара водила биноклем по линии горизонта. На севере виднелись выстроившиеся в одну линию треугольные силуэты морских паромов, плывущих из Харвича и Феликстона на континент. К западу, на фоне заходящего солнца, высились сооружения на Балфордском развлекательном пирсе, отбрасывающие на воду длинные тени. Позади катера поверхность прибрежной полосы была усеяна треугольниками парусов любителей винд-серфинга, а впереди простирался безбрежный простор моря, окаймленный по всему горизонту грязно-серой оторочкой тумана, висящего над морем все те дни, что Барбара провела в Балфорде.

Барбара разглядела суденышки, плывущие им навстречу, направляясь к берегу. В разгар лета и на исходе дня это было дело обычное. Но интересующая их лодка должна плыть в том же направлении, что и они.

— Ничего не видно, Эм, — ответила она.

— Продолжай наблюдение, — приказала Эмили и снова надавила на газ. Катер ответил очередным прыжком из воды с последующим шумным возвратом в стихию. Барбара застонала, когда на ее треснутое ребро надавила вся масса тела. Инспектор Линли, решила она, не одобрил бы то, как она проводит отпуск. Нос катера вздымался, падал, снова вздымался.

Желтоклювые чайки, паря, зависали над ними. Другие, сев на воду, раскачивались на поднятых катером волнах. Третьи взмывали вверх при приближении «Морского колдуна»; их негодующие крики заглушал рев мотора.

Они шли выбранным курсом не менее получаса, проносясь мимо парусных лодок и катамаранов, мимо глубоко сидящих в воде рыболовных судов, груженных дневным уловом. Они даже приблизились к этой низко висящей над морем полосе тумана, которая уже давно сулила берегам Эссекса так до сих пор и не наступившее похолодание.

Барбара продолжала вглядываться в горизонт. Если они не перехватят Муханнада до входа в полосу тумана, то не смогут воспользоваться своим преимуществом в скорости. Он, маневрируя, уйдет от них. Море ведь огромное. Он сможет изменить курс, уйдет от них в сторону на многие мили, и они не найдут его в тумане. Если он доберется до полосы тумана. «Если», — вдруг поняла Барбара, ведь он может быть сейчас и не в открытом море. Возможно, он держится где-то вблизи английского берега. А может, у него другой план действий, продуманный им на случай, когда его незаконные операции перестанут быть тайной? Она опустила бинокль. Провела ладонями по лицу, стирая соленые капли морской воды. Впервые за много дней она ощутила прохладу. Офицер Фогерти перелез на корму, куда скатился упавший с сиденья карабин. Сейчас он проверял его, настраивал режим стрельбы: одиночными выстрелами или очередью. Барбара почему-то решила, что он установил режим автомата. Из курса лекций она помнила, что дальность стрельбы на поражение в таком режиме — около ста ярдов. Она почувствовала привкус желчи во рту от одной только мысли, что он действительно может отрыть огонь. А ведь стреляя с расстояния в сотню ярдов, офицер вполне может попасть в Хадию. И Барбара, человек абсолютно неверующий, обратилась к небесам с горячей молитвой о том, чтобы первый же предупредительный выстрел убедил убийцу, что полиция вцепилась в него намертво. В противном случае он вряд ли сдастся.

Она снова подняла бинокль к глазам. Максимальное внимание! — приказывала она себе. А перед глазами у нее все время стояла маленькая девочка. Косички, весело прыгающие по плечам; по-смешному, как у птенца фламинго, поджатая правая ножка; сморщенный от усердия носик, когда она силится вникнуть в таинственные манипуляции с телефонным автоответчиком. А как горело радостью ее личико на торжестве по случаю дня рождения, на котором присутствовал единственный гость! Как она пританцовывала от счастья, узнав, что у нее совершенно неожиданно объявились новые родственники!

Муханнад обещал ей, что они встретятся снова. И она, должно быть, была вне себя от радости, что это случилось так скоро.

Барбара проглотила комок, стоявший в горле, стараясь отогнать от себя эти мысли. Ее работа заключается в том, чтобы захватить Муханнада. Ее обязанность сейчас — следить за морем. Ее обязанность…

— Вон он! Черт возьми! Вон там!

Вдали, уменьшенная расстоянием до размеров карандашного штриха, двигалась лодка, быстро приближаясь к полосе тумана. Она то поднималась на гребне волны, то проваливалась вниз, становясь невидимой. Она шла тем же курсом, что и они.

— Где? — закричала Эмили.

— Прямо перед нами, — указала Барбара. — Давай! Жми! Он приближается к туману.

«Морской колдун» рванулся вперед. Барбара не выпускала из виду лодку и направляла движение. Наверняка Муханнад даже и не подозревал, что они преследуют его. Но очень скоро он это поймет, потому что рев мотора «Морского колдуна» был слышен далеко вокруг. Как только он его услышит, то сразу поймет, что ему не уйти. И тогда неизвестно, что он предпримет.

Фогерти, перебравшись с кормы, встал рядом с ними, сжимая в руке карабин. Барбара, нахмурившись, посмотрела на него.

— Вы ведь не собираетесь стрелять? — спросила она.

— Очень надеюсь, что этого не потребуется, — ответил он, и она сразу почувствовала к нему симпатию.

Перед ними расстилалась неоглядная гладь моря, похожая на волнующееся под ветром поле, сплошь заросшее густой зеленой травой. Прогулочные лодки остались далеко за кормой, и сейчас, кроме них, в море были только паромы, направляющиеся в Голландию, Германию и Швецию.

— Ты видишь его? — закричала Эмили. — Мы идем за ним?

Барбара подняла бинокль. При каждом толчке она морщилась от резкой боли.

— Левее, — ответила она Эмили. — Держи левее. Господи, ну прибавь же скорость!

Лодка Муханнада неумолимо приближалась к полосе тумана.

Эмили повернула «Морского колдуна» влево, а через мгновение над морем разнесся ее крик:

— Я вижу его! Попался! Барбара тоже радостно закричала. Расстояние между ними сократилось уже до полутораста ярдов, и тут, когда его лодка поднялась на гребень волны, Муханнад понял, что его преследуют. Он вцепился в рулевое колесо, всматриваясь в полосу тумана, в которую надеялся войти раньше своих преследователей.

Его лодка прыгнула вперед. Вспененные валы перехлестывали через нос. Волосы Муханнада, обычно собранные в хвост за спиной, сейчас развевались по ветру. А рядом с ним, так близко к нему, что издали они смотрелись как один человек, стояла Хадия, вцепившись руками в его ремень.

Да, не дурак, подумала Барбара, держит ребенка рядом с собой.

«Морской колдун» несся вперед, разбрасывая по сторонам белые крылья пены. Когда расстояние сократилось до сорока ярдов, Эмили сбросила скорость и взяла мегафон.

— Все, Малик, глуши мотор, — обратилась она к нему. — Тебе от нас не уйти.

А он, не снижая скорости, продолжал двигаться вперед.

— Не будь дураком, — снова пыталась вразумить его Эмили. — Глуши мотор. Ты проиграл.

Его лодка неслась вперед, не снижая скорости.

— Черт возьми! — вспылила Эмили, отбросив мегафон в сторону. — Ну погоди, скотина. Ты свое получишь.

Эмили рванула на себя рычаг — расстояние между ними сразу начало сокращаться. Вот они сблизились почти на двадцать ярдов.

— Малик, — снова закричала она в мегафон, — глуши мотор! Это полиция. Мы вооружены. Ты попался.

Рев его мотора был ответом на ее угрозы. Он резко закрутил руль влево. Лодка изменила курс, и Хадия еще плотнее прижалась к нему. Он обхватил ее за талию и приподнял.

— Оставь ребенка! — закричала Эмили.

И в этот страшный миг Барбара поняла, что решил Малик.

Лишь мгновение она видела лицо Хадии — сейчас оно застыло от ужаса, а секунду назад сияло радостью от захватывающей дух гонки на лодке. Муханнад, стараясь сохранить равновесие, подошел к краю лодки. И бросил девочку за борт.

— Ах ты скотина! — закричала Барбара.

Муханнад схватился за руль и направил лодку в туман. Эмили нажала на газ. И тут Барбара поняла, что руководитель оперативно-следственной группы намерена пуститься в погоню.

— Эмили! — задохнулась от крика Барбара. — Ради бога! Девочка!

Водя безумным взглядом по поверхности моря, Барбара увидела Хадию. Качающаяся между волн головка, машущие ручки. Она то уходила под воду, то снова показывалась на поверхности.

— Шеф! — закричал Фогерти.

— Плевать, — отмахнулась Эмили. — Возьмем его.

— Она же утонет!

— Нет! Нам надо, черт побери, разобраться с ним. Голова ребенка снова ушла под воду.

— Господи, Эмили, — Барбара схватила ее за руку. — Останови катер! Хадия тонет.

Эмили оттолкнула ее. Рука ее потянулась к рычагу.

— Он хочет, чтобы мы остановились, — прокричала она. — Он поэтому и бросил ее в воду. Кинь ей спасательный жилет.

— Нет! Невозможно. Она слишком далеко. Фогерти отшвырнул карабин и скинул с ног башмаки. Он был уже у борта катера, когда Эмили закричала:

— Стой где стоишь! И возьми карабин!

— Но, шеф…

— Ты слышал, что я сказала, Майк? Слушай приказ.

— Эмили! Господи! — плакала Барбара. Девочка была уже так далеко, что и Фогерти не успел бы. Даже если бы он и попытался, даже если бы и она прыгнула в воду, они бы утонули оба, пока руководитель оперативно-следственной группы преследовала свою добычу в тумане. — Эмили! Остановись!

— Даже и не думай. Мне плевать на это азиатское отродье! — кричала в запале Эмили. — Ни за что на свете!

«Азиатское отродье. Азиатское отродье». Эти слова словно застряли у Барбары в ушах. А Хадия билась в волнах, то уходя под воду, то снова показываясь на поверхности. Что делать? Барбара потянулась к карабину. Схватила его. Навела его на руководителя оперативно-следственной группы.

— Поворачивай назад этот поганый катер! — плача, выкрикнула она. — Ты слышишь, Эмили? Или я отправлю тебя прямиком в ад.

Рука Эмили потянулась к кобуре. Пальцы нащупали курок.

— Шеф! Не надо! — закричал Фогерти.

Вся жизнь Барбары, ее работа и даже будущее промелькнули перед глазами за одну секунду, после чего она нажала на курок карабина.

Глава 27

Эмили упала, Барбара отбросила карабин. Но там, где она с ужасом ожидала увидеть кровь, она разглядела только водяную пыль, клубящуюся по обоим бортам катера. Пуля прошла мимо.

Фогерти бросился вперед. Схватив Эмили и усадив ее, он закричал:

— Шеф, она права! Она права!

Барбара ухватилась за руль. Она потеряла счет времени, и ей казалось, что прошла уже вечность. На всем ходу она развернула катер, едва не перевернув его. Пока Фогерти отбирал у Эмили пистолет, Барбара с отчаянием выискивала в воде голову девочки.

Господи, молила она. Мысли ее путались. Господи, ну спаси же!

Вдруг она увидела ее примерно в сорока ярдах справа от катера. Хадия уже не била по воде руками, но еще держалась на поверхности. Безжизненное тело…

— Майк! Вон она! — закричала Барбара и нажала на газ.

Как только они приблизились к ребенку, Фогерти бросился в воду. Барбара заглушила мотор. Она бросила в воду спасательный жилет и подушку с сиденья, они заколыхались на поверхности моря, словно цветы алтея на лугу. Барбара молилась.

Не важно, что у нее темная кожа, что мать ее бросила, а отец внушал ей все восемь лет ее жизни, что они одни на свете. Важно то, что она Хадия: веселая, чистая, любящая жизнь.

Фогерти был уже около нее. Хадия лежала на воде лицом вниз. Он перевернул ее на спину и, подталкивая, поплыл обратно к лодке.

У Барбары будто туман стоял перед глазами. Она бросилась к Эмили.

— О чем ты думаешь? — пронзительно закричала она. — О чем ты, черт возьми, думаешь? Ведь ей восемь лет, ты понимаешь, восемь лет!

Эмили, смотревшая на море застывшим взглядом, повернулась к Барбаре. Она подняла руку, словно желая закрыться от этих слов. Ее пальцы сжались в кулак, глаза сузились в щелки.

— Она не азиатское отродье, — твердым голосом объявила Барбара. — И не вещь, которую не жалко выбросить. Она человек.

Фогерти, поддерживая ребенка, потянулся к борту катера.

— Господи, — прошептала Барбара, видя, как переваливается через борт хрупкое тельце.

Пока забирался Фогерти, Барбара уложила девочку между сидений и начала делать искусственное дыхание и массаж сердца. Пять резких выдохов, пять толчков ладонью. Она с надеждой вглядывалась в лицо Хадии. При каждом вздохе ей жгло грудь, как огнем. Барбара стонала, кашляла, у нее текли слезы, но она продолжала: пять резких выдохов, пять толчков ладонью.

— А ну, пошла прочь, — раздался у нее за спиной хриплый голос Эмили. Она стояла рядом сбоку и кричала прямо Барбаре в ухо.

— Нет! — Барбара вновь прижала губы ко рту девочки.

— Прекрати, сержант. Дай я.

Барбара не обращала на нее внимания. Вдруг Фогерти, все еще не отдышавшийся после плавания, взял ее за руку.

— Сержант, ну пусть шеф попробует. У нее получится. Не волнуйтесь.

Барбара подвинулась. И Эмили занялась реанимацией так, как Эмили Барлоу выполняла любое дело: разумно, с полной отдачей сил, не позволяя никому вмешиваться в свою работу.

Грудная клетка Хадии поднялась на мгновение и опустилась. Девочка начала кашлять. Эмили повернула ее на бок, тело девочки дернулось, и изо рта хлынула соленая вода вперемешку с желчью, рвотой, и по дну катера, которым так гордился Чарли Спенсер, разлилась здоровенная лужа.

Хадия заморгала. Она казалось оглушенной. Потом она, кажется, поняла, почему трое взрослых склонились над ней. Она посмотрела на Эмили, потом на Фогерти, а затем ее глаза остановились на Барбаре. Она улыбнулась и сказала:

— У меня почему-то холодно в животе, и он переворачивается вверх ногами…

Луна стояла уже высоко, когда они пришвартовались к Балфордекой пристани. Время было позднее, но все вокруг было залито светом, на понтонах толпилось множество людей. Барбара издалека разглядела: одни стояли, другие ходили взад-вперед около того места, где обычно стоял на приколе «Морской колдун». Распоряжался в толпе энергичный мужчина, его обширная плешь отражала огни, которых в это время на понтонной пристани было намного больше, чем обычно.

Эмили стояла за штурвалом. Прищурившись, она вгляделась в отдающего распоряжения лысого и протянула:

— Да-а… Ну и ну! — В ее голосе чувствовалось явное отвращение.

Барбара, расположившись на заднем сиденье, держала на руках Хадию, закутанную в старенькое одеяло.

— Что там происходит? — спросила она у Эмили.

— Фергюсон, — ответила Эмили. — Да еще притащил с собой этих поганых репортеров.

Представителей СМИ было великое множество: фотографы, таскающие за собой прожекторы, репортеры, увешанные магнитофонами и ноутбуками, съемочная группа телеканала Ай-ти-ви, готовящаяся передать свежую новость в выпуске десятичасовых новостей. Вся эта гвардия во главе с Фергюсоном бросилась к тому месту, куда подходил «Морской колдун». Эмили выключила мотор, и катер по инерции ткнулся носом в причал.

Раздались громкие крики, замелькали вспышки, телеоператор криками прокладывал путь в толпе.

— Где он, черт возьми!? — орал Фергюсон.

— Мои сиденья! Во что вы, черт побери, превратили мои сиденья? — визжал Чарли Спенсер.

— Скажите, хотя бы вкратце, как все произошло? — пытались перекричать их журналисты.

И все, как один, шарили глазами по катеру, пытаясь разглядеть преступника, которого, как им было обещано, доставят в наручниках, кающегося, и как раз вовремя, чтобы не дать разразиться политической катастрофе. Но его не было. Они увидели только дрожащую маленькую девочку, которая, прижавшись к Барбаре, сидела у нее на руках. Тут сухощавый темнокожий мужчина с бездонными черными глазами бросился к ней, расталкивая полисменов и зевак.

Хадия, увидев его, радостно закричала:

— Папа!

Ажар рванулся к ней, выхватил из рук Барбары, прижал к себе так, словно она была его единственной надеждой на спасение, как впрочем, наверное, оно и было на самом деле.

— Спасибо вам, — задыхаясь, произнес он. — Барбара, спасибо вам!

В течение следующих нескольких часов Белинда Уорнер была занята тем, что заваривала и подавала кофе. Дел было много.

Самое неотложное — дать отчет Фергюсону, с которым Эмили разговаривала при закрытых дверях. То, что долетало до ушей Барбары, напоминало нечто среднее между рычанием затравленного медведя и истерическим повизгиванием мартовского кота. Беседа велась на повышенных тонах и заключалась в обмене язвительными обвинениями, резкими возражениями и злобными выпадами о неуместности женщин в полиции. Доносились отдельные реплики, смысл которых по большей части сводился к вопросу: что именно должен шеф Эмили сообщить своему руководству по поводу «этого вашего грандиозного провала, Барлоу». Эмили отвечала, что ей плевать на его доносы, пусть докладывает, что угодно, но только как можно скорее проваливает из ее кабинета, поскольку ей нужно довести дело Малика до конца. Встреча закончилась тем, что Фергюсон выскочил, как ошпаренный, в коридор, громогласно призывая ее подготовиться к получению дисциплинарного взыскания. В ответ на это Эмили столь же несдержанно порекомендовала ему подготовиться к защите по поводу сексуальных домогательств, в чем она непременно его обвинит, если он, черт побери, не оставит ее в покое и не даст ей возможности нормально работать.

Обеспокоенная Барбара вместе с остальными членами оперативно-следственной группы сидела в комнате для совещаний, смежной с кабинетом Эмили, и напряженно размышляла, насколько служебная карьера Эмили зависит сейчас от нее. Да и профессиональная судьба Барбары зависела от Эмили Барлоу.

Они не обмолвились ни единым словом по поводу ситуации, сложившейся на борту «Морского колдуна», когда Барбара захватила в свои руки управление и катером, и событиями. Фогерти тоже воздержался от комментариев. Он собрал оружие, когда они причалили, сложил его в бронированный автомобиль и, кивнув головой, сказал им на прощание:

— Сержант. Шеф. Отличной вам работы. — И уехал, оставив Барбару со смутным впечатлением, что все произошедшее во время морской погони ему не по душе.

Барбара не знала, что делать. Даже спокойно обдумать сейчас то, с чем она столкнулась за последние несколько дней в Балфорде-ле-Нез, то, что касалось и ее самой, и Эмили Барлоу, она пока не могла.

— Примерно две дюжины азиатов… завывая, как оборотни…

— Один из таких договорных браков, состряпанных мамочками и папочками…

— Они азиаты. И они не захотели бы терять лицо…

Она слышала что-то подобное уже не раз, но слепое обожание, с которым она относилась к руководителю группы, заставляло ее не обращать на это внимания. И только теперь до нее дошло, что по законам профессиональной этики ей надо было с первой минуты воспринимать действия Эмили так, как она, Барбара, их видела, а не так, как ей хотелось бы.

Но ведь если Барбара выступит с заявлением, то Эмили выдвинет против нее более серьезные обвинения: от неподчинения приказу до попытки убийства. Если руководитель следственной группы сообщит об этом в Лондон, Барбара мгновенно простится с работой в уголовной полиции. Уж коли ты стреляешь в своего начальника, глупо надеяться, что твои действия сочтут кратковременным нервным срывом и оставят без внимания.

Когда Эмили появилась в комнате для совещаний, по лицу ее невозможно было догадаться о ее намерениях. Она вошла с деловым, сосредоточенным видом, и то, что она, как обычно, принялась раздавать поручения, убедило Барбару: она сейчас поглощена проблемами расследования, а отнюдь не жаждой мщения бывшей подруге.

Необходимо было задействовать Интерпол. Управление криминальной полиции Балфорда могло установить контакт с ним через главное управление в Лондоне. Запрос составляется. От Bundeskriminalamt^[61] не требовалось проведения никаких расследований. Немецких коллег просили только произвести арест.

Однако Интерпол запросил отчеты для немецкой криминальной полиции, и Эмили поручила нескольким людям из группы их оформить. Другим было приказано готовить документы, необходимые для экстрадиции преступника. Часть сотрудников должна была сесть за составление материалов для пресс-секретаря, с которым тот должен будет утром выйти к представителям прессы. Остальным предстояло обобщать и систематизировать информацию: донесения агентов, протоколы допросов, заключение судмедэкспертов, — которая будет передана обвинителю, как только Муханнад Малик окажется в руках полиции. И в этот момент, занося в комнату очередной поднос с кофе, Белинда Уорнер сообщила Эмили, что мистер Ажар хочет увидеться с ней и сержантом.

Ажар исчез вместе с дочерью сразу же, как только Хадия оказалась у него на руках. Он, прижимая дочь к себе, продирался сквозь толпу, не отвечая на вопросы, не реагируя на крики, стоически перенося ослепительный свет репортерских вспышек, загораживая плечом ребенка от фотообъективов. Он усадил Хадию в машину и сразу же уехал, предоставив полиции выяснять, что натворил его кузен Муханнад.

— Проведи его в мой кабинет, — приказала Эмили и, посмотрев в упор на Барбару, добавила: — Сержант Хейверс и я побеседуем с ним там.

«Сержант Хейверс и я». Барбара настороженно взглянула на Эмили, пытаясь понять, что кроется за этими словами. Но Эмили, спокойная и непроницаемая, резко повернулась на каблуках и вышла из комнаты для совещаний. Барбара последовала за ней.

— Ну как Хадия? — спросила она Ажара, как только он вошел вслед за ними в кабинет руководителя оперативно-следственной группы.

— В порядке, — ответил он. — Мистер Тревес позаботился о том, чтобы ей приготовили суп. Она поела, помылась, и я уложил ее спать. Врач смотрел ее. А пока я не вернусь, около нее будет миссис Портер. — Он улыбнулся и добавил: — Она взяла с собой в постель жирафа. Пострадавшего. «Бедняжка, — сказала она. — Он же не виноват, что его растоптали, верно ведь? Он и сам не знает, какой он страшненький».

— А кто знает? — промолвила Барбара, глядя в сторону.

Ажар посмотрел на нее долгим взглядом, затем повернулся к Эмили.

— Инспектор, я понятия не имею, что Барбара рассказывала вам о нашем знакомстве. Но я опасаюсь, вы неправильно истолкуете ее отношения с моей семьей. Мы живем по соседству в Лондоне. И она по своей доброте установила дружеские отношения с моей дочерью, мать которой… — Он замялся, отвел глаза, а затем снова посмотрел на Эмили. — Мать которой отсутствует. Вот, собственно, что составляет основу нашего знакомства. Она ничего не знала о моих планах приехать в ваш город, чтобы оказать помощь моей семье. Точно так же она не знала, что мой жизненный опыт не ограничен стенами университета, поскольку я никогда не говорил с нею о своих делах. Так что, когда вы позвонили ей и попросили помочь вам, пока она в отпуске, она не знала ничего из того, что сейчас может быть…

— Что я сделала? — переспросила Эмили.

— Вы же позвонили ей? И просили помочь?

Барбара закрыла глаза. Ну вот, сейчас все и откроется. Она посмотрела на Ажара, Эмили и решительно произнесла:

— Я солгала вам обоим, почему оказалась в Балфорде. Ажар, все было совсем не так. Я приехала сюда из-за вас.

Вид у него был до того ошеломленный, что Барбара предпочла бы провалиться сквозь пол, только бы не вдаваться в дальнейшие объяснения. Но все-таки она нашла в себе силы продолжить:

— Я хотела помочь вам. Я подумала, что смогу избавить вас от неприятностей. И вас и Хадию. Как я вижу, мне это не удалось. Зря старалась.

— Нет, — возразила Эмили. — Именно ты, сержант, вывела нас в Северное море. А нам надо было оказаться именно там, для того чтобы узнать правду.

Несказанно удивившись, Барбара посмотрела на нее с благодарностью и почувствовала огромное облегчение. Никаких упреков. То, что произошло в море, должно быть забыто. Барбара поняла, что руководитель оперативно-следственной группы не собирается подавать рапорт вышестоящему начальству.

Они молчали. Из-за стенки доносился гул голосов сотрудников, им предстояло обрабатывать информацию до позднего вечера, а возможно, и до утра. Но даже через стену чувствовалось, что работают они спокойно и с удовольствием, поскольку эти мужчины и женщины знали, что их напряженный труд приближается к удачному завершению.

Эмили повернулась к Ажару:

— Пока мы не допросили Малика, мы можем лишь в общих чертах представить себе картину того, что произошло. И вы, мистер Ажар, можете нам в этом помочь. Как мне представляется, Кураши догадался о махинации с переправкой нелегальных иммигрантов, случайно повстречав Муханнада ночью в Паркестоне, куда приехал на вечеринку в отель «Замок». Ему тоже захотелось поучаствовать в афере. Он пригрозил, что донесет об их делах, если с ним не поделятся прибылью. Муханнад воспротивился. Тогда Кураши воспользовался Кумаром, посвятив его в якобы задуманный план положить конец этому мошенническому бизнесу. Он поселил Кумара в Клактоне и с его помощью шантажировал семейство Маликов. Но все получилось не так, как он задумал. Они его попросту грохнули.

Ажар отрицательно покачал головой:

— Этого не может быть.

Эмили вскипела. Вот она и стала такой, как прежде, подумала Барбара.

— Неужели после всего, что Кумар рассказал про Муханнада, вы думаете, что он не мог быть соучастником убийства? Да этот человек чуть не убил вашу дочь!

— Я не спорю, мой кузен мог быть соучастником. Вы не разобрались в том, что представлял собой мистер Кураши.

— О чем вы? — нахмурившись, спросила Эмили.

— Вы не приняли во внимание его религиозность… Вы позволите мне сесть? Я только сейчас понял, что устал намного больше, чем мне казалось.

Эмили утвердительно кивнула, и все трое сели. Барбаре — уже в который раз — смертельно захотелось курить. Она надеялась, что и Ажар чувствует то же самое, видя, как он проводит пальцами по карману рубашки, проверяя, взял ли с собой сигареты. Придется заменить курево леденцами. Она покопалась в своем рюкзаке и протянула ему леденец. Он с благодарность взял.

— Помните то место в Коране, отмеченное мистером Кураши, — начал Ажар. — Где идет речь о слабых среди…

— Нам его перевел Сиддики, — прервала его Эмили.

Ажар спокойно продолжал. Сержант Хейверс может подтвердить, что мистер Кураши незадолго до своей смерти несколько раз звонил в Пакистан из отеля «Пепелище». Один раз он звонил мулле, мусульманскому священнослужителю, у которого спрашивал толкование слова «слабый».

— А при чем здесь слабый? — спросила Эмили.

Слабый в смысле беспомощный, объяснил Ажар. Это слово может быть употреблено, когда речь идет об одиноком, не имеющим друзей человеке, только что прибывшем в эту страну и оказавшемся в рабском подчинении, из которого ему, как он понял, никогда не выбраться.

Эмили понимающе кивала. Но было ясно, что она ждет какого-то продолжения, которое придало бы большую убедительность комментариям Ажара.

Другой звонок был к муфтию, продолжал Ажар, ученому, толкующему законы. У этого человека он искал ответа на единственный вопрос: может ли мусульманин, совершающий смертный грех, оставаться мусульманином?

— Сержант Хейверс уже рассказывала мне об этом, мистер Ажар, — поморщилась Эмили.

— Тогда вы знаете, что такой человек не может оставаться мусульманином и жить согласно мусульманским канонам. Муханнад оказался именно в такой ситуации. И именно с этим Хайтам решил покончить.

— Но ведь и сам Кураши далеко не безгрешен, — заметила Барбара. — Он ведь гомосексуалист, а вы говорили, что Коран это запрещает. Так, может быть, он, советуясь с муфтием, имел в виду собственную душу, а не Муханнада?

— Возможно, и так, — согласился Ажар, — но если принять во внимание его действия, то с вашим возражением вряд ли можно согласиться.

— Если верить Хегарти, — обратилась Эмили к Барбаре, — то Кураши намеревался и после заключения брака вести двойную жизнь, не обременяя себя рассуждениями о том, как это вписывается в исламскую традицию. Так что навряд ли он так уж сильно заботился о своей душе.

— Сексуальное влечение имеет большую силу, — согласился Ажар. — Иногда даже большую, чем личные или религиозные обязательства. Ради сексуального удовольствия мы, бывает, рискуем всем. Душой. Жизнью. Всем, что мы имеем, и даже собой.

Барбара встретилась с ним глазами. Анджела Уэстон, подумала она. Что он сейчас чувствует: вспоминает свою отчаянную решимость действовать назло всем, кого знаешь, кому веришь, на кого прежде полагался лишь ради того, чтобы владеть недостижимым?

— Мой дядя, — продолжал Ажар, — человек, преданный идеалам, наверняка не знал ничего о том, чем занимался Муханнад. Я полагаю, что тщательный обыск, проведенный на его фабрике, а также и подробное изучение личных дел его работников-азиатов, послужили подтверждением этому.

— Вы же не предполагаете, что Муханнад вел свои дела в одиночку? — спросила Эмили. — Вы же слышали, что сказал Кумар. Их было трое. Немец и двое азиатов. Скорее всего, участников гораздо больше.

— Но только не дядя. Это правда, у Муханнада, очевидно, были соучастники в Германии. Без сомнения, и здесь тоже. Я не спрашивал об этом мистера Кумара, но по этой схеме они, судя по всему, действовали не один год.

— Эм, может быть, он придумал ее еще в университете, — предположила Барбара.

— Вместе с Ракином Ханом, — согласилась Эмили. — С этим мистером Алиби. Они же вместе учились!

— Могу предположить, что, когда мы покопаемся в прошлом Клауса Рохлайна, мы достаточно узнаем о том, что объединяет эту троицу, — добавила Барбара.

Ажар кивнул головой, соглашаясь с предположениями дам.

— Кто бы ни был разработчиком схемы этого бизнеса, Хайтам Кураши ее разгадал.

— Вместе с Хегарти, как тот рассказал нам, — заметила Барбара. — И произошло это в ту ночь, когда они были в отеле «Замок».

— Хайтам как мусульманин посчитал своим долгом положить этому конец, — продолжил объяснения Ажар. — Он указал Муханнаду, что тот подвергает риску свою бессмертную душу. И причина, заставляющая его идти на этот риск, самая худшая из всех возможных — любовь к деньгам.

— Ну а как обстояло дело с бессмертной душой самого Кураши? — не унималась Барбара.

Ажар посмотрел ей прямо в глаза.

— Смею предположить, что он, должно быть, как-то решил для себя эту проблему и нашел оправдания своему поведению. Нам бывает легко прощать себе страсть. Мы называем ее любовью, поисками родственной души, чем угодно, это чувство выше нашего понимания и сильнее нас. Мы обманываем себя, убеждаем, что наше поведение продиктовано зовом сердца, предопределено Богом, пробуждающим в нас желание, которое необходимо удовлетворить. — Он поднял руки ладонями вперед — в этом жесте было согласие подчиниться судьбе. — Никто не обладает иммунитетом против подобного самообмана. Хайтам считал грех Муханнада смертным, тягчайшим грехом. А его собственный касался лишь самого Кураши. Люди ведь могут делать добро, даже если они великие грешники. Убийцы любят матерей, насильники обожают своих собак, террористы, устроив взрыв в супермаркете, баюкают после этого родных детей и поют им колыбельные. Хайтам Кураши мог стараться облегчить жизнь своих соплеменников, порабощенных Муханнадом, и грешить в личной жизни. Да и сам Муханнад одними и теми же руками создал «Джама» и этот гангстерский бизнес.

— «Джама» была для него хорошей ширмой, а кроме того, работала на его образ защитника, — не согласилась с ним Эмили. — Он был вынужден потребовать расследования гибели Кураши только потому, что этого захотела «Джама». Не настаивай он на этом, все задали бы вопрос почему.

— Но если Кураши хотел положить конец преступному промыслу Муханнада, — вступила в разговор Барбара, — то почему не выступил открыто, не разоблачил его, не обратился в полицию? Ведь он мог сделать все это анонимно. И он бы достиг своей цели.

— Но это уничтожило бы самого Муханнада. Его отправили бы за решетку. Он был бы изгнан из семьи. А Хайтам, как мне думается, этого не желал. Он искал компромисса, и Фахд Кумар является подтверждением тому, что он нашел выход. Если бы Муханнад закрыл свой бизнес, то ни единого слова о нем не было бы сказано. А если нет, вот тогда Фахд Кумар выступил бы и раскрыл всю преступную цепочку от Карачи до Паркестонского порта. Мне кажется, у него был именно такой план, который стоил ему жизни.

Мотив, возможности, удачное стечение обстоятельств. Все это у них есть, и даже в избытке. Нет только самого убийцы.

Ажар встал. Ему надо, сказал он, возвращаться в отель «Пепелище». Хадия, когда он уходил, мирно спала, но он не хотел бы, чтобы она, проснувшись, обнаружила, что отца нет рядом.

Кивнув обеим дамам, он направился к двери, но вдруг остановился.

— Я совсем забыл, — сказал он нерешительно, — зачем я пришел. — Инспектор, — обратился он к Эмили, — я хотел бы…

— Да? — Эмили внимательно посмотрела на него, и от взгляда Барбары не скрылось, что ее сжатые губы слегка дрогнули.

— Я хочу поблагодарить вас. Вы должны были арестовать Муханнада. Спасибо вам за то, что вы остановились и спасли мою дочь.

Эмили сдержанно кивнула. Она отвела взгляд и стала внимательно рассматривать стеллажи с документами у стены. Ажар вышел из кабинета.

Эмили выглядела до смерти уставшей. Это расследование, думала Барбара, лишило ее последних сил. И благодарность, высказанная Ажаром, только добавила мук ее совести. Эмили маялась, не могла найти себе места.

— Мы все взрослеем на работе, сержант, — не однажды говорил Барбаре инспектор Линли. — А если этого не происходит, лучше всего положить на стол удостоверение и уйти.

— Эм, — обратилась к подруге Барбара, желая хоть как-то помочь, — мы все совершаем ошибки…

— То, что произошло, не ошибка, — задумчиво произнесла Эмили.

— Но ведь ты не собиралась бросить девочку на верную смерть. Ты просто не думала, что это может случиться. Ты же приказала бросить спасательные жилеты. В пылу погони ты просто не сообразила, что она уже очень далеко. Вот что произошло. Да, именно так.

Эмили наконец-то отвернулась от стеллажей. Ее холодный пристальный взгляд переместился на Барбару.

— Кто твой непосредственный начальник, сержант?

— Мой?.. Кто?.. Так это же ты, Эм.

— Не здесь. Я спрашиваю, кто твой начальник в Лондоне? Как его зовут?

— Инспектор Линли.

— Да нет, не Линли. Повыше званием. Как его фамилия?

— Старший инспектор Уэбберли.

— Запиши мне его фамилию, — попросила Эмили, протягивая карандаш.

Эмили почувствовала холодок в груди. Написав четкими буквами фамилию Уэбберли, она протянула листок Эмили.

— Эм, — с тревогой спросила она, — в чем дело?

— Дело в нарушении дисциплины, сержант. Хотя есть и другие, специальные термины, характеризующие то, что случилось, когда ты навела оружие на старшего по званию, решив вмешаться в полицейское расследование. Ты несешь ответственность за то, что убийца ускользнул от правосудия, и я хочу, чтобы ты понесла наказание.

Барбара остолбенела.

— Но, Эмили, ты же сказала… — Она не смогла закончить фразу. Как тогда понимать ее фразы: «Именно ты, сержант, вывела нас в Северное море. А нам надо было оказаться именно там, для того чтобы узнать правду»? Значит, она делала все, чтобы выведать эту правду, а потом… До этой минуты Барбара и представить такого не могла. — И теперь ты собираешься меня привлечь к ответственности, — безучастным голосом констатировала Барбара. — Господи, Эмили! Ты собираешься…

— Обязательно, — ответила Эмили, продолжая старательно писать, демонстрируя те качества, которые прежде приводили Барбару в восторг: отличное знание своего дела, профессионализм и при этом абсолютная безжалостность. Она так быстро дослужилась до чина старшего инспектора как раз из-за своей решимости применять силу, не преступая закона. Она пренебрегала обстоятельствами и ценой, в которую иногда обходились ее решения. Зная за собой эти качества, Эмили, вероятно, и рассудила, что лишь она имеет право быть исключением из правил, которыми все руководствуются на работе, подумала Барбара.

Она хотела было поспорить с руководителем следственной группы, но поняла, что у нее нет сил. А глядя на каменное лицо Эмили, убедилась, что, даже будь у нее силы, спорить с той было бы бесполезно.

— Ты являешь пример истинно принципиального отношения к работе, — собравшись с мыслями, сказала Барбара. — Делай то, что считаешь нужным.

— И сделаю, можешь мне поверить.

— Шеф? — В дверях кабинета стоял детектив, в его руке был зажат бланк телефонограммы. Он был встревожен.

— В чем дело? — спросила Эмили. Увидев в его руках телефонограмму, она махнула рукой. — Выброси ее, Дуг. Если этот зануда Фергюсон опять…

— Да нет, это не Фергюсон, — прервал ее Дуг. — Нам звонили из Колчестера. Похоже, около восьми, и этот листок положили в общую папку. Я откопал его минут десять назад.

— И что там?

— Я только что позвонил им. Я ведь на днях был в Колчестере по поводу алиби Малика, помните?

— Скажите наконец, в чем дело, детектив. Ее резкость задела его.

— Хорошо… Я проверил все еще раз сегодня, когда мы собирались арестовать его.

Теперь заволновалась и Барбара. Лицо детектива не выражало ничего, кроме настороженности. Он выглядел как посланник, ожидающий казни за дурную весть.

— В доме по соседству с Ракином Ханом никого не было, когда я был там в первый раз, поэтому я оставил свою карточку. Вот поэтому мне и позвонили.

— Дуг, мне совершенно неинтересно, чем ты занимался в течение дня. Выкладывай поскорее, зачем ты ворвался в мой кабинет.

Дуг кашлянул, прочищая горло:

— Он был там, шеф. Малик.

— Что ты несешь? Этого не может быть. Я собственными глазами видела его в море.

— Я не про сегодня. Я говорю о той ночи в пятницу. Малик был в Колчестере. Как и говорил Ракин Хан.

— Что? — Эмили отбросила карандаш в сторону. — Чушь собачья. Ты в своем уме?

— Это, — он снова протянул ей бланк, — от парня по имени Фред Мидоч. Он работает кем-то вроде коммивояжера. Снимает квартиру-студию в доме напротив дома Хана. Когда я приходил первый раз, его не было дома. И сегодня, когда я снова наведался туда, надеясь застать там Малика, его тоже не было. — Детектив замолчал, переминаясь с ноги на ногу. — Но, шеф, он был дома вечером в пятницу. И он видел Малика. Собственными глазами. В четверть одиннадцатого. В доме Хана, там был Хан и еще один парень. Блондин, в круглых очках, с сутулыми плечами.

— Рохлайн, — почти шепотом произнесла Барбара. — Черт побери!

Посмотрев на Эмили, она ужаснулась: лицо руководителя было смертельно бледным.

— Не представляю себе, — пробормотала она.

Вид у Дуга был самый что ни на есть жалкий.

— Его квартира напротив столовой в доме Хана. В тот вечер было жарко, поэтому окна были открыты. Там был Малик. Мидоч описал его во всех подробностях, включая хвост на затылке. Он хотел спать, но парни напротив вели себя очень шумно. Он выглянул в окно, чтобы посмотреть, чем они там заняты. Вот тогда-то он и увидел Малика. Я звонил в Колчестер начальнику управления. Они, чтобы не было сомнений, покажут ему фотографию Малика. Но я решил, что прежде необходимо поставить вас в известность. Прежде чем все это проникнет в прессу, а тогда… ну вы же знаете.

Эмили стремительно поднялась из-за стола.

— Это невозможно, — задыхаясь, произнесла она. — Да не мог он… Ну как он мог?

Барбара знала, о чем она сейчас думает. Эта самая мысль поначалу пришла и ей в голову. Как Муханнад Малик мог оказаться в двух местах одновременно? Ответ был очевидным: в одном из мест его не было.

— Нет! — вырвалось у Эмили. Дуг исчез. Эмили поднялась со стула и подошла к окну. Глядя на улицу, она молча качала головой и, наконец, выкрикнула: — Пропади все пропадом!

А Барбара думала. Она перебирала в памяти все, что они слышали от Тео Шоу, Рейчел Уинфилд, Салах Малик, Иэна Армстронга, Тревора Раддока. Она анализировала, что они узнали: Салах Малик беременна, Тревора поперли с работы, Джерри Де Витт вкалывал в доме Кураши, Клифф Хегарти был любовником убитого. Она размышляла обо всех, у кого было алиби, и о тех, у кого его не было, о том, какое место каждый из них занимает в расследовании. Она думала…

— Господи боже мой! — Она вскочила на ноги, стремительно схватила свой рюкзак. Боль в грудной клетке не остановила ее, она даже не поморщилась, потому что была захвачена ужасающей, но все объясняющей идеей. — О господи, ну конечно. Конечно же.

Эмили отвернулась от темного окна:

— Что?

— Это не он. Он занимался грязными делами, но этого он не совершал. Эм! Ну разве ты…

— Не морочь мне голову, — резко осадила ее Эмили. — Если ты пытаешься избежать разборки на дисциплинарной комиссии, вешая это убийство на кого-то другого, а не на Малика…

— Барлоу, да прекрати ты наконец! — теряя терпение, вспылила Барбара. — Тебе нужен настоящий убийца или нет?

— Ты отстранена от участия в деле, сержант.

— Отлично. Ты только что приняла решение? Укажи это в своем рапорте. Но если ты хочешь завершить дело, двигай за мной!

Сейчас можно было обойтись без спешки, а потому они не включили ни сирену, ни мигалку. Всю дорогу, пока они ехали по Мартелло-роуд, проезжали мимо темного, без единого огня, дома Эмили, затем, выехав на Бульвар, огибали железнодорожный вокзал, Барбара объясняла. Эмили сопротивлялась, не принимая ее аргументов, спорила, приводила многочисленные доводы, объясняющие, что привело Барбару к неверному выводу.

Но Барбара думала иначе, по ее мнению, все сходилось: мотив, возможности и стечение обстоятельств. Обе они раньше попросту не могли разглядеть их и сопоставить, находясь в плену собственных предубеждений: есть такие женщины, как они, Эмили и Барбара, а есть другие, вся жизнь которых целиком посвящена материнству, супружеству, спланированному их родителями. Они не сомневались в том, что у такой женщины нет собственного мнения, все свои силы и время она посвящает заботе о других — сначала об отце, потом, когда придет срок, о муже, о старшем брате, если он есть; она должна быть покорной и не способной на самостоятельные решения и поступки.

— Именно так мы представляли себе ситуацию, когда размышляли о договорном браке, — говорила Барбара.

Эмили слушала молча, стиснув губы. Они ехали по самому старому району города мимо рядов «фиест» и «карлтонов», выстроившихся рядами перед домами, стоящими уступами по склону.

Барбара продолжала доказывать, приводить новые доводы. Поскольку их западный образ мыслей сильно отличался от образа мыслей восточных женщин, доказывала она, европейцы воспринимают женщину-азиатку как… гибкие ветви плакучей ивы, которые колышутся от любого ветерка, они кажутся беспомощными, но ветви выдерживают любую бурю, не ломаются, сохраняют дерево.

— Мы видели только очевидное, — убеждала Барбара, — потому и работали с несомненными фактами. Логических противоречий тут нет, верно? Мы искали врагов Хайтама Кураши. Мы искали тех, с кем у него могли быть счеты. И мы нашли их. Тревор Раддок вылетел с работы. Тео Шоу любит Салах. Иэн Армстронг получил прежнюю должность после смерти Кураши. Муханнад Малик понес бы самые ощутимые потери, расскажи Кураши то, что он узнал. Мы никого не пропустили. Любовника-гомосексуалиста. Ревнивого мужа. Шантажиста. Мы, как ты сама говорила, исследовали все под микроскопом. Но мы никогда не думали о том, каким образом может измениться жизнь каждого, когда Хайтама Кураши не станет. Мы считали, что он и его убийца связаны друг с другом непосредственно. Он встал у кого-то на пути, узнал что-то, о чем не должен был знать, выгнал кого-то с работы. Поэтому он должен был умереть. Но мы упустили тот факт, что его убийство, возможно, никак не было связано с ним самим. Мы никогда не рассматривали Кураши как средство прекратить что-то, что мы, европейцы, вряд ли когда-нибудь поймем.

Эмили, сохраняя на лице упрямо-пренебрежительное выражение, качала головой:

— Ты попросту дымишь, а огня-то нет. Так же, как и смысла. — Они ехали по району, населенному представителями среднего класса, служившему как бы переходной зоной между старым Балфордом и новым: между обветшалыми зданиями в эдвардианском стиле, которые Агата Шоу надеялась возродить в их прежнем великолепии, и современными, элегантными, стоящими в тени деревьев домами, построенными в архитектурных стилях, перекликающихся с прошлым. Здесь были и особняки эпохи Тюдоров, и георгианские охотничьи домики, и викторианские виллы со строгими палладианскими фасадами.

— Ты не права, — не сдавалась Барбара. — Да ты посмотри на нас — как мы думаем? Мы никогда не поинтересовались, есть ли у нее алиби. Мы никого об этом не спросили. А почему? Да потому, что она восточная женщина. Мы считаем, что мужчины подчинили их своей воле, они решают их судьбы, предопределяют будущее. Они прячут свои тела под одеждами, стряпают и убирают, угождают и раболепствуют. Они никогда не жалуются. Они, как нам кажется, лишены собственной жизни. А поэтому мы уверены, что у них нет своего мнения. Эмили, а вдруг, не дай бог, мы ошибаемся?

Эмили свернула направо, на Вторую авеню. Барбара указала ей дом. Во всех окнах первого этажа горел свет. В семье уже знали о бегстве Муханнада. Если отцу не сообщили об этом в муниципальном совете, Малики наверняка узнали эту новость от репортеров, осаждающих их вопросами по телефону, интересующихся их реакцией на побег Муханнада.

Эмили, остановив машину, некоторое время сидела молча, а потом, повернувшись к Барбаре, сказала:

— Ну, и что мы им предъявим? У нас же ничего нет. Что ты вообще собираешься делать?

Ага, наконец-то вопрос по существу. Барбара уже обдумала все возможные варианты ответа, особо учитывая намерение руководителя следственной группы повесить на нее ответственность за побег Муханнада. Она может попросту умыть руки и дать Эмили возможность слететь с должности либо закрыть глаза на ее, мягко говоря, неблагородные приемы и делать то, что задумала. Она может отомстить или взять ответственность на себя. Поступить с Эмили так, как та намеревается обойтись с ней, или дать ей шанс спасти ее блестящую карьеру. Выбор оставался за Барбарой.

Конечно, ее больше устраивал первый вариант. Но за годы работы с инспектором Линли она поняла, что любые неприятности, ожесточение когда-нибудь проходят, и тот, кто их преодолеет, ощутит спокойствие и радость.

— Вы, похоже, многому научились, работая с Линли, — сказал ей однажды старший инспектор Уэбберли.

Сейчас она как никогда понимала смысл его замечания, и оно подсказало ей ответ на вопрос, заданный Эмили.

— Мы делаем именно то, Эмили, о чем ты говорила. Мы просто дымим. И мы будем дымить до тех пор, пока не выкурим лису из норы.

На их стук в дверь на пороге появился Акрам Малик. Казалось, он постарел на много лет с того момента, когда они видели его на фабрике. Он посмотрел на Барбару, затем перевел взгляд на Эмили. А потом заговорил, спокойно и бесстрастно, но в его словах чувствовалась такая боль, что ее невозможно было скрыть никакой маской.

— Пожалуйста, не говорите ничего, инспектор Барлоу. Он для меня сейчас более чем мертв.

Барбара почувствовала острую жалость к этому человеку.

— Ваш сын не умер, мистер Малик, — возразила Эмили. — Насколько мне известно, он сейчас на пути в Германию. Мы будем настаивать на его экстрадиции. Если нам это удастся, мы будем его судить, и он отправится за решетку. Но мы потревожили вас не для того, чтобы говорить о Муханнаде.

— Но тогда?.. — Он, проведя рукой по лицу, поднес ее к глазам и посмотрел на влажную, блестевшую в лучах света ладонь. Ночь была такой же жаркой, как и день, но все окна в доме были закрыты.

— Мы можем войти? — спросила Барбара. — Мы хотели бы побеседовать с семьей. Со всеми.

Он отступил, они прошли за ним в гостиную. Там сидела его жена, ее пальцы, лежащие на пяльцах, машинально двигались поверх какого-то сложного узора, состоящего из линий, дуг, точек и завитушек, который она вышивала золотой нитью. Через мгновение Барбара поняла, что это было очередное изречение из Корана, наподобие тех, что уже висели на стене.

Салах тоже была в гостиной. Перед ней на стеклянной столешнице кофейного столика лежал семейный альбом, а рядом с ним — стопка фотографий, вынутых из альбома. Вокруг нее на ярком персидском ковре валялись куски фотографий с изображением ее брата, тщательно вырезанные из групповых снимков, — будто в семье никогда не было Муханнада. Поняв, в чем дело, Барбара вздрогнула.

Она подошла к камину, над которым висели фотографии Муханнада, его жены и детей. Они были на месте, их пока не коснулись ножницы Салах. Барбара посмотрела на снимок молодой семьи и обратила внимание на то, чего не заметила в первый раз: место, где эта пара позировала фотографу. Они стояли на Балфордской пристани с корзиной для пикника, а позади них виднелись «Зодиаки» Чарли Спенсера.

— Мистер Малик, — обратилась к нему Барбара, — Юмн дома? Вы не могли бы послать за ней? Мы хотим поговорить со всеми.

Пожилые супруги нерешительно переглянулись, словно боясь, что эта просьба чревата новой бедой. Салах отреагировала первой, но обратилась не к Барбаре, а к отцу:

— Сходить за ней, абби-джан? — Ожидая ответа, она с покорным выражением прижала к груди руку с зажатыми в ней ножницами.

— Прошу прощения, — обратился Акрам к Барбаре, — но я не вижу необходимости в том, чтобы Юмн встречалась с кем-то сегодня вечером. Она овдовела, ее дети осиротели, лишившись отца. Она уже спит. Так что если вы хотите что-то сказать моей невестке, то я должен попросить вас позволить мне решить, надо ли ей слушать это.

— Нет, нам это не подходит, — воспротивилась Барбара. — Или вы пригласите ее сюда, или мы с инспектором Барлоу останемся здесь до тех пор, пока она не соизволит выйти к нам. Мне очень жаль, — добавила она, искренне сочувствуя ему. Она понимала сложность ситуации, в которой он оказался: он словно держал в каждой руке по тугому канату, которые тянули его в разные стороны. Его долг восточного мужчины требовал встать на защиту женщин своей семьи. Но англичанин в его душе призывал поступить сейчас как положено: выполнить обоснованное требование людей, находящихся при исполнении обязанностей.

Англичанин одержал верх. Акрам вздохнул. Он кивнул Салах. Она положила ножницы на кофейный столик. Закрыла альбом с фотографиями. Вышла из комнаты. Через некоторое время они услышали, как она поднимается вверх по лестнице.

Барбара взглянула на Эмили. Руководитель следственной группы общалась с ней без слов, глазами, и сейчас ее взгляд предупреждал: не надейся, что это хоть как-то изменит наши отношения. Если я доведу дело до конца, ты больше не коп.

Да делай что хочешь, так же ответила Барбара. И впервые после встречи с Эмили Барлоу почувствовала себя действительно свободной.

Акрам и Вардах напряженно ожидали развития событий. Супруг с усилием нагнулся, чтобы собрать с пола куски фотографий, и бросил их в камин. Жена отложила в сторону рукоделие и воткнула иголку в ткань.

С лестницы донеслись тяжелые шаги Юмн, спускавшейся следом за Салах. Затем послышался ее протестующий, подрагивающий от злости голос:

— Ну, каких еще неприятностей мне следует ждать от сегодняшнего вечера? Что еще они хотят мне сказать? Мой Муни ничего не сделал. Они оторвали его от нас, потому что ненавидят его. Они нас всех ненавидят. Кто из нас следующий?

— Да они просто хотят поговорить с нами, — убеждала ее Салах своим кротким, как у агнца, голоском.

— Хорошо, если я создана для этих мук, то я не желаю переносить их в одиночку, без посторонней помощи. Принеси мне чаю. И с настоящим сахаром, а не с этим химическим дерьмом. Ты слышишь? Куда ты пропала, Салах? Я просила принести мне чаю.

Салах с бесстрастным лицом вошла в гостиную, а за ней Юмн. Она все еще не могла успокоиться.

— Я же тебе сказала… Я жена твоего брата. Ты должна, — кипятилась она, следуя за золовкой по гостиной. Пройдя почти через всю комнату, она наконец обратила внимание на двух детективов. — Ну, что еще вам от меня надо? — раздраженно спросила она. — Вы разлучили его с семьей. А почему? Да из ревности. Вас поедом ест ревность. У вас нет мужчин, поэтому вам ненавистны те, у кого они есть. И не просто мужчина, а настоящий мужчина, мужчина среди…

— Сядьте, — обратилась Барбара к разгневанной женщине.

Юмн замолчала и остолбенело начала ловить воздух ртом. Она посмотрела на свекровь и свекра, словно прося их вмешаться и отплатить за нанесенное ей оскорбление. Ее лицо приняло озадаченное выражение — ведь никто из присутствующих в комнате не сказал ей, что делать. И никто не выразил протеста против такого обращения с ней.

С видом оскорбленного достоинства она прошествовала к креслу. Если она и поняла причину, по которой на кофейном столике рядом с ножницами лежат фотографии, то не подала виду. Бросив быстрый взгляд на Акрама, Барбара поняла, что он собрал обрезки с пола и бросил их в камин, желая пощадить невестку и не дать ей увидеть печальную церемонию официального изгнания ее супруга из семьи.

Салах села на диван. Акрам подошел к другому креслу. Барбара продолжала стоять у камина, Эмили— у наглухо закрытого окна. Вид у нее был такой, будто она вот-вот распахнет его настежь. В комнате было нестерпимо жарко и душно.

С этого момента расследование превратилось во что-то вроде лотереи или рулетки. Вздохнув поглубже, Барбара метнула кости.

— Мистер Малик, — начала она, — не могли бы вы и ваша супруга сказать нам, где ваш сын был ночью в пятницу?

Акрам нахмурился:

— Я не вижу смысла в этом вопросе, если, конечно, вас не привело в мой дом желание причинить нам лишние муки.

Женщины внимательно смотрели на Акрама и молчали. Спустя несколько секунд Салах нагнулась над столом и взяла в руки ножницы.

— Ну хорошо, — сказала Барбара. — Если вы считали Муханнада невиновным до тех пор, пока он сегодня днем не ударился в бега, то у вас была причина думать именно так. Стало быть, вы знали, где он был в пятницу ночью. Я права?

— Мой Муни был… — начала Юмн.

— Я хотела бы услышать ответ от отца, — прервала ее Барбара.

Акрам медленно, словно размышляя, ответил:

— Дома его не было. Я хорошо помню это, потому что…

— Абби, вы, должно быть, позабыли, что… — не выдержала Юмн.

— Пусть ответит он, — приказала Эмили.

— Я могу ответить, — подала голос Вардах Малик. — Ночью в пятницу Муханнад был в Колчестере. Он обычно раз в месяц ужинает там со своим товарищем по университету. Его зовут Ракин Хан.

— Нет! — всплеснув руками, закричала Юмн. — Муни был там в четверг. Вы перепутали дни из-за того, что случилось с Хайтамом.

Вардах в недоумении посмотрела на невестку. Потом посмотрела на мужа, будто спрашивая его, как поступить. Салах переводила взгляд с отца на мать.

— Вы все забыли! — настаивала Юмн. — Впрочем, это понятно, после того, что случилось. Но вы наверняка вспомните…

— Нет, — возразила Вардах. — Моя память в полном порядке, Юмн. Он поехал в Колчестер. Он перед отъездом звонил с работы, потому что волновался, как бы Анасу вновь не привиделись во сне кошмары, и попросил меня приготовить детям успокоительный чай.

— Ну правильно, — подтвердила Юмн, — но только это было в четверг, потому что Анасу приснился страшный сон ночью в среду.

— Это было в пятницу, — упорствовала Вардах. — Потому что в тот день я ездила за покупками, а я всегда делаю покупки по пятницам. Да ты и сама это знаешь, потому что ты помогала мне выгружать продукты и взяла трубку, когда Муни звонил.

— Нет, нет, нет! — Юмн неистово затрясла головой, бросая бешеные взгляды то на Вардах, то на Акрама, то на Барбару. — Он не был в Колчестере. Он был со мной. Он был дома. Мы были наверху. А вы все перепутали. Мы были в нашей спальне, Муни и я. Абби, вы же видели нас. Вы же говорили с нами обоими.

Акрам ничего не ответил. Лицо его было мрачным.

— Салах, ну ты-то знаешь, что он был здесь! Я же звала тебя. Я просила Муни привести тебя. И он сделал это. Он, должно быть, зашел к тебе в комнату и разговаривал с тобой…

— Нет, Юмн. Все было не так. — Салах говорила медленно, тщательно подбирая слова, словно ставила каждое на тонкую ледяную пластинку, стараясь ни в коем случае ее не повредить. Она, казалось, отдавала себе отчет, насколько значительно каждое сказанное ею слово. — Муни здесь не было. Его не было в доме. И… — Она заколебалась. Ее лицо стало решительным, будто она поняла суть своего ответа и полностью осознала, что ее слова круто изменят жизнь двух ни в чем не повинных мальчиков. — И никого из вас не было. Тебя ведь тоже не было дома.

— Я была дома! — словно обезумев, закричала Юмн. — Да как ты смеешь говорить, что меня не было! Что ты задумала, дура?

— Анасу приснился страшный сон, — сказала Салах. — Я пошла к нему. Он кричал, Бишр проснулся и тоже начал плакать. Я подумала, где же Юмн? Почему она не подошла к мальчикам? Как она может так крепко спать и не слышать, что происходит в комнате рядом? Я даже подумала, что ты попросту поленилась встать с постели. Но ведь прежде ты никогда не ленилась, когда дело касалось детей.

— Нахалка! — Юмн вскочила на ноги. — Я еще раз требую от тебя подтверждения того, что я была дома. Я жена твоего брата! Я требую, чтобы ты мне подчинялась. Я приказываю тебе сказать это.

Так вот в чем дело, поняла Барбара. Вот и мотив. Скрытый в национальной традиции, о которой она знала так мало, что сначала попросту просмотрела его. Но сейчас все поняла. Именно этот мотив порождает злобную неукротимую энергию женщины, у которой ничего нет, кроме увесистого приданого и способности к продолжению рода. Поразмыслив немного, Барбара сказала:

— А ведь Салах перестала бы подчиняться вам после вступления в брак с Кураши, так ведь? Но это вас, Юмн, не устраивало. Подчиняться мужу, подчиняться свекрови, подчиняться всем, а в свое время — и вашим собственным сыновьям.

Юмн не сдавалась.

— Сус, — она умоляюще посмотрела на Вардах, потом на Акрама, — Абби! Я же мать ваших внуков.

Лицо Акрама было непроницаемо; он замкнулся в себе, отгородился ото всех и от всего. Барбара почувствовала, как по спине у нее прошел холодок; она поняла, что именно в этот момент Юмн попросту перестала существовать в сознании своего свекра.

Вардах взяла в руки вышивание. Салах склонилась к кофейному столику. Раскрыла альбом с фотографиями. Вырезала Юмн из первого фото. Никто не проронил ни слова, когда кусочек с ее изображением, вырезанный из семейной фотографии, упал на ковер у ног Салах.

— Я… — Юмн задыхалась и не находила слов. — Я мать… — Она не могла говорить. Обвела глазами всех. Но никто не пожелал встретиться с ней взглядом. — Сыновья Муханнада… — с усилием выдавила она. — Вы еще поймете. Вы сделаете все так, как я говорю.

Эмили отошла от окна. Подошла к Юмн и взяла ее за руку.

— Одевайтесь, — сказала она.

Когда Эмили вела ее к двери, Юмн вдруг остановилась и посмотрела через плечо назад.

— Шлюха! — словно выплюнула она, обращаясь к Салах. — В своей комнате! На своей постели! Я же все слышала, Салах. Я знаю, кто ты есть на самом деле.

Барбара с любопытством посмотрела на Салах, потом на ее родителей. Задержав дыхание, она ожидала их реакции. Но по их лицам поняла, что они не обратили никакого внимания на обвинение Юмн. Ведь она, в конечном счете, была для них женщиной, однажды их обманувшей, которой ничего не стоит обмануть еще раз.

Глава 28

Было уже за полночь, когда Барбара добралась наконец до отеля «Пепелище». Она была измучена, но не до такой степени, чтобы не заметить благословенное дуновение ветерка со стороны моря. Вылезая из «мини», она почувствовала его прохладу на щеках, на лице, сведенном гримасой боли, идущей от грудной клетки, которая напомнила ей, что ребра еще не зажили. Некоторое время она стояла на парковке, вдыхая соленый воздух, надеясь, что его целебные свойства ускорят процесс выздоровления.

В ореоле серебряного света над уличным фонарем она увидела первые растрепанные клочья долгожданного тумана, достигшего теперь берега. Аллилуйя, пропела она про себя, глядя на тоненькие завитки. Еще никогда она с таким желанием не ждала унылого и сырого — типично английского лета.

Взяв с сиденья рюкзак, она направилась к двери. Расследование закончилось, она чувствовала на душе тяжесть, хотя — а возможно, как раз из-за этого — способствовала его завершению. И Барбара прекрасно понимала почему.

Перед глазами стояли лица пожилых супругов Маликов, их потухшие глаза, когда они осознали гнусность и чудовищность преступления, совершенного их любимым сыном против своих соплеменников.

Родителям Муханнад казался воплощением будущего — собственного и их семьи, — ведь каждое новое поколение будет более успешным, богатым, счастливым. Муханнад был обещанием покоя и безопасности в старости. Он был фундаментом, который они закладывали на протяжении многих лет своей жизни. А побег Муханнада и причина, по которой он вынужден был скрываться, разрушили их мечты. Рухнули все ожидания и надежды, потому что единственный сын пропал для них навсегда. И теперь их участь — бесчестье, жизнь, превратившаяся в непрерывный кошмар, усугубленный позором, который навлекла на семью невестка, виновная в убийстве Хайтама Кураши.

Не могла забыть Барбара и спокойный ответ Салах на вопрос, который она задала девушке, оставшись с ней наедине. Что ты будешь теперь делать? — хотела она узнать. Ведь столько всего произошло, Салах! Конечно, это было не ее дело, но, думая о том, сколько жизней разрушено из-за жадности мужчины и желания женщины закрепить свое право командовать другими, Барбара с тревогой искала хоть какие-то признаки, что потрясение, обрушившееся на этих людей, может породить и надежду на иное будущее хоть для кого-то из них. Я останусь со своей семьей, ответила ей Салах, и голос ее прозвучал настолько твердо и уверенно, что можно было не сомневаться: ничто не в силах изменить ее решения. У моих родителей нет никого, кроме меня, да и малышам я нужна, объяснила она.

Салах, а что нужно тебе самой? — подумала Барбара. Но не задала этого вопроса, потому что уже поняла, что говорит с женщиной совершенно иной национальной и культурной традиции.

Барбара вздохнула. Она пришла к выводу, что всякий раз, когда, ей казалось, она начинает хоть немного понимать ближнего, немедленно происходило что-то, лишавшее ее этой уверенности. Поначалу она воспринимала руководителя следственной группы как театрал примадонну. В конце расследования до нее вдруг дошло, что Барлоу-Ищейку, которая казалась ей идеалом полицейского, примером для подражания, она попросту придумала. И на исходе сегодняшнего дня Эмили Барлоу ничем не отличалась для нее от женщины, которую они арестовали по обвинению в убийстве. Они обе были озабочены поисками способа — пусть жестокого и разрушительного, — позволяющего им командовать в своем мирке.

Дверь отеля отворилась прежде, чем рука Барбары коснулась ручки. Она вздрогнула. Ни в одном из окон первого этажа не было света. В темноте вестибюля она не заметила того, кто, сидя в потертом кресле рядом с дверью, дожидался ее прихода.

О господи, только бы не Тревес, устало подумала она. Даже мысль о необходимости разыгрывать очередной акт драмы о необыкновенных приключениях агента 007 казалась ей невыносимой. Но тут привыкшие к темноте глаза различили белоснежную рубашку, а через мгновение она услышала голос:

— Мистер Тревес и слушать не хотел, чтобы оставить входную дверь незапертой, — негромко произнес Ажар. — Я сказал ему, что дождусь вас и сам открою. Это ему не понравилось, но он, как я понял, мог отказать мне, только нанеся оскорбление, более серьезное, чем те неявные и скрытые, которыми он постоянно пользуется в повседневной практике. Я уверен, что утром он непременно пересчитает столовое серебро. — Несмотря на обидный смысл слов, в его голосе чувствовалась насмешка.

— И пересчет будет произведен в вашем присутствии, — шутливо поддержала его Барбара.

— Без сомнения, — заключил Ажар. Он прикрыл за ней дверь и, повернув ключ в замке, пригласил: — Пойдемте.

Он провел ее в темный холл, зажег лампу над камином и прошел за стойку бара. Взял бутылку «Блэк Буш»,^[62] налил в стакан на два пальца, подвинул к ней. Себе налил немного тоника, затем сел рядом с Барбарой. Вынул из кармана пачку сигарет и положил ее на середину стола.

Она рассказала ему все, от начала до конца, не утаив ничего, не пропустив никого. Ни Клиффа Хегарти, ни Тревора Раддока, ни Рейчел Уинфилд, ни Салах Малик. Она рассказала ему о том, какую роль сыграл во всем этом Тео Шоу, о том, как Иэн Армстронг оказался замешанным в расследовании. Об их первоначальных подозрениях и о том, куда эти подозрения завели их, о том, как все закончилось в гостиной дома Маликов арестом женщины, которую они до этого даже и не рассматривали как возможного участника преступления.

— Юмн? — переспросил Ажар. В его голосе слышалось смятение. — Барбара, как такое может быть?

Барбара объяснила. Юмн, должно быть, следила за Кураши, но делала это в тайне ото всех в семействе Маликов. Она выходила из дома в чадре — либо ради соблюдения традиции, либо для того, чтобы не быть узнанной, — и делала это так, что ни у кого из Маликов не возникало никаких подозрений на ее счет. Если присмотреться повнимательней к их дому, в особенности к расположению проезда и гаража относительно окон гостиной и спален на втором этаже, легко понять, что она могла, не привлекая внимания, воспользоваться машиной. И если она делала это, когда мальчики уже спали, Салах была занята своими ювелирными поделками, Акрам и Вардах либо молились, либо сидели в гостиной, то никому и в голову не приходило, что ее нет в доме. Наблюдая за Хайтамом Кураши, она выяснила, что он регулярно бывает на Незе. В ночь убийства она берет один из «Зодиаков», добирается на нем до восточной стороны мыса, натягивает проволоку поперек полуразбитой лестницы и отправляет его на тот свет.

— Мы с самого начала допускали возможность, что это могла сделать женщина, — продолжала Барбара. — Единственно, что мы просмотрели, так это то, что у Юмн были мотив и возможности выполнить спланированное преступление.

— Но зачем ей понадобилось убивать Хайтама Кураши? — спросил Ажар.

Барбара объяснила и это. Но когда она подробно излагала ему свою теорию о том, что Юмн необходимо было избавиться от Кураши, чтобы и дальше держать Салах в подчинении, на лице Ажара появилось выражение явного сомнения. Он раскурил сигарету, после чего заговорил.

— Вы считаете, что это послужит основанием для заведения уголовного дела против Юмн? — настороженно спросил он.

— А показания членов семьи? Она ведь уходила в ту ночь из дома, Ажар. И она уверяла, что была наверху с Муханнадом, а Муханнад был в это время далеко от дома, в Колчестере, и это, кстати говоря, подтвержденный факт.

— Но для хорошего адвоката показания членов семьи недостаточно серьезное доказательство. Их можно отмести, сославшись на путаницу с днями, датами, на неприязненное отношение к невестке с трудным характером, на желание семьи прикрыть того, кого защита, возможно, сочтет реальным убийцей: человека, который держит сейчас путь в Европу. Даже если Муханнад будет водворен в эту страну в соответствии с предъявленным обвинением, то срок его наказания будет короче, чем за предумышленное убийство. Так или примерно так может повернуть процесс защита, исходя из того, что у Маликов есть причина переложить вину Муханнада на кого-то другого.

— Но они, тем не менее, изгнали его из семьи.

— Так и должно быть, — согласился Ажар. — Но разве присяжные-европейцы осознают, какую важность факт изгнания из семьи имеет для азиата?

В его вопросе крылось предложение исповедаться. Теперь наступило время, когда они могли поговорить о его делах: как все началось и чем все кончилось. Она узнала о его жене в Хаунслоу, о двух детях, оставшихся с ней. Она узнала о том, как он встретил мать Хадии; узнала о силах, заставивших его променять жизнь в семье на любовь женщины, о которой ему и думать-то было запрещено.

Ей вспомнилась фраза из давно прочитанной исповеди одного кинорежиссера, уставшего от однообразия семейной жизни, который объяснял свой уход от жены к девушке на тридцать лет моложе его: «Сердце хочет того, что сердце хочет». Но Барбара уже тогда засомневалась, этого ли в действительности хотелось сердцу, да и было ли вообще это желание продиктовано сердцем.

Если бы Ажар не ушел, то Халида Хадия не появилась бы на свет. А это, вероятнее всего, сделало бы его внезапную влюбленность и отказ от прежней любви вдвойне трагичной. Кому судить, правильно ли поступил Ажар, поддавшись страсти и позабыв о долге. Не судите, да не судимы будете…

— Она не вернется обратно из Канады? — решилась спросить Барбара. — Если она действительно в Канаде, конечно.

— Нет, она не вернется, — ответил Ажар.

— Так, может быть, сказать об этом Хадии? Зачем обнадеживать девочку?

— Да ведь я и сам себя обнадеживаю. Когда влюбляешься, то кажется, что все возможно между двумя людьми, несмотря на различие их темпераментов и культур, к которым они принадлежат. Вы же знаете — надежда умирает последней.

— Вы тоскуете по ней, — констатировала Барбара, это она безошибочно различила под всегдашним его внешним спокойствием.

— Постоянно, каждое мгновение моей жизни. Но это со временем пройдет. Все проходит.

Он вдавил окурок в пепельницу. Барбара почти допила виски. Она не отказалась бы от еще одной порции, но подавила в себе это желание. Напрасно надеяться на то, что в голове, отуманенной алкоголем, что-то прояснится. Да разве и хочет она что-то выяснять?.. Разве что позже, внушила она себе. Завтра. На будущей неделе. В следующем месяце. Через год. Сегодня вечером она чертовски измотана, душа ее настолько опустошена, что она не в силах понять, почему она чувствует то, что чувствует.

Она поднялась. Слегка потянулась. Поморщилась от боли.

— Да… Ну ладно, — произнесла она, заканчивая беседу. — Думаю, если мы подождем какое-то время, все трудности разрешатся сами собой.

— Или мы умрем, так и не разобравшись что к чему, — ответил он. Свои слова он смягчил располагающей доброй улыбкой, в которой Барбара прочитала неловкое, но искреннее предложение дружбы.

Она прикинула, стоит ли принимать это предложение. Она спрашивала себя, хочется ли ей сталкиваться лицом к лицу с неизвестностью и подвергать свое сердце — опять этот проклятый орган, которому нельзя доверять, на который нельзя положиться, — риску вновь быть разбитым. Но внезапно поняла, что сердце — этот тайный арбитр ее поведения — давно уже в опасности, с того момента, когда она столкнулась с милой дочерью этого мужчины. И что уж такого страшного в том, что еще один человек появится в экипаже неустойчивого, неухоженного корабля, который несет ее по волнам жизни?

Они одновременно вышли из гостиной и стали в темноте подниматься по лестнице наверх, молча дошли до двери номера Барбары, и тут Ажар нарушил молчание:

— Вы позавтракаете с нами утром, Барбара Хейверс? Хадия будет рада.

Она медлила с ответом, а он, видимо, решив с беззаботной веселостью, что еще один ее завтрак в компании азиатов начисто подорвет философский принцип «изолированного равенства», который Бэзил Тревес положил в основу гостиничного бизнеса, добавил:

— Да и мне это будет приятно.

— С удовольствием присоединюсь к вам, — с улыбкой ответила Барбара.

Это были именно те слова, которые она и хотела сказать, именно то, что она сейчас чувствовала. А что будет дальше — покажет только время.