Глава 12. Мушкеты лишними не бывают

Увидев замешательство гостей, Ибн Хамдис величественно поднял левую бровь и произнёс:

– Если вам надо бежать, друзья мои, то мои самые быстроногие верблюды к вашим услугам.

Доктор Легг и капитан быстро переглянулись, потом вопросительно посмотрели на Платона.

– Нет, – сказал Платон. – Я и сам хотел встречи с эмиром…

– Тогда тебе нельзя являться к нему без подношения, – быстро сказал хозяин. – Только вот я не знаю, что придётся нашему эмиру по сердцу.

Платон перевёл их диалог, и все замолчали в раздумьях, а Платон вновь заговорил, а потом вновь перевёл на английский свои слова:

– Эмир Сиди Ахмед Тадж-аль-Мулук собирает коллекцию предметов из слоновой кости…

Хозяин, нисколько не удивившись посвященности гостя в такие подробности, воскликнул:

– Тогда у меня для него есть прекрасное подношение – кинжал испаханской работы, очень старинный, достойный самих царей… Он из тех вещей, что легки по весу, но тяжелы по цене. Сейчас я его принесу…

И хозяин вышел из сада.

– А может нам лучше уехать? – спросил капитан у Платона.

– Мы не сможем, – ответил Платон. – Мы и дня не проедем по эмирату без разрешения эмира.

– А тебе не опасно являться к эмиру? – спросил доктор Легг. – Кажется, он тебя знает…

Платон ничего не ответил. Наступило тягостное молчание. Вскоре пришёл Ибн Хамдис с кинжалом, который действительно был великолепен по любым меркам.

– Да будут благословенны твои дни, – сказал Платон хозяину. – Скажи, сколько ты хочешь за этот прекрасный кинжал?..

– Этот кинжал не продаётся, – ответил Ибн Хамдис, и его глаза залучились от доброй улыбки. – Он только дарится от одного достойного человека к другому. И этот кинжал – твой, достопочтенный Абу-л-Фарах.

Джентльмены поблагодарили великодушного хозяина и ушли в свои покои. И в покоях капитан крикнул Платону:

– Тебе нельзя туда идти одному! Это может быть опасно!..

– Мне нельзя туда идти ни с кем – это может быть опасно вдвойне, – туманно ответил Платон и улыбнулся, опять из гордого принца превратившись в мальчишку, большого и чёрного.

Капитан зло фыркнул.

– Господа, господа, я предлагаю что-нибудь придумать, – сказал примирительно доктор Легг.

– Нечего придумывать! – воскликнул мистер Трелони. – Надо живо брать у хозяина его быстроногих верблюдов… Это будет не первый город, из которого мы бежали…

Капитан нахмурился, открыл было рот, потом закрыл и отвернулся, резко повернувшись на каблуках. Все остальное время он был молчалив, а перед сном ни с кем не простился.

На следующее утро Платон стал готовиться к визиту во дворец, а перед уходом сказал капитану, мистеру Трелони и доктору Леггу, которые обречённо смотрели на него:

– Я укрепил свою решимость и отвагу, я успокоил своё сердце…

Тут Платон остановился и, улыбнувшись как-то совсем беспомощно, добавил:

– Я иду во дворец… Пешком… И без оружия… С одним испаханским кинжалом в подарок, завёрнутым в драгоценную ткань.

Капитан молчал. Он стоял, заложив пальцы рук за кушак, и покачивался с пяток на носки.

– Надеюсь, ты понимаешь, что мы все – против? – спросил доктор Легг у Платона.

– Да, понимаю, но только так я могу решить вопрос, который мучает меня очень давно, – ответил Платон и глянул на капитана.

Капитан молчал, а потом, вообще, повернулся и быстро ушёл. Удручённый Платон проводил его взглядом и вышел из покоев. Он направился к эмиру Сиди Ахмед Тадж-аль-Мулуку и скоро подошёл к его дворцу.

****

Не надо думать, что дворец эмира Сиди Ахмед Тадж-аль-Мулука был зданием, по красоте подобным беломраморному Тадж-Махалу, а по роскоши и благоустройству – дворцам халифов и вельмож сказочного Багдада аббасидского времени.

Нет, эмир молодого адрарского государства жил в своём старом доме, но, правда, за крепостной стеной и рвом. И Платон знал, что внутри в доме есть внутренний купол с богатейшей ажурной резьбой, колонны с пышными коринфскими капителями и покрытые тончайшей резьбой и позолотой стрельчатые мраморные арки. Потому что, как было принято в Магрибе, вся красота этого дворца заключалась в его внутреннем убранстве.

Перед воротами во дворец Платон, – или будем сейчас называть Платона его настоящим именем, – Мугаффаль Абу-л-Фарах остановился и, не говоря ни слова, посмотрел на стражу. И тут же дворцовые ворота открылись перед ним. Его никто не сопровождал, но принц знал, куда надо идти, потому что ходил здесь и прежде.

Он толкнул двери в тронный зал, шагнул и в растерянности замер на месте. Он боялся увидеть зал, полный придворных, окруживших своего великолепного чернобородого повелителя. Он страшился, что его бросят ниц, готовился, что его схватят и уведут к палачам – ничего этого не было. Зал был пуст, а под высоким шатром, украшенным жемчугом и драгоценными камнями, на мраморном троне, стоящем на четырёх слоновьих бивнях, сидел эмир – седой смуглый старик. И ударила в сердце принца острая жалость, и ноги его сами собой подкосились, и упал он на колени, склонив голову и положив своё подношение рядом.

Вскоре эмир заговорил, и голос его был твёрд и властен:

– Дошло до меня, о, прекрасный принц, что ты под своим именем вот уже неделю находишься в моей стране.

– О, великий эмир! – выговорил принц и смолк.

– Дошло до меня, о, прекрасный принц, что ты вот уже три дня находишься в моём городе. И ты до сих пор не пришёл ко мне, – голос эмира звенел в гулком просторе зала.

– Я не смел… Но мечтал об этой встрече, – ответил принц.

Его голос стих, и под куполом повисла тишина.

– Ты стал взрослым и сильным, – сказал эмир чуть слышно.

– Да, великий эмир, – как эхо, ответил принц.

– Ты стал высоким и красивым, – сказал эмир.

– Да, великий эмир, – так же чуть слышно ответил принц.

– И раньше ты говорил мне: «Отец!» – Голос эмира окреп, но в словах сквозила горечь.

Принц не ответил, но посмотрел на эмира глазами, полными слёз.

– Я относился к тебе, как к сыну.

– Да, отец.

– Я сделал тебя настоящим воином – стойким, терпеливым, готовым к любым невзгодам.

– Да, отец.

– Я научил тебя великодушию, щедрости, доблести и верности данному слову…

– Да, отец.

– И так ты отблагодарил меня? – Голос эмира взлетел до высот и тут же упал до шёпота, когда он добавил: – Я казнил ту изменницу…

– Но, отец! Между нами не было ничего, – голос принца был тих, но твёрд.

– Ты лжёшь! – воскликнул эмир, вставая. – Прошло много времени, и обида моя утихла, и не жжёт уже сердце калёным железом. Не отпирайся же хоть теперь!.. Васим* видел вас не единожды.

– Ах, мой красивый брат видел нас! – В голосе принца зазвучал сарказм. – Так он сказал? И вы поверили? Как я поверил ему, что он вам всё объяснит, и скрылся в каменоломне… Но меня там схватили и продали в рабство!

Губы эмира дрогнули. Он медленно опустился на трон.

– Мне тяжело это слышать. И трудно в это поверить. Но я счастлив видеть тебя, – прошептал он, снова встал и простёр руки к принцу. – Иди же и обними меня!

И принц разрыдался, и бросился к приёмному отцу, и они обнялись, и долго стояли так, пока их слёзы не смешались. Потом в зал, мягко ступая, вошёл вельможа и кашлянул. Принц Мугаф отошёл, а вельможа приблизился к эмиру и зашептал ему что-то на ухо.

Эмир улыбнулся и объяснил:

– Мой начальник стражи докладывает, что перед воротами дворца стоят вооружённые люди, которые принесли паланкин с женщиной. Эти люди говорят, что ожидают принца Абу-л-Фараха и не уйдут без него, а если принца долго не будет, они силой войдут во дворец и не оставят от него камня на камне… Это твоя свита?

– Да, отец! – ответил принц растерянно. – Но я не знал…

Эмир остановил его властным жестом.

– Эта женщина – твоя жена? – спросил он, тонко улыбаясь.

Принц не ответил. Эмир сказал:

– Понимаю, тут какая-то тайна… Выйди к ним, успокой и отведи в сад, где их примут достойно. Не хочу, чтобы твои молодцы разнесли тот дом, в котором ты вырос. А потом возвращайся ко мне, нам надо о многом поговорить.

Тут эмир улыбнулся и показал рукой на свёрток, сиротливо лежащий на полу рядом с принцем. Сказал лукаво:

– А я пока посмотрю, что ты принёс мне в подарок. Ведь это мне?

– Да, отец, – ответил принц и поднял с пола и подал эмиру с поклоном завёрнутый в драгоценный покров кинжал.

А потом принц вышел из тронного зала, и летел, как на крыльях, опять по аркаде с византийской мозаикой, через стрельчатую арку, мимо колонн с пышными коринфскими капителями, доставленными сюда не иначе, как из римских сооружений.

Стража открыла перед ним ворота, и принц выбежал на площадь и увидел капитана, доктора Легга, паланкин с мистером Трелони, Бена Ганна и четырёх матросов, которые принесли сюда этот паланкин. Он бросился к ним, постепенно сбавляя шаг.

Потом капитан и его спутники сидели в тенистом саду, слушая сладостные звуки фонтанов и наслаждаясь прекрасной трапезой, а когда наступил вечер, и слуги внесли многоцветные эмалевые светильники, к ним вышел принц, и сам эмир почтил их своим присутствием и ласковыми речами, и посадил капитана рядом с собою, и улыбнулся гостям, искоса поглядывая на завесы паланкина. И они просидели так до самой поздней ночи, а в небе над их головами страстно сверкали звёзды миллионами синих, зелёных и кровавых огней.

Не знаю, о чём говорили наедине Платон со своим приёмным отцом, а только когда пришла пора всем прощаться, то вся свита принца и, в том числе, «прекрасная госпожа» Молли, получили одинаковые подарки – великолепные кинжалы. Возможно, придворный ошибся, не так уяснив приказанье эмира о подарках гостям… Об этом трудно судить сейчас – ведь прошло столько лет.

Уходящие гости отказались от сопровождения стражи, но взяли горящие факелы. Один понёс капитан – они с Платоном пошли впереди паланкина, указывая дорогу, второй взял Бен Ганн – он и доктор Легг замыкали шествие.

****

Они шли по узким улочкам города медленно, приноравливаясь к тяжёлому ходу матросов, несущих паланкин, и молчали – впечатления переполняли их.

Как вдруг на перекрёстке двух улиц перед процессией из ночной тени выступили фигуры людей с лицами, закрытыми покрывалами-тагельмустами.

– Аврал! – скомандовал капитан. – Суши вёсла.

Матросы тут же поставили паланкин и взялись за оружие. Но их уже окружили со всех сторон незнакомцы, человек двадцать. В руках они сжимали кривые мечи и сабли, и намерения их были очевидны.

– Вы интересуетесь нашими кошельками? – спросил Платон по-арабски.

– Нет, принц, – с издёвкой ответил ближайший к нему злодей. – Нам нужны ваши факелы… Эта ночь хоть и лунная, но нам темно и страшно.

Был он высок и плечист, и заметно выделялся своей осанкой, а когда заговорил, Платон напрягся и впился в него глазами – голос разбойника был хрипловат и лишён интонаций.

Платон вытащил саблю. Сказал веско, спокойно:

– За нами идёт стража эмира. Спросите факелы у них, а нам дайте пройти.

– Никак не можем, – просипел хрипатый издевательски. – Нам страшно, к тому же охота увидеть, во что твоя Молли одета.

– Вот этого я вам не советую, – ответил Платон. – Вам может не понравиться фасон её чепчика. К тому же она у меня жуткая уродка.

Платон обернулся к паланкину и позвал уже по-английски:

– Моя дорогая!

– Да, повелитель? – пропищал мистер Трелони, который уже давно смотрел на происходящее в щель завесы.

– Моя дорогая, тут сорок разбойников интересуются, во что вы одеты? – сказал Платон, он ухмыльнулся и покрутил своей саблей, разминая кисть.

– Пусть подходят, но только по одному… Я очень застенчива, – пропищал мистер Трелони через завесы и стал снимать лицевое покрывало.

– Моя жена говорит, что вы ей все очень нравитесь, – не переставая крутить саблей, сказал Платон разбойникам и ухмыльнулся.

Всё время, пока Платон разговаривал, англичане готовились к нападению. Доктор Легг вытащил «утиную лапу» и вопросительно глянул на капитана.

– Нет, – остановил его капитан. – Попугайте их, но выстрелы – на крайний случай. Шум нам ни к чему… Они тоже без пистолетов!

И, улыбаясь одними губами, он с лихим видом проверил, легко ли его сабля выходит из ножен. Доктор Легг вытащил свою саблю. Бен Ганн и матросы тоже обнажили клинки. Они настороженно смотрели на нападающих.

Те стояли молча, похоже было, что они готовились совсем к другому. Капитан, который бросал быстрые взгляды вокруг, заметил, что разбойники искоса поглядывают на хрипатого, ожидая его команды… «Вожак», – подумал капитан и сделал в сторону хрипатого шаг.

– Капитан, этого я возьму на себя, – сказал Платон. – Мне кажется, я его знаю.

Тут хрипатый подал команду, и разбойники кинулись на англичан. В минуту всё смешалось. Факелы, брошенные капитаном и Бен Ганном в лицо первым атакующим, чтобы остановить их, погасли, и теперь только ясная луна освещала злополучный перекрёсток.

На каждого англичанина приходилось по два разбойника, но капитан знал, кого брать с собой в поход – все матросы были отчаянные рубаки. Когда к ним бросились разбойники, матросы ринулись вперёд, оставляя позади себя место для манёвра.

За мистера Трелони и Платона капитан тоже не беспокоился, а вот доктор… Добряк-доктор тревожил капитана. Капитан ощутил холод внутри и застонал от острой жалости, от чувства неотвратимо надвигающегося рока: доктор со своей саблей был скован, доктор был неумел, и двигался он косолапо, неуклюже, словно ему было неудобно или даже неловко драться с этими людьми, и капитан в мгновение решил, отражая нападение двух своих противников и успевая бросать быстрые взгляды на доктора, что, если они выйдут живыми из этой передряги… Доктор у него пофехтует… Ха!.. Доктор у него поучится… Пусть! Хоть! Совсем забросит свою медицину!

– Ха! – выдохнул капитан и пронзил своего противника.

Потом он отскочил в сторону, перебросил саблю в левую руку и ударил в бок разбойника, наседающего на доктора Легга.

И тут из паланкина вылез мистер Трелони и выкрикнул голосом чужим и пронзительным:

– А вот и я!

Мистер Трелони был без покрывала, без платья, без нательной рубашки, но в атласных шальварах. Он прыгнул вперёд и принялся вращать шпагой с такой быстротой, что нападающие, стоявшие вокруг него, попятились.

– Так это ты наряжал меня в бабское платье? – зарычал он по-английски и сделал быстрый выпад.

Его оторопевший противник попятился, скоро пропустил удар и упал, пронзённый быстрой рукой. Мистер Трелони прыгнул ко второму.

– Так это ты кормил меня через занавеску? – выкрикнул он, отражая выпад второго противника и обратным ударом разрубая ему голову.

Отскочив и быстро оглядевшись, мистер Трелони бросился к третьему разбойнику.

– Это ты не давал мне мочиться стоя? – заорал он в бешенстве.

Мистер Трелони был разъярён, но это была холодная ярость. Искры сыпались во все стороны от его шпаги, когда она скрещивалась с оружием противника. Словно страшный косарь он вращал свою шпагу в воздухе и с размаху опускал её на разбойников, которые в ужасе отступали от него. С молниеносной быстротой он действовал кистью, сжимавшей шпагу, и каждым рубящим ударом раскраивал кому-нибудь голову, а каждым колющим – пронзал тело насквозь. Время от времени сквайр отскакивал и делал плие, как виртуозный танцор.

Платон в это время насмерть рубился с вожаком, который напал на него с большим ожесточением. Платон с первых выпадов своего хрипатого противника понял, с каким искусным клинком имеет дело и, отразив подряд три или четыре удара, нацеленные на него с неописуемой ловкостью, яростью, силой и злобой, сам перешёл в наступление. Очередной выпад Платона достиг цели – пронзённый хрипатый рухнул на землю, а Платон, присев и захватив с земли левой рукой горсть дорожной пыли пополам с песком, швырнул её в лицо двум разбойникам, что рванули к нему. Те вскрикнули и схватились за глаза. Платон прыгнул к ближайшему и пронзил его клинком.

И тут грянул выстрел. Это выстрелил капитан – он увидел, что кто-то готовиться кинуть в Платона кинжал. Следом, как по команде, выстрелили все матросы. Их выстрелы прозвучали одновременно со вторым выстрелом капитана. Часть нападающих упала, остальные попятились.

– Джеймс, стреляйте! – крикнул капитан доктору и бросился к мистеру Трелони, который уже доставал из паланкина один из спрятанных там мушкетов.

В ту же секунду доктор выстрелил из «утиной лапы» в толпу, что теснила его. Четверо нападающих рухнуло на землю, а звук выстрела был такой гулкий и страшный, что остальные развернулись и побежали.

– Вот теперь мы разбудили весь город, – пробормотал капитан и кинулся осматривать поле боя: глаза его сверкали, грудь вздымалась, руки сжимали мушкет.

Доктор Легг с опущенным пистолетом растерянно стоял на своей сабле, втоптанной в песок, и смотрел на убитых, лицо его подёргивалось. Матросы обшаривали неподвижные тела в поисках добычи. Всё найденное они бросали в одну кучу. Мистер Трелони прятал в паланкин мушкет, который он успел достать.

Платон сидел на корточках перед мёртвым хрипатым и разматывал ему тагельмуст, чтобы посмотреть лицо, но, посмотрев, он остался спокоен и перешёл к другому убитому.

– Ты никого не узнаешь? – спросил его капитан.

Платон покачал головою и ответил:

– Я не знаю их лиц, но голос вожака мне, кажется, знаком. Это он продал меня в рабство.

Капитан подошёл к доктору, который продолжал неподвижно стоять с опущенным пистолетом, и хлопнул его по плечу.

– Вы молодчина, Джеймс! Отличный выстрел! Вы нас всех спасли, – сказал капитан и спросил уже у всех: – И вы заметили, джентльмены?..

– Что? – отозвался доктор, который после похвалы капитана явно повеселел.

– Они нас ждали… Здесь, – ответил капитан.

– И они знали про принца и Молли, – добавил Платон.

Тут капитан пробормотал мистеру Трелони:

– Сэр, вам пора одеваться… Сейчас может прибежать стража.

Сквайр чертыхнулся, полез в паланкин за своей женской одеждой, и скоро кисея паланкина задёрнулась.

Стража действительно прибежала, и с ней разговаривал Платон. Остальные стояли в стороне и наблюдали за тем, как стражники осматривают убитых. Из жителей на звуки побоища никто не вышел: стены домов без окон на улицу стояли глухие, тёмные, они освещались лишь луной. Пороховой дым уже рассеялся, но ещё чувствовался в воздухе.

Среди англичан оказались раненые: Бенджамина Ганна ранили в руку – его трясло, и он стучал зубами, а матросу Малышу проткнули бедро, он истекал кровью, и доктор Легг, с которого сразу сошла оторопь, стал их перевязывать. Вскоре, захватив с собой убитых, стражники удалились. Где-то мелодично пропел муэдзин, призывая на молитву. Англичане пошли домой, посадив в паланкин матроса Малыша – мистер Трелони семенил рядом. Паланкин помогал нести капитан. Шли они тяжело, тихонько переговариваясь, горячка боя постепенно их отпускала.

Возле дома Ибн Хамдиса они встретили своего гостеприимного хозяина с челядью – те, полуодетые, собирались бежать на звуки выстрелов.

Утром мистер Трелони объявил капитану, что ему осточертела женская одежда. Он требовал немедленно идти дальше в глубь Сахры, «оставив» прекрасную супругу Платона в Атаре.

– Не для того я приплыл в Африку, чёрт побери, чтобы изображать тут бабу! – решительно выкрикнул он и добавил жалобно: – Ну, сколько можно?

Капитан решил устроить совет, как только вернётся Платон – тот пошёл во дворец успокоить эмира. Платон вернулся к вечеру. И на совете капитан, выслушав всех (говорил, в основном, мистер Трелони) постановил выходить сразу, как только заживут раны матросов.

– Самое лучшее лекарство от ран – это песок пустыни, – сказал Платон. – Все мавры так лечатся – посыпают раны песком. Он сухой, прокалённый на солнце, он всё исцеляет.

– Я против лечения прокалённым песком, – возразил доктор Легг. – Неизвестно, какие могут быть осложнения от такой методы… А что они будут – я более, чем уверен.

– Джентльмены, я уже всё сказал… Мы ждём выздоровления раненых, – ещё раз повторил капитан, посуровев лицом, потом он посмотрел на сквайра и добавил: – К тому же нам есть, чем заняться… Мы ещё не осматривали окрестности в поисках наших трёх гор. И надо найти проводников в дорогу… Я думаю, наш хозяин нам в этом поможет.

И в самом деле, Иусуф ибн Хамдис помог им найти проводников. Это были кочевники из племени кидаль. Их община проживала сейчас за городом – несколько больших семей, которые вели общее хозяйство, имели общих данников и промышляли разведением скота. Часть молодых мужчин, числом около десяти, согласились проводить наших героев в Шингетти и даже дальше, в глубь Сахры. Конечно, капитан обошёлся бы и одним проводником, но Ибн Хамдис объяснил, что с большим отрядом проводников в песках будет безопаснее. И капитан согласился с доводами Ибн Хамдиса: пусть будет десять проводников, лишь бы Бонтондо понимал их язык и мог с ними объясниться.

На следующий день капитан, Бонтондо и Платон встретились со старшим проводником. Звали его Шешонк. Был он приземист, коренаст, замотан в накидки и тагельмуст, из глубины которого на капитана глядели настороженные паучьи глазки. Сразу сговорились о цене: один верблюд сразу, один – по возвращении в город.

И наконец, на заре одного прекрасного дня, англичане с кочевниками покинули Атар и двинулись в оазис Шингетти с тем, чтобы оттуда дойти до Гуэль-эр-Ришата, потому что в окрестностях Тейатейаненги, несмотря на все их многодневные поиски, ничего похожего на горы с гобелена, им найти так и не удалось.

****

Оазис Атар со всех сторон окружала пустыня, она подступала к городу, угрожая однажды поглотить его, сравняв с землёю, то есть, с песком.

Путь каравана, состоящего из двух десятков всадников на верблюдах и нескольких вьючных верблюдов, пролегал теперь в другой город – Шингетти. И путь этот проходил на восток сначала по движущимся барханам, не оставляющим на себе никакого следа…

Основанный ещё в 777 году Шингетти, дорогой читатель, к ХI веку стал большим берберским пунктом транссахарской торговли, а к ХIII веку седьмым по значимости святым городом ислама. Это был первый остановочный пункт паломников, направляющихся из Магриба в Мекку, и ещё долго сама Мавритания в арабском мире была известна, как «земля Шингетти». Здесь располагались многочисленные библиотеки, мечети и медресе, где учеников учили риторике, астрономии, математике, медицине и правоведению. Здесь был центр изучения Корана, а слава учёных, населявших этот город, распространилась далеко по всему Судану и арабским странам Северной Африки.

Но всё это осталось в прошлом. Город умер, лишившись воды: реки, питавшие его, иссякли. Только немногочисленные племена, состоящие из нескольких семей, ещё ютились в окрестностях города, хотя и они уходили из него в засушливый период в поисках пастбищ для своего скота. Но путь караванов по многовековой привычке всё ещё проходил через мёртвый Шингетти.

К вечеру второго дня пути барханы кончились, и караван подошёл к каменистому плато. Плоские уступы гор, лишённые верха, высились перед ними, как огромные зубцы крепостных стен, и красное заходящее солнце освещало эти изрезанные временем стены. От жалких кривоватых деревьев к этим горам тянулись длинные синие тени. Жара спала. Нескончаемый дневной ветер, несущий зной и песок, грозил вскоре смениться ветром, несущим песок и ночной леденящий холод. Караван встал на ночёвку. Каждый занялся своим делом.

Мистер Трелони вместе с доктором Леггом, Беном Ганном и матросом Малышом, прозванным так за свой высокий рост и могучую силу, ставили шатры. Мистер Трелони находился в своём мужском обличье, чему он был неописуемо рад, и что весьма благоприятно сказалось на его характере. Отправляясь в этот поход, джентльмены сообщили Бонтондо, что «прекрасная госпожа» Молли остаётся во дворце эмира Сиди Ахмед Тадж-аль-Мулука. И Бонтондо ничего не спросил, даже когда караван при выходе из города нагнали принц Мугаффаль и незнакомый всадник, оба на белых верблюдах.

Сейчас, на этом привале, Бонтондо бегал от костра англичан к костру проводников, посматривая в их котлы. Он шутил с теми и другими, что-то и тем, и другим беспрестанно рассказывая. Платон переводил его слова – матросы смеялись. Потом, видимо решив для себя что-то окончательно, Бонтондо остался у костра англичан, выразительно посматривая на котелок для мокко хитрыми круглыми глазами.

Капитан сидел невдалеке и делал записи в путевой журнал, как вдруг к нему подошёл проводник Шешонк, ни слова не говоря, присел перед ним на корточки и стал рассматривать его обувь. Башмаки у капитана были шотландские, горские, из светлой буйволиной кожи, с виду грубые, на толстой подошве, но надёжные и удобные, если только к ним притерпеться и их разносить. Шешонк погладил подошву башмаков смуглыми пальцами.

Капитан поднял глаза на Шешонка и спросил по-английски, в упор:

– Что?

Видимо, только это слово и взгляд холодных голубых глаз капитана многое сказали проводнику, потому что он поспешно вскочил, и маленькие настороженные глазки его залучились, защурились в щели белого тагельмуста. Он заквохтал, подобострастно хихикая, и отошёл, пятясь и трясясь всем своим крепким телом. И дальше уже всё пошло своим заведённым порядком.

После ужина, перед отбоем, у английского костра, как всегда, начались разговоры: сегодня обсуждали весьма интересную тему – Бонтондо рассказывал о хуриях. И рассказывал так занимательно, что к английскому костру, у которого сидели и курили, попыхивая трубками, матросы, постепенно перебрались все туземные проводники, притянутые рассказом, как магнитом.

– Черноокие девы хурии вместе с праведниками населяют джанну – мусульманский рай, – улыбаясь, переводил Платон за Бонтондо. – Они лишены всех-всех недостатков… Сравнимые красотой с яхонтами и жемчугами, они сокрыты в шатрах и дворцах и всегда остаются девственницами. Они принадлежат праведникам и готовы в любую минуту доставлять им все мыслимые наслаждения… Всегда-всегда.

– О, я готов смыться в этот рай от своей старухи! – вскричал кто-то из матросов, остальные засмеялись.

– Совсем смыться не получится, – возразил Платон. – Жены праведников тоже живут в раю.

– Ну, что это за рай за такой! – воскликнул кто-то ещё.

Все опять засмеялись.

– Но жены праведников попадают в рай, если только вели праведную жизнь, – сказал Бонтондо.

– Тогда другое дело… Тогда моей старухе точно там не бывать, – успокоено сказал первый матрос и поинтересовался: – Так что там хурии-то?

– Прекрасные хурии созданы из шафрана, мускуса, амбры и камфары, а губы их – как цветок миндаля. Гурии почти прозрачны, нежны и благоуханны и украшены драгоценностями. На груди у каждой написано имя Аллаха и имя её праведника-супруга, – продолжал переводить Платон.

– Татуировки на женщинах я видел в Америке… Занятная, скажу я вам, штука, – заметил матрос Бен Ганн.

– Гурии белокожи, словно яичная скорлупа, – продолжал Бонтондо.

Проводники заахали. Когда Платон перевёл эту фразу, заахали и матросы. Джентльмены сидели, слушали и улыбались.

– Они большеглазые, а их подведённые веки – словно чёрные крылья птицы, – сказал Бонтондо.

Проводники застонали. Когда Платон перевёл эту фразу, застонали и матросы. И так до самой ночи в лагере стояли ахи, охи, смех и стоны, пока все, кроме вахтенного, не легли спать, но и тогда в наступившей тишине в матросском шатре кто-то мечтательно произнёс:

– А у меня в Ливерпуле тоже была одна такая. Вся такая белая! И сладкая! Как из муки, молока и мёда.

– Хватит врать, Генри! С твоей-то рожей, – ответили ему.

– Честное слово, была, – возразил рассказчик, он, казалось, совсем не обиделся. – А чего ей моя рожа – платил бы деньги!

Из матросского шатра грянул хохот: матросы гомонили и возились до тех пор, пока капитан не рявкнул, что сейчас всех повесит к чёртовой матери.

И тогда окончательно наступила ночь.

****

На рассвете, когда в небе с восточной стороны появилась белая полоса в виде лисьего хвоста, наступило время утреннего намаза. После завтрака англичане стали собираться в путь. В утренних хлопотах никто уже не помышлял о хуриях, было не до них, и только сквайр, поглядывая на матросов, мечтательно улыбался.

Неожиданно к доктору Леггу подошёл Шешонк и принялся мять пальцами его шерстяную накидку. Добряк-доктор только улыбнулся. Платон стал поднимать плеть, но тут к Шешонку бросился Бонтондо.

– Клянусь Аллахом и его Пророком, клянусь головой моего отца, что я убью тебя, если ты сделаешь что-то дурное хакиму! – крикнул он.

Платон машинально перевёл. Шешонк, кланяясь, заспешил к своим людям.

– Ой, что-то мне это не нравится, – сказал сквайр, хорошее настроение которого мгновенно улетучилось.

Капитан промолчал, хищно сощурившись.

– Ну, что вы хотите от туземцев? – ответил доктор примиряюще. – Они же, как дети: что думают, то и делают.

– Вот именно, дружище, – сказал сквайр и оглянулся на своего верблюда.

Тот чесался то передними, то задними ногами – уздечка его ритмично звенела бубенцами.

Спустя какое-то время караван тронулся в путь. Тропа теперь проходила по известковому плато. Она спускалась и поднималась, извиваясь в потемневших от солнца камнях, шла по песчаным барханам, задерживалась возле солончаковых озёр, обходила трещины и уступы. Им потребовалась неделя, чтобы добраться до небольшого оазиса, и в знойном блеске каждого полдня, когда даже верблюды стремились укрыться в тени голых скал, им казалось, что они попали в один из кругов ада.

В этом оазисе, спрятанном в ущелье, было относительно не жарко.

– Траб-эль-Хаджра, – сказал Бонтондо, оглядывая окрестные скалы.

– Страна камня, – перевёл его слова Платон, останавливая своего верблюда.

Все стали спешиваться.

Стреноженные верблюды сразу принялись что-то щипать, а люди двинулись к источнику. Невысокая ломкая трава шуршала и хрустела под их башмаками, колючие семена впивались в полы накидок. С зудящим звоном прилетела откуда-то мошкара, потолкалась над их головами и отстала. Источник был мал, но приятен. Сначала напились англичане, проводники терпеливо ждали своей очереди. На ночь решили остаться здесь же, в оазисе.

Вечер принёс с собою прохладу, расписал окрестные скалы странными красками, наложил глубокие тени на траву и деревья. Проводники, Платон и Бонтондо совершили вечернюю молитву, повернувшись в сторону священной Каабы. А следом наступило самое интересное время – время бесед у костра после ужина, но сегодня у английского костра никто не разговаривал – то ли все устали, то ли неясные предчувствия их томили. Никто даже не улыбнулся, когда мистер Трелони, обращаясь к Бонтондо, спросил:

– Ну, и что нам сегодня поведает наша Шахразада?

Платон перевёл эту фразу, но Бонтондо был занят с увеличительным стеклом доктора – он то подносил лупу к указательному пальцу, то отдалял. Дело было увлекательное. Бонтондо в азарте на все лады повторял новое английское слово, которое выучил сегодня.

– О!.. О!.. О! – то глухо, то звонко, то удивлённо твердил он.

– Тогда, видимо, придётся мне рассказывать о сказках тысяча и одной ночи, – сказал сквайр и посмотрел на капитана. – Вы мне поможете, Дэниэл?

– Конечно. Чем смогу, – односложно ответил тот.

Капитан лежал с упором на локоть, повернувшись так, чтобы видеть проводников, и смотрел на них исподлобья. Во рту у него была трубка. Тагельмуст свой он снял: его светлая отросшая щетина казалась седою, и делала лицо старше, хотя несколько скрадывала резкие складки у рта. Платон и доктор Легг придвинулись поближе и приготовились слушать.

Мистер Трелони погладил шрам на щеке и начал рассказывать:

– В одни давние времена и минувшие века и столетия жил на островах Индии и Китая царь из царей рода Сасана, повелитель своих войск, челяди и слуг… И было у него два сына – старший и младший. Оба витязя были храбрецами, но старший сын, царь Шахрияр, превосходил младшего, царя Шахземана, доблестью. Оба они царствовали в своих землях, и каждый был справедливым судьёй своих подданных в течение вот уже двадцати лет…

Он остановился, ожидая, когда Платон переведёт для Бонтондо начало повествования.

– Это же повезло какому-то народу на справедливых и умных правителей, – сказал матрос Воробей.

Другие матросы на него зашикали, чтобы не мешал слушать:

– Придурок доверчивый! Таких правителей не бывает!.. Это ж сказка!

Вскоре к костру стали подтягиваться и проводники. И Бонтондо, округлив глаза, начал рассказывать им, со слов Платона, про несчастье братьев, узнавших, что жены им не верны.

Услышав такое, проводники стали поднимать руки и качать головами, а среди матросов послышались очень нехорошие, бранные слова. Когда шум утих, сквайр продолжил:

– Царь Шахрияр приказал убить неверную жену. А затем в течение трёх лет он брал в жены девушек, чтобы на утро их казнить. И так продолжалось бы долго, если бы однажды хитроумная Шахразада, дочь визиря, не согласилась стать женою царя Шахрияра.

Тут все мужчины, и мусульмане, и христиане, пришли к обоюдному мнению, что хитрее женщины нет существа на белом свете, особенно если она чего задумала и хочет добиться своего.

Потом капитан скомандовал отбой, и рассказ мистера Трелони прервался на самом интересном месте.

****

Утром все опять двинулись в путь, с сожалением расставшись с приветливым оазисом.

К вечеру караван вышел на старое русло высохшей реки, засыпанное песком. И они двигались по нему, пока не наткнулись на развалы камней. Здесь, по-видимому, когда-то был каменный мост. Теперь мост россыпью своих устоев лежал в русле реки, и смотреть на него было мучительно, словно он был в чём-то виноват, словно он один отвечал за ту древнюю цивилизацию, которой здесь больше не было.

На берегу этой реки начинался и город Шингетти – низкие домики из красного колотого песчаника шли до самой мечети, квадратный минарет которой с зубцами по углам, сложенный из такого же песчаника и утопающий, как и всё здесь, в песке, являл собою величественное и грустное зрелище. Дома все были с внутренними дворами, и в один такой крайний дом джентльмены вместе с капитаном и Платоном зашли и встали посреди комнаты, оглядываясь в стенах, ещё покрытых кое-где росписью. И чудился им пьянящий аромат мускуса и розового масла, и благоухание чеканной жаровни, в которой горят кедровые угли, и терпкий запах кориандра и горящего перца. Но сам дом молчал. Англичане вышли, аккуратно прикрыв за собой дверь.

– Интересно, что здесь почти везде сохранились двери, – сказал доктор Легг.

– Акация – очень крепкое дерево, сэр, – ответил ему Платон.

– Да я про то, что их до сих пор не сожгли, – пояснил доктор.

– Наверно, некому жечь, – ответил Платон. – А может, боятся…

Капитан и мистер Трелони молча отвязывали от остова сухого дерева своих верблюдов.

Мистер Трелони посмотрел на пустынную улицу, и ему стало безумно жаль его жителей. Он смотрел на эту узкую улицу и почему-то видел и понимал, как умирал этот город…

Сначала из города уехали богачи, вся знать со своими рабами и челядью, опахалами, жёнами и наложницами, уехали медленно, постепенно, не сразу, но один за другим. Один за другим дома знати пустели, пустели их кухни, сады, их конюшни, зверинцы и спальни. По опустевшим домам какое-то время бродили оставленные сторожа, распугивая трещотками ночных злодеев, потом сторожа пропали, а с ними пропали ночные воры, за ними ушли мудрецы со своими учениками, исчезли поэты со своими почитателями, сгинули, как их и не было, учёные-астрологи со своими инструментами и слугами, и только потом, не сразу, а словно осознав неожиданно что-то или отчаявшись ждать, с насиженных мест поднялась беднота: торговцы, кожевники, водовозы, подметальщики улиц, глашатаи, портные, хранители колодцев – они встали разом и все вместе ушли, гоня пред собою усталые тощие стада и отары.

«Да, так это и было», – думал сквайр… Впереди – стада, потом – мужчины, а следом за ними – женщины, замотанные в многочисленные покрывала, с детьми на руках и с детьми, ведомыми за руку, и шли эти женщины медленно, непременно в пыли и под жгучим солнцем, и непременно нагруженные разным скарбом, а дети кричали и падали оземь, и не хотели идти. И уже под конец, последними, этот город покинули нищие. Сначала они радовались вещам, забытым или оставленным ушедшими горожанами, радовались, надеясь на чудо, но дождь всё не шёл, и тогда в одночасье исчезли из города и они, унося с собой всё, что было возможно…

Мистер Трелони почувствовал рядом движение и обернулся: один из проводников, тихо подкравшийся к ним сзади, осматривал зубы его верблюда.

– Да разразит тебя Аллах! – крикнул Платон.

Капитан красноречиво положил руку на пистолет за поясом и сказал:

– Платон, скажи проводникам: нам нужны две или три скалы в Гуэль-эр-Ришат.

И Платон снова повторил Шешонку приметы места с тремя скалами, про которое они узнали от старого караванщика. Шешонк стал утвердительно мотать головой и кланяться, а потом произнёс что-то.

– Он говорит, что надо заночевать здесь, – перевёл Платон следом за Бонтондо.

– Хорошо, – кивнул капитан. – Сегодня ночуем здесь.

И они нашли себе место для привала на узкой и кривой улочке, где даже росло несколько финиковых пальм. Верблюды сели на песок и их развьючили. В домах никто ночевать не решился, как-то было неуютно, неловко перед ушедшими жителями, и матросы опять разбили шатры. Они выломали несколько дверей из проёмов и развели костёр – сухое дерево загорелось сразу. Пока готовился ужин, мистер Трелони и доктор пошли побродить по окрестным улицам, за ними увязался Бонтондо, а за Бонтондо – какой-то проводник. И они пошли по улице – двое впереди, двое сзади.

– Далеко не уходите, – напутствовал их капитан. – И возьмите с собой Платона… Для охраны, на всякий случай.

Он, как обычно в вечернее время, сел писать путевой журнал. Проводника он проводил цепким, оценивающим взглядом.

****

Улица была средневековая, узкая, засыпанная песком.

Низкие дома не имели окон, выходящих на улицу. Закрытые двери всех домов стояли чуть ли не до половины засыпанные песком, и, чтобы открыть их, нужно было копать, а никому делать этого не хотелось. Наконец, они нашли дом, дверь которого была распахнута настежь, вошли и огляделись.

В первом помещении не было перекрытий, перекрытия или провалились внутрь, или были разобраны на дрова. Пол давно и безнадёжно засыпан чистым песком, в нём не было ни мусора, ни камней, ни веток. Дальше по проходу начиналась тьма. Смотреть было, собственно, не на что. Платон, покосившись в дальнюю темноту, почему-то достал пистолет и взвёл курок.

Все уже повернули на выход, как доктор вдруг удивлённо хмыкнул, шагнул в сторону, присел и воскликнул:

– Смотрите!

И тут что-то плотное с гнусным свистом пронеслось рядом с лицом Платона, и он упал, выстрелив в темноту прохода. Бонтондо вскрикнул и рухнул на доктора, повалив того на песок. Сквайр тоже упал, выстрелил наугад, сразу же выхватил второй пистолет, откатился к стене и встал на колено, прислушиваясь. Кругом было тихо – ни шороха, ни крика, ни ответных выстрелов. Тут доктор Легг придушенно замычал. Бонтондо стал слезать с него, ощупывая себя и испуганно озираясь в пороховом дыму. Платон подошёл к ним.

– Доктор, вы живы? – спросил сквайр.

– Кажется, жив, – ответил доктор, он начал отплёвываться от песка и отдуваться.

На песке остался лежать туземный проводник – из спины его торчала рукоять ножа. Доктор бросился к проводнику.

– Убит? – спросил он, повернул проводника на бок, глянул в его мёртвое лицо и сказал уже утвердительно: – Убит.

Он закрыл глаза мертвецу. Мистер Трелони стал вытаскивать из дверного полотна ещё один нож, тот прочно сидел в дереве.

– Бонтондо, поищи ещё ножи у этой стены – их должно быть три, – сказал он, забыв в эту минуту, что чёрный охотник не понимает по-английски.

Платон перевёл, и все начали рыться в песке.

Снаружи послышался голос капитана. Сквайр выглянул в дверной проём и крикнул:

– Дэниэл, мы здесь!

Капитан ворвался в дом с мушкетом в руках.

– Вы живы? – воскликнул он.

– Мы-то – да, – ответил доктор. – Чего не скажешь об этом бедняге.

Он показал на убитого.

– Возвращаемся в лагерь, быстро… Наши там держат оборону, – сказал капитан и настороженно глянул в темноту дальнего конца дома. – Своего мертвяка проводники пусть уносят сами!

– Подождите, – попросил доктор.

Он вернулся на то место, где лежал под Бонтондо только что, присел на корточки, порылся в песке и вытащил подсвечник.

– Подсвечник, – недоумённо сказал доктор. – И, похоже, серебряный…Вот только, как он здесь оказался?

– Платон, посмотри-ка, – сказал капитан, он опять глянул в темноту дома и добавил: – Я думаю, это тебе знакомо…

Платон взял подсвечник в руки, посмотрел и не сказал ни слова. Мистер Трелони протянул капитану нож, вытащенный из дверного полотна. Капитан глянул и кивнул. Тут к нему подошёл Бонтондо с другим ножом. Капитан покосился на нож так, словно всё для себя уже понял.

– Бен!.. Мы выходим! – крикнул он на улицу, опять цепко посмотрел в темную глубину дома, пропустил всех вперёд и вышел.

В лагере их встретили приветственными криками: люди лежали на песке, окружив себя верблюдами, зная, что в Адраре никто в верблюдов стрелять не будет, Но костры не погасли, и еда в котлах не остыла и не пригорела. Это сразу отметил Бонтондо, заглянувший туда и туда. Потом он очень эмоционально, размахивая руками, приседая и поворачиваясь спиной, рассказал проводникам про нападение. Те пошли за телом и похоронили убитого в том же злополучном доме, во внутреннем дворе, торопясь успеть до захода солнца.

Ужин прошёл в полной темноте, невесело, хотя особой скорби никто не выказывал. Потом наступило время ежевечерних разговоров у костра, и проводники подсели к англичанам.

– Так что там прекрасная Шахразада? – спросил Бонтондо, косясь на мистера Трелони круглым глазом.

И тот стал рассказывать, как Шахразада хитрой уловкой заставила слушать царя Шахрияра свой первый рассказ, прервав его утром на самом интригующем месте. Потом капитан скомандовал отбой, и все легли спать, кроме двоих вахтенных и капитана. Доктор перед сном попросил Платона перевести Бонтондо, что он ему благодарен за то, что тот закрыл его своим телом и что Бонтондо настоящий джентльмен.

– Джентль-мен, – сказал Бонтондо и улыбнулся толстогубым ртом.

****

Англичане проснулись на рассвете, как всегда разбуженные утренней молитвой проводников, и после завтрака стали собираться в путь. Капитан, доктор, сквайр и Платон пошли в сторону злополучного дома, разговаривая по дороге.

– Итак, джентльмены, вы, наверное, все узнали кинжалы, которым чуть не убили вас вчера, – сказал капитан.

– Да. Такие кинжалы нам всем подарили во дворце эмира Тадж-аль-Мулука, – ответил сквайр.

– Это не мог сделать эмир! Он не мог подослать к нам убийц! – вспыхнул Платон, останавливаясь посреди улицы.

– Никто этого не говорит, – сказал доктор и сжал ему локоть. – Людей во дворце много.

– Платон, а подсвечник тебе не знаком? – спросил капитан и пошёл дальше.

– Да, – ответил Платон ему в спину. – Такие подсвечники были во дворце.

– По крайней мере, это вещь новая, её не могли забыть жители города – тогда были масляные светильники, – сказал капитан.

– Да, волшебные лампы Ала ад-Дина! – Мистер Трелони потёр свой шрам.

– Вам всё сказочки, сэр, а дело серьёзное – нас чуть не убили, – возмущённо выговорил доктор Легг.

– Именно, – сказал капитан. – Я думаю, все понимают, что этот подсвечник был подброшен в дом нарочно.

Он шёл по улице, внимательно оглядывая дома, стоящие справа и слева.

– Да. И наши выстрелы их отогнали, – подтвердил сквайр.

Они какое-то время шли молча. Потом сквайр спросил:

– Капитан, зачем мы сейчас туда идём?

– Во-первых, чтобы поговорить без свидетелей, а во-вторых… Вы не хотите осмотреть этот дом, как следует? – ответил капитан.

Они вошли в дверь, которая по-прежнему была распахнута. Капитан отвязал от пояса огниво, кремень и трут и зажёг факел, который держал Платон. С этим факелом капитан двинулся в темноту, укрывающую дальнюю часть дома. Остальные пошли за ним, но он поднял руку, показывая, чтобы все отошли и не мешали.

Капитан двинулся дальше, осматривая песок на полу, потом хмыкнул и что-то поднял. Мистер Трелони, не выдержав, бросился к нему и удивлённо вскричал:

– Это же чётки! Только, похоже, не христианские!

– Осторожнее, Джордж. Они в засохшей крови, – проговорил капитан, протягивая чётки сквайру.

Тот взял связку бусин за чистое место и передал Платону.

– Да. Это мисбаха. Мусульманские чётки, – проговорил тот с заметным волнением. – Из очень редкого вида нефрита – голубого. Я, кажется, узнаю эти чётки.

Он достал из-за кушака платок, встряхнул его и, завернув в него чётки, положил за кушак. Капитан спросил:

– Вы слышали вскрик после выстрела?

– Какое?.. Выстрелы нас оглушили, – ответил сквайр.

– А меня оглушил Бонтондо, – добавил доктор.

– Ну, а уж Бонтондо точно ничего не слышал, – капитан хмыкнул. – Хотя спросить не помешает. Платон, поговори потом с ним.

– Капитан, а что там дальше в доме? – спросил доктор.

– Анфилада комнат, проломы в стенах и в перекрытиях, а на песке не видно следов, – ответил капитан, оглядывая стены. – Пойдёмте, джентльмены, мы уже и так задержались.

Когда они вышли на улицу, он спросил у Платона:

– Ну, что ты нам скажешь на это? У тебя ведь есть предположение?

– Да, капитан, – сказал Платон, не поднимая глаз. – Это чётки моего брата Васима. И они всегда при нём. И он прекрасно бросает ножи.

Платон замолчал. Все смотрели на него и тоже молчали.

– А кто здесь их плохо бросает? Покажите мне такого воина? – вскинулся вдруг Платон, но тут же продолжил, понизив голос: – Но я предполагаю, что это Васим, меня продал в рабство.

– Итак, джентльмены, подведём итоги, – Капитан остановился и задумчиво посмотрел в начало улицы, на которой разгорался новый день.

Постояв так недолго, он продолжил:

– Нам здесь устроили засаду. Дверь дома специально была откопана. Один человек, предположительно, брат Платона, сам ножи не метал, а стоял рядом. Иначе в его руках не было бы чёток. Выстрел мистера Трелони случайно ранил или даже убил этого человека с чётками – остальные оттащили тело. И это хорошо, потому что теперь, когда наши плохие парни занялись раненым, им, может быть, будет не до нас… Ведь вы понимаете, что мы сейчас совершенно беззащитны: если они нас захотят убить – то убьют обязательно. Теперь – о том, что плохо. Проводники видели наши мушкеты и запасы пороха, ничего не поделаешь – так получилось… И мы теперь для них – очень ценный приз, вместе с нашими верблюдами, накидками и ботинками.

– А что же нам делать? – воскликнул доктор.

– Делать нечего, как идти дальше, – сказал капитан, поднимая на доктора шальные глаза. – Но я настоятельно прошу вас, господа, всё время быть начеку.

Капитан стоял и, заложив большие пальцы рук за пояс, покачивался с пяток на носки. На песке это делать было не очень-то ловко, но он словно не замечал этого и улыбался с какой-то разудалой лихостью. Глаза его поражали голубизной.

Скоро караван пошёл опять, стараясь до полуденного зноя уйти как можно дальше, а когда солнце поднялось высоко, когда оно нестерпимо нагрело землю, песок и скалы настолько, что всё живое спряталось в свои тёмные норы, и спрятались даже москиты в свои щели, люди встали на стоянку.

Спустя какое-то время они опять поднялись и шли уже до самого вечера.

****

Так одинаково прошло несколько дней, не считая того, что скалы постепенно кончились, и опять потянулась пустыня – камни, песок, барханы и опять россыпи камней, опять утрамбованный ветрами песок и опять движущиеся барханы. Наши герои были настороже, но разбойники больше не давали о себе знать, и капитан стал думать, что человек с чётками был всё же ранен, и сейчас, видимо, его старались поскорее доставить во дворец.

И всё это одинаковое время скрашивали, разнообразили как-то, лишь поздние посиделки у костра, когда мистер Трелони рассказывал всем арабские сказки так, как он их помнил. Он дошёл уже до рассказа о непутёвом Ала ад-Дине, злом магрибском колдуне и волшебной лампе.

И вот на утро после этой сказки, когда все в караване проснулись и стали собираться в путь, произошло событие, очень повлиявшее на весь дальнейший ход нашей истории и которое, уж верно, давно ожидает иной проницательный читатель.

Коварные проводники, как это обычно и бывает с проводниками, взбунтовались: то ли Шешонк наступил на ногу Бенджамину Ганну, то ли тот ненароком толкнул старшего проводника – выяснить подробности впоследствии так и не удалось. Но возле костра поднялись крики, возня, и напряжение, так долго копившееся в караване, стало стремительно расходиться по лагерю подобно кругам от брошенного в воду камня.

В минуту все смешались и тут же разошлись на две почти равные группы: капитан, Платон, доктор Легг, сквайр и пятеро матросов – с одной стороны, и проводники, доставшие из ножен свои устрашающего вида мечи – с другой.

****