13.01

Путь разстриги в лес, назад к иночеству лежал через щеголя. Разстрига не мог не остановить машины у подъезда чтобы не узнать уехал ли щеголь. Все было сегодня так невероятно, что все может быть еще одеваются. Может быть еще и со щеголем (совершенно невероятно) история аналогичная его истории. Но когда он покидал машину напротив остановилась другая, из которой выскочил лицедей. Друзья расхохотались. Что за история, вскричал разстрига, уже час прошел, я безумно запаздываю из-за обстоятельств вздорных до последней степени, и остановил машину, чтобы посмотреть все ли обстоит благополучно, а Вы тут же в то время, причем я думал, что Вы давно в лесу и щеголь совсем не лежит на Вашем пути по пути в лес.

Я приехал сюда из лесу, ответил лицедей. Могу Вас успокоить. Ни вашей, ни моей жены там нет. За столом я нашел купчиху и лебядь. Могу Вас также успокоить — их мужей там тоже не было. Хотя я уехал оттуда всего несколько минут назад.

Но почему Вы уехали, почему Вы оставили дам одних.

Почему. Я убежден, что сейчас вообще никого там нет и дамы тоже уехали, и поэтому я убежден, что щеголь дома. Подождите узнаем.

Щеголя не было. Им доложили, что уже полчаса как щеголь уехал.

Почему я уехал. Это история длинная. Подымемся наверх, я Вам все расскажу и в свою очередь надеюсь от Вас узнать.

О да, с тех пор как мы с Вами расстались у кожуха произошли события, о которых я тоже могу Вам рассказать. У меня была Ваша жена, дорогой лицедей.

А у меня была Ваша жена, дорогой разстрига.

Прятели хохотали. Расселись в прихожей не раздеваясь и не могли никак перестать смеяться.

Господи Всевышний, это совершенно замечательно.

Я ничего подобного никогда не видел отвечал лицедей. Послушайте. И краснобай закашлялся.

Я был чрезвычайно взволнован теми разговорами, которые мы вели у кожуха полчаса назад. Вместо того чтобы ехать в лес я поехал домой, настроенный против своей жены. Мне ничего не удалось сделать из тех глупостей, которые я собирался совершить и о которых вспоминать не будем как появилась и ваша жена.

Господи возрадуйся, как это похоже на все, что случилось со мной, перебил его разстрига. Не успел я приехать домой и наделать целый ряд глупостей, совершенно моей жены не касающихся, но о которых вспоминать не будем как отворилась дверь и появилась ваша жена. И они опять хохотали.

Ваша жена — продолжал лицедей, с места заявила, что она приехала устраивать мне сцену за то, что я становлюсь ей поперек дороги, что я что то интригую, что я разлучаю ее со щеголем и что для того, чтобы успешнее строить козни я обманываю вас и вас, разстригу, вовлек во все эти козни. Она так расстроилась, что наотрез отказалась ехать в лес и поехала домой.

Хаха ха, гоготали они.

Ну в таком случае, заявил разстрига, она встретится у себя с вашей женой, приехавшей ко мне чрезвычайно взволнованной и озабоченной в тот момент, когда я собирался уходить. Я не понял в чем дело. Но она попросила ее оставить. Я убежден, что и тут какая нибудь история в которую замешан щеголь, тем паче, что первый вопрос лебяди в лаборатории был — как щеголь не с Вами. Но теперь они встретились и должно быть делят щеголя. Боже, какие дуры. А щеголю то на них обоих наплевать.

Это все ничего, продолжал развалившись лицедей. Я вам расскажу теперь про двух других дур, которых я застал в лесу. Разговор с ними был не менее замечателен, чем наши разговоры с нашими женами.

Эти были такие экивоки которым не было бы конца, если бы я не уехал. Послушайте только.

Купчиха сообщила мне прежде всего, что моя жена заезжала к ней расстроенная, лебядь же сама приезжала к моей жене расстроенная. Но я ничего не сказал им, сперва, об этом последнем и купчиха, сперва, так и оставалась в неведении, что моя жена видела и лебядь, а не только ее. На этом основании они вовот развели против меня какую-то дурацкую стратегию то вступать со мной в союз одна против другой, то соединяясь против меня. Когда же лебядь ушла с террасы, я рассказал купчихе о встрече лебяди с моей женой и привел ее в такое неописанное состояние, что она бросилась отыскивать лебядь. Я уехал, но воображаю — из-за моей темы там должно быть разыгрывается такая же история между этими двумя дурами, как между нашими женами из-за щеголя. Недостает только узнать, что проделывают щеголь и кожух — в этот момент они должно быть вместе разводят такую же историю, как их жены. И они опять хохотали.

Однако, добавил лицедей, щеголя тут нет и я ошибся в предположениях. Очевидно они поскакали с кожухом в лес. В таком случае они застанут там милые отношения их жен и предполагаю, что выйдет из этого. Боже, Боже, Боже, до чего это глупо и смешно. Как это можно, какие то идиотские обстоятельства раздувать до того, что получится немыслимая каша заставляющая людей сходить с ума и беситься в течение часа. Я много видел историй. Но свою жену и моих приятелей и приятельниц я считал неглупыми людьми и вот заварили кашу из-за которой получается один только результат, что до сих пор мы все голодны, хотя уже второй час и должны метаться по городу вместо того, чтобы сидеть за столом в лесу и дышать прекрасным воздухом. До чего люди могут сходить с ума, это вертеп невообразимый.

Что нам теперь делать, спросил разстрига, я действительно голоден. Но необходимо вмешаться в эту историю и прекратить ее как можно скорее иначе мы так и останемся сегодня без завтрака, разъедемся не встретившись по делам и обстоятельства будут крутиться Бог весть сколько времени. Положительно неисповедимы пути Провидения когда поведает оно о делах наших последних наизнанку. И потопит нас в лучах своей славы будто-бы, как не есть и не пить, а вот егда^[17] мы цветем поцветом первостепенным. Посему полагаю я что вот должны мы так и вот по разному расточить и сделать и присовокупить наоборот и преобразить в необычайных разногласиях пятую и еще семнадцатую и четырнадцатую и возьму и опять пока не осыпется эта правда на нас преображенных зубным врачем.

И разстрига молитвенно сложил руки. Жест этот напомнил лицедею их беседу у кожуха. Боже какое было это идиотство. Но ощущения которые он пережил тогда сидя в кресле напротив кожуха, выступили опять на его похолодевшем лице. Внезапно ему нехватило этих чувств. Он смотрел на разстригу и уже не веселился.

Он провел рукой по лбу. Что бы значила вся эта история. Нет он был болен, непостижимо болен. Еще минуту назад он смеялся искренне высмеивал себя и других и веселился при мысли о женах и мужьях. Еще минуту назад все ему казалось идиотством. Все женщины дурами. А теперь воспоминание о кожухе и о его руках опять душило его. Он пробовал воротник, который слишком давил. Почему он вдруг так шлепнулся. Что случилось. О этот кожух и все эти истории. И почему он только что потешался над своей женой. Может бедная она также страдает, как и он. Разве можно быть таким пустым и легкомысленным каким он был только что. И опять он во всех этих событиях видел глубокий смысл, как он видел недавно и не видел только. Истина опять переменила знак и белое опять стало белым перестав быть черным. Он не мог уже даже сопротивляться. Перед ним замолчавший разстрига сидел молитвенно сложив руки и уронив голову на впавшую грудь. Его лицо было таким, что лицедей увидел себя в зеркале. Что за повторение. И тут и там одно и то же. Не он один болен и сошел с ума. Этот тип тоже болен, тоже выжил из ума, обезумел. Ведь и он только что смеялся, только что хохотал веселился, а теперь уронил голову скис развалился сгнил сдох.

Лицедей вскочил.

Что с вами разстрига, вы только что смеялись. Разстрига поднял голову. Вы ведь тоже только что смеялись лицедей. И вы также грустны как и я. Очевидно Провидение не согласно с Ницше и наш смех убил только нас самих.

Я не хочу этого, к черту все эти тягости, что за стыд, вот мы вот мы будем теперь сидеть друг против друга и ныть и киснуть. Позор, черт знает что.

Но силы его оставили и он грохнулся в кресло.

Разстрига посмотрел на него внимательно. Ваша воля не выше воли которая выше вот нашей. Покоримся до днесь. Что вы скажете. Смех наш ничего не принес нам и ничего не рассеял. Он пришел к нам как откровение, как просветление и опять уныло все. Так нам ничего не дано.

Перед тем как приехать сюда я долго не мог одеться, раздевался одевался, опять раздевался среди вороха накиданных принадлежностей. Я ничего не понимал тогда и досадовал. А теперь я вижу, что это было такое же благословение свыше, как благословением свыше был наш смех вышний и как ангелом отлетевший от нас в дыру. И вот мы с вами точно паруса неприконченные опали и ждем ветра который может и подует отколе не возьмись. Исповедуйтесь лицедей. Пришел час когда надо покаяться нам в наших невероятных прегрешениях и тайных наших помыслах.

Разстрига встал.

Ибо пришел час и пришедший час стал часом приведшим и наставшим когда смущается тайна верхнего благополучия. Покайтесь, покайтесь лицедей. И я отпущу Вас в мир до мира и до первых какрас.

Лицедей снял шляпу, поднял полы пальто и стал на колени перед разстригой. Тот снял шляпу отложил трость и положив полу пальто на голову коленопреклоненного лицедея запел

Покайтесь

Лицедей сказал, каюсь. Я согрешил против Вас у кожуха, потому что заподозрил Вас в связи с моей женой. Я согрешил против щеголя, приревновав его к кожуху. Я согрешил против кожуха, приревновав его к щеголю. Я согрешил против лебяди, приревновав ее к жене и донеся на нее мужу, против купчихи, возненавидев ее, против Вашей жены, плохо поступив с ней когда она пришла ко мне, против моей жены заподозрив ее, против самого себя, обвинив себя против нас всех согрешил я. И подняв голову лицедей — запел — согрешил я.

Но тут разстрига не выдержал и упав на пол закатился от хохота. Но лицедей продолжал стоять закинув голову и пел — согрешил я Боже, согрешил я, Боже мой. Он был глух и ничего не слышал от восхищения.

Разстрига смеялся. Отпускаю Ваши грехи, лицедей, кричал он сидя на полу напротив него, отпускаю ваши грехи. Господь будет к вам милостив и не накажет вас за все эти тягчайшие прегрешения в которых вы мне только что покаялись. Теперь вы безгрешны. Будем веселиться же будем радоваться, так как все кончилось благополучно.

Но лицедей не опускал головы и все смотрел в потолок. Я хочу покаяния, отец, сказал он, жестокого покаяния. Тогда только смогу я загладить прегрешения мои.

Разстрига глядел с недоумением.

Смех его оборвался и он понял что совершил кощунство. Нахлынули на него мысли таким роем, что он сразу запутался в них. Он поднялся на колени и возопил: не мне вам давать покаяние лицедей перед Богом, ибо сам я грешен зело. Отче в пашне.

И рядом с лицедеем стал он класть земные поклоны с рвением и верой, как делал он в монастыре много лет назад. Лицедей посмотрел на него и стал повторять поклон за поклоном поклон, неумело и несколько опаздывая. В прихожей раздавался только шорох их одежд и глухой стук черепов стукавшихся то и дело о ковер. Так они замаливали прегрешения в этой истории. Разстрига кланялся с ожесточением. Тут надеялся он испить утешение от всех горестей. И по мере того, как он кланялся, груз лежавший на нем спадал и испарялся. Вот промелькнуло сегодняшнее утро и не осталось от него следа. Вот прошли последние годы и испарились. Вот его женитьба на швее — и от этого не осталось следа. Вот его уход из духовного звания расстрижение — и этого нет. Вот он у себя в келье, где прожил он столько лет. Вот воспоминания его обучения, а там детство, а там блаженство, за которым один Бог парящий над блаженством и его превышающий Бог, который выше Бога, потому что нет понятия выше которого он не был бы и никогда не может быть Он определен, словом хотя бы Над Богом есть Бог и над Богом Бог и становление и бытье и вся ересь которую он городил столько лет.

Лицедей устал первым. Он остановился с головой тяжелой и распухшей от истязания. Голод опять вернулся к нему. Он поднялся медленно, глядя на разстригу, надел шляпу и стал спускаться по ступеням к выходу. Все было кончено, ничего не осталось, кроме боли разбитой головы.

Он посмотрел на разстригу все кланявшегося вышел и сел в машину. За руль он взяться не мог. Растянувшись он полулежал за рулем и смотрел осоловелыми глазами в даль. Однако, действительно, эти шутки могут скоро кончиться. Как это он еще не разбил себе окончательно голову. Что было делать. Он медленно приходил в себя и медленно соображал. Дальше идти было совершенно некуда. Однако чувство оставалось налицо и щемило — желание видеть жену и голод. Он попробовал себя — был цел. Переместившись с места на место он взялся за руль. Для этого ли он покинул лес, чтобы приехать сюда и испытать такое удовольствие.

Но как он мог появиться в лесу в таком виде. Поэтому он повернул машину и покатил по набережной.

Все рухнуло он это сознавал отчетливо. Вот так он жил просто и дожил до такого дня. И он вспоминал каким он был еще вчера и каким он стал сегодня, был сейчас и видел, что вырыт ров между ими двумя вчерашним и сегодняшним, ров которого он так хотел, чтобы не было, но который все изменил.

Как он мог так легкомысленно, так глупо шутить со всеми этими обстоятельствами, такими серьезными и неотразимыми, за что был жестоко наказан. Бедный попугай, нахохлившись, сидел он на своей жердочке, промокший, разбитый и выкрикивал в пространство бессильную ругань, думая, что крик его приведет не то что к желанному, а вообще к какому бы то ни было результату.

Он ехал и приходил в себя. За одним из мостов он свернул и поехал к лесу как уходят в монастырь, ища успокоения от жизни и усталости.

А покинутый разстрига все кланялся и молился. Наконец окончив свое сложное судопроизводство он уселся в кресла, снял пальто и стал тоже обдумывать положение. Идти ему было некуда. Зачем поедет он в лес после такого позора. Как он посмотрит на лицедея, когда его отвратительная и неизлечимая манера складывать молитвенно руки уже стоила ему стольких насмешек, историй и поражений. Что будет он делать теперь после всех этих миражей и глупостей, кощунства исповеди и земных поклонов. Его засмеют, его съедят, ему самому было стыдно, невыносимо стыдно прилива веры.

Он останется здесь пока щеголь или купчиха не вернутся. Завтрак — черт с ним с завтраком. Домой ехать немыслимо, в эти комнаты, где он только что бросал на пол кучи галстуков, платков и воротников.

Он поднялся выше в комнаты щеголя. Улегшись на оттоманке, он предался вновь размышлениям. Но это были не размышления. Это был панический страх, ужас перед минутой искренности, мольба о возвращении в рамки условностей и догмы. Но догма возвращала его в лоно церкви отвращая его от всех его ересей. И бесполезно ворочался он с бока на бок, проклиная себя, переваливая мысли, потом встал и усевшись за стол стал сочинять какое-то духовное наставление от которого голова его еще более разболелась.