Глава 18

Прах моей мечты

Я не могла спать, меня терзали мысли. Больше всего возмущал факт, что в спальне родителей теперь новое тело. Я пошла на кухню, чтобы испить чаю. Вдруг раздался звонок телефона. Я взяла трубку и услышала голос моего принца – Эдуарда. Лучик счастья проник в мое темное жизненное царство. Я начала что-то тараторить, весело смеясь. У меня получалось произносить текст легко и непринужденно. Он молчал и слушал весь бред, который я изливала в трубку.

– Это уже неприлично! Я все трындычу, как Трындычиха, а ты меня слушаешь! – сказала я задорно загрустившей трубке. – Я просто обязана задать тебе дежурно– вежливый вопрос: как у тебя дела?

Эдуард тяжело вздохнул и попросил приехать к нему. Было поздно. Но он очень настаивал на встрече. Я предложила альтернативу – встретиться в нашем парке, там, где мы нашли друг друга. Мой заботливый приятель заявил, что на улице слишком холодно, и снова стал умолять приехать к нему домой. У меня было много аргументов не в пользу поездки. Все я не стала перечислять и акцентировала его внимание на самой главной проблеме: ожидание такси может затянуться на долгое время.

Эдуард внял моим мольбам и решил, что, если гора не идет к Магомету, значит, я должна ждать ночного визитера. Мне стало радостно на душе.

В сладостной эйфории, с трубкой в руках меня застал папа.

– Кто звонил? – спросил он, зевая.

– Это мне звонили.

Я положила трубку и хотела сбежать на кухню.

– Такое ощущение, что она здесь, – сказал папа тихо.

– Она, наверное, в ванной.

– Кто?

– Голубева!

– Я не про Марину. Я про Майю.

– Я ж тебе говорила, папа.

Иван Павлович озирался по сторонам, словно маленький мальчик, боящийся ночных чудовищ. Меня забавляли его страхи.

– Может, тебе еще водки выпить? – спросила я весело.

– Лучше снотворное. Спать не могу.

– Снотворного нет. Мама все выпила.

Что-то хрустнуло в коридоре. Папа вздрогнул и замер. Мы смотрели в темноту коридора, но мама не появилась. Отец облегченно вздохнул и прошел к дивану. Я осталась стоять у выхода из зала.

– Ну, давай поговорим. Как у тебя дела на работе? – произнес Иван Павлович, тараща глаза мимо меня в коридор.

– Работаю, – произнесла я, беззаботно пожав плечами.

– Где?

– Все там же.

– Все считаете?

– Считаем.

– Нравится?

– Нет.

– А зачем тогда?

– Из-за денег.

Отец продолжал задавать вопросы, вглядываясь в темноту коридора. Казалось, он сам не понимает, что говорит. Мне так хотелось громко крикнуть, как в американских мультфильмах: «БУ!», чтобы он подпрыгнул до потолка. Но я пощадила его потасканную сердечную мышцу. Он задал еще несколько дежурных вопросов о моей работе, после чего замычал какую-то песню. Я развернулась, чтобы скрыться в кухне и оставить старого меломана наедине со своим репертуаром в зале, но его неожиданная реплика заставила меня задержаться:

– Ты знаешь, Максим очень приятный человек.

Слова сии были сказаны вдумчиво, с каким-то особенным смыслом. Я смотрела на покореженного жизнью отца и хотела понять, что вкладывает он в восхищение моим немолодым любовником. Что-то липкое было между строк, я почувствовала, что предстоит неприятный диалог.

– Может, вы с Максом подружитесь? – произнесла я с вызовом.

– Думаю, что подружимся. – Папа продолжал завывать мотив какой-то знакомой песни.

– И будем встречаться семьями: ты с Маришей и я с Максом!

Я готовилась к очередному семейному скандалу. Тема Голубевой была слишком животрепещущей. Странный хруст повторился, но на этот раз намного громче. Я вздрогнула и в два прыжка вскочила на скрипучий диван, оказавшись рядом с папой. Вытаращив глаза в коридорную бездну, я пыталась разглядеть призрак Майи.

– Это мама, – прошептала я с уверенностью и почувствовала холодок внутри.

Мое волнение, видимо, передалось и родителю. Иван Павлович визгливо вскрикнул «Я сойду с ума!» и с видом супермена смело встал с дивана.

– Пойду посмотрю, – произнес папа глухим голосом, замешкавшись у выхода из гостиной.

– Не надо, – выдохнула я, услышав очередные потусторонние звуки.

Несмотря на мой протест, папа ринулся в коридор, и бездна прихожки поглотила его. Время замерло. Я прислушивалась. Иван Павлович шаркал тапками по коридору. Я услышала его ворчание: свет никак не включался. Мне мерещились уродливые лица, искаженные жуткими усмешками. Они дразнили меня, раскрывая страшные пасти… Наконец коридор заморгал и избавил от страшных видений. Да здравствует электричество! Замок в двери недовольно закряхтел… Затем я услышала голоса.

– Это к тебе, – сказал папа с облегчением, вернувшись в гостиную.

Лоб его покрылся испариной, видимо, путешествие через темный коридор далось ему нелегко. Я предположила, что это Максим.

– Нет. Это Эдуард, – сказал папа, вытирая тыльной частью ладони пот со лба. – По крайней мере, он промычал, что его так зовут.

– Да, действительно! Я его жду! Почему не заходит?

– Он не может зайти. Он лежит возле двери пьяный в хлам. Пойдем, поможешь затащить его.

– Как же он добрался? Он ведь за рулем! – спохватилась я и побежала к властителю моих дум.

Эдик полулежал возле нашей входной двери. Лицо его было искажено уродливой гримасой. На куртке блестели остатки непереварившейся пищи. Я с трудом узнавала в пьяном чудовище моего прекрасного принца из осеннего парка. Но, как ни странно, он не был мне противен. Наоборот, я смотрела на его беспомощность с умилением.

– Надо внести его в дом, – выдохнул папа, увидев мое замешательство.

Мы подхватили невменяемого Эдика и поволокли его в гостиную.

– Я сам могу идти, – рявкнул невнятно невменяемый герой.

– Конечно, – отозвался папа, кряхтя от усилий.

Старенький диван недовольно скрипнул, ощутив тяжесть тела моего возлюбленного. Эдуард вращал глазами, не осознавая, где находится.

– Как же ты доехал? С ума сошел? – беспокоилась я.

– Нормально доехал… Я ас!

– Обувь надо снять, – спокойно сказал папа, уставившись на комки грязи, прилипшие к ботинкам ночного визитера.

Я принялась бережно снимать ботинки с моего любимого, не внимая его протестам.

– Зачем? Что ты делаешь? Мне щекотно! Не надо! – отмахивался Эдик.

– Надо снять обувь. Не принято в чужих гостиных сидеть в уличной обуви.

Я ощущала себя матерью. Строгой и заботливой. Ботинки словно приросли к ноге моего принца, я с усилием вновь и вновь пыталась высвободить ногу Эдуарда.

– Я пойду. Ты справишься? – устало произнес отец.

– Конечно, справлюсь. Иди, папа, спокойной ночи, – ответила я с улыбкой.

Иван Павлович потоптался на месте еще несколько секунд, видимо не желая оставлять меня наедине с малоадекватным мужчиной.

– Извините, – промямлил Эдик.

– Бывает, – зевая, вымолвил отец и ушел спать.

– Прости. Перед папой твоим неудобно.

– Неудобно дубленку в трусы заправлять! – отшутилась я, и, сдернув ботинок с его ноги, повалилась на пол.

Причиной того, что обувь не поддавалась, стало отсутствие носков на ногах Эдика.

– Ты почему босиком? Где твои носки?! – возмущенно воскликнула я.

– Потерял.

– Как потерял?

– Не знаю. Их же нет, значит потерял.

Продолжать диалог с босоногим мальчуганом на тему отсутствия детали гардероба смысла не было. Я перевела тему разговора:

– Обувь унесу в прихожку и принесу тапочки. Правда… они мамины… Ничего? Не босиком же щеголять по холодному полу…

У папы была всего одна пара тапок, которые он не снимал. Я была уверена, что он даже спит в них: так он их холил и лелеял.

– Надеюсь, они на каблуках? – хихикнул невменяемый принц.

– Нет, не на каблуках.

– Жаль. Неси, – произнес Эдик и повалился на диван.

Я унесла заросшие грязью ботинки в коридор. Тапочки мамы были ярко-красного цвета без изысков. Эдик растерянно посмотрел на тапки, затем на меня, после чего молча втиснул в них ноги.

– Почти как раз, – растерянно пробубнил он. – Твоя мама Гулливер?

Я расхохоталась. Возлюбленный в тапках моей мамы – зрелище не для слабонервных.

– Наверное, у тебя нога маленькая, – предположила я. – Ты – Золушк.

– Чего?

– У Золушки из сказки была маленькая нога, и принц надевал ей маленькую хрустальную туфельку. Ты мужского рода, значит – Золушк! Я принесу постельное белье, а ты раздевайся.

– Зачем, – испуганно спросил Эдуард, вцепившись в штаны.

– Тебе нужно поспать! – сказала я заботливо.

– Я не могу у тебя спать, мне нужно обратно ехать.

Эдик попыталась встать, но тотчас рухнул на диван. Закаченное в кровь спиртное лишило возможности двигать конечностями.

– Сегодня нельзя ехать, – сказала я с нежностью.

– А когда можно?

– Завтра.

– Почему?

– Ты пьян.

Я предложила гостю горячий чай, чтобы улучшить его самочувствие. Он, к моей радости, согласился испить бодрящего напитка. Я вошла в гостиную с подносом, на котором стояли две большие кружки и вкусное варенье. Эдик отказался от сладкого. Я уселась на диван рядом с ним, грея ладони о горячие стенки толстой цветастой кружки.

– Да… Знаешь, зачем я к тебе пришел? – серьезно сообщил мне Эдуард. Он пытался пить чай, но, обжигаясь и тихо ругаясь, отстранялся от кипятка. Он был похож на ворчливого старикашку. Мне вдруг представилось, что мы с ним сидим уже в нашей квартире, прожив целую жизнь. Я умилялась своим фантазиям.

– Мне кажется, я не доживу до старости, – мыслила я вслух.

– Доживешь! Я – нет! Ты – да! – Он сказал эту фразу, протрезвев на мгновенье. Я даже немного испугалась: настолько он был серьезным в эту секунду.

– Не будем о грустном. – Я постаралась перевести тему.

– Придется говорить о грустном, извини! – отозвался Эдуард. – Я должен сказать тебе причину моего явления.

Я боялась услышать причину его приезда… У меня сжалось сердце. Знакомый холодок забродил внутри, парализуя внутренности. Чутье мне подсказывало, что момент откровения не миновать. Я напряженно улыбнулась и ждала, пока Эдик отхлебнет чай и продолжит. Он очень сосредоточился, для того чтобы выглядеть менее пьяным.

– Я пришел пожаловаться на свою жизнь. Она меня бросила! – сказал Эдик и даже всхлипнул. Я растерялась, глядя на него. Скорее, я была готова услышать страшное известие о смертельной болезни, чем страдания о неразделенной любви. Слабость брошенного мужчины, как это знакомо. Беспозвоночные и жалкие. Они похожи на медуз, выброшенных на берег.

– Кто? – еле слышно переспросила я.

– Она. Моя звезда, моя любовь, моя жизнь…

Боль прорезала мои внутренности. У меня перехватило дыхание. Моя прекрасная сказка таяла, как снег на весеннем солнце.

– Я не знала, что у тебя кто-то есть, – заикалась я. Нагревшаяся горячим чаем кружка больно жгла пальцы, но я сжимала ее изо всех сил. Так было легче. Это отвлекало от более болезненных внутренних спазмов. Кажется, моя мечущаяся душа планировала выбить мне ребра.

– Да, у меня была девушка, – исповедовался гость. Речь его была уже вразумительной, крепкий чай немного привел в себя моего возлюбленного.

– Почему ты не сказал?

– Потому что в основном говорила ты.

Я прокручивала в голове наши взаимоотношения с Эдиком, словно фильм на «ускоренке». Почему я не почувствовала раньше, что сердце его закрыто для меня на огромный замок? С моих глаз будто спала пелена, я повернулась к нему и внимательно всмотрелась в лицо – оно принадлежала абсолютно чужому человеку. Я так была ослеплена собственным чувством и желанием быть с ним рядом, что не заметила его холодность и отчужденность.

– Интересненько получается, – усмехнулась я, кроме этой глупой фразы мне ничего не приходило на ум.

– Мы с ней поругались, потому что ей срочно надо было выходить замуж! – продолжал изливать свою душу мой гость. – Ушла к старому перечнику. Представь!? Аленка, объясни: почему? Почему вы, молодые красивые девчонки бежите в объятия старых дедушек. Что вам не хватает? Чем вы недовольны?

Дискуссия на тему разницы в возрасте вновь ожила. Сменился ракурс. Я пыталась понять, отчего престарелые мужчины лезут в койки к молодым девушкам, но теперь предстояло без иронии, абсолютно честно ответить на вопрос наоборот: на кой юным созданиям сдались дяди предпенсионного возраста. Эдик смотрел на меня, не отрывая взгляда, похоже, мой ответ на поставленный вопрос был жизненно необходим для него.

– Может, она ушла, потому что ты ненадежный? – Было мое первое предположение.

Я решила докопаться до истины, пусть даже в ущерб своим чувствам. Места в пострадавшем сердце Эдуарда для меня не было – это очевидно. Я боролась с комком, застрявшим в глотке, и с трудом сдерживала накатывающие слезы. Мой герой, к счастью, был слишком пьян, чтобы заметить бездну скорби о несбывшемся…

– Ты думаешь, я ненадежный? – спросил он серьезно.

– Я не знаю, просто размышляю. А может, она просто боится.

– Чего?

– Того, что придет время и она постареет. А муж решит оставить ее ради молодой девушки. Поэтому брак со старым мужчиной дает определенное чувство безопасности. Наверное, это просто комплекс. Так бывает, если растешь в семье, в которой родители не находят общего языка.

– Понятно.

Эдик залпом допил чай и поставил пустую кружку на пол рядом с диваном. Горячий напиток и страдания о той, которая его покинула, подействовали на Эдуарда отрезвляюще. Глаза его прояснились, а жесты стали более уверенны.

– Я уеду, – произнес он серьезно.

– Ты можешь спать на диване, я ж сказала…

– Ты не поняла. Насовсем.

Раны мои кровоточили. Я мысленно присутствовала на похоронах… своей мечты… о любви… прекрасной и неземной… о той, которая облагораживает… и возвышает…

– Тебе бы немного проспаться. А путешествие можно начать завтра. Прямо с утра. Позавтракать и ехать! – Я старалась, чтобы голос мой звучал по-дружески участливо и не дрожал.

– Я серьезно. Поеду жить в Германию. У меня там родственники. Прислали приглашение. Думаю, это хороший вариант.

– Ты твердо решил?

– Конечно, это шанс. Второй вряд ли представится.

Он обнял меня за плечи. Тепло его руки смягчило мою боль. Я прижалась к нему крепко и тихо прошептала:

– А… как же я?

– Будем переписываться.

– Да, открытка на день рождения, а потом поздравление с Новым годом, и тишина…

– Я тебе ничего не обещал, – беззаботно заметил мой ночной визитер.

– А я ни на что и не рассчитывала, – лгал мой голос. – Просто… душевно как-то все было. Когда ты уезжаешь?

– На следующей неделе.

Эдуард откинул голову на спинку дивана и закрыл глаза. Рука его, покоившаяся на моем плече, становилась все тяжелее. Он заснул. Я вдыхала аромат его парфюма, который смешался с запахом алкоголя, сигарет и еще чего-то… я не могла разобрать. «Так пахнет прах моей мечты», – решила я и тихонько заплакала.

Я дремала на плече моего храпящего принца и мысленно прощалась с своими иллюзиями… Слайды придуманной счастливой жизни исчезали, оставляя слабоосязаемую дымку. Я цеплялась за свои фантазии и силой удерживала их в своем сознании.

– Привет. – Вторгся в мое пространство чуждый, противный голос Голубевой.

Я резко открыла глаза. Она стояла пред нами в папиной рубашке.

– Привет, Марина, – сонно ответил Эдуард.

– Вы что, знакомы? – растерялась я.

– Да… больше чем знакомы – я бы так сказал, – глухо пробубнил уже почти трезвый Эдик.

– Ты что, за мной следишь? – съязвила папина любовница, прищурив припухшие поросячьи глазки.

– Нет, – отозвался мужчина моей мечты. – Ты как здесь?

Мозаика неразберихи мигом сложилась. Я удивленно пялилась на взъерошенное пугало в папиной рубашке – героиню грез двух дорогих мне людей.

– Это и есть твоя звезда? – спросила я Эдика с горькой усмешкой. – Голубева, я б тебя задавила собственными руками, честное слово.

Она проигнорировала мои шипы и обратилась ко мне спокойно и властно:

– Оставь нас, пожалуйста, Алена.

Видимо, растерянность от нелепости ситуации и назидательно– материнский тон сцементировали мои эмоции. Я смерила Голубеву высокомерным взглядом и вышла из гостиной.

Мне хотелось понять, что именно хочет выяснить цепкая любительница подержанных вдовцов. Я притаилась на кухне. Разговор шел сдержанно и напряженно.

– Тебе что-то непонятно? – сказал строгий голос Голубевой.

– Мне непонятно, Марина, что ты тут делаешь, только и всего.

– Я здесь буду жить.

Ярость словно цунами слизывала осколки моих грез. Перспектива сожительства под одной крышей с отвратительной, корыстной Маришей, очаровавшей старого вдовца, меня пугала. Мне хотелось выволочь ее за волосы из нашего дома и вышвырнуть из моей жизни навсегда. Я была готова пожертвовать своей любовью к Эдуарду ради этого сладостного момента. Однако беседа в гостиной продолжалась. Заговорил Эдуард.

Голос его был тверд, язык почти не заплетался:

– Бог ты мой, слушай, как тесен мир! Значит, Аленкин папа и есть… Если б не она… я б ему морду разбил!

– Какой герой, вы посмотрите на него. Разбил бы морду! Пришел брызгать слюной и сморкаться в жилетку моей падчерицы?

– Не язви, тебе не идет. Но он совсем не богат, судя по домашней обстановке. Или у него тайный банковский счет?

– Ты прав, он не богат на деньги, но он богат на нежность. И еще, он меня боготворит. Я чувствую себя королевой.

– Ну что ж, королева, будь счастлива! – воскликнул Эдуард, голос его сорвался, обнаруживая отчаянье.

Мой раненый зверь, как я тебя понимаю, – плакала моя душа вслед уходящему принцу. Входная дверь громко захлопнулась. Я вздрогнула, испугавшись. Это означает НИКОДА… никогда, вы, Алена Иванна, не будете счастливы, – шептал чужой голос в моей голове. Мое становление КС прогрессировало. Портрет сучки в интерьере чужих несчастливых судеб. Праздник на костях и бедах… на пепелище моей несложившейся и одинокой жизни…

Я просидела на кухне до утра, размышляя о произошедшем… Неземная школьная любовь бывшей одноклассницы и Эдуарда больно вплелась в мое существование, словно колючая проволка.

– Привет, как дела? – Дежурный утренний вопрос папы был некстати.

– Нормально, – соврала я.

– Как Максим?

– Я не знаю. Мы не общаемся больше.

Иван Павлович, будучи дипломатом, вел себя неуверенно и очень нервничал. Его волнение передалось и мне, ладони мои взмокли.

– Хочу с тобой поговорить, – покашливая, произнес отец, пряча бегающие глазки.

– Про что? – насторожилась я.

– Про жизнь, про будущее…

– Ну давай поговорим.

Предчувствие неприятной беседы защекотало мои нервы.

– Я и Марина, – блеял неокрепший вдовец, – в общем, я не знаю, как ты к этому отнесешься, но…

– Но у меня появится мачеха, которая младше меня! – пощадила я неуверенного стареющего мужчину.

Папа озадачился, что-то посчитал в уме, затем посмотрел на меня непонимающе и сказал:

– Разве Марина тебя младше?

– Это неважно. Что мне сделать? Съехать? Собрать вещи и жить на вокзале? Освободить платформу для неземной любви?

– Никто не говорит, чтобы ты съезжала. Наоборот. Просто у нас появится прибавление в доме.

Вот! Настал блаженный момент, когда мой родитель начал притеснять меня и выдавливать из своей жизни. Трухлявый Пень зацвел. Пчелка Майя в могиле, осталось избавиться от глазастой и мудрой Шишки, мешающей благословенным отношениям со священной Маришей!

– Как ты себе это представляешь? – оборонялась я. – Пусть хотя бы месяц пройдет и постель остынет…

– Не понял.

– Постель остынет после мамы.

В следующую секунду произошло невероятное: папа влепил с размаху мне пощечину. Получившая удар сторона лица вспыхнула, как от ожога, из глаз моих брызнули слезы.

– Как ты смеешь? Как? Я столько лет был один! – заорал Иван Павлович.

От удивления я замерла, глядя на его сверкающие гневом глаза.

Голос мой надломился и звучал тоненько и жалобно:

– А я? Я ведь была рядом…

– Куда бы ты делась? Ты была ребенком.

– Папа, что ты говоришь? Ты меня пугаешь…

– Я все отдал тебе и твоей матери. Всего себя без остатка. Я тоже хочу жить, хотя бы немного… Сколько мне осталось? Никто не знает… Вы меня сожрали, вы обе.

Папа открыл кухонный шкаф и, доставая тарелки, одну за одной разбивал об пол, сопровождая текстом:

– Всю жизнь, всю свою жизнь я делал то, что хотели другие. Я шел на компромиссы, потакал. Зачем? Я не понимаю. Ты хотела знать, почему я впустил Майю обратно в свою жизнь? Я любил ее, Аленушка!

– Она сказала, что ты любил себя и свою любовь к ней, – промолвила я, завороженно, наблюдая как разноцветные кругляшки превращаются в малюсенькие осколки.

– Да пошла она! Надеюсь, она попадет в ад! Ненавижу ее!

Тарелки закончились, но истерика папы была в зените. Иван Павлович принялся громить кружки.

– Она сказала, что не чувствовала любви.

– Это я не чувствовал… Понятно?!

– Я тоже не чувствую… Ничего не чувствую. Мне так страшно, папа.

Мне хотелось остановить этот страшный карнавал цветных осколков.

– Я всегда жил только ради нее. Я старался! – продолжал буйствовать отец.

Осколок кружки отломился и скользнул по моей щеке. Порез начал кровоточить. Папа замер.

– КС, – прошептала я, размазав кровь по своему лицу.

– А теперь у меня наконец-то есть шанс чувствовать себя мужчиной, а не тряпкой, – задыхаясь, выдавил папа, глядя сквозь меня.

– У меня такое ощущение…

– Потому что Мариша – она ангел, мой ангел.

– … что я скоро умру…

– И я все сделаю, слышишь?

– …от отсутствия любви.

– Я сделаю все, что бы мы с ней были счастливы.

Аудиенция закончилась. Отец развернулся и вышел из кухни, оставив кровоточащую дочь в осколках посуды. Я потеряла его. Навсегда. Это было прощание… Болезненно—истеричное прощание моего отца с прошлым… Мне представился маленький остров, на котором я одиноко стою и наблюдаю, как маленькая спасательная лодочка уплывает прочь, оставляя меня одну… Весла ее звонко шлепают по воде, спина гребца Ивана Павловича ссутулена…Он так торопится быть счастливым…

КС…