Глава 14. Держащая Небо

Очнулся капитан на полу.

Он не мог пошевелиться. Казалось, что тупая боль неспешно течёт через всё его тело и утекает в пятки. Скосив глаза, он увидел лежащих доктора и сквайра. Больше никого не было видно. Капитан посмотрел на потолок, освещаемый из узкого окна-щели под самой кровлей – по деревянной его поверхности плыли в вышине птицы, празднично развернув крылья. Раздался стон.

– Это вы, доктор? – спросил капитан.

Губы были, как ватные, он несколько раз открыл и закрыл рот.

– Да, я… Где мы? – спросил доктор Легг: голос у него был хриплый и недовольный, как будто он не выспался и сердился от этого.

– Ещё не знаю, – ответил капитан и пошевелил ступнями.

– Кажется… Мы попали! – Застонал доктор.

– А что сквайр?

– Не шевелится… Он же меньше… Ему тяжелее.

– Нас усыпили… Каким-то ядом.

– Хорошо, не убили.

– Значит, мы им нужны.

– Надо шевелиться… Чтобы кровь расходилась, – сказал доктор.

Он стал двигать ногами, руками, крутить головой. Капитан тоже завозился, стараясь подползти к сквайру, наконец, ухватил его за край одежды и стал трясти. Сквайр застонал, открыл глаза и спросил:

– Я умер?

– Ещё нет. Но вам надо двигаться, – ответил капитан.

Он начал дёргать и тянуть мистера Трелони во все стороны. Скоро к ним подполз доктор, он взял руку сквайра и пощупал пульс. Сообщил:

– У меня пропал мой хронометр, но… Пульс слабый и редкий. И нам сейчас нужно… Молоко…

– Где остальные? И где Платон? – спросил капитан, переворачивая сквайра на бок – тот застонал и вяло дёрнул ногой.

Капитан отпустил сквайра и пополз на четвереньках по комнате, осматриваясь. Дополз до ковра на стене и отогнул его краешек – за ковром открылся проём.

– Эх, мать твою, – сказал он удивлённо

– Что? – Доктор перестал трясти мистера Трелони, который уже сам тёр свои руки и ноги.

– По-французски это называется «сортир», – ответил капитана. – Комнаты для исправления нужд и омовения… В Версале такие есть.

Тут загремел замок, дверь растворилась, и Платон с подносом в руках шагнул внутрь.

Дверь за ним закрылась. Джентльмены заговорили разом:

– Платон, где мы? И где команда? Нас взяли в плен?

– Сначала – молоко, – ответил тот, опуская поднос на пол.

На подносе стоял кувшин и чаши. Платон разлил молоко и раздал всем. Сказал:

– Мы попали в страну Зо… Я и сам мало что понимаю, но я говорю на их языке… Наши сидят в другом месте. Все живы… Я был с ними, потом сказал, что нужен здесь. Языку зо меня научила мать.

– Что за страна? – спросил капитан, возвращая чашу на поднос.

– О ней никто ничего не знает. Это же Гуэль-эр-Ришат…

От молока всем стало лучше. Капитан почти пришёл в себя и внимательно осматривался кругом. Он с удовлетворением отметил по убранству, что это «покои», а не «тюремная камера», хотя единственное окно, узкое и протяжённое, было забрано витиеватой решёткой. Потом капитан попытался придвинуть к окну то ли низкий стол, то ли высокое сидение, и с помощью Платона ему это удалось. Он залез на стол и, ухватившись руками за решётку, выглянул наружу.

– Ну, что там? – спросил сквайр с надеждой.

– Внутренний двор… Сад с водоёмом, – сказал капитан.

На стол взгромоздился доктор, тоже поглядел и сказал удручённо:

– Кажется, мы попали.

– Они тут, часом, людей не едят? – спросил мистер Трелони, в его голосе слышалась тревога.

Платон не ответил. Он сел на корточки у двери, положил локти рук на колени и безвольно повесил голову. Потом вытащил из-за пазухи свой амулет, посмотрел на него и снова убрал под рубашку. Мистер Трелони увидел ковёр на полу, опустился на него и устало вытянул ноги, прислонившись спиной к стене.

– Есть хочется, – сказал он. – Я не отказался бы сейчас закусить…

И тут загремел замок, и дверь распахнулась. Вошли чернокожие воины – высокие, мускулистые люди с короткими копьями. За ними появились две женщины, они, не глядя на пленников, расставили на ковре подносы с едой и вышли. Когда дверь закрылась, некоторое время стояла тишина, а потом капитан сказал:

– Эти копья наносят тяжёлые раны. Ножами воины не вооружены…

– Их женщины носят широкие накидки, – вторил ему доктор.

– Еды ужасно мало, – заметил мистер Трелони.

Еды, и правда, было мало – только фрукты, лепёшки, но все придвинулись к подносам и стали есть, словно не ели тысячу лет. Когда с едой было покончено, капитан сказал, поднимаясь:

– Пойду, посмотрю их сортир, мать его.

Он подошёл к ковру, отогнул краешек, просунул голову и вошёл внутрь.

Через некоторое время он вышел босой, в одних штанах, мокрые волосы его были распущены. Растирая воду по заросшему подбородку, капитан сообщил всем, улыбаясь:

– Там есть вода. Я помылся.

– Как помылся? – вскричали сквайр и доктор.

– Как в древних Помпеях… Я читал об этом в «Философских записках», – сказал капитан, он сел на ковёр, с удовольствием вытянув босые ноги. – Давайте я вам объясню.

– Не надо, – остановил его доктор. – Что же мы, сами не разберёмся? Или мы хуже ваших древних помпейцев?

Сквайр, доктор и Платон пошли в комнату за ковром.

Какое-то время капитан сидел и прислушивался. Потом раздался приглушенный вопль, ковёр на стене откинулся и в покои влетел доктор. Он был мокрый, по рыжим волосам и бакенбардам его стекала вода.

– Капитан! Почему вы нас не предупредили? – вскричал он обиженно и затряс руками, разбрызгивая воду.

– Я же хотел рассказать, – засмеялся капитан, его голубые глаза сияли. – Но ничего страшного, доктор, сейчас жарко, раздевайтесь, всё мигом обсохнет.

В покои входил Платон, со своей обычной улыбкой мальчишки.

– Мистер Трелони моется, – сообщил он. – Доктор Легг, не изволите раздеться?

– Какого чёрта они там понастроили? – проворчал доктор, стаскивая с помощью Платона мокрую одежду.

– Простейший «automatos», доктор, – ответил капитан. – Как в античном Риме. Встаёшь на плиту в полу, под тяжестью тела приходит в движение устройство, и из трубы сверху течёт вода… Сходишь с плиты – вода течь перестаёт. Всё просто!

– Как же, просто!.. Что же у нас в Англии такого нет? – вскричал доктор.

– Может быть, и есть где-нибудь, – сказал капитан. – Или было, а потом забылось… Всё на свете забывается, а секреты теряются…

– Интересно, а у наших… – доктор замолчал, он никак не мог найти нужное слово, наконец, вскричал, разозлившись: – А мыло у них тут есть? И вообще!.. Пусть вернут наши вещи!.. Мне надо переодеться, в конце концов!

В это время в покои вернулся сквайр, довольный и посвежевший.

– Идите мыться, доктор, – сказал он с улыбкой. – Как вода начинает течь, вы уже знаете.

И уже подсаживаясь к капитану, он спросил:

– Так что за сортиры у этих проклятых французов в Версале, капитан? Вы обещали рассказать. Начинайте, времени у нас, кажется, предостаточно…

Сердитый доктор пошёл в туалетную комнату.

****

К вечеру за ними пришли и повели куда-то. Платон заговорил с одним из воинов и сообщил капитану с облегчением:

– Нас ведут к повелительнице.

Зал, куда их ввели, был большой и хорошо освещённый масляными светильниками. Они почти не дымили, и воздух здесь был свежий и душистый, напоенный ароматами сада, долетающими со двора. Перед ними на возвышении сидела чернокожая женщина.

Она только-только переступила порог весенней юности и вступала в ту пору, когда женское тело, кажется, раскрывается изобильному солнцу. Рост повелительницы нельзя было угадать, но её сильные плечи венчала красивая голова на длинной шее, поэтому она могла быть и высокого роста.

Так капитан решил уже потом, а сначала во всём её облике его внимание приковали к себе глаза. «Волоокие» – почему-то подумал он. Большие, тёмные, словно подёрнутые дымкой поволоки, в обрамлении пушистых ресниц, эти глаза, казалось, заглядывали в душу. Похожие на чёрный мох волосы повелительницы, стянутые на затылке, рассыпались по спине пушистой пеной. На голове мерцала диадема, напоминающая золотую – символ царственной власти. Наконец, она заговорила и глянула на Платона.

Тот перевёл:

– Повелительница, которую зовут Ойяшакур, Держащая Небо, спрашивает – кто мы такие, и кто у нас главный?

Капитан сделал шаг вперёд и низко поклонился, и доктор Легг, Платон и сквайр так же склонились в поклоне. Капитан ответил:

– Мы приплыли из Англии с целью осмотреть ваши земли и никому не хотим вреда. Когда вы нас отпустите, мы сядем на свой корабль, чтобы уплыть домой.

Платон перевёл. Повелительница молчала, глядя на капитана. Наконец, она подняла руку. Тут же воины, стоящие за спиной пленников, расступились, впуская в зал чернокожих женщин с подносами. Они расставили блюда на массивные столы, стоящие вдоль стен зала, и удалились. Потом в зале появилась толпа чернокожих мужчин и женщин. Весело разговаривая между собою, они кланялись повелительнице и рассаживались за столами, не глядя на пленников.

Повелительница встала и спустилась с возвышения, показав рукой на пустовавший стол. Капитан, а за ним остальные джентльмены, прошли и сели. И тут в зале опять появились женщины с блюдами, и до джентльменов донёсся запах жареного мяса.

– Эх! – прошептал доктор капитану на ухо. – Кажется, нас пригласили на пир.

Перед ними поставили блюдо, на котором румянились крупные куски. Мистер Трелони сглотнул, закинул ногу на ногу и светски улыбнулся. Доктор и Платон смотрели на капитана. Капитан растянул губы в улыбке и сказал:

– Платон, спроси у повелительницы, что стало с нашими матросами?

Платон спросил. Держащая Небо ответила. Платон перевёл:

– С матросами всё в порядке.

– А можно мне с ними увидеться? – спросил капитан, он встал и склонился перед повелительницей в изысканном поклоне.

Повелительница кивнула, отдала приказание, и к капитану от дверей подошли два воина. Капитан потянул со стола блюдо с мясом. Мистер Трелони посмотрел на уплывающее мясо, издал горловой звук и заёрзал на табурете. Доктор Легг светски улыбнулся.

Капитан с усилием поднял блюдо и направился к двери, бросив Платону через плечо:

– Будь здесь.

Когда капитан вернулся, в пиршественном зале танцевала женщина. Под мерные звуки барабана и тихие трели флейты (музыкантов не было видно) она плавно изгибалась перед пирующими. Чернокожая танцовщица была хорошо сложена и почти не одета. Капитан застыл у дверей и стоял бы так долго, но его подтолкнули копьём.

Он подошёл к столу: теперь на нём красовалось два блюда с мясом, но никто ничего не ел. Он глянул на повелительницу – та ответила ему твёрдым взглядом, улыбнулась и жестом пригласила садиться. Капитан поклонился и сел.

– Ну, как наши? – спросили доктор и сквайр в голос.

– Едят, – ответил он и повернулся к повелительнице с любезной улыбкой.

Та что-то сказала, и Платон перевёл:

– Приятно видеть, что чужестранец заботится о своих людях. Но теперь он и сам может воздать должное кушаньям.

Капитан опять поклонился, за ним склонились и все остальные. «Ну, прямо Сент-Джеймсский дворец*, такие церемонии», – подумал капитан и потянулся за мясом.

Джентльмены принялись за еду, и на несколько минут перекрёстные взгляды за столом прекратились. Повелительница тоже ела. Служанки подходили к столу с кувшинами и разливали по чашам что-то лёгкое и пьянящее. Ритм музыки сменился. Танцовщица быстро закружилась по залу с вуалью в руках. Доктор Легг не спускал с неё глаз.

Вдруг музыка смолкла. Драпировки возле тронного возвышения поднялись, и в залу величаво вошёл маленький человечек, старый-старый африканец. За ним шли два могучих воина с копьями, и их мощная стать ещё больше подчёркивала хрупкость человечка. Все встали, даже повелительница. Англичане тоже поспешили подняться.

Человечек подошёл к столу повелительницы, сел на её сидение, мельком оглядел англичан, странным образом задержав взгляд на Платоне. Потом его глаза остановились на капитане. Тот тоже всмотрелся: человечек был стар, лицо его, словно когда-то давным-давно вылепленное из чёрной глины, теперь иссохло, стало серым и растрескалось, готовое рассыпаться, но глаза ещё жили, жили молодо и пронзительно, и от их взгляда капитану стало не по себе, его даже передёрнуло. А человечек, словно рассмотрев всё, что ему было надо, удалился.

Все сели. Снова зазвучала музыка, и повелительница сказала:

– Его имя – Тот-который-знает-всё. Он великий мудрец. Он помогает мне держать Небо.

– Небо? – переспросил капитан. – Зачем держать небо?

Повелительница посмотрела на него жалостно, как на неразумное дитя и что-то произнесла, достойно и величественно. Платон перевёл:

– Ты чужеземец, путник, и потому не знаешь, что я держу Небо, чтобы оно не упало на мой народ, на мою землю, потому что тогда случится страшное несчастье. Небо обрушится на землю, и настанет вечная ночь, а день не наступит никогда. Погибнут посевы, реки выйдут из берегов, а люди, звери и птицы погибнут. Так было уже однажды много-много ночей назад. Так писали в Великой книге наши мудрецы… С тех пор небо держали все мои прародительницы – моя мать, моя бабка, моя прабабка и прабабка моей прабабки… И пока я держу Небо – ты можешь спать спокойно.

«Но это же дикость, ужасная дикость, неужели они не понимают», – подумал капитан и заспорил:

– Небо не может упасть на землю. Это никогда не случиться.

– Конечно, нет! – Платон округлил глаза. – Ведь его держат Держащие Небо… И они будут держать его всегда, поэтому так важно, чтобы их род не угас… Поэтому дочерей должно рождаться много.

Повелительница опять заговорила. Платон перевёл:

– Только у нынешней повелительницы совсем не рождаются девочки… А когда это происходит много ночей подряд, Тот-который-знает-всё даёт Держащей Небо выпить чашу, и она перестаёт дышать. И вместо неё на трон, чтобы держать Небо, восходит её сестра.

– Но это же убийство! – вскричал сквайр.

– Нет, – ответил Платон. – Так надо. Так написано в книге.

– Ну и что же… Мало ли что можно написать в книге? – пробормотал доктор Легг потрясённо.

– Но ведь кто-то должен держать Небо? – спросил Платон.

Капитан опять хотел сказать, что небо не упадёт никогда, но понял, что это бесполезно: людей, которые верят в книгу, не переубедить. Он посмотрел на повелительницу. Та следила за их спором, как снисходительная мать смотрит на игры своих несмышлёных детей.

И капитан понял, наконец, что прочитал в её глазах с самого начала: это было грустное понимание того, что ничего нельзя изменить и всё идёт так, как надо. Такие глаза он видел у коров, которых ведут на убой… «У волов», – поправил он себя и растянул губы в грустной усмешке.

Держащая Небо посмотрела на него и сказала негромко:

– Сегодня, чужеземец, я взойду с тобой на ложе. И у меня родиться дочь. Я выбрала тебя.

Платон перевёл. Капитан вспыхнул, прошептал:

– Почему меня? У меня жена есть. Я не могу.

– Нет, ты можешь. У тебя глаза цвета Неба. Ты нужен мне, – сказала она.

– А если от меня не родится девочка? – в упор спросил он.

Но ему уже было понятно, что в этой схватке чувственности и долга, в этой борьбе между приличиями и соблазном, победа соблазна предрешена.

– Родится, – ответила повелительница и добавила: – Так сказал Тот-который-знает-всё. И я сама это знаю… Но если родится мальчик – тогда мне принесут чашу, и я её выпью.

Капитан глянул на мистера Трелони, но тот, опустив глаза, говорил что-то доктору или делал вид, что говорил. На капитана никто не смотрел. Повелительница встала, и музыка заиграла громче, и все тоже встали. И она пошла из зала, и её воины повели капитана следом.

«Ведут, как быка, – подумал он. – Ладно, посмотрим, получится ли у них что». Капитан подавил усмешку, вошёл за повелительницей в двери и ахнул в душе, увидев в покоях придворного мудреца, стоящего с чашей на подносе.

Тот-который-знает-всё протянул ему чашу и показал, что из неё надо выпить. Капитан вспомнил о чаше, после которой перестают дышать, и глянул на Держащую Небо. Та успокаивающе кивнула.

«Ну, не отравят же они меня вот так сразу, в первый же день», – подумал капитан и взял чашу. Вкус жидкости был горький и сладкий одновременно.

Он допил и почему-то вспомнил об Эми – своей первой любви…

****

Эми, Эми Уиттин, красотка-Эми жила в небольшом домике с отцом и матерью в тупике возле рыночной площади.

Её родители были зеленщиками, и Эми, конечно же, им помогала на рынке. А они, мальчишки со всего города, как только могли, шли на рынок. И не только мальчишки, но и ребята постарше, и даже взрослые парни – все, кто был без ума от Эми, а таких водилось в избытке. Он думал об этом, когда его тётка, у которой он жил после смерти родителей, с горькими причитаниями лечила его раны, синяки и шишки. Он получал их из-за Эми, Эми Уиттин, красотки-Эми, потому что из-за неё всегда случались драки.

Когда она шла по своим делам, ловко переступая ножками, улица замирала и смотрела ей в след. От неё было трудно оторвать взгляд, вот он и смотрел, прислонившись спиною к стене: руки в карманах отцовских укороченных штанов, рубаха нараспашку и нарочито небрежный взгляд. Эми было видно даже в темноте – она излучала свой собственный свет, и от неё пахло пряной зеленью и ещё чем-то женским, нежным и беленьким. Это он чувствовал, когда подбирался поближе, отпугнув волчьим взглядом других претендентов.

Он шёл за ней обычно сбоку и видел каждый её прищур, каждую хитрую улыбочку, которую она посылала, увы, не ему. Вот здесь она поправила чепчик – рука белая, круглая, а тут засмеялась – удивительно выше самого звонкого мальчишеского смеха. А здесь она тряхнула головой и оглянулась на него – он ни у кого не видел таких огромных серых глаз. А тут налетел ветер, и юбки её взлетели, и открылись лодыжки.

– Ло-дыж-ки! Ло-дыж-ки! – твердил он потом неделю на все лады.

Лодыжки – какое упоительное слово! Лодыжки Эми, Эми Уиттин, красотки-Эми.

А как-то раз, – он опять провожал её так же сзади, – она чуть повернула головку и глянула с хитрым прищуром уже на него, и пошла, и пошла вниз по улице. Скоро кончились последние дома: они, невзрачные и приземистые, вильнули к развалинам мельницы и пропали. А он и она всё шли – она впереди, а он так же сзади и сбоку. Потом она опять на него оглянулась и быстро сбежала с дороги вниз.

Солнце садилось, вечерело, и в серых развалинах мельницы уже вовсю хозяйничали сумерки. И в этом полумраке она повернулась к нему и словно бы удивилась, что увидела рядом: глаза её стали чёрные и слепые, а губы жадно раскрылись. И у него вдруг пересохло во рту, безнадёжно и, кажется, навсегда. Он шагнул к ней, боясь, что она отпрянет, но она не шелохнулась. Тут у него затряслись руки и ноги, и тело. Наверное, у него всё затряслось. Она стиснула его дрожащие руки и, замирая, прошептала:

– Не надо, не надо… Это нехорошо!

Он обнял её и хотел ей ответить, что всё хорошо, всё просто отлично, но не мог, так во рту пересохло, он только стискивал её тело сильнее и яростнее, вжимаясь в неё, в её груди и бёдра, в нём всё напряглось, всё горело, всё колотилось. Он всхлебнул её запах где-то сбоку у шеи, там, где из-под чепчика выбилась прядка волос, и у него вдруг пропало дыхание, и так он стоял, задыхаясь, не зная, что делать со всем этим дальше, хотя ему объясняли, да и видел он у собак… Но тут она потянула его вниз, на землю и на себя.

Потом он припомнил и белые коленки, и ворох юбок, и своё потрясение от её жадно раскрытых бёдер, а тогда он совсем потерялся и в своих чувствах, и в своих мыслях, а звёзды задрожали на небе, кинулись в сторону и вместе с сердцем вылетели из груди… Очнулся он на спине, увидев у своего лица, близко-близко, розовый сосок Эми, Эми Уиттин, красотки-Эми…

Капитан лежал на ложе рядом с Держащей Небо и смотрел сквозь дымку своих ресниц на её чёрную грудь, которая бурно вздымалась. У него колотилось сердце, он был весь мокрый и ничего не помнил. Она протянула руку и погладила его плечо. Он скатился с постели и сел на пол, привалившись к ложу спиной. Так он сидел какое-то время, приходя в себя. Камень пола приятно холодил тело, вот только душа его ныла, как размозжённая. Капитан встал, собрал с пола свою одежду и, как был, направился к дверям.

Повелительница что-то сказала, и он обернулся. Она смотрела на него, приподнявшись на локте. Капитан вернулся к ней, прикрываясь комком одежды, нагнулся и поцеловал, куда придётся – поцелуй пришёлся на краешек губ. Она засмеялась и снова легла. Он открыл двери и вышел.

Снаружи стояли караульные, их чёрные лица неясно освещал огонь маленьких плошек.

– А не пошли бы вы, – сказал им капитан по-английски и направился через сад, как был, белея всем телом и чувствуя спиной, что караульный идёт следом.

****

Проснулся капитан бодрым, только ему было трудно смотреть в глаза мистеру Трелони и доктору, хотя те вели себя так, словно ничего не произошло, и разговаривали о чём-то своём. Наконец, он не выдержал и вскричал:

– Мне её жалко! Понимаете?.. Жалко! Можете смеяться и осуждать меня сколько угодно!

– Смеяться? Осуждать? – вскричал сквайр. – Дэниэл, друг сердечный!.. Да вы что? Не представляете себе, какая опасность нам всем угрожает?

Он вскочил и забегал по комнате, отчаянно жестикулируя. Выпалил, весь ощетинившись:

– Оторвитесь в другой раз от созерцания лика прекрасной повелительницы и посмотрите на её придворного колдуна! Он стоит справа от трона, прячется в драпировках! Вы увидите, какими глазами он на нас смотрит!.. У меня идёт мороз по коже, словно он уже примеривается, как получше с меня эту кожу содрать!

И помолчав, сквайр добавил:

– И я даже знаю, с кого он начнёт!

– С кого? – Оторопел капитан.

– Особенно ему нравятся ноги нашего доктора. Он с них глаз не спускает, – прошептал сквайр, на нём лица не было.

– Мои ноги! – заорал доктор, вскакивая. – Но почему, вдруг, мои?

– Не знаю, Джеймс… Я тоже об этом думал всю ночь, – ответил сквайр.

Он опять забегал по комнате. Доктор Легг застыл с разведёнными в стороны руками, уставившись на свои ноги. Потом он бессильно опустился на низкий чёрный стол, задумчиво потёр колени и произнёс:

– Кажется, мы попали…

Тут мистер Трелони решил поменять тему и произнёс:

– Но эта их вера… И эта их книга.

Он покосился на капитана. Тот молчал, глядя настойчиво в пол, потом ответил с усмешкой:

– Это не единственный случай, когда люди верят в книгу…

– А повелительница похожа на богиню всех богинь волоокую Геру, – продолжил сквайр.

– Да, я тоже обратил внимание, что глаза у неё грустные и большие, как у коровы, – отозвался доктор.

– Не у коровы, доктор, а у вола, – поправил его сквайр. – Говорите «как у вола» – так красивее… И женщинам так больше нравится.

– Ну да, я же и говорю, – смутился доктор. – Красивые глаза.

– И у той мисс, что с вас глаз не спускала, тоже красивые, – добавил сквайр. – И такие же волоокие.

– У какой мисс? – спросил доктор и напряжённо замер. – Кто глаз не спускала?

– Ну, что же вы, доктор?.. Всё просмотрели? – сквайр недоумённо посмотрел на доктора. – Хорошенькая девушка, пухленькие губки… Ну, они, конечно, у них тут у всех пухленькие.

Он покосился на Платона и вошёл в туалетную комнату, скрытую за ковром. Доктор, на подвижном лице которого вдруг появилось гневное возмущение, вскричал:

– Платон, да где мои вещи, чёрт побери! Мне надо побриться! И я не могу без зеркала!.. Я не видел своего лица уже, бог знает, сколько времени!

– Да нормальное у вас лицо, доктор. Только обиженное, – отозвался капитан и потрогал свой подбородок. – А побриться нам всем бы не помешало. Кстати, они здесь сами все без бород…

Остаток дня они почти не говорили, да и Платон куда-то ушёл, подгоняемый стражей. Разговоры джентльменов сами собой иссякли.

Когда Платон вернулся, то рассказал, что с ним говорила повелительница, и с ней было много царедворцев.

– А что ты им говорил? – спросил мистер Трелони.

– Я сказал им всю правду… Что белые люди – большие колдуны. Что у них много воды и есть снег. Что снег, это такой мелкий и белый песок, который в руках превращается в воду. Только рукам становится очень больно, и они превращаются в камень, – сказал Платон. – И что такого песка падает с неба очень много… А иногда он валится птичьим пухом, но этот пух в руках тоже превращается в воду, а рукам тоже становится больно… Что реки белых людей могут превращаться в прозрачный камень. Он скользкий, как масло, но по нему можно идти с одного берега на другой.

– И что они ответили? – спросил капитан.

– Они ответили, что этого не может быть… И что самый большой колдун – это Тот-который-знает-всё, но и он не умеет из песка делать воду.

– А они не сказали, когда они нас отпустят? – спросил доктор, подёргивая свой бакенбард.

Платон покачал головой и опустил глаза.

– Но они же не могут держать нас здесь бесконечно! – вскричал доктор Легг.

– Конечно, не могут, Джеймс… И не будут… Чего уж тут спрашивать, – с тоской в голосе ответил мистер Трелони

Он отошёл к стене с окном и, подняв голову, пристально посмотрел на решётку.

Капитан сказал ему в спину:

– Эти решётки вмазаны в стену… А стена из необожжённой глины, но высушена солнцем насмерть… Я сразу рассмотрел, ещё в первый день…

****