4

Перед весной Мохнатка стала задумчивой и раздражительной. Теперь ни мать ее Богар, ни дети уже не смели шутить с нею. С гор и полей она возвращалась домой расстроенной; все ее мысли, казалось, оставались в расщелинах Артоса. Она грустно повизгивала и поглядывала на скалы, где жили ее родичи. К вечеру Мохнатка особенно мрачнела. С последними лучами заката она выходила издеревни, взбирались на вершину холма, поворачивала голову в сторону реки, нюхала воздух, чуя запах живших там медведей, и печально скулила.

Природа сделала свое дело, в Мохнатке созрела естественная потребность любить и стать матерью. И она с помутившейся кровью, помутившимися мыслями двигалась беспокойно, стремилась к тем незнакомым животным, которых она не видела и не помнила, но с которыми была связана сердцем.

Однажды, выходя под вечер изущелья реки Тигр, я услышал за собой рев медведей. Посмотрел назад. Невдалеке у пещеры стояли два медведя; они смотрели в нашу сторону и нюхали воздух. Мохнатка, не ожидая моего «геч», пошла им навстречу. «Оош, Мохнатка, оош!.. — крикнул я. Она остановилась, нерешительно обернулась. Видно было, что вней происходит внутренняя борьба. Однако победила природа.

Я знал, что и человеческое существо не в силах бороться с призывом природы, и больше ее не позвал. К тому же июнь был близок, и меня томила тревога — Юсуф-бек должен был подняться в горы, он и Мохнатку увел бы да и меня из-за нее замучил бы. Мысль об этом укрепила мое решение дать свободу медведице.

Я повернулся и пошел прочь, но услышал за собой топот. Мохнатка! Она вернулась, облизала мне руки, печально взвыла. Я понял, что она очень привязалась ко мне и не хочет уйти против моей воли. Я погладил ее по голове, показал ей пальцем на медведей и сказал: «Геч!» И она ушла к своим начинать новую жизнь, а я, печальный, вернулся в село…