ГЛАВА 14

Пренебрежительное отношение Брета к чрезмерной чистоте конюшен выветрилось из него где-то между четвертым и пятым денником. Оказалось, что в них стоят вовсе не изнеженные баловни, которых он ожидал увидеть. Все лошади — чистопородные, полукровки, пони — были в отличном состоянии, и вовсе не вследствие сытой жизни в теплой конюшне, а в результате хорошего ухода. Брет достаточно разбирался в лошадях, чтобы оценить их форму. Никаких ленточек в гривы этим лошадям никто не вплетал, и единственным украшением, которое на них когда-либо появлялось, были выигранные на соревнованиях розетки, которые, как и положено, хранились в сбруйной.

Беатриса рассказывала Брету про лошадей, а Грегг выступал в роли ее помощника. Но поскольку четверо лошадников, обсуждая лошадей, не могут не затеять спора, все скоро забыли, что пришли сюда показать лошадей Брету, и началась общая дружеская перепалка. Затем Брет, который всегда глядел на происходившее с ним как бы со стороны, заметил, что Беатриса все чаще уступает слово Саймону. И объяснения дает уже Саймон, а не Беатриса: «А это — бывший рысак, которого Элеонора тренирует для верховых прогулок», или: «Помнишь старуху Тору? Это ее сын от Колд Стил».

Сандре и Джейн скоро наскучило это турне по конюшне, и они куда-то исчезли. Сандра ушла, потому что лошади ее нисколько не интересовали, а Джейн — потому, что она все это знала наизусть и не желала слушать, как Беатриса и Саймон вводят во владение этого чужака. А Грегг, который и по природе был молчалив, все больше и больше устранялся от разговора. Вскоре в роли экскурсовода остался один Саймон.

Саймон, казалось, был в самом безоблачном настроении. Он вел себя так, словно это был самый обычный день на конюшне, а Брет — просто посетитель, посетитель избранный, весьма осведомленный, и, без сомнения, пользующийся его, Саймона, расположением. Время от времени Брет на минуту трезвел, отвлекался от лошадей и, вслушиваясь в небрежный голос, говоривший о родословной, экстерьере, характере или перспективах очередной лошади, и поглядывая на беззаботный профиль, думал: «Как все это понимать?»

— Немного легковат спереди, — говорил Саймон, окидывая животное взглядом, отрешенным от всех жизненных сложностей, — но выглядит неплохо, правда?

— А этого надо бы отправить на выпас, — продолжал беззаботный голос, — на нем охотились всю зиму. Но я собираюсь с ним летом на соревнования — авось, выиграем пару кубков. К тому же Беа не любит пускать жеребцов на свободный выпас.

В этом месте Беатриса вставила словечко в свое оправдание и опять умолкла.

Бразды правления находились в руках Беатрисы, но обязанности на конном заводе были поделены на троих. Элеонора тренировала прогулочных лошадей и лошадей для охоты, Саймон готовил лошадей к соревнованиям (скачкам с препятствиями), учил лошадей преодолевать препятствия, а под надзором Беатрисы находились кобылы-матки и шотландские пони. При жизни Билла Эшби, когда в Лачете занимались только разведением, верховых и охотничьих лошадей здесь держали только для собственных нужд. Иногда, когда в конюшню попадала многообещающая лошадь, Беатриса, которая лучше умела тренировать лошадей, чем ее брат, приезжала на неделю-другую из Лондона, чтобы подготовить ее к соревнованиям. Эти выступления были хорошей рекламой для Лачета, но не потому, что они всерьез занимались тренингом лошадей, а потому, что простое упоминание фирмы в любой связи — как обнаружили авторы рекламы — несет в себе коммерческую выгоду. Теперь же Лачет получал от лошадей, тренированных Элеонорой и Саймоном под наблюдением Беатрисы, дополнительный доход, почти не уступавший доходу от разведения.

— Вас спрашивает мистер Гейтс, — сказал подошедший конюх Греггу. Тот извинился и пошел в сбруйную.

Форпостер высунул голову из денника, холодно обозрел Брета, а затем игриво толкнул его горбатым носом.

— На нем всегда Джейн ездила? — спросил Брет.

— Нет, — ответила Беатриса, — его купили Саймону ко дню рождения, когда ему исполнилось четырнадцать лет. Но Саймон за один год так вырос, что Форпостер стал ему мал, а Джейн, которой тогда было четыре года, требовала, чтобы ей разрешили ездить на «настоящей» лошади, а не на пони. Вот ей и отдали Форпостера. Если он когда-то и умел себя прилично вести, то давно забыл, как это делается. Но с Джейн у них полное взаимопонимание.

Вернулся Грегг и сказал, что мистер Гейтс пришел поговорить не с ним, а с мисс Эшби. Насчет ограды.

— Сейчас приду, — ответила Беатриса. Когда Грегг отошел, она добавила: — На самом деле он хочет посмотреть на Брета, но придется ему, как и всем остальным, подождать до завтра. Такой уж этот Гейтс — всегда норовит обскакать других. Ловкач. Если вы поедете верхом, возвращайтесь к чаю. Я хочу до темноты обойти с Бретом пэдоки.

— Ты помнишь Гейтса? — спросил Саймон, открывая дверцу в следующий денник.

— Нет, не помню.

— Он арендует ферму Уигселл.

— А куда же делся Видлер?

— Он умер. А Гейтс женат на его дочери. У него была маленькая ферма недалеко от Бьюреса.

Что ж, на этот раз Саймону не удалось его подловить. Брет глянул на Саймона: как он воспринял свою неудачу? Но тот, казалось, был полностью поглощен лошадью, которую выводил из стойла.

— В трех крайних денниках помещаются наши новые лошади, которых мы собираемся выставлять. Этот — наше самое удачное приобретение. Ему четыре года. Его зовут Тимбер.

Тимбер был вороной масти без единого рыжего волоска. На лбу у него белела крошечная звездочка и на всех четырех ногах были белые полоски на бабках. Такого красивого коня Брет никогда вблизи не видел. Тимбер вышел из денника со снисходительным видом: казалось, он сам сознавал свою неотразимость и как должное принимал их восхищение. «Какой-то у него притворно-кроткий вид, — подумал Брет. — Может быть, это оттого, что он близко сдвигает передние ноги? Эта застенчивая поза не вяжется с его уверенным взглядом».

— Хорош, а? — спросил Саймон.

Брет не мог не восхищаться статью жеребца, но его смущало это показное смирение.

— Голова у него просто классическая, — сказал Саймон. — И посмотри, как он сложен. — Он провел лошадь по кругу. — И если бы ты знал, какой у него плавный ход!

Брет молча смотрел на вороного коня, по-прежнему обуреваемый смешанными чувствами.

— Ну, как он тебе? — спросил Саймон, не дождавшись от Брета ни одного замечания.

— Он о себе много мнит, — сказал Брет.

Саймон засмеялся.

— Это верно. Но у него для этого есть основания.

— Да, красавец, ничего не скажешь.

— Не только красавец. Ездить на нем — сплошное наслаждение. И прыгает как бог.

Брет подошел к коню и погладил его по шее. Тот принял ласку с удовлетворенным, но немного скучающим видом.

— Ведет себя, как знаменитый тенор.

— Тенор? А, ты имеешь в виду его самодовольство. — Он посмотрел на коня как бы свежим глазом. — Да, он о себе очень высокого мнения. Я как-то об этом не думал. Хочешь прокатиться?

— С удовольствием.

— Ему надо размяться. Его сегодня еще не проезжали.

Саймон подозвал конюха.

— Артур, оседлай Тимбера.

— Сейчас, сэр. Мундштук?

— Нет, один трензель.

Конюх ушел.

— У него шелковый рот, — сказал Саймон.

«Не хочет, чтобы шелковый рот рвал удилами грубый ковбой, — подумал Брет. — Или тут что-то другое?»

Пока седлали Тимбера, они осмотрели двух оставшихся лошадей. Одна была гнедая кобыла с красивой головой и хорошей формы крупом, но чересчур длинной спиной («Два хороших конца компенсируют неважную середину», — заметил Саймон). Звали ее Скапа. Последним был жеребец Шеврон ярко рыжей масти и прекрасных статей, но с беспокойным взглядом.

— А ты на ком поедешь? — спросил Брет, увидев, что Саймон заводит Шеврона обратно в денник.

Саймон задвинул засов и обернулся.

— Я думал, тебе хочется прокатиться одному, — сказал он. Брет не нашелся, что ответить — такой удачи он просто не ожидал. Саймон тем временем продолжал:

— Только не давай ему очень перегреваться, а то он опять вспотеет после того, как его вытрут насухо.

— Да нет, мы потрусим потихоньку, — сказал Брет, перекидывая ногу через седло. Наконец-то он попробует, что такое английская верховая лошадь.

Артур протянул ему два хлыста на выбор. Брет взял один из них и повернул лошадь в сторону от ворот, через которые они вошли.

— Ты куда? — с удивлением спросил Саймон.

— Проедусь по долине, — ответил Брет, притворяясь, что понял вопрос в общем смысле.

Если на другом конце двора больше нет выхода на кратчайшую дорогу к пустоши, Саймону придется ему об этом сказать. А если есть, пусть опять призадумается.

— Ты взял слишком короткий хлыст, им не закроешь за собой ворота, — небрежно сказал Саймон. — Или ты собираешься прыгать через все изгороди, что встретятся на твоем пути?

— Ничего, как-нибудь закрою, — безмятежно ответил Брет.

Он тронул поводья, и Тимбер двинулся шагом

— Будь с ним повнимательней — он с фокусами, — как бы между прочим заметил ему вслед Саймон.

— Ладно, — отозвался Брет и поехал к задним воротам, у которых его ждал Артур.

— Вы с ним поосторожнее, сэр. Это тот еще артист, — улыбаясь, сказал Артур с ноткой восхищения в голосе.

Брет повернул направо и поехал по узкой дорожке между выгонами. Что Артур имел в виду под словом «артист»? Жук? Прохиндей?

Да, похоже, что от Тимбера надо ждать подвоха.

«Артист» тем временем спокойно трусил по дорожке, нетерпеливо прядая ушами в предвкушении предстоящей пробежки. Увидев ворота в конце дорожки, Тимбер стал пританцовывать от нетерпения. «Тихо!» — сказали руки Брета, и Тимбер успокоился. Ворота были открыты, но поскольку на них белела надпись: «Пожалуйста, закрывайте ворота!», Брет заставил Тимбера попятиться, чтобы их закрыть. Тимбер, судя по всему, был так же хорошо знаком с воротами и их назначением, как ковбойская лошадь с лассо, но Брету никогда прежде не приходилось ездить на столь хорошо отлаженном механизме. Тимбер слушался малейшего движения руки или каблука, не подвергая команды седока ни малейшему сомнению и выполняя их с легкостью и уверенностью. Удивленный и восхищенный этой отзывчивостью лошади, Брет решил получше проверить, как Тимбер слушается повода. И хотя перед Тимбером уже было открытое пространство, хотя он уже ступил на траву, он безропотно замедлял и убыстрял шаг и даже развернулся в противоположную сторону, когда Брет это ему приказал.

— Ну, ты сокровище, — тихо проговорил Брет.

Тимбер повел в его сторону ушами.

— Чудо да и только, — сказал Брет и послал лошадь в легкий галоп. Тимбер устремился вперед, туда, где вдали темнели заросли можжевельника.

Так вот что чувствует человек, сидя верхом на хорошей английской лошади! Что он слит с ней воедино, что от него не требуется никаких усилий. Какое волшебное ощущение!

Тимбер скакал по упругому травянистому ковру. Как странно, что из-под копыт не поднимаются маленькие пылевые вихри. Англия, Англия, Англия, пели подковы. Мягкий стук копыт по короткой английской траве.

«Ну и пусть, — думал Брет. — Пусть я преступник, пусть я подлец, но я получил то, что хотел, и оно этого стоит. Да, стоит, черт подери! Если даже я завтра умру, все равно я не пожалею о содеянном».

Они поднялись по пологому склону. Брет увидел окаймленную кустами естественную аллею шириною ярдов в пятьдесят, которая шла по гребню гряды холмов. Про нее Алекс Лодинг забыл ему сказать, и она не была обозначена на картах. Но нельзя же, даже на подробной карте, отметить все кусты можжевельника. Брет в нерешительности натянул повод. Но Тимбер рвался вперед. Он-то знал про эту ровную аллею между двумя рядами кустов.

— Ну ладно, — сказал Брет, — посмотрим, на что ты способен.

И он тронул поводья.

Брету приходилось ездить на резвых скакунах. Он даже выигрывал на скачках. Ему приходилось скакать со скоростью реактивного самолета. Так что просто быстрый бег его не удивил бы. Но он был удивлен его плавностью. Брету казалось, что он сидит на лошадке, подвешенной к карусели.

Мягкий воздух обтекал его лицо, щекотал в ушах и убегал назад, унося с собой запах вереска и кожи. «Ну и пусть, ну и пусть, ну и пусть!» — пели подковы. «Ну и пусть, ну и пусть!» — отзывалась кровь в жилах Брета.

Если даже он завтра умрет, он ни о чем не пожалеет.

Когда показался конец аллеи, Тимбер замедлил ход, но Брет не любил, чтобы лошади сами принимали решение. Он пришпорил коня в конце аллеи, повернул налево и поехал назад по другую сторону кустов можжевельника, переведя Тимбера сначала на рысь, потом на шаг. Вороной по-прежнему был послушен каждому движению повода.

— Слушай, приятель, — сказал Брет, похлопывая его по холке, — в Англии все такие, или ты особенный?

Тимбер с достоинством наклонил голову, принимая похвалу как должное.

Но вскоре Брет позабыл про лошадь, засмотревшись на открывшуюся перед ним панораму. Не считая того, что она лежала перед ним как бы вверх ногами, а не так, как карта, где сверху находится север, а снизу — юг; ему предстала деревня Клер и ее окрестности в том виде, в каком он впервые увидел их на карте.

Немного налево в окружении аккуратных квадратиков выгонов краснели крыши служебных построек Лачета. Еще дальше налево виднелась стоявшая на возвышении церковь, а еще дальше из бледной зелени деревьев проглядывали крыши Клера. За деревней на южном склоне долины, защищенный им от штормовых ветров с Ла-Манша, стоял длинный белый дом — поместье Клер-парк.

Напротив возвышался холм, похожий на тот, на котором сейчас был Брет, но пониже. Этот холм назывался Десять буков. На его пологом склоне было пастбище, рассеченное шрамом заброшенной каменоломни, а на самой верхушке стояла группа буков, которая и дала холму его название. От десяти буков осталось только семь, но все равно эта купа могучих деревьев красиво венчала южный склон долины.

Брет знал, что с другой стороны холм Десять буков полого спускался к обрыву над морем. К тому самому обрыву, где закончилась жизнь Патрика. Позади Клер-парка располагались фермы, которые через две-три мили переходили в пригороды Вестовера. В ложбинке, разделявшей Клер-парк от холма Десять буков, шла тропинка к берегу моря. Та самая тропинка, по которой восемь лет назад в последний раз прошел Патрик Эшби.

И тут Брет вдруг впервые осознал всю реальность трагедии, которую он использовал для своей выгоды. Осознал острее, чем в комнате, где раньше жил Патрик. В доме, кроме Патрика, ему приходилось думать о многих вещах, имеющих непосредственное отношение к происходящим событиям. Ему приходилось разговаривать, и надо было постоянно держаться начеку. Здесь же, на вершине холма, он прямо-таки увидел Патрика воочию, увидел, как по извилистой тропинке идет мальчик — настолько несчастный, что весь этот веселый зеленый мир утратил для него всякую ценность. У этого мальчика были такие лошади, как Тимбер, у него были брат, сестры, тетка, были друзья и дом, но все это оказалось ему ни к чему.

Впервые в жизни Брет отрешился от безразличия к окружающим его людям и почувствовал боль другого человека. Когда Лодинг рассказал ему историю Патрика в лондонском ресторанчике, Брет не испытал ничего, кроме презрения к парню, у которого было так много и которому, видишь ли ты, не хватало родителей. «Слабак», — подумал он. Но потом Лодинг принес в Кью-гарденз фотографии Патрика, и тогда у Брета возникло это странное чувство духовного родства, отождествления себя с Патриком.

— Вот это Пат Эшби, — сказал Лодинг, протянув Брету фотографию, сделанную дешевым аппаратом. — Ему было тогда лет одиннадцать.

Он привольно раскинулся на скамейке, протянув ноги на низкую загородку газона. Брет взял фотографию с любопытством, но не ожидая увидеть что-нибудь замечательное.

Однако с этого мгновения Патрик Эшби больше не был в его представлении анонимным «слабаком». Он стал для Брета живым человеком, и притом человеком, ему симпатичным. Ему казалось, что они с Патриком поняли бы друг друга. И если поначалу Брет был настроен скорее против Патрика, теперь он был целиком на его стороне.

Но только сейчас, глядя на окрестности Лачета с вершины холма, Брет впервые ощутил скорбь по поводу столь ранней и бессмысленной смерти.

Издалека едва слышно донесся звук железа, бьющего по железу, и Брет перевел взгляд с буков на вершине холма к домику, стоящему у его подножья. «Кузня», — подумал он. На карте она была обозначена маленьким черным квадратиком; теперь этот квадратик принял обличье небольшого домика с черной трубой, из которого доносились удары молота о наковальню.

Все это было очень похоже на картинку в учебнике, по которому он учил французский язык в школе. Не хватало только кюре, который выходил бы из церкви, и почтальона, едущего по дороге от кузницы к деревне.

Брет соскользнул с седла на землю, по привычке ослабил подпругу — словно он оседлал эту лошадь несколько часов тому назад — и сел под куст можжевельника полюбоваться на эту картинку из учебника для школьников, приступающих к изучению английского языка.