на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить

реклама - advertisement



2

– То есть как не знаю? – удивился Журавлев, усадив на диван Костенко и Жукова. – Михаил родом из Весьегонска, и мы оттуда же. А в чем дело?

Из кухни, вытирая руки ослепительно белой медицинской салфеткой, вышла красивая, высокая женщина. В отличие от загибаловской жены, глаза ее были обычны, тусклы даже, однако высокий лоб, вздернутый веснушчатый нос и очень красивый рот – треугольником – делали лицо запоминающимся, как-то по-особому зовущим.

– Товарищи из милиции, – пояснил Журавлев. – Интересуются Мишей.

– Мы им тоже, кстати, интересуемся, – ответила женщина. – Обещал передать посылку маме, да так и не передал… Копченая колбаса и две банки красной икры…

– Он не писал вам больше? – спросил Жуков.

– А он никогда не писал. Он только телеграммы отправлял, образованием не замучен, – усмехнулся Журавлев и повторил: – А в чем дело, почему вы им заинтересовались? Попал он в тюрьму случайно, вышел, работал, как я знаю, отменно…

– У него родных нет? – спросил Жуков.

– Отчим, по-моему, есть, но он с ним не дружит, – ответил Журавлев, – тот вроде бы с матерью его был груб. Миша его винил в смерти Аграфены Васильевны…

– Это кто такая? – спросил Жуков. – Мать, что ль?

– Да, мама, – ответила Журавлева, посмотрев на Жукова сузившимися глазами.

– Обиделись на слово «мать»? – вздохнул Костенко. – Меня тоже коробит, хотя, позволю напомнить, название романа Горького кажется нам прекрасным – «Мать».

– А вы замечали, – ответила женщина, – что слово написанное и слово сказанное разнятся друг от друга?

Костенко подумал, что Журавлева представляет собою такой тип женщин, настроение которых меняется мгновенно; люди, столь остро реагирующие на слово, относятся, как считал Костенко, к числу самоедов, с ними трудно, постоянно надобно выверять себя, подлаживаться, а это плохо. «Впрочем, – подумал он, – „с кем протекли его боренья? С самим собой, с самим собой“. – И тут же себе возразил: – Но это же Пастернак писал о художнике, а здесь красивая ветеринарша».

– Я замечал это, – ответил, наконец, Костенко. – Я согласен с вами, но мой коллега никак не думал обидеть память мамы вашего друга, просто, увы, мы привыкли говорить языком протокола, а в протоколе «мама» не употребляется, как и «папа», впрочем…Пришли мы к вам вот с каким вопросом: когда вы в последний раз видели Минчакова? С кем? Что он вам рассказывал о себе, о своих планах, друзьях? Был ли он с похмелья? Весел? Грустен?

– Да вы объясните, в чем дело, – капризно рассердилась женщина, – иначе вспоминать трудно.

– Вот если мы объясним вам, в чем дело, вы как раз и можете все напутать, – ответил Костенко. – Вы станете – хотите того или нет – подстраиваться под то, что мы вам откроем. Чуть позже я вам все доложу.

– Ничего не понимаю, – резко повернувшись, женщина вышла на кухню.

– Гражданка Журавлева, – скрипучим голосом сказал Жуков, – вы вернитесь, пожалуйста, в комнату, потому что мы к вам не в ладушки пришли играться, а работать. Если желаете, могу вас официально вызвать в угрозыск для допроса…

– Так я к вам и пришла, – усмешливо откликнулась женщина с кухни.

Жуков посмотрел на Костенко, пожал плечами: «Доигрался, мол, полковник в демократию, вот теперь и выходи из положения».

– Вас доставят в милицию с приводом, – сказал Костенко. – Пожалуйста, сядьте рядом с мужем, и мой коллега начнет записывать ваши ответы.

– Дина, – сказал Журавлев, – ну, успокойся, иди сюда.

– А с чего ты взял, что я неспокойна?! – спросила женщина, возвращаясь в комнату, – белая салфетка по-прежнему была в ее тонких красивых пальцах. – Рассказывай, я буду добавлять, если что не так…

– Миша приехал к нам вечером, – начал Журавлев. – Не помню, в какое время, но уже давно было темно. Да, Дин?

– А какая разница? – она пожала плечами. – Правильно, вечером…

– Снег еще пошел.

– Снег с дождем, – уточнила женщина.

– Да, верно, снег с дождем, – Журавлев закурил, сцепил пальцы, вывернул их; хруст был ужасен; Костенко поморщился. – Он спросил, готова ли посылочка для мамы, но Дины еще не было дома; я сказал, что она сегодня должна все собрать, попросил его приехать попозже или завтра утром, а он ответил, что тогда опоздает на самолет. Я ему предложил перенести вылет на завтра, чтобы Диночка не бегала с посылкой, спешка нервирует…

– А вы где были? – не глядя на женщину, спросил Жуков.

– Это кого спрашивают? – поинтересовалась Журавлева.

«Ну, змея, – подумал Костенко, – не баба, а змея, ей-богу».

– Это вас спрашивают, – сказал Костенко. – Вы когда пришли?

– Не помню… Когда я вернулась, Миша все еще не хотел оставаться, но я сказала, что встретила его подругу и она им очень интересуется. После этого я поняла, что он задержится…

– Он был сильно пьян?

– Нет, – Журавлева быстро взглянула на мужа. – Я, во всяком случае, не заметила.

– Как зовут подругу? – спросил Жуков.

– Дора, – ответил Журавлев, снова глянув на лицо жены, – Дора Кобозева.

– Дора Кобозева? Она черненькая? Миниатюрная? – легко спросил Костенко.

Журавлева усмехнулась:

– За глаза ее зовут «бульдозер»… Она – огромная… И очень не любит свое имя, просит, чтобы звали, как меня – Дина.

– Дора Семеновна, кажется, так? – продолжал свое Костенко.

– Дора Сергеевна, если уж точно, – отчего-то обрадовался Журавлев, – не Семеновна, а Сергеевна.

– Она что – подруга ваша? – спросил Костенко Журавлеву.

– Нет. Знакомая. Раза два Миша – когда приезжал сюда с рудника погулять – приводил ее к нам.

– Они у вас ночевали? – спросил Жуков.

– У меня семейный дом, – ответила Журавлева, и глаза ее снова сузились.

– У нее, значит, спали? – уточнил Жуков.

– У нее нельзя, – ответил Журавлев, – одна комната, ребенок и мать ее первого мужа.

– А откуда вы все о ней знаете, если видели всего два раза? – спросил Жуков.

– Видите ли, я приезжал к ним на квартиру, когда щенилась их собачка, карликовый доберман… Тогда, кстати, Миша с нею и познакомился – он был у нас в гостях; я предложил ему съездить со мною, помочь, если придется…

– А где Дора Сергеевна работает? – спросил Костенко.

– Вы меня спрашиваете? – снова уточнила Журавлева.

Костенко поднялся, сказал Жукову:

– Пойдемте, майор, вызывайте этих свидетелей на допросы, надоело мне в игры играть… А Миша, ваш знакомый, убит, разрезан на куски, расчленен, как мы говорим профессиональным языком, и только что – сгнившим – обнаружен недалеко от аэропорта…

– Ой, – прошептала Журавлева, – Рома, Рома, какой ужас…

Журавлев вскочил с кресла, обежал стол, схватил жену за руку:

– Диночка, что с тобой?! Дать валидол?! – Он обернулся к Костенко: – У нее ж порок сердца, зачем вы так?! Смотрите, как она побелела!

– Сами спрашивали, «что случилось», – ответил Жуков. – Завтра приходите к девяти, пропуска вам будут выписаны… Или повестку прислать?

– Погодите же, – сказала Журавлева. – Погодите… Дайте мне успокоиться, сядьте, пожалуйста. Хорошо, что вы сказали эту страшную правду… Присядьте же, сейчас я буду все вспоминать, вам же каждая мелочь важна… Рома, принеси воды…

Журавлев выбежал на кухню. Жуков посмотрел вопросительно на Костенко; тот опустился на стул; майор тоже сел, не скрывая неудовольствия.

– Это было осенью, в октябре, да, в октябре, – начала рассказывать женщина, – действительно, шел мерзостный снег с дождем. Когда я вернулась из парикмахерской, Миша собирался уходить. «Нет, нет, – говорил, – я полечу, мечтаю завтра в море выкупаться, может, кто другой передаст вашим посылочку, не сердитесь».

– В каком еще море? – спросил Жуков. – Он же в Москву летел?

– Нет, нет, у него было два билета: Магаран – Москва, а потом Москва – Адлер, в Весьегонск он должен был заехать на обратном пути или же отправить посылку из Москвы, отсюда очень дорого, только самолетом…

– У вас в доме телефоны провели? – спросил Костенко.

Журавлев, вернувшись со стаканом воды, который жена его, не пригубив даже, поставила на стол, ответил:

– На пятом этаже, в семнадцатой квартире, там заведующий овощной базой, ему протянули воздушку.

– Позвоните по поводу Доры, – сказал Костенко Жукову, – чтобы к нашему возвращению что-нибудь было уже.

– Сколько этой Доре лет? – спросил Жуков, по-прежнему не глядя на Журавлевых.

– Лет тридцать.

– Живет где?

– Не помню, – ответил Журавлев, – не стану вводить вас в заблуждение, где-то на окраине…

– Когда хотите, можете культурно говорить, – пробурчал Жуков, – а то ведь словно с нелюдями какими обращались…

– Но я не знала, в связи с чем вы пришли!

Костенко поморщился:

– Это изящная словесность. Мой коллега интересуется адресом Доры. Нам надо ее найти, обязательно найти сегодня же. Это, надеюсь, вам понятно?

– Да, да, а как же! – ответил Журавлев. – Она очень важный свидетель.

– А вы что – не важные? – заметил Жуков, поднимаясь. – Тоже важные. Вы его на другой день видали?

– Конечно. Он приезжал за посылкой, – ответила Журавлева.

– Один? – спросил Костенко.

– Один.

Жуков вышел из квартиры – звонить.

– Что из себя представляет эта Дора? Какая она? – рассеянно продолжал Костенко.

– Никакая, – ответила Журавлева, и что-то жестоко-презрительное промелькнуло в ее глазах.

– Как понять? – спросил Костенко.

– Пегая она… Крашеная…

– Минчаков с чемоданом пришел?

Журавлевы переглянулись.

– По-моему, без, – сказал Журавлев.

– Нет, с чемоданом, – возразила женщина. – Мы еще смотрели, не уместится ли там и наша посылка, ты что, забыл?

– Да, забыл, – сразу же согласился Журавлев.

– Что у него было в чемодане?

– Я не помню, – ответил Журавлев.

– Там были рубашки, – ответила женщина. – Белая и синяя. Бритва была, электрическая бритва, и новые черные туфли с длинным носком.

– Это все, что вы запомнили?

– Да.

– Вы первым браком женаты? – спросил Костенко.

– Да, – ответили Журавлевы одновременно.

– А Минчакова помните еще с Весьегонска?

– Да, – ответил Журавлев.

– Вы там дружили?

Журавлевы снова переглянулись.

– Он там был моим соседом, – ответила женщина, – очень услужливый человек Миша Минчаков; подвезти, помочь – всегда готов.

– Вы знали его еще до знакомства с вашим мужем?

– Да, а что? – тихо спросила женщина.

– У него в Весьегонске никаких романов не было? Увлечений?

– Он же очень маленький, невероятно страдал от этого, как ребенок переживал, что не вышел ростом, – ответила Журавлева. – Он ведь очень красивый… Когда сидел за столом и не видно было, какой он маленький, просто глаз от него не отведешь – так он был мил…

– Понятно, – задумчиво протянул Костенко. – Теперь давайте подытожим… Пришел к вам Минчаков в середине октября, точную дату вы не помните, видимо…

– Это была середина месяца, – сказала Журавлева. – Погодите, я ж накануне получала аванс, да, да, это было пятнадцатого или шестнадцатого октября…

– Значит, по вашей просьбе Минчаков перенес вылет на шестнадцатое или семнадцатое, так?

– Да, – ответила женщина и сделала маленький глоток из стакана; рука у нее теперь чуть дрожала. – Он поехал за Дорой…

– А в день вылета Минчаков приехал к вам вечером, взял посылку, и больше вы его не видели?

– Нет, – сказала Журавлева. – Не видали.

– Как вы упаковали посылку?

– В сумочке. Обшили материалом, крепко перевязали, нести удобно, совершенно не громоздко.

– Теперь постарайтесь вспомнить, о чем вы с ним говорили во время последней встречи?

– Да ни о чем, – ответила Журавлева. – «Спасибо, Мишенька, как погулял с подругой, когда вернешься, может, ее с собой возьмешь в море купаться?» Посмеялись – и все…

– Вы ему задавали эти вопросы, а что он вам на них отвечал?

– Ответил, что хорошо погулял, – сказал Журавлев, не отрывая глаз от жены, – сказал, что Дору с собою не возьмет…

– С ней, сказал, самолет не взлетит, – усмехнулась Журавлева, – такая она стала толстая, не следит за собой, хлеба ест по батону за один присест…

– Какая у вас девичья фамилия? – спросил Костенко.

– Кузина.

– А отчество?

– Сергеевна.

– Сколько времени Минчаков пробыл у вас в последний вечер?

– Он даже в квартиру не зашел, – ответила Журавлева. – Мы обмолвились парой слов на пороге…

Вернулся Жуков, кивнул Костенко, но садиться не стал.

– Что-нибудь новое?

– Да.

Костенко поднялся:

– Вы постарайтесь сегодня вспомнить все, что можете, начиная с того дня, когда познакомились с Минчаковым, – хорошо? Завтра с утра вы должны быть готовы к разговору, нас интересует все, абсолютно все…

Спускаясь по лестнице к машине, Жуков пробурчал:

– Ваш помощник, грузин этот, только что доложил из Москвы – по минчаковским аккредитивам он же, Минчаков, получил двадцать третьего октября деньги, все пятнадцать тысяч, в Адлере и Сочи.

– На экспертизу подпись взяли?

– Этого он не сказал.

– Взяли наверное… Теперь надо ваших в аэропорт отправлять, поднимать архивы билетных касс, что с минчаковским билетом сталось.

– Журавлевы дату точно назвали?

– А бог их знает. Надо смотреть начиная с четырнадцатого октября, день за днем…

– Нахлебаемся, – вздохнул Жуков. – Темное дело, просвета не вижу. Кобозевых этих самых Дор двенадцать…

– «Бульдозер» один, – усмехнулся Костенко. – Надо, чтоб ее сегодня же установили… А Журавлева покойника к Доре ревнует… И по пьянке он Спиридону не Дору называл, а Дину… И по инициалам одинаковы: ДСК.


предыдущая глава | Противостояние | cледующая глава