Часть II. Выстрел перед полуднем.

Тихое августовское утро озарило недвижное зеркало широкой Авачинской губы. Прохладный белесый туман, призрачный и почти невесомый, окутал берега; он тает, сползая в бухту, и обещает светлый и чистый августовский день с щедрым солнцем и почти полным безветрием. Последний день лета изо всех сил хочет быть погожим, он хочет подарить всей Камчатке сам себя и стать незабываемым, словно желает дать кому-то последний шанс перед тем, как наступит обычное время оглядываться назад и подводить итоги - раздумчивая и немножко печальная осень.

От места, где неподвижно стоят на якоре шесть грозных боевых кораблей, хорошо видно почти всю губу, во все стороны. Волшебной красоты бархатные зелёные холмы, обрывающиеся к воде, тихие заводи и бухточки, причудливые прибрежные скалы... Виден и выход в океан - словно вымощенная отполированным хрусталём дорога меж серо-коричневых скальных ворот, и Три Брата, и Бабушкин Камень, словно вечный недвижимый часовой... Поднимающийся на востоке переливающийся оранжевый диск солнца становится ослепительным и слащаво-тёплым; его лучи неспешно играют в почти стоячей воде редкими ленивыми зайчиками, навевают истому, нежно касаясь лба и щёк...

Просыпается новый день, этот последний день лета - и его встречают угрюмые вулканы, красно-коричневой громадой взлетающие в прозрачную голубую высь. На самом высоком из них заметна шапка свежевыпавшего снега. Уже давно проснулись суетливые чайки, вот они, отчаянно вереща, закрутили огромный живой клубок вокруг какой-то плавающей на воде снеди. Изредка из зеркала воды выпрыгивает очумевшая рыбёшка, и тогда одна из чаек стремительно пикирует на неё - когда удачно, а когда и нет.

Берег уже давно проснулся. Над Сигнальным мысом поднят крепостной Андреевский флаг - он не развевается по причине абсолютного штиля, и огромное бело-голубое полотнище повисло безжизненно. Крохотные фигурки оживлённо суетятся меж деревьев, их можно легко различить и на песчаной косе, и на склоне сопки к юго-востоку от порта, но особенно много их на Лаперузовом перешейке, где прямо возле скромного деревянного памятника знаменитому французу на скорую руку сооружён небольшой, толком не достроенный редут. Люди готовят тяжёлые ядра и картузы с порохом, раскладывают фитили и запальные трубки, волокут что-то ещё. Пять пушек батареи голодными чёрными жерлами уставились на гладь бухты, на шесть военных кораблей, три из которых фрегаты, а ещё корвет, бриг и трёхмачтовый колёсный пароход. На стеньгах висят непривычные здешнему глазу разноцветные флаги и вымпела; обычные для больших парусников продольные белые полосы по бортам тщательно закрашены в чёрный цвет. Пушечные порты кораблей открыты и ощерились немигающими чёрными зрачками орудий. Корабли стоят на якоре, вытянувшись кильватерной цепочкой правым бортом к береговым батареям.

Сегодня будет бой.

К эскадре только что вернулись три шлюпки с промеров глубин у северного края Раковой отмели и у подходов к берегу возле Красного Яра. Пара пущенных с берега ядер не долетела до них - ядра упали в воду, даже почти не обрызгав гребцов. Результаты промеров оказались вполне удовлетворительными.

Из трубы трёхмачтового парохода вываливаются клубы чёрно-серого дыма и остаются висеть в воздухе, медленно тая и ложась на воду. В условиях штиля на пароход ложится важнейшая задача - под обстрелом береговых батарей он будет растаскивать по позициям фрегаты, такие быстрые и вёрткие в открытом море, и такие неуклюжие, неповоротливые вблизи берегов. На всех кораблях эскадры кипит работа по приготовлению к бою; пароход уже снялся с якоря и движется к одному из них, меланхолично пыхтя дымом и шлёпая колесами по зеркалу воды. Склянки пробили три двойных удара - одиннадцать часов.