2
А старший лейтенант Грачев в это время возвращался из далекой бухты на рейсовом пароходе. Весь день он пробыл на ракетном крейсере, и то, что на учении по связи четко выполнил свои обязанности, замечаний от флагманского связиста не имел, радовало его.
«Вы там не забудьте о традициях «Бодрого» — радиосвязь на корабле была всегда надежной, — напутствовал его старпом Комаров. Уже когда Грачев сел на катер, он добавил: — Связь — нерв корабля, вы уж глядите там...»
Над морем спустились сумерки. Было сыро и зябко, дул колючий ветер. Петр продрог на палубе и спустился в салон. Пароход качало. В углу сидела молодая женщина с ребенком на руках и уговаривала его не плакать, рядом с ней пожилой мужчина в очках шелестел газетой...
Петр прошел к свободному месту и тут увидел Наташу. Откинув голову к переборке и закрыв глаза, она, казалось, спала.
«Не стану ее тревожить», — решил Петр.
Но Наташа лишь дремала. Петр присел рядом, поздоровался. Вид у нее был усталый. Она сказала, что ездила в город по домашним делам.
— Купила вот кое-что. — Она кивнула на лежавшую у ног сумку. — Рубашку Сергею, сыну костюмчик... Да, знаешь, ребята мои очень просили тебя побывать в школе, Я рассказывала им о Баренцевом море, говорила, что в войну здесь погибла подводная лодка твоего отца капитан-лейтенанта Василия Грачева и что ты, его сын, тоже моряк.
— Я же не герой... — смутился Петр.
Пароход пристал к причалу, и они вместе сошли. Наташа пригласила его к себе:
— Выпьешь чаю...
Она нажала кнопку звонка, но никто не отозвался. Тогда достала из сумочки ключ. Щелкнул замок, и они вошли в квартиру.
— А где Сергей? — спросил Петр.
Она сказала, что глубокой ночью он забежал домой, переоделся, схватил чемоданчик и поспешил на катер.
— Уехал куда-то к рыбакам, кажется, в бухту Заозерную. — Наташа достала из серванта стаканы и стала готовить чай.
«Видно, опять мину подняли со дна моря рыбаки», — подумал Грачев, но ей сказал о другом:
— Кораблей много, а опытных минеров, как твой Сергей, раз-два, и обчелся. Вот и приходится ему помогать молодым офицерам. Да, чуть не забыл, мы собираемся сегодня в Дом офицеров, он просил взять два билета, но я не мог — сам уезжал ночью.
— Ладно, Петр, я тоже так устала...
Петру всегда нравилось бывать у Кесаревых. На какое-то время отодвигались служебные дела, переставали звенеть в ушах корабельные механизмы. Здесь ему было хорошо и уютно. Сегодня Петр заметил, что на стене появился чей-то портрет. Горела лишь настольная лампа, и трудно было разобрать, кого написал художник. Он встал с дивана, подошел ближе. С холста улыбалась Наташа...
«У нее такое же доброе лицо, как у Ирины», — подумал Петр.
Наташа вернулась в комнату и, увидев, что он разглядывает портрет, смутилась, сказала, что это брат написал ее, он ведь в студии Грекова. А Сергею портрет не нравится. Говорит, что она получилась какой-то чужой.
— Да? — удивился Петр. — А я этого не нахожу. Ты просто получилась здесь старше своих лет.
— Может быть...
Они молча пили чай. Неожиданно Наташа спросила об Ире.
— Когда у вас свадьба?
— Сам не знаю, видно, осенью, — Петр отодвинул пустой стакан в сторону. — Я хотел весной... — Серебряков не против, а ее мать Надежда Федотовна говорит, что сейчас у Иры и так много забот, мол, пусть окончит второй курс...
— Смешно, — заметила Наташа, но Петр не понял ее.
— Что ты имеешь в виду?
— Свое замужество...
И она рассказала, как познакомилась с Сергеем на танцах, когда он, курсант военно-морского училища, приехал в отпуск. Он часто провожал ее домой, а перед отъездом сказал: «Наташа, если вас не пугает участь жены, вечно ждущей возвращения мужа с моря, и если я хоть немного вам по душе — приглашаю вас в загс. Словом, мое сердце — ваше». Вскоре они поженились. А теперь у них сын, ему уже пять лет. Он весь в отца — и глазами, и лицом.
— Я завидую Сергею, у него уже есть наследник, — грустно молвил Петр. Он поднялся с дивана, подошел к окну. Издали море казалось черным, вода отливала лунным блеском, и свет от нее отражался холодный, будто неживой. На скале, что высилась у входа в бухту, то вспыхивал, то угасал маяк — тонкий, скользящий по воде луч, который в густой темноте, при шквалах и штормах, в любую погоду указывает дорогу кораблям. Глядя на него, Грачев подумал, что мимо этого чудо-огня не раз проходила отцовская подводная лодка. О чем думал отец, когда смотрел на маяк? Быть может, он вспоминал свою тихую станицу, где вырос, откуда берет начало дорога в большую жизнь, где навсегда осталось детство? А может, виделось ему пылающее море и тонущие фашистские корабли?..
Кто-то за окном тихо напевал: «В нашем кубрике с честью, в почете две заветные вещи лежат, это спутники жизни на флоте, бескозырка да верный бушлат...» Песня нравилась Грачеву. И неспроста. В шкафу у него бережно хранились отцовские вещи — тельняшка и ремень с бляхой; сберегла их мать и, когда сын, став офицером, уезжал на флот, отдала ему: «Носи, сынок...»
Петр обнял мать.
«Эх, мама, мама. Я его всегда помню. Порой мне кажется, что отец вовсе не погиб, что он рядом на корабле, вот-вот откроется дверь каюты, войдет он и спросит: «Сынок, ну как тебе плавается?..»
— Ты знаешь, а Сергей романтик, — нарушила его раздумья Наташа. — Я уверена, что если бы ему пришлось выбирать море или меня, то, наверное, предпочел бы первое.
— Ты так говоришь потому, что любишь Сергея, — усмехнулся Петр. — У него есть и море и ты. И корабль для него существо живое...
Наташа задумалась. Да, Сергей любит службу, хотя никогда не говорил ей об этом. Напротив, он всегда ворчал, собираясь в поход. Но это была не ругань. Она даже ревновала: «Ну и целуйся со своим морем, пусть оно ласкает тебя». Он улыбался: «Сердишься, да? А все равно ты любишь меня, это я знаю!»
— Ты когда в отпуск едешь? — спросила Наташа.
— Не скоро. Может быть, в августе. Все зависит от Иры — как она там, с учебой. Я не дождусь ее приезда, — признался Петр.
Наташа молча встала, подошла к окну. Неожиданно сказала, не оборачиваясь:
— А я, наверно, отсюда уеду, — она умолкла.
— Случилось что-нибудь? — Петр насторожился.
Она отвернулась:
— Уеду я от Сергея. Он не любит меня...
Петр опешил:
— Что ты, Наташа? Сергей мировой парень...
— Может, для Веры и мировой, — глухо сказала она. — Эта Вера не стыдится даже домой ему звонить...
— Ты говоришь о дочери капитана «Горбуши» Серова?
Наташа вздохнула: до женитьбы Сергей дружил с ней. Потом она уехала в Ленинград и там вышла замуж. Теперь живет здесь и Сергей, видно бывает у нее.
— Вот так, а ты говоришь, что он мировой парень, — по ее лицу скользнула усмешка. — Не любит он меня, — и она вдруг заплакала.
— Не надо, Наташа, — успокаивал ее Петр. — Ты все преувеличиваешь. Тут что-то не так. Поговори с ним. А плакать не нужно.
Она через силу улыбнулась.
— А я и не плачу. — Голос у нее дрожал, на ресницах блестели серебристые капельки.
«Что-то неладное творится с Сергеем, — подумал о Косареве он. — Поговорю с ним. А то и капитана Серова обидеть может...»
Ветер стих, и осколок луны сиротливо висел над угрюмым морем, излучая бледно-желтый свет. Грачев поднялся на сопку, откуда море было как на ладони и невольно залюбовался бухтой. Вся она украшена гирляндами корабельных огней. Вот вдали, у острова, что верблюжьим горбом чернел над иссиня-темной водой, проплыли зеленые огоньки. Это траулер уходил на промысел. Петр подумал, что надо съездить к Серову, капитану «Горбуши». Давно он не был у ветерана. В войну Серов служил на Севере, вместе с его отцом. Однажды капитан подарил ему макет подводной лодки из слоновой кости. «На такой лодке плавал твой отец, — сказал Серов. — Ты можешь им гордиться — это был человек с сердцем льва. Герой!..»
Доложив о своем прибытии старпому (Склярова на корабле не было), Грачев вошел в радиорубку. Матрос Костя Гончар что-то паял. Он выпрямился, неловко отбросил назад упавшие на покатый лоб метелки волос.
— Беда, товарищ старший лейтенант, — и он кивнул на радиоприемник. — Лампу менял, задел проводок, ну и короткое замыкание. Сгорело сопротивление входного контура. Я уже заменил его, осталось проверить...
«Вот не пущу на берег к жене, тогда поймешь, как надо с техникой обращаться», — мысленно сказал он матросу. А вслух спросил:
— Что, Надя все еще на «Горбуше»?
Гончар зарделся:
— А то где же? Нравится ей там...
— Может, мне пойти к Серову?
Матрос дужкой свел лохматые брови, а в карах глазах вспыхнули сердитые искорки.
— Не надо... Я не люблю, когда за меня просят. И она тоже... — Он по-доброму взглянул Грачеву в лицо. — Надя очень обидчивая.
«Как хочешь, я же вижу — страдаешь ты, когда судно на промысле. Тяжко, когда ты дома один...»
Петр потянулся к щитку и включил рубильник. Вспыхнул зеленый глазок, и в наушниках послышалась музыка. Чей-то грустный голос напевал «Рябину». Петр чуть изменил настройку, и, будто каскадами водопада, зазвенела песня: «Я на подвиг тебя провожала, над страною гремела гроза...»
— Песенка Дженни из кинофильма «Остров сокровищ», — робко заметил Гончар.
Радиоприемник работал хорошо, Грачев, выключив его, предупредил матроса впредь быть внимательным.
— Если подобное еще случится, я накажу вас. Ясно?
— Понял, товарищ старший лейтенант...
Петр вошел в свою каюту, снял шинель. Все, теперь можно и отдохнуть. Он умылся, вытер ворсистым полотенцем лицо и заглянул в зеркало, висевшее на стене рядом со шкафом. Лицо серо-землистое, усталое, будто сутки не спал, в темно-голубых глазах тоже усталость. Хотя крейсер и недолго находился в море, но дул стылый ветер, а когда подошли к точке поворота, неожиданно повалил густой снег. Простояв на мостике несколько часов на ветру, он озяб. Тоскливо у Петра на душе, горечь какая-то. Может, сходить к Серебряковым и узнать, нет ли писем от Иры? Молчит она, давно Петру не писала. Видно, замоталась перед экзаменами. В январе она приезжала на каникулы, но радость омрачилась тем, что она едва не попала в госпиталь. А было все так. Ира пригласила его на лыжную прогулку. «Если меня догонишь, значит, я тебя поцелую», — смеясь, сказала она. Хочешь, не хочешь, а надо ее догонять... Ради поцелуя, конечно.
«Пошел!» — крикнула она и, оттолкнувшись палками, стремительно покатилась с горы. Он не видел, как она, зацепившись за деревцо, упала, он услышал ее крик. Подскочил, а она лежит на снегу. Сильно ушибла ногу, и ему пришлось нести ее на руках, пока не добрался до шоссе. «Ты самый добрый, — шептала она ему, — ты очень сильный. Может, я и выйду за тебя замуж». «А ты забавная!» — смеялся Петр. Их взяла попутная машина, и ночью они вернулись в город. Грачеву было не до смеха. Увидев дочь у него на руках Надежда Федотовна уронила на пол тарелку (она как раз накрыла на стол), ее полное лицо с черными крапинками у темно-карих глаз вмиг напряглось, побелело.
— Боже, что с ней! — вскрикнула она и, подбирая на ходу полы халата, подскочила к дочери.
Петр усадил Иру на диван, смущенно одернул воротник шинели.
— Ушиблась малость... — И кивнул Ире. — Ну, я пойду...
Она через силу улыбнулась.
— Оставайся чай пить... Ну? Снимай шинель...
Надежда Федотовна присела на диван.
— Может, у тебя перелом? — Она тронула ее за колено. Ира скривила лицо. — Болит, да?
— Ужасно... — Она не сводила глаз с Грачева, который стоял у двери и, казалось, размышлял: то ли ему задержаться и выпить чаю, то ли уходить.
— Петя, и как это вы проглядели? — упрекнула его Надежда Федотовна.
Не успел Грачев ответить, как заговорила Ира.
— Я сама виновата... Он не разрешал мне с горы спускаться, а я не послушалась. Летела как стрела, и вдруг — кувырк!.. Вывих колена... А, чепуха, — махнула она рукой, — до свадьбы заживет.
Мать тронула ее за плечо.
— Какая свадьба? — строго сказала она. — Ах, Ирочка... Ведь ты учишься. Надеюсь, Петя это понимает? — И Надежда Федотовна мило улыбнулась Грачеву.
«Уж как-нибудь мы с Ирой сами разберемся», — с горькой улыбкой на уставшем лице подумал Петр. Чай он пить не стал, сославшись на позднее время, простился и ушел.
А наутро корабль вышел в море на ракетные стрельбы. Две недели были для Грачева пыткой: он старался не думать об Ире, но все мысли были о ней: как она, что с ногой? И едва «Бодрый» вернулся в бухту, как он сошел на соседний причал, и тут же позвонил Ире. Трубку, однако, взяла ее мать.
— Кто, кто, не поняла? — ручьем звенел в трубке голос Серебряковой. — Ах, это вы, Петя. Не узнала вас. Голос какой-то чужой. Вы не простыли? Нет, да? Молодцом. Вам Иру, да? Я так и поняла. Но ее нет, Петя. Она бы взяла трубку, но ее нет. Как где? Вы меня слышите — уехала. Каникулы-то у нее короткие.
— Когда? — Петр до боли в суставах пальцев сжал трубку. — Вчера, да? А как же нога? Ах, врача вызывали... Так, так. Ну, ладно, спасибо...
Он положил трубку.
«Вот бы съездить к ней в Ленинград», — подумал сейчас Грачев.
Раздумья Петра прервал матрос Гончар. Вошел он в каюту робко с виноватым лицом.
— Товарищ старший лейтенант, вам тут письмо, а я сразу не отдал, позабыл, — он протянул ему белый конверт.
Грачев буквально выхватил письмо из его рук, увидел, что почерк Иры, сказал матросу «идите, спасибо, идите», потом уселся в кресло и осторожно надорвал конверт. Письмо он читал медленно, ощущая в душе прилив необыкновенно радостных чувств. Ира успешно сдала экзамены и теперь собирается на практику; она еще не знает куда, но, видимо, за рубеж.
«Я понимаю, ты ждешь, что я скажу о нашей дружбе? — спрашивала Ира. — И я все чаще об этом думаю — пора наконец нам решать... Я привыкла к тебе и не стану этого скрывать. Без тебя мне тоскливо, скучно, кажется, уехала бы к тебе. А вот когда я дома, то тоска по тебе куда-то мигом исчезает. Я думаю, почему? Только, пожалуйста, не обижайся, я ведь пишу то, что лежит у меня на сердце. Я не знаю, как ты относишься ко мне, но я отношусь ко всему очень серьезно. Кажется, я особо остро поняла это, ощутила всем сердцем, когда в январе уезжала домой. Я даже повздорила с отцом: ведь это он угнал ваш корабль в море! Я прямо и заявила ему, что видно, не хочет, чтобы я дружила с тобой. Он так на меня обиделся, что даже не провожал на вокзал. «Грачев мне близок как никто другой, но я не собираюсь создавать ему особые условия службы, даже ради своей дочери». Ты понял? Он так и сказал.
Петр, а почему ты редко мне пишешь, да и коротко: жив, здоров, был в море, и все. А я бы хотела знать, что у тебя на сердце. Ну, а не забыл насчет нашей поездки к твоей маме? Я вернусь с практики, и мы поедем. Мне очень хочется ближе узнать твою маму. Надеюсь, ты не станешь возражать? Если честно, то мне даже стыдно, и я корю себя, что не съездили мы с тобой в январе. Этот глупый случай на лыжной прогулке... Две недели я не выходила из комнаты, все ждала, вот-вот ты придешь. А потом не вытерпела, спросила у отца; он засмеялся и сказал, что «Бодрый» давно в море. Мне вдруг стало не по себе, я готова была плакать, рыдать, только бы тебя увидеть. Но так и не дождалась. А ты, Петр, думал обо мне? Только правду напиши.
Ты как-то бросил мне упрек, что не сердце у меня, а камень. Ох, как ты ошибаешься! Помнишь, мы весной ходили с тобой в Загородный парк? Ты вел меня под руку, а потом увидел моего отца и вытянул руки по швам. Ты чего так испугался Серебрякова? Мы ведь были в парке, где люди не только ходят под руку, но и целуются. Я не хочу, чтобы ты был как та заводная пружина; любовь, чувство уважения — все это нам, девушкам, очень дорого. Ты тогда отпустил мою руку, а я весь день ходила как в тумане, думалось: не любит он меня, не нужна ему. Только пойми — не ради себя я говорю об этом, ради тебя, Петр. Что, разве не так? У тебя есть пример — Сергей Кесарев. Вера любила его, ждала, надеялась, а он вдруг приревновал ее к другому, а что получилось? Кесарев женился на другой. Я не скажу, что Наташа женщина лукавая, нет, она по-своему хороша, она тоже имеет право на счастье, на семью. Но ведь первая любовь у Сергея дала трещину, а это долго не забывается...»
Грачев свернул письмо. Но тут же вновь развернул его и в конце прочел:
«Я очень буду рада, если ты хотя бы на день приедешь в Ленинград. Я очень хочу тебя видеть. Только, пожалуйста, не говори об этом маме. Она станет волноваться».
«Я очень хочу тебя видеть...» — повторил про себя Грачев. Каким теплом повеяло от этих строк! Ему так и хотелось крикнуть: «Я люблю тебя, Ира, я, конечно же, приеду к тебе! Но он лишь горько усмехнулся: когда приедет, если снова «Бодрый» уходит в дальний поход? А просить Склярова отпустить его на два-три дня бесполезно, скажет: «А что вам, товарищ Грачев, делать в Ленинграде? Ведь ваша мать живет на Кубани?» Петр вздохнул: да, спросит, а объяснить цель своей поездки он не сможет. Ира ему не жена, а невеста...
Грачев спрятал письмо.
«Серебряковым я о нем не скажу», — решил он.
Но стоило ему сойти на причал, как комбриг капитан первого ранга Серебряков, отец Иры, подозвал его. Улыбнулся, поздоровался с Петром за руку.
— Ну, как жизнь? Чего не заходишь к нам? Надежда Федотовна в субботу тебя ждала, даже блины приготовила.
Грачев сказал, что был занят.
— Тебе привет от Иры, — продолжал Серебряков, — Вчера письмо прислала. После экзаменов у нее практика. И туристскую путевку предложили в Норвегию. Пишет, не знает, как быть. А мы с Надеждой Федотовной так решили: пусть сама выбирает. Вот скажи, кто у тебя друг?
— Кесарев. Самый близкий...
— Разве ты не желаешь, чтобы в жизни у него не было срывов, чтобы его любила жена... Ну, понимаешь? Ира вовсе не друг мне, а дочь. Родная моя плоть и кровь. В ней мое сердце: то, чему научил ее, она должна пронести всю жизнь и передать своим детям. А ты что, перестал ей писать? — неожиданно спросил Серебряков.
Грачев покраснел, неловко потупил глаза.
— Я люблю Иру... Я... — Он запнулся, подыскивая нужные слова, но так и не нашел их. Серебряков ласково тронул его за плечо.
— Это ты ей скажи. Я не стану возражать, если она... Ты же знаешь, я к тебе давно привык. Человек ты честный, прямой, море и корабль тебе не в тягость. А это тоже счастье. Пусть маленькое, но твое счастье. Скажу тебе по совести — на море я человеком стал. Отними его у меня, и я не жилец. Да, да — не жилец.
«А съездить бы к Ире надо», — вздохнул Грачев, сидя в каюте на стуле, он задумчиво курил. Тут его и застал Скляров. По лицу командира было видно, что он чем-то озабочен. И Петр не ошибся. Скляров, пристально глядя на него и, покуривая сигарету, заговорил о том, что на рассвете «Бдительный» уходит в море на обеспечение подводных лодок. А старшина команды радистов в отпуске. Надо отправить на противолодочный корабль старшину команды мичмана Крылова.
— Где он? — Скляров загасил окурок. — Крылову убыть на «Бдительный» к двадцати двум часам.
— Товарищ командир, у Крылова сегодня жена именинница. Как же, а? Может, пошлем Гончара?
— Я это знаю. Но... — Скляров развел руками. — Служба, сами понимаете. Гончар еще молод. А поход будет нелегким: на море семь баллов, резкий ветер. Вы, кажется, собирались к мичману на день рождения? Вот и хорошо, поздравьте его супругу и с ним на корабль...
Петр загасил папиросу, встал, прошелся по крохотной каюте. В иллюминатор был виден клочок рыжей сопки, возвышавшейся неподалеку от бухты. Там, на сопке, живет Игорь Крылов. «Танюша очень просила быть, — говорил мичман, приглашая его на день рождения. — Вы уж, пожалуйста...»
Грачев взял с вешалки фуражку. Но тут вспомнил, о Кесареве. Направился к нему, но в каюте его не оказалось.
«Сошел на берег», — сказал Грачеву дежурный офицер.
Петр обрадовался: «Что ж, поговорю с ним дома...»
Дверь ему открыла Наташа. Видно, недавно она пришла из школы, потому что в руках держала какие-то книги. Улыбнулась мягко, как улыбаются близким людям.
— Что, небось за Сергеем?
— Мне надо с ним поговорить, вот и пришел. Ты извини, но откладывать я больше не могу.
Светло-розовое лицо ее вмиг стало серым.
— Так ведь он на корабле. — Голос у нее дрогнул. — Значит, его нет? Тогда я знаю, где он. Знаю! У Веры. Он там, да?
Петр ласково взял ее за руку.
— Не волнуйся, Наташа. Не надо. Сергей, видно, пошел на соседний корабль, он давно собирался к ребятам. Ну?
Она смахнула со щеки слезинки, посерьезнела.
— Это я так... Прости... Ты уже уходишь?
— Да, мне надо еще зайти в магазин, а потом к мичману Крылову...
На корабле у трапа Грачева встретил старпом.
— Где ваш Крылов? — спросил он, хмуря брови. — Время бежит...
— Я вызвал его, вот-вот придет.
Не успел Грачев выпить чаю, как пришел Крылов. Робко постучался в дверь и, мягко ступая, вошел в каюту.
— По вашему приказанию... — начал было докладывать, но командир боевой части прервал его:
— Прибыли, значит? А я-то жду вас... — Грачев, уловив на лице мичмана досаду, развел руками: — Служба... Я не смог посидеть у вас, торопился на корабль, вы уж извините...
— Да я ничего... — смутился Крылов, неловко пряча за спину свои длинные руки. Он как-то согнулся и теперь казался ниже своего роста; с виду будто сердит, но вскоре Грачев убедился, что это не так: мичман всегда всерьез выслушивал все то, что говорили ему старшие, губы не дул, не хмурился, и только в больших темно-голубых глазах была какая-то настороженность.
— Вот что, Крылов, пойдете в океан на «Бдительном», — сказал ему Грачев. — Там все объяснят.
— Ясно, товарищ старший лейтенант. — На губах мичмана появилась улыбка. — Таня очень тронута вашим подарком. Спасибо, Петр Васильевич. Вы для нас столько сделали. И квартиру выхлопотали, и Танюшу устроили на работу, и...
— Ладно уж... — прервал его Грачев. — Значит, все ясно? Тогда торопитесь на корабль...
Волнение не покидало Наташу, и когда ушел Грачев, она накинула плащ, вышла на улицу. Ночь выдалась темной. Ветер гулял по крышам, рвал ставни, сиротливо завывал в трубах. На востоке, где иссиня-черное небо сливалось с морем, беспокойно мигали звезды, а здесь, над бухтой, висели грязные клочья туч. Она свернула к площади, на которой тускло горели фонари. Ветер раскачивал их, и от лампочек на земле прыгали длинные лохматые тени.
«И я сейчас, как эта тень», — грустно подумала Наташа.
Она подходила к кафе и вдруг в дверях увидела Сергея. Под руку он вел Веру. В глазах сразу все померкло. Наташа закусила губы, чтобы не крикнуть.
Холодные струи дождя стегали по ее лицу, но она ничего этого не замечала. Она не шла, а бежала домой.