Глава 22

Багровое пламя. Горящий старый каштан. Мертвая Проказа. Плачущий Шен. Цейра Асани, заживо сгорающая в степи. Рыжие волосы Холеры. Точно снежинки, крутящиеся в воздухе игральные карты.

«Прости, малыш!» Щелчок арбалета. Пепел. Куда ни глянь – пепел. Удушающий запах серы. Человек костяной палочкой чертит на земле магическую фигуру. Могилы. Могилы. Могилы. Кладбище. Луна. Алая. Кто-то идет за мной. Опасность. Оборачиваюсь.

Синие глаза Лаэн. Она падает в пропасть. У нее маска Кори. Смех Высокородного. Пламя. Багровое пламя. Пахнет болотом. Кругом непроглядный туман. Йе-арре и еще… Кто? Не могу рассмотреть.

Буря безумствует. Вырывает из земли полынь. Бросает в лицо. Набрасывается. Обжигает. Сдирает кожу и плоть. Я кричу. Горло саднит горечью. «Вон она! Стреляй!». Шен. Лаэн. Гис. Га-нор. Лук. Проклятые. Топот копыт. Кружится хоровод. Воет ветер. Больно. Тиф смеется. И весь мир пожирает огонь.

Я со стоном открыл глаза. Приподнялся на руках. Вокруг было темно, но это не помешало мне почувствовать, что вселенная закрутилась волчком, в голове лопнула огненная слива, ладони дыхнули жаром ожогов, и я вновь растянулся на вонючей сырой соломе.

Крепко мне досталось! Посох проклятого колдуна – ужасно тяжел. Хорошо, не проломил череп. Удивительно, что я остался жив.

Аккуратно повернувшись, я вскрикнул от кинжального укола в ребра и несколько ун лежал, не шевелясь. Восстанавливал дыхание и приходил в себя. Острая резь медленно и нехотя отпускала левый бок. Кости сломаны. Как пить дать. Боль такая, что ноющее правое запястье, куда угодил первый удар хилсса, а также обоженные ладони кажутся чем-то несущественным и далеким.

Ублюдочный некромант! Пожалуй, впервые в жизни меня столь мастерски отделали.

– Лаэн, – просипел я. – Лаэн!

Нет ответа.

Я сцепил зубы, попытался сесть и потерял сознание.

Мне снился тот же самый кошмар, что и в прошлый раз. Раз за разом он заканчивался огнем, и раз за разом им же и начинался. Плавая в этом сгустке хаоса, я не находил выхода. Помню, что несколько раз просыпался и вновь проваливался в забытье.

Кто-то приходил ко мне. Посмотрев на меня, наклонился и положил руку на лоб. Сухая горячая ладонь обожгла кожу пламенем, пожравшим боль. Непослушными губами я попытался спросить, где Лаэн, но мне приказали спать, и я уснул…

На этот раз пробуждение оказалось не столь ужасным. Я осторожно сел и ощупал голову. Никаких шишек и ссадин. Бок тоже молчал. Кончиками пальцев я дотронулся до ребер, но и они не дали о себе знать – дышалось легко. Ожогов на ладонях не было.

Странно.

Исцеление не приснилось? Тогда кто это сделал? Шен?

– Шен… – позвал я.

Нет ответа.

Вокруг – непроглядная темнота. Глаза привыкали к ней безумно долго, но наконец-то я смог различить место, где оказался. Это была узкая камера, которую можно пройти из конца в конец шестью шагами, а потолок, при желании, – достать рукой. В дальнем углу узилища – мерзко пахнущая дыра, в шаге от меня – толстые прутья решетки. На полу – вонючая солома. И, кажется, блохи или еще какие твари – я весь чесался.

На всякий случай, я проверил решетку на прочность.

– Проклятье! Чтобы ее выломать, нужна сила блазга.

И тут же из темноты раздался ответ:

– Это твой таква думать. Она кварепче, чем квазаться, человече.

Я не вздрогнул, хотя надо было. Этот умник смог меня напугать. Напротив моей камеры располагалась другая, но кто бы мог подумать, что в ней кто-то есть?

– Забери меня Бездна! Не верю.

– Квагун не любить тех, квато не верить, – осуждающе донеслось из мрака. – Но это не менять дел. Решетка прочна. Мы уже пробовать. И не раз.

– Печально, – сказал я первое, что пришло в голову. Того, кто со мной разговаривает, видно не было. Лишь в одном месте камеры мрак казался гуще, чем в других. Судя по очертаниям – действительно, блазг. Здоровый. Не какой-нибудь мелкий лягушонок из болота, а вполне себе настоящий квагер.^[30]

Последние слова я произнес вслух, и мой собеседник довольно рассмеялся кваканьем раздувшейся от радости жабы.

– А твой червяква в рот лучше не кваласть. Ловква подметить. Да.

– Что квагер делает так далеко от родных болот?

– Путешествовать. Путешествовать, да. По воле Квагуна.

Говорил он гораздо хуже, чем старина Ктатак, но вполне сносно. Многие из его племени и десяти человеческих слов не могут произнести, чего уж говорить о связной речи? Человеческий язык для гортани болотных жителей непрост. Общаясь между собой, ребята предпочитают квакать.

– Мы радоваться, что твой здоров. Даже думать, что уже уходить к Квагуну. В мир прогреть солнцем воды, теплого торфа и жирных червяквакваков.

– Рано мне к червяквакам.

– Таква и она таква думать. Потому и лечить твой. Мы так считать.

– Она? – тут же насторожился я.

Он заворчал, квакнул на низкой ноте и вздохнул:

– Кванечно. Она. Или твой бы не быть так бодр.

– Кто она?

– Ведьма. Отравляющая болото.

Мне потребовалось несколько ун, чтобы вспомнить, что Отравляющая болото – прозвище Проказы у народа блазгов. Подтвердились мои худшие опасения – мы попали в цепкие лапы одной из Шести.

Дурак! Самоуверенный дурак! Почему я не пошел вдоль берега?! Лучше бы потерял лишние недели, чем так бездарно попался! Мое решение двигаться через степь оказалось страшной ошибкой. И теперь за нее придется расплачиваться не только мне, но и Лаэн.

– Давно я здесь?

– Четыре раза солнце вставать.

Четыре дня!

– Меня привели одного?

– Твой совсем ничего не помнить, человече? Да. Твой был один.

– А женщина? Ты что-нибудь слышал о женщине?!

– Нет. Никваго, квароме тебя. Твой самка? – заинтересовался он.

– Да.

– Если ее и держать, то не здесь.

– А где? – встрепенулся я. Мысли о том, что могло случиться с Лаэн, не оставляли меня.

– Квагун знать. Мы не знать. Сейчас ночь. Пора пузатой ласковой луны и сладких звенящих песен. Но я давно не петь, а луна перестать быть ласковой к моя. Я жить, когда светло, а не когда ночь. Спи и твой, человече. Спи. Утро вечера светлее. Если твой лечить, значит, твой нужен Квагуну. И Отравляющей болото. Значит, будешь жить. И с твой самкой все будет хорошо. Мы верить в это.

Он затих, и я не стал приставать к нему с расспросами. Вряд ли блазг знает больше, чем рассказал. До самого утра я так и не сомкнул глаз, беспокоясь о судьбе Лаэн.

С учетом того, что здесь не было даже маленьких окошек, утро ничем не отличалось от ночи. Такая же темень. Никто из тюремщиков не озаботился принести факел. Впрочем, как и еду с водой. Только сейчас я почувствовал насколько голоден.

– Эй, блазг!

Зашуршала солома.

– Что твой, человече?

– Здесь кормят?

– Иногда, – рассмеялся он. – Ты вовремя спросить. Юми уже слышать шаги. Ква нам идти.

Я не успел спросить, кто такой Юми. В отдалении лязгнул засов, противно скрипнули давно не смазываемые петли, затем раздались шаги. С каждой уной становилось все светлее и светлее.

Двое. Набаторцы. Солдаты. У одного за спиной висел арбалет. Он же нес фонарь, а его товарищ, пыхтя, – поднос с едой.

Арбалетчик повесил фонарь на скобу, подошел к моей камере.

– А. Пришел в себя. С возвращеньицем.

– Заткнись, – хмуро бросил второй. – Забыл, что тебе сказали? Не разговаривать с ним!

– Да ладно тебе, Злой, – отмахнулся набаторец. – Кто же узнает?

– Думаешь, от нее хоть что-то можно скрыть, Лось? Помоги лучше еду раздать.

Тот сразу же помрачнел и заткнулся.

В полном молчании он открыл решетку, поставил на пол тарелку с похлебкой, кружку какого-то фруктового пойла и положил ломоть черного хлеба с куском овечьего сыра. Я не дергался, потому что Злой направил на меня заряженный арбалет.

Оставшаяся снедь, а на подносе ее было намного больше, чем досталось мне, отправилась в соседнюю камеру.

– К стене! – отрывисто приказал Злой.

Свет от фонаря падал в мое узилище, а клетка болотного жителя оставалась почти такой же темной, как и прежде. Не знаю, как надсмотрщики там могли хоть что-то рассмотреть.

– Держи его на прицеле.

– Держу, – тот направил оружие в темноту. – Порядок тебе знаком, блазг. Замри. И все у нас будет хорошо…

– Готово. Пошли.

Звякнул ключ.

– Пользуйтесь щедростью госпожи. Была бы моя воля, я бы вас не кормил.

– Значит, нам повезти, – послышалось из камеры блазга.

– Да идем же! Хрен ли с ними трепаться?

– А с ними никто не запрещал, – ответил Лось, но послушался и снял фонарь с крюка.

– Эй! Долго мне тут сидеть?!

– Да пошел, ты! – огрызнулся Злой.

– Фонарь оставь, скотина! – заорал я, но мои слова прошли мимо их ушей.

– Есть можно и в темноте, – сказал блазг, когда тюремщики ушли.

– Как тебя зовут?

– Гбабак. Гбабак из семьи Восточных болот. И Юми. Только он стесняться твой.

– Юми? Вас там, что ли, двое?

– Да.

– Твой друг ведет себя очень тихо.

– Говорить ведь твой. Он твой стесняться.

Надо же! Какой стеснительный блазг. Если их камера так же «велика», как моя, интересно, как они там помещаются?

– Юми – странное имя для блазга.

Раздалось веселое кваканье.

– Твой смешной, человече. Юми говорить, что еще такваких не встречал. Юми не блазг. Он – вейя.

Вейя? Название мне ничего не говорило. Вейя можеть быть маленьким зеленым головастиком с крылышками, а может лохматым рогатым хомяком размером с матерого волка. Кто такой вейя, забери меня Бездна?!

– А как называют народ Юми люди? – осторожно поинтересовался я.

– Такваже. Вейя. Не слышать?

– Нет.

– Юми говорить, что не удивляться. Он маленький народец. Жить, где гора встречать болото. Лес Видений вы его назвать. Слышать о такваком?

– Да.

Теперь мне стало, более-менее, понятно. Лес Видений находится на узкой полоске земли, тянущейся вдоль южной границы Блазгских болот и Самшитовых гор. Об этом месте многие слышали, но совсем немногие там смогли побывать. С одной стороны – отвесные пики, с другой – бесконечное болото. Гиблое место. Да и лесок, несмотря на то, что никогда не сравнится размерами с Сандоном, Улороном и Рейнварром, по слухам, населен такими тварями, что соваться в него чревато крупными неприятностями.

В общем, люди в лес Видений старались не лезть, так что, вполне возможно, там живут не только неизвестные мне вейи, но и любимая бабушка Бездны.

– Вейи там жить.

Голова кругом идет, а тут еще какие-то Юми.

– Ты знаешь, где мы находимся?

– Человеческвая квалетка. В большом доме.

– Что за дом?

– Я не знать. Большой человеква здесь жить.

– Проклятая?

– Вот так, собака! – пискнули из камеры Гбабака.

– Это Юми, – представил товарища блазг и несколько извиняющимся тоном закончил:

– Мой друг плохо знать языква людей. Точ-не-е он знать всего лишь про собакву. Твой не обижаться. Юми не дразнить твой.

– Вот так, собака, – подтвердил вейя.

– Он сказать, что здесь раньше Отравляющая болото не жить. Она придти после. Квагда мы уже сюда попасть. Раньше здесь жить большой человеква. Он разводить лошадей.

Так, похоже, это каземат поместья благородного, о котором поведал трактирщик. Значит, всего лишь в паре лиг от того злополучного перекрестка, где нас захватили.

– И за что вы сюда угодили?

Блазг неохотно ответил:

– Я хотеть есть. Съесть одну из лошадей того человеква.

Угу. Знаем. Проходили на Ктатаке. Блазги едят редко, но метко. Могут питаться раз в месяц, но так, что два десятка оголодавших солдат умрут от зависти.

– Целую лошадь? – осторожно спросил я, представляя какой удар должен был хватить конюхов, когда они не досчитались одного из племенных коней.

– Я не великван и стольква в жизни не жрать, – обиделся Гбабак. – Часть лошади. Малую.

– Обедал ты, конечно же, не предупредив хозяина конюшен.

– Квато же знать, что они чьи-то?! По полю сами бегать. Я думать охота. Поймать.

– Лучше бы ты сайгураков ловил, – рассмеялся я. – И скольких ты отправил в Бездну, прежде чем вас с другом засунули в этот каменный мешок.

– Вот так, собака! – в голосе Юми послышалось искреннее возмущение.

– За кого твой меня принимать? – оскорбился Гбабак. – Я ци-вили… – зо-ванное существо. Не дикварь. Понять, что совершить ошибку. Сдастся. Ждать, квагда люди понять, что я не хотеть таква поступать. Но прибыть Отравляющая болото, и о нас все забыть. Я плохо говорить на вашем языке. Лучше, чем Юми. Но все равно плохо. Твой меня понимать?

– Да.

– Хорошо. Очень хорошо, человече. Юми говорить, что опять идти сюда. Одна из змей.

У вейи оказался отличный слух. Засов лязгнул лишь через десять ун после того, как блазг сообщил о приближении гостя. На этот раз не было теплого света. Ему на смену пришел бледно-голубой. Мертвый.

Облаченный в белую мантию человек появился совершенно бесшумно. Я узнал его. Один из тех некромантов, что скрутили нас на дороге. Над его головой висел маленький сияющий шарик. Замок на решетке громко щелкнул. Дверь распахнулась.

– Выходи, – сухо сказали мне. – Тебя хотят видеть. Стоит мне тратить время на то, чтобы рассказывать, что с тобой будет, если начнутся глупости?

– Нет, – негромко ответил я.

Меня превратят в груду дымящихся костей. Причем, оживших.

– Тогда иди вперед.

Я пошел. А что оставалось делать? Не бороться же с ним? У меня в открытом поединке против Белого никаких шансов.

В узилище оказалось всего четыре камеры. Моя и Гбабака были дальними. Две другие, сейчас пустые, находились рядом с массивной, но порядком пораженной ржавчиной дверью. Поднявшись по трем покрытым плесенью влажным ступеням, я оказался у выхода. Пригнулся, чтобы не удариться лбом о низкую притолоку, и попал в большую полутемную комнату. Здесь все было завалено ящиками, рассохшимися бочками и мешками.

– Не стой. Выходи.

На улице светило яркое солнце.

– Вперед…

Торцом к нам находилось крыло двухэтажного каменного дома. Мы пересекли пустой двор, обошли клумбу с засыхающими от недостатка влаги астрами и оказались у распахнутой двери.

– Вперед. По коридору. Теперь стой. Направо. Сюда.

В большом пустом зале прямо по центру стояла бадья с водой, от которой поднимался пар.

– Вымойся. От тебя воняет. И переоденься.

– Во что? – хмуро спросил я, бросив на него взгляд исподлобья. – Здесь ничего нет.

– Одежду принесут. Мойся. И не мешкай.

Угу. Ты мне спинку, может, для скорости еще потрешь, умник?

Он вышел, даже не удосужившись закрыть за собой дверь. Выругавшись, я сделал это за него.