Глава 4. Норма Джин из Йорка

Капитан стоял перед стойкой бара и пил ром, который неизвестно откуда появлялся перед ним во всевозможных стаканах, кубках, рюмках, чарах, братинах и бокалах и который почему-то был всё время разный. Он пил крепкий колумбийский ром, обжигающий и заставляющий сдерживать дыхание, он пил лёгкий мексиканский, выдержанный в дубовых бочках только восемь месяцев, он пил венесуэльский ром, хранящийся в подвалах, сухих и тёмных, по два года, он пил семилетний кубинский «золотой» и кубинский «тёмный» со вкусом специй и карамели.

Он пил ром и чувствовал, как теряет голову, но не мог, да и не хотел остановиться. Он мешал аргентинский белый ром с золотым, запивал барбадосским темным ромом и светлым пуэрториканским с мягким, но насыщенным вкусом. Потом шёл ром с Ямайки, янтарный, густой, со вкусом солнечной патоки и кофе, а за ним – ром с Мартиники, который так долго сохраняет свой исходный тростниковый вкус. Вершиной удовольствия была кашаса, производимая на бразильских фазендах по древним рецептам – она имела цвет чая с лимоном, и ей совсем не уступал ром панамский, настоянный на анисе и разбавленный тростниковым соком.

Он пил ром, и вкус этого рома нёс его, лёгкого и сильного, поднимая над землёю всё выше и выше. Он быстро плыл, он парил по воздуху и ощущал, как это волшебное состояние опьянения отделяет его от всех остальных людей, присутствие которых он чувствовал и которых ему почему-то было жалко. В голове стоял гул бешено мчащейся крови, в висках оглушительно стучало, в глазах бушевал огонь, он забыл кто он, где он и откуда он…

А потом он стал камнем падать вниз, понял, что умирает, и проснулся…

****

Шхуна шла вдоль американского побережья на север, туда, где предположительно находились координаты 4 – «Море у побережья Нью-Йорка». Утро было обычное, а вот днём ветер посвежел.

– Хорошо идём, сэр, – сказал капитану штурман Пендайс, поднявшийся на мостик. – Такое чувство, что нас гонит буря.

Капитан присмотрелся к штурману и спросил:

– Вы мне хотите что-то сказать, мистер Пендайс?

– Да я, сэр… Я хочу сказать, сэр, что нам настоятельно нужна новая грот-мачта. Нам нужен ремонт в Бостоне, – ответил Пендайс и замолчал, на капитана он не смотрел, старательно отводя глаза в сторону. Чувствовалось, что ему как-то неловко от этого разговора.

– Мы встанем на ремонт в Нью-Йорке, мистер Пендайс… Не волнуйтесь, – ответил ему капитан.

– Но, сэр! В Нью-Йорке нет такой верфи, – поспешно проговорил штурман, он приложил ручищи к груди, и лицо его при этом приняло просительное выражение.

Капитан посмотрел на штурмана Пендайса с лёгким удивлением, но через пару секунд произнёс:

– А, кажется, понимаю, мистер Пендайс. Припоминается мне, что у вас в Бостоне кто-то живёт, кажется, какая-то родственница.

– О, совсем дальняя, сэр, – штурман выглядел донельзя сконфуженным, его руки затеребили полы жюстокора.

Капитан широко улыбнулся.

– Ну, что же, тогда идём в бостонскую верфь, а я потом в компании мистера Трелони и доктора вернусь в Нью-Йорк на каком-нибудь небольшом боте, – сказал он и добавил. – Надеюсь, что к моему возвращению «Архистар» будет готова.

Штурман Пендайс опять прижал обе руки к груди, уже улыбаясь.

– О, сэр, безусловно, совершенно готова, – заверил он капитана.

Когда капитан поделился новыми планами с мистером Трелони, тот моментально согласился с тем, что исследовать берег в окрестностях Нью-Йорка лучше, конечно же, на маленьком корабле. Всё складывалось, как нельзя лучше: пока на «Архистар» будут менять мачту, они спокойно займутся поисками сокровищ Диего де Альмагро.

Скоро «Архистар» вошла в Бостонскую бухту – крупную бухту в западной части залива Массачусетс, на берегах которой расположен порт города Бостон.

****

Археологические раскопки на территории современного Бостона, дорогой читатель, обнаружили свидетельства того, что древние люди проживали на этих землях уже семь тысяч лет назад.

А вот европейские поселенцы появились здесь в начале XVII века и основали Плимутскую колонию. Это были английские пуританские колонисты, ищущие религиозную свободу и недовольные тем, что господствующая в Англии Англиканская церковь склоняется к идеям католицизма. Пуритане искали земли с целью создания идеального общества, свободного от пороков Старого Света. 17 сентября 1630 года возле удобной бухты в устье реки Чарльз, ставшей позднее гаванью Бостонского порта, ими был основан город Бостон, названный так в честь небольшого английского городка. Так возникла Новая Англия – оплот торговли, предпринимательства и культуры в этих суровых краях.

Уже через несколько лет в поселении была основана первая в Америке англоязычная школа, а в местечке Кембридж, жители которого гордились своим типографским прессом, в 1636 году открылся первый колледж – Гарвард.

В 1667 году в Бостоне открылась фабрика по перегонке рома, и спустя какое-то время производство рома стало крупнейшей и наиболее процветающей отраслью промышленности в Новой Англии. Ром из Новой Англии считался лучшим в мире большую часть ХVIII века и некоторое время в Европе использовался для взаиморасчётов наравне с золотом. Пили рома много. По некоторым оценкам потребления рома в колониях Америки в конце ХVIII века на каждого мужчину, женщину и даже ребёнка приходилось 13,5 литров рома в год.

Выгодное географическое положение обусловило быстрый рост и развитие нового города. Бостон, застроенный верфями и товарными складами, стал столицей Новой Англии и самым оживлённым глубоководным портом в колонии Массачусетского залива. Отсюда увозили, конечно же, ром, а также соль, пшеницу и табак. Первая верфь была построена уже в 1710 году. Растянувшись на 610 м по берегу Бостонской гавани, она стала безопасной и удобной швартовкой для больших кораблей того времени…

****

      В порту Бостона капитан и нанял палубный бот – небольшое одномачтовое судно водоизмещением шестьдесят тонн, вооружённое восемью пушками малого калибра. Командовал ботом капитан Дункан Мюр – почтенного вида старый моряк, шотландец. Он уже не ходил в дальние рейсы, но с радостью согласился провести капитана по здешним водам на своём «Нептуне» – так гордо именовался этот бот.

Джентльмены поднялись на борт, Платон нёс за ними вещи. На палубе «Нептуна» царила предрейсовая суета.

Капитан Мюр сам помог своим пассажирам разместиться в крохотных каютках. Он был невысок ростом, плотно сбит, лицо его, загорелое до черноты, было усеяно веснушками и изрыто оспой. Глаза капитана Мюра, поразительно светлые на загорелом лице, смотрели с открытым, славным выражением: в них плясали лукавые черти, и это в старом шотландце располагало с первого взгляда.

– Прикажите сниматься с якоря, капитан Линч? – спросил он у капитана. – Ветер попутный, вот-вот начнётся отлив.

– Можете сниматься, капитан Мюр. Командуйте, я всего лишь ваш пассажир, – весело отозвался капитан, которому явно доставляла удовольствие вся эта ситуация.

Капитан Мюр пошёл на палубу. Джентльмены немного посидели в своих каютах, потом постепенно, один за другим, вышли на палубу: они понимали, что будут мешать, но сидеть в духоте кают было невыносимо.

Капитан поднялся на кокпит, где стояли рулевой и капитан Мюр. Опытным взглядом он окинул палубу, потом поднял голову и посмотрел на мачту. Её венчал изящный шток, на котором был поднят на рейке длинный трёхцветный капитанский вымпел. Капитан улыбнулся: этот бот ему определённо нравился.

– Мне кажется, что ваш бот хорошо управляется, капитан Мюр, – сказал капитан, которому явно хотелось поговорить со старым шотландцем.

Капитан Мюр охотно откликнулся.

– Он управляется отлично, хотя, конечно, во время шторма к штурвалу приходится ставить двоих рулевых, – сказал он и вдруг выпалил: – Но освежуйте меня от носа до кормы, если я променяю свой «Нептун» на шхуну или бриг!.. Клянусь овсяной лепёшкой!

Тут старый шотландец запнулся и смущённо выговорил:

– Не в обиду будь вам сказано, капитан Линч.

– О, зовите меня просто Дэниэл, капитан Мюр, – смеясь, отозвался тот.

Капитан Мюр кивнул и охотно продолжил:

пеленгам в рассуждении своей жизни. И до того дорассуждаешься, что кажется, что ничего на белом свете краше нет, чем ходить на маленьком боте вдоль одного берега. Вам, молодым, этого не понять… Клянусь овсяной лепёшкой!

– Ну, от чего же, – пробормотал капитан невнятно, потому что просто не знал, что на это сказать.

Капитан Мюр словно бы уловил эту неопределённость.

– Да? А вот скажите, чьё положение безопаснее в штормовую погоду – у бота или у большого парусного корабля? – спросил он напористо.

– Ну, конечно, у бота, капитан Мюр, что тут говорить, – согласился капитан.

– Вот, то-то. Большие волны не в силах справиться с ботом. Они, шипя, прокатываются мимо, а ты только крякаешь от удивления, – сказал старый капитан довольно.

– И давно вы плаваете в здешних водах, капитан Мюр? – спросил капитан, улыбаясь.

– Да, почитай, годков пятнадцать будет, – капитан Мюр словно был рад сменить тему. – И надо вам сказать, что только на борту «Нептуна» я не опасаюсь за свою шевелюру и благодарю Господа, что кровожадные индейские дикари не знают искусства большого кораблестроения… На всём побережье Атлантического океана от Йорка до Бостона не сыскать, поди, человека, не опасающегося за целость своего скальпа. Вот так вечером ляжешь спать, а утром, глядь – проснёшься без своих волос!

К беседующим капитанам подошли мистер Трелони и доктор. И мистер Трелони, который живого индейца ещё не видел ни одного, спросил любезно:

– И что, капитан Мюр? Неужели все индейцы так безжалостны? И у них, правда, красная кожа?

Капитан Мюр весело засмеялся: светлые глаза его сузились, заискрились лукаво, и, глядя на него, рассмеялись и наши мужчины – так это у него заразительно получилось.

– Да нет! К снятию скальпов, говорят, их пристрастили первые колонисты – голландцы и, не во гнев вам будет сказано, вы, англичане… А красная кожа – это у них мазь, краска такая. Они ею обмазываются от солнца да от насекомых, а ещё в торжественные моменты. А вообще-то кожа у них самая что ни на есть жёлто-коричневая. Да вы сами в Йорке увидите!

Тут капитан сказал:

– Нам надо увидеть местное побережье, как можно ближе к береговой линии… Мы ищем две скалы и небольшой водопад поблизости от Нью-Йорка.

– Э, такого добра, как скалы, тут нет вовсе, да и водопада я что-то не припомню, если только подальше, в лесах, – ответил капитан Мюр. – Местность тут в основном низменная, ровная. Но мы поищем, поищем… И надо посмотреть на севере острова Лонг-Айленд – там что-то есть похожее на камни, а вот на юге острова, как и везде на побережье – песок.

При слове «песок» мистер Трелони напрягся и проговорил поспешно:

– Песок давайте тоже посмотрим.

Капитан Мюр глянул на него удивлённо, но ничего не сказал. И, вообще, он не приставал к своим пассажирам с расспросами, молчаливо и с видимой охотой исполняя указания. В общем, вёл себя, как джентльмен.

И наши мужчины, вооружившись подзорными трубами, каждый день, иногда все вместе, а когда и сменяя друг друга, стали методично обшаривать взглядами прибрежные берега, мимо которых они медленно проходили, благо погода и ветер тому благоприятствовали.

В основном берега залива Лонг-Айленд были пологие, поросшие лесом. Лес изобиловал дичью, в чём они неоднократно убеждались, сходя на берег: охота в этих местах была отменная, а залив был богат устрицами и рыбой.

Потом они повернули вдоль северного побережья острова Лонг-Айленд и прошли вдоль его берегов, где иногда встречались россыпи камней и редкие скалы, ничего общего, впрочем, не имеющие с рисунком гобелена. Тогда они опять вышли в открытый океан и двинулись к Нью-Йорку вдоль песчаного берега.

– Не будем унывать, мистер Трелони, – сказал капитан. – Да, мы опять ничего не нашли. Но мы и не надеялись. Зато Нью-Йорк посмотрим. Представляете, вдруг он через какое-то время станет большим и известным городом? А мы там уже с вами были, а?

– Местность могла сильно измениться со временем, и это самое страшное, – с горечью ответил сквайр, опуская зрительную трубу. – Если наши скалы были сложены из известняков, как здешние, то вода за много-много лет проточила в них выбоины. И вот уже одну скалу вода свалила, другую изломала, и нет теперь ни водопада, ни гор, ни сокровищ.

Капитан не знал, что на это возразить, чтобы утешить мистера Трелони.

****

К порту колонии Нью-Йорк «Нептун» подошёл в середине дня.

…каждый житель Нью-Йорка знает, что первым европейцем, увидевшим эти земли, стал в 1524 году итальянец Джованни да Веррадзано. Он состоял на службе у французского короля и искал пути в Китай. Позднее в устье реки Гудзон голландцы основали поселение Новый Амстердам, получившее статус города в 1653 году. Хорошо укреплённый город с крепостью-фортом на южной оконечности острова Манхэттен призван был обеспечить безопасность речного прохода судам Ост-Индской компании, торговавшей в верховьях реки пушниной с местными индейскими племенами.

Каждый житель Нью-Йорка знает, что скоро Новый Амстердам вырос в самое крупное поселение в провинции Новых Нидерландов. И с самого начала колонизации голландцы ввозили чернокожих рабов. Это было нормальным явлением – торговля «живым товаром» на пространствах между Западной Африкой, Бразилией, Карибами и Западной Европой была налажена отлично. Чернокожие выполняли самую тяжёлую работу: они рубили деревья, возводили стены, расширяли гавань, работали на плантациях и по дому.

Но не надо обходить молчанием факт, что первыми рабами в этих местах были рабы белые – так называемые, кабальные слуги. В эту категорию попадали осуждённые, а также английская или ирландская беднота, которая хотела переехать в Америку, но не имела на это денег. Эти люди, разорённые крестьяне и ремесленники, подписывали с предпринимателем контракт на возмещение его издержек по перевозке себя за океан с обязательством отработать на предпринимателя пять лет. Их привозили в Америку и продавали с аукциона. Зачастую, вследствие новой задолженности, кабальный слуга оставался в рабстве на второй и третий срок. Осуждённых в Европе преступников тоже продавали, только они должны были отработать уже семь лет. Регулярная торговля законтрактованными слугами велась в течении XVII–XVIII веков и постепенно потеряла значение только с развитием работорговли африканцами.

В XVIII веке провинция Нью-Йорк росла и развивалась, а основными занятиями колонистов по-прежнему, как и встарь, оставались заготовка леса и сельское хозяйство в долине реки Гудзон и на острове Лонг-Айленд. Историки сообщают, что в 1703 году почти на каждую вторую нью-йоркскую семью работал хотя бы один раб. При этом в 1720 году количество чернокожих рабов доходило до 16% всего населения: в Нью-Йорке было больше рабов, чем где-либо севернее.

После восстания чернокожих рабов в 1741 году в Нью-Йорке стало набирать силу аболиционистское движение, и в 1827 году рабство было окончательно отменено. Но и в 1850 году рабы Нью-Йорка всё ещё трудились на своих хозяев: даже в годы Гражданской войны город оставался главным коммерческим портом для рабовладельческого Юга – «Чёрным портом».

А сейчас капитан Мюр, как гостеприимный хозяин, рассказывал своим пассажирам о славном городе Йорке, к которому подходил «Нептун»:

– Вон на юго-западе – остров Статен, мы его почти прошли… А сам Йорк лежит на острове Манхэттен… Его купил у индейцев буквально за связку бус голландский колонист Петер Минёйт. Сейчас это считают большой прозорливостью, а я так скажу – обмишулили дикарей, а те уши-то и развесили… Клянусь овсяной лепёшкой! Делавары, которые тогда тут жили, называли свой остров «манна-хатта» – «холмистый остров». Остров узкий и длинный, что твой корабль, с левого борта его омывает река Гудзон, а с правого – река Ист-Ривер. А вокруг Манхэттена – фермы, махонькие посёлки и появился даже на Лонг-Айленде ещё один городишко – Бруклэнд, аккурат на месте голландской деревни Брейкелен. А что? Дистанции тут огромные, и люди охотно бросают якорь.

Войдя в реку Гудзон, джентльмены увидели дымные костры на западном берегу.

– Это индейские костры вокруг вигвамов на побережье Нью-Джерси, – сказал капитан Мюр. – А вигвамы их лепятся поближе к берегу. Хоть у краснокожих и есть множество потаённых троп в лесу, а всё одно, по большей части они передвигаются по воде, на пирогах или, по-другому, на каноэ. И эти лодки, выдолбленные из цельного ствола дерева или сделанные из каркаса и берёзовой коры, бывает, вмещают в себя до дюжины смельчаков. И несутся они себе в бурных речных стремнинах – даром, что вода пресная. Ну, пойдёмте собираться, я с вами вместе ошвартуюсь сегодня на берегу.

И капитан Мюр привёл джентльменов в гостиницу «Золотая корона».

****

Капитан стоял перед конторкой гостиницы и ждал хозяина, которого всё не было.

Перед глазами капитана, на стене, висели плохонькие картинки – это неизбежное украшение постоялых дворов всего мира, эта неизъяснимая услада для глаз любого скучающего путешественника, желающего хоть как-то скоротать время. На здешних картинках, наивных и дурно сделанных, были изображены скачки с препятствиями, и капитан подумал, что их гостиницу содержал англичанин.

От нечего делать он облокотился на конторку всем телом, лёг на неё локтями и грудью, постоял там некоторое время в задумчивости, потом почесал правое ухо, зевнул и непонятно почему обернулся. К своему удивлению капитан заметил, как резко за его спиной запахнулась дверь, ведущая куда-то в глубину дома. Дверь запахнулась, но не до конца – осталась небольшая тёмная щель, из которой на него смотрели чьи-то глаза. И капитан почему-то сразу решил, что за этой дверью, в темноте, стоит женщина, и что она молода и хороша собой.

Он улыбнулся, как мог обворожительнее, поклонился и сказал:

– Я жду хозяина, мадам. Вы не знаете, где я его могу найти?

Тут дверь закрылась окончательно, и он остался один, недоумённо рассмеялся и пожал плечами. Спустя некоторое время пришёл хозяин.

Он был невысок и приземист настолько, что голова его, казалось, сливалась с плечами, к тому же она сидела на его теле несколько боком, вроде как тот постоянно прислушивался к чему-то. Черты лица хозяина были оплывшие, рот узенький, и только маленькие настороженные глазки выдавали силу и твёрдость его характера.

Весь лучась привычной улыбкой, хозяин спросил у капитана, чем он может ему служить.

– Мы с друзьями хотели бы посидеть и выпить где-нибудь вечером, – объяснил капитан и спросил. – Не знаете ли вы в городе какое-нибудь приятное место? С музыкой.

– Единственное в городе приятное место с музыкой – это заведение напротив, – ответил хозяин. – И там сегодня как раз поёт несравненная Норма Джин. Очень рекомендую.

– Несравненная? Вот как? – капитан поднял брови и пошутил: – Имя у неё, по крайней мере, привлекательное.

Он поблагодарил хозяина и прошёл в таверну. Спустя некоторое время он опять вошёл в гостиницу и поднялся наверх.

– Господа моряки, – сказал он доктору и мистеру Трелони. – Мы сегодня вечером идём в таверну напротив слушать несравненную, так её здесь все называют, Норму Джин. Она певица.

– Я согласен! – крикнул доктор со своей кровати. – Очень приятное имя!

– Давайте сходим, конечно, – отозвался мистер Трелони из кресла в углу. – Но думаю, после чернокожей Молли нам уже никто не сможет понравиться…

По лицу капитана скользнула тень. Он помрачнел и остаток дня был молчалив.

****

Зал той таверны, куда вечером пришли джентльмены, был довольно большой, ясно освещённый толстыми свечами, которые потрескивали в кованых потолочных светильниках.

Здесь царил запах рома, топлёного жира, жареной оленины и, конечно же, рыбы. В середине зала, у стены, была сколочена дощатая сцена, или даже не сцена, а низкие подмостки. Вокруг них стояли столы, за которыми сидели, в основном, мужчины, – иные даже в париках, – женщин было мало. Мужчины громко разговаривали, много курили, по залу сновали слуги. Потом на сцену вышли музыканты. Разговоры смолкли, все повернулись к сцене.

Заиграла мандолина, нежно и чувственно, её страстный призыв подхватила скрипка. На подмостках появилась певица в голубом платье. Она почему-то сразу посмотрела на капитана, быстро отыскав его взглядом. Она запела, и все в зале тотчас подумали, что певица поёт сейчас для кого-то одного.

Норма Джин была невысока ростом, хорошо сложена, с пепельными, поднятыми вверх волосами и гордым детским ртом. Капитан ощутил мелодию всей кожей: в этом пении ему чудились обрывки давних грёз, старательно забытое сверкание переливчатой парчи, белая пена кружев, заломленные женские руки.

У певицы был странный голос – мятежный и ужасно печальный, а может быть, это просто песни были такие. Она пела о полевой ромашке, сорванной и брошенной безжалостной рукой, о мокрой мостовой, над которой завывает ветер, о холодном тумане, о пьяных глазах, жалких монетах и бездушных слезах. От этих песен хотелось услышать чей-то зов и откликнуться, но каждый в зале с горечью понимал, что никто его не позовёт, потому что рядом нет никого.

В трепетном свете множества свечей лицо певицы казалось очень бледным, и капитану казалось, что он сразу узнал это лицо, словно оно состояло из многих-многих знакомых ему женских лиц, очень важных когда-то, но потом забытых до стёртого, бесцветного воспоминания. И вот опять это лицо возникло перед ним, но сейчас оно было озарено какой-то волнующей и погибельной красотой… «Зыбкое лицо, – подумалось капитану, – зыбкое, как море: чуть переменится ветер, и его выражение станет иным». Это лицо уже дурманило его, как начало лёгкого опьянения, и он уже чувствовал, уже понимал, потому что не мог не понимать, что будет дальше.

Джентльмены, замерев, смотрели на сцену, и вдруг доктор Легг услышал севший голос капитана, который, не отводя глаз от певицы, сказал:

– Джеймс, найди мне цветы… Где хочешь, но найди.

Доктор удивлённо глянул на капитана: тот смотрел на подмостки заворожённым взглядом, весь подавшись вперёд, весь поглощённый тем, что там происходило – кажется, он даже уже и не помнил, что сказал только что. Доктор встретился взглядом с мистером Трелони и опять посмотрел на капитана, – у того на высоком лбу от напряжения налилась жила, – и встал со стула. Тут песня закончилась, в зале захлопали, и в этом шуме доктор вышел из зала. Капитан, казалось, его ухода даже не заметил.

Доктор Легг перешёл улицу и в вестибюле своей гостиницы, – будем так, на французский манер называть нижний зал «Золотой короны», – подошёл к хозяину и спросил:

–А скажите, любезнейший, где я у вас в городе могу купить цветы?

– Цветы? Купить? – На изумлённом лице хозяина была написана мысль, что он никогда в жизни не слышал ничего глупее.

– Да, купить цветы, – повторил доктор, совсем не смутившись, и добавил: – Очень надо.

– Так цветы у нас выращивает только миссис Аэртон, – речь хозяина звучала как-то странно, тот уже оправился от изумления, но какая-то новая мысль словно засверкала в его маленьких, заплывших глазках. – А вот продаст ли она их вам?

– Ну что же. Спросить ведь можно? – настаивал доктор. – Где я могу её найти?

Хозяин заулыбался, он уже даже не скрывал своего удовольствия.

– Миссис Аэртон живёт в доме своего супруга, мистера Аэртона, – насмешливо сказал он. – Это самый большой дом по центральной улице возле ратуши, не доходя до митингхауса… Вам каждый покажет, если спросите.

Доктор учтиво поклонился и направился к выходу.

Хозяин проводил настойчивого постояльца ядовитым взглядом… «Скажите на милость, – подумал он. – Цветы ему подавай, да ещё цветы самой миссис Аэртон!» От этих приезжих всего можно ожидать!

****

      Уже стемнело, но поздно для визита не было, и доктор Легг решил попытать счастья. Отыскав взглядом Платона, который сидел среди рабов, ожидающих своих хозяев, он кивком подозвал его и объяснил, что им надо найти дом миссис Аэртон.

Платон вернулся к рабам. Те дружно стали показывать ему на конец улицы, освещаемый луной, масляными фонарями и неярким светом из окон домов. Доктор и Платон пошли по улице и вскоре, в самом деле, увидели большой и красивый дом, в окнах первого этажа которого сквозь ставни пробивался свет. Этот дом действительно выделялся среди остальных таких же фахверковых построек – домов с деревянным, обшитым тёсом каркасом и высокими щипцами крутой крыши.

Доктор постучал дверным молотком. Дверь открыл чернокожий слуга. Доктор объяснил ему вкратце суть своей просьбы. Слуга ушёл, потом вернулся и впустил его в прихожую. Вскоре там появился явно заинтригованный хозяин дома.

Хозяин дома, мистер Аэртон, высокий мужчина лет сорока с надменным и властным лицом имел тёмные, стянутые сзади в хвост волосы… «Красивый мужчина, – подумал доктор, – вот только рот подкачал». Рот у мистера Аэртона был узкий, язвительный, этакий слизняк, а не рот. Он, казалось, дёргался, извивался и существовал на этом холёном, красивом лице своей собственной жизнью, рот выдавал мистера Аэртона, не подчиняясь, не слушаясь его.

Доктор поклонился и произнёс, как можно учтивее:

– Я прошу меня извинить, сэр, если невольно потревожил вас. Меня зовут Джеймс Легг, я врач с торгового судна «Архистар». Мы проездом в вашем городе. Но, видите ли, в чём дело… Мне нужны цветы… Цветы для моего друга, а во всём городе, как мне сказали, цветы есть только в вашем доме. Вот я и осмелился побеспокоить вас. Не продадите ли вы мне что-нибудь?

Под пронзительным взглядом хозяина доктор совсем смешался и умолк. Наконец, глаза хозяина смягчились, и он сказал с улыбкой, от которой рот его опять дёрнулся куда-то на сторону:

– А, так это вам надо спросить у миссис Аэртон. Я думаю, ей будет даже интересно. Пройдите в парлор, сэр…

Хозяин сделал приглашающий жест, и доктор проследовал за ним в гостиную, которая была обставлена пышной позолоченной мебелью, явно французской. На стенах висели портреты в старомодной английской манере. Доктор заметил мельком, что в лицах особ, изображённых на портретах, проглядывало явное сходство с чертами лица хозяина.

Вскоре к ним вошла бледная, бесцветная женщина с усталым и добрым лицом. У неё были беспокойные тёмные глаза, которые с напряжением застыли на лице доктора Легга, пока тот ещё раз высказывал свою просьбу. Наконец, хозяйка словно успокоилась и сказала почему-то с облегчением:

– Да, во всём городе только я выращиваю цветы. Остальные считают это пустой тратой времени. Садитесь, пожалуйста… Откуда, вы сказали, вы прибыли?

Она улыбнулась доктору – у неё была хорошая, домашняя, от которой доктор Легг немного приободрился.

– Мы пришли из Бристоля, – сказал он. – Наша шхуна осталась на ремонте в Бостоне. А здесь мы остановились в «Золотой короне». И…

Тут доктор запнулся, внутренне ахнув: при упоминании о «Золотой короне» словно тень страшной тревоги прошла по невыразительному до этого лицу миссис Аэртон. Она быстро глянула в сторону мужа и тут же отвела взгляд. Доктор тоже невольно посмотрел на хозяина дома: тот сидел совершенно свободно нога на ногу, в расслабленной позе, и только рот его опять норовил скривиться в тонкую злую нить.

Миссис Аэртон оправилась от замешательства и поспешила спросить:

– Так какие цветы вам нужны?

– О! Я, право, не знаю, – смутился доктор. – Это цветы для нашего капитана. А вот какие – я почему-то не спросил…

– Сейчас самый сезон роз, – ответила хозяйка. – Я попрошу садовника срезать вам розы. Денег мне не надо – я всегда рада оказать любезность соотечественнику.

Доктор Легг встал и поклонился.

– Не хотите ли чаю? – спросила миссис Аэртон, она тоже встала.

Доктор Легг отказался, опять учтиво поклонившись. Миссис Аэртон вышла, но вскоре вернулась в своё кресло.

Заговорили о погоде, и миссис Аэртон сказала, что лето в Нью-Йорке влажное и жаркое, а зимы холодные. Потом она замолчала, задумавшись, играя сложенным веером, который она в рассеянности взяла в руки. Беседа не клеилась до тех пор, пока доктор не догадался спросить у неё о цветах. Хозяйка, словно обрадовавшись, заговорила с воодушевлением о своём увлечении. Мистер Аэртон за всё это время не произнёс ни слова. Он сидел, покачивая ногой, казалось, что беседа жены и позднего гостя его чем-то забавляет.

Наконец, вошёл чернокожий садовник с большим букетом белых и красных роз, и по гостиной поплыл сладостный аромат. Доктор поспешно принял букет и стал горячо благодарить хозяев, потом раскланялся и вышел, провожаемый слугой.

Когда дверь за доктором Леггом закрылась, миссис Аэртон швырнула веер на столик, повернулась к мужу и воскликнула с сердцем:

– Ах, как же я вас ненавижу!

****

Доктор Легг и Платон поспешили с букетом к таверне. Они успели вовремя – к последней песне. Раздались аплодисменты, и в этом шуме и грохоте сдвигаемых стульев капитан подошёл к Норме Джин с розами. Она посмотрела на него прозрачными русалочьими глазами, взяла цветы и сказала:

– Я живу в «Золотой короне» в пятнадцатом номере. Жду вас у себя через полчаса.

Капитан вернулся за столик к доктору и сквайру и сообщил, что он сейчас уйдёт и вернётся ли ночевать – не знает. Джентльмены многозначительно заулыбались.

Певица ждала капитана, стоя у своей двери в полумраке коридора. За её спиной из комнаты лился золотистый свет от нескольких свечей, горящих в канделябре. Капитан видел только её силуэт: в следующий миг она спиной прислонилась к проёму и склонила голову. Капитан подходил и перебирал в уме слова, которые хотел бы сказать ей, но слова были немы, затасканы и стёрты. Не в силах произнести ничего, не в силах даже разжать зубов, капитан наклонился к руке Нормы и прижался к ней губами и лицом. Потом она взяла его за руку, и они шагнули в номер. Здесь пахло розами.

Норма крепко прижала ладони к груди капитана, и тут же села на диванчик, откинулась на спинку и посмотрела на него. В её глазах почему-то была мольба и невыплаканные слёзы. Потом она сказала тихо:

– Я влюбилась в тебя с первого взгляда. Ты стоял ко мне задом. Там, перед конторкой.

– О! – удивился капитан и поднял брови. – Это была ты.

– Ты стоял ко мне задом, – повторила она, словно не слушая его, и добавила: – У тебя божественный зад.

– Глупышка, – ответил капитан, смутившись. – У бога нет зада.

Она первый раз за всё время улыбнулась. Улыбка вышла скомканная, недоконченная, потом она сказала:

– А у тебя есть. И он божественный. Я поняла это сразу, и с тех пор меня словно ослепляет весенний ливень. Струи хлещут в лицо… Я не могу дышать. Я вот-вот умру или покроюсь цветами.

Капитан смотрел на неё из-под ресниц совершенно хмельным взглядом: она была откровенна, говорила, не стесняясь, то, что думала, что чувствовала. Капитан показался себе рядом с нею сухим, грубым и жалким. Он нагнулся, притянул её к себе, чувствуя лёгкое головокружение сродни дурману опьянения, и тут же понял, что боится её раздавить. Она была хрупка, как китайская фарфоровая статуэтка – он видел такие ещё мальчишкой.

– Обними меня, – попросила она, и её плечи и грудь качнулись к нему.

Он ощутил её дыхание, – приливы и отливы её тела, – и глянул в её запрокинутое лицо. Она улыбнулась одними губами и прижалась к нему.

Капитан успел подумать, что всё в ней было тайной и волнующим призывом.

И тут, словно какая-то сила потянула его куда-то вверх. Кровь забилась, запульсировала у него в жилах, и скоро затопила его всего, всего с головой, и вот уже мятущийся, бурлящий поток понёс его всё выше и выше, и он отдался этому потоку, опять став первобытным, диким охотником в ту древнюю тёмную пору, когда на земле ещё не было ничего – ни счастья, ни мук, а было лишь одно таинство стенающей плоти.

****

Под утро их разбудил громкий стук в дверь.

Капитан быстро повернулся, сунул руку под подушку – пистолетов там не было. Он вспомнил, где находится, и глянул на Норму. У той на лице было написано смятение и неподдельный испуг. Она вскочила с кровати, накинув на себя халат, и подбежала к двери. За дверью сказали, что это полиция. Норма ответила, что сейчас оденется, и посмотрела на капитана. Тонкими хрупкими пальцами она держалась за полы халата, судорожно стискивая его на груди, в расширенных её зрачках полыхала тревога.

– Я не знаю, что это, – прошептала она. – Поверь!

– Я верю, – сказал он и стал быстро одеваться, поглядывая на окно.

– Беги, – повторила она. – Я не знаю, что это, но беги…

Дверь уже ломали. Капитан подошёл к окну и выглянул: этаж был первый, но высокий, внизу он увидел крыши каких-то пристроек, сараев, всё это терялось в густой зелени тёмной ещё улицы – уйти по этим крышам было легко.

Норма бросилась к двери, раскинув руки, словно хотела закрыть её своим телом, но створка внезапно распахнулась, вырвав щеколду. В комнату ворвался мужчина и отпихнул Норму с дороги. Капитан, который уже сидел на подоконнике, свесившись наружу, услышал шум падения девушки, нахмурился и повернул обратно. Он спрыгнул с подоконника и шагнул в комнату, кулаки его были сжаты. Его тут же окружили вооружённые люди, выкрутили ему руки, и мужчина, который ворвался первым, стоя перед ним и глядя в лицо с высоты своего роста, произнёс:

– Констебль, арестуйте этого человека! Он убийца и пират.

– Слушаюсь, мистер Аэртон, – отозвался неприметный господин, он подошёл к капитану и сказал механически, как-бы нехотя: – Мистер, не знаю, как вас там… Вы арестованы.

Мистер Аэртон повернулся к Норме, которая уже поднялась и стояла, спиной привалившись к стене.

– Тварь! Низкая продажная тварь! Я вытащил тебя из-под матросов, – зашипел он, и рот его зазмеился на перекошенном лице. – Я отмыл тебя и поднял до себя!

Он хотел ещё что-то сказать, но захлебнулся ненавистью и закашлялся. Сглотнув мешающий комок в горле, он растянул губы, пытаясь изобразить улыбку, и как мог спокойнее продолжил:

– Ты сама приползёшь ко мне на коленях, умоляя, чтобы я взял тебя обратно. А я ещё посмотрю.

Тут он увидел на столе вазу с розами, опрокинул её на пол, ударив наотмашь рукой, и принялся топтать цветы ногами. Послышался звон, хруст стекла и сдавленный крик Нормы.

Капитан посмотрел на девушку: она была бледна, рассыпавшиеся по плечам волосы в предрассветном сумраке были темны, руки её, придерживающие халат, дрожали, белея у горла.

– Уведите этого! – приказал Аэртон.

Капитана толкнули и повели. Когда он проходил мимо Нормы, она схватила его за рукав и вскричала:

– Я люблю тебя! Поверь! Только тебя!

Мистер Аэртон за спиной капитана дико захохотал.

****

Утром на юго-востоке залива началось сильное волнение, а в небе на всех высотах с северо-востока стали надвигаться грозовые тучи.

Капитан Мюр сказал сквайру и доктору Леггу, что эти зловещие признаки свидетельствуют о приближающемся с востока урагане. Он спешно отправился на свой «Нептун», чтобы отвести его как можно выше по течению Гудзона. Вскоре штормовой ветер уже валил старые деревья. Ветер бушевал в кронах, рвал с них листья и гнал по улицам вместе с пылью, песком, мусором и створками устричных раковин. Горожане спешно закрывали ставнями окна.

О том, что капитана арестовали и увели в местную тюрьму, мистеру Трелони и доктору Леггу ближе к обеду сообщил хозяин гостиницы. Джентльмены бросились разыскивать Норму. Её нигде не было, дверь в её номер была открыта, а довольный хозяин словоохотливо поведал джентльменам, что мисс Джин ещё на рассвете отбыла куда-то, оставив в гостинице все свои вещи. Джентльмены побежали в городскую тюрьму по мрачным улицам, сгибаясь под порывами ветра.

Они нашли констебля в маленькой комнатке, где он сидел за столом и пил чай, и засыпали его градом вопросов. То есть, спрашивал один только доктор Легг.

– Что совершил капитан Линч? В чём его обвиняют? – спрашивал он. – Почему его сюда препроводили? Нельзя ли его увидеть?

Мистер Трелони ничего не спрашивал. Он молча положил на стол перед констеблем несколько монет. Констебль тут же лихо смахнул их со стола куда-то, словно бы их и не было. Потом сказал с солидной неспешностью:

– Я ничего не могу сделать, джентльмены. Мистер Аэртон здесь самый важный господин, он что-то вроде губернатора, если не главнее. И если он сказал, что ваш капитан – преступник, значит, так оно и есть. Я думаю, что все доказательства и свидетелей он предъявит на первой же сессии нашего выездного суда. Но вы можете нанять адвоката… Самый известный у нас – мистер Эндрю Гамильтон, тот, что защищал нашего городского издателя мистера Зенгера. Вы, наверняка, слыхали… Громкое было дело – вызвало громадный интерес во всех колониях.

– Н-нет, не слышали, – запинаясь, ответил ошеломлённый доктор, который ничего сейчас не понимал. – А когда будет сессия?

– Так кто ж его теперь знает. Сами видите, какая стихия разыгралась, – ответил констебль и выжидающе посмотрел на мистера Трелони.

Сквайр положил на стол ещё несколько монет, и констебль опять удивительно ловко смахнул монеты быстрым движением загорелой руки.

– Но по закону, вы можете внести за своего друга залог для освобождения до суда, – наконец, сообщил он.

– Много? – почти одновременно выкрикнули мистер Трелони и доктор.

Констебль нарочито горестно вздохнул и закрутил головой. Платон от двери вглядывался в его лицо и в напряжённые спины мистера Трелони и доктора Легга, ничего не понимая, но волнуясь всё больше и больше.

– В том-то всё и дело, что много, – сказал констебль. – Более не бывает. Так много, что, я же говорю, ничего сделать нельзя.

– Сколько? – перебил его сквайр нетерпеливо.

– Семьсот английских фунтов, – выговорил констебль.

У джентльменов вытянулись лица: это действительно были большие деньги, и эти деньги у них были – но только на «Архистар».

– Нам можно увидеться с капитаном Линчем, сэр? – спросил доктор Легг.

Констебль согласно кивнул и проводил всех троих к заключённому. Он оставил их в проходе перед камерой, огороженной решёткой, и вышел.

Увидев джентльменов, капитан подошёл к решётке и взялся за прутья руками. Он был растерзан и возбуждён, словно какая-то мысль взвинчивала его всё это время.

– Джордж, вы не видели Норму? – спросил он у сквайра.

– Нет, нам сказали, что её нет в городе, – ответил мистер Трелони непослушными губами: сообщая это, он почему-то остро почувствовал свою вину.

Капитан опустил голову, и исподлобья глянул на сквайра глазами, полными муки. Потом губы его дрогнули, словно силясь улыбнуться, он торопливо отвернулся, отошёл от решётки и, не говоря ни слова, упал на топчан. И застыл там, не двигаясь и отвернувшись к стене.

У мистера Трелони защемило в груди, а доктор тяжело вздохнул и проговорил жалобно:

– Дэниэл, мы что-нибудь придумаем.

****

Доктор Легг и мистер Трелони вместе с Платоном сидели вокруг стола у себя в номере и обсуждали ситуацию – ситуация была катастрофическая.

– Итак, джентльмены, нам нужны деньги, и в кротчайшие сроки, – подвёл неутешительный итог мистер Трелони. – Послать корабль в Бостон на «Архистар» за деньгами, как вы понимаете, мы не можем – шторм… Где мы их возьмём?

– Меня можно продать, – сказал Платон решительно.

– Ты что? – доктор посмотрел на него, как на сумасшедшего.

– Меня можно продать, и я убегу, – объяснил тот.

– Это исключено, – отрезал сквайр.

– И потом, за тебя не дадут так много, – добавил доктор.

– А потом меня ещё раз продать, – не унимался Платон.

– Это не совсем честно, – ответил мистер Трелони, изящным жестом оправляя манжеты: манжеты были потрёпаны и явно нуждались в стирке. – К тому же это долго.

– Но… Нужны деньги, – Платон был неутешен.

В комнате наступило тяжёлое молчание. Они сидели так довольно долго, потом мистер Трелони сказал, потирая в задумчивости шрам на щеке:

– А что, если нам устроить лотерею?

– Устроить что? – Доктор ещё ничего не понимал.

– Лотерею, Джеймс! Как королева Елизавета I, – пояснил сквайр.

– А это честно? – с подозрением в голосе спросил доктор Легг.

– Ну-у… Как вам сказать, дружище – протянул мистер Трелони, поднимая брови и откидываясь в задумчивости на стуле.

Он некоторое время смотрел в потолок, а потом как-то воспрянул, и словно какая-то мысль засверкала у него в глазах.

– Конечно, честно! – воскликнул он, наконец. – Мы же устроим ещё и боксёрский поединок! И ещё будем раздавать бесплатную выпивку.

Зелёные глаза доктора Легга заинтригованно засверкали.

– А что мы будем разыгрывать? – спросил он, вскакивая на ноги.

Мистер Трелони как-то сразу сник и покосился на Платона. Некоторое время сквайр молчал.

– Придётся сделать вид, что мы разыгрываем Платона, – наконец, неловко ответил он и поспешил объяснить больше, кажется, для самого Платона: – Во-первых, Платон – чернокожий, во-вторых, он самый привлекательный приз из всех нас.

Платон сидел молча, время от времени поводя глазами то на одного, то на другого джентльмена: кажется, он ничего ещё не понял, потому что не знал, что такое лотерея.

– Отлично! – сосредоточенно сказал доктор, он опять сел, уже явно обдумывая что-то. – А потом, когда Платон умрёт…

– Как умрёт? – перебил доктора мистер Трелони оторопело.

– Обязательно, старина! Это я устрою, – скороговоркой ответил доктор, он лихорадочно затеребил свой рыжий бакенбард, потом спросил с вызовом: – Вы же не хотите оставить его в рабстве?

Сквайр отрицательно замотал головой, он был ошеломлён и во все глаза смотрел на доктора.

– Платон умрёт обязательно, – пообещал доктор, потирая руки от удовольствия, и добавил: – Правда, не по-настоящему.

– О!.. Но как же тот бедняга, который его выиграет? – ошарашенно спросил сквайр.

– Ерунда! – отмахнулся доктор: он уже всё решил, и с каждой минутой ему нравилось предложение сквайра всё больше и больше. – Этому бедняге мы вернём его деньги. И он ещё и выпьет за наш счёт.

Тут доктор посмотрел на сквайра обрадованно и воскликнул:

– Ха! Да я уверен, что он будет просто счастлив!

– Прекрасно! Теперь нам нужны билеты, боксёры и ринг, – мистер Трелони хлопнул в ладоши, а потом проговорил как-то в некоторой растерянности. – Всего ничего.

– Вот мои часы и цепь, – произнёс доктор. – У меня ещё и кое-какие монеты есть.

Он решительным жестом достал из кармана свои золотые часы, положил их на стол, потом снял с шеи цепь.

– А вот – мои, – поспешно сказал мистер Трелони, производя те же манипуляции.

И джентльмены стали обсуждать план своих дальнейших действий.

****