на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Глава 4

ПОВЕЛЕНИЕ МОНАРХА

Мы помним, как Франсуа де Монморанси встретился со своей первой женой Жанной де Пьенн и впервые увидел собственную дочь, прелестную Лоизу. Он провел со своей вновь обретенной семьей счастливый день в бедном доме на Монмартрской улице. Душа маршала была исполнена нежности. Он с умилением и восторгом взирал на дочь, повторяя про себя, что она — самое очаровательное существо в мире. Франсуа надеялся, что Жанна выздоровеет; ее разум помрачился, конечно, ненадолго. Любовь и ласка восстановят ее силы, и рассудок вернется к ней. Порой ему чудилось, что взгляд сумасшедшей женщины становится более осмысленным. Он то и дело напряженно всматривался в лицо Жанны и шептал:

— Она поправится — и что я скажу ей тогда о моем втором браке? Я же клялся, что буду ей верен до могилы, и обязан был сдержать слово, хоть и думал, что она обманула меня…

Поседевший маршал, трепеща, любовался Жанной, по-прежнему молодой и восхитительно красивой, почти не изменившейся с тех пор, как юный Франсуа назначал ей свидания в роще Маржанси.

Лоизе причиняла жестокую боль мысль о том, что ее дорогая матушка не может порадоваться вместе с ней. Но в то же время девушка была безмерно счастлива. Она тоже не сомневалась, что Жанна придет в себя; просто ей необходимы покой и забота близких. Сама же Лоиза наслаждалась неведомыми ей дотоле чувствами: у нее теперь было имя, были родные, был отец. Отца своего Лоиза считала удивительным человеком. В нем столько внутренней силы и величавого достоинства! Более того: он — один из самых знатных и влиятельных людей в стране. Так что, несмотря на болезнь Жанны, этот день стал для семьи маршала самым светлым за долгие-долгие годы…

Ведь Бог был милостив к отцу и дочери: Жанна не умерла, она — с ними. Внимательно следя за ее поведением, Франсуа и Лоиза вроде бы замечали изменения к лучшему. В очах Жанны опять появился блеск, щеки порозовели, на губах заиграла кроткая, ласковая улыбка.

Герцогу де Монморанси представился Пардальян-старший, с которым Франсуа не был знаком раньше. Мужчины крепко пожали друг другу руки, не скрывая искренней взаимной симпатии. Об участии ветерана в похищении Лоизы больше не вспоминали.

Ночь прошла мирно, хотя еще вечером вокруг дома возникло подозрительное оживление. На улице появился маршал де Данвиль в сопровождении сорока королевских гвардейцев. Этот отряд прибыл на смену страже, присланной герцогом Анжуйским для охраны здания, в котором укрылись Пардальяны. Со стражей уехал и офицер, разрешивший отцу и сыну остаться в доме под честное слово Жанны де Пьенн. Караулом теперь командовал лейтенант гвардии Карла IX.

Всю ночь Данвиль не спускал глаз с осажденного здания; рано утром солдаты засуетились. Человек двадцать зарядили свои аркебузы и нацелили их на дом.

Еще десять гвардейцев прикатили таран — огромную балку, подвешенную на веревках к мощным столбам. Они явно собирались вышибить дверь.

Пардальян-старший, следивший за действиями неприятеля с чердака, понял: отсрочка, полученная вчера от офицера, аннулирована. Ветеран тут же бросился к маршалу де Монморанси и сыну, и мужчины устроили военный совет.

Старый забияка откровенно ликовал; он даже не прятал озорной усмешки.

— Если они решили предательски напасть на нас, — сказал этот заслуженный воин, — то и мы вправе нарушить свое обещание. Мы сидели тут только потому, что мадам де Пьенн поручилась за нас. Но атака освобождает нас от всяких обязательств. Мы больше ничем не связаны и со спокойной совестью можем удирать!

— Верно, — кивнул Франсуа, — однако не раньше, чем они пойдут на приступ. Если одна сторона отказалась соблюдать договор, то и вторая не обязана придерживаться его условий.

— Они нападут, не сомневайтесь! А ты как думаешь, шевалье?

— Мне кажется, что господину маршалу и женщинам нужно срочно уходить отсюда, а мы останемся в доме и примем бой.

— Ишь, что выдумал, — буркнул ветеран, прекрасно понимая душевное состояние своего сына.

Он оттащил юношу в угол и прошептал:

— Значит, ищешь смерти?

— Вы угадали, батюшка!

— Что ж, погибнем оба… Но, может, ты все-таки выслушаешь старика-отца?

— Конечно, батюшка!

— Так вот… Я согласен отойти в мир иной, если уж тебе, разрази тебя гром, невмоготу жить без крошки Лоизы, а мне — без тебя. Но с чего ты взял, что вам не суждено быть вместе?

— К чему вы клоните, батюшка? — вскричал Жан, затрепетав от нахлынувшей надежды.

— Лишь к одному: ты сказал герцогу, что любишь его дочь?

— Но это же немыслимая дерзость!

— Не спорю. И тем не менее: ты просил ее руки?

— Вы отлично знаете, что это невозможно.

— А ты все-таки попробуй!

— О нет! Ни за что! Он откажет — и я не перенесу такого оскорбления!

— Ладно. В таком случае я сам переговорю с ним. Одно из двух: либо маршал даст согласие на брак, и Монморанси будут иметь честь породниться с тобой. Черт возьми! Твоя доблесть не уступает отваге любого представителя этой семьи. И имя наше никто никогда не опозорил… Либо — ты получаешь отказ. Вот тогда мы с тобой и двинемся в те края, откуда нет возврата. Ну, изволишь ли ты потерпеть, пока отец Лоизы не объявит мне своего решения?

— Да! — вздохнул юноша. Он хотел погибнуть один, не подвергая риску жизнь отца.

Ветеран приблизился к герцогу и промолвил:

— Монсеньор, мы с шевалье все обсудили — и наше мнение таково: вы сию же секунду уводите из этого дома женщин, а мы ждем тут штурма. Как только гвардейцы пойдут в атаку, мы с сыном отправимся вслед за вами.

— Я вас здесь не оставлю, — решительно произнес Франсуа де Монморанси. — И знайте, шевалье: если в случае нападения вы не захотите бежать отсюда вместе с нами, то вы подвергнете страшной опасности жизни двух беспомощных дам.

— Похоже, я вынужден сопровождать вас, — растерянно пробормотал белый как мел Жан.

— Пока же — будем сидеть и дожидаться атаки, — резюмировал ветеран.

Но долго томиться им не пришлось. Часов в пять к дому подлетел верховой, кутавшийся, несмотря на теплое утро, в просторный плащ, который закрывал его лицо до самых глаз. Всадника тут же увидел Пардальян-старший, бдительно следивший за улицей из оконца чердака. По знаку таинственной особы на крыльцо дома поднялись лейтенант королевской гвардии и чиновник суда в черном одеянии.

Последний достал из специальной сумки бумагу и громко огласил ее содержание:

— Именем короля! Господа Пардальяны, отец и сын, нашедшие убежище в сем строении, где им было разрешено остаться под честное слово высокородной мадам де Пьенн, считаются отныне изменниками и бунтовщиками, ручательство дамы теряет силу, ибо оная особа не ведала о злодеяниях, в совершении коих обвиняются вышеназванные Пардальяны. Повелеваем преступникам немедленно и без каких-либо условий отдать себя в руки правосудия. Приказываем офицерам королевской гвардии арестовать вышепоименованных мятежников и препроводить, связанных по рукам и ногам, в застенок. Я, Жюль-Анри Перегрен, прокурор Шатле, назначаю местом заключения отца и сына Пардальянов королевскую тюрьму Тампль, куда они должны быть доставлены и где им надлежит находиться до суда за предательство и оскорбление особ королевской крови, а также за поджог дома и вооруженное сопротивление властям.

Повелеваем страже пустить в ход оружие и, если не удастся схватить преступников живыми, убить их на месте, тела же повесить в назидание всем смутьянам.

Я, Жюль-Анри Перегрен, довожу до сведения господ Пардальянов королевский указ и в виде последнего снисхождения дарую им час на размышление.

Передаю сию бумагу с подписью и печатью дворянину Гийому Мерсье, барону дю Тейль. лейтенанту королевской гвардии — для исполнения.

Одетый в черное чиновник вручил документ офицеру и отступил назад, к застывшему верховому в широком плаще.

Время, полученное осужденными на размышление, пролетело мгновенно. На улице собралась толпа. За спинами гвардейцев теснились зеваки, оживленно обсуждая, схватят ли мятежников живыми или судейским достанутся лишь их изуродованные трупы. Большинство любопытных, надо сказать, надеялось, что бунтовщиков прикончат. В этом случае горожане получили бы двойное удовольствие: во-первых, полюбовались бы на драку, а во-вторых, насладились бы видом тел, болтающихся на виселице.

Час спустя лейтенант приблизился к двери и свирепо заколотил в нее. Громкие удары дверного молотка разнеслись по всему дому.

— Именем короля! — проорал офицер.

Открылось окно второго этажа, и из него высунулся Пардальян-старший.

— Вот они! Вот они! Негодяи решили сдаться! — завопил один из зевак.

Пардальян вежливо поприветствовал лейтенанта и, наклонившись, осведомился:

— Сударь, вы собираетесь напасть на нас?

— Сию же секунду, если вы тотчас не покинете этот дом! — заявил лейтенант.

— Имейте в виду: вы нарушаете обещание, данное нам накануне.

— Мне это известно. В любом случае вы обязаны подчиниться.

— Что мне делать — я уж как-нибудь решу сам. Однако хочу подчеркнуть, что власти не сдержали слова! Что ж! Если желаете — можете брать здание приступом.

И сказав это, ветеран невозмутимо закрыл окно.

— Именем короля! — снова рявкнул лейтенант.

Ответа он не дождался. Тогда по его знаку солдаты принялись вышибать тараном дверь. От пятого удара она с треском развалилась. Гвардейцы вскинули аркебузы и навели их на образовавшийся проход. Однако на крыльце никто так и не появился, и атакующие были вынуждены проникнуть в дом. Здесь выяснилось, что все подступы к лестнице на второй этаж перекрыты баррикадами.

— Разбойники засели наверху, — недовольно проворчал офицер.

— Действуйте осмотрительно, — посоветовал человек в плаще. — Чувствую, нам подстроили какую-то ловушку.

Понадобилось почти два часа, чтобы расчистить ступени. Гвардейцы с великими предосторожностями поднялись на второй этаж. За ними последовал и неизвестный, закутанный в плащ. Все двери наверху были распахнуты настежь. Солдаты обшарили каждую комнату, каждый закуток, однако не нашли ни одной живой души. Видимо, злодеи затаились на чердаке.

Думая, что они его слышат, лейтенант снова громко потребовал, чтобы преступники сдавались. Потом он с неохотой велел гвардейцам лезть под крышу, но те обнаружили на чердаке лишь примятое сено.

Когда же они заметили дверку, ведущую в соседнее здание, мужчина в плаще завопил от гнева.

— Убежали! Снова я их упустил! — злобно орал он, в бешенстве колотя ногой по двери. Его просторный плащ соскользнул на пол, и удивленные гвардейцы поняли, что перед ними — сам знаменитый маршал де Данвиль.

— Какие будут распоряжения? — осведомился лейтенант.

— Осмотреть соседний дом! — скомандовал маршал.

Его приказ исполнили — но и в соседнем доме никого не было.

Маршал, дрожа от ярости, выскочил на улицу, взлетел в седло и помчался в Лувр. Оказавшись в королевской резиденции, он тут же попросил аудиенции у Его Величества.

А наши герои давно пребывали во дворце Монморанси. Дамы отдыхали в уютных покоях, а мужчины вновь устроили военный совет.

— Господа, здесь вам ничто не угрожает, — заверил

Франсуа ветерана и его сына. Юноша грустно вздохнул.

— Увы, монсеньор, вам тоже необходимо скрыться. Если бы вы оставались в одиночестве, я дал бы вам другой совет, но теперь…

— Верно, мальчик мой, — кивнул герцог де Монморанси. — Нельзя подвергать новым опасностям Жанну и Лоизу. Нынче же вечером я увезу их в свое поместье. Надеюсь, вы не покинете нас. Никто, даже Его Величество, не посмеет искать вас там. Ведь для того, чтобы ворваться в родовой замок Монморанси, понадобится немалое войско!

Итак, мужчины решили под покровом ночной тьмы выбраться из столицы. В тот же день Пардальян-отец имел с герцогом де Монморанси весьма серьезную беседу. Жан отправился в отведенную ему спальню; Лоиза была в своих комнатах с матерью, и ветеран остался с маршалом с глазу на глаз. Неустрашимый солдат отважно начал разговор, хотя сердце его бешено колотилось.

— Вы, наверное, безмерно счастливы, монсеньор, обретя такую прелестную дочь! — сказал Пардальян герцогу.

— Вы правы, сударь!

— Думаю, Всевышний дарует ей прекрасного супруга! — с самым невинным видом заявил старый хитрец. — Не представляю только, где найти человека, который был бы достоин такого сокровища…

— Отчего же? Одного я знаю, — не колеблясь, промолвил маршал. — Редкий человек. На свете не много таких, как он… В душе его отчаянная смелость сочетается с удивительной тонкостью и деликатностью чувств. То, что я слышал о нем, и то, что наблюдал своими глазами, позволяет мне сравнить его с блистательными героями прошлого. Он — словно воскресший рыцарь императора Карла Великого. Именно этому мужчине, милый мой Пардальян, я и отдам руку своей дочери.

— Извините меня за нескромность, монсеньор, но портрет, который вы сейчас нарисовали, так восхитителен, что мне очень хочется взглянуть на это воплощенное совершенство. Не сочтете ли вы за дерзость, если я поинтересуюсь, как имя этого человека?

— Ну что вы! Я стольким обязан вам и вашему сыну, что с удовольствием поделюсь с вами всеми своими радостями и заботами. Вы встретитесь с ним, сударь, ведь вы, разумеется, будете присутствовать на свадьбе Лоизы…

— Так как же зовут ее суженого? — повторил свой вопрос Пардальян.

— Граф де Маржанси, — объявил маршал, пристально глядя на старика.

Тот едва сумел скрыть горькое разочарование: слова маршала точно острый нож вонзились ему в сердце. Он пробурчал что-то невнятное и потрясенный, чуть не плача, потащился в спальню к Жану.

— Я беседовал сейчас с герцогом, — сообщил он сыну.

— И о чем же, отец?

— Полюбопытствовал, не думает ли он о замужестве Лоизы. А теперь крепись, мой мальчик. Порой полезнее прижечь рану раскаленным железом, чем лить на нее благоуханный бальзам. Не видать тебе этой крошки, как своих ушей. Отец хочет обвенчать ее с неким графом де Маржанси.

— Вы знакомы с ним, батюшка?

— Нет. Однако графство Маржанси мне известно. Прежде это было большое поместье, со всех сторон окруженное владениями семьи Монморанси. Затем от него отрывали кусок за куском, и в конце концов оно превратилось в ничтожный клочок земли, который еще лет двадцать назад принадлежал де Пьеннам, но и его старый скупец-коннетабль, отец нынешнего герцога, присоединил к своим угодьям. Теперь, похоже, графство восстановлено, и какой-нибудь дворянишка приобрел его вместе с титулом.

— Все это уже неважно! — равнодушно заметил шевалье.

— И ты совершенно спокоен! — взорвался Пардальян-старший. — Тебе нанесли такую обиду, а ты и бровью не повел!

Оба замолчали. Рассерженный отец нервно мерил шагами комнату, а сын сидел в кресле, сохраняя все то же бесстрастное выражение лица.

— Просто случилось то, что и должно было случиться, батюшка. Я оказал герцогу несколько мелких услуг, и он вознаградил меня за это, с истинным радушием принимая в своем дворце. Представляете ли вы, отец, где сейчас находитесь?

— Полагаю, в твоей комнате!

— Вот именно! В этой спальне, батюшка, почивал король Генрих II, засидевшись однажды у старого коннетабля, отца маршала де Монморанси. С тех пор никто больше здесь не жил. Какая честь, сударь, для такого оборванца, как я, привыкшего бродить из одной гостиницы в другую, а то и проводить ночи под открытым небом!

На лице шевалье появилась ироническая улыбка. Усы его встопорщились.

— Подумать только, я сплю на королевском ложе! — продолжал Пардальян-младший. — Мог ли маршал оказать мне большую честь? Разумеется, не мог!

— Шевалье, мы немедленно покидаем этот дом!

— Нет, батюшка.

— Почему это — нет? Зачем тебе тут оставаться?

— Герцог надеется, что мы проводим его до замка Монморанси. И мы это сделаем! Как только он окажется в полной безопасности в своей неприступной крепости, мы распрощаемся, в тот же день ввяжемся в какой-нибудь жаркий бой и падем с честью.

— Черт возьми! А почему бы маршалу не обратиться к графу де Маржанси? Пусть сей идеал рыцарства и охраняет в пути своего будущего тестя!

— Не сомневаюсь, что граф поспешит нам навстречу, — вздохнул шевалье. — Но до замка Лоизу буду сопровождать я! Это мое право, и я никому не намерен уступать его. В минуту опасности она позвала на помощь меня — меня одного!.. Я всегда буду помнить этот миг… Я сидел возле окна на постоялом дворе «У ворожеи»… Да, батюшка, мне нужно заскочить туда — отдать кое-какие долги. Как у вас с деньгами?

— У меня есть три тысячи ливров. Прощальный дар Данвиля, о чем он, впрочем, не подозревает. Так ты решил расплатиться с почтеннейшим Ландри?

— Да, и еще с мадам Югеттой.

— Значит, ты задолжал им обоим?

— Вот именно. Ландри ждет от меня денег, а Югетта — благодарности. С ним-то я улажу дело просто, а вот с ней… Тут, похоже, будет посложнее… Экю — они и есть экю, и стоимость их куда меньше, чем цена слов, согретых душевным теплом… Что ж, попробую сказать Югетте именно такие слова. Пока же давайте собираться в дорогу, батюшка. В пути много чего может приключиться, и тогда понадобится не только сила, но и хитрость. Данвиль — опасный враг, а вслед за нами кинется еще и свора более мелких псов…

— Я знаком с двумя-тремя лихими ребятами… По-моему, их нелишне будет прихватить с собой. Поищу-ка я этих головорезов по притонам Воровского квартала.

— Правильно, батюшка, только не слишком рискуйте.

Ветеран безмолвно посмотрел на сына, тяжко вздохнул и отбыл.

Жан отстегнул шпагу, в задумчивости походил по спальне и опустился в большое кресло, за которым в особняке Монморанси закрепилось название «королевского», поскольку в нем не раз отдыхал в прежние времена Генрих II.

Не стоит считать, что шевалье ломал перед отцом комедию, изображая молодого влюбленного, который подшучивает над своим фиаско, однако позволяет всем догадываться, что сердце его разбито навеки. Жан никогда не лгал даже самому себе, а это куда сложнее, чем устраивать представления перед окружающими.

На лице шевалье играла обычная холодновато-насмешливая улыбка; он не проливал горьких слез, не испускал тяжких вздохов. Жан умел скрывать свои чувства. Однако он был юн и наивен. Он не мог не сострадать чужим бедам и хотел порой стать сказочно богатым, чтобы помочь тем несчастным, с которыми сводила его жизнь. Но ведь он был нищим!

Иногда шевалье тянуло отправиться в путешествие по свету; он бы везде защищал гонимых и безжалостно карал гонителей. Юноша всегда относился к себе без всякого снисхождения и был начисто лишен способности восхищаться собственной персоной. И все же он неясно осознавал, что в нем заключена какая-то удивительная сила. Порой он предавался дерзким мечтам о славе, о некоей своей особой миссии. При этом Жан весьма трезво оценивал свои реальные возможности. Мы помним, с каким благородным достоинством беседовал он с королем. Государь для подданных — существо высшего порядка, едва ли не божество. А Жан говорил с Карлом IX как с равным, в своей обычной, слегка ироничной манере, сам в душе изумляясь, что совсем не трепещет перед монархом. Вот и теперь, один на один со своими мыслями, Жан оставался таким же уравновешенным, каким был всегда. Он знал, что будет любить Лоизу всю жизнь, понимал, что не вынесет этой муки, и потому сказал отцу, что должен умереть.

Вот каким человеком был юноша, потрясший Екатерину Медичи, которая редко чему-нибудь изумлялась. Жан де Пардальян заслужил уважение королевы Наваррской. Он жестоко высмеял герцога Анжуйского и сыграл шутку с королем Франции. Он все время оставлял в дураках Данвиля, а герцог де Монморанси принимал его в своем дворце как царствующую особу.

Шевалье де Пардальян был совершенно нищ. Если бы не три тысячи экю, позаимствованные его батюшкой в особняке Данвиля, юноша вышел бы из ворот дворца Монморанси без единого гроша… Чистосердечный и ироничный, с пылкой и ласковой душой, наделенный мощью Самсона и изяществом герцога де Гиза, он шагал по жизни, не подозревая, что приближается к своему триумфу. Жан не сердился на маршала де Монморанси, поскольку был уверен, что события развиваются так, как и должны развиваться; он придерживался распространенного тогда мнения (от которого, впрочем, многие не отказались и сейчас), что бедняк не вправе брать в жены наследницу огромного состояния. Не обижался Жан и на Лоизу; он лишь повторял про себя с очаровательным простодушием:

— Она не будет счастлива! Ни один мужчина никогда не полюбит ее так, как люблю ее я! О, моя маленькая бедняжка!

Думая же о себе, Жан шептал:

— Я не в силах выносить больше этих мучений. Еще несколько дней — и я лишусь рассудка. Но надеюсь, что вскоре эта пытка кончится. Ночью мы доберемся до владений Монморанси, и завтра я уже снова буду в столице… Теперь прикинем, сколько недругов меня здесь ожидает… Во-первых, Данвиль — весьма недурной фехтовальщик; во-вторых, д'Аспремон, о котором рассказывал батюшка; потом еще — трое придворных герцога Анжуйского плюс Моревер. Выходит — шесть… Брошу вызов всем одновременно… Черт возьми, должны же они справиться со мной вшестером! И шевалье де Пардальян героически завершит свой жизненный путь…

В эту минуту Жан ощутил, как что-то теплое уткнулось ему в ноги. Это преданный Пипо осторожно приблизился к своему господину и положил морду ему на колени, устремив на юношу ласковый взор бездонных карих глаз, полных почти человеческого сострадания.

— Пипо, милый! — искренне обрадовался шевалье.

Пес бодро гавкнул в ответ, будто заверяя:

— Разумеется, это я! Твой верный друг! А ты совсем позабыл обо мне, даже не смотришь в мою сторону… Но я всегда с тобой… до последнего вздоха!

Жан понял, что хотел сказать Пипо, погладил его по голове и нежно произнес:

— Близок час разлуки, Пипо… Это очень удручает меня. Я так тебе за все благодарен! Ведь если бы ты мне не помог, я бы и сейчас гнил в тюрьме… И голодали мы с тобой вдвоем, и холодали… Ты был отличным товарищем, никогда не вешал носа… Что с тобой станется без меня?

Пес вдумчиво внимал хозяйским речам. Но вот шевалье умолк, Пипо же будто осмыслял его слова. Потом он заглянул Жану в лицо и негромко заскулил.

В этот момент распахнулась дверь, и в спальню вошел Пардальян-старший.

— Пипо! И ты тут! — вскричал ветеран.

Пес с немым вопросом посмотрел на старика.

— Я сбегаю на постоялый двор «У ворожеи», — сообщил отец Жану. — Так сколько ты задолжал милейшему Ландри?

— Я провожу вас, батюшка.

— Ну вот уж нет! Если меня попытаются схватить, мне поможет Пипо. В крайнем случае принесет тебе весточку. Пожалуйста, Жан, сиди здесь!

Шевалье не стал спорить, и ветеран отбыл в сопровождении овчарки. Он радовался, что отправился без сына: старик решил выяснить, что происходит в городе. Долг владельцу «Ворожеи» был всего лишь предлогом. Заслуженный воин прежде всего хотел разведать, много ли соглядатаев вертится вокруг постоялого двора.

Отец ломал голову над тем, как уберечь сына от беды.

— В Монморанси мы, к счастью, поедем вместе, — бормотал старый рубака. — Но как заставить Жана разлюбить Лоизу? Я-то на его месте просто увез бы малышку — и все дела! Впрочем, есть у меня одна идея… Военная хитрость столетней давности — но вдруг да сработает… Эй, Пипо, не печалься! А ну развеселись!..

Пардальян протянул руку, и пес лихо запрыгал, заливаясь довольным лаем.

Нам еще неизвестно, что задумал Пардальян-старший. Посмотрим пока, что он будет делать на постоялом дворе «У ворожеи».

Но прежде чем направиться туда, ветеран обследовал все закоулки близ дворца Монморанси и удостоверился, что здесь опасаться нечего. Потом старик поспешил к переправе через Сену и вскоре оказался на другом берегу реки. Там он быстро достиг улицы Сен-Дени и подошел к постоялому двору «У ворожеи». В трактир Като Пардальян собирался заглянуть попозже.

Почтеннейший Ландри воззрился на появившегося ветерана, испытывая целую гамму чувств, в которой преобладали изумление, волнение и робкая надежда.

«А вдруг он сегодня вернет мне долг?» — рискнул предположить знаменитый кулинар.

— Любезнейший Ландри, — прямо с порога начал Пардальян, — я навестил вас, чтобы расплатиться — и за себя, и за сына. Мы с шевалье уезжаем из Парижа.

— О, сударь, как мне горько это слышать! — восторженно вскричал хозяин постоялого двора.

— Не расстраивайся, Грегуар! Мы теперь богаты и отправляемся в провинцию, наслаждаться тишиной и покоем.

У потрясенного Ландри отвисла челюсть.

— А где прелестная мадам Югетта? — поинтересовался Пардальян. — Сын попросил меня кое-что передать ей.

— Моя супруга сейчас появится. Однако, сударь, умоляю: отведайте нашей стряпни — на прощание, перед разлукой с Парижем.

— С удовольствием, друг мой! А вы тем временем несите все счета.

— Бог с вами, сударь… это не к спеху.

— Ну нет, мне не терпится уладить это дело!

— Конечно, раз уж вам угодно… не скрою: счет давно вас поджидает. Вы же сами два раза заговаривали об этом и два раза пытались расплатиться… Впрочем, о чем мы толкуем?.. За вами ведь такой пустяк… Вы уже несколько дней назад отдали бы его, если бы вас все время не отвлекали всякие непредвиденные события…

Тут в зал впорхнула очаровательная трактирщица.

— Югетта, прелесть моя, мы с сыном покидаем этот город, — обратился к ней Пардальян. — Отбываем в далекие края… И вот перед отъездом вспомнили, что нужно занести вам некоторую сумму…

— О, сударь, — пробормотал тронутый до глубины души Ландри. — Я сейчас сбегаю за счетом.

— Милая Югетта, — сказал меж тем хозяйке ветеран, — похоже, шевалье не сможет зайти сюда и вернуть долг, который хотел отдать лично вам…

— Но он ничего мне не должен! — горячо заверила старика Югетта.

— Не должен? Да нет! Еще как должен! Он прямо заявил мне: «Я в отчаянии, что мне не удалось отблагодарить красавицу Югетту — не деньгами, а двумя крепкими поцелуями — за ее доброе отношение ко мне. Обязательно передайте ей: ее пленительное личико навеки запечатлено в моей памяти!»

— Это действительно его слова? — прошептала хозяйка, зардевшись как маков цвет.

— Точно! Впрочем, по-моему, он не высказал даже половины того, что испытывает к вам. Теперь же — получайте обещанное…

Сказав это, ветеран встал и от всего сердца расцеловал Югетту в обе щеки. Затем он снова опустился на стул, взял бокал и громко провозгласил:

— За здоровье дивной Югетты!

— О, сударь, — отозвалась растроганная женщина, — я всю жизнь буду помнить эту любезную речь господина шевалье. Умоляю вас, заверьте его в этом. И в знак моей признательности я хочу передать ему кое-что…

— Да, да, моя прелесть?..

— Так вот. Скажите шевалье: она его обожает, — промолвила Югетта и не сдержала тяжкого вздоха.

— Кто это — она? — вскинул брови изумленный Пардальян.

— Та прекрасная девушка… Лоиза… Я не сомневаюсь: она отдала ему свое сердце… А он так страдает…

— Югетта, вы чудо!

— Да, он так мучился, что я не выдержала и открыла ему правду. Когда он возьмет Лоизу в жены, повторите ему это мое пророчество. Пусть помнит, что я первая заявила ему: его любовь взаимна!

— У вас редкая способность делать людей счастливыми, золотая моя Югетта, а к моему сыну это относится вдвойне! Черт возьми, с меня опять причитается!

И снова расцеловав хорошенькую трактирщицу, Пардальян-старший со всей серьезностью приступил к трапезе.

Под влиянием отменного вина достойнейшего Ландри ветеран предался сладким грезам: он уже видел себя на свадьбе Лоизы и Жана. Но неотложные заботы быстро вернули старика к действительности.

— Размечтался! — пробурчал недовольный собой Пардальян. — Мне же еще надо в Воровской квартал — подобрать пару надежных ребят… Вообще-то, я и без Югетты знал, что нас любят… Но вот как нам живыми и здоровыми выбраться из города?

Все хорошее, увы, когда-нибудь кончается — в том числе и замечательный обед. Убедившись, что все бутылки пусты, ветеран с удовлетворенной улыбкой пристегнул шпагу, взялся за кожаный пояс, в котором лежали три тысячи экю, прихваченные из ларя управляющего Жиля, и кликнул трактирщика. Излучающий счастье Ландри мгновенно подскочил к Пардальяну и вручил ему бумагу в целый локоть длиной. Пытаясь как-то обосновать чудовищную величину этого шедевра счетоводства, толстячок быстро заявил:

— Цифр, бесспорно, многовато, сударь, но я ведь даже не все вписал…

— Так внесите сюда все ваши издержки, любезнейший Ландри, — великодушно разрешил Пардальян.

— Ну если подсчитать точно, получится ровно три тысячи экю…

Ветеран достойно выдержал этот удар: не изменившись в лице, он принялся стаскивать с себя пояс. На лоснящихся щечках Ландри заиграл нервический румянец — в такое волнение привело его это историческое событие.

— Свершилось! — трепеща, прошептал достойный кулинар.

И вот эта-то идиллическая сцена была в один момент грубо прервана дикими криками.

— Это он! Хватай его! — заорали в три глотки мужчины, вломившиеся в зал; они выхватили шпаги и ринулись на Пардальяна. Загремели падающие стулья; рука Пардальяна, лежавшая на заветном поясе, мгновенно переместилась на эфес шпаги, и в воздухе сверкнула сталь клинка. Улыбку счастья на лице Ландри сменило выражение полной безнадежности и панического страха. Сильным пинком Пардальян опрокинул стол; со звоном полетела на пол посуда; мадам Югетта метнулась в кухню. А три человека, вне себя от гнева, стремительно атаковали старого вояку.

— Теперь уж никто тебе не поможет! — вопил один.

— Никаких поручителей! — завывал второй.

Это были Келюс и Можирон. Третий мужчина не произнес ни слова; он в холодном бешенстве наступал на ветерана. Это был Моревер. К «Ворожее» они заглянули лишь на всякий случай, просто вспомнив, что Пардальяны долгое время обретались на этом постоялом дворе. Шевалье они здесь не обнаружили, но, заметив его отца, без колебаний бросились в атаку.

Ветеран, еще не вполне оправившись от ран после боя на Монмартрской улице, героически защищался. Однако на него наседали три разъяренных противника; старик оборонялся, как мог, но нападавшие все же оттеснили его вглубь зала. Бой проходил в полном молчании. Придворные хотели только одного: уложить Пардальяна на месте, а затем отправить на тот свет и его сына. Они не расходовали сил зря, не теряли злой рассудительности и слаженно наступали, выбирая подходящую минуту для рокового удара. Пардальян подался назад. К сожалению, путь на улицу был отрезан неприятелем. Ветерана загоняли в дальний угол зала, к распахнутой двери в небольшую гостиную, где, как нам известно, устраивали когда-то вечеринку стихотворцы, содружество которых называли Плеядой. Натиск придворных становился все ожесточеннее, и Пардальян, пятясь от них через зал поэтов, вскоре оказался возле самой дальней комнатки.

— Ну, теперь ему не скрыться! — удовлетворенно процедил Моревер.

«Судя по всему, я испущу дух не на руках у сына!» — промелькнуло в голове у старого солдата.

Но вдруг он заметил приоткрывшуюся дверь в темную кладовку; оттуда было два выхода: один — в подвал, второй — в узкий коридор, ведший на улицу. Не успели придворные понять, что случилось, как дверь кладовки резко захлопнулась, едва не расквасив им носы. Но закрыл ее не Пардальян, которому удалось в последний миг шмыгнуть в чуланчик. Это сделала прелестная мадам Югетта! Когда очаровательная трактирщица сообразила, что ветерану сейчас придется плохо, она выскочила из большого зала, помчалась по улице к задним дверям, поспешно их отомкнула и притаилась в темной каморке над погребом. Увидев же, что Пардальян влетел в кладовку, Югетта тут же навалилась на дверь и щелкнула ключом в замке.

— Это вы! — вскричал потрясенный старик.

— Вам надо торопиться! — волновалась милейшая хозяюшка, увлекая Пардальяна к выходу из здания.

— Нет уж! Сперва я должен вас поблагодарить! — заявил Пардальян-старший, твердой рукой обнял мадам Югетту за талию и громко чмокнул спасительницу в щечку, а потом и в другую.

— Один поцелуй — от меня, второй — от шевалье!

Потом ветеран кинулся бежать по длинному коридору и в следующую минуту уже мчался по улице Сен-Дени.

А придворные атаковали закрытую дверь.

— Ты от нас не спрячешься! Мы все равно до тебя доберемся! — вопили Можирон и Келюс.

Моревер бросился на поиски молотка, чтобы вышибить запор. Он влетел в большой зал, где едва не смел со своего пути невозмутимую мадам Югетту.

— Молоток! Дайте молоток! — заорал Моревер.

— Вы хотите испортить дверь? — удивилась Югетта. — Возьмите лучше ключ!

— Мы щедро вознаградим вас, милочка! — обрадовался Моревер.

Вскоре дверь была отперта; однако, увидев длинный коридор, три негодяя сообразили, что старый хитрец снова обманул их. Они кинулись к выходу, но спешили напрасно: Пардальян давно убежал. Он торопился теперь в Воровской квартал, но совсем не для того, чтобы там затаиться; ветеран хотел разыскать лихих парней, которые помогли бы ему доставить семью герцога де Монморанси в родовой замок маршала.

На улице к Пардальяну подскочил Пипо. Пес не изменил себе: он держал в пасти колбасу, которую, воспользовавшись возникшей неразберихой, стащил на постоялом дворе «У ворожеи».

После ухода троих буйных посетителей Югетта направилась на кухню, где и нашла своего достойного супруга; трактирщик клокотал от гнева и обиды.

— О Создатель! — верещал он. — Я горячо надеюсь, что господин де Пардальян не сунется больше к нам с этим дурацким счетом!

— Ну почему же? — светло улыбнулась Югетта. — Пусть зайдет и расплатится; не такие мы богачи, чтобы отказываться от денег.

— Не надо мне его золота! — подпрыгнул почтеннейший Ландри. — Всякий раз, как он дотрагивается до своих монет, немедленно заваривается каша с битьем посуды и поломкой мебели в зале.

— А вы приплюсуйте это к его долгу, — надоумила мужа Югетта.

Сокрушенно охая, Ландри устроился за столом и добавил к устрашающих размеров счету следующее:

«Затем: целый обед, к коему подавалось вино, — два экю пять су; затем: бутылка старого бургундского — три экю; затем: две бутылки сомюрского — два экю; затем: перебитая посуда и приведенная в негодность мебель — двадцать ливров; затем: колбаса, украденная собакой шевалье де Пардальяна, — пятнадцать су четыре денье».

— Позволь, я спрячу эту бумагу, — промолвила Югетта, заботливо склоняясь над супругом.

Ландри протянул ей свиток и поплелся к плите в самом дурном расположении духа. А Югетта дописала внизу, под итоговыми цифрами:

«Уплачено господином де Пардальяном посредством двух поцелуев, один из которых поступил от него лично, второй — от имени господина шевалье; каждый поцелуй оценен в тысячу пятьсот ливров».

Хозяйка решительно перечеркнула счет и убрала его в шкатулку, хранившуюся у нее в спальне.

Около шести вечера Пардальян-старший снова объявился во дворце Монморанси. Перед этим он немало побегал по Воровскому кварталу, где шептался с какими-то людьми на редкость подозрительного вида, которых в этой сомнительной части города было полным-полно. В особняк герцога он возвратился в прекрасном настроении, ухмыляясь в усы и довольно бурча:

— Поглядим, что выйдет из этого разговора…

Какой разговор имел в виду ветеран? Мы ведь не забыли, что перед тем, как покинуть дворец Монморанси, Пардальян-старший заглянул к сыну и сказал, что собирается в Воровской квартал. Отец распрощался с Жаном, однако вскоре опять зашел к нему — вроде бы для того, чтобы прихватить с собой Пипо. Однако мы еще не знаем, что, расставшись с сыном в первый раз, Пардальян-старший облазил весь особняк и наконец разыскал Лоизу.

— Как хорошо, что я вас встретил! — обрадовался Пардальян-старший. — А то бы так и не свиделся с вами перед отъездом.

— Перед отъездом?! — потрясенно прошептала побелевшая Лоиза.

— Да, мы с сыном отбываем…

И старый хитрец принялся в красках расписывать загадочный недуг, от которого на глазах тает несчастный юноша. Разливаясь соловьем, Пардальян-отец незаметно увлек Лоизу к дверям спальни Жана. Расстроенная девушка, не замечая того, шла за ветераном: нежданная весть повергла ее в отчаяние; сердечко Лоизы почти перестало биться от горя. А Пардальян-старший тем временем толкнул дверь, за которой тосковал его сын, и Лоиза услышала, как Жан изливал душу Пипо. Отец забрал пса и зашагал прочь, не прикрыв двери, возле которой замерла Лоиза… О чем думала она в эту минуту? Какие чувства обуревали красавицу? Во всяком случае кончилось это тем, что Лоиза шагнула в комнату и, глядя пораженному шевалье в лицо, промолвила:

— Вы покидаете нас? Отчего?

Жан совершенно потерял самообладание; он разнервничался, кажется, куда больше, чем Лоиза.

— Откуда вы узнали? — в полной растерянности пробормотал он.

— Сперва мне сообщил об этом ваш батюшка, а после — и вы сами… Извините, шевалье, получилось так, что я невольно подслушала… Я вовсе не хотела… Но вы говорили, что собираетесь отправиться туда, откуда нет возврата… и что вашего песика вы с собой не возьмете… и еще вы признались, что спешите с отъездом, поскольку попали в беду… О, шевалье, что же это за края, откуда нет пути назад?

— Ах, не терзайте меня, мадемуазель…

— И куда нельзя последовать за вами милому Пипо?.. Так какая же беда с вами приключилась?

Она спрашивала его точно в беспамятстве, сама изумляясь собственной храбрости. Девушку била дрожь, в прекрасных глазах стояли слезы. Шевалье любовался Лоизой, замерев от восторга; сердце же его едва не разрывалось от боли.

— Ах, это все пустая болтовня… Нет никакой беды…

— Вам просто не нравится здесь! — вскричала Лоиза, не в силах скрыть душевного волнения. — О да, вам здесь не нравится! Вам наскучило общество моей больной матери… моего отца…

И совсем тихо она закончила:

— …и мое тоже!..

Шевалье опустил веки, молитвенно сложил руки и проговорил прерывающимся от страсти голосом:

— Быть здесь… Быть здесь для меня — райское блаженство!

Лоиза издала негромкое восклицание; сердцу и душе ее открылась правда: девушке, наконец, все стало ясно. Теперь она была белее снега — но смогла произнести:

— Вы решили не уехать… а умереть!

— Увы, это так.

— Но почему же? Почему?

— Я вас люблю.

— Вы любите… меня?..

— Да!

— И ищете смерти?

— Да! Да! Да!

— Значит, вы стремитесь убить и себя, и меня?..

Она говорила едва слышно, тихим, дрожащим голосом — и столь же негромко отвечал ей шевалье. Трепеща от нахлынувших чувств, они даже не очень понимали, какие слова срываются с их уст. Но каждый звук, каждое движение было исполнено любви и нежности. Молодые люди и не пытались притворяться. Лоиза беседовала с Жаном второй или третий Раз в жизни, однако, не колеблясь, раскрыла ему свое сердце. У нее не мелькнуло ни одной мысли о том, что любовь нужно таить, что проявлять ее неловко… Лоиза, сама робость и деликатность, даже не вспомнила в эту минуту о приличествующей юной особе стыдливости. Речь красавицы звучала искренне и безыскусно. Лоиза чистосердечно призналась в том, в чем совершенно не сомневалась: если погибнет шевалье — погибнет и она. Это было очевидно, иначе случиться просто не могло: тут не возникало никаких вопросов. Лоиза не ломала голову над тем, являются ли ее переживания любовью. Ей было ясно одно: ее судьба неразрывно связана с судьбой шевалье, ее душа слилась с душой этого юноши. Куда бы он ни отправился — она последует за ним; когда бы ни умер — тут же угаснет и она. Никакая сила не оторвет их друг от друга.

— Значит, вам хочется, чтобы я тоже погибла? — повторила девушка.

Взгляд ее светлых и чистых, точно синева небес, очей был устремлен на шевалье де Пардальяна. Жан затрепетал. Он уже не помнил, что герцог собирается выдать Лоизу замуж за какого-то графа де Маржанси и тот вскоре разлучит их. Ошеломленный юноша пробормотал:

— О Боже! Сплю я или грежу?!

Лоиза потупилась; щеки ее стали белее лилий, и она медленно проговорила:

— Если вы умрете, мне тоже не жить… потому что… потому что я люблю вас…

Они замерли совсем близко друг от друга, однако же тела их не соприкасались. Юноша остро ощущал: как только он дотронется до руки Лоизы, та потеряет сознание. И тогда он произнес без всякой рисовки (ничто ведь не потрясает так, как правда):

— Лоиза, я дышу лишь потому, что небезразличен вам… Я считал абсурдной даже робкую надежду на вашу благосклонность… Я решил бы, что сошел с ума, если бы попытался вообразить, как вы вдруг полюбите меня… Однако это случилось… О Лоиза, я даже не понимаю, чувствую я себя счастливым или нет… Душу мою внезапно озарило солнце… Вы воскресили меня, Лоиза!

— Сердце мое навеки отдано вам!

— Да, я не сомневаюсь и никогда не сомневался… не сомневался, что рожден лишь затем, чтобы поклоняться вам, только вам одной!

Голос шевалье вдруг прервался. Трепетное волнение охватило все его существо. Молодым людям стало ясно: не нужно больше никаких слов. Все так же глядя в глаза Жану, Лоиза тихо отошла к двери и выскользнула из комнаты; она пропала, как волшебная мечта! А он оцепенел, словно обратившись в камень.

Шевалье де Пардальян обычно производил впечатление хладнокровного человека, однако в действительности был юношей пылким и горячим. И в этот миг сердце его едва не разорвалось от величайшего, невообразимого счастья. Жан шагнул к окну и победным взглядом окинул столицу. Он ничего не сказал, но душа его ликовала.

«Отныне мне принадлежит весь мир! — восторженно думал шевалье. — Какое мне дело до короля Карла, Монморанси и Данвиля, зачем мне сокровища, почести и власть! Теперь я — самый богатый и сильный человек на земле. О, Лоиза, Лоиза!.. Я готов сразиться с целой армией! Десять тысяч клинков, нацеленных мне в грудь, не устрашат меня! Пусть сгорит Париж! Пусть небо упадет на землю!.. Я счастлив!.. «

В шесть часов вечера Пардальян-старший явился во дворец Монморанси. Здесь ветеран присоединился к сыну, который совещался с герцогом. Юноша был уже полностью вооружен. Во дворе ожидал большой экипаж со спущенными занавесками на окнах. Старый вояка с любопытством покосился на шевалье, однако Жан держался со своей обычной невозмутимостью.

«Видимо, тут все по-прежнему, — решил отец. — Слава Богу, я порадую его хотя бы предсказанием добрейшей мадам Югетты».

Пардальян отвел сына в уголок и шепнул, что двадцать отчаянных парней готовы незаметно последовать за каретой герцога — так что тот ничего даже не заподозрит.

Маршал де Монморанси распорядился трогаться в путь. Чтобы не возбуждать интереса зевак и обмануть соглядатаев, было решено выбраться из столицы через заставу Сент-Антуан, потом свернуть налево и выехать на дорогу в Монморанси. Лоиза с матерью устроились в экипаже, занавески задернули еще плотнее, дверцы надежно закрыли. Маршал верхом на коне держался справа от кареты, шевалье — слева. Ветеран на горячей лошадке гарцевал впереди, а дюжина всадников из свиты герцога замыкала эту маленькую процессию.

В те времена на улицах Парижа часто появлялись массивные экипажи с такой охраной, и потому наши герои не привлекли к себе чрезмерного внимания. Часам к семи вечера они достигли заставы Сент-Антуан.

Однако здесь офицер, возглавлявший караульных, преградил герцогскому кортежу путь.

— Ворота заперты! — прокричал страж.

— Почему? — осведомился Франсуа де Монморанси; лицо его побелело.

Офицер сразу узнал маршала:

— Извините, монсеньор, очень сожалею, но пропустить вас я не вправе.

— Но, господин офицер, в этот час городские ворота должны быть еще открыты.

— Прошу прощения, сударь, но вы можете сами убедиться: ворота на запоре и мост поднят.

Маршал привстал в стременах и увидел: мост и в самом деле поднят.

— Ну, Господь с ней, с этой заставой… Проедем через другую…

— Сударь, все ворота Парижа на замке.

— И когда же их отопрут? Завтра?

— Ни завтра, ни послезавтра…

— Но это просто возмутительно! — вскричал маршал. В голосе его сквозило неподдельное волнение.

— Повеление государя, сударь.

— Стало быть, теперь нельзя ни попасть в столицу, ни покинуть ее?

— Не совсем так, сударь. Въезжать могут все, а вот для выезда необходима специальная бумага за подписью прево города Парижа. Дом господина прево находится рядом с Бастилией, и если вы хотите…

— Да ладно, не нужно… — проговорил герцог и распорядился возвращаться во дворец Монморанси.

«Придется задержаться, — подумал Франсуа. — Но, впрочем, ничего страшного. Скоро уедем. Однако — повеление государя?.. Какую же цель преследует король? Неужели это как-то связано со мной? А если нет, то чем все-таки объясняется этот странный приказ?»

Ему пришло в голову, что в городе сейчас полно гугенотов, сопровождающих Жанну д'Альбре, Генриха Наваррского и адмирала Колиньи. Видимо, непонятное предписание было вызвано присутствием в Париже большого числа протестантов.

Экипаж герцога тем временем повернул назад, а Пардальян-старший спрыгнул на землю и бросил поводья своей лошадки одному из караульных. Ветерана весьма и весьма насторожило загадочное повеление государя, и старику захотелось узнать, что же происходит. Вот он и решил расспросить офицеров. Несколько минут Пардальян слонялся у заставы, пытаясь выдумать какую-нибудь байку, с помощью которой он смог бы вызвать стража ворот на откровенность.

Внезапно ветеран заметил, что один из караульных оставил свой пост и зашагал по улице Сент-Антуан. Старый вояка немедленно кинулся за ним, рассудив, что из солдата он вытянет больше, чем из офицера. Настигнув парня, Пардальян с легкостью начал беседу.

— Что-то нынче душновато, — заметил он. — Глотнуть бы сейчас холодненького винца…

— И не говорите, сударь! — оживился караульный.

— А не распить ли нам бутылочку за здоровье Его Величества?

— Да я бы, конечно, не отказался…

— Так завернем в этот погребок?

— Нет, сейчас я не могу.

— Как это «не могу», если я угощаю?

— Мне нужно выполнить распоряжение офицера.

— Это какое же распоряжение?

Караульный раздраженно покосился на старика, так нахально сующего нос в чужие дела. Однако Пардальян уже углядел краешек письма, торчащий из-за пазухи солдата.

— А вам-то, сударь, что до этого?

— Вообще-то ничего, но если вы уходите надолго…

— Да уж, быстро не управлюсь… Мне надо в Тампль.

— В тюрьму Тампль?

— Нет, не туда, а в один дом неподалеку.

Пардальян все еще шел рядом с караульным и напряженно размышлял.

— Друг мой, — внезапно обратился он к стражнику, — а мне ведь известно, что вы должны доставить послание во дворец Мем.

— А откуда вы знаете? — изумился караульный.

— Да у тебя же уголок выглядывает из-за пазухи; смотри, так ведь и выронить можно!

Сказав это, Пардальян быстро вытащил спрятанную на груди у парня бумагу и мгновенно прочел адрес: «Монсеньору маршалу де Данвилю. Дворец Мем». Пардальян молниеносно окинул взором улицу и оценил ситуацию: вокруг толпился народ, а неподалеку виднелась группа конных гвардейцев. Убежать со своим трофеем ветерану явно не удалось бы… Старик вынужден был отдать письмо стражнику — но обратил внимание на то, что пакет вот-вот расклеится: похоже, запечатывали его в большой спешке. Старый солдат решил не упускать караульного из вида, хотя парень уже мечтал избавиться от навязчивого спутника.

— Извините, сударь, но я очень тороплюсь, — заявил стражник и бросился бежать.

Однако ускользнуть от Пардальяна было нелегко: парень понесся стрелой, но ветеран без раздумий ринулся следом.

— Друг мой, — завопил он, — не желаешь получить сто ливров?

— Нет! — отозвался караульный и помчался еще быстрее.

— Пятьсот ливров!

— Сударь, я кликну гвардейцев.

— Тысячу ливров! — упорствовал Пардальян.

Парень замер на месте. Лицо его стало пунцовым.

— Что вы от меня хотите? — обреченно поинтересовался он.

— Я вручу вам тысячу ливров золотыми монетами, если вы позволите мне ознакомиться с содержимым пакета.

— Но меня же за это вздернут!

— Значит, бумага чрезвычайно важная… Две тысячи ливров!

Парень застонал, и тогда Пардальян предложил:

— Заглянем в ближайший трактир, я угощу вас вином, а пока вы отдохнете за стаканчиком, я вскрою и прочту послание. А после запечатаю так, что никто ничего и не заметит.

— Нет, — покачал головой караульный. — Офицер поклялся, что велит меня повесить, если с пакетом что-нибудь случится.

— Ну ты и дурень! С письмом же все будет в порядке! Три тысячи ливров!

Пардальян как клещ вцепился в стражника и впихнул его в трактир. Несчастный парень обливался холодным потом и постоянно менялся в лице.

— А вы не врете? — дрожащим голосом проговорил бедолага, когда ветеран усадил его за стол.

«Да, похоже, все-таки не видать почтеннейшему Ландри этих трех тысяч ливров. Ну и ладно! Он и так богатый, подождет!..»

Не произнося ни слова, Пардальян снял с себя заветный пояс и бросил его на стол перед караульным:

— Держи!

Парень остолбенел: ни разу в жизни не любовался он такой грудой золотых монет. Это было огромное богатство! Он кинул Пардальяну пакет и, не пересчитывая, начал судорожно рассовывать деньги по карманам. Затем вскочил на ноги, ринулся к выходу и скрылся, даже не кивнув на прощание. Пардальян хмыкнул, неторопливо распечатал послание и прочитал следующее:

«Монсеньор, к заставе Сент-Антуан подъезжал экипаж с зашторенными окнами; его сопровождал эскорт примерно из десяти верховых. Среди всадников был герцог де Монморанси, который очень досадовал, что не сумел покинуть Париж. Думаю, среди людей маршала находились и два негодяя, о которых вы рассказывали. Я велел наблюдать за экипажем; полагаю, он вернулся во дворец Монморанси. Не сомневаюсь, что вы уничтожите мое письмо сразу же после того, как ознакомитесь с его содержанием, и не оставите своим вниманием человека, известившего вас о передвижениях преступников».

— Так-так, — пробурчал ветеран, — теперь ясно, чем вызвано распоряжение Его Величества запереть все городские ворота.

И Пардальян зашагал во дворец Монморанси.

Тем вечером маршал де Данвиль получил отчеты от караульных, охранявших все парижские заставы. В каждом рапорте было написано: «Ничего нового» или «Герцог де Монморанси не делал попыток выбраться из города», либо же «Известные вам особы не появлялись». Только от Сент-Антуанских ворот не принесли никакого сообщения.

Таким образом маршал де Монморанси, Лоиза, Жанна де Пьенн и оба Пардальяна были заключены в стенах Парижа. Данвиль, мечтавший свергнуть Карла IX, пользовался тем не менее полным доверием государя и бесстыдно злоупотреблял этим. Ведь в Лувре Данвиля считали опорой королевского трона, а Екатерина Медичи видела в нем одного из самых надежных защитников истинной веры. Потому сейчас ему и поручили в течение трех месяцев наблюдать за всеми заставами города. Анри с легкостью доказал Карлу IX, что в такое неспокойное время, как теперь, необходимо знать, что за люди прибывают в Париж и отбывают из него.

Итак, Анри де Монморанси фактически исполнял обязанности военного губернатора Парижа. Он должен был занимать этот пост вплоть до окончания празднеств, связанных с бракосочетанием Генриха Наваррского и Маргариты Французской, до того самого дня, когда армия, а с ней и все гугеноты, выступит в поход и двинется в Нидерланды. Данвиль обрел огромную власть, став своего рода комендантом тюрьмы, в которую превратился весь Париж.

Во дворце Монморанси все было по-прежнему. Наши герои пришли к выводу, что нужно затаиться в особняке герцога и не пытаться пробиваться через городские заставы. Ведь должны же парижские ворота когда-то распахнуться! Вот тогда семья маршала и Пардальяны без лишнего шума уедут в провинцию.

Так пролетело полмесяца. Жан и его отец ежедневно бродили по столице в поисках свежих известий. При этом, выскальзывая из дворца и пробираясь обратно, Пардальяны старались никому не попадаться на глаза. Но вот как-то вечером, вернувшись в особняк в одиночестве, ветеран наткнулся в прихожей на своего старого знакомца: это был Жилло, милейший племянник господина Жиля, управляющего маршала де Данвиля.

— Ты что тут делаешь? — разъярился Пардальян.

— О, господин офицер, мне надо… я сейчас вам все объясню…

— Шпионишь? Подглядываешь и подслушиваешь, гаденыш?

— Да позвольте же сказать! — заскулил Жилло.

— И знать ничего не хочу! Я всех предупреждал: увижу тебя еще раз — уши отчекрыжу!

Тут Жилло гордо вскинул голову и голосом обиженного праведника проговорил:

— Не думаю, что вам удастся исполнить свою угрозу!

Жилло стянул шапку, которая закрывала его круглую башку до самых бровей, и изумленный Пардальян обнаружил, что оттопыренные уши парня исчезли!

— Вот так-то сударь! Нельзя отхватить то, что уже отхвачено…

— Это кто же постарался?

— Мой дядя — самолично! Когда он сообщил хозяину, что я раскрыл вам секрет монсеньора, испугавшись вашего обещания оборвать мне уши, маршал де Данвиль заявил дяде: «Отлично! Отсеките его проклятые уши своими руками!» И мой дядюшка (разве мог я вообразить, что он способен совершить подобное злодейство!) с радостью выполнил чудовищное распоряжение! Я лишился чувств, и меня вышвырнули на мостовую. Там меня и нашла одна добрая женщина; лишь благодаря ее заботам я еще жив и жажду теперь отплатить негодяям! Располагайте же мной, сударь!

«Ну и ну!» — крякнул про себя Пардальян-старший.

— Уверяю вас, сударь, — доказывал меж тем Жилло, — я принесу вам гораздо больше пользы, чем вы можете себе представить. Ей-Богу, вы не раскаетесь, а мне ведь многого и не надо…

— Так что же ты хочешь?

— Только одного: отомстить монсеньору де Данвилю и подлецу-дядюшке: один велел отхватить мне уши, а другой тут же это сделал.

«Разумеется, он — редкостный мерзавец, однако порыв у него благой. Возможно, парень и впрямь неплохо нам послужит», — решил Пардальян-старший и заявил:

— Ладно! Считай, что я тебя нанял!

В глазах Жилло вспыхнули огоньки злобной радости, но ветеран не обратил на это внимания — иначе он, конечно, почувствовал бы недоброе. А так он лишь поманил парня за собой и направился вглубь герцогского особняка.

Жилло поспешил за Пардальяном, процедив сквозь зубы:

— Не сомневаюсь, что дядя Жиль похвалил бы меня!


Глава 3 ЗВЕЗДОЧЕТ | Любовь шевалье | Глава 5 ГРОЗОВЫЕ РАСКАТЫ