4

До районного отдела внутренних дел Наталья Филипповна дошла быстро. В кабинете Пасульский достал из папки блокнот.

— Я тут кое-что записал.

И с подробностями рассказал все, что узнал в Орявчике об Ирине, Дмитрии и Павле. Прежде всего выложил уже известную историю о возвращении Балагура из колонии. Ирину долго не отпускала душевная боль: Дмитрий поехал, так и не выслушав ее.

Кривенко, прибыв с курсов, радости не принес. Как-то с купленного Балагуром детского автомобиля слетело колесо. «Почините», — попросил Митя. «Почините, почините, — передразнил мальчишку Павел. — Пусть чинит тот, кто купил эту железку…»

Еще на курсах Кривенко узнал о приезде Дмитрия в Орявчик. Его охватил страх: «Отыщет меня в общежитии — и прощай белый свет». Перебрался в гостиницу на окраину города, а товарищам сказал, что ночует с детьми знакомого, пока тот в отъезде.

В общежитие вернулся только после встречи с Фитевкой. Та привозила на рынок творог, сметану и рассказала, что Балагур куда-то уехал, одарив Ирину, Митю и Марьянку. Куда подался — не знала. Главное — в селе его нет.

С курсов Кривенко приехал домой, когда в Орявчике уже перестали говорить о Балагуре: всякое диво — на три дня. Но стоило кому-то из односельчан (были такие) увидеть Павла, как начиналось: «Ты слышал: Дмитрий приезжал?» — «Где он теперь?» — «Неужели уехал насовсем?» — «Что сказал Ирине?» — «Сына бросил — нечестно…»

Павел не вступал в эти разговоры. Что он мог сказать? С Ириной тоже старался не говорить о Балагуре. Зачем? Ну, был и уехал. И хорошо! Но спокойно спать не мог. Павла будил ночной скрип калитки, шелест развесистой яблони, рокот мотора. Ложась спать, доставал гантели, клал поближе, чтобы были под рукой.

Лейтенант Пасульский заглянул в записи, снял очки и постучал ими по блокноту.

— Тут еще важные подробности.

И он рассказал, как однажды, когда Павел еще был на курсах, к Ирине зашел Иван Дереш, отбывавший наказание вместе с Дмитрием. Посмотрел на Митю. «Настоящий Дмитрий. Хе-хе-хе-е». — «А я Митя», — не понял малыш. Дереш отослал мальчика гулять: «Мне нужно с мамой поговорить». И сказал Ирине, что Дмитрия убили — бежал из-под стражи. «Но вы о нем не жалейте. Он собирался бросить вас после возвращения. Не верите? — Потянул носом воздух, будто принюхивался. — Не любил он вас. Сам как-то признался мне на досуге. Хе-хе-хе-е…»

Ирина накрыла разметавшуюся во сне Марьяну и предложила Дерешу сесть.

«Я уже знаю, что Дмитрия убили во время побега. Сначала не верила. Но от мужа не было писем, срок — три года — прошел, а он домой не вернулся. И я поверила. Да вот и вы подтверждаете…»

«Царство ему небесное. Хе-хе-хе-е…»

Иван Дереш сплюнул и ушел. Радостный, как ребенок. Ирине до самого вечера слышалось это «хе-хе-хе-е…». И чего смеялся? Над кем? Чему радовался? Так и не поняла…

Как-то Кривенко вернулся домой пьяный. Дети спали. Павел схватил Ирину за руку, дернул к себе, потащил в другую комнату: «Он, Балагур, ночевал тут? Что у вас было?..»

Заплакала Марьянка. Ирина вырвалась, побежала к дочери. «Противно. Обидно. За что обижает?»

До утра перебирала свое житье-бытье. Встала измученная. И удивилась: «Где же Павел? Как это я не услышала, когда вышел? И куда пошел?» И сказала себе: «Хорошо, что ушел».

Настоящее утро еще не наступило — сумерки, смешанные с туманом, цеплялись за деревья, волочились над укрытой росой землею, а Ирина уже крутила ворот колодца. Сзади звякнуло пустое ведро. Фитевка. С тех пор, как Ирина перешла к Павлу, бывшая хозяйка избегала встреч с нею. А тут сошлись с глазу на глаз.

«Так где же ваш сын с невесткой?» — вырвалось у Ирины.

Фитевка вытерла о фартук руки. Ее сморщенные губы дернулись. Отступила на шаг в сторону, уступая дорогу, и сказала:

«Виновна я, Ирина. Прости. Соблазнилась возком дров. Скажу тебе правду. Павел уговорил: выгонишь, дров привезу… И деньги обещал. Дура я баба…»

В хату Ирина вбежала без ведер. Упала на кровать. Дети расплакались. Едва утихомирила. И внезапно все стало Ирине ненавистно. Она прижимала, голубила детей: «Милые мои лебедята». Потом успокоилась, вытерла слезы и туго завязала косынку на голове.

«Вот что, Митя, — сказала сыну, — ты играй с сестренкой, а я сейчас…»

Идет Ирина по улице, решительная и гордая, на голове корона из белых кос, как туго сплетенный лен. С ней каждый здоровается, и каждому она приветливо отвечает, словно на сердце не боль и горечь — майский мед. Вот и колхозный гараж. Машину Мирона увидела издали. Из-под нее торчали кованые башмаки. «Доброго здоровья», — поздоровалась Ирина. Мирон выполз из-под кузова, вытер ветошью руки. Подумал: «Будет ругать, зачем Балагуру о ее жизни с Кривенко рассказал, когда его из города вез». Но Ирина спросила: «Когда едешь в Синевец?» — «Утром, в восемь. А что?» Оглянулась — никого нет. «Порожняком едешь?» — «Оттуда должен комбикорм привезти». — «Вот и хорошо. Заезжай за мной…»

Рассказала Мирону о своем намерении уехать из Орявчика и попросила: «Смотри не разболтай…»

Телефонный звонок прервал рассказ Пасульского. Кушнирчук говорила отрывистыми фразами:

— Что же делать? Может быть, вызвать областных специалистов?.. Делайте все, чтобы выздоровел…

Положила трубку.

— Балагуру стало хуже.

— Жаль, — огорчился Пасульский. И вернулся к своему рассказу.

На следующий день чуть свет Павел ушел из дома. А ровно в восемь у двора остановилась машина. Мирон, не выключая мотора, быстро погрузил вещи. Вскоре все было готово. Ирина с детьми и небогатыми пожитками покинула Орявчик…

Было воскресенье. Солнце протянуло от окна к кровати медные нити лучей. Прячась от него, Павел подвинулся ближе к стене. С тех пор, как Ирина бросила его, в хате хоть вой — тихо, пусто. А ведь было же: подойдет Ирина, скажет слово-другое, пролепечет непонятное дочь… Да и тот желторотый все трещал: «Вы не мой папа… Мама, дядька Павел опять пьяный…»

Две недели сидел в хате, словно крот, — стыдно было глаза людям показать после отстранения от работы на ферме. Зашел к нему председатель колхоза и ругал и совестил: «Для чего же, Павел, мы тебя на курсах учили?..» Но словом Кривенко не проймешь. Председатель предложил: «Иди ездовым». Дал время подумать. Павел думал сутки — и согласился.

Работа выгодная: тому мешок муки подбросишь с мельницы; тот зовет дров из леса привезти; кому-то огород нужно вспахать, удобрение завезти… Работы — только успевай. И каждый раз звонкая копейка в кармане. Для себя Павел не просил: «Кони работали — овса заработали». Или: «Дышло сломалось — новое нужно». Но никто и не ждал, что Кривенко сделает что-то даром. Клали ему в карман трояк или пятерку, угощали и кормили — один же, кто ему сварит. А если когда и проходил день без калыма, тогда Павел заходил в сельский буфет, брал буханку хлеба, банку рыбных консервов, бутылку вина и шел в свой пустой, неприветливый дом.

Как-то вывозил с фермы перепрелый силос. Подошла Гафия Нитка — подменная доярка.

«Вчера твою видела».

Он оперся о вилы, воткнутые в силос, широко расставил ноги и всем телом подался вперед. Не поверил:

«Обозналась ты, Гафия».

«И говорила с ней…»

«Шутки шутишь?»

«Чтоб меня гром убил!»

И Нитка рассказала, как ездила в областной центр и встретилась с Ириной: та в универмаге пальто покупала, красивое такое — пушистый воротник, на рукавах меховые нашивки.

«И где же она остановилась?» — спросил.

«В Синевце… Сказала, что получила квартиру, работает и хорошо зарабатывает. Марьянка в яслях, Митя в школу ходит… И одета по-городскому. По всему видно, в Орявчик не собирается».

Кони вдруг тронули с места.

«Тпру-у-у! Бесовы души!»

«Я завела разговор о тебе, Павел, — слушать не захотела. Да не переживай… Я смотрю — человек ты хороший. И теперь везде успеваешь: в колхозе нормы выполняешь и, кроме зарплаты, копейку имеешь. Да я, когда услышала, что она тебя бросила, не поверила: где лучшего мужа найдешь? Дура! Дмитрий ее возненавидел. Ирине бы сидеть, заботиться о тебе. Так нет: от Дмитрия к тебе, от тебя — кто знает к кому…»

«Может, она с Дмитрием?»

«Одна!.. Даже не знает, где он. Сказала, что никогда никого не подпустит к себе… И кто на нее с двумя детьми позарится? Приютил ты ее в тяжелую минуту, открыл перед нею двери, а она, видишь, как отблагодарила… Недаром говорят: черную душу мылом не отмоешь…»

Кони опять тронули. Павел, сгоняя злость, сердито огрел батогом одного, другого. Воз заскрипел, покатился…

Разговор с Гафией долго не выходил у Павла из головы, и он поехал в Синевец. Раздобыл адрес Ирины, ходил вокруг дома, высматривал среди детей Марьянку и Митю, вглядывался в каждую женщину, надеясь увидеть Ирину. Был уверен, что она обрадуется ему: Балагур не простил измены, и ей некуда податься.

Уже зажглись фонари, а Павел все еще был на Летней улице возле дома номер восемь. Наконец вошел в подъезд, постучал в свежепокрашенную дверь, над которой сипела маленькая табличка с белыми цифрами 17.

«Кто там?» — послышался знакомый голос.

«Открой, Иринка», — сказал жалобно, просительно.

Ирина не узнала Павла по голосу. К ней вечерами редко кто заходил. Синевец — не Орявчик, где друг друга знают не только в лицо, но и по имени-отчеству величают.

«Кто там?» — опять спросила Ирина громче, и Павел услышал, как топчутся дети, как что-то шепчет матери Марьянка.

«Не узнаешь, Иринка? Это я, Павел. Открой».

На стук больше никто не отозвался. «Ирина не впустит», — подумал Павел и испугался этой мысли, подошел со двора к окну. «Открой, не бойся…» Потом из-под ясеня осматривал просторный двор, поглядывал на авоську с бутылкой, несколькими луковицами и кулечком конфет «горошек». Более находчивый, может, попросил бы соседей, чтобы уговорили Ирину согласиться на короткий разговор. Но Павлу это не пришло на ум. Свет в комнате погас. Тогда он открыл и выцедил вино, швырнул пустую бутылку в кусты. Откусил от луковицы, как от яблока. Еще раз, прячась в тени стены, подошел к окну. Хотелось хотя бы услышать голос Марьянки. Но было тихо, как в могиле. Опять подошел к двери — ни звука. «Хожу, как вор, еще в милицию попаду…»

Кушнирчук пыталась угадать цель визита Павла в Синевец. Хотел помириться? Просить прощения? Просто повидать дочь? Наталья Филипповна отложила карандаш и откинулась в кресле. «Кривенко мог приехать и в день рождения Ирины…»

Домой в Орявчик Павел добрался на автобусе. В бригаде после обеда не было работы. И он стал возить навоз на приусадебный участок Гецка. После нескольких ездок уселись за стол. Пили.

«Что слышно про Ирину, а, Павел?»

Кривенко хлопнул в ладони, потер одной о другую, словно растирал что-то между ними, потом дунул на ладонь — мол, улетела, пропала.

Разговор об Ирине раздражал Павла, и Гецко заговорил о конях: они у Павла что надо — и увезут больше, чем другие, и поле быстрей вспашут…

Наутро Кривенко вызвали к председателю колхоза.

«Чего ему? — недовольно буркнул Павел. — Сегодня выходной».

Гецко остался ждать у сельмага. Павел вернулся не скоро, отвел соседа в угол почти пустого магазина, и тут сзади кто-то дернул его за плечо: «Километр за тобой гонюсь. Шагом марш за мной».

На пустынной улице Степан Корилич протянул Павлу перевод на сто рублей. «Это же Ирине от Балагура», — сказал Кривенко. «А где ее искать? Дают — бери. Не впервой!»

Павел колебался только миг, потом заполнил бланк, дал почтальону трешку и вернулся в магазин.

«Ну, зачем председатель вызывал?» — подступил Гецко.

«На улице расскажу».

Каменистая дорога бежала с небольшой горушки среди хат и пряталась за тенистыми деревьями, что росли по сторонам. Приятели шли, обдумывая, как теперь быть Павлу, что делать? Накануне вечером не привязал коней, они дорвались до картошки, ели, сколько хотели, и даже ветврач из района не помог.

Председатель обещал передать дело в суд. Павел решил бежать.

Утренние зори еще стряхивали над Орявчиком дрожащую росу, а он с небольшим чемоданчиком уже шел к автобусной остановке… Куда уехал Кривенко, в Орявчике никто не знал…

— Но мы выясним, — подытожил свой рассказ Пасульский.

Наталья Филипповна рассказала ему, что 17 октября в Синевце видели человека, похожего на Павла Кривенко. Капитан Крыило проверяет достоверность факта. Не исключено, что все подтвердится. Собираясь бежать, Павел сказал: «Заработаю денег и вернусь к Ирине». Может, и заехал в день рождения, а тут Балагур… Необходимо как можно скорее разыскать Кривенко.